Я застал его в кабинете, задумчивым и мрачным. Или – грустным, может быть. До сих пор мне казалось, что подобные качества ему вообще просто не свойственны. Что ж – теперь пришлось убедиться в обратном…

– Ааа, летописец… Входи…- Не оборачиваясь, изрёк он, увидев моё отражение в окне. Я прикрыл дверь и сел. Точнее – нерешительно присел на краешек дивана.

– Ну, говори… Чего пришёл… Что напишешь сегодня в своём дневнике… И как выглядит президент, прозевавший жизнь величайшего из своих сограждан…- Я, понурив голову, молчал.

– Что молчишь?- Неожиданно обернувшись, спросил он.

– Не знаю…- Честно признался я.

– Вот и я не знаю…- Вздохнул Анас-Бар,- зачем я во всё это вляпался… Ни – доходов, ни – удовлетворения… Одни проблемы да неприятности… как будто я – единственный, кого они не могут обойти стороной… Всё, что происходит в стране, как бы делится на две категории: это успехи, у которых всегда есть улыбающийся автор, и – неприятности, в которых всегда виновата власть. Только власть! Ибо автора у них, по-видимому, не бывает. А я люблю быть автором, Анри. Успешным автором. Таким, каким был раньше – когда имел свободу творить. А сейчас…- И он устало махнул рукой.- Когда это всё началось – я уже над собой не властен.

– А разве… Это не был Ваш Выбор?- Почему-то вдруг спросил я.- Не само ведь по себе это всё началось, верно?

– Верно…- Усмехнулся президент.- В начале было Слово, Анри… Да, всего лишь – одно только неосторожное Слово, лишившее меня сна и покоя на много лет вперёд: я ответил "Да" на предложение Бигура…

– Не жалеете?

– Да как сказать…- Вздохнул Абар.- С одной стороны – мне лично безо всего этого было бы куда спокойней, конечно… С другой – вроде бы уже кое-что и начинает получаться… А если представить себе, что было бы с Ункарией, догрызаемой этими алчными псами – так её как-то и жалко становится… Хотя – порой так хочется плюнуть на все эти проблемы мирового да вселенского масштабов, на честолюбивые мечты о "власти разума", о нормальном государственном управлении, ставящем целью процветание да развитие, а не разграбление страны… Забиться бы куда-нибудь в тихий уголок, чтобы ничего не видеть и не слышать… И чтоб никто не мог тебя найти… Чтоб не сталкиваться постоянно с этой мразью, с лицемерием и тупостью тех, с кем приходится общаться… Или, хотя бы – вернуться к тому, чем я занимался раньше: оно было и сытнее, и спокойнее…

– "Лечь бы на дно, как подводная лодка – чтоб не могли запеленговать"?- Почему-то вспомнил я слова почти уже забытой песни.

– Именно…- Улыбнулся президент.

– Так в чём же дело?- Попробовал подколоть его я.- Что мешает?

– Видишь ли, Анри…- вздохнув, глубокомысленно произнёс Абар, всё дело в том, что… как я уже, помнится, толковал сегодня… события, предоставленные самим себе… имеют преотвратительнейшее свойство: развиваться от плохого – к худшему… И это есть факт, Анри – факт, проверенный как лично мной, так и временем. Да и мразь… всяческая… Она имеет свойство очень быстро плодиться и множиться, занимая всё свободное пространство, со временем настигая тебя везде, где бы ты ни надеялся от неё укрыться… И всякий, кто прячется, убегает – неизбежно будет побеждён. Ибо превозмочь, победить – можно, лишь нападая. Хотя – идти при этом в лобовую атаку вовсе не обязательно, конечно…- Иронично добавил он. Я понимающе улыбнулся. С облегчением почему-то.

– У каждого, кого не устраивает существующее положение вещей,- чуть погодя, продолжал он,- есть два пути: либо ждать, когда всё само по себе изменится нужным образом, либо – самому предпринимать для этого какие-то действия. Я отношусь к тем, кто предпочитает второй способ, ибо при первом вероятность дождаться нужного тебе результата уверенно стремится к нулю.

– Почему?

– А хотя бы потому, что количество вариантов бесконечно… А жизнь – конечна… Пока вселенная эти варианты по одному переберёт – жизни-то и не хватит…- Как-то просто, по-доброму, улыбнулся он. И я ему тоже улыбнулся. В ответ.

– Интересно… А какая проблема для Вас – наибольшая… Наиболее значимая… сегодня?- Чуть погодя, движимый естественными профессиональными порывами, спросил я.

– Люди, Анри. Люди. Люди – они ведь удивительнейшие существа… Они очень оригинальны…- Ухмыльнулся он, сильно выделив слово "очень".- Чтобы иметь успех среди них – нужно быть непонятным для них, человеком-загадкой… Тогда они побаиваются тебя – но и тянутся к тебе, пытаются понять, что ты такое есть… Ты вызываешь их интерес… неизбежно… Мда. Только вот беда моя в том, что я не хочу быть человеком-загадкой. Я не хочу играть, врать, водить собеседника за нос, пускать ему пыль в глаза… Я хочу иметь возможность быть простым и искренним. И хочу быть окружён такими же людьми. Лучше – если объединёнными общей целью… И я пытаюсь, по мере возможностей, окружить себя единомышленниками – но… скажи: много ли ты знал людей, испытывающих патологическую неприязнь ко лжи?- Абар с тоской смотрел в окно – быть может, просто чтобы не встречаться со мной взглядом, подсознательно боясь встретить там непонимание или недоумение.- К тому же – как ты понимаешь, к власти стремятся, в большинстве своём, как раз иные люди… А такие – настоящие – напротив, предпочитают не лезть, расталкивая всех руками; "не мараться", толкаясь у корыта, и лишь с сожалением посматривают издали на эту алчную толпу… Это есть факт, Анри… А как жаль, что это есть факт…- Грустно усмехнулся он.- Собственно, любой монарх в истории человечества, если пытался хоть что-то сделать для своей отчизны, сталкивался с той же проблемой: его окружение – как то, что существовало на том же уровне до него, так и то, которое он сам вытащил из грязи – кто со временем, осмелев и почуяв бесконтрольность, а кто и сразу, едва дорвавшись "до места" – начинало растаскивать всё, до чего могло дотянуться руками… При этом – совершенно непонятно, как с этим бороться, Анри: иному и дал бы по рукам как следует – да жалко: пользы-то от него вроде бы и больше, чем вреда – пусть поживёт… А он, понимая это, наглеет… Как с ними бороться? Приходится заменять, снова подбирать, следить, учить, проверять – занятие не из привлекательных… А как хочется плюнуть на всё это – и просто творить, созидая… а не отбиваясь от стаи голодных крыс… не вступая с драку с теми, кто пытается, кажется, любой ценой растащить всё это, разрушить…- Меня поразила тоска в глазах Абара, безнадёжность в его голосе – совершенно не характерная для него, какая-то непривычная… Все привыкли видеть его уверенным в себе, даже слегка насмешливым – он всегда был как бы выше ситуации; выше, казалось, даже судьбы – он будто играл с ней, смеялся над ней; а тут – вдруг – такая тоска… Я впервые задумался над тем, как же он должен быть одинок – человек, бросивший вызов толпе алчных свиней, поставивший целью своей жизни создание общества, где правил бы разум… Друзья? Да их у него, похоже, толком и не было никогда – слишком уж серьёзный смысл он вкладывал в это понятие… Те же, кто привёл его к власти, теперь, в большинстве своём, спокойно занялись своими делами: сегодня они уже могли относительно спокойно жить и работать, не оглядываясь по сторонам в ожидании очередных проблем…

– Я понимаю их: они делают свой бизнес,- вздохнул Абар,- но я с трудом понимаю, почему здесь, на этом месте, я должен оставаться… отдуваться… один. Впечатление такое, что всё это нужно только мне…

– "Всё, что ты делаешь, нужно только тебе"…- медленно, с расстановкой, процитировал я.

– Ты так думаешь?- Удивился Абар.

– Это не я. Это – Вантала.

– А кто он такой?

– Толком не знаю. Но говорит умно. Вроде. Когда удаётся его понять,- ухмыльнулся я.

– Дашь почитать?

– А нету…- Развёл руками я.- Читал когда-то – уж и не помню, когда и где. Может, вспомню ещё чего-нибудь – так скажу…

– Жаль. Но если вспомнишь – так не забудь,- улыбнулся он невольному своему каламбуру.- Только вот получается у него,- после недолгого раздумья заметил Абар,- что люди, вроде как… совсем разные, а уравниваются этой фразой в своих желаниях: один хочет "счастья для всех – даром – и чтоб никто не ушёл обиженным", другой – просто добыть кусок хлеба, третий – отобрать этот кусок у другого, а четвёртый – вообще обобрать всех до нитки… А я пытаюсь всех их заставить жить вместе, не перегрызая друг другу глотки… И это всё ставится на одну доску – простого желания каждого, нужного лишь ему одному?

– Как знать,- пожал плечами я.- Говорят, что о человеке проще всего судить как раз именно по тому, об чём он хлопочет… То бишь – именно по его желаниям…

– Это – тоже Вантала?

– Да нет,- тёплой улыбкой ответил ему я,- это – кто-то из классиков… литературы прошлого… или – позапрошлого… века…

– Кто?

– Не помню. Помнил – сказал бы…

– Жаль…- Ненадолго замолк Абар.- А вообще – о людях можно говорить, кажется, вечно. И – изучать их сколь угодно долго – хотя бы и всю жизнь… как минимум.- Вдруг снова оживился он.- Я долго не мог понять, Анри – что же им нужно, людям? Они говорили одно, думали – другое, делали – третье… "Может, они просто не выросли? И потому играют в такие игры"? – думал я. Меня поражала людская подлость и алчь. Я не мог понять, зачем они это делают. Почему так упорно не желают жить нормально, по-человечески… Не доставляя окружающим хлопот своими пороками. Я много думал об этом, Анри. "Может, я был в слишком хороших условиях по сравнению с ними?- думал я.- Может, они просто не выдержали и сломались – просто потому, что им досталась другая, более тяжкая судьба"?- Может, и так… Я пронаблюдал очень много судеб и пытался их анализировать. И я заметил одну любопытную деталь: голод. Голод чаще всего делает из человека зверя. Именно Голод – или угроза оного – делает его сволочью. Голод толкает его на преступления… И мне, по большому счёту, безмерно жаль людей, не вынесших испытания голодом. Я не хочу, чтобы мой народ голодал, Анри. Это – больно. Голод – страшная вещь… Он уничтожает людей, как личности, превращая их…

– Голод? Только ли? А как быть с теми, кого толкает алчь? Кто провозглашает девиз типа "пусть мир умрёт ради моей выгоды" и следует ему, сметая всё на своём пути?

– Ты знаешь…- Абар задумчиво потёр подбородок.- Вот этих мне почему-то не жаль. В таких историях мне более жалко тех, кто попадается на их пути и оказывается сметён или растоптан… А эти – непорядочны изначально. И я не верю, что есть способ привить им порядочность. Глядя на них, мне грустно. Очень грустно. Но – не больно.

– А с теми – больно?

– С теми – больно, Анри… Мне больно видеть, когда человек, исповедовавший ранее порядочность – должен красть, чтобы выжить. Мне больно, когда человек, говоривший о любви к животным, вынужден потом их отлавливать и убивать, чтобы не помереть с голоду… Мне больно, когда мать учит своих детей, что порядочность – это, конечно, хорошо… но – лишь до какой-то степени, а потом это начинает мешать жить…

– Но есть и такие, которые не предают свои идеалы ни при каких обстоятельствах…

– И достойно умирают… Их мне ещё жальче, Анри… Я очень не люблю, когда такие люди умирают. В случаях, когда могли бы выжить – скажем, стащив мешок зерна… Поэтому из всех этих историй я понял одно: в моём государстве – если только я буду иметь столько власти, чтобы быть вправе называть его своим – голода не будет. Никогда. Ибо это – один из страшнейших и жесточайших способов унижения…

– Ну, можно придумать массу куда более утончённых способов унижения сытых…- Возразил я.

– Увы – сытые обычно выбирают между тем или иным положением в обществе, теми или иными благами или доходами… Между чем-то, что связано с более или менее удобной и комфортабельной жизнью. И, если они продаются за что-то, изощрённо унижаясь при этом – это их личные проблемы. Связанные с их жизненными принципами, их пороками – и так далее… С голодом дело сложнее: человек выбирает между жизнью – униженной, раздавленной – и смертью. Мучительной и вполне конкретной. Я почему-то не люблю такой дилеммы. И не хочу, чтобы мои люди стояли перед таким выбором. Поэтому голодных в моей стране не будет.- Абар, жёстко глядя в угол, с силой опустил кулак на стол. Я молчал.

– Людям, видимо, свойственно драться за кусок хлеба…- Чуть позже, быть может – лишь для того, чтобы нарушить молчание, становившееся всё более тягостным, начал я.- Как только они получат этот кусок – они начинают драться за хлеб с маслом… Потом – с колбасой… И так далее. При этом им всегда почему-то кажется, что у других этот кусок лучше – и масла больше, и хлеб белее, и колбаса лучше пахнет… По-моему – это уже просто алчь. И к голоду это имеет весьма косвенное отношение…

– А разве, говоря о людях, можно утверждать что-то наверняка?- Грустно усмехнулся Абар.

– Можно. Можно сказать, что подавляющее большинство из них… Если не всех… Прежде всего интересует именно своя мошна. И – как бы не до того самого, пресловутого: "пусть мир умрёт ради моей выгоды"… Я вот… подумал: может, автор этих слов на самом деле виноват лишь в том, что осмелился произнести это вслух?

– Может…- Усмехнулся Абар.- Но – представь на мгновение, что было бы в мире, если бы изречённое тобой только что правило не имело… "досадных исключений"?

– Исключения обычно столь же редки, сколь грандиозны…- Вздохнул я.- В целом же – это есть толпа свиней у корыта…

– "Люди казались ему такими, каковы они на самом деле, то есть – насекомыми, поедающими друг друга на маленьком комке грязи"… – С кривой усмешкой процитировал Абар.- Хорошо сказал, а?

– Хорошо…- Согласился я.

– Он во многом прав, этот пересмешник… Хотя – видит Бог: боюсь, далеко не во всём…

– К сожалению – в этом он прав, мне кажется…- Абар молчал.- Ну, вот, скажем… Если взять любую крупную структуру… управленческую… безразлично – в государстве или в крупной промышленности… да проанализировать, что там происходит…- Как бы размышляя вслух, я, казалось, пытался просто обосновать свою точку зрения,- то есть – проанализировать, чем занят, скажем, её управленческий персонал… То вдруг обнаруживаешь, люди заняты там, в основном, отнюдь не вопросами совершенствования управления: каждый из них озабочен, прежде всего, вопросами выживания – своего лично – в этой среде и продвижения в ней, по возможности, наверх. Остальное интересует их лишь отчасти – тогда, например, когда это можно использовать для обеспечения своего выживания или выдвижения, либо – просто для того, чтобы погубить конкурента… Вот и получается, что крупным производством… или государственным управлением… обычно заняты люди, совсем не заинтересованные этим на самом деле заниматься. Что может сделать эта серая бурлящая масса, совершенно не озабоченная проблемами, ради решения которых её, собственно, содержат?

– Видишь ли…- Абар, будучи, похоже, в целом согласен со мной, пытался, казалось, защитить не то отдельных людей, не то человечество в целом.- Строго говоря, их в этом и винить-то особо нельзя: такими их сделала жизнь. Условия слишком долго были таковы, что другие там просто не выживали…

– Что же делать?

– Менять условия…

– И ждать?

– Ну, ждать можно долго… слишком долго. Всю жизнь… Если не больше. Когда-нибудь оно наступит, конечно – это "светлое завтра"… Да только уж очень хочется почему-то, чтоб наступило оно чуток пораньше… А для этого надо шевелиться – обучая кадры, подбирая их, уговаривая тех, кто когда-то ушёл, отчаявшись – а мог бы быть полезен… Ты верно заметил, что ситуация в промышленности мало чем отличается от ситуации в структурах государственной власти – то же общество, те же проблемы… Те же принципы построения отношений – или та же беспринципность, если хочешь… Старая система успешно порождала и растила бесхребетников, льстецов, лакеев – а они не могут творить, не могут созидать: они могут только потреблять и разрушать… Попробуй теперь на базе всего этого создать систему, способную порождать и растить нормальных людей – тех, кто способен, хотя бы, просто создать нечто, нужное не только ему, но и окружающим…- Вздохнул Абар.- Я вот попробовал…

– Ну, и как?

– Пока не каюсь. Но – уже безнадёжно устал, кажется… Впечатление такое, что отдохнувшим, спокойным и удовлетворённым мне уже не бывать… никогда… Одно утешает: а вдруг из этого хоть что-нибудь дельное, да выйдет? А?

– Дай-то Бог…

– Да дай же ж Бог…

– А может, всё должно быть проще? И на самом деле для решения подобных проблем достаточно нормальной, здоровой конкуренции?- Почему-то вдруг спросил я.

– Так называемая "нормальная здоровая конкуренция",- хмыкнул Абар,- это просто единственный известный мне способ, позволяющий в условиях полной беспомощности правительства… или – руководства… хоть как-то обуздать алчь да беспардонность "предпринимателей" да "управляющих", готовых погубить весь мир "ради своей выгоды". То есть – это способ не деградировать всем и окончательно. Точнее – просто "предохранитель". Ограничитель. Если же моральность мерять по границе предохранителя… Мне бы, например, в таком обществе жить не хотелось…

– Может, стоит как-то ограничить их власть?- Неуверенно предположил я.- Или сделать их более подконтрольными?

– Проблема, Анри, увы, этим не разрешится… Более того – это только породит новые проблемы… Видишь ли… Всякий раз, ограничивая чью-то власть… или пытаясь организовать тотальный контроль над ним… ты принимаешь на себя, кроме его функций и его ответственности, ещё и функции контролирующей системы… То есть – в любом случае, тебе всегда проще выполнять его функции самому, чем организовывать контроль над ним. Дешевле, по крайней мере… Если же ты чрезмерно увлекаешься контролем – то, в конце концов, в итоге просто сам перестаёшь успевать за всем этим даже просто следить, не говоря уже о том, чтобы действовать быстро и осознанно… Проблема здесь – чисто кадровая, и решать её надо на уровне подбора и расстановки кадров. А возникает она тогда, когда люди, в результате твоей – как творца системы – ошибки, поднимаются на уровни, требующие более высокой степени ответственности, чем они способны осознать. Когда руководитель предприятия или городской голова мыслит категориями мелкого собственника – это беда…

– Для всех, кто его окружает…

– И для него – тоже, вздохнул Абар,- хотя он сам этого, увы, ещё не осознаёт… А когда такими категориями мыслят министры…- Абар тяжело вздохнул и махнул рукой.- И всех их нужно заменить, и – где-то взять этих, новых: и приличных, и обученных… Подготовленных, словом. Соответствующих.- Он вздохнул.- Хорошо, Анри, работать в налаженной системе, в которой всё уже предусмотрено. А поднимать её с нуля – тоскливо…

Мне было сложно с ним не согласится… И сейчас, когда я сижу в своей тёплой гостинной и пишу эти строки, мне подумалось вдруг, что История как бы сама выбирает тех, кто способен крутить её колесо – с тем, чтобы выжать их до конца… Даёт им, может, и много – но и спрашивает много… Невольно вспомнился мне сейчас другой вечер, другое место… И те же действующие лица. Это было уже весной, и, чтобы гостям не толкаться в зале, Абар предложил вынести "посиделки" на природу. Точнее – в лес. С вином, с шашлыками, с песнями у костра…

Гости тогда, увлёкшись прекрасным вечером, совсем забыли, зачем здесь собрались.

– Пусть их… пускай отдыхают…- Когда я заметил это, ответил мне Абар.- Отдыхать тоже нужно уметь, Анри. Чтоб не загнуться. Я вот – не умею. Увы.- Мы сидели в отдалении у костра, огнём которого подогревали остывшие шашлыки.

– Пламя, Анри – это враг шашлыка…- Назидательно говорил Абар.- Ты заметил, как Ду Крюсо священнодействует? Пламя ни на миг не касается шашлыка – оно не оскорбляет, обжигая, плодов его шаманства… Сначала надо подождать, пока костёр прогорит и на месте его останутся горячие угли… Надо побеспокоиться о том, чтобы их жара хватило надолго – пока шашлык будет готов. Для этого последними в костёр попали толстые брёвна. Они ещё долго будут горячими… И только потом, поливая шашлык вином, можно приступать к колдовству… Ду Крюсо – Великий Шаман…- улыбнулся он.- Настоящий мастер своего дела. А так,- он кивнул на огонь,- получается только горелое мясо… Надо, хотя бы, держать его сбоку от огня – чтобы не испортить трудов Ду Крюсо и… не испортить безнадёжно… ему настроения…- Со вздохом закончил он, оглядываясь – не видит ли автор, как мы обращается с его творениями. Автор, к счастью, не видел. А я старался не забыть ни единого слова слегка захмелевшего Абара, которого вдруг потянуло на воспоминания…

– На первых порах меня снедала мания управления, Анри… Мне казалось, что я должен влазить везде, где только сумею. Вскоре я понял, что это невозможно. Даже теоретически: я ведь не вездесущ… И я испугался. Я очень испугался, Анри. Это можно сравнить с состоянием хирурга, который, вскрыв ребёнка, вдруг понял, что всё сказанное несколько минут назад его матери… не имеет ничего общего с реальностью. И он в страхе думает о том, что выполнить так легко данное только что ей обещание просто невозможно – это выше его сил…- Я кивнул: понимаю, дескать. Абар немного помолчал – видимо, собираясь с мыслями; затем продолжил:

– Я был в таком смятении, Анри… что готов был молиться хоть Богу, хоть чёрту – лишь бы разобраться, лишь бы понять, что происходит – и осилить всё же однажды взятую сдуру на свой горб ношу… Я никому не говорил об этом, Анри…- Абар бросил на меня испытывающий взгляд, как бы ожидая подтверждения, что всё это останется между нами. Я кивнул.- Я ходил в монастырь Святой Анны на Кирейском холме. Я ночевал в монастыре святой Елены в Райоте. Я – президент огромной страны, где живёт народу больше, чем на территориях десятка соседей, вместе взятых; я – еретик, насмехавшийся над догмами разных религий – стоял на коленях в монастыре святого Георги в Цантае и молился, чтобы Господь ниспослал мне силы и разум… Смешно?

– Нет.- Покачал головой я.

– Ты как думаешь – я не свихнулся, Анри?- Криво ухмыльнулся Абар.

– Не похоже,- Улыбнувшись, поспешил я успокоить собеседника.

– И вот… Мне приснился сон. Это было в монастыре святого Георги. Время было позднее – и настоятель предложил мне остаться на ночь. "Я вижу смятение в твоей душе…- Сказал он.- Тебе нельзя сейчас трогаться в путь. Останься здесь. Это тебя успокоит". – И он отвёл меня в уединённую келью, оставив там одного. "Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь". – Закрывая дверь, спокойно сказал он. Мне было там хорошо. Мне не нужно было куда-то бежать, кого-то контролировать, за кем-то присматривать, кого-то распекать… Я пробыл там трое суток. Я отоспался. Я снова смог думать. Понимаешь, Анри – я снова мог мыслить, а не "принимать молниеносные решения"… На третью ночь мне приснился сон… Сначала мне показалось, что вошёл настоятель – я ясно видел, что дверь открылась и кто-то вошёл. Почему именно настоятель – не знаю. Я как-то просто воспринял его, как человека, которому можно верить.

* * *

– Ты правильно сделал, сын мой,- тихо произнёс он,- что пришёл сюда. Тебе нужно было отдохнуть и восстановить силы – и ты сделал это. Теперь ты готов принять помощь…

– Помощь?- Удивился я. Меня смутила логика старца: получалось, что для того, чтобы быть готовым принять помощь, надо было сперва восстановить силы.

– Помощь…- Улыбнулся он.- Или ты не нуждаешься в помощи?

– Нет, почему же…- Замялся я, не решаясь спросить, кто он и чем может мне помочь.

– Ты хочешь, чтобы государство, созданное тобой, было долговечным?- Вдруг спросил он.

– Да…- Озадаченный вопросом, только и смог кивнуть я.

– Тогда ты не должен им управлять.- Чётко произнёс старик. Трудно сказать, какое недоумение и изумление выразило в этот миг моё лицо.

– Творец, опустившийся до уровня своих творений, становится просто участником событий…- Тихо продолжал старик.- Это может быть полезным для познавания и понимания, но это лишает его – хотя бы на время – многих прав и возможностей. Если ты хочешь быть Творцом – ты не должен управлять. Ты должен творить. Созидать.

– Что?

– То, что хочешь.- Улыбнулся старик.- В данном случае – Государство. Людей. Отношения между ними. Если ты всё сделаешь правильно – система должна работать сама.

– Изобретатель плуга, как правило, не пашет сам?

– А чаще всего – и не присутствует при этом. Хотя бы – потому, что не вездесущ…- Одними глазами улыбнулся старик.- Пашут другие: каждому – своё. И всякий, кто возьмётся не за своё дело, неизбежно всё загубит: не только то, что, возможно, создал сам, но и весь процесс, участником которого он был.

– Ты хочешь сказать, что, управляя страной, я погублю государство?

– Естественно и неизбежно. Ты сейчас имеешь большую власть. Практически неограниченную. Любое неосторожное или неумелое использование её дестабилизирует систему, приведёт к непредсказуемым последствиям. Ты же – ещё юноша, ты только учишься применять власть – следовательно, ошибки неизбежны. Вопрос только в том, насколько они окажутся значимы. Грубо говоря, устоит ли система – или же они приведут к катастрофе.

– О, Боже!… Дай мне силы, чтобы завершить начатое… И – Разум, чтобы не наделать при этом глупостей…- Вздохнул я. Старик усмехнулся:

– Так что же вначале – силы или разум?

– Разум.- Немного поразмыслив, выбрал я.

– Почему?- Живо поинтересовался старик.

– Ибо сила, не обременённая разумом, не способна созидать. Думая, что творит, она сеет смерть и разрушения… Она опасна для окружающих…

– Хорошо,- кивнул старик.- А бессильный разум – дающий понимание, но не дающий возможности осуществить понимаемое? Предоставляющий возможность лишь наблюдать со стороны, как в результате метаний безмозглой толпы рушатся остатки всего того, что ты легко мог бы развивать, взращивать?

– Это – трагедия разума. Толпа этого не понимает, не чувствует этой трагедии – она счастлива, упиваясь порывом… Когда-нибудь потом… она придёт, возможно, к истине – но сейчас она не вопиёт… Она, быть может, даже счастлива… А сила, лишённая разума – это трагедия, осознаваемая всеми, и – проблема для всех… Я не готов подвергнуть всех такому испытанию. Пусть лучше страдает один, чем все.- Уже не совсем уверенно закончил я.

– Хм… Тут наши интересы немного расходятся…- Заметил старик.- Скажи, ты слышал когда-нибудь фразу "страданиями… душа совершенствуется…"?- Я кивнул.- Ты согласен с ней?- Лукаво взглянув на меня, поинтересовался старик.

– Разумеется…- Снова кивнул я.

– Так, значит, ты сознательно идёшь на то, чтобы толпа, будучи абсолютно счастливой…- Он сделал паузу, ожидая моей реакции.

– …Попросту быстро деградировала?- Едва решился высказать невероятную догадку я. Лицо старика осталось бесстрастным. Некоторое время мы молчали.

– В том-то и проблема, сын мой…- Наконец, вздохнув, промолвил старец.- Если ставить целью всеобщее блаженство – то результатом твоих действий неизбежно станет толпа блаженных…

– Идиотов, деградирующая быстрее, чем это кажется возможным…- Криво ухмыльнулся я.

– Что делать – это одно из основных свойств разума…- Вздохнул старик.- Он не должен быть счастлив… слишком долго. Счастье – это яд, которым можно лечить израненную душу. Если применять его с умом… Но стоит чуток передозировать – и ты отравишь её. Врачевание ядами – великое искусство… Не прощающее ошибок и заблуждений…

– Тогда… Значит, мне нужны и разум, и силы – без выбора очерёдности. Только вместе. Одновременно.

– Зачем?- Тяжко вздохнув, пожал плечами старик.- Всё это – суета сует…- И он надолго замолк, глядя сквозь меня в пространство.- Что ж – я дам тебе осуществить задуманное,- наконец, встряхнувшись, произнёс он.- Хотя бы – для того, чтобы ты увидел, к чему это приведёт.

– Это… Приведёт к катастрофе?- Уже боясь предполагать, нерешительно спросил я.

– Нет.- Тепло улыбнулся старик.- Не волнуйся: {мир… не рухнет от твоих ошибок…}{~Вантала} Просто… {Что бы ты ни сделал – впоследствии… тебе придётся… пожалеть об этом.}{~Аллан Маклеод Грей (1905-1975)}

– Почему?- Удивился я. "Неужели я настолько туп, что не могу выбрать правильное решение"? – мелькнула мысль.

– Нет…- Улыбнулся старик, как будто я произнёс это вслух.- Просто… Дело в том, что… Правильного решения… не существует.

– То есть?- Опешил я.

– Истина столь многогранна и всеобъемлюща, что никакое частное решение не может быть правильным. По определению… Оно может только казаться правильным… И быть приемлемым – в конкретном месте, в конкретное время… Но даже понятие "лучшего решения" – это уже субъективная абстракция…- Старик изучающе глядел на меня – как мне показалось, даже без снисходительности – просто пытался определить, понимаю ли я вообще, о чём он говорит…

– Ну, ладно.- Вдруг засобирался он.- Действуй. Ибо действие – единственный путь к познанию…

– А как же… А как мне избежать ошибок? Как не разрушить этим… молотом абсолютной власти… Мою страну? Этот… цветок, который я так мечтал вырастить…

– Распредели власть.- Усмехнулся старик.- Рассредоточь её. Она нужна тебе не для того, чтобы её применять. Ей нельзя пользоваться напрямую. Ты получил её лишь для того, чтобы иметь право наделять ею – в той или иной степени – других. А они должны действовать – в рамках данной им власти. Кто-то – делегируя её дальше, кто-то – применяя самостоятельно. Здесь у каждого – свой путь, своя судьба… Тебе нравится твоя земля?- вдруг неожиданно спросил он. Я кивнул.- А люди?- Оххх, люди…- я не смог сдержать тяжкого вздоха.- Люди, люди… О, Боже…

– Что? "{Хороша земля – да народ плох}{Лат. пословица}"? – усмехнулся старик. Я кивнул.- А ведь тебе придётся полюбить их…

– Я бы и хотел… Но…

– Если ты хочешь их полюбить – это совсем несложно…- усмехнулся старец.- Надо просто не ожидать от них слишком многого…- и я не уверен, что усмешку, играющую на его губах, нельзя было спутать в этот миг с насмешкой или издёвкой.

– Но… если не ждать от них слишком многого… то где взять тех, кто будут рядом? На кого можно опереться? Где взять тех, кто помогут мне?

– Выбирать.- просто ответил старец.- Как ты уже выбрал многих.

– Кого, например?- Не выдержал я.

– Это – твоя задача, тебе её и решать…- Усмехнулся он.- Или ты хочешь, чтобы за тебя решил её я?- потупившись, я лишь покачал головой в ответ.

– Я хочу найти людей, которые говорят о великом… собрать их вокруг себя…- начал излагать я, надеясь, что он хоть где-то проговорится и укажет мне на мои ошибки.

– Если ты хочешь, чтобы государство было долговечным – то править в нём не должны люди, говорящие о великом – те пусть ходят в учителях.- Тут же оборвал меня старик.- А правители… пусть пекутся о чём-нибудь попроще – о том, например, чтоб желудки у народа были не пусты, да чтоб зависть и алчь людская не были бы выше разума… Чтобы реакция общества на тот или иной поступок личности была как можно более предсказуемой и терпимой… И – как можно меньше зависела от положения этой личности в обществе… Чтобы, наконец, учителя могли спокойно растить и учить своих учеников. От того, насколько удачно ты сумеешь определить роли и подобрать исполнителей для них – и зависит результат твоей "творческой деятельности". "Вся жизнь – театр. И люди в нём – актёры." Слышал?- Спросил он. Я кивнул.- Так вот… Это – так и есть. На самом деле…- Вздохнул старик и… исчез. Как будто растаял в воздухе.

* * *

…Абар сидел, скрестив руки замком на коленях, и смотрел в огонь.

– Интересно – а я-то в этом театре кто?- Вдруг усмехнулся он.- Режиссёр? Или – жалкий актёришко, возомнивший себя великим благодетелем публики?

– Ты – человек.- Вдруг показалось, что услышали мы оба тёплый голос старика.- И… Ничто человеческое тебе не чуждо. Не чурайся его, ибо всё это тоже есть часть твоего "я". И никуда тебе от этого не деться… лет ещё тридцать, как минимум.- Добавил голос с усмешкой.

– Ты слышал?- Глядя на мою удивлённую физиономию, спросил Абар. Я, судорожно сглотнув, кивнул.

– Слава Богу… Говорят, что с ума сходят поодиночке… А коллективных галлюцинаций не бывает…- Усмехнулся президент.

– Может, врут?- Предположил я.

– Может.- Хмыкнул он.- Да только… мне почему-то хочется, чтоб это было правдой…- Я мог только кивнуть в ответ.

* * *

…Воспоминания нахлынули тёплой волной… Они как бы качали, баюкали, унося меня куда-то… В прошлое ли, в будущее – подальше от реальности. Вспомнилось, как ещё позже, уже при каком-то очередном обсуждении системы государственного управления, Абар – видимо, давно осознав и переосмыслив всё это – уже вполне уверенно говорил:

– Президент не должен напрямую управлять – это не его функции. Это – функции низовых звеньев системы управления, которую должен создать и отладить президент. Если созданная им система окажется удачной – эффективность управления возрастёт многократно, что не может не сказаться на росте национального дохода, на подъёме производства и т. п… Кроме того, система должна быть… Ну, если не абсолютно устойчивой, то, по крайней мере, как можно более устойчивой – как к внешним воздействиям, так и к проблемам, возникающим внутри её. В идеале она должна быть способна самостоятельно от всех этих проблем избавляться.- Ухмыльнулся он.- Президент не должен управлять. Роль президента, смысл его деятельности… заключается в том, чтобы создать такое государство, с такой системой управления и системой общественных отношений, что, даже будучи обезглавленным, оно не сгинет в одночасье и не ввергнется в парламентскую склоку или в пучину гражданской войны, а будет спокойно жить дальше, не спеша подбирая нового правителя. Любая система управления должна быть, прежде всего, стабильной – это относится, разумеется, и к системам общественных отношений, и к системам управления государством… Если правитель сумел создать такую систему – значит, он хороший правитель. Если не сумел – значит, ему нужно было заниматься в жизни чем-то другим, а не играть людскими судьбами. Правда, редко кто имеет мужество признавать поражение… Мне такие практически не встречались, по крайней мере… Поэтому грамотная система должна предусматривать и механизм смещения зарвавшихся лжецов, находящихся у власти.

– И Вы знаете такой способ?- Спросил его тогда вечно ироничный Алозан.

– Наверняка – нет, конечно.- Криво усмехнулся Абар.- Наверняка его знает, видимо, лишь Господь Бог.- Вздохнув, он поднял очи вверх.- Я же, помнится мне, предлагал такой вариант…- Абар выждал паузу, как бы призывая к вниманию.- Всякий гражданин имеет право голоса по тем вопросам, в которых он компетентен. Компетентность пока будем понимать, как признание его уровня знаний другими специалистами в этой области. Так вот – по этим вопросам он вправе либо голосовать сам, либо передать свой голос другому гражданину, который становится, таким образом, представителем первого и представляет его интересы при решении государственных вопросов. По всем остальным вопросам, в которых гражданин не компетентен – он вынужден, чтобы не казаться, по крайней мере, смешным, отдать своё право голоса выбранному им представителю. Таким образом, институт депутатства имеет смысл заменить институтом представительства. Разумеется – представление интересов есть работа, за которую следует платить. И выбирать представителей надлежит не по округам, а по единому списку в стране – по списку, в который включены все те, кто не возражал бы заняться представительством… интересов своих избирателей. И голосовать они должны не одним своим голосом – как те, за кого голосовали тысячи, так и те, за кого отдали свои голоса десятки тысяч – а полным количеством набранных ими голосов. В этом случае результат голосования, как я понимаю, должен оказаться гораздо ближе к истине… Кроме того – отзыв депутата есть дело сложное и хлопотное: я за всю свою жизнь ни разу такого процесса даже не наблюдал – видимо, никто не хотел связываться. Отзыв же представителя мы, по сути, вообще не предусматриваем: просто каждый, кто отдал ему право голосовать за себя, в любой момент волен забрать у него это право и – либо воспользоваться им сам, либо – передать другому. В итоге – каждый, кто проголосовал вопреки интересам своих избирателей, по мере извещения их об этом начинает катастрофически терять голоса, а с ними – и деньги, и власть. Таким образом я надеюсь избавить народ от выслушивания депутатского словоблудия и дать каждому реальное право голоса при принятии законодательных решений.

– А если… этот "каждый"… окажется в этом не компетентен?- Криво улыбнулся Алозан.

– Он кому-то это перепоручит. Но кому – это его личное дело.- Развёл руками президент.- В каждом конкретном случае это не гарантирует, разумеется, правильного решения – но статистика ожидается неплохая.

– Вы так думаете?

– Так думает группа экспертов, проверявшая эту идею.

– Чью?

– Другой группы специалистов…- Вздохнул Абар.- Которая существовала здесь ещё во времена Сонов и… которую мы до сих пор не можем собрать целиком. Кстати – может, это кому-то покажется странным… или – необычным… но ту же модель, помнится мне, легко синтезировали и обычные работяги после получасового обсуждения темы. Так что – выходит, что она вполне естественна для понимания и достаточна реалистична. Разумеется, она не есть догма, мы готовы её обсуждать, менять, перестраивать и совершенствовать в процессе внедрения… И – как всегда, надеемся на вашу,- Абар обвёл рукой собравшихся,- в этом помощь. Пока же эта система будет функционировать под моим наблюдением, и, если вдруг институтом представителей будут приниматься явно абсурдные решения – я просто буду их блокировать. Такое право "вето" будет сохраняться до тех пор, пока мы не поднимем общеобразовательный уровень масс. Со временем необходимость в нём отпадёт. Сейчас для меня самый сложный вопрос – кто будет иметь право вето после моего ухода. Мне бы не хотелось, чтобы этот человек, пользуясь этим правом, разрушил созданное за эти годы…

– Может, передать это право наиболее "ёмким" представителям, имеющим наибольшее число голосов? Ведь именно поведение большинства вносит максимальную лепту в стабильность или нестабильность общества, значит, именно с ними нельзя конфликтовать при принятии законов?- Задумчиво произнёс Джакус.

– Может быть…- Поразмыслив, кивнул Абар.- Мы ещё вернёмся к этому вопросу, а пока Вашу версию принимаем за рабочий проект закона…- В зале зашумели: журналисты, дурачась, поздравляли Джакуса "с началом законотворческой деятельности".

– Одна проблема,- когда они поутихли, осмелился встрять и я,- поскольку число представителей и переменно, и непредсказуемо – где и как проводить эти заседания?- В зале раздался хохот: кто-то поддакнул, что, дескать, неплохо бы обсудить и тот вариант, в котором всё население захочет голосовать самостоятельно, минуя представителей – идея понравилась.

– Хороший вопрос,- рассмеялся Абар.- Я думаю, что парламентские заседания мы попросту отменим.

– А как же…- Начал Было Алозан, но Абар поднял палец, прося тишины:

– Давайте сначала обсудим саму идею, а уж потом будем искать способы её реализации. В жизни часто так бывает, что неожиданно приходят простые и оригинальные решения, предложенные теми, кого сегодня просто нет среди нас. Давайте их искать.

– Кого?- С усмешкой развёл руками Алозан.

– Решения. Или – людей, которые их предлагают.- Улыбнулся в ответ президент.- Тем более, что, по крайней мере, одного – Ален Сена – мы, кажется, уже нашли.

* * *

Но это было позже – заметно позже. А сейчас мы сидели у костра, позабыв о подгоравшем уже шашлыке, и я думаю, что лишь изрядная доля алкоголя спасла мой ум от полного помрачения. Помнится, я тогда начал почему-то если не побаиваться Абара, то, по крайней мере – настороженно к нему относиться… Видимо, человеку свойственно бояться того, чего он не понимает… Бояться сил, в чьей власти он находится – не смотря на то, что они пестуют его, защищают, воспитывают, растят… Странное это существо – человек…

…Со временем настороженность понемногу проходила, временами даже переходя в восторженность. Столь экзотический эпизод был не последним – и впредь, слушая о подобном, я, признаться, уже был снедаем более интересом, чем страхом… Ещё один эпизод был мне рассказан при сходных же обстоятельствах – мы сидели у него в гостинной, у камина… И – тоже после небольшой дозы алкоголя: видимо, правду говорят, что он хорошо развязывает язык…

* * *

– …Как-то мне приснился страшный сон…- Медленно, не спеша, рассказывал Абар.- Будто я сидел, скучал, думал, рассуждал, творил – и… создал целый мир. И всё в нём было прекрасно – и земля, и небо, и солнце, и цветы… Но – для чего это всё? Какой смысл во всём этом, если оно никому не приносит радости? Я – не в счёт: мне это всё давно уже было скучно… И я решился заполнить этот мир людьми. Наивный! Зачем я это сделал?!! Я думал, что они будут любоваться красотами моего мира и трудиться, не покладая рук, преумножая их – а они безжалостно уничтожали всё, что попадало им под руку… Я думал, что они станут добывать хлеб свой в поте лица своего и – хоть иногда – кормить страждущих… а они стали отбирать остатки еды друг у друга… Вместе с людьми в мой мир пришли алчь, ненависть, кровожадная тупость… Очень быстро люди научились убивать друг друга и даже находили в том немалое удовольствие… Один перед одним они кичились придуманными ими способами умерщвления себе подобных, гордились массовостью своих злодеяний и их изощрённой жестокостью… И я проклял тот день и час, когда в моём мире появился человек. Я захотел смести его с лица моей земли… Я делал это много раз, и начинал сначала – но всё повторялось снова и снова… Тогда я сам вошёл в мой мир, чтобы жить там и говорить с людьми, чтобы понять их… Но большинство из них говорило мне:

– А с чего это ты взял, что нам нужен твой мир – такой, какой он есть? А с чего это ты вдруг решил, что нам он должен нравиться так же, как нравится тебе? Если ты действительно любишь нас – дай нам право жить так, как мы хотим, дай нам возможность творить по своему усмотрению…- И я подумал:

– Боже… Когда придёт их час творить – каков же будет мир, который создадут они? И – кто захочет в нём жить?- Терзаниям моим, казалось, не было предела… И тогда я вдруг будто бы снова услышал голос того старика… Помнишь? Он, казалось, не спеша говорил:

– Чтобы сделать мир правильным, много ума не надо… Да вот беда – он будет правильным только на тот момент, когда ты его придумал. Статически. А вот в динамике… Уже пока ты продумаешь его до конца, во всех деталях – проявятся первые "неправильности"… Эти детали попросту не будут вписываться в общую "правильную" картину твоего мира… А до тех пор, пока ты закончишь его творить – от первоначальной правильности не останется и следа… Потом ты его запустишь – и он начнёт жить по своим законам: как по тем, которые ты придумал – так и по их производным… И все понятия правильности и неправильности будут весьма абстрактны, ибо могут быть применены только по отношению к какому-то одному объекту твоего творения и только в какой-то конкретный момент времени. Ни по отношению к периоду, ни по отношению к группе объектов их применить будет уже нельзя… Потом наступит динамическое равновесие – хлипкое на вид, но, на самом деле – одно из самых стабильных состояний… Когда ты его проанализируешь, то неожиданно обнаружишь, что все твои первичные представления о разумности, целесообразности, справедливости, объективности, добре и зле – на самом деле были столь же далеки от Истины, как теперешнее состояние твоего мира от того, которое ты задумал. И тогда ты перейдёшь на следующий уровень понимания, приступишь к следующему этапу творения… Чтобы, пройдя очередной круг, вновь отнестись к своим прежним взглядам, как к наивности ребёнка…

– Скажи, отче… А что будет там, в конце?

– В каком конце?

– Ну, когда это всё закончится?

– Что?

– Ну… Сам процесс сотворения…

Старик улыбнулся:

– Процесс творения бесконечен… Как и сама жизнь. Иначе – всё это было бы скучным… Слишком… скучным… Что может быть интересного в том, что имеет конец? Или начало?

* * *

…Абар замолк, глядя в огонь. Я тоже молчал, не в силах вымолвить ни слова. Что это было? Просто сон? Не слишком ли он сложен… или величествен… для "просто сна"? Тогда – что? Я не знал. Я не мог придумать этому сколько-нибудь логичного объяснения. И решил оставить понимание этого "на потом" – может, поумнею… Когда-нибудь…

* * *

Абар сложа руки не сидел. Я поражался энергии этого человека, которого могло видеть усталым, наверное, лишь самое ближайшее окружение. Но он, видимо, слишком хорошо понимал, что не вечен – и стремился как можно скорее заполнить систему управления страной теми людьми, которые были, как и он сам, чужды алчи и так или иначе озабочены идеями возрождения Ункарии. Это была непростая задача – даже в моём понимании. В реальности же она была намного сложнее…

Абар, похоже, осиливал её. Порой казалось, что с превеликим трудом – но осиливал. Я заметил, что он как-то влияет на людей – то ли заражая их своим энтузиазмом, то ли подавая пример редким среди нас, грешных, уровнем порядочности… Казалось, он даже как-то выравнивает взгляды и запросы тех, кто волею судеб оказывался рядом с ним, вливался в его команду, становился активным участником этого – не побоюсь штампа – воистину исторического – процесса… Как будто люди, подражая ему, унифицировали свои цели, взгляды, понятия… А может, так только казалось – а на самом деле он всего лишь подбирал подобных себе? Умея разглядеть их за столь разными, ставшими уже давно им всем привычными, как будто намертво приросшими к лицам, масками? Кто знает…

Не забывал президент и о тех, кто придёт на его место послезавтра. Я уже описывал державный лицей-интернат в Кайане – таких лицеев только за этот год в стране стало уже три.

– Мне нужны эти мальчики с горящими глазами,- улыбнувшись, сказал мне как-то Абар.- С ними проще.

– Что проще?- Тут же встрепенулся дремлющий на дне моего подсознания дух "ищейки Скрента".

– Мечтать, Анри… Мечтать.- Усмехнулся Абар.

– И только?- Продолжал провоцировать его я.

– Да как тебе сказать…- Нерешительно заглотнул наживку Абар.- Видишь ли… Ни на что другое они пока не годны. Учить их ещё надо… Долго учить. Просто их – этих мальчиков – учить можно. И нужно. Других – не знаю, нужно ли, но – чаще всего, просто бесполезно… Из этих же – горящих… Выйдет толк. Если у нас получится… их обучить… У них, как говорят, движок есть, а руля нет. И, если им руль не приделать – то их и несёт, куда Бог пошлёт. А если приделать, да удачно – то, глядишь – может, и выйдет что-то стоящее…

…И президент искал таких мальчиков. Везде и всюду, по городам и весям – все сколько-нибудь стоящие педагоги были озабочены идеей отобрать из своих питомцев самых жизнедеятельных, умных, талантливых, увлечённых – тех, кто завтра будет править страной, заниматься наукой, искусством – кто станет частью её лица в мире. Абар любил бывать в державных лицеях. "Там я отдыхаю".- Говорил он. "Там есть люди, на которых приятно посмотреть, с которыми есть, о чём поговорить, с которыми легко общаться… Там… растёт наше будущее, растёт надежда нации…". Ребята поначалу стеснялись, побаивались "великодержавного правителя" – потом, поняв, что он не страшен им – осмелели. Разговоры текли у них рекой – обо всём: о жизни, об истории, о целях – как для страны, так и для каждого их них… Помнится, как-то затронули тему и о будущем – далёком будущем. Когда уже им, сегодняшним мальчишкам, придётся подыскивать и растить себе замену…

– Мы воспитаем себе достойную смену. Заранее…- Тепло, но напыщенно произнёс кто-то.

– Хм…- Недовольно поморщился Абар.- А вы заметили, мальчики… что я никогда не пытался вас воспитывать? Я вас просто отбирал – из большого числа подобных – везде и всюду, всё время, всю жизнь… Оставляя здесь… да и возле себя… лишь тех, кто мне казался умнее, лучше, совершеннее… В вашем возрасте… воспитывать человека уже бесполезно. Бессмысленно. В ещё более старшем – тем паче. Поэтому, когда будете подбирать следующих – тех, кто придёт за вами – вы тоже не пытайтесь этого делать… Никогда никого не воспитывайте – воспитывают только детей. Маленьких. Да и то – осторожно и незаметно… Тех же, от кого уже зависят людские судьбы, воспитывать поздно. Давно поздно… Когда видите, что кто-то споткнулся – солгал, обманул вас, начал вести свою игру – не отчитывайте, не браните его – не спугните его, показав, что вы понимаете, как вас надули – не учите его хитрости, не гоните его – просто замените… Рубите сук решительно и сразу – не ждите, пока он, поднаторев в этом, сумеет перехитрить вас; не ждите, пока его квалификация вырастет настолько, что он сможет с вами справиться. Пусть его жизнь учит, а не вы – не ваши это функции… Жалко? Его не должно быть жалко. Слишком дорого для народа, для страны такая жалость обходится… Помните: нет здесь, в этой большой игре, "своих" и "чужих", нет друзей, знакомых, приятелей и любимых. Здесь есть те, чьи взгляды и интересы по имеющимся у вас данным соответствуют Главной Идее – и есть те, чьи интересы ей не соответствуют. И проблемы ваши крутятся вокруг того, как бы их потщательнее разделить, поточнее понять; вокруг того, где взять достаточно тех, чьи взгляды соответствуют… И где и как можно использовать тех, кто соответствует, но – скажем – не во всём или не полностью… Это – большая игра. Посложнее шахмат. И ставка в ней – даже не ваши жизни. Выше…- Судя по лицам мальчишек, большинство поняло, о чём толковал Анас-Бар. Запомнили же, видимо, все. А я подумал тогда: не приведи Господь, вам, мальчики, оказаться когда-то в разных лагерях… И не приведи Господь мне оказаться на том поле брани, где эти лагеря столкнутся…

– Человек, находящийся у власти, должен лишаться этой власти после первого же необоснованного отказа при обращении кого-либо к нему, после первого же невыполнения или халатного выполнения своих обязанностей, заволокичивания – и так далее.- Размышлял меж тем Абар.- Это – тот самый страшный признак, однозначно свидетельствующий о его непригодности к дальнейшему использованию… в пирамиде власти. Власть уже развратила, поглотила его – и теперь переваривает… Он должен быть лишён её – это и в общественных, и в его личных интересах… Точно так же он должен лишаться власти, если будет уличён в любом поведении, не соответствующем условиям предоставления этой власти… Ибо здесь речь идёт просто об элементарном несоблюдении условий договора…- С ухмылкой пояснил он. Ребята нерешительно заулыбались шутке.

– Самый большой порок, которым страдают люди, наделённые властью – алчь. Даже самомнение, тупость и лень я бы отодвинул на второе место… Поэтому я, с одной стороны, всячески препятствовал проникновению алчных людей в систему власти, а с другой – строил взаимоотношения между державой и властьимущими так, чтобы, по возможности, поставить этот порок на службу отечеству… То есть – я стремился увязывать интересы державы с интересами личности, создавая условия, в которых личность, пекущаяся о своих интересах, косвенно блюла бы и интересы государственные… Не забывайте об этом, мальчики… У вас никогда не будет нужного количества неалчных людей – не гонитесь за этой бредовой мечтой идеалистов – Соны на этом уже погорели… Да и не только Соны… Учите историю, мальчики… и знайте: любая система, которую будете создавать вы – состоит, большей частью, из людей порочных. Исключения – столь же редки, сколь грандиозны. А недооценка людских пороков, самонадеянность – сгубили уже немало империй… Сумеете поставить пороки на службу обществу – начнёте новый, _качественно новый виток в истории. Не сумеете – так и будете бегать по кругу, как многие из ваших предшественников.

…Меня заинтересовала Абаровская трактовка событий: учиться у истории, но не подражая и обезьянничая, а уходя вперёд. Не посмотреть, как у кого-то что-то получилось, и попытаться сделать так же – а изучить, где и у кого что не получилось: чтобы понять, почему – и не повторять их ошибок. И, чтобы, набравшись таким образом опыта – _двигать _историю _дальше – вперёд, в то будущее, о котором никто из нас, простых смертных, не имеет ни малейшего представления. Честно говоря, меня давно мучает шальная мысль о том, что… ОН_ уже _знает, каким оно будет, это будущее. Он знает, каким путём к нему прийти. И просто ведёт нас туда – как вожак ведёт стадо баранов к водопою. А вдруг и вправду?…

– …Я никогда не стремился наверх ради самой власти, ради благ, ради самоутверждения…- Очнувшись от размышлений, услышал я тихий задумчивый голос президента. Он говорил спокойно и не спеша, продолжая изливать мальчишкам свои взгляды.- Если я когда и поднимался на очередную ступеньку – то лишь затем, чтобы не подчиняться тому, кто слабее, безвольнее, глупее, порочнее меня: мне просто было неприятно находиться в его подчинении… Взлёт в кресло президента был для меня полной неожиданностью, непредвиденным поворотом судьбы… Да, я чувствую себя здесь более-менее комфортно – как бывало всякий раз, когда я получал возможность творить, делать что-либо – а не доказывать очевидные вещи тому, кто слабо понимал, о чём я вообще толкую… Трудно? – Да, трудно. Но, хвала Всевышнему, я не вижу пока на своём пути ничего такого, что было бы невозможно преодолеть. Я верю в свой народ, в свою страну и… в Судьбу… Мне хочется надеяться, что Час Разума всё же уже настал. И что теперь уже только от нас самих зависит, каким оно будет – будущее нашей страны. Наше с вами,- он окинул их слегка насмешливым взглядом,- Будущее.

* * *

…Размышляя о будущем, Абар делал всё возможное для того, чтобы оно не слишком отличалось от того, каким виделось ему в мечтах и грёзах. При этом действия его были четки и обнадёживающи: всякий раз, когда происходило нечто, требующее, на его взгляд, замены кого-то на его посту более подходящей личностью – Абар не заставлял себя долго ждать: реакция была быстрой, чёткой, корректной и точной. При этом всех хамов и откровенное быдло он сажал открыто, предавая суду, а тех, о силе которых не знал – убирал тихо: они просто исчезали. Как мне удалось узнать, каждому из них он обеспечил относительно безбедное будущее, воплотив в жизнь давно высказанную Джакусом идею: гектар земли да крыша над головой, а вокруг – ограда из колючей проволоки. Идея Абару понравилась ещё тогда, и теперь её насмешливо называли "трудотерапией". Самое интересное, что человека ведь никто не заставлял работать – его просто изолировали от тех, на ком он пытался паразитировать – вот и всё. Всякий, кто не боялся работать – мог выжить в этих условиях без особых проблем, и даже благоденствовать, поэтому не так страшны были "судебные ошибки", как, скажем, при старой доброй "высшей мере". Для тех же, кто прожил свою предшествующую жизнь исключительно хитростью, так и не научившись делать что-либо своими руками – такая изоляция была пыткой. С одной стороны, мне было откровенно жаль их, а с другой – кто им виноват? Каждый в этом мире вправе выбрать свой путь… Совершить свои ошибки… И набить шишки – если есть к тому желание…

– Принцип устранения инакомыслящих должен быть прост и не преступен,- толковал Абар.- Устраняются те, кто мешает. И – путём помещения их туда, где они могут жить так, как хотят, никому при этом не мешая и ни на ком не паразитируя. Пусть, если хотят, сколь угодно истово исповедуют там свои взгляды, которые они так усердно и "научно обоснованно" пытались претворить в жизнь здесь, в обществе.- С мрачной ухмылкой добавлял он.- Природа – всем нам мать, и никому не даст умереть… Если только он сам не захочет…

…Время текло. Постепенно таяла и моя настороженность к ункарскому президенту. То есть – я уже давно отчаялся выполнить задание Торри – обнаружить его игру и поднять скандал. Просто, знаете ли… Обычная природная недоверчивость… человека, выросшего в нашем обществе… да ещё помноженная на профессиональные скептицизм и подозрительность "лучшей ищейки Скрента"… невольно мешали мне окончательно поверить в него – поверить, что всё это действительно есть дело его жизни, а не… профессиональнейшим образом поставленное шоу.

Как-то, на пути из Кайаны в Хемпшир, я прислушался к излияниям полуспившегося поездного электрика, который явно пытался поднять свой "авторитет в массах", толкуя о своей близости к президенту. Кондуктора слушали его слегка насмешливо, но внимательно…

– Я знал его ещё тогда, когда ты пешком под стол ходил!- Назидательно говорил он младшему из них.- Да если б я тогда остался шахтостроителем – нешто так пил бы сейчас?- Он резко отрицательно помотал головой.- Нет!- И кулак с силой опустился на вагонный столик.- Это был великий человек… Когда он пришёл к нам – всё изменилось… Он, по сути, выкупил наше предприятие и делал там, что хотел… Это было ново… Поначалу все боялись… Почти как сейчас… Потом – начали понимать… Понимать, что это – не жлоб, не человек настроения, не случайность, не вихрь – это однозначный, вполне предсказуемый и справедливый царь.- Электрик даже сам озадаченно задумался над своими словами: эко ведь вырвалось… Поразмыслив немного, он решил не отказываться от сказанного, а доказывать справедливость своих слов дальше.- Да, царь!- Снова грохнул он кулачищем по столу – так, что стаканы в шкафу зазвенели.- Знаешь, как он правил? Справедливо!- И рассказчик поднял вверх указательный палец. Он имел у нас полную власть. Почти, как сейчас. Но я благодарен ему… и небу… за то, что он, имея над нами эту самую… полную власть… ни разу её не применил… "Не в ту сторону", по крайней мере. Каждый из нас понимал, что, стоит ему чхнуть – и любой вылетит из этой структуры, потеряет работу, которая за несколько последних месяцев стала одной из самых престижных в городе… Но…- рассказчик ненадолго задумался и продолжил, ухмыляясь: – Он чхнул только два раза. Оба раза – очень уместно и вполне очевидно. Его _все поняли и поэтому никто из нормальных людей даже не испугался. Большинство "начальников" не обладают таким вот свойством совершенно… Как оно называется – пёс его знает… Благородство, может? Не знаю…- Электрик склонил голову.- Но он им обладает – это точно!- Сверкнув глазами, закончил свою характеристику президента он, и, то ли считая свою задачу выполненной, то ли будучи просто не в силах больше сопротивляться хмелю, рухнул на столик и сладко захрапел.

* * *

Когда уже закончились выборы органов местной власти, на одной из "вечеринок" Абар, помнится, рассматривая бокал на свет, задумчиво говорил мне:

– Похоже, порядок в стране почти наведён… По крайней мере – в первом приближении. И, что самое главное – практически подобраны и расставлены на места люди, подавляющее большинство которых не являются отъявленными негодяями… Теперь я буду использовать свою власть лишь для контроля, Анри… Для коррекции взаимоотношений… в системе структур власти. Но не для прямого управления, что невозможно в принципе. Невозможно управлять человеком – не создан он для роли марионетки. А потому всякий, кого жизнь ставит на эту роль – исподтишка будет вести свою, более-менее тонкую, но всё же – свою игру… чаще всего – не соответствующую или не вполне соответствующую… интересам того, кто эту "марионетку" на эту должность поставил…

"Интересно,- подумал я,- уж не те ли "беседы во сне" побудили его к таким взглядам и мыслям?".- Кто это может знать…

– Инстинктивно я вёл себя так… или – почти так… и раньше.- Как бы вторя моим мыслям, продолжал Абар. Теперь же… после той ночи в монастыре… я делаю всё это более осознанно… Или – с большей, если хочешь, уверенностью… В своей правоте… или – в праведности… если можно так сказать…- Задумчиво продолжал президент.- Кстати…- Он как-то изучающе поглядел на меня, будто прикидывая, не стоит ли рассказать летописцу ещё что-то. Я, естественно, тут же изобразил внимание. Он, усмехнувшись, вздохнул.- Ты знаешь… ведь это был не самый экзотический мой сон, Анри…

– Расскажите…- опустив очи долу, будто боясь спугнуть дикую птичку его откровенности, попросил я. Но он лишь головой покачал в ответ.

– Пожалуйста…- и я поднял на него полупьяные умоляющие глаза.

– Ты сочтёшь меня шизофреником.- Улыбнулся Абар.

– После всего того, что Вы делаете в Ункарии – разве Вы не шизофреник?- Возразил я. Президент улыбнулся.

– А может, и твоя правда. Ладно, курилка… Слушай.

* * *

…Этот сон начался совсем необычно – как-то непохоже на другие. Что-то общее было у него с тем, который в монастыре… Но… Впечатление было такое, что это не сон – а просто события, которые произошли со мной где-то и когда-то – то ли давно, то ли не в этом мире – и я забыл о них… до поры, до времени. А теперь – вспомнил. Всё было так интересно, Анри… Я… как будто снова научился летать. Нет, ну все мы летали в детстве, конечно… Я помню эти ощущения… Эту сложность владения своим телом в полёте, страхи и неуверенность взлётов и снижений… Но я уже почти забыл их, Анри: что делать, все мы почти забываем об этом, становясь взрослыми… А тут… Я вдруг снова как будто полетел… Но это было как-то иначе – не совсем так, как в детстве… Я теперь, поднимаясь, чувствовал как бы всё, происходящее подо мной – одновременно. Я чувствовал счастье и горечь, я видел радость и печаль тех людей, которые находились подо мной… Я как бы собирал эмоции всех их, переживая в себе… Это было интересно, Анри. И страшно одновременно… Но это было захватывающе… Потом… потом появился какой-то старик – я не увидел его, нет – я как-то почувствовал, осознал его присутствие.

– Это был… тот же старик?

– И да, и нет… Я не уверен. Здесь я не видел – я просто как-то осознавал его. И я не могу сравнить… наверняка сравнить… тот зримый образ… с этим ощущением… Наверное, это были разные сущности… Хотя и одного порядка… Хотя, впрочем – это могли быть разные проявления одной и той же сущности – я не знаю…- Я кивнул:

– Понимаю…

* * *

– Ты любишь… и хочешь творить?- Спросил меня он. Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова – так подавляло меня его величие.

– Ты готов пережить всё… в себе?- Я не понял.

– Готов ли ты принять на себя всю радость, горечь, счастье, печаль и боль твоей земли?- Я молчал, раздумывая – а он не торопил с ответом.

– Давай попробуем…- Наконец, вздохнув, резюмировал он. И мы начали подниматься – всё выше и выше… У меня захватывало дух, Анри. Единственной опорой в том мире, куда мы удалялись, был он – тот, о ком я просто ничего не знал. Наконец мы поднялись так, что я мог видеть границы своей страны.

– Ну, как?- спросил старик. Мне было жутко. Жутко осознавать сразу всё, что происходит на такой огромной территории. Где-то кто-то упивался счастьем – и я упивался вместе с ним. Где-то избивали беззащитного – и я чувствовал звериную злобу их и безысходную тоску его, смешанную с болью. Где-то… кто-то только что появлялся на свет – и я чувствовал боль и счастье матери и отчаянный ужас ребёнка. Это было жутко и страшно, Анри – но это всё ещё можно было вынести.

– Хорошо,- удовлетворённо сказал старик.- Теперь пойдём дальше.- и мы стали подниматься ещё выше… ещё… постепенно ширились горизонты как видимого, так и осознаваемого мной. Я осознавал и чувствовал всё то, что чувствовали видимые мной люди. Это было жутко. Невероятная масса смешанных эмоций – но… меня поразило, что, чем выше мы поднимались, тем больше было боли, Анри. Не только и не столько боли физической, сколько душевных мук, терзаний – душевной боли, доставляемой людям как ближними их, так и дальними. Сначала это настораживало, потом – пугало, потом уже – просто удручало… И вдруг… Видимо, там была война. Мы поднялись уже слишком высоко, и в поле нашего зрения попала территория, на которой была война. Возможно, это была уже другая сторона планеты – я не могу сейчас точно ответить на этот вопрос. Меня захлестнула боль. Казалось, она пронизывает всё моё тело, раздавливая каждый сустав, дробя на куски каждую косточку, раздирая плоть… Это было просто невыносимо, Анри. А мы поднимались всё выше и выше… Мой спутник, казалось, лишь наблюдал за мной – не вмешиваясь в этот процесс. Наконец он сказал:

– Сейчас ты чувствуешь всё то, что чувствуют все живые существа, живущие на твоей планете. Одновременно. Только…- он помолчал, будто давая мне возможность приготовиться к тому, что он скажет,- в сотни тысяч раз слабее.- Я обомлел.- Если ты хочешь творить… Если ты действительно хочешь творить… создавая миры… Ты должен быть способен ощутить это всё – целиком и полностью. Без каких-либо ослаблений. Ты должен быть готов получить и исполнить как любую из этих ролей – так и все их сразу. Ты… понимаешь меня?- Я кивнул.- Попробуем?- Я кивнул ещё – я не мог отказать ему, что бы он ни предложил: я был, казалось, всецело в его власти и – почему-то – безгранично доверял ему, не опасаясь, что он, в результате злого умысла или ошибки, сможет причинить мне вред. И он начал… Я стал чувствовать всё это сильнее… сильнее… ещё сильнее… или, правильнее, наверное, будет сказать – острее… ощущения менялись так, как меняется изображение, когда у него растут яркость и контрастность одновременно… Скоро я уже не существовал: боль парализовала меня. Боль, ужас, отчаяние всех живых существ моей планеты, всё ещё ослабленные во много раз, готовы были разорвать, растащить меня на кусочки, разложить на атомы и разметать по вселенной… А радость… Любовь, счастье и радость… были, наверное, той силой, которая мне позволила выжить. Но… они были на порядок слабее, Анри. И, помнится, я поразился тогда: так сколько же зла мы, люди, совершаем в своей жизни? Сколько подлости допускаем и сколько боли причиняем друг другу? Старик, казалось это всё понимал… Лучше меня…

Вдруг боль стала утихать, уступая место не блаженству – а какой-то абсолютной опустошённости. Наконец она утихла настолько, что я смог услышать слова старика:

– К сожалению, больше тебе нельзя.- Как-то обречённо произнёс он.- А жаль.

– Почему?- казалось, одними губами спросил я.

– Ты не сумел подняться до ослабления в десять тысяч раз. Это не так уж плохо для простого смертного – но этого совершенно недостаточно для творца. Ты сумел услышать боль твоей земли – значит, ты можешь стать творцом. И я пришёл, чтобы помочь тебе в этом. Но я пришёл слишком рано: ты ещё не в состоянии вынести эту боль. А пока ты не готов принять на себя _всю боль земли, не готов вынести её – тебе ещё рано думать об этом… Ибо как можно творить, не будучи способным принять на себя всю боль вселенной? Я приду позже. Когда-нибудь.

– Когда?

– Когда придёт время. Твоё время.- ответил старик и исчез. то есть – пропало ощущение того, что он рядом. А я проснулся в холодном поту на скомканных простынях и обнаружил, что поранил ногтями ладони. Ты… когда-нибудь видел подобное, Анри? Посмотри на мои руки… они до сих пор хранят на себе следы… той ночи…

* * *

Мы сидели потупившись и молчали. Наконец Абар, подняв голову, спросил:

– Ну, как?- Я мог лишь, вздохнув, развести руками в ответ.

– Чтобы иметь право творить, нужно пройти много испытаний, Анри. Очень много… Одно из самых сложных – испытание властью. Нельзя сказать, что его выдерживают единицы – ибо правильнее будет сказать, что его не выдерживает почти никто, Анри… Власть – страшная штука… Это – едва ли не самое сложное испытание… Обычно оказывающееся не по силам… Знаешь Таура?- Я кивнул – это был Главный Маршал Ункарских Войск…

– Сейчас уже очевидно, что ему просто нельзя давать столько власти, Анри. Категорически нельзя…

– Почему?

– Он не любит людей.

– То есть?- Я даже головой встряхнул от неожиданности.

– Видишь ли… Есть такая категория лиц, которая не любит людей. Не знает. Не понимает. Не хочет их знать и понимать. Для нормального человека характерно желание подтолкнуть заблудшего к пути истинному, помочь… При этом предпочтительнее выглядит какое-нибудь слабое, почти ничтожное по силе воздействие… А эти – предпочитают наказывать. Часто – не разбирая правых и виноватых. А иной раз – так и вообще кажется, что они задумали истребить под собой всех нормальных людей… При этом они стараются придумать как можно более изощрённые наказания… и выбирают их настолько жёсткими, насколько им удастся это обосновать… Эти люди не могут быть ответственны за судьбы других – они не воспитывают, они разлагают и озлобляют массы. Этот кретин за тринадцать лет своего "правления" сумел совершенно разложить армию, донельзя озлобив салаг на офицерьё и отфильтровав последнее в пользу садистов, рвачей, мародёров и задолизов… Армия давно уже изобилует не теми, кто озабочен делом защиты отечества – а теми, кто занят исключительно решением проблемы личного обогащения за счёт жизней своих подчинённых и крови своего народа… Сколько локальных конфликтов только на территории бывшей империи удалось организовать этим гадам – сам посчитай.- Абар в сердцах сплюнул.- Все. Ибо ни один не возник случайно или по посторонней причине – все до единого были инспирированы этими "защитничками" – и – всего лишь – ради того, чтобы урвать с этого лишний кусок. Рвачи да невежды – это сила… Огромная сила, Анри. Сила лавины дерьма… И я до сих пор не могу придумать, как к этому дерьму подступиться. Это – огромная стая шакалов, которую только тронь – и начнётся обвал совершенно неожиданных, непредсказуемых проблем по всей стране… Дерьмо в силовых структурах – как бы не страшнее, чем в самом государственном аппарате управления… Они не могут жить спокойно – им нужна война, нужна нестабильность. Нужна, чтобы прятать за этими "объективными" причинами вопиющее воровство и разгильдяйство; нужна, чтобы иметь оправдания заурядному мародёрству в зонах инспирированных ими конфликтов…

– Кому война – аки мать родна: и накормит, и обует, и…- Начал, было, философствовать подошедший к нам Джакус. Президент лишь устало махнул рукой.

– А я бы – всех, кто пропагандирует войну – в отдельный батальон, и – на передовую!- Задумчиво поддакнул, оторвавшись от трубочки своего коктейля, подошедший следом за ним Алозан.- Вы знаете – говорят, радикальный способ…- Хмыкнул он, подняв кверху указательный палец – и удалился.

– К таким бы идеям – да сил чуток поболе…- Мрачно бросил ему вслед президент.

* * *

Политическая жизнь вообще и дипломатия в частности никогда не были областями простыми. Как правило, они бурлили массой неизвестных не только широкой публике, но и большинству участников, сложно связанных между собой закулисных событий, выявлять которые да выносить их на суд общественности и было испокон веков хлебом моим и моих коллег. Не была в этом смысле исключением и Ункария. Да вот только… Как-то я, почти по-детски, увлёкся её лидером, его "глобальной идеей" о создании "общества здравого смысла" – настолько увлёкся, что даже и о хлебе-то своём насущном поподзабыл. Неожиданно этот пробел восполнил мне "смуглянка" – Карой де Лю, с которым мы "снюхивались" всё больше и больше.

Сюжет оказался – что для иного детективного романа…

Назначили, помнится, в какую-то сопредельную страну – к южному соседу, кажется… нового посла. Ну, что такое аппарат посольства и какие _неофициальные функции он выполняет – не мне вам рассказывать, про то во всех шпионских романах написано. Естественно, что и сложности в этих, труднопросматриваемых со стороны, иерархиях, бывают такие, что только диву даёшься… В этом случае новый посол оказался костью в горле своего зама, который спал и видел себя в посольском кресле. Ситуация донельзя банальная, но… дальнейшие события поразили меня своей изощрённой жёсткостью правил, по которым играли эти люди: так, чтобы убрать посла, его зам сначала пытается его медленно подтравить, накапливая в его организме небольшие дозы, как он думал, только ему известного яда, а когда этим делом не в меру заинтересовался начальник охраны посольства – наш "герой" инспирирует его отравление, устроив ситуацию так, чтобы подозреваемым мог быть только посол: для начала он задумал крепко, буквально до взаимной ненависти, их перессорить, показывая все действия начальника охраны послу в виде действий идиота, который толком не может организовать своё дело. А тот не мог оправдываться, не открывая всех тонкостей своей сверхсекретной деятельности, посвящать в которые по уставу он не имел права даже посла. Посол оказался не дурак: он принял игру и вскоре уже отлично разыгрывал надменное негодование при каждой встрече с охраной. А сам ждал. Главный охранник тоже оказался не дурак – он предположил, что человек с дипломатическим стажем не может так надменно изливать своё негодование на свой же персонал – а потому тоже выжидал. Кроме того – он был человек востока. Он знал, что организм, привыкший к небольшим дозам ядов, не так остро реагирует и на мощные одноразовые дозы. А потому периодически принимал тайком от всех почти предельные дозы разных ядов, коих знал великое множество. Вследствие этого знакомы ему были многие симптомы и проявления, замеченныен да изученные после применения тех или иных ядов… И начал он вдруг замечать, что посол как-то сложно стал реагировать на события: то ли не высыпается, то ли постоянно нетрезв… или?… И ему невольно припомнились свои состояния при "испытаниях" какого-то очередного яда. Сначала он подумал, было, что посол грешен тем же – и только улыбнулся. Но, когда заметил, что посол явно испытывал недоумение по поводу своего состояния – начал прощупывать окружение. Когда он понял, откуда дует ветер, и был готов изложить это послу – нервы всё понявшего зама не выдержали и он сумел подсыпать этой своей вновь избранной жертве слоновую, как ему казалось, дозу самого экзотического из известных ему ядов. Как раз после очередной "крупной ссоры" того с послом. Рапорт о том, как посол довёл своего сотрудника до "сердечного приступа", был уже написан и отдан шифровальщику, который читал его с отвисшей челюстью – как вдруг в дверях, едва стоя на ногах, показался "умерший от сердечного приступа" начальник охраны: привычка к ядам сказалась, этой дозы оказалось недостаточно… Зам побелел и рухнул на пол. Выживший начальник охраны лично защёлкнул наручники и проводил его "домой", как он потом мрачно говорил, "без шума и пыли". Обе предполагаемые жертвы этой дьявольской игры, едва переглянувшись, поняли друг друга, казалось, без слов. А если и были сказаны меж ними какие-то слова – так про то ни мне, ни коллегам моим неведомо. Послу такой сотрудник понравился. И он был бы не прочь иметь его при себе. Но… С приказами не спорят. Алкой, который уже давно возглавлял систему госбезопасности, усиленно искал претендента на роль начальника охраны президента. Услышав об этой истории, он сказал лишь одно слово:

– Нашел.- Кивком головы показав, что жаждет видеть этого человека здесь и немедленно. На этом преамбула, собственно, и заканчивается; а рассказал я это к тому, чтобы показать действия Абара в аналогичных по сложности ситуациях…

…Когда новый начальник охраны президента был принят Алкоем – они, казалось, понимали друг друга с полуслова, лишний раз убедив меня в мысли, что два профессионала – настоящих профессионала – как правило, очень быстро находят общий язык. Это было похоже на разговор двух идиотов или шизофреников, озабоченных манией преследования: настолько разговор их был переполнен недоговорками, недомолвками, незаконченными предложениями да выжидающими или изучающими взглядами. На самом деле, если верить пришедшему ко мне позже пониманию этого процесса, там была дьявольская смесь игры, целью которой было понять и оценить собеседника, с экономией времени, выливавшейся в недоговаривании фраз. По крайней мере, им это всё, видимо, не мешало – и они расстались, вполне довольные друг другом. Вскоре вернувшийся на родину службист принял новую должность, вследствие чего к нему были приставлены два его же сотрудника, выбранных Алкоем: уж больно срок короток для получения исчерпывающего мнения о вновь назначенном человеке.

Не прошло и месяца, как "сидящий под колпаком" секьюрити раскусил обоих и, по очереди подпоив, попытался спровоцировать их на откровенность. Играл, как обычно, на слабостях: изобразил из себя пьяного в стельку начальника, стал кичиться перед подчинённым, насмехаться:

– Да ты – кто? Сошка мелкая. Черепаха на дороге. Пятачок в пыли. Утрись!- Ну, и так далее. Один это испытание всё-таки выдержал. Не был, видимо, гордыней одержим… утёрся. Второй – попался:

– Да ты знаешь ли, кто я?- Почти закричал он в пьяном угаре.- Да ты вообще понимаешь, что ты у меня под колпаком? Начальник охраны был, как я уже упоминал, не дурак. Он вышел на минутку "в туалет", и, позвонив Алкою, попросил "прислать самого сообразительного майора для сложной ситуации". Когда вызванный "майор для сложной ситуации" мелькнул тенью за приоткрытой дверью – шефу осталось только лишь снова разговорить вдребезги пьяного сотрудника – а это было несложно, учитывая, что больной его мозоль был уже известен.

Так вот, Абар… Когда узнал об этой истории, он… с молчаливого одобрения Алкоя… отдал болтуна этому шефу охраны с поручением выбить из него, "кто за этим стоит". То есть – у кого именно он был "под колпаком". При этом мрачно добавил: "теперь и посмотрим, кто у кого под колпаком". На что шеф, мельком переглянувшись с ним и с Алкоем, едва заметно удовлетворённо кивнул.

При этом событии я уже присутствовал – в качестве "летописца" – и недоумевал: Зачем, к чему такой цирк? Ведь это, по сути, обманывание своего же шефа охраны – как бы умывание рук…

– Успокойся, парень…- Мрачно усмехнувшись, ответил на высказанное мной недоумение Алкой.- Здесь _все и _всё поняли. Включая "околпаченного" служаку. Он тоже понял…- И секьюрити отрешённо уставился в пространство.- А жаль парня. Молодой ведь совсем. Мог бы целую жизнь прожить… Как воин, а не как баба, тряпка…- Алкой сплюнул,- кабы только не был такой дурак.- В сердцах добавил он. Больше я от него ничего не добился, а потому спустя некоторое время пристал с тем же вопросом к Абару.

– Видишь ли, Анри…- Явно недовольный моей настойчивостью, ответил тот.- Его никто насильно не тянул ведь в эту службу, верно?

– Надеюсь…- Кивнул я.

– Но он сделал свой выбор. И, коль скоро уж сюда пришёл… И начал игру… То играть приходится по правилам, существующим здесь и установленным задолго до его рождения… Жёстким правилам – ибо иные здесь просто неуместны. В тот момент, когда он сделал выбор, написав рапорт о приёме в службу охраны президента – он уже подписал себе приговор. Только… тогда ни он, ни окружающие об этом ещё не знали. Не может здесь выжить такой болтун… Здесь – свои правила, Анри. И – он знал эти правила, когда писал рапорт.

– Именно поэтому он, поняв всё, даже не пытался сопротивляться?- Нерешительно спросил я. Абар лишь молча кивнул.

– А теперь? Что будет с ним теперь?

– Теперь у него снова есть выбор: либо умереть под пытками, но ничего не сказать – либо сдать Алкоя, как инициатора слежки, и тогда умереть от рук уже его сотрудников.

– Бред какой-то…- Передёрнул плечами я.

– Это есть жизнь, Анри.- С какой-то долей обреченности мягко возразил Абар.- Жизнь… Вся наша жизнь – один большой выбор. Или – длинная, почти непрерывная цепочка маленьких выборов – наших решений… Каждый раз, принимая то или иное решение, человек осуществляет право, дарованное ему Творцом и являющееся неотъемлемым правом всякого разума: это – право выбора. Делая всякий раз свой выбор, человек вынужден принимать на себя и все последствия своего решения – как положительные, так и отрицательные. Воистину велик тот, чей выбор почти всегда правилен…- Со вздохом закончил президент. А я тогда подумал, что он, может быть, слегка пьян…

* * *

Как бы опровергая мысль о чрезмерной жёсткости Ункарского президента, тут же вспомнился другой случай: мужик начал строить в глубинке, в родной деревеньке – цивилизацию: от сортиров с музыкой до "совсем городского" магазина с библиотекой. И всё у него так ладно пошло, так гладко… что односельчане первое время просто нарадоваться не могли. Да вот беда: вскоре жадноват стал. Как раз к тому времени приехал Абар – поглядеть на местное чудо. Ну, аборигены ему на жадность того мужичка-то и нажаловались: дескать, сперва ничего был, трудился и себе в достаток, и людям в радость; а как вкус денег почувствовал – так прямо с цепи сорвался; в итоге – ни себе, ни людям: кто ж к нему при такой-то цене в этакой-то глуши пойдёт? Чай, не за хлебом али керосином – там бы хоть нужда заставила… Улыбнулся им Абар, а мужика-то в сторонку отвёл, да и спросил тихо:

– Ты… зачем начинал всем этим заниматься?

– Ну, не знаю…- Замялся мужик.- Хотелось сделать людям добро… Сколько ж можно в этакой грязи жить-то?…

– Так зачем же теперь три шкуры-то дерёшь?- Смеющиеся глаза президента совсем засмущали мужика:

– А чёрт его знает,- почухал затылок он.- Хотелось – как лучше, а вышло – как всегда…- Неожиданно усмехнувшись, мужик взглянул в глаза Абару: – Жаба, вишь, задавила…- Виновато выдохнул он.- Жаба – она штука тонкая… Ик, прихватила – и не оторвать…- Тяжкий вздох мужика был слышен всем – и бабы тут же озабоченно начали судачить, обсуждая возможные варианты развития событий и прикидывая свою выгоду.

– Хотел, как лучше, говоришь?- Абар твёрдо взглянул на собеседника.- Так вот, запомни: если уж ты такой добрый, так будь им до конца. А если просто жлоб – так незачем и город городить, высокими словами прикрываясь.- Едва заметная нить презрения, мелькнувшая в последней фразе президента, как кнутом подстегнула мужика, как осой ужалила:

– Икк!…- В сердцах кинул шапку наземь он.- Налетай, бабёхи! Пошти даром отдам!- И, даже с лёгкостью какой-то, будто груз с плечей сбросив, добавил: – Как сам взял – так и отдам! Пущай праздник сегодня буить!

– Ну, зачем же по "как сам взял"?- Усмехнулся президент.- Я ж говорил "добрый" – но не говорил "дурак"…

– Карашо глаголешь…- Прищурился мужичок.- Ладна. Савсем даром не отдам. Но… Пущай всё буить, как с самого начала!- И он окинул бабок прищуренным выжидающим взглядом. Те, посетовав для порядку, помельтешили пятками по домам – выгрести денежку да прихватить с собой "свово мужика" – шоб быстрей, чего надо, унести; а то, никак, не ровен-то час, праздник сей недолго буить? А как только президент уедет – так снова жабье царство начнётся? Глаза Абара хохотали. Нам тоже было весело.

– Ты знаешь,- взяв его руку в свои, как-то в пол сказал ему мужичонка,- ты ведь мне такооой груз с души снял… А… Пень с ними, с большими деньгами… Не в прибылях счастье… Пущай всё кружится… Верно?

– Верно, верно…- Абар полуобнял мужика за плечи.

– Прибыль – эт как подарок судьбы: если всё делаешь нормально, она всё равно тебя не минет.- Продолжал философствовать тот.- А выжимать её, руки выкручивая – эт как разбой на большой дороге… Или как выпрашивание подарков у доброй тёти сопливым племянником…- Абар, глядя на него, лишь тепло улыбался…

* * *

…Президент понемногу собирал вокруг себя нормальных людей. Вспоминая, где и когда жизнь сталкивала его с теми или иными порядочными и неглупыми личностями, он пытался их разыскать и найти им применение. Из профессионального интереса я присматривал за многими из них и наблюдал немало интересных и непростых судеб. Судеб, на фоне сложности и витиеватости которых моя собственная казалась мне просто детской игрой…

…Когда юный Анас-Бар ещё учился в школе, у них умер директор. Его сменил на этом посту другой, присланный "приказом сверху". Раньше он читал литературу в соседней школе. Неожиданно школа ожила: новый директор оказался умным, понимающим человеком, отрицающим методы давления на личность, как таковые… Он был живым. Школа при нём была радиофицирована, появились стенные и радиогазеты, которые действительно читали и слушали – словом, всё начало как-то шевелиться и оживать…

– Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо…- Как-то на уроке ответил кому-то цитатой из классики он. Собственно, именно это свойство в конце концов его и погубило: в школе было слишком много тех, кто, всячески маскируя и изживая всё человеческое в себе и истребляя эти качества в своих учениках, старательно готовил для Сонов людей-роботов… Эти "учителя" сразу невзлюбили его – за интеллигентность, вежливость, корректность, чуткость, человечность… За ум, за профессионализм… За то, что на его уроках была гробовая тишина, изредка прерываемая взрывами смеха: он учил своих учеников смеяться над пороками. Смеяться – чтобы было легче их изживать. Он вёл урок так, что это было интересно всем – и старательным отличникам, и отъявленным двоечникам. Безнадёжных у него не было. Он был профессионалом. Звали его Чу Янг.

…"Я – Человек, и ничто человеческое мне не чуждо" – эти слова надолго остались в памяти всех, кто был на том уроке. Вскоре представился случай убедиться в их правоте…

В школе появилась молоденькая выпускница Кайанского университета. Она занималась проблемами методики преподавания. Это была незамужняя, миловидная девчушка – не так, чтоб безумно красива – но Бог ни телом, ни умом, ни душой её не обидел. "Мы её любили все…- Со вздохом сказал мне Абар.- С ней было интересно… Она и историю у нас подменяла, когда учитель болел, и литературу… Она была большой умницей… Звали её Вали… Неудивительно, что им было интересно вместе… Мы все их понимали. Прекрасно понимали… И не осуждал никто.".- Словом, нетрудно догадаться, какая беда приключилась с Чу Янгом… Их часто видели вместе – то в кабинете, то в его машине, то в поле, куда вывозили летом работать учеников школы. Это было, в принципе, естественно – она ведь была, по сути, его заместителем… Но – все всё понимали. И ученики, и учителя. "Класс! Молодцы!", "Повезло же людям…",- Толковали о них меж собой ученики. "Осторожней надо быть – неровен час, нарвётесь на неприятности…",- предостерегали их доброжелатели из учителей. А недоброжелатели терпеливо ждали своего часа, "копя компромат"…

И их час настал. Чу Янг и Вали, совершенно забыв об осторожности, уже практически не разлучались. Даже в поле к ученикам она ездила с ним в его машине, замирая от страха, когда стрелка спидометра упиралась в 100 миль в час… Закружились у них головки… Дождались недоброжелатели… И полетело в высшие инстанции коллективное письмо за подписью нескольких человек "о неприличном поведении директора школы". Там было и о "бесстыдстве", и о "нарушении норм морали и нравственности", и о "противоречии принятой педагогической практике"… Это была бомба. Тщательно продуманная, квалифицированно сконструированная и вовремя подложенная. Копию бомбы они отослали его жене.

Школа негодовала. "Говорили ведь вам"… – с досадой сетовали учителя. "Вот ведь козлы, а"! – По-своему возмущались "бомбистами" ученики. "Долой!",- требовали ханжествующие авторы бомбы, "блюстители нравственности". Они слишком хорошо понимали, что при их духовном уровне ни о взаимопонимании с учениками, ни о том, что те будут заглядывать на уроках к ним в рот, ловя каждое слово, не могло быть и речи. И они ненавидели нового директора за то, что другие его любили…

Их "дело" разбирал "педсовет", в присутствии "вышестоящего начальства". Можно представить, сколько грязи было там вылито на их головы… Директора сняли. Увезли прямо в больницу. С инфарктом. Вали уехала из города куда-то далеко – и больше её не видели. Слишком серьёзное испытание для сердец обоих выпало на их долю… Но ученики помнили о них. Они прекрасно помнили, как добивался желаемых педагогических эффектов их любимый директор и хорошо усвоили его уроки. Он никогда не отчитывал провинившихся. Он умел сделать так, что над их проступками смеялись другие. Иной раз и сам "виновный", будто увидев себя со стороны, не мог удержаться от смеха. Это действовало безотказно. Ученики излечивались – от злобы, мании противоречия, жажды сопротивления "насилию воспитания"… Он просто умел им показать, как они выглядят со стороны… Смех – великое оружие…

…Идея сжечь дома или машины виновников происшествия была отметена учениками сразу. Они сочли это слишком примитивной местью, недостойной памяти любимого учителя. Они слишком хорошо помнили его уроки – и литературы, и понимания смысла жизни… Они долго думали… и решили ответить смехом.

Вы когда-нибудь пробовали вести урок в школе? Что Вы ощутите, если за Вашей спиной раздастся короткий, как бы вырвавшийся невзначай, неудержимый смешок? Неуютно, правда? Вы обернётесь. Может – сразу же, может – нет, но Вы непременно обернётесь. И постараетесь понять, кто смеялся и, главное – почему. В этот момент такой же смешок раздастся с другой стороны. Потом – с третьей. И – каждый раз это будет за Вашей спиной. Как самочувствие? Испугались? В конце концов – весь класс, уже не в силах более сдерживать душащий и совершенно неудержимый смех, будет просто ржать – сам не зная, почему. Может, просто подчиняясь инстинкту коллективизма. А потом все ученики в ответ на вопрос: "чему смеялись" или "почему смеялись" будут, пожав плечами, скромно отвечать: "Не знаю… Все смеялись – и я тоже… Когда все засмеялись – смешно стало…". Сможете в этой ситуации найти зачинщика? Нет? А если зачинщиком будет весь класс? И весь этот цирк будет аккуратно разыгран вследствие предварительной договорённости? И если он будет повторяться каждый урок? И заезжий психолог придёт к заключению, что "у детей сформирована настолько мощная установка на связь этого цирка с вашей личностью, что они уже просто не могут этому противостоять и смех разбирает их всякий раз, когда они вас видят – даже встретив мельком в коридоре, они, прыснув, убегают, чтобы не ржать прямо при Вас"? Что Вы будете делать, когда поймёте, что, по большому счёту, он прав – и дети уже просто не могут с собой справиться? Что будете делать Вы?

Эти люди не выдержали. Они ушли из школы. И, как мне рассказывали, они до сих пор встревоженно оглядываются на улице, если вдруг где-то за спиной услышат чей-то смех. Мания преследования… Смехом. Дети – жестокие существа. Но, в отличие от взрослых, в большинстве своём – справедливые.

* * *

Словом, сейчас Абар сумел найти и Чу Янга, и Вали. Оба они получили места в структуре "державных лицеев", о которых я впервые услышал от Саиры. Абару было очень непросто их уговорить…

– Пойми: я – старик,- говорил Чу Янг.- У меня давно умерла жена. Уехали в дальнее забугорье дети. Я немощен, ни к чему не способен и никому не нужен.

– А дети?- Ухмылялся Абар.- Школьники? Ты хочешь сказать, что не нужен им?

– Ну что я могу им дать?

– То, что ты дал в своё время мне. И мне подобным. То, что ты был Человеком. За что поплатился, правда – но это был ценнейший урок нам всем. Мы его не забыли.

…Они говорили долго. И не один раз. В конце концов Абар его убедил. Сложнее было с Вали – она просто боялась снова встретиться с Чу. Как-то в слезах призналась, что, в сущности, может, просто боится броситься ему на шею…

– Так бросьтесь, шут возьми!- В сердцах бросил с досадой Абар.

– Не могу… Я не могу забыть глаза его жены…- Ревела Вали.

– Её уже нет. Давно…- Вздохнул Абар и, быть может, именно это и послужило переломным моментом, изменив всё к лучшему. Словом – в конце концов сумели уговорить и её. Сейчас они снова живут и работают вместе, объединив остатки сил и соединив исстрадавшиеся сердца. Смогут ли они когда-то быть так же счастливы, как были в те незапамятные времена? Не знаю…

* * *

…Собирал Абар людей и из дальнего и ближнего зарубежья. Много, очень много специалистов разъехалось, когда рухнула империя, а к власти пришли шалопаи да бандиты и сколько-нибудь грамотные специалисты стали тут просто никому не нужны… Микро-президенты с уровнем мышления домохозяек стали бичом обломков великой державы… Один из них в ответ на вопрос журналиста о его отношении к проблеме миграции "лучших умов – в лучшие края", пожав плечами, сказал:

– Да ради Бога – пусть себе едут… В стране больше хлеба будет… На душу населения…- Долго потом газеты перемывали этот "порыв откровения"… Как будто в стране действительно было нечего есть… Как будто проблемы с нехваткой продовольствия не были инспирированы ажиотажем, умело создаваемым правящей кликой, чтобы прикрывать неслыханное по масштабам разворовывание остатков имперского имущества… Народ иронизировал на эти темы, реагируя, как всегда, анекдотами:

…Просыпается ночью ункариец и идёт по тёмному коридору в сортир.

– Ах, чтоб тебя…- Споткнулся он о мешок с мукой.

– Да будь ты неладен…- Чертыхнулся он, ударившись о ящик с консервами.

– О, Господи,- вздыхает он, добравшись, наконец, до выключателя и присев на мешок с сахаром,- И когда ж этот чёртов голод закончится?…

…Благодаря столь рачительным хозяевам Абару приходилось теперь собирать осколки былых славных коллективов по всей планете. Многие возвращаться не хотели – не верили. Хотя – на новом месте не устроился толком почти никто. И – даже те, кто устроился, чаще всего были не удовлетворены ни средой, ни свои положением в ней. Все они были за рубежом "людьми второго сорта" и обратное приходилось постоянно доказывать… Не всем это было по силам. Всем – не по нраву…

Я как-то присутствовал при случае, когда ему привезли двух грамотнейших иерархологов, организаторов производства – Ромула Кана и Хоута Мати. Когда-то они были здесь едва ли не лучшими, по крайней мере – всеми уважаемыми корифеями в этой области. Соны не любили таких – за независимость. Но консультироваться к ним бегали многие. Когда империя ослабела и начал понемногу появляться частный, независящий от неё бизнес – они организовали своё предприятие. Смешно сказать, чем оно занималось: они "брали в аренду" часть подвернувшегося им предприятия из имперской структуры – и из глубоко и безнадёжно убыточного делали его прибыльным. "Мы просто всегда платим людям ровно столько, сколько они зарабатывают",- пожав плечами, отвечали они на вопросы о причинах их успехов. Все, конечно, понимали, что это лишь фраза, прикрывающая нежелание углубляться в подробности – своего рода отмашка от назойливых любопытных; но… Оспорить её было невозможно: адекватность оплаты труда была у них практически идеальной.

– Можешь выполнять функции за эти три должности?- Спрашивали они выбранного ими для той или иной цели претендента.

– Могу,- поразмыслив, говорил тот.

– Согласен получать за это две зарплаты?- Задавали они второй вопрос.

– Нет проблем!- Радостно отвечал претендент. И люди у них не просто работали – они пахали. Уровень ответственности исполнителей был неслыханным для Ункарии: прогул здесь был просто невозможен, даже теоретически. Когда кто-то заболевал – он и его сменщики сами договаривались о подменах. Когда кто-то не мог вовремя прийти – его предшественник не уходил, оставляя производство с непрерывным циклом на произвол судьбы или останавливая процесс – он дожидался опоздавшего, а уже потом выяснял с ним отношения. Самым распространённым способом компенсации были штрафы, налагаемые на опоздавшего в пользу того, кто за него отработал. Размеры штрафов устанавливала внутри себя бригада. Обычно это был двойной тариф оплаты работы или рабочего времени. Вынести сор наверх – то есть выплеснуть свои мелкие проблемы на организаторов производства – не отваживался никто: все всё решали сами, внутри бригад. Организаторы только наблюдали. И – заменяли тех, кто не справлялся или не хотел нормально работать. При этом, если человеку взваленная работа оказывалась не по зубам – они ему подыскивали другую, с меньшей нагрузкой. Стало нормой для всех заранее предупреждать окружение о своих будущих семейных делах – свадьбах, беременностях и так далее: чтобы получить, в ответ, не первую подвернувшуюся более лёгкую работу, а иметь возможность за какое-то время спокойно её выбирать, чтобы не исчезнуть неожиданно для всех на какое-то время, заставив срочно перестраивать роли в бригаде – а спокойно, заранее спланировать всё так, чтобы этот уход не сказался на общем деле. Отношения людей к ним и людей между собой менялись, и менялись кардинально. Людям становилось легче дышать…

Я не знаю, любили ли их, но уважали – несомненно. Они умели зажечь людей заманчивыми перспективами и реализовать эти перспективы вопреки изменяющимся – как всегда, некстати – внешним условиям… Они умели держать слово – может, и потому, что никогда не давали его необдуманно… Словом, они были лучшими. Когда они поняли, какие силы приходят к власти в процессе распада империи – они, вздохнув, стали собираться куда-нибудь подальше. Они думали, что там им дадут возможность реализовывать свои замыслы, свои принципы управления… Они просчитались. Они очень жестоко просчитались – может, впервые в своей жизни. И теперь сидели перед Абаром – уже постаревшие, несчастные, забитые люди, почти привыкшие к роли "человека второго сорта", который "просто не может, не имеет права быть умным – ибо он есть эмигрант"… И вот они сидели снова здесь. Слушали Абара – и не верили. Ибо жизнь слишком тщательно учила их не верить… Я ушёл тогда, моля Бога, чтобы он помог Абару их уговорить… Судя по дальнейшему развитию событий, Творец оказался милостив и не глух к моим мольбам…

* * *