– Ты должна понять, я же для тебя старалась, – оправдывалась Хейзл. – Он так хотел видеть тебя! Вот я и подумала, что…

– Что ты подумала?! Что он сразу же заключит меня в объятия и громогласно поклянется в страстной и вечной любви?

На глазах Констанс сверкали слезы гнева.

До этого разговора она держалась с сестрой холодно и натянуто, но ни разу не упомянула о Мэтте. Констанс была сильно обижена и сердилась на Хейзл, что та позволила Мэтту застать ее врасплох, и теперь боялась окончательно потерять самообладание и навсегда рассориться с сестрой.

Но, как бы Констанс ни злилась, как бы ни ругала сестру, она все же понимала, что Хейзл совершила этот поступок исключительно из любви к ней.

– Значит, ты все-таки любишь его? – тихо спросила Хейзл.

– Конечно, люблю! – с отчаянием воскликнула Констанс. – Но дело не в этом! Тебе известно, зачем он хотел меня видеть?

– Мне казалось, что вы с ним поссорились, и Мэтт хочет помириться.

– Милые бранятся… и так далее. Ты это имеешь в виду? – Констанс горько рассмеялась. – Ничего подобного! Мэтт приезжал сообщить мне, что я должна была, видите ли, предупредить руководство о своем уходе за три месяца. А не за один.

– Об уходе?! Значит, ты не передумала…

– Нет, не передумала. Это необходимо. Пойми, я не смогу больше там работать. По крайней мере, пока там работает Мэтт. – Она посмотрела Хейзл в глаза и с отчаянием в голосе призналась: – Я люблю его, а он меня – нет.

– Но он так волновался за тебя…

– Волновался, потому что спешил выбросить меня из своей жизни, а не наоборот! – Констанс говорила с непривычной для нее резкостью. Она взглянула на часы. – А теперь мне пора. Нужно успеть в Честер до начала «часа пик».

– В Честер? – удивилась Хейзл.

– Поеду посмотрю, как там мой дом, – пояснила Констанс, старательно пряча глаза. – Я… я звонила сегодня в страховую компанию, и они сказали, что ремонт, в основном закончен. Хочу посмотреть, что еще нужно сделать, перед тем как выставить дом на продажу.

Честно говоря, Констанс немного покривила душой. Она действительно звонила в страховую компанию, но там очень удивились ее звонку и не сразу поняли, чего она хочет. Констанс это показалось странным, но затем она, кажется, нашла ответ. После того как Кевин Райли разгромил ее дом, она отказывалась что-либо предпринимать, чтобы ее дом начали ремонтировать. Страховому агенту она устало сказала, что больше ничего не хочет слышать об этом доме. И вещи оттуда ей не нужны, ничего не нужно.

Она полностью возложила хлопоты по организации уборки и ремонта на страховую компанию, прибавив, что не имеет ни малейшего желания видеть этот дом.

Но так было до вчерашнего вечера, когда Мэтт жестоко бросил ей обвинение в трусости.

– Послушай, если хочешь, я могу поехать с тобой, – неуверенно предложила Хейзл.

Констанс без раздумий решительно отказалась:

– Нет, спасибо, я отлично справлюсь сама.

В доме, разумеется, поменяли все замки, но расторопный страховой агент переслал Констанс комплект новых ключей. Теперь эти ключи лежали в ее сумочке.

Поцеловав мать и сестру, Констанс вышла через заднюю дверь. От страха по спине ее бегали мурашки, но она твердо решила, что не проявит малодушия и не повернет обратно. Слова Мэтта по-прежнему звучали у нее в ушах.

Когда она уже садилась в свою машину, в доме зазвонил телефон. Хейзл сняла трубку и обрадовалась, узнав голос Мэтта.

– Нет, она уехала, – заговорщицки понизив голос, сообщила Хейзл.

По мере приближения к Честеру Констанс нервничала все сильнее и сильнее. Три раза она проезжала мимо поворота на свою улицу, прежде чем набралась, наконец, мужества, и свернула туда.

Паркуя машину у своего дома, она так нервничала, что не смогла нормально притормозить. Тормоза завизжали, двигатель заглох. Констанс оглянулась по сторонам, не стал ли кто-нибудь свидетелем ее позора. Но улица была совершенно пустой.

Констанс подошла к дому и увидела, что входную дверь заново покрасили, а ящик для писем сверкает свежей полировкой.

В холле пахло воском и цветами. Уловив эти запахи, Констанс чуть нахмурилась и вдруг, поражённая, замерла на месте: на заново отреставрированном любимом ею дубовом столике стояла огромная круглая медная ваза с цветами, которые отражались в новехоньком зеркале.

Но это же то самое зеркало, которое, разбитое вдребезги, засыпало осколками весь ковер! Констанс не смогла удержаться и провела пальцами по гладкой серебристой поверхности.

Лампы, которые висели по бокам, тоже были восстановлены. А стены заново оклеены обоями… точно такими, которые когда-то с любовью выбрала для холла Констанс. Оглядевшись, она убедилась, что все выглядит точно так же, как до погрома.

Кроме цветов. Наверное, о них позаботился страховой агент, чтобы придать дому более уютный и привлекательный вид и заинтересовать потенциальных покупателей. Но ведь дом еще не выставлен на продажу!

Констанс медленно прошла в гостиную. Там, как и в холле, до мелочей был восстановлен прежний интерьер и тоже стояли цветы – в большом кувшине на каминной полке. Еще один букет, поменьше, красовался на круглом столике рядом с кушеткой.

Цветы совсем свежие, отметила Констанс, тронув лепестки душистого горошка, собранного в огромный букет. Даже еще влажные.

Затем она пошла на кухню и чуть не споткнулась, когда проходила мимо ведущей наверх лестницы, и постаралась подавить приступ паники.

Моя спальня… Неужели у меня достанет сил войти и туда?

На кухне Констанс задумчиво покрутила провод электрического чайника. Совершенно нового, но точно такого, как у нее был. Выглянув в окно, Констанс увидела, что растения в ее садике по-прежнему тянутся к солнцу, подставляют свои лепестки. Значит, кто-то поливал, заботился о них. Кажется, этому страховому агенту пришлось немало потрудиться. Нужно будет поблагодарить его, подумала Констанс.

Я так боялась ехать сюда, страшилась этого, потому что была уверена: сколько бы этот дом ни убирали, я все равно увижу ту грязь, которой наполнил его Кевин Райли. Он осквернил мое жилище.

Но теперь, стоя на своей кухне, вдыхая запах свежей краски, видя за окном мирный пейзаж, Констанс уже начинала думать, что того ужаса и грязи вообще никогда не было.

Но ей еще предстояло подняться наверх.

Констанс вернулась в холл, наполненный ароматом цветов. Она остановилась и посмотрела на букет, каждым нервом чувствуя за своей спиной лестницу, ведущую наверх. От страха у Констанс сжалось горло, а сердце бешено заколотилось.

Наконец она дрожащей рукой взялась за перила, пальцы скользнули по гладкому, свежеотполированному дереву. Медленно, шаг за шагом, она начала подниматься. Одна из ступеней скрипнула, и Констанс вздрогнула.

На верхней ступеньке она остановилась.

Все двери были открыты, словно кто-то сделал это нарочно, чтобы показать: здесь нигде не таится опасность.

Первая дверь справа вела в ее спальню, но Констанс все же вначале зашла в комнату для гостей и удивленно вскрикнула: и это помещение привели в идеальный порядок.

Как и кухня, ванная тоже была полностью восстановлена, и показалась Констанс точно такой же, какой была раньше. На полке даже стоял ее любимый гель для душа и другие туалетные принадлежности.

Все. Осталась только спальня. Констанс сделала глубокий вдох, закрыла глаза, снова открыла… Ей было страшно. Вдруг снова оживут те воспоминания?

Может, пока достаточно? – спросила она себя. Мэтт ведь ничего не говорил насчет того, что я должна зайти в каждую комнату. Разве уже тем, что я все же приехала сюда, я не доказала его неправоту?

Может, другим и доказала, но не себе самой, с внутренней дрожью призналась Констанс.

Она, спотыкаясь, прошла в спальню и замерла на пороге, пораженная. Ей показалось, что не хватает воздуха.

Если внизу во всех комнатах все было в точности как раньше, то в этой ничего прежнего не осталось.

У стены, где раньше стояла кровать и где Кевин пришпилил ножом ту ужасную фотографию, теперь стояли очаровательные резные шкафчики со стеклянными матовыми дверцами.

Кровать теперь стояла напротив окна, и на покрытом затейливой вышивкой светло-персиковом одеяле играли солнечные блики.

Мебель Констанс – чудесный столик и старинный сундук – по-прежнему находилась в спальне, так же как и другие маленькие сокровища – серебряные щетки для волос и хрустальные вазочки с серебряными ободками.

Вещи сохранились, а сама комната стала совершено иной, удивилась Констанс. Но ведь такой ее мог сделать только человек, который очень близко знал меня, знал по-настоящему и понимал все мои чувства.

Может, Хейзл? Или мама? Сердце Констанс вдруг сжалось от осознания вины. В последнее время я была не самым легким в общении и приятным для родных человеком. Я совершенно не заслуживаю того внимания, той заботы и сочувствия, с которым они восстанавливали мой дом.

Констанс подошла к кровати и потрогала освещенную солнцем вышивку на одеяле. На ощупь одеяло было мягкое и теплое…

Послышался какой-то шорох, и Констанс от ужаса замерла на месте.

По лестнице кто-то поднимался. Вот предательски скрипнула та ступенька. В доме кто-то есть!

Констанс открыла рот, чтобы закричать, но голос не слушался ее.

Увидев на пороге тень, Констанс затряслась от страха.

– Констанс… Констанс! Не бойся! Это я, Мэтт.

Мэтт!

Он обхватил ее своими крепкими руками, его глаза светились любовью. Констанс вдруг потеряла ощущение реальности, она словно покинула собственное тело и наблюдала эту сцену со стороны, с любопытством отмечая, какие чувства теперь испытывает.

– Все хорошо, все хорошо, – хрипло шептал Мэтт, продолжая обнимать ее. – Прости, я не должен был так врываться, но увидел у дома твою машину и… Тебе не нужно было ехать сюда одной.

Последняя фраза прозвучала резко, и Констанс вздрогнула.

– Как… как ты попал сюда?

Ее голос вдруг сел, в горле пересохло, слова не шли с языка.

Я ведь заперла за собой дверь. Или… нет?

– У меня есть ключ, – небрежно сообщил Мэтт. – Я почти каждый день приезжал сюда, чтобы убедиться, что…

Он вдруг запнулся и слегка покраснел. И тут Констанс все поняла.

Вовсе не страховой агент с такой заботливой тщательностью восстанавливал ее дом. Это дело рук Мэтта.

– Это… это сделал ты?

– Самое малое, что я мог для тебя сделать, – не стал отрицать он.

– Но зачем? – недоумевала Констанс. – Зачем?

Мэтт грустно улыбнулся.

– Потому что я люблю тебя, разумеется.

– Любишь?!

По ее глазам Мэтт понял, что Констанс и верит, и не верит ему. Он выпустил ее из объятий и медленно, взвешивая каждое слово, сказал:

– Для меня это не был «просто секс», Констанс.

– Но ты никогда не говорил… Ты ничего…

На ее лице отразилась та же боль, что звучала в ее голосе. Констанс встретилась глазами с Мэттом.

– Как я мог сказать тебе это, если не смог защитить тебя? Я должен был быть рядом с тобой. Когда он вломился в мой дом, я должен был защитить тебя.

Мука в его голосе потрясла Констанс, но все же не так, как слезы, блеснувшие в глазах Мэтта. Она вдруг прониклась острым сочувствием к нему.

– Это не твоя вина.

– Нет, моя. Ведь именно поэтому ты не захотела меня видеть, верно? Что ж, я понимаю твои чувства, понимаю, почему ты решила порвать со мной.

– Нет, не потому, что тебя не оказалось рядом! – воскликнула Констанс, ужаснувшись, что он так думает.

– Не поэтому? Тогда почему?

На какой-то миг Констанс потеряла дар речи. В ее ушах звучали оскорбительные мерзкие слова и фразы, которые убили в ней радость и чувственность.

Как объяснить Мэтту, что я чувствую?

– Я люблю тебя, – сказал он снова, и Констанс поняла, что это правда.

Она не хотела любить его и не хотела, чтобы он любил ее. Констанс боялась любви, запрещала себе любить. Но вдруг она поняла, что именно любовь к Мэтту для нее важнее всего на свете. Гораздо важнее, чем ее страхи, чем какие-то гнусные слова или поступки Кевина Райли.

Констанс погладила плечо Мэтта кончиками пальцев, и эта короткая ласка была полна любви и утешения.

– Это все из-за Кевина Райли, – призналась она. – Из-за того, что он мне сказал. Он говорил так, словно в ту ночь был с нами в комнате, когда ты… когда мы… Он говорил о нас… И я вдруг испугалась, что так же думают все мужчины. Мне показалось, что и ты мыслишь теми же категориями и используешь те же слова, когда говоришь о нашей близости… Что ты точно такого же мнения обо мне. – По лицу Мэтта Констанс поняла, что он хочет что-то сказать, и попросила: – Нет, подожди, позволь мне закончить. Я чувствовала себя униженной, даже… даже грязной, что ли. Я не могла вынести и мысли о том, что ты видишь меня, как Кевин… Как тело… с анатомическими подробностями… Кусок мяса, которым можно попользоваться, а потом с отвращением выбросить. Я сказала себе, что сама виновата, поскольку с самого начала знала: мне нельзя иметь с тобой ничего общего… Нельзя тебя любить.

– Нельзя любить? Но почему?

– Понимаешь, я боялась… Я всегда боялась полюбить слишком сильно… Я видела, как сильно любила Хейзл и как ей потом было больно. Я догадывалась, что когда-нибудь, возможно, полюблю так же горячо, как Хейзл, – слишком страстно, слишком самозабвенно. И тогда я сказала себе, что, когда захочу выйти замуж, найду человека, который мне будет приятен и который будет мне больше другом, чем любовником… Я не хотела, чтобы моя семейная жизнь была бы похожа на семейную жизнь сестры. Я же видела, как страдала Хейзл, когда Пол бросил ее… Знаешь, а ты был прав, когда назвал меня трусихой! – неожиданно закончила она.

– Нет, не прав. Я думал, что все дело во мне. В том, что я тебе не нужен. Собственный эгоизм помешал мне понять тебя до конца. Да я и не пытался. Я любил тебя, хотел тебя… и в глубине души страшно злился на тебя за то, что ты меня не любишь. Констанс, прости меня за эту историю с Кевином Райли. Я очень виноват! Господи, как виноват! Прости меня!

Мэтт обнимал ее так осторожно, как если бы она была из хрупкого фарфора. Констанс почувствовала: он старается соблюдать дистанцию, потому что боится привнести в их разговор какой-то намек на сексуальность. И этот страх внушила ему она.

В этой спальне Мэтт в первый раз приснился мне, здесь я представляла, как он занимается со мной любовью. Это было еще тогда, когда я отчаянно пыталась сопротивляться своему влечению к Мэтту. Эту спальню, как и меня саму, Кевин Райли пытался испачкать, уничтожить. Но любовь Мэтта превратила разрушение в райский покой и теплоту.

Любовь Мэтта. Его любовь ко мне.

– Люби меня, Мэтт, – дрожащим голосом прошептала Констанс.

– Понимаешь, это вовсе не обязательно. Я люблю тебя и…

– Но это нужно мне, – спокойно сказала Констанс и взволнованно добавила: – Я сама хочу этого… хочу тебя!

Она, отступив на шаг, стала расстегивать пуговицы на блузке, дрожа от возбуждения и предвкушения упоительной близости с любимым мужчиной.

– Констанс! – попробовал остановить ее Мэтт.

– Раздень меня!.. – страстно взмолилась она. – Пожалуйста, раздень меня!

Мэтт все еще медлил, и тогда Констанс взяла его руку и провела ею по своему телу.

– Пожалуйста, Мэтт…

Констанс прочитала в глазах Мэтта боль и сожаление, когда он медленно и, кажется, неохотно начал снимать с нее одежду.

Мне нужно вовсе не это, с досадой подумала Констанс. Все должно быть по-другому. Я же помню, каким был Мэтт, когда мы в первый раз занимались любовью.

– В чем дело? – резко спросила она. – Ты не хочешь меня?

– Не хочу тебя?! – Мэтт схватил ее в объятия и прижал к себе. Констанс почувствовала, как он возбужден. – Конечно, хочу! Но… неужели ты думаешь, будто я не понимаю, что ты теперь чувствуешь? Как тебе было страшно…

– Я чувствую только то, что хочу тебя, – запинаясь, призналась Констанс. – Я хочу ласкать тебя, смотреть на тебя, хочу чувствовать тебя всем телом, хочу быть с тобой, моя грудь ждет твои руки и твои губы… И еще я чувствую, что люблю тебя.

Мэтт стал жадно целовать ее, и истосковавшаяся по его ласкам Констанс отвечала не менее пылко. Он старался действовать осторожно и терпеливо, но его самообладание слабело под натиском ее страсти, от нежных прикосновений ее рук, ее губ.

Достигнув пика наслаждения, она вскрикнула и еще крепче прижалась к Мэтту.

– Я люблю тебя… Я так люблю тебя, – простонал он.

Констанс поцеловала его и прошептала:

– Я тоже тебя люблю.

В объятиях Мэтта, она наконец нашла истину. А истина эта заключалась в том, что она чувствует, видит, знает: Мэтт любит ее.

Он был прав, я вела себя как трусиха.

Боялась любить и быть любимой. Но теперь все будет по-другому.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – осторожно спросил Мэтт, обнимая ее. – Эта комната… твои воспоминания…

– Все плохие воспоминания ушли. Теперь, когда я буду думать об этой комнате, я буду вспоминать только то, как мы… как ты любил меня здесь.

– Тогда, наверное, хорошо бы повторить еще раз, чтобы точно потом не забыть? – шутливо предложил Мэтт.

Констанс покраснела от удовольствия.

– Еще раз… А ты уверен, что тебе хватит… сил? – поддразнила она.

– Да, у меня хватит сил! – рассмеялся Мэтт. – Точно, хватит!

– Когда я вырасту большая, тоже выйду замуж. За такого, как Мэтт.

Брайани презрительно посмотрела сверху вниз на младшую сестру.

– Ты не можешь знать, за кого ты выйдешь замуж, – нравоучительно заметила она добавила: – Может, ты вообще ни за кого не выйдешь.

– Нет, выйду! – возмутилась Салли. – И у меня будет такое же платье, как у Констанс.

Обе девочки посмотрели на свою тетушку, которая стояла рядом с женихом.

Мэтт и Констанс были поглощены друг другом и, казалось, совсем не замечали, что не одни, а в окружении родственников и друзей.

– Ты счастлива? – тихо спросил Мэтт, целуя Констанс. – Больше никаких мрачных воспоминаний?

– Только одно, – честно ответила Констанс.

На лице Мэтта отразилось беспокойство.

– Констанс, я…

– Почему та женщина, которая, как ты говорил, работает в лондонском отделении фирмы, так долго оставалась у тебя в коттедже в тот день, когда я следила за тобой? Ведь ей нужно было только передать тебе бумаги? – с наигранной серьезностью осведомилась Констанс.

Мэтт, поняв, что она, шутит, улыбнулся.

– Ревнуешь?

– Нет, разумеется. Если ты помнишь, во время нашей первой встречи я приняла тебя за бабника, который гоняется за каждой юбкой.

– А я увидел перед собой самую красивую, самую привлекательную женщину, которую когда-либо встречал, – серьезно сказал Мэтт. – Которая моментально сумела вывести меня из равновесия. Я тогда не знал, чего мне больше хочется: отшлепать или поцеловать, поэтому я очень разозлился.

– Вот как? Интересно, а что было бы, если бы ты тогда отшлепал меня?

– Поверь, это ничего бы не изменило. Ведь, если бы я не поцеловал тебя тогда, это случилось бы позже, но все равно случилось бы…

– Эй, вы двое! Идите сюда, я хочу вас сфотографировать! – позвала Хейзл.

– Не понимаю, зачем взрослые целый день целуются, – недоумевала Салли, обращаясь к сестре. – А ты?

– Конечно, понимаю, – снисходительно отозвалась Брайани. – Влюбленные все время так делают.

– А вот как они это делают? – не отставала Салли.

– Ну… по-моему, нужно сначала сделать глубокий вдох и задержать воздух внутри… Как будто ты ныряешь.

Джефф, который, как и Хейзл, слышал этот разговор, улыбаясь, тихо спросил:

– Не хочешь сделать глубокий вдох, а, Хейзл?

– А зачем? – притворно удивилась она. – Разве мы идем нырять?

– Вот видишь, ты долго сопротивлялась, говорила, что не хочешь страстной любви, но теперь, кажется, ни о чем не жалеешь, – поддразнила Хейзл Констанс, когда помогала ей сменить свадебное платье на дорожный костюм.

– Я ошибалась, – честно ответила Констанс. – Я просто боялась. Полагала, что надежность и стабильность гораздо важнее любви, но теперь понимаю, что это не так. – Констанс немного помолчала, подыскивая слова. – Знаешь, это похоже на то… когда человек боится воды. Но, на самом деле, все, что ему нужно, это сделать глубокий вдох и… Почему ты смеешься?! – вознегодовала она на звонко расхохотавшуюся сестру.

– Просто вспомнила, как Брайани рассказывала Салли, как взрослые целуются. – Посерьезнев, Хейзл обняла Констанс и тихо сказала: – Дорогая, у тебя с Мэттом все будет не так, как у меня с Полом. Мэтт настоящий мужчина. Ты можешь не только любить его, но и доверять ему.

– Я знаю, – ответила Констанс. – Я знаю.