Мы в гостинице, в небольшом номере де ла Сутьера. Прошло около недели после приговора, вынесенного судом присяжных Франсуа Шеру. Было утро, когда Арман Робертен пришел осведомиться о состоянии больного. Молодой человек ждал в гостиной, смежной со спальней. Наконец тихо растворилась дверь, и вошла Пальмира. Девушка на правах дочери не отходила от изголовья больного. Она не пощадила себя: день и ночь Пальмира с величайшей любовью и самоотверженностью ухаживала за отцом. Ей одной не хватало сил сдерживать больного, который в горячечном бреду со страшным криком вскакивал с постели, поэтому она вызвала из замка Батиста, которого особенно ценила за преданность их семейству.

Батист явился немедленно и в сопровождении старой глухой сиделки. Никто, кроме этих лиц, даже Арман Робертен, который приходил по несколько раз в день, не видал больного, конечно, за исключением доктора, навещавшего де ла Сутьера утром и вечером.

Бедная Пальмира, казалась, изнемогала от усталости и бессонных ночей. Волосы у нее были растрепаны, глаза мутные, на свой внешний вид она, по-видимому, не обращала никакого внимания – так он был небрежен. Однако светлая улыбка озаряла ее лицо, когда она протягивала руку посетителю.

– Каков он сегодня? – с поспешностью спросил Робертен.

– Лучше, гораздо лучше, – ответила Пальмира. – Лед, который ему прикладывали к голове, совершил просто чудо, бред прошел, и теперь отец спит. Доктор выразил надежду на скорое выздоровление, если только… если не случится возврата болезни, – прибавила она со вздохом.

– Слава богу! Наконец-то вы сообщаете мне хорошие вести. Ах! Почему вы не пускаете меня к больному? Я мог бы выразить ему свою преданность и любовь. Но теперь ему лучше, и вы, надеюсь, не откажете мне в позволении его увидеть?

– К сожалению, это невозможно, – возразила девушка тихим, но твердым голосом, – доктор запрещает всякого рода душевные волнения, даже приятные, а ваше присутствие неизбежно взволновало бы отца.

– Сегодня я должен повиноваться вашей воле, но завтра, быть может, я буду счастливее! Скажите, пожалуйста, что именно в словах вашего отца, сказанных в бреду, так сильно напугало вас?

Вопрос этот внушен был Арману одним лишь участием к де ла Сутьеру, но Пальмира бросила на молодого человека пытливый взгляд, усмотрев в его словах тайный умысел.

– Бред больного может быть и сумасброден, и бессвязен, – сказала она, – однако, как мне кажется, отец был сильно опечален делом в суде присяжных.

Произнося последние слова, она понизила голос. Смущение ее было очевидным.

– Действительно, – согласился Арман, не подозревая, какой пытке подвергает собеседницу, – люди нервные и впечатлительные, такие как он, не годятся быть присяжными по уголовным делам.

– Не можете ли вы, – попросила Пальмира с замешательством, – сообщить мне сведения о несчастном, осуждение которого так сильно потрясло моего отца? Правда ли, что из скупости он не захотел передать дело в кассационный суд?

– По городу пронесся слух, что Шеру предпочел смерть горестной необходимости потратить несколько десятков франков, но его адвокату удалось уговорить бывшего каторжника, и апелляция отправлена в Париж.

– Ах, какое счастливое обстоятельство! – воскликнула Пальмира и, заметив изумление Робертена, поспешила прибавить: – Когда отец окончательно придет в сознание, он наверняка спросит меня о судьбе человека, в котором принял такое живое участие.

Она замолкла и задумалась.

– Сколько горя, сколько тревог пришлось вынести вам в эти дни тяжкого испытания, – прервал молчание Робертен. – Как вы любите вашего отца! Неужели вы не позволите мне разделить с вами обязанность, которую исполняете при нем с такой самоотверженностью? Я, кажется, имею на это некоторое право.

– Вы и теперь, и всегда останетесь другом моего отца и моим, – ответила Пальмира со смущением.

– Другом! Разве мне не дозволено надеяться на более драгоценное и сладостное для меня звание?

– Ради бога, не говорите об этом! – воскликнула Пальмира с видом почти безумным от волнения. – Умоляю вас, не возвращайтесь никогда к этому предмету разговора. Преграда между нами с минуты на минуту станет непреодолимее! – И она залилась слезами.

– Уж не помолвлены ли вы втайне?

– Нет-нет, совсем не то. Но не спрашивайте меня.

– Могу ли я по крайней мере надеяться, что впоследствии, при иных обстоятельствах, вы не будете против…

– Не надейтесь ни на что. Никакая сила человеческая не в состоянии изменить прошлое или отвратить то, что может случиться в будущем.

– Вот уже второй раз вы отвергаете меня, – грустно заговорил Арман Робертен, – а между тем ваш отец поддерживает мои сладостные надежды. Когда мой достойный друг полностью оправится, я вымолю у него объяснения. Уверен, что мне удастся справиться с тайными причинами вашего отказа.

– Отец вам их не скажет, – обреченно произнесла Пальмира, – он не захочет, не осмелится… Ах, не он ли что-то говорит в спальне? – прибавила она, прислушиваясь. – Разве он уже проснулся? Мне надо идти к нему.

В эту минуту в гостиную вошла служанка, чтобы доложить о женщине, которая желает увидеть мадемуазель де ла Сутьер.

– Кто бы это был? – размышляла вслух Пальмира. – У нас так мало знакомых в городе.

– Она не сказала своего имени, – заметила служанка, – но вид у нее вполне приличный.

Служанка ввела молодую женщину, одетую в глубокий траур. Увидав ее, Пальмира слегка вскрикнула от изумления, а быть может, и от испуга: посетительницей была Гортанс Бьенасси. Со своей стороны, Гортанс вздрогнула от удивления при виде Армана Робертена, которого никак не ожидала встретить у Пальмиры. Она произнесла, запинаясь, несколько слов учтивого приветствия, на которое Пальмира де ла Сутьер ответила с не меньшим замешательством.

Предложив кресло своей гостье, Пальмира села напротив нее, вся дрожа и не зная, с чего начать. Гортанс заметила смущение Пальмиры де ла Сутьер – смущение, которое испытывала и сама, хотя по совсем иным причинам, и потому поспешила сообщить о цели визита.

– Находясь в Лиможе, – начала она робко, – мы с сестрой не без искреннего огорчения услышали о болезни вашего достойного отца, вот я и пришла предложить вам наши услуги для ухода за больным. Умоляю вас, не отказывайте нам! – упрашивала она, протягивая к Пальмире руки.

Это великодушное предложение еще более усилило тягостное чувство Пальмиры де ла Сутьер.

– Я от души благодарна и вам, и вашей сестре, – ответила она, – но моему отцу уже гораздо лучше. Я даже надеюсь, что он понемногу выздоравливает и потому не нуждается в услугах своих друзей.

– Однако я вижу, – продолжала Гортанс, взглянув на Пальмиру с улыбкой, – что мадемуазель де ла Сутьер, подобно своему отцу, не хочет ни принимать выражения нашей признательности, ни дать нам возможность хоть чем-нибудь оплатить наш долг. Месье де ла Сутьер недавно отверг нашу с сестрой благодарность за милость, дарованную высшими властями. Правда, – заметила Гортанс, подняв глаза на Армана Робертена, – он уверял, что не сыграл никакой роди в этом благодеянии и что он, со своей стороны, приписывает ее всецело особе, влияние которой во многом превышает его.

– О чем идет речь? – спросила Пальмира с изумлением.

Тогда Гортанс рассказала ей, как благодаря ходатайству неизвестного лица Марион получила от правительства право продавать табак и гербовую бумагу в городе Б***. Арман, который до этого момента не прислушивался к разговору, вдруг спросил с живостью:

– А разве вы не получили своей доли в щедрых дарах высших властей?

– Вот вы и выдали себя, месье Робертен! – воскликнула Гортанс. – Это вам мы обязаны своим спокойствием и благополучием. Месье де ла Сутьер намекал на это, однако нас сбивало ваше кажущееся равнодушие. Теперь я не сомневаюсь более: это вы исходатайствовали неожиданную милость, и теперь вы не избавитесь от нашей признательности.

С этими словами Гортанс взяла руку Армана и с чувством пожала ее.

– Вы сделали это? – спросила Пальмира. – Ах, это не только справедливый поступок, не только доброе дело, это… любезный месье Робертен, от всего сердца благодарю вас!

Она протянула руку Арману, который, чтобы взять ее, вынужден был выпустить руку Гортанс.

– Пальмира! – сказал он шепотом. – Вот моя лучшая награда!

Гортанс отошла от них и внезапно приняла сдержанный и холодный вид.

– Нельзя ли мне увидеть месье де ла Сутьера? – спросила она у Пальмиры после непродолжительного молчания.

– Отец слишком болен, чтобы принимать кого бы то ни было. Впрочем, он сейчас спит, а отдых ему очень нужен после стольких страданий.

– Видимо, мне придется отказаться от удовольствия, на которое я рассчитывала. Кроме того, я хотела предупредить месье де ла Сутьера о довольно важном для него вопросе.

– Важном вопросе? – с испугом переспросила Пальмира.

– О, не пугайтесь, я хотела всего лишь предупредить вашего отца, что у него появился новый враг. Как бы ни были достойны презрения некоторые люди, не мешает узнать о них, чтобы вовремя остеречься.

– Враг! Ради бога, объяснитесь.

– Речь идет об анонимном письме, которое мы с сестрой на днях получили, – сказала Гортанс с равнодушным видом. – Конечно, на подобные письма никто не обращает внимания, но в этой бумаге гнусно клевещут на вашего достойного уважения отца.

– Что там написано? – едва слышным голосом спросила Пальмира.

– Низости, которыми я не хочу марать свои уста и которые забуду, чтобы не марать ими своей памяти. Что касается вас, то узнайте о них только для того, чтобы предостеречь вашего отца, как намеревалась это сделать я.

– Я непременно сделаю это, Гортанс, и от всей души благодарю вас за отца и за себя. Бумага еще у вас?

– Вот она, – ответила мадемуазель Бьенасси, вынимая из кармана письмо.

Пальмира с жадностью взяла его в руки и прочла адрес. Он был написан крупными буквами и с орфографическими ошибками.

– Почерк мне не знаком, – заметила Пальмира, – но если вы позволите мне пробежать…

И она стала разворачивать письмо. Но тут Гортанс вырвала бумагу у нее из рук и сказала с твердостью:

– Нет-нет, я не могу вам позволить читать подобные гнусные наветы, вам не следует даже подозревать об их существовании.

– Что же вы хотите сделать с этим письмом? – удивилась Пальмира.

В гостиной топился камин, Гортанс подошла к нему и бросила бумагу в огонь.

– Вот, – сказала она улыбаясь, – единственная участь, которой заслуживают эти анонимные низости. Вы сами решите, следует вам или нет говорить о них месье де ла Сутьеру, но прошу вас передать ему, что я приходила предложить ему наши с сестрой услуги. Мы обе были бы счастливы помочь ему в трудную минуту. Вы отказываете нам в этом счастье, поэтому мы уезжаем домой и просим вас сказать бедному больному, что мы молим Бога о его скором выздоровлении.

Пальмира была до глубины души тронута благородным поступком Гортанс, она хотела броситься к ней с объятиями и сделала уже первое движение в ее сторону, как внезапно жестокое воспоминание остановило ее порыв. Она замерла на месте и только поклонилась.

Гортанс заметила это движение и приписала его гордости и высокомерию Пальмиры, не подозревая даже о существовании иной причины. Перед выходом из комнаты она еще раз подошла к Робертену, чтобы поблагодарить его за оказанное им покровительство.

– Я вижу, что вам еще не все известно, – ответил молодой человек таинственным тоном. – Попрошу вспомнить при случае, что от вашего решения будет зависеть счастье еще одного человека…

– От моего решения? – машинально повторила Гортанс.

– Разве вы не знаете, что вы настолько же прелестны, насколько добры? На свете есть человек, который оценил вас по достоинству.

Гортанс вздрогнула и пристально посмотрела на молодого человека, но вскоре опустила глаза, поклонилась и вышла, пытаясь скрыть свое волнение. Пальмира не слышала последних слов, произнесенных между Робертеном и мадемуазель Бьенасси.

– Какая честная и благородная девушка, – сказала она задумчиво. – Как прекрасно она поступила! Заметили вы, с каким тактом она сумела предостеречь нас от опасности, выразив вместе с тем глубокое презрение к анонимному доносу? Я говорю «донос», – поправилась она тотчас, – хотя не имею ни малейшего понятия о содержании этого гнусного письма. А вы?

– И я никакого, но люди любят писать анонимные письма, они способны на дьявольские выдумки. Я это знаю по опыту, – с горечью заметил Робертен. – Какие возмутительные письма получал я о моем несчастном отце! О, как дорого заставили меня поплатиться за мое состояние!

Некоторое время оба сидели молча. Тишину нарушил Батист: де ла Сутьер отправил его в гостиную с приказом позвать к нему дочь.

– Как он теперь? – спросила Пальмира.

– Очень спокоен, мадемуазель, жар, кажется, совсем прошел. Хозяин говорит как обыкновенный человек, он всех узнает.

– Хорошо, сейчас иду. Извините меня, мой добрый месье Робертен, вы вечером зайдете, вероятно?

– Непременно, и если состояние больного будет удовлетворительным, вы мне позволите увидеть моего достойного друга, я жажду найти у него сочувствие, которого тщетно ищу в других.

Пальмира сделала вид, что не понимает намека, и, простившись с Арманом, вошла в комнату отца.