Почему? Почему из всех офицеров именно Беленко? Ни его официальная биография, ни послужной список, не давали ответа на этот вопрос. В его жизни не было ничего такого, что могло бы толкнуть его на этот шаг, побудить покинуть родину, семью, друзей, бросить так удачно складывающуюся карьеру. Беленко не был замешан в каких-либо связях с диссидентами, никогда не выражал крамольных мыслей. Врачи, ежедневно проводившие медицинский осмотр пилотов, никогда не замечали у него психических или физических отклонений от нормы. Наоборот, он всегда славился отличным здоровьем, пил в меру, жил по средствам, не вступал ни в какие сомнительные связи, не изменял жене и имел по всем показателям репутацию честного, порядочного человека и образцового офицера.

Инцидент с Беленко ошеломил всех, никто не мог поверить, что он добровольно совершил этот шаг. Поначалу это объясняли тем, что под влиянием каких-то таинственных сил Беленко потерял контроль над собой, был не в состоянии управлять своими действиями и целиком подчинился чужой воле. До некоторой степени это было правдой, так как Беленко был доведен до отчаяния, а доведенный до отчаяния человек совершает иногда действия, которые он, возможно, не совершил бы в нормальном состоянии. Впоследствии Беленко неоднократно задавал себе вопрос, какие именно моменты его жизни явились предпосылкой для побега, как и почему он пришел к этому решению.

Виктор рос одиноким, заброшенным ребенком, с раннего возраста предоставленным самому себе. Он родился 15 февраля 1947 года в горной деревушке, расположенной между Черным и Каспийским морями. Его отец в 1941 году, в возрасте семнадцати лет, был призван в армию, дослужился до звания сержанта, прошел курс обучения диверсионной работе и был заброшен к партизанам. Он испытывал все тяготы партизанской жизни: переплывал ледяные реки, скрывался в лютые морозы в лесу, видел как беспощадно расправлялись немцы с пленными партизанами. Война закалила старшего Беленко физически, но сделала его резким, нетерпимым, жестоким человеком, интересующимся только карьерой и женщинами.

Виктор родился через год после демобилизации отца. А когда мальчику исполнилось два года, его родители развелись. Отец увез его в Донбасс и запретил матери навешать сына. Через некоторое время он завербовался на работу в Сибирь, на завод, которым руководил его друг еще с военных лет, а Виктора отправил к бабушке, которая вместе с теткой жили в убогой саманной хате в небольшой деревеньке около угольной шахты. Все дома и постройки тут были покрыты слоем черной угольной пыли, даже воздух был так насыщен этой пылью, что после грозовых ливней пища приобретала странный привкус, В избе было две комнаты: в одной спали женщины, а в другой, где готовили и ели, сколотили кровать для Виктора. Тетка вставала в пять утра, чтобы до работы успеть натаскать воды из колодца, испечь хлеб и сварить суп. Затем она шла на шахту, где с семи утра и до шести вечера сортировала на конвейере уголь. Работала она, как и все остальные, без рукавиц. Ее руки были в ссадинах и часто кровоточили. Бабушке было семьдесят. Ходила она с трудом, прихрамывая, опираясь на палку, но каждый вечер подолгу простаивала на коленях перед висящей в углу иконой, и лицо у нее становилось спокойным и ясным.

До шести лет Виктор всю зиму безвыходно просиживал в избе — у него не было никакой обуви, кроме тапок, сшитых из старого теткиного жакета. Гулять в них было невозможно — от снега они бы сразу развалились.

Однажды, когда Виктору исполнилось четыре года, он решил узнать откуда идет тепло и широко открыл дверцу печи. Горящий уголек выпал на солому, и изба наполнилась густым едким дымом. Виктор залез на бабушкину кровать и накрылся с головой одеялом. Он пришел в себя на снегу…

В теплую погоду Виктор убегал с ребятами в лес, на речку, в соседние деревни. Любимым местом их игр был запрещенный участок леса около главной дороги, ведущей к шахте. Здесь прежде проходила линия обороны немцев, и хотя с тех пор прошло почти девять лет, участок не был полностью очищен от снарядов и мин. В поросших травой траншеях и в местах боев ребята находили иногда настоящие винтовочные патроны, и даже артиллерийские снаряды, которые они взрывали для отпугивания „ведьм” или использовали для глушения рыбы.

Однажды, раскапывая землю в поисках патронов, ребята натолкнулись на длинный предмет цилиндрической формы, который показался им настоящим сокровищем — его можно было переплавить на тысячи пуль. Ребята разожгли костер, положили цилиндр в огонь и сгрудились вокруг, чтобы посмотреть как он будет плавиться. Огонь стал убывать и Виктора, как самого младшего, послали набрать веток и сучьев. Когда он шел обратно к костру, раздался сильный взрыв, земля ушла у него из-под ног и его бросило на дерево. Он потерял сознание. Через несколько часов он очнулся на руках у бабушки: „Ну вот, Витя, говорила я тебе, что тебя Бог хранит”. Взрывом убило двоих его друзей и тяжело ранило третьего.

В 1953 году, ранней весной, Виктор услышал на улице шум, крики, плач… Он вышел из избы и увидел, что люди, в основном женщины и старики, плачут, причитают, утешают друг друга. „Отец наш и заступник, — истерически выкрикивала одна из женщин, — на кого же ты нас покинул, что теперь с нами будет?” Так в деревню пришла весть о смерти Сталина. Люди глубоко верили, что только военный гений Сталина помог выиграть войну с Германией, что это он превратил страну в индустриальную державу, что только на нем одном держится благополучие людей и „мир во всем мире”.

Видя, как плачут и убиваются люди, стоически перенесшие до того даже трагическую гибель близких людей в результате многочисленных аварий на шахте, Виктор почувствовал тревогу: „Как же мы будем жить без Сталина?” Но ничего не изменилось, жизнь в деревне шла своим чередом. Все лето Виктор пропадал с ребятами в окрестностях деревни: купался, ловил рыбу, собирал ягоды и грибы. А поздней осенью пришло неожиданное известие, очень огорчившее бабушку и тетку: отец собирался приехать и забрать Виктора.

Бабушка сшила ему мешок, положила в него кое-какие продукты, даже кусок сала, который они приберегли для особого случая. В густой декабрьский снегопад женщины пошли провожать Виктора с отцом на железнодорожную станцию, откуда поезд должен был увезти его в далекую незнакомую Сибирь.

Виктор приехал с отцом в Рубцовск, но пробыл там недолго. Когда отец только начал работать в Рубцовске, начальство твердо обещало ему комнату в коммунальной квартире. Он ждал три с половиной года, и, наконец, в декабре подошла его очередь. Но тут он узнал, что в жилплощади ему отказали. Жить им было негде, и он отправил сына в колхоз к родственникам своего друга, директора завода. В семье было четверо детей, и все — муж, жена, дети — ютились в одной комнате Виктор никогда раньше не видел как живут колхозники, и он широко раскрытыми глазами смотрел, как на ночь ввели в избу корову, чтобы она не замерзла. Хотя жили они бедно и тесно, встретили Виктора приветливо и заботились о нем, как о собственном сыне. Вскоре Виктор убедился, что колхозники живут еще хуже, чем шахтеры в Донбассе. Зерно распределяли по количеству работающих в колхозе людей, а не по числу членов семьи, поэтому семьи с маленькими детьми и стариками-родителями были в страшной нужде. Тех „трудодней”, которые получали колхозники, едва хватало на соль, мыло и керосин. Все другие необходимые товары и продукты они покупали только на деньги, вырученные от продажи молока и овощей с крохотных огородов, за которыми тщательно ухаживали и следили. Зимой с едой было совсем плохо: молоко с хлебом на завтрак, картошка, кислая капуста и хлеб на обед и молоко на ужин. Если корова не давала молока, пили воду.

Зима 1954 года выдалась особенно суровой, птицы замерзали на лету, и весь февраль, когда морозы были особенно лютые, корову держали дома даже днем. Дети целыми днями сидели вокруг печи, придумывая разные игры. Виктор был особенно изобретателен на этот счет. В избе было много рыжих тараканов, и Виктор внимательно наблюдал за ними. Однажды ему в голову пришла мысль запрячь тараканов с помощью ниток в маленькие игрушечные деревянные тележки. После долгих стараний ему это, наконец, удалось, и он начал устраивать тараканьи бега. Это приводило и детей и взрослых в такой восторг, что часто, после ужина, отец семейства сам предлагал Виктору устроить бега.

Весной, когда таил снег, жизнь в колхозе менялась. На огородах поспевали овощи, которые после скудного зимнего рациона казались деликатесом. Виктор вместе с детьми, женщинами и стариками работал в поле по одиннадцать-двенадцать часов в день. Иногда кто-нибудь начинал вслух проклинать тяжкий труд и свое полуголодное существование, но однажды одна из женщин прикрикнула на говорившего: „Ну, чего ты все нудишь! Во время войны мы что ели? Траву, да желуди, а еще мышей и кузнечиков”.

В сентябре приехал отец и увез его в Рубцовск. Наконец он получил комнату на втором этаже многоквартирного дома, принадлежащего Алтайскому заводу грузовых автомобилей. На плечи семилетнего мальчика легли все заботы по дому: он должен был ходить в магазин, готовить ужин, убирать комнату, поддерживать огонь в печи и несколько раз в день приносить воду из колодца за 150 метров от дома.

Часто по вечерам и выходным дням отец проводил время в компании женщин, и Виктору удавалось поговорить с ним только за ужином или во время игры в шахматы. Вскоре кончились и эти совместные короткие досуги: Виктор с легкостью начал одерживать одну победу за другой, и отец стал избегать игры. Как-то однажды заговорили о будущем. Отец был откровенен. „Тебе самому придется пробиваться в жизни. Надейся только на себя. У меня нет ни влиятельных друзей, ни родных, которые могли бы тебе помочь. Если ты хочешь лучшей жизни, не такой, как моя, ты должен хорошо учиться, должен стараться получить настоящее образование… Мне этого не удалось из-за войны, но у тебя еще есть шанс…”

Виктор не нуждался в подстегивании, ему нравилось учиться. Казалось, что в школе он сможет найти ответы на асе вопросы, которые ставит перед ним жизнь. И именно а школе зародились в нем первые сомнения относительно справедливости системы, правильности советского образа жизни, непогрешимости того жизненного уклада, который его окружал. И не случайно, что именно в Рубцовске Виктор впервые почувствовал всю противоречивость догм и реальной действительности, впервые его детское сознание столкнулось с жестокой правдой жизни, с ее неприкрытой и откровенной ложью и ханжеством.

Виктор приехал в Рубцовск в то время, когда город быстрыми темпами превращался в крупный индустриальный центр. Такого рода трансформация некогда тихого провинциального городка была вызвана войной. Заводы и фабрики западных районов страны во избежание захвата немцами были демонтированы и вывезены в Сибирь. Часть из них получила свою вторую жизнь в Рубцовске. Для быстрого и эффективного восстановления использовался, главным образом, труд заключенных из лагерей, сетью окутавших город. Несмотря на то, что многие концлагеря после смерти Сталина прекратили свое существование, вокруг Рубцовска они продолжали существовать, и в жизни заключенных мало что изменилось — режим оставался почти таким же жестоким, как в военное время. На строительных площадках, огороженных колючей проволокой и обнесенных вышками, зэки работали посменно круглые сутки.

Однажды в ветреный осенний день, когда Виктор шел в школу, его обогнал грузовик, в котором сидели дрожащие от холода заключенные, охраняемые солдатами-казахами, закутанными в тяжелые меховые шубы. На заключенных были ветхие телогрейки с белыми номерами, тряпичные обмотки на ногах и рваные шапки, не прикрывающие их стриженные наголо головы. Он и раньше видел грязных оборванных людей, но никогда не видел он таких глаз: в них не было выражения, они были пусты. Заключенные производили впечатление людей, у которых сознание и дух мертвы, в то время как их телесная оболочка продолжает жить. Он тогда, конечно, ничего не знал о политзаключенных. Он знал только одно — эти люди были преступниками. И какими ужасными были, наверно, их преступления! Убейте их! Убейте или освободите! Даже с самой мерзкой тварью я не смог бы так обращаться. Лучше умереть, чем быть на их месте.

Когда Виктору исполнилось 10 лет, отец женился на своей сослуживице, вдове друга, погибшего от несчастного случая в сборочном цехе. Виктор переехал в дом новой жены отца, где жила ее 68-летняя мать, шестилетний сын и трехлетняя дочь. Это был добротный отштукатуренный трехкомнатный дом, построенный еще ее покойным мужем на крохотном участке земли. Уборная находилась на заднем дворе, а колодец — всего в минуте ходьбы от дома. Мачеха — полная, расплывшаяся женщина, лет 35, со слегка косящими глазами и тусклыми прямыми волосами, стянутыми на затылке в жидкий узел, была когда-то учительницей, а теперь работала на заводе бухгалтером. И хотя она была хорошей хозяйкой, умелой и трудолюбивой, Виктор сразу же невзлюбил ее. Он всегда был с ней вежлив, но не старался сблизиться и не давал повода для проявления по отношению к нему материнских чувств. Вопреки просьбам отца, он обращался к ней по имени и отчеству — Серафима Ивановна. Он замечал, что в те редкие дни, когда на обед был мясной суп, она всегда старалась дать своим детям лучший кусок мяса. Но он никогда об этом не говорил. Раньше он обращался за деньгами к отцу, когда хотел купить хоккейную клюшку, футбольный мяч, книгу или что-нибудь еще. Теперь же отец потребовал, чтобы он спрашивал Серафиму Ивановну. Она всегда находила предлог отказать. Однажды, когда Виктор, придя домой из школы, искал в ящиках комода какие-то школьные принадлежности, он неожиданно сделал открытие; у Серафимы Ивановны было две сберкнижки. На одну она клала зарплату отца и часть своей зарплаты, и эти деньги шли на расходы по хозяйству, а на другую — оставшиеся деньги на имя своих детей. Когда вечером Виктор открыто заявил о своей находке, в доме разразился скандал. В присутствии всех членов семьи отец снял ремень и яростно отхлестал Виктора. Если бы мальчик заплакал, наказание не длилось бы так долго. Но Виктор молчал, стиснув зубы. Скрытая взаимная антипатия между Виктором и мачехой перешла в открытую вражду.

На следующий день он подговорил своего школьного товарища бежать на юг, в Ташкент, где всегда тепло и растут красивые цветы. Им удалось вскочить в поезд в момент, когда он тронулся. Вскоре ребята заметили, что поезд идет на север и сошли с него на первой же станции в 80 километрах от Рубцовска. Когда же они попытались сесть на поезд, идущий на юг, милиционеры схватили их, притащили за шиворот в пристанционный милицейский участок, допросили и избили. Милиционерам не удалось узнать, кто они и откуда, и их отправили в колонию для беспризорников. На вторую ночь ребята сбежали, перерезав ограждающую колючую проволоку, и спрятались в колхозном амбаре, с тем, чтобы через несколько дней опять попытаться пробраться на станцию. Но на станции их снова схватили милиционеры, избили и отправили в колонию. Через три недели за Виктором приехал отец. Всю дорогу он молчал и только перед самым домом сказал: „Я не могу заставить тебя жить с нами, и не могу помешать тебе бежать из дома. Но если ты снова убежишь, тебя отправят в исправительную колонию. А это все равно, что тюрьма. И однажды побывав там, ты уже никогда не будешь тем, кем был раньше. Подумай об этом и решай сам”.

Отец счастлив с Серафимой Ивановной, и им хороша вместе. Я только мешаю им Я дли них чужой. Мне некуда уехать и у меня нет выхода. Ну что ж, пока я вырасту, мне придется жить с ними. Но я буду стараться держаться от них как можно дальше. А потом, как только смогу, сразу же уеду.

С этих пор Виктор старался редко бывать дома. Все больше времени он стал проводить в школьной библиотеке. Там было тепло и тихо. И хотя на полках стояли только произведения русской, советской и зарубежной классики, школьникам не разрешалось самим выбирать книги. Это входило в обязанности библиотекарши, которая подбирала для них книги в зависимости от их интересов и уровня развития. В библиотеке в то время работала женщина, которая была совершенно не похожа ни на учителей, ни на других, окружавших Виктора людей. Она была немолода, но держалась очень прямо и ходила с высоко поднятой головой, будто высматривая что-то вдали. „Такими наверно были королевы”, — подумал Виктор. Она всегда уходила из школы одна, не дружила с учителями, у нее не было друзей в городе. О ней ходили самые разные слухи. Одни говорили, что она москвичка и что ее муж был арестован, другие считали, что она сама бывшая заключенная. Виктор так никогда и не узнал правду. Библиотекарша отнеслась к Виктору очень внимательно и с интересом. Она дала ему „Зов предков”, а в следующий раз — „Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна” и „80 тысяч километров под водой”. Так Виктор пристрастился к чтению. Каждая новая книга приносила радость. Он научился читать в любых условиях: при шуме, разговорах, невзирая на разного рода неудобства. Чтение стало его любимым занятием в течение всей его дальнейшей жизни. Авторы прочитанных книг стали его истинными учителями и наставниками, а герои служили примером для подражания. Больше всего он хотел походить на Спартака. Прочитанные позже книги Сент-Экзюпери открыли ему романтику полетов, пробудили в нем интерес к летной профессии, к людям, покоряющим небесные просторы

Обсуждая с библиотекаршей книги Сент-Экзюпери, он признался, что хотел бы стать летчиком. „Почему?” — спросила она. „Потому что летать — это увлекательнейшее занятие на свете. В небе нет ни границ, ни ограничений. Там нет запретов”.

„Увлекательным занятием может стать и поэзия. Скажи мне, Виктор, кто твой любимый поэт?” „Конечно, Лермонтов”. Виктор восхищался им не только как поэтом, но и как личностью. Обидно было сознавать, что полная приключений жизнь поэта трагически оборвалась в 26 лет. „Почитай вот это”. — Библиотекарша протянула сборник стихов Лермонтова. Перелистывая книгу, Виктор заметил слегка помеченные карандашом стихотворения, в которых душа поэта стремится освободиться от оков и вырваться на волю…

Виктор часто бессознательно пытался подражать героям книг, и в школе вел себя так, как вели бы себя в такой ситуации Том Сойер или Гекльберри Финн. Однажды, когда проходили по физике короткое замыкание, Виктор устроил так, что во всей школе погас свет, и всех вынуждены были отпустить домой. На уроках химии он научился запускать с большого расстояния фейерверки, и к общему удовольствию ребят устраивал неожиданные взрывы, находясь в этот момент где-нибудь в другом конце школы, чтобы быть вне подозрений. Однажды он стащил ключи от исторического кабинета, запер кабинет изнутри, а сам выпрыгнул в окно со второго этажа. Так класс избежал трехчасовых занятий, на которых всегда царила ужасная скука. Но самой успешной была проделка со змеями: Как-то он принес в школу пятнадцать змей и выпустил их на уроке литературы. Девочки завизжали и бросились из класса, учительница в ужасе вскочила на стол. Виктор, изображая спасителя, поймал всех змей, а благодарная учительница сообщила о его примерном поведении директору школы.

Однажды в парке, после игры в хоккей, Виктора окружила компания ребят, все старше его на 3–4 года, и потребовали денег. Он отказался. Тогда они с необычайной жестокостью избили его. Виктор минут десять отлеживался в снегу на морозе, не имея сил подняться. Еле-еле доплелся он до дома, где Серафима Ивановна произнесла целую речь о том, как стыдно быть хулиганом. Виктору пришлось несколько дней просидеть дома, пока не зажили ссадины и синяки на лице. Библиотекарша удивленно посмотрела на него, когда он появился в библиотеке и попросил книги по боксу и борьбе. Она дала ему не только книги, которые он просил, но и книгу о правильном питании. Виктор начал регулярные тренировки боксом. Он набил опилками мешок, повесил его на заднем дворе и стал ежедневно отрабатывать по учебнику технику ударов и защиты. Кроме того, он делал ежедневные пробежки, подтягивался на толстом суку дерева. В какой-то момент Серафима Ивановна потребовала было запретить ему это, но на этот раз отец вступился за него. Ободренный неожиданной поддержкой, Виктор заявил Серафиме Ивановне, что нуждается в усиленном питании, и что ему необходимо хоть изредка есть мясо, рыбу, яйца, сыр (он никогда прежде не пробовал сыра). В книге о правильном питании говорилось, что протеины необходимы для силы и здоровья, особенно в юном возрасте. Пища, которую ежедневно получал Виктор — хлеб, картошка, капуста были начисто лишены необходимых ему веществ. „Все, что ты просишь, дорого и трудно достать”, — ответила Серафима Ивановна. „Мы и так стараемся как можем, чтобы прокормиться”. Виктор понимал, что она права, и решил сам добыть необходимые ему протеины. Для начала Виктор намеревался заняться рыбной ловлей в реке, огибавшей Рубцовск с Запада. Но из этой затеи ничего не вышло. Встреченный им у реки старик рассказал, что до войны вода в реке была такой чистой и прозрачной, что рыбу было видно на глубине полтора-два метра и можно было ловить ее почти голыми руками. Берега были очень живописны — лес подступал к самой реке. Но построенные после войны предприятия стали сбрасывать в реку химические и промышленные отходы, которые превратили ее в открытый канализационный сток, и ядовитые вещества вытравили растительность по берегам, заставив лес отступить почти на целый километр.

Это был настоящий густой лес, благоухающий ароматами диких цветов. Виктор чувствовал себя подобно Фабьену, обреченному на гибель пилоту из повести Сент-Экзюпери „Ночной полет”, который неожиданно вышел из тьмы облаков в освещенное звездами спокойно сияющее небо. В этом бескрайнем и загадочном лесу Виктор ощутил такую безграничность пространства и свободу, какую, как он полагал, можно ощутить лишь в небе. С этих пор он стал проводить свои летние каникулы преимущественно в лесу. Виктор питался яйцами из птичьих гнезд, лесными орехами, земляникой, малиной, черникой и кислыми зелеными яблоками. Часто он ходил в лес с ребятами, большинство из которых были такими же беспризорными и голодными, как он. Они построили в лесу бревенчатую хижину, откуда отправлялись на охоту и на разведку лесных богатств. Их поиски новых источников пропитания однажды увенчались успехом: они набрели на чистую, прозрачную речку, в которой водилась крупная форель.

В то лето Виктор поправился на 6 кг. Он с нетерпением ждал встречи с библиотекаршей, но в библиотеке его встретила новая сотрудница…

Он продолжал бегать и заниматься боксом. Теперь он мог бы уже справиться с теми хулиганами, которые год назад напали на него в парке. Вскоре он встретил одного из них. Парень, стараясь отвязаться, начал шутить, как бы не понимая, что он него хотят. Но короткими ударами: слева в челюсть, потом справа под ребро и снова левой в челюсть, Виктор свалил его с ног. „В следующий раз я тебя убью”. Он поймал и избил еще двоих из той же компании. Четвертого Виктор не нашел, да это уже не имело значения. Он отомстил за себя в присутствии 50 или 60 ребят из своей школы, и о нем сложилась репутация человека, с которым лучше не связываться.

Новый 1958 год Виктор встретил среди своих школьных друзей. Никогда прежде он в рот не брал спиртного, а тут решил попробовать самогон. Через час он незаметно выбрался на воздух и упал в снег. Очнулся весь в блевотине, голова трещала от боли, и он с ужасом понял, что пролежи в снегу еще пару часов, — замерз бы насмерть. Он поклялся никогда не напиваться до потери сознания.

Зимой Виктор оказался свидетелем крушения легкого самолета, упавшего рядом с заводом, на котором работал его отец. Обломки самолета еще дымились

Когда Виктор прибежал на место аварии, и в „Скорую помощь” несли накрытого простыней погибшего пилота. Почему он погиб? Почему я уцелел во время взрыва мины? Неужели есть Бог, который решает, кому жить, а кому умереть? Правда ли, что вера в Бога есть предрассудок, и что вся жизнь на земле была создана в результате простой случайности? Может ли быть, чтобы случайность стала причиной роста деревьев и цветов, причиной того, что зимой идет снег, что мы дышим и мыслим? Если это так, то какая случайность вызвала все это? Но скорее всего должен быть кто-то, кто стоит за всем этим, должно же все это иметь цель, более высокую, чем просто создание человека. Тот летчик пытался покорить небо… Как много, вероятно, ему удалось увидеть. Когда-нибудь я займу его место и увижу все своими глазами. Я готов отдать за это жизнь. Пусть лучше моя жизнь сгорит быстро и красиво, как свеча, чем влачить жалкое существование.

Подобные мысли привели к раздвоению сознания, внутреннему конфликту. Он жаждал ответа на свои сомнения, хотел посвятить свою жизнь достижению высшей цели, быть таким, каким хочет его видеть партия, общество. И до всего надо было дойти самому. В процессе постижения истины противоречия между тем, что он видел, и тем, что ему внушалось, стали источником глубоких раздумий и переживаний.

Первые сомнения пришли к нему после доклада Хрущева на 20-м съезде партии. То, что Виктор узнал из этого доклада, полностью перевернуло его представления о действительности, в которой он жил. Сталин, отец всех народов, все еще добро улыбающийся с первых страниц учебников, оказался злодеем. Все, что он слышал и читал о Сталине было, оказывается, ложью. Новый партийный руководитель, который, без сомнения, знает все лучше всех, обрисовал Сталина как тирана, на совести которого бесчетное число невинно загубленных жизней, включая близких соратников по партии и известных военачальников. Выходило, что вождь не только не выиграл войну, он ее чуть не проиграл.

Все эти открытия так подействовали на Виктора, что он не сразу постиг смысл происходящего. Но постепенно, по мере того, как учителя обсуждали на уроках доклад Хрущева и пытались восстановить историю, у него возникло множество вопросов. Должно быть это правда, иначе они бы такого не говорили. Но как Сталину удалось скрывать свое истинное лицо в течение столь долгого времени? Ведь Хрущев работал со Сталиным. Почему он только сейчас заговорил об этом? Если все, что говорили и делали раньше было ложью, то. возможно, все, что говорится теперь, тоже ложь? Скоро произошло событие, еще больше подорвавшее веру Виктора в мудрость и непогрешимость политики партии. Это касалось хрущевской „кукурузной авантюры” в 1959 году. Попытка пойти наперекор природе, повинуясь приказу, в сочетании с неблагоприятными климатическими условиями, не только не улучшила положения в сельском хозяйстве, но вызвала резкий неурожай в стране, что привело к убою скота. Результатом явилась нехватка по всей стране мяса, молока, масла и даже хлеба. По радио же продолжали превозносить агрономический гений Хрущева, хвастать достижениями сельского хозяйства, идущего по пути восстановления и возрождения после ошибок, допущенных при Сталине.

Если у нас так много хлеба, почему я должен вставать в 4 часа утра в очередь за хлебом? А перебои с молоком по пять дней и мясом по две недели?! Правду говорят, хочешь молока — включи радио!

Пришел день, когда перестали упоминать имя Хрущева, а затем начались разоблачения того, кого еще совсем недавно прославляли на все лады. Началась новая эра под „мудрым” руководством Брежнева.

Это потрясающе! Кому же теперь верить? Почему они все лгут, перевирают факты?

Потеряв всякий интерес к истории, Виктор увлекся точными науками: математикой, химией, физикой, биологией. Здесь царили порядок, логика, стройность и согласованность. Законы Евклида и Ньютона не подвергались изменениям. Теперь Виктор стал читать, главным образом, популярные научно-технические журналы, книги и статьи по биологии, медицине, авиации и механике. В то время в школах ввели наравне с академическими предметами практическое обучение, и школьники работали в мастерских и в заводских цехах, где осваивали различные рабочие профессии. Виктор изготовил в мастерской управляемый по радио трактор, который послали в Москву на Всесоюзную выставку технических достижений школьников. Его работа была отмечена и в награду Виктор получил двухнедельную поездку в столицу.

Москва, с ее широкими проспектами и бульварами, асфальтированными и ярко освещенными улицами, метро, театрами, ресторанами и музеями вызвала в нем восторг, наполнила гордостью за свою страну, вселила надежду. Наверно партия все-таки права, и мы достигли большого прогресса. Все города станут когда-нибудь такими же. как Москва В день отъезда из столицы Виктор пошел с утра в знаменитый мавзолей, чтобы посмотреть на легендарного Ленина. Стоя в длинной очереди, он с нетерпением рассматривал Кремль. Окружающая его толстая кирпичная стена, стройные шпили башен, купола соборов, воплощавшие когда-то величие и могущество России и превратившиеся теперь лишь в памятники старины, наполняли его чувством причастности к истории.

Он решил во что бы не стало окончить школу с медалью и неуклонно следовать всем установленным правилам и законам, чтобы стать образцом человека новой формации. Это было для него единственным средством осуществления его заветного желания — вырваться из Рубцовска и стать летчиком. Он стал много заниматься и активно участвовать в общественной жизни школы, в дискуссиях на политические темы, хотя часто понимал их абсурдность. Весной 1965 года, перед выпускными экзаменами, Виктор написал три сочинения на темы: „Прогресс советской системы”, „Кризис западного мира” и „Принципы нового коммунистического общества”. Во все эти работы наравне с надоевшими догмами, Виктор привнес свои собственные мысли и наблюдения. Так в сочинении „Прогресс советской системы” Виктор доказывал превосходство советской техники на примере танков, являющихся на самом деле одним из совершенных видов вооружения. Учитель, прочитав всему классу выдержки из этой его работы, похвалил Виктора за оригинальность мысли и стиль изложения. И хотя Виктор получил пятерку, он не был удовлетворен своим сочинением, понимая, что покривил душой. В другой своей работе, посвященной кризису западного мира, он был более искренним.

Вскоре у него произошел конфликт с учительницей русской литературы, мимоходом заявившей однажды на уроке, что свет это вещество. „Неправда, — возразил Виктор, — свет это электромагнитные волны. Надо же иметь хотя бы элементарные понятия о физике”. Мирная дискуссия перешла в яростный спор. Виктор открыл учебник по физике на странице, где объяснялась природа света, поставив учительницу в неловкое положение перед всем классом. Кончилось это тем, что она велела Виктору зайти к ней после уроков. Когда они остались вдвоем, учительница потребовала, чтобы Виктор открыто при всех признал свою ошибку и извинился перед ней. В противном случае она не сможет поставить ему в аттестат зрелости отличную отметку по литературе. Виктор отказался. Как я могу признать свою ошибку, когда я абсолютно прав? В науке надо быть абсолютно честным. Я не могу тут лгать. Так в аттестате зрелости у него оказалась единственная четверка по литературе, и вместо золотой медали он получил серебряную. К аттестату был приложен диплом механика третьего разряда, что было весьма высокой оценкой для школьника. Он также получил рекомендательное письмо от школьного начальства, в котором отмечалась его общественная работа и политическая благонадежность. Все эти бумаги могли пригодиться для осуществления его мечты стать пилотом, и не просто рядовым летчиком, а лучшим в своей профессии.

Первую подготовку Виктор решил пройти в отделении ДОСААФ, откуда для добровольцев открывалась дорога в летное училище. Он узнал, что в Омске (в 600 км от Рубцовска) проводятся тренировочные полеты и решил туда переехать. При прощании все чувствовали себя неловко: отец и Серафима Ивановна делали вид, что им грустно расставаться с Виктором, хотя, на самом деле, испытывали облегчение. Отец дал ему письмо к живущему в Омске двоюродному брату, и, прощаясь, сунул 20 рублей.

Омск был одним из важных центров военной промышленности. Кроме того, в Омске находилась главная узловая станция Транссибирской железнодорожной магистрали и средоточие авиалиний, связывающих Сибирь с другими районами Советского Союза. Виктор приехал в Омск в июне 1965 года; военные заводы по производству танков, бронеавтомобилей, артиллерийских орудий, самолетных двигателей и других видов вооружения работали на полную мощность. Найти работу не представляло труда. Двоюродный брат отца устроил Виктора на ремонтную базу в омском аэропорту Это было глухое кирпичное помещение со сводчатой железной железной крышей, гулко звенящей во время дождя. В холодном и темном ремонтном цеху работало несколько десятков механиков под начальством старшего мастера Игоря Андроновича Яхова, крупного мужчины с жесткими светлыми волосами, красным носом и огромными ручищами. Почти тридцать лет он водил по сибирским дорогам тяжелые грузовики, пока не был повторно арестован за вождение в пьяном состоянии и окончательно лишен водительских прав. Аэродромное начальство, однако, ценило его и выдало высший седьмой разряд. Рабочие любили и уважали его. Именно авторитет и доброта Яхова выручили Виктора в первый день его работы в цеху.

Примерно в 11:30 мастер сварочного цеха подошел к Виктору и покровительственным тоном сказал, протягивая деньги: „Ну-ка, парень, сгоняй за соком”. — „Я не хочу пить”. — „Тебя не спрашивают, хочешь ты пить или не хочешь. Я тебе говорю, пойди и купи водки”. — „Не пойду”. Сварщик, размахивая гаечным ключом, пошел на Виктора. Если он попытается ударить меня справа, я подсеку его левой. А если я упаду, он может меня убить или покалечить. Виктор не стал ждать, бросился на сварщика, прижал его к стене и выхватил из рук ключ. Когда он оглянулся, то увидел, что на него идут трое других рабочих, вооруженных гаечными ключами. Он подался влево, затем вправо, но его загнали в угол. „Хватит, — услышал он голос Яхова. — Оставьте его в покое”.

Яхов, тоже вооруженный гаечным ключом, схватил Виктора за руку и оттащил в сторону. „Мы вместе пойдем за водкой”, — сказал он рабочим. Минут пять они шли молча, а потом Яхов заговорил: „Ты что ж, не понимаешь, что они могли тебя убить?” — „Может я сначала убил бы кого-нибудь из них”. — „И лежа в могиле гордился бы этим? Послушай, что я тебе скажу. Тут нельзя быть белой вороной — заклюют до смерти”. Яхов настоял, чтобы Виктор извинился перед сварщиком. После этого происшествия Виктор ежедневно следовал закону, негласно установленному в цехе с давних пор, — самый молодой должен бегать за водкой. Обычно в 11:30 Яхов объявлял: „Хватит работать. Работа не волк, в лес не убежит. Давайте займемся делом. Я даю 80 копеек. Скинемся, у кого сколько есть и пошлем парня за горючим”. Виктор стал даже получать удовольствие от короткой пробежки до магазина, находящегося в полукилометре от цеха, и успевал туда до двенадцати, когда там начинала выстраиваться очередь. Его обязанностью было купить на собранные деньги как можно больше спиртного и кое-какой закуски обычно хлеба и консервов. Самая дешевая поллитровка стоила 3.60, а бутылка алжирского красного вина — рубль двадцать. Еще он покупал килограмм черного хлеба за 16 копеек и банку килек — за 40. Разливать вино и водку было обязанностью Яхова, который делал это на глаз с микроскопической точностью. Рабочие пили и ели, а затем садились поближе к печке, играли в домино, курили, рассказывали анекдоты, и только ЧП могло прервать их досуг. Начальство знало обо всем, по предпочитало не вмешиваться. Рабочие выполняли свою норму за полдня, все были довольны и знали, что в случае важного и срочного заказа, ребята не подведут.

Виктор в конце концов перестал их осуждать. Он понял, что цех был их тюрьмой, и что они перестали даже мечтать о том, чтобы из нее вырваться. Ему открылся и истинный смысл слов Яхова, произносимых после первой рюмки: „Βοт теперь и жизнь кажется покрасивей”. Цех стал для Виктора удобным пристанищем в ожидании времени, когда он сможет летать.

Благодаря хорошему аттестату зрелости и школьной характеристике, Виктор после строгого медицинского осмотра был, наконец, принят в ДОСААФ на курсы теоретической летной подготовки. Пять дней в неделю после работы он шел в столовую, где быстро съедал свой нехитрый обед, а потом садился в автобус и ехал через весь город в клуб ДОСААФ, размещавшийся в здании дореволюционного банка. Предметы, которые он гам изучал — аэродинамика, навигация, модели и конструкция самолетов, радиоэлектроника, метеорология и самолетостроение — не были такими уж трудными. Но для многих курсантов было сложно совмещать учебу с работой и к концу первого месяца четверть курсантов отсеялись. Виктор никогда не был так счастлив, как на занятиях в клубе. Вопреки правилам, главный инструктор не устраивал политзанятий. Он понимал, что их будущее и, возможно, жизнь зависит от интенсивности и качества подготовки, и поэтому не тратил время на никому ненужную пропаганду. Инструкторами были военные летчики в отставке, и в глазах Виктора они являли собой пример настоящих мужчин, покорявших и победивших небо. Они вели себя с курсантами как старшие товарищи и видели в них будущих коллег, от которых нельзя скрывать ни трудности, ни опасности предстоящей профессии, и которым надо передать как можно больше знаний и опыта, чтобы уберечь их, насколько возможно, от трагических ошибок.

Первый парашютный прыжок был намечен на декабрь и готовил курсантов майор ВВС. На первом же занятии майор сообщил курсантам, что, хотя он сделал в своей жизни больше тысячи прыжков, он перед каждым прыжком испытывал страх. „Пусть страх, который вы испытываете, не пугает вас, — говорил он. — Это естественно”. Когда Виктор с восьмью другими курсантами в сорокаградусный мороз прибыл на аэродром, расположенный в 30 километрах от Омска, и увидел маленький транспортный самолет АН-2, с которого им предстояло прыгать, то он испытал настоящий ужас. Все, что с ним случилось потом, он помнил плохо. Он ощущал себя запрограммированной машиной, выполнявшей чью-то волю. Когда майор отодвинул тяжелую дверь и в кабину со свистом ворвался морозный воздух, Виктору понадобилось мобилизовать всю свою силу воли, чтобы заставить себя подняться со скамьи и встать третьим в очередь на прыжок. Откроется ли парашют? Помню ли я, что надо делать? Останусь ли в живых? Майор хлопнул его по плечу, и он бросился головой вперед, в пустоту. В голове проносилось: „Не бойся… Считай… Теперь дергай за кольцо!” Он почувствовал необычайно резкий толчок и от неожиданности вскрикнул. А затем, когда начался плавный спуск, и он увидел вокруг бесконечное, чистое и прекрасное небо, его пронзило острое чувство радости и ликования — он свободен! Свободен от земной суеты, ссор, обид, сомнений. Он смеялся, пел, кричал от радости, зная, что никто его не увидит, не услышит и не осудит. Гимны небу и свободе кончились бесславным приземлением на спину коровы. Испуганное животное стало кружить и биться, пытаясь освободиться от непрошеного седока и, наконец, сбросило его в навозную грязь. Виктор рассмеялся. Ему захотелось немедленно повторить прыжок и вновь испытать это восхитительное чувство. У него не больше ни малейших сомнений относительно своего будущего, он должен и будет летать!

После письменного экзамена курсантам представили их будущих летных инструкторов. Виктор был разочарован. Он рассчитывал, что его будет тренировать настоящий военный летчик, возможно, один из тех, кто участвовал в войне в Корее или во Вьетнаме. Вместо этого его инструктором оказалась тридцатипятилетняя миловидная женщина со спортивной фигурой, которую звали Надежда Алексеевна. Она была единственной женщиной-инструктором в ДОСААФ. Карьера летчицы далась ей нелегко. В восемнадцать лет Надежда поступила в клуб парашютистов и постепенно добилась принятия в клуб планеристов. С помощью влиятельных связей в Москве она в дальнейшем смогла поступить в ДОСААФ, прошла курс пилотирования, который окончила блестяще и была назначена летным инструктором в ДОСААФ. Виктор встретил ее, когда она уже проработала восемь лет и все эти годы продолжала совершенствовать технику, стараясь не только не уступать в мастерстве коллегам-мужчинам, но даже превзойти их. Она никогда не жаловалась ни на большую нагрузку, ни на отсутствие на базе элементарных удобств для женщин. „Вы действительно хотите летать?” — спросила она Виктора. — „Очень хочу”. — „Хорошо. Мы будем работать вместе. Я горжусь многими ребятами, которых тренировала. Некоторые из них стали военными пилотами”.

Начальник ремонтного цеха должен был по закону освобождать Виктора от работы на время тренировочных полетов, выплачивая ему три четверти зарплаты. Полеты проходили на аэродроме — к северу от Омска, которым ВВС разрешал пользоваться ДОСААФу весной и летом. В построенных еще во время войны казармах было так холодно, что даже в мае температура стояла ниже нуля. Приходилось круглосуточно топить печи.

Инструкторы, курсанты, администрация базы, механики, повара и охрана — все должны были расчищать взлетные полосы от снега и приводить базу в состояние пригодное для тренировок.

Первые полеты Виктора начались на ЯК-18У — старом, но все еще вполне подходящем для тренировок и легком в управлении самолете.

Во время четвертого полета Надежда дала команду: „Сделай левый поворот на 90 градусов’*. Он выполнил вираж и, немного замешкавшись при выходе из пике, почти на сто градусов отклонился от курса. Но во всех других отношениях выполнил задание безупречно. — „Хорошо. Теперь 90 градусов вправо”. На этот раз он уже внимательно следил за стрелкой компаса и сделал все точно, как было приказано. — „Я сейчас сделаю штопор, а ты постарайся вывести самолет из него”. В момент головокружительного виража, Надежда сказала: „Теперь все зависит от тебя”. Виктор легко повел штурвал вперед, затем нажал на педаль, остановил штопор и вывел самолет из пике. — „Очень хорошо. Теперь попробуй сделать мертвую петлю”. Виктор повел самолет в пике, потом направил его вверх, затем назад, в петлю. Находясь на вершине петли, в перевернутом положении, он быстро сделал полубочку (переворот через крыло), а затем выпрямил машину, выполнив иммельман (переворот через крыло в верхней точке петли), гораздо более сложный, чем ему предписывалось. — „Неосторожно. Но хорошо!” Уже без инструктора он выполнил полную мертвую петлю, а затем серию стремительных пике. — „Хорошо! А теперь посмотрим, сможешь ли ты сесть”.

Не только Надежда, но и все, кто видел полеты Виктора, считали его талантливым. В небе он чувствовал себя в своей стихии, чувствовал, что рожден для полетов. Осенью подошло время финальных экзаменов. После заключительного показательного полета, подполковник, сидевший сзади в кабине, пожал ему руку и поздравил с отлично выполненным заданием: „Превосходно, молодой человек. Надеюсь увидеть вас в рядах военно-воздушных сил".

На утро после выпускного вечера, он узнал, что опоздал подать документы в летное училище. Перспектива работы в темном, холодном цеху, месяцы скучной, лишенной романтики и смысла жизни пугали его. Надо срочно что-то предпринять. Нельзя сидеть сложа руки.

Вернувшись в августе в Омск, Виктор узнал, что в военном медучилище недобор, и осенью будут дополнительно принимать курсантов. Виктор решил попробовать свои силы и оказался по сумме баллов одним из первых. Очень хорошо. Буду врачом. Это так же почетно, как быть пилотом. И в этой профессии много риска, и тут нужно мужество".

Начавшиеся в медучилище занятия были прерваны через три дня. Подоспела пора уборки урожая, и молодежь с заводов, университетов, военнослужащие — все были брошены в помощь колхозам. Виктор не был в колхозе с 1954 года, со времени, когда впервые попал туда еще ребенком. В колхозе произошли некоторые улучшения: председатель ездил на машине, у некоторых колхозников были транзисторы, и раз в неделю показывали кино. Но остались все те же убогие избы, неасфальтированные улицы, грязь. Как и раньше, колхозные бригады состояли, главным образом, из женщин, детей и полуинвалидов. Ржавели под открытым небом тракторы и комбайны, а колхозникам было на все наплевать, кроме маленького клочка земли, за которым они ухаживали с особым рвением.

Студентам обещали платить зарплату, и Виктор надеялся подкопить немного денег. Однако, после вычетов за питание и жилье, его заработок за 58 дней работы от зари до зари составил 39 рублей 40 копеек.

Вернувшись в Омск, Виктор с головой ушел в учебу. Единственным предметом, от которого он не получал никакого удовольствия была политэкономия. Отведенные на нее часы составляли треть всего академического времени. Ну. хорошо: капитализм ужасен, коммунизм прекрасен. Но пусть не мешают нам заниматься. Пусть не тратят наше время на эту чепуху.

К январю накопленные деньги закончились и Виктору стало ясно, что на стипендию в 30 рублей не прожить. В общежитие он не попал, и двоюродный брат отца благодушно предложил Виктору жить у него. Он старался бывать дома как можно реже, чтобы не стеснять семью, ютившуюся в маленькой квартире. По воскресеньям он обычно ходил на каток в парк. Однажды его окликнули: „Курсант Беленко! Приказываю выпить со мной чашку чая”. Раскрасневшаяся Надежда сияла свежестью и молодостью. В чайной около парка она рассказала Виктору как осваивала пилотирование Л-29 на Кавказе. „Нельзя считать, что ты летал, пока не испытаешь реактивный самолет. Там все по-другому и все лучше: звук, ощущение в кабине, возможности. Почему бы тебе не вернуться в ДОСААФ и не поучиться летать на реактивных самолетах? Хочешь, я буду твоим инструктором?”

Утром Виктор написал заявление об уходе из медучилища. Затем поехал в ДОСААФ и записался на курсы. Он начал искать работу, любую работу, которая обеспечила бы ему общежитие. Так он попал на номерной завод, где его тут же оформили и вместе с другими новичками направили в цех. Но сначала с ними провел беседу молодой офицер КГБ: „Если кто-нибудь спросит вас что вы производите, отвечайте: посуду, игрушки или какие-нибудь хозяйственные товары”. Он взял с НИХ подписку о неразглашении. Просто смешно. Они не только лгуны, но и дураки. Весь Омск знал, что 13-й завод самый большой в городе, выпускает танки. Откуда это было известно? Да просто потому, что на заводе работало более 30 тысяч человек. А когда вовремя не подавался спецсостав, огромная складская территория была заставлена танками с пушками калибра 144 мм, зияющими своими смертоносными отверстиями.

Основной темой разговоров между рабочими было когда, где и как выпить. Из-за частых несчастных случаев и невыполнения плана алкогольные напитки были запрещены на производстве, но рабочие умудрялись проносить их на территорию завода, чтобы утром опохмелиться. У входа на предприятие была открыта заводская закусочная, но очень скоро она превратилась в грязную забегаловку, где, начиная с полудня, рабочие могли пить сколько им заблагорассудится. Выпивка продолжалась и на заводе с той лишь разницей, что здесь приходилось делиться с начальниками, которые, поднабравшись, удалялись вздремнуть в свои кабинеты. В дни выдачи зарплаты каждый старался пораньше уйти с работы, чтобы занять очередь у кассы. Драки, ругань, крики и слезы женщин, старающихся отобрать у своих мужей деньги прежде, чем они их пропьют.

Виктор понимал этих женщин. Подобно другим рабочим на заводе, он получал 135 рублей в месяц, примерно на 15 % больше, чем средний советский рабочий в промышленности. Около 15 рублей шло на налоги, квартирную плату. Автобус — еще десять рублей в месяц. Ел он в дешевых кафетериях или бутерброды из дома, чтобы сэкономить, и все-таки уходило на еду 90 рублей. Оставалось около 20 рублей на одежду и все остальное. Он не мог понять, как рабочий с женой и детьми, да еще пьющий, мог прожить на эту зарплату.

Виктор пришел к выводу, что даже если бы запрет пить на производстве был действенным, все равно это не привело бы к увеличению выпуска продукции. Рабочие были достаточно квалифицированы. Хорошо работали утром и, если техника не подводила, справлялись с нормой до обеда. А потом просто убивали время под предлогом отсутствия запчастей, низкой температуры в плавильной печи или умышленно производили брак.

Кузнец в смене Виктора был настоящим умельцем. Он справлялся с нормой за какой-нибудь час и все остальное время до конца смены слонялся по цеху, присаживался на „перекур” или болтал с друзьями. Однажды Виктор спросил кузнеца по-дружески, почему бы ему не прославиться, систематически перевыполняя норму. „Не знаешь ты жизни, малый, — услышал Виктор ответ. — Если бы я захотел, десять раз бы сделал норму. А что это мне даст? Увеличат норму в десять раз и все. И надо еще подумать о других. Если я буду перевыполнять, так и у них потребуют перевыполнять”.

22 съезд партии в 1961 году провозгласил, что через двадцать лет, в 1980 году. СССР осуществит переход к коммунизму. Страна будет в состоянии обеспечить потребности каждого гражданина. И все это бесплатно. В этой обстановке полного изобилия духовных и материальных благ вырастет человек новой коммунистической формации, свободный от всех пороков прошлого.

Рабочие на заводе посмеивались:

— Раз каждый сможет взять что хочет без денег, будем пить все время.

— А я буду трезвый по понедельникам, потому что каждый понедельник буду летать на курорт.

— А я по воскресеньям, потому что по воскресеньям я на своей машине, а жена — на своей, поедем в ресторан за бесплатной паюсной икрой.

Шутки в отношении обещанного будущего сочетались с жалобами на трудности в настоящем. Чья-то мать до сих пор не может получить положенной ей пенсии. Обвалился фасад жилого дома, и ветер гуляет по квартире. Кому-то сказали, что ему придется ждать еще год квартиры, которую он должен был получить два года назад, а всего он стоит в очереди пять лет.

Лозунги и обещания партии были далеки от жизни, от каждодневных забот и трудностей. Однако люди смотрели на эти трудности как на естественные и неизбежные. Никому и в голову не приходило, что они могут быть вызваны самой системой или что система должна быть изменена. В этом отношении не отличался от других и Виктор.

В то время он никогда не слышал об Александре Солженицыне или об Андрее Сахарове. Не знал ничего и о диссидентах. Никогда не читал самиздатовской литературы, не слушал радиопередач из-за рубежа. Он не мог и предположить, чтобы кто-то в Советском Союзе выступил против советской власти, если не считать предателей, продавшихся „темным силам реакции”.

Несмотря на недостатки, скрыть которые было невозможно, на признанные ошибки прошлого, бросающуюся в глаза неэффективность, в целом система как-то работала. Урожай, с трудностями, но собирали. Рабочие в конце-концов получали квартиры. Перед праздниками мясо и даже туалетную бумагу забрасывали в магазины. Танки потоком шли с заводских цехов, и, как Виктор сам писал в сочинении, это были лучшие танки в мире. Кроме того, не следовало забывать, что дела в капиталистических странах обстоят гораздо хуже, да иначе и быть не могло по законам истории.

Но были мысли, сомнения, от которых просто так не отмахнешься.

Нельзя верить всему, что говорит партия. Она ошиблась относительно Сталина, и Хрущев оказался небезгрешен. Немногое в жизни подтверждает правоту ее слов. Люди не могут быть равны. Все мы отличаемся друг от друга, и невозможно сотворить всех одинаковыми. И не будет никогда идеального человека. Это смешно. Рабочие это знают. А взять построение коммунизма. Такими темпами, как у нас, мы не построим его и за сто, и за двести лет. Что-то у нас не так. Я только не знаю, что.

Несмотря на то, что Виктор старался не быть „белой вороной” в среде рабочих, он все же привлек к себе внимание начальства. Заметив его способности к технике и как быстро он схватывает объяснения, начальник цеха сделал его рабочим „на подхвате”, способным заменить любого из отсутствующих, и он освоил множество навыков. Просто потому, что предпочитал любую работу, только бы не слоняться без дела, Виктор всегда охотно брался за поручение. Иногда по субботам, когда не было занятий в ДОСААФ, Виктор присоединялся к своим коллегам и „скидывался” наряду с ними на бутылку-две. Но обычно он не пил на работе и никогда не испытывал потребность опохмелиться.

Как-то утром начальник цеха сказал, что его ждут у директора завода. В кабинете директора были также представитель парткома завода и заместитель директора по кадрам, вероятно работник КГБ. Директор объяснил Беленко, что заводу нужны инженеры, обладающие способностями, какие он, Беленко, показал на работе. Поэтому завод решил послать его в институт на пять лет. Во время учебы он будет получать три четверти своей нынешней зарплаты плюс дополнительно деньги на питание, квартиру и поездки. Поскольку завод имеет важное оборонное значение и учитывая его практику в ДОСААФ, он будет освобожден от военной службы. За это Беленко должен будет после окончания института отработать по крайней мере два года на заводе. Директор просил его не торопясь обдумать предложение. Ответ нужно дать через месяц.

Для любого молодого человека такое предложение было и лестным, и радостным, и Беленко от души поблагодарил директора и обещал подумать. Но в душе он уже ответил — нет. Это болото и оно засосет тебя, и никогда ты из него не выберешься. Да, моя жизнь будет немного лучше, чем у рабочего, но ради чего я буду жить? Здесь, на заводе, мне не к чему стремиться, нечего ждать.

Цель была вне завода — попасть в авиацию осенью и раз в неделю провести несколько часов с Надеждой. По ее поведению в классе никому не могло прийти в голову, что ее и Беленко соединяет еще что-то личное. Но по воскресеньям, когда они ходили на каток, на хоккей, в театр, куда Надежда однажды пригласила его, или просто прогуливались в парке, ошибиться в их близости было трудно.

В конце месяца она отозвала Беленко в сторону перед началом занятий. — „Сегодня ты что-то узнаешь. Не упусти возможность”.

Перед учащимися выступил полковник, прибывший для набора курсантов в Армавирское авиаучилище на Кавказе. В своем выступлении полковник был искренен и деловит. Хрущев верил, что достаточно иметь лишь ракеты, чтобы успешно бороться с вражеской авиацией, и по этой причине демобилизовал тысячи пилотов, которые ушли в гражданку и с годами потеряли боевые профессиональные навыки. Однако американская авиация во Вьетнаме показала, что Хрущев ошибся. Для борьбы с авиацией противника авиация гак же необходима, как ракеты. Сегодня родине нужны тысячи пилотов-перехватчиков, чтобы восстановить советскую мощь в воздухе. Приняты будут только лучшие. Учеба будет продолжительной и тяжелой. Но для тех, кто преодолеет препятствия, откроются неограниченные возможности карьеры и материального благополучия. Им выпадет честь принадлежать к элите советских вооруженных сил. Те, чьи заявления будут отобраны, должны прибыть в июне в Армавир для экзаменов.

Полковник, начальник клуба ДОСААФ, помог Виктору заполнить анкету и написал хвалебную характеристику. Спустя две недели полковник из Армавирского училища сказал Виктору, что его заявление принято, и ему надлежит прибыть в Армавир для сдачи экзаменов.

Захватив три бутылки водки, Виктор пошел на завод № 13 попрощаться с товарищами. Они от души поздравляли его и, покончив с принесенными Виктором бутылками, послали купить еще. Когда он уходил, веселье становилось все более шумным.

Через несколько часов их пьяная радость уступит место унынию. Опять они окажутся в болоте. Жизнь их прошла зря. Что-то здесь не так. Знать бы, что?