История живет запахами. Или — в запахах. Потому что память сама по себе ничего не способна оживить. Зато память, настоянная на пронзительном аромате земли, возвращает к жизни такие исторические глубины, которые недоступны самому тщательному историку.

Пыльные, изнывающие под июльским солнцем листья виноградной лозы. Летаргическая степь с чуть дышащими от зноя ромашками. Лениво наливающиеся сливы — пронзительные и волоокие, как глаза молодой еврейки. Неповторимый запах днестровской воды, опьяняющий, затягивающий, как в омут, неожиданной на фоне раскаленного неба прохладой. Днестр медленно крадется по земле, изображая спокойствие и доступность. Но это обман. Не успеваешь поднять глаз, как он исчезает за очередным поворотом — не докричишься. И только запах, все тот же запах, растворенный в воздухе, манит изможденного зноем путника, как мираж в пустыне. В Европе нет более загадочной и неспокойной реки. Она совершает около двух тысяч поворотов, словно до сих пор не нашла нужного для себя русла. Не случайно на всем ее протяжении — брошенные ею когда-то лиманы, пруды, озера, никуда не ведущие рукава, покрытые тиной и водорослями.

Если приложить ухо к земле в степи, можно услышать гул казачьей конницы и победные турецкие клики. Можно услышать колокольный звон приземистых, опасливых старообрядческих церквей и гортанный рокот еврейской молитвы. Можно услышать свист татарских стрел и грохот русских орудий перед штурмом Бендерской крепости. Если затаиться в камышах на левом берегу и долго смотреть, не дыша, перед глазами обязательно появятся тени бесшабашных предков, остервенело лезущих на отвесные стены, срывающихся, тонущих в днестровской пучине и зловонных, наполненных мутной водою рвах.

Приднестровьем правит запах веков. Приднестровьем правит ветер степи, причудливо перемешавший голоса и языки полумира. И где те политики, где те завоеватели, способные эту власть низложить? Запах истории непобедим.

Этих мест, кажется, не миновала ни одна война. Знойная, высушенная солнцем и южными ветрами степь издревле притягивала к себе, как магнитом, всевозможные племена, жившие или блуждавшие неподалеку. Узкая полоса на левом берегу Днестра в своей истории двенадцать раз меняла государственную принадлежность. Кого здесь только не было! Скифы, генуэзцы, поляки, литовцы, славяне, турки, крымчаки, запорожцы — всех и не перечислить. Приднестровье или отдельные его части входили в состав то Киевской Руси, то Турции, то польско-литовского государства. Но при всем при том эти земли почти всегда отличала одна любопытная особенность: здесь никто не жил постоянно и никто ничего не строил. Никто не рисковал подолгу оставаться в местах постоянных набегов и войн. Поэтому еще в первой четверти ХVI века, когда северное Приднестровье формально входило в состав польско-литовского государства, а южное, формально же, относилось к Турции, набегавшие сюда время от времени казаки из так называемой Ханской Украины окрестили эту землю Диким полем.

Запорожцы вели постоянную борьбу с турками за контроль над торговыми путями, поэтому Дикое поле совсем уж не пустовало. Казаки, несмотря на постоянные стычки то с буджакскими ордынцами, то с оттоманскими турками, а то и с шляхтой, чувствовали себя здесь вполне вольготно, полагая свою миссию именно в защите славянских земель и собственной вольности от Оттоманской Порты и поляков.

Но сил воевать на два фронта у казаков не хватало. Поэтому после иных впечатляющих сражений и побед они откатывались назад, поближе к Сечи, зализывать раны и готовиться к новым схваткам.

Дикое поле напоминало невесту на выданье. Напряжение неопределенности не покидало эти края. Сюда непременно должен был прийти кто-то властный и сильный, чтобы решить судьбу этих земель если не окончательно, то надолго, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, кому именно они принадлежат. И это произошло 1 октября 1653 года, когда Земский собор в Москве постановил принять в состав России запорожское войско со всеми принадлежащими ему землями. Так Приднестровье вернулось в состав русского государства.

Однако войны с турками и поляками на этом не кончились. Сама Россия в тот момент была еще государством слабым, с неопределившимися интересами. Приняв в свой состав новые территории, она еще чуть не целый век не знала, как ими распорядиться, довольствуясь тем, что казаки по-прежнему охраняют границу, защищая, скорее, свою вольницу, чем русское государство. Поэтому Дикое поле так и оставалось диким и разоренным.

Тем не менее, в первой половине XVIII века здесь начали происходить любопытные события, предопределившие дальнейшую судьбу региона. Еще при Петре молдавский господарь Дмитрий Кантемир, ища защиты от турок, попросился в российское подданство. С этой же просьбой молдавские господари обращались к России и до Кантемира — в 1656, 1674 и 1684 годах. Теперь же все было оформлено договором. И хотя турки это соглашение сорвали, тенденция обозначилась четко: молдаване видели свое будущее исключительно в составе России. А после похода Миниха (1738) молдавские крестьяне, не дожидаясь решения вопроса на государственном уровне, стали в массовом порядке переселяться на левый берег.