В последний пасхальный семестр, до Ямы, жизнь в Нашей Любимой Школе шла тихо и мирно. Мы чувствовали себя почти взрослыми и, слоняясь по улицам, точно знали, что готовит нам будущее.

Однако эта история началась чуть позже и, возможно, не закончилась до сих пор. Во всяком случае, мне и сейчас кажется, что история с Ямой продолжается — во мне. Но надеюсь, что, рассказав ее, я смогу сделать шаг вперед. И может быть, сумею забыть о том, что произошло.

В ясный, не по-весеннему теплый день шесть человек прошли по выбеленным солнцем плитам школьного двора к корпусу английского языка. В темную пустоту его подвала вела ржавая железная лестница, спускавшаяся вокруг опоры к самой земле. Один за другим все шестеро преодолели лестницу и исчезли в люке. Время шло, и солнце на небе перемещалось, проникая в окна классов, бросая короткие отсветы на кожаные портфели и пыльные стопки бумаг. Забытый учебный хлам прошлого семестра ненадолго прогрелся; потом с востока приплыло тонкое облако и в комнате потускнело. Из проема над железной лестницей появился человек. Замер, окинул взглядом пустынные дорожки и безлюдное крикетное поле. Засунув руки в карманы безукоризненно отутюженных серых брюк, он зашагал в сторону леса, окаймляющего флигель. Светлые волосы слегка ерошил поднявшийся ветер.

И хотя тогда никто этого не понимал, человек, идущий к уже вовсю зеленеющему весеннему лесу, сейчас — в некотором смысле — стал убийцей.

* * *

— Никто даже не заметит. — Взяв большой потрепанный рюкзак, Алекс отправилась в крошечный туалет за углом. Там был еще один закуток, который когда-то, наверное, служил кладовкой. Давненько сюда не ступала нога человека, подумал Майк. Воздух был сухой и холодный. Слежавшаяся пыль между плитами пола казалась окаменелой.

Майк сложил спальник пополам и подложил под спину вместо подушки. В резком свете голой электрической лампочки Яма выглядела бесцветной, слепой, как телеэкран с помехами. Фрэнки что-то искала в сумке, выгребая одежду и прочий скарб и запихивая без разбора обратно. Раздался слабый звук струи, льющейся в воду; затем натужно сработал бачок. Фрэнки победно помахала нарядной картонной коробочкой.

— Угощаю! — радостно воскликнула она. Все обернулись к ней.

— А что это? — подозрительно спросил Джефф.

— Рахат-лукум, — ответила Фрэнки. — Вкусная штука. Я взяла две коробочки, на всякий случай.

— Нет, спасибо, — отказался Майк и вяло подумал: что значит «на всякий случай»?

— Я тоже не буду, если ты не против, — подхватил Джефф. — Эти сладости, они на вкус, как... Не знаю, с чем сравнить...

— С лепестками роз, — подсказала Фрэнки.

— Нет, вкус у них...

Вернулась Алекс, энергично встряхивая кистями рук.

— Эй, что ты наделала! — закричала Фрэнки, и из коробочки со сладостями вылетело маленькое облачко сахарной пудры. — Ты меня всю обрызгала.

— Никто не додумался взять с собой полотенце? — спросила Алекс.

Майк покачал головой. Он и в мыслях не держал.

— Я взяла, — откликнулась Лиз.

Как на нее похоже, подумал Майк. Такая, как Фрэнки, в жизни бы не вспомнила о полотенце, а вот Лиз сообразила. Он не знал, отчего он так воспринимает Лиз; просто это казалось естественным.

— Спасибо, — сказала Алекс. — Вода очень холодная.

— Который час? — спросила Фрэнки.

— Девять. Какая тебе разница? — огрызнулся Джефф. — Все время спрашиваешь, сколько времени, достала уже.

— Я устала. И забыла часы, — оправдывалась Фрэнки.

— С чего это ты устала? — встряла Апекс. — Мы с четырех часов только и делали, что сидели и болтали.

— А я нет, — возразил Майк и проверещал дурацким скаутским голоском. — Я отправился в увлекательный горный поход, а потом еще час-два гулял по торфяникам.

— Такое могло прийти в голову только Моррису с дружками, — ухмыльнулся Джефф.

— Как хорошо, что мы не поехали, — поежившись, произнесла Алекс. — В прошлый раз был просто кошмар. Всю неделю под проливным дождем. — Она откинула волосы с лица. — И я ненавижу горы. Я не любительница активного отдыха. Я, скорее, любительница отдыха на диване.

— Скажи спасибо Мартину, — бросила Фрэнки.

— Да уж, — подхватил Майк. — Школьный поход или Яма — из двух зол выбираем меньшее.

— А мне здесь даже нравится, — призналась Алекс. — Конечно, здесь не слишком удобно, да и тесновато, раз уж на то пошло. Но мне кажется, что, если постараться, тут можно навести уют. Шторки повесить, разложить симпатичные коврики. Ну, понимаете.

— Очень смешно, — фыркнула Фрэнки. — С ума сойти. Ха-ха.

Майк прикинул, что походники к этому времени уже преодолели гору или две. Он был в предыдущих экспедициях и, по правде говоря, остался очень доволен. Но ради возможности поучаствовать в одной из проделок Мартина стоило пожертвовать чем угодно. Вот почему, с горечью подумал Майк, он и заперт в подвале корпуса английского языка, вместо того чтобы стоять над границей вечных снегов в Скалистом краю. Майк оглянулся: остальные разбирали вещи на подвальном полу. Рядом полулежал Джефф, опершись о локоть, и рассеянно копался в рюкзаке и вывернутой из него куче смятой одежды вперемешку с банками консервов.

— Не понимаю, почему этот подвал до сих пор подо что-нибудь не приспособили, — сказал он. — Могли бы устроить здесь отличную общую комнату, или музыкальный зал, или что-то в этом роде.

— Да в Нашей Любимой Школе половина помещений не используется, — презрительно заявила Фрэнки. — Отец говорит, что им нужно сменить руководство.

— В таком случае твоего отца поддерживают все ученики, — сострил Джефф.

— Фрэнки права, — в разговор вступила Алекс. — Таких мест полно по всей школе. Взять хотя бы то крыло за кабинетом физики. Для чего оно? Туда никто никогда не заходит.

— Там коллекция бабочек, — внезапно произнесла Лиз. Когда она заговаривала, Майка всегда охватывало легкое изумление. — Они открывают его примерно раз в пять лет.

— Серьезно? — Джефф уставился на Лиз. — Бабочки?

— Неудивительно, — фыркнула Фрэнки. — Спорим, это очередной дар или наследство. Все только и делают, что дарят или завешивают нам всякую ерунду.

— Завещают.

— Какая разница.

— Настоящим завещаю Нашей Любимой Школе свою коллекцию фотографий, компрометирующих учителей, которую надлежит выставить в столовой, — провозгласил Майк.

— Я проголодалась, — сообщила Алекс. Сняла круглые очки в металлической оправе и принялась протирать стекла платком. — Может, перекусим перед сном?

— Посмотрим, что нам бог послал, — сразу же засуетилась Фрэнки.

Майк улыбнулся.

— Спокойно, дамочки, подходи по одному.

— Не важничай, придурок, — одернула его Фрэнки. — Так, тут написано: «Французский бутерброд». Я бы не отказалась.

— Французский бутерброд? — оживился Джефф. — Ужас как пошло. Эй, дорогая, может, попробуем французский бутерброд?

Майк поерзал, сползая вниз на спальном мешке, и закрыл глаза из-за режущего света лампы.

— Кажется, французский бутерброд — это когда высовываешь язык и слизываешь масло, — сказал он.

Алекс было прыснула, но виновато осеклась.

— Майки, это отвратительно, — заявила Фрэнки.

— Что отвратительно, так это твои чертовы сладости, — парировал Джефф. — Вкус у них слишком розовый.

* * *

Так все началось. Но помните, что мы тогда были очень молоды.

Прежде чем мы спустились в Яму, Мартин предупредил: «Это эксперимент с реальностью». Так он это назвал. Даже сейчас слышу его голос.

— Это слишком самонадеянно, тебе не кажется? — спросила я тогда, а он улыбнулся.

У Мартина была открытая, беспечная улыбка, озарявшая его круглое ясное лицо. Учителя считали Мартина вдумчивым, хотя немного заторможенным учеником, которому можно доверить ответственное дело. Он всегда вел себя дружелюбно, охотно болтал со старичком мистером Стивенсом о рыбалке или останавливался поглядеть на сад доктора Джеймса. Он был правильным, разумным юношей. Стэнфорд как-то сказал: «Этот парень чертовски хорошо управляет библиотекой». Его слова удивили и школьников, и учителей: Стэнфорд никогда никого не хвалил.

Мы тоже восхищались абсолютной и поразительной иллюзией, которую он создал. Мыто знали, что именно Мартин стоял за Гиббонским инцидентом; именно он сорвал речь в честь окончания семестра. Мартин был самым знаменитым бунтовщиком Нашей Любимой Школы. Его двойная жизнь в наших глазах была достойна преклонения и зависти. Возможно, если бы тогда мы присмотрелись повнимательнее, то смогли бы прозреть, догадаться, что он задумал. Но нам никогда не приходило в голову, что лживость Мартина состоит более чем из двух видимых нам слоев.

Забавно, как окружающие нас вещи меняются со временем.

Забавно, как время меняет нас.

Увы, в школе дают знания, а не мудрость. Тогда, в прошлом, мудрость бы нам пригодилась. Но мы не были ею наделены. Мы не были готовы.

— Это слишком самонадеянно, тебе не кажется? — спросила я, и мой голос был голосом ребенка, доверчивого и совершенно невинного. А голос ответившего мне был взрослым, слишком взрослым для круглого улыбчивого лица и светло-голубых глаз.

— Ну нет, не думаю, — ответил Мартин.

* * *

— Мой дядя любит эту дрянь, — Фрэнки разглядывала свой стакан. — Он такой чудак, мой дядюшка. Еще бы, ведь он знаменитость.

— Чем же он знаменит? — спросила Алекс, повернувшись на спальном мешке.

— Своими чудачествами, — хихикнула Фрэнки. — Джефф, плесни-ка мне еще. — Она протянула стакан. Джефф отвинтил крышку с бутылки виски и налил добавки. — Нет, серьезно, он работает на телевидении.

— У тебя в зубах грязь застряла, — сказал Джефф.

Фрэнки улыбнулась и вытерла рот рукавом.

— Фу, — с отвращением произнес Майк. — Почему Мартин не подобрал для меня более цивилизованную компанию?

— Ну все, я напилась, — пожаловалась Фрэнки.

На самом деле пьяны были все трое. Алекс перекатилась на спину и уставилась в потолок, мусоля между пальцев складку рубашки. Лиз уткнулась в блокнот, придвинув его слишком близко к глазам и грызя кончик черной шариковой ручки. Майк заметил, что ее ухо торчит из-под волос, бледное на коричневом фоне. Волосы лезли в глаза, и она их постоянно поправляла. Почему она никогда не завязывает волосы? Он продолжал наблюдать, и она взглянула на него; потом снова опустила глаза и стала писать.

Тем вечером в Яме царила благодать: это был самый первый вечер, когда все они еще были собой. Джефф и Фрэнки пустили по кругу бутылку виски, и Майк глотнул немного. Они говорили о прошедшем семестре, перебрасывались шуточками, воображая лишения и неудобства горного похода.

— Ребята, может, пора заканчивать веселье и на бочок? — зевнула Алекс, закатив глаза. — Уже почти полночь, я засыпаю.

— Без десяти двенадцать; вы знаете, где гуляют ваши дети? — продекламировала Лиз.

Фрэнки скрестила ноги.

— Брось, Алекс, вечеринка только начинается, — сказала она. — Почему никто не взял магнитофон?

— Потому что никому не хотелось слушать твою любимую музыку, — съязвил Джефф.

Майк облокотился о рюкзак.

— Я не знаю, где мои дети, — проговорил он. — В последний раз я видел, как они шли в заброшенный угол старой школы со светловолосым парнем. И с тех пор они пропали.

— Думаешь, он запер их в подвале и бросил? — подхватил Джефф.

— Не исключено, — согласился Майк, рассудительно кивая.

— Когда мы отсюда выйдем, — вслух подумала Фрэнки, — все поймут, что нас не было в походе.

— Конечно поймут, — устало проговорил Джефф. — Но тогда это уже будет не важно. В школе думают, что мы остались дома, родители считают, что мы где-то в северных краях. И им необязательно знать правду.

— Как же, — фыркнула Фрэнки.

— Мы это уже проходили, — заметил Джефф.

Майк положил голову на мягкую часть рюкзака и сплел пальцы на груди.

— Одно хорошо в Нашей Любимой Школе, — сказал он, — мы хотя бы сдружились.

— Наверное, о нас будут ходить легенды, — размечталась Фрэнки. — О проделках Мартина всегда болтают. — Она громко икнула. — З-звините. Я даже икать начала от перспективы стать знаменитостью.

— Я зубы почистил уже, если кому-нибудь нужно в сортир, — сообщил Майк.

* * *

Отложив стопку бумаги, я откидываюсь на спину, вытягиваю ноги и смотрю на деревья за полуоткрытым чердачным окном. В комнате колебался теплый воздух; в полосах солнечного света, расчерчивающих стол и пол, танцуют пылинки. Снизу раздается звук отпираемой входной двери и голос моей матери. Я отодвигаю кресло. На столе все в полном порядке, как я люблю: карандаши и ручки в банках из-под джема; книги, обрывки бумаги, записки; старая бутылочка чернил, пахнущая ящиками школьных парт. На лестнице раздаются шаги. Я закрываю окно: ночью, наверное, будет сквозняк. Дверь отворяется.

— Привет, — говорю я. — Заходи.

— Значит, вот где ты творишь, — произносит он.

— Здесь я буду творить, — поправляю я. — Я ведь только начала. Мне немало предстоит написать.

— Мне ли не знать. — Он выглядывает в окно. — Отсюда видна школа. Надо же, я и не думал.

— Ты же никогда сюда не поднимался, — напоминаю я.

— Ты меня не приглашала.

— Просто несколько недель назад здесь еще была помойка. Пришлось все разгрести: мусор, пыль, старые ковры и прочее дерьмо. Потом поставить диван, книжные шкафы, стол. Понадобилось время.

— Я поражен. И что, дело того стоило?

Я вздыхаю.

— Не знаю. Да, наверное. Здесь легче на всем этом концентрироваться, когда видишь школу и больше ничего не отвлекает. Я уже набросала кучу заметок и все такое.

— Я тебя очень люблю, — тихо говорит он. — По-моему, ты очень храбрая.

Я нервно смеюсь.

— Ну, что я могу сказать. Кто-то ведь должен это сделать, правда?

— Да.

— Я тебя тоже люблю.

— Будто я не знаю. — Он слегка улыбается. — По-моему, Лиз, диалогу нас выходит не очень содержательный.

— Тогда я не стану его записывать, — обещаю я.

* * *

Какое-то время они болтали, пытаясь поудобнее устроиться на жестком подвальном полу. Потом Фрэнки пошла в туалет переодеваться, две другие девушки переоделись в маленьком чуланчике. Наконец свет был погашен, и они приготовились провести первую ночь в Яме.

Майку не спалось; в его голове мелькали события сегодняшнего дня и вечера, и он пытался посмотреть на произошедшее как можно более отстраненно. После обеда он вышел из дома, собираясь сесть в микроавтобус, отправляющийся в Скалистый край, но опоздал. Теперь оставалась только Яма. Когда пришли остальные, они вшестером спустились по ступенькам в заброшенное крыло отделения английского языка. У подножия лестницы виднелся маленький квадрат голой земли, густо усеянный пивными банками, мусором и истлевшими листьями падуба. Из-под груды сигаретных пачек и обрывков гниющих газет тоскливо торчали искореженные куски железных прутьев. Осторожно ступив в короткий коридор, они на минуту засомневались: яркое мартовское солнце пронзило тьму. Справа виднелась дверь в Яму: деревянная, покрытая облупившейся темно-коричневой краской, с длинными острыми трещинами. Щеколда и висячий замок тусклого цинкового цвета. Мартин достал ключ из кармана брюк, и Майк с улыбкой заметил его безупречно отглаженные стрелки. Мартин всегда уделял внимание таким мелочам.

Когда дверь отворилась, Майк невольно подумал: что за человек последним дышал воздухом этой комнаты? У Мартина была веревочная лестница, и они спустились вниз. Ступеней в Яме не было, во всяком случае теперь.

Сейчас, когда он лежал и размышлял о событиях прошедшего дня, ему пришло в голову, что Яму вовсе не забросили: ее просто никогда не вспоминали. С самого дня постройки Яма стояла пустой, дожидаясь Мартина и ребят. Он улыбнулся и подумал, что в судьбу верит не больше, чем в Бога.

Поверх стука собственного сердца он едва улавливал дыхание остальных обитателей Ямы: они крепко спали. Под небесным сводом, пути к которому не было, Майк повернулся на бок и вслед за остальными провалился в сон.