НОВИЧКИ В ГИМАЛАЯХ

1981 год. Москва. Хорошевское шоссе. Претендентов в первую советскую гималайскую экспедицию обследуют в засекреченном Институте медико-биологических проблем Академии наук СССР. Там же, где и космонавтов. И сам отбор — как на орбиту, только еще придирчивее. Логично. В космос уже двадцать лет народ летает, методики отработаны. А чего ждать от «зоны смерти» на почти девятикилометровой горе Эверест, неизвестно. Под этим предлогом экспериментаторы вертят нами, как хотят. В буквальном смысле (меняя режимы в барокамере) и переносном, вовлекая в опыты, которые, по нашему разумению, никаким боком высокогорных проблем касаться не могут. Но об этом — только вечером, в своем кругу, доверительным шепотом. А так — ни-ни. Все пройдем, все стерпим ради Эвереста.

Чтобы побывать в любой точке планеты, нужны желание, деньги и время. Так думают читатели, родившиеся после распада Советского Союза. Им трудно представить, что выезд за границу может быть невероятной, редкостной привилегией. Для советских граждан все обстояло именно так. Как член сборной страны по альпинизму я несколько раз выезжал, как тогда выражались, «за бугор»: в Швейцарию, Францию, Италию, США, Болгарию, Польшу, Японию. В кругу друзей и знакомых это вызывало завистливые вздохи: везет же некоторым. Отбывающих тщательно проверяли, строго напутствовали. Инструктировали на все случаи жизни. Например, что делать, если в купе поезда, где едет советский спортсмен, входит молодая пассажирка? Немедленно выйти и потребовать у проводника перевести на другое место. Жаль, ни разу молодая пассажирка не открыла дверь моего купе. Мы все больше самолетами летали. Что приятно, за государственный кошт. Еще и командировочные в валюте получали — скромные, но все же. Экспедицию на Эверест тоже финансировало государство: экипировку, питание, гостиницы, транспорт и т. д. Нам оставалось всего ничего: влезть в игольное ушко многоступенчатых отборов в команду и, если это удастся, выполнить главную задачу — взойти.

Оказаться в Гималаях, воплотить мечту нескольких поколений советских альпинистов о высотном полюсе — это было круто. С начала пятидесятых годов прошлого века главные события мирового альпинизма происходят в Гималаях, Каракоруме. Но для отечественных восходителей самые высокие горы долго оставались закрытой книгой. Мы знали, что ни в чем не уступаем зарубежным коллегам, ходили с ними и в наших горах, и за рубежом. Но не на восьмитысячники! Авторами главных мировых достижений в альпинизме были другие. Нам оставалось только ревниво вчитываться в откровения Эрцога, Параго, Маури, Месснера… Мечтать: вот бы нам туда. В конце пятидесятых готовилась советско-китайская экспедиция на Эверест с тибетской стороны. Была создана команда, наши ездили в Китай на разведку. Начиная заниматься альпинизмом, не раз слушал рассказы ветеранов о совместных восхождениях с китайцами — они приезжали тренироваться в наших альплагерях. Наши ездили в Китай, там вместе ходили на семитысячники Конгур (7719 м) и Музтаг-Ату (7546 м). В КНР уже завезли снаряжение — рюкзаки, ледорубы… Через сорок лет в украинской экспедиции «Эверест-99» мы получили неожиданный привет из прошлого. Слава Терзыул на высоте 7500–7700 м нашел советский ледоруб 1959 года изготовления. Древко прекрасно сохранилось. Я выпросил находку и подарил друзьям-кубанцам в альпинистский музей Краснодарского юридического института. Там находка хранится и сейчас как память о несостоявшейся экспедиции на высотный полюс. Она была запланирована на 1959 год. Но начались волнения в Тибете. Следом грянул очередной политический катаклизм. Тогдашний советский глава Никита Хрущев побил горшки с китайским лидером Мао Цзэдуном. Идею совместного восхождения похоронили. Китайцы с нашим новеньким снаряжением весной 1960-го взошли на Эверест (правда, восходительское сообщество долго не признавало это восхождение). А мы ждали своего часа еще 22 года.

Попытки прорваться в Гималаи, взойти на другие восьмитысячники предпринимались. В 1973-м планировалась советская экспедиция на Макалу, в 1975-м — на Канченджангу. Но все упиралось в финансы. Не было в стране средств на такое «баловство». Тогда родилась идея международных альпинистских лагерей (МАЛ) на Памире и Тянь-Шане, куда приезжали иностранцы и совершали восхождения, расплачиваясь за них валютой. МАЛ оказались делом прибыльным, исправно приносили государству неплохие доходы в валюте. И так это понравилось спортивным и прочим чиновникам, что вскоре забылось, ради чего заваривали кашу. Когда будущие руководители первой гималайской экспедиции доктор физико-математических наук Евгений Тамм, старший тренер, доктор технических наук Анатолий Овчинников, их единомышленник, ветеран Великой Отечественной войны, замечательный альпинист Михаил Ануфриков завели речь о восхождении на Эверест, от них отмахивались. Пришлось искать поддержку на самом высоком уровне — у секретаря Центрального Комитета КПСС Михаила Зимянина, он курировал науку, культуру и спорт. Зимянина убедили аргументы Тамма, что успех советских альпинистов поможет укреплению международного авторитета страны, ведь восхождение на Эверест равнозначно олимпийской победе. «Гарантируете успех?», — спросил партийный вождь. Беспартийный Тамм гарантировал. Так в 1979 году был дан старт подготовке экспедиции. Непальская сторона разрешила советской команде восхождение весной 1980-го. Но летом того же года в Москве проходили Олимпийские игры. Пришлось меняться очередью с испанцами. Они пошли в наш год, а мы в их — 1982-й.

Заявить о себе в Гималаях надо было ярко и убедительно. Ординарный маршрут (так называемая классика), любой уже хоженый или даже новый, но не поражающий воображение, тут не годились. Требовалось выбрать путь, который вывел бы советскую команду на вершину не только самой высокой в мире горы, но и мировой альпинистской табели о рангах. Этим требованиям, по мнению нашего руководства, отвечали два маршрута. Первый — по контрфорсу Южной стены с выходом на Юго-Восточный гребень. Второй — по контрфорсу Юго-Западной стены с выходом на Западный гребень. Победил второй вариант как значительно более интересный в техническом плане: более крутой, со сложным скальным рельефом на высотах от 6500 м до 8000 м.

В 1979 году слух о предстоящей экспедиции прошел «по всей Руси великой», союзным республикам, городам и весям. На место в команде претендовало человек 150 — сильных, надежных, техничных, выносливых. Лучших из лучших. Приблизительно равных. А отобрать нужно было 16 альпинистов. Обо всех перипетиях отборов я подробно рассказал в своей «послеэверестовской» книге «Шаги по вертикали». Не хочу повторяться, просто уточню: попасть в число шестнадцати счастливчиков было редкой удачей. Но права народная мудрость, везет тому, кто везет. На восхождениях, соревнованиях, испытаниях и прочих этапах отборов мы выкладывались, как проклятые. Понимали: достойных занять твое место — десятки. В любой момент запросто можешь вылететь из команды. В засекреченном институте на Хорошевском шоссе я оказался от вылета на волосок.

Белоснежный хрустящий халат. Строгие, без тени улыбки глаза. Ну тебе снежная королева, только с фонендоскопом. Выражение лица: сейчас я вас выведу на чистую воду! От этого как-то не по себе. Дама-кардиолог вслушивается в мои сердечные тайны. Доктор, что вы там можете услышать, кроме горячего желания попасть в Гималаи? Подростковый ревмокардит давно затренирован и забыт. Я крепок, как шлямбур. Дышите. Не дышите. Повернитесь. Вдохните и не дышите… Да я согласен не дышать до самого Катманду, только пустите! Ага, как же! «Что-то мне не нравятся ваши тоны. Завтра с постели не вставать, не ходить. Я вас еще раз послушаю». Утром следующего дня она берет нас тепленькими до подъема. Хрустит халатом, щелкает выключателем: «Так, кого я вчера хотела еще раз послушать, поднимите руки». Эдуард Мысловский, Григорий Луняков и Леонид Трощиненко послушно выполняют команду. Остальные, кто проснулся, с интересом наблюдают, что будет. А уж как мне интересно… Но руку не поднимаю. Кардиограмма и фонограмма в норме, чего ей еще надо? К счастью, строгая доктор не записала фамилий. Привыкла космонавтами командовать, у которых военная дисциплина. Прослушала Эдика, Гришу и Леху, что-то записала — ребятам ни слова — и ушла. Потом оказалось, выписала приговор.

Это была чистой воды перестраховка. Мысловскому запретили подъем выше шести тысяч метров. Может, и по делу, но он поднялся на Эверест в первой двойке. Леша Трощиненко, классный высотник, тоже получил «рекламацию» и запрет ходить выше базового лагеря. Поехал в Гималаи завхозом, «комендантом ледопада Кхумбу». Сколько же он на том ледопаде отпахал, и в Западный цирк, как на работу ходил! Славу Онищенко готов был нести по морене вниз, когда тому плохо стало. Конечно, Леша вполне мог взойти и на Эверест. Больше всех не повезло Грише Лунякову. Показательная деталь. Когда готовились к экспедиции на Канченджангу (она состоялась в 1989 году), врачи-физиологи, обычные, не засекреченные, восхищались физическими характеристиками, выносливостью Григория. Говорили, что они с Толей Букреевым — на уровне олимпийских чемпионов по марафону. В 1982-м Гриша был на семь лет моложе, сильнее, рвался в бой. Медики уперлись рогом: не пускать! Тамму удалось отстоять только Мысловского. А Луняков остался дома. Я вполне мог составить ему компанию. Но не составил. Повезло? Конечно, но я для этого очень постарался.

Позже сэр Эдмунд Хиллари скажет: «Ваши альпинисты — открытие для Гималаев». А Гималаи стали открытием для нас. Наверняка магию этих грандиозных гор чувствует каждый, кому посчастливилось приблизиться к их подножиям. Я был просто ошеломлен, хотя побывал к тому времени не только на Кавказе, Памире, Тянь-Шане, айв Альпах, Кордильерах. Раньше видел этот сияющий невероятными красками космос гор только на полотнах Николая Рериха. В натуре Гималаи еще прекраснее. Самое удивительное: там открываются ресурсы души, о которых не подозревал. Может, потому, что там мы ближе к Богу? Или все дело в более высоком уровне солнечной радиации, космического излучения? Научный факт: в высокогорье происходит сильнейшая перестройка организма. В крови резко повышается уровень гемоглобина, мобилизуются все жизненные силы. Возможно, связанные с этим ощущения настраивают на особое восприятие мира. Создают радостный эмоциональный фон. Похоже, в Гималаях мы получаем дозу какого-то эфемерного допинга, неизвестного на равнинах (да и в других горах). Хочется снова и снова, как мышке из опыта, жать лапкой «кнопку удовольствия». Не за ним ли мчимся при первой возможности? Впрочем, эта гипотеза еще требует доказательств.

Чтобы получить свою порцию концентрированного позитива, не обязательно быть альпинистом и подниматься на вершины. У трекинга — пеших путешествий по живописным ущельям и перевалам к подножиям знаменитых гор — миллионы поклонников. Многочисленные «эдвэнчерз» фирмы (adventures по-английски — приключения) предлагают свои услуги. Путники идут налегке, багаж едет на яках, о пище и крове тоже не нужно заботиться… Ничто не отвлекает от общения с миром гор на маршрутах один заманчивее другого. Главный магнит, конечно — Эверест.

У высотного полюса несколько названий. Непальское — Сагарматха, что означает Богиня — мать гор, тибетское — Джомолунгма, в переводе — Божественная мать жизни. Сам смысл названий говорит, что и тибетцы, и непальцы испокон веков знали — это не просто гора, а главная Гора. Англичане, первыми исследовавшие Гималаи как часть своих имперских владений, только в середине XIX века обнаружили, что пик, обозначенный на картах просто цифрой XV, — самая высокая точка планеты. Выяснилось это с помощью тригонометрических расчетов индийского математика и топографа Радханата Сикдара. Находясь за сотни километров, он вычислял высоту гималайских вершин. Одна из них оказалась высочайшей из всех известных. Свое английское имя Высотный полюс получил в честь сэра Джорджа Эвереста, руководителя геодезической службы Британской Индии, вице-президента Королевского географического общества.

Поднимаются на Эверест многими путями. Можно идти из Китая, с тибетской стороны (оттуда пытались взойти на вершину первые экспедиции) — это дешевле, но путь длиннее, а погода холоднее. С южной, непальской стороны путь короче, но круче. Зато там теплее, не так жестоки ветры. Правда, стоимость пермита (разрешения на восхождение) вдвое дороже. Сложность маршрутов тоже разная. Варианты новых путей на третий полюс и сегодня не исчерпаны. Даже если ваш подъем будет не слишком сложен, все равно это маршрут на Гору. Именно так — с заглавной буквы — всегда воспринимается любое восхождение на Эверест.

Наш первопроход, сейчас обозначенный в списке маршрутов на Высотный полюс под номером девять, в 1982-м значился восьмым. Коррективы внесло признание китайского восхождения 1960 года. Из-за этого и в списках восходителей на Гору нашу компанию слегка подвинули. Чтобы пройти такой маршрут, нужны были не только сила и выносливость, но и высокое техническое мастерство. Альпинистский мир заинтересованно ждал результата. В том, что русские (в смысле советские) новички в Гималаях — не робкого десятка, никто не сомневался. Но маршрут уникально сложный, справятся ли? До нас доходили и скептические высказывания. Это подстегивало. Пятнадцать экспедиций потерпели неудачу, десятки жизней оборвались на пути к полюсу высоты, прежде чем 29 мая 1953 года первовосходители взошли на отметку 8848 м. Наступала наша очередь подняться на самую высокую отметку земной тверди. Мы «били копытами» в предвкушении. Но и озноб пробирал. Что там, выше отметки 8000 м?

 

СВОЙ ПОТОЛОК

Как встретит таинственная и зловещая «зона смерти»? Этот вопрос для меня звучал как гамлетовское «быть или не быть?». Высотный опыт я начал набирать, только когда объявили отбор на Эверест. До того высотой не увлекался. Специализировался на технически сложных восхождениях. Кайф получал от головоломных скальных или комбинированных маршрутов, в высотном классе не видел ничего интересного — ходят маршруты пешком. Но тут на горизонте замаячили Гималаи. Требования к претендентам в команду: не меньше трех семитысячников. Это сразу сознание перещелкнуло. Времени в обрез. Что делать? На помощь пришел один из моих учителей, замечательный альпинист Юрий Пригода. В его команде харьковского «Авангарда» я проходил альпинистские университеты. Решили, что для участия в чемпионате Союза заявим новый маршрут на Памире. А попутно взойдем на пик Ленина. Причем я поднимусь дважды, по разным маршрутам. Переезжать в районы других семитысячных вершин не получалось по времени и по деньгам.

Первое восхождение на пик Ленина было таким же невыносимым, как первый подъем на Эльбрус. Настолько тяжело в горах мне давно не было. В 1977-м на Эльбрусе, помню, Владимир Дмитриевич Моногаров, наблюдая за моими страданиями, участливо спрашивал: может, повернешь вниз? Мучительный выбор, знакомый по жизни каждому: терпеть или отказаться, послушаться мудрого совета? Но сам-то я уже не мальчик. Ходил в серьезные горы. Мастером успел стать, чемпионом Союза. И что — уйти с какой-то «двойки-А»? Понимал, это сильнейшая «горняшка». Может быть, я даже рисковал. Мог загнать себя в ситуацию, когда уже не способен идти ни вверх, ни вниз. Но почему-то об этом не думал. Был уверен, что «на зубах», но взойду. Заставил себя взойти.

В 1977-м на Эльбрусе мучился, начиная с 5000 м, в 1979-м на пике Ленина — с 6300. Тошнота, рвота, дикая головная боль. Свинцовые ноги, стопудовый рюкзак. В общем, кошмар. Все признаки острой формы горной болезни. По идее, надо спускаться вниз. Нельзя в таком состоянии на гору. Но рядом идут друзья: Саня Толстоусов, Пригода. Поднимаются наши харьковские девчата. У них как будто все нормально. А меня, без пяти минут участника гималайской сборной, «колбасит» по полной программе. Вспомнил Эльбрус, пересилил себя. Взошел. Дальше — самое удивительное. Спускаемся вниз, три дня отдыхаем, я с ужасом готовлюсь повторить пытку высотой. Иду на восхождение, и… не узнаю гору. Как будто это не семитысячник, даже не пятитысячник.

Стало понятно, что у меня свой темп акклиматизации. Просто нужно хорошо себя знать. А не попробуешь — не узнаешь. Бывали и вовсе необъяснимые моменты. Скажем, на пик Ленина приехал, и где-то начиная с четырех тысяч метров, меня вдруг резко, ни с того ни с сего хватает «горняшка». Вот это все надо было прочувствовать, понять и пересилить. Товарищи по гималайской сборной Миша Туркевич, Леша Москальцов на Эльбрусе чуть ли не вдвое быстрее входили в берега, а меня мучили «горняшка» и сомнения, смогу ли ее перебороть. Рассказал о своих тревогах Моногарову. Как впервые шел на пик Ленина, что чувствовал на втором восхождении. Что, судя по всему, я акклиматизируюсь вдвое дольше, чем Миша и Леша. Кстати, когда начались главные отборы, по сравнению с казахстанцами, у которых высота начинается в часе езды от их квартир, не только я поначалу выглядел бледно. Моногаров говорит: «Ну что? Значит, перед сборами приезжайте на Кавказ на две недели раньше. Ходите на Эльбрус, ночуйте там». Мы и сами понимали: чтобы попасть в команду, ребятам из равнинных Харькова, Донецка надо быть на голову выше разбитных москвичей, маститых казахстанцев. А значит — активнее акклиматизироваться. Владимир Дмитриевич Моногаров подвел научный фундамент под наши предположения. Перед всеми отборами так и делали. Поднимались на Эльбрус, бегали по склонам. В итоге физические кондиции выводили на уровень высотников и даже покруче. Благодаря этому, считаю, и отборы успешно прошли.

Многие претенденты в команду были чистыми высотниками. На нас с Туркевичем смотрели немного свысока. Альпинистского авторитета мы тогда еще не имели. Мастером, чемпионом Союза я стал сначала в скалолазании (1971 г.), а потом уже в альпинизме (1973 г.). Там рост шел медленнее. У Миши тоже сначала было скалолазание, а потом альпинизм. А в скалолазании больше было «звона», о наших победах на скальных трассах писали газеты. Соответственно, к нам и относились, скорее, как к скалолазам. Хотя тренеры не выделяли никого. Участники между собой, может, и шушукались. Но отборы четко показали каждому: хочешь на Гору — вписывайся в коллектив. Пока отбирались, притерлись, сдружились. В Гималаях жили с ощущением, что делаем общее дело. Правда, с Валерой Хрищатым на стадии отборов, да и потом частенько дискутировали, какой класс круче — технический или высотный. Двойка казахстанцев Валерий Хрищатый — Казбек Валиев имела в активе довольно сложные как для высотников маршруты, где нужен определенный технический запас. Для технического или скального класса восхождений, в которых специализировались мы, он был недостаточным. Скалы на Эвересте, которые нам выпало обрабатывать, думаю, они бы тоже прошли, только медленнее. Процентное соотношение технической и высотной квалификации на тот момент у Хрищатого с Валиевым было, наверное, 20 на 80. У нас с Туркевичем — примерно 60 на 40. Мы больше технари все-таки были.

Уникальный маршрут на Эверест предъявлял к альпинистам особые требования. В полной мере им не отвечали ни «чистые» технари, ни «чистые» высотники. Требовались универсалы, «технари-высотники», обладающие не только выносливостью — общей и специальной, позволяющей выдерживать огромные физические нагрузки в условиях непогоды, высокой степени риска, стресса и т. д. Альпинисты не только с серьезной технической подготовкой (общей и специальной), а с полным набором качеств, навыков и умений. Плюс способность применять все это на больших высотах, в «зоне смерти», в условиях гипоксии. Плюс умение восстанавливаться и сохранять высокую работоспособность в течение всей экспедиции (которая может длиться от 1 до 3 месяцев). Мы готовились к таким испытаниям тренировками и регулярным участием в скалолазных соревнованиях на естественном рельефе. Например, мой годовой план предусматривал 65800 метров скальных трасс. Из них интенсивная подготовка — 11300 метров (на сборах два раза в день проходил, минимум, по километру скальных трасс), на соревнованиях — 1800 метров. В этих суммарных 65 километрах были учтены также скальные восхождения. Конечно, не забывали об общефизической подготовке (лыжные гонки, кроссы). Плюс лазание по льду. И, конечно, восхождения.

Старший тренер Анатолий Овчинников присматривался к нашей двойке очень придирчиво. И на скандал пытался провоцировать — как отреагируем. И высотой лично испытывал. Анатолий Георгиевич — доктор технических наук, профессор. Аналитический склад ума, к любому явлению — системный научный подход, при этом сам альпинист, заслуженный мастер спорта — вот такой сплав. Эпизод, к предмету разговора отношения не имеющий, но показательный. Я попытался спорить с Овчинниковым. Доказывал, что с точки зрения физиологии неполезно бегать утром в горах на зарядку. Старший тренер внимательно выслушал мои аргументы и отрезал: «Зарядка-тренировка входит в отбор. Всем понятно?». Бросились за поддержкой к нашему «гуру» Моногарову: что делать? Он: «Привыкайте, ребята, бегать по утрам». Пришлось привыкнуть. Бегаю до сих пор. Может, и неправильный тогда у Овчинникова был подход, но, с другой стороны, хорошо, что он дал мне эту привычку — начинать утро с зарядки-тренировки. Иначе, наверное, в другой бы сегодня форме был.

Овчинников хотел все и всех видеть в деле, оценить на маршруте. Летний памирский сбор 1981 года предусматривал восхождение на пик Коммунизма по пути Кузьмина. Серьезный маршрут, длинный. Своего рода модель будущего гималайского восхождения — промежуточные лагеря, навешивание перил и т. д. Тактика моделирования предстоящего восхождения была выбрана очень грамотно. Прилетаем на Памир. Овчинников указывает на нас с Мишей Туркевичем: «Вот вы и вы — с палатками и снаряжением забрасываемся на Грузинские ночевки (4500 м — СБ.). Остальные подлетают позже». Вертолет выбросил нас на леднике, поставили палатку. Тренер: «Так, завтра выходим на 6000 м». Какие проблемы? После двух недель на Эльбрусе нам все трын-трава. Подгрузились хорошо. Не так себе пошли прогуляться, а с приличным весом в рюкзаках: палатками, веревками, продуктами. Овчинникову тогда пришлось нелегко. Мы в прекрасной форме. Под хи-хи, ха-ха горы можем свернуть. А он и постарше, и на Эльбрусе с нами не бегал. Думаю, тот момент и расставил все по местам. Не исключено, какие-то сомнения относительно нас у тренера были. Тем более, он сам больше высотник. Еще не восхождение, а как бы репетиция, не поздно поменять нас на запасных. Но мы все вопросы сняли. Анатолий Георгиевич увидел, на что «эти скалолазы» способны на высоте. Связка, на альпинистских маршрутах работающая надежно и быстро, как при включенном секундомере на соревнованиях, на Эвересте оказалась совсем не лишней. Первая и последующие гималайские экспедиции подтвердили, что, как правило, универсальные восходители вырастают из скалолазов-технарей с опытом высотных восхождений.

… В первый раз на Эльбрусе, когда доставала «горняшка», лезло в голову: наверное, это и есть мой потолок. Слышал, что бывает высотный потолок у человека, и выше этого уровня он уже не может подняться. Физиология не позволяет. Особенность организма, через которую не перепрыгнешь. Такое редко, но бывает. А может, и не очень редко — насколько знаю, подобные исследования в массовом порядке не проводились. В общем, первая мысль: вот он, мой потолок. Но все-таки — дай попробую. Может, дело не в этом? Оказалось, действительно, не в этом. А если про потолок вообще все придумали как раз те, кто не хочет, не умеет терпеть? Ведь и у меня появился тогда серьезный повод отказаться, уйти с мыслью: ничего не поделаешь, высота — для других. Если бы сошел тогда — не было бы в моей жизни Гималаев, да все повернулось бы по-другому! Кстати, сейчас, после десятков восхождений на Эльбрус, после четырнадцати гималайских экспедиций для акклиматизации мне требуется гораздо меньше времени. А что до высотного потолка, убежден: как бы ни складывалось (не только в горах), нельзя говорить себе: это мой потолок. А если вы ошибаетесь?

 

БЕЗУМСТВО ХРАБРЫХ

В 1999-м я участвовал в украинской экспедиции на Эверест. В тот год по тибетскую сторону Горы работало два десятка экспедиций. Американская команда кроме собственно восхождения ставила еще одну цель — найти пропавших в 1924 году англичан Джорджа Лея Мэллори и Эндрю Ирвина. На высоте 8230 м американцы обнаружили наполовину вросшее в лед тело. Такое на высотном полюсе не редкость. Граница между жизнью и смертью в «мертвой зоне» имеет вид пунктира. Переступить его ничего не стоит. Цифры взошедших на Эверест и погибших там вполне сопоставимы. Спустить с высоты попавшего в беду человека практически нереально. Умершего — подавно. Даже присыпать камнями не всегда получается. Снег сдувают неистовые гималайские ветры. Представьте ощущения человека, идущего на гору (с горы), когда он, погруженный в себя, вдруг натыкается на иссушенную морозом и ветрами мумию кого-то, кто не спустился семьдесят, двадцать, пять лет назад. Шок! Эмоции пригашены гипоксией и усталостью, но все равно жутко. Мертвые восходители на пути к вершине — предостережение живым: «memento mori» — помни о смерти. Ты тоже можешь остаться здесь навсегда.

Обувь образца 1924 года не оставила сомнений, что найденное американцами тело принадлежало одному из участников давней английской экспедиции. Метка на куртке, обнаруженное в кармане письмо от миссис Мэллори развеяли сомнения окончательно — найдены останки Джорджа Мэллори. Кстати, один из сильнейших восходителей своей страны, участник трех британских гималайских экспедиций, Мэллори был первым человеком, ступившим в 1922 году на высоту 8000 м — в «зону смерти». Первые две экспедиции сопровождались трудностями и трагедиями, но Мэллори возвращался из них живым. Восхождение в 1924-м оказалось роковым. Всего же в трех первых экспедициях англичане потеряли 12 человек — восходителей и шерпов-носильщиков. Спустя 75 лет останки Мэллори наконец обнаружили. Тело его младшего спутника, 22-летнего студента Эндрю Ирвина, так и не удалось найти. Спор, кто же был на Эвересте первым — Хиллари с Тенцингом в 1953-м или все же Мэллори с Ирвином в 1924-м, не закончен. Оптимисты надеются найти принадлежавший восходителям фотоаппарат, и, если уцелела пленка, прояснить ситуацию. Бесспорным остается факт, что Мэллори, Ирвин, их товарищи по экспедициям — первые европейцы в уже многотысячном списке соискателей главной вершины.

«Почему вы идете на Эверест?» — «Потому что он есть!». Так Джордж Лей Мэллори ответил в свое время на вопрос репортеров. Это, пожалуй, самое доходчивое объяснение, зачем мы ходим в горы. «Дух приключений не должен умереть, — утверждал Мэллори. — И если за его спасение придется заплатить жизнью, что из того?». Честно говоря, я не думаю, что жизнь — та цена, которую стоит платить за дух чего бы то ни было. Но слова Мэллори — слова настоящего спортсмена и джентльмена. Как и он, хочу верить — дух приключений не исчезнет. Тяга к неизведанному у человечества не убывает, как не убывает и само неизведанное. Я стоял на Высотном полюсе трижды, и каждый раз это была новая гора. Не знаю, как другим, но мне было абсолютно не важно, что в 1982-м я поднялся туда 115-м («поправка на китайцев» переместила на 120-ю позицию), в 2000-м — 989-м, а в 2005-м счет шел уже на тысячи… Высотный полюс как арена для самоутверждения манит многих.

У истоков освоения Эвереста стояли яркие, незаурядные личности: Мэллори, Ирвин, Шиптон, Финч, Тенцинг и Хиллари… Их высочайшей пробы мужество, стойкость, целеустремленность были под стать высочайшей Горе. В ряду первопроходцев особняком стоит имя Мориса Уилсона, чудака из поколения, которое позже назвали «потерянным». Жизнь испытывала Уилсона на прочность по полной программе. Ипритные окопы первой мировой. Туберкулез. Израненная, плохо двигающаяся рука. Израненная душа. Попытки строить карьеру, создать семью неудачны. Но Морис не хочет сдаваться. Он избавляется от туберкулеза, что само по себе было чудом. Не нашел себе применения в обычной жизни? Найдет в необычной! В 1933 году Уилсон объявляет, что намерен взойти на высочайшую Гору. Один! Это вызвало шок в Горном клубе и Королевском географическом обществе. Хорошо оснащенные экспедиции штурмовали Эверест, как неприступную крепость, и окончились трагедиями. А теперь туда рвется какой-то выскочка. Авантюрист, не представляющий, на что замахнулся. Недопустимо!

Уилсон не унывает. Правда, в Непал еще нужно как-то попасть. Новичок-альпинист становится новичком-пилотом. Получив минимальную летную подготовку, он покупает старенький тихоходный (максимальная скорость 160 км/час) биплан «Джипси Мот» с открытой кабиной. На заре авиации многие самолеты получали собственные имена. Морис называет свой недвусмысленно: «Эвер-Вест». В мае 1933 года он отправляется в экспедицию без всякой поддержки со стороны британских властей и альпинистского сообщества, не считавшего Уилсона своим. Вскоре отсутствие поддержки перерастает в активное противодействие. Но чем мощнее преграды, тем решительнее Морис идет к своей цели. К счастью для нас, его одиссея широко освещалась английской и мировой прессой, сохранившей поразительные подробности. Уилсон пересекает Ла-Манш. Не с первой попытки, но все же перелетает Западные Альпы. В Риме его встречает восторженная толпа. Следующий этап рискованного предприятия — перелет через Средиземное море в Тунис. Как при нулевой видимости Уилсон смог добраться до нужной точки своего маршрута, осталось загадкой. Каир, Багдад и далее по просторам необъятной в то время Британской империи. В Бахрейн он добрался, руководствуясь школьным атласом, — эта часть маршрута не была запланированной, и Морис не запасся нужными картами. Там встречали уже не ликующие поклонники, а полиция. Уилсону сообщили, что королевские ВВС закрыли воздушное пространство страны для гражданских самолетов. Ему надлежит немедленно вернуться в Багдад, в противном случае — арест. Уилсон не сводит глаз с висящей на стене подробной карты района — школьный атлас оказался не лучшим руководством для полетов над пустыней. Он соглашается немедленно вернуться. Вылетает якобы на Багдад, но вскоре поворачивает в сторону Индии. На этом пути, в полтора раза превышающем максимальную дальность полета его «этажерки», забарахлил мотор.

Происходит очередное чудо: Уилсону удается его наладить и благополучно приземлиться в Индии. Еще несколько коротких перелетов — и он почти в Непале.

Газеты неистовствуют: за 17 дней проделан путь в 4350 миль (более 8 тысяч километров). Недруги негодуют. Если пилот-новичок смог совершить невероятный авиаперелет, возможно, ему по силам и невероятное восхождение? Этого нельзя допустить! Самолет конфискуют. Морис попадает под наблюдение полиции, однако не отказывается от задуманного. Пытается получить пропуск в Непал и пермит (разрешение) на восхождение на Эверест. В ответ — молчание. Все прошения на имя короля прячет под сукно бестрепетная чиновничья рука. Он продает «Эвер-Вест» и отправляется на северо-восток, в Дарджилинг. Там надеется получить разрешение на восхождение из Тибета. Снова неудача. Все против него! Но Морис не опускает руки. Тренируется, добывает кое-какое снаряжение — готовится к восхождению. Власти об этом не подозревают. В марте 1934 года некий буддистский лама пересекает границу в сопровождении трех носильщиков. Это переодетый Уилсон, который не видит другой возможности попасть к подножию Горы. Передвигаются ночами, чтобы маскарад не был разоблачен. Путь через Сикким (который тогда еще не был одним из штатов Индии) в Тибет. Он думает подняться на Эверест с севера и достичь вершины 21 апреля, в день своего 36-летия. К середине апреля путники в монастыре Ронгбук, это уже почти базовый лагерь. О коварстве высоты, необходимости акклиматизации Морис, похоже, не подозревает. Но он неплохо акклиматизирован месяцами жизни в среднегорном Дарджилинге. Без кошек (!) Уилсон благополучно проходит ледник Ронгбук. Он не раз сбивается с пути, но продолжает подъем. На высоте около 6400 м — месте лагеря-3 предыдущих экспедиций — непогода заставляет его повернуть. Два дня Морис пережидает снежную бурю в палатке на леднике. Там и встречает свой день рождения. Наконец показалось солнце, можно повторить попытку восхождения. Уилсон спускается в монастырь Ронгбук, пробираясь сквозь сугробы. Он уговаривает двоих носильщиков подняться с ним до лагеря-3. 12 мая они выходят из монастыря. Первая попытка добраться до Северного седла (7000 м) была неудачной. 29 мая Уилсон снова пытается подняться на Северное седло. Он просит носильщиков ждать 10 дней…

29 мая 1934 года Мориса Уилсона видели живым в последний раз. Что было дальше? В 1935-м неподалеку от лагеря-3 Эрик Шиптон и Чарльз Уоррен нашли тело Уилсона и его дневник. Морис, очевидно, так и не сумел подняться по ледовой стенке на Северное седло (раненая рука, отсутствие «кошек», не говоря уже о необходимых навыках) и вернулся в палатку, где его никто не ждал. Там был достаточный запас консервов, спальный мешок, но тело Уилсона нашли за ее пределами. В дневнике обнаружили невероятный проект выхода на вершину с относительно пологого Северного гребня Эвереста. На высоту около 8600 м Уилсон предполагал добраться… на самолете. Видимо, он представлял, что там может быть плато, которого в действительности нет. Судя по всему, в восприятии Уилсона непреодолимых преград не существовало. Его деятельный ум до последнего искал способы достижения цели. Что помешало Уилсону спуститься? Непогода? Горная болезнь? Нежелание возвращаться ни с чем? Ответ знает только Эверест. Ясно одно: этот парень, плохо знакомый с восходительской и авиационной техникой, вопреки всему добился поразительных результатов и вошел в историю незаурядным человеком, летчиком и альпинистом. Думаю, его можно считать родоначальником экстремального альпинизма: в одиночку, без кислорода, «кошек», с плохо действующей рукой он прошел Ронгбук, пытался взойти на Северное седло. Преодолел крутые склоны, ледовые стенки. Как? Не представляю. Восхищаюсь. В Гималаях Морис Уилсон был первым, кто попытался применить альпийский стиль восхождений. У последней черты он размышлял о полете на Северный гребень! Тело Уилсона находили на Горе несколько раз. Похоже, он так и не угомонился.

 

КРУТОЙ МАРШРУТ

«… А сверху звезды размером с кулак, не переставая, пульсируют, целые стаи их срываются и падают. Луна висит над самой головой. Снизу до высоты 8000 метров все затянуто грозовой облачностью, но освещенные лунным светом облака, будто молоком, залили Гималаи. Облака, молнии, горы, которые почти всегда мы видим снизу, теперь у нас под ногами. Ради таких минут, ради желания познать себя, других, увидеть грань возможного мы и ходим в горы», — это впечатления моего напарника и друга Миши Туркевича от пребывания на вершине Эвереста. Позади полуторамесячная «осада», грузовые ходки, установка лагерей, обработка маршрута — вся трудная работа на горе, которую подразумевает термин «гималайская тактика». Ключевой, самый сложный участок пути к вершине — с высоты 7500 м до 8300 м — обрабатывала наша команда (москвич Валентин Иванов, свердловчанин Сергей Ефимов, донетчанин Михаил Туркевич и я). Первыми шли мы с Мишей. Скалы 6-й категории сложности на такой высоте были для нас внове, как и сама высота. И вот — вершина! Мы поднялись туда в 22 часа 25 минут 4 мая не ради сенсации. Ночное восхождение на предвершинный гребень было вынужденным. Наверху застряла двойка Владимир Балыбердин — Эдуард Мысловский.

Владимир и Эдуард взошли на Эверест первыми из наших 4 мая в 14. 35. Путь из пятого лагеря (Л-5, 8500 м) до вершины — 348 метров по вертикали — двойка преодолевала 8 часов. И руководству экспедиции, и нам, поднявшимся для подстраховки в пятый лагерь, стало ясно, что положение становится угрожающим. Мы поспешили на помощь. Это были самые высотные спасработы в моей жизни. Не поднимись мы с Мишей к ним тогда ночью, ребята не спустились бы. Эдик от переутомления, гипоксии и мороза стал неадекватен. Володя Балыбердин был в состоянии идти вниз, но он никогда не оставил бы напарника.

Фрагмент из интервью руководителя экспедиции Е. И. Тамма, посвященный тем событиям: «Я все-таки не запретил Мысловскому работать выше 6 тысяч метров. Не должен был его пускать, а он от смерти на волоске висел. Во время восхождения первой пары Мысловский — Балыбердин у Эдуарда рюкзак улетел в пропасть. Первая двойка добилась главной цели, но предстоял еще и спуск… Не думал я, что дело будет дрянь. Сергей Бершов и Михаил Туркевич вышли навстречу ребятам, и сами, успев взойти на вершину, помогали спускаться Володе Балыбердину и Мысловскому. Эдик многое уже не мог делать сам. Ни разуться, ни поесть, ни залезть в спальный мешок… Он поморозил руки, кончики пальцев почернели, потрескались»…

Из воспоминаний Владимира Балыбердина:

«— База! База! Я — группа один. В моей рации кончается питание… Отвечайте быстро. Ребята хотят идти на вершину. Мы чувствуем себя нормально, спустимся самостоятельно. Можно им идти?

— Нет, — мгновенно ответил Евгений Игоревич.

Сергей тут же выхватил у меня рацию.

— Почему нет?! Почему нет?! — закричал он, волнуясь и нечетко работая кнопкой «передача».

— Сколько у вас кислорода?

— Триста атмосфер!

— Сколько?

— У каждого по два баллона — в одном двести, в другом сто. Наступило молчание, в течение которого темпераментный Сережа пытался еще что-то добавить. Томительно тянулись мгновения, быть может, важнейшие за всю его альпинистскую биографию. Он это прекрасно понимал, и сразу бросалось в глаза, что он нервничает.

— Хорошо, — сказал Тамм через 3–4 секунды, и Серега преобразился. Опять обычный Бершов — веселый, говорливый, добродушный.

— Сколько до вершины?

— Наверное… часа два-три.

В тот момент я был о нас лучшего мнения. Мне казалось, что мы спустились гораздо ниже. На самом деле ребята проскочили последний кусок всего за час.

… Сережа и Миша всячески старались помочь, взяли на себя все операции с веревкой. Ребята работали быстро, четко и, как всегда, весело.

— Ну давай, зашнуривай! — в своей обычной грубовато-шутливой манере крикнул Миша, пристегнув Эдика к очередным перилам. Может быть, он сказал не «зашнуривай», а «сыпься» или «поливай» — не помню. В общем, одно из тех словечек, которые кричат болельщики, подгоняя скалолазов на соревнованиях. К моему удивлению, Эдик обиделся и забурчал:

— Что значит «зашнуривай»? Я тебе не «зашнуривай». Молодые еще… Нас, стариков, надо беречь! Недознавки! Что бы вы без нас делали? Вас еще учить и учить. И не кричи на меня. Вот я вернусь… Меня любят…

К счастью, Миша этого не слышал.

… Не знаю, сколько еще времени я мог бы идти. Не было ощущения, что вот-вот кончатся силы. Они давно уже кончились. Организм вошел в режим какого-то безразличного состояния, когда непонятно, то ли он будет работать бесконечно, как вечный двигатель, без притока внешней энергии, то ли внезапно откажет в совершенно непредвиденный момент. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Пожалуй, никогда за всю альпинистскую карьеру я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка»…

Выйдя из Л-5 в шесть вечера, мы могли только догадываться, что чувствуют Бэл и Эдик. Встретились с первой двойкой через три часа. Принесли им теплое питье, «карманное питание» — инжир, орешки. А главное — кислород. Ребята не то что с трудом двигались — еле говорили. Кислород вернул силы, оба оживали на глазах. Было понятно, что некоторое время они без нас продержатся, а другой шанс побывать на Горе нам не светит. После препирательств по радио с базовым лагерем мы получили-таки разрешение и рванули на вершину. Как написал потом Туркевич, «видимо, нас нельзя было удержать никому, кроме нас самих». Пройдя западный гребень в самом бешеном темпе, какой позволяли высота и рельеф (шли одной ногой по южному склону, другой — по северному) поднялись на гору. Глянул на часы — от места встречи с первой двойкой мы шли пятьдесят минут. Пожали друг другу руки. Сняли кислородные маски, чтобы вдохнуть воздух вершины. Сфотографировались. С фото, правда, вышла осечка.

Раньше, когда еще не было видео, для подтверждения факта выхода на вершину необходимо было предоставлять фото- или кинопанораму. Для участников первых экспедиций на восьмитысячники это было обязательным условием. Позже от таких строгостей отказались, но если возникали сомнения, требовались доказательства. Наша с Туркевичем фотосессия на ночном Эвересте оказалась неудачной. Вспышки не было ни на одной из камер. В темноте ни один снимок не получился. Фотоаппарат «Роллей» замерз, «Смена» бодро щелкала, но в результате выдала «темную ночь». Я, помню, не слишком по этому поводу тревожился. Что по сравнению с нашим восхождением какие-то снимки? Ерунда! Но практичный Миша решил упредить возможные сомнения. Мы же Мысловского с Балыбердиным встретили ниже вершины, они факт нашего восхождения подтвердить не могли. А вдруг мы за поворотом полтора часа просидели? Нет, надо что-то оставить, как-то отметиться. Первым нашим сувениром Эвересту стал пустой кислородный баллон. На него повесили вымпел Донецкого альпклуба, на который я приколол значок с гербом Харькова. Все это прикрепили к почти заметенной снегом металлической треноге, которую подняли на вершину китайцы в 1960 году. Утром на Гору ушла вторая двойка нашей команды — Валентин Иванов и Сергей Ефимов. Когда они с вершины связались с базовым лагерем, офицер связи спросил: «Что вы видите?» — «Видим красный баллон, на нем вымпел Донецкого альпклуба и значок с гербом Харькова». Потом, уже внизу, ребята подначивали, мол, вы договориться могли с Ивановым и Ефимовым. Но это было бы… даже слова не подберу, настолько гнусно. Как бы мы потом в глаза друг другу смотрели? Да если бы действительно такое было возможно, за три десятка лет, что с тех пор прошли, кто-то бы обязательно проговорился.

1989 г. У премьера Непала после Каченджанги

Встреча после Эвереста-82 в родном Харькове

Эверест со стороны Тибета

Эверест. Северное седле

Вид с вершины Эвереста на Тибет

Игра света. Закат

Сергей Бершов и Эдуард Бодылевский под Кайлашем

Анатолий Мошников с Сергеем Бершовым

Восхождение на Эверест с севера, 2000 г.

Вячеслав Терзыул

Владимир Каратаев

Южная стена Лхоцзе, наш маршрут. 1990 г. Фото Ю. Шамраевского

В палатке лагеря II на Южной стене Лхоцзе. Валерий Коханов, Александр Погорелов, Михаил Туркевич

Панорама Нупцзе и Лхоцзе с юга

Установка лагеря II на Южной стене Лхоцзе. М. Туркевич, А. Погорелов

Игорь Свергун, Алексей Боков, Сергей Бершов. Шиша-Пангма. 1998 г.

Стена Манаслу

Носильщики в горах Каракорума. Пакистан

Носильщики-яки под Шиша-Пангмой

Маршрут Ворбуртона на Даларе

Эверест с севера. Выше 8000 м

Подготовка к Эвересту в барокамере. Краснодарская экспедиция, 2000 г.

На праздновании «Эверест — 50 лет». Катманду, 2003 г.

Евгений Виноградский, Элизабет Хоули, Сергей Бершов

Юнко Табей и сэр Эдмунд Хиллари

Посадка парка восходителей на Эверест, с Валерием Бабановым

Кайлаш с севера

Лавина на Нанга-Парбате

9 мая еще трое наших ребят были на вершине — Юрий Голодов, Валера Хомутов и Володя Пучков. Они сфотографировались с флагом. Это тоже стало свидетельством выхода на вершину. До них там побывали (в 1. 47 ночи) Казбек Валиев и Валерий Хрищатый. Их, как и нас, непальский офицер связи спрашивал: «Вы были на вершине ночью? Что видели?». Он контролировал процесс очень дотошно. Сочувствую тем, кто ходит соло. Им помимо всех прочих трудностей сложно доказать и факт выхода на вершину. Автоспуск фотокамеры на такой высоте может и подвести.

Из воспоминаний Михаила Туркевича: «Вниз мы шли по уже знакомому пути. Ветрозащитные костюмы покрылись ледовым панцирем. А на груди от вытекающего из маски конденсата образовался даже целый щит из льда. Веки без очков все время смерзались, склеивались инеем. Темными светозащитными очками сейчас положение спасти было невозможно, приходилось каждый раз открывать их рукой. Внизу в лунном свете увидели первую двойку. Ребята двигались в противоположном направлении от пути спуска, если это вообще можно было назвать движением, — один, задний, сидел на снегу, а передний просто шевелился, иногда переставляя ноги.

Путь спуска на этом участке уже был обозначен перильной веревкой, по которой мы ориентировались на подъеме. Но, видимо, условия и обстановка, в которых они совершали подъем, сейчас изменились. Обратная дорога стала для них неузнаваемой. Снег, ночь, усталость делали свое дело.

… Подходит момент «стыковки». Ребята уже совсем близко. Северный склон уходит на несколько километров в Тибет, где работает сейчас американская экспедиция, которая в случае нашего срыва сможет найти что-нибудь от нас возле своих палаток в начале маршрута. Но мы уже около знакомого, добитого мной на подъеме скального крюка и уходящей от него в темноту тонкой нити веревочных перил. Ребята прошли выше этого места и теперь медленно подходят к нам. Без «кошек» им нужно быть предельно осторожными, хотя крутизна здесь и небольшая. Когда они подошли, появились спокойствие, уверенность в благополучном исходе штурма.

4 мая 1982 года заканчивается победой советской экспедиции над самой высокой вершиной в мире по самому трудному пути.

Я закрепляю нашу веревку, по ней спускается на всю длину Серега, за ним — Мысловский и Балыбердин. Потом они принимают меня с нижней страховкой. Местами приходится использовать старую, очень тонкую чужую веревку. Хорошо, что на подъеме мы добили все старые крючья и связали перебитые и протертые места. Был риск, и немалый, но иначе не спустишься, а ждать и медлить нельзя. Мороз усиливается, поднимается ветер, луна уходит за горизонт, за облака, а мы никак не можем обойти этот бесконечный «жандарм», выйти на сравнительно простой гребень, передохнуть. Мысловский все время скользит, повисает на веревке. «Кошки» надевать негде, да и некогда. Я упираюсь изо всех сил, чтобы меня не сдернули.

И вот мы на сравнительно ровном участке. Теперь до лагеря-5 путь только по гребню, никуда не сворачивая, но Эдик идти отказывается. Сел, свесив ноги в сторону Непала, говорит, что ему и здесь хорошо. Оказывается, у него кончился кислород, и Серега отдает ему свой последний баллон с остатками кислорода. Я в это время надеваю на ребят «кошки». Через каждую пару минут приходится отогревать руки, кожа пристает к металлу, и вся процедура занимает у нас около получаса.

Теперь нужно как можно быстрей спуститься в лагерь-5, потому что Серега остался без кислорода и может поморозиться, если мы задержимся.

Сейчас я иду впереди, выбираю путь. Серега несколько раз просит не спешить — я забываю, что темп у него теперь не тот. Двойка следует за нами в связке: Мысловский — впритык к Сереге, а Володя замыкает. Иногда на крутых стенках мы организуем для них перила, как и до этого.

Луна прячется, настает полная темень. Лезу в пуховку за фонариком. Прохожу участки метров по десять и потом подсвечиваю ребятам. Собираемся вместе и опять начинаем все сначала. Каждый ожидает своей очереди идти, терпеливо замерзая, других вариантов нет. Хорошо, что гребень сравнительно простой. Всех колотит от холода. Так движемся около часа. Эдик жалуется на холод, у него прихватило руки, а о своих запасных рукавицах я забыл, да и доставание их из рюкзака отнимет много дефицитных минут. Скоро должен быть лагерь.

Даже небольшие участки Эдик проходит с трудом, медленно, жалуется, что Володя его держит, не выдает веревку. Начинаем ругать Володю, но он говорит, что веревка свободна. Оказывается, для Эдика это просто возможность для передышек, которые каждый раз затягиваются. Серега уговорами, силой и матом с трудом ликвидирует подобные задержки».

7 мая нас встречал базовый лагерь. Евгений Игоревич Тамм растроганно благодарил нас с Мишей. К тому времени на гору поднялись Валентин Иванов и Сергей Ефимов, а также Валерий Хрищатый и Казбек Валиев. За ними шли и готовы были к вершине Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев. Но… Вот что вспоминал Евгений Игоревич: «Еще один критический момент. Валерий Хрищатый и Казбек Валиев лишь со второй попытки взошли на вершину. После неудачи вернулись в 5-й лагерь, переждали непогоду — и снова на штурм. Хрищатый не утеплился и поморозился, после возвращения в Москву лишился нескольких фаланг на ногах… Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев были в трех сотнях метров от вершины и не взошли на нее, потому что по моему приказу помогали обессилевшим товарищам, сопровождали вниз Валерия Хрищатого и Казбека Валиева. Мне этот приказ дался нелегко. Отлично понимал Эрика Ильинского и Сережу Чепчева. Навсегда распрощаться с мечтой, к которой стремились всю жизнь… Я очень переживал: когда Ильинский вернется в базовый лагерь, какой будет встреча? Но все было в рамках. Я и сейчас не на сто процентов убежден в своей правоте, и уверен, что Эрик тоже постоянно возвращался и возвращается к этому вопросу».

Мы с Мишей тогда очень переживали за Ильинского, считали, что с ним поступили несправедливо. Но перестраховщиком Тамм точно не был. Ведь разрешил идти на вершину последней тройке, когда из Москвы скомандовали: «Все, больше никто не идет! А то у вас там скоро повара полезут». Евгений Игоревич запрет проигнорировал. Рисковал, но не поддался давлению. Вот как он об этом вспоминал: «А самое неприятное в моральном отношении событие ожидало меня 8 мая. Я разрешил тройке — Валерий Хомутов, Владимир Пучков, Юрий Голодов — выйти на финальный штурм Эвереста. А из Москвы пришел приказ прекратить восхождения. Тут тренер Борис Романов и решил провести партсобрание в базовом лагере. Дело было в палатке Мысловского. Тема: надо ли выполнять приказ Москвы и вернуть назад финишную тройку. Все гости базового лагеря, в том числе и прилетевший из Москвы журналист Юрий Сенкевич, высказались за возвращение. Мол, и так успех ошеломляющий, всем альпинистам присвоено звание заслуженных мастеров спорта и незачем больше рисковать. Мнения участников команды разделились, восемь человек высказались за возвращение ребят, четверо против. Последним на собрании говорил Овчинников. Произнес слова настоящего, это без всякой иронии, коммуниста: «Нельзя браться за дело, боясь за него отвечать». Я все это слушал как беспартийный руководитель экспедиции. И в конце сказал, что обещаю довести до сведения тройки восходителей точку зрения партсобрания и подтверждаю свое прежнее решение идти на вершину. Думаю, что тренеру Борису Романову эта резолюция партсобрания нужна была для личной подстраховки».

Нас, спортсменов, находившихся в базовом лагере, на то собрание не пустили. Сказали — только члены партии. Овчинников, Романов, Мысловский, Тамм — руководитель экспедиции, он не был членом партии. Туркевич пробрался как кандидат в члены КПСС. Он рвался туда, чтобы не только узнать, что там происходило, но и проголосовать за ребят. Но кандидаты не имели права голоса… Только четверо проголосовали за то, чтобы ребята шли наверх, — Тамм, старший тренер Овчинников, специалист по питанию Воскобойников и радист-переводчик Кононов. Ситуация была — как при полете Гагарина. Когда пишутся эти строки, рассекретили закрытые подробности первого старта человека в космос. В день 50-летия полета мы узнали, что существовало три варианта сообщения ТАСС об эпохальном прорыве. Один — на случай неуспеха, если погибнет космонавт. Второй — если спускаемый аппарат окажется на иностранной территории. И третий вариант — если полет пройдет успешно. Гарантий на этот счет никто дать не мог. Там вариант был очень опасный, и для ребят из отряда космонавтов, для Юрия Гагарина это не было тайной. Системы не удалось отработать до нужных кондиций. Не успели, американцы наступали на пятки. К счастью, все сработало штатно. Почему я вспоминаю полет Гагарина в связи с нашей экспедицией? Во-первых, она открыла эпоху гималайских экспедиций в советском и постсоветском альпинизме. Для нас это было равнозначно полету на Луну. Кроме того, как и в случае с космическим полетом, разрабатывались различные сценарии — и со знаком плюс, и с минусом. Перед отъездом в Непал Тамм получил инструкции в ЦК КПСС: в случае аварии, гибели кого-то из участников продолжать восхождения до первого взошедшего (или взошедших). Вопреки неписаным альпинистским законам, гласящим: если кто-то гибнет, восхождение прекращается. Так у нас всегда было принято. Но, учитывая международный резонанс экспедиции, решено было нарушить правила. Не сворачивать экспедицию, пока вершина не будет достигнута. Вариант со знаком плюс. В случае успешного восхождения работать по плану. Он предусматривал, что все группы поочередно выходят на вершину. Но когда залезли одна за другой первая, вторая, третья, четвертая команды, «сверху» стали требовать: хватит, и так уже успех неимоверный! Последняя группа пошла с некоторым перерывом. Соответственно, стали думать, а вдруг что… Тем более, после второго ночного восхождения, когда сильные альпинисты Хрищатый и Валиев обморозились, их сводили вниз. Вот тогда и прозвучало: «Суши весла!». Но Тамм не послушался. Это был очень мужественный шаг. Если подумать, Евгений Игоревич рисковал не только своим руководящим положением в Федерации альпинизма СССР, но и научной карьерой, общественным статусом. Все это поставить на карту — ради чего? Чтобы еще несколько альпинистов взошли на Гору. Евгений Игоревич это сделал. Или взять момент, когда он нам с Туркевичем разрешил подниматься ночью! Двое восходителей в плохом состоянии, просят помощи, а мы — на Гору. Пытаюсь себя сегодняшнего поставить на место Тамма в той ситуации и не могу сказать, дал бы я «добро» на такое рискованное дело, как «сбегать» на вершину ночью. Очень может быть, что и не дал. С высоты сегодняшнего опыта. Как говорил царь Соломон, многие знания порождают многие печали. Евгений Игоревич отважился. Может, потому, что был уверен в нас не меньше, чем мы сами? И Хомутову, Пучкову и Голодову не запретил подниматься на Гору. Тройка успешно взошла на вершину 9 мая. Это был наш салют Дню Победы. А победителей не судят.

Почему Тамм не решился в свои 55 лет подняться на Эверест, а я в свои 58 (а перед тем в 53 года) взошел в третий раз? Думаю, дело в разнице приоритетов. Евгений Игоревич был прежде всего ученым, доктором наук. Альпинистом — в свободное от физики время. То, что он не только талантливый профессионал в науке, но и великолепный организатор, подтвердила экспедиция на Эверест. Но главной для Тамма всегда оставалась физика. Профессионально Евгений Игоревич к восхождению не готовился. Наверное, с нашей помощью, с использованием большого количества кислорода он взошел бы. Но все же в этом был риск. Руководитель не мог поставить под удар экспедицию. Я же готовился по полной программе именно как альпинист-профессионал. Считаю себя таковым и сейчас. Правда, раньше тренировался регулярно и помногу, чтобы постоянно совершенствоваться. Разменяв седьмой десяток (пишу и сам не верю), уже не могу приобрести новые качества, но продолжаю восхождения. Для этого необходимо «поддерживать огонь». Делаю это с удовольствием.

 

ОТЯГЧАЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Украинская национальная экспедиция на Эверест 1999 года не планировала удивлять мир сенсациями. До этих пор украинские команды на высотный полюс не поднимались. Отдельные альпинисты — да, но не национальная команда. Маршрут — ординарный, по классическому пути с тибетской стороны. В этой экспедиции я оказался вопреки желанию ее руководителей. С самого начала не был согласен с их концепцией: мы национальная сборная, поэтому пойдем на Эверест без кислорода. Считал и считаю такой подход дилетантским, авантюрным. В экспедицию ехали достойные ребята. «За красивые глаза» в нее не отбирали. Но из десяти участников команды идти без кислорода были готовы не больше четырех человек. Это, конечно, Владислав Терзыул (Слава — первый альпинист Украины и СНГ, взошедший на все восьмитысячники, 14-я вершина, Макалу в 2004 году, увы, стала роковой). Это опытный, сильный высотник Василий Копытко. Это мы с постоянным партнером по связке Игорем Свергуном, не раз поднимавшиеся в «зону смерти». Остальным недоставало высотного опыта.

На высотах за 8500 м большинство наших ребят не бывали, то есть настоящей гипоксии не пробовали. Для восхождения на Эверест это не просто минус — отягчающее обстоятельство. Но руководство экспедиции думало иначе. Похоже, как раз из-за «кислородных» разногласий для него основным отягчающим обстоятельством оказался… я. Во время первого сбора кандидатов в экспедицию в альплагере «Узункол» старший тренер команды Мстислав Горбенко поставил вопрос ребром: «Поднимите руку, кто пойдет на Эверест без кислорода». Ребята переглядываются и — кто бы сомневался? — дружно тянут вверх руки. Когда все разошлись, я предложил Горбенко: «Слана, может, по-другому подойти? Сначала обсудим, кто может без кислорода подняться, а кому лучше с 02 идти». Ответа так и не получил. Хотя руководитель экспедиции, президент Национальной федерации альпинизма и скалолазания Украины Валентин Симоненко как будто соглашался с моими доводами, что на Эвересте к кислородной проблеме нужно подходить гибко. Я убеждал: если наша экспедиция будет успешной, через год никто не вспомнит, с кислородом ходили или без него. А если что-то, не дай Бог, случится, это все будут помнить. Такое не забывается. Как в воду смотрел…

Нельзя было превращать «бескислородность» в догму. А тем, кто первый раз шел на такие высоты, нельзя было отказываться от кислорода. Пусть и в составе национальной сборной. Мы, например, с Игорем Свергуном сразу решили, что пойдем с кислородом, и запаслись личными баллонами (небольшой экспедиционный запас предназначался только для медицинских целей). Потому что хотим ходить в Гималаях снова и снова. Правда, когда уже стартовали, наши баллоны еще не поднесли в АВС носильщики. Так что, скорее всего, пришлось бы на восхождении обходиться без 02. А это всегда потеря темпа. Но шут с ним, с темпом, все обернулось потерями куда большими.

Резонный вопрос: если не был согласен с концепцией руководства, почему не отказался от участия? А почему, собственно, член сборной страны должен отказываться от шанса снова взойти на Эверест? Тем более, с севера я еще не ходил. Правда, меня как «инакомыслящего» руководители экспедиции попытались убрать из команды. Просто вычеркнуть фамилию Бершов из списка не могли. В альпинистском мире это вызвало бы недоумение. Кроме того, будучи профессиональным спортсменом (за удовольствие ходить в горы еще и зарплату получал), я считал, что обязан поддерживать себя на соответствующем уровне. Работал над этим. Ежедневно не только утренняя зарядка-тренировка, а и бег на лыжах, кроссы, велосипед. Плюс футбол, бассейн, баскетбол, скалолазание. Потому на всех отборах показывал высокие результаты, не уступая молодым. Тогда нашли формальную причину — возраст (в 1999-м мне исполнилось 52). Летом на Кавказе, в Узунколе, проходил очный этап чемпионата Украины в скальном классе восхождений. В его рамках состоялся заключительный этап отбора претендентов в национальную гималайскую сборную. Первое место за восхождение на вершину Далар по маршруту Ворбуртона заняла команда харьковчан в составе Сергея Бершова (руководитель), Игоря Свергуна, Михаила Бадыгина и Евгения Будрина. Ну как исключать из гималайской команды чемпиона страны? Мои «доброжелатели» были очень разочарованы. Следующим, окончательным этапом отбора стали тренировочные восхождения в Гималаях на соседние с Эверестом «небольшие» вершины Пумори (7161 м) и Ама-Даблам (6812 м). Для меня они не представляли сложности ни в техническом, ни в физическом плане. Хорошая тренировка перед главной Горой. Плюс огромное удовольствие от красоты обеих гор, будто ограненных руками ювелира-великана. Ама-Даблам даже удостоился чести быть изображенным на непальских рупиях.

Накануне отъезда в Катманду выяснилось, что от идеи ехать на Эверест без меня руководство экспедиции не думает отказываться. На самом последнем сборе в Конча-Заспе под Киевом для участников предстоящего восхождения организовали 25-километровый кросс по зимнему лесу. Уже был заготовлен черновик приказа о моем отчислении из сборной по результатам забега… Сегодня я даже благодарен за тот «сюрприз» — очень интересный получился тест, полезный опыт. Кросс должен был стать неожиданностью для всех, но главным образом — для неугодного меня. Сначала предупредили, что на сборе в Конча-Заспе мы проходим медицинское освидетельствование в спортдиспансере. За две недели узнаем: будет кросс — проверка на выносливость. Говорю Свергуну: так, снимаем лыжи и бегаем ногами. Изменили план тренировок. В равнинном Харькове кроссы — лучший способ нарабатывать выносливость. Для нас это дело привычное. Так что особых проблем не возникло. Бегали по просекам лесопарка. Не много, километров по 15–18. Длительный забег, может, один раз устроили. О том, что предстоит бежать 25 км, не знали. Но готовились добросовестно. Если обычно трусцой где-то или на лыжах, длительная, плавная тренировка на выносливость, то здесь немножко по-другому поработали, более интенсивно. Причем Игорь, который ногами не очень много бегал, ему «марафоны» не слишком нравятся, в итоге занял третье место. Тоже показатель правильности нашей системы тренировок. А я пришел на финиш первым. Но это я вперед забежал. По инерции бегу даже в собственной книге. Привычка!

В общем, приезжаем в Конча-Заспу. Днем разместились. Ближе к вечеру вышли всей компанией на воздух подвигаться. Начали играть в футбол, и Володя Дидора в азарте игры малость меня травмировал. Врезал от всей души по надкостнице. Случайно, не нарочно. Но от этого не легче. В ходе отборов травмоопасные игры, конечно, нежелательны. Но уж очень подвигаться хотелось. Вот и подвигались. На ноге вздулась опухоль размером с хорошее яблоко. Что я сразу сделал — приложил ледяной компресс. Весь вечер его менял. Наутро опухоль превратилась из яблока в сливу. Хорошо, в тот день мы проходили медицинское обследование. Для меня это уже был плюс, потому что «слива» оказалась болезненной. Продолжал прикладывать, лед и когда вернулись на базу. Утром третьего дня мы побежали. Я, несмотря на травму, — с решимостью доказать: не дождетесь! Двадцать пять км по снегу — не хило. Но соревнования есть соревнования. Я, понятно, завелся. Продумал тактику, рассчитал силы. На первом круге никуда не рвался. Тем более, еще не утоптана была тропа, снег глубокий. Кружок пробежали, протоптали, а на следующем можно обходить соперников. В отрыв пошел уже на третьем, последнем круге, когда стало ясно, кто что здесь может. Вижу, народ не очень спешит к финишу, тогда и ускорился. Сколько мне лет было? «Полтинник» с хвостиком. А получилась игра в одни ворота. Со мной бегут молодые ребята, и я у них выигрываю. Как же это расстроило руководство! Спрашивают: ну кто выиграл? И тут оказывается, что почти что списанный Бершов привез второму 8 минут или 10. В общем, много. Игорю Свергуну — 12, а остальным — по полчаса и больше. Снова не удалось от меня избавиться. Так с интервалом в 17 лет я опять оказался у Эвереста. Только с тибетской стороны.

 

НИЧЕГО, КРОМЕ ПЕЧАЛИ…

В базовый лагерь прибыли 31 марта, в мой день рождения. Вместе с поздравлениями руководители огорошили новостью: назначаем тебя тренером. Когда отбирались, готовились, я как тренер (впрочем, и как участник тоже) их не интересовал. Теперь вдруг ветер переменился. Ну нет, коней на переправе не меняют. Я заявил, что готов выполнять любую работу как участник, но не тренер. Тогда нас с Игорем, постоянных партнеров, попытались разъединить. Поставили в разные группы — его в первую, меня — в третью. Свергун послушал-послушал разговоры про то, как сборная Украины взбежит без кислорода на Эверест, и отказался. Далеко не новичок в Гималаях, он понимал, что здесь шапкозакидательство не пройдет. Третьим в нашей команде стал 27-летний киевлянин Коля Горюнов.

Вместе с американскими альпинистами (теми, что искали следы Мэллори с Ирвином) наша команда установила лагерь ABC на высоте 6400 м. Потом занялись обработкой маршрута на Северном седле. Установили лагерь-1 на 7050 м, переночевали там, спустились на отдых. Затем второй выход с выносом грузов в промежуточные лагеря и ночевкой в лагере-2 на 7800 м, третий — акклиматизационный, с выходом на 8300 м (я тогда поднялся до 8200 м и повернул вниз, плохо себя почувствовал). Скромно, но весело отметили Пасху и Первомай. Ничто не предвещало беды. Мы были отлично акклиматизированы, прекрасно экипированы. Но Эверест не прощает самоуверенности. Как говорил Евгений Игоревич Тамм, ничего в Гималаях не получается наскоком, кроме печали…

4 мая на восхождение вышла первая группа: одесситы Владислав Терзыул, Василий Копытко и киевлянин Владимир Горбач. Через день наверх ушла вторая тройка: одесситы Вадим Леонтьев, Роман Коваль и донетчанин Сергей Ковалев. Следующими шли мы с Игорем Свергуном и Колей Горюновым. 8 мая в 4 утра Терзыул, Копытко и Горбач вышли из палатки на 8300 м к вершине. Они несли палатку, чтобы установить на высоте 8650 м и заночевать там в случае позднего возвращения, но забыли стойки к ней. Оставили палатку, ставшие бесполезными фонари — в них сели батареи, газовую горелку. Володя Горбач отстал от товарищей где-то в районе так называемой Второй ступени, ребята надолго потеряли его из виду. Наконец показался Володя, первая двойка двинулась дальше. Около 14 часов Слава Терзыул поднялся на вершину. Следом, минут через пять взошел Вася Копытко. О том, что над Эверестом поднят флаг Украины, ребята сообщили по радио в базовый лагерь. Я слышал их диалог с базой, находясь в лагере на Северном седле на 7050 м, и поздравил ребят. Володя Горбач сильно отстал от первой двойки — ему без кислорода идти точно не стоило.

На вершине долго не погуляешь — мороз, ветер. Слава с Васей спустились ниже. Передают по связи: «А, вот Горбач идет. Что делать? Он хочет идти на вершину.» Какие могут быть вопросы, если он отстал на полтора часа? Не было рядом Игоря Чаплинского, Чапы, партнера по связке, который заставил бы повернуть, как в 1996-м на Аннапурне. Тогда Горбач и Чаплинский были всего в часе-полутора от вершины. Но Чапа, видя состояние товарища и понимая, что до темноты они могут не успеть спуститься, развернул связку вниз. Обидно поворачивать, но ребята понимали, что могут создать проблемы себе и команде, и не стали рисковать. Такое решение — показатель восходительского класса. На Эвересте Горбача некому было удержать. Был в его биографии еще тревожный звонок, не ставший уроком. 1994-й год. Дхаулагири. Первая украинская гималайская экспедиция, в которой участвовали женщины. «Маленький» восьмитысячник (8167 м). Бескислородное восхождение. Снежно-ледовый маршрут без особых сложностей — мы шли по классическому пути. Первая группа: Игорь Свергун, Геннадий Лебедев, Игорь Чаплинский, — успешно сходила на гору. Следом пошла четверка — Галина Чеканова, Тамара Ена и два Володи — Горбач и Ланько. Третья группа, в которую входил и я, должна была выходить следом. Выше штурмового лагеря на 7400 м был опасный участок, он требовал предельной аккуратности. Там и случилась беда. Когда четверка Горбача спускалась с вершины, уже стемнело. Выше 7400 м ребята сказали девочкам: мы пошли в лагерь готовить чай, а вы приходите. А может, и не сказали. В общем, ушли. Непостижимо: бросили одних в темноте! Такое и на равнине для мужчин немыслимо, а уж на горе… Да встаньте друг за дружкой — один впереди, другой сзади, девчата между вами. Где опасно — натяните веревочку, подстрахуйте, придержите. Они же после восьмитысячника, на который поднялись без кислорода! Пришли ребята, пришла Тамара. А Чекановой нет и нет. Кто-то вышел посмотреть. «Галя! Галя!». Нет нигде. Очевидно, с гребня сорвалась. А внизу — ледопад с громадными трещинами. Она была в голубом с красным комбинезоне, видном за километр. Мы потом поднимались, осматривали склоны внизу — если бы она там была, обязательно увидели. Но в каждую трещину не заглянешь…

Но вернемся на Эверест, где Володю Горбача некому развернуть в сторону от вершины. Горбенко попросил: «Дайте трубку Горбачу». Все, кто на связи, слышат, что Володя еле языком ворочает, задыхается. По разговору понятно: человек уже никакой. У Терзыула тоже голос слегка другой из-за высоты, усталости, но не возникает сомнений, что он в порядке. А с Володей все ясно. Куда ему на вершину? Мы же не один год ходим, знаем друг друга, как облупленных. Вот они трое встретились. Все еще живы и невредимы. Для тренера ситуация без вариантов: ребята, вниз! Втроем! Не растягиваясь! Немедля! Но Горбенко разрешает Горбачу идти на гору. Почему?!! В параллель с решением Евгения Игоревича Тамма, разрешившего нам с Туркевичем подняться на Гору ночью в 1982-м? Но там же все было иначе. Мы — полные сил, решимости, вполне адекватные. И притом — с запасом кислорода. Мне до сих пор непонятно, чем руководствовался Горбенко. Ясно было, что в том состоянии Володя вряд ли мог взойти на вершину один.

Стратегическая ошибка породила остальные. А дальше — трагедия. Терзыул навешивает веревку для спуска и уходит вниз, в штурмовой лагерь на 8300 м. А ты, Вася, жди Горбача. Василий — врач, человек долга. Он ждет. Володя долго, очень долго ходит где-то. Наконец, возвращается. Копытко и Горбач начинают спуск. Темнеет. Куда идти — непонятно, где веревка — неизвестно. Фонарей нет. Рации не работают. Вася уходит искать перила и уже не возвращается. Может, ступил на карниз, который под ним обломился. Может, соскользнул с предвершинного гребня. Влево? Вправо? Неизвестно… Высматривали, искали потом. Пуховка яркая, красная, но так и не нашли. Видимо, улетел глубоко в трещину, сверху присыпало снегом. Нет человека!

Володя Горбач переживает холодную ночевку на высоте 8500 м, ниже Первой ступени. Один. Это стоит ему обмороженных носа, пальцев на левой руке и на ногах. Слава Богу, утих ветер и не было сильного мороза. Иначе Володя мог и не выжить там. В таких условиях, как правило, в живых не остаются. Терзыул ночует в палатке. Товарищи не возвращаются. Утром он пытается выйти к ним навстречу, но сил нет. В палатке медицинский кислород, но он его не использует. «Слава, твои ребята не пришли. Почему ты не пошел наверх искать?» Он смотрит на меня стеклянными (гипоксия?) глазами: «Я не могу тебе сказать». Как старший группы он не должен был оставлять своих ребят. Мы оба это понимаем, но ничего уже не поправишь.

Со Славой Терзыулом мы в одной связке в 1997 году успешно взошли на Нанга-Парбат (8125 м). Меня тогда пригласил на роль спарринг-партнера Терзыула один из лидеров одесского альпинизма, прекрасный восходитель, тренер и человек Вадим Свириденко. Думаю, хотел таким образом добавить перспективному парню опыта, выучки. Слава был прирожденным высотником — сильным, выносливым. Отлично справлялся с гипоксией. Но полноценной технической подготовки в альпинизме он не получил. Не прошел школу серьезной команды. В его биографии не было сильного восходительского коллектива, в котором люди учат друг друга и учатся премудростям альпинизма, и одновременно — взаимовыручке, ответственности за товарищей. «Слава, у тебя был кислород. Ты УЖЕ совершил бескислородное восхождение. Надень маску и бегом туда — выскочишь с кислородом за полчаса! Почему ты этого не сделал?». Молчит. Нет, я представляю состояние даже подготовленного человека после бескислородного восхождения на Эверест. Это железный Толя Букреев мог снова и снова подниматься и спускаться и спасти троих людей. Слава в подобной ситуации оказался не Букреевым. И не мог ответить на простой вопрос «почему?». Нечего было ответить. Нет уже Толи Букреева, нет и Славы Терзыула — оба остались в Гималаях. Ворошу прошлое ради ребят, которые еще пойдут на свои Эвересты.

Не первый год ведутся разговоры про две морали — одну до 8000 м и другую — каждый за себя — в «зоне смерти». Никогда не соглашусь с этим. Ни в одной советской сборной ни при каких обстоятельствах не было так, чтобы бросить человека. Переступить через него. Такое невозможно представить. С кем ты останешься? Как с этим сможешь жить? Мораль или есть или нет, что бы ни говорили про особые обстоятельства «зоны смерти». Да, сейчас другие времена. Порой задумываешься, существует ли общечеловеческая мораль на уровне моря. И все же… Коммерческие восхождения на восьмитысячники поставлены на поток. Самый популярный объект, конечно, Эверест. «Отметиться» на его вершине стремятся жаждущие острых ощущений, богатые, но порой минимально подготовленные люди. Гиды, которым они фактически доверяют жизнь и платят немалые деньги за помощь во время восхождения, стараются выполнить свои обязанности на совесть. Но порой там, на высоте, разворачиваются жуткие сюжеты. Как поступить гиду, когда рядом мужчина, твой клиент, выбился из сил, требует помощи, и женщина, у которой закончился кислород? Кому помогать — клиенту, который тебе заплатил? Но тогда погибнет женщина… Не дай Бог никому стоять перед подобным выбором или оказаться пленником «зоны смерти»! Но все же и там, где нет уже ничего живого, люди могут оставаться людьми. Это подтверждает история невероятного спасения Володи Горбача, в которой участвовали десятки восходителей из разных стран. Хотя, если посмотреть правде в глаза, то получится: сначала собственной безответственностью создали проблему, а потом героически, с риском и потерями, ее решали.

… Кислород для медицинских целей был у нас в лагере на высоте 7050 м. Когда по связи передали, что с вершины не вернулся Володя Горбач, стало ясно: надо идти на помощь. Две маски, два кислородных баллона, а нас трое — Коля Горюнов, Игорь Свергун и я. Говорю им: надевайте маски и бегом наверх. Без кислорода я вас все равно не догоню, попробую договориться с шерпами. Ребята помчались на помощь. Наверху в это время находились Сергей Ковалев, Вадим Леонтьев и Роман Коваль. К Горбачу стали подниматься Ковалев с Леонтьевым. Обессиленный высотой и гипоксией Леонтьев до Володи не дошел, вернулся. Сергей Ковалев смог напоить Горбача водой, но этим его помощь ограничилась. На большее сил не хватило, пошел вниз. Игорь Свергун потом скажет: «Думал, что иду снимать тело, а когда услышал от встреченного Ковалева, что Вовка жив, помчался наверх вдвое быстрее». Свергун с Горюновым и начали спускать обмороженного Володю. Спустили до палатки, накололи лекарствами, переночевали, и продолжили спуск. Если бы не они, Горбач просто остался бы на Эвересте.

Ребята умчались, а я остался ждать шерпов. Те с грузами шли наверх. Проклиная свой скудный английский, все же нахожу слова, чтобы объяснить: заплатим, сколько скажете, но помогите спустить нашего товарища. Шерпы согласились, правда, с условием, что сперва занесут наверх грузы клиентов. Хорошо. Иду с ними наверх. Носильщики занесли свою поклажу на 7800 м. Оттуда уже налегке поспешили вверх за Володей. На высоте 8200 м встретили Горюнова, Свергуна и Ковалева, которые тащили на кариматах Горбача. Шерпы сказали: все, теперь мы. Не изнуренные высотой, не выработанные, как наши ребята, они поспешили с пострадавшим вниз, на Северное седло. Там очень помогли альпинисты из других экспедиций, кто был поблизости. Узнав, что идут спасработы, коллеги бросились на помощь. Путь с седла на 6400 м проходил слева направо, дугой. Сверху, с седла они спустили веревки напрямую. Когда шерпы подтащили Горбача к этому месту, там уже несколько человек ждали. По спрямленным перилам Володю быстро спустили ниже. В лагере ABC на 6400 м уже ждал наш врач Владимир Лебеденко с переносной барокамерой, капельницей. У Горбача давление, можно сказать, символическое — 60 на 10. Экстренная реанимация. Володю на его последнем пределе Лебеденко все-таки вернул с того света. Еще час-другой — и помощь бы уже не понадобилась. А дальше девять шерпов, сменяясь каждые 15 минут, по леднику Ронгбук (около 20 км льда и осыпей) галопом доставили пострадавшего в базовый лагерь. На помощь доктору Лебеденко были готовы прийти его коллеги из разных стран, но он самостоятельно привел Володю в транспортабельное состояние. После ночи под капельницей Горбача на автомобилях доставили в Катманду, в госпиталь. В Тибете, в отличие от Непала, каким бы экстренным ни был случай, вертолеты не используются, поэтому дорога до стационара получилась не такой быстрой, как хотелось. Но главное — Володя остался жить. Рывок наверх нашей группы, помощь Свергуна с Горюновым, других наших ребят, альпинистов из разных стран спасли его. А Васю Копытко так и не нашли. Читать корреспонденции о большом успехе национальной сборной было неловко. Горы — это всегда риск. Восхождение на Эверест даже по ординарному маршруту — всегда успех. Но о каком успехе речь, если потеряли товарища?

Из сборной команды страны меня вскоре отчислили. Ввели возрастной ценз — не старше пятидесяти. Дело прошлое, но, считаю, нельзя было вот так рубить концы. Не потому, что уж очень хотелось подольше задержаться. Хотя это и зарплата, и определенный статус. Но я в данном случае как тренер проблему рассматриваю. Чтобы создать полноценную команду, нужно обеспечить преемственность поколений, передачу опыта. Альпинизм — не велоспорт, где должна быть ровная команда для гонки. Понятно, туда только сильнейших отбирают. У нас — не олимпийский вид спорта, другой образ жизни и возможен другой подход. Но, как и в любом виде спорта, коллектив сборной формируется не один год. Не важно, олимпийцы — не олимпийцы. Если мы называем этот коллектив сборной, получаем государственное финансирование, то и подход должен быть профессиональный. Ответственный и методически правильный — об этом Владимир Дмитриевич Моногаров не уставал напоминать (кстати, от его услуг уникального специалиста в области высоких нагрузок и реабилитации, доктора наук, профессора тоже отказались). Профессиональная команда не должна работать по-дилетантски. Старшее поколение — это опыт, надежность и все, что подразумевает термин «профессиональный подход». Он перенимается в процессе совместной работы. Например, как тренироваться перед гималайским восхождением, на что делать упор. Как не ставить под удар судьбу — свою и команды уже на горе. Этому учатся в совместной работе, перенимая опыт, какие-то приемы, манеру, стиль. Порой ни обучающий, ни обучаемый и не подозревают, что идет урок. Вместе упираются на тренировке или на маршруте…

Одновременно со мной сборную покинул Свергун. «Игорь, оставайся. Госстипендия — штука полезная, у тебя семья». Он в ответ: «А с кем ходить?». Это не праздные вопросы — кто у тебя за спиной, кто тебя страхует, кому доверяешь жизнь.

 

НЕБО И ЗЕМЛЯ

Моя третья встреча с Эверестом и второе восхождение на вершину состоялись весной 2000-го. На этот раз в составе экспедиции Краснодарского юридического института (теперь Краснодарский юридический университет МВД России). Две экспедиции с интервалом в 12 месяцев отличались одна от другой, как небо и земля.

Сначала меня пригласили только проконсультировать. Тоже, кстати, показательный момент. Казалось бы, начальник вуза генерал-майор милиции Юрий Агафонов — опытный организатор, сам не новичок в горах, в том числе и в Гималаях, кандидат в мастера спорта, мог обойтись и без моих рекомендаций. Тем более, что в 1998 году успешно провел свою, институтскую экспедицию на восьмитысячник Макалу (8470 м). Когда замахнулись на Эверест, обратились ко мне: «Сергей Игоревич, проконсультируете?» Почему нет? Я приехал в Краснодар в конце августа 1999-го, до экспедиции оставалось меньше года. Встретился с генералом Агафоновым. Хотите весной 2000-го взойти на Эверест? Значит, надо осенью на Эльбрусе побывать, несмотря на то, что летом все где-то совершали восхождения. Затем зимой, в январе. И перед самым выездом в Гималаи, в конце февраля — начале марта. Три сбора на Эльбрусе подготовят к работе на высоте. Подробнейшим образом расписал списки снаряжения. Особенности питания, все тонкости высокогорного меню. Режим тренировок. Советовал хотя бы раз в неделю собираться всем вместе, не обязательно каждый день дергать. У всех работа, люди заняты. Каждый тренируется индивидуально, но общая тренировка раз в неделю для контроля формы и корректировки необходима. Посоветовал, с какой принимающей альпинистов фирмой работать в Непале. Рекомендовал ту, с которой мы сами не первый год сотрудничаем.

Забегая вперед, скажу, что все мои рекомендации генерал Агафонов четко выполнил. А тогда, в августе 1999-го, итогом нашего знакомства стало приглашение в экспедицию тренером. Я поблагодарил, но согласился не сразу. Хотел сначала посмотреть команду. Опять-таки, у нее есть тренер — Иван Аристов, это его ребята. А если Ваня будет против? Аристова не было в Краснодаре. Когда встретились, он сказал: «Как я могу быть против? Я только за». В ноябре я поехал с краснодарцами на Эльбрус, увидел ребят в деле. Убедился, что они действительно команда, спаянная, схоженная, объединенная общими восхождениями, традициями. Так я стал тренером-консультантом краснодарской экспедиции. Маршрут, по которому предстояло подниматься, был мне знаком — год назад по тому же Северо-Восточному гребню шли к вершине участники украинской экспедиции.

В марте мы вылетели в Непал, оттуда перебрались в Тибет. Уже в Катманду к нам попросились в команду Борис Седоусов и Николай Захаров — сильные альпинисты из Красноярска и Перми. Спросили генерала Агафонова: можно? Тот разрешил. Сколько это будет стоить? Руководитель экспедиции — порядочный, щепетильный человек — назвал сумму себестоимости. Это было очень полезное пополнение — отличные парни с немалым гималайским опытом. Борис Седоусов в свое время обморозился на Чо-Ойю, пережил ампутацию пальцев на ногах. С нами взошел на Эверест. Для Коли Захарова, прекрасного тренера и восходителя, это была третья попытка. Первый раз не получилось взойти из-за болезни. Второй раз возвращался, не дойдя до вершины 300 м, из-за угрозы холодной ночевки. С краснодарцами взошел. Как и харьковчанин Алексей Боков — второй экспедиционный доктор. Алексея, земляка, товарища по восхождениям и прекрасного специалиста-травматолога, сосватал на роль «играющего» доктора я. Мудрый генерал поставил Бокову условие: будут участники здоровы — взойдешь на Гору. И выполнил обещание. Когда спустился врач, ходивший в первой группе, смог сходить и Леша. Жаль, Игорю Свергуну, моему постоянному напарнику, места в команде не нашлось — своих участников хватало.

Повторю, экспедиция была подготовлена очень продуманно, грамотно. Генерал Агафонов не упускал из виду ничего, справедливо полагая, что в таком деле мелочей не бывает. Например, на восхождении у нас была возможность наслаждаться наваристым духовитым борщом, «как у мамы». Разнообразные концентраты, в том числе и борщ, привезли из Краснодара. До нашего отъезда в столовой юридического института каждый день готовили 40-литровую кастрюлю ароматного варева, везли за 80 км на консервный завод, там выпаривали, доводили до нужной кондиции и закрывали в банки, как тушенку. В Гималаях оставалось содержимое банки залить водой, нагреть и наслаждаться аппетитным первым блюдом. И не просто наслаждаться. В условиях гипоксии, повышенных нагрузок этот целебный продукт отлично регулирует водно-солевой баланс организма. Из множества вот таких мелких «кирпичиков», о которых нужно было позаботиться, договориться, обеспечить, складывался фундамент общего успеха.

Для меня восхождение решающей роли не играло. На Эвересте я уже был. Конечно, интересно подняться с севера. Но из Тибета до 8200 м я ходил, когда спускали Володю Горбача. Все видел. Принципиально важным для меня было воплотить в жизнь то, от чего отмахнулись руководители украинского восхождения в 1999-м. Весь спортивный состав экспедиции «Кубань — Эверест-2000»: 8 краснодарцев, 2 харьковчанина, красноярец и пермяк, — всего 12 человек тремя группами взошли на гору. Таков результат профессионального отношения к делу. Многочисленные иностранные восходители, свидетели этого успеха, назвали нас «millennium team», командой тысячелетия.

Ключевой момент: не довлела «бескислородность». Человек сам решал в зависимости от самочувствия, пользоваться ему 02 или нет. Первая группа, те, кто уже побывал на Макалу, сначала сказали: идем без кислорода. Я был во второй, «кислородной» четверке. На долю первой, кстати, еще и больший объем работы выпал: уже идя на восхождение, ребятам пришлось нести на 8300 м большое количество снаряжения: палатку, кислород, газ… Все, что не успели поднять во время акклиматизационных выходов. Оценив ситуацию, Иван Аристов пересмотрел отказ от 02. Позже объяснял: «Я понял, если пойдем без кислорода, есть шансы взойти, а есть и не взойти. Пятьдесят на пятьдесят». Это при том, что на Макалу они ходили без 02. А здесь надели кислород и взошли на Эверест. У самого молодого участника экспедиции, 28-летнего Олега Афанасьева в послужном списке самая высокая вершина — Эльбрус. Но подготовка была такая, что, не имея даже «семитысячного» опыта, он взошел — с кислородом. Несмотря на сомнения доктора: выпускать — не выпускать. У парня после первых выходов обнаружилась легкая тахикардия. Алексей Боков сказал: пойдешь со мной. Чтобы постоянно состояние Олега контролировать. Я потом спросил, как парень шел. Как конь! Все великолепно, рядом доктор. Вот что значит продуманный подход. Вот так надо проводить экспедиции! Без «ЧП», без обморожений, серьезных болезней, без единой царапины взошли всей командой. Да, по классическому, сотни раз хоженому пути. Но Эверест от этого не стал ниже, а подъем на него — легче.

Мне в тот раз вершина запомнилась ожиданием. Часа полтора гулял по Горе, пока поднялись ребята моей группы. Народу много — на Эвересте только с тибетской стороны работали 24 экспедиции. Если кто-то идет по перилам вверх, не спустишься. И наоборот. Я успел по веревке прожумарить быстренько, а ребятам из моей четверки пришлось попрыгать в очереди. Пока они подошли, я принял три группы с южной стороны, поздравил с вершиной, с удовольствием пообщался. Ветра нет, видимость отличная, настроение праздничное и «гор заоблачные цепи в снегах нетающих горят»…

 

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ГОРА!

Моему напарнику все не удавалось побывать на высотном полюсе. Дважды Игорь Свергун поднимался выше 8000 м, был на Южной вершине (8760 м), а на Главную так и не взошел. Хотя вполне мог записать Эверест в свою «Книжку альпиниста» еще в 1992 году. Свергун тогда участвовал в организованной Мишей Туркевичем украинской экспедиции на Эверест (без меня). Команда сильная, но не в лучшей форме. Из-за финансовых проблем не был проведен даже сбор на Эльбрусе. Альпинисты прибыли в Катманду, а деньги — нет. Пришлось посылать гонца к спонсорам в Италию, несколько дней волноваться: идем — не идем? Наконец деньги прибыли, экспедиция началась. Из всех участников к маршруту по Юго-Западной стене был подготовлен только Игорь. Мы с ним накануне экспедиции много ходили на Кавказе, потом были пик Победы на Тянь-Шане, Монблан в Альпах. Провожая напарника в Непал, я его напутствовал: «Ты не только можешь, ты обязан взойти. Потому что подготовлен лучше всех». Гора это подтвердила. Но в решающий момент рядом не оказалось партнера, с которым он мог взойти на Гору.

… Вместе с Витей Пастухом и Володей Гончаром из Донецка они с отметки 8400 м предприняли попытку подняться на вершину. Увы, сказалась недостаточная акклиматизация. Виктор подморозил ноги, у Володи начиналась пневмония. Ребята пошли вниз, а Игорь решил переночевать в найденной ими палатке, чтобы назавтра попробовать взойти. Палатку оставили восходители какой-то экспедиции, внутри оказался баллон с кислородом. Игорь вспоминает: «Закутался в спальный мешок, открыл кислород без маски, просто так, самотеком. И под легкое шипение кислорода уснул. Как позже выяснилось, проспал почти 20 часов. Солнце находилось в зените, надо было решать, куда идти. Конечно, вверх. Ведь экспедиция должна была вот-вот закончиться, и еще одной возможности побывать на Эвересте мне, скорее всего, уже не представилось бы. Дошел до Южной вершины. Под ней уткнулся в снежный карниз с выносом до двух метров. Я знал, что до Главной минут сорок ходу. К тому же с нее свисали оставленные кем-то веревки. Но мне не хватило каких-то десяти метров. Пришлось траверсировать склон в сторону Главной вершины и уже в темноте я уткнулся в такое место, откуда не смог двинуться ни вверх, ни вниз, ни в стороны. В какой-то момент просто стало страшно: я один, в темноте, без страховки. Координация нарушилась, я не мог определить крутизну склона. Но все же кое-как вытоптал площадку и стал дожидаться рассвета…» Но еще до восхода солнца он нашел свои следы, дошел по ним до палатки, а утром повернул вниз. Лезть без страховки по запорошенной снегом скальной стенке на высоте 8700 м опасно. А в базовом лагере решили, что он взошел, поспешили передать новость в Киев. С трибуны Верховной Рады на всю Украину торжественно объявили, что харьковчанин Свергун поднялся на Эверест. Игорь пришел в лагерь и сказал: «Нет, я на главной вершине не был». Джентльмен! Кто-то ему: «Ну кто тебя за язык дергал? Сказал бы, что был». Игорь так не может. Не был — значит не был. В общем, правильный альпинист. Поднялся на Эверест, но позже. Зато честно смотрит людям в глаза.

В 2005-м мы с напарником решили заполнить пробел в его альпинистской биографии. Организовали международную экспедицию на Эверест вместе с друзьями — с народным депутатом Украины первого созыва, организатором ряда гималайских экспедиций, инициатором программы «Флаг Украины на вершинах мира» Иваном Валеней и чешским восходителем Иозефом Кубичеком. Об Иване Валене хочу сказать особо. Если бы среди наших депутатов, других представителей власти было хоть полдесятка таких беззаветно преданных альпинизму людей, как Ваня, украинские восходители в мировом альпинистском сообществе давно бы заняли ведущие позиции. Для Ивана взять в банке кредит, заложив собственную квартиру для проведения очередной экспедиции, — дело святое и само собой разумеющееся. Но Валеня один, а банки не видят особой выгоды в инвестициях в альпинистские затеи.

… Как нельзя в одну реку войти дважды, так не бывает и двух одинаковых восхождений. На высотный полюс — тем более. С краснодарской экспедицией было, кажется, самое спокойное восхождение. Четкое, планомерное. В 2005-м не обошлось без неприятных сюрпризов. Начать с того, что в Непале в тот год было очень неспокойно. Бесчинствовали группировки маоистов. Мы, к счастью, добрались до Тибета относительно спокойно, а вот двое альпинистов из команды российской «Альпиндустрии» пострадали от самодельной бомбы. Ее бросили в машину, на которой россияне догоняли уехавших раньше товарищей. Одному из пострадавших потребовалась срочная операция. Под стать политической обстановке была и погодная. Долго не могли выйти на восхождение. Не пускали сильнейшие ветры — до 150 км/час. Валеня и Кубичек смогли подняться только до высоты 7500 м. Заболели. Сухой разреженный воздух высоты вызывает жуткий кашель. Остановить невозможно, он полностью обессиливает. Пришлось Ивану с Иозефом спускаться.

Компания вдвое уменьшилась, проблем прибавилось. Например, нужно было установить лагерь на 7700 м. Приходим туда — все места заняты. На склонах Горы — аншлаг, палатку негде поставить. Надо где-то на склоне рубить площадку. Пытаемся вырыть снег, вымостить какое-то подобие площадки. Жуткий ветер — не можем установить палатку. Кому рассказать — не поверят: два мастера спорта международного класса безуспешно борются с палаткой. Она вырывается, не дается. Палатки были чешские, непривычной конструкции. Их довольно сложно собирать и в нормальных условиях. А на ветру просто невозможно. Полчаса эта пытка длится. Тут норвежцы нам посочувствовали, зовут: рядом место освободилось. Кто-то уходивший забрал палатку наверх. «Спасибо! Thanks!», — переходим за небольшой перегибчик, где ветер поменьше. И тут же ставим палатку, влезаем в нее счастливые, как кенгурята в мамин карман.

Ладно, это промежуточный лагерь. Поднимаемся в штурмовой. Там снова все места заняты. Снимаем кислородные маски, отключаем кислород (он только для восхождения) и опять у нас «субботник». Об этих строительных работах я уже немного рассказал в главе «С кислородом или без?». Продолжались они часа два-три. Это же 8300 м! А у нас укладка камней на приз Сизифа. Да еще на ветру, к счастью, не таком жестоком, как в предыдущем лагере. Шаг, остановка. Восстановил дыхание — еще шаг. Кряхтим, хрипим, пыхтим, кашляем. Наконец площадка готова. Палатку ставим в темноте. А должны, по идее, уже третий сон видеть. Ведь чтобы выйти не позже двух ночи, встать надо часов в 11–12. Влезли в палатку. Пить! Главное на такой высоте — питье. Согрели чаю, поужинали сублиматами. Только заснули, просыпаемся от шума шагов — народ уже потянулся на гору. Надо идти. Собираемся. Топим снег, чтобы взять с собой воду. Необходимо хотя бы по полтора литра на человека. Накануне не запаслись, время и силы «съела» площадка. Выходим где-то после трех. Спокойно, часа за четыре поднимаемся на вершину. Она встречает приличным морозом. Сняли кислородные маски. Ну, здравствуй, Гора! С днем рождения! Шерпы называют 29 мая днем рождения Эвереста. Сегодня как раз 29-е, годовщина первовосхождения! Вот так же и Хиллари с Тенцингом здесь стояли 52 года назад. Даже время почти совпало: они были на вершине в 11. 30, а мы — в 11. 40. Специально не подгадывали ни день, ни время — на Эвересте такое не проходит, да и ни к чему. Но приятно, что так совпало.

В тот год китайцы перемеряли высоту Эвереста. Несколько месяцев засекали с помощью лазера эту высоту, чтобы определить с максимальной точностью. Для этого установили на вершине треногу — триангуляционный знак-отражатель на стойке и растяжках. Фотографируем друг друга на фоне этой конструкции с флагами Украины, Харькова, штандартами наших спонсоров и — галопом вниз. Потом руки отогреть не могли. Спуск на фотоаппарате в рукавицах не нажмешь. А там ведь все моментально: снял рукавицы — тут же прихватило пальцы. В тот же день мы сняли штурмовой лагерь и спустились на 7700 м. Там переночевали и спустились в ABC на 6400 м. Вызвали «такси» — караван яков. Они — такая же принадлежность Ронгбука, как лед и камни. Кому охота тащить на себе палатки, снаряжение 20 км по леднику. Караван-услуги входят в цену пермита — разрешения на восхождение. При подъеме на каждого восходителя полагается три яка, на спуске — два. Яки несут от 25 до 30 кг груза. Раньше носили больше. Караванщики объясняют: яки после зимы слабые, пакуйте, пожалуйста, по 25 кг каждый груз. Сразу до базового лагеря яки не идут, останавливаются в промежуточном лагере на 5900–6000 м, а дальше выходят на 6400 м. Когда восхождение заканчивается, сообщаешь вниз офицеру связи, мол, будьте любезны нам яков к такому-то числу. Или заранее планируешь, сколько дней потратишь на восхождение, сколько будешь спускаться, и назначаешь время. А потом просто подтверждаешь вызов. Потому что может быть задержка из-за непогоды, состояния здоровья… Это горы, возможны любые неожиданности. Поэтому лучше уточнить. Если яки раз пришли, а вас на месте не оказалось, второй раз не придут. Вернее, придут, но сумма за это набежит — мало не покажется. К счастью, все прошло без осложнений. Через пару дней нас уже встречал Харьков.

Дома журналисты достали меня вопросом, что чувствует человек, который в третий раз, к тому же в 58 лет, взошел на Эверест. Отвечал, как оно и было на самом деле: о возрасте вообще не думал. Никаких отрицательных эмоций по этому поводу не испытывал. Только огромное удовлетворение от того, что сделали восхождение, не похожее на предыдущие. В довольно нелегких условиях. Радовался за друга. Наконец-то Игорь поднялся на главную вершину Эвереста.

 

ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ ДОСТИЖЕНИЙ

Возвращаюсь в май 2003 года. Снова я в пестром, шумном, неунывающем Катманду. Снова в Непале, хоть вершина Мак-Кинли ждет меня на другом конце Земли — в Америке, на Аляске. Но все дела в сторону — 50 лет первовосхождения на Эверест! На юбилей собрался весь цвет мирового альпинизма во главе с патриархом гималайских восхождений сэром Эдмундом Хиллари. Моя поездка на торжества долго оставалась под вопросом. Вернее, большим и, увы, традиционно открытым оставался денежный вопрос. К счастью, приглашение было на две персоны. Попросил составить мне компанию хорошего товарища, успешного бизнесмена Бориса Илющенко. Тот с удовольствием согласился. А через несколько дней звонит огорченный: не могу, форс-мажор на работе. Но поездку, говорит, оплачу. Как я ни отказывался, настоял на своем. Спасибо, что помог стать участником незабываемого события.

Сэр Хиллари и 450 восходителей на вершину, среди них Рейнхольд Месснер — первый, кто поднялся на все восьмитысячники, первый, восходивший на Эверест соло, первый — без кислорода, Юнко Табей — первая женщина, побывавшая на высотном полюсе. Участники первой советской гималайской команды: Эдуард Мысловский, Михаил Туркевич, Сергей Ефимов, Казбек Валиев, Юрий Голодов. Сэр Хиллари, чета Месснер и Юнко Табей в окружении шерпов, среди которых и сын Норгея Тенцинга, едут в украшенных цветами каретах. Увешанные цветочными гирляндами, осыпанные розовыми лепестками идем за каретами сквозь шквал ликования. Юбилей восхождения на Эверест стал в Непале всенародным праздником. Нас радостно встречают и чествуют как героев не только потому, что гости бедной страны — главный источник ее денежных поступлений. Непальцы — жители гор. Каждую альпинистскую экспедицию сопровождают местные носильщики-портеры — это обязательное условие. Люди, которые сейчас аплодируют нам, понимают, сколько сил требует восхождение, тем более на Эверест. Так что восторг искренний, и праздник у нас общий.

Что запомнилось? Каждый из нас, «эверестовцев», посадил свое памятное деревце в окрестностях Катманду — получилась прекрасная аллея. Праздник у стен королевского дворца. Но особенно — прием в посольстве Великобритании (экспедиция, увенчанная первовосхождением на вершину новозеландца Хиллари и шерпа Тенцинга, была английской). Холеный газон посольского парка еще не видел, наверное, такого пестрого и шумного общества. Нас предупредили: встреча, на которой представлен весь аккредитованный в Непале дипкорпус, рассчитана на полтора часа. Кто раньше забыл об этом условии — хозяева или гости, ответить не берусь. Альпинисты без труда растопили ледок официальной чопорности. Дипломаты и сами были рады возможности выйти на время за рамки протокольных предписаний и пообщаться с теми, для кого саммит — вершина горы (так summit переводится с английского), а не встреча глав государств. В общем, прием закончился куда позже отведенного времени. Эдмунд Хиллари открыл выставку уникальных фотографий, в том числе и собственного авторства. Среди них — Норгей Тенцинг на вершине Эвереста. Фотографий самого Хиллари на вершине нет. Напарник-шерп отлично управлялся с веревкой и ледорубом, но не с фотоаппаратом. На приеме легендарный первовосходитель был в центре всеобщего внимания. Все хотели сфотографироваться с ним, получить автограф, сказать слова восхищения, просто пожать руку.

С сэром Эдмундом Хиллари мне посчастливилось встречаться в 1982-м, перед и после Эвереста. Годы не очень изменили его. Красивый человек баскетбольного роста с располагающей улыбкой. Настоящий джентльмен без тени напыщенности и самолюбования. Военный летчик в годы Второй мировой, был ранен в бою. За восхождение на Эверест удостоен рыцарского звания, высочайших наград (например, высшего рыцарского ордена — ордена Подвязки). После триумфа не почивал на лаврах, поднялся еще на 10 гималайских вершин. Непал стал для Хиллари родным. Великий новозеландец строил дороги, мосты, школы и больницы для шерпов, создал Гималайский благотворительный фонд, много сил отдавал сохранению экосистемы гор. А еще участвовал в антарктической экспедиции, летал (не пассажиром, вторым пилотом!) на Северный полюс и стал первым человеком, побывавшим на трех полюсах Земли. Воистину, «целая жизнь достижений», как гласит надпись на монете, которую Новая Зеландия выпустила в память о своем национальном герое (Эдмунда Хиллари не стало в 2008 году). Восхищаюсь целеустремленностью этого человека. Всегда помню его слова, обращенные к Эвересту за год до победного восхождения (Хиллари не удалось взойти на высотный полюс в 1952 году): «Гора Эверест, моя первая попытка закончилась неудачей, но в следующий раз я обязательно сделаю тебя, потому что ты уже выросла и достигла своей максимальной высоты… А я продолжаю расти!». В 2003-м сэру Хиллари было 84 года, но он сохранял ясный ум и живой интерес к людям и событиям. Нас разделял языковый барьер, но его крепкое рукопожатие как бы говорило: мы одной группы крови. Штрих в подтверждение сказанному: встречу с членами «Эверест-клуба» сэр Хиллари предпочел торжественному приему в Букингемском дворце, аудиенции у королевы Елизаветы II.

Торжества в Катманду продолжались несколько дней. Мне, правда, вдоволь попраздновать не удалось — спешил на Аляску. Памятные серебряные медали король Непала вручал восходителям на Эверест уже без меня. Свою награду я получил, когда вернулся с Мак-Кинли. Глядя сегодня на изящный серебряный диск, думаю о людях, судьбы которых, как и у сэра Хиллари, — «целая жизнь достижений», неразрывно связанных с Непалом. Один из них, наш земляк, сделал все, что было в его силах, чтобы открыть миру удивительную горную страну…

Долго Непал был фактически закрыт для европейцев. Разрешалось одно восхождение в сезон. По этой причине в первой половине XX века все экспедиции отправлялись на Эверест со стороны Тибета. «Лавочка закрылась» в 1949-м — Тибет стал подконтрольной Китаю территорией. А Непал по-прежнему оставался terra incognita для альпинистов, путешественников и остального мира. Так могло продолжаться годы и годы, если бы не уроженец Одессы, солист дягилевского балета, один из блестящих людей своего времени Борис Николаевич Лисаневич. Это он успешно опроверг киплинговский постулат о том, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись». Во многом усилиями Лисаневича они сошлись, как две ладони в традиционном приветствии «намаете!». Сошлись именно в Непале, его столице Катманду, на горных тропах и снежных вершинах. После двухсот лет почти полной изоляции страны от внешнего мира!

Строго говоря, Борис Николаевич не имел отношения к альпинизму. Но без него невозможно представить развитие гималайских восхождений и путешествий. О Борисе Лисаневиче написаны книги. Жан-Поль Бельмондо снял о нем фильм. Жаль, историческая родина пока не проявляет интереса. Между тем, судьба этого незаурядного человека дает фору приключенческим романам. Правнук героя Бородино, сын преуспевающего конезаводчика родился в Одессе в 1905 году. Когда грянула Октябрьская революция, он был воспитанником кадетского корпуса. Судьба уготовила пережить разруху, гибель родных, голод, тиф… Спасла дальняя родственница, приняла в свою балетную школу. У Бориса отличные данные и блестящие способности. Вскоре он, уже артист балета, покидает черноморские берега. Блистает на парижской сцене… Приезжает на гастроли в Юго-Восточную Азию, яркую и пряную, как восточный базар. Лисаневич потрясен и очарован. Пора возвращаться в Европу, но он остается в Индии — тогда английской колонии. Получает британское подданство. Друзья помогают открыть свое дело. В Калькутте тридцатых — сороковых годов не было места роскошнее, престижнее и популярнее, чем открытый Борисом «Клуб 300». Первый англо-индийский, первый, куда допускались женщины, и, конечно, первый, где подавали… украинский борщ. Там проводили время монархи и магараджи, путешественники и генералы, светские львицы и финансовые магнаты… Борис Лисаневич был центром этой искрящейся вселенной, ее радушным хозяином. В элитарном уголке не только веселились. Там происходили важные, порой исторические встречи, вершилась большая политика. В своем клубе Борис однажды был представлен отстраненному от власти и бежавшему из страны королю Непала Трибхувану. С помощью влиятельных друзей Лисаневич организовал его тайные встречи с будущим премьерминистром независимой Индии Джавахарлалом Неру. Принимал деятельное участие в возвращении изгнанника на трон…

В 1953 году по личному приглашению короля Борис Николаевич с семьей приехал в Непал, запертый от чужих глаз, как шкатулка с драгоценностями. Но уже прогремели сообщения о первых восхождениях на высочайшие горы — Аннапурну, а затем Эверест. Лисаневич понимает: главное достояние страны — ее географическое положение. Непал может и должен стать мировым центром альпинизма и туризма. Но победить сопротивление не желающих перемен местных чиновников непросто. Когда Лисаневич начинает воплощать в жизнь свои задумки, в стране еще действует комендантский час. Борис Николаевич не сдается. Он влез в долги, но привез (самолетами!) всю «начинку» первого непальского отеля от хрустальных люстр до дверных ручек. А чего стоило вышколить персонал: приучить носить обувь, мыть руки и использовать по назначению «маленькие белые источники», а попросту — унитазы. В августе 1954 года одессит открывает первую в Непале гостиницу Royal Hotel. Первых гостей из Европы и Америки (ценой энергичных усилий Лисаневича) принимает сам король! Наплыв туристов в страну растет. Воодушевленный монарх делает истинно королевский жест: разрешает безвизовый въезд в Непал всем желающим.

Гостями Бориса Лисаневича и Royal Hotel были королева Елизавета II и японский принц Акихито, премьер-министр Индии Джавахарлал Неру и наши космонавты Валентина Терешкова и Андриян Николаев. Как самых дорогих гостей принимали там восходителей на высочайшие горы. Лисаневич гордился дружбой с Эдмундом Хиллари, Морисом Эрцогом, Крисом Бонингтоном… Пусть он никогда не поднимался в горы, характер имел альпинистский. Рисковал, преодолевал, терпел и не сдавался. В 1982-м, после возвращения с Эвереста, мы ходили к Борису поесть борща, по которому успели соскучиться. Честно говоря, борщ с непальским акцентом не впечатлил. А вот хозяин заведения, пожилой уже человек, запомнился молодой выразительной пластикой, балетным разворотом плеч, искренним радушием. Он радовался соотечественникам, нашей победе и возможности поговорить — без акцента — по-русски. Борис Николаевич Лисаневич умер в 1985 году. Дело отца продолжают сыновья. Популярные у альпинистов и туристов рестораны «Борис» — одна из достопримечательностей Катманду.

А для большинства восходителей главная достопримечательность непальской столицы — мисс Хоули. Без этой сухонькой пожилой американки Катманду так же немыслим, как без живой богини-девочки Кумари. Только Кумари, подрастая, уходит в простые смертные, а мисс Хоули продолжает нести свою вахту на протяжении нескольких десятилетий. Историк по специальности, журналист по профессии, она с 1958 года живет в Непале. С 1963-го документирует, консультирует и, не побоюсь этого слова, контролирует все значительные восхождения на все высочайшие вершины. Правдиво рассказывает о них миру. Летописец, эксперт, непререкаемый авторитет. Все национальные экспедиции, в которых я участвовал, начинались со встречи с этой энергичной дамой. С ее подробнейшей анкеты: где и когда родился, кем работаешь, сколько имеешь детей, на каких вершинах побывал… Итоги восхождений подводились тоже с мисс Хоули. Во всех тонкостях и деталях. Очень профессионально. Толково. Каким маршрутом прошли — заявленным или другим. Кто был на вершине, а кто нет. Все ли спустились. К ней многие обращаются с вопросами по маршрутам. Например, планируется первопроход. А что вы, мисс Хоули, скажете, ходил там кто-то или нет? Или пробовали, но не прошли? У нее есть и эти данные, которых нигде не найдешь. Досье колоссальное! Плюс объективное, непредвзятое отношение к проблемам. Всем известно: если альпинист взошел на вершину и значится в анналах мисс Хоули, сомневаться, был — не был? — не приходится, точно был. Если же кто-то заявляет о восхождении на Эверест или другую гору, но данный факт мисс Хоули не зафиксирован, наверняка не было и восхождения.

Помню традиционный визит мисс Хоули к нам на старте экспедиции на Лхоцзе. Всем было интересно ее мнение о восхождении Томо Чессена на Южную стену — тогда это была тема номер один. Комментарий прозвучал примерно такой: да, ходят разговоры, что его там не видели. Побывавшие на вершине удивляются, что уж очень быстро залез. Не вижу в этом аферы — ведь на К-2 Чессен очень быстро поднялся до 8000 м. Пусть не был на вершине, но то, что прошел, — прошел на глазах у всех, притом в сумасшедшем темпе. Утверждать, что подобное невозможно на Южной стене, мисс Хоули не стала. А мы, спустившись с вершины, не стали встревать в полемику вокруг Чессена, предпочитали говорить о своем маршруте. Он того заслуживал.

Баек о незаурядной леди, как никто знающей гималайские маршруты, ходит масса. Слышал, например, что какие-то безбашенные ребята звонили ей чуть ли не из-под вершины: «Мисс Хоули, не подскажете, куда нам сейчас идти — налево или направо?». Не знаю, что здесь правда, а что легенды. Но, безусловно, Элизабет Хоули по праву принадлежит Катманду, Непалу и истории как летописец главных событий в мировом альпинизме. Как продолжательница дела Эдмунда Хиллари в его Гималайском фонде. Как хранительница традиций честного, джентльменского духа восхождений. Когда пишутся эти строки, мисс Хоули без малого 90 лет. Но, как и полвека назад, ее утро начинается в Тамеле — районе Катманду, где останавливается большинство альпинистов. Голубой крошечный автомобильчик неутомимой дамы (назвать старушкой язык не поворачивается) у дверей одного из отелей — как сигнальный флажок начала или финиша очередной экспедиции. Железная леди Гималаев, как всегда, на посту.

 

ОТСТУПИТЬ НЕ ЗНАЧИТ СДАТЬСЯ

На сегодня мой личный счет встреч с Эверестом 3: 2. Не взошел на Гору в 1999-м, когда в украинской национальной экспедиции трое поднялись на вершину, но один из восходителей погиб, а другой остался в живых чудом и усилиями товарищей. Еще одна осечка произошла осенью 2004-го. Ходил на Эверест с клиентом, бизнесменом из Киева. Это было коммерческое восхождение. Только две экспедиции на Горе — наша и голландцев. Погода — хуже некуда. После лета Гору засыпало снегом. Кто-то из шерпов спустил на себя лавинку. Ну, и голландцы стали по одному откалываться. Вскоре их экспедиция закрылась. А мы смогли дойти до 8600 м. Кислород заканчивался. При подаче 5 литров в минуту (а подготовка клиента меньше не позволяла) 02 не могло хватить на весь путь до вершины и обратно. Популярно объяснил спутнику, что без кислорода он не сможет идти ни вверх, ни вниз. Думай, парень! Он все понял, и мы повернули. Не в первый и не в последний раз я отказывался от восхождения. Возвраты — это правильно, естественно и профессионально. Месснер говорит, что 11 раз отступал и благодаря этому остался жив. Я отступал с восьмитысячников 7 раз и полностью с ним согласен.

Почему отступал? Ну, понятно, чтобы остаться в живых и продолжать ходить на вершины. Отступить — еще не значит сдаться.

Причины отступлений — разные. На Манаслу в 1991-м очень не повезло с погодой. Накрылся сложный стенной маршрут — в буквальном смысле слова, снегом. Мы остались без снаряжения. Заброски засыпало; так, что не сумели откопать. Самое обидное: к снаряжению вела веревка, но всей командой не смогли ничего спасти. Решили пройти гору траверсом. Пока боролись со снегами, столкновение мнений и характеров (моего с руководством) накалило обстановку до такой степени, что от траверса я отказался. В знак протеста и несогласия. Ребята уговаривали ради горы не «качать права». А меня как заклинило. Хотя готов был на двести процентов. Но не жалею. На гору надо идти воодушевленным, а не обозленным.

На Дхаулагири в 1994-м только одна группа взошла, во второй — несчастный случай с Галей Чекановой. Мы должны были в третьей группе подниматься — Витя Пастух, Иван Валеня и я. Понятно, когда такое случилось, о восхождении нет и речи… Еще один подход к Дхаулагири в 1997 году в составе одесско-харьковской команды. Одесситы Слава Терзыул, Витя Кленов, Мирослав Торосян, харьковчане Алексей Боков, Игорь Свергун и я, бывший донетчанин, а теперь москвич Володя Олейников… Уже установили штурмовой лагерь на 7400 м, и тут навалилась непогода. Спустились до самого низа, сбежали за три часа в зеленую зону. Замечательно восстановились, быстренько вернулись и пошли на гору втроем: Свергун, Терзыул и я. Поднялись на 6100 м, снова сильнейшая непогода. Снегом все завалило. Отсиделись немного, идем на 7400 м и видим сход лавины, как раз на нашем пути, довольно мощной. Видна линия отрыва в человеческий рост. Поднялись немного выше, а под нами склон гудит. Выходим на гребень, под ногами все ненадежно — в любую секунду можем уехать. Навеки.

Всегда трудно уходить с горы, когда вот она. Ты акклиматизирован, готов. Но внутренний голос подсказывает: нельзя. Обидно, не хочется, но поворачиваешь. С опытом появляется своего рода нюх. Первобытные люди чувствовали опасность значительно лучше, чем их изнеженные цивилизацией потомки. В процессе эволюции у нас это чувство атрофировалось. Его стоило бы развивать всем, чья деятельность в той или иной степени носит экстремальный характер. (А у кого не носит? Сейчас городскую улицу перейти — и то риск). Горы нам чувство опасности возвращают, обостряют. Только не все прислушиваются. Порой амбиции глушат здравый смысл и инстинкт самосохранения. Итог — трагедии.

… Терзыул, видя, что мы возвращаемся, насупился: «Я без вершины с горы еще не уходил. Один пойду». Хорошо. Оставляем тебе снаряжение, палатка наверху есть. Хочешь — иди. Это твой выбор. Свергун на Дхаулагири уже был, он сразу согласился, что риск неоправданно высок. Я тоже в этом не сомневался. Слава подумал немного, собрал вещи: «Я с вами» — «Ну и правильно». Только спустились в базовый лагерь, как зарядила непогода… Хорошо, успели снять снаряжение, верхние лагеря. Не повезло японцам, они решили непогоду пережидать и все добро на горе оставили. Так оно там где-то и покоится. А нам пришлось потом спускаться в другое ущелье. Шли вниз по грудь в снегу больше суток. С ночевкой, рытьем траншей. В общем, очень правильно ушли. Вовремя это сделали. Если бы остались, то, даже не попав в лавину, могли просто не спуститься, не выбраться из тех снегов.

На Хидден-пике в 2007 году у нас серьезные планы были. Три восьмитысячника за один выезд. Команда большая: Гена Лебедев из Кривого Рога, киевлянин, а в прошлом харьковчанин Женя Старосельский, Алексей Боков, Паша Сидоренко и мы с Игорем Свергуном. Проводили экспедицию совместно с чехами. Объединились, потому что вместе — дешевле, проще и комфортнее. Наш друг Иозеф Кубичек, с которым когда-то познакомились в Гималаях и с тех пор не теряем дружеских связей — он часто приезжает в Украину, мы бываем в Чехии — в тот год, к сожалению, не смог участвовать, но «сосватал» нам своих друзей, молодых, перспективных «технарей». У чехов свои планы, у нас — свои. Они запланировали, что одна двойка взойдет на Гашербрум-1 (Хидден-пик), другая — на Гашербрум-2, третья — по новому маршруту тоже на Хидден-пик.

С чешскими альпинистами у нас никаких проблем никогда не возникало. И не только потому, что нет языкового барьера — они понимают по-русски, нам несложно понять чешский. Очень дружелюбное, хорошее отношение. Даже несмотря на 1968 год и прочие неприятные совместные воспоминания. Все же понимают, что это не народ организовывал, а правители, чьи интересы с интересами людей, как правило, не совпадают. Помню, когда мы с ребятами в Чехию ездили в гости, я, подначивая, предположил: вы, чехи, к немцам ближе. Они возмутились: как это к немцам, мы славяне!

Ну вот собрались мы там, в Каракоруме. Каждая сторона работает в автономном режиме, но караван, носильщики-портеры, офицер связи, базовый лагерь — общие. В кают-компании дружно и весело собирались за одним столом 24 человека. Большая интересная экспедиция! Потом большинство чешских альпинистов уехало, подъехали еще ребята. И пошли на Хидден, хотя заявились на Гашербрум-2. Но мы на Хидден уже перила навесили, а на той горе произошел несчастный случай. Словом, чехи решили, что здесь надежней, и пошли на восхождение. Тем более что веревки висят, лагеря стоят. Они использовали палатку своих товарищей, которые поднялись на гору раньше. Мы в своей сидим, ждем «окна» в непогоде. Это когда мы уже вдвоем с Игорем остались. Женя Старосельский заболел — пневмония, а с ней в горах шутки плохи. Гена Лебедев травмировался. Алексей Боков как врач сопровождал их в Катманду. А Паша, наш высотный оператор, когда после недели на высоте за 7000 м спускались вниз, поморозил пальцы и тоже вынужден был уехать. А мы остались ждать у гор погоды. Наконец дождались великолепного дня. Видимость роскошная, ветра почти нет. Все рванули на гору. Вот он, наш Спрятанный пик (Hidden в переводе с английского — спрятанный). До вершины — метров 150, не больше. И тут срывается шедший впереди чешский альпинист, задевает и чуть не сбрасывает вниз Свергуна. Я, выйдя из-за перегиба, вижу, как чех катится на километр вниз по склону и улетает по кулуару. Люди — а на горе народу хватало, было несколько экспедиций из разных стран — проводили его взглядами и пошли своей дорогой к вершине. Два чеха, его друзья, которые были ниже, говорят: мы вниз. Мы со Свергуном посмотрели друг на друга и тоже развернулись. Что здесь долго размышлять? Если парень жив, понадобится наша помощь. Чехи вдвоем ничего не сделают. Мы видим парня. Он неподвижен. Но, может быть, просто без сознания. Пока есть хоть полпроцента, хоть тысячная доля процента надежды, нужно спешить к нему. Подошли к месту падения через час-полтора, парень был уже неживой. Захоронили его в месте, где нашли. Вопрос: идти на гору снова или нет? Если нет, то сколько ждать нового погодного «окна»? Я предлагал: давай подождем день-два и попробуем снова. Мы же акклиматизированы, форма — лучше не бывает. Палатки, снаряжение — все на горе. Но в конце концов решили, что коль уж спустились, не стоит искушать судьбу. Думаю, это было правильно.

В 2009 году на Броуд-пике очень «массовая» была экспедиция — Свергун, я и повар. Броуд-пик — сосед К-2. Относительно «маленький» восьмитысячник (8047 м). Маршрут — классический — логичный, безопасный. Но, как обычно, надо ловить погоду. В тот раз нам не повезло. Занесли снаряжение в штурмовой лагерь. Попали в ненастье. Томительное ожидание «окна». Никакого просвета. Попытались раз на гору выйти, второй — непогода не пускает. Никто не выходит наверх из тех экспедиций, кто еще надеялся проскочить. Дождались погоды только терпеливые иранцы. Высидели свое и в конце концов сходили на гору. У нас такой возможности не было. Вообще, если едешь в Каракорум, обратные билеты надо брать или с запасом, или с открытой датой вылета. Чтобы можно было дождаться погоды. Так же, кстати, и на К-2. Там тоже погода — постоянная проблема восходителей. Мы ждать не могли — пришел караван. Отослать этот и вызывать следующий — не хватит денег. Билеты на самолет пропадут. Мы и так немалый убыток понесли — снегом занесло палатки со всем содержимым: пуховками, веревками, рукавицами и т. д. Переглянулись — снаряжения жалко, конечно, но это дело наживное. Новое можно купить. А жизнь не купишь.

Тринадцать раз я поднимался на восьмитысячники и семь отступал… Вершины, где побывал, живут в памяти радостями, трагедиями, трудностями, ошибками, курьезами, встречами, великолепными видами. Рассказывать — никакой книги не хватит. Кроме высотного полюса, Канченджанги и Лхоцзе, это Аннапурна (1996 г, м-т Бонингтона), Нанга-Парбат (1997 г, м-т Кингстофера), Шиша-Пангма (1998 г, классика), Чо-Ойю (2004 г, классика). В каком-то смысле каждая из них тоже — мой Эверест. Потому что, как и главная Гора, поднимала над равниной будней, дарила ни с чем не сравнимое: «Я это смог!».