Я собирался проводить Мэри до украинской границы, но по дороге переду-

 мал — решил доехать до Одессы, глянуть на море, а потом уж возвращаться назад. К тому же я вызвался помочь двум старикам и их маленьким внучкам выбраться из Одессы в Москву.

Украинская граница ощетинилась всерьез. Вдоль шоссе в наспех вырытых капонирах затаились бронетранспортеры. Стволы уставились в сторону Тирасполя. То есть в сторону нескончаемой вереницы беженцев, которые уходили на Украину кто в чем был. Границу, в основном, пересекали пешком, надеясь занять место в автобусе уже где-нибудь в Кучургане. К тому же от Раздельной до Одессы ходили пригородные поезда. Но туда еще нужно было добраться, нужно было выстоять огромную очередь на пропускном пункте, который пока никак не был приспособлен ни к таможенному досмотру, ни к паспортному контролю. Люди жарились на солнце часами.

Украина, точнее ее руководство, в тот момент явно испугалось Приднестровья и подчеркнуто дистанцировалось от него. Когда террористы из группы “Бужор”, взрывая промышленные объекты на территории ПМР, увлеклись и подорвали опоры линии электропередач Одесса — Каменец-Подольский — Могилев, претензии были высказаны Игорю Смирнову. Когда бронетранспортеры молдавской армии, заблудившись под Дубоссарами, забрались в Одесскую область, протест последовал в адрес Тирасполя. Когда молдавские МИГи, отбомбившись над Парканами, совершали вираж где-то в районе Ближнего Хутора, они, что абсолютно естественно, пересекли воздушное пространство Украины. Военная авиация в небе над Приднестровьем — нонсенс. Не успеваешь взлететь — ты уже за границей. Но протест, как легко догадаться, был опять адресован приднестровцам.

Чего боялась Украина? Да того же, чего и Россия — прецедента. Бездумно, без учета исторических границ и национального состава территорий расчленив страну, Ельцин и Кравчук образовали десятки взрывоопасных регионов, во многих из которых потом вспыхнули военные действия. На Украине войны не было, но опасность конфликтов была. Потому что в ее составе оказались приобретенные еще в сталинские времена куски Венгрии, Польши, Словакии, Румынии. В ее составе были русскоязычный Восток и спорный Крым. Наконец, в ее составе была бывшая Новороссия с Одессой во главе — плоть от плоти Приднестровья.

Поэтому Украина испугалась, а Одесса — нет. Одесса, не считаясь с потерями курортного сезона, расселяла приднестровских беженцев в санаториях и домах отдыха. Отдавала им под ночлег пансионаты, школы и клубы. Одесса их кормила, как могла, потому что большинство добиралось сюда без средств к существованию.

На Дерибасовской наткнулись на пункт записи добровольцев. Угрюмый мужик, сидя за столиком на табуретке, записывал желающих отправиться на помощь Приднестровью.

— Вы из Тирасполя? — спросил я его.

— Шо, если я уже живу на Тираспольской, так я похож на человека из Тирасполя? — Как и положено одесситу ответил он вопросом на вопрос. — Шо, уже по мне не видно одессита?

— Да нет, видно, — поспешил я оправдаться. — Просто интересно.

— А шо интересно? Сегодня румыны там, а завтра они будут тут. Или мы их здесь не видели во время войны? А Тирасполь — это же Тирасполь. Что ни говори.

Все было ясно. Одесса начинала вспоминать свою причастность к искусственно отрезанному от нее новороссийскому собрату.

Я догадался проникнуть на вокзал со стороны ресторана. Вычислил, что у беженцев нет денег, и вряд ли они там обедают. И точно. Ресторан оказался пуст. По-одесски солидная женщина-администратор вдруг уставилась на мою грудь, зашелестела губами и, радостно оскалившись, произнесла:

— Лица не увидать!

— Что?

— Лицом к лицу лица не увидать! — произнесла она, как пароль.

И тут я вспомнил, что на моей зеленой, вылинявшей на приднестровском солнце майке, по-английски написано: “Face to face”. Лицом к лицу.

— Большое видится на расстояньи. — С удовольствием подыграл я поклоннице Сергея Есенина.

Минут через тридцать у меня уже были два билета в общий вагон до Москвы. На четверых. Сунул проводнику какую-то смесь из российских рублей и украинских купонов, и тот пристроил детей на верхней полке. Одесса есть Одесса.

Опускался вечер. До самолета, которым улетала Мэри, оставалась целая ночь. Нужно было искать ночлег. И мы приняли приглашение случайно встреченного тут же, на вокзале, знакомого тираспольчанина отправиться к его родственникам на дачу в Аркадию. Дача оказалась забита теми же беженцами. Спать можно было только на траве. Да и оставаться среди горестных лиц не хотелось.

Отправились на пляж. Ночной песок тоже усеян был спящими людьми. Изредка всхлипывали во тьме дети. Отовсюду раздавался тихий неразборчивый говор — будто море разговаривало с песком. Отойдя метров на двести, мы уселись на берегу.

— Что же будет дальше? — спросила Мэри.

— Не знаю. Воевать, конечно, устанут. Но что потом?

— Но ведь у них была какая-то цель?

— Да какая цель? Цели вообще не бывает. Ее придумывают люди, потом добиваются чего-нибудь прямо противоположного и задним числом объявляют, что именно этого и хотели достичь.