Теряя скорость, Беленко повел МИГ-25 вниз сквозь бесконечную темень облаков. Шансы на успех сокращались с каждой секундой. Он следил за показателем высоты. 600 метров… 500… 300…
Я не спущусь ниже ста пятидесяти, даже если не выйду из облаков. Это было бы самоубийством.
На высоте 250 метров вдруг стало светло. Он был уже под облаками и увидел… летное поле! Это была не база в Хитозэ, куда он стремился, а гражданский аэропорт Хакодатэ, сто пятьдесят километров северо-западнее. Летная полоса была на треть короче, чем на аэродромах, где ему приходилось садиться. Но если повезет, он сохранит машину.
Круто положив МИГ вправо, Виктор сделал поворот на 260 градусов и начал приближаться к посадочной полосе. И тут, в течение какой-то секунды, ему пришлось сделать смертельный выбор. Японский пассажирский лайнер Боинг 727 оторвался от земли и стал набирать высоту прямо навстречу Беленко. Стрелка указателя расхода топлива стояла на нуле, и Беленко не был уверен, что у него хватит горючего на второй заход. Если подача горючего прекратится, самолет рухнет вниз, как двадцатидвухтонный валун и превратится в дымящиеся обломки. А продолжая снижение, он неизбежно столкнется с пассажирским самолетом, потому что расстояние между ними сокращалось так стремительно, что ни у пилота лайнера, ни у Беленко не оставалось бы времени, чтобы уклониться.
Он бросил самолет в самый крутой вираж, на который машина была способна, освободил путь Боингу и, спикировав под острым углом, коснулся посадочной полосы на скорости 360 км в час. Когда Виктор выпустил тормозной парашют и стал отчаянно жать на тормоз, МИГ вздрогнул и завибрировал, будто вот-вот развалится на части. Покрышки задымились, но не остановили стремительного бега машины. Самолет вынесся за северную границу аэропорта, свалив телеграфный столб, пробороздил грунт и, наконец, едва не ударив огромную металлическую антенну в трехстах метрах от посадочной полосы, остановился. Передние покрышки носового колеса лопнули, других повреждений не было видно. В баках оставалось горючего на тридцать секунд.
Беленко не позволил себе никаких эмоции: ни радости, что достиг цели, ни облегчения, что самое опасное позади. Еще не время для чувств, как не было его и в полете.
Поскорее выскочить из кабины! Защитить самолет! Найти американцев! Действовать! Быстро!
Он сорвал кислородную маску, освободился от парашюта, задвинул крышу кабины и вылез в окно. Самолет стоял у дорожной магистрали, к нему уже устремились машины, из машин торопливо вылезали люди с фотоаппаратами. Годами воспитанный в обстановке необходимости строгой секретности, убежденный, что МИГ-25 представляет одну из важнейших государственных тайн, Беленко машинально действовал так, как будто он все еще находится в Советском Союзе.
— Немедленно уберите фотоаппараты! Этот самолет — государственная тайна! Фотографировать его строго запрещено! Прекратите!
Беленко опомнился: его не понимают! Он выхватил пистолет и выстрелил в воздух. В Японии владение оружием и стрельба являются тягчайшим преступлением, и если бы он бросил гранату, эффект на толпу произвел бы тот же. Фотоаппараты тут же были спрятаны, кое-кто даже вытащил пленку и бросил ее на землю перед летчиком.
Три машины, одна за другой, медленно приблизились и благоразумно остановились, держась вне досягаемости пистолетного выстрела. Из машины вышли два человека и стали осторожно приближаться к самолету, размахивая белым флажком. Показывая на пистолет, они знаками поясняли, что его нужно убрать. Беленко вложил пистолет в кобуру. Только после этого один из японцев приблизился настолько, чтобы можно было разговаривать. Беленко спрыгнул с крыла на землю.
— Do you speak English?
— Нет.
Японец махнул своему компаньону, маленькому пожилому человеку. Тот выступил вперед и обратился к Беленко на ломанном русском. „Пистоли пожаль”. Беленко протянул ему пистолет. „И ножи, тожи пожаль”. Беленко отдал нож, торчащий из застегнутого кармана летного комбинезона. „Идите нами, пожаль. И не делить глюписть”.
Аэровокзал напоминал растревоженный муравейник. Все старались увидеть, а некоторые даже коснуться этого экзотического существа, так внезапно и неожиданно появившегося среди них из другого мира.
Не прошло и десяти минут после приземления МИГа, как в аэропорту появился человек, прекрасно говорящий по-русски. Несмотря на то, что он представился сотрудником японского министерства иностранных дел, Беленко с самого начала понял, что перед ним офицер разведки. В кабинете начальника аэропорта Беленко протянул ему записку, которую заранее старательно написал на английском.
— Кто это написал? — спросил офицер.
— Я.
— Прекрасно! Расскажите теперь, что случилось. Вы сбились с курса?
— Нет. Я прилетел сюда намеренно. Я прошу политического убежища в Соединенных Штатах. Зачехлите самолет и побыстрее поставьте охрану. Немедленно свяжите меня с американцами.
Как только офицер перевел слова Беленко окружающим, раздались приветственные возгласы, а некоторые даже пустились в пляс. „Довольно! Хватит!” — остановил их офицер.
— Не можете ли вы написать то, что только что сказали?
— С удовольствием.
„Следуйте за нами" — предложили летчику. Беленко повиновался, набросив летную куртку на голову, чтобы скрыть лицо от фотокорреспондентов, которые уже успели примчаться в аэропорт. Сквозь узкий живой коридор Беленко, окруженный сопровождающими, поспешил в машину, которая примчала их по боковым улицам к задней двери гостиницы.
Переводчик и два человека из охраны остались с Беленко в номере, в то время, как двое других охраняли дверь снаружи. Вскоре Беленко принесли белье, кимоно и обувь и предложили принять душ. Все его вещи унесли.
Обед из восьми блюд был подан в номер. Беленко никогда не приходилось отведывать японской кухни, все казалось деликатесом. „Я слышал, в Японии очень хорошее пиво”, — с надеждой намекнул Виктор. „Спасибо за комплимент, но в настоящих обстоятельствах мы не можем предложить вам ничего алкогольного”. Беленко еще не знал, что русские уже предъявили Японии обвинение, будто сбившемуся с курса советскому пилоту давались наркотики, и японцы старательно избегали всего, что могло бы дать почву этим обвинениям.
Другой представитель министерства иностранных дел Японии, очень самоуверенный, элегантно одетый японец лет тридцати появился в номере в девять часов вечера. На хорошем русском он попросил Беленко еще раз подробно рассказать о деталях и цели его полета. Беленко выполнил просьбу, и в свою очередь потребовал: „Бросьте в море мой парашют и одежду, чтобы они подумали, что самолет упал в море”.
— Извините, но это невозможно. Весь мир уже знает, что вы здесь. Русские требуют, чтобы мы вернули вас и самолет. Но вам нечего опасаться. Мы вас не выдадим. Вы будете в полной безопасности, и мы выполним все, о чем вы нас попросите. Но это займет некоторое время из-за официальной волокиты. Завтра вместе полетите в Токио. Для вашей безопасности мы полетим на военном самолете.
— Я готов.
Японец пожал Беленко руку и поднялся.
— Вы даже не представляете какой международный конфликт вы создали для Японии, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Мы находимся под сильнейшим давлением со стороны русских. Но мы не выдадим вас, потому что это противоречит нашим законам и нашей демократии. Вам нечего волноваться.
Он искренен. Все так, как он говорит. Но что, если они не выдержат советского давления? Нет, я верю им. Я должен им верить.
Спал Беленко плохо. Видел, как в два часа ночи охранники, сидящие на другой кровати, были сменены новыми. Рано утром Беленко принесли костюм. Пиджак подошел, но брюки слишком коротки. Послали за другим. На этот раз брюки оказались длинными, а пиджак велик. Времени, однако, уже не оставалось. Японцы достали где-то ножницы и укоротили брюки. Наряженный в едва достигающие носков брюки, мешковатый пиджак, мятую шляпу и в темных очках Беленко выглядел непривычно и нелепо.
Чтобы не привлекать внимание, они вышли из гостиницы через кухню, но тучи репортеров и фотокорреспондентов уже поджидали их. Охрана растолкала журналистов, машина с места дала полный газ, стараясь оторваться от устремившейся за ней вдогонку прессы. На подходе к оживленному перекрестку на пересечении автострад пять машин с ведомственными флажками выровнялись в шеренгу и, достигнув перекрестка, понеслись в разных направлениях. Обескураженные этим маневром корреспонденты не знали за какой из них следовать. Беленко же кружным путем привезли на свалку, расположенную за городом. Тут же рядом опустился вертолет. Не прошло и минуты, как Беленко был уже в воздухе.
Вертолет сел на базе Хитозэ рядом с военно-транспортным самолетом, моторы которого уже работали, и, как только Беленко со своими сопровождающими оказались на борту, самолет взлетел. Из-за шума в самолете, предназначенного для транспортировки грузов, разговаривать было трудно, и Беленко большую часть пути разглядывал дивный японский пейзаж далеко внизу. Каждый метр земли, даже неудобные для обработки склоны, были тщательно культивированы. Города и деревни выглядели чистыми и аккуратными. Не найти и следа заброшенности. Земля казалась Беленко прекрасным и с любовью возделанным садом.
Как противоречив мир. У японцев так немного земли и материальных ресурсов, но зато как полно они их используют!
Снова настырные журналисты блокировали дорогу из аэропорта в Токио, ослепляя Беленко фотовспышками. Охрана и полиция поддерживали связь при помощи передатчиков размером меньше ладони. Журналисты имели свои передатчики, которые позволяли им устанавливать местонахождение процессии машин с Беленко, поймав волну, на которой переговаривалась полиция и охрана.
Как это возможно! Да если бы такое случилось в Союзе, КГБ тут же пришило бы корреспондентам обвинение в шпионаже!
Процессия внезапно остановилась. Японец выскочил из машины и побежал к телефонной будке. Телефонный разговор журналисты уж никак не смогут подслушать. Когда японец вернулся, и машины снова помчались по шоссе, переводчик обратился к Беленко. „Мы очень извиняемся, но принято решение поместить вас в тюрьме. Нет другого места, где можно было бы гарантировать вашу безопасность. Сегодня тюрьма будет для вас самым безопасным местом в Токио**.
Тем же способом, что и в Хакодатэ, они оторвались от преследования на пересечении шоссейных магистралей: машины разделились и помчались по разным улицам. Спустя минут десять машина с Беленко въехала на территорию морской базы. „Здесь один американец хотел бы поговорить с вами”.
Темные сипы реакции. Сейчас я встречусь с „темными сипами"? Как они выглядят? Что они со мной сделают?
Американец в сером костюме, белой рубашке с воротничком на пуговках, галстуке с булавкой поднялся и протянул руку, когда Беленко вошел в кабинет командира базы. Он был худощав, хорошо сложен, в очках.
— Меня зовут Джим, я представляю правительство Соединенных Штатов, — сказал он по-русски. — Мне приятно вас встретить и сообщить, что Президент Соединенных Штатов удовлетворил вашу просьбу о политическом убежище. Можете больше не волноваться. Как только будет покончено с формальностями, вы полетите в Америку. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы или просьбы? Хотите ли что-нибудь сказать?
— Нет, я все понял.
— Отлично! Теперь отдыхайте. Мы скоро снова увидимся и тогда сможем побеседовать в свободной обстановке.
Беленко почему-то ожидал большего и был разочарован, что его первая встреча с американцем оказалась такой простой, похожей на обычное знакомство.
Эти темные сипы выглядят очень миролюбиво. Но может быть они умело прячут свое настоящее лицо до поры, до времени?
Бесконечно извиняясь за характер временного убежища, в котором пришлось поместить Беленко, японцы старались изо всех сил устроить его получше. Они уложили матрасы на пол его тюремной камеры, нанесли подушки, простыни и одеяла, вкатили цветной телевизор, достали шахматы, пригласили поупражняться в спортзале, принять горячую ванну. Они всячески подчеркивали, что охрана, ни минуты не спускавшая с него глаз и даже сопровождавшая в туалет, необходима для его безопасности. В этот вечер ему подали обед из вереницы блюд. Лучшей пищи Виктору есть не доводилось.
Решив, что еда специально готовилась для него, Беленко спросил, кто этот замечательный шеф-повар. Японцы пожали плечами: они всего-навсего принесли еду из ближайшего кафе.
— Правда? — вырвалось у Беленко. — Я слышал, что вы тут все чуть не с голоду мрете!
Пообедав, он наслаждался горячей ванной. Впервые с тех пор, как он начал свой „последний полет” Виктор почувствовал себя спокойно, раскованно. Даже охранники заулыбались, когда он вышел из ванной, облаченный в шелковое кимоно и сандалии. Несмотря на усталость, хотелось поупражняться, и Беленко направился в спортзал, но один из охранников потянул его за рукав и показал на камеру. Оказалось, кто-то достал ему холодное японское пиво! Оно оказалось даже лучше, чем он ожидал. На этот раз спал Виктор как убитый, несмотря на то, что камера и коридор были ярко освещены всю ночь.
На следующее утро японцы оглушили Беленко известием. он привлечен к суду за нарушение законов страны. Его привели в канцелярию тюрьмы, где одетый в мантию судья зачитал формальное обвинение, которое пожилой переводчик перевел на русский:
— Вы обвиняетесь в нарушении законов Японии по четырем статьям. Вы нелегально нарушили воздушное пространство страны. Прибыли в страну без визы. Имели пистолет. И стреляли. Признаете ли вы себя виновным?
— Да.
— Почему вы нарушили воздушное пространство Японии?
— К сожалению у меня не было другой возможности попасть в вашу страну. Самолет был единственным доступным мне средством.
— Почему у вас нет визы?
— Если бы я попросил визу, меня бы на всю жизнь упекли в тюрьму.
— Почему вы ввезли пистолет в Японию?
— Пистолет является частью моего снаряжения. Без него я не получил бы разрешения на полет.
— Почему вы стреляли?
— Чтобы не допустить к самолету людей, которые могли бы повредить его. Самолет представляет большую ценность для западного мира.
— Готовы ли вы подписать признание своей вины по всем пунктам обвинения?
— Если вы этого потребуете.
— Я постановляю, — объявил судья, — что это особое дело, которое не должно повлечь за собой наказания. Не бойтесь. Мы не собираемся нарушить ваши планы…
Официальная процедура суда закончилась. Судья улыбнулся, пожал подсудимому руку и попросил переводчика пожелать ему всех благ.
В то время, как Беленко находился в суде, в его камеру принесли пакет и записку: „Было приятно познакомиться с вами. Буду рад, если эти книги помогут вам скоротать свободные часы. Всего наилучшего. Джим”.
В пакете было две книги: рассказы А. Солженицына и „Большой террор” Роберта Конквеста, обе на русском. Беленко начал читать с любопытством, затем увлекся и забыл обо всем на свете.
Солженицынские страницы дышали жизненной правдой. Находясь в Советском Союзе, Виктор встречался с этой правдой на каждом шагу, но не был в состоянии осознать ее значение. Не раз видел он деревни, подобные изображенной Солженицыным в „Матренином дворе”, захудалые, голодные, заброшенные, избы с тараканами, а вокруг — навоз, безнадежность. Такой же была Чугуевка, такой была деревня за забором тренировочной базы, где он изучал МИГ-25. А Шухов из „Одного дня Ивана Денисовича”? Разве умирающий украинец, которого Беленко посадил в машину не был таким Иваном Денисовичем?
„Большой террор” развернул перед Беленко адову картину сталинских лет, когда, по крайней мере, 15 миллионов уморили голодной смертью, расстреляли, запытали на смерть. Никогда не приходилось ему читать книгу, где бы так скрупулезно — ссылками на опубликованные источники, в основном советские, документировался каждый факт. Не вызывающую сомнения в абсолютной достоверности всего изложенного.
Забыв о еде и питье, Беленко читал и перечитывал, пока, наконец, через два дня закрыл книгу с ощущением, что получил ответ на вопрос, который беспокоил его давно.
Всю свою сознательную жизнь он догадывался: что-то неладно в советской системе, что-то в корне неправильно. Немало явлений наталкивали его на этот вывод. С годами он пришел к заключению, что болезнь советской системы неизлечима. Однако он никогда не представлял себе так ясно, как теперь, первопричину бедствий, постигших его родину.
Причиной является сам советский строй. Нуждаясь для своего сохранения в тирании, он неизбежно порождает тиранов, дает простор их злой воле и не терпит никакого противодействия их преступлениям или ошибкам. В течение всех двадцати девяти лет его жизни советская действительность по существу не менялась, потому что не менялась система. И какую бы косметику там ни применяли, чтобы представить лицо Советов перед всем миром в более привлекательном свете, действительность эта ужасна.
Сели все, что говорилось в Советском Союзе о коммунизме, о нашей жизни — ложь, тогда может быть и все, что говорилось об остальном мире — тоже ложь. Посмотрим. Во всяком случае от них в освободился навсегда.
Освободился ли? На следующее утро в камере Беленко появился знакомый представитель министерства иностранных дел, который сопровождал Беленко из Хокодатэ в Токио. Его озабоченный вид встревожил Беленко.
— Советский Союз подвергает нас исключительному давлению. Они не верят, что вы действовали добровольно. Они обвинили нас, что мы удерживаем вас силой и с помощью наркотиков. Мы оказались в крайне трудном положении. Советы прилагают отчаянные усилия, чтобы вернуть вас. Это не значит, что мы решили вас депортировать. Выбор принадлежит вам. Но вы окажите большую услугу Японии, если встретитесь с советским представителем и опровергните их обвинения, подтвердите, что вы действуете по собственной воле.
— А если я откажусь с ним встретиться?
— Мы сообщим советскому представителю, что вы не желаете его видеть, и вы останетесь под нашей защитой до отъезда в Соединенные Штаты.
— Ладно. Не хочется, но я с ним встречусь.
— Благодарю вас за вашу смелость. Я знаю, как нелегко вам согласиться на это. Я должен вас предупредить, что вы подвергнитесь прямой опасности, и хочу, чтобы вы знали, в чем она заключается. Они сразу же постараются установить тесный психологический контакт с вами, убедить вас, что вы здесь пропадете, если они не спасут вас и не увезут домой, на родину. Возможно даже привезут вам умоляющие письма от близких. Постараются оказать давление и сбить с толку. Вы, однако, имеете право остановить их и высказать свое мнение. Встреча будет короткой, время ее зависит от вас. Вы можете уйти, когда захотите. Главное — показать, что вы действуете добровольно. Просто говорите им правду. Но если вы упадете духом и согласитесь вернуться, тогда мы вам не сможем помочь. Если же вы будете тверды, мы будем с вами. И американцы тоже.
В этот же день Беленко стало ясно, насколько серьезной японцы считают опасность, которой он подвергнется во время встречи с советским представителем. Они привели Беленко а конференц-зал для детальной репетиции предстоящей встречи. Указали стол, за которым будет сидеть советский представитель, и другой, метрах в пятнадцати, за который сядет Беленко. Он будет под охраной трех агентов, и один будет стоять рядом с русским. Беленко снова напомнили, что он может прекратить встречу в любое время, даже показали дверь, через которую он может уйти из конференц-зала, когда посчитает нужным.
Крупный рыжеволосый американец посетил Беленко на следующий день, за час-два до встречи с советским представителем. Крепко пожал руку летчика. Несмотря на то, что о предстоящей встрече не было сказано ни слова, визит американца должен был приободрить Беленко, и в этом американец преуспел.
— Ночью вы полетите в Америку. У нас уже приготовлен для вас билет, все необходимое сделано. Вы, конечно, не будете одни. В самолете вас будут ждать. Что еще вы хотели бы, чтобы я для вас сделал? Может быть, у вас есть какие-нибудь вопросы?
— Вопросов нет. Я готов.
Офицер КГБ, формально считавшийся Первым секретарем посольства, повел себя так, как и предсказывали японцы. Не успел Беленко сесть, как он поднялся и заговорил.
— Я — представитель советского посольства. Ваши товарищи просили меня передать, что они с вами в эти нелегкие для вас часы. Советское правительство, как и каждый советский гражданин, знает, что в случившемся нет вашей вины. Нам известно, что вы не по своей воле приземлились в Японии. Вы сбились с курса, и вас заставили сделать посадку. Мы знаем, что вы были помещены в тюрьму, несмотря на ваши протесты, и что японцы применили к вам наркотики. Но если даже допустить, что вы совершили ошибку, а мы твердо знаем, что вы не совершили таковой, я говорю, если даже допустить и это, то и в таком случае я могу заверить вас от имени центральных органов власти, что вас бы простили, это было бы забыто. Я пришел сюда, чтобы помочь вам вернуться домой, к любимым жене и сыну, к вашим близким.
Ваша жена, отец, героически защищавший родину, мать, тетка, которой вы так дороги, просили передать вам общее письмо.
Как ома могли так быстро собраться вместе — кто из Донбасса, кто из Сибири, даже с Дальнего востока? Это нелепо. Ладно, с меня довольно!
Офицер КГБ начал читать письмо. Беленко поднялся. Он смотрел на „дипломата” с презрением.
— Хватит. Я прилетел в Японию добровольно, таким было мое намерение. Никто не применял ко мне насилия и не давал мне наркотиков. По своему собственному желанию я попросил политическое убежище в Соединенных Штатах. Извините. Наш разговор окончен. Я должен идти.
— Предатель! — закричал офицер. — Вы знаете, как поступают с предателями! Рано или поздно мы вас вернем! Мы найдем вас!
Японский представитель, наблюдавший за встречей, выключил микрофон и обратился к офицеру КГБ: „Мы вас больше не задерживаем”.
Едва Беленко вышел из конференц-зала, как ожидающие окончания встречи японцы бросились к нему, обнимая и ободрительно хлопая по плечу, каждый старался пожать ему руку. „Вы вели себя отлично”, — сказал представитель министерства иностранных дел, который просил Беленко встретиться с советским представителем. „Мы гордимся вами. Вас ждет новая жизнь в Америке. Это великая страна, которую создали люди всех национальностей мира". Он вручил Беленко бутылку „Столичной”: „Возьмите, пожалуйста, это с собой в Америку от ваших японских друзей”.
— Нет, я хочу распить ее сейчас с моими японскими друзьями.
Откуда-то появились бумажные стаканчики. Японцы мужественно выпили непривычную для них водку. Слегка опьянев, они развеселились и стали шумно прощаться с Беленко. „Запомните, вы всегда желанный гость в Японии. В следующий раз мы покажем вам Токио”.
Когда стемнело из тюрьмы выехала сопровождаемая полицейским эскортом машина и помчалась к аэропорту. Машина остановилась у гигантского „Боинга-747” авиакомпании „Нортвест Ориент Эйрлайнс”. В самолете Джим, работник американского посольства, провел Беленко в общий салон. Ничьего внимания они не привлекли. Когда самолет оторвался от земли, Джим похлопал Беленко по плечу: „Полетели!”
Беленко никогда не видел такого огромного самолета. Просторные салоны, отсутствие шума двигателей поразили его. Количество обслуживающего персонала и их внимание к пассажирам удивили не меньше.
Как только Боинг закончил подъем, Джим сказал: „А теперь перейдем в наше помещение”. Салон первого класса был зарезервирован исключительно для них и большого, по-видимому обладающего незаурядной физической силой человека, которого работник американского посольства представил как офицера военно-морского флота США. Командир экипажа Боинга пригласил Беленко в кабину управления, и почти час Джим переводил его ответы на вопросы Беленко об оборудовании лайнера, работе и жизни пилотов. Виктору трудно было поверить, что всего три человека управляют этой огромной машиной.
Что это, остальные члены экипажа спрятаны? Хотят произвести на меня впечатление и удивить? Пусть думают, что я им поверил.
Беленко ждал, что его вот-вот начнут допрашивать, — прямо здесь, в салоне самолета. Но Джим сказал ему только: „Вы, наверное, изрядно устали, отдохните, выспитесь. Вам больше нечего опасаться. Теперь у вас одна забота — английский язык. Но я уверен, вы быстро с ним справитесь. Вас ожидает жизнь, совсем не похожая на прежнюю”.
Когда притушили огни в самолете и американцы задремали, Беленко задумался. Правильно ли он поступил, улетев, а затем отказавшись вернуться? Ну, а если бы он вернулся, — как это повлияло бы на судьбу его близких? Он старался по обыкновению анализировать каждую деталь и мыслить последовательно.
Если бы даже меня не судили, — что само по себе невероятно, — чтобы я мог изменить, вернувшись? Ничего. Что меня ждет на Западе? Не знаю. Пострадают ли теперь отец, мать, тетка? Вряд ли. КГБ легко установит, что мы уже многие годы не виделись. Людмила и Дима? Тоже нет. Ее родители достаточно влиятельны, чтобы не допустить этого. Тогда кто же? Начальство, политотдел, местные гебисты. Что ж, их-то во всяком случае, жалеть нечего. Нет, что бы ни случилось, я поступил правильно. Жить без свободы — все равно что не жить.
Все-таки что-то продолжало тревожить Виктора, не давало отвлечься, расслабиться.
Перебирая снова и снова все детали последних дней, он все время мысленно возвращался к возгласу, раздавшемуся в конференц-зале: „Рано или поздно мы вас вернем!”