Направляясь к парадному двору, где они должны были найти своих лошадей, Ларош-Боассо и Легри продолжали разговаривать вполголоса.

— Ссора между нами, Легри, — говорил барон, горячась, — это черт знает что такое! Это не имеет смысла! Как вы нуждаетесь во мне, так и я в вас. О чем вы думали, переходя на сторону моих врагов? В тот день, когда они уничтожат меня, они легко справятся и с вами.

— Повторяю вам, барон: вы меня обманули. Я почти разорил отца, удовлетворяя вашу расточительность. Чтобы угодить вам, я совершал поступки, о которых мне стыдно вспоминать, а вы не сдержали своего слова, когда я потребовал то, что должно было принадлежать мне! Вы сделали вид, что забыли о нашем договоре!

— Я помню наш договор лучше вас! — решительно сказал Ларош-Боассо. — В случае, если б я убил жеводанского зверя (а мне доказано, что я его не убил), я обещал уступить вам мои права на графиню де Баржак, если буду иметь в своем владении наследство графа Варина. А графом де Варина я стану только в том случае, если мой дорогой кузен, поскакавший во весь опор к каменоломням Монфишэ, будет так умен, что сломает себе шею или даст волку себя растерзать.

— Ваш кузен? — повторил Легри, широко раскрыв глаза от изумления. — Что вы этим хотите сказать? Я вас не понимаю.

Ларош-Боассо передал ему историю Леонса и, не обращая внимания на удивленные восклицания своего поверенного, продолжил:

— Мои дела в отчаянном положении, но я возьму свое, клянусь всеми чертями ада, хотя бы для того пришлось… Послушай-ка, Легри, я в тысячу раз охотнее отдам богатую наследницу тебе, чем уступлю ее этому плем… моему кузену! Твое желание еще может осуществиться! Отправившись тотчас к каменоломням, где, говорят, зверь сейчас прячется, мы еще можем рассчитывать на счастливый случай. Известное дело, — прибавил он мрачным тоном, — на охоте бывают необыкновенные приключения, странные ошибки…

— Ради бога, барон! — вскричал поверенный с испугом. — Что вы задумали? Я не осмелюсь…

— Жалкий трус! — вспылил Ларош-Боассо, топнув ногой, но тут же взял себя в руки и продолжал спокойнее: — Мы будем поступать в зависимости от обстоятельств. Мы должны быть неразлучны и воспользоваться первым удобным случаем, а тогда… Слушайте же, так как вы непременно этого требуете, я обещаю вам способствовать вашему браку с Кристиной, этой восхитительной девушкой, от которой мне приходится отказаться.

— Сдержите ли вы обещание, барон? Если бы я мог вам верить…

— Даю честное слово дворянина! Как бы низко я ни пал, подобному слову я еще не изменял никогда. И вы мне поверите, не правда ли? — прибавил он с бешенством, которое едва мог сдерживать. — Вы будете выполнять мои приказания, что бы я ни говорил или делал!

— Однако, барон, все же надо бы знать…

— Молчите! В путь! Мы теряем время!

Легри не посмел возражать. Они уже были во дворе. По приказу барона подвели двух оседланных лошадей. Однако Легри еще не окончательно решился на предприятие, бесспорно, опасное, а быть может, и преступное, и потому не торопился садиться на лошадь. Ларош-Боассо уже заносил ногу в стремя, когда кто-то легко коснулся его плеча. Барон обернулся, взбешенный этим вмешательством, и увидел кавалера де Моньяка. Старый конюший держал под полой своего полукафтана две шпаги одинаковой длины. Он имел вид весьма решительный.

— Послушайте-ка, господин барон, — сказал он тоном довольно дерзким. — Так не уезжают. Я вашим кузеном еще не стал и не стану никогда, а потому имею право пригласить вас на небольшую прогулку до опушки леса. Там есть место, где…

Барон не отвечал и стоял с неподвижным взором, как бы не понимая, что от него требуют. Наконец он сделал нетерпеливое движение и вскричал:

— Ступайте к черту, старый враль! Мне некогда слушать вздор! В другой раз я, пожалуй, убью вас, но не сегодня!

Он хотел вскочить в седло, но кавалер удержал его за фалду.

— Может, я и мелю вздор, милостивый государь, — сказал он с тем холодным гневом, который свойствен людям желчным, — но взгляд у меня еще верен, рука не дрожит. Итак, я приглашаю вас…

— Выпусти мою полу, старый дурак, выпусти! Или, невзирая на твои седины…

Он занес руку, кавалер не шевельнулся.

— Теперь, милостивый государь, — сказал он, — вы более не можете отказать мне в удовлетворении, на которое я имею право.

Эта упорство убедило барона. Он задумался на несколько секунд.

— Совсем помешался старик, — пробормотал он наконец. — Ну ладно, покончим с этим; надолго это дело меня не задержит. Легри, брось лошадь и ступай с нами.

— Куда, барон?

— Куда нас поведет кавалер. А секундант у вас есть, мосье де Моньяк?

— Вы очень любезны, господин барон, — ответил кавалер, сняв шляпу и вновь приняв свой обычный тон щепетильной учтивости. — Я желал бы пригласить секундантом дворянина. Я хотел послать за маркизом де Гальефонтен, но это слишком задержало бы всех нас. С вашего позволения, я позову егеря Контона, который стоит вон там; он был солдатом, а если учесть, что мосье Легри простой мещанин, то мы будем вполне равны.

— Зовите, кого хотите, черт вас возьми! — вскричал барон с нетерпением. — Только поторопитесь.

Кавалер, обрадованный согласием, поспешил предупредить егеря, который остался очень доволен тем, что ему оказали такую честь. Затем, не обращая внимания на толки слуг, наполнивших парадный двор, противники и секунданты направились к воротам.

— Чтобы лошади были готовы, — приказал барон своим людям, выходя из замка. — Мы вернемся через пять минут.

Вскоре они достигли соседнего леса. На первой прогалине кавалер остановился.

— Не кажется ли вам, что это подходящее место? — спросил де Моньяк у Ларош-Боассо.

— Совершенно подходящее.

Старый конюший тотчас скинул с себя полукафтан и жилет, потом подошел к барону и подал ему шпаги, чтобы противник выбрал любую из них. Ларош-Боассо взял первую, которая попалась под руку, и в свою очередь стал готовиться к бою.

При первом выпаде кавалера Легри, удивленный его ловкостью, пробормотал сквозь зубы:

— Гм, старый солдат битвы при Фонтенуа не худо берется за дело. Ларош-Боассо — искусный фехтовальщик, но он встретил противника, достойного себя. Даже не знаю, кому из этих двух желать успеха: старик на меня зол, но и Ларош-Боассо стал опасен, очевидно, у него на уме что-то страшное, а мне совсем не хочется становиться преступником. Пусть Бог или черт решает, кто из них победит!

Он не успел произнести этого великодушного желания, как шпаги противников скрестились с громким лязгом.

В это время Леонс и Дени скакали в каменоломни Монфишэ, куда был загнан жеводанский зверь. Эти заброшенные каменоломни находились посреди горной и лесистой местности, где Леонс впервые встретился со зверем, на которого сейчас вел охоту. Но воспоминание о той схватке нисколько не охлаждало пыл молодого человека. Менее чем через четверть часа он и его спутник на взмыленных лошадях и едва переводя дух от быстроты, с которой мчались, прискакали к проходу, который стерегли Жервэ и несколько крестьян, вооруженных дубинами и ружьями. Проход этот был не что иное, как пролом в скале, устроенный некогда для проезда телег; две базальтовые глыбы находились по обе его стороны. Через это отверстие было видно довольно обширное пространство, окруженное остроконечными скалами и усеянное камнями и кустарником. Жервэ и его товарищи держали на привязи двух собак, которые рычали, временами поглядывая на вход в каменоломню. Увидев Леонса и Дени, Жервэ обрадовался.

— Я вас ждал с нетерпением, — сказал он, пока всадники сходили с лошадей. — Это хитрое животное приближалось к нам несколько раз, так что я стал побаиваться, как бы оно не рискнуло прорваться сквозь проход. К тому же начинает темнеть, а если его не убить засветло, то можно быть уверенным, что волк у нас уйдет, как его ни стереги!

— Ты уверен, что он не выбрался из западни? — спросил Дени.

— Конечно, посмотрите, как собаки рвутся и нюхают воздух, чуя близость зверя. Проклятый волк не более как в пятидесяти шагах отсюда!

— Хорошо, — сказал Леонс. — Ты, Дени, оставайся с этими добрыми людьми и будь готов встретить волка, если он попробует от нас ускользнуть. Я же один войду туда с Кастором; для обороны мне будет достаточно моего карабина со штыком и охотничьего ножа.

Дени слушал с изумлением, к которому примешивался страх.

— Простите мою дерзость, — сказал он почтительно. — Но я позволю себе обратить ваше внимание на опасность, которой вы подвергаетесь, идя совершенно один на грозного зверя. Он будет неистово бороться за свою жизнь! С вашего позволения, я пойду с вами, и вместе…

— Я не позволю этого, Дени, — возразил Леонс с твердостью. — Я не хочу ничьей помощи в борьбе, которая мне предстоит. Никто не войдет в каменоломню, что бы ни случилось. Вы меня поняли, надеюсь? Я никогда не прощу того из вас, кто ослушается моего приказания. Только в том случае, если волк прорвется сквозь проход, вы можете стрелять в него; до тех пор никак не заявляйте о своем присутствии.

Леонс обыкновенно обращался с подчиненными мягко, но на этот раз тон его был резок и повелителен. Тем не менее егерь не отступал:

— Я старый охотник, мосье Леонс, и мой долг предупредить вас об опасности.

— Довольно, — остановил его Леонс. — Мой карабин заряжен?

— Я только что его зарядил двумя мерками пороха и двумя пулями.

— Хорошо.

Молодой человек удостоверился, что затравочный порох не отсырел, провел ногтем по огниву и, вынув из ножен свой охотничий нож, оказался готов пойти на грозного противника.

— Не забудьте моих наставлений, друзья, — сказал он уже голосом спокойным и почти веселым. — Стерегите хорошенько ваш пост, более я от вас ничего не требую.

В ту минуту, когда он собирался идти, приказав спустить Кастора, собаку Жана Годара, Дени сказал ему умоляющим тоном:

— Господин, прошу вас, возьмите с собой ищейку. При всей своей трусливости она даст вам знать о приближении волка, и вы не будете застигнуты врасплох.

Леонс согласился, хотя не ожидал большой пользы от ищейки. С двумя собаками он вошел в глубокую лощину, образуемую каменоломнями. Там царили мертвая тишина и неподвижность. Со всех сторон лощину окружали склоны гор, слишком крутые, чтобы по ним можно было взобраться вверх. Полосы снега, местами растаявшего, резко выделялись на темном вереске. Посреди ложбины была лужа, образованная дождевыми потоками; лужа эта замерзла, а лед был слегка припорошен снегом. На этот унылый пейзаж, словно траурное покрывало, было наброшено серое вечернее небо.

Это была своего рода арена, на которой должен был состояться бой между человеком и зверем. Удрать отсюда было невозможно — только выйти победителем или погибнуть.

Леонс медленно продвигался вперед, шаг за шагом, зорко осматривая все вокруг, вслушиваясь в каждый шорох, держа наготове свой тяжелый карабин. Он тщательно всматривался в каждое углубление, каждый куст репейника. Действительно, волк мог внезапно наброситься на него и растерзать, прежде чем охотник успеет заметить его. Временами он останавливался, сдерживая дыхание, собаки бродили вокруг него, но не подавали голоса. Ищейка была особенно беспокойна; она часто возвращалась к хозяину, дрожа всем телом. Тогда Леонс ласково гладил ее, и она снова отправлялась отыскивать след зверя. Другой пес, сильный и храбрый, вел себя более решительно. Чутье Кастора, не такое тонкое, как у ищейки, вынуждало его полагаться на нее в деле розыска следов. Впрочем, следы были совершенно свежи; во многих местах на снегу виднелись широкие и глубокие следы, казалось, проложенные минуту назад.

Однако волк не показывался, и если бы стены, окружавшие эту местность, не были бы так высоки и неприступны, можно было бы предположить, что ему удалось через них перескочить. Но это было невозможно. Прыжок на двадцать или тридцать футов в высоту волку не под силу. У этого зверя нет той удивительной эластичности мускулов, которой отличаются пантеры, тигры и другие хищники из семейства кошачьих. Итак, волк, несомненно, находился внутри каменоломни и мог появиться с минуты на минуту, чтобы принять бой.

Более десяти минут Леонс бродил между камней и кустов, вдруг ищейка вернулась к нему более испуганная и дрожащая, чем прежде, у ног хозяина она искала убежища от угрожающей опасности. Бульдог Кастор, напротив, остановился и, вытянув свою сильную шею, на которой был ошейник с торчащими наружу гвоздями, он глухо зарычал. Все это говорило о том, что вблизи находится хищник; но молодой охотник, как ни напрягал зрение, ничего разглядеть не мог.

Наконец ему удалось разгадать позицию грозного неприятеля. В тридцати шагах от него была лужа, на ее краю сухой и пожелтевший тростник сильно колебался. Между стеблями тростника Леонс заметил две неподвижные, блестящие точки, которые даже днем, казалось, светились жутким светом. Ничего больше видно не было, но охотник знал: зверь скрывается в тростнике, готовый, вероятно, кинуться на него, как только он подойдет ближе.

Леонс остановился и медленно приложил карабин к плечу, но не стрелял. Быть может, в эту роковую минуту он вспомнил, что чудовище, находившееся в нескольких шагах от него, убило восемьдесят три человека и тяжело ранило около тридцати, что оно одержало верх над двумя- или тремястами охотниками, которые его преследовали, и что вся Франция была встревожена из-за него. У него сильно забилось сердце, в глазах потемнело, голова начала кружиться. Но вдруг он почувствовал на себе взгляд Кристины, словно бы она стояла совсем рядом и наблюдала за ним, тревожась о его судьбе и замирая от страха. Леонс глубоко вздохнул, кровь спокойнее потекла по его жилам, головокружение прошло, и спустя несколько секунд все окружающие предметы приняли в глазах молодого человека свой обычный вид.

То ли оттого, что расстояние казалось ему еще слишком большим, то ли оттого, что противник был недостаточно заметен, Леонс пошел вперед, держа карабин наготове. Собаки следовали за ним, рыча, одна от злости, другая от страха. Но этот маневр молодого охотника не привел ни к какому результату, волк не трогался с места, и видны были лишь одни его блестящие глаза. Наконец Леонс потерял терпение, остановился и прицелился в самый центр меж двух светящихся точек. Но тут роли переменились мгновенно.

Зверь, увидев угрозу своей жизни, решился на бой. Его большая голова с навостренными ушами, могучее тело с сероватой шерстью, тяжелый и длинный хвост внезапно показались из тростника, зверь яростно ринулся на своего противника.

Леонс не оробел при этом внезапном нападении. Когда волк был от него в десяти шагах, он хладнокровно прицелился в голову и выстрелил. Выстрел из большого карабина, повторенный нескончаемым эхом, произвел оглушительный шум, подобный грому, но не смог заглушить дикий рев. Сквозь дым от пороха Леонс увидел волка, силою удара повергнутого наземь и, казалось, смертельно раненного. Крик радости не успел сорваться с губ юноши, когда зверь, истекая кровью, поднялся на ноги и пошел на охотника.

Боль и жажда мести удесятерили отвагу волка. Он не хотел умирать, не убив того, кто пришел сюда, чтобы его погубить. Секунда — и он уже повалил охотника. Тщетно Леонс старался противопоставить ему свой штык, сделанный из стали лучшего закала. Штык был сломан, как стекло, карабин измолот в щепки, а Леонс, опрокинутый зверем, так ударился о землю, что почти лишился чувств.

Гибель его казалась неизбежна, потому что защищаться он был не в состоянии, но верные союзники не покинули его. Бульдог Кастор, который один раз уже потерпел поражение в схватке с жеводанским зверем, несомненно, хотел взять реванш.

Он с ожесточением бросился на волка. Даже ищейка, то ли ободренная видом крови своего врага, то ли побуждаемая опасностью, которой подвергся ее хозяин, поборола свойственную ей робость, бесстрашно бросилась на волка и вцепилась ему в горло. Чтобы победить этих двух противников, зверю пришлось оставить Леонса.

Но победить собак волку было легко. Одного движения грозных челюстей было достаточно, чтобы переломить позвоночник несчастной ищейки, между тем как острые, как ножи, когти раздирали ей брюхо и разбрасывали далеко внутренности. Бедная собака, умирая, испустила пронзительный визг. Оставался Кастор, который также схватил зверя за горло и впился в него зубами. Волк попробовал было от него избавиться мотая головой из стороны в сторону, однако бульдог, наученный опытом, вцепился в него мертвой хваткой. Тогда они покатились по земле, раздирая и кусая друг друга с невыразимой яростью; но волк, несмотря на свои раны, сохранял преимущество, которое неминуемо должно было повлечь за собой окончательную победу.

Леонс, возле которого сцепились в смертельной схватке два животных, несколько минут пребывал в забытье. Но сознание быстро вернулось к нему. Едва владея телом из-за своего падения, ослепленный пылью и снегом, которые летели ему в лицо, он приподнялся на локте и вынул из ножен свой охотничий нож. В ту минуту, когда противники покатились в его сторону, он с трудом открыл глаза и, собрав все силы для последней попытки к спасению, воткнул нож по рукоять в серую спину зверя.

В ту же секунду он услышал чей-то голос:

— Не унывайте, мосье Леонс! Держи крепко, Кастор! Мы идем!

Больше Леонс ничего не слышал. Какие-то железные зубья раздирали ему грудь, потом страшная тяжесть навалилась на него, сдавила ему дыхание и он лишился чувств. Приятное ощущение свежести возвратило ему сознание. Вокруг него усердно хлопотали Дени, Жервэ и еще несколько человек. Ему брызгали в лицо холодной водой из лужи, расстегнули ему платье, чтобы он свободнее мог дышать.

— Зверь… — прошептал он, разлепив губы. — Где зверь?

— Убит, мосье Леонс, — радостно ответил старый егерь. — Убит окончательно и бесповоротно!

И он указал на громадного волка, всего в грязи и в крови, который лежал мертвый возле истерзанных останков бедной ищейки.

Чуть далее Кастор, тяжело дыша, вылизывал свои раны. Грустное сомнение мелькнуло в голове Леонса.

— Дени, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Это ты убил его? Почему ты меня ослушался и пришел сюда?

Егерь улыбнулся.

— Взгляните на мое ружье, господин, — сказал он, показывая свое ружье, совершенно чистое и неразряженное, мне, право, смертельно хотелось пустить пулю в этого молодца, — но вы так крепко обнялись, что я не рискнул этого сделать. Впрочем, к чему было тратить порох понапрасну? Вы уже покончили дело с этим старым чертом, посмотрите сами.

Приподняв труп волка-исполина, он показал Леонсу его нож, вонзенный по рукоять в плечо зверя. Лезвие так глубоко вошло в тело волка, что вынуть его можно было только с величайшим усилием. Раны, от которых Леонс лишился чувств, зверь нанес ему, уже умирая. Он до самого последнего мгновения пытался отомстить своему убийце.

Глядя на это несомненное доказательство своей победы, Леонс забыл о боли. Радость наполнила его сердце, голова закружилась от счастья и усталости, и он прокричал изо всех сил:

— Благодарю Тебя, Господи! Это правда: я убил жеводанского зверя!

Немного позднее торжествующие охотники возвращались в Меркоарский замок. Леонс, весь помятый и в ушибах, шел пешком, опираясь на Дени. Некогда грозного зверя перекинули через спину лошади, и его страшная голова и длинные ноги с острыми когтями висели по обе стороны седла. Потом пришел Жервэ, неся на руках бедного Кастора, который жалобно поскуливал от боли, хотя вид его убитого врага, раскачиваемого рысью лошади, порой еще, казалось, возбуждал его ярость. Шествие замыкали крестьяне, которые были едва ли не счастливее всех: ведь больше всего вреда жеводанский зверь причинял именно им.

Таким образом достигли замка. Недалеко от главных ворот охотников догнала небольшая группа людей, настолько же молчаливых и грустных, насколько те были шумны и веселы. Состояла она из слуг, несущих на носилках бесчувственное тело, завернутое в плащ. За ними следовало несколько человек, которых из-за наступающих сумерек нельзя было узнать в лицо. Леонс приказал своим людям остановиться и хранить молчание. Когда же носильщики с ним поравнялись, он тихо спросил, указывая на тело:

— Кто это?

Носильщики или не слышали, или не хотели ответить; они молча прошли мимо со своей печальной ношей и вскоре исчезли под сводом ворот. Леонс не решился повторить свой вопрос. Он не успел еще обдумать, что же могло произойти в его отсутствие, когда вдруг услышал радостный голос приора:

— Леонс, друг мой, вы ли это? О, хвала Всевышнему! Вы возвращаетесь целы и невредимы!

— Господь был ко мне милостив и щедр, мой добрый отец! Он послал мне победу над лютым зверем, наводившим ужас на всю провинцию! Но скажите мне, ради бога, кто этот несчастный, которого сейчас пронесли в замок?

— Это был человек, который умер без покаяния. Меня уведомили слишком поздно. Он был уже мертв, когда я пришел на место боя. Впрочем, я сомневаюсь, что он стал бы исповедоваться… Да простит ему Господь его грехи!

— Но… кто? Вы не назовете мне его имя, преподобный отец?

— Нужно ли называть? Леонс, вы теперь единственный представитель древнего и знатного рода Варина.

Леонс несколько минут стоял в задумчивости, в душе его шевельнулась жалость к этому человеку — подверженному страстям и порокам, но смелому до дерзости и отчаянному до безрассудства.

Пока он предавался этим размышлениям, мимо него прошли два человека, один из которых говорил:

— Я исполнил только половину моего долга, мэтр Легри! Я наказал главное лицо, оскорбившее мою госпожу; но этим я не ограничусь. Я даю вам три дня на распоряжения для похорон вашего друга; по истечении этого срока рассчитывайте, что я вас отколочу, как обещал, где бы вы мне ни попались.

Отец Бонавантюр и молодой граф быстрым шагом направились в замок. Они приближались ко входу во внутренний двор, когда раздался звонкий и радостный голос, который, казалось, заполнил собой все окружающее пространство:

— Леонс, мой милый Леонс!

Графиня де Баржак бежала им навстречу. Лицо ее сияло, как утреннее солнце.

— Кристина! — крикнул Леонс. — Бог даровал мне победу, и я пришел требовать свою награду!

Вместо ответа мадемуазель де Баржак вне себя от восторга упала в его объятия.

Спустя два месяца граф де Варина, барон Жеводанский, начальник королевской волчьей охоты в Жеводанской провинции, сочетался браком в Мендском соборе с графиней де Баржак, владетельницей замка Меркоар. Народ встречал громкими радостными криками отважного охотника, избавителя страны от страшного волка, который и ныне известен под именем жеводанского зверя. Ни до, ни после этих событий не появлялись во Франции животные, подобные ему.

Брак был совершен его преосвященством епископом Алепским, монсеньором де Камбисом, при участии его преподобия Бонавантюра, тридцать четвертого фронтенакского аббата. Его предшественник недавно умер, и прежний приор был назначен на его место. Сестра Маглоар в своем костюме урсулинки сопровождала невесту в церковь и заменяла ей мать.

Кавалер де Моньяк, имевший несчастье убить на дуэли ближайшего родственника жениха, принимать официальное участие в торжестве не мог. Он покинул свой пост почетного конюшего, ему была назначена большая пенсия, которая ограждала его от любой нужды. Любуясь издали своей молодой госпожой, он бормотал про себя с невыразимым наслаждением:

— Что ж, теперь я могу отдохнуть! Пока она находилась под моей охраной, никто не смел обидеть ее безнаказанно. Я убил одного и поколотил другого. Остальное довершит Господь!