1

Глядя на своего двадцатитрехлетнего единоутробного брата Гилберта, Мартин испытывал смешанные чувства гнева, стыда и отчаяния.

— Какого черта ты не обратился ко мне, если тебе нужны были деньги?

Солнечный луч, пробившийся через готическое окно кабинета Мартина, коснулся волос Гилли, и они вспыхнули мягким золотом. Смущенный до крайности, Гилли не смел поднять на брата глаза.

— Ты и так даешь мне слишком много, — пролепетал Гилли, и в его голосе Мартину послышались знакомые интонации отчима.

— Вместо того чтобы просто спросить меня, как заработать эти деньги, ты решил самостоятельно открыть Америку. Этот тип нажился на тебе.

В голубых глазах Гилли блестели слезы обиды. Мартин отвернулся. Он не мог представить себя в подобном унизительном положении. Ему бы никогда не пришлось краснеть перед отцом и объясняться по поводу собственной глупости. Хотя он вообще-то никогда не видел отца. Того завалило в шахте тридцать семь лет назад вместе с двумя десятками других несчастных. В те годы мало кто из шахтеров доживал до пенсии. Мать тяжело перенесла потерю мужа и, продав их собственный дом, переселилась в такой же маленький шахтерский городок в дом своих родителей. Бабушка воспитывала маленького Мартина. Большую часть времени мать пропадала в местной школе, где преподавала и где познакомилась с будущим вторым мужем, отцом Гилли.

Прежде чем выйти замуж за мягкого и застенчивого учителя английского языка, в которого влюбилась без памяти, мать долго готовила Мартина к перемене в их жизни, осторожно выясняя его возможную реакцию.

Гилли получился копией своего отца. Мальчик рос мягким, послушным, умницей, но он оказался более честолюбивым, чем отец.

Тем не менее, именно благодаря своему отчиму, Мартин никогда не чувствовал себя сиротой. И отсутствие отца в раннем детстве никак не сказалась на его психике.

Про таких, как Мартин, американцы говорят: «Этот малый сделал себя». Он всего добился в жизни сам. И теперь это был властный миллионер, дело которого было перекуплено большой американской корпорацией. Он жил скромно, если не аскетически. Крутолобую львиную голову, могучие плечи и широкую кость он через отца унаследовал от бесчисленных поколений физически сильных, привычных к тяжелому труду ирландцев. Весь его облик выражал силу и уверенность. Перед ним пасовали мужчины и робели женщины…

Сейчас он хмуро смотрел на своего брата, и его темные брови угрожающе сошлись над переносицей. Он желал, чтоб Господь наградил Гилли хоть толикой разума.

Вот такой же прилив бешенства испытал он и на прошлой неделе, когда пришлось заниматься финансовыми делами бывшей жены. Несмотря на броскую внешность, привлекательность, бьющую в глаза, она так и осталась для него не более чем деловым партнером. Партнером, впрочем, бездарным. Она ничего не умела и не могла дать ему…

Мартин вырос с матерью, которая была такой, каковой женщина и должна быть, — любящей, кроткой, верной, заслуживающей доверия. И до определенного возраста он питал иллюзии, видя в женщинах существ идеальных, высших. Пробуждение оказалось жестоким: Мартин с горечью убедился, что женщин, похожих на его мать, более в природе не существует.

Он влюбился как мальчишка и женился в двадцать два года; его жена тоже была почти девочкой, но она оставила его прежде, чем их браку исполнился год, расчетливо взвесив их шансы на счастливую семейную жизнь и объявив, что Мартин скучен и жалок. Она нашла человека, который, как ей казалось, знал, что такое удовольствия, мужчину, который имел время на любимую женщину и деньги, чтобы тратить их на нее.

К тому времени Мартин окончательно разочаровался в семейной жизни; он считал, что весь этот брак — зряшное дело, а необходимость всякий раз, приходя домой к холодному очагу, перерывать пустые буфеты в поисках хотя бы остатков простывшего ужина угнетала его даже больше, чем явное пренебрежение женщины, которую больше всего интересовало содержимое его бумажника. И однажды, обнаружив себя глубоко за полночь все еще сидящим в библиотеке с томом Макиавелли в руках и не имеющим ни малейшего желания подняться в спальню, он сам пожелал, чтобы она его бросила.

Пять лет спустя ядовитое деревце развода даже принесло ему неожиданно сладкий плод: небольшое мстительное удовольствие, когда разорившийся муж его «бывшей» пришел к нему, Мартину, проситься на работу. Пришел, кстати, не один, а вместе с нею.

Больше из отвращения, чем из сострадания, он подарил парочке беспроцентную (и безвозмездную) ссуду. От него не укрылся алчный огонек, промелькнувший в глазах его экс-супруги, когда та входила в новый просторный дом. Как жалела она о потере мужчины, который мог бы принадлежать только ей, со всеми потрохами и содержанием банковских счетов. Мартина, впрочем, не удивила наглость женщины, которая, идя под руку с бывшим мужем, трещала без умолку о том, что она с юных лет любила только его и все еще любит и что развод был затмением, глупой ошибкой. Даже если б Мартин, на беду, все еще любил ее, что, к счастью, не имело места, он не принял бы ее назад. Это засело в его генах, его жестком северном воспитании и наследственном уважении к честности и верности.

Их брак мертв и никогда не воскреснет; он сказал ей об этом прямо, так же как когда-то отчаянно выпалил признание в любви.

С тех пор он не видел ее и не желал видеть, решив, что в его монастыре нет места иной любви, кроме любви к разуму, но это не означало, к сожалению, что он раз и навсегда избавился от всех проблем. И одна из таковых проблем прямо сейчас смущенно стояла перед ним в облике его единоутробного брата.

Когда Гилли поступил в Оксфорд, Мартин охотно согласился финансировать его учебу. В конце концов, Гилли член его семьи. Мартин также никогда не отказывал в помощи и поддержке отчиму, ссудив ему денег, когда тот начинал собственное дело.

Их родители давно состарились, отчим был старше матери почти на пятнадцать лет, крепким здоровьем не отличался и, страдая от сердечных болезней, старался жить настолько спокойно, насколько это возможно. Волновать его не стоило.

— Какого черта ты не сказал мне, если нуждался? — Он повторил вопрос теперь уже повышенным тоном.

— Ты уже дал мне больше, чем я заслуживаю, — ответил Гилли, — я не посмел просить еще…

— Но, ради Бога, Гилберт, куда ты засунул свой интеллект, здравый смысл? Тебе что, никто не говорил про бесплатный сыр в мышеловке? Кому ты нужен, чтобы просто так отвалить тебе деньги? Чем ты думал?

— Мне казалось, что это решит мои проблемы. — Гилли выглядел сконфуженным, словно нашкодивший щенок. — У меня было пять тысяч. Это то, что ты положил мне на банковский счет, и если бы это могло бы… ну, быть обращено в десять тысяч через нескольких месяцев, то я бросил бы подрабатывать по выходным…

Он остановился в замешательстве, поскольку увидел, как Мартин упрямо тряхнул головой.

— Это казалось такой клевой идеей, — попытался оправдаться Гилли, — я и понятия не имел…

— Вот тут ты чертовски прав, ты и впрямь не ведал, что творил. — Мартин нахмурился. — А посоветоваться со мной не мог? Вечно я узнаю обо всем последним…

Гилли глубоко вздохнул.

— Я увидел объявление в одной из таких бесплатных газет, ну, ты знаешь… Я где-то подобрал ее. Забыл где. Там было сказано, что любой, кому интересны показатели реального роста прибыли их компании, может обратиться по такому-то адресу, чтобы узнать детали.

— Адрес… — Мартин снова поднял на него взгляд. — Здравого смысла в тебе не больше чем в лемминге.

— Казалось, такая хорошая идея. — Гилли с трудом выдерживал его взгляд. — Вот я и подумал… Папа всегда говорит, что мне здорово повезло иметь такого брата, как ты… ну, который помогает мне, финансирует. Ни он, ни мама не дали бы столько, чтобы я мог учиться в Оксфорде. Но, Мартин, правда, если бы я не подрабатывал, я мог бы лучше учиться. Иногда бывают моменты, когда я чувствую… испытываю крайне неприятное чувство, как подумаю, что папа сравнивает меня с тобой… и сравнение это не в мою пользу… и что мои сокурсники считают меня испорченным и гнилым иждивенцем, потому что ты всегда за меня платишь.

Гилли — иждивенец? Мартин нахмурился еще больше. Он восхищался отчимом и уважал, да и любил его, но всегда ощутимо сознавал, как далек сам от тех идеалов, на которых этот кроткий, неотмирный человек основал свою жизнь.

— Так или иначе, — продолжил Гилли, — в конечном счете я позвонил по телефону этой фирмы, и они сказали мне, что делать: послать им чек на пять тысяч фунтов, а они, в свою очередь, отправят мне подтверждение и ежемесячные отчеты, показывающие состояние моих инвестиций. Они также сказали, что пошлют мне документ с указанием, куда мои деньги будут вложены.

— А они случайно не сообщили тебе, как они собираются обеспечить такую фантастическую скорость роста прибыли от инвестиций? — Мартин задавал вопросы с ужасным, зловещим спокойствием.

— Они сказали, что среднему человеку этого не понять и что из-за всех изменений, продолжающихся на некоторых внешних рынках, там имеются хорошие возможности для тех. кто знает, что делать…

— Действительно, и они, движимые великодушием, готовы разделить эти возможности с любым, кто ответит на их объявление. Так, по-твоему? Добренькие дядечки дадут кучу денег всем маленьким глупеньким мальчикам просто так, из любви к искусству?!

— Я… плевал на их побуждения. — Гилли чувствовал себя, словно один его предок перед судом Кромвеля; он отвечал с достоинством приговоренного к смерти, и румянец на его лице сменяла бледность, чтобы потом щеки вспыхнули снова. — О, я знаю, что не должен был этого делать, но профессор Шредер сказал мне: если я оплачу еще один год, то получу дополнительную квалификацию в США, после чего стану лучшим из выпускников. Я хотел просить его оставить меня в Оксфорде, но он уже велел мне подготовить исследования для серии лекций, которую он собирается прочесть в Америке. Бог знает, почему он выбрал меня. Мои познания…

— Он выбрал тебя по той же самой причине, что и тот инициативный предприниматель, твой финансовый гений! Потому что ты — Гилли. — Мартин сказал ему это с прохладным сарказмом. — Итак, продолжим. Пять тысяч фунтов ты взял в банке, отдал их проходимцам. И потом?

— Первые два месяца все шло как по маслу. Я получал отчеты с зафиксированным в них великолепным доходом с моих инвестиций. Но на третий месяц они ничего не прислали, тогда я позвонил по их номеру, но мне сказали, что никакой фирмы там нет.

Он выглядел настолько озадаченным, что при других обстоятельствах Мартин не удержался бы от смеха над наивностью брата, но теперь смеяться было бы грешно. Перед ним сидел молодой человек, преднамеренно и подло освобожденный от пяти тысяч фунтов проницательными мошенниками. Мартин сильно сомневался, что кто-нибудь из людей его поколения мог бы попасться на такую дешевую приманку.

— Забавно, — было единственным его комментарием.

Гилли поднял глаза и пробормотал:

— Я знаю. Знаю, о чем ты думаешь, но… Сначала я подумал, что это ошибка. Я написал по адресу, откуда приходили отчеты, но мое письмо возвратилось. «Адресат выбыл». И с тех пор…

— С тех пор твой гениальный инвестиционный менеджер растаял в воздухе как дым? — сухо предположил Мартин.

— Мне действительно жаль, Мартин, я должен был сообщить тебе… что мне не хватает денег даже на оплату последнего года учебы, но теперь… Лучше не брать это в голову и…

— Сколько стоят эти остатки твоего проживания с обучением? — спросил Мартин, уже доставая чистый бланк.

Гилли неохотно сообщил ему.

— А год в США? И я хочу знать действительную стоимость всего этого. Пожалуйста, Гилли, полную стоимость! Не изображай из себя гордого нищего, это пошло.

Гилли, сделав над собой усилие, подлинной мукой отразившееся на его лице, назвал Мартину нужную сумму.

Так много денег Гилли еще ни разу не просил, он задохнулся от стыда и до самых корней волос залился краской.

— Нет, Мартин, я не могу. Это слишком, слишком много… Я…

— Ты берешь чек и точка. — Мартин был тверд. Поглядев на часы, он добавил небрежно: — Между прочим, я решил, что тебе нужен новый автомобиль. Вот ключи. А старый оставь под окнами, я распоряжусь им.

— Новый автомобиль? Помилосердствуй, Мартин! Моя малолитражка мне прекрасно подходит, — возразил Гилли.

— Тебе — да, но отец не становится моложе. Я знаю, как он ожидает твоих визитов домой и как волнуется, а это ему вредно. Он будет чувствовать себя гораздо счастливее, если узнает, что ты ездишь на безопасном автомобиле, а не на цистерне, заправленной зажигательной смесью.

Гилли принял и набор ключей — его старший брат давил на него. Спорить с Мартином бессмысленно, это он знал по опыту. И пришлось даже выдавить улыбку благодарности.

Дверь за братом закрылась, Мартин подошел к окну и задумчиво посмотрел во двор. Инфантильность младшего брата всегда немного ставила его в тупик. У него самого энергии хватило бы на десяток мужчин. Мартин родился лидером, он обладал той волшебной силой повелевать, которой, как он знал, никогда не будет у Гилли, независимо от того, сколько академических квалификаций тот получит.

Наконец Мартин оторвался от созерцания серых камней, поросших мхом, отошел от окна, сел в кресло и углубился в изучение маленькой папки с «отчетами», которую принес с собой Гилли. Он мог бы проверить номера счетов фирмы, конечно мог, но отлично знал, что они будут или фиктивными, или уже аннулированными. Одно из двух. Эта разновидность мошенников не блещет разнообразием методов.

Боже, кто бы мог подумать, что молодого человека с незаурядными умственными способностями, каким является его брат Гилли, так легко одурачить! Ведь с первого взгляда ясно, что вся эта фирма — туфта. Деловая пресса устала предупреждать о подобного рода компаниях! Впрочем, братишка ведь изучал классические произведения, но вряд ли он хотя бы два раза за свою жизнь держал в руках финансовый журнал. Так почитал бы о пройдохах у Аристофана или Еврипида, черт его подери!

Гилли — истинный сын своего отца. Тот так же наивен и так же безнадежно не от мира сего. Раньше он преподавал в затерявшейся в городских джунглях школе, где и сам Мартин когда-то учился. Мартин еще мальчиком понял, что его мать имела в виду, когда коротко объяснила сыну причины, по которым она приняла предложение Брендона: она чувствовала, что он нуждается в ней, в ее защите и заботе.

Мартин все еще помнил, как некоторые из мальчиков насмехались и дразнили его, потому что их юродивый учитель английского был теперь его отчимом, но Мартин быстро отучил их от шуток на свой счет. Он был крупным и сильным мальчиком, слишком сильным для своего возраста, да и языка его многие побаивались даже больше, чем кулаков.

Мартин неплохо усвоил уроки выживания, которые получил в детстве, и они пригодились, когда он занялся серьезным бизнесом. Но вот теперь, отойдя от дел, он, кажется, расслабился.

Он встал и вернулся к окну. Внизу, до самого города, тянулись холмы Йоркшира. Каменный фасад поместья, как он именовал свой дом, дышал холодным величием.

Выбросить из головы этих негодяев? Хорошо бы! Но негодяи посмели обмануть его брата, а значит, и его. Этого Мартин не мог им простить.

Он посмотрел на «отчеты». Мартин подозревал, что эти братья Харрингтон, кто бы они ни были, в настоящее время находятся вне досягаемости; обычное дело в таких аферах. Но упорство и жажда возмездия, так свойственные Мартину, не позволяли ему сидеть спокойно и по меньшей мере хотя бы не попытаться разыскать мерзавцев.

Теперь, когда он продал свой бизнес, время стало его собственностью. У него, конечно, имеются некоторые обязанности. Забота о родителях, например. Он также принимает энергичное участие в работе местного колледжа, который сам и основал и в котором преподает молодежи основы отраслевого экономического развития — и не только молодежи, но и взрослым мужчинам, попавшим под сокращение или ищущим новую работу.

Проект отнимал львиную долю времени, на игры в сыщика его просто не оставалось. Все поверили ему: и учителя и ученики, и он не жалел для них сил. Мартин понимал, что это еще одна возможность поддержать чахнущую экономику графства, подпитав ее молодой и квалифицированной рабочей силой.

— Мартин, — говорили ему, — вы не можете финансировать обучение каждого выпускника школы в Йоркшире.

— Возможно, но по крайней мере кому-то я могу дать шанс.

— А что прикажете делать с теми, кто попросту использует вас? — спрашивал его собственный бухгалтер.

И Мартин пожимал в ответ плечами, что, вероятно, означало: человеческая жадность — мелкое чувство и не стоит брать ее в расчет. Но вряд ли бухгалтеру, да и вообще кому-либо, кто знает Мартина, пришло бы в голову назвать его идеалистом, романтиком и уж тем более — бессребреником. Разумеется, он настоящий джентльмен, а джентльмен обязан защитить себя и свою семью от негодяев.

Он хмурился, изучая бумаги Гилли. Затем сложил папку, достал небольшую кожаную книжицу и открыл страницу с номером высокопрофессиональной детективной фирмы, которую он иногда использовал, когда делал запросы относительно кого-нибудь из партнеров по бизнесу или клиентов. К нему, миллионеру и филантропу, нередко обращались за финансовой помощью, и до сих пор, благодаря детективам этого агентства, его деньги попадали только тем, кто действительно в них нуждался.

Пока он ожидал ответа на свой запрос, его внимание занимали некоторые статьи, ожидающие его правки. Кстати, подписаны они были его полным именем — когда-то отравлявшим ему жизнь и ставшим причиной многих драк в детстве; там, где он вырос, иногда имелся только один путь убедить насмешников, что имя «Мартин» не имеет никакого отношению к гусю из известной сказки и что он отнюдь не жертва и легкая добыча для школьных зубоскалов и хулиганов.

— Почему ты так меня назвала? — спросил он однажды у матери.

— Потому что я люблю это имя, — ответила она с нежной улыбкой. — Думаю, этого достаточно?

— Да, хорошее имя, — согласился он. Мартин Фостер.

Потом она добавила, что такое имя носил когда-то сильный и мужественный человек и что оно сделает и его сильным. Сильный-то он несомненно, достаточно сильный, чтобы гарантировать этим братьям Харрингтон старость в нищете и заставить вернуть назад каждый пенни, что они получили от его наивного братца! Даже если придется перевернуть их вверх ногами и трясти, пока из карманов штанов не выпадет последняя монетка.

Косой луч солнца проник в кабинет через -стрельчатое окно, на минуту высветив темно-каштановые волосы, резко очерченные мужественные черты волевого лица и глаза, полыхнувшие недобрым огнем, холодом и глубиной напоминающие Северное море в ненастный зимний день.

О, да, братья Баррингтон, или как там их, определенно пожалеют, что обманули его брата. Конечно, юридически можно преследовать их через суд за мошенничество, но Мартин уже решил, что они заслуживают наказания более сурового, чем предусматривает мягкий и медлительный закон.

Подобно хулиганам, которые пробовали задирать его в школе, эти типы полагались на беззащитность жертвы; конечно, рассчитывали они и на страх обворованного перед публичным признанием собственной глупости. Но тут они явно просчитались, ибо нарвались на человека, который не ведает страха.

Итак, кто бы ни обидел его брата, он, Мартин, разыщет мерзавцев и доходчиво объяснит, что они совершили самую большую ошибку в своей жизни, о которой не раз горько пожалеют!

 

2

— Джинджер! Привет! Как ты?

Поскольку Джинджер Грэхем уловила радостные нотки в голосе Хилды, ее сердце неприятно ёкнуло. И так-то неприятно сообщать плохие новости, но сейчас она должна сказать нечто такое, что собьет с Хилды последние остатки хорошего настроения.

К несчастью для них троих — Хилды, Венди и ее, — план разоблачения мистера Бакстера трещал по швам. Этот человек почти разрушил их жизнь, разбив сердце одному из членов их квартета — Мэгги, крестницы Джинджер.

Венди первая предложила проучить обманщика и лгуна Стивена Бакстера и, заручившись поддержкой Хилды, разыграла роль богатой наследницы. Это ей почти удалась: Стивен проглотил наживку и даже пытался ухаживать за ней. Но случилось непредвиденное: Венди влюбилась в Крэга, и весь их план полетел к чертям.

Тогда Хилда решила привести в действие план номер два — схватить мошенника за руку в тот самый момент, когда он шарит в чужом кармане. Джинджер должна была сообщить Стивену, что Хилда нуждается в его финансовом совете. При встрече она доверительно сообщила ему, что Хилда получила кругленькую сумму, но не знает, бедняжка, что с ней делать… может, Стивен помог бы ей быстро прокрутить те денежки с максимально возможной прибылью. Прикидываясь дурочкой, Джинджер объяснила, что речь идет по меньшей мере о пятидесяти тысячах свободных денег, не обложенных налогом и просто ждущих, чтобы их куда-нибудь поместили. Стивен, словно пес на охоте, сделал стойку. И тут же, расплывшись в улыбке, уверил Джинджер, что знает, как обстряпать это дело. Все, что потребуется от слабой женщины, — это выписать сильному и умному мужчине чек на пятьдесят тысяч фунтов и расслабляться дальше.

— Пятьдесят тысяч фунтов, Хилда? Это не фантик от жвачки, — протестовала Джинджер, — неужели ты согласишься?

— Не важно, — оборвала ее Хилда мрачно. — Уже согласилась.

Двадцатичетырехлетняя Мэгги, наивная и мечтательная, стала легкой жертвой Стивена Бакстера. И до сих пор не отомщена!

Они представляли собой странный квартет. Венди давно дружила с Мэгги, что не мешало им партнерствовать в делах. Джинджер познакомилась с подругами в маленьком городе Эксетере, где собиралась поселиться. С первой же минуты знакомства женщины почувствовали духовное сродство, и с тех пор так ни разу и не дали друг другу серьезного повода к разрыву преданной дружбы. Домом, в котором все они жили, пока Венди не встретила Крэга, владела Хилда. Ее отец был весьма состоятельным человеком, занимался развитием местного предпринимательства и являлся членом сразу нескольких благотворительных комитетов. После его внезапной кончины Хилда была вынуждена оставить университет и похоронить все личные планы, взяв на себя управление фирмой отца. Несмотря на то что Джинджер в свои тридцать семь была на семь лет старше Хилды, когда речь шла об общем бизнесе, разница в возрасте исчезала. Хилда первой предложила проучить Стивена Бакстера, обидевшего их обожаемую Мэгги. Впрочем, Мэгги об их планах даже не догадывалась.

— Мы ничего ей не скажем, — сразу же заявила Хилда.

— Верно, зачем лишний раз травмировать девочку, — согласилась Джинджер, — кажется, она уже начала приходить в себя, не стоит напоминать ей о Стивене.

— Теперь она больше всего занята коллекцией стекла. Чудесного чешского стекла…

Это Хилда убедила Мэгги съездить в Прагу после разрыва со Стивеном Бакстером.

По возвращении из Чехии Мэгги с головой ушла в дела, что несказанно удивило Джинджер, привыкшую видеть в своей крестнице мягкую, мечтательную особу, полностью оторванною от материального мира. Внезапно повзрослевшая Мэгги все чаще сама стремилась разрешить вопросы, которые раньше сваливала на подруг. Особенно теперь, когда Венди выходит замуж. Джинджер оставалась старшим партнером в их бизнесе. Мать Мэгги приходилась ей кузиной, и не случайно Джинджер стала крестной Мэгги. Обе семьи уже несколько поколений жили в Падстоу по соседству.

Джинджер вышла замуж в двадцать два года за человека, которого знала с детства. Себастьян Грэхем был влюблен в нее без памяти, и вместе они были счастливы. Себастьян был спокойным и приятным молодым человеком. Как бы сложились их отношения и выдержала бы их любовь испытание временем, им не довелось узнать. Себастьян трагически погиб — утонул почти сразу после свадьбы. Джинджер так и не смогла смириться с его смертью. Она возненавидела море, которое прежде любила, и даже вид набегающих волн вызывал у нее теперь болезненные воспоминания. Когда горечь стала вовсе нестерпимой, Джинджер по совету родни переселилась в Эксетер, чтобы начать жизнь снова. Однако в «новую жизнь» она взяла несколько тетрадей со стихами покойного мужа и желтый конверт с рукописью, без всяких объяснений и рецензий возвращенный одним лондонским издательством несчастному Себастьяну как раз накануне его гибели.

Эксетер располагался в глубине полуострова, довольно далеко от побережья, а река, протекавшая через город, была мелкой, спокойной и никогда не разливалась. Тем не менее Джинджер поселилась в доме, расположенном так, чтобы ни одно из окон не выходило на реку. Ее дом одиноко стоял на холме и был хорошо виден с дороги. Взгляд путешественников невольно останавливал старинный особняк со старомодными косыми крестовинами по фасаду, широкими решетчатыми окнами и окаймлявшими всю усадьбу древними вязами, ярко выделявшимися на фоне белых стен дома. Весь второй этаж занимали пыльные комнаты библиотеки, которую прежние хозяева продали за бесценок вместе с домом. Джинджер так и не решилась на ремонт второго этажа, опасаясь даже дотрагиваться до черных дубовых шкафов, упиравшихся в потолок. Одна соседская девочка, встретившаяся Джинджер как-то у бакалейщика, всерьез уверяла ее, что под крышей Дома старого сквайра Мердока, как называли эту усадьбу горожане, обитают привидения. Джинджер горько усмехнулась в ответ. Если в доме и жил призрак, то это был призрак ее погибшего мужа, но о нем в городе не могли знать, так как Джинджер привезла его с собой. А после того как она поселилась в Доме Мердока, в нем из местных мало кто бывал и уж тем более никто не переступал его порога ночью.

Хилда как-то вслух удивилась водобоязни подруги и закаялась заводить об этом речь, когда увидела, какую бурю слез вызвало ее неосторожное замечание.

— Такой красивый дом, — сменила она тему, — но он находится в стороне от города, и все проезжающие мимо глазеют на него, как на декорацию из исторического фильма. Не хочешь переселиться поближе?

— К реке? Меня устраивает этот дом, — резко ответила Джинджер — я не желаю никуда переезжать.

— Конечно-конечно, это очень, очень удобный дом — согласилась Хилда. Больше к этой теме они не возвращались никогда.

Себастьян был обеспеченным человеком, после его гибели Джинджер могла бы устроиться со всеми возможными удобствами и жить на доходы с капитала. Она без конца перебирала в памяти светлые воспоминания о муже, с которым они прожили так недолго. Для нее он был жив и теперь.

Конечно, здесь было скучновато, но Джинджер нравилось жить в Эксетере. Она любила сонный уклад этого города и неброское очарование сельской местности. По природе общительная и открытая, она сразу стала членом местного клуба любителей вышивки, впрочем не особенно сближаясь с женщинами из клуба. Рукоделие всегда было одним из ее хобби. Теперь она вместе с подругами участвовала в создании гобелена, изображающего историю города.

Уже пять лет Джинджер работала добровольцем в местной службе соцобеспечения, помогая ухаживать за стариками. На этой работе она и познакомилась с Хилдой, которая, пойдя по стопам отца, состояла сразу в нескольких благотворительных организациях.

И теперь, по прошествии времени, Джинджер, которую всегда окружало больше знакомых, чем друзей, и которая тяжело шла на близость, предпочитая ни к чему не обязывающую любезность, не могла понять, почему она так быстро сдружилась с Хилдой. Несмотря на легкость их отношений, Джинджер, сравнивая себя с молодой подругой, чувствовала какую-то внутреннюю обделенность. Понимая ее душевное состояние, Хилда настойчиво, но деликатно ободряла Джинджер, стараясь избавить ее от душевной скованности и неуверенности. Городские дела были лишь одним из способов этой психотерапии.

— Ты недооцениваешь себя и тем самым губишь, — заявила как-то раз Хилда с самым серьезным видом.

Джинджер в ответ недобро сверкнула глазами. Она могла, и грубо оборвать подругу на полуслове, когда та заводила речь о ее одиночестве, то есть об отсутствии рядом с Джинджер мужчины. Нет, они не грызлись как кошка с собакой, в их узком кругу друзей, давно живущих бок о бок, такая манера поведения была невозможна. Просто после смерти Себастьяна Джинджер не могла себе представить, что когда-нибудь снова обретет способность любить. Мужчины были для нее тем же, что и море; пора бы Хилде научиться с этим считаться!

Можно сказать, с момента появления на их горизонте Стивена Бакстера жизнь Джинджер наполнилась новым смыслом и содержанием. Но теперь она очень страдала от необходимости сообщить Хилде плохие новости. Хилда многих заставила поверить в то, что была уравновешенной ледышкой, слишком деловой, совершенно лишенной слабостей и страстей, но Джинджер-то знала, какая мягкая сердцевина у этого крепкого орешка, как на самом деле эмоциональна и ранима Хилда.

Сдержав глубокий вздох, она сказала:

— Хилда, боюсь, у меня плохие новости. Это относительно Стивена Бакстера и… и денег… твоих денег…

— Он почуял подвох и собирается отказаться от нашего предложения? Он что, вернул тебе чек?

— Нет, не вернул, — вздохнула Джинджер, — он… — Она выдержала паузу, прежде чем сообщить подруге главное: — Хилда, он исчез, прикарманив твои денежки, твои пятьдесят тысяч.

— Как!?

— Я виновата, прости… — Джинджер начала всхлипывать, и Хилда сразу протянула бы ей носовой платок, разговаривай они не по телефону. Джинджер высморкалась в свой и, глубоко вздохнув, смогла объясниться. — Я действовала по плану, сказав ему, что чек у меня. Стивен ответил, что знает, где можно с максимальной прибылью разместить капитал. Он предложил, чтобы наша сделка осталась неофициальной. Сказал, что хочет прокрутить деньги через какую-то оффшорную компанию в Гонконге и чем меньше мы испишем бумаги, тем большую прибыль получим. Я пыталась дозвониться до тебя, чтобы спросить совета, но ты…

— Я ездила в Лондон по делам. Но это ничего не меняет. Даже если бы я была здесь, я бы сказала тебе: «Действуй, как договорились».

— Я согласилась с предложением Стивена и выписала чек на его имя. Я думала, что мы проведем этот чек через мой счет, но он сказал, что это лишнее. А вчера я встречаю сестру Крэга Барбару и узнаю, что в тот самый день, когда он получил этот чертов чек, она видела его в аэропорту. Бакстер как раз выходил из такси. Так торопился, что даже не заметил Барбару… Не знаю почему, но меня тоже встревожило отсутствие Стивена. Его телефон не отвечал… Я звонила в банк, там ничего не знали. Потом они сообщили, что все счета Бакстера закрыты. Никто, кажется, не знает, куда он исчез, Хилда. И когда он возвращается… Я очень боюсь…

— Что он вообще не вернется, — мрачно закончила за нее Хилда.

— Думаю, ты совершенно права. С такими деньгами в кармане он заметет следы, устроится на новом месте и начнет новую аферу. — От обиды Джинджер прикусила губу. — Прости меня, Хилда.

— Это не твоя вина, — немедленно отозвалась Хилда.

— Если кого-то винить, так меня… Что же мы теперь будем делать? — в голосе Джинджер чувствовалось напряжение.

— Прежде всего, расслабимся и успокоимся, — ответила Хилда мягко, — а потом… Боже, Джинджер, я не знаю, что будет потом. Я так злюсь, что совершенно не в состоянии соображать. Никогда не подумала бы, что этот красавчик может оказаться таким шустрым… Негодяй испортит жизнь еще не одному человеку.

Хилда замолчала, и некоторое время Джинджер слышала в трубке только ее всхлипы.

— Хорошо, хоть Мэгги теперь избавится от иллюзий, — первой прервала молчание Джинджер.

— Да. — Хилда снова всхлипнула.

— Теперь у нас гораздо больше поводов отомстить ему, больше на целых пятьдесят тысяч.

— Только не грызи себя, а то ты это любишь, Джинджер! — Хилда выдержала паузу и затем продолжила уже спокойней: — Я боялась чего-то вроде этого. Он, конечно, должен был, соблазнившись деньгами, убежать, прежде чем увязнет в финансовых махинациях. Но мне в голову не приходило, что он сделает это так нагло и так просто. И не смей винить одну себя, — добавила она твердо.

— Он оказался в еще более отчаянной ситуации, чем я думала. Иначе не стал бы действовать так быстро и так опрометчиво. Но, слава Богу, теперь ему никогда не придумать благовидного предлога, чтобы вернуться в Эксетер.

— Что ты делаешь на уик-энд? — сменила тему Хилда.

— Ничего особенного. Свожу Мэгги в Падстоу, пусть повидает родителей. Поедем без Венди, до них с Крэгом теперь не дозвониться. А ты?

— Я тоже уеду. У меня заболела тетя в Бристоле. Доктор говорит, нужна пустяшная операция, но она боится, что не выдержит, и отказывается. Попробую рассеять ее страхи…

— Хилда, ты веришь, что мы вообще способны подставить Стивену ножку?

— Теперь не уверена, — отозвалась Хилда. — Насколько я знаю Стивена, он попытается скрыться где-нибудь, где его не достанет ни Интерпол, ни европейские законы, и наши пятьдесят тысяч ему очень кстати.

После того как Хилда повесила трубку, Джинджер в задумчивости простояла у телефона еще несколько минут, не обращая внимания даже на своего любимого кота Наполеона, вившегося возле ног.

Она снова вспоминала своего погибшего мужа.

Их любовь была коротка, очень молода и идеалистична. Близость между ними казалась такой робкой, неуклюжей; оба еще только начинали постигать великое искусство любви. Теперь ее тело налилось женской силой, а Себастьян остался юношей навсегда, так никогда и не став настоящим мужчиной.

Она и сама довольно смутно помнила, как это было, когда они любили друг друга, почти забыла блаженные ночи, когда она засыпала в его объятиях. У нее сложилось впечатление, что это происходило в другой жизни и с другой Джинджер.

Она забыла горячее волнение его рук, требовательную ласку губ, но на всю жизнь запомнила глаза его матери в день похорон. В них застыл крик. И упрек. Джинджер казалось, что эти глаза обвиняли ее.

Теперь память о Себастьяне и их недолгой любви стала для нее чем-то вроде привычных четок, которые перебирают как в минуты сильного нервного напряжения, так и полностью расслабившись. Прежняя любовь была, разумеется, сильным — но пережитым — чувством, любовью юной неопытной девушки к столь же юному и неопытному существу. Но теперь она взрослая женщина в самом расцвете. Однако Джинджер давно не знала радостей любви, и только иногда, по ночам, тело напоминало ей, что они существуют.

Джинджер тяжело вздохнула. Желания, что изредка приходили к ней, приносили с собой лишь пустую тревогу, она считала их недостойным искушением. Она посмотрела на кота и с удовлетворением отметила, что еще не полностью сосредоточилась на этом существе. Старая дева с котом и рукодельем, подумала она.

О Боже! Неужели она становится типичной неврастеничной вдовой средних лет? От одной этой мысли ком подступил к горлу. Нет! Ни за что! Но, кажется, так оно и есть. Джинджер не могла спокойно видеть, как Крэг целует Венди. Не потому, что ревновала. Крэг, конечно, ей симпатичен, но ему далеко до героя ее романа. Скорее, она завидовала подруге, ее женственности, ее сексуальности…

Тем временем кот залез к ней на руки и, взглянув на нее пронзительными голубыми глазами, блаженно замурлыкал.

В свои тридцать семь Джинджер сохранила идеальную фигуру восемнадцатилетней девушки. У нее были густые, слегка вьющиеся, мягкие волосы золотисто-медового цвета, крупными волнами спадавшие до самой талии. Себастьян очень любил погружать в них пальцы.

О, если бы когда-нибудь она снова смогла полюбить! Но пусть это будет сильный и мудрый человек в полном расцвете сил, способный прогнать ее тоску.

На эти мысли тело отозвалось томлением, приливом тепла, поднявшегося от ног к груди. Тело вспомнило все помимо ее воли. Но уже через мгновение она вышла из вредного для нее транса.

— Извини. Пойдем, я накормлю тебя, — сказала она коту.

И Наполеон послушно потрусил за ней в кухню.

 

3

Глубоко зевнув, Мартин еще раз сверился с дорожной картой. Эксетер значился конечным пунктом его поездки.

Он не поверил в удачу, когда нанятые им детективы сообщили, что хотя Стивена Бакстера след простыл и, вероятно, он уже покинул страну, но в маленьком городке Эксетере живет его партнер — некая Джинджер Грэхем. Они снабдили Мартина номером телефона и адресом, а также другой полезной информацией относительно госпожи Грэхем.

Овдовевшая и бездетная, она ведет жизнь на первый взгляд вполне респектабельную, но Мартин понимал, что это лишь маска. Он даже попытался нарисовать ее психологический портрет. Скорее всего, это молодящаяся особа в возрасте хорошо за тридцать. Вероятно, она еще сохранила некоторые остатки обаяния, что весьма полезно для вытягивания денег из доверчивых мужчин. Наверняка злоупотребляет макияжем и носит короткие юбки. У нее острый взгляд и жгучий интерес к чужим банковским счетам. Без сомнения, умна, но не настолько, чтобы предугадать действия партнера, сбежавшего от нее в тот момент, когда, казалось, все идет как по маслу. Возможно, она даже хочет продолжить «дело» в одиночку.

В общем, Мартин сразу почувствовал брезгливость к женщине, обманувшей его брата, как, видимо, еще многих до него. Это порода лживых, бессердечных хищниц. Впрочем, как и большинство представительниц «слабой» половины человечества. Все они по одной мерке скроены. Его «бывшая» не составляет исключения.

Он поддал газ мощному «мерседесу» с откидывающимся верхом, чтобы встречный ветер хоть немного охладил горячую голову, распаленную перспективой скорого отмщения и неистовым желанием поскорее попасть в этот чертов Эксетер.

В конце открыточно-живописной долины он увидел первые строения городка. Мысленно он воображал себе это место мрачным, обшарпанным захолустьем, полным пьяниц и угрюмых безработных, с огромной глухой стеной тюрьмы, парадный въезд в которую находится со стороны главной площади, загаженной овощным рынком. Но пока он ехал по аккуратным бульварам, полным нянек и мамаш с хорошенькими розовыми младенцами, оборванцев-попрошаек или бандитского вида байкеров ему почему-то не попадалось.

Мартин заприметил место для стоянки и, заглушив мотор, уткнулся в карту со всем возможным вниманием. Сориентировавшись на местности, он попытался оценить территорию будущих военных действий.

Джинджер Грэхем жила недалеко от города, в уединенном доме на холме. Достойный выбор, безусловно оправданный при ее занятиях.

Развернув машину, Мартин выехал на шоссе, ведущее в пригород.

Джинджер работала в саду, когда услышала звук приближающейся машины. Машина затормозила, и она недовольно отложила в сторону корзину и садовые ножницы. Она не желала никого принимать, и уж тем более незнакомого; цветы, которые необходимо выбрать для украшения комнаты, занимали ее много больше.

Но нежданный посетитель решительно направился к ее калитке. Джинджер было метнулась к дому, пытаясь все же избежать встречи, но уже в дверях услышала голос незнакомца:

— Погодите, госпожа Грэхем! Нам надо поговорить.

Неизвестно почему, Джинджер испугалась. Ей совсем не понравился ни тон незнакомца, ни решительный вид, с которым тот шагал к ней по садовой дорожке.

— Не подходите, у меня… собака.

В этот момент Пупси вылезла из своего угла и зарычала на пришельца.

— Да уж вижу, — усмехнулся Мартин, — огромная и злая.

— Не смейте ее обижать! — взвизгнула Джинджер и, подхватив Пупси на руки, прижала ее к груди.

Этого небольшого песика, пучок черно-белого пуха, она купила по случаю у одного семейства, которое решило, что острые щенячьи зубы слишком опасны для их дорогой мебели.

Джинджер воспитала собачку, и Пупси отвечала ей горячей любовью, истинно собачьим безоговорочным обожанием.

Мартин нахмурился. Странно, что женщина ее типа бросилась спасать свою шавку, хотя обеим ничего и не угрожало. Песик оказался понятливей хозяйки.

Вырвавшись из объятий Джинджер, кудлатое создание, виляя хвостом, кинулось изучать ботинки пришельца. Мартин протянул ей руку, и жизнерадостная шавка радостно облизала ее — по предписаниям собачьего этикета дружелюбно махая хвостом.

— Я не знаю, зачем вы явились и чего хотите, — начала Джинджер нервно, — но…

— Вы знаете Стивена Бакстера, не так ли? -спокойно прервал ее Мартин.

— Стивена… — Лицо Джинджер пошло белыми пятнами. Кто этот человек: друг ли Стивена или же тот послал его потребовать от нее еще больших денег? Может быть, он хочет отступного? Или он раскрыл их заговор?

Перемены в ее лице, которые Мартин не мог не заметить, были ему непонятны и удивительны. Она выглядела совсем не так, как он ее представлял. Длинная юбка мягкими складками драпировала ноги, а макияж — есть ли он вообще? Ни у одной женщины ее возраста он не видел таких нежных, свежих губ. Но уж волосы-то она точно красит. И вся она, должно быть, такая же искусственная и насквозь лживая, как цвет ее волос. А ее шавка… Говорят, женщины-гестаповки были поголовно сентиментальны. Так что у этой дамочки в доме может обитать целый выводок кошек, собачек и стайка попугайчиков вдобавок.

— Вы хотите знать, с чем я пожаловал? — спросил Мартин серьезно. — Несомненно, вам знаком Стивен Бакстер. Я знаю, вы работали с ним вместе.

— Работали… вместе? — переспросила Джинджер, слегка запинаясь. — Я…

— У меня с собой доказательства. — Мартин полез во внутренний карман пиджака.

Джинджер хотела, набравшись храбрости, хлопнуть дверью перед носом этого наглеца, но колкий взгляд Мартина тотчас пресек даже саму мысль об этом. Он показался ей огромным. Более шести футов ростом. И очень плотный. Не толстый, а именно плотный. Лицо Джинджер все сильнее заливала краска смущения. Его волосы были густыми и темными, и лишь отдельные пряди выгорели на солнце, что придавало ему еще больше сходства со львом.

— Это ваше имя, не так ли? — Он протянул ей бумагу, и ткнул указательным пальцем в логотип фирмы, синеющий вверху листа.

Глаза Джинджер расширились, когда она увидела собственную фамилию.

— Да. Да… это я. — Она признавала очевидное, но лицо — и краем сознания Джинджер отметила это — пылало вовсе не от смущения каким-то сомнительным документом, а потому что Мартин заметил тот осторожный женский осмотр, каковому она его только что подвергла.

Джинджер вынудила себя читать документ. Господи! Что это?! Грязная ложь всей своей тяжестью навалилась на сердце Джинджер… Перед ней черным по белому было написано ее имя рядом с именем проклятого Стивена Бакстера, а ниже стояло слово «партнер». Что, ради всего святого, это значит? С какой стати Стивен Бакстер присвоил себе право называться ее партнером? Джинджер не понимала. Видно, этот прохвост думал, что вторая фамилия добавляет веса его фиктивной фирме и доверия к очередной афере, которую он запланировал. Или, возможно, он почуял, какую опасную игру они с подругами затеяли против него и, скомпрометировав ее, намеревался таким образом разрушить все их планы? Когда дело касается Стивена Бакстера, можно предположить все что угодно. Более беспринципного негодяя Джинджер еще не встречала в своей жизни.

Ей захотелось тотчас же обрушить на Мартина поток слез, извинений и признаний. Но ее остановила мысль, что доказательства мошеннических операций Стивена, которые они с Хилдой собирались раздобыть весьма дорогой ценой, теперь, возможно, и не понадобятся. Джинджер даже растерялась, ей решительно необходимо время, чтобы подумать. Нужно проконсультироваться с Хилдой, рассказать ей, что произошло, но больше всего она нуждается в том кусочке бумаги, который мистер Мартин так небрежно и с таким презрением держит сейчас в руках.

Как будто угадав ее желание, он, слегка отступив, свернул бумагу и убрал в карман.

— Ваш партнер оказался умней вас, он исчез, но вы или глупы, или высокомерны… — вкрадчиво произнес Мартин.

Высокомерна! Джинджер не поверила своим ушам.

— Как вы себя чувствуете, как живете, зная, что украли у людей их деньги; этот дом, одежда, которую вы носите, и пища, которую едите… без сомнения, все оплачено деньгами из чужих карманов? — презрительно и гневно спрашивал Мартин. — Что, нечего сказать? Никаких протестов, оправданий? Вы удивляете меня. Вы из тех, кто за сотню фунтов готов съесть без соли дохлого кота!

Как бы он удивился, если бы узнал правду. Но поверит ли он, если сказать ему правду? Судя по всему, не поверит. Однако она больше не намерена выслушивать все эти оскорбления…

Вздернув подбородок и глядя ему прямо в глаза, Джинджер сказала твердо:

— Мне действительно жаль, что вы были обмануты…

Она сделала паузу.

Что-то в нем есть такое, от чего ей трудно стало дышать. Она предположила, что тому виной скорей всего гнев. В конце концов, что еще это может быть? Прежде чем продолжить, она смущенно улыбнулась.

— Однако когда вам предложили сверхвыгодные условия инвестирования, неужели вы не заподозрили, что здесь что-то нечисто?

Мартин не мог поверить собственным ушам. Она так расхрабрилась, что обвинила его самого, намекая на то, что он или слишком глуп, или слишком жаден. Отважная козявка! А в то же время такая хрупкая и изящная, что он легко мог бы поднять ее на руки, даже не напрягая сильно мускулы. Впрочем, свернуть ей шею тоже было бы несложным делом…

Мартин вынужден был признать, что эта женщина не из робкого десятка. Покрепче, чем ее исчезнувший партнер. Он невольно восхитился ее спокойствием и самообладанием. Просто криминальный талант.

Однако, вспомнив, зачем он здесь, Мартин поумерил восторги.

— Ну, знаете ли, я за милю отличу стоящее дело от липы. Ограбили не меня. Имя Гилли Стюарт что-нибудь говорит вам?

— Нет… я никогда не слышала о нем прежде, — честно ответила Джинджер и даже слегка нахмурилась, стараясь припомнить, — но если вы не вкладывали деньги в фирму Стивена, тогда позвольте спросить, что вы делаете здесь?

— Гилли — мой брат, — сказал Мартин сердито, — но какая разница, кого вы обокрали? Гилли должен учиться, а не волноваться о пропаже пяти тысяч фунтов. На которые вам, похоже, наплевать. — Возмущение сменилось в его голосе презрением. — Держу пари, вам вообще наплевать на все, что выходит за пределы вашего ничтожного мирка. Да знакомы ли вам вообще боль, разочарование?

— Не говорите о том, чего не знаете! — оборвала его речь Джинджер. Теперь недоумение уступило место гневу.

— О, я знаю главное. Я знаю, что вы лживая обманщица.

Джинджер задохнулась от возмущения.

— Вам больше нечего сказать? — сухо процедил Мартин.

— Я… я не произнесу ни слова, пока не переговорю со своим адвокатом, — ответила Джинджер, порядком утомленная затянувшейся сценой.

— Что ж, пообщайтесь с юристом, его помощь вам понадобится. А заодно и с вашим драгоценным партнером, если знаете, где он находится. Скажу прямо: вас ждут большие неприятности. Вы задолжали моему брату пять тысяч, и я твердо намерен принудить вас вернуть эти деньги.

— Вы серьезно? — спросила заинтригованная Джинджер. Наверное, Хилде будет интересно побеседовать с этим человеком. Наконец-то появился кто-то сильный и решительный, кто в состоянии справиться с Бакстером. Но какого черта он накинулся на нее?

Конечно, он ее с кем-то путает, но тем скорее следует объясниться.

— Мистер, то, что вы сообщили, чрезвычайно меня интересует. Но… кстати, вы так и не сказали, как вас звать…

— Фостер, — Мартин наконец представился, — Мартин Фостер.

Мартин Фостер. Замечательно. По крайней мере теперь она знает его имя. Она может пересказать все это Хилде, а потом и познакомить его с Хилдой, чтобы им всем вместе преследовать Стивена Бакстера.

Словно озарение снизошло на Джинджер.

— Вы говорите, что я должна возместить вашему брату убытки? Боюсь, у меня нет при себе такой суммы. Пять тысяч фунтов — это слишком много. Вы можете подождать… скажем, до завтра?

Мартин посмотрел на нее. Что же она такое? Еще минуту назад она ничего не знала о деньгах, потом обвиняла его в глупости, а теперь уже согласна возместить убытки. Похоже, она еще опасней, чем он подозревал.

— Почему я должен вам верить? Ведь вы можете проделать тот же трюк, что и ваш подельник.

— Растаю в воздухе? — Джинджер посмотрела на развалившуюся на полу Пупси. — Нет, этого я не умею, — сказала она просто и рассмеялась.

Мартин почему-то поверил ей. Она, конечно, могла обмануть и Гилли, и Бог знает сколько еще народу, но он видел любовь в ее глазах, когда она смотрела на собаку. Уж ее-то она никак не предаст!

— А пока я выпишу вам чек, — сказала Джинджер с таким серьезным видом, что у Мартина защекотало в носу, так ему захотелось рассмеяться.

— И ваш банк, без сомнения, откажется оплатить его в срок, — сказал он, качая головой. -Нет, я предпочитаю наличные.

— Тогда вам придется подождать до завтра.

— Очень хорошо, я буду у вас в девять утра.

— В девять? Но банк не откроется до десяти, — возразила Джинджер.

— Точно, — согласился Мартин. — Но я не рискну отпустить вас в путешествие до банка и обратно в одиночестве. Я поеду с вами.

— Вы собираетесь конвоировать меня? — Его бесцеремонность на мгновение ошарашила Джинджер. — А может быть, вам лучше вообще остаться здесь на ночь, для верности посадив меня на цепь?

Мартина поразил яркий розовый румянец на ее щеках. Кажется, она пытается флиртовать с ним? Это, вероятно, одна из ее фирменных уловок, которые, конечно, удавались в прошлом с менее стойкими представителями мужского пола. Не трудно представить, как действует флирт такого воздушного создания на дубоватых сквайров. Наверняка в них просыпается покровительственный инстинкт, и они готовы покалечить друг друга и всех полицейских графства, только бы она не расплакалась или не надула губки. Хитрые уловки, проклятые женские уловки! Сколько лжи и изворотливости может вмещать такое хрупкое, нежное тельце?

Он сердито буркнул:

— И не вздумайте улизнуть! Я в любом случае найду вас, даже на дне морском.

Но только он направился к машине, как Пупси сорвалась с места и потрусила за ним, жалобно скуля. Вслед за собакой побежала и Джинджер. Мартин остановился, присел на корточки и погладил задрожавшую от счастья собачонку. Потом, взглянув на Джинджер снизу вверх, рыкнул:

— Бедный маленький песик! Он заслуживает лучшего хозяина, более достойного его любви и преданности.

И, прежде чем Джинджер смогла что-нибудь ответить, поднялся на ноги и, больше уже не оглядываясь, пошел к автомобилю.

Какой медведь! Что за высокомерный, упертый мужлан! Пупси долго смотрела вслед уходящему. Вместо того чтобы упрекать собаку за предательство, Джинджер сказала вслух:

— Мне жалко его жену.

Должно быть, требуется чертовски много любви и нежности, чтобы заставить этого бурбона хоть раз улыбнуться. И сколько требуется усилий, чтобы добраться до его глубинной, человеческой сущности? Если бы он захотел обнять ее, она утонула бы в его объятиях. Вот уж настоящий человеколев. Интересно, а его тело тоже покрыто львиной шерстью? И на ощупь она такая же восхитительная, как у ее старого плюшевого медведя? Он мог рыкнуть в ответ на ласку.

Джинджер хихикнула: подумаешь, человек-загадка!

Женщине нужно быть или очень храброй, или очень глупой, чтобы рискнуть влюбиться в него. Он был настолько враждебен к ней, так готов был поверить в самое плохое…

И все же, все же… Дрянная девчонка! Ты что-то слишком много думаешь об этом Фостере! — сделала она себе выговор.

— Иди, погуляй, я должна позвонить Хил-де, — сказала она Пупси.

Ее сердце буквально упало, когда она услышала в трубке автоответчик. Механический голос сообщал, что Хилда уехала на север навестить племянника.

Джинджер знала номер ее мобильного, но по нему тоже никто не отвечал. Ничего, перезвоню позже, утешала она себя. Боже, Мартин Фостер вел себя так грубо и агрессивно! И завтра, наверное, будет еще глумливей. Остается лишь надеяться на то, что бумагу, которую он ей показал, действительно можно будет использовать против Стивена Бакстера. Иначе к чему столько унижений?

Она никогда не давала разрешения Стивену называть ее партнером. Слава Богу, впредь она будет осторожней.

Так рассуждала Джинджер по пути на кухню.

Она была классным поваром, но предпочитала радовать кулинарными изысками других, а не себя. По этой причине она так любила работать со стариками.

Она приготовила себе перекусить и отправилась в сад, чтобы закончить свои дневные труды до темноты.

Полчаса спустя Мартин уже поднялся в номер местной гостиницы. У него был трудный день, и голод напомнил ему, что он всего лишь человек, а не машина возмездия. Он с некоторым пренебрежением осмотрел номер. Конечно, как человек со вкусом, умеющий ценить качество и комфорт, он мог бы выбрать отель и получше — пятизвездочный, с хорошим рестораном, но сейчас все эти мелочи занимали его в самую последнюю очередь.

Завтра ему предстоит встреча с самой хитрой и опасной женщиной из всех, живущих на этой земле!

Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором предстала Джинджер. Солнечный свет нескромно высветил под монашеской юбкой длинные стройные ноги, на которые он мог бы часами глядеть, не отрываясь.

Конечно, не нарочно она склонилась к своей смешной собачке, но ради того, чтобы рубашка, натянувшись, округлила плотные груди.

Ее руки, матово бледные, были слегка опрысканы симпатичными веснушками, и Мартин с трудом подавил желание, электрическими разрядиками засвербевшее в кончиках пальцев, дотронуться до ее кожи и провести ладонью по мягкой плоти, начиная от правого запястья и до самой груди.

Она обнимала букет роз и жимолости, а в ее чудесных пышных волосах белел цветок, который ему нестерпимо захотелось заполучить. И чтобы она сама позволила его выпутать из волос. Но, Боже, если бы он хоть раз вдохнул аромат этих волос, разве мог бы он когда-нибудь надышаться им?

Мартин сжал челюсти и весь напрягся в ярости. Он разозлился на себя самого. Ему тридцать семь лет, но он не мог вспомнить случая, когда его тело так сильно напомнило бы ему о себе. Почему это случилось теперь?

К счастью, он сумел подчинить желания воле и она ничего не заметила.

Или все-таки заметила?

У Мартина пересохло во рту.

Он открыл глаза. Прямо перед ним на стене спальни висела картина: залитое солнцем поле с красными маками. В течение одной минуты, бросающей вызов всякой логике, он вдыхал летний аромат, тяжелой теплой волной накативший от этого поля, чувствовал солнечные лучи на своей обнаженной коже. Солнце на картине совершенна ослепило его, и он ощутил обнаженное тело Джинджер в своих объятиях. Ее плоть оказалась такой податливой, мягкой, как липовый мед, груди, эти восхитительные бугорки женственности цвета слоновой кости, напряженно приподнимали дразнящие темно-красные твердые соски. Он коснулся их кончиками пальцев и услышал идущий из глубины стон сладкого томления, увидел нетерпеливый провоцирующий огонь в ее глазах, повелевающий ему, словно покорному рабу: «Целуй их, Мартин. Я хочу чувствовать твои губы».

Мартин закрыл глаза. Аккуратный треугольник волос, к которому рука спустилась по атласной коже живота, был словно создан для того, чтобы его ласкала мужская рука, и на ощупь невероятно шелковист и мягок.

— Мартин, я хочу так сильно… — Он слышал ее жаркий шепот…

Он открыл глаза и стряхнул оцепенение. Проклятье! Что она, ведьма? Говорят, их до сих пор до черта в этих краях! Но она ведь собирается не околдовывать его, а всего лишь обворовать… И что теперь делать с этим горячим и напряженным телом, воспаленным желанием. Как не вовремя нашло это чертово помешательство!

«Каждый должен возделывать свой сад». Кто это сказал: Дидро или Руссо? — думала Джинджер, с удовольствием глядя на живую изгородь из роз, над которой она только что закончила трудиться. Пожалуй, теперь даже самая привередливая старушка признает, что у нее лучшая изгородь в Средней Англии.

Все намеченное на день было выполнено. Осталось лишь отнести садовый инвентарь в хозяйственную пристройку. А потом она пойдет и примет ванну. Господи, как она устала! Все тело ноет. И отчего-то кружится голова.

Джинджер положила на место секаторы и ножницы. Завтра ей предстоит новое сражение с упрямыми сорняками, для которого потребуется специальная тяпка. Но где же она? Джинджер потянулась к железной полке с инвентарем, и тут ее нога, неловко наступившая на свернутый шланг, скользнула и подвернулась, и она полетела назад, увлекая за собой содержимое полки с инструментами. Затем она почувствовала резкую непереносимую боль в затылке, и мир поплыл куда-то вбок и вверх, сворачиваясь в черную точку, вспыхнувшую напоследок ярким светом. Джинджер потеряла сознание.

Пупси скулила, словно плакала. Почему хозяйка не отвечает на ее поскуливания и даже не отмахивается от облизывания? Почему она лежит так неподвижно?

Мартин отодвинул в сторону столик с ужином. Из того, что принесла ему служба доставки, он смог съесть едва половину. Он беспокоился, его мучило недоверие к этой женщине. К утру она может оказаться Бог знает где. Мартин быстро собрался и почти бегом бросился к машине.

Пупси приветствовала его прибытие вдохновенным лаем. Мартин нахмурился. Дом был погружен в полную темноту, что ему показалось странным. Дверь кто-то предупредительно оставил открытой. Но где, дьявол, сама Джинджер?

Мартин пошел за Пупси, которая, то забегая далеко вперед, то останавливаясь и потявкивая, привела его к боковой пристройке, в которой без сознания лежала ее хозяйка. Маленький хвостик собачки бил землю, а черные глазенки-пуговки доверчиво и преданно смотрели на Мартина.

Мартин склонился к Джинджер, распростертой на земле, в тот самый момент, когда та с видимым усилием разлепила веки.

— О, моя голова. Раскалывается… — прошептала Джинджер сквозь слезы.

— Вы ударились обо что-то. Не двигайтесь. Я вызову «скорую помощь», — мрачно сказал Мартин.

Когда он приподнял голову Джинджер, то увидел темное пятно запекшейся крови, от которой слиплись волосы на затылке; кровь обнаружилась и на ручке лопаты.

— Вы кто? — спросила Джинджер беспокойно.

— Разве вы не знаете? — И тут же отругал себя за грубый тон: он увидел слезы в испуганных женских глазах.

— Нет, не знаю. — Она задрожала и совершенно отчаянно прошептала: — Не уверена, что вообще знаю хоть что-нибудь.

Он не ответил ей, но нахмурился и быстро прошел в дом, чтобы вызвать «скорую».

Приблизительно через пятнадцать минут Мартин уже беседовал с санитарами.

— У нее, кажется, что-то с памятью, — сказал он, убедившись, что Джинджер, аккуратно перенесенная в санитарную машину, не может их услышать.

— Бывает, — буднично отозвался один из прибывших, — вполне может быть сотрясение мозга. Картина прояснится только после обследования. Я сообщу вам. Кстати, вы находились с нею, когда это произошло?

— Нет, к сожалению… — Мартин в самом деле был огорчен и обеспокоен.

— Вы говорите, ее зовут Джинджер Грэхем, а вас?

— Мартин Фостер, — представился Мартин.

— И вы не женаты. — Второй санитар сделал какую-то пометку в бумагах и отчего-то пожал плечами. — Если хотите, можете проехаться с нами до больницы, но в своем автомобиле. Уверен, что доктор захочет переговорить с вами.

— Но я… — начал было Мартин, однако санитар уже прыгнул в машину, и она резко сорвалась с места.

Быстро запихнув Пупси в свой автомобиль и даже не защелкнув предохранительную кнопку, Мартин последовал за «скорой». Пупси была первой собакой, переступившей порожек его шикарной машины, но, в конце концов, что он мог поделать с несчастным созданием, так отчаянно и преданно глядящим ему прямо в глаза?

Раньше Мартин называл маленьких собачек старушечьей радостью или мокроглазками, считая их даже не вполне собаками. Настоящими собаками, по его мнению, были доги, бульдоги, на худой конец — доберманы. Но эти дрожащие лапки, эти вечно крутящиеся хвостики… Бр! Однако в Пупси было что-то от подлинного благородства, и это трогало Мартина до глубины души.

— Если не возражаете, подождите здесь, господин Фостер, специалист поговорит с вами буквально через мгновение.

Джинджер уже минут десять как увезли на каталке, а он растерянно топчется в холле отделения первой помощи больницы; сейчас, насколько Мартин мог судить по суете в соседнем помещении, консультант осматривает ее, после чего Джинджер определят в одну из палат.

— Господин Фостер?

Кивнув, Мартин пожал протянутую руку серьезному молодому человеку в идеально отглаженном халате.

— Как она? — спросил Мартин без преамбулы, когда они прошли в маленькую комнату рядом с приемным покоем.

— Прилично на первый взгляд. Имеется сильный ушиб и небольшое кровотечение, но, слава Богу, никаких признаков внутреннего кровоизлияния.

Консультант посмотрел на часы и нахмурился. Он уже три часа, как должен быть дома, но опять неожиданная пациентка заставила его задержаться.

— Сознание восстановилось полностью, каких-то проблем я не вижу, и мы можем сегодня же отпустить ее домой под ответственность родственников.

И консультант вопросительно посмотрел на Мартина.

— Домой? — Мартин засомневался в правильности решения. Конечно, специалисту видней. Но все же Джинджер теряла сознание, не лучше ли для нее еще некоторое время побыть под наблюдением врачей?

Доктор не мог не почувствовать недоверия в голосе Мартина.

— Но, разумеется, придется неотлучно находиться с ней, — предупредил он Мартина.

— Неотлучно?

— Конечно, ее случай осложнен временной потерей памяти; это происходит иногда при подобных травмах. К счастью, в конечном счете обычно память возвращается пациенту. Риск равен одной сотой процента. Но в случае с миссис Грэхем можно уверенно сказать, что она вскоре совсем оправится от травмы. Однако вас не должно удивлять, что она не в состоянии вспомнить, что с ней было вчера или два дня назад, хотя она прекрасно помнит, как ее зовут, откуда она родом и вообще все свое прошлое.

— Она потеряла память? — Мартин начал хмуриться.

И они хотят отправить ее домой! Будь Джинджер членом его семьи, он бы устроил скандал, он бы перевез ее в частную больницу. Но… Единственное, что его связывает с этой женщиной, это те пять тысяч фунтов, что она украла у его брата.

— Конечно, если она начнет жаловаться на головные боли, диплопию, вы сразу же обращайтесь к нам… — сказал доктор и, уже не стесняясь, посмотрел на часы.

— Но это маловероятно? — Мартин приготовился силой удержать врача, если тот попытается улизнуть.

— Вряд ли, — заверил его консультант.

— И вы считаете, что память к ней вернется?

— Я должен так считать. И у меня на то есть все основания. Хотя, конечно, я не могу сказать когда. К одним пациентам память возвращается в одночасье, к другим — постепенно.

К ним быстрым шагом подошла медсестра и вызвала доктора к вновь прибывшему пациенту. Похоже, врачу сегодня не попасть домой, злорадно подумал Мартин, глядя, как тот поспешил на новый вызов.

Безнравственно бросать Джинджер в этой больнице, где, судя по всему, персоналу мало до кого есть дело.

Безнравственно? А как насчет ее нравственности по отношению к бедному Гилли и всем, кого она обманула?

— Господин Фостер? — Мягкое прикосновение к плечу вывело Мартина из задумчивости. — Доктор отпустил Джинджер Грэхем домой. Она уже собралась. Если вы хотите, можете помочь ей дойти до машины…

Мартин покорно поплелся за нянечкой. Сегодня ему постоянно указывают, что делать, куда идти, как себя вести. А вдруг Джинджер затеяла всю эту историю с потерей памяти, чтобы сковать его волю, чтобы пробудить в нем тот самый покровительственный инстинкт, которым все женщины весьма умело пользуются?

Такая нехитрая мысль на секунду словно выбила почву из-под ног, ему необходимо было немедленно прояснить ситуацию.

— Эта амнезия… Ну, она бывает мнимой? — спросил он у няни.

— Мнимая амнезия? — Няня непонимающе посмотрела на Мартина. — Иногда к нам поступают пациенты, которые фальсифицируют потерю памяти, но наш консультант сразу выводит их на чистую воду. А почему вы спрашиваете? Вы что, думаете, что у Джинджер не амнезия? Нет, это не так… Только не в случае с миссис Грэхем…

— Нет-нет… — Мартин поспешил успокоить возмущенную нянечку. — Просто мне интересно.

— Я могу ручаться вам, господин Фостер, — важно сказала няня, — что если доктор Бах диагностировал амнезию, значит у нее точно самая настоящая амнезия!

В этот момент они подошли к палате и Мартин увидел Джинджер, печально стоящую около постели. Она держалась за спинку кровати, и лицо ее было искажено беспокойством и напряжением.

Сердце Мартина сжалось, и он почувствовал сострадание к ней. Не помнить даже самой малости, забыть нужную дату, фамилию, название какого-нибудь острова на Карибах и то мучительно, а тут у человека выпал целый кусок жизни! Не хотел бы он оказаться в ее положении.

Глаза Джинджер потеплели, когда она увидела няню. Очевидно, ее она узнала, решил Мартин и тут же испытал острый приступ давно забытой эмоции, это была совсем детская радость, так как он понял: Джинджер смотрит на него, а не на няню.

— Мартин? — Его имя Джинджер произнесла неуверенно и смущенно, словно школьница, плохо затвердившая урок; ее глаза, то ли серые, то ли синие, наполнились слезами.

— Вы узнаете меня? — спросил он, не обращая внимания на неодобрительное покачивание головой и поджатые губы няни.

Тотчас на лицо Джинджер вернулась гримаса отчаяния.

— Нет, — ответила она и прижала ладони к вискам. — Я спросила ваше имя у сиделки, которая сказала мне, что я могу вернуться домой. — Глаза Джинджер на секунду разгорелись, но тут же вновь потухли.

Няня дипломатично удалилась, оставив их наедине.

— Мне действительно жаль, что я не помню вас, Мартин, — ее голос звучал мягко, она словно успокаивала расстроенного мальчика, — но я очень постараюсь, постараюсь вспомнить. Я осознаю… чувствую, что… что между нами было нечто очень интимное…

Джинджер залилась краской и смущенно замолчала.

— Вы может чувствовать это? — Мартин вздрогнул, услышав, как грубо звучит его голос, хотя он намеревался придать своим словам теплоту и участие.

— Да. Да, я могу, — заверила его Джинджер. Она приблизилась к Мартину, коснулась его руки, очень легко, лишь кончиками пальцев, и на ее лице отразилась тень радости узнавания чего-то родного.

Словно слепая девушка, подумал Мартин с неожиданной нежностью.

— Я никак не могу узнать тебя сейчас. И вспомнить не могу, Марти. Но я понимаю, как это может быть тяжело для тебя. Я знаю, что ты за меня беспокоился. — Она улыбнулась, и Мартин невольно улыбнулся в ответ. — Доктор рассказал мне, как ты устроил ему форменный допрос относительно меня.

Черт, она выглядит такой больной, такой уязвимой. Такое доверие читается в ее глазах, в прикосновениях, что комок подступает к горлу и остатки самообладания испаряются, как следы дождя в летний день.

— Я рада, что вы… что ты… здесь, со мной, Марти, — доверчиво призналась Джинджер. — Я это чувствую, но, что ужасно, не способна вспомнить… Меня так все пугает. Господин Бар-тон сказал, что вы мне не муж…

— Это так, — коротко согласился Мартин.

— Но мы партнеры. Он говорил, что вы так и сказали персоналу, — заключила Джинджер.

На самом деле у персонала даже не возникло никаких вопросов: поздно вечером Мартин находился в доме Джинджер, Мартин вызвал «скорую», Мартин приехал в больницу, он же собирался забрать ее домой. Какие уж тут сомнения. Безусловно, все решили, что Мартин близкий друг Джинджер.

— Но точно вы не можете вспомнить. А что вообще вы помните? — И вновь вопрос его прозвучал довольно бесцеремонно.

Джинджер в нерешительности отступила на шаг, отдернув руку. Забавно, но его это, кажется, расстроило, ему все больше нравились ее прикосновения.

— Все, а потом ничего, начиная с какого-то времени в начале этого года. — Джинджер болезненно улыбнулась. — Я не могу вспомнить, при каких обстоятельствах мы встретились или когда и как долго были вместе. Хоть я и слышу горечь в твоих словах, Марти, я ничего, не могу с собой поделать!

В ее глазах вновь заблестели слезы. Она быстро заморгала, чтобы стряхнуть их, пальцы же нервно крутили обручальное кольцо.

— Не надо, не расстраивайся из-за таких пустяков, — сказал Мартин, вспомнив о ее состоянии. — Доктор уверен, что память скоро вернется к тебе. Пойдем скорее домой. — Он взял ее под руку и повел к дверям, но тут же смутился, почувствовав, сколь малое расстояние разделяет их, и ощущение от ее руки, опирающейся на его руку, неожиданно пронзило все его существо. К тому же он проникся к женщине, которую считал своим врагом, такой жалостью, что даже незаметно для себя перешел на «ты».

— Домой. По крайней мере, я знаю, где это. — Она остановилась, ее лицо снова залилось краской. — Где мы живем, Марти? Я не могу вспомнить. — Мартин увидел, как вмиг потемнели глаза Джинджер от паники, которая охватила ее. — Я знаю, где мой дом, но…

— Мы едем в твой дом, Джинджер, — тихо сказал ей Мартин.

Что, черт возьми, он творит? Мартин спросил себя об этом и сам себе ответил: я веду Джинджер к автомобилю. Какого черта он просто не сказал консультанту правду? Теперь он окончательно запутается. Джинджер все сильнее убеждается, что они были любовниками, совершенно не догадываясь об истинных отношениях между ними. Как, черт возьми, он сможет выпутаться из вранья, если чем дальше, тем сложнее остановиться и сказать правду?

Когда он дал волю галантному, рыцарскому моральному кодексу, заложенному в нем матерью и отчимом, он не подумал об осложнениях, которые это с неизбежностью породит. Но его поведение суть нормальная мужская реакция на очевидное и полное изменение в поведении Джинджер. Неужели амнезия способна вызвать подобные перемены? Из жадной и корыстной хищницы, безжалостно флиртующей со своей жертвой, Джинджер на глазах перевоплотилась в естественное, кроткое, уязвимое, ясноглазое создание, всей душой потянувшееся к нему, Мартину.

Он слышал, что удары по голове могут повлечь причудливые поведенческие изменения. Но черное сделать белым, но ведьму превратить в ангела!?

Целый день Мартин провел в споре с собой, но так и не смог найти разумный выход из сложившейся ситуации.

В конце концов, он не спасует перед необходимостью сообщить Джинджер правду и, если она сама не восстановит память в следующие несколько дней, найдет кого-нибудь, кто возьмет на себя ответственность за несчастную. Так или иначе его задача — это выбить из нее эти проклятые пять тысяч фунтов!

— У тебя чудесный автомобиль! — воскликнула Джинджер при виде «мерседеса». Мартин нахмурился. Что ее так удивило? Это, разумеется, дорогой автомобиль, но, если судить по ее собственному дому, жизненный уровень Джинджер достаточно высок, а стиль жизни, насколько он может предполагать, давно должен был приучить ее и к более дорогим машинам.

Но Мартин не успел додумать свою мысль, потому что она увидела маленькую собачку, которая при виде хозяйки завертелась волчком на заднем сиденье, и лицо Джинджер осветила счастливая улыбка.

— О, Пупси, — с облегчением вздохнула она.

— Ага, Пупси узнана! — прокомментировал Мартин.

— Да, — обрадовалась Джинджер. — Я заполучила ее в прошлом году; ее мне оставили, и… — она сделала паузу, — я знаю, что она моя. Марти, но что еще было в прошлом году?

И Мартина вновь повергли в смущение ее глаза, полные слез.

— Это в порядке вещей, скоро ты все вспомнишь, — попробовал он ее успокоить, открывая пассажирскую дверь автомобиля, но Джинджер, кажется, не заметила распахнутой дверцы.

Мартин был полностью не подготовлен к тому, что произошло в следующий момент. Джинджер прижалась к нему и уткнулась носом в его плечо.

— Погладь меня по волосам, Марти, о, пожалуйста, погладь… я так напугана.

Секунду Мартин колебался. Вообще-то говоря, он принадлежал к той породе людей, которая гордится тем, что не теряет головы в любой ситуации. Но относительно мягкой теплоты Джинджер, что так доверчиво прильнула к нему, в его кризисных инструкциях ничего не было сказано; ее взгляд мешал нормальным логическим процессам мысли и повергал его мозг в полное смятение.

— Все хорошо, не бойся, я с тобой… Лишь он сказал это, как почувствовал, что Рубикон перейден. Но в эту секунду он был слишком далек от того, чтобы слушать доводы разума.

Ее волосы пахли розами. Мартин чувствовал ее легкую дрожь. Его ладонь, словно помимо воли, коснулась волос Джинджер, и он успел почувствовать их шелковистость, прежде чем отдернул руку.

— Мне кажется, мы не долго были вместе, — раздумчиво сказала Джинджер, несколькими секундами позже отстраняясь от него. В свете фонарей автостоянки Мартин заметил, как красит ее улыбка, хотя Джинджер и выглядела удивленной, смущенной и готовой в любой момент расплакаться. — Так говорит мне тело. Ты слишком сильно волнуешь меня, Марти. Не думаю, чтобы я все еще дрожала в твоих руках, если бы мы были давними любовниками.

Мартин почувствовал волнение и в своих руках… Он закрыл глаза и попытался выровнять дыхание.

— Мы встретились совсем недавно, — тихо сказал он и помог ей сесть в автомобиль.

В конце концов, это чистая правда. Оставалось надеяться, что она не спросит, насколько недавно. Но, сев в автомобиль, Джинджер погрузилась в мир собачьего восторга и занялась игрой с Пупси, так что Мартин получил наконец-то вожделенную передышку.

Когда они подъехали к дому, голова Мартина была уже готова разорваться от проблем, которые он так и не успел решить, сидя за рулем. Ну, хорошо, можно позвонить в отель и сегодня же закрыть свой счет. Но как быть с одеждой? Когда он ехал в Эксетер, он слабо себе представлял, надолго ли, и взял вещей даже больше чем надо. Но теперь, раз он «живет у Джинджер», и одежды маловато, и предметов туалета явно недостаточно для джентльмена.

К тому же нельзя забывать, что у него все-таки есть собственная жизнь. К счастью, на ближайшее время не намечено никаких крупных дел и ни одному из его партнеров или друзей он не понадобится по крайней мере еще неделю. А старой Кэтти, которая убирает его дом два раза в неделю, можно и позвонить — она только обрадуется неожиданному отпуску…

Джинджер закрыла глаза и расслабилась в кресле. Но внутреннее напряжение не отпускало. Она помнила всех своих друзей, свою жизнь в Эксетере и до трагедии, что постигла ее в юности. Она помнила свою Пупси, наконец. Но, как она ни пыталась, вспомнить Мартина ей не удавалось.

Врач в больнице просил ее отнестись к подобным провалам в памяти философски.

— У вас было небольшое сотрясение мозга. Все, что я могу порекомендовать к обычным лекарствам — это две недели полного покоя. И, думаю, обойдется без последствий.

— Кроме потери памяти, — с горечью закончила за него Джинджер.

— Кроме временной потери памяти, — поправил доктор. — Она обязательно к вам возвратится.

— Но когда?

— Боюсь, что не могу вам сказать, потому как сам не знаю.

— Доктор, я хочу остаться здесь, в больнице… Можно?

— Не стоит. Если есть кому позаботиться о вас дома, лучше ехать домой. Так вы скорее поправитесь.

«Если есть, кому позаботиться»… Мартин… Мужчина, которого она, как ей кажется, впервые встретила в больнице… Однако почему от одной лишь мысли о нем дыхание перехватывает, а пульс учащенно бьется, словно желает пробиться сквозь вены? И разве может обмануть ее собственная рука, которая сразу, при первом же прикосновении, узнала что-то родное? А разве не потеплела кожа Мартина под ее ладонью, разве не быстрее побежала кровь и у него по венам? Но неужели женщина в ее возрасте еще способна настолько сильно вдохновиться? — думала Джинджер, мысленно повторяя имя своего мужчины… своего любовника… Марти… Она сразу вспомнила его аромат, угадала его чувства по отношению к себе. Все это так… Но он по-прежнему остается для нее незнакомцем, чужим человеком. Ей придется изучать его снова и снова, восстанавливать по крупицам их прошлое, их любовь. Она ведь не знает даже, где они встретились и когда? Есть ли у него дети? Был ли он когда-либо женат?

Завтра нужно обо всем его расспросить, решила Джинджер, когда машина Мартина въехала в ворота ее дома.

И кстати. Почему они с Мартином живут именно в ее доме? Должна быть причина…

Однако Джинджер призналась себе, что сейчас для нее лучше всего приехать в свой дом. И без того судьба не слишком балует ее, иногда ей казалось, что весь мир ополчился против нее. Но уж эта старая усадьба определенно на ее стороне, и она поможет ей вспомнить все.

 

4

— Посиди в гостиной, а я сварю нам кофе.

— Нет, Марти, позволь мне сделать это, — настаивала Джинджер.

Они оба только что вошли в кухню. Пупси тотчас счастливо укрылась в своей корзине, из которой вальяжно, но все же с некоторым неудовольствием вылез огромный кремово-бурый кот Наполеон и томно потянулся.

Мартин подумал, что и правда лучше Джинджер самой варить кофе, пока он не выучил расположения комнат. А то принесет его вместо гостиной на чердак.

— Только без сахара, дорогая, — согласился он. — Я пока заберу твои вещи из машины.

Джинджер побрезговала сама принести в дом запачканной кровью жакет, а небольшую сумку с медикаментами, которыми ее снабдили в больнице, она попросту забыла на сиденье. Рассеянность Джинджер позволила Мартину обойти дом и ознакомиться с расположением комнат.

Он взял из автомобиля вещи и был уже на полпути наверх, когда услышал, как его громко зовет Джинджер. Опрометью Мартин бросился в кухню, уронив по дороге злополучный жакет.

— Что стряслось? — спросил он с порога. — Тебе плохо? Темно в глазах?

— О, Марти, прости… Ничего не случилось. — Джинджер выглядела сконфуженно. — Я только хотела спросить, ты пьешь с молоком или с лимоном? Я не могу вспомнить.

— Крепкий, черный, без сахара. — Мартин чуть не добавил «идиотка». Черт, в этот момент он даже испугался… Он закрыл глаза, чтобы, как он думал, перевести дух, но тут же представил себе шок Джинджер, если бы он, после того как узнал, что все в порядке, прильнул к ее губам в страстном поцелуе.

— Спасибо, — услышал он ее нежный шепот.

За что она благодарит его?

— За что? — спросил он, открыв глаза и приблизившись к ней. Не дождавшись ответа, он обнял Джинджер за плечи и заглянул в опасную глубину серо-голубых глаз.

— За заботу… За нежность, — мягко ответила она.

В ее словах было столько доверия и такая беззащитность, что у Мартина перехватило дыхание от нежности к ней.

Неужели возможно, чтобы простая травма головы так быстро и полностью изменила личность?

— Мне жаль, Марти — сказала Джинджер, сонно давя зевоту, когда они покончили с кофе. — Но, кажется, мне пора спать.

На секунду Мартин даже испугался. Самое время предложить Джинджер проводить ее в спальню, но тогда черт знает что может произойти. Однако, если не провожать, как, черт возьми, разобраться, в какой из четырех спален дома она предполагает ночевать. Мартин уже убедился, что, хотя Джинджер и живет одна, дом рассчитан на проживание в нем едва ли не целого полка Ее Величества со всеми чадами и домочадцами. Кроме трех спален поменьше Мартин видел и огромную спальню с примыкающей к ней недюжинных размеров ванной; в доме имелись еще и большая гостиная, маленькая гостиная, тремя окнами выходившая в сад, холл, каминная. А ведь он еще не видел библиотеки и прочих помещений верхнего этажа.

Отец Джинджер был архитектором, и до смерти Себастьяна она работала в фирме отца в качестве его личного помощника. Он понял дочь, когда та решила оставить Падстоу, и не стал ей препятствовать, хотя фирма во многом проигрывала с ее уходом.

Джинджер с тем же ненавязчивым хорошим вкусом, который превозносили все заказчики отца, оформила и обставила свой дом. Обивка, портьеры, мебель, посуда, ковры — все говорило о респектабельности и состоятельности хозяйки. Она по опыту знала, что хороший вкус, поддержанной немалыми средствами, способствуют созданию настоящего комфорта и уюта.

Средства ей достались от Себастьяна. Его родственники отказались в пользу Джинджер даже от страховки. Мать Себастьяна сочла своим долгом в память о любимом сыне позаботиться о его вдове. Впрочем, Джинджер и сама происходила из более чем состоятельной семьи. Ее род был не только древний, но и сохранивший средства как приятное дополнение к фамильной чести.

Бросив оценивающий взгляд на обстановку гостиной, Мартин — в который раз! — подумал, что именно такая изящная, аристократическая женщина, как Джинджер, должна жить в таком старинном уютном доме.

— Ты утомилась, — просто сказал он, заметив, что Джинджер едва сдерживает очередную зевоту. — Почему бы тебе не пойти в спальню?

— А ты? — неуверенно спросила его Джинджер.

— Я подойду позже, — ответил Мартин и отвернулся, чтоб она не видела его лица в этот момент.

Он ясно понял, что Джинджер предполагает разделить с ним постель и никакого пути избежать этого нет. И Мартин почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Если и теперь-то Джинджер действует на него словно наркотик, то вряд ли он сможет сдержать свою природу, когда они окажутся в одной постели и он услышит ее дыхание рядом, то, как она ворочается, почувствует ее запах…

Даже не глядя в ее сторону, он мог бы угадать, смотрит она на него или нет, приближается к нему или удаляется. Куда же ему деться в темноте спальни?

— Хорошо. Тогда спокойной ночи. — Мартин уловил нотку разочарования в ее голосе и автоматически оглянулся. Джинджер совершенно невинно смотрела на него; наверное, ему показалось, что ее голос дрожит. Но полуоткрытые словно для поцелуя губы и приподнятое лицо вряд ли могли обмануть даже самого желторотого из лондонских скаутов.

Почему, черт возьми, она крутит им как хочет, словно он какой-нибудь мальчишка? Мартин определенно сердился на себя. Близость этой женщины гипнотизировала его, и он не мог думать ни о чем, кроме поцелуев и объятий, представляя, как обнаженная Джинджер трепещет в его руках.

Джинджер сдерживала дыхание, ей казалось, что все ее тело почувствовало бы поцелуй Мартина, до самых кончиков пальцев на ногах. Словно пытаясь разубедить себя, она быстро провела языком по нижней губе. Господи, она никогда ничего подобного не знала с Себастьяном! Но тут же бывший муж был забыт. Джинджер до боли внизу живота жаждала ласки Мартина. Она нестерпимо захотела дотронуться до него, и немедленно. С величайшим трудом она подавила в себе эти желания.

Мартин не смел расслабиться, пока не удостоверился, что она ушла.

Нет, он не думал, что когда-либо походил на сексуального маньяка, каким он ощущал себя последние несколько часов. Это она спровоцировала его. Ведь не из камня же он сделан, в конце концов, чтобы не отвечать ей. Она чрезвычайно привлекательная, чрезвычайно чувственная, сексуальная женщина. Мужчине находиться рядом с ней опасно. Опасно для рассудка последнего.

Джинджер немедленно отзывалась на его внутренний зов, языком тела однозначно давая понять, насколько сильно она хочет его. Это было заметно еще раньше, в полдень. Даже несмотря на то что он знал про Джинджер, он чувствовал зов ее тела и волнение своего. Ему не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но почему-то, впервые увидев Джинджер в саду, он сразу же представил ее без одежды. С ним никогда ничего подобного не происходило…

Когда он только встретил свою экс-супругу, он был полон романтических идеалов. Он вознес ее на пьедестал, украшенный розами, к подножию которого готов был бросить весь мир. Он так сильно любил ее и так уважал ее цветущую девственность, что сама мысль перенести жену с пьедестала в супружескую постель, казалась ему кощунственной. Словно осквернить святыню или заняться любовью с божеством… или предметом искусства. Он думал о сексе с женой, испытывая головокружительную тоску, но, всякий раз претендуя на ее душу, отказывался от тела. Когда в конечном счете природа взяла свое и он, обладая ее телом, кричал в экстазе, содрогаясь вместе с нею в едином животном порыве, в каком-то уголке его мозга на раскладном стульчике сидел циник-наблюдатель. Он хладнокровно фиксировал все его действия и, после того как они с женой отдышались от первой в их жизни любовной схватки, нашептал ему в ухо, пока Мартин готовил кофе, что теперь, обладая ее телом, он не властен над ее душой. Эта мысль отравляла всю их последующую сексуальную жизнь. Со временем Мартин смирился, решив, что сам виноват, поверив однажды в несбыточное. И вплоть до самого развода думал, что женщина может принадлежать мужчине либо телом, либо душой. Впрочем, как нашептывал ему маленький циник, сидящий в его мозгу, мужчина вообще никогда не принадлежит ни одной женщине, он только подыгрывает ей.

Однако пять минут назад, когда тело Джинджер словно заиграло внутренним огнем в его руках, он обнаружил, что впервые в жизни наедине с женщиной не ощущает присутствия маленького злого наблюдателя. Впервые он жаждал подпасть под власть хрупкой женщины, чтобы и самому безраздельно властвовать над нею, над своей Джинджер.

Оказавшись в спальне, Джинджер быстро выпрыгнула из платья, она хотела успеть принять душ и встретить Мартина освеженной и душистой.

Понятно, что эта ночь не первая для них с Мартином, но если Мартин помнит прошлое, то для Джинджер мир теперь полон загадок. Как они любили друг друга? Где? Боже, она не знает даже, на какой стороне постели он любит спать! Ей предстоит провести ночь с таинственным незнакомцем.

Стоя под душем, Джинджер незаметно для себя начала вспоминать одну свою юношескую фантазию, которая до сих пор иногда приходила в ее сны…

Джинджер, одетая еще в школьную форму выпускного класса, входит в пустой цирк-шапито. Она идет на середину арены, плотно засыпанной опилками, и запрокидывает голову. Под куполом медленно раскачивается трапеция. Джинджер завороженно смотрит на то, как она в движении всякий раз пересекает луч солнца, пробивавшийся сквозь щель в брезенте купола… Сзади раздается шорох шагов, но Джинджер медлит обернуться: скрип трапеции, трущейся о перекладину, ввел ее в состояние, подобное гипнотическому. Кто-то снимает с нее форменную шляпку, и шляпка медленно летит вперед, на опилки пола; выпадают шпильки, освобождая волосы, и этот кто-то наклоняется над ними и вдыхает их запах: Джинджер слышит его теплое дыхание у своего затылка и чувствует, как мужские руки гладят ее по плечам, постепенно спускаясь к груди. Незнакомец снимает плотный жакет с блузкой, сдвигает бюстгальтер вверх и настойчиво мнет груди и теребит соски, затем, придерживая ее одной рукой за живот, другой — расстегивает свои брюки, задирает Джинджер юбку, приспускает ей трусики и входит в нее несколькими сильными толчками. Джинджер кричит, плотно смежив веки, а когда открывает глаза, то видит, как под куполом по-прежнему медленно раскачивается трапеция, и замечает, как бы со стороны, что она совершенно одна в старом цирке — с торчавшим на шее лифчиком и со спущенным чулком… Единственное, что она знала о мужчине из сна, был его запах…

В ванной комнате она нашла простой хлопковый пеньюар, в спальне обнаружилась такая же ночная рубашка. Они, безусловно, удобные и добротные, но не их же она носила, когда жила с Мартином! Она быстро проверила шкаф, переворошила содержимое комода и сделала вывод, что все ее нижнее белье однообразно бесформенное и тусклое, как равнина Средней Англии глухой осенью. Открытие обескуражило ее, но она проверила снова. Джинджер чувствовала, что любимой женщине Мартина пристало носить не такие вещи, но очаровательные женственные безделицы из шелка и атласа, изящные кружевные или задорные цветные, с щедрыми вырезами и шнуровкой. Подошла бы и смешная пижамка. Или, напротив, муаровые или черные струящиеся ночные сорочки из техасского льна… Нет-нет, ничего вульгарного или слишком провокационного — она не создана для кожаных бюстгальтеров с заклепками, трусиков в виде ниточки между ягодиц и прочей подобной дребедени! Да и красные чулки на поясе уместны лишь для первого акта сексуального маскарада… Но разве она не покупала разные прелестные тряпочки, чтобы дразнить и искушать Мартина? Боди, комбидрессы, бюстье… Ну хоть что-нибудь! Если так, то где она их, черт возьми, спрятала? И зачем? Или они не занимались этим здесь?

Она забралась в постель и разочарованно натянула покрывало до самого носа. Если приходится выбирать: надеть ли затрапезную ночную хламиду или остаться совершенно голой, что ж, она лучше останется голой. Вот так!

По телу Джинджер пробежала нетерпеливая дрожь. Мартин задерживался, и она подумала, что, наверное, так же чувствовала себя в этой огромной постели какая-нибудь девственная невеста позапрошлого века, безумно влюбленная в собственного мужа, но немного опасающаяся предстоящей близости.

Между тем внизу, во дворе, Мартин рассеянно прогуливался между розовых кустов и выжидал: прошло полчаса, а затем еще полчаса. Дом был тих. После всего пережитого за день Джинджер должна уже спать глубоким сном.

Он поспешно поднялся к ней в комнату. Дверь оказалась полуприкрытой, так что он мог различать очертания женского тела на постели.

Джинджер показалась ему беззащитной, одинокой и несчастной.

Облизнув внезапно пересохшие губы, Мартин с явным усилием отвернулся и поспешил прочь от спальни, подальше от Джинджер. Завтра утром он может сказать, что это доктор запретил ему спать с ней, пока память не восстановится окончательно.

Два часа Мартин бродил по городу, но потом, измученный мыслями и изнуренный физически, он вернулся в дом на холме. Внезапно приняв решение, Мартин поднялся в спальню к Джинджер, разделся и лег в постель.

Джинджер проснулась неожиданно. Сердце отбивало частую дробь, и сама она дрожала. Во сне на нее накатил ужас, но, что именно ее испугало, она не помнила. Голова немного болела, но к такой боли можно привыкнуть…

Не успела Джинджер отойти от кошмара, как другой, более жуткий страх овладел ей. Что, если она никогда не восстановит память? Что, если?..

— Марти, Марти… — Она беспокойно метнулась к другому краю кровати, только чтобы удостовериться, что Мартин рядом.

Взволнованная до предела, Джинджер принялась отчаянно шарить в темноте по простыне, но тут раздалось громкое возмущенное «мяу», и она услышала грузный шлепок, когда ее котяра плюхнулся на пол и пулей бросился вон из спальни.

— Наполеон! Плутишка! — позвала она кота. Наполеону категорически запрещалось спать в постели, но как всякий порядочный кот он упорно игнорировал запрет. Чтобы найти перепуганного кота, пришлось зажечь ночник на прикроватном столике. И тогда от души отлегло.

Мартин лежал в постели, на самом краешке, и спал как убитый. Бедный, он, наверное, так устал! А она чуть было не разбудила его. Она подобралась к нему и обняла.

И сразу ей стало так хорошо, так спокойно и так радостно…

Мартин издал короткий звук во сне и заворочался, устраиваясь в соответствии с изгибами ее тела. Следуя врожденному мужскому инстинкту — защищать свою женщину, — он обнял ее и притянул ближе к себе.

Счастливая Джинджер прижалась к нему еще сильней. Она уже не могла бороться с искушением нежно поцеловать его мощную грудь, запустить пальцы в его восхитительные волосы.

— Совсем как плюшевый Тэдди, — удивилась она вслух и зажмурилась от удовольствия. Эти слова отозвались знакомым эхом, неопределенным эфемерным воспоминанием, но чем старательнее она пыталась его оживить, тем скорее оно слабело. Наконец ее касания разбудили Мартина — Джинджер почувствовала это.

— О, Марти, как хорошо, что ты со мной, — прошептала Джинджер счастливо. — Поцелуй меня.

Мартин резко стряхнул с себя сон. Что, черт возьми, эта женщина делает в его постели? Однако в следующую же секунду он вспомнил все и окончательно проснулся.

— Джинджер… — начал было он, но Джинджер нетерпеливо, повинуясь мгновенному порыву, уже прижимала свои нежные губы к его рту, поцелуй дразнил и обещал многое, даже слишком многое, он не отпускал его, парализуя волю и сознание.

— Марти, я не могу поверить, что это правда, — сказала ему Джинджер, переведя дыхание. — Я счастлива.

Он почувствовал, как ее налившиеся груди прижались к его груди, ее соски оказались твердыми и чуть-чуть шершавыми. К своему ужасу, Мартин осознал, что его собственная рука потянулась к ее груди и уже пальцы тихонечко покручивают и мнут сосок.

Все его прежнее сопротивление не имело смысла, было глупо, пошло, наконец. Бесполезно пытаться симулировать безразличие, делать вид, что он не хочет ее, бесполезна любая попытка управлять желанием, когда она делает все, чтобы направить его желание во вполне определенное русло. Когда этот нежный, упругий холмик волос трется о его бедро, когда его собственная нога раздвигает ей бедра, чтобы полнее насладиться более близкими объятиями сплетенных тел.

Мартин ощутил прохладную гладкую кожу внутренней стороны бедра Джинджер, и ему нестерпимо захотелось почувствовать ее вкус. Он склонил голову и, покрыв поцелуями ее плечи, провел языком под грудью Джинджер. В ответ ее кожа покрылась тысячью маленьких мурашек. Мартин заскользил языком от ложбинки между грудей до пупка и легонько укусил Джинджер за живот, тут же потеревшись об него щекой. И она, повинуясь давно забытому инстинкту, запустила пальцы в волосы Мартина и требовательно потянула его голову к своей груди, к маленьким темным восхитительным и солоноватым на вкус соскам, но в какой-то момент опустила руки и подставила под поцелуй губы.

— Марти… — Ее шепот щекотал ему рот.

И Мартин подумал, что понимает смысл ее просьбы.

Она была слишком миниатюрной и такой хрупкой, что он испугался раздавить ее своим телом, потерявшим управление под напором страсти, хотя какая-то его часть именно этого и хотела: схватить это легкое тело, смять, держать мертвой хваткой, чтобы с победным криком под женские стоны желания и боли войти в нежную, пульсирующую глубину как завоеватель, как победитель, как варвар, наконец. Мартин исступленно целовал Джинджер, загоняя животное внутри себя все глубже и дальше. Не прекращая поцелуя, он привлек Джинджер к себе, повернулся на спину, и сжал ей ягодицы. Он почувствовал, как ее стройное тело выгнулось и напряглось. Ее упругие груди терлись о его грудь, ее ноги дрожали и сжимали его. Он сам раздвинул ее бедра, и Джинджер удобно, словно всадница, села верхом. Мартин изумился классической красоте ее матового живота, треугольника волос и того, что тот скрывал. Он положил ладони на сгибы ее бедер и большими пальцами нажал на клитор. Он массировал его, прислушиваясь к движению бедер Джинджер и физически ощущая, как его взгляд гладит ее груди, которые она сжимала руками, напрягшийся живот и то место, которое он ласкает пальцами. Не в силах больше сдерживать желание, что бушевало и рвалось, Мартин обхватил ее одной рукой за спину, другой — за нежную округлость ягодицы и властно насадил на свой член, вжав ее как можно глубже в собственную плоть. Джинджер показалось в этот момент, что ее кожа готова лопнуть от напряжения, но она про себя молила Мартина не останавливаться.

Это было одновременно и небо, бесконечное и невообразимое, и падение в черный звездный провал, полет за предел, где не бывала еще ни одна женщина и ни один мужчина. Тело переполняло блаженство и желание еще большего.

Руки Мартина, обхватившие ее талию, казалось, удерживали вселенную внутри нее от полного и мгновенного распада. Но при этом он сам приближал гибель созданного им же звездного мира — каждым мощным толчком внутри нее.

— О, да. Мартин, так… Вот так… — Она хотела рассказать ему о том, как разлетятся вот-вот серебряные дребезги, но из горячей гортани вырвались лишь невнятные звуки. Тогда она склонилась к нему, и Мартин начал целовать соски, чувствуя, как при этом поджимаются мышцы ее живота, а бедра двигаются в унисон его движениям. И при этом его захлестнуло ощущение сродни океанской волне, но более сильное, глубокое, вырастающее из пульса, из ритма, которому и Джинджер инстинктивно отвечала всем телом.

Мартин не знал, что он полностью потерял над собой контроль. Он вообще ни о чем не думал; подобное счастье снизошло на него впервые. В тридцать семь лет! Он лишь хотел обладать Джинджер, впитывать ее в себя полностью, пожирать ее. Он потерял ощущение времени, когда ласкал губами соски ее грудей, он даже слегка прикусил нежную плоть, и Джинджер вскрикнула от боли. Мартин вздрогнул, готовый прийти в себя, но Джинджер, почувствовав, что он замедлил движения внутри нее, взмолилась, и голос ее — хриплый гортанный — вновь увлек его прочь из этого мира.

— Не останавливайся, Марти, милый… — исступленно повторяла она все глуше и глуше.

Мартин чувствовал, как впиваются в его тело тонкие пальцы; он закрыл глаза, отдаваясь ритму движения Джинджер, которая уже рыдала от нестерпимого наслаждения. Мартин, поймавший ее дыхание, полностью подчинил ее своему ритму. Джинджер совершенно отдалась ему в отчаянно блаженных конвульсиях, которые учащались с каждым движением его тела внутри нее. А потом и Мартин полетел на гребне горячих струй, которые били в Джинджер. Он не слышал собственного крика, но ее стоны непостижимым образом достигли его слуха.

— Марти, Марти… — Джинджер рыдала его имя, содрогаясь всем телом, освобожденным мощной волной от сладкой муки, и почти теряя сознание, бесполезное во время этого восхитительного действа, когда ее пробивали разряды желания, все более острые и мучительные, наслаиваясь один на другой и не давая телу передышки от тягуче-сладких конвульсий.

Истощенная и опустошенная, словно начисто вымытая изнутри, она склонила голову на плечо любимому и закрыла глаза в немом счастье. Мартин, возвращаясь на землю, подумал, как горячи ее волосы, разметавшиеся по его телу, и какие жаркие у нее бедра, все еще сжимавшие ему ногу, как будто отдаленное эхо только что свершенного ими. Он обнял женщину, подарившую ему счастье обладать ею, и поцеловал ее в мокрый лоб.

Теплота стройного женского тела рядом с ним умиротворяла. Ему инстинктивно захотелось укрыть ее и погладить по волосам.

Он не в силах был ни ненавидеть, ни презирать Джинджер, хотя все его знания о ней коварно нашептывали ему, что она последняя женщина, какую он мог бы когда-либо полюбить.

Нет, нет и нет. Никогда амнезия не меняла самой личности, не влияла на суть характера человека. Злодей может забыть, что он совершал злодейства, но его неминуемо потянет повторить свои поступки. С другой стороны, Джинджер наверняка его не обманывает и ее амнезия — подлинная, как и уверяла нянечка. Значит, он ошибался, он был несправедлив к Джинджер. Нет, не может быть…

Однако, может быть, Джинджер и осталась прежней — обманщицей и мошенницей. Ведь и тогда, когда она помнила о своих махинациях, еще при первой их встрече, он почувствовал, как его тянет к ней, а ее к нему. Физиология, и не более того?

Но разве можно объяснить простой физиологией ту почти родственную близость, какую он испытывает к этому порочному, но нежнейшему в мире созданию? К этому падшему ангелу… К этому родному, милому человечку…

Мартин заснул с умиротворенной улыбкой на губах, обнимая тихо спящую Джинджер.

 

5

— Доброе утро. — Солнце вовсю светило в окна, которые они вчера так и не удосужились зашторить.

Едва Мартин открыл глаза, как события прошедшей ночи нахлынули на него, заставив устыдиться своего поступка. С какой стороны ни взглянешь на случившееся, получается, что он воспользовался состоянием ничего не подозревающей женщины.

— Я чувствую себя будто помолодевшей, — сказала ему Джинджер, подставляя лицо для поцелуя.

— Доброе утро, — простонал Мартин, потому что одеяло, скользнувшее вниз, открыло две мягкие сферы грудей Джинджер. Он хотел было прикрыть ее наготу, но Джинджер, казалось, вовсе не придавала значения тому, одета она или раздета, и в каждом ее движении чувствовалось бесхитростное неведение, почти наивность. Джинджер не знала, насколько провокационно она сейчас выглядит. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Мартин, чтобы скрыть собственное замешательство.

— Лучше не бывает.

— Давно проснулась?

— С полчаса.

— Ты должна была разбудить меня, — сказал Мартин, возвращая ей поцелуй, — я заварю чай. Ты уверена, что в порядке? Консультант пугал меня утренними ухудшениями: головокружение, муть в глазах, тошнота… Ничего подобного?

— Все великолепно, — отвечала Джинджер нежно, и на ее губах играла светлая улыбка, — совершенно, абсолютно великолепно. Думаю, нам действительно пора выпить чаю, — добавила она, жмурясь и сладко потягиваясь.

Мартин уже было собрался исполнить ее желание, когда она снова нежно тронула его за плечо.

— Все, что между нами сейчас происходит, милый, так ново для меня. Я до сих пор не верю, что все это правда… Встреча с тобой — лучшее, что подарила мне жизнь. Я, должно быть, говорила тебе все это прежде… После смерти Себастьяна я думала, что жизнь кончена… — Она остановилась и покачала головой. — Слишком больно было. Я даже чувствовала себя виноватой. Он был такой молодой, живой, но в одну минуту все рухнуло, и мне казалось, что лучше не позволять себе кого-нибудь полюбить снова, чтобы не было новой боли, новой потери. У нас, в Падстоу, принято уважать море. Но, когда оно отняло у меня Себастьяна, я его прокляла. Офицер береговой службы сказал мне, что Себастьян, судя по всему, не справился со штормовой волной. Но он был опытный моряк, осторожный и редко шел на риск.

Она остановилась, не в силах продолжать, и Мартин нахмурился. Детектив в своем отчете писал ему, что Джинджер — вдова, а ее муж утонул, но он предположил, что его смерть явилась результатом пьяного кутежа в компании молодых идиотов. Теперь выяснилось, что он был не прав. Картина, которую Джинджер только что ему нарисовала, оказалась иной, гораздо более трагичной. А горе, которое звучало в голосе Джинджер, когда она говорила о своем молодом муже, жгло его душу, оставляя в ней сострадание и, как ни странно, ревность.

— Я не знаю, как усмирила свой разум. Я так надежно спрятала себя от эмоций, от чувств… — Она улыбнулась Мартину. — Что ты сделал, как тебе удалось вытащить меня из скорлупы?

На мгновение ей показалось, что она начала припоминать то, что пыталась вспомнить прошедшей ночью. Но только на мгновение. Мелькнув, ощущение тут же пропало.

— Помоги мне решить одну загадку, Марти. Скажи мне, где и когда мы с тобою встретились?

— Консультант предупредил меня, что нельзя тебе помогать. Память должна вернуться сама собой. — Мартин удивился тому, как он все больше привыкал ко лжи.

Любила она его или нет, но Себастьян мертв, подумал Мартин. Лучше бы он удержал ее, когда она начала рассказывать о печальной судьбе своего бывшего мужа. Мог бы сообразить, что эти воспоминания наведут ее на мысль об их отношениях. Как объяснить теперь бедной женщине, каким образом они оказались в одой постели?

— Знаешь, Марти, мы с Себастьяном были так молоды. Наша любовь была чувством, которое мы вместе с ним вырастили; люди ожидали, что мы должны пожениться. И наши родители были друзьями… Пожалуйста, пойми меня правильно. Это все было так давно. Впрочем, я, наверное, рассказывала тебе об этом раньше. Лучше расскажи о себе. Ты был женат?

— Да. Недолго. Но мой брак не… Он оказался ошибкой для нас обоих.

— Ты все еще любишь ее? — нерешительно спросила Джинджер.

— Люблю? — переспросил Мартин, и его лицо выразило глубокое замешательство. — Нет. В течение долгого времени после развода я, вероятно, ненавидел ее, но в конце концов и это чувство умерло. К тому же она оказалась весьма корыстна и сама превратила наши дальнейшие отношения в исключительно меркантильные. Моя бывшая жена и до развода, и тем более после него вела себя со мной, как со своим банкиром. Только прежде ее не устраивало, что она замужем за трудоголиком, а теперь — это мой большой плюс. Истина в том, что она выдумала меня в пору своей влюбленности, а я женился на женщине, которой не существовало. Я понял это давным-давно.

— Ты простил за ваш развод ее, — мудро заключила Джинджер, — но не думаю, что ты простил себя.

Мартин смутился. Ее простые и точные слова вновь заставили его вспомнить о причинах неудачи его прошлого брака.

— По крайней мере, у нас нет детей.

— Вы не хотели их? — спросила Джинджер.

— Но ты тоже не хотела детей, — мгновенно парировал он.

— Себастьян и я… Мы были настолько молоды, но позже, уже после его гибели, я неистово хотела иметь ребенка и иногда даже теперь… — Она грустно улыбнулась. — Да, конечно. У меня есть крестница, Мэгги. Она живет здесь, в Эксетере. — Джинджер запнулась. — Ну, извини, ты, разумеется, об этом знаешь.

— Угу… — Мартин преднамеренно отвечал уклончиво, но его мозг уже давно просил пощады.

Боже, если у Джинджер есть родственники, как ему вести себя с ними? Ведь в этом случае вранье грозит обрушиться настоящей лавиной.

— Надеюсь, что она и Венди смогут обеспечить процветание их магазина, — серьезно продолжила Джинджер. — Они обе теперь в поездке по делам нашей фирмы. Я тоже хотела помочь им… Подожди, когда это случилось?

— Не волнуйся и не пытайся вспоминать. Все должно происходить естественно, — перебил ее Мартин, ощущая, что краснеет, словно мальчишка, уличенный во лжи.

И все-таки, сколько слов о крестнице, подругах, бывшем муже, наконец. И ни намека на Стивена Бакстера? Почему?

— Но что-то ты ведь можешь напомнить мне о моем прошлом?!

— Да, я знаю, что у тебя очень напряженная жизнь, — согласился он, улыбаясь и гладя ее по волосам. Джинджер нахмурилась.

— В самом деле? — Она скроила недовольную гримаску. — О, Марти, я не знаю, не помню. — В ее голосе послышались нотки отчаяния. — Когда мистер Бартон спросил меня о последнем моем твердом воспоминании, я смогла вспомнить только события, случившиеся много месяцев назад. Это было за неделю до Дня святого Патрика, когда я ездила в Пул. Мэгги тогда угостила меня великолепным ужином. — Ее взгляд затуманился, а голос задрожал. Мартин инстинктивно напрягся, думая, что она сейчас упадет в обморок. Но, заметив его тревогу, Джинджер сделала успокаивающий жест. — А что было дальше, Марти… Мысли путаются… Моя голова… Дальше ничего не помню.

— Тогда не думай об этом. — Мартин уже не на шутку волновался за нее.

— Не думать? А что прикажешь мне делать вместо этого? Спать? Петь? Собирать цветочки на поляне?

Мартину не понравился тон ее последней фразы, и он не нашел ничего лучшего, как крепко поцеловать ее. Он уже убедился, что это лучшее средство успокоить ее эмоционально и психически.

К тому же от гнева глаза Джинджер так замечательно потемнели, а щеки — разгорелись! Он провел рукой по ее волосам, рукам, груди, и плечи Джинджер расслабились, а груди напрягались. Его собственное тело уже давно пробудилось и горело нетерпением.

Закрыв глаза, он прислушался к дробному стуку своего сердца. Еще немного — и железный занавес самообладания падет под натиском эмоций.

На сей раз он знал точно, как касаться ее, чтобы завести. Он нежно целовал ее шею, тонкую, голубоватую кожу за ушком. Чтобы ободрить ее, он перемежал поцелуи с мягким, чувственным шепотом похвалы и любви. Джинджер вела себя немного робко, словно юная девушка.

— Я не могу вспомнить, что тебе нравится больше, — сказала она и прикрыла веки.

— Я люблю все, что ты делаешь, люблю, как ты гладишь меня и целуешь. — Мартин говорил тихо, страстно, с той журчащей интонацией, которая заставляет слушать голос, даже не особо вникая в смысл слов.

Джинджер подвинулась к нему ближе, подставляя под его ласки самые чувствительные части тела. Мартин ощутил легкое головокружение, предвкушая неминуемую близость. Груди Джинджер с неестественно темными, затвердевшими сосками сейчас представлялись ему целым миром, напоминая земной шар, расколовшийся на две части — на правую, которую быстрыми и короткими ласками жалил его язык, и на левую, которую сжимали его нетерпеливые пальцы.

— Иди ко мне, — ласково пророкотал он. — Кто еще на этом свете может сравниться с тобой? Детка… Никого я не люблю, как тебя. И никто мне не нужен, ни одна женщина, только ты, моя прелесть.

В ответ Джинджер взяла его руку и зажала пальцы между ног так, чтобы он ладонью мог гладить нежный треугольник волос, который сводил его с ума. Если ее груди ошалевший от желания мозг рисовал ему расколовшейся надвое Землей, то там, где оказалась сейчас его рука, раскрывалась темная жаждущая бездна, от одной мысли о которой Мартину становилось и душно и холодно одновременно. Тяга к Джинджер, наркотическая зависимость от запаха, источаемого ее телом, пугала Мартина и в тоже время будоражила его до состояния безудержного полета, как всякое опьянение, как всякий наркотик.

Скользя губами по ее телу, он шептал ей бессвязные ласковые слова, и Джинджер извивалась под этим щекочущим дыханием, сжимая ногами его ладонь, и терлась об нее.

С Себастьяном секс был более восторженным, но менее чувственным. А впрочем, к черту Себастьяна! Он уснул вечным сном в ее памяти, и сами воспоминания уснули в тот момент, когда очнулись чувства, разбуженные другим мужчиной — Мартином. И это божественно!

Она забыла все свои глупые мысли о преждевременной старости в окружении котов и собачек, о скорой смерти, о самоубийстве. И разве можно думать о самоубийстве, лежа на кровати с раздвинутыми ногами и стоном страсти в воспаленном горле?

— Ты не могла бы… — Как только Мартин заговорил, ее бедра стали подрагивать, обожженные его дыханием. — Ты не могла бы говорить мне что-нибудь, неважно, что именно, просто говори, мне так хочется слышать твой голос.

— Марти, — отозвалась Джинджер и поразилась, насколько надтреснуто звучит ее голос. В ту же секунду слово, только что сказанное ею, отозвалось у нее внизу живота, напряглось на первом звуке и отпустило на последнем. — Марти, — произнесла она неуверенно, но потом, все более и более опьяняясь звуками собственного голоса, уже почти безотчетно, захлебнулась его именем: — Марти! Марти! Марти!..

Он на этот раз нежно овладел ею, входя всякий раз все глубже при каждом ее выкрике. И Джинджер кричала, неукротимо приближая развязку любовной схватки, и не слышала криков, растворившись в движении и стонах любимого.

Он откинулся на подушки, и Джинджер сказала ему, улыбаясь:

— Я до сих пор не верю в тебя. Мне кажется, я проснусь и ты исчезнешь. Ты — мой сон, но сны ведь иногда сбываются… Это магия, Марти. Я чувствую, что нас окружает колдовство.

Джинджер гладила его сильные, упругие ягодицы.

— Мы праздник, мы великолепны. И все будет еще красивей и веселей, — ласково сказал ей Мартин.

Ее язык тронул его щеку. Она укололась.

— Тебе пора побриться, — сказала она. Мартин знал, что она права, но идти не хотелось, ведь ее кожа так нежна и в постели с нею так уютно.

— Да, — рассеянно ответил он, — я обязательно побреюсь, но позже.

Мартин обнял Джинджер за талию и поцеловал.

— Милая, мне действительно нужно побриться, а тебе — выпить чаю. Подождешь меня?

— Я еще понежусь, не хочу сразу вставать… Пойдешь за бритвой, принеси свежих газет. Я давно их не видела.

— Не стоит. Доктор запретил тебе читать, все новости узнаешь от меня.

— А какой сегодня день?

— Воскресенье.

Хоть на какой-то вопрос он может ответить, не задумываясь и не скрывая правду.

— Так что не надо идти на работу. Чем ты занимаешься, Марти?

— Сразу всем и ничем конкретно, — ответил он. — По крайней мере, дело свое я продал пару лет назад партнерам. Теперь я что-то вроде рантье. К тому же консультирую по вопросам инвестиций.

— Инвестиции? — Джинджер хлопнула себя ладонью по лбу. — Это ключ! — закричала она. — Я…

Мартин затаил дыхание, но она с сожалением покачала головой.

— Нет, ушло, ускользнуло… Так как же мы встретились, Марти? — спросила она и от любопытства у нее даже побелел кончик носа. — Ты консультировал меня насчет моих инвестиций?

Мартин не поверил своим ушам. Она считает, что он консультировал ее!

— Я не имею права тебе напоминать, — ответил он, — помнишь?

— Да, помню… Консультант сказал, что память должна возвращаться естественно, — согласилась Джинджер со вздохом. — Но все-таки ты позволишь мне хотя бы взглянуть на мои бумаги?

Бумаги? Вообще-то Мартин затруднялся сказать, какие бумаги ей требуются.

Правду говорить легко и приятно, а вот городить одну ложь на другую — тяжелый и выматывающий труд, мрачно решил Мартин и выбрался из постели.

 

6

Мартин свернул трубочкой газеты, которые только что купил, и ускорил шаг, торопясь скорее сесть за руль. Нужно еще заехать в гостиницу: взять вещи, бритву в том числе, и получить назад деньги, заплаченные за номер. Потом уже вернуться к Джинджер домой. Он надеялся, что газета, купленная для нее, придется ей по вкусу. Он никогда не покупал женщинам газет, а его жена вообще мало читала, но у матери он иногда видел именно эту.

Он уже собирался сесть в машину, но тут увидел маленький цветочный магазин, почти незаметный между бутиком и супермаркетом. А почему бы не купить Джинджер цветов? Мартин усмехнулся: цветы он покупал тоже крайне редко.

Миловидная молоденькая цветочница, заметив его неопытность и явную растерянность, любезно помогла ему выбрать цветы и тут же, у него на глазах, составила букет, красиво оттенив нежные сиреневые соцветия темно-зелеными декоративными листьями.

Мартин понятия не имел, какие цветы нравятся Джинджер, но самому ему приятно было вдыхать нежный аромат, источаемый букетом, лежавшим на соседнем сиденье. Только по дороге к ее дому он задался вопросом: зачем было покупать букет женщине, которую он собирается разлюбить и позабыть?

Впрочем, не выбрал же он розы, ярко-алый букет которых красноречиво бы свидетельствовал о его чувствах к ней. И лилии остались в магазине дожидаться другого покупателя. Нет, его букет совершенно нейтрален. Просто жест, просто знак внимания к женщине, которая больна.

Однако сама мысль о том, что он ведет себя не так, как следовало бы, и даже в мелочах все время забывается, заставила его насупить брови.

Он все еще хмурился пять минут спустя, когда, припарковав машину возле усадьбы, подошел к дому и нажал на звонок.

Джинджер решила не терять времени даром в отсутствие Мартина. Она встала, надела брючки, короткую белую кофту и принялась готовить завтрак.

Дверь распахнулась, и Мартин почувствовал свежий, дразнящий запах кофе. Джинджер наклонилась вперед, чтобы принять букет, и он уловил аромат ее духов.

Должно быть, потому, что он проголодался, что много и сильно волновался накануне, Мартин испытал глубокий останавливающий сердце момент головокружения, какой бывает, когда летишь вниз на русских горках. Не запахи же настолько сильно подействовали на него.

— Цветы! Они великолепны! — Джинджер обрадовалась как ребенок. — И как раз мои любимые. — Ее глаза лучились счастьем, когда она смотрела на Мартина. — Ты даже не представляешь, как сильно я люблю цветы.

Мартин закрыл глаза и, улыбаясь, чтобы она не заметила его состояния, прижался спиной к двери. Секундой позже он уже мог принять участие в ее радости. Но к его радости примешивался острый вкус потери и горя, с нею связанный. Даже гнев на себя, потому что она так опрометчиво, так глупо беззащитна перед ним, эта женщина. Она, сама того не зная, отдалась на его милость. Он же движим скорее местью, чем любовью. Он не может… Ну, не должен…

Мартин понятия не имел, откуда взялась эта боль. Но он знал, что все больше запутывается и с каждой минутой положение становится все серьезней.

— Ты мог и сам открыть, своим ключом, — сказала ему Джинджер, когда они вошли в кухню.

Своим ключом!

— У тебя есть еще немного времени до завтрака, чтобы побриться и ополоснуться, если хочешь. Милый, я совсем не помню, что ты любишь есть по утрам, но у тебя все равно нет выбора: должно быть, я собиралась по магазинам вчера, но…

Джинджер была встревожена: в холодильнике хоть шаром покати, а чтобы удовлетворить аппетит мужчины комплекции Мартина, нужно что-нибудь посущественней, чем баночка йогурта и стаканчик сока — ее обычный завтрак, как она помнила. Нашелся хлеб грубого помола, яйца и — о счастье! — немного копченого лосося в морозильнике, да еще кусок молодой баранины! Заклание агнца можно отложить до ланча, решила Джинджер, а сейчас перекусить лососем. Позже нужно сделать все необходимые покупки на завтра, уже сообразуясь со вкусом и аппетитом любимого мужчины.

Что за гримасы памяти! Джинджер точно знала, где находятся магазины, что и как готовить, но она понятия не имела о кулинарных пристрастиях Мартина.

— Я съем все, что ты поставишь мне под нос. — Мартин сказал это почти бесцеремонно.

Дома он жил и питался просто. Он мог бы готовить, по необходимости разумеется, но обычно полагался на полуфабрикаты из супермаркета или ел вне дома.

Как только Мартин вышел, Джинджер поставила в воду букет. Цветы действительно были прекрасны, к тому же ее любимого цвета, что не показалось ей удивительным. Должно быть, это не первый букет, который ей преподносит Мартин. Вдыхая их свежий аромат, она с удовольствием перебирала в уме чудесную мозаику прошедшей ночи…

А Мартин тем временем наверху прошел в ванную, стараясь не смотреть на аккуратно убранную постель.

Больше этого не повторится. Он не из тех, кто ради случайного секса готов рисковать благосостоянием своей семьи. И вообще, его мать пришла бы в ужас от поведения сына. Морочить женщине голову. Причем больной женщине! Соблазнить ничего не подозревающее создание, словно он какой-то гангстер из дешевого боевика!

Он густо намылил подбородок и взялся за бритву. Всякий раз, как воспоминания о ночи в спальне Джинджер накрывали его, он чувствовал… он хотел… Нет-нет. Никаких повторений этого безумия! Это не должно повториться. Прошедшая ночь была страшной ошибкой. Больше никогда!

Но ведь Джинджер думает, что они были любовниками, и ждет продолжения романа, новых постельных сцен. И, черт, она ненасытна, эта маленькая ведьмочка, она так изобретательна. Она просто талантлива в постели! Мартин даже слегка порезался.

Какого черта он постоянно думает об этом? Почему он не может не думать о ней? Все, что случилось, не более чем несчастный случай, ошибка, то, чего ни в коем случае не должно было произойти и уж конечно не повторится впредь!

— Надеюсь, ты любишь копченый лосось и яичницу-болтунью. — Джинджер встретила Мартина, так и не успев снять фартука. Это ее немного расстроило: она не хотела, чтобы Мартин видел ее в подобных скучных вещах. Тем более что сам он выглядел великолепно, ну, прямо как с рекламной картинки бритвенных принадлежностей, и пахло от него чем-то тонким, с легкой примесью цитруса. В его свежести и запахе она отметила что-то неуловимо эротичное и в то же время глубоко личное и интимное, потому что это все-таки ее мужчина.

По ее взгляду Мартин понял, что, предложи он сейчас вместо завтрака заняться любовью, она не откажется и, как подсказывает ему опыт прошедшей ночи, будет любить его долго, красиво и с безумным удовольствием.

Джинджер положительно наслаждалась свободным исследованием собственной чувственности.

Копченый лосось и яичница-болтунья. Как она догадалась, что это его любимый завтрак?

— Прекрасно, — отозвался он и улыбнулся ей так, что румянец удовольствия разлился по ее лицу. Женщины ее типа, рыжие с молочно-белой кожей, вообще очень легко краснеют. — Чудесная идея, давай все это поскорее съедим!

Джинджер решила, что самое время предложить перенести их завтрак в постель.

— Марти… Я нашла бутылку шампанского. Хочешь, откроем?

Шампанское!

Теперь Мартин покраснел.

— Но…

Он хотел сказать, что не ожидал от нее такой всесокрушающей инициативы. Но в последний момент он опомнился. Джинджер думает, что ему хочется вернуться в постель, но он опасается за ее здоровье, вот она и предложила сама. Ответить надо и тактично, и уклончиво. Но как, черт возьми, с ней разговаривать о преимуществах завтрака в саду, если его самого неудержимо тянет в спальню?!

— Марти, мне было так хорошо сегодня ночью. Я понимаю, что так, наверное, было всегда. Но для меня — это новое ощущение. А сегодня утром — первая, наша дата, как праздник… нашей любви. Ведь для меня так оно и есть… Но, если ты думаешь, что шампанское излишне… — застенчиво улыбнулась она, — если…

На мгновение Мартин потерял над собою контроль. Джинджер прелестна, желанна. Она самая прекрасная женщина, какую когда-либо создавала природа. И эта женщина, без сомнения, и телом и душой принадлежит ему. Он мог бы заняться с ней сексом прямо на кухне; ее это только бы распалило и вдохновило еще больше.

Не спросить ли, в самом деле, консультанта, бывают ли случаи полного изменения личности после амнезии или нет? Но это ему решать потом, а сейчас…

Он знал совершенно точно, что шампанское — спутник любви. Женщина, мужчина и бутылка шампанского. Это же классика. Именно таким и должно бы выглядеть утро, если бы их отношения не строились на лжи. Шампанское, мужчина и женщина. А почему бы и нет?

Но ему хватило благоразумия отказаться от идеи Джинджер.

— Тебе пока нельзя ни грамма алкоголя, дорогая. Давай просто позавтракаем здесь или в саду, если хочешь. Но мне приятнее было бы здесь.

Они позавтракали вчетвером: Пупси крутилась под столом, а Наполеон сидел рядом на стуле и щурился в солнечном пятне, которое грело его шкурку.

— Я помогу тебе мыть посуду, — предложил Мартин.

— Ничего, я сама, побудь здесь. И… еще раз спасибо тебе за прекрасные цветы, — ласково поблагодарила его Джинджер.

Она поцеловала его, собираясь собрать со стола и идти на кухню. Поцелуй был просто благодарный и вовсе не страстный, как Мартин говорил себе позже, но в тот момент прикосновение ее губ моментально разрушило баррикаду, которую он старательно выстраивал против ее обаяния весь завтрак. Мартин прижал Джинджер к себе, его язык разжал ей губы, и он сразу же почувствовал сквозь ее кофточку и свою рубашку, как твердые вершинки восхитительных сосков трутся ему о грудь.

Джинджер, конечно, знала, что Мартин ответит на поцелуй, но интенсивность его ответа превысила даже самую смелую из ее надежд.

Она сначала положила руки ему на грудь, чтобы удержать себя от объятий, которые, как ей показалось, стоило ненадолго отложить, но так она не чувствовала учащенный глухой стук его сердца. И пальцы Джинджер переместились на плечи и нетерпеливо стали царапать рубашку Мартина. В ту же секунду воздух наполнился звуками их дыхания и хриплых постанываний Джинджер. Она требовала новых ласк, дико, до ярости желая Мартина.

Ее пружинистое тело, прижимавшееся к нему, вместе со звуком голоса и тем, как она отвечала на его поцелуй, было уже слишком для и без того сомнительного самообладания Мартина. Его разум мог сожалеть о том, что он делает, но тело не желало слушать жалкие доводы рассудка: Мартин расстегивал пуговицы кофточки Джинджер и приспускал ее с плеча так, чтобы можно было ласкать ароматную теплую кожу. Прозрачный бюстгальтер не скрывал, но лишь подчеркивал темную расцветающую ареолу ее сосков.

Он склонился к ней, и Джинджер сама, поддерживая затылок Мартина, подтолкнула его к своей груди. Мартин чуть приспустил ей бюстгальтер, и его губы сомкнулись вокруг соска. Джинджер прислушивалась, как ее тело импульсивно реагирует на его ласки, все мысли куда-то улетели, а жизнь сосредоточилась на тонкой нити, протянувшейся между вершиной соска и низом живота, за которую Мартин словно бы сладко потягивал каждым всасывающим движением губ.

Он словно дотягивался поцелуем до самого нетерпеливого местечка ее плоти… Джинджер тихо постанывала и прижималась им к бедру Мартина.

— Марти… Марти… — зашептала она, стараясь справиться с ремнем его брюк, но не открывая глаз. — Пойдем наверх… в спальню…

Звук ее голоса вернул Мартина назад к действительности. Что, черт возьми, он делает? Да, а что делает она? Его тело возмутилось, но он освободил сосок Джинджер и вернул шелковистую ткань ее лифчика назад, прикрыв влажную грудь.

Нужно что-то сказать ей, хоть что-нибудь, но как можно скорее. Его тело протестовало. Он слишком ее хочет, может быть, даже больше, чем она его.

Вместо этого он взял руку Джинджер и нежно поцеловал.

— Джинджер, я не могу…

Он не может? Глаза Джинджер удивленно округлились. Что происходит? Но она тут же остановила себя. В конце концов, они не юная пара в полном расцвете сексуальных желаний и возможностей. Мартин занимался с ней любовью ночью, а потом еще и утром… Конечно, женщина быстрее восстанавливается, она просто не подумала.

По недоверчивому, осторожному взгляду, которым Джинджер быстро окинула его, Мартин без труда догадался о ее мыслях.

Однако, стараясь закрепить победу разума над плотью, Мартин сказал Джинджер:

— Сегодня очень хороший день, я собирался погулять немного. Чем займешься, пока меня не будет?

— Погуляем вдвоем, — обрадовалась Джинджер. — Здесь есть чудесный парк, правда на другом конце города.

Как только она произнесла слово «погулять», Пупси выпрыгнула из корзины, как Петрушка из балагана, и призывно тявкнула, выражая полную готовность отправиться на прогулку прямо сейчас.

— Отступление отрезано, — сказал Мартин, — желание собаки — закон!

— У тебя есть хобби? — спросила его Джинджер полчаса спустя, когда они уже ехали в машине по направлению к парку.

— Работа, работа и еще раз работа, — честно признался Мартин. — А еще я люблю пешие прогулки. Но мне редко удается просто, без цели, прогуляться, хотя мой дом стоит среди холмов.

— Ты трудоголик, но ведь ты говорил, что расстался с фирмой, — смущенно напомнила Джинджер.

— Да, я трудоголик, это точно… Я построил сам свою компанию, но потом предпочел ей консультации. Отказался от фирмы, ты права.

— Ты рассказывал, что прежде занимался инвестициями. — Джинджер наморщила лоб, пытаясь разобраться, сказал он ей об этом недавно или она наконец хоть что-то начала вспоминать. Ей показалось, что в слове «инвестиции» скрыто острое жало. Всякий раз, когда она произносила его, жало впивалось в мозг, но ничем, кроме тупого онемения, беспокойные и напряженные уколы не оборачивались, словно огромная тень закрывала часть мозга и тень эту отчаялось разогнать яркое солнце, сияющее в окна автомобиля. — Этому я должна быть благодарна за нашу встречу?

— Едва ли, — солгал Мартин, — инвестиционный совет — последнее, в чем ты нуждаешься.

Изумленный взгляд был ему ответом. Джинджер непременно попросила бы его объяснить загадочное замечание, но тут она заметила, что Мартин свернул не на ту улицу. Она показала ему другой поворот, а ко времени, когда они вернулись на правильный путь, решила не ворошить прошлого, о котором не имеет ни малейшего понятия. Джинджер испугалась, что вот-вот откроет ящик Пандоры, спрашивая о том, что Мартина явно раздражало. Возможно, они с Мартином ссорились из-за инвестиций, будь они неладны. Потом, потом разберемся, подумала Джинджер и не стала ни о чем спрашивать…

— Теперь возьми левее, — она показала ему дорогу, ведущую к парку.

Но тут Джинджер неожиданно попросила его остановиться.

— Не выходи, я сейчас! — И она выскочила из машины.

Только теперь Мартин заметил, что пожилая пара, вышедшая из бакалейного магазинчика, опрокинула свою сумку и все ее содержимое уже раскатывается по тротуару. Джинджер, улыбаясь, помогала собирать покупки, а Пупси скакала вокруг пожилой пары, которая была ей, по-видимому, хорошо знакома. Потом Джинджер попрощалась со старушкой; они расцеловались, и Пупси проводила стариков на несколько шагов. Джинджер подхватила собачку под розовое брюшко и вернулась с нею в машину.

Вся сценка заняла времени меньше, чем три куплета песни «Битлз» по радио. Но она потрясла Мартина до глубины души. Как могла бы коварная интриганка и воровка на доверии искренне броситься помогать каким-то старичкам, пусть и знакомым?

Образ Джинджер двоился в сознании Мартина и сводил его с ума. Мартин любил и ненавидел Джинджер. Он захлебывался от нежности к маленькой больной женщине. Но в то же время он искал в ней следы Джинджер, которая изначально была ему омерзительна. И боялся, что его собственное сознание может раздвоиться. Или уже раздваивается?

Они свернули в узенькую улочку, и Джинджер вновь попросила остановиться.

— Я сейчас вернусь, — сказала она, — а ты, Пупси, на этот раз не бегай за мной, а посиди с Мартином!

 

7

Мартин с тревогой посмотрел на часы.

Джинджер ушла более получаса назад, сказав, что всего на десять минут.

Он бросил взгляд на Пупси. Собачонка безмятежно спала, свернувшись калачиком на покрывале заднего сиденья. Проверив, достаточно ли открыто окно, чтобы пропускать свежий воздух для нее, он вылез из автомобиля, запер его и отправился в направлении, в котором исчезла Джинджер.

Он нашел ее менее чем через пять минут рядом с тележкой зеленщика возле маленького прянично оформленного магазинчика. Джинджер стояла спиной к нему и увлеченно беседовала с каким-то черноволосым мужчиной. Но ее мелодичный смех разозлил Мартина. Он испытал внезапный прилив ненависти к насмешившему ее приятелю, кроме чувства юмора обладающему прекрасной атлетической фигурой и несомненной силой.

Правда, Мартин тут же оправдал вспышку злобы предположением, что знакомый Джинджер мог бы неосторожно напомнить ей о недавнем прошлом и тем самым пробудить в ней сонм подозрений, таким образом мешая планам Мартина наказать ее. В каждом старом знакомом Джинджер таилась опасность. Не ревность же послужила причиной его гнева.

Мучимый тревожными предчувствиями, он поспешил к Джинджер. Она стояла к нему спиной и не могла его видеть. Однако чернявый, догадавшись, что Мартин направляется именно к ним, обратил на него внимание Джинджер, тронув ее за рукав. Это невинное движение породило в Мартине приступ настоящего удушья. Он едва удержался, чтобы не броситься на чернявого и не отбросить его руку.

— Марти! — воскликнула Джинджер. Взглянув на него, она почувствовала себя виноватой, но по-своему объяснила причины его мрачного настроения. — Извини ради Бога. Я задержалась в очереди и на обратном пути еще встретила Теда.

Поскольку Джинджер решила представить их друг другу, Мартин выдавил из себя любезную улыбку в ответ на неодобрительную, как ему показалось, ухмылку Теда.

Он понял по глазам Джинджер, что она ни о чем не догадалась. Хотя любая на ее месте решила бы, что он чудовищно ревнив. Господи! Сама идея просто смехотворна. Он никогда не считал себя ревнивцем. И он не ревнует ее. Откуда бы взяться этой ревности?

— Мне правда жаль, что вы с Пупси меня заждались. — Джинджер вся лучилась радостью; ее лишь на миг смутил недовольный вид Мартина.

— Я как раз и пошел тебя разыскивать, потому что Пупси скулила и рвалась вон, — воспользовавшись ее подсказкой, объяснил Мартин, когда они уже подошли к автомобилю. Но тут же заметил быстрый взгляд, который она бросила на мирно спящую собаку. — Смотри-ка, — не моргнув глазом продолжил он, — стоило мне уйти, как твоя подружка успокоилась…

Десятью минутами позже, когда они с Джинджер шли по тихой набережной, Мартин подумал, что он, возможно, погорячился. Ситуация была прямо противоположной тому, что он себе вообразил. Джинджер смотрела на него глазами влюбленной женщины, которая и мысли не допускает о других мужчинах. Они составляют прекрасную пару, чувству ревности у них нет и не может быть места. Однако, спохватился он, почему его так волнует, ревновать или не ревновать женщину, которую он не любит? И вообще, при чем тут любовь?

Занятый своими мыслями, Мартин не заметил, что Джинджер тоже напряженно о чем-то задумалась. Его гнев смутил и расстроил ее. Его нетерпимость как-то не вязалась с тем портретом, который она восторженно себе нарисовала. Неужели Мартин подвержен вспышкам ярости? Может быть, он очень неуравновешенный человек? Да и что, в сущности, она знает о нем? Только то, что она любила его до амнезии и что он хороший любовник.

Пупси трусила рядом с хозяевами и виляла хвостиком. О чем она думала, не знает никто, но она первой заметила двух симпатичных собак, которых вела на поводке молодая женщина с тремя маленькими детьми.

Женщина тоже собиралась спуститься к речке по узкой лесенке, с двух сторон огражденной перилами. Одна из собак упрямилась, и ребенок помладше заплакал. Молодая мать принялась успокаивать ребенка и натянула при этом поводок, который тут же запутался в ветках куста; вторая собака, завидев Пупси, пустилась в безудержный лай, а дети постарше уже прыгали через ступеньки вниз к реке.

Мартин галантно предложил мамаше помощь и придержал мосек, пока та не собрала детей. Благодарная улыбка накрашенных яркой помадой губок явилась ему наградой, а маленькая ручка легонько пожала его ладонь, прежде чем завладеть поводками своих невоспитанных собачек. При этом, спускаясь вниз, молодая особа чудовищно, по мнению Джинджер, и чрезвычайно кокетливо, по мнению Мартина, завиляла бедрами. А он смотрел ей вслед!

Как он смел… как смел он так откровенно флиртовать с первой попавшейся женщиной прямо на глазах у нее, своей любимой Джинджер?

У нее закружилась голова, и усталость тяжело легла на опустившиеся плечи.

— Вернемся, — попросила она Мартина, и ей самой показалось, что голос звучит деревянно.

— Что стряслось?

— Я хочу домой.

Мартин понял, что придется вернуться. Он знал, что некоторые женщины сами порой не могут объяснить причины своего упрямства, но их при этом никак не переупрямить. А прогулка все равно бы теперь не задалась.

Джинджер не проронила ни слова всю обратную дорогу, и в ее молчании Мартину чудилась затаенная враждебность. Что повлияло на перемену ее настроения? Быть может, у нее заболела голова. А может, ей не понравилось, что он помог молоденькой мамаше справиться с ее сумасшедшей семейкой. Вспомнив растерянную дамочку на набережной, Мартин не удержался от улыбки. Однако именно его забота о посторонней женщине, кажется, взбесила Джинджер.

Едва переступив порог, Джинджер почувствовала себя лучше. Она тут же пожалела, что они прервали прогулку. Ей пришло в голову, что еще не поздно вернуться в парк, но тут зазвонил телефон. Джинджер сняла трубку, и в ней раздалось жизнерадостное «алло!».

— Мэгги! Как я рада тебя слышать! — воскликнула Джинджер, узнав голосок своей крестницы. — Как ты?

— Прекрасно. А ты?

Джинджер мгновение колебалась. Сказать или не сказать Мэгги, что с нею произошло?

— Все в порядке. — Она все же решила не тревожить девочку.

— Джинджер, я прекрасно съездила. Мама передает тебе привет, у нас будет прием на днях. Ты приглашена!

Мэгги, должно быть, звонит из дома родителей в Падстоу.

— Сейчас я должна идти, перезвоню попозже, и мы обо всем поболтаем. — И прежде чем Джинджер ответила, Мэгги положила трубку.

В маленькой гостиной, устроенной над магазинчиком, Мэгги закрыла глаза и, помассировав виски, глубоко вздохнула.

Она знала, что была немного резка с Джинджер, но ее крестная всегда настолько тонко чувствует ситуацию, что Мэгги побоялась ее интуиции. Как бы Джинджер не догадалась… Мэгги бросила беспокойный взгляд на конверт авиапочты со штемпелем Праги.

Во рту пересохло от волнения, когда она надорвала конверт. Внутри оказались сопроводительные бумаги на глиняную посуду, купленную в Чехии. Мэгги все еще ожидала оттуда великолепный антикварный хрусталь. Только на прошлой неделе Венди, ее партнер и подруга, высказала беспокойство по поводу задержки.

— Они не сказали, когда точно его привезут? Что конкретно они говорили относительно сроков? — любопытствовала Венди.

— Скоро. — Мэгги сложила за спиной пальцы крестиком. — Очень скоро.

Она кожей ощущала недоверчивый взгляд Венди. Они знали друг друга со времен университета, но подруга лишь недавно решила привлечь ее с женихом к своему делу, и первое серьезное поручение Мэгги было связано с этой партией антикварного хрусталя. Как глупо было связываться со Стивеном…

Мэгги закрыла глаза, щеки горели. Она находилась на грани нервного срыва. Венди с Крэгом за городом, голос же крестной по телефону ей показался напряженным. Должно быть, она позвонила не вовремя. К тому же Мэгги намеревалась избегать крестной столько, сколько могла. Скверно, если Джинджер догадается, что она… Что она опять попалась в ту же ловушку.

— С тобой все в порядке? — беспокойно спросил Мартин Джинджер, заметив, что та побледнела.

— Очень болит голова, — осторожно ответила она.

— У тебя головная боль, а ты молчишь! Когда это началось? Перед глазами плывет? В ушах не звенит?

— Марти, это просто головная боль, и больше ничего.

Он смотрел на нее со щенячьей преданностью, он испугался за нее. Джинджер стало стыдно за свой резкий тон.

К сожалению, Мартин действительно боялся. В больнице с него взяли честное слово, что при любом ухудшении самочувствия пострадавшей он должен везти ее к ним.

— Собирайся, — как можно спокойней сказал он, — поехали.

— Куда? Не стоит, давай лучше готовить ланч.

— В больницу, Джинджер.

— В больницу? Почему? Я не хочу.

— Консультант велел немедленно везти тебя к нему, если начнутся головные боли, даже без нарушения зрения. Джинджер, отнесись к болезни хотя бы чуточку серьезней!

— У меня обычная головная боль… — Джинджер хотела добавить, что головные боли вообще характерны для женщин ее возраста в критические дни или накануне таковых. Но вовремя остановилась.

На их счастье, приемный покой больницы к этому часу обезлюдел. Скучающие медсестры листали модные журналы в креслах для посетителей. И — снова удача! — прием вел тот же консультант, что осматривал Джинджер накануне.

— Как наши дела? — бодро приветствовал он их.

Странно, но сегодня он уже не казался Мартину бесчувственным чудовищем; он выглядел как очень усталый, но чрезвычайно приятный молодой человек.

— У Джинджер болит голова, и я подумал…

— Правильно, что привезли ее, мистер Фостер. Сделаем повторный снимок свода черепа. Подождите здесь, это не займет много времени.

Пока Джинджер отсутствовала, Мартин внимательно изучал толстый медицинский журнал, посвященный ранней диагностике сосудистой дистонии. Журнал оказался скучным, но обои в кабинете доктора еще скучнее.

— Все в порядке, — возвестил доктор с порога кабинета, — не волнуйтесь, мистер Фостер.

— Видишь, Марти, я же говорила… Ты волнуешься по всякому пустяку.

— Миссис Грэхем, мистер Фостер был совершенно прав, когда настоял на визите ко мне. И впредь я попросил бы его «волноваться по всякому пустяку».

— Я знаю, но мы обязаны были проверить. Да пойми же, наконец, ты теряла сознание, у тебя амнезия. А ты говоришь, что у тебя просто болит голова, что это обычная мигрень. Это не обычная мигрень, и в покое я тебя не оставлю! Вот так!

Они ехали домой, и больше всего на свете Мартину сейчас хотелось разогнаться миль до ста и промчаться по шоссе под визг испуганной Джинджер. Тогда бы она прочувствовала, как он переживал. Вместо этого он резко затормозил и, облокотившись о руль, пристально поглядел на нее.

— Знаешь, Джинджер, ты иногда кажешься мне маленьким неразумным ребенком.

— А ты злым мальчишкой.

— Не говори так. Ты здорово меня напугала сегодня. Ты не видела себя в парке. Страшно смотреть! Бледная как смерть. Только губы пунцовые, словно у вампира.

— Это ты виноват. Все было так хорошо, а ты…

И Джинджер разрыдалась. Она плакала горько, отчаянно и совершенно не скрывая своего горя. Мартин всегда боялся женских слез. С детства. Он видел свою мать плачущей лишь два раза в жизни, но оба раза после того, как в семью приходило большое горе.

— Джинджер, прости, мне не следовало…

— Это ты прости меня, Марти. Я не права. Ты — лучшее, что произошло со мной в жизни. Я никогда не умела ценить счастье. И оно от меня убегало.

— Не надо так, Джинджер. Ну скажи, в чем я провинился?

— Ни в чем.

— Я не сразу понял, что у тебя заболела голова?

— Нет, головная боль все время была при мне, виски давило с самого утра, но не это меня мучило… — Джинджер набрала в легкие побольше воздуха, прежде чем решиться на признание. — Мартин, я ревновала…

Мартин глубоко вздохнул. Ее честность и храбрость заставили его в свою очередь открыться ей.

— Я тоже… Тот человек… Тед… Он касался твоей руки, а я хотел убить его за это!

— Ты ревновал к Теду, а не сердился, что я задержалась? Марти, Тед только друг, и он очень счастлив в браке… Вот уж к кому не стоило бы ревновать!

— Ну а ты чем лучше? Сердилась на меня из-за многодетной малолетки с двумя уродцами на поводке!

Джинджер хохотала, как девчонка. Напряжение отпустило, и головная боль прошла.

— Джинджер…

— Что?

— Черт, я забыл, что хотел сказать. — Мартин посмотрел на Джинджер. Она раскраснелась от слез. Глаза поблескивали, а рыжие волосы слегка растрепались за время поездки; одна волнистая прядь выбилась из прически. Джинджер пыталась заложить ее за ухо, но непокорная веселая прядка все равно выпадала. — Джинджер, иди ко мне.

Он обнял ее узенькие плечи и поцеловал в голубую пульсирующую жилку на виске рядом с рыжей прядкой, с которой Джинджер не могла совладать.

Губы Мартина были мягкими и упругими. Он поцеловал ее в мочку уха и слегка прикусил ее. Джинджер повернула лицо, и Мартин, обняв ее крепче, разжал языком ей рот, заставив откинуться на сиденье, которое сам опустил другой рукой.

Он склонился над ней, покрывая поцелуями лицо, шею — все, что не было защищено от его настойчивых губ блузкой. Джинджер сама расстегнула верхнюю пуговку на ней, и Мартин освободил груди Джинджер от лифчика.

— Джинджер?

— Да, Марти, да…

Он прижал щеку к обнажившейся груди и приник губами к другой, обхватив твердый темный сосок, в то время как его рука оказалась под юбкой. Ее прохладные бедра с шелковистой кожей сжимали его горячую ладонь; Джинджер изгибала тело и пыталась, насколько это возможно в машине, вытянуться в струнку. Мартин спустил Джинджер трусики и коснулся большим пальцем ее клитора, поглаживая остальными прохладные гладкие ягодицы. Он наслаждался тем, как наливается и влажнеет под его пальцами ее сокровенная плоть.

Джинджер взяла его за ремень и потянула на себя, и он всем своим весом навалился на ее хрупкое тело. Кто из них расстегнул ему брюки, они не смогли бы сказать даже суду инквизиции. Как Джинджер освободилась от юбки, они тоже не помнили. Память вернулась к ним вместе с осознанием того, что Джинджер, уперевшись ступнями в приборный щиток, неистово двигает бедрами навстречу его движениям внутри нее, а он, склонившись к ее плечу, неразборчиво говорит ей на ухо что-то очень нежное и, кажется, не вполне пристойное. В момент этого просветления Джинджер почувствовала, что она уже на краю сладкого мучительного счастья, которое ей просто необходимо разделить с Мартином.

— Марти, — донеслось до его распаленного мозга, — давай… давай вместе.

И Мартин больше не сдерживал себя.

Они возвращались домой молча. Произошедшее ошеломило их обоих. Огромный респектабельный «мерседес» Мартина был так по-скаутски лишен невинности, что говорить об этом было бы смешно. Между тем воспоминание о чувственном наслаждении, которое они получили, занимаясь сексом на кожаных сиденьях, кружило им обоим головы и распаляло воображение.

— Мне кажется, Марти, что все недоразумения между нами оттого, что наши чувства все еще очень… очень интенсивны… очень… страстны… — попыталась прояснить ситуацию Джинджер, понижая голос до шепота и с замиранием сердца следя, как Мартин проводит кончиком пальца по ее подбородку, по нижней губе, а затем и по верхней.

Она жарила мясо, а он принес ей стакан минеральной воды из комнаты.

Губы Джинджер приоткрылись: кончик пальца Мартина встретился с ее теплым дыханием, что оказалось весьма приятно. Джинджер немного наклонила голову и губами завладела мизинцем. Очень медленно, затягивая языком глубже, она начала сосать его.

В последний момент Джинджер, сняв мясо с огня, закрыла глаза, лизнула его средний палец, а потом с удовольствие начала облизывать и посасывать его. Не отрываясь от своего занятия, она увлекала Мартина в спальню. И перестала мучить его этим удовольствием, от которого у него уже трещала ширинка брюк, только когда они оказались возле кровати.

— По-моему, леди, вы носите слишком много одежды, — прошептал ей на ушко Мартин несколькими секундами позже, помогая исправить эту ошибку и стягивая с нее блузку.

— Ты тоже одет, как на званый прием. Прочь, проклятые одежды!

И правда, что может быть забавнее парочки, путающейся в брюках и юбках посреди огромной постели? Мартин и Джинджер срывали их друг с друга и как попало швыряли на пол.

Восторг охватил обоих. Вслед за трусиками и лифчиком на пол полетели покрывало и подушки. А затем Мартин толкнул Джинджер на ложе и рухнул рядом с нею. Они обнялись и прижались телами, наслаждаясь полной своей наготой посреди разрухи, учиненной в спальне.

Она и Себастьян никогда не экспериментировали с сексом. Стародедовский способ, и только в постели. Был как-то случай: они занимались этим на чердаке, но и там Себастьян нашел способ уложить ее на обе лопатки. Они были немного застенчивы в любовных делах. Но не их вина, что в юности восторг первых ласк заменяет чувственность, а искусство наслаждения раскрывается только с годами. У них просто не было времени как следует познать друг друга.

Только теперь Джинджер начинала понимать, что значит дух чувственного приключения, все новые и новые открытия и смущали, и возбуждали ее. Ее пальцы нетерпеливо узнавали самые чувствительные точки на теле Мартина, она упивалась запахом его разгоряченной плоти, которая источала тот же аромат, что и вчера вечером: слегка мускусный, теплый и очень, очень мужской. Как тот, в ее далеком сне…

— Ты чудесно пахнешь, моя любимая! В тебе все совершенно, и твой запах лучший в мире. — Мартин присвоил себе ее мысли.

— О, Марти… Черт! Марти!

Она внезапно вскочила и опрометью выбежала из комнаты.

— Джинджер! Что? В чем дело?

Но она не ответила ему. Так вот как возвращается память, подумал он, внезапно и, черт возьми, не вовремя!

Мартин присел на кровати и ссутулился, не в силах встать, одеться. Отчаянно не желая приближать минуту объяснения. Когда Джинджер вошла в комнату, он не сразу решился поднять на нее глаза.

— Мартин! — начала Джинджер. — Ты знаешь…

— Прости, если можешь, — тихо отозвался он.

— Ты тут ни при чем, — печально улыбнулась она, — я сама виновата. Не следовало так легкомысленно вести себя…

— Джинджер, я очень перед тобою виноват.

— Нет, это ведь не твои животные.

— Животные?

— Да. Пупси и Наполеон сожрали наш ужин. Они стащили мясо и устроили пир на полу в кухне. Они не оставили нам ни крошки, Мартин! Что нам теперь делать?

Глядя на нее, Мартин захотел пройтись колесом, как он делал всего пару раз в жизни, и то в детстве. Вместо этого он подхватил Джинджер на руки и закружил по комнате.

— Любимая! Джинджер! Как это прекрасно! Твои ненасытные твари уничтожили наш ужин и теперь нам не надо терять время на еду! Они просто вынудили нас вернуться в постель и больше никогда ее не покидать!

— Но ведь мы умрем с голоду, Марти!

— Зато в один день и в объятиях друг друга!

 

8

— Джинджер, может, мы просто поменяемся дежурствами?

— Ничего, я абсолютно здорова, что бы там ни говорил Мартин.

— Мартин?

— Ну, Мэри, не помнишь? Мой друг.

В эту минуту Мартин заглянул на кухню.

— Я заменил шину на вашем автомобиле. Обычный прокол, Мэри. Джинджер, не стоит никого вызывать, у нас оказалась запаска.

— Мэри, это Мартин… Познакомься, дорогой, с моей Мэри, мы вместе помогаем старикам, она — лучшая в нашем Обществе. — Заметив любопытство подруги, Джинджер поспешила представить ей Мартина.

Женщины выпили чаю, и Мэри уехала. Собственно, она очень спешила, и ее заставило навестить Джинджер только дорожное приключение — неожиданный прокол колеса, как раз рядом с усадьбой. Мартина, гулявшего в саду, она поначалу приняла за нового садовника, приехавшего недавно в Эксетер из Плимута.

Даже через полчаса после отъезда Мэри Мартин продолжал хмуриться. А если бы Мэри не торопилась? Если бы вся не очень приглядная правда о его с Джинджер отношениях бесцеремонно, неожиданно всплыла на поверхность?

Три дня он живет в доме Джинджер, три дня он спит с нею в одной кровати. Накануне вечером он опять пытался постелить себе в другой спальне, ссылаясь на медицинские запреты. Но теми же врачебными соображениями Джинджер перекрыла ему пути к бегству.

— А как же ты узнаешь, что у меня обморок? Или что я без сознания, если мы не будем спать вместе? — спросила она, и Мартину не оставалось ничего другого, как согласиться.

И сегодня утром он, как всегда, проснулся с Джинджер под боком, и затем…

Когда Джинджер получит от Господа Бога назад свою память, сколько тогда обрушится на него обвинений, и вряд ли он найдет, что сказать в свое оправдание!

Посмотрев на руки, перепачканные машинным маслом, Мартин подумал об одной возможности… И эта мысль, такая простая и очевидная, несказанно развеселила его. Ведь он мог бы в любой момент уехать! Он же — деловой человек, а совершенно запустил дела!

— Джинджер, — начал Мартин, решив не откладывать объяснений в долгий ящик, — послушай, мне пора возвращаться домой. Я даже не знаю, кто и когда мне звонил…

Джинджер не минуты не сомневалась, что ее чувства тут же отразились на лице, но не попыталась их скрыть. Ей невыносима была сама мысль остаться без него хотя бы на час, не говоря уж о том, чтобы ему уехать на день или два.

Взглянув на печальную рожицу Джинджер, Мартин не совладал с собой.

— И я хочу, чтобы ты поехала со мной, — добавил он быстро, тут же мысленно обругав себя последним болваном.

— С тобой? — Глаза Джинджер расширились. — А как же Пупси и Наполеон?

Мартин склонился в галантном поклоне.

— Миссис Пупси, мистер Наполеон, я приглашаю вас в гости. С мисками и постелями.

Поехать к нему, узнать, как он живет! Возможно, встретить его друзей… Сердце Джинджер так и подскочило от радости.

— Как хорошо, Марти! — просияла она. Он не удержался от широкой улыбки. По крайней мере, ни Тед, ни Мэри не заглянут ко мне в дом ни на кофе, ни на чай!

— Так что слышно про Джинджер и этого человека? Она все еще с ним? — спросила у Мэгги Венди.

— Я не понимаю, о чем ты. — Мэгги сделала паузу и посмотрела на Венди. — На нее это вообще не похоже.

Венди точно знала, что думает Мэгги. Подруга не раз восхищалась ароматом скромности, окружавшим Джинджер, ее чистотой и благородством. Она никогда не поверит, что Джинджер может жить под одной крышей с мужчиной, за которым она не замужем. Да что там! Джинджер не позволила бы себе даже тени флирта, так, по мнению Мэгги, она была непорочна!

— Это какая-то ошибка! — тревожно прошептала Мэгги. — Я не верю Мэри. Очевидно, она видела его в доме, но как мы можем говорить о том, что этот человек близок с Джинджер, если Джинджер и представила его как друга и никак не намекнула на их отношения?

Женщины растерянно посмотрели друг на друга.

— Хилда могла бы знать, — наконец предположила Мэгги, — они с Джинджер весьма близки с недавних пор…

— Хилда, наверное, знает, — согласилась Венди, — но она в Нортумберленде у тети.

— Да, конечно; я забыла…

— Частная жизнь Джинджер нас не касается. Однако… я поговорю с Крэгом; может, он что-нибудь слышал или скажет, что делать, — предложила Венди.

— Поговори, Крэг всегда знает, что делать, -облегченно вздохнула Мэгги. С недавних пор она во всех представителях мужского пола, за редким исключением, склонна была видеть только мошенников и мерзавцев. А вдруг Джинджер встретился проходимец вроде Стивена Бакстера?

В тот же день Венди поделилась своими опасениями и предположениями Мэгги с Крэгом.

— Крэг, я волнуюсь за Джинджер, — закончила она торопливый рассказ о том, что видела Мэри.

Молодой человек отложил газету, которую собирался читать, и довольно мрачно сказал:

— А почему вы не доверяете ей? И к чему весь этот шум?

— Но, Крэг! Я была у нее дома. Она исчезла. А также Наполеон и Пупси! Жаль, что Хилды нет, она бы знала, что делать! Почему она никого не предупредила, почему уехала вот так?!

— Она распоряжается собственной жизнью с тех пор, как овдовела, дорогая моя, — напомнил Крэг мягко.

— Знаю. И знаю, что вы считаете меня слишком неразумной и… излишне эмоциональной. Хорошо, возможно это так, но, Крэг, я не могу не волноваться! — Она сделала паузу. — Стивен Бакстер исчез так же…

Крэг всегда взрывался при одном упоминании имени этого человека. Однако сегодня, похоже, он был настроен благодушно.

— Я слышала, что его нет в городе, и Гарри это подтвердил. Кажется, он сбежал, пока мы были в отъезде, без предупреждения, оставив шлейф долгов позади себя. Никто не имеет ни малейшего понятия, где он. — У Венди от всех этих неприятностей побелел кончик носа.

— Правильно, молодец. Лучше бы ему не попадаться мне на глаза, — заметил Крэг.

Гарри — жених его сестры Евы и кузен Хилды. Собственно, он и познакомил Крэга с Венди.

— Крэг, а тебе не кажется, что исчезновение Джинджер имеет отношение к Стивену?

Брови Крэга поднялись.

— Подожди, ты и впрямь думаешь, что Джинджер сговорилась с этим мерзавцем?!

— Конечно нет, — нетерпеливо прервала его Венди. — Я совсем не то хотела сказать. Я подумала…

Но тут она остановилась не в силах продолжить, до нее дошел истинный смысл страшных предположений, которыми она собирается поделиться с Крэгом.

— Крэг, — прошептала она, — что, если он заставил ее… поехать с ним? Он способен на все ради денег. А этот, как его… Мартин вовсе не Мартин, а Стивен Бакстер. Ведь Мэри его никогда не видела!

— Подожди, Венди, не говори чепухи! Джинджер не так богата, чтобы Бакстер рисковал из-за ее денег.

— Крэг, я не о ее деньгах, а о деньгах Хилды! Хилда и Джинджер пробовали заманить Бакстера в ловушку. Хилда дала денег, а Джинджер намекнула, что это только малая часть суммы, которая…

— Понятно. Бедная Джинджер… Хилда, кажется, хотела наказать Стивена гораздо сильнее, чем показывала это вам.

— Мне иногда тоже так казалось. Но я держала свои подозрения при себе…

— Вы сообщали в полицию об исчезновении?

— Пока нет.

— А у Гарри спрашивали? В конце концов, он ведь кузен Хилды.

— Нет…

— Что мы знаем про того человека?

— Ну, когда Джинджер представила его Мэри, она назвала его своим другом и сказала, что его зовут Мартин…

— А фамилия?

— Понятия не имею. Мэри не помнит.

— Знаешь, я думаю, все обойдется. Не такой Джинджер человек, чтобы подруге представлять преступника и называть его другом. И к тому же Джинджер застенчива и осторожна. Она бы нервничала, и Мэри бы заметила это.

— Но вдруг это все-таки был Бакстер? Когда Мэри приехала, они с Джинджер разыгрывали приятелей, по плану Хидды, а потом что-то пошло не так, как надо, и он понял, что Хилда и Джинджер заманивают его в ловушку…

— Хорошо, первое, что мы можем сделать, это связаться с Хилдой и выяснить, знает ли она что-нибудь о планах Джинджер и этого ее таинственного друга. И не паниковать раньше времени…

— Ты не говорил, что живешь в замке. Я представляла себе обычный сельский дом.

На Джинджер произвела впечатление внушительная каменная ограда и тяжелые витые ворота, через которые они проехали во внутренний двор дома Мартина. Все сооружения подавляли бы своим величием и массивностью, если бы не веселая зеленая лужайка внутреннего двора и не яркие цветы, высаженные перед входом в дом.

— Дом… Крепость… Разве это не одно и то же? — сказал Мартин, обходя автомобиль и распахивая перед Джинджер дверцу.

Воздух здесь оказался заметно холоднее, чем в городе.

Джинджер потянула носом воздух. Как рыжий сеттер, подумал Мартин и, догадавшись, что удивило Джинджер, объяснил:

— Дело в том, что мы сейчас на несколько сотен метров выше, чем были днем. Дом ведь на холме. Его построило как крепость семейство богатых торговцев шерсти из Йорка. Он почти полвека простоял пустым, прежде чем я купил почти что развалины. Дом пострадал от бомбежек в войну, а хозяева поскупились на реставрацию. Теперь вот посмотри, какая красота. И уединение.

— Ты любишь одиночество? — задала Джинджер давно мучивший ее вопрос. Она обратила внимание, что они проехали через мили почти необжитой сельской местности, поднимались безлюдной дорогой, а теперь стояли посреди пустынного двора. Дом тоже казался не вполне жилым. Однако стоило признать: что-то бодрящее и волнующее таилось и в огромной пустоте неба, и в девственности невозделанных долин вокруг.

— Я не поощряю случайных посетителей, — согласился Мартин, и Джинджер заметила, что не без гордости.

Если бы это был мой дом, подумала Джинджер, я бы украсила фасад вьющимися растениями…

Мартин тем временем выгрузил ее багаж из машины и широко распахнул перед ней тяжелую, очень старую дубовую дверь.

Коридор оказался узким и темным, камень источал ледяной влажный холод. Джинджер пробил озноб, пока она дожидалась, когда Мартин включит свет/ Лампы вспыхнули, и Джинджер увидела безукоризненно чистые строгие стены и дубовые двери огромного холла, почти лишенного мебели, зато с гигантским камином. Только одна дверь оказалась открытой — в коридор, ведущий к большой, хорошо оборудованной кухне. Посредине стоял дубовый стол внушительных размеров, каменный пол застилали мягкие пестрые ковры, кажущиеся пришельцами в этом помещении.

— Как хорошо… — покривила душой Джинджер.

— Благодаря моей матери, — гордо признался Мартин. — Она сказала, что не переступит порога кухни, пока я не приведу ее в порядок. Раньше здесь все было закопченным и сальным. Но мы поставили новое оборудование, и очаг теперь только для красоты. Я приготовлю тебе ужин, но сначала, если не возражаешь, покажу дом.

Джинджер не возражала. Она сама себе казалась бессовестно любопытной. А есть ей совсем не хотелось, они остановились закусить на пути к Йоркширу.

Полчаса спустя, когда Джинджер в основном познакомилась с домом, она не знала, очарована она или разочарована. Дом, несомненно, прекрасно обставили — удобно, дорого, со вкусом. Но ни один уголок в нем — даже такое интимное место, как спальня Мартина, — не выдавал характера хозяина, умалчивая о его привычках и пристрастиях. Над домом потрудился опытный декоратор. Это Джинджер как профессионал почувствовала сразу. Пространство в комнатах распределено разумно, мебель, редкая и хорошего качества, расставлена с соблюдением всех законов перспективы. Но дом… Он бесплоден. В нем не чувствуется никакой жизни, нет теплоты… В нем нет обаяния родового гнезда или просто любимого дома. И Мартина, как внезапно показалось Джинджер, ничто не удерживает в нем.

Если бы это был ее дом… Джинджер разрешила себе помечтать несколько минут.

И обивки, и обшивки, и даже этот имперский алый бархат в спальне — она бы заменила все! Разом! Дому на холме больше подходят бирюзовые и голубые тона отделок, а не золотая тяжесть украшений на малиновых и пурпурных тканях.

Маленькие, теплые светильники она бы повесила и расставила вместо помпезных люстр. Большая простая белая ванная нуждается в толстых, пушистых полотенцах. Унылый коричневый ковер необходимо заменить на что-то полегче, насыщенное цветом. Большая просторная кровать тоже нуждается в богато декорированном покрытии; диваны в гостиных она бы засыпала грудами подушек: треугольных, круглых и квадратных. Голые стены уныло смотрятся без картин, пустые поверхности мебели существуют для семейных фотографий, и цветов, и разных безделушек.

Семейные фотографии! Нет, она слишком далеко зашла в своих мечтах…

Да, кстати, чего этому дому явно не хватает, так это жизни семьи, обитающей под его крышей.

Мартин наблюдал за лицом Джинджер. И в какой-то момент ему показалось, что взгляд, полный любви и сострадания, которым Джинджер отозвалась на его взгляд, ему давно знаком, с детства. Так на него смотрела мать.

— Можешь не поверить, но я люблю свой дом. Он удобный и надежный, как сейф. Твоя комната — та, что с окном во двор. У нее своя ванная. Скажи, если что-то нужно поставить для Пупси и Наполеона.

Он поселяет ее в гостевую комнату. До Джинджер не сразу дошел смысл сказанного. Она даже не думала о том, где будет спать в доме Мартина. Само собой разумелось, что в его постели.

— В деревне и уклад немного старомоден, -объяснил Мартин, — не хочу, чтоб Кэтти неправильно истолковала наши отношения.

В конце концов, он сказал правду. Кэтти уже не первый год наушничает матери. Разумеется, из самых лучших побуждений. Мать хочет, чтобы сын вновь женился и обрел наконец заслуженное счастье. Но аскетическая жизнь сына, о которой регулярно докладывала прислуга, не оставляла надеждам ни одного шанса.

— Мы давно выросли, Мартин, мы взрослые люди, — мягко напомнила она Мартину, — и оба свободны в выборе.

Она серьезно посмотрела на любимого мужчину, ожидая, что он одумается и переменит решение. Она прекрасно знала, как без труда заставить его сделать это: достаточно просто обнять его, поцеловать… Но она хотела, чтобы Мартин, вместо того чтоб прятаться от прислуги и прятать ее от деревенских жителей с их замшелым общественным мнением, объявил во всеуслышание о тех отношениях, в которых они состоят.

Возможно, они знают друг друга недавно, но, если бы Мартин попросил ее руки, она сказала бы «да». Джинджер не сомневалась, что так оно уже и произошло в один из тех дней, что она забыла.

— Куда бы нам направиться завтра? — сменил Мартин щекотливую тему.

— Разве ты не хочешь остаться дома? Джинджер помнила, что у Мартина накопились дела, и не хотела мешать ему. К тому же они уже потеряли три дня на Йоркшир, а потом еще день провели в Йорке. Мартин устроил прекрасное путешествие через долины Харрогата, восхитившее Джинджер, и с его знанием этого по-домашнему уютного графства каждый день превратился в праздник. Великолепные ранние ужины с чаем в Йоркшире и самом Иорке, восхитительные завтраки в традиционных деревенских пабах, маленькие селения, роскошные обеды в ресторанах, прославленных своей кухней на всю Англию и гордившихся престижными наградами. Но самым восхитительным для Джинджер было то, что Мартин всегда оказывался рядом.

Еще вчера, после великолепного завтрака в гостинице, они шли, поднимаясь по вересковой пустоши, пока не нашли спрятанного от нескромных глаз и нагретого солнцем местечка, со всех сторон окруженного довольно высоким кустарником. Джинджер очень хотела быстрее добраться до озера, но теперь она не спешила.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Мартин, увидев, что Джинджер присела на камень.

Она кивнула, заметив взгляд, которым Мартин остановился на ее губах. Сердце Джинджер бешено забилось. Последние полчаса она только и думала о поцелуе Мартина. Мартин улыбаясь подошел к ней, и Джинджер приподняла подбородок, подставляя лицо. С каждым днем Джинджер становилась все смелее, открыто давая Мартину понять, когда хотела его, она научилась выражать свою тоску по ласкам, но так, чтобы он подумал, что сам начал любовную игру. Однако потеря памяти все более и более беспокоила ее, она сама себе казалась слепым котенком, который играет во взрослые игры, не до конца понимая, с кем и по каким правилам.

Всю поездку Джинджер и Мартин словно заново знакомились друг с другом. Они болтали о мелочах и о тайнах мироздания, о королях и капусте, о колесе Сансары и белках в колесе. Они гуляли, держась, словно дети, за руки, и упоительно целовались на руинах старинных замков. Мартин касался ее руки, как прикасаются к величайшему сокровищу, и спустя час или два уже весело шутил с ней в каком-нибудь деревенском пабе, тоже по-деревенски грубовато. Джинджер рассказала ему всю свою жизнь с того момента, как помнила себя. Она бы рассказала и больше, но… Порой она ненавидела себя за это злополучное падение. Иногда благословляла свою травму — ведь благодаря ей она смогла второй раз влюбиться и флиртовать, как флиртуют только на заре знакомства, с человеком, который, видимо, давно и хорошо знает ее.

Единственным облаком на ясном небе их отношений была постель. В маленьких деревенских гостиницах Мартин всегда устраивал так, чтобы их селили в разные комнаты, а ночами, сколько бы Джинджер ни прислушивалась, он не стучал в ее двери.

Но Джинджер списывала такое поведение любимого на строгость деревенских взглядов на жизнь. И не особо беспокоилась. Другое дело — теперь.

Почему Мартин не желает разделить с нею постель? Почему избегает ее, словно она прокаженная?

Страшные подозрения роились в очаровательной головке Джинджер. Неужели она теряет привлекательность. Неужели Мартин относится к ней, как к больной? А если такое отношение войдет у него в привычку?

Джинджер начала сомневаться, правильно ли она решила ехать с Мартином на север.

Она не знала, что ее присутствие, звук ее голоса, даже лай Пупси или прыжок Наполеона для Мартина сродни удару ножом или ожогу. Пару раз во время их маленького путешествия он готов был привязать себя к деревенской кровати — так сильно его тянуло в спальню Джинджер.

Теперь же, когда Джинджер оказалась с ним один на один в пустом доме, Мартин испытывал еще большие муки. Он утомился необходимостью напоминать себе, зачем Джинджер оказалась в его доме, здесь, так близко от него.

Но, в конце концов, что значат эти несчастные пять тысяч фунтов его растяпы-братца? Мартин мог легко себе позволить потерять в десять раз больше. Его упрямая гордость завела его в тупик. С такой легкостью выбросить из головы планы отмщения и наслаждаться прекраснейшей из женщин и ее преданной любовью! Но все же… Даже если и так, что он скажет ей, когда к ней вернется память и она все вспомнит?

Иногда ему хотелось заправить полный бак, дать ей ключи от машины, запихнуть туда Пупси и Наполеона и отправить их всех вместе с Джинджер назад в Эксетер. Там найдется, кому позаботиться о больной. Родственники, друзья…

Однако он может спустить обиду ей, но простить сбежавшего Стивена Бакстера нельзя. А единственным ключом к мерзавцу является Джинджер.

— Марти?

Он напрягся, как всегда, когда слышал ее голос. Она глубоко вздохнула, он обернулся.

Джинджер знала, что не должна этого говорить, что гордость требовала молчать, но она больше так не могла.

— Марти, я думаю, что мне пора… мне пора вернуться домой, — объявила она насколько могла спокойно.

Мартин едва не вскрикнул, он сам только что думал об ее отъезде, но, когда Джинджер высказала его же собственные мысли, он понял, как на самом деле далек от того, чтобы позволить ей покинуть этот дом.

— Как хочешь, — отозвался он и отвернулся к окну. Пусть едет. Так будет лучше для них обоих. Но она никогда не увидит, что ему больно.

Окно кухни выходило на внутренний двор. Шел дождь, унылый, устойчивый отвесный дождь, небо затянуло, и облака, наползали с вершины холмов, скрывая пейзаж в тумане.

— Я соберу вещи. Это не займет много времени.

— Можешь взять мою машину.

Джинджер ждала, что он начнет уговаривать ее остаться, а Мартин надеялся, что она откажется от идеи уехать в Эксетер. Оба молчали секунду, затем Джинджер вышла из комнаты, и Мартин услышал, как сердито застучали ее каблучки по лестнице наверх.

Джинджер в раздражении покидала вещи в едва разобранные чемоданы. Оставалось только найти кота и Пупси и закрыть их в машине. С Мартином она не хотела прощаться. Опомнится — приедет. И будет просить прощения. И она еще очень подумает, прежде чем простить. А может, и не простит. Никогда. Он оскорбил ее. А ведь она так его любит!

В коридоре мелькнул кошачий хвост. Наполеон пробежал по каким-то своим кошачьим делам.

— Наполеон! Кис-кис! — позвала Джинджер, но котяра был слишком занят, чтобы тотчас броситься к хозяйке. Он охотился за довольно крупной мошкой. И врага необходимо было догнать и уничтожить, как всякому порядочному сторожевому коту.

Джинджер вышла в коридор и осмотрелась. Кошачий хвост мелькнул в дверях кабинета Мартина. Джинджер еще не заходила в него. Как только они приехали, Мартин закрылся в этой комнате и просидел там, перебирая бумаги, около трех часов. Он вышел оттуда хмурый и неразговорчивый, и Джинджер не захотелось спрашивать почему. Наверное, его расстроили запущенные дела. Кто его знает?

Джинджер вошла. Наполеон сидел на столе и нервно щелкал хвостом. Муха улетела. Это его весьма огорчило. Теперь он выбирал нового врага. За врага вполне могли бы сойти бумажки на столе или шнурок папки, свесившийся с этажерки рядом. Хитрый глаз кота уже примерялся, достаточно ли одного прыжка, чтобы настичь цель. Или придется прыгать дважды? Джинджер не оставила коту выбора: она сгребла пушистого хищника в охапку и строго сказала ему:

— Все, Наполеон, конец охоте. Мы едем домой. И…

Но тут ее взгляд упал на бумагу, лежавшую поверх остальных. Крупным готическим шрифтом в самом верху документа стояло ее имя. А рядом — имя Стивена Бакстера. Так и было написано: «Д. Грэхем и С. Бакстер».

Но откуда она знает, что «С» означает «Стивен»?

Стивен Бакстер!

Джинджер уронила кота на пол, и он, не сумев за нее зацепиться, поцарапал хозяйку, но Джинджер не почувствовала боли.

Стивен Бакстер.

Она знала его. Джинджер была настолько возбуждена, что ее трясло от волнения. Она вспомнила! Она потеряла деньги Хилды, ее пятьдесят тысяч фунтов. Бакстер уехал с ними. Он сбежал с деньгами милой Хилды… Черный туман начал рассеиваться. Джинджер поняла, что только что испытала всплеск утерянной памяти, она вспомнила то, что выпало из ее рассудка в момент удара о черенок лопаты. Ее кожа тут же стала липкой, покрылась ледяным потом; к горлу подступила тошнота, а комната поплыла перед глазами.

Стивен Бакстер.

Теперь она ясно увидела, что привело ее сюда в эту комнату, в этот дом, к этому человеку. К Мартину. Ощущение от открытия было таким же, как если бы с уже подсохшей раны сорвали кожу или с ясного солнечного двора ее столкнули в холодный черный подвал, полный страшных шуршащих термитов, скользких лягушек и сразу всех детских страхов вместе взятых.

Джинджер вынудила себя внимательно прочесть листок на столе Мартина.

Когда она закончила, лицо ее покрылось смертельной бледностью. В документе черным по белому написано, что она и Стивен Бакстер — партнеры, их имена образовывали вместе название фирмы, которая занималась инвестициями: на восточный рынок и обещала некому Гилберту Стюарту дивиденды в пятьсот процентов. Невероятно!

Смяв в кулаке проклятую бумагу, Джинджер метнулась на кухню. Но там она застала лишь Пупси, которая при появлении своей повелительницы преданно завиляла хвостом. Мартина не было. Джинджер выскочила на улицу. Во дворе его тоже не оказалось.

Лил дождь, но Джинджер, не замечая отвесных струй, побежала по холму, спасаясь от настигающей ее памяти, от ужасных, непереносимых мыслей. От страшного пробуждения.

Не может быть! Мартин не был ее возлюбленным. Она помнила, как он приехал к ней домой, угрожая и потрясая этой самой бумажкой. Он использовал ее. Как дешевую девку. Он использовал ее в своих целях!

Она бежала вверх по холму. Дождь кончился, по траве заструился туман. Он все более и более сгущался, становясь почти непроглядным, молочно-густым.

Мартин не любит ее; эти слова мучительно застревали в горле, и только потому она не кричала.

Пупси бежала за Джинджер с отчаянным лаем. Внезапно дорогу пересек всполошенный заяц, и Пупси с тем же звонким лаем бросилась догонять его.

Джинджер позвала собаку, но тут же поняла, что туман съедает голос. Она услышала свой вскрик, а за ним не последовало эха, звук был недолог. Джинджер замерзла, ее одежда вымокла под дождем. Зубы стучали, голова гудела.

Если я пойду вниз, подумала Джинджер, то вернусь к дому, но если подниматься вверх, может быть, Пупси еще откликнется. Джинджер было холодно, но мысль, что ее любимая собачка пропадет в тумане, ужасала.

— Пупси! — отчаянно позвала она, и ей показалось, что откуда-то слева доносится слабое поскуливание.

Не разбирая дороги, постоянно натыкаясь на корни и ветки кустов, Джинджер побежала туда, откуда, как ей казалось, зовет свою хозяйку Пупси.

Джинджер потеряла тропинку и теперь бежала по склону, состоящему из одних только кочек, мокрой травы и валунов. Она чуть не разбилась, споткнувшись об один из них, а падая, сильно ушибла руку.

— Пупси, Пупси…

Голос растворялся в тумане, ответа она больше не слышала. Это было сумасшествие, она плутала где-то совсем рядом с домом, но теперь никогда бы не нашла туда дороги. Ее бил озноб, собака потерялась. Она чувствовала себя покинутой и не знала, что дом находится лишь в нескольких метрах от нее. Джинджер все время поскальзывалась на размокшей грязи, ее руки перепачкались и одежда забрызгалась после многих падений.

Вдруг ей показалось, что туман прямо перед ней сгустился и уплотнился. Она присмотрелась и увидела, как из белого марева возникает белая овца. И тут же раздался звонкий лай собаки. Из миллиона собачьих гавканий Джинджер без труда выделила бы голос своей любимицы. Пупси, а это, конечно, была она, прыгала вокруг привязанной к шесту овцы и надрывалась от лая. Один белый комок тумана скакал вокруг другого белого сгустка.

— О, Пупси, — выдохнула Джинджер с облегчением и уже готова была отругать собачку, но почему-то заплакала. — Где ты была так долго, непослушная собака?

Джинджер взяла ее на руки и уткнула лицо в мокрую собачью шерстку. На всей земле у нее осталось только это маленькое дрожащее существо. Да еще кот Наполеон. Больше никто ее не любит!

Как Мартин мог сделать с ней такое?

Почему он предал ее, почему обманул?

Но тут со всей ясностью вернулись воспоминания о первых часах после больницы. Ведь она практически не оставила ему выбора. Она сама продиктовала ему манеру поведения. И все вокруг помогли ей убедиться, что Мартин чуть ли не ее муж!

Но почему он не исправил положения? Почему не объяснился с нею? В конце концов, как он мог воспользоваться ее слабостью, ее болезнью и… совратить ее?!

Сухими глазами Джинджер смотрела в туман. Она потерялась. Но в эту минуту ее не заботило, найдут ее когда-либо или нет. И лучше бы ее не нашли. Как она посмотрит в глаза людям, Мартину? Она опозорила себя навсегда, и он позволил ей…

Пупси заскулила, забилась и, спрыгнув на землю, убежала в белое марево.

Джинджер засмеялась; дикий, высокий звук тут же поглотил туман.

 

9

Мартин задержался намного дольше, чем планировал. В гараже он натолкнулся на подругу матери, пожилую вдову, которая по-птичьи крутила сухонькой головкой и, всплескивая руками, о чем-то быстро-быстро спорила с механиком. Наконец она махнула ручкой и, подхватив сумочку под мышку, засеменила к выходу, всем своим видом показывая, что не хочет слушать никаких возражений.

Мартин догнал ее уже в воротах и вызвался проводить. Но прежде чем отвезти старушку домой, он еще выпил с нею чаю. По дороге из кафе Мартин заглянул на минуту в гараж и перекинулся парой фраз с механиком. После того как он ушел, механик покачал головой и сказал ученику:

— Сумасшедший парень. Он хочет, чтобы я заменил эту малолитражку той, что мы получили для продажи. Он платит наличными, но хочет, чтобы мы перекрасили новую машину так, чтобы старуха не заметила подмены. Я предупредил его, что старухина машина не годится даже на запчасти, так что лучше ей просто отвезти ее на свалку. Он дал мне денег и просил, чтобы я сам это сделал потихоньку. Какой-то сумасшедший…

Мартин приготовил целую речь, оправдывающую опоздание; он предвкушал, как расскажет Джинджер про старушку с птичьей головой, про подмену ее малолитражки и про чай в викторианской чайной, полной пожилых леди.

Удивительно, что Джинджер не выбежала его встречать; в кухне ее тоже не оказалось. Мартин рассеянно погладил кота, развалившегося на стуле.

— Где хозяйка? — спросил он у Наполеона. — Ты ее, часом, не съел?

Дверь кабинета была открыта, отчет, который он читал предыдущей ночью, все еще лежал на письменном столе. Мартин пробежал глазами документ, знакомый до последней запятой. Вчера вечером он заставил себя перечитать это только для того, чтобы напомнить себе, какова на самом деле Джинджер, но уловка не сработала, как всегда. За две недели их знакомства Мартин настолько привык к Джинджер, что ему казалось дикостью просыпаться и не находить рядом ее нежного тела и засыпать не в обнимку с нею. Некоторым для подобных привычек не хватает целой жизни.

Неожиданно для самого себя Мартин разорвал отчет. Белые клочки бумаги медленно спланировали на пол. Он почувствовал жажду разрушения. Ему показалось мало просто порвать документ. Нужно сломать что-либо не меньшее чем жизнь, чем судьба, потому что нынешняя жизнь во лжи невыносима.

Он решил немедленно рассказать Джинджер правду и попросить у нее прощения. Он вышел из кабинета и в сопровождении Наполеона направился в комнату Джинджер. Однако, открыв дверь, он замер на пороге. Первое, что бросалось в глаза, был распахнутый и полностью уложенный чемодан, второе — идеальный порядок в комнате, уже овеянной нежилой прохладой.

Потребовалось меньше десяти минут на обыск дома сверху донизу.

Никаких следов Джинджер. Так где же она?

В кухне кот торжествующе прыгнул в корзину Пупси. Мартин нахмурился. Где Пупси?

Он выглянул в окно, и его сердце глухо застучало.

Может быть, Джинджер и вышла бы на прогулку под дождем, но она никогда не потащит с собой в такую погоду собаку. Что стряслось?

Мартин бегом спустился во внутренний двор, на ходу надевая дождевик. Оказавшись на улице, он начал поочередно звать то Джинджер, то ее собаку. Никто не отзывался.

Дождь кончился, и Мартин, прекрасно знающий характер местного климата, понял, что теперь Джинджер найти будет нелегко. Холмы вот-вот затянет туманом; он всегда наползает в лощины в это время года, особенно после дождя. Если только она не сообразит и не остановится где-нибудь на вершине холма, ожидая помощи. Даже тому, кто знает здешние места как свои пять пальцев, нелегко найти дорогу домой в густом тумане, который заставляет кружить на одном месте и слышать собственные шаги, словно посторонние. Если хочешь потеряться, легче всего это сделать после дождя в йоркширских холмах.

Сначала он нашел Пупси. Мокрая собачонка возникла словно клочок тумана, летящий к нему навстречу и заливающийся тревожным лаем. Ее белая шкурка слиплась от грязи. Мартин готов был поклясться, что глаза Пупси заплаканы.

Он схватил и обнял собаку.

— Где она, Пупси? Где Джинджер? Где она? — Он выпустил ее из объятий, и Пупси завиляла хвостиком.

— Ищи Джинджер. Ищи Джинджер, Пупси! — Собака отбежала на несколько шагов, обернулась, тявкнула и потрусила в туман.

Мартин понял, что Пупси знает, где хозяйка, и приглашает его следовать за нею.

— Джинджер… Джинджер… — Он складывал руки рупором и кричал в белый сумрак, Пупси помогала ему звонким лаем.

— Джинджер! — вновь закричал Мартин, но внезапно осекся, услышав резкий смех, страшный, холодом пробирающий до позвоночника, переходящий в визг.

Звук стих. Пупси метнулась в его сторону. А Мартин в нерешительности позвал еще:

— Джинджер! Джинджер! Тишина.

Мартин готов был проклясть и холмы, и туманы, прежде им любимые. Пупси путалась у него в ногах и скулила. Мартин обнадеживающе потрепал ее за холку, но она только тихонько зарычала. Он всмотрелся в туман и понял, что послужило причиной рычания, вернее кто. Из белого облака материализовалась овца. Она повернула к Мартину голову и вздохнула.

— Не надо пугать несчастное животное, Пупси, — сказал Мартин серьезно, поскольку собачка явно желала прыгнуть на овцу.

Тогда Мартин взял Пупси на руки, но та взорвалась безудержным лаем, задергала лапами и вырвалась.

— Пупси, — закричал он вслед убегающей собаке и побежал за ней сквозь густой туман, осыпая белую сучку отборными ругательствами.

Пупси залаяла в трех шагах от него, он настиг и ее, и звякающую колокольчиком овцу и хотел было отругать беглянку, но тут увидел Джинджер.

Она сидела на склоне, глядя в туман так спокойно и безмятежно, как если бы она сидела в кухне ее собственного дома.

— Джинджер!

— Привет, Мартин, — спокойно приветствовала она его и погладила собаку испачканной в глине рукой.

— Джинджер! Что ты здесь делаешь? Что случилось? С тобой все в порядке?

Она не знала, на какой из его вопросов прежде ответить. Единственное, что она понимала сейчас, — что она в безопасности, что помощь пришла и ее отведут домой.

Если бы она попросила, он отнес бы ее в дом на руках.

— Я не понимаю, — бесстрастно сказала она, — я просто шла за Пупси…

Веки как будто отлили из свинца, а ресницы смазали клеем. Холод пронизывал насквозь, так что Джинджер могла бы изучать строение собственного тела, наблюдая, как промерзает мышца за мышцей до самого скелета. На секунду ей показалось, что она сделана из стекла и это стекло тонко звенит, готовое лопнуть от мороза.

Мартин снял с себя дождевик и укутал отчаянно дрожащую Джинджер. Потом легко, словно девочку, вскинул на руки и понес к дому.

— Ты уверена, что все в порядке? — спросил он, внимательно вглядываясь ей в глаза, когда они пришли домой. Джинджер и Мартин сидели в теплой кухне, Мартин варил грог.

— Хочешь, я вызову врача? Он очень приятный старый джентльмен. Тебе он непременно понравится…

— Нет, — Джинджер отвечала отрывисто, словно каждое слово давалось ей с большим трудом. — Нет. Я прекрасно себя чувствую… Кроме того, мы уезжаем.

— Может, останешься?

Джинджер отрицательно покачала головой.

— Но по крайней мере прими ванну, выпей грога, выспись, а потом уезжай…

— Немедленно… Я хочу уехать прямо сейчас…

— Я распакую чемодан, ты должна отдохнуть, — сказал Мартин твердо. — Не хочешь мокнуть в ванне, просохни у очага, оденься в сухое. И потом поезжай куда хочешь.

Мартина не на шутку беспокоила холодность Джинджер. Никогда прежде она не казалась настолько далекой, чужой. Даже в день их знакомства Джинджер была более отзывчива к его словам.

Джинджер била дрожь. Мартин, убедившись что спорить с ней бесполезно, поднял ее на руки.

— Не смей! — вскрикнула она, но тот не послушал. Он твердо решил отнести ее в ванную.

Рядом с его спальней пару месяцев назад установили джакузи. Мать настояла на нововведении. Но после установки Мартин редко пользовался водным чудом, впрочем, как и помпезной спальней, отдавая предпочтение маленькой уютной комнате, которую отдал теперь в распоряжение Джинджер. Он посмеивался над противоревматической процедурной, как он называл джакузи, но сегодня мысленно поблагодарил мать за настойчивость.

Мартин посадил Джинджер на стул, и она наблюдала, как вода быстро заполняет ванну. Зрелище клокочущей воды в ванне всегда нравилось ей, успокаивало; ведь это не море. Она сама не заметила, как задремала. На одну лишь секунду. Из оцепенения ее вывели руки Мартина: мягко, но настойчиво освобождающие ее от одежды.

Джинджер проснулась и схватилась за кофточку, которую Мартин пытался с нее снять.

— Джинджер, ради Бога.

— Я могу раздеться сама! — отчаянно зашипела она. — Уйди, я буду раздеваться! Я буду раздеваться… без тебя, — внесла она полную ясность в этот вопрос тоном, не терпящим возражений.

Мартин не собирался спорить. Она ведет себя очень странно, но времени на уговоры нет: чем дольше Джинджер остается в мокрой одежде, тем больше у нее шансов заболеть.

Пожав плечами, он вышел из ванной и закрыл за собою дверь.

Джинджер потянула с себя мокрую кофточку, но остановилась и с опаской взглянула на дверь. Никакого замка. Она зло сжала губы. Нет, бояться, что Мартин вернется и вынудит ее к чему-то, чего бы ей не хотелось, просто глупо. В конце концов, он имел не одну возможность делать это с нею всю прошлую неделю без продыху, но он относился к ней, как к сестре или ребенку, то есть не как к женщине.

Нет, каков подлец! Сначала обманом завлек ее в свою постель, а потом пренебрег ею, словно надоевшей куклой! Как он только не выкинул ее на свалку?

Она сорвала с себя набухшие от влаги одежды и бросила тут же на пол, потом зажмурилась и ступила в горячую воду, которая сначала показалась ей даже неприятной по контрасту с ледяной кожей. Ванна действительно огромная, в ней и двое чувствовали бы себя достаточно комфортно, даже трое… Ведь Мартин стоит двоих. Этот мощный мужественный мужчина…

— Мартин!

Джинджер закрыла глаза, но две слезы предательски пробились из-под смеженных ресниц. Сердито она надавила на кнопку, и вода забурлила: включился режим водного массажа.

Для чего она кричала? Кого звала? Она ненавидит его… ненавидит…

— Джинджер?

Тишина. Мартин помялся возле закрытой двери и постучал еще. Никакого ответа. С тревогой он открыл дверь и замер на пороге.

Джинджер, свернувшись калачиком на теплом дне пустой ванны, крепко спала, накрытая полотенцем. С распущенными волосами и свободным от косметики лицом она выглядела такой юной и уязвимой, что Мартину захотелось взять ее на руки и как следует укутать.

Стараясь не разбудить Джинджер, он подхватил ее и понес к двери.

— Марти… — прошептала она, улыбаясь.

— Тихо, все хорошо. Я уложу тебя спать, — мягко успокоил ее он, внося в спальню.

Он уложил свою прекрасную ношу на кровать и тщательно подоткнул пуховое одеяло. Мартин хотел сразу же уйти, но невольно залюбовался спящей женщиной. Он любит ее и теперь не понимал, как он хотя бы на несколько часов смог смириться с мыслью о ее уходе. Он любит ее вопреки всему, что о ней знает. И когда он это понял, то почувствовал почти что эйфорию, словно одним махом сбросил с плеч тяжеленный груз.

Произошедшее с ним противоречило всему, во что он верил с детства. Но огромная волна радости, испытанной в этот момент, разрушила последние преграды, утлая плотина условностей, которые вынуждали его держать Джинджер на расстоянии, рухнула, и он почувствовал себя свободным.

Убедившись, что Джинджер больше не нуждается в его помощи и что сон ее глубок, Мартин спустился вниз. У него оставались еще некоторые дела, да и Пупси с Наполеоном пока ничего не ели.

Оставшуюся часть дня Джинджер проспала. Мартин так часто входил к ней — проверить пульс, температуру, просто полюбоваться на нее, — что даже подумывал перебраться вместе со всеми бумагами в спальню, но не решился, боясь потревожить ее сон.

Ужинал Мартин в одиночестве. Туман постепенно начал рассеиваться. Дом был тих, но не пуст. Это успокаивало.

Мартин вспомнил о том, как много раз он сидел вечером один в библиотеке, как готовил себе ужин и поглощал его в полном одиночестве, даже не используя великолепную столовую. Впервые он понял, что имела в виду мать, когда говорила: «Вот состаришься, и некому будет подать тебе стакан воды». «Да найдется в конце концов какая-нибудь очаровательная сиделка или добрая нянечка», — обычно отвечал он матери. Но сегодня до него дошел истинный смысл ее слов. Одиночество прошлых лет подступило к Мартину. И, хотя наверху в его спальне спала Джинджер, а рядом в корзинках дремали кот и собака, ему стало не по себе от мыслей о монастыре, в который он сознательно себя заточил. Никогда он больше не будет одинок. С ним всегда будет его Джинджер, милая прекрасная женщина, которая его преданно любит. И которую любит он.

Мартин захотел немедленно ее увидеть. Он почти бегом поднялся по лестнице, вошел в. спальню и присел на край постели, затем тихо разделся и лег рядом с ней. Веки Джинджер дрогнули: она почувствовала, как под весом Мартина слегка прогнулся матрас.

— Марти?

— Да? — отозвался он и обнял Джинджер. Она хотела сказать, чтобы он не трогал ее, но Мартин уже приник к губам поцелуем, мягко и с такой нежностью — конечно же ложной, — что ее глаза заполнили слезы.

— Не плачь, ты в безопасности, ты здесь со мной, Джинджер, теперь все хорошо, не надо бояться…

Все совсем не хорошо. Поцелуи Мартина становились все более страстными. Джинджер знала, что от них нужно уклониться, что необходимо оттолкнуть Мартина или выскочить самой из постели, но ее тело уже отозвалось на его призыв и Джинджер почувствовала, как она отвечает на его поцелуй, хотя мысленно и кричит: «Нет!»

Мартину она могла бы сопротивляться, но себе — никогда. Она так его хочет… любит его…

— Ты вся дрожишь, — сказал ей Мартин хрипло. — Тебе холодно? Дай, я согрею тебя…

Джинджер не мерзла, причина ее дрожи была вовсе не в простуде, подхваченной на склоне холма, куда завел ее коварный туман. Она дрожала от жара, который исходил от Мартина. От адского пламени, отблеск которого она чувствовала на своем лице: он хочет овладеть ею и обволакивает своей ложной заботой, завлекает тонко продуманной нежностью, он опять обманывает ее. Он всегда так ведет себя с женщинами? Он не любит ее и не любил никогда, она просто была ослеплена амнезией, амнезия перепутала все у нее в голове… Но он дотрагивался до нее так, словно всю жизнь только и ждал ее, словно она его избранница, он так занимался с нею любовью… Он занимался любовью с нею так, как если бы… как если бы…

— Джинджер…

Возможно, если бы она только закрыла глаза и безучастно замерла, он не тронул бы ее, оставил в покое. Не стоит, однако, просить его об этом. Джинджер не доверяла собственному голосу, ибо он мог дрогнуть и характерная хрипотца, как она знала, только распалит его.

Она не хочет Мартина. Так, во всяком случае, она говорила себе. Он жестоко обидел ее, поэтому и сейчас, когда руки сами потянулись к его волосам, из-под век сочатся жгучие слезы. Он здорово успел изучить ее тело, он играет на нем, как на музыкальном инструменте, с дьявольской виртуозностью. Она хочет его. У нее не осталось сомнений: плечи жаждут его поцелуев, груди ноют, вымаливая ласки, бедра судорожно сжимаются. Она хочет его нежности, она хочет его касаний, она хочет его любви.

Он заставил поверить ее в свою любовь. В чувства, на месте которых — теперь в этом нет сомнений — нет ничего. Фикция. Обман. Мираж.

Теперь Джинджер вспомнила все, но эмоциональный ответ ее тела на каждое прикосновение ладони Мартина настолько силен, что перед ним пасует всякая логика. Ее тело, чутко настроенное на его волну, уже отвечало, гудело в резонанс, и Джинджер не могла остановить бесовской концерт сплетения тел и падения душ.

Он настойчиво ласкает ее рот, его рука, скользящая по ее руке вот-вот коснется груди… Если это наказание за ее глупость, уязвимость — хорошо, она согласна терпеть. Скоро все кончится… Скоро ее тело переполнит тягучая тоска и Джинджер поглотит полное забытье, подобное смерти или сну. Тогда она освободится от власти Мартина, подавляющей ее чувственной силой.

Мартин целовал ее шею и волновал языком чуткую кожу у шеи, легкий бриз мурашек пробежал по всему телу Джинджер. Она обняла Мартина, и от ладоней побежало удовольствие узнавания шелковистых волосков, покрывающих его кожу. Сердце Джинджер ускорило пульс; она уступала ему, решив не пытаться дальше бороться с чувствами, которые становились сильнее с каждым дыханием и каждым стоном. Он играл с ее сердцем, играл с ее телом. Он легко играл с ее душой, уже устремившейся к нему навстречу.

— Как я тосковал без тебя! — шептал он ей. -Немногие ночи без твоей любви казались мне худшей из пыток.

Джинджер воздержалась от замечания, что это было его решение. Она вздрогнула, потому что большой палец уже ласкал ее сосок; Мартин склонился к нему и нежно поцеловал, а затем приник к нему и ласкал и мучил до тех пор, пока Джинджер не забилась в сладких конвульсиях и не застонала, бессильная остановить горячее наводнение чувств. Она не могла обуздать свое тело, знающее власть блаженства, которое еще предстоит, и упивающееся наслаждением от ласк, которое Мартин доставлял ежесекундно.

Джинджер чувствовала тугую дрожь его ответа. Он может ненавидеть, обижаться на нее, презирать, но он все еще хочет ее. Жажда удовольствия кислотными ручейками выжигает его мозг, он стал рабом ее сосков, ее живота. Он обожает ее женственные бедра и точеные колени, между которыми счастлив остудить разгоряченное лицо во время их любовного действа.

Столь же острое наслаждение приносило Мартину осознание его власти над Джинджер. Он упивался тем, насколько чутко реагирует каждая клеточка ее тела на касание ладони, на влажную дорожку, оставляемую языком вдоль позвоночника, на тепло его дыхания перед поцелуем.

Тело Джинджер разогрелось, и Мартин почувствовал запах ее свежего пота. Запах этой женщины сводит его с ума. Как хорошо, что она не пользуется духами и лишь изредка дезодорантом. Ее кожа пахнет провоцирующе эротично… Он быстро провел языком по ложбинке между ее грудей и спустился к низу живота. Джинджер почувствовала его горячее дыхание между ног. Она не противилась и развела бедра. Мартин подсунул руку ей под ягодицы, а другую положил на талию. Зрелище, раскрывшееся перед ним, потрясло его своей непостижимой земной красотой. Прекрасный полуразвернувшийся бутон, который скрывали темно-каштановые завитки, слегка повлажневшие за время их объятий, бесстыдно набухал у него на глазах. У Мартина перехватило дыхание.

— Я не должен, — сказал он. — Я не должен быть один…

— Я так хочу… — Ее дыхание выдавало сильнейшее волнение. Она запустила пальцы ему в шевелюру и направила его к жадному цветку, томящемуся в ожидании ласк.

Мартин умел доставить немыслимые наслаждения. Его губы словно никак не могли напиться, язык жалил и поглаживал возбужденную плоть. Джинджер потеряла контроль над собой, стонала и сжимала собственный сосок, другой рукой лаская волосы Мартина.

В какой-то момент наслаждение стало немыслимо острым, Джинджер вскрикнула, и в этот миг Мартин навис над нею, уперся руками в матрас и быстро вошел в нее.

— Джинджер! Любимая… — Сквозь осипший голос била дикая нечеловеческая страсть.

Джинджер цеплялась за него. В конвульсивных движениях, в бешеном ритме их жадного соединения она боялась потеряться, упустить ниточку, готовую в любой момент оборваться. Эта ниточка соединяла ее сознание с Мартином, его лицом, руками, поддерживающими ее и сжимающими до боли.

Где-то в самом отдаленном уголке сознания Джинджер сохранила знание того, что она находится в серьезной опасности и что происходящие противозаконно, но чувства отличались такой полнотой, что она стремилась слиться в одно с человеком, с которым она, возможно, не имеет никакого будущего. Красота того, что они создавали вместе, строилась на обмане и сама, конечно, окажется не более чем обманом, фикцией, иллюзией. Иллюзия распадется, разобьется вдребезги об остроту первого солнечного луча завтра же утром, но теперь… Теперь агонизирующее удовольствие, которое бушует в голосе Мартина, полном любви, любви и только любви. Джинджер вцепилась в плечи Мартина, ниточка сознания внутри нее порвалась и мучительная радость лопнула сжимающимися до сладкой точки и расширяющимися до бесконечности мыльными пузырями. Ей показалось, что она родила только что радугу, что вокруг них с Мартином образовался белый круг, за пределами которого мир утекал куда-то вниз по часовой стрелке. И на секунду ей почудилось, что ее обнимает светлое божество и что сама она уже не совсем человек.

— Я люблю тебя, Джинджер, — донеслось до ее ускользающего сознания. — Я люблю тебя…

Джинджер подождала еще. Наконец ровное дыхание Мартина убедило ее, что он спит глубоким сном. Она выскользнула из постели, теперь точно зная, что должна делать. Внизу в кухне Наполеон и Пупси спали в своих корзинах, ключи от машины Мартина лежали на столе. Словно сама судьба устроила все таким образом, чтобы ничто не задержало ее в этом доме.

Джинджер отнесла кота и собаку в машину, но, прежде чем уехать, заглянула в дом, присела к обеденному столу и достала чековую книжку. Он говорил, что, мол, она и ее «партнер» украли у Гилли пять тысяч. Что же! Пять тысяч фунтов — это изрядная сумма, чтобы расстаться с нею, расплачиваясь за чужие грехи, но дело того стоит. К тому же Джинджер успела понять: деньги — это пунктик Мартина; он только делает вид, что безразличен к презренному металлу, на самом же деле его щедрость и великодушие, его благотворительность — это дань уважения золотому тельцу, языческие жертвы. И при помощи денег можно пребольно ударить Мартина. Пусть помучается! С чеком она оставила короткое письмо.

«Теперь я вспомнила все. Автомобиль припаркую на станции в Йорке, ключи отправлю почтой. Этот чек возмещает все, что я, как вы считаете, задолжала вашему единокровному брату. Если у вас или Гилберта обнаружатся еще какие-нибудь денежные проблемы, не стесняйтесь — выставляйте мне счет».

Джинджер всегда нравились «мерседесы» за их бесшумные двигатели. Благословляя создателей шикарной машины, она выехала со двора незаметно и почти беззвучно.

У Мартина почти нет шансов догнать ее и вернуть назад. Больше Джинджер ничто не связывает с этим человеком. Все, что у нее осталось, — ее друзья. Зачем, зачем Мэри заглянула в тот злополучный день к ней домой? Как теперь объяснить Венди, Хилде, Мэгги, что за мужчину она представляла как своего друга? Какой стыд! Как тяжело! Но ничего, друзья и поймут, и простят ее…

Мартин проснулся с первым лучом солнца, проникшим в комнату через шторы, и сразу потянулся к Джинджер, но ее рядом не оказалось. Где она? В ванной тихо. Может, спустилась вниз?

Он сразу увидел записку на столе, одновременно зафиксировав сознанием отсутствие Пупси и Наполеона.

Ледяной страх заполз в душу. Его рука дрогнула, когда он взял лежащий на столе чек. Быстро пробежав письмо, он потом еще раз прочел его медленно, потому что смысл произошедшего не сразу дошел до него. Хотя подспудно он постоянно ожидал чего-то подобного, но всякий раз отбрасывал дурные предчувствия. Он просто не мог поверить, что она бросила его.

Мартин поглядел на часы. Половина седьмого. Она уехала в Йорк, должно быть, оттуда поедет домой поездом. Если бы Джинджер не воспользовалась его «мерседесом», он бы опередил ее.

Но не успел он додумать мысль до конца, как в холле резко зазвонил телефон. Это могла быть только Джинджер: кому же еще звонить в такую рань? Однако по всхлипам на другом конце провода он сразу узнал мать. И впервые в жизни не обрадовался ее звонку.

— Мартин, Брендон в больнице с подозрением на инфаркт. О, Мартин, я так боюсь за него…

— Не волнуйся, мама, я приеду сразу, как только смогу, — уверил Мартин мать.

Прежде всего, нужно вызвать такси и ехать в Йорк. Без машины он, как без… ног. Где, черт, запасные ключи от «мерса»? В ящике стола или в каком-то пиджаке? Черт бы побрал Джинджер! Не могла очухаться от своей амнезии хотя бы на день позже.

Последнее, что он сделал, перед тем как оставить дом, — разорвал записку Джинджер и ее чек.

 

10

— От Джинджер по-прежнему никаких вестей? — спросила Хилда прямо с порога.

Она застала Мэгги и Венди, как и предполагала, в квартирке над магазином. Хилда спешно вернулась домой поздно вечером накануне, хотя предполагала гостить у тетки еще пару дней. Телефонный звонок Венди спутал все ее планы.

— Абсолютно, мы с ума сходим… — ответила Мэгги.

Бросив беспокойный взгляд на Мэгги, Венди осторожно спросила Хилду:

— Тебе не кажется, что этот человек, которого видела Мэри, имеет какое-то отношение к Стивену Бакстеру?

— При чем тут Стивен? — резко перебила ее Мэгги.

Хилда предостерегающе посмотрела на Венди: после тяжелого испытания, выпавшего на долю Мэгги по вине этого человека, не стоит травмировать ее рассказами об их планах отмщения и вообще посвящать бедную девочку в свои не слишком чистые дела.

— Стивен собирался позаимствовать деньги у Джинджер, — спокойно ответила Хилда. Двусмысленный ответ, но, в конце концов, правдивый.

Новость потрясла Мэгги.

— Вы действительно считаете, что Стивен может навредить Джинджер?

— Когда он собирался навредить, как ты выразилась, твоей несчастной персоне, он с нами не советовался, — язвительно напомнила ей Хилда.

— Все знают, что он уехал, — то ли спросила, то ли отметила Мэгги. Она почти не придала значения новостям о Бакстере после своей поездки в Прагу. Ее безумное увлечение им и боль, которую он ей причинил, казались теперь незначительными.

Когда же наконец прояснится ситуация с грузом хрусталя? Мэгги была просто не в состоянии думать ни о чем другом. Как партнерам объяснить задержку? Впервые ей доверили стоящее дело, впервые она вела переговоры самостоятельно… Самое страшное — томиться неизвестностью.

Ей хотелось доказать всем, и прежде всего себе, что она — современная, независимая женщина. Хотя на самом деле она настолько слаба и пуглива, что не дарованное ей природой упорство пришлось самой развивать в себе. Она долго доказывала подругам, что способна действовать самостоятельно, и теперь, когда дела пошли как будто не так уж и плохо, судьба подставила ей подножку… Ей был брошен вызов, и она вложила сумму, гораздо большую, чем та, которой могла бы рискнуть…

— Мэгги!

Мэгги виновато подняла глаза на Венди; та обращалась к ней. Сейчас, конечно, не время думать о собственных проблемах. Их единственная и общая проблема — исчезновение Джинджер.

— Я согласна, Стивен вел себя ужасно, но если Джинджер исчезла… — Она покачала головой. — Нет, я не верю, что он втянул ее в авантюру.

Хилда слушала молча. Стивену неведомо уважение к безопасности других людей. Он в своей непомерной алчности просто игнорирует чувства и благосостояние окружающих. Где и кому он теперь мешает жить, Хилда не знала, хотя обзвонила всех, кого могла, и обдумала, кажется, все варианты.

В конце концов, он мог сбежать в Сингапур, там у него кое-какие вложения и масса деловых друзей, но, если дело обстоит подобным образом, Стивена им теперь не достать. Джинджер уехала со своим таинственным другом или одна? Мэри не видела, а больше никто не общался с Джинджер последние дни.

— Но почему она не сказала нам? Если он ее возлюбленный, почему не познакомила? — не унималась Мэгги.

— Если у Джинджер есть любовник, его совсем не трудно вычислить — сказала Венди и сама испугалась наглости предложения.

Но, похоже, никто не заметил, насколько бестактно прозвучало ее замечание, — страх за подругу оказался сильнее приличий.

— Муж одной из подруг, возможно? — предположила Мэгги, хмурясь. — Или садовник… или какой-нибудь настройщик роялей, продавец мороженого или канареек! Все может быть. А вдруг к ней действительно зашел приятель? Вы об этом не подумали?!

— Нет. Мэри ясно сказала, что, когда Джинджер представила его как друга, она подразумевала вполне определенные вещи…

— По-моему, мы слишком много суетимся. Возможно, она просто решила отдохнуть от нас, — сказала Мэгги, но она сама знала, что ее слова звучат неубедительно. С горечью девушка вспомнила, как резко оборвала телефонный разговор с Джинджер несколько дней назад. Может, если бы она выслушала Джинджер, сейчас у них был бы ключ к ее местонахождению.

— Ее машина в гараже, а Пупси и Наполеон исчезли вместе с Джинджер. Я правильно поняла? — спросила Венди.

— Если она взяла свою живность, могла уехать в Падстоу. Вы узнавали, что говорит родня? — Мэгги все сильнее мрачнела.

— Нет, я звонила туда вчера, моя мама сказала бы… Джинджер не была там очень давно. Я не спрашивала маму прямо, потому что не хотела волновать ее; они с Джинджер всегда были близки.

— Что будем делать? — спросила Венди и посмотрела на Хилду.

Само собой разумелось, что на Хилду ложится основная тяжесть в принятии решения.

— Если сегодня вечером ничего не изменится и Джинджер так и не объявится, придется сообщить полиции.

— Вы думаете, все так серьезно? — Мэгги не хотела верить. Но, подняв глаза и столкнувшись взглядами с Хилдой, она боязливо поежилась. — Да, полиции сказать надо.

Когда через десять минут Мэгги вошла в холл своей квартиры, она расплакалась. Напряжение немного спало. Хорошо, что ни Венди, ни Хилда не могли читать ее мысли. Они слишком озабочены своими. А Хилда, кажется, не просто ненавидит Стивена, а готова задушить его собственными руками. Странно все это.

Мэгги и Венди не знали истинных причин глубокой ненависти, испытываемой Хилдой к Стивену Бакстеру. Хилда доверяла только Джинджер. Джинджер сумела понять, что под спокойной оболочкой рациональной деловой женщины скрываются огненные демоны, которых Хилда слушала охотнее, чем доводы рассудка. Джинджер не обладала непосредственностью Венди или немедленной отзывчивостью Мэгги, но она отличалась особой интуицией и без труда понимала душевное смятение Хилды.

И теперь бремя вины полновесно легло на плечи Хилды. Ее Джинджер, ее бедная милая подруга в беде. И, возможно, ее исчезновение связано с западней, которую они устраивали для Стивена. Неужели ему мало пятидесяти тысяч? Он вернулся, чтобы добрать остатки, или, возможно, послал кого-то еще? Хилда молила Бога, чтобы этот человек не причинил вреда ни Венди, ни Мэгги, ни Джинджер. Менее всего она ожидала, что пострадает умная уравновешенная Джинджер, которая к тому же с самого начала недоверчиво отнеслась к обворожившему всех и вся Стивену Бакстеру.

Хилда ехала домой на довольно большой скорости, которой почти не чувствовалось в салоне ее новенького «бьюика», но внезапно страшная мысль заставила ее резко сбросить скорость и съехать на обочину. Только вчера вечером она обратила внимание на последнюю полосу газеты, заполненную фотографиями пропавших без вести. Почти все исчезнувшие при загадочных обстоятельствах были женщинами. Говорят, тело не часто удается найти…

Суставы пальцев у Хилды побелели, так сильно она вцепилась в руль.

— Пожалуйста, Господи, — прошептала она. — Пожалуйста…

Она чувствовала себя совершенно разбитой, пустой. Все чувства и эмоции из нее словно выкачали. И теперь у нее внутри простиралась бесплодная пустыня. Словно со стороны Джинджер увидела, как ее чемоданы подхватил проводник, как помог ей выгрузиться из вагона и донес вещи до такси. Оставалось решить, куда ехать. Дома ее сразу найдет Мартин, как только получит свою машину. Но вид людей, их опека и участие будут невыносимы для нее. Она никого не желает видеть и слышать.

Как только она вместе со своей живностью разместилась в такси, водитель повернулся и спросил:

— Куда везти-то?

Куда? Хороший вопрос… Джинджер закрыла глаза и затем отстраненно произнесла адрес Хилды.

Когда такси прибыло, Хилда принимала ванну. Ванная комната всегда выполняла для Хилды роль убежища, служила некой кельей, в которой она любила анализировать свои поступки, подытоживать день, местом, где проще всего было перегруппировать энергию и распределить силы. Еще в юности она открыла способ решить любую проблему. Ответ на мучивший ее вопрос всплывал сам собой в ее голове, когда она ложилась в теплую ванну и без всякой мысли расслаблялась, вдыхая ароматные испарения воды. Вода завораживала ее. Море, или река, или даже струя из-под крана казались ей самым совершенным творением Господа. Однажды она попала в настоящий японский сад камней, где хитроумный мастер между серых валунов, подернутых мхом, устроил маленькие водопадики и пустил прихотливые ручьи таким образом, что Хилда провела там целый день и даже не заметила течения времени.

Хилда погрузилась в свои мысли и воспоминания прошлого, и, когда задребезжал дверной звонок, она сначала решила не отзываться. Однако некто за дверью оказался весьма настойчивым: звонок все звенел и не давал вернуться к рассеянному течению мыслей. Неохотно Хилда вылезла из ванны, натянула банный халат и пошлепала босиком к входной двери.

— Кто там?

— Хилда, это я…

Хилда слегка нахмурилась. Присмотрелась через матовое стекло двери и затем, еще не вполне веря в реальность посетительницы, быстро отперла замок и распахнула перед гостьей дверь, с трудом осознавая собственное счастье.

— Джинджер! Входи!

Джинджер прошла за Хилдой в прихожую.

Хотя день был относительно теплый, ее била дрожь. Джинджер не смела поднять на подругу глаз. Хилда за руку ввела ее в кухню.

— Садись, — твердо скомандовала Хилда, освобождая из корзиночного заточения Наполеона.

У Джинджер, очевидно, какие-то неприятности, и немалые. Хилда поняла это с первого взгляда и решила позаботиться о подруге. Она наполнила чайник, достала бисквиты и спросила Джинджер:

— Мы терялись в догадках, где ты скрываешься все это время?

Хилда мысленно дала себе слово, что, если Джинджер откажется что-либо объяснять, она не будет выспрашивать, не станет давить на подругу.

Заметив, что Джинджер не намерена раскрывать перед ней душу, по крайней мере сейчас, она обрушила на гостью поток легкой, несущественной болтовни. Так, она сообщила Джинджер, что она недавно видела и Мэгги и Венди, рассказала про возню, устроенную соседскими мальчиками вчера вечером под самыми окнами, и про свару собак. Однако Джинджер осталась почти неподвижной, ни разу в ее глазах не мелькнул живой интерес. Это, разумеется, не кома, но и вполне живой Джинджер назвать тоже никак нельзя. Хилда почуяла настоящую глубокую драму, грозящую обернуться депрессией, с которой, как она знала по опыту общения с двоюродной сестрой, будет трудновато совладать. Трудно, но возможно. Хилда решила не терять оптимизма. Сейчас перед нею сидит глубоко травмированный человечек, уткнувшийся взглядом в одну точку и уже десять минут помешивающий сахар в чае. С этим надо срочно что-то делать!

— Джинджер, — мягко сказала Хилда, дотрагиваясь до руки подруги. — Что с тобой? Что случилось? Что-то непоправимое? Скажи мне…

Джинджер сосредоточилась на лице Хилды.

— Я… я… — Ее губы задрожали, и по всему телу прошла судорога подавленного рыдания.

Повинуясь древнему инстинкту женского сострадания, Хилда порывисто обняла Джинджер.

— Если ты переживаешь из-за денег или Стивена…

— Нет. Нет… — Джинджер покачала головой и вновь окаменела.

— Тогда что с тобой? Что стряслось? — Джинджер закрыла дрожащими руками лицо.

Она все еще не до конца понимала, что делает здесь, в кухне Хилды, зачем сюда приехала. Но она ни при каких обстоятельствах не может возвращаться в собственный дом.

— Хилда, какой я была дурой, — глухо сказала Джинджер и почувствовала, как слезы, прорвавшиеся из глаз, смочили ладони. — Я должна была знать, предполагать, но вместо этого… — Она сжала кулаки, тело содрогнулось от ненависти то ли к себе, то ли к миру. — Это было сильнее меня. Как глупо…

Терпеливо Хилда ждала, выслушивая несвязные фразы в течение нескольких минут, потом набрала в легкие воздуха, досчитала до семи и решительно заявила:

— Джинджер, почему бы тебе не начать сначала и не рассказать мне все по порядку?

К лицу Джинджер прихлынула кровь и столь же стремительно отлила, делая ее смертельно бледной.

— Я не могу… рассказать все, — сказала она. — Только немногое, если хочешь… О, Хилда, я не знаю, что мне теперь делать, как пережить…

Как я собираюсь пережить потерю любви, хотела было она сказать, но сумела остановить себя. Она опять, в который уже раз, повторила себе, что, в сущности, никакой любви и не было и Мартина, каким она его себе вообразила, не было. Ничего не было. Не было!

— Доверься мне, — повторила Хилда мягко. Медленно, перемогая себя, Джинджер начала рассказывать, что случилось.

— Он… Этот человек меньше суток знал о твоем существовании и позволил тебе поверить в то, что он твой любовник?! Но ведь он угрожал тебе, он тебя ненавидел!

Джинджер закусила губу, чтобы не закричать.

— Я думаю об этом, думаю… Ведь это я первая решила, что он мой возлюбленный.

— У тебя была амнезия, — мрачно напомнила ей Хилда. — Он знал совершенно точно, каковы ваши реальные отношения, если это может называться отношениями. Он должен был сказать тебе… — Она остановилась, ее глаза горели презрением. — А он притворялся. Фальшивка! Грязный скот!

— Я думала, он любит меня, — сказала Джинджер, — но на самом деле он все это время ненавидел меня, ненавидел…

Закрыв глаза, она укусила себя за ладонь, пытаясь болью загнать еще большую боль глубже. Рыдания подступили к горлу, но так и не прорвались.

— Я не думала, что такое вообще возможно, что так бывает…

Хилда с сочувствием смотрела на подругу. Ее сердце ожесточалось против обидчика Джинджер все сильнее с каждой минутой. Она не хотела расстраивать подругу, расспрашивая, как далеко зашел обман. Это ужасало ее. Одна мысль о том, какую жестокую игру вел с Джинджер этот проходимец, переполняла ее ненавистью к обидчику и состраданием к ней. Понятно, почему бедняжка не смогла поехать домой. Даже вид ее дома вызовет тьму страшных воспоминаний.

— Я не понимаю, как он оправдал свой поступок перед самим собой? Можно обмануть всех людей на свете, можно даже Господа обмануть. Но себя…

— Он хотел вернуть деньги брата, — спокойно сказала ей Джинджер.

Теперь она уже лучше контролировала себя. Возмущение Хилды, разделенная боль и искреннее сочувствие возымели очистительный эффект.

— Так он все это сделал за деньги?

— Нет, не только за деньги, — сказала Джинджер. — Я думаю, что, должно быть, в этом была еще некая доля мести, наказания.

— Да как он мог?

— Мы тоже пытались мстить, — напомнила ей сухо Джинджер.

— Стивен совсем другое дело, — возразила Хилда. — За жульничество Стивена я бы ему…

— Мартин думал, что я… — Хилда не дала ей закончить.

— Обманывать тебя, говорить, что любит… Он спал с тобой?

Безрадостный смех был вполне законченным ответом, однако Джинджер сочла нужным пояснить его:

— Он фактически настоял, чтобы мы спали по разным спальням. О, Хилда… Я так устала. И мне больно говорить о некоторых вещах, прости, милая…

— Слава Богу, что ты вернулась и теперь в безопасности; это главное. — Она дотронулась до руки Джинджер и немного грубовато добавила: — Все пройдет. В конце концов время загладит рану. И хорошо, что память вернулась быстро. Ведь все могло обернуться катастрофой. И не обернулось. Я рада, что твои мучения закончились. Скажи, а как он себя вел, когда ты ему призналась, что все вспомнила? Извинился хотя бы?

— Нет… Я не призналась ему. Я сбежала, Хилда, и оставила записку, — сказала, она беспомощно. — Понимаешь, наша жизнь вместе походила на мечту, а, когда я вспомнила, что мы не любовники, мечта рухнула. Мне было невыносимо больно. Я не хотела объяснений. Я сбежала.

— Кошмар. — Хилда обняла подругу.

Джинджер печально улыбнулась. Хилда назвала бы ее сумасшедшей, если бы она призналась, что никогда не забудет сладости разделенных с ним мгновений, радостных пробуждений, счастливых снов. Что она будет тосковать по Мартину, пусть даже ее мысли о нем навсегда отравлены его предательством.

Но это ее тайна, ее крест на всю оставшуюся жизнь.

— Как только земля таких носит… — Хилда ласково гладила Джинджер по волосам. — Ты устала, тебе необходимо выспаться. Пойдем-ка в спальню.

— Нет. Не хочу, — возразила Джинджер, но все же покорно последовала за Хилдой по лестнице наверх.

— Как она? Отошла? — спросила Венди с тревогой. — Что сказал доктор?

— Ничего страшного, — ответила Хилда Венди, усаживаясь поудобнее в кресле и пододвигая поближе телефон. — Доктор дал ей массу рекомендаций, но это он отрабатывал свой гонорар. Главное, к чему сводилась его речь: Джинджер нужно отдохнуть и вылежаться после перенесенных потрясений.

Хилда не собиралась распространяться о причинах депрессии Джинджер; она представила дело так, словно бы Мартин был просто случайным прохожим, оказавшим ей помощь после несчастного случая. Теперь, по версии Хилды, добрый самаритянин куда-то исчез.

— Она говорила, где пропадала все это время? — спросила любопытная Венди.

— О, она хотела немного развеяться и забыла нас предупредить. — Хилда боялась распалить любопытство подруги. Пока что врать было легко, но выкручиваться и дальше она не собиралась. Внутри же Хилда не просто кипела возмущением, у нее в глазах темнело от ярости. Как, глядя на маленькую беззащитную Джинджер, этот ирод мог подумать, что она запачкана хоть в чем-то дурном? Но даже если бы и так! Кто дал ему право наказывать порок такими методами? Он же чуть не свел несчастную с ума!

Хилда дала Джинджер немного бренди и укрыла ее теплым одеялом. Страдалица заснула сразу и так крепко, что даже не ворочалась во сне. Хилда полчаса посидела с нею рядом, потом устроила Пупси и Наполеона в их новом временном доме: корзину Пупси она поставила возле камина, а плюшевый домик кота — в углу, рядом с креслом. До наступления темноты ей еще предстояло просмотреть немало деловых бумаг и ответить на полдюжины писем. Финансовая империя отца по-прежнему процветала. И что бы ни случилось, дела есть дела.

— А ты, уважаемый, охраняй сон твоей госпожи. Если какой-нибудь безрассудный мужчина посмеет проникнуть в дом, закусай его до смерти и зацарапай до полной неузнаваемости! — строго-настрого приказала она Наполеону, который в ответ лениво потянулся и потрусил на кухню, где, как ему было прекрасно известно, для него и Пупси поставили мисочки с кормом. Собачий корм гораздо вкуснее кошачьего. Особенно, если его украсть.

 

11

— Как он?

Мартин отбросил газету, которую читал: мать вышла из палаты отчима, аккуратно прикрывая за собою дверь.

— Ему лучше. — Мягкая улыбка осветила усталое лицо изящной пожилой женщины. — Это не сердечный приступ. Мы зря беспокоились. Но врач хочет выяснить, в чем причина его утреннего недомогания.

— Мне кажется, что причина в Гилли. В его поездке в Америку. Отчим переживает, но не подает виду. Поговори с ним, объясни, что в Америке живут такие же люди и даже говорят по-английски. Ничего с парнем не случится.

— Ты не прав, Мартин. Твой отчим переживает больше из-за того, что тебе придется и дальше финансировать мальчика. Ему кажется, что это не совсем справедливо. — Она остановилась и внимательно посмотрела на изумленного Мартина.

— Мама, ради Бога, надеюсь, он не думает, что я завидую шансу, выпавшему на долю Гилберта?

— Нет. Нет, конечно, — заверила его мать. — Ему известно, как ты любишь брата, Мартин; ты столько для него сделал, ты много трудишься для всех нас. Но я хотела с тобой поговорить не об этом. Только не спорь со мной, Мартин. Я мать и хочу знать, намерен ли ты хотя бы на этот раз жениться?

— Что?!

— Я мечтаю о внуках, мой мальчик. А у тебя появилась женщина. Не отрицай это, Мартин. Я вижу по глазам, что на сей раз дело серьезно.

Мартин был так ошеломлен, что не смел отрицать ее материнскую догадку.

— Но я не хочу говорить об этом, мама, — твердо сказал он.

Однако крепко же Джинджер засела у меня в мозгу, раз мать поняла все с первого взгляда, подумал он.

— Расскажи мне о ней, — настаивала мать, используя свое материнское право на бестактность, когда дело касалось личной жизни любимого сына.

Мартин принужденно засмеялся.

— Видишь ли, мне почти нечего тебе рассказать. Если ты вообразила ее райским созданием, на котором красиво будет смотреться белое платье, я тебя разочарую: она — порождение ада и ей больше бы подошел адский огонь и смола.

Его лицо потемнело. Мать, конечно, отметила перемену, произошедшую у нее на глазах. Если только воспоминание на него так подействовало, значит, его чувства глубоки как никогда.

— И все-таки расскажи. Я хочу знать все, — не отставала мать.

— Тебе не понравится то, что ты услышишь, — предупредил он мрачно.

Почти полчаса Мартин обстоятельно рассказывал матери о случившемся с ним. Он не упустил ни одной детали, чтобы более к разговору уже не возвращаться. Его сухой и горький рассказ потряс мать. Когда Мартин закончил и посмотрел на нее, она сидела бледная, с поджатыми губами и хмурилась.

— Ты прав, хорошего в твоем рассказе мало, — признала она напряженно. — Мартин, как ты мог с ней так жестоко поступить? Бедная девочка. Что она, должно быть, чувствовала!..

— Бедная девочка? — Мартин взорвался. — Мама, она… Если ты готова ей посочувствовать, тогда…

— Мартин, ты не представляешь, какую ты ей нанес травму. Ясно, что она любит тебя.

— Почему ты решила, что у нее вообще могут быть какие-то чувства, кроме чувства наживы?

— Но это настолько очевидно, — перебила его мать мягко.

— Мама, ты фантазируешь на пустом месте. Ведь она просто воровка. Потому что…

— Потому что облегчила кошелек Гилли на пять тысяч. Мартин, но ты же ничего не узнал толком. Может быть, были и смягчающие обстоятельства? Или ее оклеветали?

— Мама! Я много лет в бизнесе. Я могу отличить мошенничество от вынужденной кражи. Не с голодухи же она обчистила мальчишку, а продуманно и подло.

— Но так ли важно, что она делала, Мартин? — продолжала удивлять Мартина мать. — Ты так возмущаешься, потому что любишь ее. Я знаю, что и она должна любить тебя. Мартин, я никогда не говорила тебе, но, когда я только познакомилась с твоим отчимом, из школьной кассы пропали деньги, небольшая, конечно, сумма, но все-таки это было настоящим воровством. Все улики тогда указывали на меня. И никто не сомневался, что именно я взяла проклятые деньги. А твой отчим только недавно понял, что влюблен в меня. Он практически не знал, кто я такая, что у меня за душой. Но он не поверил в мою виновность. Он в тот же день объяснился мне в любви.

— Но не ты же украла, мама! Джинджер…

— Мартин, ты не слушаешь меня, — сказала мать. — Так же, как не слушаешь свое сердце. Разум подчас заблуждается, сердце не ошибается никогда. Навести ее, — посоветовала она ему. — Навести свою Джинджер, Мартин, и скажи, что любишь ее.

Однажды он уже сказал женщине, что любит ее, и счастье обернулось кошмаром. Но на этот раз, кажется, жизнь позволяет ему начать все сначала. А вдруг на сей раз ему повезет больше? Если разобраться, он сам развалил их брак с Барбарой. Он не смог стать таким, каким она хотела его видеть: заботливым, веселым, изобретательным в постели. Он был занудой. Только и всего. С Джинджер иначе. Ему даже не нужно стараться, притворяться. Само собой получается, что она нуждается в его заботе, а он в том, чтобы заботиться о ней. И, главное, им хорошо в постели.

Его мать права: он поспешил с выводами. Ему не хватило времени, чтобы разобраться во всем.

Мартин хотел свернуть на Йоркшир, но вместо этого пропустил поворот и устремился в Эксетер. Он сам себя ругал за ребячество. Но не мог поступить иначе.

Он любит Джинджер, и любит ее так глубоко и так сильно, что… Что, честное слово, готов уже отказаться от принципов, от убеждений, наработанных годами.

И существует большая вероятность, что Джинджер тоже захочет измениться. В его лице она нашла давно желанный идеал. Она проявила к нему немыслимую нежность, она отзывалась на каждое его слово всей душой. Она способна к перерождению. И он ей поможет, черт побери!

Но он фактически не знает настоящую Джинджер. Может статься, что, выйдя из лабиринтов фантазии в тот момент, когда к ней вернулась память, Джинджер больше не захочет играть в благородство и преданность. Что тогда? Сможет ли он силой своей любви заставить ее вновь измениться? Вряд ли.

Тем не менее попытаться стоит.

— Джинджер, еще рано что-либо говорить конкретно, полежи в постели хотя бы день! Пусть доктор сделает анализ и тогда мы решим, больна ты или здорова!

— Хилда, я никогда не чувствовала себя лучше, — устало возразила Джинджер.

Джинджер почти пожалела, что доверилась подруге. Забота Хилды становилась навязчивой.

— Я должна вернуть свою жизнь в нормальное русло. Я хочу почувствовать себя независимой от пережитого кошмара, а в постели, ничего не делая, я только о нем и думаю.

— Ты слишком торопишь события, моя дорогая. Тебе рано переезжать от меня и тем более приниматься за дела.

— Я уверена, что Венди и Мэгги меня поняли бы, — сказала Джинджер немного резко.

— Не думаю, Джинджер. Они согласны со мной. Тебе нужна передышка. Конечно, я не говорила им о том, что с тобой произошло, но даже одного твоего вида достаточно, чтобы положить тебя в больницу минимум на месяц. Пойди приляг.

— Расскажи, что поделывают Венди и Мэгги, — попросила Джинджер, садясь в кресло.

— У Мэгги, кажется, какие-то проблемы с хрусталем, который она заказала в Праге, и она тщательно скрывает это от Венди. А у Венди, на мой взгляд, небольшие размолвки с Крэгом, и она так же тщательно скрывает это от Мэгги.

— Бедная Мэгги; надеюсь, ее заказ скоро пришлют. Она рассчитывает поправить им свои финансы, не прибегая к помощи Венди.

— Пора бы уже ему прибыть…

— Тебя что-то мучает, Хилда, не хочешь поделиться? — неожиданно в лоб спросила Джинджер.

Хилда немного помялась. Она не собиралась сегодня тревожить подругу, но, зная характер Джинджер, можно не сомневаться, что та добьется объяснений.

— Видишь ли, Джинджер, — начала Хилда, — я чувствую себя виноватой перед всеми вами. Это я развязала никчемную вендетту. И вот теперь Венди ссорится с Крэгом, а бедняжка Мэгги…

Джинджер внимательно посмотрела на Хилду. Иногда ей казалось, что подруга не моложе, а старше и рассудительнее, чем она, Джинджер.

— Ты хороший друг, — успокоила она Хилду, — и ты во всем права. Не вини себя, не грызи понапрасну. Знаешь, — внезапно решила она, — я, пожалуй, еще погощу у тебя недолго.

— Джинджер, дорогая! Я-то думала, что помогу тебе и позабочусь о твоем здоровье, а теперь ты берешься меня опекать! Спасибо. Я перевезу твои вещи ко мне, если не возражаешь.

— Джинджер, давай пообедаем с шиком!

— Ты решила выпустить меня из заточения, Хилда?

— Нет уж, сиди под замком, беглянка! Опять исчезнешь, что я скажу тогда Венди с Мэгги? Давай приготовим что-нибудь этакое.

Джинджер и Хилда быстро составили меню, и Хилда ушла. Она собиралась зайти к Джинджер, собрать вещи подруги и потом на ее машине объехать магазины.

Когда за Хилдой закрылась дверь, Джинджер облегченно вздохнула. Она была уже в состоянии вернуться в свое поместье на холме, но поняла, что действительно нужна преданной подружке. В душе у Хилды совершается какой-то переворот. Кажется, она разочаровалась в идее мести, которая составляла весь смысл ее существования последние месяцы. Джинджер знала, что подобные «революции» проходят тяжело и напряженно. Потому и согласилась погостить у Хилды еще немного.

От размышлений ее отвлек телефонный звонок.

— Алло, — сказала Джинджер в трубку, не думая представляться. Все, кто звонит сюда, прекрасно знают ее голос.

Но на том конце провода оказался кто-то незнакомый.

— Алло! — Джинджер услышала приятный женский голос. — Я говорю с Джинджер Грэхем?

— Да, но с кем я?..

— Меня зовут Рут, я мать Мартина Фостера. — Джинджер уже собралась бросить трубку, но не сделала этого: голос женщины располагал к себе моментально, не хотелось обижать хорошего человека.

Мать Мартина, судя по всему, вполне соответствует своему голосу. Она прекрасно понимает все недостатки сына и чистосердечно поведала о них Джинджер.

— Я не пробую оправдывать Мартина и уж конечно не считаю возможным сразу простить его за то, что он сделал, но, Джинджер, будьте великодушны. Он любит вас. Очень.

Голос Рут дрогнул, и Джинджер чуть не разрыдалась.

— Нет, Рут, вы ошибаетесь, он никогда не любил меня. В тот момент, когда мы встретились в больнице, в его глазах я не заметила ни тени любви. Я ее только придумала. Теперь-то я понимаю…

— Нет, — перебила ее Рут, — он не любил вас тогда, но, в конце концов, он и не знал вас тогда…

— Он воспользовался мною, как… как…

— Да, его невозможно оправдать даже заботой о Гилли. Но, Джинджер, мне кажется, что вы любите моего сына.

— Почему вы мне позвонили?

— Потому что я — женщина и мать. Поверьте своему сердцу, девочка! Вы же всегда знали, что он любит вас. Просто гнев затуманил вам мозги.

«Я люблю тебя!» — исступленно твердил он ей, когда они занимались любовью. Тогда она не сомневалась, что он говорит правду. Воспоминание обожгло ее и яркой молнией осветило все ее прежние мрачные мысли.

— Это он попросил, чтобы вы поговорили со мной? — спросила Джинджер.

— Нет. Мартин очень гордый и независимый человек. Ему лучше вообще не знать о моем звонке.

— А как вы узнали, где я? Ах, Боже мой, я же сама оставила номер на автоответчике!

— Ваша амнезия, Джинджер, могла быть потому, что вы не хотели признаваться себе в том, что Мартин вам чужой. И сообщение на ответчике оставили для того, чтобы он вас разыскал. Джинджер, женщины обладают многими прекрасными инстинктами, которые действуют помимо разума. Вам сразу понравился Мартин. И вы окольными путями привязали его к себе. Мне кажется, что я права.

— Но все это не объясняет его поступка!

— Знаете, Джинджер, он с юности искал совершенную женщину. Когда он описывал мне вас, мне показалось, что он нашел свой идеал. Может быть, дело не только в деньгах бедного Гилли, но он просто не удержался. Он же говорил, что пытался совладать с собой, но ему не удавалось.

Джинджер засмеялась.

— А вы не находите, Рут, что «не удержался» звучит смешно?

— Нет, это звучит оскорбительно, Джинджер. Но такова правда. Мартин, конечно, должен был подумать о вас и о последствиях.

— Последствиях? — Внезапно Джинджер вспомнила, что месячные должны были начаться уже двое суток назад, а у нее раньше никогда не бывало задержек. — Но это невозможно…

А вдруг это правда? Она мечтала о ребенке, как о чуде. Вдруг это правда?!

В эту секунду спальня показалась Джинджер самым чудесным местом на свете.

— Джинджер, — услышала она в трубке, — если я правильно догадалась, вы, возможно, беременны. Мартин никогда не оставит ни своего ребенка, ни его мать. Но и вы не отворачивайтесь от того, что сама судьба дает вам в руки. И когда вы сообщите Мартину правду о ваших отношениях со Стивеном Бакстером, не удивляйтесь, если он расстроится. Помните, что мужчине легче самому выказать великодушие, чем принять его от другого, тем более женщины!

И Джинджер не могла не согласиться с мудрой Рут.

Она попрощалась с матерью Мартина и положила трубку. Ей хотелось петь и танцевать, кричать и смеяться. Мартин любит ее… Мартин никогда не хотел оскорбить или обмануть ее; он просто не смог удержаться.

Младенец…

Какое счастье!

Хилда открыла капот и склонилась над двигателем. Теперь до вечера не уедешь со двора. Лучше бы она не брала машину Джинджер. У той вечно что-то ломается, перегорает, не тикает… Хилда уважала технику. Она любила, когда все механизмы работают в полную силу и как надо. Ее «бьюик», например, считается самой хорошенькой машиной в городе.

Хилда как раз подумала о том, что Джинджер не плохо бы сменить автомастерскую, как большой сияющий «мерседес» бесшумно припарковался позади нее. Из машины вышел Мартин. Что это был он, Хилда догадалась сразу: Джинджер довольно точно описала своего обидчика.

— Куда это вы направились? — сердито окликнула его Хилда.

Мартин непонимающе посмотрел на нее. Кто это, черт подери?

— Вообще-то я шел к Джинджер. Хотя не уверен, что должен вам объяснять, — холодно заметил он.

Молодая женщина, стоящая перед ним, была явно на взводе, но Мартин понятия не имел почему. Она явилась досадным препятствием на пути к цели — Джинджер, которую он обнимет и скажет наконец, что любит ее и жить без нее не может.

Хилда смотрела на Мартина. Нахальство этого человека просто потрясало.

— А вам не кажется, что вы уже достаточно натворили бед? Вам мало того, как вы покалечили Джинджер? — возмутилась она. — Я знаю про вас все и не думаю, чтобы Джинджер хоть на минуту было бы приятно видеть вас!

Мартин нахмурился.

— Она рассказывала вам обо мне?

— И не сообщила ничего хорошего, — едко ответила Хилда.

Мартин даже растерялся. Очень сердитая молодая женщина, стоящая на его пути, оказалась неожиданным осложнением.

— Где Джинджер? — коротко спросил он Хилду, глядя на дорожку, ведущую к дому.

— Ее здесь нет, она ушла. И даже если она была бы здесь, какое это имеет значение для человека, обманувшего ее?

— Минутку, у меня есть причины видеть ее.

— Если причина в ваших подозрениях относительно бедной Джинджер, то можете садиться в свою машину и уезжать немедленно, — презрительно сказала ему Хилда. — Джинджер такая же жертва обмана, как и ваш брат.

Мартин, ничего не понимая, посмотрел на нее.

— Джинджер и Стивен Бакстер были партнерами, — убежденно пробормотал он.

— Вы не проверили фактов. И обвинили ни в чем не повинного человека. Вы не выяснили всей правды!

— Какой правды?

— Правда в том, что Стивен Бакстер использовал имя Джинджер без ее ведома.

— Но почему Джинджер мне не сказала об этом? — Мартин подверг сомнению слова Хилды.

— А вы ей дали возможность объясниться? — Мартин внимательно присмотрелся к Хилде. Никаких сомнений, она говорит правду. Слишком искренне выглядит возмущение, так не сыграешь.

— Вы ее обманули и еще хотели, чтобы она оправдывалась перед вами. Как только к ней вернулась память, она от стыда чуть сквозь землю не провалилась! Поверьте, мистер Фостер, ей и в голову не пришло оправдываться.

— А почему же она промолчала при первой встрече?

Хилда неохотно ответила:

— Она собиралась посоветоваться со мной. А я уехала. Только и всего.

— Посоветоваться с вами?

— Конечно.

Хилда рассердилась на себя. Зачем она объясняется с человеком, которого следовало выставить вон, не говоря ни слова?

— Убирайтесь, — неожиданно для себя выпалила она. — Вы получили все, что хотели. Вы потешили плоть и вернули свои деньги. Что вам еще надо?

— Это ее решение или ваше? — потребовал объяснений Мартин.

— Вот что. Это я вовлекла Джинджер в авантюру со Стивеном Бакстером. Думаю, что тем самым здорово навредила ей. Но я исправлю ошибку и не дам вам добраться до нее.

— А что вас связывает с Бакстером? Он вам кто? Бывший любовник?

— Нет. — Хилда не ожидала такого вопроса и растерялась.

— Вы обвиняете меня во всех грехах, но сами тоже не ангел. Вы по-свински поступили со своей подругой. И виноваты не менее меня.

Мартин решил, что смешно пытаться прийти к соглашению с ней. Придется приехать в другой раз. Но эта штучка не так проста, как кажется. Вот кого бы попытать о Стивене. Прижать бы ее к стенке…

Странно, но разговор с Хилдой на многое открыл глаза. С самого начала Мартина мучило явное несоответствие образа хладнокровной хищницы, который он нарисовал себе, с той прелестной беззащитной женщиной, какой оказалась Джинджер. Он списывал это на деформацию характера после падения и травмы. Но все равно сомневался.

Мартин чувствовал себя так, словно кто-то поворачивал нож в его сердце. Как ужасно, что он так гадко обошелся с Джинджер. Не удивительно, что она не хочет его видеть или даже что-либо знать о нем.

К тому же, даже если Джинджер и разрешит ему объясниться, теперь он просто не способен убедить ее в своей любви. Одно дело приехать, чтобы простить и признаться, что его чувства серьезны и неизменны. Совсем другое — оказаться подлецом и смешно и жалко просить прощения и униженно говорить о какой-то там любви. Она не поверит.

Ничего больше не сказав, он повернулся и пошел назад к автомобилю.

Хилда убедилась в том, что Мартин уехал, потом вздохнула и села за руль. Поломка оказалась незначительной, она быстро ее поправила. Теперь по магазинам, а потом домой. Разговор обессилил ее. Гнев иссушает, злиться на кого-то слишком долго — утомительно.

Войдя на кухню, она застала там Джинджер.

— Кто тебе разрешил вылезать из кровати? — с напускным гневом спросила она у Джинджер, которая заваривала чай.

— Мне намного лучше. В конце концов, это невыносимо. Я ведь не инвалид. Что случилось, Хилда, кто тебя так расстроил?

Хилда, которая еще не успела придумать отговорку, маловразумительно забормотала:

— Джинджер, только не волнуйся… Понимаешь…

— Что произошло, Хилда?

— Я только проверяла твой двигатель, когда… когда Мартин Фостер остановился возле меня…

— Мартин здесь? Где? — всполошилась Джинджер, немедленно подбегая к окну кухни, чтобы выглянуть в сад.

— Нет, не здесь, я не сказала, что ты у меня, я выгнала его…

— Он ушел? Когда? Сейчас? Хилда, я должна скорее идти за ним. Он уедет домой, я знаю!

— Идти за ним? Зачем? После того что он сделал с тобой?! — Хилду ошеломила реакция Джинджер.

— Нет, это не то, что ты думаешь, — уверила ее Джинджер и быстро рассказала Хилде про телефонный звонок матери Мартина.

— И ты бросишься вдогонку?

— Да, — ответила Джинджер твердо. Хилда никогда не видела Джинджер в столь решительном настроении.

— Кажется, я опять сделала глупость, отослав его, — прокомментировала она с сожалением. — Мне правда жаль, Джинджер.

— Ничего, ты ведь не знала. Хилда, у меня к тебе просьба, только отнесись к ней очень серьезно!

— Все, что угодно, Джинджер.

— Позаботься о Пупси и Наполеоне, если Мартин не захочет меня выслушать и я в горе и печали наложу на себя руки, спрыгнув с моста!

— Не надо так шутить, Джинджер. Но если ты захочешь сегодня задержаться где-нибудь на ночь, я потерплю твоих животных до утра.

Мучительные спазмы в желудке напомнили Мартину, что у него с утра не было ни крошки во рту. Он не умел и не любил готовить, однако ехать ужинать в ресторан не хотелось. Взбивая шедевр холостяцкой кухни — омлет, -он невольно улыбнулся, вспомнив, как однажды Пупси и Наполеон стащили у них с Джинджер жаркое и попировали на полу.

Джинджер, Джинджер… Где ты, прекрасная Джинджер?

Он представил ее в больнице, когда она впервые посмотрела на него глазами, сияющими любовью, такими, как она смотрела на него всю их чудесную поездку по Йоркширу. С детства Мартин знал, что сильные люди не плачут, он и сейчас не прослезился — просто песчинка в глаз попала.

Огромный нежилой дом давил на него всей тяжестью свой мертвенной тишины. Мартин включил радио, надеясь, что звуки эфира отвлекут его от мрачных мыслей, но ведущие на разные голоса говорили не то и не о том. Единственный голос, который он хотел услышать, был тихий, мягкий голос Джинджер, которая звала его по имени откуда-то из глубины коридора.

— Боже! Джинджер!

— Марти…

— Джинджер… что ты делаешь здесь? — Джинджер улыбнулась и прижалась к нему. Как только она увидела машину Мартина во внутреннем дворе и поняла, что ее сумасшедшая гонка за ним завершена, она почувствовала страх, которого не было, пока она догоняла Мартина. Джинджер испугалась, что он ее оттолкнет, не захочет с нею разговаривать. Но вот перед ее глазами — его глаза. И в них только любовь и… и вожделение. Мартин смотрел на Джинджер, как мужчина должен смотреть на любимую женщину.

Необходимо было так много рассказать друг другу и объяснить, что Джинджер боялась, не потеряют ли они друг друга в болоте объяснений и извинений.

Она посмотрела на его руки, на плечи. Мартин тоже волновался: он напрягал и без того напряженные мышцы. Он повернулся к ней спиной и ухватился за край стола.

— Марти! Я приехала сказать тебе, что… Марти, повернись же наконец если не ко мне, то к своему сыну… или дочери, я пока не знаю.

Он резко обернулся.

— Джинджер, ты сказала…

— Да, Марти, у меня будет ребенок. Еще утром я этого не знала наверняка, но я заехала в аптеку, купила тест и проверила. Сомнений быть не может.

— У тебя ребенок?

— У нас, — твердо поправила Мартина Джинджер.

— Мать предупредила меня, что это могло случиться, но я думал, что она преувеличивает риск…

— Ты не рад?

— Ты беременна моим ребенком… — повторил Мартин, выделяя каждое слово. Потом подошел к Джинджер и обнял ее. — Бог мой, Джинджер, как я тосковал без тебя. Ты когда-нибудь сможешь простить меня?

Мартин был очень гордый человек, и Джинджер знала, насколько трудно ему просить о прощении и понимании. Другая женщина на ее месте поддалась бы соблазну помучить, как следует наказать обидчика, хотя бы напомнить ему, как сильно он ее оскорбил, но Джинджер не желала заставлять Мартина страдать больше, чем он уже страдал.

— Мы наделали ошибок, и оба вели себя неправильно, — сказала она мягко. — Но наша встреча — подарок судьбы, и не годится отказываться от таких царских подарков.

— Я понял, что люблю тебя еще до того, как твоя подруга открыла мне глаза на мои заблуждения.

— Я знаю, ты сказал мне, что любишь, в первый же день, когда мы занимались любовью…

— Ты услышала? Мне показалось, что я только подумал это про себя!

— Значит, слишком громко подумал. Кстати, твоя мать тоже уверяла меня в твоей любви.

— Мама? Она говорила с тобой? Но…

— Когда? Угадай! Мы говорили по телефону.

В сущности, они уже не беседовали, а начинали любовную игру. Мартин гладил плечи Джинджер, и она поводила бедрами, касаясь коленей Мартина своими коленями.

— Марти, — сказала она, — а не подняться ли нам в спальню? Нам так много нужно доказать друг другу на деле, не так ли? Я покажу, как сильно я люблю тебя. О, Марти, поцелуй меня еще здесь… Но прежде обещай мне, что выполнишь мою просьбу.

— Все, что угодно, Джинджер…

— Обещай, что Хилда будет крестной нашему малышу!

— Хилда? Она меня ненавидит. Вряд ли это хорошая идея.

— Она просто еще не знает тебя. Но она любит меня, и я думаю, со временем вы подружитесь.

— Попробую поверить тебе, — с некоторым сожалением сказал Мартин. И добавил более мягким голосом: — Сейчас у меня есть дело гораздо важнее, чем дружба или неприязнь твоих тел охранительниц…

— Какое?

— Затащить тебя в постель! И как можно скорее!

И Мартин подхватил Джинджер на руки и устремился вверх по лестнице под ее радостный смех.

 

Эпилог

Мэгги от дверей услышала, как зазвонил телефон.

— Это тебя, возьми трубочку, пожалуйста. Кто-то из таможни и акцизной комиссии, говорят, по поводу твоего заказа из Чехии, — не дала ей уйти Венди.

Мэгги схватила трубку, не помня себя от счастья. Она уже начинала думать, что ее заказ никогда не пришлют и что этот напыщенный сноб Алекс, ее приятель по Праге, был прав, когда отговаривал покупать антиквариат в Чехии.

Мэгги влюбилась в хрустальные бокалы, рассыпающие вокруг радужные брызги, в тот момент, как увидела, и не удержалась от внушительного заказа для их с Венди магазина. Алекс сделал все, что мог, чтобы отговорить ее от безрассудства.

Она, конечно, знала почему. Он хотел, чтобы она передала заказ его драгоценным кузенам. Но пусть уж он сам кормит своих родственников, а она не собирается увеличивать цену и без того слишком дорогого хрусталя еще одной перекупкой.

Мэгги прижала трубку к уху и сосредоточилась на том, что сообщал таможенник из акцизного комитета, а именно что ее долгожданные бокалы наконец прибыли и что ей необходимо получить документацию, заполнить несколько установленных форм и… забрать свой груз!

— Извините, груз задержался на таможне. К сожалению, сопроводительные документы оказались не полными. Мы ждали досылки…

— Ничего страшного! — уверила таможенника Мэгги, радуясь, что драгоценные бокалы нашлись. Ее не смутила даже необходимость ехать на таможню и тратить полдня на выполнение всяческих формальностей.

— Хорошие новости? — спросила Венди, как только Мэгги положила трубку.

— Очень хорошие. Бокалы, которые я заказала, наконец-то прибыли.

— Как вовремя! Будет из чего пить вино, поздравляя нашу Джинджер. Правда, здорово видеть ее такой счастливой?

— Только Хилде, кажется, он не очень нравится. Она относится к нему как-то настороженно.

— Немного, — согласилась Венди.

Венди виделась с Хилдой накануне; речь, как всегда в последнее время, зашла о Стивене Бакстере.

— Джинджер еще не знает, что с ним сталось? — спросила Венди у Хилды.

— Думаю, нет, — подтвердила Хилда. — Его видели в Гонконге, а поймали в Сингапуре. Одно время у него были друзья и там и там — видимо, все те же махинации с инвестициями. Хотя, говорят, в Сингапуре его больше интересовал не бизнес, а азартные игры. Скоро увидимся с ним на процессе и узнаем все подробности.

— Не уверена, что пойду на процесс. Я рада, что он ушел из наших жизней, — призналась Венди.

Хилда промолчала. Уж она-то не упустит случая взглянуть на поверженного злодея.

— Мне нужно в аэропорт, — сказала Мэгги.

— Поезжай…

В целом первый год их бизнеса в Эксетере сложился неожиданно бурно, но теперь, слава Богу, дела пошли гладко и в их частной жизни, и в профессиональной.

— Кстати, — заметила Венди, когда они с Мэгги пили чай с бутербродами перед дорогой, — бокалы нам очень кстати. Я уж думала, что нашему магазину не хватает изюминки.

Мэгги все еще испытывала неудобство в присутствии Венди. Дело в том, что на свои закупки в Чехии она потратила часть денег из их товарищеского фонда. Она знала, конечно, что, как только стекло появится в витрине и на полках магазина, его тотчас раскупят, но все же мысль о том, что деньги на чудесный антиквариат она взяла, не посоветовавшись с компаньоном, ее мучила несказанно. Да и страхов она натерпелась по милости запугавшего ее Алекса!

Но теперь все хорошо.

Венди права, эти прекрасные бокалы достойны того, чтобы из них пили в честь свадьбы Джинджер и Мартина, двоих прекраснейших на свете людей. И в честь малыша. Хорошо бы — девочки. Хотя мальчик — тоже неплохо!