Глава третья.
ПЕРВЫЙ ШАГ К СВОБОДЕ
В вагоне поезда стоял въевшийся мерзкий запах пьяной блевотины, смешанный с запахами грязной уборной, давно немытых человеческих тел и несвежего белья. Мутные, засиженные мухами окна не открывались. Любое движение на голых полках с высокими прямыми спинками отдавалась болью в теле — сидеть на них долгое время было пыткой. Тем не менее Беленко переносил все это стоически, зная, что поезд увозит его от нищеты и беспросветной жизни.
На пятое утро, очнувшись от дремоты, он увидел, что поезд идет вдоль цветущих окрестностей Армавира. За окном проносились залитые солнцем зеленеющие пшеничные поля, цветущие сады, виноградники. Виктор чувствовал себя как вырвавшийся на свободу узник. Он наслаждался тишиной, чистотой и яркостью красок Армавира. Это был старый провинциальный город с булыжными мостовыми, тенистыми улицами, на которых каким-то чудом сохранились здания, пережившие революцию и войну.
Воздух был нежный, ароматный. Желая размяться, Беленко побежал в лагерь летной школы, расположенной в тринадцати километрах от города. В лагере царило настроение оживления и приподнятости. Более четырех тысяч ребят из различных уголков Советского Союза приехало сюда в надежде поступить в летную школу. Каждый из них горел желанием пройти отбор, для каждого это был вопрос будущего.
Отбор был очень строгим — даже малейший физический недостаток, пусть совсем не связанный со здоровьем, закрывал перед ними двери школы. Из каждой тысячи поступавших отбирали только 360 человек. Но все это никак не отражалось на общем настроении ребят. Они вслух мечтали о подвигах в небе, о грядущей славе ассов, совершенно не думая о том, что их могут не принять в школу и послать на двухгодичную службу в пехотные, танковые или другие части как простых призывников.
Пять дней врачи осматривали, ощупывали, расспрашивали Беленко, делали рентген и, наконец, дали заключение: „годен"’. Потом был письменный экзамен, требующий общей технической подготовки, а также устный экзамен по „Краткому курсу истории КПСС”. Оба экзамена не представляли для Виктора большого труда. Его имя оказалось среди первых ста восьмидесяти зачисленных в школу курсантов, список которых в конце июня был вывешен на доске.
До начала занятий оставалось больше месяца, но об отдыхе нечего было и думать. Не дав новичкам ни дня передышки, их всех сразу же бросили на тяжелые работы — разгрузку кирпича, рытье траншей, укладку бетонных плит дорожных покрытий, прополку колхозных полей.
Но вот долгожданный день наступил. Группа вновь поступивших была выстроена на плацу и торжественно приведена к присяге. После этого коротышка сержант со шрамом через правую щеку, вывел на плац двадцать курсантов, среди которых был и Беленко. Прохаживаясь вдоль строя, он вплотную подходил то к одному, то к другому, злобно сверлил глазами и чуть ли не обнюхивал каждого. Сначала Беленко подумал, что сержант с похмелья не в себе и просто валяет дурака.
Но коротышка, чуть отступив от шеренги, вдруг начал материться и угрожать:
— Ну вы, говнюки! Вы теперь солдаты. Вы хоть понимаете, что это такое? Нет? Ну, ничего, я вам покажу что значит быть советским солдатом. Вы, вашу мать, наверное думаете, что вам тут будет лафа, что в армии можно сачковать и ничего не делать? Так?
Он все больше распалял себя…
— Мы вас тут так скрутим в бараний рог, что вы забудете, как вас зовут. Запомните, в армии любой приказ — это закон. Все права у командира, у вас нет никаких прав. Вы здесь скот, ничто, просто говно. И вы должны, не раздумывая, подчиняться приказам в любое время дня и ночи. Начиная с этого момента, я буду думать за вас.
Он сделал паузу, затем презрительно обвел взглядом строй и продолжал:
— Посмотрите на себя, у вас вид шпаны. Да вы и есть шпана. Чтобы в следующий раз вы выглядели как положено советскому солдату — подтянуто, аккуратно, и сапоги чтобы блестели!
Он еще долго унижал и запугивал ребят, и Беленко понял, что это все не шутка, сержант говорит серьезно.
Ну что ж, не я один — сотни, тысячи таких же как я прошли через все эти унижения. Все изменится, когда мы начнем летать.
Однако, полеты начались не скоро. После общей военно-строевой подготовки курсантов перевели на военно-воздушную базу на другом конце Армавира. Там в течение пятнадцати месяцев они серьезно изучали математику, физику, электронику, военную тактику, навигацию, топографию, аэродинамику и, конечно, основы марксизма-ленинизма и уставы. Занятия начинались в 7:30, сразу же после завтрака и утреннего смотра, и продолжались до половины восьмого вечера шесть дней в неделю. В воскресенье с утра они драили казарму, вычищая все углы и щели, после чего замполит проводил с курсантами двухчасовую беседу о международном положении.
Как-то раз армавирское телевидение готовило специальную программу о буднях летной школы. Курсантов снимали во время занятий, экзаменов, тренировочных полетов. Через несколько дней начальник школы вызвал к себе Беленко и объявил, что благодаря успехам в учебе, а также своим внешним данным, он отобран для участия в телевизионной передаче. Вся школа смотрела передачу, и после этого он стал чем-то вроде местной знаменитости.
Через полтора года курсанты получили свой первый отпуск. Им выдали также удостоверения, дающие право приобрести билет с большой скидкой для полета в любое место Советского Союза. Друзья из Москвы, Ленинграда, Киева приглашали Беленко погостить у них. Но чувствуя обязательства перед семьей, он даже не мог подумать о том, чтобы провести отпуск вне дома.
Виктор появился в Рубцовске подтянутый, стройный, в новой голубой форме и был счастлив, заметив выражение гордости на лице отца, мачеха также изменилась — стала с ним приветливой и ласковой. Было видно, что родные гордились им. Желая произвести впечатление на своих знакомых и друзей, они созвали гостей в честь его приезда: фронтового друга отца, парторга автомобильного завода и еще каких-то незнакомых Виктору людей. Беленко чувствовал себя чужим среди них. Он очень быстро понял, что это не был обед в его честь, а просто отец пригласил полезных ему людей. Но он не осуждал отца — ему просто стало жаль его. Наедине с отцом и мачехой он все время чувствовал неловкость и разделявший их барьер. Разговора по душам не получилось: они были совсем чужими друг другу и не делали попыток сблизиться. Обстановка в доме была настолько тягостной и неприятной, что уже на третий день, сославшись на какие-то дела, он уехал из дома разыскивать своих школьных товарищей.
Один из его друзей погиб в автомобильной катастрофе, другой сидел в тюрьме за спекуляцию. Еще двое уехали а Москву, один — учиться в медицинском институте, другой — в техническом ВУЗе. Оставшиеся в Рубцовске приятели работали, в основном, на автомобильном заводе. Встреча с ними была для него скорее грустной, чем радостной. Его форма и положение как бы подчеркивали их неравенство — его обеспеченное будущее с одной стороны и бесперспективность и убогость их жизни — с другой.
В Омске Беленко встретился также со своим близким другом Юрием Сухановым, выросшим в такой же обстановке, что и он: его родители были разведены и мало обращали внимания на сына. Беленко помнил его высоким, широкоплечим, прекрасным боксером, который вполне мог войти в сборную СССР и участвовать в Олимпийских играх 1968 года. Он был человеком прямым, принципиальным и считался одним из наиболее перспективных курсантов летного училища.
Теперь же вид его испугал Беленко. Юрий сильно потолстел, выглядел лет на пятнадцать старше, потерял весь свой задор и отвагу. Судьба его была печальной, история — поучительной. Он рассказал Беленко, что из-за бокса его зрение ухудшилось настолько, что он не смог пройти очередной медосмотр и был отчислен из авиации. На ринг вернуться также было невозможно. Пришлось все начинать заново. Он пошел работать на завод электронного оборудования. Там Юрий встретил Ирину, работавшую секретаршей, и вскоре они поженились. Поначалу Юрий не хотел сдаваться и решил пойти учиться в вечерний институт, думал стать инженером. Вскоре у них родился ребенок, и жизнь Юрия настолько осложнилась, что пришлось бросить занятия в институте.
Заботы поглощали все их время. На одни только магазины уходило два-три часа ежедневно: очереди за хлебом, овощами, мясом и другими необходимыми продуктами.
Суханов пригласил Виктора посмотреть как они живут, распить бутылку. Когда они пришли, Ирина сидела на кровати и пеленала ребенка. Комната была маленькой: три на девять. Взрослая и детская кровати, небольшой письменный стол, один стул, шкаф и холодильник занимали почти все пространство. Готовили они на маленькой коммунальной кухне в конце коридора, уборная была во дворе. Ирина встретила Беленко приветливо. Положив ребенка в кроватку, она поставила на письменный стол, который одновременно служил и обеденным, хлеб, огурцы, рыбные консервы, вареную картошку.
Беседа друзей затянулась за полночь. Беленко много рассказывал об училище, старательно пытаясь представить все в негативном свете — тиранию начальства, трудности армейской жизни, всяческие ограничения и тупость муштры. Суханов внимательно слушал, не перебивая, и только к концу разговора сказал фразу, от которой у Беленко сразу испортилось настроение: „Служба в армии дело нелегкое, что и говорить. Но знаешь, Виктор, я бы отдал все на свете, чтобы быть на твоем месте”.
Когда Беленко приехал на завод, на котором он работал прежде, его сразу узнали, окружили плотным кольцом, расспрашивали, похлопывали по плечу, радовались… Чьи-то хриплые голоса настаивали, чтобы кто-нибудь „сгонял за соком”. Вытащив из сумки несколько бутылок водки, он почувствовал как его популярность возросла еще больше. Он расспрашивал ребят об их жизни, работе, стараясь найти хоть какие-нибудь перемены к лучшему. Но ничего не изменилось, все осталось по-прежнему, за исключением того, что грязи стало больше, а воздух удушливее. На этот раз он пил с ними наравне. Ему хотелось забыться, не видеть окружающего, не думать о нем, но водка не могла заглушить того, что он чувствовал и видел.
Вернувшись из отпуска, Беленко застал в Армавире эпидемию холеры. Занесенная с Черноморского побережья она быстро распространялась на весь район. Всему личному составу летной школы было запрещено отлучаться с базы. Был объявлен карантин. Военные врачи ознакомили курсантов с симптомами этой болезни, отметив, что против холеры особенно эффективны водка и чеснок. Это очень удивило Беленко: он кое-что читал про холеру и знал какая причина вызывает это заболевание. Если у нас лучшая медицина в мире, то почему холера началась именно у нас? Холерой обычно заболевают люди черной и желтой расы. Она возникает от грязи. Хотя, чему ж тут удивляться? Дерьмо, грязь и помои везде и всюду — на пляжах, в общественных уборных, около каждого жилого дома, каждой квартиры. Людям негде помыться и даже хорошенько вымыть посуду. Чего же после всего этого ожидать? Черт знает на что идут деньги. Хоть бы копейку потратили на то, чтобы облегчить людям жизнь. За эпидемией холеры последовала вспышка опасного вирусного гриппа, который, как говорили, был занесен из-за океана.
В результате курсанты сидели безвыходно на базе всю осень и зиму. Это действовало на Беленко удручающе. А тут еще скучнейшие занятия по истории партии, политбеседы, доклады о международном положении. Чаще всего эти нудные собрания проходили под знаком разоблачения сущности американского империализма. Гвоздем программы была все та же безработица, экономические затруднения, захватнические устремления американской военщины и жестокие репрессии против инакомыслящих — сторонников мира, коммунистов… Замполит, например, утверждал, что коммунистическая партия подвергается в Америке преследованиям. Почему же тогда в Америке существует коммунистическая партия? И почему Соединенные Штаты допускают это? Возможно ли было бы существование какой-либо другой партии в Советском Союзе?
Для того, чтобы продемонстрировать преследования коммунистов в Америке, замполит ссылался на судьбу пресловутой Анжелы Дэвис, публично заявившей о своей принадлежности к коммунистической партии. Впоследствии она была арестована за участие в убийстве калифорнийского судьи, но вскоре, под давлением „общественного мнения” была освобождена от судебного преследования. Значит в американских университетах могут учиться и коммунисты? Неужели власти освободили ее, убийцу?
Недели не проходило без того, чтобы курсантов не предостерегали против страшной угрозы, которую представляет империализм. Этим как бы оправдывались все человеческие и материальные жертвы, приносимые с целью создания самой мощной в мире армии. На тактических учениях они изучали, главным образом, американские методы ведения войны, так как Америка считалась врагом номер один, которому Советский Союз должен был противостоять. Преподаватель, летавший на МИГах еще в Корее, а затем служивший военным советником в Северном Вьетнаме, был честен в своих оценках мастерства американских летчиков. Он говорил о них как о высокопрофессиональных и смелых пилотах. Даже при численном преимуществе МИГов, взлетавших с секретного аэродрома в Китае, они предпочитали принимать бой и никогда не уклонялись. Американцы часто пренебрегали опасностью. Они, например, мало обращали внимания на зенитный огонь и всегда продолжали лететь точно к цели, стремясь выполнить задание. Американцы удивительно быстро приспосабливались к новым условиям боевой обстановки, к новым видам оружия и часто меняли тактику ведения боя. Американские летчики были необыкновенно изобретательны по части сюрпризов, которые они устраивали врагу.
Один из курсантов спросил почему американцы такие хорошие летчики? Преподаватель объяснил это тем, что Америка уже давно разработала чрезвычайно эффективную программу тренировок. У них также существует специальная система тестов, созданная психологами, при помощи которой отбираются кандидаты в ВВС. Эта система помогает выявить наивысшие потенциальные возможности каждого летчика. В американские военно-воздушные силы идут люди с университетским образованием и поэтому их обучение проводится на высоком теоретическом уровне.
— Но откуда при такой насквозь прогнившей и деградирующей системе берутся такие смелые летчики, — спросил Беленко.
— Они делают это за деньги. Им платят огромную зарплату. За деньги они готовы на все.
Интересно, сколько же им платят за то, чтобы добровольно идти на смерть?
Как только вынужденное бездействие кончилось и пришло время полетов, все его сомнения отступили на задний план. Беленко и еще восемь курсантов перевели для тренировочных полетов на военно-воздушную базу, расположенную в двенадцати километрах от Грозного.
Грозный сразу понравился Беленко. Старинный город с барочной архитектурой, трамваями, идущими вдоль тенистых мощеных улиц, был очень привлекателен. Однако, из-за того, что он был расположен в низине, над городом всегда стоял туман, копоть и зловоние от расположенных вокруг нефтеперерабатывающих и химических заводов, а протекающая через город река служила открытым стоком для промышленных отходов.
Первую беседу на базе провел с ним офицер КГБ. Вновь призвав к бдительности, он поднял вопрос о чеченцах, фанатичных мусульманах, для которых были одинаково неприемлемы как власть царя, так и власть коммунистов. Во время войны Сталин, опасаясь, что чеченцы перейдут на сторону немцев, переселил их в Казахстан. В холодных и бесплодных казахских пустынях большая часть этого народа вымерла. Те, кто выжил, вернулись в хрущевские времена на родину, но их земли, дома, имущество — все оказалось в руках русских. Тогда из мести чеченцы объявили священную войну русскому населению. В 1959 году на глазах у матери был зарезан молодой матрос, только что вернувшийся из пятилетнего плавания. В ответ на террор чеченцев русские создали патрульные отряды, и в один прекрасный день все русское население города устроило демонстрацию перед зданием горсовета, требуя принять меры. В город были введены танковые войска, и власти предупредили чеченцев, что если они не прекратят бандитские налеты на мирных горожан, то будут выселены на Крайний Север. Масштабы убийств, естественно, сократились, но отдельные случаи нападения на людей продолжались — чеченцы продолжали мстить.
„Вы должны быть осторожны, — сказал им офицер КГБ. — Родина нуждается в вас. Не подвергайтесь риску. Не спите на вахте, всегда носите при себе финку”. Попал же я в переделку! Здесь могут тебя зарезать просто так, ни за что. И это в 1969 году, в стране, где партия, как она утверждает. решила все национальные проблемы.
В апреле 1970 года Беленко получил назначение в учебный полк, в ведении которого находилась база МИГов-17. Полк стоял в семидесяти пяти километрах северо-западнее Армавира, около Тихорецка, небольшого городка, сорокотысячное население которого работало, главным образом, на консервном и винном заводах. Здесь курсанты пользовались всеми привилегиями военных летчиков, хотя и не на таком уровне, как офицеры полка. Они вставали в четыре утра, получали обильный завтрак, затем совершали два-три полета и вторично завтракали в 9:30; около часа они отдыхали, а в полдень им подавали обед, всегда включавший мясо и фрукты. После обеда начинались занятия — тактика, аэродинамика, технические принципы современного самолетостроения, история партии. Если курсантов не посылали на уборку фабричных помещений или помогать колхозникам, то они регулярно получали увольнительную на субботу и воскресенье и даже могли ночевать в городе.
Беленко повезло — он вновь получил хорошего летного инструктора, 24-летнего лейтенанта Николая Шварцова, который мечтал стать летчиком-испытателем и был вполне достоин этого. Но ему пришлось отказаться от своей мечты — не было нужных связей в Москве, а без этого стать летчиком-испытателем почти невозможно. Шварцов учил Беленко: если МИГ-17 попадает в штопор — немедленно прыгай. Из штопора выйти очень трудно. Можно построить другой самолет, но нельзя вернуть жизнь. К этой инструкции он добавил: „Давай будем искренни, только тогда можно доверять и помогать друг другу”. В течение всей совместной службы они сохранили хорошие дружеские отношения.
МИГ-17 — легкая, быстрая, маневренная машина, и Беленко было приятно летать на ней. Вьетнамская война доказала, что на небольшой высоте этот самолет может соперничать с американским Фантомом Ф-4.
Каждые 4–5 недель полк получал секретные разведывательные данные, содержавшие сведения о новейших американских самолетах — их характеристики, достоинства, недостатки, объем выпуска, где и для каких целей они предназначены. Отчеты были исключительно точными и объективными.
Когда Беленко по привычке быстро проглядывал описание нового американского истребителя Ф-14, ему неожиданно пришла в голову мысль: как важны эти данные. Он вновь перечитал отчет. Истребитель оборудован радарной установкой, обнаруживающий самолет на расстоянии трехсот километров, снабжен автоматической системой управления огнем и одновременно посылает шесть ракет, которые с расстояния в 130 км могут поразить шесть самолетов противника. И все это на скорости в четыре раза превышающей скорость звука.
Наши радары, когда они исправны, имеют радиус действия 80 км, а наши ракеты, если они в порядке, — 30. Как же мы можем противостоять Ф-14? Они собьют нас еще до того, как мы их обнаружим.
На следующем занятии Беленко задал этот вопрос преподавателю аэродинамики. „Каждый самолет, — ответил тот, — имеет отдельные недостатки, которые необходимо знать, учесть и в нужный момент использовать. При значительном численном перевесе, вполне возможно атаковать Ф-14”.
Но это же курам на смех! Если данные нашей разведки точны, Ф-14 может легко уйти при нашем приближении.
Другой преподаватель, читающий технику строительства современных самолетов объяснял Виктору: „В настоящее время у нас нет машины, равной Ф-14. Мы пытаемся разработать такой тип истребителя, который мог бы соперничать с американским. Эти секретные работы ведутся под номером 84”.
В дальнейшем ознакомление с характеристикой самого совершенного американского истребителя Ф-15, а затем с данными бомбардировщика Б-1 еще больше усугубило опасения Беленко. Скорость полета Ф-15 почти в три раза выше скорости звука, и он способен подниматься на высоту в двадцать тысяч метров гораздо быстрее, чем любой другой самолет в мире. На небольшой высоте, где проблема усталости металла делает полеты советских самолетов опасными, Ф-15 превзошел все, что когда-либо выпускалось в СССР. Преимущества Б-1 не поддавались описанию. С расстояния в несколько тысяч километров он может поражать цель с помощью ракет, оснащенных устройствами для нейтрализации и обмана радаров. Кроме того, Б-1 имеет на борту атомное оружие, способное прорвать любую оборону. Б-1 может летать очень низко, вне досягаемости радара и ракет, и со скоростью, исключающей возможность преследования, и позволяющей ему благополучно миновать зону досягаемости. Сбросив атомные бомбы, он может быстро подняться на огромную высоту и уйти на скорости более 2250 километров в час.
Преподаватель также объяснил курсантам, что в настоящее время Советский Союз не располагает ни практическими, ни теоретическими средствами зашиты против Б-1, если возможности этого самолета действительно совпадают с описанием. Однако история войны показала, что против каждого наступательного оружия появляется а конце концов эффективное оборонительное. Так несомненно случится и на этот раз. В данный момент этому мешают различные технические причины.
В июле 1971 года Виктор сдал последний летный экзамен и получил не только высокую оценку, но и благодарность от начальника школы. 258 курсантов из 360 должны были вернуться в Армавир для сдачи государственных экзаменов. Но вот и эти экзамены позади. Больше четырех лет ушло на то, чтобы получить военное образование. И всего он добился сам, выдержав гнетущую обстановку училища, грубость начальства и другие тягости солдатской жизни. Виктор стал тем, кем мечтал быть с детства. И он гордился собой.
После экзаменов отношение к курсантам со стороны преподавателей резко изменилось. Беленко почувствовал какие преимущества дает офицерское звание советского пилота. Это было открытием.
В то время как врач или научный работник получал в месяц 120–130 рублей, а учитель — только 100, он зарабатывал — 300. Очереди на квартиру обычная советская семья ждала семь-восемь лет, а зачастую и того больше. Большинство людей жило в домах без водопровода. Беленко же, как пилоту, полагалась квартира со всеми удобствами, где бы он ни служил. Рядовые советские граждане тратили на питание основную часть своего бюджета, мясо и овощи часто отсутствовали в магазинах и на то, чтобы их достать уходило много времени. Летчики на всех военбазах получали прекрасное четырехразовое питание семь дней в неделю. У обычных служащих был двухнедельный годовой отпуск. Летчики имели право на сорок пять отпускных дней. Кроме того, во время отпуска они могли покупать авиабилеты с большой скидкой. Пенсионный возраст для рядовых граждан — шестьдесят лет. Беленко мог уйти в отставку в 45 и получать две трети своего оклада весь остаток жизни. Были и другие преимущества — более высокий уровень медицинского обслуживания, бесплатное обмундирование и обувь, престижность положения.
Как-то в разговоре замполит коснулся темы женитьбы. Он подчеркнул все преимущества брака как в личном плане, так и для карьеры. Вряд ли этот разговор оказал какое-то влияние на курсантов, тем не менее большинство из них обзавелись семьями сразу же после окончания училища. В конце августа на свадьбе одного из своих друзей Беленко познакомился со своей будущей женой, Людмилой.
Среда, в которой воспитывалась Людмила, резко отличалась от условий, в которых вырос Виктор. Единственная дочь обеспеченных родителей, Людмила никогда не работала, вела светский образ жизни, сорила деньгами, разъезжала по курортам. И хотя ей было чуждо все, чем жил Виктор — книги, спорт, романтика полетов — они так увлеклись друг другом, что уже после нескольких встреч решили сыграть свадьбу.
Мечтой Беленко всегда было и оставалось стать летчиком-испытателем. У него были далеко идущие планы: сначала попасть в эскадрилью МИГов-17, затем овладеть техникой полетов на МИГах-23 и, наконец, летать на МИГах-25, которые лучше других советских самолетов могли конкурировать с американскими истребителями семидесятых годов. Каково же было его разочарование, когда парткомиссия объявила о его назначении инструктором на МИГ-17. Он не сможет расти профессионально и летать на более совершенных машинах! А радость полетов и ощущения связанные с этим! Беленко направился к начальнику школы просить о перемене назначения.
— Вам оказана честь, и вы должны это ценить, — сказал генерал. — Парткомиссия отбирает лучших на должность инструкторов.
— Но я не хочу быть инструктором!
— ВВС — не бордель, где каждый делает, что хочет. Вы будете служить там, где необходимо родине. Сейчас нам очень нужны инструкторы.
Холодным дождливым декабрьским вечером Беленко сел на поезд, увозящий его к месту назначения. Настроение было полетать погоде. До места будущей службы — города Сальска, с шестидесятитысячным населением, было около 160 км, но поезд часто останавливался и прибыл только в два часа ночи.
Когда под проливным дождем Виктор добрался до единственной в городе гостиницы, свободных номеров не оказалось, а доехать до базы, расположенной в восьми километрах от города, было не на чем. Пришлось возвращаться на вокзал, где на скамьях и на полу лежали люди, негде было даже присесть. Колхозники, приехавшие в город за хлебом, солью, мылом, бродяги и нищие, грязные дети — все спали в душном вокзальном зале.
На рассвете милиционер остановил грузовик и велел шоферу отвезти лейтенанта на базу. Настроение улучшилось, когда ему и другим приехавшим офицерам вручили ключи от квартир в новом доме. Знать, что у тебя будет собственная квартира — одно дело, держать в руках ключи — совсем другое. Но радости его пришел конец, когда он открыл дверь квартиры: пол из сырых досок горбился, штукатурка отваливалась от стен, оконное стекло в кухне было разбито, из крана не текла вода, туалет не работал. Беленко вместе с другими офицерами пошел к коменданту, ответственному за строительство дома. Тот, однако, сказал, что здание проверено и принято комиссией из их полка. Вскоре выяснилось, что ни один член комиссии не переступил порога дома, а приемный акт был подписан в ресторане за бутылкой.
Всю неделю Беленко изучал педагогику, психологию, методологию, посещал политзанятия, а в выходные дни ездил к Людмиле в Армавир. Ночами он ремонтировал квартиру. Материалы доставал через начальника стройуправления в обмен на водку. К концу декабря ремонт был наконец закончен — квартира выглядела довольно привлекательно.
Однажды ночью он проснулся от удара, за которым последовал страшный грохот — здание треснуло. Из квартиры Беленко через трещину в стене была видна улица. Много сквозных трещин было и в других местах. Отряды рабочих, краны и грузовики были брошены на спасение здания. Его, как бочку, обвязали стальными поясами, а изнутри укрепили балками. Принятые меры лишь ненадолго задержали разрушение здания. Недели через три здание настолько прогнулось, что стало походить на архитектурное чудо.
И все-таки это была своя собственная квартира, и он хотел как можно лучше ее обставить к приезду Людмилы, заканчивавшей весной медучилище. Виктор накопил 1500 рублей, включавшие и те 600, которые ему выдали при получении офицерского звания За 450 он купил телевизор. 300 истратил на холодильник и 250 рублей на диван-кровать. Оставалось 500 — их он отложил на свадебное путешествие в Ленинград.
Подполковник, обучавший инструкторов и считавший дни, когда выйдет в отставку, любил поучать молодых лейтенантов. Беленко впоследствии часто вспоминал его слова: „Чтобы преуспеть, ты должен брать пример с собаки — знать где и когда лаять, а где и когда лизать”. „Советский пилот без карандаша, все равно, что мужик без члена” и т. д. Этот подполковник рассказывал такой анекдот. Через двадцать лет после окончания военной академии встретились два друга. Один стал генералом, другой все еще был капитаном. „Почему ты генерал, а я только капитан?” „Сейчас я тебе все объясню”, — ответил генерал. Он взял камень, подержал его около уха, затем протянул его капитану и спросил: „Ты слышишь шум?” Капитан послушал и бросил камень: „Нет, никакого шума я не слышу”. „Вот почему ты все еще капитан, сказал генерал. — Генерал говорит, что камень производит шум, а ты говоришь „нет” генералу”.
Чтобы его не обвинили в том, что он ведет аморальные, антисоветские разговоры, подполковник всегда с деланной серьезностью добавлял, что так говорят только те, кто имеет неправильное представление о советской армии. Виктор, однако, прекрасно понимал, что все это правда.
Вскоре после того, как Беленко приступил к обязанностям инструктора, руководство полка решило ввести расширенную и ускоренную программу тренировок, не увеличивая при этом численности персонала и количества учебных самолетов. Если раньше каждому инструктору для обучения трех курсантов давали два МИГа-17, двух бортинженеров и четырех бортмехаников из рядового состава, то теперь Беленко должен был обучать шестерых курсантов при том же составе обслуживающего технического персонала. В хорошую погоду полеты продолжались весь день, без перерыва. По-прежнему летать было удовольствием для Виктора, хотя он предпочитал летать один.
Однако самой трудной была работа на земле. Беленко не только руководил группой в двенадцать человек, но и отвечал за поведение курсантов. Он должен был докладывать о каждом их шаге, подмечать каждую деталь и представлять по первому требованию замполита в письменном виде.
Полеты обычно начинались в четыре утра Виктор страшно уставал, делая по девять полетов в день. Однажды на исходе дня его вызвал замполит.
— Что же получается, товарищ лейтенант? Вы, оказывается, совсем не знаете своих людей. Не проводите никакой воспитательной работы?
— Не понимаю. Что вы имеете в виду?
— Прочтите это. — Замполит протянул Беленко письмо, написанное его бортмехаником своим родителям и вскрытое особистом. Солдат описывал свою жизнь — отвратительное питание, тесноту в казарме и „темную” — страшный обычай избивать новичков по ночам.
— Это письмо позорит нашу армию.
— А вы посмотрите на дату — письмо написано задолго до начала моей службы здесь.
Это ничуть не смутило замполита.
— Покажите ваш план работы с этим солдатом.
Беленко передал тетрадь, которую ему полагалось всегда иметь при себе.
— Ну, теперь все ясно: не упоминается ни одной работы Л.И. Брежнева!..
Сволочь! Съездить бы этой тетрадью по твоей толстой харе. Что ты знаешь о нашей работе? Тебя бы заставить летать, ты бы сразу наложил полные штаны.
— Да, это была моя ошибка. Постараюсь, чтобы больше это не повторялось.
Беленко постоянно подвергался нападкам из-за поведения одного из своих бортинженеров, который крал, пил, а иногда и продавал спирт, предназначавшийся для охладительной и тормозной системы МИГа-17. Весь полк — командир, офицеры, солдаты, сам Беленко пили этот спирт потому, что он был бесплатный и чище, чем водка, продаваемая в магазинах. Неудивительно, что спирт высоко ценился на черном рынке. В полку его называли „белое золото”. Пили все, но бортинженер пил постоянно и больше других, всегда ходил шатаясь, устраивал скандалы и, как говорило начальство, служил плохим примером для остальных.
Несколько раз пытался Беленко воздействовать на бортинженера, который был на 16 лет старше его и прослужил в авиации двадцать два года. Увещевал, просил, угрожал — все было напрасно.
В конце концов Беленко получил выговор за то, что „не справился со своими обязанностями”. В ответ он написал рапорт, в котором рекомендовал подвергнуть бортинженера принудительному лечению или уволить в запас. На следующее утро Виктора вызвал командир полка и сказал, что если он возьмет свой рапорт обратно, выговор с него будет снят, а бортинженера переведут в другой полк. Беленко удивился, но согласился.
Требования, предъявляемые к качеству тренировки курсантов постоянно снижались из-за указа выпускать как можно больше пилотов. В свою бытность курсантом Беленко налетал 300 часов, из них 100 на Л-29 и 200 на МИГе-17. Теперь же курсанты летали только 200 часов, да и то часть их приписывалась, ибо ни у курсантов, ни у инструктора не было никакой возможности выполнить все полеты.
В обычный день Виктор вставал затемно, чтобы успеть на 4-х часовой автобус, доставляющий его на базу. Там он завтракал, проходил медосмотр и давал курсантам основные указания. Первый полет начинался в семь утра. И так до часу дня, после чего все шли обедать. С двух до трех командир эскадрильи проводил собрание, на котором разбирались ошибки и промахи допущенные инструкторами, курсантами и техническим персоналом. За собранием следовала бумажная волокита, потом снова занятия с курсантами — до самого ужина. Домой Беленко возвращался в 7:30 и сразу же ложился спать.
Когда наступало воскресенье, единственным желанием Виктора было побыть дома, Людмилу же постоянно тянуло куда-нибудь пойти. Однообразие их жизни тяготило ее. Она ненавидела Сальск, не могла смириться с жизнью в военном городке, с положением жены военнослужащего. После участившихся грабежей летчикам вообще было запрещено появляться в Сальске с наступлением темноты. Беленко уговаривал жену потерпеть: он будет добиваться перевода на другую базу, которая была бы расположена поближе к большому городу.
Другой проблемой были деньги. Людмила получала 65 рублей в месяц, что вместе с 300 рублями, которые зарабатывал Беленко составляло весьма приличный доход. Однако они часто сидели без денег, так как Людмила то и дело летала к родителям в Магадан. Она постоянно упрекала мужа в том, что он мало зарабатывает. Первое время он пытался оправдать ее: молодая еще; поймет, когда станет старше; жизнь научит… Но этого не случилось.
В надежде вернуть счастливые дни свадебного путешествия, Виктор решил поехать с Людмилой в отпуск в Ленинград. За неделю до отъезда выяснилось, что большую часть сэкономленных на поездку денег Людмила истратила на кольцо (140 рублей!). Виктор возмутился, на что Людмила заявила, что решила развестись с ним и уехать к родителям. Он стал просить ее не делать этого: оба они переживают кризис, через который Проходит все супружеские пары. Наступило затишье. Вскоре после этого Людмила забеременела. Появилась надежда, что новые общие заботы и интересы укрепят их пошатнувшиеся отношения.
В январе 1973 года в семье Беленко родился сын — Дмитрий. Оба испытывали радость и гордость. Но пора относительного взаимопонимания длилась недолго. Работая по двенадцать, а то и четырнадцать часов в сутки, Виктор редко видел сына. Их отношения постепенно перешли в молчаливую вражду…
На базе тем временем все шло своим чередом: полеты, занятия, политбеседы. Теперь темой бесед стало Уотергейтское дело. Об этом говорили на каждом собрании, стараясь представить Америку, как символ загнивания и деградации капиталистической системы.
Лейтенант Николай Кротков позволял себе больше других саркастические замечания по поводу публикуемых в центральных газетах писем Брежневу от рабочих и колхозников, которые выглядели наивной подделкой. „Давайте напишем Леониду Ильичу о наших говенных самолетах. Пусть пришлет нам что-нибудь получше, Ф-15, например”. Кротков был одним из самых одаренных людей в полку: окончил школу с золотой медалью, прекрасно пел и играл на гитаре. Однажды, после ужина, Кротков, размахнувшись, с силой ударил гитарой по дереву, разбив ее на куски. Позже, успокоившись, он рассказал друзьям что произошло. „У тебя слишком длинный язык, — сказали ему гэбэшники в особом отделе, куда он был вызван. — Если будешь продолжать в том же духе, вылетишь из армии с треском и работы не найдешь, несмотря на свою золотую медаль. Так что очень советуем прекратить распевать свои песенки и читать запрещенные стихи”. Беленко вдруг вспомнилось: „…Где так вольно дышит человек”.
Вскоре после инцидента с Кротковым до Беленко, назначенного в то время инструктором на СУ-15, дошел слух, что какой-то пилот похитил транспортный самолет АН-2 и пытался перелететь в Турцию. Однако МИГи перехватили его над Черным морем и заставили сесть. Если бы я был на СУ-15, и у меня было бы достаточно горючего, они бы меня никогда не поймали.
Эта внезапная мысль показалась ужасной и постыдной. Он дал себе слово никогда не думать об этом.
Осенью 1975 года Беленко решил официально просить о переводе в эскадрилью МИГов-25. Командиры полка старались отговорить его. Но Виктор настаивал. Согласно уставу каждый из начальников обязан был поставить на заявлении свою резолюцию и передать его по инстанции. Наконец рапорт-прошение лег на стол начальника школы, генерал-майора Голодникова.
Генерал, дородный, лысый человек, лет около шестидесяти, сидел за большим полированным столом в огромном кабинете. На окнах висели красные шторы, стены были увешены картами, на полу лежал дорогой восточный ковер. Беленко, которому никогда раньше не приходилось сталкиваться с генералами, был удивлен его приветливостью и любезностью.
Да, он понимает и даже одобряет желание молодого офицера перейти в боевую часть. Он сам предпочел бы служить в группе советских войск в Германии или на Дальнем Востоке, где можно проявить себя в условиях, наиболее приближенных к боевым. Но долг каждого офицера служить там, куда его посылает партия. А партии он нужен здесь. Поэтому Беленко должен забрать свое заявление, съездить в отпуск и вернуться к своим обязанностям. Если же у него есть какие-либо затруднения, например, с квартирой, все это можно легко уладить.
Виктор поблагодарил генерала, но сказал, что инструктором служит уже четыре года. Став высококвалифицированным пилотом, а достигнуть этого можно только совершенствуя технику на более современных машинах, он, без сомнения, принесет стране больше пользы.
— Беленко, давай будем откровенны, — сказал генерал. — Ты блестящий инструктор и прекрасный офицер. Тебе хорошо известно, что многие молодые инструкторы, которых нам присылают, не имеют достаточной подготовки. Не думай, что всю жизнь ты будешь инструктором. Через два года я ухожу в отставку. У меня большие связи в Москве. Придет время, и я позабочусь о том, чтобы помочь тебе.
Когда Беленко во второй раз сказал „нет”, Голодников сбросил маску добродушия и благожелательности:
— Не советую портить со мной отношений.
— Но, товарищ генерал, я действую в соответствии с уставом.
— Твоя просьба отклоняется.
— Товарищ генерал, по уставу она должна быть направлена выше по инстанции.
— Считаю вопрос решенным. Вы свободны, лейтенант. Можете идти.
Беленко посмотрел генералу прямо в глаза.
— Можно вам кое-что сказать, товарищ генерал?
— Что ж, говори.
— Я останусь в школе. Буду работать еще лучше, учить курсантов летать, следить за дисциплиной, бороться с пьянством, воровством спирта, обманом, которым заражена вся школа. По уставу я могу, если считаю нужным, подать рапорт министру обороны обо всем, что происходит в школе.
— Ты не сделаешь этого.
— Почему не сделаю? Я ведь буду действовать точно по уставу. Прежде всего напишу о гибели лейтенанта Любаха и его курсанта. Комиссия написала в своем заключении, что это был несчастный случай. Но это было убийство. Вы сами сказали, что многие из наших инструкторов не достаточно квалифицированы. Почему же им дают диплом? Почему личное дело Любаха послали на время в боевую эскадрилью? Чтобы все выглядело будто у него был опыт полетов в боевой эскадрильи, хотя все знали, что он не умел летать? Почему ему разрешили лететь с курсантом?
Генерал вспыхнул: „Это не твое дело”.
Беленко рассказал о полковнике, который устраивал судилища над офицерами, стараясь показать как он борется с пьянством, а на самом деле возглавлял хищение спирта в огромных количествах и даже использовал военные грузовики для перевозки его в Сальск для продажи на черном рынке. „Я знаю об этом и уже принял меры”, — сказал генерал.
— А вот еще один случай…
— Хватит! Все, что ты говоришь, не имеет отношения к твоим обязанностям инструктора. Это настоящий шантаж.
Он нажал кнопку. Появился адъютант.
— Вызовите ко мне начальника госпиталя. И чтобы явился немедленно.
Беленко встал, отдавая честь, и попросил разрешения уйти.
— Нет, Беленко, останься. У тебя была возможность уйти. Теперь поздно.
Вскоре в кабинет вошел полковник Маленков, подтянутый, сдержанный, в безукоризненно сидящей форме.
— Этот лейтенант срочно нуждается в тщательном медицинском осмотре, — сказал генерал.
— Дмитрий Васильевич, только две недели тому назад я сам провел тщательную проверку физического состояния Беленко.
— Я говорю о психическом обследовании. Уверен, что осмотр подтвердит мои опасения…
На Беленко надели рваный халат и заперли в палате. Его изолировали, очевидно, с целью запугать, сломить волю. С ним не разговаривали, его сторонились. Но все это дало Виктору время собраться с мыслями, обдумать ситуацию и решить, как себя дальше вести. Он понял, что не должен делать ничего такого, что может показаться странным, не совсем нормальным.
Через три дня его вызвал к себе Маленков. Когда они остались вдвоем, врач плотно закрыл дверь кабинета.
— Я не сомневаюсь, что вы говорили генералу правду, Виктор Иванович. Несколько случаев и мне известны. Но, дорогой, зачем вам плевать против ветра? Научитесь сдерживать себя. Голодников неплохой мужик, мы с ним друзья. Вы вывели его из себя и вынудили пойти на крайние меры. Если я скажу, что в тот момент вы находились в состоянии переутомления, что теперь осознали свою ошибку и сожалеете о случившемся, я почти уверен — все будет забыто.
Если я соглашусь, то никогда не прощу себе этого. Для чего я живу? Чтобы унижаться и лгать за кусок хлеба?
— Я не могу лгать.
Маленков нахмурился.
— Теперь вы и меня вынуждаете на крайние меры. К сожалению, вам придется пройти психиатрический осмотр.
Маленков мог бы пригласить для осмотра местного гражданского или военного психиатра, но он повез Беленко в Институт психиатрии в Ставрополь. Там у него был друг, известный психиатр, имени которого Виктор не запомнил. Когда они приехали, Маленков сказал Беленко: „Все, что от вас требуется — это сохранять спокойствие и говорить правду”.
Сначала Маленков вошел в кабинет один. Минут через двадцать вызвали Беленко. Маленкова в кабинете уже не было.
— Расскажите, почему вы к нам попали? — попросил врач.
Виктор подробно передал свой разговор с генералом.
— Значит, вы, ни больше, ни меньше, как взбунтовались! — воскликнул психиатр. — Вы либо больны, либо очень смелый человек.
Он начал расспрашивать Беленко о его жизни, начинал с раннего детства. Их беседа длилась с небольшим перерывом почти три часа. Ни по поведению, ни по репликам Беленко не мог определить реакции врача на свои ответы.
— Итак, лейтенант, чего вы добиваетесь?
— Я хочу летать. На истребителе. Хочу расти профессионально. И не хочу жить в обстановке лжи и лицемерия.
— Нормальное стремление. Ну, пока все. Можете идти.
Проводив Беленко до двери, врач крепко пожал ему руку и тихо сказал: „Счастливо, лейтенант. И не беспокойтесь, все обойдется”.
Вскоре Беленко убедился в искренности его слов. К Виктору зашел товарищ по армавирскому училищу, приехавший на базу в составе специальной комиссии. Из-за проблем со слухом ему пришлось бросить летать, и теперь он работал в отделе кадров при штабе войск ПВО. Он поздравил Беленко. Виктор не понял с чем. „Разве тебе еще не сказали? Ты получил назначение в эскадрилью МИГов-25, которая дислоцируется на Дальнем Востоке. Генерал дал тебе потрясающую рекомендацию. Ты, верно, все четыре года только и делал, что лизал ему зад”.
Беленко не спросил, упоминается ли в его бумагах визит к психиатру. Наверное, нет. Одно было очевидным — Маленков, один или со ставропольским врачом, убедили Голодникова, что лучше исполнить просьбу Беленко и отослать его подальше, чем устраивать комедию с „невменяемостью” лейтенанта.
Беленко был рад назначению, но чувствовал, что пятно останется — ему этого не забудут и не простят. А по полку тем временем уже пополз слух о том, что Виктор попал на учет в психбольницу. Кротков и несколько других инструкторов продолжали относиться к нему по-дружески, остальные — сторонились, боялись, что их увидят рядом.
Это как в „Зове предков", когда вся стая нападает на раненую собаку из своей же упряжки и добивает ее. И со всеми был в дружеских отношениях, каждого считал человеком. Теперь они напоминают мне волчью стаю. Система сделала их такими. Мне даже нечего сказать в свою защиту. Если бы не Маленков, я бы на самом деле оказался в сумасшедшем доме.
Если раньше он старался гнать от себя подобные мысли, что-то удерживало его от выводов, которые могли бы привести к непоправимым последствиям, то теперь все прорвалось наружу, и он больше не мог себя контролировать.
Вскоре семья Беленко переехала в Чугуевку. Первую неделю Людмила проплакала. По сравнению с этой деревней, стоящей в глухом лесу недалеко от границы с Кореей и Китаем, даже Сальск казался раем. Улицы в Чугуевке не были асфальтированы и освещены, непокрашенные сборные бараки производили удручающее впечатление. Уборные были во дворе, над открытыми помойками тучами роились мухи и вонь стояла как в жару на мусорных свалках. В магазинах Чугуевки нельзя было достать ни мяса, ни сосисок, ни овощей. Фрукты и овощи покупали, главным образом, на базаре, который был открыт только по воскресеньям.
Местные жители, среди которых было немало сосланных украинцев, работали на лесопильном и химическом заводах или в соседнем колхозе. Территория химического завода была огорожена проволокой под током высокого напряжения. Каждое утро туда тянулась колонна бритоголовых зэков, в сопровождении вооруженных автоматами конвоиров и охранных собак. Их серые лица и пустые глаза, рваная одежда и обувь — это Беленко уже видел однажды, в Рубцовске, двадцать лет назад…
Через несколько дней после приезда Беленко попал на закрытое собрание летного состава. Там он не услышал ничего нового: пьянство и воровство авиационно-го спирта были и здесь постоянным явлением. Солдаты отказывались есть еду, которую им давали в столовой, затевали драки, сбегали со службы на несколько дней, писали домой об ужасных условиях. Письма, конечно, попадали а руки органов, но командиров волновало не это. „В любой день может быть инспекция, которая выявит нашу полную неподготовленность к боевым действиям, — говорил подполковник Шевцов. — Каждый из нас несет ответственность за то, что происходит в полку. Солдатам он советовал разъяснять, что трудности временные и в будущем все наладится.
Положение в полку не отличалось от других мест. Развал дисциплины, аморальное поведение личного состава, и в результате полный хаос царили во всех частях Дальневосточного военного округа.
В Чугуевке три эскадрильи МИГов-17 были недавно заменены эскадрильями МИГов-25 (36 боевых машин и несколько моделей с двойным управлением для учебных полетов). МИГ-25, как более сложная машина, требовал в четыре-пять раз больше обслуживающего персонала — инженеров, механиков, специалистов по электронике и бортовому вооружению, чем МИГ-17. В течение двух месяцев, предшествующих приезду Беленко, число солдат, офицеров и специалистов в Чугуевке возросло в четыре раза, а люди все продолжали прибывать. К их приезду не были подготовлены ни квартиры, ни столовые. Семье Виктора еще повезло — они делили двухкомнатную квартиру только с одной семьей: в соседней комнате жил бортинженер с женой и двумя детьми. В других квартирах жило по три-четыре семьи и там то и дело возникали скандалы. Людмила устроилась работать медсестрой в поликлинике, и это также было удачей.
Все офицеры по очереди должны были нести суточное дежурство, патрулировать казармы, столовые и следить за дисциплиной. То, что Беленко увидел в свое первое дежурство, поразило его. В казармах, рассчитанных на сорок человек, размешалось 180–200 солдат. Койки стояли вплотную, и теснота была такая, что нельзя было сделать движение, чтобы не задеть кого-нибудь. В каждой казарме было только два умывальника. Нижнее белье меняли раз в неделю и раз в десять дней солдат возили в баню.
Перегруженность столовых исключала возможность размещения всех солдат. Пока ела одна группа в сорок человек, другие сорок стояли позади них в ожидании места и посуды. На завтрак каждый солдат получал 150 г хлеба, 10 г масла, 20 г сахара и чай. Обед состоял из жидкого супа, каши с одним или двумя кусочками сала и кружки киселя. Ужин был таким же, как завтрак. Единственным развлечением как солдат, так и офицеров был телевизор — больше на базе нечего было делать и некуда было пойти. Зато спирт был доступен в неограниченных количествах. Для семнадцатиминутного полета без перезаправки горючим МИГу-25 требовалось 14 тонн реактивного топлива, а для тормозной и электронной систем — полтонны спирта. МИГ даже прозвали „летающим рестораном”. Офицеры и начальство с соседних баз под любым предлогом старались попасть в Чугуевку, чтобы поживиться спиртом.
Как-то Беленко послали на центральную тренировочную базу под Москвой, где он провел несколько недель. Когда он вернулся, Чугуевку лихорадило: в результате эпидемии дизентерии почти половина личного состава вышла из строя, два солдата покончили с собой, более двадцати — дезертировало. Солдаты были на грани открытого неподчинения. Из-за нехватки горючего прекратились полеты. Именно в это время американские разведывательные самолеты SR-71 подлетали почти вплотную к границе и фотографировали территорию вглубь на сотни километров с помощью специальных кинокамер с угловым объективом. Они дразнили МИГи — то преследуя их, то преграждая им путь, то поднимаясь на высоту, недосягаемую для советских самолетов, и мгновенно исчезая, развив скорость, с которой МИГи не могли соперничать.
Московское начальство приходило в ярость, а Шевцов пребывал в постоянном страхе в ожидании расследования. Плохие предчувствия его не обманули: в полк пришло сообщение, что приезжает начальник политуправления округа для беседы с офицерами.
„Товарищи офицеры, — начал свою речь начальник политуправления, — положение у вас в полку очень серьезное — прямо-таки отчаянное. Вокруг летают американские самолеты, шпионят, день и ночь следят за каждым нашим шагом, а вы тут благоденствуете. Вы забываете, что и Китай рядом. Партия требует усиления бдительности, повышения боевой готовности и боевого духа. Страна дала вам совершенные машины, все самое лучшее, чем располагает наша техника. И что же получается? Пьянство стало таким распространенным явлением у вас в полку, что вы не в состоянии ни продемонстрировать врагу нашу мощь, ни оказать ему сопротивления”…
Беленко почувствовал неприязнь к этому человеку. Мы обо всем этом уже слышали. Это все равно, что прислать граммофонную пластинку вместо человека.
Вскоре на Виктора свалилась беда. После многочисленных ссор Людмила объявила о своем уходе. Все попытки сохранить семью окончились неудачей. Она согласилась остаться в Чугуевке до октября, пока не закончится ее работа в поликлинике, и потребовала, чтобы Виктор не навещал их в Магадане. Это, мол, будет только травмировать ребенка. Людмила так последовательно и твердо требовала развода, что у Виктора не было ни сил, ни желания сопротивляться.
В конце июня Шевцов экстренно собрал офицеров на закрытое собрание, на котором рассказал о ЧП, случившемся в пехотном полку, расположенном в 60 километрах от их базы. Два солдата застрелили офицера и двух рядовых, забрали автоматы, продовольствие и двинулись через лес к морю, намереваясь захватить катер и уплыть в Японию. Несколько дней они скрывались в лесу а потом вступили в перестрелку с преследующим их отрядом и были убиты. У них были найдены записи, содержащие „злостную клевету” на советскую армию, и „подло искажающие” жизнь советских солдат. Все это вызвало в Москве такой гнев, что министр обороны решил лично посетить Дальний Восток. Ждали его и в Чугуевке.
Будущее каждого офицера зависело теперь от того, какое впечатление произведет на министра их полк. Было решено срочно провести шоссейную дорогу от посадочной вертолетной площадки до базы длиной в шесть километров. Весь полк был брошен на строительство дороги. Это был приказ сверху, Шевцов не мог бы сам предпринять такое дорогостоящее строительство. Как бы там ни было, угрозы со стороны Запада и Китая отошли на второй план. Это просто невероятно! В честь приезда начальства мы, оказывается, можем построить все, что угодно!
Вскоре последовал новый приказ — украсить ландшафт вдоль дороги: министр любит природу. Для этого понадобилось расчистить тайгу и посадить вдоль шоссе молодые деревца. Но ведь всем известно, что нельзя пересаживать деревья в середине лета. Однако, приказ есть приказ. И на грузовиках были доставлены сотни молодых сосен, елей и тополей. Все деревья, конечно, погибли. Начальство было очень недовольно таким своеволием природы, как вдруг кому-то в голову пришла спасительная мысль: оставить все как есть, а перед самым прибытием министра опрыскать деревья зеленой краской… Увы, все это оказалось ни к чему: в начале августа из Москвы сообщили, что из-за болезни министра его приезд отменяется.
Снова пришло время полетов. Начало было трагическим — пилоты слишком долго не летали. Отсутствие тренировок сказалось уже на второй день. Один из летчиков, идя на посадку через плотный слой облаков, вдруг почувствовал головокружение и, потеряв ориентацию, катапультировал. Самолет разбился, принеся ущерб в миллионы рублей. Второй случай был еще страшнее. Самым трудным моментом для летчика, пилотирующего МИГ, является взлет. Место взлета обозначено на полосе яркой линией и сигнальными устройствами. Если, достигнув обозначенной полосы, самолет не успевает оторвать от земли, пилоту не разрешается взлететь — он должен немедленно выбросить тормозной парашют и привести в действие тормозную систему. Только в этом случае он успевает вовремя остановить самолет. Но однажды случилось, что пилот не успел вовремя остановиться, и МИГ занесло на шоссе. В этот момент мимо проходил рейсовый автобус, и крыло МИГа, как стальной нож, срезало верх автобуса. Пятеро детей, три женщины и двое мужчин были убиты на месте, остальные — тяжело ранены.
В летном деле катастрофа может произойти в любой момент, даже если пилоты совершают регулярные полеты, но в данном случае это нельзя было отнести за счет неполадок в самолете или за счет других объективных причин.
В ту ночь Беленко тщетно старался уснуть и отогнать мысль о необходимости принять решение. Он сказал Людмиле, что должен поехать на базу, а сам пошел в лес и пробродил там до рассвета. Мысли вытесняли одна другую, перемежаясь разными воспоминаниями…
Я не могу жить при существующей системе — цепь и смысл жизни для меня потеряны. Изменить или свергнуть ее не в моих сипах. Остается одно — бежать. Семьи у меня нет. О матери я ничего не слышал вот уже 25 лет. Отца не видел — восемь. С Людмилой все кончено. Дмитрий, если даже я увижу его несколько раз в жизни, вырастет совершенно чужим мне человеком. Привилегии? Да, у меня они есть. Например. могу уйти в отставку в 1987 году. Но я хочу найти свой путь в жизни, понять ее смысл… А для этого я должен быть свободен.
Есть ли на Западе и в Америке свобода? Я ничего об этом не знаю. Я знаю только, что как ОНИ всегда лгут обо всем на свете, так они могут лгать и о „темных силах реакции". Хуже, чем здесь не будет. Надо попробовать бежать. Выдам секреты самолета, конструкции и оборудование которого так тщательно скрывается от Запада. От этого удара они не скоро оправятся.
Нервное напряжение спало, его сменило спокойствие, ясность мыслей. Беленко наметил на маршрутной карте дугу, обозначающую максимальное расстояние, которое по его расчету МИГ-25 может пролететь с учетом возможных маневров без перезаправки горючим. В пределах этой дуги единственным достаточно большим военным аэродромом, способным принять МИГ-25, был японский аэродром в Хитозэ, на острове Хоккайдо. Прекрасно. Пусть будет Хитозэ.
Для перелета в Японию, необходимы были хорошая погода и полный бак горючего. Последнее условие было довольно трудно выполнимым: посадка МИГа-25, имеющего много горючего в баках, сопряжена с большим риском; поэтому для учебных полетов баки обычно заполнялись не полностью. Полная заправка допускалась лишь в случае специальных заданий — полетов для перехвата или стрельбы по цели. Существовала и другая проблема. Во избежание переговоров пилотов с иностранными летчиками, радио на МИГах имело очень узкий диапазон, который допускал связь пилотов только друг с другом и с диспетчером на земле. Это лишало Беленко возможности сообщить японцам о цели своего полета и запросить у них координаты для посадки. Он мог только надеяться, что японские перехватчики принудят его к посадке, или он сам найдет аэродром и сможет посадить самолет на незнакомом поле. Поэтому ясная погода и хорошая видимость были так необходимы.
Вводя для пилотов различные ограничения, начальство, однако, не предусмотрело одной вещи — блокнотов с техническими записями, которые летчикам разрешалось иметь при себе во время полетов, чтобы быть готовыми ответить на запросы с земли о поведении машины, о различных маневрах, о работе приборов и о разных других вещах. Такой блокнот был и у Беленко — он всегда держал его в нагрудном кармане комбинезона. Теперь он методически, мелким почерком начал вносить туда все известные ему военные и технические данные, которые могли бы пригодиться Америке.
Беленко предстояло решить и проблему языкового барьера. Так как он не знал ни японского, ни английского, то решил заготовить следующее письменное обращение: „Немедленно свяжите меня с представителями американской разведки. Спрячьте самолет и поставьте около него охрану. Никого к нему не подпускайте”. Сначала он написал это по-русски. Затем с помощью словаря, как мог, перевел на английский.
Вскоре все было готово для побега. Оставалось только ждать подходящего дня. Он знал, что когда этот день наступит, ему придется предпринять самый рискованный в жизни полет, притом шансы на удачу будут минимальными. Но внутренне он был спокоен — у него появилась цель.