— Посиди в гостиной, а я сварю нам кофе.

— Нет, Марти, позволь мне сделать это, — настаивала Джинджер.

Они оба только что вошли в кухню. Пупси тотчас счастливо укрылась в своей корзине, из которой вальяжно, но все же с некоторым неудовольствием вылез огромный кремово-бурый кот Наполеон и томно потянулся.

Мартин подумал, что и правда лучше Джинджер самой варить кофе, пока он не выучил расположения комнат. А то принесет его вместо гостиной на чердак.

— Только без сахара, дорогая, — согласился он. — Я пока заберу твои вещи из машины.

Джинджер побрезговала сама принести в дом запачканной кровью жакет, а небольшую сумку с медикаментами, которыми ее снабдили в больнице, она попросту забыла на сиденье. Рассеянность Джинджер позволила Мартину обойти дом и ознакомиться с расположением комнат.

Он взял из автомобиля вещи и был уже на полпути наверх, когда услышал, как его громко зовет Джинджер. Опрометью Мартин бросился в кухню, уронив по дороге злополучный жакет.

— Что стряслось? — спросил он с порога. — Тебе плохо? Темно в глазах?

— О, Марти, прости… Ничего не случилось. — Джинджер выглядела сконфуженно. — Я только хотела спросить, ты пьешь с молоком или с лимоном? Я не могу вспомнить.

— Крепкий, черный, без сахара. — Мартин чуть не добавил «идиотка». Черт, в этот момент он даже испугался… Он закрыл глаза, чтобы, как он думал, перевести дух, но тут же представил себе шок Джинджер, если бы он, после того как узнал, что все в порядке, прильнул к ее губам в страстном поцелуе.

— Спасибо, — услышал он ее нежный шепот.

За что она благодарит его?

— За что? — спросил он, открыв глаза и приблизившись к ней. Не дождавшись ответа, он обнял Джинджер за плечи и заглянул в опасную глубину серо-голубых глаз.

— За заботу… За нежность, — мягко ответила она.

В ее словах было столько доверия и такая беззащитность, что у Мартина перехватило дыхание от нежности к ней.

Неужели возможно, чтобы простая травма головы так быстро и полностью изменила личность?

— Мне жаль, Марти — сказала Джинджер, сонно давя зевоту, когда они покончили с кофе. — Но, кажется, мне пора спать.

На секунду Мартин даже испугался. Самое время предложить Джинджер проводить ее в спальню, но тогда черт знает что может произойти. Однако, если не провожать, как, черт возьми, разобраться, в какой из четырех спален дома она предполагает ночевать. Мартин уже убедился, что, хотя Джинджер и живет одна, дом рассчитан на проживание в нем едва ли не целого полка Ее Величества со всеми чадами и домочадцами. Кроме трех спален поменьше Мартин видел и огромную спальню с примыкающей к ней недюжинных размеров ванной; в доме имелись еще и большая гостиная, маленькая гостиная, тремя окнами выходившая в сад, холл, каминная. А ведь он еще не видел библиотеки и прочих помещений верхнего этажа.

Отец Джинджер был архитектором, и до смерти Себастьяна она работала в фирме отца в качестве его личного помощника. Он понял дочь, когда та решила оставить Падстоу, и не стал ей препятствовать, хотя фирма во многом проигрывала с ее уходом.

Джинджер с тем же ненавязчивым хорошим вкусом, который превозносили все заказчики отца, оформила и обставила свой дом. Обивка, портьеры, мебель, посуда, ковры — все говорило о респектабельности и состоятельности хозяйки. Она по опыту знала, что хороший вкус, поддержанной немалыми средствами, способствуют созданию настоящего комфорта и уюта.

Средства ей достались от Себастьяна. Его родственники отказались в пользу Джинджер даже от страховки. Мать Себастьяна сочла своим долгом в память о любимом сыне позаботиться о его вдове. Впрочем, Джинджер и сама происходила из более чем состоятельной семьи. Ее род был не только древний, но и сохранивший средства как приятное дополнение к фамильной чести.

Бросив оценивающий взгляд на обстановку гостиной, Мартин — в который раз! — подумал, что именно такая изящная, аристократическая женщина, как Джинджер, должна жить в таком старинном уютном доме.

— Ты утомилась, — просто сказал он, заметив, что Джинджер едва сдерживает очередную зевоту. — Почему бы тебе не пойти в спальню?

— А ты? — неуверенно спросила его Джинджер.

— Я подойду позже, — ответил Мартин и отвернулся, чтоб она не видела его лица в этот момент.

Он ясно понял, что Джинджер предполагает разделить с ним постель и никакого пути избежать этого нет. И Мартин почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Если и теперь-то Джинджер действует на него словно наркотик, то вряд ли он сможет сдержать свою природу, когда они окажутся в одной постели и он услышит ее дыхание рядом, то, как она ворочается, почувствует ее запах…

Даже не глядя в ее сторону, он мог бы угадать, смотрит она на него или нет, приближается к нему или удаляется. Куда же ему деться в темноте спальни?

— Хорошо. Тогда спокойной ночи. — Мартин уловил нотку разочарования в ее голосе и автоматически оглянулся. Джинджер совершенно невинно смотрела на него; наверное, ему показалось, что ее голос дрожит. Но полуоткрытые словно для поцелуя губы и приподнятое лицо вряд ли могли обмануть даже самого желторотого из лондонских скаутов.

Почему, черт возьми, она крутит им как хочет, словно он какой-нибудь мальчишка? Мартин определенно сердился на себя. Близость этой женщины гипнотизировала его, и он не мог думать ни о чем, кроме поцелуев и объятий, представляя, как обнаженная Джинджер трепещет в его руках.

Джинджер сдерживала дыхание, ей казалось, что все ее тело почувствовало бы поцелуй Мартина, до самых кончиков пальцев на ногах. Словно пытаясь разубедить себя, она быстро провела языком по нижней губе. Господи, она никогда ничего подобного не знала с Себастьяном! Но тут же бывший муж был забыт. Джинджер до боли внизу живота жаждала ласки Мартина. Она нестерпимо захотела дотронуться до него, и немедленно. С величайшим трудом она подавила в себе эти желания.

Мартин не смел расслабиться, пока не удостоверился, что она ушла.

Нет, он не думал, что когда-либо походил на сексуального маньяка, каким он ощущал себя последние несколько часов. Это она спровоцировала его. Ведь не из камня же он сделан, в конце концов, чтобы не отвечать ей. Она чрезвычайно привлекательная, чрезвычайно чувственная, сексуальная женщина. Мужчине находиться рядом с ней опасно. Опасно для рассудка последнего.

Джинджер немедленно отзывалась на его внутренний зов, языком тела однозначно давая понять, насколько сильно она хочет его. Это было заметно еще раньше, в полдень. Даже несмотря на то что он знал про Джинджер, он чувствовал зов ее тела и волнение своего. Ему не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но почему-то, впервые увидев Джинджер в саду, он сразу же представил ее без одежды. С ним никогда ничего подобного не происходило…

Когда он только встретил свою экс-супругу, он был полон романтических идеалов. Он вознес ее на пьедестал, украшенный розами, к подножию которого готов был бросить весь мир. Он так сильно любил ее и так уважал ее цветущую девственность, что сама мысль перенести жену с пьедестала в супружескую постель, казалась ему кощунственной. Словно осквернить святыню или заняться любовью с божеством… или предметом искусства. Он думал о сексе с женой, испытывая головокружительную тоску, но, всякий раз претендуя на ее душу, отказывался от тела. Когда в конечном счете природа взяла свое и он, обладая ее телом, кричал в экстазе, содрогаясь вместе с нею в едином животном порыве, в каком-то уголке его мозга на раскладном стульчике сидел циник-наблюдатель. Он хладнокровно фиксировал все его действия и, после того как они с женой отдышались от первой в их жизни любовной схватки, нашептал ему в ухо, пока Мартин готовил кофе, что теперь, обладая ее телом, он не властен над ее душой. Эта мысль отравляла всю их последующую сексуальную жизнь. Со временем Мартин смирился, решив, что сам виноват, поверив однажды в несбыточное. И вплоть до самого развода думал, что женщина может принадлежать мужчине либо телом, либо душой. Впрочем, как нашептывал ему маленький циник, сидящий в его мозгу, мужчина вообще никогда не принадлежит ни одной женщине, он только подыгрывает ей.

Однако пять минут назад, когда тело Джинджер словно заиграло внутренним огнем в его руках, он обнаружил, что впервые в жизни наедине с женщиной не ощущает присутствия маленького злого наблюдателя. Впервые он жаждал подпасть под власть хрупкой женщины, чтобы и самому безраздельно властвовать над нею, над своей Джинджер.

Оказавшись в спальне, Джинджер быстро выпрыгнула из платья, она хотела успеть принять душ и встретить Мартина освеженной и душистой.

Понятно, что эта ночь не первая для них с Мартином, но если Мартин помнит прошлое, то для Джинджер мир теперь полон загадок. Как они любили друг друга? Где? Боже, она не знает даже, на какой стороне постели он любит спать! Ей предстоит провести ночь с таинственным незнакомцем.

Стоя под душем, Джинджер незаметно для себя начала вспоминать одну свою юношескую фантазию, которая до сих пор иногда приходила в ее сны…

Джинджер, одетая еще в школьную форму выпускного класса, входит в пустой цирк-шапито. Она идет на середину арены, плотно засыпанной опилками, и запрокидывает голову. Под куполом медленно раскачивается трапеция. Джинджер завороженно смотрит на то, как она в движении всякий раз пересекает луч солнца, пробивавшийся сквозь щель в брезенте купола… Сзади раздается шорох шагов, но Джинджер медлит обернуться: скрип трапеции, трущейся о перекладину, ввел ее в состояние, подобное гипнотическому. Кто-то снимает с нее форменную шляпку, и шляпка медленно летит вперед, на опилки пола; выпадают шпильки, освобождая волосы, и этот кто-то наклоняется над ними и вдыхает их запах: Джинджер слышит его теплое дыхание у своего затылка и чувствует, как мужские руки гладят ее по плечам, постепенно спускаясь к груди. Незнакомец снимает плотный жакет с блузкой, сдвигает бюстгальтер вверх и настойчиво мнет груди и теребит соски, затем, придерживая ее одной рукой за живот, другой — расстегивает свои брюки, задирает Джинджер юбку, приспускает ей трусики и входит в нее несколькими сильными толчками. Джинджер кричит, плотно смежив веки, а когда открывает глаза, то видит, как под куполом по-прежнему медленно раскачивается трапеция, и замечает, как бы со стороны, что она совершенно одна в старом цирке — с торчавшим на шее лифчиком и со спущенным чулком… Единственное, что она знала о мужчине из сна, был его запах…

В ванной комнате она нашла простой хлопковый пеньюар, в спальне обнаружилась такая же ночная рубашка. Они, безусловно, удобные и добротные, но не их же она носила, когда жила с Мартином! Она быстро проверила шкаф, переворошила содержимое комода и сделала вывод, что все ее нижнее белье однообразно бесформенное и тусклое, как равнина Средней Англии глухой осенью. Открытие обескуражило ее, но она проверила снова. Джинджер чувствовала, что любимой женщине Мартина пристало носить не такие вещи, но очаровательные женственные безделицы из шелка и атласа, изящные кружевные или задорные цветные, с щедрыми вырезами и шнуровкой. Подошла бы и смешная пижамка. Или, напротив, муаровые или черные струящиеся ночные сорочки из техасского льна… Нет-нет, ничего вульгарного или слишком провокационного — она не создана для кожаных бюстгальтеров с заклепками, трусиков в виде ниточки между ягодиц и прочей подобной дребедени! Да и красные чулки на поясе уместны лишь для первого акта сексуального маскарада… Но разве она не покупала разные прелестные тряпочки, чтобы дразнить и искушать Мартина? Боди, комбидрессы, бюстье… Ну хоть что-нибудь! Если так, то где она их, черт возьми, спрятала? И зачем? Или они не занимались этим здесь?

Она забралась в постель и разочарованно натянула покрывало до самого носа. Если приходится выбирать: надеть ли затрапезную ночную хламиду или остаться совершенно голой, что ж, она лучше останется голой. Вот так!

По телу Джинджер пробежала нетерпеливая дрожь. Мартин задерживался, и она подумала, что, наверное, так же чувствовала себя в этой огромной постели какая-нибудь девственная невеста позапрошлого века, безумно влюбленная в собственного мужа, но немного опасающаяся предстоящей близости.

Между тем внизу, во дворе, Мартин рассеянно прогуливался между розовых кустов и выжидал: прошло полчаса, а затем еще полчаса. Дом был тих. После всего пережитого за день Джинджер должна уже спать глубоким сном.

Он поспешно поднялся к ней в комнату. Дверь оказалась полуприкрытой, так что он мог различать очертания женского тела на постели.

Джинджер показалась ему беззащитной, одинокой и несчастной.

Облизнув внезапно пересохшие губы, Мартин с явным усилием отвернулся и поспешил прочь от спальни, подальше от Джинджер. Завтра утром он может сказать, что это доктор запретил ему спать с ней, пока память не восстановится окончательно.

Два часа Мартин бродил по городу, но потом, измученный мыслями и изнуренный физически, он вернулся в дом на холме. Внезапно приняв решение, Мартин поднялся в спальню к Джинджер, разделся и лег в постель.

Джинджер проснулась неожиданно. Сердце отбивало частую дробь, и сама она дрожала. Во сне на нее накатил ужас, но, что именно ее испугало, она не помнила. Голова немного болела, но к такой боли можно привыкнуть…

Не успела Джинджер отойти от кошмара, как другой, более жуткий страх овладел ей. Что, если она никогда не восстановит память? Что, если?..

— Марти, Марти… — Она беспокойно метнулась к другому краю кровати, только чтобы удостовериться, что Мартин рядом.

Взволнованная до предела, Джинджер принялась отчаянно шарить в темноте по простыне, но тут раздалось громкое возмущенное «мяу», и она услышала грузный шлепок, когда ее котяра плюхнулся на пол и пулей бросился вон из спальни.

— Наполеон! Плутишка! — позвала она кота. Наполеону категорически запрещалось спать в постели, но как всякий порядочный кот он упорно игнорировал запрет. Чтобы найти перепуганного кота, пришлось зажечь ночник на прикроватном столике. И тогда от души отлегло.

Мартин лежал в постели, на самом краешке, и спал как убитый. Бедный, он, наверное, так устал! А она чуть было не разбудила его. Она подобралась к нему и обняла.

И сразу ей стало так хорошо, так спокойно и так радостно…

Мартин издал короткий звук во сне и заворочался, устраиваясь в соответствии с изгибами ее тела. Следуя врожденному мужскому инстинкту — защищать свою женщину, — он обнял ее и притянул ближе к себе.

Счастливая Джинджер прижалась к нему еще сильней. Она уже не могла бороться с искушением нежно поцеловать его мощную грудь, запустить пальцы в его восхитительные волосы.

— Совсем как плюшевый Тэдди, — удивилась она вслух и зажмурилась от удовольствия. Эти слова отозвались знакомым эхом, неопределенным эфемерным воспоминанием, но чем старательнее она пыталась его оживить, тем скорее оно слабело. Наконец ее касания разбудили Мартина — Джинджер почувствовала это.

— О, Марти, как хорошо, что ты со мной, — прошептала Джинджер счастливо. — Поцелуй меня.

Мартин резко стряхнул с себя сон. Что, черт возьми, эта женщина делает в его постели? Однако в следующую же секунду он вспомнил все и окончательно проснулся.

— Джинджер… — начал было он, но Джинджер нетерпеливо, повинуясь мгновенному порыву, уже прижимала свои нежные губы к его рту, поцелуй дразнил и обещал многое, даже слишком многое, он не отпускал его, парализуя волю и сознание.

— Марти, я не могу поверить, что это правда, — сказала ему Джинджер, переведя дыхание. — Я счастлива.

Он почувствовал, как ее налившиеся груди прижались к его груди, ее соски оказались твердыми и чуть-чуть шершавыми. К своему ужасу, Мартин осознал, что его собственная рука потянулась к ее груди и уже пальцы тихонечко покручивают и мнут сосок.

Все его прежнее сопротивление не имело смысла, было глупо, пошло, наконец. Бесполезно пытаться симулировать безразличие, делать вид, что он не хочет ее, бесполезна любая попытка управлять желанием, когда она делает все, чтобы направить его желание во вполне определенное русло. Когда этот нежный, упругий холмик волос трется о его бедро, когда его собственная нога раздвигает ей бедра, чтобы полнее насладиться более близкими объятиями сплетенных тел.

Мартин ощутил прохладную гладкую кожу внутренней стороны бедра Джинджер, и ему нестерпимо захотелось почувствовать ее вкус. Он склонил голову и, покрыв поцелуями ее плечи, провел языком под грудью Джинджер. В ответ ее кожа покрылась тысячью маленьких мурашек. Мартин заскользил языком от ложбинки между грудей до пупка и легонько укусил Джинджер за живот, тут же потеревшись об него щекой. И она, повинуясь давно забытому инстинкту, запустила пальцы в волосы Мартина и требовательно потянула его голову к своей груди, к маленьким темным восхитительным и солоноватым на вкус соскам, но в какой-то момент опустила руки и подставила под поцелуй губы.

— Марти… — Ее шепот щекотал ему рот.

И Мартин подумал, что понимает смысл ее просьбы.

Она была слишком миниатюрной и такой хрупкой, что он испугался раздавить ее своим телом, потерявшим управление под напором страсти, хотя какая-то его часть именно этого и хотела: схватить это легкое тело, смять, держать мертвой хваткой, чтобы с победным криком под женские стоны желания и боли войти в нежную, пульсирующую глубину как завоеватель, как победитель, как варвар, наконец. Мартин исступленно целовал Джинджер, загоняя животное внутри себя все глубже и дальше. Не прекращая поцелуя, он привлек Джинджер к себе, повернулся на спину, и сжал ей ягодицы. Он почувствовал, как ее стройное тело выгнулось и напряглось. Ее упругие груди терлись о его грудь, ее ноги дрожали и сжимали его. Он сам раздвинул ее бедра, и Джинджер удобно, словно всадница, села верхом. Мартин изумился классической красоте ее матового живота, треугольника волос и того, что тот скрывал. Он положил ладони на сгибы ее бедер и большими пальцами нажал на клитор. Он массировал его, прислушиваясь к движению бедер Джинджер и физически ощущая, как его взгляд гладит ее груди, которые она сжимала руками, напрягшийся живот и то место, которое он ласкает пальцами. Не в силах больше сдерживать желание, что бушевало и рвалось, Мартин обхватил ее одной рукой за спину, другой — за нежную округлость ягодицы и властно насадил на свой член, вжав ее как можно глубже в собственную плоть. Джинджер показалось в этот момент, что ее кожа готова лопнуть от напряжения, но она про себя молила Мартина не останавливаться.

Это было одновременно и небо, бесконечное и невообразимое, и падение в черный звездный провал, полет за предел, где не бывала еще ни одна женщина и ни один мужчина. Тело переполняло блаженство и желание еще большего.

Руки Мартина, обхватившие ее талию, казалось, удерживали вселенную внутри нее от полного и мгновенного распада. Но при этом он сам приближал гибель созданного им же звездного мира — каждым мощным толчком внутри нее.

— О, да. Мартин, так… Вот так… — Она хотела рассказать ему о том, как разлетятся вот-вот серебряные дребезги, но из горячей гортани вырвались лишь невнятные звуки. Тогда она склонилась к нему, и Мартин начал целовать соски, чувствуя, как при этом поджимаются мышцы ее живота, а бедра двигаются в унисон его движениям. И при этом его захлестнуло ощущение сродни океанской волне, но более сильное, глубокое, вырастающее из пульса, из ритма, которому и Джинджер инстинктивно отвечала всем телом.

Мартин не знал, что он полностью потерял над собой контроль. Он вообще ни о чем не думал; подобное счастье снизошло на него впервые. В тридцать семь лет! Он лишь хотел обладать Джинджер, впитывать ее в себя полностью, пожирать ее. Он потерял ощущение времени, когда ласкал губами соски ее грудей, он даже слегка прикусил нежную плоть, и Джинджер вскрикнула от боли. Мартин вздрогнул, готовый прийти в себя, но Джинджер, почувствовав, что он замедлил движения внутри нее, взмолилась, и голос ее — хриплый гортанный — вновь увлек его прочь из этого мира.

— Не останавливайся, Марти, милый… — исступленно повторяла она все глуше и глуше.

Мартин чувствовал, как впиваются в его тело тонкие пальцы; он закрыл глаза, отдаваясь ритму движения Джинджер, которая уже рыдала от нестерпимого наслаждения. Мартин, поймавший ее дыхание, полностью подчинил ее своему ритму. Джинджер совершенно отдалась ему в отчаянно блаженных конвульсиях, которые учащались с каждым движением его тела внутри нее. А потом и Мартин полетел на гребне горячих струй, которые били в Джинджер. Он не слышал собственного крика, но ее стоны непостижимым образом достигли его слуха.

— Марти, Марти… — Джинджер рыдала его имя, содрогаясь всем телом, освобожденным мощной волной от сладкой муки, и почти теряя сознание, бесполезное во время этого восхитительного действа, когда ее пробивали разряды желания, все более острые и мучительные, наслаиваясь один на другой и не давая телу передышки от тягуче-сладких конвульсий.

Истощенная и опустошенная, словно начисто вымытая изнутри, она склонила голову на плечо любимому и закрыла глаза в немом счастье. Мартин, возвращаясь на землю, подумал, как горячи ее волосы, разметавшиеся по его телу, и какие жаркие у нее бедра, все еще сжимавшие ему ногу, как будто отдаленное эхо только что свершенного ими. Он обнял женщину, подарившую ему счастье обладать ею, и поцеловал ее в мокрый лоб.

Теплота стройного женского тела рядом с ним умиротворяла. Ему инстинктивно захотелось укрыть ее и погладить по волосам.

Он не в силах был ни ненавидеть, ни презирать Джинджер, хотя все его знания о ней коварно нашептывали ему, что она последняя женщина, какую он мог бы когда-либо полюбить.

Нет, нет и нет. Никогда амнезия не меняла самой личности, не влияла на суть характера человека. Злодей может забыть, что он совершал злодейства, но его неминуемо потянет повторить свои поступки. С другой стороны, Джинджер наверняка его не обманывает и ее амнезия — подлинная, как и уверяла нянечка. Значит, он ошибался, он был несправедлив к Джинджер. Нет, не может быть…

Однако, может быть, Джинджер и осталась прежней — обманщицей и мошенницей. Ведь и тогда, когда она помнила о своих махинациях, еще при первой их встрече, он почувствовал, как его тянет к ней, а ее к нему. Физиология, и не более того?

Но разве можно объяснить простой физиологией ту почти родственную близость, какую он испытывает к этому порочному, но нежнейшему в мире созданию? К этому падшему ангелу… К этому родному, милому человечку…

Мартин заснул с умиротворенной улыбкой на губах, обнимая тихо спящую Джинджер.