Действие письма де ла Сутьера не замедлило сказаться. На следующее утро Пальмира находилась возле кровати больного отца, который после тяжелой ночи с трудом приходил в себя. Постучавшись в дверь, вошел Батист и доложил, что какой-то господин очень важного вида спрашивает месье де ла Сутьера, но, услыхав, что он принимать никого не может, пожелал видеть мадемуазель. У девушки от страха сжалось сердце, однако она приказала узнать фамилию посетителя, и вскоре ей подали визитную карточку, на которой было написано «А. де Жерминьи».

– Скажи этому господину, что я сейчас приду, – приказала она Батисту, – и беги к месье Арману Робертену. Попроси его приехать к нам немедленно.

Входя в гостиную, она так сильно волновалась, что у нее подкашивались ноги. Впрочем, наружность месье Жерминьи, главного прокурора Лиможа, не оправдывала подобного трепета. Это был человек лет пятидесяти кроткого и благодушного вида, с умной и тонкой улыбкой на белом полном лице, обрамленном седыми вьющимися волосами. Под тщательно выбритым подбородком красовался галстук ослепительной белизны. Однако строгость его костюма, черного с ног до головы, и некоторая торжественность в обращении ясно демонстрировали, что он отлично сознает важность возложенного на него долга и только старается скрыть официальную сухость под любезной улыбкой и подчеркнутой учтивостью.

Пальмира почтительно поклонилась и хотела заговорить, но вместо этого зарыдала. Прокурор заметил с добротой в голосе:

– Неужели мой вид наводит на вас страх? Разве я не могу навестить месье де ла Сутьера, которого часто встречал в свете и который заболел после заседания в суде, без того, чтобы внушить ужас его прелестной дочери?

Невзирая на явное намерение Жерминьи ободрить девушку, она не переставала рыдать. Прокурор заставил ее сесть возле себя и спросил крайне вежливо:

– Не хуже ли вашему больному?

– Да-да, ему хуже, – ответила Пальмира, почти не понимая, что говорит, – он провел дурную ночь и снова впал в бред.

– Снова впал в бред? А вчера, например, он был не в бреду?

Несмотря на волнение, Пальмира де ла Сутьер понимала все значение этого вопроса, поэтому ответила с большей твердостью:

– Нет, милостивый государь, вчера он в бреду не был, он был в полной памяти. Писать сам он не мог, он продиктовал мне письмо, которое подписал.

– Очень хорошо, а вы знаете, кому оно было адресовано?

– Вам, господин прокурор.

Пальмира упала к ногам Жерминьи.

– Сжальтесь над нами! – вскрикнула она, сложив руки. – Спасите моего отца!.. Спасите меня!

Прокурор встал.

– Я знаю все, господин прокурор, и подробно изложу перед вами всю истину.

– Позвольте, сударыня, – перебил ее Жерминьи, – я считаю своим долгом предупредить вас, что в настоящую минуту никто не принуждает вас к откровенному признанию. Хотя мы просто разговариваем, я прошу вас обдумать все, что вы намерены мне сообщить. Знаете, я даже советую прежде переговорить с вашим отцом, который, как вам, должно быть, известно, признает себя убийцей сборщика податей Бьенасси.

– Ваше звание не мешает вам быть человеком с душой, месье Жерминьи, – воскликнула она, – потому я вам покаюсь во всем. Я уверена, что это лучшее средство, чтобы заслужить ваше сочувствие и покровительство.

Прокурор поклонился с благосклонным видом, и девушка рассказала все подробности несчастного случая. Понятно, что она лишь слегка коснулась своего личного участия и всю вину приписала своей горничной Женни Мерье, что, впрочем, было совершенно справедливо. В ее рассказе прокурора поразило только одно обстоятельство.

– Разве месье де ла Сутьер часто ходил на охоту? – спросил он.

– Боже мой! Почти никогда, – наивно ответила Пальмира. – Изредка, когда в Рокроле у него собирались знакомые коннозаводчики, он охотился с ними.

– Как вы в таком случае объясните тот факт, что он оказался на месте убийства с заряженным ружьем в руках? Еще раз повторяю вам, сударыня, не спешите с ответом…

– Я не знаю, как это могло случиться, – сказала она растерянно, – и до сих пор мне это ни разу не приходило в голову.

Едва заметная улыбка мелькнула на губах прокурора. В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Робертен. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что произошло без него, и он холодно поклонился прокурору. Пальмира подбежала к Арману.

– Месье Робертен, если не ошибаюсь, – обратился прокурор к молодому человеку, отвечая на его поклон.

– Да, месье Робертен – наш самый искренний и преданный друг, – поспешила ответить Пальмира.

– Ваш друг… Понимаю! – И опять тонкая улыбка пробежала по губам Жерминьи.

– В таком случае я могу предполагать, что месье Робертен в курсе дела, ради которого я здесь?

– Я узнал о нем всего лишь несколько часов назад, господин прокурор, – ответил Арман. – Об одном жалею, – продолжал он после минутного молчания слегка изменившимся голосом, – я не успел ее предупредить, что она имеет право не давать ответов, которые могут быть истолкованы во вред ее отцу.

Прокурор понял упрек.

– Месье Робертен, вероятно, долго изучал право, раз так хорошо знает законы, – сухо сказал он. – Действительно, теперь я припоминаю, вы числитесь студентом на юридическом факультете не помню уж какого курса!

– Господин прокурор предупреждал меня не касаться необдуманно важных вопросов, – обратилась Пальмира к Робертену, – но сейчас не допрос, а дружеская беседа с бедной девушкой, которая умоляет его о сочувствии, потому я и сказала ему все, по крайней мере все, что знаю.

– И вы не будете иметь повода раскаиваться, мадемуазель, – обратился к ней прокурор с прежним добродушным видом.

Он собирался уже выйти, когда вдруг из комнаты больного послышались хриплые крики, вслед за тем топот, потом падение какой-то мебели, и во внезапно растворенной двери появился де ла Сутьер. Он наскоро накинул на себя халат и устремился в гостиную со сверкающим взором и пылающими от жара щеками.

При виде больного, похожего на призрак, все остолбенели. Он шел твердым шагом, ни на кого не опираясь. Обратившись к прокурору, он сказал голосом, изобличавшим сильное волнение:

– А, вы тут, господин прокурор, я был уверен, что слышу именно ваш голос! Войдите же, зачем вас задерживают здесь? Вы должны иметь дело только со мной. Впрочем, может быть, вы требуете, чтобы я шел за вами? Я готов, где ваши жандармы, где полицейские?

Прокурор с чувством сострадания посмотрел на больного.

– Я пришел справиться о вашем здоровье, месье де ла Сутьер, – ответил он тихо, – и я надеялся…

– Благодарю за пощаду. За одни сутки эта проклятая горячка может покончить со мной, и оправдание, которого я так сильно жажду, станет невозможным. Если вы не требуете, чтобы я следовал за вами, сядьте возле меня, и я облегчу свою совесть от тяжкого бремени. Я исполню свой долг, и мне все равно, останусь я жив или нет, – я буду совершенно спокоен.

Вернувшись в спальню, он бросился на постель.

– Вы, вероятно, заметили, милостивый государь, – в свою очередь сказал Робертен, – что мой несчастный друг не совсем в своем уме, и мне бы не хотелось, чтобы впоследствии дело приняло дурной оборот.

– Вот почему мое посещение не официальное, а дружеское, – ответил прокурор с некоторой сухостью. – Откликаясь на просьбу месье де ла Сутьера, я желаю ему больше добра, чем полагают некоторые.

Жерминьи прошел в спальню, а вслед за ним Пальмира, Арман и сиделка.

– Все ступайте вон! – крикнул де ла Сутьер, приподнявшись на постели. – То, что я намерен сказать, должен слышать только господин прокурор.

– Странно, – заметила сиделка Батисту, – что месье де ла Сутьер хочет принять судью, находясь в таком плачевном состоянии.

Пальмира и Арман, последовав просьбе больного, переглянулись при мысли, что слуги принимают ужасную действительность за горячечный бред. Наконец отворилась дверь, и Жерминьи вышел из спальни. Пальмира приблизилась к нему, но не посмела его расспрашивать.

– Приободритесь, бедное дитя, – сказал он с добрым участием. – Надеюсь, что все кончится хорошо. Это дело трудное, запутанное, но с божьей помощью мы добьемся удовлетворительной развязки.

Прокурор ограничился общими и неопределенными утешениями, а между тем бедная девушка обрадовалась им несказанно.

– Да наградит вас Бог за эти добрые слова! – воскликнула она, поднося к губам руку Жерминьи. – Итак, вы мне обещаете…

– Обещать я ничего не могу. Какую бы власть вы мне ни приписывали, я, прежде всего, раб закона. Я готов сделать все, что зависит от меня, для смягчения участи вашего отца, но более ничего у меня не просите.

– По крайней мере, – умоляла его шепотом Пальмира, не выпуская руки прокурора, – вы не… велите… посадить его в тюрьму! Знать, что он в тюрьме! Боже, я этого не переживу.

– Во всяком случае, – продолжал Жерминьи, взглянув на Робертена, – друзья дома хорошо сделают, если не останутся в бездействии. Им прежде всего надо попытаться оградить доброе имя этой милой девушки, которая, я с прискорбием должен сознаться, была очень неосторожна. Я, со своей стороны, использую для того все способы. Если бы я был адвокатом или другом семейства, я постарался бы убедить Женни Мерье откровенно рассказать, какие отношения у нее были со сборщиком податей. К несчастью, эта девушка не будет вести себя порядочно, иначе она не написала бы двух обличительных писем – одно сестрам Бьенасси, а другое мне. Уверен, она должна быть настроена против месье де ла Сутьера, потому что он не согласился купить ее молчание. Еще один важный вопрос заключается в том, чтобы сестры Бьенасси не становились доносчицами во время нового следствия, а главное – чтобы они согласились сообщить правосудию, что́ им известно об интригах брата с Женни Мерье.

– Я вас понимаю, господин главный прокурор, – ответил Арман с готовностью, – я сейчас же примусь за дело.

– Я не могу выходить за пределы обыкновенного хода правосудия, – перебил его Жерминьи. – Я ничего не говорил, ничего не советовал. Как судья я не нуждаюсь ни в чьей помощи для выяснения истины. Друзьям семейства де ла Сутьер следует использовать отсрочку, которая дается им. Сердечно желаю успеха!

Он поклонился и поспешно вышел, чтобы избежать затруднительных расспросов и новых просьб.