«Милая Дорри, далекая моя подруга!

Поздравляю тебя с Рождеством и желаю всего-всего доброго. К моим поздравлениям и пожеланиям присоединяются Роберт и Тим (Молли не присоединяется, потому что пока говорит только три слова — «мама», «папа» и «дай!»).

У меня все хорошо. За год, с прошлых рождественских праздников, галереи Сиднея, Мельбурна и Аделаиды приняли одиннадцать полотен Роба, и семь из них были проданы. Одну картину даже приобрел художественный музей штата Квинсленд. Тимоти постоянно крутится в отцовской мастерской и в свои шесть лет уже научился неплохо рисовать, правда, пока только карандашами. В основном рисует животных, наделяя их человеческими чертами. Так, наш скотч-терьер Виски у него курит сигару, кенгуру в сумке таскает не детеныша, а покупки из магазина и т.п.

Я уже писала тебе, что после рождения Молли никак не могла сбросить вес. Пришлось начать ходить в бассейн и устраивать еженедельно по два разгрузочных дня с фруктовой диетой. Вроде справиться с проблемой мне удалось.

Ну а как ты поживаешь? Неужели по-прежнему занята только делами и не подпускаешь к себе кавалеров ближе, чем на расстояние вытянутой руки ? Если это так, то скажу тебе со всей «подружеской» откровенностью: пора одуматься, дорогая, время-то идет, как бы не упустить момент.

Не забудь передать поздравления от меня и моих домашних твоим родителям.

Буду ждать от тебя вестей.

Обнимаю — твоя Линда Флаэрти, урожденная Ланкастер».

 

1

Ну конечно, дождь льет сплошной стеной. Чего и следовало ожидать, угрюмо подумала Дороти, остановившись у выхода из супермаркета со своей загруженной доверху тележкой.

Утром она слушала прогноз погоды, обещали дождь. Но она безнадежно опаздывала и решила заехать в магазин в надежде, что все-таки успеет «проскочить» до дождя. И, разумеется, попала в самый ливень.

Впрочем, чему удивляться? Исходя из того, что в последнее время у нее в жизни все идет кувырком, вполне можно было предположить, что дождь начнется как раз в тот момент, когда она выйдет из супермаркета. Да еще и машина ее припаркована в самом дальнем углу стоянки. Когда Дороти приехала, свободных мест почти не было, и ей пришлось встать едва ли не в самом конце парковочной площадки.

Одета Дороти тоже была соответствующе. «Летящая» шелковая юбка до пола, светло-кремовая, тоже шелковая, блузка и туфли на шпильках. Не самый подходящий наряд для пробежки по лужам под проливным дождем без зонта и с тяжелой тележкой — по парковочной площадке, как будто специально задуманной для того, чтобы усложнить жизнь покупателям.

Дороти в отчаянии подняла глаза к небу. Нет, дождь и не думает стихать. Наоборот, он стал еще сильнее.

Она уже пожалела о своем альтруистическом порыве. Джефри, муж Тресси — ее давней подруги, а теперь и партнера по бизнесу — попал в автомобильную катастрофу. К счастью, ничего страшного с ним не случилось. Но он все равно лежал дома, и Тресси сидела с ним. Вот Дороти и предложила ей съездить в супермаркет за покупками.

Может быть, не пообещай она помочь Тресси, она бы сегодня вообще не поехала в супермаркет. Дома еще были кое-какие продукты. На ужин и на завтрашнее утро их бы вполне хватило. Но Тресси была так ей благодарна, что Дороти просто не могла отказаться от своего — как теперь выяснилось — опрометчивого предложения.

Она еще раз взглянула на небо. Судя по всему, ливень закончится нескоро. Так что надо смириться с мыслью, что придется бежать под дождем к машине. Не стоять же ей целый день перед входом в супермаркет!

Стиснув зубы, Дороти решительно вышла из-под навеса над входом, толкая перед собой тележку. И тут обнаружилось, что ей попалась тележка с заедающим задним колесом. Странно, в магазине колесо вроде бы не заедало… Дороти вовсе не улыбалось выправлять колесо прямо сейчас — под проливным дождем и стоя в огромной луже. Так что теперь, помимо всего прочего, ей придется еще и сражаться с тележкой, которая то и дело норовит перевернуться.

Обычно Дороти не страдала отсутствием чувства юмора. Но это было уже не смешно. Сегодня был явно не ее день.

От колесиков тележки во все стороны летели грязные брызги. Дороти старалась не думать о том, во что превратится ее шикарная дорогая юбка. А ведь ей еще надо заехать в офис! Впрочем, после таких приключений ей так или иначе придется заехать домой, чтобы переодеться и высушить волосы. Иначе подчиненные просто ее не поймут.

До машины уже оставалось ярда три-четыре.

Дороти с облегчением вздохнула. Но не тут-то было: буквально на нее несся мощный синий «вольво». Она резко остановилась и попыталась убрать тележку с дороги, но проклятое колесо заклинило уже совсем, и тележка начала медленно, но верно заваливаться на бок. Дороти постаралась ее удержать, однако у нее ничего не получилось, тележка перевернулась, и все покупки вывалились прямо в лужу. Но это было еще не все. Доррти не успела убрать ногу, и тележка больно ударила ее по ноге. При этом какой-то железный штырек зацепился за тонкую ткань колготок, те, естественно, порвались.

«Вольво» тем временем остановилась в нескольких ярдах от Дороти. Водитель явно намеревался зарулить на свободное место. Впрочем, ей сейчас было не до шикарных синих машин и их водителей, которые ездят как сумасшедшие и едва не сбивают с ног мирных прохожих. Она стояла над рассыпавшимися покупками в полной растерянности. Потом наклонилась было, чтобы их собрать, но тут водитель «вольво» вышел из машины. Он подошел к Дороти, и она машинально выпрямилась, заметив его дорогие, начищенные до блеска туфли и темные брюки, также весьма недешевые с виду. Зато у нее видок был еще тот. Дороти представила, как она выглядит со стороны: пушистые волосы намокли и висят сосульками, облепляя лицо, светлая юбка заляпана грязью, колготы — порваны… Наверняка и косметика потекла. В общем, она являла собой воплощение этакой безалаберной дурочки, абсолютно беспомощной и предельно неприспособленной к жизни. Неудивительно, что владелец шикарного «вольво» проникся к ней искренним сочувствием и решил, что она определенно нуждается в помощи.

Ну что же, решила Дороти, она с благодарностью эту помощь примет. Но тут мужчина заговорил… и Дороти застыла на месте.

Она узнала этот голос. Узнала сразу, хотя в последний раз слышала его — ни много ни мало — десять лет назад! Да, он конечно же изменился за эти десять лет. Стал глуше и жестче… взрослее. Впрочем, и сам обладатель этого голоса не мог не измениться. Все-таки прошло столько лет. Причем последние несколько лет Дункан Эшби-Кросс прожил в Америке, и теперь в его голосе явственно чувствовался американский акцент. Но Дороти все равно его узнала.

От неожиданности она пошатнулась и оступилась. Дункан протянул руку, чтобы ее поддержать, но она отпрянула от его руки, как от огня. Стараясь не поворачиваться к нему лицом — ей совсем не хотелось, чтобы Дункан ее узнал, — Дороти прикусила губу. Она уже собиралась сказать ему, что ей не требуется никакая помощь, как вдруг пассажирская дверца «вольво» открылась, и из машины вышла роскошная молодая дама в изысканном деловом костюме и туфлях на высоченных шпильках. Аккуратно обходя лужи, она подошла к опрокинутой тележке, над которой стояли Дороти и Дункан, и проговорила тягучим скучающим голосом:

— Данк, что ты тут делаешь? Мы уже опаздываем. Хотя мне до сих пор непонятно, почему адвокат твоего деда не мог сам приехать в поместье и нам пришлось ехать в такой жуткий дождь по этому жуткому городку…

Дальше Дороти не слушала. Она наклонилась, чтобы поднять рассыпавшиеся покупки. Но тут у нее подломился каблук, и она упала на колени прямо в лужу. Тихо чертыхнувшись себе под нос, она поднялась на ноги, стараясь не поворачиваться лицом к Дункану. Такой идиоткой она не чувствовала себя уже давно.

— Данк, ради Бoгa, пойдем. Эта девица и без тебя управится. Что ты возишься со всякими малахольными? — В голосе женщины слышалось неприкрытое презрение.

Дороти почувствовала, что краснеет. Она всегда ненавидела свою слишком белую кожу, свои щеки, которые заливались предательским румянцем всякий раз, когда она была смущена. Ненавидела свои светлые волосы. Свои светло-серые глаза… Ей всегда хотелось быть брюнеткой. Смуглой брюнеткой с роскошными длинными локонами и темно-карими глазами — жгучими, проникновенными и выразительными.

Еще тогда — десять лет назад — Дункану нравились именно яркие, экзотические смугляночки. Дороти особенно запомнилась одна девушка, которую Дункан как-то привез из Брайтона. Смуглая, черноволосая, похожая на цыганку красавица с яркими алыми губами и чернющи-ми, будто сверкающие угольки, глазами… Они с Дунканом были неразлучны. Дороти помнила, как она завидовала этой красавице, как жутко она ревновала ее к Дункану. Дороти тогда было пятнадцать. Дункану — почти двадцать два.

Даже теперь, по прошествии стольких лет, воспоминания о той безумной и безнадежной подростковой влюбленности отдавались в ее душе пронзительной болью. Дороти тогда была совсем ребенком — глупым, наивным ребенком. И угораздило же ее влюбиться в парня, который был для нее абсолютно недостижим. Теперь-то она понимала, что ее чувство к нему было просто нелепым и смехотворным.

Впрочем, она поняла это еще тогда. И Дункан сам так сказал. Конечно, не ей. Просто Дороти случайно подслушала разговор Дункана с его дедом.

Она пришла к ним домой якобы для того, чтобы навестить дедушку Дункана — давнего друга ее родителей. А на самом деле надеялась застать дома Дункана и втайне мечтала о том, что он — может быть — уделит ей какое-то время, побудет с ней, поговорит…

Запросто, по-соседски, Дороти вошла через заднюю калитку в дальнем конце сада. Но когда уже подходила к дому, из распахнутого окна на первом этаже донесся голос ее кумира.

Дороти никогда не подслушивала чужие разговоры. Но тут она замерла на месте, словно громом пораженная. Она слышала каждое слово, и все они были для нее точно пощечины. Именно в эти мгновения романтическая юношеская влюбленность в Дункана, замешанная на слепом обожании и восхищении, обернулась горьким презрением к себе. Тогда она действительно возненавидела себя: свою детскую глупость, свою дурацкую наивность. Дороти очень хорошо помнила свои тогдашние переживания. Впечатление было такое, что ее существо раскололось надвое. С одной стороны, она так и осталась глупой девчонкой, которая по уши влюбилась во взрослого парня и, несмотря ни на что, все-таки питала какие-то сумасшедшие надежды на взаимность. Но вместе с тем в самых глубинах ее детской души, переполненной горечью и обидой, родилась другая Дороти. Взрослая и даже немного циничная, эта новая Дороти все понимала и могла только пожалеть наивную девчушку, которой она была еще буквально пару минут назад.

Да, говорил Дз^кан, у него есть глаза. И он все видит. Он видит, что Дороти в него влюблена, и понимает, насколько это опасно. И, конечно, сделает все для того, чтобы она поняла: ее чувства к нему'— это просто ребячество. Что между ними не может быть ничего такого. Причем, угрюмо заметил Дункан в разговоре с дедом, ему было бы намного проще, если бы Дороти не приходила в поместье, как к себе домой, то есть каждый божий день. И он даже обвинил деда в том, что тот сам поощряет девочку приходить к нему в любое время.

— Я люблю эту девчушку, — отозвался Джордж Эшби-Кросс, и в его голосе слышалась искренняя теплота. — У нее доброе сердце, благослови ее Бог. А я одинокий старик. Когда ты уезжаешь, Данк, мне грустно одному в этом огромном доме.

— Я давно тебе говорю: продай поместье и купи дом поменьше. Поближе к городу. Или даже в самом городе.

Они заспорили, а Дороти тихонечко развернулась и ушла.

Она знала, что Дункан уже давно уговаривает деда продать поместье и переехать в дом поменьше. Однако старый Эшби-Кросс был такой же упрямый, как и его внук. Это поместье принадлежало семье еще со времен королевы Виктории.

Первый Эшби-Кросс, переехавший в их маленький городок из Бирмингема и построивший «родовое гнездо», открыл здесь свое дело. Теперь у его потомков была целая строительная корпорация. Бизнес процветал, и старый Джордж Эшби-Кросс не отошел от дел даже тогда, когда мог спокойно уйти на пенсию и жить на доходы от своего предприятия. Он продолжал заниматься делами компании до самой смерти.

А умер он месяц назад. Скоропостижно скончался во сне от сердечного приступа.

Конечно, Дороти знала о том, что Дункан вернулся в город. Он просто не мог не приехать на похороны деда, О его возвращении знали все. Однако никто пока не знал, что он собирается делать с компанией, которую унаследовал от дедушки.

Джордж и Дункан всегда были очень близки. У них было много общего. И при этом они были патологически неспособны работать вместе, как говорится, в одной упряжке. Они попробовали совместно вести дела корпорации, когда Дункан закончил университет. Но поскольку оба были людьми упрямыми и горячими, обсуждение любого — даже самого незначительного — вопроса всегда заканчивалось у них плачевно. Они постоянно ругались и ссорились. В конце концов Дункан уехал в Штаты, где открыл свою фирму по разработке лазерных технологий. Лазеры тогда только-только начали завоевывать место под солнцем. Технологии имели успех, и Дункан не раз предлагал деду использовать их и в строительном бизнесе. Однако старый Эшби-Кросс неизменно отказывался от таких новшеств.

Подобный консерватизм неизбежно привел к тому, что за последние десять лет дела компании Джорджа пришли в упадок. В городе ходили слухи, что теперь Дункан либо продаст дедовскую компанию, либо вообще ее закроет.

Дороти не раз слышала подобные разговоры, но сама в mix не участвовала. Если кто-то спрашивал ее мнение, она холодно и сдержанно отвечала, что, у нее своих дел хватает и ей вовсе не интересны ни дела Дункана, ни он сам. Иногда, правда, она краснела. И этот предательский румянец выдавал ее с головой. Как бы она ни старалась убедить себя самое, что Дункан Эшби-Кросс ей действительно не интересен, на самом деле это было далеко не так. Ведь себя не обманешь.

Конечно, она давно уже излечилась от той — безумной детской влюбленности. Но горечь, обида и злость остались. И ноющая тоска по несбывшемуся, и память о пережитом унижении.

Больше всего Дороти задело даже не то, что Дункан знал о ее чувствах к нему — чувствах очень личных и сокровенных, которые были ее самой страшной тайной, — а то, что он мог с такой легкостью говорить жесткие и насмешливые слова о вещах, которые для нее десять лет назад были самыми важными в жизни.

Именно тогда она со всей ясностью осознала, какая непреодолимая пропасть разделяет пятнадцатилетнюю девочку и молодого мужчину двадцати двух лет. Именно тогда она поняла, что мир детей и мир взрослых — это два разных измерения, которые соприкасаются только поверхностно и никогда — по-настоящему. Именно тогда она осознала: чтобы преодолеть эту пропасть и тоже стать взрослой, ей надо научиться быть такой же, как Дункан: жестокой, бесчувственной и равнодушной.

Однако вскоре Дороти поняла, что еще не готова к такому решительному шагу, и решила не притворяться кем-то, кем она не была, да и вряд ли бы стала. Она решила, что лучше всего оставаться собой, и перестала часами сидеть перед зеркалом, накладывая на лицо изысканный макияж, перестала одеваться и вести себя так, как — по ее мнению — должны одеваться и вести себя взрослые, умудренные жизнью женщины. Она опять влезла в свои старые линялые джинсы и удобные бесформенные свитера. Перестала зачесывать волосы назад и собирать их в высокую взрослую прическу, открывающую лицо, и вернулась к привычным и безыскусным «хвостам». Снова стала много гулять по окрестностям и гонять на велосипеде вместо того, чтобы часами тупо разглядывать журналы мод и изыскивать способы, как переделать себя в смуглую черноволосую красавицу, которым — как она давно уже поняла — отдавал предпочтение Дункан.

Черная краска для волос — купленная в последнем порыве отчаяния — полетела в мусорное ведро. Набор косметики был погребен под бумагами в нижнем ящике стола. Золотые сережки с браслетом убраны в шкаф.

Раньше Дороти хвдила в гости к Джорджу Эшби-Кроссу едва ли не каждый день. Теперь же она приходила в поместье только тогда, когда Дункан уезжал в Лондон. Ее родители, безусловно, заметили это. Но, как люди тактичные, они никогда не расспрашивали дочь о причинах такой внезапной перемены в ее привычках.

А потом Дункан уехал в Америку.

Теперь Дороти снова могла приходить к дедушке Джорджу — так она называла его с детства — хоть каждый день. Конечно, Дункан иногда приезжал в родной город, но обычно ненадолго, и Дороти всегда удавалось устроить так, чтобы за это время они с ним ни разу не встретились.

Она надеялась, что это будет и впредь. Во всяком случае, она собиралась приложить к тому все усилия.

Но судьбе было угодно, чтобы они все-таки встретились. Вот только место и время для этой встречи всемогущая судьба выбрала более чем неподходящие. Сейчас Дороти вовсе не походила на интересную, элегантную и вполне уверенную в себе деловую женщину, владелицу собственного агентства по подбору персонала для фирм и компаний технического профиля. Вымокшая до нитки, в юбке, измазанной грязью после идиотского падения в лужу, с огромной дырой на колготках — сейчас она напоминала самой себе ту нескладную, неуклюжую и вечно растрепанную девчонку, какой она была десять лет назад.

Конечно, со временем гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя. Но сейчас это было незаметно. Да, уныло подумала Дороти, сегодня — явно не ее день.

Она так и стояла, отвернувшись от Дункана, В голове вертелась единственная мысль: только бы он не узнал меня, только бы не узнал… И очень надеялась, что он ответит на уговоры своей нетерпеливой подруги и уйдет наконец. Однако Дункан не спешил уходить. Он стоял на месте и пристально смотрел на Дороти, Та демонстративно повернулась к нему спиной. Ну теперь-то он должен понять, что ей очень желательно избавиться от его непрошеного присутствия.

Но Дункан не понимал. Или же не хотел понимать. Краем глаза Дороти заметила, как он нагнулся, поднял тележку и принялся собирать рассыпавшиеся покупки. Она тоже присела и начала поднимать свертки и складывать в тележку, стараясь при этом не поворачиваться к Дункану лицом.

Они одновременно схватились за баллончик крема для бритья, который Дороти купила для Джефа по просьбе Тресси. На мгновение руки их соприкоснулись.

Десять лет назад такое случайное прикосновение наверняка отозвалось бы в ее душе неземным восторгом. Тогда она и не хотела от Дункана ничего большего. Тогда простое касание рук было бы для нее таким же чувственным и возбуждающим, как самая смелая и откровенная ласка… Может быть, именно из-за этих сладостно-болезненных воспоминаний о том, какой беспомощной и уязвимой она была перед ним однажды, Дороти резко отдернула руку. Отдернула, словно обжегшись.

А потом случилось именно то, чего она так боялась. Удивленный такой странной реакцией, Дункан присмотрелся к ней повнимательнее. И хотя Дороти с риском вывихнуть шею отвернула голову как можно дальше в противоположную от Дункана сторону, а намокшие волосы облепили лицо, он все равно узнал ее.

— Дорри, это ты?

Ну и что ей было делать? Продолжить ломать комедию? Сделать вид, что она — не она? Но это был бы уже полный идиотизм. Да и унизительно как-то…

Дороти заставила себя выпрямиться и повернуться к нему. Она даже сумела изобразить вежливую улыбку) долженствующую показать, что она узнает старого друга детства, но при этом явно дает ему понять, что прошлое для нее живо только в воспоминаниях.

— Здравствуй, Дункан. Мне говорили, что ты приехал.

— Ты не пришла на похороны. Франческа так и не поняла, показалось ей или же в его голосе действительно прозвучало осуждение. Она и вправду чувствовала себя виноватой. Но, с другой стороны, вовсе не обязана оправдываться перед Дунканом. Да и что бы она сказала?! Да, я не пришла на похороны дедушки Джорджа, потому что там был ты, а я не хотела с тобой встречаться?! Конечно, со стороны могло показаться, что она просто черствый и бездушный человек и поэтому не выбрала время даже на то, чтобы отдать дань уважения старинному другу ее семьи. Но это была неправда. Она любила дедушку Джорджа так, будто он был ее родным дедом. И уважала его безгранично. И навещала чуть ли не через день…

Но она все равно постаралась устроить так, чтобы в день похорон ее не было в городе.

Ее отец давно вышел на пенсию, и они с мамой уехали жить в другой город — в пятидесяти милях отсюда, поближе к сыну, старшему брату Дороти, у которого уже была своя семья. А когда Эшби-Кросс умер, они вообще были за границей. И Дороти воспользовалась их отсутствием как предлогом для того, чтобы уехать из города. Ей якобы нужно было проверить, все ли нормально в доме родителей. Предлог, надо признать, получился жалким. Но больше она ничего не придумала. Однако ей действительно было необходимо уехать. Смерть дедушки Джорджа потрясла ее до глубины души. В одиночку она еще могла как-то справиться со своим горем. Ей было бы намного сложнее, если бы на похоронах она встретила Дункана.

Если ее решение и удивило друзей и знакомых — которые знали, как она сильно любила и уважала старого Эшби-Кросса, — они все-таки были людьми тактичными и воздержались от каких-либо комментариев.

Неожиданная смерть Джорджа потрясла весь городок. Да, старику было уже под девяносто, но он всегда был таким сильным и бодрым… таким живым.

Джордж Эшби-Кросс скончался скоропостижно. Умер во сне от сердечного приступа. Это была милосердная смерть. Он не мучился, не болел, но от этого никому было не легче — никому, кто был близок к нему, кто любил его и уважал.

Из родных у него не было никого, кроме Дункана. Но зато у него было много друзей. И держался он молодцом. В последние годы дела компании Эшби-Кросса вел управляющий, однако Джордж продолжал каждый день приезжать в главный офис, чтобы быть в курсе всего.

Его будет теперь не хватать очень многим.

— Мои папа с мамой уехали, и я обещала им присмотреть за домом, — холодно отозвалась Дороти на обвиняющее замечание Дункана.

Только теперь она заметила, что он по-прежнему держит в руке баллончик с пеной для бритья. При этом он смотрел на этот несчастный баллончик с каким-то странным выражением тихого бешенства. Дороти поймала себя на том, что невольно загляделась на его руку. Такую красивую, такую сильную… Она тяжело проглотила слюну и отвела глаза. Ведь решила же, что не позволит себе вновь подпасть под его неодолимые чары — чары всепоглощающей и притягательной силы, свойственной большинству красивых и уверенных в себе мужчин.

— Тебя ждут, не хочу тебя задерживать, — выдавила она, очень стараясь, чтобы ее голос звучал холодно и спокойно.

— Ты меня не задерживаешь, — отозвался он. Но Дороти решила, что он сказал это неискренне.

Судя по всему, элегантная спутница Дункана уже едва сдерживала раздражение. Она нетерпеливо постукивала туфелькой по мокрому асфальту, а на ее красивом точеном лице отражалась неприкрытая ярость. Как ни странно, она была вовсе не жгучей брюнеткой, а платиновой блондинкой. Очень красивая женщина, да. Но то была равнодушная и холодная красота. Небесно-голубые глаза были слишком пронзительными, их взгляд — слишком презрительным. Дороти невольно поежилась.

— Данк, мы опаздываем, — в очередной раз повторила роскошная блондинка.

Дороти с вызовом повернулась к ним спиной и продолжила собирать в тележку рассыпавшиеся покупки. Когда она в очередной раз выпрямилась, чтобы сгрузить в тележку подобранные покупки, Дункан протянул ей баллончик с пеной для бритья. Ей пришлось перегнуться через коляску, чтобы его забрать.

— Это твое, я так думаю.

Какая-то странная нотка, прозвучавшая в его голосе, заставила Дороти повнимательнее присмотреться к нему.

Взгляды их встретились. Дороти невольно задержала дыхание. Она уже и забыла, какие красивые у него глаза — серые, точно осеннее небо в дожде. И предельно выразительные. Однако сейчас его взгляд не выражал вообще никаких чувств, лицо оставалось непроницаемым. Он заметно повзрослел. Его черты стали жестче. И именно эта жесткость, которой не было раньше, задела какую-то чувствительную струну у Дороти в душе. Она вдруг с поразительной ясностью осознала, что перед ней стоит до умопомрачения красивый мужчина. И главное — сексуальный мужчина, привлекательный и абсолютно недосягаемый. Дороти никогда не строила иллюзий на свой счет. Она была интересной женщиной. У нее было определенное обаяние. Кое-кто даже считал ее красивой. Но она хорошо понимала, что в ее внешности нет ничего выдающегося. В отличие, скажем, от подруги Дункана. Та сразу же привлекала внимание своей красотой и изяществом.

Конечно, у Дороти были поклонники. Свидания, вечеринки —ч все, как положено. Но при этом она ни разу еще не встретила человека, который стал бы настолько ей близок, что она не раздумывая отдала бы ему всю себя. Никто из тех, кто приглашал ее на свидания и добивался ее внимания, не привлекал девушку настолько, чтобы она безоглядно в него влюбилась или решилась лечь с ним в постель.

Она забрала у Дункана баллончик. При этом ее поразил его взгляд: пристальный, испытующий, но в то же время холодный и отстраненный. Ей показалось, что между ними вдруг поднялась невидимая стена. Глухая стена, отделяющая два мира, которые существуют в разных плоскостях и никогда не соприкоснутся.

Впрочем, чему удивляться? Дункан и раньше всегда держал ее на расстоянии. Правда, тогда — десять лет назад — Дороти отчаянно убеждала себя, что в его отношении к ней все-таки есть какая-то теплота, какой-то интерес… Теперь-то она понимала, что выдавала желаемое за действительное. Но тогда ей действительно казалось, что она ему нравится.

И тем сильнее была горечь разочарования. Тем больнее обида.

Она не винила Дункана в том, что он так жестоко разбил ее сумасшедшие мечты и убил ее глупое чувство к нему, замешанное на безоглядном, слепом восхищении и обожании. Но Дороти на всю жизнь усвоила этот урок и давно решила для себя, что больше уже никому — никому — не позволит так сильно задеть свои чувства. Где-то она прочитала, что оскорбление чувства — это опасность. Фраза ей очень понравилась. Зная, в чем состоит опасность, ты можешь ее избегнуть. И Дороти давно поклялась себе, что больше она не допустит того, чтобы кто-то оскорбил ее чувства. Конечно, ни в чем нельзя зарекаться. Но даже если она когда-нибудь полюбит мужчину, она все равно не откроет ему всю глубину своих чувств. Потому что она уже знает, как это больно — когда над тобой смеется человек, который был для тебя всем.

Тогда, в пятнадцать лет, она была просто наивной дурочкой, теперь — взрослая женщина. И давно уже переросла подростковую восторженность. Она даст Дункану понять, что давно уже не та девочка, которая млела от каждого его взгляда. —

Та девчонка не упустила бы ни одной возможности быть рядом с Дунканом. Сама упорно искала с ним встреч. С восхищением ловила каждое его слово… Она его просто боготворила, мысленно умоляла обратить на нее внимание, проявить к ней интерес, полюбить ее.

Но той девчушки больше нет. Она умерла в ту минуту, когда невольно подслушала разговор Дункана с дедом и поняла, что он знает о ее чувствах к нему — знает и говорит о них с таким презрительным небрежением. Тогда она твердо решила для себя доказать ему, что он все неправильно понял. И в общем-то ничего для нее не значит. Вот почему она начала избегать встреч с ним — избегать с таким же упрямым упорством, с каким раньше искала эти встречи.

Десять лет у нее это получалось. И надо же было такому случиться, чтобы сейчас они все-таки встретились! Пусть даже случайно,

Дункан нагнулся и поднял коробку с печеньем. Дороти едва ли не вырвала коробку у него из рук. Получилось», конечно, грубо. Но ей очень хотелось поскорее собрать покупки и уехать отсюда. Она себя чувствовала полной идиоткой. И еще никак не могла понять, почему какой-то жалкий баллончик с пеной для бритья — который она купила для Джефри, прихворнувшего мужа Тресси — вызвал у Дункана такое явное неодобрение.

— Дункан, пойдем уже.

Роскошная блондинка обращалась к Дункану, но смотрела она на Дороти. Причем ее взгляд выражал уже неприкрытое раздражение. Женщина взяла Дункана под руку. У нее были длинные, ухоженные ногти безупречной формы, покрытые ядовито-алым лаком.

— Ты знаешь, что он кое-что оставил тебе по завещанию?

Дороти уже все собрала и направилась было к своей машине, но его резкий, едва ли не едкий тон заставил ее обернуться.

— Да, я знаю, — спокойно отозвалась она, не поднимая глаз.

Кларенс Хэксли, адвокат Джорджа, уже связался с ней и сообщил, что тот оставил ей по завещанию коллекцию дрезденских фарфоровых статуэток.

В первый раз она увидела эти «куколки», когда ей было лет шесть. Она влюбилась в них с первого взгляда. Она могла разглядывать их часами. А в прошлом году, как раз на Рождество, дедушка Джордж сказал ей, что написал завещание и что после его смерти дрезденская коллекция перейдет ей, Дороти. Теперь, вспоминая об этом, она с трудом сдерживала слезы.

Он и раньше ей говорил, что когда-нибудь все его статуэтки будут принадлежать ей. Но Дороти никогда не принимала его слова всерьез. Она знала, что это очень дорогая коллекция. Но и дедушка Джордж знал, что Дороти полюбила эти фарфоровые фигурки еще тогда, когда она и понятия не имела об их ценности, выраженной в деньгах.

Это был очень ценный подарок. Ценный, в том смысле, что это был дар любви — подарок от чистого сердца. Но Дункан, похоже, думал иначе. Судя по его резкому тону, он едва ли не подозревал Дороти в том, что она сама упросила Джорджа оставить ей по завещанию такую ценную — дорогостоящую коллекцию.

Она вызывающе вскинула голову, но больше ничего не сказала.

— Я почему об этом заговорил. Ты так до сих пор и не забрала статуэтки. Может, зайдешь как-нибудь — заберешь?

Дороти молчала. Не могла же она сказать Дункану, что не пришла забрать статуэтки только потому, что не хотела встречаться с ним?!

Часы на ратушной башне пробили десять. Дункан нахмурился.

— Мне сейчас надо идти… Но нам обязательно нужно…

— Дункан, мы пойдем или нет?

Дороти резко отвернулась и направилась к своей машине. Она вдруг ощутила, что ее бьет озноб. Руки дрожали. Ноги стали как будто ватными. Она убеждала себя, что все это — из-за дурацкой тележки, которая перевернулась в лужу. Но ведь себя не обманешь… Ее теперешнее истерическое состояние было вызвано вполне определенной причиной.

Хотя, с другой стороны, это было смешно и нелепо. Так разволноваться из-за случайной встречи с Дунканом Эшби-Кроссом! Было бы из-за чего волноваться. Она давно уже переросла свою юношескую влюбленность. Дункан Эшби-Кросс ее не волнует с пятнадцати лет.

Вот так вот.

Или не так?

 

2

Разумеется, Дороти не могла заявиться в офис в таком виде. Пришлось заезжать домой — приводить себя в порядок, сушить волосы, переодеваться.

Хорошо еще, что первая встреча с клиентом была назначена на три часа дня. Вообще-то сегодня у Дороти был выходной, но она сама предложила Тресси заменить ее в офисе, чтобы у подруги была возможность побыть с мужем.

Когда пять лет назад Дороти с Тресси — две молоденьких девушки, безо всякого опыта в какой бы то ни было области — основали агентство по подбору секретарей-референтов для временной работы в офисах частных компаний малого бизнеса, они и представить себе не могли, что их предприятие со временем станет таким успешным. Городок у них тихий и маленький, компании здесь только местные, их штаты давно уже укомплектованы. Но три года назад неподалеку от города построили новое скоростное шоссе, несколько загородных супермаркетов и огромный современный бизнес-центр. И вот тогда маленькое агентство по подбору кадров для малых компаний превратилось в довольно солидную фирму. На сегодняшний день в его «банке кадров» наряду с двадцатью высокопрофессиональными секретарями-референтами были и специалисты в других областях.

Работа в агентстве отнимала у Дороти с Тресси почти все время.

Конечно, Дороти старалась не замыкаться на одной работе. У нее были друзья, большинство из которых осталось еще со школы, так что круг общения у нее был довольно широким. Два раза в неделю она ходила в тренажерный зал и бассейн. Она любила читать и по мере возможности ходить на концерты, вот только времени на это с каждым годом оставалось все меньше и меньше. Фирма разрослась и требовала все больше внимания и времени.

Тресси — у которой был муж и двое детей — часто жаловалась на то, что она совсем не видит семью и что дома на нее уже обижаются. Впрочем, она была вполне довольна своей жизнью, а вот Дороти она искренне жалела. «Я-то ладно, — сказала она однажды со свойственной ей прямотой. — У меня хоть семья есть. А у тебя даже друга нет постоянного. Если ты и дальше будешь так зарываться в работу, то рискуешь вообще никого себе не найти. Так и останешься на всю жизнь одна».

Дороти тогда рассмеялась, но потом все-таки призадумалась. В последние время подруги как-то уж слишком часто заводили с ней разговор о преимуществах семейной жизни. Вот и на прошлой неделе соседка — уже пожилая женщина, мать двоих взрослых детей и счастливая бабушка — заметила как бы между прочим, что в наше время молодой женщине очень непросто найти себе мужа, тем более если она все свое время посвящает работе.

Дороти уважала ее и поэтому не рявкнула в ответ, что ей и без мужа вполне неплохо. Она вообще не задумывалась о замужестве. И тому было несколько причин. Во-первых, Дороти давно поняла, что у нее очень большие запросы по отношению к мужчинам, и она еще не встретила человека, за которым бы ей захотелось пойти на край света. А на меньшее она не согласна. Во-вторых, у нее 'была не просто интересная работа, но свое дело. Будь у нее семья, еще неизвестно, как бы уложилась ее карьера. Во всяком случае, Дороти подозревала, что она не из тех женщин, которые могут успешно совмещать семью и работу без ущерба для того и для другого.

Однажды, когда она высказала эти соображения Тресси, та ответила, что, мол, ты просто еще никогда не влюблялась по-настоящему. Дороти только пожала плечами.

Она знала, что для многих ее подруг и друзей — даже тех, кто знаком ей с самого детства — ее характер оставался неразрешимой загадкой.

Она была неизменно приветливой с близкими, всегда охотно помогала тем, кто нуждался в помощи и сочувствии. Все оценивали ее как человека веселого, сердечного и доброго. Но когда дело касалось мужчин — и особенно тех мужчин, которые ясно давали понять, что она им небезразлична и что им бы хотелось познакомиться с ней поближе, — Дороти тут же замыкалась в холодном презрительном равнодушии, которое отпугивало от нее всех потенциальных поклонников.

Подруги Дороти считали, что все это происходит от ее одержимости карьерой и нежелания пока заводить никаких бурных романов, которые помешали бы ее работе. Но на самом деле Дороти просто боялась. Боялась влюбиться. Потому что однажды она уже обожглась, и ей совсем не хотелось вновь пережить унижение и боль, подобную той, которую причинил ей Дункан Эшби-Кросс.

И дело было вовсе не в том, что Дороти изначально считала всех мужчин сволочами, которые только и ищут повода, чтобы обидеть женщину, готовую посвятить им всю себя. Просто она еще не встретила человека, который бы зажег огонь в ее сердце, человека, ради которого можно бросить все. Такого, который заставил бы ее забыть свои страхи и просто любить. Которого ей бы хотелось любить — исступленно, самозабвенно.

Так что истина была проста. Несмотря на все свои громкие заявления о независимости и свободе, Дороти в душе оставалась все тем же наивным и романтичным подростком, каким она была в пятнадцать лет, — восторженной девочкой, ждущей, что появится принц из волшебной сказки и сделает ее счастливой.

Если она когда-нибудь встретит свою любовь, это должна быть Любовь с большой буквы. Любовь на всю жизнь.

Конечно, она понимала, что у нее слишком большие запросы. С такими запросами сложно найти человека, с которым бы ей захотелось быть вместе. Причем эти завышенные критерии установила она сама — как будто специально для оправдания того, чтобы избегать мужчин. Подход был такой: лучше я буду одна, чем вместе с кем попало.. Вместо того чтобы реально взглянуть на вещи и признать наконец, что мечты — это одно, а жизнь — совершенно другое, она преднамеренно отказывала себе в радости и удовольствии, которые могли бы быть в ее жизни, если бы она отказалась от своих идиотских принципов.

А все почему? Потому что она до сих пор наказывала себя за ту наивную дурость, которую проявила однажды. И ей до сих пор было стыдно за себя, хотя умом она понимала, что давно уже стрит об этом забыть.

Да, она повела себя глупо, по-детски. Но ведь она и была ребенком. Ей тогда было всего пятнадцать. Наверное, все девочки в этом возрасте влюбляются точно так же — безумно и безнадежно. Да, Дункан разгадал ее чувства к нему. И посмеялся над ней. Ну и что? Это еще не причина избегать всех мужчин. И тем более — по прошествии стольких лет. В конце концов, если ты полюбишь человека и откроешь ему свое сердце, это вовсе не означает, что он обязательно унизит тебя и обидит.

Но давняя детская обида превратилась со временем в стойкий, непреодолимый комплекс, который очень мешал Дороти. Она не любила об этом думать. Потому что все эти размышления неизменно приводили к весьма неутешительным выводам. Каждому человеку нравится считать себя сильным и независимым. А когда ты понимаешь, что очень зависишь от какого-то идиотского комплекса, который сама же в себе развила, что по прошествии стольких лет по-прежнему избегаешь близких и доверительных отношений лишь потому, что боишься, как бы тебя не обидели еще раз, что ты не в силах преодолеть этот барьер… Кому же такое будет приятно?!

Быть может, Тресси права. Быть может, если Дороти влюбится по-настоящему… тогда все будет по-другому. Тогда она преодолеет свой страх. Но для того, чтобы полюбить человека по-настоящему, нужно сначала убедиться в том, что он достоин доверия. А для этого надо ему довериться. А чтобы довериться, надо забыть про страх.

Получался замкнутый круг.

Дороти тяжело вздохнула. Она уже подъехала к дому и припарковала машину у подъезда. Надо бы как-нибудь поговорить с Тресси. Впрочем, Дороти знала и так, что ей скажет подруга. Она скажет, что нельзя влюбиться по желанию. Что любовь — это как ураган, который налетает внезапно и сметает все на своем пути.

Дороти еще раз вздохнула и вышла из машины под дождь. Ее дом располагался в небольшом коттеджном городке в полутора милях от города. Она купила его три года назад, когда родители переехали поближе к брату. Домик был маленький, но уютный. И больше всего Дороти нравилось, что при домике был участок с симпатичным садом. А из окон второго этажа открывался изумительный вид на рощу.

Большинство ее соседей были уже пенсионерами. Правда, за последние несколько месяцев здесь, в коттеджах, поселились две молодые супружеские пары, с которыми у Дороти сразу же установились вполне приятельские отношения.

Дороти уже открывала входную дверь, когда на крыльцо соседнего дома вышла Агата Монтегю — та самая пожилая дама, которая в последнее время при всяком удобном случае заводила с Дороти разговор о том, что женщине непременно нужно выходить замуж.

— Господи! На кого вы похожи, Дороти?! Что случилось?

Дороти в двух словах рассказала ей о досадном происшествии с тележкой. Агата сочувственно покачала головой и пригласила Дороти зайти выпить горячего чаю. Но та отказалась, потому что уже опаздывала в офис, а ей еще надо было переодеться и привести себя в порядок.

Она прошла прямо в кухню и первым делом разобрала покупки — отложила все, что купила для Тресси в отдельный пакет, который собиралась завести подруге по дороге в офис или на обратном пути. Потом поднялась в спальню. И пришла в ужас, глянув на себя в большое зеркало.

Чего-то подобного она и ожидала, но не до такой же степени!

Волосы уже высохли, но прическа была безнадежно испорчена, так что придется еще мыть голову и укладывать волосы феном. Юбка была вся заляпана грязью. Ее надо будет стирать. А блузка… она тоже уже почти высохла, но Дороти вдруг с ужасом поняла, что в тех местах, где мокрая блузка прилипала к телу, шелк стал совсем прозрачным. Под блузкой у нее был тонкий шелковый бюстгальтер, полупрозрачный сам по себе. Дороти даже покраснела при одной мысли о том, что Дункан мог все видеть… Она сглотнула комок в горле и твердо сказала себе: не будь идиоткой, делать Дункану больше нечего, как только разглядывать твою грудь. Можно подумать, ему это очень интересно!

Дороти быстро приняла душ и высушила волосы феном. Времени было в обрез. Но уже через час она подъехала к своему офису, который они с Тресси снимали в здании поблизости от центрального парка.

— Прошу прощение за опоздание, — извинилась она перед Эми.

— Да ничего, — с улыбкой отозвалась секретарша. — Звонила Тресси. Сказала, что мужу лучше и она уже завтра выйдет на работу, так что ты сможешь взять выходной. А у тебя сегодня одна встреча с клиентом. Обед с «Морган Электронике». То есть с Дональдом Форбсом из «Морган Электронике».

Настроение у Дороти — и без того более чем мерзопакостное — испортилось окончательно. Форбс — клиент, о каком можно только мечтать. Но как человек… Еще в их первую встречу он ясно дал Дороти понять, что не прочь установить с ней более тесные отношения, как говорится, выходящие за рамки деловых интересов. И повел себя очень развязно. Она знала: он женат. Но даже будь он холостым, это бы ничего не меняло. Дороти терпеть не могла таких мужиков — наглых, самодовольных и явно сексуально озабоченных. Да, он очень хорош собой и даже наделен некоторым вкрадчивым обаянием. Но Дороти прекрасно понимала: все это — только маска, за которой скрывались непомерное самомнение и непробиваемый эгоизм.

Она была знакома с его женой и искренне жалела эту тихую милую женщину, которая обожала мужа просто до умопомрачения и ужасно боялась его потерять. А именно к этому все и шло, не без язвительного цинизма размышляла про себя Дороти. Она никак не могла понять, как можно любить этакое «сокровище». Вот уж правильно говорят, что любовь зла.

Дональд Форбс — состоятельный человек и преуспевающий бизнесмен — был из той породы жестоких «хищников», для которых не существует самих поуятий дружба, любовь, верность, ответственность за близких. Он женился, когда был простым клерком. А теперь его супруга — скромная, тихая женщина безо всяких претензий — стала недостаточно для него хороша. Пока он искал лишь «невинные» развлечения на стороне. Но рано или поздно Форбс найдет себе другую жену — какую-нибудь безмозглую роскошную красотку, которая будет служить достойным приложением к его деньгам.

Дороти с отвращением скривилась. Она сразу и определенно дала понять этому ловеласу, что как мужчина он ее не интересует и что между ними не может быть ничего, кроме чисто деловых отношений. Но тот как будто не понял намека и продолжал свои настойчивые домогательства, так что Дороти уже не могла его больше видеть и в конце концов договорилась с Тресси, что все переговоры с ним подруга возьмет на себя, В их маленьком городке трудно избежать встреч, и Дороти волей-неволей приходилось иной раз сталкиваться с Дональдом Форбсом. Иногда — в офисе, иногда — просто на улицах. Но до него, кажется, постепенно дошло, что к Дороти «клеиться» бесполезно. Во всяком случае, он успокоился и не донимал ее своим вниманием. Но ведь может начать снова, дай только повод. Вот почему Дороти вовсе не улыбалось идти с ним на обед. Эми заметила недовольное выражение ее лица и быстро проговорила:

— Они собираются расширять компанию. Форбс хочет, чтобы мы подобрали ему персонал для филиалов. На полный рабочий день. Когда я узнала, что Тресси сегодня не будет, то пыталась передоговориться с ним на другой день. Но он сказал, что у него вся неделя расписана и что сегодня у него единственный более-менее свободный день.

Дороти понимала, конечно, что такими клиентами не бросаются. Подобный заказ просто нельзя упускать. Дело — прежде всего. Так что на обед с Дональдом Форбсом она все равно пойдет, как бы это ни было ей противно.

Тресси договорилась встретиться с Дональдом в одном очень стильном и дорогом ресторане в нескольких милях от города. В последнее время он стал очень модным. Днем там обедали преуспевающие бизнесмены, а по вечерам собирался весь городской истеблишмент.

Дороти, однако, ресторан совсем не нравился. Тамошняя обстановка давила на нее своей кричащей роскошью. Она предпочитала тихие, скромные и уютные ресторанчики с домашней кухней. Но ее вовсе не удивляло, что для делового обеда Форбс выбрал именно такое вычурное заведение, где все предназначено для того, чтобы произвести впечатление.

Она даже порадовалась про себя, что ей пришлось заехать домой и переодеться. Поехать на встречу с Форбсом в полупрозрачном шелковом костюме… Она бы чувствовала себя более чем неуютно. Темно-синий деловой костюм с прямой длинной юбкой и строгая белая блузка — это как раз то, что нужно. Дождь так и не перестал. Но теперь Дороти была во всеоружии. Она надела темные колготы и туфли, чтобы на них не были видны грязные брызги. И даже захватила зонт. Он весьма пригодится, если ей не удастся поставить машину поблизости от ресторана.

— Не знаю, когда вернусь, — сказала она на прощание Эми. — Но постараюсь возвратиться как можно быстрее.

Секретарша рассмеялась и изобразила сочувствующую мину.

— Хочешь, позвоню тебе в ресторан? Как будто тебя срочно вызывают в офис.

Дороти театрально закатила глаза.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

* * *

Ее задержали пробки на дорогах, поэтому Дороти чуть-чуть опоздала. В баре было полно народу, но она сразу же различила в толпе Дональда Форбса. Тот стоял спиной к входным дверям и о чем-то беседовал с тремя мужчинами в строгих деловых костюмах. Когда она подошла к ним, он обернулся и громко воскликнул:

— Дороти, моя дорогая! — И на глазах у всех заключил ее в объятия и сочно поцеловал прямо в губы.

Все это произошло так быстро и так неожиданно, что Дороти слегка растерялась и не успела ему воспрепятствовать. Она вся напряглась, глаза потемнели от ярости. А Форбс, как ни в Чем не бывшю, шепнул ей на ухо:

— Я знал, что рано или поздно ты со мной согласишься. Из нас действительно получится замечательная пара. Мы с тобой…

— Тресси не смогла приехать на встречу, — резко проговорила Дороти. — Это выяснилось в самый последний момент, поэтому мы уже не смогли ничего поменять. Мне пришлось ехать вместо нее.

Она едва сдерживала себя, чтобы не влепить ему пощечину. Но, как бы ее ни взбесила развязность Дональда Форбса, устраивать ему сцену в переполненном баре все же не стоило. Она могла бы, конечно, унизить его на глазах у всех. При желании Дороти умела быть настоящей стервой, она могла за себя постоять. Да так, что Дональду мало бы не показалось. Но ей было жаль его жену.

Дороти попыталась отодвинуться от Дональда, но он приобнял ее за талию и не отпускал. Причем ее ярость и замешательство явно его забавляли. Она постаралась взять себя в руки. Если что-то и может пронять этого наглеца, то только — холодное презрение.

— Отпусти меня, Дональд, — проговорила она ледяным тоном. — Люди смотрят. Как я понимаю, тебе не очень понравится, если твоя жена…

Он быстро отпустил ее и даже отошел чуть в сторону. Дороти презрительно сморщилась. Бабник, наглец, да к тому же еще и трус. Она с трудом подавила желание оглядеться по сторонам, не заметил ли кто из присутствующих его вызывающего поведения. Оставалось только надеяться, что в баре не было никого из клиентов ее фирмы.

— Если бы я знал заранее, что буду иметь удовольствие обедать в твоем обществе, то бы выбрал другой ресторан. Не такой людный. Какое-нибудь тихое местечко, где нас бы никто не побеспокоил, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Дороти очень хорошо понимала, что он имеет в виду.

— У нас деловой обед, мистер Форбс, — с нажимом проговорила она, даже не стараясь скрыть презрения.

— Да брось ты, какой еще «мистер Форбс»? А что касается делового обеда… Позволю себе не согласиться. Мы с тобой оба знаем, что между нами есть кое-что и помимо одних деловых интересов. Ты мне нравишься, Дороти. Чертовски нравишься. Женщина ты привлекательная, сексуальная. И к тому же с характером. Я знаю, многие слабаки перед такой пасуют. Но я не из их числа. Наоборот, люблю вызов. Люблю строптивых. Честно признаюсь… — Он опять хотел приобнять Дороти за талию, но она резко отпрянула и замерла, наткнувшись на кого-то спиной. Она повернулась, чтобы извиниться, и краем уха услышала, как Дональд закончил вкрадчивым тоном: — …меня заводят такие женщины. Дороти с ужасом поняла, что тот человек, который стоял у нее за спиной, тоже все слышал.

Стараясь не выдать своей ярости и замешательства, она вымученно улыбнулась и обернулась к тому человеку, на которого так неуклюже налетела. Хотела вежливо извиниться, но слова встали комом в горле…

Это был Дункан Эшби-Кросс! Его взгляд был исполнен такого леденящего презрения, что она невольно попятилась. И он отступил от нее — едва ли не брезгливо, как будто боялся испачкаться.

Дороти густо покраснела. Она знала, конечно, что Дункану она никогда не нравилась. Но она и представить себе не могла, что она ему настолько противна.

К тому же ей было очень неприятно, что именно он стал свидетелем того, как ее домогался Дональд. Уже второй раз сегодня она столкнулась с этим человеком, и оба раза — в крайне унизительном для себя положении. Дважды за один день выставиться полной дурой… Не многовато ли?

Дональд спросил ее, что она будет пить. Дороти рассеянно ответила, что минеральную воду. Как завороженная, она смотрела на Дункана, не в силах отвести взгляд от его лица, на котором застыла холодная маска презрения.

— Да ладно тебе. Ты вполне можешь позволить себе и покрепче чего-нибудь, — принялся настаивать Дональд в своей обычной развязной манере.

Дороти лишь покачала головой. Она вообще редко пила спиртные напитки, и никогда — во время деловых переговоров или когда ей предстояло сесть за руль машины. Но Дональд был из породы людей, которые почему-то считают, что если твой собеседник не пьет, то его обязательно надо уговорить выпить хотя бы рюмочку, и не отстанут от тебя, пока ты не выпьешь. Дороти уже морально готовилась к тому, что к концу обеда ей все же придется позволить ему заказать для нее бокал вина, которого ей вовсе не хочется. Просто потому, что иначе он не успокоится.

— Да-да, — продолжал Дональд, причем впечатление было такое, что он нарочно говорил громко, чтобы его слышали окружающие. — Я помню, что это вроде как деловой обед. Но ведь никто не мешает нам совместить приятное с полезным. В жизни не так уж много удовольствий. А ты уже должна знать, как я хочу доставить тебе удовольствие.

Его действительно слышали все. Во всяком случае, Дункан точно его услышал, и на лице у него промелькнуло выражение не презрения даже, а откровенной гадливости. Дороти хотела уже отвернуться, но тут Дункан сухо проговорил:

— Как я понимаю, именно ему ты покупала пену для бритья. Не скажу, что я бы одобрил твой выбор… друзей, Дороти. Скорее наоборот. Дороти едва не задохнулась от ярости. Это было непростительно грубое, совершенно неуместное и несправедливое замечание. Как он смеет делать выводы о чем-то, чего не знает и понимает абсолютно превратно?! Но даже если бы Дональд и был ее «другом», как очень изящно выразился Дункан, кто дал ему право одобрять или не одобрять ее поступки и ее знакомых?! Они не общались друг с другом уже десять лет и стали совершенно чужими людьми.

Она собралась было высказать ему все, что думает по поводу его оценки ее поступков, но вовремя сообразила, что этого делать не стоит. Еще не хватало поругаться с Дунканом Эшби-Кроссом на глазах у всего «честного народа». Дункан считает, будто она делает нечто такое, что достойно только презрения, и свой вывод сделал из совершенно ложных посылок. Но разубеждать его? Ни за что! Если Дункан ее презирает, это, как говорится, его проблемы. Однако Дороти все-таки не сдержалась и тихо пробурчала себе под нос, так чтобы ее не услышал никто, кроме Дункана:

— Может быть, я тебя огорчу. Но твое мнение обо мне… или о моих друзьях меня очень мало волнует. — Тут Дороти заметила, что к ним направляется та самая роскошная блондинка, которая была с Дунканом сегодня утром. Вспомнив давешнюю обиду, Дороти не без язвительного ехидства добавила: — Кстати, уж если на то пошло, твой выбор подруг тоже не идеальный. Ярко-красные ногти в десять утра… это несколько чересчур, ты не находишь?

Дороти повернулась к Дональду и деловито проговорила:

— Я хочу есть, и у меня мало времени. Может быть, сразу пройдем в ресторан? — И, не дожидаясь ответа, направилась ко входу в обеденный зал.

Но чувства удовлетворения своей отповедью Дороти не испытывала. Да, она ужасно разнервничалась из-за того, что Дункан стал свидетелем некрасивой сцены, разыгравшейся между ней и Дональдом Форбсом. Да, ей было неприятно, что он позволил себе осуждать ее и поливать презрением. Но это стервозное замечание насчет красных ногтей его подруги… Никогда раньше Дороти не позволяла себе ничего подобного. Опять она себя выставила полной дурой. Надо было гордо промолчать, развернуться и уйти. Показать, что его мнение ее действительно не волнует. И на этом бы все закончилось. Так нет же, она окончательно испортила настроение и себе, и ему. Ведь видела, что замечание насчет подруги задело Дункана. Да и кому бы такое было приятно?

Дороти вспомнила, как она переживала, когда к Дункану приходили какие-то девушки. Все они были как на подбор — настоящие красавицы. По сравнению с ними, она — скромная и совсем некрасивая штнадцатилетняя девочка — чувствовала себя просто уродиной. Она-то думала, что давно уже позабыла о тех обидах. Но, похоже, лишь уговорила себя, что забыла. Иначе почему сейчас сорвалась и позволила себе сказать злые слова о новой подруге Дункана?

Впрочем, сказанного не воротишь. Оставалось надеяться, что они с Дунканом больше не встретятся. Во всяком случае — не встретятся при таких обстоятельствах, когда им придется друг с другом общаться.

Наверняка Дункан Эшби-Кросс не останется в городе надолго. Скорее всего, найдет покупателя на компанию Джорджа или вообще закроет дело, потом уедет обратно в Америку и уже вряд ли когда-нибудь вернется в родной городок. Раньше он приезжал сюда каждый год — навестить деда. Но теперь, когда тот умер… Дункана здесь больше ничто не держит.

Дункан с Джорджем всегда были очень близки. Родители Дункана погибли в автокатастрофе, когда тот был совсем маленьким. Так что воспитывал его дед, он был мальчику вместо отца.

Однажды Дороти спросила у Джорджа, очень ли он расстроился из-за отказа Дункана работать в семейной компании Эшби-Кроссов. На что Джордж ответил, что Дункан, как и любой человек, имеет право на собственную жизнь и что привязывать внука к их городку — значит ограничить его свободу, вызвать у него раздражение и тем самым испортить отношения между ними. Если человек хочет строить свою жизнь по собственным представлениям, надо дать ему такую возможность. Дороти тогда было всего семнадцать, и она не до конца восприняла рассуждения дедушки Джорджа. Теперь-то она понимала, как мудро тот поступил.

Да, Дункан уехал в Штаты. Но зато у него сохранились самые теплые отношения с дедом. Дороти говорили, что, хотя Дункан и сдерживал свои эмоции на похоронах Джорджа, для всех было очевидно, как глубоко его потрясла смерть деда и как он сильно страдает.

Мысли о Дункане сами собой привели Дороти к размышлениям об этой роскошной блондинке, которая приехала с ним. Джордж никогда не говорил с Дороти о девушках Дункана. Она знала, что дедушка Джордж очень хотел, чтобы его единственный внук женился, мечтал еще понянчиться с правнуками. Однако Дункан, похоже, пока не встретил женщину, которую захотел бы взять в жены. Может быть, эта блондинка…

Она резко оборвала ход своих мыслей. Девушки Дункана и его личная жизнь ее не касаются. И нечего забивать себе голову всякими бесплодными размышлениями. Они с Дональдом уже вошли в ресторан и уселись за столик. Дороти попыталась сосредоточиться на делах.

 

4

Как Дороти и предполагала, обед стал для нее настоящей пыткой. Несколько раз Дональд предпринимал весьма настойчивые попытки уговорить ее пойти с ним вечером в ресторан, ясно давая понять, что это будет отнюдь не деловое свидание. Каждый раз Дороти переводила разговор на другую тему. Дональд бесился и к концу обеда окончательно рассвирепел.

Дороти сдерживала себя из последних сил, но она уже тоже была на пределе. В конце концов она поняла, что объяснения не избежать.

— Ты же женатый человек, — сказала она, когда Дональд в который уже раз попытался пригласить ее на свидание в каком-нибудь «тихом, уютном месте, где им никто не помешает». — Даже если бы ты мне нравился, я все равно бы не стала с тобой встречаться. И давай больше не будем об этом. Я с тобой встретилась, чтобы обсудить дела. Только дела и ничего больше. Мы обо всем договорились, и теперь мне надо идти. У меня на сегодня назначена еще одна встреча. — Эту встречу она выдумала на ходу, но ей нужен был подходящий предлог, чтобы уйти прямо сейчас. — А до этого мне надо заехать в офис.

Дональд явно был недоволен таким поворотом событий. Как видно, не привык к тому, что женщина может так упорно сопротивляться его обаянию. Впрочем, переживания Дональда меньше всего волновали Дороти. Как мужчина он ее вовсе не интересует, как человек и вовсе ей противен. И она не позволит ему вовлечь себя в какую-то сомнительную ситуацию.

Дороти вежливо, но решительно распрощалась и поехала в офис. Приехала она туда взвинченной и раздраженной донельзя. И не только из-за Дональда Форбса. Даже правильнее было бы сказать, совсем не из-за Дональда Форбса. Причина ее раздражения была в другом. Она все еще злилась из-за того, что так глупо повела себя при встрече с Дунканом. Ведь он нарочно ее спровоцировал на эту дурацкую перепалку, а она — вместо того чтобы гордо промолчать —поддалась на провокацию. Дороти нахмурилась. Откуда такие мысли? Зачем Дункану ее провоцировать? Ведь еще десять лет назад он сказал деду, что ему нет никакого дела до влюбленной в него девчушки.

Дороти мысленно воспроизвела их разговор, стараясь исключить эмоции. Нет, все же она права — его презрительное замечание было рассчитано именно на то, чтобы задеть ее. И задеть как можно больнее. Но почему? Чтобы показать ей, какого он низкого о ней мнения? Но зачем ему это нужно?

Может быть, он боялся, что она все еще питает к нему какие-то нежные чувства и вновь начнет донимать его своей любовью? Дороти покраснела от стыда. Неужели он правда так думает? Да, когда-то она любила его безумно. Но это было десять лет назад. Теперь она совершенно другой человек, взрослая женщина.

Женщина. Да неужели? Конечно, она уже взрослая, но что касается женщины… И дело даже не в том, что в двадцать пять лет Дороти еще оставалась девственницей. Ведь так получилось не из-за каких-то высокоморальных принципов. Просто Дороти боялась сближаться с мужчинами. Она боялась, что может привязаться к человеку, отдать ему вещ себя, а тот потом оскорбит ее чувства, как когда-то их оскорбил Дункан.

Ну вот, опять, — раздраженно сказала себе Дороти. У нее явно развился комплекс. Разве можно зацикливаться на столь давних обидах? Тем более, что у них с Дунканом ничего не было. Он ее не обманывал, не бросал. Да, он ее не любил. И считал ее чувства смешными. Ну так и что с того? Не у нее одной была безответная любовь. Другие девочки тоже влюблялись в ранней юности, страдали от безнадежного чувства, но потом с успехом перерастали свои бурные детские увлечения и строили отношения с мужчинами уже на другом, взрослом уровне. А вот Дороти почему-то не могла преодолеть этот внутренний барьер. И что ей, спрашивается, мешает?

Быть может, она просто слишком чувствительная и ранимая? Однажды она безумно влюбилась и хранила свои чувства в строжайшей тайне. А потом вдруг случайно узнала, что предмет ее девичьих грез не только знает о ее любви к нему, но еще и смеется над ней. И даже не то чтобы смеется, просто ему эта любовь не нужна. С тех пор прошло десять лет. Десять! Но Дороти по-прежнему боится любить. Боится, что человеку, которого она полюбит, ее чувства не будут нужны. Что он отмахнется от них, как oт какой-то досадной помехи…

Дороти решительно тряхнула головой. Ей не хотелось задумываться над причиной своего страха перед мужчинами. Все это — бред. В последние годы она убедила себя, что ей хорошо и одной, что независимой и самостоятельной молодой женщине, у которой есть свое дело, никто не нужен.

Ну сегодня и денек! И в довершении ко всем бедам у Дороти разболелась голова. Когда она вошла в офис, то, должно быть, действительно выглядела ужасно, потому что Эми, едва взглянув на нее, тут же участливо улыбнулась и предложила аспирин.

Дороти покачала головой:

— Не надо, спасибо. Боль проходит, но потом я себя чувствую совершенно разбитой. Вот посижу, выпью кофе — и все будет нормально.

— Ты осторожнее, — нахмурилась Эми. — Сейчас грипп жуткий ходит. Говорят, полгорода уже слегло. И начинается он как раз с головной боли.

— Только гриппа мне сейчас и не хватало, — простонала Дороти.

До четырех часов ей надо было подготовить пакет документов для одного из клиентов, ответить на телефонные звонки и подписать бумаги, которые Эми подготовила за время ее отсутствия. В четыре часа должна прийти на собеседование одна молодая женщина — вероятный кандидат на пополнение «банка кадров». Она в свое время закончила курсы секретарей, потом родила ребенка, какое-то время сидела дома, а теперь снова хотела устроиться на работу на полный рабочий день. Фирма Дороти и Тресси считалась лучшей в городе, поэтому к ним обращались не только те, кто хотели набрать персонал в свою компанию, но и те, кто хотели устроиться на хорошую работу. «Банк кадров» постоянно пополнялся, так что для расширение штата в компании Форбса у них уже были готовые кандидатуры.

Правда, не исключено, что после сегодняшнего «делового обеда» Дональд может распси-ховаться и обратиться в другую компанию. Ну и ладно, угрюмо подумала Дороти. Обратится так обратится, и черт бы с ним! Конечно, с точки зрения бизнеса, контракт с Форбсом был очень выгодным для их фирмы. Но Дороти уже дошла до того состояния, что готова была сама отказаться от этой сделки, лишь бы только позволить себе удовольствие послать Дональда Форбса далеко и надолго.

Около четырех позвонила Тресси и подтвердила, что завтра она выходит на работу.

— Как прошел обед с Дональдом Форбсом? — спросила она под конец.

— Отвратительно, — честно призналась Дороти.

— М-да… Мне ужасно неловко, что тебе пришлось ехать вместо меня. Я же знаю, что ты его на дух не переносишь. Но я положилась на твою дипломатичность и такт.

Дипломатичность и такт. Нет, что касается этих двух добродетелей, Дороти сегодня была явно не на высоте.

 

3

Ничего страшного. Никакой это не грипп. Она просто не может болеть, у нее нет на это времени.

Дороти не стала ужинать. Есть совсем не хотелось. Она только выпила кофе. На нее вдруг навалилась какая-то странная слабость. Было только восемь вечера, а спать хотелось ужасно. Что ж, никто не мешает ей лечь спать пораньше.

Горячая ванна сняла напряжение. Но усталость все-таки чувствовалась. Голова болела по-прежнему. В горле саднило еще сильнее. Ладно, решила Дороти. Сейчас она ляжет спать и завтра проснется как новенькая. Она вышла из ванной и завернулась в большое махровое полотенце.

И тут в дверь позвонили. Дороти нахмурилась, она никого не ждала. И ей не хотелось никого видеть.

Она выждала пару минут, надеясь, что тому, кто звонит, это быстро надоест и он — или она —уйдет, решив, что хозяйки нет дома. Но в дверь позвонили вновь. Дороти обреченно вздохнула и поплелась открывать. Такой у нее характер. Она не могла не обращать внимания на звонки в дверь или на телефонные звонки. Конечно, бывали такие мгновения — как, например, сейчас, — когда ей ужасно не хотелось ни с кем общаться, и тогда она действительно не открывала дверь и не брала трубку. Но потом всегда чувствовала себя виноватой. Как будто обманула кого-то…

Поэтому ей было проще впустить нежданных гостей или ответить на чей-то звонок. Тем более, что сейчас в дверь звонили действительно очень настойчиво.

Скорее всего, это Агата, соседка. Она частенько заглядывала к Дороти по вечерам, чтобы попить чайку и поболтать.

Прямо как была — босиком, прикрытая лишь полотенцем — Дороти спустилась на первый этаж.

— Простите, что так долго, — быстро проговорила она, открывая дверь. — я как раз была в ванной… — Она едва не подавилась словами. Потому что за дверью была не Агата. — Дункан, — выдавила Дороти, когда первое потрясение прошло. — Что ты здесь делаешь?

— Спасибо за теплый прием.

Дороти хотела захлопнуть дверь, но Дункан уже переступил через порог и вошел в прихожую. Высокий, широкоплечий… В маленьком холле тут же стало тесно. Рядом с Дунканом Дороти почувствовала себя просто малявкой. Сейчас, босиком, она едва доставала ему до плеча.

Ей вдруг стало жарко, ее будто накрыло обжигающей волной. Она б,ыла совершенно беспомощна перед этим наплывом самых противоречивых чувств, из которых преобладали ярость и страх.

Это несправедливо, думала Дороти. Дункан не должен ее волновать. Ее чувства к нему давно умерли. Она совершенно к нему равнодушна… Но зачем он пришел? И почему она его впустила?

Дункан внимательно смотрел на нее, и под его пристальным взглядом Дороти невольно поежилась. У нее было такое чувство, что он читает в ее душе, как в раскрытой книге. Ну да, она никогда не умела скрывать своих чувств. Вот и сейчас… Дункан наверняка заметил ее смятение.

Во рту у нее пересохло. Ей хотелось облизать губы, но она сдержалась. И так уже выдала себя с головой — своим растерянным молчанием, своим затравленным взглядом.

— Знаешь, а ты практически не изменилась. Как будто тебе по-прежнему пятнадцать лет.

Если бы эти слова сказал кто-то другой, она восприняла бы их как комплимент. Но в устах Дункана они прозвучали насмешкой, которая больно задела Дороти.

Что он хотел этим сказать? Что для него она так и осталась пятнадцатилетним подростком? Что он по-прежнему не воспринимает ее как женщину? И уж тем более — как женщину привлекательную и желанную? Она и так это знает.

Дороти вдруг разозлилась. Неужели он думает, что она все еще влюблена в него?! Ну и самомнение у человека! Он. давно уже ей безразличен. В своей ярости она забыла о жаркой волне возбуждения, которая как будто накрыла ее, когда Дункан вошел и встал рядом. В тот миг она поняла, что он по-прежнему волнует ее как мужчина. Поняла и сама этого устыдилась. То была просто минутная слабость. Но теперь все прошло.

— Правда? — Она очень старалась, чтобы голос у нее не дрожал. — Должно быть, здесь свет плохой.

Дороти не сомневалась, что он мысленно сравнивает ее со своей роскошной подругой. Сравнение было явно не в ее пользу. Тем более сейчас — когда она только-только вышла из ванной, непричесанная, без макияжа… Только теперь до Дороти дошло, что она стоит перед ним почти голая, завернутая лишь в полотенце. А он стоял слишком близко. Так близко, что она ощущала запах его кожи. Волнующий, пьянящий запах.

— Чего тебе нужно, Дункан? — Дороти нахмурилась, стараясь не обращать внимания на странный озноб, который прошел по коже.

От Дункана веяло холодом. К вечеру на улице стало прохладно, и он как будто впитал в себя эту вечернюю свежесть. Если она сейчас прикоснется к лицу Дункана, его кожа будет холодной. А если он прикоснется к ней…

Дороти тяжело проглотила комок в горле и отвела глаза, опасаясь, что взгляд выдаст смущение и непрошеное возбуждение. Потому что стоило лишь подумать о том, что Дункан прикоснется к ней, по всему телу разлилась сладостная истома предвкушения неведомых наслаждений.

— Такой вопрос можно рассматривать с двух точек зрения, — сухо проговорил он. — Как весьма провокационный или как очень наивный. Но, как я понимаю, ты давно уже не наивная девочка, да, Дороти?

Она непонимающе смотрела на него, пытаясь сообразить, что он хочет этим сказать. В устах любого другого мужчины подобные слова имели бы вполне определенный сексуальный подтекст. Но она знала, что Дункан не может испытывать к ней никакого влечения…

Ей вообще было непонятно его настроение. Презрение, пренебрежение, какая-то странная ярость, почти что бешенство. Она не знала, чем заслужила такое к себе отношение. Но как бы там ни было, в его отношении к ней не было ничего такого, что могло стать причиной столь провокационных слов.

Дороти в отчаянии смотрела на закрытую дверь. Она даже и не заметила, когда успела ее закрыть. Или это Дункан ее закрыл? Тогда, десять лет назад, она бы отдала полжизни за то, чтобы Дункан вот так пришел к ней и встал рядом, и сказал ей что-то подобное… Но сейчас ей больше всего хотелось, чтобы он ушел и оставил ее в покое. Его присутствие подавляло ее. Будило в ней какие-то опасные чувства — совсем нежелательные и ненужные. Напряжение между ними ощущалось буквально физически, как будто в воздухе собиралась гроза. Гроза ярости и откровенной враждебности.

Но почему он настроен к ней так враждебно? Чем она перед ним провинилась? Уж конечно не тем, что Джордж оставил ей по завещанию коллекцию дрезденских статуэток?!

Дункан никогда не был .жадным. У Джорджа денег хватало, он мог бы обеспечить внука до конца жизни. И тем не менее Дункан предпочитал добиваться всего самостоятельно, считая, что мужчина должен сам себя обеспечивать. Даже учась в университете, он подрабатывал во время летних каникул, чтобы не брать лишних денег у деда.

Это все хорошо… Но сейчас Дороти занимало совсем другое. Почему Дункан питает к ней столь откровенную неприязнь? Она ничем не заслужила такого к себе отношения. Когда она подслушала тот разговор и поняла, что Дункан знает о ее чувствах и считает их незначительными и ненужными, она стала избегать встреч с ним. Старалась вообще с ним не видеться. Не может же он до сих пор сердиться на нее за то, что десять лет назад она имела глупость — или же наглость — в него влюбиться? Или же все-таки опасается, что она до сих пор питает к нему нежные чувства и теперь, воспользовавшись тем, что ему придется задержаться у них в городке, начнет донимать его точными взглядами и тяжелыми вздохами? Да нет, это уже полный бред. Кажется, она ясно дала ему понять, что не будет ничем его тревожить. Что ее чувства к нему, ее унижение и боль нисколько его не коснутся, что она вовсе не будет рыдать у него на плече и умолять подарить ей хоть немного тепла и нежности.

Но он все-таки сердится на нее. Почему?

— Ты теперь настоящая женщина. Настоящая женщина. Но это вовсе было не комплиментом. Наоборот. В тоне Дункана сквозила неприкрытая неприязнь. И в его взгляде тоже.

По натуре Дороти была очень чувствительной и ранимой, любое недоброе слово, любой косой взгляд воспринимала очень болезненно. Но она давно уже научилась отвечать на все нападки в свой адрес либо с дерзким вызовом, либо с ледяным равнодушием.

— Все так говорят, — пожала она плечами.

— Все? — Дункан усмехнулся. — Лет десять назад ты бы хоть покраснела от смущения, если тебе понятно, что я имею в виду. Хотя сомневаюсь, что ты меня поняла.

Дороти едва не задохнулась от ярости. Как он смеет с такой пренебрежительной легкостью напоминать о ее детской глупости, о страданиях и обидах, которые нет-нет, но дают знать о себе до сих пор?!

— Десять лет назад мне было пятнадцать. — Дороти и сама поразилась тому, с какой горечью прозвучали ее слова. — Тогда я была совсем девочкой. А теперь я жен… теперь я взрослая.

— «Женщина» хотела ты сказать? — с вызовом проговорил Дункан. — Да. Ты теперь настоящая женщина.

Он смотрел на нее как-то странно — будто задумчиво. И еще Дороти заметила, что он весь напряжен, хотя на его лице не дрогнул ни единый мускул.

Она поежилась и вдруг поняла, что изрядно замерзла. Ей захотелось чихнуть, но она попыталась сдержаться.

— Зачем ты пришел, Дункан? — снова спросила она и все-таки чихнула. Достала с полки упаковку разовых салфеток и высморкалась, причем очень громко.

Сделала она это нарочно. Сколько раз представлялось ей, как они встретятся с Дунканом по прошествии стольких лет и как она произведет на него впечатление тем, как сильно изменилась, какой стала изящной и элегантной женщиной, независимой бизнес-леди… Но после встречи с Дунканом сегодня утром ей уже незачем было выпендриваться. Она уже произвела на него впечатление, представ перед ним этакой «мокрой курицей».

— Хочу вернуть тебе твою вещь. — Дункан достал из внутреннего кармана пиджака тюбик зубной пасты и протянул его Дороти. Сейчас Дункан был одет не так строго, как днем. На нем были темно-серые брюки, светло-зеленая рубашка, тонкий зеленый джемпер и серо-зеленый свободный твидовый пиджак. — Ты тогда все подняла, а его забыла. Сегодня утром, у супермаркета.

Дороти уже ничего не понимала. Он пришел к ней — к человеку, которого он, по всему судя, на дух не переносит, — для того, чтобы отдать тюбик пасты?! Она озадаченно посмотрела на Дункана. Интересно, что все это значит?

— Ты его не искала?

— Я… э… нет… — Дороти снова чихнула.

— Ты вся дрожишь. Тебе холодно. — Он произнес это так, как будто обвинял ее во всех смертных грехах. — Не стоит стоять здесь на сквозняке…

— Если бы ты не пришел, я бы тут не стояла. — Дороти вызывающе запрокинула подбородок.

Он усмехнулся.

— Да неужели? Мне кажется, ты кого-то ждала.

Тон Дункана ясно говорил о том, что он имеет в виду мужчину, попросту говоря, любовника. Дороти хотела сказать ему, что он не прав. Что если она и ждала кого-то, то только соседку. Но потом решила, что вовсе не обязана перед ним оправдываться.

— Даже если и так… — начала она с вызовом.

— То это не моего ума дела, — закончил за нее Дункан. — Может быть. Но я хорошо знаю твоих родителей. И очень их уважаю. И им вряд ли было бы приятно узнать, что их дочь встречается с женатым мужчиной, причем в открытую. Ни капельки не стесняясь.

Дороти не верила своим ушам. Сказать, что она была потрясена — это вообще ничего не сказать. Она была просто в шоке. Какое он имеет право осуждать?! Ведь он же совсем ничего не знает…

Конечно, она могла бы ему сказать, что он ошибается. И наверное, надо было сказать. Но она уже ничего не соображала от злости. В конце концов, ее совсем не должно волновать, что о ней думает Дункан. Он ей никто. Совершенно чужой человек.

— Я давно уже не ребенок, Дункан, — огрызнулась она. — Я живу так, как хочу. Это мое дело. Только мое, понятно?

— Понятно. А ты никогда не задумывалась, что должна чувствовать жена твоего любовника? Впрочем, как я понимаю, на ее чувства тебе наплевать.

Дороти не находила слов от возмущения. Она действительно не понимала, чем заслужила такое к себе отношение. Ей было обидно и больно. Все, что Дункан сейчас говорит, неправильно, несправедливо. Как можно так вот запросто взять и осудить человека, когда ты совсем ничего не знаешь?

— Молчишь? Нечего возразить? Да, ты действительно изменилась. Мой дед считал тебя воплощением всех добродетелей. Он мне все уши прожужжал, какая ты замечательная. Само совершенство. Но, как я теперь понимаю, он совсем тебя не знал. Если б он видел, как ты выставляешь напоказ свои близкие отношения с женатым человеком…

— Все, хватит! Мне надоело это выслушивать! — Дороти была вне себя от ярости. — К твоему сведению… — начала было она, но замолчала. Пусть думает что хочет! — Зачем ты пришел? Отдать мне пасту, или это только предлог, чтобы… — Она опять умолкла, с удивлением увидев, что Дункан покраснел. Выходит, он пришел вовсе не для того, чтобы вернуть пасту. Это был только предлог, чтобы заявиться к ней и наговорить гадостей. Но зачем ему это нужно?! И какая ему разница, как она живет и с кем, уж если на то пошло?! — Ты уже все сказал? Вот и славно. А теперь уходи.

— Торопишься меня выгнать, пока не пришел твой любовник?

Дороти прожгла его убийственным взглядом.

— К твоему сведению, я собиралась ложиться в постель, — холодно проговорила она.

— Вот и я о том же.

Сначала Дороти не поняла, что он имеет в виду. А когда поняла, то густо покраснела. Да как он смеет так с ней разговаривать?! Она решительно шагнули к двери, намереваясь открыть ее и выставить его вон. Коридор был узенький. Ей пришлось буквально протискиваться мимо Дункана, стараясь не задеть его. Но как только она шагнула к двери, он тоже сдвинулся с места, как будто для того, чтобы перегородить ей дорогу. Дороти непроизвольно отшатнулась и случайно наступила на край полотенца, который волочился по полу.

Она почувствовала, как полотенце натянулось у нее на груди и поползло вниз. Еще немного — и оно бы упало совсем. Дороти в панике схватила полотенце и прижала к груди. И в этот миг Дункан шагнул к ней.

Он смотрел ей в глаза, но Дороти чувствовала, что все его внимание сосредоточено на ее теле. И не удивительно. Дороти была изящной и хрупкой женщиной, но грудь у нее была большая. Она всегда немного этого стеснялась. А сейчас была готова просто провалиться сквозь землю от стыда.

Дункан сделал еще один шаг по направлению к ней. Теперь он был совсем близко. Дороти непроизвольно выставила руку вперед, чтобы удержать его на расстоянии, попятилась, но отступать было некуда — она уперлась спиной в стену. Ей вдруг стало жарко, все тело как будто пронзили тысячи мелких иголочек. Но то был вовсе не страх. Это скорее походило на возбуждение. Чувственное возбуждение.

Это неправильно, думала Дороти, и мысли путались, как в лихорадочном бреду. Так не должно быть. Он не имеет никакого права заставлять ее чувствовать то, что она не желает чувствовать… Она затравленно огляделась, ища спасения. Но было уже поздно. Дункан подошел к ней вплотную и положил руки на ее обнаженные плечи. Его ладони были твердыми и горячими.

— Дороти, — проговорил он со странной хрипотцой в голосе.

— Дункан… нет… — умоляюще прошептала она. Дункан наклонился к ее лицу так близко, что она ощущала тепло его дыхания.

— Я тебя ненавижу, Дороти. Ненавижу за то, что ты заставляешь меня хотеть…

Он впился губами ей в губы с такой неизбывной яростью и решительной силой, что ей стало по-настоящему больно. А потом все поплыло. Мир вокруг перестал существовать. Дункан сказал, что ненавидит ее. За то, что она заставляет его хотеть… Чего хотеть? Дороти отчаянно цеплялась за свои мечущиеся мысли, словно это могло ей помочь удержаться в реальном мире. Она старалась бороться с наплывом чувств, которые в ней разбудил поцелуй. Он не должен видеть, какая она беспомощная перед ним… до сих пор…

Уже потом, когда Дуцкан ушел, Дороти сумела убедить себя в том, что раскрыла губы лишь для того, чтобы сказать: «Уходи». И не ее вина, что это было понято превратно — будто она хочет, чтобы он ее поцеловал. Но когда он ее целовал, уже было поздно сопротивляться.

Дороти казалось, что ее захлестнула волна жаркой чувственности — захлестнула и унесла сквозь мерцающий туман времени в прошлое. Она опять стала пятнадцатилетней девочкой, безнадежно влюбленной в парня, который был для нее полубогом, героем из прекрасной волшебной сказки. Таким далеким и неприступным, что нечего и мечтать о взаимности. Но она все равно мечтала, и эти сладостные мечты зажигали в ее юном невинном теле горячечное возбуждение, запретное, пугающее и восхитительное.

Ей было больно. Еще никто не целовал Дороти так — яростно, жестко, с какой-то презрительной горечью или, может быть, горьким презрением. Дункан навалился на нее всем телом, прижимая к стене. Такой поцелуй не будит желание и страсть. Наоборот. Но тем не менее Дороти вся трепетала от горячечного возбуждения. И ничего не могла с собой поделать. Поцелуй разбудил в ней такие свирепые, почти первобытные страсти, что ей стало страшно. Она и не думала, что в ней таится столько огня. Это было опасно. Очень опасно.

Дороти забилась в его объятиях, пытаясь вырваться, уперлась руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть. Она забыла о том, что полотенце едва держится на ней, забыла обо всем на свете. Ее волновало одно: надо немедленно прекратить то, что сейчас происходит. Пока Дункан не понял, как ее возбуждает его поцелуй.

Но Дункан держал ее крепко. Мало того — когда Дороти дернулась, он прикусил ее за губу. Она громко вскрикнула от боли. И оба испуганно замерли.

А потом Дороти охватил озноб. Она вся дрожала. Но не от холода, а от избытка эмоций. Смутно, будто издалека, она услышала, как Дункан назвал ее по имени — потрясенно, как бы не веря. Он слизнул языком кровь, что выступила на губе у Дороти. Дороти дернулась, словно обжегшись, и почти вырвалась из его объятий.

— Дороти…

— Отпусти меня.

Дункан отпустил ее и отступил на шаг. Дороти вздохнула было с облегчением, но облегчение тут же сменилось парализующим ужасом. Она совершенно забыла о том, что полотенце держится на ней еле-еле. И теперь, когда Дункан больше не прижимался к ней, полотенце свободно скользнуло вниз. Все это произошло слишком быстро. Прежде чем Дороти успела подхватить полотенце, Дункан все же увидел ее грудь. Увидел, что ее соски напряглись и набухли. Увидел, как порозовела ее обычно бледная кожа, распаленная теперь обжигающим желанием.

Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга. Когда первое потрясение прошло, Дороти тихо вскрикнула и подхватила упавшее полотенце. Ее руки дрожали.

— Дороти…

— Уходи, — выдавила она.

На сегодня, пожалуй хватит. Ей хотелось скорее остаться одной. И лечь спать, чтобы забыть о своем унижении.

Она повернулась спиной к Дункану и напряженно ждала, пока тот уйдет. Потом услышала, как он открыл дверь, почувствовала холодный воздух, проникший в прихожую с улицы… Он помедлил на пороге, будто ждал, что она обернется. Но Дороти не обернулась. И только когда Дункан вышел и тихонько прикрыл за собою дверь, позволила себе немного расслабиться.

Ее всю трясло. Дрожъ была такой сильной, что Дороти боялась сдвинуться с места. Она опасалась, что если сделает шаг, то просто упадет, и привалилась спиной к стене.

Губы болели. Впечатление было такое, что они все распухли. Нижняя губа саднила в том месте, где Дункан ее прикусил. Грудь тоже болела. Внизу живота остывал обжигающий, свербящий жар… А в душе остывала память о том пугающем и восхитительном ощущении, когда мужчина прижимается к тебе всем телом — жестко, напористо.

У Дороти было такое чувство, что она попала в ловушку, из которой нет выхода. Да нет, бред какой-то!.. И тем не менее была вынуждена признать, что, как говорится, «завелась». Она хотела его. Сильно, неистово…

Дороти тяжело сглотнула слюну и невольно поморщилась от боли в горле. Голова уже не болела, но зато слегка кружилась. Ее охватила какая-то странная слабость. Тело было как ватное. Мысли путались. Она была в полном смятении.

Сознание Дороти отказывалось принять случившееся. Дункан просто не мог так с ней поступить. Да, она знала, что мужчины под воздействием ярости или злости часто ведут себя странно. Они могут поцеловать женщину в наказание за что-то. Чтобы унизить, подавить ее волю. Поцеловать в знак презрения, как бы нелепо это ни звучало. Но подобные «меры воздействия» совсем не в характере Дункана. Это так на него не похоже… В детских мечтаниях она конечно же представляла себе, что Дункан целует ее. Но то были чистые и невинные поцелуи, ласковые и нежные — такие, какими по глупым ребяческим представлениям молоденькой девушки и должны быть поцелуи, исполненные жгучей страсти. Но она никогда и не думала, что кто-то поцелует ее так, как только что поцеловал Дункан. И уж конечно, она и представить себе не могла, что ее тело — еще не знавшее настоящих страстей — так распалится от этой опасной, взрывной смеси мужского желания и ярости. При одном только воспоминании об этом Дороти накрыла волна обжигающего жара. Все ее тело вдруг напряглось, как будто в предвкушении неведомых наслаждений — уже готовое к любви. Она тихонечко застонала, не обращая внимания на боль в горле…

Вне всяких сомнений, если бы дело дошло до выяснения отношений, Дункан сказал бы, что его вины в этом нет. Что Дороти сама виновата в том, что он утратил контроль над собой, что она сама его спровоцировала на это. И что ее нежелание опровергнуть обвинения явилось той искрой, которая разожгла огонь его гнева. Не чуя под собой ног, Дороти поднялась наверх в спальню. Теперь у нее болело все тело — наверное, это была реакция на эмоциональное потрясение.

Ей было трудно поверить в то, что Дункан так взволнованно обвинял ее в том, будто она крутит любовь с женатым человеком. Ведь он всегда был равнодушен к ней. А тут вдруг не поленился прийти к ней и выказать свою ненависть и презрение, которые выразились под конец в откровенной сексуальной агрессии.

Дороти была в полной растерянности. Она легла в постель и свернулась калачиком под одеялом, укрывшись почти с головой. Распухшие губы до сих пор болели, нижняя губа саднила в том месте, где Дункан ее прикусил. И все же когда Дороти вспоминала его поцелуй, то вовсе не чувствовала отвращения, которое — наверное — должна была чувствовать.

Вместо этого всю ее вновь охватил сладостный чувственный трепет. Просто безумие какое-то. Она не может чувствовать ничего подобного… Она не должна это чувствовать… Интересно, а если бы настойчивость и неистовость его поцелуя были рождены не презрением и яростью, а настоящей страстью? Что бы она почувствовала тогда?

Дороти резко оборвала ход своих мыслей. Надо быть последней дурой, чтобы находить удовольствие в таких праздных мечтаниях, не нужных совершенно никому, и прежде всего — ей самой. Потому что она знает, к чему приводит подобная глупость. К разочарованию и боли.

Голова опять разболелась. Дороти ворочалась в постели, стараясь принять наиболее удобное положение. Сейчас ей хотелось лишь одного —заснуть и забыть обо всем, что случилось. А проснувшись наутро, обнаружить, что все, что произошло сейчас между ней и Дунканом, просто кошмарный сон. Что на самом деле ничего этого не было.

Дороти замерзла, хотя и лежала под толстым теплым одеялом. Ее бил озноб. Горло болело. Голова просто раскалывалась. Эми говорила, что в городе ходит ужасный грипп. Но Дороти упрямо твердила себе, что у нее никакой не грипп. Она просто jнемного простыла. Завтра все пройдет. Обязательно…

 

4

Проснулась Дороти абсолютно разбитой. Сегодня у нее выходной, она планировала повозиться в саду, посадить цветы, прополоть клумбы. Но максимум, на что ее хватило, — выйти в сад и пару раз пройтись вдоль клумб. У нее все валилось из рук. А мысли были заняты совершенно другими вещами.

Дункан… Кто бы мог подумать?! При воспоминании о вчерашнем Дороти густо покраснела. Интересно, а что бы было, если она вместо того чтобы замереть, словно кролик перед удавом, а потом оттолкнуть Дункана и выставить его вон, позволила ему?..

Дороти свирепо уставилась на цветы ближайшей клумбы, будто это они были виноваты в том, что у нее появляются подобные мысли. Господи, что с ней такое творится?!

Хватит выдумывать всякие глупости. Сейчас ей надо вернуться в дом, взять перчатки и ножницы и заняться цветами. Работа на свежем воздухе отвлечет ее от опасных и совершенно ненужных мыслей. Делать ей больше нечего, как забивать себе голову всякими мыслями о Дункане Эшби-Кроссе. Правда, у нее болит горло и, похоже, небольшая температура…

Она нехотя вернулась в дом, уже понимая, что работа в саду на сегодня отменяется. Может, сходить погулять? Долгая прогулка поможет ей «проветрить мозги».

Или съездить поплавать в бассейне? Недавно неподалеку от города построили новый спортивный клуб с роскошным парком, теннисными кортами, полем для гольфа, бассейном и тренажерным залом. Был там и ресторан, где можно отлично пообедать, несколько баров и кафе.

Это Тресси предложила Дороти вступить в клуб. Они с мужем были заядлыми гольфистами и почти все свободное время проводили на поле для гольфа. Дороти тоже нередко ходила в клуб, но предпочитала проводить время на теннисном корте или в бассейне.

Может быть, действительно съездить туда? Немного поплавать, затем ланч в ресторане, а потом, если останутся силы, еще и зайти в тренажерный зал. Физические упражнения должны помочь ей восстановить душевное равновесие и перестать думать о Дункане Эшби-Кроссе.

Дороти начала собираться. И вдруг поймала себя на том, что сидит в кресле с сумкой в руках, смотрит в пространство и все-таки думает про Дункана. Что за напасть?! Она решительно встала и пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе.

Та женщина, которая была с ним вчера, безусловно, производит неизгладимое впечатление. Дороти редко встречались такие ослепительные красавицы. И все же какое-то шестое чувство подсказывало ей, что Джордж бы не одобрил выбор внука.

Интересно, а почему Дункан до сих пор неженат? Дороти знала, что он очень много работал в Америке, пытаясь «поднять» свою компанию. Возможно, у него просто не было времени на то, чтобы установить с кем-то близкие и доверительные отношения — такие отношения, которые называют любовью. Или, может быть, он не желал ничем себя связывать. Или просто еще не встретил женщину, которую захотел бы назвать своей женой. А эта блондинка, которая была с ним… кто она ему?

Дороти вдруг стало так горько и больно, что у нее даже затряслись руки. Кофе пролилось из кружки на стол. Она поставила кружку и задумалась. Почему ее задевает то, что у Дункана есть девушка? Его личная жизнь не должна ее волновать, он для нее — давно уже посторонний. Но почему же она так психует — по прошествии стольких лет? Почему вчера заснула с мыслью о нем и сегодня о нем думает весь день? Значит, что-то осталось…

Она резко поднялась из-за стола и принялась нервно мерить шагами кухню. Надо с этим заканчивать. Слава Богу, Дункан скоро уедет. И наверное — уже навсегда. Все снова войдет в привычную колею. Можно будет успокоиться, и уж во всяком случае, она перестанет думать о нем постоянно.

Ей совсем не хотелось пасть жертвой собственных чувств — запертой в ловушке давних переживаний, неспособной забыть о той боли, которую пережила в ранней юности, неспособной извлечь урок из своих ошибок. Да и что, —собственно, произошло трагического?

Десять лет назад Дороти без памяти влюбилась в Дункана. Он узнал о ее любви. Но ее чувства вызвали у него лишь досаду и раздражение. Ну и что? Это еще не конец света. Сколько девчонок-подростков влюбляются в соседских парней — а потом вспоминают об этом с улыбкой. Если вообще вспоминают.

Ну да, после того как Дороти поняла, что ее чувства совсем не нужны Дункану, она стала сверхосторожной в общении с мужчинами. Боялась сближаться с кем бы то ни было. Ей уже двадцать пять лет, но она до сих пор не знала мужчины. Однако на фоне нынешних распущенных нравов подобная осторожность выглядела скорее преимуществом. Или нет?

Наверное, все-таки нет. Потому что ее нежелание сближаться с мужчинами проистекало вовсе не из каких-то высокоморальных соображений. А из страха полюбить человека, который лишь посмеется над ее чувствами. Как Дункан. Из опасения влюбиться в кого-то, кому не будут нужны ее чувства. Как Дункану. Из нежелания сблизиться с кем-то, кто оттолкнет ее вместе с ее любовью. Как Дункан.

Дункан, Дункан, Дункан… Дороти раздраженно тряхнула головой. Дункан здесь ни при чем. Она сама виновата в том, что не может преодолеть свой страх. Пора уже признать, что у нее просто комплекс. А свои комплексы человек может преодолеть только сам. Умом она все это понимала. Но когда Дункан пришел к ней домой, когда она увидела его так близко… Его визит разбередил былую обиду, которую, как она привыкла думать, давно уже преодолела. И сейчас Дороти Пресли была почти напугана. Потому что уже поняла, что ей будет трудно справиться с тем наплывом чувств, которые пробудил в ней Дункан.

Когда Дункан поцеловал ее, было одно мгновение — безумный, ослепительный миг, — когда Дороти захотелось ответить на его поцелуй. По-настоящему. С той же неистовой яростью и свирепой страстью. Точно так же, как он целовал ее, — словно в наказание за что-то. Дороти безотчетно провела языком по тому месту на губе, где Дункан ее укусил. Губа все еще побаливала. Ей опять стало не по себе. Она и представить себе не могла, что способна на такие дикие, необузданные порывы. Пусть даже лишь в мыслях.

В гостиной зазвонил телефон. Дороти пошла взять трубку.

Звонила мать. Она хотела узнать, когда Дороти приедет к ней в гости. Она давно уже обещала навестить родителей, но никак не могла выбрать время. Но теперь твердо пообещала приехать на следующей неделе. Вот только надо уточнить, когда у нее будет свободный день.

Они проговорили почти полчаса. И только положив трубку, она вдруг поняла, что не сказала маме о том, что Дункан приехал в город.

Ну и Бог с ним. И вообще, хватит все время думать о Дункане. У нее что, других дел нету?! Кстати, о делах. Настроения ехать в спортивный клуб не было совершенно. Дороти решила, что сегодня никуда не поедет, а все-таки займется садом. Она уже почти заставила себя пойти за садовыми ножницами, как вдруг опять зазвонил телефон.

Дороти взяла трубку. При звуках вкрадчивого мужского голоса, назвавшего ее по имени, девушку на секунду охватил сладостный трепет — как будто внутри шевельнулось что-то запретное, но невообразимо приятное. Однако она тут же осознала свою ошибку: это был вовсе не Дункан, а Форбс.

— Я слушаю, — сухо проговорила Дороти. Дональд сказал, что хотел бы встретиться с ней, чтобы обсудить еще кое-какие детали сделки. И пригласил ее вместе поужинать. То есть обсуждение деловых вопросов было явно предлогом. Дороти никак не могла забыть те презрительные слова, которые ей вчера сказал Дункан. Насчет того, что Дональд Форбс — ее любовник. А ведь не исключено, что не один Дункан сделал подобный вывод. А если так… если так, то лучше пожертвовать этой — пусть и очень выгодной — сделкой. В конце концов, доброе имя — тоже «лицо» фирмы. И ей вовсе не улыбается, что сплетни могут если и не разрушить, то нанести существенный вред ее репутации. Дороти всегда очень гордилась своим профессионализмом и деловыми качествами. Для нее это было гораздо важнее, чем контракт на сотрудничество с компанией Дональда Форбса.

Вот почему она позволила себе заговорить с Дональдом гораздо резче, чем вчера. Она указала ему на то, что он — не ее клиент, а Тресси. И что, поскольку Тресси сегодня работает в офисе, ему следует позвонить туда и обсудить все вопросы с ней.

Но Дональд не унимался. Он вновь принялся настойчиво уговаривать Дороти встретиться с ним сегодня вечером. Она вновь резко ответила: поскольку он не ее клиент, у нее нет никаких причин принимать его приглашение. Он рассмеялся.

— А разве я приглашаю тебя обсуждать дела? Тут Дороти уже окончательно вышла из себя. Она с такой яростью сжала трубку, что у нее побелели костяшки пальцев. Сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями, и высказала Дональду все, что она о нем думает. Она сказала, что понимает, что именно он ей предлагает, но ей вовсе не льстит его предложение. Сказала, что в этом смысле он ее совершенно не интересует. Сказала, что он — женатый человек, но даже будь он, холостым… Тут Дороти все-таки сумела остановиться. Она понимала, что вовсе незачем грубить Дональду. Вполне достаточно было бы просто сказать «нет». К тому же она понимала, что ее теперешнее раздражение вызвано не только настойчивыми домогательствами Дональда. Если бы Дункан вчера не бросил ей в лицо эти немыслимые обвинения, сейчас она бы вела себя гораздо сдержанней.

— Ну и ладно, — со злобой в голосе отозвался Дональд, и по его тону Дороти поняла, что сейчас она заимела себе врага на всю жизнь. — Ты — не единственная женщина на земле. И на твоем месте я бы не слишком и важничал. Не такая уж ты необыкновенная. Наоборот, такая же, как все. А что вам, женщинам, надо? Найти богатого мужа. Предел мечтаний. Я насквозь всех вас вижу. Если ты думаешь, что у тебя там между ног — какое-то немыслимое сокровище…

Дороти бросила трубку. Ее буквально трясло от отвращения и ярости. Она давно уже подозревала, что Дональд Форбс относится к тому типу мужчин, которые презирают женщин, потому что втайне их боятся. Но до этого —случая она сама никогда не сталкивалась с подобными агрессивными проявлениями уязвленного мужского самолюбия. У нее было такое чувство, будто ее забрызгали грязью. Ей хотелось пойти в ванную и вымыть руки с мылом.

Но, как говорится, нет худа без добра. Теперь Дональд больше не будет ее домогаться. И если кто-то действительно думал, что у нее с Форбсом была какая-то связь, очень скоро этот кто-то поймет, что ошибался.

Сейчас Дороти волновало другое: что скажет ее компаньонка, когда узнает, что они наверняка потеряют выгодного клиента.

У нее опять разболелась голова. Да и общее состояние было неважным. Кажется, она действительно заболевает. Ну уж нет, твердо решила про себя Дороти, болеть мне сейчас нельзя. На это просто нет времени.

То же самое она твердила себе и на следующее утро, когда собиралась на работу. Ничего страшного, просто горло немного болит и голова тяжелая. Сейчас приеду в офис, займусь делами, некогда будет думать о своем легком недомогании.

Однако мысль о том, чтобы выйти на улицу, ехать в город, а потом целый день сидеть в офисе, вызывала у Дороти стойкое неприятие. Больше всего ей хотелось вновь лечь в постель и проспать до полудня. Но она заставила себя умыться, сделать макияж и пойти в кухню готовить завтрак.

День обещал быть ясным. На небе ни облачка, солнце светит вовсю. Однако на улице было прохладно, дул сильный ветер. Дороти поплотней запахнула пиджак и едва ли не бегом поспешила к машине.

Тресси она застала на рабочем месте, за разборкой утренней почты. Та приветливо улыбнулась Дороти, но тут же озабоченно нахмурилась, когда подруга ответила на ее приветствие слабым сдавленным кашлем.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она с искренней тревогой в голосе.

— Нормально, — уверила ее Дороти. — Тресси, нам надо поговорить.

— У меня встреча назначена в половине…

— Это займет всего пару минут.

— В чем дело? Что-то случилось? — спросила Тресси.

— Ты ведь знаешь, какие у меня возникли проблемы с Дональдом Форбсом? — Подруга молча кивнула, и Дороти продолжила: — Когда ты взяла выходной, мне пришлось с ним встречаться. Насчет возможного контракта на подбор персонала для его нового филиала.

— Да, я знаю. Он должен был сказать тебе точно, сколько ему нужно людей и каких специальностей…

— Он все сказал, — перебила Дороти свою компаньонку. — Только я сомневаюсь, что мы этот контракт получим. Видишь ли… Мне кажется, что кое-кто думает, будто у меня с Дональдом Форбсом есть какие-то особые отношения…

— О чем ты, Дороти?! Никто так не думает! — Тресси буквально опешила. — Все, кто тебя знает… Да, мне известно, что он за тобой ухлестывал…

— Ухлестывал — это еще мягко сказано. Позавчера, когда мы встречались с ним за обедом, Форбс вел себя так, будто он мой давнишний любовник. Мне было стыдно людям в глаза смотреть. Он мне открытым текстом предложил лечь с ним в постель. Я конечно же отказала ему. Даже если бы он не был женат… в общем, скажем так: Дональд Форбс — не мой тип мужчины.

— Интересно было бы посмотреть на женщину, которая бы сказала про Дональда: «Вот он, герой моих грез». — Тресси невесело усмехнулась. — Жену его жалко. Бедная женщина. И как она только выносит этого мерзкого типа. Каждый раз, когда мне приходится с ним общаться, я мысленно благодарю всех богов, что уже старовата для него и что он не считает меня достойной его внимания. Но ты мне ничего не говорила, когда я…

— Не говорила. Потому что тогда я еще не знала, что кое-кто думает, будто у нас с ним роман. Но это еще не все. Вчера он звонил мне домой. Якобы для того, чтобы обсудить детали нашего контракта. Но вместо разговора о делах он опять начал меня обольщать. А когда я ему сказала… и очень резко сказала… что он твой клиент и поэтому пусть звонит тебе, он разозлился и наговорил мне всяких гадостей. Мне пришлось бросить трубку, чтобы не выслушивать эти мерзости. Форбс, понятно, был вне себя. В общем, боюсь, он откажется от контракта с нами. И это моя вина.

Тресси долго молчала, обдумывая услышанное, а потом твердо проговорила:

— Ну и черт с ним. Знаешь, я тоже чувствую себя виноватой. Что попросила тебя с ним встретиться вместо меня. Но мне и в голову не пришло, что он тебя так донимает. Конечно, я видела: Форбс не прочь к тебе подкатиться. Однако не предполагала, что он позволит себе так далеко зайти. Звонить тебе домой, оскорблять тебя…

— Я тоже думала, что сумею его охладить, —проговорила Дороти с досадой. — Но он показал мне, что это не так. А потом, когда я узнала, что кое-кто думает, будто у нас с ним роман, которого нет и не может быть…

У нее сорвался голос, и она замолчала. Тресси накрыла ее руку ладонью.

— Я все понимаю. Могу представить себе, что ты сейчас чувствуешь. Но уверяю тебя: все те, кто знают тебя хорошо, никогда не поверят…

Дороти с горечью рассмеялась. — Что с тобой? — Тресси нахмурилась. — Я что-то не так сказала?

— Нет, ты здесь ни при чем, — заверила ее Дороти. — Просто… — Она замолчала, услышав, что в соседней комнате зазвонил телефон. — Пойду возьму трубку. Эми ведь еще не пришла.

Дороти открыла дверь и невольно попятилась, едва не налетев на мужчину, который как раз собирался постучать и войти. Она подняла глаза… и замерла в потрясении.

— Дункан.

Она и сама не поняла, что произнесла его имя вслух. Он смотрел на нее, и в его взгляде светилось что-то… Дороти не могла подобрать нужного слова. Что-то странное. Нечто такое, от чего она сразу смутилась. Сейчас в глазах Дункана не было ярости, не было ненависти и презрения. Дороти даже увиделось в них что-то похожее на сожаление. На раскаяние. На непонятную тоску, граничащую с болью.

Дороти растерянно тряхнула головой. Не может такого быть! Наверное, ей показалось.

— Мистер Эшби-Кросс, — вежливо проговорила Тресси. — Извините, что не встретили вас.

— Нет-нет, — отозвался Дункан, глядя на Тресси поверх головы Дороти, — я ведь приехал пораньше.

— По-моему, вы знакомы с моим партнером.

Тресси указала глазами на Дороти. Она была несколько озадачена и не могла уяснить, что случилось с Дороти г отчего та стоит столбом на пороге. Дороти это поняла, густо покраснела и пулей вылетела из кабинета, стараясь при этом держаться на возможно большем расстоянии от Дункана.

— Да. Мы с Дороти старые… друзья, — услышала она вдогонку спокойный голос Дункана.

Друзья?.. Никогда они с Дунканом не были друзьями, с горечью подумала Дороти. Она прошла к себе в кабинет и плотно прикрыла за собой дверь. Да, когда-то давно она тешила себя надеждой, что те долгие часы, которые они с Дунканом проводили вместе, что-то значат и для него тоже. Но, как потом выяснилось, она просто обманывала себя. Ей тогда было пятнадцать лет. А Дункан уже был взрослым молодым мужчиной. Дороти до сих пор с содроганием вспоминала, с каким раздражением он говорил деду, что ему вовсе не нужно ее восторженное обожание, но он просто не знает, что сделать, чтобы она это поняла.

Ну что ж. Она поняла. И постаралась дать понять и ему, что она больше не будет ему докучать ни своими глупыми чувствами, ни своим скромным обществом. Она сблизилась со сверстниками, в том числе с Линдой Ланкастер, вскоре ставшей ее самой задушевной подружкой. Та, правда, в девятнадцать лет без памяти влюбилась в молодого австралийского художника, учившегося в Англии, выскочила замуж и укатила со своим благоверным в страну кенгуру. Так что их дружба приобрела эпистолярную форму.

А тогда, десять лет назад, они с Линдой отлично проводили время, ходили вместе на теннис, в бассейн, на дискотеки и вечеринки. Дороти буквально изматывала себя, лишь бы не думать о Дункане и о своей наивной глупости.

Она делала все для того, чтобы об этом забыть. И в конце концов у нее получилось. Ведь получилось же, правда? Да, получилось. И вот теперь, когда все забылось, Дункан вновь появился в ее жизни…

Дороти никак не могла сосредоточиться на работе. Зачем, интересно, Дункан пришел к Тресси? Зачем ему вдруг понадобились услуги их фирмы? Ее так и подмывало пойти к Тресси и узнать, что нужно Дункану. Но упрямство и гордость не позволяли это сделать. Ей не хотелось, чтобы кто-то — пусть даже Тресси, ее партнер и самая лучшая подруга — узнал о том, что ее хоть сколько-нибудь интересуют дела Дункана.

Хотя интересовали ее не дела, а сам Дункан. Но в этом Дороти боялась признаться даже самой себе.

Ей вдруг захотелось чихнуть. И она чихнула, причем так громко, что Эми, которая как раз вошла к ней в кабинет с чашкой кофе, вскрикнула от испуга.

— Ну вот, я же тебе говорила… это все грипп.

— Нет, — выдавила Дороти и снова чихнула.

Как раз в этот момент открылась дверь кабинета Тресси, и та вместе с Дунканом вышла в приемную. Проходя мимо открытой двери в кабинет Дороти, Дункан на секунду помедлил, как будто хотел зайти. Но Дороти демонстративно повернулась к нему спиной и обратилась к Эми с просьбой принести документы, которые понадобятся ей сегодня в беседе с клиентом.

И только когда за Дунканом закрылась входная дверь, Дороти осознала, насколько была напряжена. Она вся подобралась, словно зверь, готовый встретить атаку врага ответным ударом, как зверь, чувствующий опасность.

— Кажется, нам повезло, — объявила Тресси, заходя к ней в кабинет. — Честно сказать, я была уверена, что теперь, когда старого Эшби-Кросса больше нет, его компания закроется. Именно этого все ждали. Но вдруг выясняется, что его внук собрался не только сохранить компанию, но вернуться сюда насовсем и лично ее возглавить. Он намерен расширить дело и хочет, чтобы мы подобрали ему персонал. На полный рабочий день. Ему нужны дизайнеры, чертежники, технологи. И новый менеджер, который…

Дороти на некоторое время перестала слышать. Она была в панике. Дункан собирается расширить компанию деда, вернуться сюда навсегда… Разум отказывался в это верить. Но верить приходилось. Не зря же Тресси с таким восторгом описывает перспективы дальнейшего сотрудничества с Дунканом Эшби-Кроссом, которые с лихвой компенсируют им потери, если Дональд Форбс решит отказаться от контракта с их фирмой.

— …Они совершенно разные люди, — продолжала Тресси. — Их даже сравнивать нельзя. Дональд Форбс типичный мерзавец. С ним просто общаться — и то противно. В то время как Дункан Эшби-Кросс… — Она мечтательно закатила глаза. — Будь я лет на десять моложе… и будь он свободен… уж я бы такого мужчину не упустила…

Слова «будь он свободен» отдались в сердце Дороти болезненным уколом. Может быть, по закону он и свободен. Но кто знает, насколько, серьезны его отношения с этой роскошной блондинкой. Может быть, Дункан решил не только расширить компанию деда, но и жениться. Завести семью. Продолжить род. Быть может, он хочет, чтобы у него были дети — внуки дедушки Джорджа, который их уже не увидит.

— Дороти? Что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь? А то ты какая-то бледная, — встрево-женно проговорила Тресси, прекратив наконец петь дифирамбы Дункану Эшби-Кроссу и заметив, что с подругой творится что-то неладное.

— Она грипп подхватила, — ответила за Дороти Эми.

— Ничего я не подхватила, — едва ли не рявкнула Дороти, но потом, увидев удивленные лица подруг, проговорила извиняющимся тоном: — Это все нервы. Позавчерашняя встреча с Дональдом Форбсом далась мне тяжело. — Она неуверенно улыбнулась. — А что касается гриппа… болеть мне сейчас нельзя. На этой неделе Элла и Кристофер Дэвидсон справляют серебряную свадьбу. Я не могу пропустить торжество.

— Помнится, Крис Дэвидсон — твой крестный?

Дороти кивнула.

— Да. И именно он выступил нашим поручителем, когда мы открывали фирму.

— Твои родители тоже будут на празднике?

— Конечно. И Уолтер с Моникой и детьми. Сначала они хотели переночевать у меня. Но в воскресенье у Дерека соревнования по плаванию, поэтому им придется уехать домой в тот же вечер.

Дороти отвечала на вопросы Тресси, но мыслями была далеко. Дункан возвращается… навсегда. Как же ей теперь быть? Она будет ходить по улицам в постоянном страхе, что в любую минуту может встретиться с ним. А если он еще и женится…

Настроение у Дороти — и без того не особенно радостное — испортилось окончательно. Почему-то хотелось плакать. Да что с ней такое творится?! Безумие какое-то… Она давно уже не любит Дункана, он давно для нее посторонний человек. И потом, чего ей бояться? Что Дункан подумает, будто она до сих пор в него влюблена?! Ну так это — его проблема. Она покажет ему, что давно уже не та наивная пятнадцатилетняя девочка, которая когда-то влюбилась в него без памяти. Даст понять, что он ей безразличен.

Жалко только, что я не замужем, угрюмо подумала Дороти. Вот была бы я счастлива в браке, воспитывала бы двух детей… Это бы точно убедило Дункана в том, что он мне совсем не нужен.

Среди знакомых Дороти было два-три мужчины, которые время от времени приглашали ее на свидания. Очень милые и приятные молодые люди. Но Дороти сразу же дала им понять, что ничего больше совместного похода в парк, в ресторан или в театр у них с ней не будет. Каждый из этих поклонников вызвался сопровождать Дороти на праздник по случаю серебряной свадьбы ее крестного. Но поскольку там будут ее папа с мамой и брат с женой, Дороти галантный спутник вовсе не требовался. Вежливо, но твердо она отказала всем. И теперь уже жалела об этом. Наверняка Дункана тоже пригласили на торжество. Дэвидсоны хорошо знали старого Эшби-Кросса, даже были с ним дружны. И было бы очень неплохо появиться у Дэвидсонов с кавалером, чтобы Дункан увидел: она не одна. Тем более, если он придет туда со своей роскошной подругой…

Нет, нельзя быть такой чувствительной и ранимой, твердо сказала себе Дороти. Это уже нелепо. Похоже, она сама создает себе проблемы. Тем более что сегодня ей предстоит суматошный день, и у нее просто нет времени думать сейчас о посторонних вещах. Надо сосредоточиться на работе.

Но сказать себе, что надо делать — это одно, а воплотить решение на практике — совсем другое. Как Дороти ни старалась думать о работе, ее мысли вновь и вновь возвращались к Дункану. К концу рабочего дня она себя чувствовала совершенно измотанной. И физически, и морально. Пора было ехать домой, но Дороти не могла найти в себе сил подняться из-за стола. Так сильно она не уставала даже тогда, когда они с Трес-си только начинали свой бизнес и буквально дневали и ночевали в офисе.

К ней в кабинет заглянула Тресси, чтобы попрощаться.

— Тебе надо в постели лежать, — укоризненно проговорила она. — Что-то ты мне не нравишься. Вид у тебя просто измученный. Температуры нет?

— Нет. Не волнуйся, со мной все в порядке. — Заметив, как Тресси недоверчиво покачала головой, Дороти добавила, как бы извиняясь: — Ну… может, немного простыла. Ничего страшного.

— Смотри, а то сляжешь на две недели. Я тут одна не справлюсь. — Тресси шутливо погрозила ей пальцем, а потом вдруг посерьезнела. — Если ты все еще переживаешь насчет Дональда Форбса, то плюнь и забудь. Я тут подумала и пришла к выводу, что оно даже к лучшему, если он не захочет с нами работать. Уж если дошло до того, что он тебя компрометирует и оскорбляет, то можно с уверенностью предположить, что у нас с ним и дальше были бы проблемы. Он просто хам, причем хам самодовольный. Такие люди просто не могут устоять перед искушением использовать свою воображаемую силу против тех, кто, как им кажется, слабее.

— Да, наверное, ты права. И потом… он, похоже, ненавидит женщин. Я это почувствовала, когда он говорил со мной по телефону. Знаешь, я даже испугалась. Никогда раньше мне не приходилось сталкиваться… — Дороти умолкла, не в силах подобрать слов.

— Могу себе представить, — серьезно кивнула Тресси. — Слушай, если он снова позвонит тебе домой, просто положи трубку. А если он обратится ко мне… в общем, я уже решила предложить ему обратиться в другое агентство.

— Я себя чувствую виноватой, — призналась Дороти.

— Ерунда, ни в чем ты не виновата. Это мне надо было понять с самого начала, что с таким человеком лучше вообще не связываться. Ладно, я еду домой. И ты тоже не сиди долго.

— Да, я уже собираюсь уходить.

Однако при одной мысли о том, чтобы куда-то ехать, Дороти буквально мутило. Когда Тресси ушла, Дороти достала анкету дизайнера в области технической эстетики, с которым она недавно беседовала, и еще раз внимательно ее прочитала. Сейчас он работает в одной очень солидной компании в шести милях от города, но хочет найти себе место поближе к дому. Дороти было приятно, что этот опытный специалист обратился за помощью к ним в агентство. В их «банке кадров» не хватало именно таких высококвалифицированных профессионалов.

Когда Дороти наконец вышла из офиса, было уже почти семь.

Голова опять разболелась. Суставы ломило. Горло саднило так, что было больно глотать. Но Дороти твердо решила не поддаваться болезни.

Сейчас она приедет домой, выпьет горячего чаю, ляжет пораньше, как следует выспится и завтра утром встанет как новенькая.

 

5

Когда Дороти свернула на подъездную дорожку к своему дому, она увидела, что у ворот стоит какая-то незнакомая машина. Должно быть, приехали гости к кому-то из соседей и оставили машину здесь. Дом Дороти стоял в самом конце узкой аллеи, где была разбита маленькая заасфальтированная площадка, очень удобная для парковки.

Дороти безо всякого интереса скользнула взглядом по машине и вдруг нахмурилась. Ей показалось, что она уже где-то видела этот темно-синий автомобиль. Впрочем, какая разница.

Поставив свою Мишину на свободное место — благо, его здесь было достаточно, — Дороти вышла, закрыла дверцу и полезла в сумку за ключами от дома. Она услышала, как дверь синей машины тихонько хлопнула, но даже не обернулась. Да и зачем ей было оборачиваться? Однако когда она уже поднялась на крыльцо и начала открывать дверь, сзади ее окликнули.

Дороти на миг замерла в напряжении: голос Дункана!

— Ну наконец-то! Я уже начал думать, что ты заночуешь в офисе.

Дороти резко обернулась. Она совсем не ждала Дункана и потому не сумела скрыть удивления. Даже вскрикнула от испуга — потому что Дункан стоял совсем близко. Буквально вплотную. Она шагнула назад… и уперлась спиной в дверь.

— Не знаю, зачем ты пришел, — напряженно начала она, вспомнив его предыдущий визит, — но тебе лучше…

— Просто хотел извиниться перед тобой.

— Извиниться?.. — растерялась Дороти. Она безотчетно провела языком по маленькой ранке на губе.

— Да, и за это тоже, — сказал Дункан почему-то нетвердым и чуть хриплым голосом, отчего по коже Дороти прошла предательская дрожь. — Но прежде всего… — Он шагнул к ней и поднял руку, как будто хотел прикоснуться к ее лицу.

Дороти резко отшатнулась и тут же густо покраснела, сообразив, что тем самым выдала себя с головой. Повела себя, словно девочка-недотрога. Или старая дева, не привыкшая к тому, что к ней прикасаются мужчины — пусть даже просто по-дружески.

Она отвернулась и вся напряглась, ожидая, что Дункан отпустит какое-нибудь язвительное замечание. Больше всего Дороти хотелось поскорее открыть дверь и спрятаться от него в доме. Но у нее тряслись руки, и она никак не могла попасть ключом в замок.

— Да, наверное, я это заслужил. — Голос Дункана вновь стал жестким. — Дороти, прости меня. Я не должен был… — Он на мгновение умолк, а потом быстро проговорил: — Слушай, может быть, ты меня впустишь в дом и мы с тобой поговорим?

Впустить его в дом? Дороти открыла было рот, чтобы сказать ему, что ему нечего делать у нее в доме, но тут Дункан сказал одну вещь, которая заставила ее передумать:

— Просто здесь, на крыльце, мы привлекаем к себе внимание всех соседей.

И он был прав. Дороти сухо кивнула:

— Ну хорошо, убедил. Заходи.

Безусловно, от Дункана не укрылось, что она пригласила его безо всякой охоты. Он невесело усмехнулся:

— Не самое теплое приглашение. Но я, наверное, и не заслуживаю… никакой теплоты. Так?

Дороти насторожилась. Почему он запнулся на слове «теплота»? Может быть, потому, что тоже помнит те дни, когда она радовалась каждой встрече с ним, принимая ее как бесценный подарок? Она почувствовала, что опять краснеет. Воспоминания о событиях десятилетней давности по-прежнему отдавались у нее в душе ноющей болью.

— Я устала, Дункан. — Голос у нее дрогнул. — Не знаю, зачем ты пришел…

— Я же сказал: извиниться.

— За что? За ошибочное обвинение в том, что у меня есть любовник? И стоило ради этого приходить?! Не такое уж это большое дело. В конце концов, меня не волнует, что ты думаешь…

— Да. Я уже понял, что тебе глубоко наплевать на меня, на мое мнение и на мои чувства, — резко перебил ее Дункан. В его голосе было что-то такое, что заставило Дороти оторваться от созерцания вешалки в прихожей и внимательно взглянуть на него.

Именно это она и собиралась ему сказать, но теперь, когда он сам все сказал, она почувствовала какую-то странную опустошенность и немыслимую усталость. Ее всю трясло. И Дункан, естественно, это заметил.

— Прости, я тебя расстроил.

Дороти лишь молча покачала головой. Она боялась, что если заговорит, то ее голос сорвется. Молчание затянулось. Оно стало уже невыносимым. И тут Дороти чихнула.

— Ты же больна!

То, как Дункан это произнес — бесцеремонно и даже немного сердито, напомнило Дороти о тех днях, когда он относился к ней, как старший брат: с ненавязчивой и слегка снисходительной заботой и добрым, немного ехидным юмором.

Но те дни давно уже в прошлом. Да и его сердечное к ней отношение существовало лишь в ее воображении… Не надо об этом думать, твердо сказала себе Дороти.

— Я просто немного простыла, ничего страшного.

— Тебе не надо бы стоять тут, на сквозняке. Он мягко приобнял ее за плечи и провел в кухню. Дороти настолько опешила, что даже не стала сопротивляться. Да и как бы она сопротивлялась? Стряхнула бы его руки, сказала бы гордо: «Нет, я буду стоять на сквозняке»?!

Дункан усадил ее за стол, а сам взял с плиты чайник и наполнил его водой.

— Ты сиди, — распорядился он по-хозяйски. — А я приготовлю нам чаю.

Сиди! — возмутилась про себя Дороти. И это в ее собственном доме! Да как он смеет здесь распоряжаться?! И с чего это решил, что ей вообще хочется находиться с ним в одной комнате, не говоря уж о том, чтобы сидеть за одним столом и пить чай?! И тем не менее… тем не менее все это очень живо напоминало ей о тех днях, когда у них с Дунканом были теплые дружеские отношения, почти как у брата сестрой… или как у людей, которым легко и приятно быть вместе. Нет, решительно оборвала себя Дороти. Ничего у них не было. Ничего. Ей просто казалось, что что-то было.

Погруженная в свои мысли, Дороти не сразу сообразила, что Дункан достал из шкафчика две большие чашки и поставил их на стол. Чайник уже закипал. Дороти совсем не хотелось распивать с ним чай. Она лихорадочно соображала, пытаясь придумать, как бы его полюбезнее выпроводить.

— Так, где тут чай? — пробормотал Дункан себе под нос и открыл очередной шкафчик. Дороти в ужасе замерла, когда он снял с полки глиняную фигурку А довольно-таки страшненького поросенка. — Ты его сохранила?!

Дороти так и не, поняла, как он это произнес — с удовольствием или презрением? Но то, что он был удивлен, это точно.

— Когда я только сюда переехала, то собиралась отдать его настоятелю местной церкви для благотворительного базара. Но потом подумала, что святой отец его испугается.

Дороти очень старалась, чтобы ее голос звучал как можно более беспечно. Но в душе проклинала себя за свою глупую сентиментальность — за то, что не только сохранила этого проклятого поросенка, но еще и держала его на виду, так что Дункан его увидел. Впрочем, ей и в голову не могло прийти, что Дункан столь бесцеремонно войдет к ней в дом и станет хозяйничать на ее кухне.

— Я помню, как выиграл его для тебя в тире луна-парка, — тихо продолжил Дункан. — Можно было взять поросенка или рыбку. Я думал, тебе захочется взять рыбку. Ты ведь сама говорила, что она тебе очень нравится.

— Да. Но рыбка осталась всего одна, а тот малыш так хотел, чтобы она досталась ему. Я это видела по его глазам.

— Да, — Дункан очень серьезно кивнул, — ты всегда была доброй и чуткой, сначала думала о других и только потом — о себе.

От этих слов Дороти почему-то почувствовала себя слабой и очень ранимой. И ей это совсем не понравилось.

— Тогда я была ребенком, — быстро проговорила она. — Со временем люди меняются.

— Кое-кто меняется, да.

Голос Дункана по-прежнему оставался очень серьезным, а взгляд — пристальным и внимательным. Дороти даже стало слегка неуютно под этим напряженным, испытующим взглядом. Дункан как будто пытался решить для себя, изменилась она или нет. Ну что ж, если он думает, что она осталась той сентиментальной девчонкой, которую когда-то водил в луна-парк…

— Приходится меняться, — добавила Дороти. — Если хочешь спокойно жить.

Она почувствовала, что краснеет. Оставалось только надеяться, что Дункан не понял. Не расслышал, с какой предательской горечью прозвучали ее слова.

Похоже, он действительно ничего не заметил.

— Ты по-прежнему пьешь чай без сахара? — спросил он.

Дороти лишь молча кивнула, наблюдая за тем, как Дункан наливает в чашки кипяток и опускает туда пакетики с чаем. Потом он сел за стол напротив Дороти и пододвинул ей чашку. — Я действительно хочу перед тобой извиниться. Сегодня утром, когда я пришел к вам в офис, то невольно подслу<шал твой разговор с той женщиной, твоим партнером. Слышал, что ты говорила ей про Форбса. Я должен был раньше понять… Знаю ведь: ты — не из тех женщин, которые…

— Которые что? — с вызовом перебила его Дороти. — Которые в глазах мужчин желанны и привлекательны?..

Она умолкла, прикусив губу от досады. Господи, что с ней творится?! Ведь она только что сама признала, насколько уязвима и беспомощна перед этим человеком. Дороти настороженно молчала, ждала, что Дункан обязательно заострит внимание на ее словах, но тот резко проговорил:

— Все правильно. Я это заслужил.

Дункан снова пожал плечами, и у Дороти заныло сердце. Этот жест был настолько знакомым, настолько родным… У нее слегка закружилась голова, как бывает, когда выпьешь залпом бокал шампанского. За десять лет Дункан, конечно же, изменился, повзрослел, возмужал. Но он всегда был таким, каким в представлениях Дороти и должен быть настоящий мужчина. Высокий, крепкого телосложения, подтянутый и мускулистый. Дороти помнила, как однажды — ей тогда было четырнадцать лет… или уже пятнадцать? — гуляла по саду дедушки Джорджа и подошла к пруду в самом дальнем конце участка. Дункан, голый по пояс, стоял по колено в воде и срезал водоросли, которые грозили задушить лилии. Она тогда долго, прячась за деревом, любовалась Дунканом.

Дороти помнила все это очень живо — как будто это было только вчера, а не десять лет назад. Она помнила сладостное томление и щемящую нежность, которую испытывала, украдкой глядя на Дункана. На его дочерна загорелой коже искрились капельки воды. Под кожей переливались тугие мускулы. Черные волоски у него на животе уходили дорожкой под пояс джинсов. Дороти помнила, как она смотрела на эти волоски — потрясенная, завороженная запретным и сладостным зрелищем.

Тогда все ее тело охватила какая-то странная слабость. Оно было словно охвачено пламенем, жгучим и ласковым одновременно. Ей казалось — еще немного, и она лишится чувств, не в силах терпеть эту сладкую и непонятную муку. А потом Дункан увидел ее. Помахал рукой и подошел к ней. Он подхватил ее на руки и пригрозил сбросить в пруд, если она будет тут стоять и глазеть, пока сам он трудится в поте лица.

Его смех и дружеское подтрунивание тут же прогнали то восхитительное и пугающее ощущение. Уже потом Дороти поняла, что это было всего лишь чувственное возбуждение, только-только просыпавшееся в ее юном невинном теле. Но тогда ей казалось, что это было волшебное наваждение — странные хрупкие чары, пугающие и в то же время притягательные.

Тогда Дункан был юношей. Теперь он стал мужчиной. Но Дороти была уверена, что его тело осталось таким же, как раньше, — подтянутым, мускулистым и сильным. Загорелая кожа, теплая и бархатистая. И дорожка черных волосков на животе, к которой ей так хотелось прикоснуться тогда…

Дороти невольно поежилась. Дункан был рядом, и она ничего не могла поделать со своими воспоминаниями. Этот мужчина напоминал ей о том, что она столь упорно старалась забыть, пробуждал переживания и чувства, которые — как она привыкла считать — давно уже умерли в ее душе.

Наверное, любая другая женщина только порадовалась бы этому подтверждению своей женственной чувственности. Но Дороти лишь испугалась. Она никак не желала смириться с тем, что когда-то испытывала подобное возбуждение и что до сих пор способна его испытывать.

— Дороти, вернись. О чем ты так крепко задумалась?

Тихий голос Дункана вернул Дороти к реальности. Она подняла глаза и увидела, что Дункан разглядывает ее с какой-то непонятной напряженной серьезностью.

— Ты и раньше была романтичной, мечтательной… — Он невесело усмехнулся. — Наверное, мне бы следовало вспомнить об этом раньше, вместо того чтобы позволить себе… — Дункан опять на мгновение умолк, а потом добавил неожиданно резко: — Я еще раз прошу прощения за тот вечер. Дороти, мы с тобой давно знаем друг друга. Я думаю, нам ничто не должно помешать…

Она уже знала, что он собирался сказать. «Нам ничто не должно помешать быть друзьями». Сердце Дороти будто острый нож пронзил. Если они будут общаться в качестве старых друзей, ей просто не выдержать душевного напряжения. Она вовсе не хочет быть ему другом. Она хочет…

Чего она хочет? Чтобы он полюбил ее? Нет, конечно же нет. Ей ничего от него не нужно. Ничего. А что касается его заявления о том, что он пришел перед ней извиниться… это вполне объяснимо. Теперь, когда Дункан решил вернуться в родной город и поселиться здесь навсегда, ему вовсе незачем обострять отношения с кем бы то ни было. Нормальное человеческое желание.

Когда она примет его извинения, когда позволит, чтобы он снова вошел в ее жизнь… Дороти невольно поежилась. Нет, она не допустит, чтобы это случилось. Нельзя вновь подвергать свои чувства опасности. Просто нельзя. Самое лучшее — держать Дункана на расстоянии. Так будет проще. И безопаснее.

Как бы ни было неприятно это осознавать, Дороти по-прежнему совершенно беспомощна перед этим мужчиной. Он по-прежнему волнует ее.

— Мне не нужны твои извинения, Дункан, — натянуто проговорила она. — Мне ничего от тебя не нужно. Я хочу, чтобы ты ушел. И оставил меня в покое. Навсегда.

Она не смотрела на Дункана, но хорошо расслышала, как он с шумом втянул в себя воздух, и внутри у нее все сжалось от какого-то непонятного страха. То, что она сейчас сказала… На самом-то деле ей хотелось прямо противоположного. У нее было такое чувство, что она отказывается от чего-то такого, что потом осознает как горькую и невосполнимую потерю. Но что ей еще оставалось делать?

Однажды Дороти уже пережила сильную боль — когда Дункан отозвался о ее чувствах к нему как о чем-то таком, что ему докучает и что ему вовсе не нужно. И больше она не позволит ему так оскорбить себя и унизить. Никогда! И тем не менее Дороти боялась, что ее решимость порвать все связи с Дунканом все-таки не настолько тверда, как ей хотелось бы. Если он не уйдет прямо сейчас, она вряд ли устоит перед искушением принять то, что он ей предлагает, — перемирие и дружбу.

— Я еще раз повторяю. Мне не нужны твои извинения, Дункан. Видишь ли… — Она заглянула ему в глаза, очень надеясь, что ей хватит мужества договорить до конца все то, что она собиралась сказать — Твое мнение обо мне, о моем моральном облике, о том, как я живу… оно для меня ничего не значит.

Ее так и подмывало добавить: «И ты для меня ничего не значишь». Но она поняла, что просто не сможет произнести этих слов. А тут еще — как назло! — ранка на губе вдруг заныла. Она едва не расплакалась от горечи и бессилия.

Дункан молчал целую вечность, а потом холодно проговорил:

— Я все понял. — Дороти очень надеялась, что он ничего не понял, что за щитом из жестких слов не разглядел ее боли. — Наверное, мне нужно уйти.

— Да, — безучастно обронила Дороти, глядя в сторону. Она боялась, что если увидит глаза Дункана, то просто не выдержит и будет умолять его не уходить.

Чтобы не показаться невежливой, она проводила Дункана до двери. Прихожая была небольшая, и как бы Дороти ни старалась держаться подальше от него, все равно получилось так, что они оказались совсем близко друг к другу. Дороти невольно отшатнулась и тут же испуганно замерла… Дункан, вместо того чтобы вежливо отодвинуться от нее, подошел еще ближе. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым.

— В своей жизни я совершил немало ошибок, но больше всего жалею о том…

Он стоял очень близко. Так близко, что Дороти чувствовала его запах, тепло его тела. Она ощущала близость Дункана буквально всей кожей. И была близка к истерике.

Дороти закрыла глаза и безотчетно облизала вдруг пересохшие губы.

— Дороти… — Он произнес ее имя так странно, так проникновенно… Дороти почувствовала, как зачастили удары сердца, открыла глаза и увидела, что Дункан смотрит на ее губы. — Все еще болит?

Дороти испуганно моргнула. Ей показалось, что Дункан спрашивает о прошлом, что он все же решил признаться, что всегда знал о ее чувствах к нему. Она растерялась, не зная, что ответить. Но потом Дункан поднял руку и легонько провел пальцами по ее губе, и она поняла, что он спрашивает о том, болит ли все еще губа.

— Я не хотел…

Голос у Дункана дрогнул. Дороти почувствовала, как внутри у нее все оборвалось… Такое чувство бывает во сне, когда летишь в бездонную пропасть и бессильна остановить падение. Сами собой губы ее приоткрылись, на щеках выступил предательский румянец. Что он с ней делает?! Дункан еще раз провел пальцем по крошечной ссадинке у нее на губе, а потом тяжело глотнул и напряженно застыл, так и не отняв руки от ее губ.

— Тогда, десять лет назад, тебе бы захотелось, чтобы я поцеловал тебя там, где болит.

Дороти уже ничего не понимала. Неужели он действительно произнес эти слова?! Она не могла поверить. Боль у нее в душе как будто собралась в тугой комок, а потом он взорвался миллиардами острых, как бритва, осколков. Если раньше Дороти еще как-то владела собой, то теперь была просто не в силах справляться с наплывом чувств, что накрыли ее, как штормовая волна. Она вновь превратилась в ту девочку, которой была тогда, десять лет назад, — ранимую, мечтательную, восторженную и абсолютно беспомощную перед этим человеком, которого она обожала неистово и безнадежно.

Ей хотелось заплакать. Жгучие слезы уже навернулись на глаза, и Дороти сдержала их лишь нечеловеческим усилием воли. Она не могла показать свою слабость Дункану. Не могла…

Он по-прежнему держал пальцы у нее на губе. В отчаянии она сделала шаг назад и уперлась спиной в стену. Потрясение, страх, ощущение опасности, от которой нельзя спастись… У Дороти было такое чувство, что все это происходит во сне. Вот сейчас она проснется, и все пройдет.

Когда она заговорила, то сама не узнала свой

— Десять лет назад я была глупой девочкой… просто дурочкой. Но я уже выросла, Дункан. Я давно уже не та наивная девчушка, какой была тогда.

И я не знаю, зачем тебе нужно мучить меня, терзать воспоминаниями о том, чего давно уже нет. Конечно, она не сказала этого вслух. Потому что тогда Дункан бы догадался, что ей по-прежнему больно. Что он ей по-прежнему небезразличен.

— Пожалуйста, уходи, — выдавила она. — А то твоя девушка, наверное, уже начала волноваться, почему тебя так долго нет.

— Моя девушка? — переспросил Дункан, и Дороти мысленно отругала себя за то, что поддалась своему глупому ребяческому порыву. Его подруги, его личная жизнь ей вовсе не интересны. И кто ее за язык тянул? — Это ты, наверное, про Рейчел, — холодно уточнил Дункан. — Рейчел не моя девушка, она мой адвокат, из Америки.

Дороти почувствовала, что краснеет — от смущения и злости на себя.

— Меня не волнует, кто она тебе, Дункан. —Она постаралась, чтобы ее голос не дрогнул. Потому что это была неправда. — Я просто подумала…

— Ты подумала, что у нас с ней любовь. Точно так же, как я подумал, что Форбс — твой любовник… Видишь, как это опасно — делать поспешные выводы из необоснованных предположений? Особенно если эти предположения вызваны… — Дункан на мгновение умолк и задумчиво взглянул на Дороти. — А чем конкретно было вызвано твое предположение, Дороти?

— Ничем, — солгала она, прекрасно осознавая, насколько опасную тему затронула. — Я уже тебе говорила: твоя личная жизнь меня не интересует.

— Да, ты мне это уже говорила, — пробормотал Дункан себе под нос и — к несказанному облегчению Дороти — развернулся, чтобы уйти. Однако в дверях он чуть помедлил и обернулся к ней. — Ты конечно же слышала, что я собираюсь вернуться в город и возглавить компанию деда.

Дороти внутренне содрогнулась, однако внешне ей удалось сохранить спокойствие. Она даже небрежно пожала плечами и проговорила как можно более беспечно:

— Да, Тресси что-то такое говорила.

— Но тебе это неинтересно, — подытожил Дункан с какой-то странной горечью в голосе, которая озадачила Дороти. — Да, я все понял, Дороти. И не надо провожать меня до машины. У тебя, уверен, есть множество более важных и интересных дел, — не без сарказма добавил он. — Кстати… Еще только один вопрос. Насчет той пены для бритья. Я уже понял, что ты ее покупала не для любовника. Но тогда для кого?

Этот вопрос застал Дороти врасплох, она не стала ничего выдумывать и сказала правду:

— Для заболевшего мужа Тресси. Она хотела побыть с ним и попросила меня кое-что купить…

Какого черта?! Она вовсе не обязана объяснять ему свои поступки! Но прежде чем Дороти успела сказать об этом Дункану, тот уже ушел. Ну и ладно, сказала она себе. Все равно Дункан заранее настроен так, что будет думать о ней только худшее. Как он там говорил? «Делать поспешные выводы на основе необоснованных предположений». Видно, так ему спокойнее. Похоже, Дункану хотелось верить в то, что у нее есть любовник, потому что в этом случае она не стала бы донимать его своей любовью. Если так, то мог бы и не напрягаться. Ему нечего бояться. Абсолютно нечего.

* * *

Через час после ухода Дункана Дороти все еще трясло. Она никак не могла успокоиться. Надо же было так глупо, совсем по-детски повести себя. Но… теперь все равно ничего не изменишь, ведь глупость уже совершилась…

К счастью, Дункан, похоже, не понял, что ее отказ принять его извинения был вызван страхом и стремлением защитить свой душевный покой, а вовсе не желанием уязвить его. Ушел он не в самом радужном настроении. Но уже очень скоро, остынув и спокойно обдумав их сегодняшний разговор, он может догадаться о правде. А когда он догадается…

Дороти резко тряхнула головой. Что еще за ерунда?! Делать Дункану больше нечего, как только обдумывать их разговор! С чего это она решила, будто настолько ему небезразлична, что он станет тратить свое драгоценное время на то, чтобы вспоминать каждое слово из их разговора и анализировать все оттенки эмоций, которые стоят за словами?! Да он просто пожмет плечами, скажет себе, что поступил правильно — попросил прощения, а то, что Дороти его извинения не приняла, так это, как говорится, ее проблемы. После чего благополучно выкинет ее из головы и думать о ней забудет.

На самом деле, ему все равно, какие будут у них отношения — сердечные или не очень. И она не допустит, чтобы Дункан начал вспоминать о прошлом — о том, как она с благоговением ловила каждое его слово, каждый взгляд… как она смотрела на него с восторженным обожанием в глазах. Она не допустит, чтобы он с холодным презрением забавлялся, отыскивая в каждом ее слове предательскую слабость женщины, имевшей глупость по уши влюбиться в мужчину, который не может — или не хочет — ответить ей взаимностью.

Лучше держать Дункана на расстоянии. Вести себя с ним сдержанно, холодно и отчужденно. Нельзя рисковать и подвергать свои чувства опасности. Она была права, отказавшись принять извинения Дункана и предложенную им дружбу. Чем меньше они будут общаться, тем лучше. А теперь они, скорее всего, будут общаться мало. После того «теплого приема», который она ему устроила, Дункан больше к ней не придет.

Умом Дороти понимала, что такой вывод должен ее успокоить, но в душе чувствовала себя несчастной и одинокой. Это было неприятное чувство — гнетущее, тяжелое. Дороти чихнула и тихонько чертыхнулась. Нет сомнений: чувствуй она себя лучше, ей было бы проще справляться с наплывом эмоций, которые пробудил в ней разговор с Дунканом и которые были ей неприятны, поскольку заставляли ясно осознать свою полную беспомощность перед этим мужчиной.

Еще неделю назад Дороти искренне верила в то, что Дункан совсем ничего для нее не значит. Но, как теперь выясняется, она просто обманывала себя. И для того, чтобы это понять, ей хватило нескольких встреч и одного поцелуя — поцелуя, исполненного ненависти и гнева.

Неужели она действительно такая дура?! Похоже на то, с горькой усмешкой сказала себе Дороти. К чему отрицать очевидное? Она любит Дункана. И любила его всегда.

Дороти решила, что лучше всего для нее — лечь спать. Чтобы уже ни о чем сегодня не думать. А то неизвестно, до чего так можно додуматься. Она любит Дункана… Но этого не может быть. Тогда, десять лет назад, ей казалось, что она действительно его любит. Однако какая может быть любовь в пятнадцать лет?! Обожание — да. Но не любовь. Просто в своей глупой юношеской восторженности она видела в Дункане не живого человека, а какого-то сказочного героя — прекрасного и почти недосягаемого, кем можно лишь восторгаться издалека.

А для взрослых любовь — это такое чувство, которое подразумевает равенство двух людей. Чувство, которое допускает, что у твоего любимого могут быть недостатки, поскольку он не непогрешимый герой из прекрасной и доброй сказки, а обыкновенный человек, которому не чуждо ничто человеческое. Любовь — это когда ты принимаешь человека таким, какой он есть, а не придумываешь себе совершенный идеал, которого в действительности не бывает. Тогда, в пятнадцать лет, Дороти влюбилась не в Дункана, а в тот идеальный образ, который существовал лишь в ее воображении. Он отвечал ее представлениям о том, каким должен быть человек, достойный любви. А настоящего Дункана она не знала. Да ей и не нужен был настоящий.

Хотя нет. Это неправда. Она знала его настоящего. Знала, каким он бывает добрым, чутким и отзывчивым. Знала, какой он веселый и даже иной раз ехидный, но все равно — очень хороший. До того, как Дороти невольно подслушала тот разговор Дункана с дедом и стала избегать встреч с ним, они много времени проводили вместе, и она постоянно чувствовала его теплое к ней отношение, его искреннее внимание и нежную заботу.

Теперь он конечно же изменился. Тот — прежний — Дункан, которого она знала, никогда бы не стал делать поспешных, необоснованных выводов. Никогда бы не стал думать о ней плохо. Никогда бы не разозлился на нее, не отнесся к ней с таким презрением.

И ее чувства к нему… те самые чувства, которые она, за неимением более подходящего определения, называет любовью… Разве такое возможно — когда ты думаешь, будто любишь чело-. века, но в то же время ужасно злишься на него за то, что он одним своим существованием нарушает твой покой? Когда готова бежать на край света, лишь бы только с ним не встречаться?!

Когда-то он очень сильно ее обидел. Горечь от той обиды не прошла до сих пор. Только со временем эта горечь превратилась в злость. Ну и что? Разве все эти чувства исключают любовь? И как определить те чувства, которые она испытывает к нему?

Наверное, их можно было бы назвать чувственным вожделением, рожденным из любопытства пятнадцатилетней девочки, в которой только-только пробуждается сексуальность. Это любопытство давно должно было пройти. Но оно не прошло. И что самое странное — теперь разгорелось с новой силой.

Да, Дункан будил в ней желание. К чему это отрицать? Даже сейчас, когда Дороти вспоминала о том, как при одном только взгляде на Дункана все ее существо загоралось огнем, ее пробирала сладкая дрожь. Никогда раньше она не испытывала такого пронзительного желания.

Но если она такая чувственная и горячая женщина, тогда почему никто, кроме Дункана, ее не возбуждает? Да, она сама сторонится мужчин, сама не идет на сближение. Потому что боится близких отношений. Потому что ей страшно, что мужчина, которому она отдаст свое сердце, не примет этого дара, как когда-то его не принял Дункан. Дороти давно уже поняла, что она — из тех женщин, для которых сексуальные отношения немыслимы без любви. И если никто, кроме Дункана, не смог возбудить в ней желание, это значит, что…

Дороти уткнулась лицом в подушку и громко застонала. Зачем она терзает себя? Зачем постоянно думает о том, что причиняет ей боль? Зачем копаться в каких-то причинах, строить какие-то предположения, когда можно просто принять правду?! Она любит Дункана. Иначе почему она так отчаянно боится поддерживать с ним приятельские отношения, почему старается держать его на расстоянии? Он пришел к ней, чтобы искренне извиниться за свою ошибку. Но она не приняла его извинений. Мало того, специально постаралась его разозлить, чтобы ему уже точно не захотелось прийти к ней опять.

Зачем? Почему? Уж конечно, не из-за гордости или глупого упрямства. Когда-то он оскорбил ее чувства. Она дала себе слово, что больше никому не позволит обидеть ее. Никому. И в первую очередь — Дункану. Потому что второй раз подобного унижения она просто не выдержит.

Но ведь это еще не повод для того, чтобы портить отношения с человеком, который пришел к тебе попросить прощения.

Зачем он вернулся?! Почему не остался в своей Америке навсегда?! t

В бессильной злости Дороти ударила кулаком по подушке. Она никак не могла расслабиться. Все ее тело болело от внутреннего напряжения. И еще ей было страшно. Больше всего ей хотелось закрыть глаза и заснуть, а проснувшись наутро, понять, что все, что случилось сегодня, — просто кошмарный сон.

Глаза щипало от слез. Горло болело от сдерживаемых рыданий. Дороти невесело усмехнулась, вспомнив о том, как когда-то давно, десять лет назад, она плакала по ночам в подушку. Каждую ночь. На прбтяжении нескольких месяцев.

Теперь она плакать не будет. Она давно уже не та ранимая и наивная девочка, она взрослая женщина. И никто — никто! — не догадается о ее чувствах.

Главное — не думать про Дункана. Но вот как это сделать?

 

6

Утром Дороти была вынуждена признать: прав был мудрец, сказавший, что надо быть поосторожнее со своими желаниями, а то вдруг они действительно исполнятся.

По горлу будто скребли наждаком, а голова болела так, что хотелось кричать, правда, горлу от этого вряд ли стало бы легче. Общее ощущение такое, словно все мышцы и кости переполнены болью, накопившейся за ночь.

Пока Дороти глотала аспирин и пила кофе, она думала только о том, что у себя в офисе будет чувствовать себя гораздо лучше, сосредоточится на работе и забудет о болезни. Однако когда она добралась до офиса, Тресси лишь покачала головой и заявила, что Дороти надо было остаться дома, в постели.

— Но я знаю, какая ты упрямая, так что говорить с тобой просто бессмысленно.

— Совершенно бессмысленно, — согласилась Дороти и шутливо добавила: — И вообще, я слишком занята, чтобы болеть. — Сейчас ей меньше всего хотелось сидеть дома, а значит — беспрестанно думать о Дункане.

Аспирин помог Дороти на какое-то время справиться с симптомами болезни, и, пока лекарство не перестало действовать, она выбралась из офиса и пошла в ближайшую аптеку.

— Грипп подхватили? — мрачно осведомился аптекарь, когда она объяснила, зачем —пришла. — Знаете, что я вам скажу? Ничего из всего этого барахла вам не поможет. — Он указал небрежным кивком на батареи лекарств у себя за спиной. — Грипп — это грипп. Если его лечить, он пройдет за неделю, а если не лечить — за семь дней.

— Мне бы хоть что-нибудь, просто чтобы получше себя чувствовать, — заверила провизора Дороти.

Десять минут спустя она вышла из аптеки с целым пакетом лекарств. Конечно, аптекарь прав: ни одно из этих лекарств по-настоящему ей не поможет. Но все же станет чуть полегче. Надо продержаться до серебряной свадьбы Эллы и Кристофера. Она просто не может не пойти на это торжество.

Дороти уже почти дошла до офиса, как вдруг заметила Дункана. Тот шел по улице ей навстречу. Увидели они друг друга пр&стически одновременно, остановились и обменялись мрачными взглядами. Не ожидая, пока он ее окликнет, Дороти развернулась и вошла в ближайший магазин, что оказался газетной лавкой. Пришлось купить совершенно ненужный журнал.

Она очень надеялась, что Дункан пошел своей дорогой. Но, к своему изумлению, выйдя из магазина, обнаружила, что тот стоит на тротуаре, явно ее дожидаясь.

— Долго это еще будет продолжаться? — сердито спросил он. — Ддроти попыталась пройти мимо, но Дункан удержал ее за локоть. — Потому что, если так и дальше пойдет…

— Не понимаю, о чем ты, — соврала Дороти и громко чихнула.

Дункан вдруг помрачнел.

— Совсем одурела?! Ты же здорово больна.

— Немного простудилась, вот и» все, — огрызнулась Дороти. — А если боишься заразиться, отойди от меня подальше.

Она вдруг поняла, что они привлекают к себе внимание прохожих. Городок маленький, здесь все друг друга знают, и Дороти боялась, что не один только Дункан вспоминает сейчас те годы, когда она его обожала. Ей совсем не хотелось давать повод для сплетен и досужих предположений. В этом городе у нее свой бизнес, причем достаточно солидный. И ее репутации деловой женщины вряд ли пойдет на пользу, если все начнут думать, что она до сих пор бегает за Дунканом Эшби-Кроссом, словно преданная собачонка. А тот по-прежнему держал ее за руку.

— Я тут на днях заскочил к Дэвидсонам, — невозмутимо проговорил он. — Совершенно забыл, что у них в этом году серебряная свадьба. Они мне сказали, что твои родители приедут на их торжество. Мне будет очень приятно повидаться с миссис и мистером Пресли.

У Дороти заныло сердце. Значит, Дункан будет на празднике. Если бы только она могла придумать серьезный предлог и не пойти… Но это невозможно. Она не может пропустить такой юбилей своего крестного отца.

Дороти так задумалась, что не заметила, что на них чуть не наехала какая-то женщина с коляской. Она подалась назад, Дункан тоже отошел и каким-то непостижимым образом оказался гораздо ближе к ней, чем был до того.

— А ты пойдешь туда одна или?.. — он вдруг запнулся и вопросительно посмотрел на нее.

— Нет, я пойду не одна, — не без ехидства отозвалась Дороти.

И, между прочим, она сказала чистую правду. Она пойдет туда со своей семьей. Впрочем, Дороти прекрасно понимала, что он имел в виду совсем другое. Пойдет ли она туда с мужчиной, вот что он хотел знать. Пойдет ли она с любовником. Интересно, а как бы сам Дункан отреагировал на такое бесцеремонное вторжение в свою личную жизнь?

— А ты? — спросила она с лицемерной улыбкой. — Думаю, тебя будет сопровождать твой… адвокат?

— Рейчел?! Ну, это вряд ли. Видишь ли, сегодня утром она улетела в Бостон. Ведь я собираюсь остаться здесь, а потому никакой надобности в ее присутствии уже нет. Она ведь не мой личный адвокат, а юрист нашей фирмы. Компаньоны послали ее со мной в надежде, что ей удастся уговорить меня не возвращаться в Англию, но я принял другое решение, когда понял, в каком состоянии находится дедушкина компания. — Он замолчал, а когда Дороти вопросительно взглянула на него, пояснил: — В свое время дед был преуспевающим бизнесменом. Но потом… Скажем так: продать компанию как нормально работающую фирму сейчас никак невозможно, а закрыть ее — значит оставить многих людей без работы. Я до сих пор не уверен, что принял правильное решение — и с деловой, и с человеческой^ точки зрения…

Дункан пожал плечами, а Дороти смотрела на него в немом изумлении, не в силах поверить, что он может быть настолько откровенным с ней. Сейчас перед ней был тот Дункан, которого она вспоминала с таким восхищением, с таким сладким томлением и болью — человек, который неспособен причинить страдания другим людям.

— Сантименты — не лучшее основание для успешного бизнеса, — сказала она, может быть, более сухо и резко, чем хотела. Но это был единственный способ как-то справиться с захлестнувшими ее чувствами.

Он тут же отпустил ее локоть, и Дороти вздрогнула оттого, что так внезапно исчезло то тепло, которое исходило от его горячей руки.

— Вот слова преуспевающей деловой женщины, — саркастически заметил Дункан. — Как все же сильно порой меняются люди…

— Да, так бывает, — спокойно согласилась Дороти, резко развернулась и пошла прочь, опустив формально-вежливое «до свидания». И только дойдя до офиса, позволила себе оглянуться на Дункана, который уже спускался вниз по улице и не видел, что она на него смотрит.

Дороти вдруг поняла, что едва не плачет. Почему он не может оставить ее в покое? Притворился бы, что ее вообще не существует — ему это так хорошо удалось тогда, десять лет назад, когда она впервые поняла, что не нужна ему, и решила вычеркнуть его из своего сердца и из своей жизни.

* * *

— Так ты встречаешься со своей семьей прямо в клубе? — спросила Тресси.

— Да, так всем удобнее, — отозвалась Дороти. — Я ведь говорила тебе, что надолго они не смогут остаться и потому не станут останавливаться у меня.

— Что ты наденешь? — поинтересовалась подруга. — Купила что-то новенькое?

Дороти покачала головой.

— Не было времени на покупки. Сама знаешь, как мы в последнее время заняты. Наверное, надену черное платье, которое купила перед Рождеством в Бирмингеме.

Платье было дорогим — гораздо дороже, чем рассчитывала Дороти. Продавщица сказала, что это эксклюзивный авторский экземпляр, уцененный из-за маленького размера. Примерив платье, Дороти была вынуждена признать, что роскошный черный материал, покрой и фасон — платье весьма откровенно, но в то же время не вызывающе, облегало ее изящную миниатюрную фигурку — все это очень стильно и весьма идет. Конечно, сумма на ценнике, несмотря на уценку, для нее великовата. Но ведь иногда надо и себя чем-то порадовать.

— Да, ты будешь выглядеть сногсшибательно. Что-то в этом есть, когда изящная маленькая блондинка надевает маленькое черное платье…

— Я не изящная и совсем не блондинка, — возразила Дороти.

— Конечно же, нет… — с насмешливой улыбкой отозвалась Тресси. — Только скажи об этом моему мужу. Джеф неделю не мог прийти в себя после того приема в Коммерческой палате.

Дороти вдруг поняла, что краснеет, и ужасно смутилась. А Тресс лишь рассмеялась:

— Хочешь совет? Если ты собираешься надеть это платье, надо подумать и о хороших аксессуарах. .

— Спасибо, но меха и бриллианты — это несколько не в моем стиле, — сухо проговорила Дороти.

— Тогда позаботься о симпатичном спутнике. Этаком высоком и статном, — невозмутимо отозвалась Тресси.

Это «краткое описание» как-то уж слишком напоминало Дункана. Вот почему Дороти вспылила.

— Спасибо, конечно, но нет. Такого сокровища мне не надо. Мне, может, уже далеко за двадцать, и у меня нет мужчины — мужа там или любовника, — однако это не значит, что я несчастлива и не могу наслаждаться жизнью. На самом деле…

— Успокойся, пожалуйста! Ты не так меня поняла, — перебила ее подруга. — Я вовсе не имела в виду, что тебе нужен мужчина как таковой. — Она примирительно рассмеялась. — Если судить по реакции на твое платье моего благоверного, обычно очень спокойного и, я бы даже сказала, невозмутимого, то, заявившись на праздник без спутника, ты просто большую часть вечера будешь отбиваться от толп восторженных кавалеров. — Она на мгновение умолкла и добавила, уже серьезней: — Послушай, прости, если я тебя обидела. Я совсем не хотела сказать что-то такое…

Дороти закусила губу. Почему, черт возьми, она во всем ищет какой-то намек?! Это же глупо… У Тресси хорошее чувство юмора, она любит подшучивать над подругой, но ее шутки всегда были добрыми, безо всякого скрытого смысла. И сама Тресси никогда не обижалась, если Дороти начинала подшучивать над ней в ответ.

— Нет, это ты прости, — сказала Дороти. — Не знаю, что на меня сегодня нашло. Наверное, это из-за простуды. Но я все же надеюсь, что насчет моего платья ты несколько подзагнула. —Она помолчала пару секунд и неуверенно добавила: — Или мне действительно стоит надеть что-то другое?

— Не смей даже думать об этом! Вспомни хотя бы о том, сколько оно стоит. — Тресси в притворном ужасе закатила глаза. — Раз ты угрохала столько денег, то просто обязана его носить, так ведь?

— Да, наверное, — весело отозвалась Дороти.

Пару часов спустя, стоя в спальне перед зеркалом и пристально изучая свое отражение, она угрюмо размышляла о том, что же в ее платье вызывает у мужчин реакцию, которую так живо описала Тресси. Платье было с длинными рукавами, слегка декольтированное. Сидело на ней оно безупречно — облегало фигуру, но отнюдь не обтягивало. Так что вряд ли такой фасон можно было назвать вызывающим, провоцирующим.

Сама Дороти как-то не замечала своей мягкой и утонченной женственности. Девушке и в голову не приходило, насколько выгодно черное джерси оттеняет ее легкую бледность, а в ансамбле с изящными кружевами придает ей неуловимую, но пикантную соблазнительность. Она еще не умела оценить, что вырез у этого платья приоткрывает мягкие изгибы плеч ровно настолько, чтобы каждый мужчина поневоле задумался, какую же силу — пусть даже самую нежную — и какую настойчивость ему придется приложить, чтобы мягкая ткань соскользнула с этих плеч…

Тресси, наверное, просто хотела ее поддразнить, решила Дороти, еще раз внимательно осмотрев себя со всех сторон. Нет, в этом платье нет ничего вызывающего. Конечно, она больше привыкла к простой и неброской одежде, к строгим деловым костюмам. Такой стиль располагал к себе клиентов и создавал необходимую деловую атмосферу. А это платье трудно было назвать простым и скромным. Да и каблуки вечерних туфель выше, чем она обычно себе позволяет. Но на то и праздник, чтобы принарядиться…

Уже пора было ехать, чтобы не опоздать на встречу с родителями и семейством брата. Подарок, о котором позаботились папа и мама, решено было подарить общий от всей семьи Пресли, так что ей надо быть со всеми своими к моменту его вручения.

Дороти взяла сумочку и спустилась в прихожую, в последний раз взглянула на себя в зеркало и решительно вышла из дома. Она очень надеялась, что лекарство, которое она только что приняла, поможет ей продержаться до конца вечера.

Дороти была не вполне уверена, что ей стоит садиться за руль самой в таком болезненном состоянии, но она пообещала себе, что будет очень аккуратна. А в клубе выпьет не больше бокала шампанского за весь вечер, ведь в последние дни она только и делает, что принимает лекарства. Ничего страшного с ней не случится.

И все-таки внутренний голос подсказывал: надо оставить машину дома и вызвать такси. Может быть, она именно так бы и поступила. Но город у них был маленький, и единственная на весь город служба такси сегодня вечером наверняка перегружена заказами. А опаздывать не хотелось.

На улице было не холодно, но зато сыро. Дороти пробрал озноб. Она поспешила скорее сесть в машину и включить обогреватель. Завтра — суббота, у нее будет два выходных дня, чтобы, как говорится, спокойненько поболеть. А сейчас надо ехать. Дороти решительно завела машину и выехала на дорогу.

* * *

В загородный клуб, где Дэвидсоны отмечали свою серебряную свадьбу, Дороти приехала достаточно рано, но по шуму, доносившемуся до парковочной площадки, поняла, что она — далеко не первый гость. Хозяин и хозяйка празднества встретили ее у дверей и сделали массу комплиментов. А ее крестный отец не преминул отметить, что вроде и пяти минут не прошло с той поры, когда он держал ее над купелью во время крещения, и вот теперь его крестница выросла и стала настоящей красавицей.

— Твои родители вон там, вместе с Уолтером, — сказал он.

Дороти поблагодарила его и прошла к тому столику, за которым сидели ее родные.

— Дорогая, ты замечательно выглядишь, — заметила мама с искренним восторгом.

— Да, и весьма сексуально, — добавил с добродушной усмешкой брат.

Конечно, он лишь пошутил. Но Дороти все равно почувствовала себя неуютно. Может быть, в ее платье действительно есть что-то такое, чего не видит она, но видят окружающие?

Моника, жена Уолтера, кажется, поняла, чем вызвано замешательство Дороти, и поспешила ее подбодрить:

— Не обращай на него внимания, Дорри. Ты всегда элегантная и ухоженная, но в этом платье… в нем ты выглядишь мягче, женственнее…

— Как я уже отметил, выглядишь ты сексапильно, — перебил Уолт свою супругу и тут же добавил: — Что будешь пить, Дорри? Сейчас моя очередь заказывать, так что…

— Минеральную воду, — сказала Дороти, а когда брат нахмурился, быстро объяснила, что сильно простужена и принимает лекарства.

— Дорогая, я и не знала, что ты себя плохо чувствуешь, — укоризненно проговорила мама. — Надеюсь, это лишь простуда, а не тот страшный грипп, который, похоже, бродит по округе. У нас уже почти вся улица больна, правда, Моника? К счастью, мы с папой не заразились.

— Это не грипп, мама, — твердо сказала Дороти. — Это старая добрая скучная простуда.

— Ну, если ты так уверена…

— Перестань суетиться, мама. Она уже не маленькая, — вмешался Уолтер, придя на помощь сестре.

Потом он привстал, чтобы привлечь внимание кого-нибудь из официантов.

— Похоже, Элла и Кристофер пригласили почти весь город, — заметил он, усевшись на место. Дороти невольно вздрогнула, когда он добавил, почти насмешливо: — А что же ты мне ничего не сказала про Дункана Эшби-Кросса? Я только недавно узнал, что он решил вернуться и взяться всерьез за семейный бизнес. Мы с ним говорили на днях. Как я понял с его слов, он собирается развить тут бурную деятельность. Хочет все переоборудовать и модернизировать на основе новейших технологий. Приятный парень. Мне он всегда нравился. — Уолт умолк на секунду и весело продолжил: — Хотя ты, по-моему, всегда была к нему несколько ближе, чем я.

Дороти слегка разнервничалась. Впрочем, брат не мог ничего знать. В то ужасное лето, когда она выставила себя дурочкой и пережила страшное унижение, Уолтер остался в университете и не приехал на каникулы.

— Часто ты его видишь?

— Да нет, не особенно. — Резкость ее ответа заставила Уолтера замолчать.

Он внимательно посмотрел на сестру и нахмурился, а в глазах у него промелькнуло участие.

— Дорри… — начал было он, но Моника дернула мужа за руку и задала какой-то вопрос о людях за соседним столом, которые показались ей смутно знакомыми/

Специально ли Моника отвлекла внимание Уолта или это спасительное вмешательство было лишь случайным совпадением, Дороти так и не поняла. Про себя она невесело усмехнулась: кажется, у нее развивается мания преследования. Откуда Монике знать о том, как по-дурацки Дороти повела себя с Дунканом десять лет тому назад?!

Погруженная в свои мысли, Дороти не сразу сообразила, что мать обращается к ней с вопросом. Та спрашивала? когда Дороти наконец-то выберет свободную недельку и приедет к ним погостить. Дороти рассеянно пообещала, что совсем скоро, вот только разберется с работой…

— Знаешь, мне кажется, что тебе давно пора сделать маленький перерыв и как следует отдохнуть, — заботливо проговорила мама. — Ты похудела и выглядишь очень усталой.

— Вот спасибо за комплимент.

— Ты не должна так перенапрягаться. — Миссис Пресли вздохнула, не поддержав веселого тона дочери.

Дороти знала, о чем сейчас думает мама. Она рада, что дочь преуспела в бизнесе, но куда больше ей хочется, чтобы та вышла замуж и завела детей.

Дороти ничего не имела против брака как такового. А что касается детей… Она обожала своих двоих племянников, ей очень нравилось проводить с ними время. Однако стоило задуматься о других, более интимных аспектах замужества… В том, что когда-нибудь ей захочется душевно сблизиться с мужчиной настолько, что их отношения дойдут до той фазы, когда замужество становится, если так можно сказать, практически осуществимым, она очень сомневалась.

Глубокое раздумье не позволило ей вовремя увидеть Дункана, который подошел к их столику. Она заметила его, только когда он с искренним чувством произнес:

— Миссис и мистер Пресли! Как я рад вас видеть!

— Дункан! Здравствуй. Уолт нам говорил, что он с тобой виделся. Как я понял, ты решил остаться тут навсегда. Нам всем очень жаль, что твоего деда уже нет с нами. А здесь ты один? Если да, то присоединяйся к нам.

Дороти замерла. Если бы она могла сейчас встать и уйти! Ну почему она не учла, что все может так обернуться?! Ее мама любит общаться с людьми, она знает Дункана с детских лет, он рос у нее на глазах… Дороти должна была предвидеть, что если мать увидит Дункана, то непременно захочет поговорить с ним и узнать все его новости.

Впрочем, Дункан вполне может и отклонить приглашение. Но нет, к своему несказанному ужасу, Дороти услышала, как он говорит:

— Ну, если только я вам не помешаю.

— Конечно, не помешаешь. — Дункан уселся к ним за столик, и миссис Пресли продолжила: — Ты знаком с Моникой, женой Уолта?

— Нет, мы еще не знакомы.

У Дороти защемило сердце, когда она увидела, как он улыбнулся Монике и та буквально расцвела от этой улыбки. Да, ни одна женщина не может остаться равнодушной к его улыбке, такой теплой и открытой.

— Я как раз говорила Дороти, что ей пора передохнуть. Она похудела, а тут еще эта простуда…

Дороти понимала, что мать совсем не нарочно привлекает к ней внимание Дункана. Но она все равно напряглась и старалась не смотреть на Дункана. Ей хотелось, чтобы он понял: вся эта видимость тесных дружеских отношений между ними — вынужденная. Сама-то она вовсе не приглашала его сидеть с ними в тесном семейном кругу.

— Да, она производит впечатление немного усталой, — ровным голосом произнес Дункан. Какой тактичный человек! Мог бы прямо сказать, что она выглядит просто больной и изможденной, не без цинизма отметила про себя Дороти. — Но, несмотря ни на что, вокруг нее чувствуется некий флер женственности. Однажды дед сказал мне, что всякий раз, когда он смотрит на фарфоровых пастушек, те напоминают ему Дороти Пресли. И я хорошо понимаю, что он имел в виду.

Все замолчали. Дороти заметила, что у матери порозовели щеки и заблестели глаза. А у Уолта так просто челюсть отвисла.

— Дункан, ты погоди. Скажи мне, пожалуйста, мы сейчас говорим о той Дороти, которую помню я? О той, что сломала обе руки, когда однажды свалилась с дерева? О той, которая так часто падала в пруд с рыбками, что папа всерьез опасался, не вырастут ли у нее плавники?

Пламенная речь Уолтера разрядила напряженную тишину. Все засмеялись… Все, кроме Дункана и ее самой, отметила Дороти.

Дункан смотрел на нее, не отрываясь. От этого странного взгляда сердце Дороти забилось чаще, ей вдруг стало трудно дышать. Неужели она и вправду представляется ему именно такой — хрупкой и нежной, как дрезденский фарфор?! Нет, не может такого быть! Потому что, будь это так, он бы никогда…

— А почему ты один? — с любопытством расспрашивал Уолтер Дункана. — Я слышал, ты появился в городе в сопровождении потрясающей молодой женщины.

— Это была Рейчел Уотермен, адвокат. Она работает в моей бостонской компании. Приехала со мной, чтобы помочь разобраться с проблемами, которые могли возникнуть с завещанием деда. С этим она быстро справилась и давно уже улетела в Штаты.

Выходит, ничего ее тут не держало, ядовито отметила про себя Дороти. Но так ли это? Судя по тому, как эта Рейчел — с видом торжествующей собственницы — держала Дункана под руку в то утро на автостоянке, у нее была по крайней мере еще одна веская причина задержаться здесь.

Если бы Дороти сидела здесь не со своей семьей, а просто с кем-то из знакомых, она бы сумела найти предлог для ухода. Но сейчас уйти было никак не возможно.

Больше всего ей хотелось, чтобы Дункан ушел сам. Однако тот, похоже, уходить не собирался. Он завел нескончаемый разговор с родителями Дороти о своих планах касательно возрождения семейного бизнесу. К вящему раздражению девушки, Дункан старался и ее тоже втянуть в разговор. Но она отвечала на все вопросы односложно и едва ли не резко, замечая при этом, что мама с папой и брат поглядывают на нее с некоторым удивлением.

Официанты уже разносили еду. Дороти вздохнула было с облегчением. Но облегчение быстро улетучилось, когда Дункан спросил, обращаясь к ее матери:

— Вы не будете возражать, если я поем с вами? Я так давно ни с кем не общался из прежних знакомых.

— Конечно, ты лросто обязан остаться с нами, Дункан. — Мисрис Пресли просто сияла. — Я думаю, вам есть о чем поговорить с Дороти. Как-то вам все не везло. Когда бы ты ни приезжал, ее, как назло, не было в городе.

— Да, действительно не везло.

Дороти боялась взглянуть на Дункана. Он, наверное, уже давно понял, что она специально уезжала из города как раз в те дни, когда приезжал он. Общаясь со старым Эшби-Крос-сом, она загодя узнавала о приезде его внука. Дороти избегала встречи с ним. Вовсе не из-за того, что он когда-то задел ее самолюбие. Просто ей не хотелось лишний раз действовать Дункану на нервы. И еще она очень боялась. Боялась, что не справится с собой и поведет себя так же глупо, как и в то лето, когда ей было пятнадцать.

— Ну, ничего, — ласково проговорила мама. — Теперь ты вернулся насовсем, и у вас будет масса времени, чтобы пообщаться и поделиться новостями.

— Да… масса времени, — учтиво поддакнул Дункан и взглянул на Дороти, как ей показалось, с неприкрытой иронией. — Масса времени, но, как мне кажется, очень мало возможностей.

У Дороти напрочь пропал аппетит. И то немногое, что она все же сумела съесть, показалось ей совершенно безвкусным. Объяснялось это, судя по всему, принятыми лекарствами. Да и горло все еще болело… Дороти рассеянно ковырялась вилкой в тарелке и настойчиво убеждала себя, что отсутствие аппетита никак не могло быть связано с тем, что Дункан сидит за их столиком. Хоть тот и говорил, что давно не общался ни с кем из старых знакомых, к их столику постоянно подходили люди, чтобы обменяться с ним хотя бы парой слов. Так что от недостатка общения он явно не страдал.

Дороти была очень рада тому, что ее родные заранее решили уехать пораньше. Она себя чувствовала ужасно, несмотря на все принятые лекарства.

Торжество подходило к концу. Уже были вручены все подарки, провозглашены все тосты, произнесены все хвалебные речи. Дункан исправно хлопал в ладоши и поднимал свой бокал. И все это время Дороти сидела рядом с ним и чувствовала, как его рукав постоянно соприкасается с ее рукавом.

Мужчины пошли к буфету, чтобы взять порции праздничного торта и принести их к столу, а когда они вернулись… Дороти чувствовала себя полной дурой, но ей действительно казалось, что теперь стул Дункана стоит гораздо ближе к ней, чем раньше.

После ужина оркестр заиграл танцевальную музыку. Несмотря на боль в горле и ужасную ломоту в суставах, Дороти все-таки станцевала со своим крестным отцом и с братом. И неизбежно наступил момент, которого она так боялась. Дункан, будучи человеком воспитанным, счел своим долгом пригласить ее на танец. Ей конечно же не оставалось ничего другого, как только вежливо согласиться.

На протяжении всего вечера Дороти как-то ухитрялась избегать какого бы то ни было физического контакта с Дунканом. Даже бокал из его рук она взяла так, чтобы не коснуться пальцев Дункана. И сейчас, когда он обнял ее в танце, это прикосновение отозвалось во всем ее теле пронзительной сладкой дрожью.

— Ты дрожишь, — нахмурившись, заметил Дункан.

— Я что-то замерзла, — соврала Дороти.

— Здесь?! В такой духоте?! Неприкрытая насмешка в его голосе заставила девушку вызывающе вскинуть подбородок:

— А я простужена… если помнишь.

И тут его поведение резко переменилось. Дункан остановился посреди зала и, к несказанному изумлению Дороти, положил свою, прохладную руку на ее горячий лоб. Потом он нахмурился и заявил:

— У тебя температура. Тебе надо домой, в постель.

— У меня простуда, а не бубонная чума, — ядовито отозвалась она. — Но коли ты боишься заразиться…

— В чем дело, к чему это все? Скажи, Дороти, чего ты так боишься? Каждый раз, когда я пытаюсь с тобой общаться, ты меня избегаешь.

— А что тебя так удивляет? Прикажешь броситься тебе на шею…

— Да нет… зачем же бросаться на шею? Дороти смущенно замолчала, покраснела и закусила губу. Она сама нарвалась на грубость. Впрочем, чего еще можно ожидать, зная, как он к ней относится. Глаза защипало от слез. Она ужасно на себя разозлилась: с чего это, мол, я стала такой ранимой? Видно, из-за простуды.

Оркестр играл медленную романтическую мелодию, пары скользили по залу, мужчины обнимали своих партнерш. Когда-то одна только мысль о таком танце с Дунканом доставила бы Дороти пронзительное удовольствие — предвкушение того наслаждения, которое она испытает от прикосновения этого человека, от столь невинной, но все-таки близости с ним… А сейчас, когда мечта стала явью, Дороти настойчиво прилагала все усилия, чтобы держаться подальше от Дункана, чтобы никто — и он сам в первую очередь — не заметил того напряжения, в котором она пребывала.

Действительно, чего она так боится? Дороти знала ответ. Если сейчас она расслабится и позволит ему быть к ней ближе, чем требуется, он может услышать, как громко стучит ее сердце, почувствовать жар ее разгоряченного тела — и проникнуть в ее самую сокровенную тайну… в тайну ее желания.

Сообразив, о чем она думает, Дороти густо покраснела от стыда. И с досадой закрыла глаза, чтобы не видеть лица Дункана — лица мужчины, который будит в ней такую цылкую страсть. Но и в мягкой полутьме опущенных век воображение рисовало ей все те же будоражащие образы, живые картины, где они-с Дунканом были вдвоем… только вдвоем. Ей представлялось его ладное мускулистое тело и горячие руки, что ласкали ее, обнаженную, сначала нежно, а потом — со все нарастающей страстью…

— Дороти, с тобой все в порядке? Участливый голос ворвался в горячечные фантазии, возвращая к реальности. Дороти открыла глаза и посмотрела на Дункана.

— Ты ведь не собираешься падать в обморок? А то мне показалось…

— Со мной все в, порядке. — Голос Дороти дрожал. — Просто я не…

— Ты просто не хочешь со мной танцевать, это я уже понял, — перебил ее Дункан. — Да и трудно было бы не понять. Скажи мне только одно, черт возьми! Что с тобой такое, Дороти?

Она вдруг разозлилась. Но это была злость, замешанная на неизбывной горечи.

— А тебе это действительно интересно? — вызывающе отозвалась она. — Что вообще тебе от меня нужно, Дункан?

Дороти вдруг поняла, что оркестр уже перестал играть и пары начали расходиться.

Она почти оттолкнула Дункана и направилась к столику, где сидели родители.

— Дорогая, что с тобой? — с беспокойством спросила мать. — Ты вся горишь. Может быть, это все-таки грипп?

— Мама, не волнуйся, пожалуйста, — устало проговорила Дороти. — Это всего лишь простуда.

— Ну, если ты уверена… — с сомнением протянула мать. — Уолт говорит, что нам уже пора ехать.

— Я, наверное, поеду с вами, — начала было Дороти, но мама запротестовала.

— Нет, дорогая, не надо. Мне и без того неловко, что нам приходится так рано уезжать. Тебе надо еще побыть здесь, ведь Кристофер — твой крестный отец. А если тебе не хочется оставаться одной, я уверена, что Дункан…

Дороти почувствовала, что ее лицо вновь заливается краской.

— Мама, я думаю, что Дункану хочется пообщаться и с другими людьми. Здесь так много его знакомых…

Она знала, что Дункан стоит у нее за спиной и наверняка слышит их разговор. Меньше всего Дороти хотелось, чтобы он — воспитанный человек и галантный мужчина — почувствовал себя обязанным составить компанию одинокой девушке, когда ее близкие уедут.

— Пожалуй, пора попрощаться с виновниками торжества. Да, вот еще что. Ведь ты нам позвонишь в ближайшее время и скажешь точно, когда ты приедешь?

Пока Дороти целовалась на прощание с родными, она все время ощущала присутствие Дункана у себя за спиной. Казалось, что его тело излучает какое-то странное тепло, к которому Дороти была как-то уж слишком восприимчива. Почему он не уходит?! Почему стоит у нее над душой?! Неужели ему больше нечем заняться?!

— Хочешь еще чего-нибудь выпить? — спросил Дункан, когда они остались одни.

Его спокойный светский тон вывел Дороти из себя. Она повернулась к нему и язвительно проговорила:

— Мама с папой уехали, так что не надо больше притворяться, Дункан.

— Да в чем притворство? Можешь ты объяснить?

— Притворство в том, что на самом деле ты вовсе не хочешь провести этот вечер со мной, — огрызнулась Дороти. И вдруг почувствовала себя слишком слабой, чтобы справляться со своими чувствами.

— А почему ты думаешь, что это притворство? — Дункан пристально изучал ее лицо.

Дороти почувствовала, что краснеет, и сердито выдернула свои пальцы из его руки.

— Тебе, может, и —нравятся эти игры, а мне вот нет, — устало проговорила она. — А теперь, если не возражаешь, я хотела бы пообщаться со своим крестным отцом.

Дороти быстро шла по залу, очень надеясь, что Дункан за ней не последует. Она всегда считала себя сильной и действительно могла вынести многое. Однако всему есть предел. Но больше всего Дороти беспокоило то, что она не понимала, чем вызвано такое странное поведение Дункана. Зачем ему нужно ее преследовать? Может быть, он испытывает какое-то извращенное удовольствие, обижая и унижая ее? А может, действительно не замечает того, что ей хочется сохранить дистанцию в их отношениях?

Дороти немного поговорила с крестным и его супругой, еще раз поздравила их с серебряной свадьбой, а потом извинилась и сказала, что не очень хорошо себя чувствует и поэтому вынуждена уехать пораньше.

— Все нормально, Дороти. Твоя мама сказала, что ты чуть не слегла с этим ужасным гриппом, — участливо проговорила Элла Дэвидсон.

Собственно, теперь можно было и уйти. Дороти очень гордилась тем, что сумела сдержаться и не оглянуться, хотя ей очень хотелось в последний раз посмотреть на Дункана…

Так. Сейчас самое главное сесть в машину, доехать до дому и лечь в постель. Дороти угрюмо отметила про себя, что вести машину в таком состоянии — дело достаточно проблематичное, но было уже поздно что-либо менять. Раньше надо было думать — не геройствовать, а взять такси.

Когда до машины оставалось всего лишь несколько ярдов, Дороти буквально застыла на месте: прислонившись к ее машине стоял Дункан. Что он здесь делает?! Как узнал, что она ушла?

— Дункан, — обронила она упавшим голосом и положила руку на лоб, пытаясь хоть как-нибудь разобраться в своих путаных мыслях.

 

7

— Дункан и есть, — сердито передразнил он, отошел от машины и сделал шаг навстречу Дороти. — Надеюсь, ты не собиралась сама садиться за руль? — Его тон не предвещал ничего хорошего.

Она вдруг разозлилась:

— А если и собиралась, тебе-то какое дело?

— Так уж случилось, что я тоже водитель, который ездит по этому городу, — сухо проговорил Дункан. — И мне совершенно не нравится, что моя жизнь подвергается опасности из-за кого-то, кто садится за руль, находясыпод действием сильных лекарств, да и помимо того упрям, как осел, и не желает понять, что вести машину в подобном состоянии просто недопустимо.

На пару, секунд Дороти просто онемела от изумления.

— А ты что, записался в помощники дорожной полиции? — наконец выдавила она. — Тогда, знаешь ли…

Но тут Дороти пробил озноб, такой сильный, что закончить фразу у нее не хватило сил. Дункан шагнул к ней. Она хотела было отшатнуться, но не нашла в себе сил и для этого. Он взял ее за плечи, хорошенько встряхнул и раздраженно проговорил:

— Не будь дурой, Дороти. Тебя так трясет, что ты едва на ногах стоишь, какое уж тут сесть за руль?! Ты что, правда думаешь, будто я позволю тебя ехать домой в таком состоянии? Я сам отвезу тебя.

— Но моя машина… — слабо запротестовала она.

— К черту твою машину. Утром перегоню ее к твоему дому, — сказал Дункан тоном, не терпящим возражений. Он так и .держал Дороти за плечи, хотя она и пыталась оттолкнуть его от себя.

— Я тебе не разрешаю…

Дороти едва не расплакалась. Так — нечестно! Несправедливо. После того, как она прошла через горечь обиды и боль унижения, судьба вновь свела ее с этим мужчиной. Да еще при таких обстоятельствах, когда она просто не может себя контролировать.

— А мне и не нужно твое разрешение, не тот случай, — усмехнулся Дункан. — Ну так что, ты сама дойдешь до моей машины? Или мне нести тебя на руках? — Он еще что-то пробормотал себе под нос, чего она не расслышала, а потом заявил: — Второй вариант будет, пожалуй, лучше, то есть быстрее и проще. — И подхватил ее на руки.

Она судорожно вцепилась в его пиджак, у нее вдруг закружилась голова. Сердце и разум никак не могли договориться друг с другом. Заставь его остановиться, заставь его опустить тебя, говорил разум. А сердце — да и тело, охваченное сладкой слабостью, предательски нашептывали: все правильно, разве не этого ты хотела все эти годы?!

Они убеждали ее поддаться искушению — расслабиться в его объятиях, наслаждаться теплом его тела, закрыть глаза и просто вдыхать его запах — такой знакомый и милый запах, по которому она так тосковала все эти годы, — положить руку туда, где билось его сердце. Оно билось быстрее, чем следовало, и Дороти подумала, что даже она, такая маленькая и тоненькая, слишком тяжела для того, чтобы долго таскать ее на руках.

Дункан медленно и осторожно опустил Дороти на землю около передней дверцы пассажирского сиденья своей машины. Поддерживая Дороти левой рукой, правой он открыл дверцу. Дороти села в машину, закрыла глаза и откинулась на спинку удобного сиденья.

Дункан завел машину — тихо, почти бесшумно.

Он был хорошим водителем, но об этом Дороти знала уже давно.

Она хорошо помнила его первую машину. Дедушка Джордж оплатил половину цены, а другую — сам Дункан, из денег, которые заработал в то лето, когда закончил школу и готовился поступать в университет. Это был небольшой немецкий «фольксваген», из самой первой серии. За ярко-красный цвет Дункан тут же окрестил машину «божьей коровкой». Дороти была очень взволнована и жутко гордилась, когда он впервые пригласил ее прокатиться на своей машине.

Дороти безотчетно улыбнулась своим воспоминаниям. Улыбнулась почти незаметно. Но Дункан все же заметил— ее улыбку и довольно резко проговорил:

— Я не знаю, о чем или о ком ты думаешь, но эти мысли явно тебе приятнее, чем мое скромное общество.

Открыв глаза, Дороти с удивлением взглянула на него.

— Я о «божьей коровке» думала, — честно сказала она. — Помнишь, как я волновалась, когда ты в первый раз пригласил меня покататься?

— «Божья коровка»… — Дункан мечтательно улыбнулся. — Да, это были счастливые времена. Жаль, что они…

— Что они закончились. Что я все испортила, — с горечью оборвала его Дороти. — А ты чего хотел? Чтобы я всегда оставалась ребенком?

Она снова закрыла глаза. Ее вовсе не удивило, что он не ответил на ее запальчивый вопрос. Да и что он мог ей ответить?! Они оба знают правду.

Дороти сидела, прикрыв глаза. Двигатель работал почти бесшумно. Вокруг них была лишь темнота и замкнутое пространство машины. Все это создавало некую вынужденную интимность, которую она предпочла бы не ощущать. Чуть приподняв веки, Дороти видела сильные руки Дункана, лежащие на руле. Видела, как ткань брюк облегала мускулы на его бедрах, когда он прибавлял газу.

Ей было стыдно, казалось, что она подглядывает за чем-то очень личным, интимным. Понимала она и то, что сидеть так близко от Дункана — опасно. Ведь она едва справлялась с желанием дотронуться до него, провести рукой по его бедру, испытать упругую силу его тела, почувствовать под пальцами тепло его кожи…

Дороти с трудом подавила стон, готовый сорваться с губ, когда ее тело отозвалось на эти опасные мысли. Сладкая боль тугим комком сжалась внизу живота. Соски набухли и затвердели, четко обозначившись под мягкой тканью платья. Все ее тело ожило, чувства обострились. Дороти заерзала на сиденье, пытаясь прогнать это мучительно-сладостное ощущение.

Краем глаза она увидела, что Дункан смотрит на нее, покраснела и с тревогой глянула вниз: заметно ли, как затвердели ее соски. Но, слава Богу, мягкая ткань скрывала ее возбуж-

денное состояние. Но, может быть, существует какой-то мужской инстинкт, некое шестое чувство, которое подсказывает мужчине, что женщина находит его привлекательным и желанным, даже когда она внешне этого не проявляет?

Да нет, сказала себе Дороти. Не надо выдумывать всяких ужасов. Ничего Дункан не видит и не понимает. К тому же в машине темно. Только бы он не заметил ее возбуждения и не понял, что явилось его причиной. Такого унижения Дороти просто не вынесет! Пусть думает, что это от небольшой температуры — она же простужена…

— Ты в порядке? — Спокойный голос Дункана как будто взорвал тишину, воцарившуюся в машине.

— Нет, не в порядке. — Голос Дороти едва не сорвался. — У меня горло болит, у меня вообще все болит и…

— Ага, но ты по-прежнему будешь твердить, что у тебя всего лишь легкая простуда. — Дункан усмехнулся. — Зачем ты вообще поехала на вечер? Тебе надо лежать в постели.

— И избавить тебя от мучительной необходимости выносить мое общество. Да, лучше бы я сегодня осталась дома.

Дункан резко затормозил. От неожиданности у Дороти перехватило дыхание. Дункан остановил машину, повернулся к Дороти и взял ее за руку.

— Ну все, хватит! — проговорил он сердито. — Всему есть предел. Больше я так не могу… Какого черта ты обвиняешь меня, что я тебя избегаю?! Это ты избегала меня последние десять лет.

Это ты уезжала из города всякий раз, когда я сюда приезжал. Это ты просто-напросто переходила на другую сторону улицы, лишь бы не разговаривать со мной. Но почему? Скажи мне, ради Бога, почему?

Дороти в изумлении уставилась на него. Она вся дрожала. И не могла понять, что причина этой дрожи — то, что Дункан все еще держит ее за руку, или же гнев, который рос в ней штормовой волной, готовой прорваться наружу.

— И ты спрашиваешь меня? Но тебе ведь хорошо известно, почему я тебя избегаю все эти последние десять лет. Когда мне было пятнадцать, я думала, что ты замечательный мужчина. Исключительный. Самый лучший на свете. Я тебя боготворила. Готова была целовать землю, по которой ты ходил. Даже вообразила, что влюблена в тебя. Конечно, это были всего лишь детские фантазии, все давно миновало, — соврала Дороти, не смея поднять глаз на Дункана. — Теперь я понимаю, как неловко ты себя чувствовал тогда…

Ее голос дрогнул. Она не могла продолжать, не могла открыться до конца и сказать, что знает, какими назойливыми и неприятными казались ему ее обожание и любовь.

Он молчал так долго, что она все же рискнула взглянуть на него. Он отпустил ее руку и сидел неподвижно, глядя в окно, в темноту.

— Ты знала. Мне и в голову не приходило… Да, теперь я все понимаю, — проговорил наконец Дункан глухим и бесцветным голосом. — Мог бы сообразить, что рано или поздно ты все узнаешь. Но по глупости думал, что хорошо скрываю свои чувства…

— Пожалуйста, Дункан, не надо. Я не хочу говорить об этом, — резко оборвала его Дороти.

— И мы, как я понимаю, уже никогда не сможем быть… друзьями?

Вопрос Дункана буквально ошеломил ее. В какой-то миг его голос прозвучал почти робко, почти умоляюще, но Дороти решила, что ей это опять показалось. Она не могла найти слов, чтобы ответить ему, поэтому просто покачала головой и тихо проговорила:

— Не думаю, что я смогу… — И не сумела продолжить, сказать, что у нее просто не хватит силы воли, чтобы выносить его дружбу, когда ей нужна его любовь.

Дункан пододвинулся к ней поближе, но Дороти резко отпрянула. Она боялась, что он просто жалеет ее. А ей не нужна его жалость.

— Ради Бога, Дороти, не делай все хуже, что и без того плохо, — хрипло прошептал Дункан. А потом — это невероятно! — обнял ее, не обращая внимания на слабые протесты. — Тебе уже не пятнадцать лет, милая. И между нами уже нет никаких запретов. Теперь нам все можно.

Последние слова он произнес, почти касаясь губами ее губ. Дороти поняла, что он собирается поцеловать ее, но никак не могла понять почему. Может, из жалости?.. Ей надо отвернуться и попросить не терзать ее, не ранить этой пародией на настоящие чувства, которые ей грезились столько лет. Она попыталась произнести его имя и вдруг поняла, что не может. Потому что его губы уже приникли к ее губам. Он целовал ее бережно, осторожно, будто боясь обидеть…

Это был сон. Бредовый, горячечный сон… Такое не могло быть явью. И все-таки было.

— Дороти… — Он произнес ее имя медленно, словно наслаждаясь его звучанием.

Она сама не поняла, как это произошло но ее руки сами скользнули ему под пиджак и лежали теперь на его груди. Он придвинулся к ней еще ближе. Он буквально прижался к ней. Она вся трепетала. Ее страсть вышла из-под контроля разума, она закрыла глаза и вцепилась ногтями в рубашку Дункана. Тот чуть шевельнулся, и от этого движения соски Дороти болезненно напряглись.

— Дункан, пожалуйста, — взмолилась она.

— Один прощальный поцелуй. Простая формальность в ознаменование конца старой дружбы. Это нужно нам обоим, — успокаивающе проговорил Дункан, и Дороти знала, что уже не сможет отказать ему ни в чем, хотя ее сердце болезненно сжалось при слове «прощальный».

Он дотронулся до ее лица, провел рукой по ее губам. Она еле дышала, все ее тело болело, но не той болью, что бывает из-за простуды. Эта боль была вызвана жгучим желанием, которое Дункан будил в ней…

Дороти невольно вздрогнула, когда увидела, что он смотрит ей прямо в глаза. Его глаза потемнели, сделались почти черными, но они все равно мерцали в темноте. Она хотела было отодвинуться, но ее рукав зацепился за пуговицу у него на пиджаке. Она попыталась сбросить его руки, но было уже поздно. Он легонько потянул платье, и оно полностью сползло с плеч.

Под платьем не было бюстгальтера, при таком покрое в нем нет нужды. Так что оголились не только ее плечи, но и мягкая выпуклость груди… и даже соски, набухшие страстью.

Дороти попыталась отодвинуться от Дункана и отвернуться. Но тот по-прежнему держал ее голову. Она замерла, изумленная, поняв, что он все еще пытается поцеловать ее… — Дункан, нет, Дункан… Ее возражение превратилось в тихий покорный стон, потому что он уже целовал ее. Но не так, как раньше — с раздражением и злостью, а тепло и нежно. Бережно, и осторожно. Его поцелуй был таким мягким и медленным, будто Дункан хотел насладиться каждой секундой, проведенной с Дороти, навсегда запомнить ее мягкие губы, раскрывшиеся навстречу его губам.

Дороти уже не сопротивлялась. Она беспомощно прижалась к Дункану, утопая в волне обжигающей страсти. Когда же его язык раскрыл ее губы и поцелуй обернулся не ласковой нежностью, а яростным и требовательным желанием, она забыла обо всем на свете. И, отбросив смущение и страх, ответила на ту страсть, которой он с ней делился.

Он дотронулся до ее груди, и Дороти не почувствовала тревоги — только бесконечное, божественное наслаждение. Тело не слушало больше, что говорил разум. Она забыла о благоразумии, об осторожности. Больше не испытывала стыда. Она как будто раскрылась — вся, без остатка — перед этим мужчиной, разрешая ему узнать о том, сколько радости и наслаждения ей доставляют его прикосновения.

Она услышала, как он застонал, почувствовала всю силу его крепкого тела, когда он снял с нее платье и начал ласкать ее, гладить ее соски — при этом он не прерывал поцелуя. Дороти и представить себе не могла, что в жизни бывает такое пронзительное наслаждение.

С ней был Дункан. Настоящий. Не тот принц из сказки, которого она придумала в пятнадцать лет. Не тот далекий и замкнутый незнакомец и даже не высокомерный враг, которым он был для нее эти последние дни. Совсем другой Дункан, близкий и нежный.

Когда он наконец оторвался от ее губ и стал целовать ей плечи, Дороти уже не владела собой. Ее ноготки впились ему в спину, грудь напряглась. Она вся подалась навстречу Дункану, ее тело трепетало от сладостного предвкушения.

Дункан тоже дрожал… Или Дороти опять показалось?.. Она застонала, когда он начал ласкать языком ее напрягшиеся соски.

— Дункан… Дункан… Дункан…

Дороти повторяла его имя, моля только о продолжении этого божественного наслаждения, по сравнению с которым все остальное меркло. Дункан крепко обнял ее и поцеловал с такой страстью, какую она и не надеялась когда-нибудь испытать.

Лишь огни встречной машины вернули их к реальности, они резко отпрянули друг от друга. Дороти покраснела и вся напряглась, лицо Дункана потемнело.

— Прости, — процедил он сквозь зубы. — Этого не должно было случиться. У меня и в мыслях не было…

— Послушай, отвези меня домой, — попросила Дороти.

Она натянула платье на плечи и отвернулась, не находя в себе сил смотреть на него.

— Дороти…

—Пожалуйста, Дункан, я не хочу ни о чем говорить. Ты сам сказал: этого не должно было случиться. А теперь будь-гак добр, отвези меня домой.

Дороти была близка к истерике. Боже мой, что же она наделала?! Дункан теперь догадается, что она испытывает к нему. У мужчин все по-другому, они способны хотеть женщину, не любя. Она не представляла себе, как посмотрит ему в глаза. Как ей послеЧлучившегося с ним общаться… Впрочем, вряд ли они теперь будут общаться.

Погруженная в свои мысли, Дороти не сразу сообразила, что Дункан уже подъезжает к ее дому. И лишь когда он остановил машину, решилась украдкой взглянуть на него. Он не смотрел в ее сторону. Что ж, в этом нет ничего удивительного.

Как вежливый человек, Дункан предложил проводить ее, проверить, что с ней все в порядке, ведь она все .же больна… Но Дороти не дала ему договорить.

— Со мной все будет нормально, — быстро проговорила она, сражаясь с дверной ручкой.

Ей хотелось уйти, прежде чем он решит, что она специально медлит, ожидая… Ожидая чего? Что он, может быть, поцелует ее опять. Что он снова станет ласкать ее. Дороти сделала глубокий вдох и… едва не выпала из машины, когда непослушная дверца все же открылась.

Тут Дороти заметила, что Дункан выключил двигатель и, похоже, собирается выйти из машины.

— Нет, Дункан, ты не выходи, — испуганно выпалила она.

— Ну, если ты настаиваешь…

Он был на редкость немногословен. И не смотрит на меня, безо всякого удивления отметила Дороти. Он, наверное, смущен не меньше ее самой, хотя и совсем по другой причине. Должно быть, сожалеет о том, что вообще предложил подвезти ее домой.

И как это могло случиться?! Как она могла допустить, чтобы дружеский поцелуй вылился в такое… Но нет, она не просто допустила, а сама спровоцировала Дункана. Едва не умоляла его ласкать ее, целовать… Дороти вздрогнула от смущения и унижения.

— Дороти…

— Нет, Дункан… Пожалуйста, оставь меня в покое.

Она едва ли не бегом бросилась к дому и, оказавшись наконец внутри, закрыла дверь и привалилась к ней спиной. Наверх она поднялась только тогда, когда услышала, что машина Дункана отъехала от ее дома.

 

8

Дороти проснулась от звука собственного кашля. Горло болело так, что глотать было вообще невозможно. Все тело ломило. В глаза как будто песка насыпали. Даже думать было больно. Мысли путались, ускользали… Она пыталась решить: то ли встать, пойти вниз и сделать себе горячее питье, чтобы немного унять боль в горле, то ли остаться в постели и свернуться калачиком, чтобы согреться.

Но в итоге боль в горле все-таки победила. Поеживаясь, Дороти вылезла из-под одеяла, поднялась с кровати и… едва не упала. Она сама испугалась собственной слабости. На полпути вниз ее пробила такая дрожь, что пришлось схватиться за перила, чтобы не упасть.

На кухне Дороти— открыла холодильник и только тогда поняла, что свежее молоко со вчерашнего вечера осталось стоять за дверью. Она открыла дверь и забрала со Ступенек две бутылки молока. Была еще глубокая ночь, рассвет даже и не брезжил на темном небе. Дороти подняла глаза к звездному небу и на секунду задумалась. Меньше чем в миле отсюда Дункан, наверное, спит у себя в «поместье». Думал ли он перед сном о ней, вспоминал Ли…

Она снова вздрогнула, но на этот раз не от озноба, а от искреннего отвращения к себе. Как она могла настолько забыться, почему не сработала ее внутренняя защита?!

Дороти чувствовала, себя абсолютно разбитой. В таком состоянии она была просто не в силах размышлять о своем возмутительном поведении с Дунканом. А потому вздохнула и понуро поплелась в кухню. Кажется, в холодильнике еще оставались лимоны. Горячий чай с лимоном — это как раз то, что ей сейчас нужно. Но как бы Дороти ни убеждала себя в том, что сейчас ей просто не нужно думать про Дункана, она все равно вновь и вновь мысленно возвращалась ко вчерашнему вечеру. Она вспоминала о том, как ее тело отзывалось на ласки Дункана. О том, какой беспомощной и покорной была в его объятиях. О том, как все ее существо млело в медовой истоме и горело в огне жгучей страсти. О том, какая это была восхитительная сладкая пытка… Дороти уже понимала, что настоящие терзания ей еще только предстоят — те терзания, которые приготовил для нее собственный разум.

Ее разум! Ее здравый смысл, которым она всегда так гордилась! А где, интересно, он был в те минуты, когда она отдавала себя во власть Дункана, когда льнула к нему и умоляла о том, чтобы он продолжал целовать ее и ласкать?! Уснул, может быть? Или временно ослеп? .

Должно быть, она сошла с ума: бродит в три часа ночи по кухне, делает себе чай с лимоном, чтобы облегчить боль в горле, хотя давно уже поняла, что ее бедное горло вылечит только время или курс сильных антибиотиков. По-хорошему, ей бы сейчас не мучиться, а принять пару таблеток аспирина и вернуться в постель, а там — молиться о том, чтобы утром все события ночи показались кошмарным сном или, еще лучше, просто исчезли бы из ее памяти. Да и из памяти Дункана тоже.

Впрочем, Дороти понимала, что этому не дано случиться. Лучшее, на что можно надеяться, так это что Дункан — у которого наверняка тоже нет желания мучиться по поводу вчерашнего — последует ее примеру и сделает все для того, чтобы в будущем они с ним встречались как можно реже.

Дороти помешала чай, села в кресло и снова задумалась о случившемся. Как такое могло получиться?! Ведь до вчерашнего вечера она нисколечко не сомневалась в том, что давно уже , обезопасила себя. Что прошлое осталось в прошлом и ее детская любовь к Дункану не имеет теперь никакого значения. Что несмотря на ту боль, которую Дороти пережила тогда, она эту боль благополучно преодолела и Дункан уже никогда — никогда! — не причинит ей боль вновь. Она провела в его объятиях меньше полминуты, но и этого хватило, чтобы понять, как сильно она ошибалась. Полминуты… когда его губы приникли к ее губам, когда она чувствовала тепло его тела… когда он притронулся к ней…

Дороти вскрикнула от боли — горячая жидкость выплеснулась из кружки и обожгла ей руку. Дороти поставила кружку на стол и только тогда поняла, что вся дрожит и именно поэтому расплескала чай. Надо поскорее лечь в постель. Она обхватила кружку обеими руками и едва ли не залпом допила обжигающий чай. Потом поднялась в спальню.

Заснуть ей не удалось. Каждый раз, когда Дороти закрывала глаза, начинались мучения. Всякий раз перед мысленным взором возникал образ Дункана. Не тою — знакомого — Дункана, героя ее детских грез, но нового: более взрослого, более опытного, и гораздо более волнующего. Образ мужчины, чей обжигающий поцелуй, чьи возбуждающие прикосновения были уже не фантазиями из детства, а волшебной реальностью, сном, обернувшимся явью, о которой уже не забудешь, как ни старайся…

* * *

Другой такой мерзкой субботы Дороти не могла припомнить. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь одинокой, столь чужой в мире супружеских пар и счастливых семей. Она машинально разбирала покупки, но мысли были где-то далеко. И исполнены обреченного уныния.

Вернувшись из магазина, Дороти первым делом выпила горячего чаю. Но все равно никак не могла согреться. Ее бил озноб. Что было тому причиной? Может быть, грипп, а может, холодный северный ветер.

Хотя, возможно, это вообще чисто нервное… Вчера она поняла, что Дункан по-прежнему представляет опасность для ее чувств. Во всем, что его касается, она беспомощна и беззащитна.

В булочной Дороти встретила человека в сопровождении двоих маленьких девочек. Когда она увидела, с какой искренней любовью девчушки прижимаются к своему папе, у нее ком встал в горле. Сердце кольнуло, и боль отдалась какой-то странной, доселе ей не знакомой тоской.

Здесь, в булочной, все были парами или семьями. Осознав это, она почувствовала такой страшный приступ одиночества — абсолютного, неизбывного, — что ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не дать воли слезам.

Что же с ней такое творится?! Раньше Дороти всегда спокойно относилась к собственному одиночеству, у нее не было даже мыслей о том, что это неправильно. В конце концов, за последние годы она встретила более чем достаточно мужчин, которые почли бы за честь назвать ее своей женой. Вот только все это было совсем не то, чего ей хотелось.

И Дороти действительно прежде никогда не хотела, чтобы у нее непременно был друг… любовник… семья, дом, дети… Ей ничего этого не хотелось, пока… Пока Дункан не обнял ее, не поцеловал. И даже притом, что они с Дунканом остановились достаточно далеко от полной близости, все пережитые тогда ощущения по-прежнему отзывались в ней какими-то непонятными желаниями… Она не только желала его как мужчину, ей была необходима его любовь и все, что связано с большой настоящей любовью.

Дороти стояла в булочной, смотрела на совершенно незнакомого мужчину и его дочерей, и ее охватило острое ощущение собственной несостоятельности и ненужности, какой-то внутренней пустоты. Это чувство не покидало ее и сейчас.

Она бродила по кухне, не находя себе места. На улице ярко светило солнце, хотя и было ветрено. Дороти пыталась уговорить себя одеться и сделать что-нибудь в саду. Физические нагрузки, наверное, помогли бы ей как-то справиться с плохим настроением, да и свежий воздух пошел бы на пользу. Впрочем, в том, что свежий воздух — действенное лекарство от боли и уныния, она сильно сомневалась.

Дункан сдержал сЛово. Когда Дороти утром вышла из дома, ее машина уже стояла у въезда в гараж. Когда, интересно, он подъехал? Она совершенно ничего не слышала. Дороти пыталась убедить себя в том, что это просто замечательно, она не увидела Дункана, ей не пришлось снова переживать унижение и беспокойство. Заведомо обреченная на провал попытка: она все равно хотела его увидеть, все равно любила его… В гостиной зазвонил телефон. Дороти пошла туда, чтобы ответить. Сердце почему-то билось часто-часто. Но оказалось, что звонит мама, а вовсе не Дункан. Но почему, собственно, она решила, что это должен быть Дункан? Тем более, что она для себя решила: общаться с Дунканом слишком опасно и слишком унизительно. Особенно теперь, когда она поняла, что все еще любит его.

Итак, она его любит… Дороти горько усмехнулась. Как это несправедливо, какой жестокий удар судьбы! Жизнь сделала круг, и она вновь оказалась лицом к лицу с той же болью, которую ей довелось пережить десять лет назад.

Нет, не совсем с той же. Тогда на ее стороне были гордость, юность и жизнерадостность. А сейчас…

Сейчас она знала — с твердой уверенностью, от которой щемило сердце, — что ее любовь к Дункану была болезнью, от которой, в отличие от простуды или гриппа, нет никакого лекарства и которая не пройдет просто так, сама по себе.

Дороти разобрала покупки. Теперь стоило бы пойти поработать в саду. Но больше всего ей хотелось усесться в кресло у камина в гостиной — с чашкой чаю и книжкой в руках.

Она достала — наугад — из шкафа книжку, развела огонь в камине, поставила чайник. А когда потянулась за коробочкой с чаем, ей на глаза попался глиняный поросенок, свинка-копилка, которую Дункан выиграл для нее в луна-парке еще тогда, много лет назад, и которую она с тех пор хранила. Поросенок был страшненький, но это подарок Дункана, и Дороти хотелось дотрагиваться до него, видеть его каждый день… Вот почему она не убрала глиняную игрушку куда-нибудь подальше.

И тут Дороти вздрогнула, увидев Дункана, который проходил мимо окна кухни. Тяжелый глиняный поросенок выскользнул из ее пальцев и упал на пол. Она сразу поняла, что не успеет его подхватить, но все равно дернулась, пытаясь спасти копилку. Но у нее ничего не вышло. Игрушка разбилась вдребезги.

— Дороти, что случилось? Я слышал какой-то грохот.

Наверное, дверь осталась незапертой, в каком-то оцепенении подумала Дороти, не желая поворачиваться к Дункану — вернее, не в силах повернуться к нему. Как зачарованная, она продолжала стоять на коленях и собирать осколки, разлетевшиеся по всей кухне. Хотя уже понимала, что склеить поросенка никак не удастся.

— Ты что-то разбила? Не трогай, можешь порезаться! — В голосе Дункана слышалось искреннее беспокойство. — Где у тебя щетка?

Она постаралась ответить спокойно:

— Все в порядке, Дункан. Я справлюсь. — И уловила в своем голосе раздражение, за которым пыталась скрыть отчаяние и обиду.

Она столько лет берегла этого разнесчастного поросенка, хранила его, как сокровище. Ведь он был подарком Дункана той Дороти, подарком от всего сердца, может быть, даже с любовью. А теперь его нет, он разбился.

Она чувствовала, как горячие слезы обжигают лицо. Ей уже ничего не хотелось — хотелось просто сидеть на полу и отдаться на растерзание охватившей ее печали. И плакать, плакать так, как она никогда в жизни не плакала… Но Дункан был тут, смотрел на нее, стоял у нее за спиной… И вдруг Дороти возненавидела его почти так же сильно, как когда-то любила. Она поднялась с пола, повернулась к нему и сердито спросила:

— Что тебе нужно, Дункан?

Он отошел от нее. И было у него в лице что-то такое, что заставило Дороти опомниться. Ей совсем не хотелось проявить сейчас свои истинные чувства.

— Решил навестить тебя и проверить, все ли с тобой в порядке. После вчерашней ночи.

Кровь застыла у Дороти в жилах. Да как он может напоминать ей?! Почему он так с ней поступает?! Она, может быть, и не ожидала от него ничего другого, но все же втайне надеялась, что у него хватит такта никогда не вспоминать о том, что произошло между ними той ночью, не говорить об этом ни ей, ни кому бы то ни было вообще — просто забыть, притвориться, будто ничего и не было — ни прошлой ночи, ни ее мучительного желания, ни жгучей страсти. Не было — и все. А что получилось в итоге? Дункан вошел к ней в кухню и беспечно спросил, как она себя чувствует после вчерашней ночи. Дороти казалось, что она вот-вот просто умрет от ярости и боли, но нашла в себе силы отвернуться от Дункана и спокойно проговорить:

— А почему со мной должно быть что-то не в порядке? Я и до этого целовалась, вообще-то. — И сама удивилась тому, сколько язвительной горечи скрывалась за ее ровным, невыразительным голосом.

Затем последовала ужасающая, оглушительная тишина, и Дороти охватило неприятное свербящее чувство, что она сказала что-то не то. Абсолютно не то.

— Не сомневаюсь, — легко согласился Дункан. — Однако я не об этом. Мы не увиделись утром, когда я пригнал твою машину. А сейчас ехал домой и по пути решил заглянуть и посмотреть, все ли с тобой в порядке. Ты вчера была совсем больной.

Он произнес это легко, почти беспечно. И уж точно — безо всякого пафоса. Но все-таки она знала — да, знала прекрасно, — что Дункан вне себя от ярости. .

Дороти опять охватила слабость. Но вовсе не из-за болезни. На этот раз ее слабость была прямым следствием собственной глупости.

Что на нее нашло?! Теперь, по здравому размышлению, Дороти поняла: Дункан совсем не желал упоминать о том, что случилось вчера. Наоборот, хотел оставить все это при себе. Наверное, даже больше хотел, чем она сама,

Он все еще стоял У нее за спиной и, похоже, уходить не собирался. Выход был только один. Дороти глубоко вздохнула, взяла щетку и начала собирать осколки! И все это — не поднимая на Дункана глаз.

— Извини, — проговорила она наконец, когда молчание сделалось совсем уже невыносимым. — Это была глупая… детская выходка, но, как ты сам видишь… — Дороти помедлила, взглянула на Дункана и со вздохом закончила фразу: — …сейчас я не в самом лучшем состоянии. Да и не в настроении тоже. Вот и решила сделать себе чашечку чаю, усесться перед камином и почитать старый добрый роман Дороти Идеи.

— А-а, лучшее средство от депрессии и всего за несколько шиллингов, — прокомментировал Дункан, одарив ее той милой улыбкой, которую она так хорошо знала когда-то.

У Дороти что-то оборвалось внутри. Она изо всех сил старалась сдержаться и не броситься ему в объятия, чтобы там — на груди Дункана — дать волю чувствам и слезам.

— Послушай, Дорри, что касается прошлой ночи…

Она вся напряглась, потому что уже знала, что за этим последует: банальное признание, что он утратил контроль над собой и хотел бы извиниться за «недоразумение».

— Пожалуйста, не говори ничего, — перебила она его. — То была ошибка, мы оба это понимаем. И знаешь, Дункан, скажу тебе честно: я бы хотела, чтобы ты ушел.

Та невидимая преграда между ними, которая исчезла, когда Дункан пошутил насчет страсти Дороти к любовно-приключенческим романам, вернулась на место и, кажется, стала еще прочней. Дороти повернулась спиной к Дункану, чтобы тот понял: его присутствие нежелательно и неуместно. Но при этом в душе у нее творилось такое… Она затаила дыхание, услышав, как Дункан открывает дверь.

— Мне очень жаль, что все так получилось… со свинкой, — сказал он с порога.

Это был запрещенный прием… Впрочем, Дункан мог догадаться, как много значила для Дороти эта уродливая игрушка.

— Да ладно, — сухо проговорила она. — Я вообще не понимаю, как он сохранился, этот поросенок. Надо было его выкинуть еще сто лет назад.

Она услышала, как закрылась дверь, но даже не повернула головы. Ей не хотелось смотреть на то, как он уходит от нее, возможно, в последний раз, навсегда. И только полностью убедившись в том, что Дункан уехал, Дороти бросила щетку и, опустившись на колени, медленно собрала все кусочки разбившейся глиняной копилки. Слезы текли по щекам и капали на пол. Потом Дороти разложила осколки на столе. Она понимала, что их уже не склеишь. Как не склеишь ее разбитое сердце. Теперь уже ничего не исправишь. Ничего…

Дороти встрепенулась и строго сказала себе: перестань. К чему эти драмы? И вообще, пойди наверх и умойся, идиотка.

Она так и сделала. Поднялась в ванную, глянула в зеркало и скорчила болезненную гримасу при виде своего заплаканного лица с припухшими глазами.

Осколки глиняного поросенка так и остались лежать на столе в кухне.

Дороти включила холодную воду. Вода шумела, да и стены в старом доме были каменными, толстыми, поэтому Дороти не услышала, как Дункан снова вошел в дом.

* * *

Он резко остановился, наткнувшись взглядом на аккуратно разложенные на столе кусочки глины, а потом подошел к столу и принялся перебирать их в руках. Если бы сейчас Дороти увидела Дункана, она бы его не узнала. Его лицо — обычно такое суровое — смягчилось, в глазах появилось какое-то странное, почти мечтательное выражение.

Дункан вернулся, поддавшись какому-то непонятному порыву, поддавшись желанию, в котором не хотел себе признаваться даже после стольких лет. Он вернулся с заранее приготовленным оправданием.

Но сейчас… Ему нужно было время, чтобы подумать, может быть, убедить себя в том, что это глупо и даже опасно — надеяться на что-то из-за каких-то кусочков глины.

Прошло уже столько лет, и ничего не изменилось. Все эти годы он ждал… надеялся и томился… Все эти годы он слышал от своего деда только то, чего ему не хотелось слышать. А потом вернулся и обнаружил, что в ее жизни нет никого, кто…

Ну хорошо. Он позволил сердцу взять верх над разумом, отдался своим желаниям, своим стремлениям… Но это было ошибкой. Хотя, может быть, все не так уж страшно. И все еще можно исправить.

Женщина, которая со слезами на глазах собрала с пола осколки разбившейся глиняной игрушки и аккуратно разложила их на столе, вместо того чтобы просто выкинуть в помойку… эта женщина вряд ли может быть равнодушной к тому человеку, который подарил ей эту игрушку. Так ведь?

Уходи, пока еще можешь уйти, сказал он себе. Наверху послышался какой-то шум. Дункану не хотелось, чтобы Дороти застала его сейчас. Он тихо вышел, но перед этим взял со стола один из самых больших осколков разбитого поросенка и забрал с собой.

Когда Дороти спустилась в кухню, у нее сразу возникло ощущение, что, пока она была наверху, кто-то побывал в доме. Она не могла понять, почему ей так показалось. Но странное чувство не проходило.

Пожав плечами, Дороти уселась за стол и уставилась на собранные осколки. Ей было грустно и горько. Она уже поняла, что день безнадежно испорчен. Даже то удовольствие, которое она, может быть, получит от книги Иден, уже не сможет поднять ей настроение и прогнать отчаяние.

Часов в пять вечера, устав от самой себя и от своих невеселых мыслей — которые, казалось, окутали весь дом, словно какие-то флюиды непреходящего несчастья, — Дороти позвонила матери и сказала, что собирается приехать к родителям в гости и провести у них пару дней. Потом Дороти позвонила Тресси и предупредила: она не появится в офисе до середины недели. Та ответила, что все нормально, что подруге и компаньонке давно пора было взяться за ум, отложить все дела и позаботиться наконец о своем здоровье.

Уже через час Дороти выехала из дому. Проезжая мимо закрытых ворот «поместья» Эшби-Кроссов, она заставила себя не смотреть в ту сторону, хотя и знала, что все равно не увидит, стоит ли перед домом машина Дункана. Высокие деревья закрывали обзор, и с дороги нельзя было разглядеть, что происходит во дворе.

Она всего лишь проехала мимо этого дома, но этого было достаточно… Ее сердце забилось чаще. Почему? Что за дурацкий вопрос! Потому что теперь здесь опять живет Дункан.

Дороти уже давно поняла: если Дункан действительно решит остаться тут навсегда, тогда придется уехать ей. Ради собственного спокойствия.

Но она еще не решила, как скажет об этом Тресси. Надо было придумать какое-то действительно убедительное объяснение своего отказа от того, чего она несколько лет добивалась с таким упорством и чего добилась в конце концов.

В пути Дороти невесело размышляла о том, хватит ли ей смелости и силы воли известить друзей и знакомых о своем предполагаемом отъезде. Конечно, можно придумать какую-нибудь ерунду, что, мол, надоело сидеть на месте, что пришло время перемен… Но каких, спрашивается, перемен?

Задумавшись, Дороти едва не съехала в кювет. Она раздраженно тряхнула головой и мысленно отругала себя за то, что совсем не следит за дорогой. Не хватало еще в аварию попасть!

Дороти добралась до родителей как раз к ужину. А после ужина ее едва ли не в директивном порядке отправили спать. Миссис Пресли даже зашла с ней вместе в спальню и выдала ей дежурный «спальный набор»: грелку с горячей водой, плюшевого мишку — того самого, с которым Дороти не расставалась в детстве, — и большую кружку с горячим лимонным напитком.

— Постарайся заснуть, дорогая, — сказала мама. — Ты что-то совсем исхудала, да и выглядишь очень уставшей. Что тебя беспокоит? Как у тебя с работой?

— С работой все замечательно, — Дороти улыбнулась. — Мам, кажется, я уже совсем засыпаю.

На самом деле ей совсем не хотелось спать. Но она ухватилась за этот предлог, чтобы не продолжать разговор. Если мама начнет расспрашивать, что ее беспокоит, Дороти придется врать. Но и правду она сказать не могла. Даже маме.

Миссис Пресли поняла намек и вышла, на секунду задержавшись у дверей, чтобы выключить свет. Что-то случилось, она это знала. Но знала и то, что дочь расспрашивать бесполезно — все равно ничего не добьешься. Со взрослыми детьми всегда так. Ты их любишь, заботишься о них точно так же, как когда они были маленькими. Но дети повзрослели, и теперь их боли и обиды уже не прогонишь, просто приласкав и поцеловав в макушку.

Дороти явно что-то гнетет. Дочь предпочитает держать это при себе и справляться с проблемой в одиночку. Но материнское сердце подсказывало: это что-то серьезное. Очень серьезное. Иначе Дороти не приехала бы к ним вот так, ни с того ни с сего. Дочь всегда отличалась независимостью и упрямством. Даже когда была под-ростком и так мучительно переживала свою влюбленность в Данка Эшби-Кросса.

Миссис Пресли в задумчивости остановилась на лестнице. В тот вечер она вообще много думала, и мысли ее были исполнены материнской тревоги.

Дороти провела у родителей три дня. Ее окружили теплом и заботой. Ей было очень хорошо. Так хорошо, что она даже забыла про Дункана. То есть не то чтобы забыла… Просто здесь ей было проще не думать о нем. Мысли, конечно же, появлялись, но Дороти не давала им мучить себя. Она сразу же переключалась на что-то другое. В доме родителей не было страха, что вот она завернет за угол — и столкнется с ним лицом к лицу. Здесь Дороти была в безопасности и от мучительных воспоминаний о прошлом, и от боязни того, что ждет ее в будущем, — гнетущая, мрачная перспектива неизбывного одиночества.

Дункан когда-нибудь женится… От этой мысли Дороти невольно вздрогнула. Ну как, как ей смириться с тем, что у Дункана будет жена, а потом и дети, что он будет счастлив. А она?.. Что останется ей? Дороти едва не расплакалась от жалости к себе. А потом вдруг разозлилась.

Так нельзя, твердо сказала она себе. Надо что-то делать. Если она поняла, что не сможет жить в одном городе с Дунканом, видеть его постоянно и мучиться оттого, что не может быть с ним, значит, надо уезжать. Первым делом необходимо вернуться в город и откровенно и честно сказать Тресси, почему она решилась на такой шаг. А потом уже можно приступить к составлению планов на будущее и придумать нечто такое, за что можно будет зацепиться, чтобы остаться на плаву.

Если бы Дункан приехал ненадолго, только на похороны деда, а потом снова вернулся в свою Америку… Если бы Дороти была уверена в том, что ей придется потерпеть совсем немножко, а потом она уже никогда не увидит Дункана… Тогда она бы справилась с собой. Рано или поздно забыла бы Дункана, прогнала из памяти его образ. Но сейчас… сейчас это было невозможно.

Дороти очень хотела возненавидеть Дункана за то, что он так ее мучит, пусть даже по незнанию, пусть даже не желая сделать ей больно. Ведь он ничего не понимает. А что, сказала себе Дороти, было бы лучше, если бы он понял? Неужели ей хочется, чтобы Дункан узнал о ее чувствах и пожалел ее?

Она решительно тряхнула головой. Нет, только не это. Гордость и уважение к себе — это все, что осталось сейчас у нее. Пусть даже от них было мало толку, пусть они и не смогли защитить ее от этой безумной любви… Hfe от любви даже, а от неизбывной боли. Но все-таки они были, гордость и чувство собственного достоинства. Не так уж это много. Но не так уж и мало.

В среду утром, несмотря на протесты родителей и настойчивые просьбы задержаться еще хотя бы на пару дней, Дороти уехала.

— Я почти выздоровела, — сказала она матери. — Да и нехорошо, что Тресси там одна. У нас сейчас очень много дел, а я, получается, ее бросила.

Миссис Пресли приводила Дороти до калитки и стояла там, пока машина дочери не исчезла вдали, а потом повернулась к мужу:

— Очень надеюсь, что все у нее будет хорошо. Может быть, позвонить Дункану и…

— Никуда ты звонить не будешь, — твердо сказал мистер Пресли и тихо добавил: — Это будет неправильно… и нечестно по отношению к ним обоим.

— Да, милый, наверное, ты прав. Просто мне больно на нее смотреть. Она такая… несчастная.

— Понимаю. Я все понимаю. — Мистер Пресли взял жену за руку, и они вместе вернулись в дом.

 

9

Завтра утром Дороти пойдет к Тресси и скажет ей, что собирается уезжать. Навсегда. А сегодня у нее масса свободного времени. Мучительно длинный день, который надо чем-то заполнить, как-то прожить… Пожалуй, стоит прогуляться. Подышать свежим воздухом, размять ноги, проветрить мозги. И тогда, может быть, она наконец придумает, что ей делать дальше.

Дороти решила пройтись вдоль берега реки, а потом подняться на холм. Где-то на полдороге она почувствовала, что натерла ногу. Возвращаться домой не имело смысла — ближе было до города, через поле и парк. Но, добравшись до аптеки, Дороти уже заметно хромала.

Аптекарь сочувственно выслушал ее жалобы и предложил сесть в огромное старинное кресло, которое в аптеке держали для пожилых клиентов. Дороти наклеила пластырь, надела носок и зашнуровала кроссовку. Черт бы побрал эту новомодную обувь! Стоили кроссовки дорого, но были скорее экстравагантными, нежели удобными. Дороти купила их в тот период, когда ее вдруг потянуло на какие-то смелые выходки. О чем сейчас пришлось пожалеть. Конечно, на сегодня пешие прогулки закончены. Дороти решила доковылять до площади и сесть на автобус, благо тот шел почти до самого дома. Прихрамывая, она вышла из аптеки и направилась к остановке.

Улица была пустынна. Дороти прошла уже почти половину пути, как вдруг кто-то подошел к ней сзади, схватил ее за руку и прижал к стене. Она резко дернулась, пытаясь вырваться, и услышала ехидный голос Дональда Форбса:

— Так спешим, что и старых друзей не видим? Даже сказать «привет» времени нету?

Пусть даже в его словах не было ничего предосудительного, Дороти очень не понравилось, как Форбс с ней обращался. Он мертвой хваткой вцепился ей в руку и по-прежнему прижимал ее к стене. Дороти не могла даже отодвинуться от него, потому что ей некуда было отодвигаться.

Ее сердце бешеноколотилось в груди. Она боялась Дональда Форбса, как, наверное, любая женщина боится мужчину, который не ис-лытывает к ней ничего, кроме похоти и ненависти.

— Ну что, весь твой гонор куда-то делся, да, крошка? — Он смотрел на нее, упиваясь ее замешательством. — Думаешь, ты какая-то особенная? Ну так должен тебя огорчить: ты такая же, как все. А теперь будь умницей, попроси меня хорошенько, и я, может быть, отпущу тебя.

Дональд протянул руку к ее лицу. Дороти резко отшатнулась. Он был ей противен. До тошноты.

— А-а, ты упрямишься? Так даже лучше. Чем больше будешь упрямиться, тем мне приятнее. Люблю норовистых женщин.

— Дороти? С тобой все в порядке? — раздался знакомый голос.

Сейчас Дороти обрадовалась бы любому спасителю. Пусть даже и Дункану. Дональд Форбс мгновенно отпустил ее, буркнул что-то насчет того, что они еще встретятся, и быстро — почти бегом — пошел вниз по улице.

— В чем дело? Он тебя обидел? — нахмурился Дункан.

Дороти трясло. Она так дрожала, что почти не могла говорить. Но когда Дункан хмуро уставился вслед Дональду, она резко подалась вперед, схватила его за руку и жалобно попросила:

— Нет, Дункан, пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня.

Она сделала это, повинуясь какому-то сокровенному порыву. Дороти знала только одно: она не хочет, чтобы Дункан ушел и оставил ее, пусть даже для того, чтобы догнать Дональда Форбса и разобраться с ним. Больше, чем месть обидчику, ей было нужно то чувство уверенности и защищенности, которое давало присутствие Дункана.

Дункан почувствовал, как сильно она дрожит, нахмурился еще больше, а потом поднял руку и нежно дотронулся до ее щеки.

— Если он обидел тебя…

В ответ — лишь отрицательное покачивание головой. Она не могла говорить — боялась, что-голос сорвется. По улице кто-то шел, Дункан, видимо не желая привлекать внимание, отошел в сторону и потянул Дороти за собой. Она совершенно забыла о том, что натерла ногу. Но тут тихонечко вскрикнула от боли.

— Что такое?

— Пятку натерла. Эти чертовы кроссовки… — Дороти и сама понимала, что лопочет какой-то бред. — Я собиралась сесть на автобус, а тут…

— На автобус? Вот еще глупости. Я отвезу тебя, у меня машина припаркована на площади. Дойдешь туда? Или подожди — я ее подгоню.

— Нет, Дункан… не надо… я могу идти. Тем лучше. Иначе…

Она и сама не знала, что имеет в виду под этим «иначе». Но одно знала определенно: оставаться тут слишком опасно. Надо бежать, спасаться.

Погруженная в свои мысли, Дороти не сразу сообразила, что они уже почти подъехали к ее дому. Но Дункан почему-то не снизил скорости.

— Эй, — встрепенулась она, — притормози.

— Мы едем ко мне, — невозмутимо отозвался он. А когда она начала возражать, все так же спокойно добавил: — Я тебя всю неделю ищу. — Сердце Дороти на мгновение замерло, переполненное каким-то бешеным восторгом. А Дункан тем временем продолжал будничным тоном: — Ты так и не забрала свои дрезденские статуэтки. И еще. Как мне кажется, ты, несмотря на все бравые заверения, очень огорчена из-за этого Форбса. И вообще, ты должна заявить на него в полицию.

— О чем, интересно? О том, что он пытался закрутить со мной роман? — невесело усмехнулась Дороти. И переменила тему: — Извини, что я не забрала статуэтки. Собиралась заехать за ними, но…

Дороти умолкла на полуслове и только пожала плечами. Не могла же она сказать Дункану, почему не могла прийти в дом Эшби-Кроссов, — потому, что он был дома.

Машина остановилась.

— Дед хотел, чтобы ты их взяла, — сказал Дункан и добавил, отстегивая ремень: — Я тебя донесу до дома.

— Нет, пожалуйста, не надо, — запротестовала Дороти, быстренько отстегнув свой ремень и потянувшись к дверце. — Сейчас уже все в порядке. Тогда я просто сильно переволновалась.

— А как твоя нога?

Ее нога?! Дороти в изумлении уставилась на Дункана, но тут же смущенно покраснела: она забыла о своей стертой пятке.

— А-а, нога. Скоро пройдет, пластырь должен помочь.

Пластырь, конечно, помог, но не очень. Волдырь на пятке набух, так что ступать на ногу было по-прежнему больно. Однако Дороти все-таки кое-как доковыляла до подъезда, поднялась по с детства знакомым ступеням.

Дункан открыл дверь, и Дороти вошла в дом. Это было как шаг в прошлое. Здесь ничего не изменилось: на окнах — все те же занавески, в холле все те же ковры на полу, напротив парадной двери — все тот же полированный дубовый стол. Все та же чуть старомодная атмосфера респектабельности и спокойствия. Особняк был не таким уж красивым. Но это был старый, на славу выстроенный дом, в котором чувствуешь себя… как дома. В котором тепло и уютно.

— Я поставлю чайник, — предложил Дункан, но Дороти быстро возразила:

— Не надо. Я и так отняла у тебя слишком много времени. Сейчас заберу статуэтки и…

— Они наверху, в комнате деда.

В спальне старого Эшби-Кросса был огромный старинный шкаф — специально для коллекции фарфора. Сначала он стоял в кабинете. но дедушка Джордж потом настоял, чтобы шкаф перенесли в спальню. Он рассказывал Дороти, что иногда по ночам, когда ему не спится, он любит смотреть на фарфоровые фигурки и представлять, что они вот-вот оживут и отправятся куда-то по своим фарфоровым делам.

Дорога наверх была ей прекрасно известна. Она ориентировалась в этом доме не хуже, чем в своем собственном. Но почему-то смутилась и вопросительно взглянула на Дункана.

— Ты же помнишь, куда идти? Странное чувство вдруг охватило их обоих.

Какое-то внутреннее сопротивление мешало им ступить на лестницу. Дороти даже не шелохнулась. Дункан тоже стоял на месте.

— Если тебе тяжело войти в комнату деда…

Слова Дункана смутили Дороти. Ей вдруг стало ужасно грустно. Глаза защипало от слез. Она покачала головой и тихо проговорила:

— Нет. Знаешь, я видела твоего дедушку утром того дня, когда он умер. Он выглядел здоровым и очень спокойным. Таким я его и запомнила. Навсегда. И он был счастлив.

Дороти безотчетно шагнула вперед, поближе . к Дункану. Ей хотелось, чтобы тот понял: его дед по-настоящему любил жизнь и наслаждался ею до своего последнего часа.

— Да, знаю. Я сам разговаривал с ним по телефону за несколько часов до его смерти. Он мне тоже казался веселым и жизнерадостным. Даже если у него и были какие-то предчувствия, он бы все равно мне не сказал. Но все равно я себя чувствую виноватым. Как будто его предал… Мне надо было быть с ним в тот день.

— Хорошо понимаю, о чем ты, — тихо сказала Дороти. — Я то же самое чувствую. Почти каждый вечер я звонила ему, а в тот день был прием в Коммерческой палате. Он закончился толь-

ко в полночь. Если бы я вернулась пораньше и позвонила дедушке Джорджу…

— Не переживай, это ничего бы не изменило, — заверил ее Дункан. — Приступ начался днем, все закончилось быстро. Дед, прилегший подремать после ланча, умер, не успев даже толком проснуться, так сказал доктор. Знаешь, я все еще по нему очень скучаю. — Дункан умолк на мгновение. — Да, я приезжал к нему редко. Реже, чем нужно. Но он все прекрасно понимал и… — Он опять замолчал, а когда заговорил снова, его голос звучал едва ли не раздраженно: — Черт его знает, зачем я тебе все это рассказываю. Не обращай внимания. Пойдем наверх, помогу тебе собрать статуэтки. Мне тут попалась подходящая коробка. Если бы я тебя не нашел в ближайшие дни, то просто упаковал бы все это и отвез к тебе в гараж.

Его слова разрушили атмосферу доверия, которая на какое-то время возникла между ними. Теперь Дункан был почти так же далек от нее, как в тот злополучный день, когда она услышала, что ее глупая детская привязанность его тяготит.

Дороти едва не сказала ему, что вполне управится и сама. Но это все-таки его дом, она не имеет права здесь распоряжаться.

Глотая слезы, Дороти медленно поднималась по лестнице. Рука как будто узнавала теплые, гладкие перила. Из окошка на площадке между этажами струился мягкий свет. Ей всегда нравился этот дом. Замечательный дом, жена Дункана и его дети будут счастливы здесь… Дороти резко остановилась на полпути наверх. Ее будто парализовало от пронзительной боли. Она и представить себе не могла, что душевная боль может быть столь сильной.

Смутно, как бы издалека, Дороти услышала, как Дункан произнес ее имя. Это подстегнуло ее, и она двинулась дальше. Дункан шел следом. На верхней площадке он положил руки ей на плечи, и Дороти замерла. В любую секунду Дункан мог развернуть ее лицом к себе и увидеть всю ту печаль, которую она упорно от него скрывала.

— Слушай, если тебе тяжело… Я же знаю, как ты любила деда, Дорри.

Дороти с облегчением вздохнула. Стало быть, он решил, что она так волнуется только из-за того, что сейчас ей придется войти в комнату дедушки Джорджа.

Дункан открыл дверь и посторонился, пропуская Дороти вперед. При этом он не сводил с нее глаз, в его взгляде читалось беспокойство. В комнате все осталось почти как прежде. Не было только личных вещей дедушки Джорджа — его расчесок, старого халата, а еще — вечно разбросанных книг… Ничего этого не было. Просто комната со старомодной мебелью и громоздким шкафом, полным фарфоровых статуэток.

Стоило Дороти лишь взглянуть на них, как на глаза вновь навернулись слезы. Это было ее наследство — все, что осталось ей от дедушки Джорджа. Нет, есть еще воспоминания. Она сохранит их на всю жизнь.

У нее за спиной Дункан тихо проговорил: — Он всегда говорил, что вот эта пастушка, что в центре, напоминает ему тебя. Та же нежность, те же хрупкость и грация. Он тебя очень любил.

— Я его тоже любила.

— Да, я знаю… Послушай, давай я все-таки приготовлю чай. Нам это не помешает, мне кажется.

Дороти собралась было сказать, что не нужно. Но тут внизу зазвонил телефон.

— Придется спуститься. Помнишь, наверное: дед так и не разрешил провести телефонную линию наверх.

Дороти еще долго смотрела на фарфоровые статуэтки, не решаясь открыть шкаф. Потом все-таки открыла и взяла первую попавшуюся фигурку. Но руки ее тряслись, пришлось поставить статуэтку на место, чтобы нечаянно не уронить и не разбить. Только сейчас Дороти поняла, как глубоко она переживает, попав в этот дом. Частично — из-за Дункана, частично — из-за воспоминаний о дедушке Джордже, которого очень любила и уважала.

Несмотря на разницу в возрасте, они с Джорджем были очень дружны. Понимали друг друга с полуслова. Дороти даже подозревала, что Джордж прекрасно знает, почему она уезжает из города, когда его навещает Дункан.

Словно в полусне Дороти вышла в коридор. Ей был знаком в этом доме каждый уголок. Рядом со спальней Джорджа располагалась ванная, а сразу за ней — комната Дункана, где тот жил… десять лет назад. Она прислушалась: Дункан все еще говорил по телефону. Дороти медленно подошла к двери его спальни. Дверь была приоткрыта. Она легонько толкнула ее и вошла.

Тут тоже практически ничего не изменилось. Дороти оглядела знакомые плакаты на стенах — не с девушками неглиже, а с картами звездных систем. В юности Дункан очень увлекался астрономией. Она улыбнулась, вспомнив, как мама в первый раз отпустила ее на ночь в дом Эшби-Кроссов. Дункан тогда показал ей лунное затмение. Она уснула у него на кровати, а утром он напоил ее какао с печеньем.

Дороти несмело шагнула к кровати. На постели больше не было покрывала с изображением фирмы «Харлей-Дэвидсон». Теперь кровать была застелена льняным бельем — чистым, но потускневшим от времени. Это было приданое еще прабабушки Дункана. Миссис Айзеке, которая долгое время служила у Джорджа горничной, постоянно жаловалась на то, что стирать и гладить это белье — сущий кошмар. После того, как миссис Айзеке ушла на пенсию и пришлось нанять новую горничную, Джордж был вынужден распорядиться отдавать белье в прачечную.

На простынях, наволочках и пододеяльниках красовались инициалы невесты. И это было ужасно трогательно. Кто сейчас так готовится к свадьбе?! Никто уже не покупает белье, которым потом будут пользоваться несколько поколений потомков. Да и зачем беспокоиться, если брак зачастую тускнеет столь же быстро, как краски на ярком фабричном белье?

На этой постели сейчас спит Дункан. Дороти представилось: его темные волосы на белоснежной подушке, его смуглая теплая кожа… Она даже не сразу сообразила, что стоит на коленях около кровати и водит рукой по белью — так, как если бы это и вправду была кожа Дункана. А потом… Потом у нее за спиной Дункан тихонечко произнес ее имя. Дороти вздрогнула и испуганно отдернула руку.

Она обернулась и увидела, что Дункан закрыл дверь спальни и привалился к ней спиной. Он не отрываясь смотрел на Дороти. Та вскочила на ноги и в панике бросилась к двери, как-то даже не подумав о том, что не сможет выйти — ведь Дункан загораживал ей дорогу. Она взялась за дверную ручку, но тут Дункан схватил ее в охапку и прижал к двери.

Наверное, он рассердился. Ведь Дороти без спросу вошла к нему в спальню, вторглась в его личную жизнь. Сейчас она все объяснит, извинится, и тогда он ее отпустит.

— Данк, пожалуйста… — начала было Дороти, но Дункан не дал ей договорить.

— «Данк, пожалуйста» — что? Пожалуйста, поцелуй меня? Дотронься до меня? Возьми меня?

Дороти стало дурно от унижения и стыда. Но когда она попыталась вырваться, руки Дункана скользнули вниз по ее спине. Он сцепил пальцы в замок, еще крепче прижал Дороти к двери и буквально навалился на нее всей мощью своего сильного тела.

Она подняла голову и приоткрыла губы — хотела попросить Дункана избавить ее от этой пытки. Но когда их взгляды встретились, Дункан наклонился к ней. До Дороти не сразу дошло, что он собирался сделать. А потом уже было поздно — его губы прижались к ее губам. Это был поцелуй, исполненный одновременно нежности и страсти, — такой поцелуй возможен лишь между давними любовниками. На него нельзя было не ответить, даже если бы Дороти нашла в себе силы оттолкнуть Дункана. Она сама потянулась к нему, ее губы возвращали его губам ту нежность, которую он ей дарил.

Дункан гладил ее по спине, его ласки были исполнены обжигающего огня. То был сон — невозможный, бредовый. Все, что сейчас происходило, не могло случиться на самом деле. И превосходило самые смелые фантазии Дороти.

Когда она нашла в себе силы открыть глаза, то увидела близко-близко серые глаза Дункана, потемневшие от страсти. Дороти никогда и не думала, что настанет минута, когда Дункан будет смотреть на нее так…

Он оторвался от ее губ, и Дороти протестующе застонала. Ей хотелось, чтобы он целовал ее вечно. Она безотчетно провела кончиком языка по своей верхней губе. И это послужило сигналом для Дункана, который еще плотнее прижал Дороти к двери. Его руки коснулись ее лица. Он держал ее голову так, чтобы она смотрела прямо ему в глаза. Дороти уже не могла, да и не пыталась побороть желание, которое сжигало все ее существо. Она обняла Дункана за шею, потом руки соскользнули вниз по его спине, будто исследуя тело любимого. Постепенно ее ласки становились все более бурными, она отвечала на ту страсть, что горела в его поцелуе.

Дороти осмелела настолько, что вытащила рубашку у него из брюк и вздрогнула от удовольствия, прикоснувшись к его обнаженной коже. Она провела рукой по его позвонкам, по его плечам, ощущая силу этого сильного тела, разгоряченного страстью. Но ей уже хотелось большего — узнать его запах, впитать в себя его вкус. Хотелось слиться с этим мужчиной в единое существо.

И в перерывах между поцелуями Дороти шептала Дункану об этом — горячечно, сбивчиво.

Слышала собственный голос и не верила, что говорит такое. Но она уже не владела собой. Ее тело будто плавилось в горниле обжигающего желания.

— Ты этого хочешь? Этого? — хрипло прошептал Дункан. Его руки скользнули Дороти под свитер. Он провел ладонью по ее груди, обтянутой шелком бюстгальтера. Дороти тихонечко застонала. Она так жаждала его ласки, что малейшее прикосновение его пальцев отозвалось во всем теле сладостной дрожью.

— Данк… прошу…

Его пальцы скользнули по ее соскам, и Дороти опять застонала. Она вся изогнулась, прижимаясь к нему, а потом чуть не закричала от обиды, когда Дункан убрал руки.

— Тише, все хорошо, все хорошо…

Эти слова он прошептал ей на ухо, будто хотел ее успокоить. Но Дороти сейчас было нужно совсем другое. Она продолжала прижиматься к Дункану, ища избавления от того нестерпимого, лихорадочного желания, которое горело в ней. Он начал снимать с нее свитер, она поняла это, только почувствовав, как прохладный ветерок коснулся ее разгоряченного тела. Дороти замерла и ждала, затаив дыхание, — ждала, когда он закончит и между ними уже не останется этой преграды. Правда, сам Дункан пока оставался одетым. И это было невыносимо. Будь у Дороти побольше смелости, она бы сама раздела его…

— Как ты прекрасна. Я еще тогда знал, что ты будешь невообразимо прекрасна.

Он произнес это, практически не отрывая губ от ее губ, раскрытых ему навстречу. Его дыхание было как шелк, как влажный мягкий шелк, если провести им по коже. Дункан наклонил голову и принялся покрывать поцелуями шею Дороти, ее ключицы…

Она вцепилась в его рубашку и дернула, обнажая ему грудь. Она хотела коснуться губами его кожи, целовать ее, провести по ней языком — так, чтобы в нем пробудилось желание, столь же сильное, как и то, которое он будил в ней.

Дороти не задумывалась о Сом, откуда к ней пришло это знание, этот чувственный опыт, это осознание своей женственной сексуальности. Она хотела, чтобы его тело было открыто для нее — для ее губ, для ее рук, для ее желания. Ее распаленная плоть томилась желанием и требовала, чтобы он тоже желал ее.

Дункан вдруг перестал целовать ее. С этим Дороти не могла смириться. Она запустила руки в его волосы и слегка потянула. Не больно, но все-таки ощутимо — так, чтобы он понял, как ей нужны его ласки. Оца едва не расплакалась от божественного облегчения, когда почувствовала жаркое дыхание у себя на груди, жгучие прикосновения его гу6. Сначала он ласкал ее осторожно и нежно, а потом, когда понял, как велико ее желание, отбросил осторожность. Его поцелуи сделались требовательными и настойчивыми.

Если бы Дункан не прижимал Дороти к двери, она бы, наверное, упала — такая ее охватила слабость… Ее тело полностью отдалось во власть желания.

Когда Дункан слегка прикусил ей сосок, Дороти уже даже не застонала, а закричала от удовольствия. Она выгнула спину, подавшись ему навстречу, вся дрожала под его ласками… Но Дункан почему-то остановился.

— Прости, — прошептал он. — Это ты… Господи, Дорри, ты понимаешь, что делаешь со мной? Я готов взять тебя прямо здесь, где мы сейчас стоим. Но я не хочу причинить тебе боль.

Наверное, его слова должны были вернуть Дороти к реальности, но вместо этого они еще сильней разожгли огонь страсти, который бушевал у нее внутри и сопротивляться которому было уже невозможно. Она прошептала дрожащим голосом, поднеся губы к самому уху Дункана:

— Мне не будет больно. И я не хочу, чтобы ты останавливался.

Она заглянула ему в глаза — открыто, без смущения и страха, зная, что он все прочтет у нее в глазах.

— Ты этого хочешь? — спросил Дункан с каким-то странным, почти жестоким удовлетворением.

— Да, этого. И не желаю, чтобы нам что-то мешало. — Она сняла с него рубашку. А когда Дункан провел рукой ей по щеке, еще умудрилась выговорить: — И твои губы, Дункан. Мне нужны твои губы.

Ей показалось, что он застонал, но она не была в этом уверена. Но он точно услышал ее сладостный стон, когда мгновение спустя его губы прижались к ее разгоряченному телу. Она хотела обнять его, ощутить жар его обнаженной кожи. Ей надо было утолить свою жажду — сейчас же. Но Дункан чуть отстранился, быстро поцеловал ее в щеку и мягко проговорил:

— Нет, Дорри. Я не могу. Я не смею…

Гордость, самоуважение — все было забыто, когда Дороти прильнула к Дункану еще теснее и прошептала:

— Данк, ну пожалуйста. Не отказывай мне сейчас…

Она даже не поняла, что плачет, пока он не осушил ее слезы своими губами.

— А ты представляешь, что творится сейчас со мной? Я тоже хочу тебя. Вот, Дорри, почувствуй… почувствуй, что ты со мной делаешь!

Дункан резко притянул Дороти к себе, взял ее руку и положил на свою распаленную плоть. Она еще никогда не прикасалась к мужчине там. Но то, что она ощутила… Такая сила, такой напор! Это божественно!

— Данк, пожалуйста, сейчас… Я хочу тебя прямо сейчас!

В Дороти говорил тот глубинный и древний инстинкт, который был сильнее разума и логики, — инстинкт женщины, осознавшей силу своей сексуальной природы, женщины, которая не просит уже, а требует от своего мужчины, чтобы он подарил ей счастье. Она почувствовала, что Дункан отодвигается от нее, и впилась пальцами ему в плечи.

— Тише, маленькая. Все в порядке, все хорошо, — хрипло прошептал он, а потом… потом все действительно стало хорошо.

Дункан быстро сбросил с себя одежду. Дороти мгновенно прильнула к нему. Она обняла его крепко-крепко и почувствовала, как он дрожит.

— Дорри, я тебя прошу, — выдохнул Дункан, подхватив Дороти на руки. — Я с тобой в первый раз. И я хочу, чтобы это длилось вечно.

Но ты такое со мной делаешь, что, боюсь, я даже не доберусь до кровати.

Дороти тоже вся трепетала. Его слова возбудили ее еще больше. Она неистово обняла его, еще крепче, прижалась к нему еще сильнее и простонала:

— И не надо, Данк. Да. Я хочу тебя прямо сейчас. Здесь и сейчас.

Дункан буквально швырнул ее на дверь. Дороти застонала. Но не от боли, а от неистовой страсти, рвущейся наружу. Ей казалось, что она сейчас потеряет сознание. Он был ее первым любовником, а ее тело принимало его так, будто знало всегда. Она обняла его, прижалась еще теснее и ласкала, ласкала… Но все, что она отдавала ему, возвращалось к ней небывалой радостью.

Дункан вошел в нее, и тогда она познала истинное счастье предельной близости с любимым человеком. Уже ничего не стесняясь, она кричала и стонала. Она отдавалась ему вся, без остатка. И он тоже полностью отдавался ей, но все-таки старался сдерживаться. И только тогда, когда Дороти достигла вершин наслаждения, он дал полную волю своей клокочущей страсти. Их голоса слились в единый ликующий крик…

Открыв глаза, Дороти увидела, что Дункан смотрит на нее. Теперь уже не было смысла скрывать от него свои чувства. Это было как вспышка молнии в грозовых тучах. Дороти даже стало немножко страшно, как, наверное, было страшно нашим пещерным предкам, когда они в трепетном благоговении глядели на грозовое небо и ждали, что боги позволят им хоть одним глазком заглянуть в бессмертие.

А потом, когда Дороти подумала, что уже все закончилось, ее тело вновь содрогнулось в сладостном пароксизме удовлетворенной страсти. Она чувствовала, что какая-то часть Дункана остается в ней, что его соки смешиваются с ее соками… Она вся дрожала от наслаждения.

— Данк…

— Тише, маленькая, — почти промурлыкал он и медленно поцеловал ее в губы. — Не сейчас. Сейчас я хочу лишь одного — отнести тебя в постель, обнять тебя и… и чтобы это длилось вечно.

* * *

Когда Дороти проснулась, был уже вечер.

— Есть хочешь? — спросил ее Дункан. Он почувствовал, что Дороти не спит, хотя она даже не пошевелилась. — А то я очень хочу. Только не есть, а чего-то другого, — многозначительно протянул он. — Хочу тебя. И утолить этот голод, любовь моя, будет очень, непросто. На тебя у меня аппетит волчий.

Дороти не верила своим ушам. Даже в самых смелых своих мечтах ома не смогла бы представить себе, что Дункан когда-нибудь скажет ей подобные слова. И потому лежала сейчас, боясь вздохнуть, чтобы не спугнуть это волшебное наваждение. А потом Дункан ласково повернул ее к себе, обнял и поцеловал.

— Знаешь, — сказал он, — я до сих пор не могу поверить, что все это происходит на самом деле. После стольких лет… И я первый твой мужчина. — Дороти смутилась. Дункан это почувствовал и тихонько добавил: — Ты думала, что я не пойму? Или что мне нет до этого дела? —

Он провел пальцем по ее дрожащим губам. — На этот раз все будет по-другому. Медленно и нежно. Это будет небывалое наслаждение, и оно будет длиться вечно.

И все было так, как обещал Дункан. Нежная, медленная прелюдия — осторожные ласки, прикосновения его губ, которые поначалу умиротворяли Дороти, а затем возбуждали все больше и больше. Потом… потом она ощутила его язык в своем лоне и закричала от наслаждения, которое накрыло ее штормовой волной… А спустя некоторое время она, уложив его на спину, сама уже ласкала его самой интимной и сокровенной лаской. Ей хотеть вернуть ему все, что он ей подарил…

Дункан смотрел на спящую Дороти и думал: догадывается ли она о том, как много открыла ему в этом восхитительном любовном действе? И что станет делать, когда догадается? А может, она решила, что раз не шептала ему слова любви, то он ни о чем и не узнает…

Он чувствовал себя виноватым. Наверное, он должен был первым сказать о любви. Но так хотелось сначала услышать все это от нее. После долгих лет томительного ожидания, немого желания…

* * *

Проснувшись утром, Дороти увидела спящего рядом с ней Дункана и мгновенно вернулась к реальности. Как она могла?! Эта мысль заставила ее вздрогнуть и побыстрее встать с кровати… с кровати Дункана.

И что теперь?! Дороти уже поняла, что не сможет забыть то наслаждение, которое узнало здесь ее тело. Наслаждение, которое подарил ей Дункан, но подарил без любви. Его она понимала: он был мужчиной, совершенно другим существом, в чем-то совершенно непознаваемым. Но сама-то она!..

Не рискнув даже принять душ, Дороти быстро оделась. Запах тела Дункана все еще чувствовался на ее коже. Поняв, что безотчетно принюхивается к этому запаху, она виновато одернула себя, — как будто делала что-то недостойное.

На улице было прохладно, солнце спряталось за тяжелыми тучами. Дороти бесцельно побрела по саду и — это как-то само собой получилось — вышла к летнему домику — к тому самому, где она невольно подслушала роковой для нее разговор Дункана с дедом. Присела на каменную скамейку и уткнулась лицом в ладони. Теперь ей точно придется уехать из города. Она знала, что теперь никогда не сможет взглянуть в лицо Дункану. Да и он тоже наверняка не захочет, чтобы что-то Напоминало ему о прошедшей ночи.

Несмотря на подавленное состояние, Дороти не могла не отметить, что не чувствует симптомов болезни. Ну кто бы мог подумать, что лучшее средство от гриппа — ночь страстной любви?..

— Я так и знал, что найду тебя здесь. — Голос Дункана раздался так внезапно, что Дороти вздрогнула от испуга. — Ты и раньше любила сюда приходить. — Он умолк на мгновение. Дороти сидела вся в напряжении, не решаясь поднять глаза. — Нам надо поговорить, ведь так?

Это ранило больнее всего: его желание поговорить, а не забыть обо всем, что случилось.

Причем случилось по вине Дороти. Она сама спровоцировала Дункана своим безоглядным желанием… своей безответственностью…

— Наверное, начать должен я, — предложил он. — Так будет лучше.

Дороти невесело усмехнулась. Как говорится, это было бы смешно, если бы не было слишком грустно. А ей сейчас было невообразимо грустно.

Не дождавшись ее ответа, Дункан продолжил:

— Знаешь, именно здесь, на этом самом месте, я понял две самые важные вещи в моей жизни. Во-первых, что я люблю тебя, а во-вторых, что ничего не могу себе позволить, не могу дать волю чувствам, не могу взвалить на тебя этот груз. Ведь ты тогда была почти ребенком, а я по всем статьям — уже взрослым. И мне надо было как-то… я не знаю… нейтрализоваться. Уйти с твоей дороги. Чтобы не мешать тебе. Чтобы ты повзрослела без моих притязаний, моих желаний и без моей любви, которая могла быть тебе в тягость. Видишь ли, Дороти, я знал, что тоже тебе небезразличен. И боялся, что настанет момент, когда мы оба не сможем сдержать себя… а потом ты будешь об этом жалеть. В общем, я решил, что наша дружба должна закончиться. Конечно, это решение далось мне с трудом и болью.

Дункан умолк на мгновение, чтобы перевести дух.

— Потом, когда ты сама начала от меня отдаляться, я убеждал себя, что рад этому… Что это правильно, что ты должна расти среди своих ровесников и тебе незачем общаться со мной, таким старым. А сам сходил с ума, мне было горько и больно, что мы не можем быть вместе. Я ужасно тебя ревновал, я желал тебя так, что готов был на все, лишь бы ты стала моей. В конце концов это стало невыносимым. Мне казалось, что ты все знаешь, и поэтому так холодна со мной. Вот и решил уехать, чтобы дать тебе время спокойно повзрослеть и чтобы самому научиться справляться со двоими чувствами к тебе. Я рассуждал так: потом, попозже, когда ты станешь взрослой, мы с тобой встретимся снова, если нам суждено встретиться… Но тогда мы встретимся на равных, как два взрослых человека. Но когда бы я ни приезжал сюда, тебя каждый раз не было в городе. Ты как будто меня избегала. И постепенно моя любовь как бы окаменела.

Снова пауза. Он молчал. Дороти почти не дышала в ожидании.

— Я понял, что не нужен тебе и уже никогда не буду нужен. От деда я узнавал, что у тебя все хорошо, есть свое дело, интересная работа и куча поклонников и друзей. Ему было известно о моих чувствах к тебе, и, наверное, он меня жалел. А потом он умер… и я вернулся. И вся та ревность, вся та досада, которые терзали меня эти годы и вроде бы притупились со временем, снова вспыхнули, как порох. Сначала я увидел крем для бритья, потом — тебя с Форбсом. Твоим любовником… как я тогда подумал.

Он закурил сигарету, закашлялся и бросил ее во влажные от росы кусты.

— С этим смириться я не мог. И обидел тебя, причинил тебе боль. Но поверь, сам я мучился еще больше.

Дункан замолк, будто подбирая слова.

— Потом я узнал, что у тебя никого нет… И решился тебя поцеловать. Ты ответила на мой поцелуй именно так, как я всегда мечтал. Мне тогда показалось… Но ты сказала, что я тебе неинтересен. Попросила меня уйти. Я видел, что ты меня хочешь. Но желание — это одно, а любовь — совсем другое. Значит, подумал я, она меня не любит. Совсем:

Но ты сохранила глиняного поросенка, которого я выиграл для тебя в луна-парке. Когда он разбился, ты плакала, собирая осколки. И ко мне вернулась надежда. Почему прошлой ночью, когда мы занимались любовью, ты не сказала, что любишь меня?

Дороти всю трясло. Она ничего не могла с собою поделать.

— Ты врешь, Дункан, врешь! — Ее голос тоже дрожал. — То, что ты говоришь, не может быть правдой. Я знаю, что ты не любишь меня! Слышала, как ты жаловался своему дедушке, что я тебе надоедаю, что ты видишь, как я по уши в тебя влюблена, и тебя это раздражает.

Воцарилась гнетущая тишина. Дороти смотрела в землю, не смея поднять глаза.

— Ты это слышала?!

— Да, — выдавила она, по-прежнему глядя в землю. — Вот почему я начала избегать тебя. Мне было обидно и горько. Я поняла, насколько ты презираешь меня — глупую девчонку, помешавшуюся на любви.

— Нет, Дорри, нет! Все было не так. Дорогая, не надо плакать. Я сейчас расскажу тебе, о чем был тот разговор на самом деле. Но только не плачь. Потому что, если ты не перестанешь плакать, мне придется поцеловать тебя, чтобы ты успокоилась. А потом… мы оба знаем, что случится потом, ведь так? И я ничего не успею тебе рассказать.

Дороти даже не поняла, когда Дункан успел сесть рядом, обнять ее и прижать к себе. Но как бы там ни было, он уже обнимал ее одной рукой, а второй взял ее за подбородок и повернул к себе так, чтобы она не смогла отвернуться.

— То, что ты слышала было только частью разговора, разговора, в котором я признался деду, что люблю тебя. И боюсь, что не сумею совладать с собой и воспользуюсь твоей детской влюбленностью. А когда я сказал, что твои чувства ко мне — нелепость, я имел в виду совсем другое. Что ты в своем преходящем детском увлечении можешь предложить мне то, от чего я просто не смогу отказаться. Вот почему я не хотел, чтобы мы с тобой продолжали встречаться. Боялся сломать тебе жизнь. Да и себе тоже. Потому что в пятнадцать лет ты еще не могла дать мне всего того, что мне было нужно.

— Не верю, — прошептала Дороти. — Это, наверное, сон.

Дункан ласково улыбнулся ей.

— Разве прошлая ночь не доказала тебе, как сильно я тебя люблю? Если я не сказал этих слов, то лишь потому, что хотел услышать их от тебя. Если я обидел тебя, прости.

— Может, и хорошо, что все было именно так, как было, — тихо проговорила Дороти. — Если бы я обо всем догадалась тогда, когда мне было пятнадцать… — Она покраснела и пожала плечами. — Не отрицаю, у меня возникали какие-то мысли… И узнай я тогда, что и ты меня тоже любишь, мы бы с тобой действительно могли оказаться в постели. Да, ты прав, я была слишком мала десять лет назад… слишком…

— А теперь? — прошептал он одними губами.

— Знаешь, я была в потрясении, когда поняла, что все еще люблю тебя. И сказала тебе об этом. Когда ты спал. Не могла с собой справиться. Я собиралась уехать… не знаю, куда. Куда-нибудь. Хотела начать все сначала. Может, поэтому, на прощание, я сказала тебе, что люблю тебя. Вчера я была сама не своя, вела себя просто бездумно.

— Мда… Действительно, ты повела себя бездумно, — улыбнулся Дункан, а потом еще крепче прижал Дороти к себе и добавил уже серьезно: — Боюсь, теперь нам придется по быстрому пожениться. И чем скорее, тем лучше, любовь моя. Не поручусь, что ты уже не носишь под сердцем моего ребенка. В общем, хочешь не хочешь, а брака со мной тебе не избежать.

— Ты и вправду думаешь, что я могу быть беременна? — прошептала Дороти, затаив дыхание.

Дункан рассмеялся:

— Ну, если пока еще нет, то нам ведь никто не мешает…

* * *

Многие в городе потом говорили, что их вовсе не удивило, что Дункан Эшби-Кросс и Дороти Пресли решили пожениться. В конце концов, они знали друг друга много лет, они вместе выросли. Жаль только, что старый Джордж Эшби-Кросс не дожил до этого счастливого дня и не смог погулять на свадьбе внука.

Свадьба была тихой, гостей совсем немного. Но те, кому довелось побывать на скромном свадебном ланче, были более чем удивлены тем подарком, который Дункан преподнес своей молодой жене. Однако Дороти, похоже, дар мужа очень порадовал.

Одна из присутствовавших на свадебном торжестве дам говорила потом своему мужу:

— Боже правый, свинья-копилка — в подарок! А ведь старый ЭшбиЖросс оставил ей весь свой чудный дрезденский фарфор…

— Не одна свинья, — поправил сынишка. — Там еще был маленький поросенок.

* * *

— Где ты нашел ее… их? — спросила Дороти у мужа, когда они остались одни. Она не выпускала его подарок из рук. — Свинка точно такая же.

— Я нанял команду частных детективов, которые облазили все магазины в округе, — улыбнулся Дункан. — Д как тебе этот маленький? Нравится? — Он взял у Дороти малюсенького поросенка и погладил его пальцем по глиняной спинке. — Кто знает?.. может быть, он только первый из нескольких.

— Да? — Дороти рассмеялась. — А откуда ты знаешь, что это он? Может быть, это она?

— Мальчик, девочка… честно сказать, мне все равно. — Дункан привлек Дороти к себе и нежно поцеловал ее в губы, — Хотя Джорджина — ужасное имя для маленькой девочки, а я обещал деду…

— Я обещала дедушке Джорджу, что своего первого ребенка назову в его честь, — перебила его Дороти.

— Вот и я тоже. Ты думаешь, он знал… он верил?

— Мне бы очень хотелось так думать, — серьезно проговорила Дороти, а потом опять рассмеялась: — Мда, Джорджина… Но может быть, это будет ее второе имя? Например, Лайла Джорджина Эшби-Кросс звучало бы почти аристократически, правда?

Она все еще смеялась, когда Дункан опрокинул ее на кровать и наклонился над ней.

* * *

«Здравствуй, дорогая Линда!

Спасибо за поздравления с Рождеством и добрые пожелания.

Рада, что в твоей семье все о 'кей, что Роберт преуспевает, Молли заговорила, а Тимоти так хорошо рисует братьев наших меньших. (Кстати, если он решит еще и наряжать их в человеческие одежки — всякие там шортики, майки с дурацкими надписями и шапочки-бейсболки, не препятствуй. Но коли надумает обувать им новомодные кроссовки — непременно останови. Это дурацкое изобретение наших обувщиков, наверняка докатившееся уже и до австралийской окраины Ойкумены, страшно натирает ноги.

У меня тоже есть новости, плохие и хорошие. Помнишь старого Эшби-Кросса? Милый старик, которого я иначе не называла, как дедушкой Джорджем, умер, его в нашем городке многим не хватает.

Внук Джорджа, Дункан, вернулся из Штатов и теперь сам взялся за семейный строительный бизнес. Ну и как-то получилось, что я взяла и вышла за него замуж. (Данк стоит сейчас рядом со мной и, узнав, кому я пишу, просит передать тебе большой и горячий привет.)

Кстати, Ли, когда вновь соберешься мне писать, обязательно изложи рецепты и режим твоей диеты для похудания. Вдруг и мне они пригодятся — по той же причине, по которой понадобились тебе.

Надеюсь, что в ближайшие пару лет мы достаточно разбогатеем, чтобы навестить вас в вашем краю света. Например, на Рождество. Ну что может быть лучше купания в океане и других пляжных радостей в жаркий летний декабрьский денек.

А может, вы справитесь с финансовой задачей раньше и первыми посетите нас и, заодно, старую добрую Англию?

Обнимаю и целую тебя, дорогая подружка.

Твоя Дороти Эшби-Кросс, урожденная Пресли».