Она приехала в университетский городок после ланча и сразу же направилась в гостиницу. Как ни странно, дежурный администратор узнал Маргарет по прежним коротким наездам к Рединг и с теплой улыбкой приветствовал ее.

Это была семейная гостиница за пределами города, перестроенная из большого, когда-то частного дома. Тяжеловесность и уродливость викторианского строения скрашивал дикий виноград, увивающий все стены.

Окна комнаты Маргарет выходили в сад, где уже во всю расцветали пионы и ирисы. Она чувствовала себя опустошенной и слегка растерянной. В ванной Маргарет подставила руки под струю холодной воды, надеясь с помощью нехитрой процедуры успокоить нервы. Но это не помогло — она только замерзла.

Маргарет понятия не имела, где сейчас может быть Оливия — то ли на лекциях, то ли в доме, который делила еще с одной девушкой и двумя юношами. Она прикусила верхнюю губу и тут же нахмурилась, осознав, что часто, должно быть, намеренно причиняет себе физическую боль, когда испытывает душевное смятение.

Наверное, лучше сразу поехать к Оливии домой…

* * *

Коттедж с крытым крыльцом, в котором жили четверо студентов, был слишком мал. Но, как призналась Оливия матери, они решили его купить, а не снимать. Это выгодное вложение, объяснила дочь, которое окупится по окончании университета — домик можно будет продать или сдать другим студентам.

Маргарет поразила практичность дочери. Новое поколение очень отличалось от ее собственного и было так искушено в финансовых делах, как и не снилось ровесникам Маргарет. Деньги на выплату ссуды Оливия зарабатывала во время каникул. Матери оставалось лишь удивленно хлопать глазами и испытывать уважение к дочери за подобную предприимчивость, хотя ее и беспокоило, что дополнительная нагрузка может помешать занятиям.

Один из юношей, живущих в доме, открыл Маргарет дверь и сказал, что у Оливии, насколько ему известно, лекций сегодня нет.

— Но она, кажется, собиралась немного поработать в университетской библиотеке. Обещала вернуться к чаю. — Он скорчил потешную гримасу и добавил: — Сегодня моя очередь готовить. Может быть, хотите подождать ее здесь?

— Нет. Я зайду позже, — сказала Маргарет.

Юноша нахмурившись смотрел, как она возвращается к машине, и явно гадая, что же могло случиться. Он видел ее лишь однажды, и тогда его поразила молодость Маргарет. А потом, когда Оливия, ничего не утаивая, рассказала о своей жизни, его преисполнило восхищение этой женщиной.

Может быть, думал он, стоило настоять на том, чтобы Маргарет осталась, предложить ей чаю. Она показалась ему очень бледной…

У Маргарет была уйма времени, и она не знала, чем его занять. Повинуясь импульсу, она выехала за город, свернула на едва приметную боковую дорогу, остановила машину и, выбрав одну из многочисленных тропинок, пошла по ней.

Тропинка привела Маргарет на уединенную, тихую, залитую солнцем поляну, и природа со всех сторон обступила ее, лишний раз напоминая, что именно она — та истинная сила, которая управляет людьми. Человек не в состоянии по-настоящему подчинить ее своим нуждам, он может лишь на время приручить ее, воспользоваться ее мощью, но никогда не будет полностью контролировать ее. Именно природа привела Маргарет сюда, именно природа ответственна за те известия, которые ей предстоит обрушить на Оливию.

Что почувствовал Джордж, когда впервые узнал о страшном диагнозе?

Что почувствовала мать, когда услышала об этом? Его мать. Джордж как-то упоминал, что его отношения с матерью были далеко не безоблачными; она никогда не допускала большой близости между ними, в чем сын порой нуждался. Она была очень замкнутой особой. И, немного повзрослев, Джордж часто спрашивал себя, не обусловлена ли такая отчужденность тем, что его мать развелась с отцом.

Она больше не вышла замуж. То ли потому, что не переставала любить бывшего мужа, как некогда хотелось верить Маргарет; то ли, как она подозревала теперь, из боязни родить еще одного ребенка… сына.

А отец Джорджа? Он оставил жену и ребенка, когда тот был еще очень мал. По словам Джорджа, отец эмигрировал в Штаты, где следы его затерялись.

С проницательностью любящей женщины Маргарет догадывалась, какую боль причинил его уход Джорджу. И как-то раз, в пору их короткого брака, она осторожно предположила, что теперь, когда Джордж уже взрослый, может быть, настало время рассеять тени прошлого и попытаться разыскать отца.

У самой Маргарет тогда в голове не укладывалось, что родители могут отвернуться от своего чада. И в глубине души она была уверена, что отец Джорджа будет рад инициативе взрослого сына. Она наивно полагала, что именно сложности в отношениях с женой послужили причиной его отказа от ребенка.

Маргарет так и не узнала, прислушался ли Джордж к ее мягким уговорам и попытался ли разыскать отца. Несколько недель спустя после этого разговора он заявил, что между ними все кончено, что он хочет подать на развод…

Птица в отдалении поднялась с ветки дерева и принялась кружить у нее над головой, тонко и пронзительно крича. Это окончательно лишило Маргарет самообладания, перед глазами все расплылось от слез, к горлу подступил комок. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой одинокой — даже когда узнала, что больше не нужна Джорджу, даже когда поняла, что беременна.

Увы, не существует легкого способа выполнить стоящую перед ней задачу!

Маргарет взглянула на часы. Пора возвращаться.

Она приехала как раз вовремя. Оливия была уже дома и открыла дверь прежде, чем Маргарет успела выйти из машины. С нахмуренным лицом подбежав к ней, дочь спросила:

— В чем дело, ма? Что случилось? — И попыталась пошутить: — Ограбили кассу организационного комитета?

Заметив, как напряжено лицо матери, Оливия резко остановилась. И сердце Маргарет перевернулось в груди, когда, схватив ее за руку, дочь тихо спросила:

— Ты получила какие-то известия о нем, да? О моем отце? Что-нибудь произошло? Он…

Маргарет гадала: заметно ли по ней, насколько она потрясена внезапной прозорливостью дочери?

— Нет… Нет, у Джорджа все в порядке, — поспешила заверить она Оливию. — Я… я считаю, нам лучше поехать ко мне в гостиницу, Олли. Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Тогда поехали, — спокойно сказала девушка. — И думаю, ма, за руль лучше сесть мне.

В полном молчании они добрались до гостиницы и с мрачно-серьезными лицами поднялись наверх.

В комнате Маргарет Оливия подошла к ней и хрипловато спросила:

— Наверное, случилось что-то серьезное, ма? Я никогда не видела тебя в таком состоянии. Ты похожа на… — Она замолчала и перевела дыхание, прежде чем продолжить: — Если это не касается его… моего отца, то что же тогда?.. — Снова сделав паузу, Оливия попыталась объяснить: — Вряд ли ты приехала бы, чтобы сообщить мне, что беременна или что-нибудь в этом роде…

Маргарет только покачала головой, слишком подавленная, чтобы отреагировать на шутку.

— Давай сядем, Олли, — для начала предложила она.

Настолько быстро и настолько подробно, насколько смогла, она пересказала дочери то, что услышала от Джорджа, опустив лишь его предположение о целесообразности стерилизации. Вместо этого Маргарет заметила:

— Я понимаю, насколько тяжело тебе это услышать, но ты должна помнить, каких успехов достигла современная медицина, и понимать: только то, что у тебя поврежден один из генов, не означает, что ты не можешь иметь детей.

— Да, я всего лишь не смогу иметь мальчиков, — бесцветным голосом проговорила Оливия.

В течение нескольких мгновений обе хранили молчание, а затем Оливия сдавленно произнесла:

— Чего я не могу понять, так это почему он не рассказал тебе все раньше. Почему…

Маргарет покачала головой.

— Он уверяет, что тогда еще не знал, что болен.

— А откуда ему стало известно обо мне? Как он оказался в Эверсли?..

Казалось, Оливию больше интересует отец, чем возможные последствия его признания. Сбитая этим с толку и боясь, что подобная реакция вызвана нежеланием дочери посмотреть правде в лицо, Маргарет быстро объяснила, как все произошло.

— Хочешь сказать, что это был он в ресторане тем вечером?.. Ну, тот человек, на которого я обратила твое внимание?

— Да, тот «настоящий мужчина», — мрачно подтвердила Маргарет. — Но я решила, что он не заметил нас или не узнал меня.

— И ты бы ничего не сказала мне! И словом бы не обмолвилась, не узнай о его болезни!

Уловив осуждение в голосе дочери, Маргарет почувствовала, как ее сердце сжалось от боли.

— Прости меня, милая. Я была очень потрясена и растеряна. Я…

— Ты не хотела, чтобы он отверг меня так же, как когда-то отверг тебя, — сказала Оливия уже мягче. — Я понимаю, это не со зла, ма. Ты ведь у меня очень добрая… честная и деликатная…

— Олли, тебе придется сделать кое-какие анализы… Мы должны все это обсудить, — тихо, но настойчиво произнесла Маргарет, желая напомнить дочери, зачем она приехала сюда.

— Все в порядке, ма. Я не собираюсь избегать обследования и делать вид, что ничего не случилось. Да, конечно, я потрясена, но знать правду намного, намного лучше. Мне просто нужно некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, вот и все. Не беспокойся, я не собираюсь притворяться, что все по-прежнему… хоронить это в глубине души. Просто… просто…

— Просто ты в шоке, — хрипло закончила за нее Маргарет. — Я тебя понимаю, дорогая…

— А он… мой отец… он просто сообщил тебе это, и все? Он не сказал, что…

— Джордж хотел сам поговорить с тобой, — призналась Маргарет. — Он… Думаю, он был страшно подавлен, выяснив, что у него есть дочь. Он сказал мне, что позаботился о том, чтобы не иметь больше детей…

— Он заявил, что ничего не знал о своем заболевании, когда вы поженились. Ты ему веришь?

Маргарет пожала плечами.

— Наверное, я была слишком потрясена, чтобы раздумывать об этом… Когда он потребовал ответить, его ли ты ребенок, первой моей мыслью было…

— Что он собирается украсть меня? — поддразнила ее Оливия, наконец обнаруживая свою прирожденную жизнерадостность. — Думаю, я великовата для того, чтобы вырывать меня друг у друга из рук, ма! Он женат?

Маргарет нахмурилась. Интерес Оливии к отцу, хотя и естественный, вызывал у нее все большую тревогу.

— Нет, не женат. Я взяла еще несколько дней отпуска, чтобы побыть с тобой. Может быть, ты захочешь сделать где-нибудь анонимное обследование. Джим, конечно, мог бы провести его, но…

— Я не собираюсь ничего скрывать — ни от себя, ни от кого-либо другого. К тому же мой случай имеет прямое отношение к исследованиям доктора Перкинса. Надо быть полной дурой, чтобы отказаться от услуг признанного специалиста в этой области. Договорись, пожалуйста, чтобы он приурочил анализы к следующему моему приезду домой на каникулы… А отец… Он все еще в городе?

— Понятия не имею. — И Маргарет поежилась как от внезапного озноба.

Оливия нахмурилась и пристально посмотрела на мать.

— Прости, ма! Я понимаю, для тебя это не меньший удар, чем для меня.

Если бы ты только знала! — вздохнула Маргарет. Если бы только могла представить, каково это — взваливать неподъемную ношу на плечи обожаемого ребенка! Она чувствовала себя такой виноватой, такой беспомощной и в то же время такой до смешного обиженной тем, что Оливия вновь и вновь переводит разговор на отца! Раньше всегда казалось, что дочь вполне устраивает их своеобразный заговор молчания по отношению к Джорджу. Она даже уверяла Маргарет, что не испытывает к нему ни любопытства, ни интереса, что отец никогда не был и не мог стать частью ее жизни.

— Тебе правда нет никакой необходимости оставаться здесь, — сказала Оливия, и Маргарет вздрогнула, словно ее ударили. — Я знаю, что ты чувствуешь, ма, — более мягко добавила она. — Ты хочешь защитить меня, оградить от боли, от неприятностей, но не стоит этого делать. Я должна сама во всем разобраться, сама принять решение. Не могу же я всю жизнь использовать тебя как эмоциональный костыль. Это моя проблема, а не твоя.

Маргарет снова вздрогнула и возразила:

— Олли, но ведь я твоя мать…

— Да, я знаю. Но, пожалуйста, позволь мне самостоятельно справиться со случившимся, ма. Обещаю не делать никаких глупостей. Я даже не напьюсь по такому случаю. Да, конечно, это потрясение, но пока у меня и в мыслях нет выходить замуж, рожать детей. Ну а когда придет время… что ж, я уже успею свыкнуться с этим. Я хочу детей, но не сейчас. Однако не думай, что я спрячу голову в песок. Я обязательно пройду необходимое обследование.

Она порывисто обняла Маргарет и дрожащим голосом добавила:

— Прости меня, ма. Знаю, я тебя обидела. Я этого не хотела, но твоя Олли уже не ребенок. Я понимаю, ты боишься за меня, хочешь смягчить удар. Но постарайся чуть больше верить в меня… в те ценности, которые сама мне внушала. Позволь мне самой справиться с бедой.

— Мне уехать прямо сейчас или можно остаться до утра? — спросила Маргарет, стараясь говорить шутливо, но догадываясь, что голос выдает, насколько она несчастна.

Теперь пришел черед поморщиться Оливии.

— Пожалуйста, ма! — взмолилась она, и Маргарет устыдилась своей слабости.

— Прости, милая, — сказала она, обнимая дочь. — Ты совершенно права: я слишком тебя опекаю. Ладно, я уеду, но обещай немедленно позвонить мне, если что-то потребуется.

— Я позвоню в субботу утром — только ради того, чтобы ты знала: я не совершила никакой глупости, — пообещала ей дочь и добавила: — Давай вернемся ко мне. Сегодня вечером дежурит Джонни, и я думаю, он приготовит что-нибудь и на твою долю. — Оливия усмехнулась. — Джонни сказал, что ты очень похудела, и это прозвучало обвинением в мой адрес. Ну, пойдем, ма!

Маргарет близка была к тому, чтобы отказаться. У нее совсем не было настроения проводить веселый вечер в компании молодежи. Однако, послушавшись голоса разума, она заставила замолчать свои чувства и желания.

Самое время доказать Оливии, что она уважает ее мнение, понимает, что дочь уже взрослая, и признает за ней право самой решать, как распорядиться собственной жизнью.

— Ну что ж, если ты уверена, что еды хватит и на неучтенный рот…

— Уверена, — подтвердила Оливия. Открыв дверь в коридор, она обернулась к матери и серьезно сказала: — Не думай, что я не ценю того, что ты для меня делаешь, ма… и не понимаю, как тебе сейчас трудно. Прости, если обижаю тебя, но…

— Ни слова больше, Олли. Я все понимаю. Ты уже взрослая девушка. Кстати, а что приготовил Джонни?

— Спагетти.

— Ммм…

* * *

В итоге вечер прошел намного лучше, чем ожидала Маргарет. В какой-то момент она даже обнаружила, что ее развеселила чья-то реплика в оживленной беседе, царящей за столом. На короткое время она забыла о том, что привело ее в Рединг, но потом вспомнит все, и на глаза снова навернутся слезы. Да, похоже, ей придется напоминать себе, что если не ради собственной персоны, то хотя бы ради Оливии следует держать себя в руках.

Было уже больше одиннадцати, когда она ушла, отказавшись от стаканчика на дорожку и поблагодарив Джонни за ужин.

— Я позвоню тебе в субботу, — повторила Оливия, провожая ее до калитки.

Они обнялись, и Маргарет села в машину. Я не заплачу, твердо сказала она себе, заводя мотор… по крайней мере, до тех пор, пока Оливия может меня видеть.

* * *

Остаток недели Маргарет провела в крайнем напряжении, стараясь не отходить от телефона надолго. Она не могла толком ни есть, ни спать. Это напряжение неизбежно наложилось на стресс, полученный накануне.

К утру субботы она уже готова была признать, что, возможно, разумнее было бы прервать отпуск и вернуться на работу, где все-таки легче отвлечься от тяжелых мыслей. Всю субботу она не выходила из дому, боясь пропустить звонок Оливии, и в четыре часа дня поддалась наконец соблазну, который одолевал ее всю неделю, и набрала номер дочери.

Подошедший к телефону Джонни тепло поздоровался с ней. Но когда Маргарет попросила Оливию, юноша, немного поколебавшись, сказал:

— Они, к сожалению, еще не вернулись.

— Они?

— Да. Отец Оливии заехал за ней сегодня утром.

Отец Оливии?.. Джордж?!

Только позже Маргарет поняла, что бросила трубку, ничего не объяснив Джонни. Однако ее так поразили услышанное — несмотря на то что это в каком-то смысле лишь подтвердило страхи, терзавшие ее всю неделю, — что она просто не могла продолжать беседу.

Маргарет стояла перед телефоном, дрожа всем телом. Джордж и Оливия встретились… Зачем?! Ее сердце сжалось от ужасного предположения. Неужели он хочет убедить ее последовать собственному примеру и позаботиться о том, чтобы не оставлять потомства? Если так…

Она почувствовала, как ногти впились в ладони, а тело напряглось от злости… От злости, которая, как она подозревала, направлена была не только на Джорджа.

Оливия — ее дочь, ее дитя. Джордж не принимал участия в ее воспитании… в ее жизни.

Потрясенная собственной реакцией, она направилась в кухню. Я ревную, призналась себе Маргарет. Сомневаюсь в любви собственной дочери!

Ей пришлось сесть. Она чувствовала жуткую слабость; тело стало непослушным, готовым подвести в любую минуту.

Как могла Оливия поехать с ним? Она, несомненно, понимала, как беспокоится мать, ожидая ее звонка. И конечно, догадывалась, что та будет звонить сама… разыскивать дочь.

Маргарет почувствовала горький привкус во рту. О чем она думает? Что с ней творится? Она ненавидела себя за внезапно проявившиеся свойства характера, будто бы отверзшие пропасть у ее ног.

В коридоре висело зеркало. И Маргарет вдруг обнаружила, что уже подошла к нему и смотрит на свое отражение, словно стараясь отыскать признаки испытываемого ею ужаса, некие внешние проявления отвратительных черт, только что распознанных в себе.

Как она могла испытывать подобные чувства? Она, которая всегда поощряла стремление Оливии заводить собственных друзей, жить своей жизнью, которая отказалась от попыток накрепко привязать ее к себе какой-либо разновидностью эмоционального шантажа, которую искренне радовал независимый характер дочери? Сколько раз ей приходилось выслушивать похвалы друзей за то, что она смогла избежать ловушки, подстерегающей многих одиноких матерей, и позволяла Оливии быть иногда даже слишком самостоятельной?

И вот, пожалуйста, — она стоит здесь, отравленная самой черной ревностью, подозрениями и горечью, и все потому, что Оливия сейчас с Джорджем!

Джордж. Маргарет корчилась, как от боли, в предчувствии большой беды, хотя понимала, что, как бы это ни ранило ее, отец и дочь не могут не интересоваться друг другом, не могут не стремиться встретиться, поговорить.

Она никогда не скрывала от Оливии, сколь мучительным был для нее развод. Как и не пыталась очернить Джорджа в глазах дочери. Любовь проходит, мягко объясняла она, когда Оливия, еще не разбиравшаяся в хитросплетениях взрослых отношений, спрашивала, почему у нее нет папы.

Пока Оливия росла, она не раз повторяла, что ей ничего не нужно от отца. Неужели дочь лгала… лгала, щадя ее, свою мать?

Но разве в глубине души Маргарет не считала, что интерес Оливии к Джорджу был бы только естествен? Возможно, из любви к ней, из сострадания она и подавляла его. Но сейчас, оказавшись перед необходимостью выяснить все возможное о состоянии своего здоровья, разве она не обрела идеальный предлог, весомую причину для того, чтобы побольше узнать об отце?

Маргарет попыталась поставить себя на место Оливии… И вынуждена была признать, что, возникни внезапно на пороге ее дома отец, она бы тоже не удержалась от искушения поговорить с ним.

Нет, вина лежит не на Оливии, а на Джордже!

Он не желает становиться между матерью и дочерью, заявил ей Джордж. Когда же он успел передумать? Или он просто лгал ей тогда? А она, легковерная дура, как всегда, поверила ему!

Куда они поехали? О чем они говорят? Что, если Джордж уже успел сказать Олли что-то, что причинило ей боль, напугать ее?.. Что, если попытался убедить поступить так, как он, и навсегда лишить себя радости иметь детей?..

Маргарет обнаружила, что чуть ли не заламывает руки под воздействием своих воображаемых страхов, заполонивших разум и не оставивших места ничему другому.

Зазвонил телефон. Она схватила трубку дрожащей рукой. Но это оказался всего лишь Джим, который сообщил, что договорился о необходимом обследовании, которое Оливия сможет пройти в ближайшие каникулы.

— Она могла и не унаследовать дефектный ген, — мягко напомнил он Маргарет. — Но лучше, конечно, в этом удостовериться.

Ей, разумеется, пришлось все объяснить Джиму. Прежде он ничего не знал о ее прошлом за исключением того, что она разведена. Маргарет всегда пугала необходимость открывать правду чужим, ей ни к чему была их жалость.

— А вы не заняты сегодня вечером? — неуверенно продолжил Джим. — Здесь открылся один новый ресторан…

— Простите, Джим, но я жду звонка Олли, — прервала его Маргарет.

— Ну что же, может быть, в другой раз.

Положив трубку, Маргарет подумала, что несправедлива к нему, а возможно, и к себе. Джим Перкинс — добрый, деликатный человек, многие женщины были бы счастливы видеть в нем своего потенциального мужа. Так почему же она не испытывает к нему ничего, кроме дружеской симпатии?

Как мужчина он ничего для нее не значит. Да и никто другой тоже.

Никто. Сердце Маргарет снова наполнила нестерпимая боль. Она лгала себе и знала об этом. Стоило ей только увидеть Джорджа, как тут же ожила былая жажда… неукротимое физическое влечение к нему.

Ее поразило, насколько остро это влечение. Намного сильнее логики и реальности, сильнее рассудка и, самоуважения.

Ожидая звонка от Оливии, Маргарет пообещала себе, что ни словом не обмолвится о Джордже, что в ее голосе дочь не услышит ни ревности, ни горечи, ни укоризны. Она должна попытаться взглянуть на вещи глазами Оливии и помнить о том, что Джордж — ее отец.

Чего она боится, в конце концов? Того, что общая беда объединит отца и дочь и ей не останется места в этом союзе? Того, что Оливия отвернется от нее и лишь с отцом будет делиться своими страхами и сомнениями по поводу будущего?..

* * *

В восемь часов телефон зазвонил снова, и на этот раз это была Оливия.

— Прости, что не позвонила раньше, ма.

Кажется, ее голос звучит как-то иначе, почти настороженно… Или я выискиваю проблемы там, где их нет? Может быть, я чрезмерно впечатлительна? — размышляла Маргарет, стараясь говорить как можно спокойнее и естественнее.

— Меня не было… — Голос Оливии стал глуше, словно она говорила не в трубку. — Я… я уезжала с Джорджем… с отцом.

Маргарет поняла, что до сих пор удерживала дыхание, с ужасом ожидая, что Оливия промолчит о встрече или того хуже солжет. Сейчас она испытывала одновременно облегчение и угрызения совести. Как можно до такой степени не доверять собственной дочери? Почему она так подозрительна… так… так ревнива?

Подобное отношение унижало не только ее, но и Оливию тоже. А Джорджа… не унижало ли оно в равной степени и его?

— Да-да, Джонни сообщил, что ты поехала с отцом. — Маргарет старалась говорить легко, беззаботно, но голос подвел ее, когда она, не удержавшись, резковато добавила: — Надо сказать, меня удивило, что он связался с тобой, особенно после того как мы оба согласились, что рассказать тебе все должна я.

Последовала короткая пауза, затем Оливия тихо произнесла:

— Он не связывался со мной, ма. Это я в середине недели позвонила секретарше доктора Перкинса и узнала телефон Джорджа, а затем позвонила ему. Прости меня. Я понимаю, что ты должна чувствовать. Поверь, я хотела сначала посоветоваться с тобой, но…

Но побоялась того, как я могу отреагировать на это, мрачно подумала Маргарет. Да, пора взять себя в руки и перестать вести себя неосмотрительно, пока ущерб, наносимый их с дочерью отношениям, не стал необратимым. Пора продемонстрировать не только великодушие, но также мудрость и здравомыслие.

Маргарет набрала в грудь побольше воздуха и сказала как можно спокойнее:

— Он твой отец, Олли. Я понимаю, насколько… Как он должен интересовать тебя. Уверена, на твоем месте я поступила бы так же. И в тебе… — она осеклась, но все же нашла в себе силы закончить, — говорит голос крови. Что ж, я могу понять, что тебе лучше обсудить сложившуюся ситуацию с ним, чем со мной. В конце концов ему уже пришлось пережить нечто подобное, тогда как я…

— Ма, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя еще хуже, чем сейчас! — взмолилась Оливия голосом, прерывающимся от сдерживаемых слез. — Дело совсем не в этом. Что же касается голоса крови… Ты — моя мать. А Джордж… Я не могу назвать его отцом… Я даже не думала о нем в этом смысле… пока. Я не знаю, почему чувствую такую настойчивую потребность общаться с ним, не понимаю, чего ищу…

Она запнулась. И Маргарет стало больно за дочь, за них обеих. Господи, не дай ему причинить ей страдания! — мысленно взмолилась. Не допусти, чтобы он убедил ее в своей привязанности, а затем отверг!

— Джордж очень одинок, ма, — выдавила Оливия. — Та женщина, ради которой он оставил тебя… Не думаю, чтобы они долго были вместе. Он даже не упомянул о ней, а о тебе говорил не переставая…

Все, ей следует немедленно прекратить это!

— Олли, все в порядке, — прервала ее Маргарет. — Я все понимаю. Он твой отец, и я никогда не хотела, чтобы ты испытывала неприязнь к нему. Ведь, в конце концов, он — часть тебя. И ты не должна… Тебе совершенно ни к чему оправдывать передо мной его поступки. Наши с ним отношения давным-давно в прошлом. А ваши — только начинаются…

Они проговорили больше получаса. И когда Маргарет положила трубку, на нее навалился огромный груз печали, смягченной, правда, сознанием того, что она поступила правильно, избавив Оливию от чувства вины, которое та, должно быть, испытывала, общаясь с отцом. Напряжение ушло из голоса дочери, едва она поняла, что мать не намерена укорять ее за то, что она сделала.

Возможно, это одно из величайших благ, которое я смогла дать своей дочери, признала Маргарет, сидя за одиноким ужином, — свободу открыто выяснять отношения с отцом. Да, она поступила правильно, но чего это ей стоило!

Она усталым жестом отодвинула тарелку с нетронутой едой. Маргарет испытывала одновременно душевную опустошенность и беспокойство, ее охватили дрожь нервного возбуждения и чувство страшного одиночества. Она взглянула на телефон, почти жалея о том, что уже слишком поздно звонить Джиму и сообщать ему, что передумала.

Может быть, пора наконец порвать с прошлым, перестать тешить себя глупыми мечтами о несбыточном и принять действительность такой, какова она есть? Нет также смысла желать, чтобы вернулся тот момент, когда Джордж еще не успел войти в их жизнь… вернее, в жизнь Оливии, тоскливо поправила она себя. Вместо того чтобы лелеять свою боль, следовало бы порадоваться за дочь.

Маргарет слышала ее голос, в котором звучала сдержанная радость, вызванная обретением отца. Нет, она не может, не должна отравлять эту радость. Она не имеет права позволить своим чувствам воздвигнуть барьер непонимания и ревности между отцом и дочерью.

Десять часов вечера. Может быть, стоит пораньше лечь спать… На завтра обещали хорошую погоду. Можно провести весь день, работая в саду. Деревянную скамью нужно покрасить, давно пора прополоть и рассадить растения. Ей есть чем занять руки — в отличие от головы.

Ничто не отвлечет ее от мыслей об Оливии… о Джордже. Ничто не помешает снова и снова вспоминать тот ужас, то чувство одиночества, немоту, которые охватили ее, когда Джонни сообщил, что Оливия уехала со своим отцом. Ей и раньше случалось испытывать ревность — глубокую, мучительную ревность женщины, чей муж предпочел другую. Но ей и в голову не пришло бы, что она будет ревновать к собственной дочери, отчаянно желая, чтобы…

Чтобы Джордж захотел провести этот день с ней, с Маргарет! Машинально она поднялась наверх, приняла душ и легла в постель.