…Лидочку мы пошли встречать все втроём: я, Джакус и Карой де Лю. Флайер задерживался, и я заметно нервничал: метущая с утра позёмка теперь уже угрожала разыграться в настоящую метель – а тогда Аэропорт Кайаны будет закрыт, Лидочку завезут Бог весть, куда – и неизвестно, насколько это всё затянется. Джакус пошёл выяснять обстоятельства к своей знакомой диспетчерше, а мы с Кароем тихонько стояли у стеклянной стены, глядя на проклятую позёмку на лётном поле. Вечерело. Ветер крепчал. Досада обуревала мной всё больше и больше. И другое, какое-то непонятное мне доселе чувство примешивалось к ней – при более подробном рассмотрении я с удивлением обнаружил… тревогу за Лидочку. "Странное дело, Анри…- иронично подумал я,- с каких это пор тебя стали тревожить судьбы чужих секретарш"?- "Судно" всё не прибывало. Сначала мы именовали его между собой просто флайером, затем, после нескольких объявлений – приняли предложенное диктором слово "лайнер", затем обозвали его "корабль", "корыто", вскоре прозвучало слово "судно", которое почти сразу же превратилось в "судно" – с ударением на последнем слоге.

Наконец объявили прибытие.

– Отойди от стекла – прилипнешь…- минуту спустя шепнул мне Карой. Странно – я даже не заметил, что едва не выдавил стекло, вглядываясь в сумеречную мглу. Карой взял меня за кончик носа и со смехом помял его:

– Пусть лучше будет немного красным, чем совсем белым…

– Пусти…- Я нетерпеливо вывернулся и стал сосредоточенно оглядываться.

– Если ты ищешь терминал – то он прямо под тобой. Лестница – справа, в десяти ярдах…- Несколько насмешливо оглядывая меня, пожал плечами Карой и отвернулся к окну. Флайер уже рулил по полосе.

– Пошли…- Я, видимо, был нетерпелив, как молоденький козлик.

– У тебя есть минут пять-десять. С учётом таможни – ещё, как минимум, 20. У терминала же ты будешь через 40 секунд.- И Карой нехотя последовал за мной.

– Жаль, что Джакус не захватил свою камеру…- Догнав меня, заметил он.- Думаю, что через пару недель тебе будет интересно понаблюдать со стороны, как ты топтался здесь, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как будто в очереди в клозет…

– Заткнись…- Попросил его я. Меньше всего меня интересовал сейчас мой внешний вид и то впечатление, которое я производил на окружающих. Воображение рисовало картины одна ужаснее другой… Если минут десять назад в голове вертелись, как метель, варианты неудачных посадок, аварий, столкновений в воздухе, пожаров, террористических актов – то теперь паника была по поводу её состояния здоровья, таможни, возможного опоздания на рейс… Сначала я боялся, что её вынесут на носилках. К чему бы это, интересно, а? Потом, когда последний пассажир уже покинул "судно" – я боялся, что она опоздала на флайер и её нет сейчас здесь: я-то её не увидел. Хотя, если честно, мудрено было разглядеть чьё-либо лицо на таком расстоянии, в сумерках, да ещё и в метель, которая, как назло, разыгралась теперь не на шутку. Потом я боялся, что она не пройдёт таможню – вдруг что-то в её багаже привлечёт внимание "пылких ункарских стражей порядка", которые славились своим мздоимством… Короче – паника не покидала меня ни на минуту.

– Отключись… А то крыша съедет…- Положил мне руку на плечо Карой.- Ты говорил, что встречаешь подружку, Анри…- С усмешкой продолжил он.- Что ж – может быть… Да только сдаётся мне, что она для тебя – нечто большее, чем просто подружка…- Усмехнулся смуглянка.

– Заткнись, а?- Почти умоляюще попросил его я. Карой недоумённо пожал плечами и отвернулся. Обиделся, видимо. Может быть. Да только мне тогда, признаться, на всё на свете было наплевать. Уже через минуту я снова излучал в пространство такое беспокойство по поводу таможни, что проходившие мимо меня люди с тревогой оглядывались вокруг, как бы ища источник опасности… И вдруг… перед глазами что-то мелькнуло и сразу стало темно. Целая секунда понадобилась мне, чтобы сообразить, что кто-то просто закрыл мне глаза руками. Ещё секунда ушла на то, чтобы сообразить, кому бы это могло прийти в голову. К этому времени я уже ощущал её сзади – целиком, всю – и мне становилось как-то жутко приятно от её озябших ладошек…

– Ли…- Едва успел выдохнуть, оборачиваясь, я – и тут же ощутил, жадно искавшие мои, её губы… Наверное, мы слишком долго не реагировали на окружающих… Наконец Карой, не выдержав, кашлянул, пытаясь обратить внимание на свою персону. Спохватившись, совершенно пунцовая Лидочка нерешительно обернулась к нему, не пытаясь выбраться из моих объятий.

– Кто это?- Шепнула она.

– Карой де Лю… Местный… Собрат по перу… У нас с ним сложились… более, чем приятельские… отношения…- Пытаясь восстановить дыхание, шёпотом бросал отрывистые фразы я. Лидочка, ещё больше зардевшись, несмело протянула ему руку. Я думал, он просто пожмёт её – как это сделал бы любой из нас. Но Карой галантным жестом, в полупоклоне, принял её ладошку в свою, и, держа за пальчики, чуть приподнял и… поцеловал. Не знаю – от неожиданности или от удовольствия – но по телу Лидочки пробежала такая дрожь, что я невольно сжал её в объятиях… Она несмело повернула ко мне голову, и, не зная, как на это можно и как нужно реагировать, невольно, прикрыв глаза, подставила дрожащие губки для поцелуя… Меня не нужно было долго упрашивать…

Так мы и стояли втроём – Лидочка в моих объятиях, полуобернувшаяся ко мне… Я, уже вошедший во вкус, и более нежно, чем жадно, обцеловывающий её губы, глаза, шею… И Карой – может, тоже вошедший во вкус и уже в который раз нежно прикладывающийся губами к вздрагивающей при каждом прикосновении ручке Лидочки…

– Ну-ка, ну-ка… Это что же вы тут делаете? Позвольте-ка и мне…- Вдруг раздался громоподобный бас запыхавшегося Джакуса. Подлетев к нам, он буквально отобрал у меня ничего не успевшую сообразить Лидочку и легко закружился с ней в объятиях. Через пару секунд я услышал Лидочкино "Пустите… Что Вам от меня нужно?!!" – тон её от недоумения постепенно склонялся к негодованию; едва закончив фразу, она, насколько это было возможно, отстранилась, и, взглянув на нападающего – взвизгнула и отчаянно забарабанила по нему кулачками. Это было и смешно, и грустно… Джакус, осторожно поставив гостью на пол, склонился перед ней, пытаясь подставить хотя бы не лицо, а спину; но Лидочка тут же воспользовалась этим его положением и, схватив беднягу для верности за волосы, со всей дури въехала ему коленкой по носу. Закапала кровь…

– Пошли… Быстрее… Пока этот медведь не опомнился…- Она схватила нас за руки и потащила прочь. Объяснять ей что-либо сейчас было совершенно бессмысленно: я едва успел подхватить её сумку…

…На стоянке такси нас догнал полисмен и мягко, но однозначно предложил пройти с ним для дачи показаний. Лидочка, сообразив, что речь пойдёт, прежде всего, о ней, хотела отвертеться фразой, что она "в этой стране ни к кому и ни к чему не имеет никаких претензий", но, во-первых, на блюстителя порядка это особо не подействовало, а во-вторых – мы с Кароем, переглянувшись, поняли, что надо идти и выручать Джакуса.

В участке нас сразу же развели в три разные комнаты и каждого попросили вкратце описать происшедшее. Мы с Кароем объяснили всё, как есть – дескать, встречали втроём девушку одного из нас, которая знает в лицо только его одного. Третий опоздал и, подлетев, попытался излить свою радость характерным для него способом. Девушка этого не поняла и попыталась выразить ему своё недовольство характерным для неё способом. Поскольку она его в лицо не знает – мы не стали ей сразу же объяснять суть происшедшего, а поспешили удалиться, чтобы рассказать всё в более спокойной обстановке. А сейчас мы просили бы досточтимых стражей порядка предоставить нам возможность самим объяснить ей, что произошло. Стражи не очень-то поверили – но, поскольку показания всех троих совпали – проверив документы и всё записав, всё же нас отпустили. Некоторые поверили – и прыскали в своих углах, не в силах сдержать смех, когда мы проходили через дежурку. Джакус задержался чуть дольше – пытался привести в порядок свой покалеченный нос.

…Выйдя из участка, Мы расположились неподалёку – прямо в зале ожидания. Усевшись так, чтобы выход из сего благочестивого заведения представителей власти был в нашем поле зрения, мы принялись наперебой рассказывать Лидочке, что это есть не "огромный бородатый дядька", а просто Джакус, который обожает всех хорошеньких женщин, совершенно ничего не требуя и не ожидая от них взамен. С нами он пришёл сюда встречать Лидочку, но опоздал, потому как бегал к другой хорошенькой женщине выяснять, когда прилетит Лидочкино "корыто"… Лидочка то слушала недоверчиво, то несмело улыбалась, наконец – при слове "корыто" – прыснула в кулачок. Как раз к этому времени подоспел Джакус.

– Ребятки, спасите меня от него…- Пробормотала Лидочка,- я его боюсь…

– Такой страшный?- Усмехнулся я.

– Да нет…- Лидочка нагнулась и старательно занялась застёжкой на сапоге,- просто, когда я поддала ему коленкой, там что-то сильно хрустнуло…- Покраснев, пробормотала она. И смех, и грех… Не могу сказать, чтобы нам не было жаль Джакуса – но мы оба не могли удержаться от смеха, когда он подошёл к нам, настороженно поглядывая на Лидочку и прикрывая нос рукой. Объяснения были недолгими – вскоре мы направились к выходу, при этом Джакус и Лидочка периодически поглядывали друг на друга: он – настороженно-опасливо, она – недоверчиво-виновато. При этом Джакус продолжал прикрывать рукой свой нос: когда он ненароком споткнулся и на мгновение отнял руку – я, мельком взглянув на него, наконец понял, что к чему: нос распух и стал, в основном, багрово-красный, местами переходящий в сизый или фиолетовый. Карой, тоже обративший внимание на это чудо природы, покачал головой и, порывшись в записной книжке, подошёл к ближайшему телефону.

– Сейчас подъедешь к Инге,- сообщил он Джакусу, закончив разговор и вернувшись к нам.- На работу. Рентгенолог задержится специально ради тебя.- Джакус вздохнул, снова бросив опасливый взгляд на Лидочку.

– А кто такая Инга?- Шёпотом поинтересовался я.

– Хирург-косметолог,- тоже шёпотом ответил Карой.

– Может, ему серьёзный хирург нужен?- Я опасливо взглянул на нос Джакуса, уже игравший роль маяка в ночи – стоило хозяину отнять руку, как взгляды окружающих мигом приковывались к нему.

– Это Инга-то – несерьёзный хирург?- Ухмыльнулся Карой.- Знаешь, моя жизнь была богата приключениями… Однажды чёрт меня дёрнул написать серию репортажей… О событиях, которые… скажем так: не были изначально предназначены для освещения в прессе…- Карой, ухмыльнувшись, с досадой сплюнул на асфальт.- Так вот… Вскоре после этого… вследствие некоторых "хулиганских выходок"… Моя физиономия представляла собой жалкое зрелище… Нос просто лежал на боку… вследствие кратковременного контакта с куском водопроводной трубы… Были повреждены кости черепа… Ну, и так далее… Так вот – всё, что ты сейчас видишь – это её работа.- Закончил он.- Меня на неё вывела наша редакторша, и я тогда тоже, как и ты сейчас, спросил про серьёзного хирурга… Теперь молчу. И нравлюсь девушкам.- Он ухмыльнулся.- Обычно.

…Рокар подошёл быстро, на ходу открывая двери. Водитель подгонял пассажиров, покрикивая в микрофон, и те стремительно ринулись внутрь – то ли внимая его призывам, то ли спасаясь от не на шутку уже разыгравшейся метели. Джакус опасливо зашёл последним, по-прежнему бережно прикрывая нос рукой.

* * *

На набережной Сиеты мы сошли. С Лидочкой. Остальные поехали дальше – "делать Джакусу красивый нос". Почему мы сошли? Толком не знаю. С одной стороны – метель уже почти улеглась, снова превратившись в колючую позёмку, с другой – Лидочке было явно дискомфортно находиться в обществе страдающего и совершенно по-детски обиженного на жизнь Джакуса. Наши объяснения о его бескорыстной любвеобильности пусть удивили, но и несколько успокоили Лидочку; а вот о состоянии бородатого "потерпевшего" как-то никто и не позаботился… И теперь, когда мы переезжали мост через Сиету, мне вдруг пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы их сейчас развести в разные стороны – оно и Лидочке поспокойнее, и Джакусу, быть может, будет не так обидно… Карой идею поддержал, и мы вышли на первой же остановке, сразу за поворотом.

* * *

…Набережная Сиеты выглядит неплохо всегда. Исключения составляют, разве что, периоды, когда летом открывают плотину и спускают воду. Зачем – понятия не имею. Сначала я, было, подумал, что это делается для очистки дна, но за всё время так и не увидел ни одной попытки выполнения подобных работ. А Сиета выглядит в этот период совершенно безобразно: обнажается обширное и весьма замусоренное дно, посреди которого бежит совсем ничтожный ручей. И сама мысль о том, что глубина этой реки при ширине более пятидесяти футов составляет не более пяти – разочаровывает и удручает…

Но сейчас этого не видно. Сейчас Сиета покрыта льдом и толстым слоем снега, по которому детишки катаются на салазках. Сквер на набережной выглядит сказочным лесом, деревья в котором покрыты сверкающей изморозью, и в свете луны это выглядит совершенно неповторимо… Изредка встречающиеся фонари и отдалённые отблески неоновой и лазерной рекламы, по большому счёту, не столько искажают картину, сколько дополняют её, внося свои, не слишком грубые и почти неповторимые штришки…

– Мы идём в сказку?- Улыбнулась Лидочка, увидев это чудо впереди.- В зимнюю сказку…

– Как Вам будет угодно, Снегурочка…- Улыбнулся в ответ и я.

– А что так грустно?

– Не знаю…- Я пожал плечами.- Наверное, вечные истины, время от времени показываемые нам природой, навевают грусть… от сознания собственной ничтожности и неполноценности…- Лидочка рассмеялась:

– Ишь, как заговорил…- И смех её вдруг так неожиданно вписался серебряным колокольчиком в общую картинку покрытых изморозью ветвей, что мне почему-то стало ещё грустнее…- Ты обиделся?- Как-то невинно-испуганно спросила она.

– Нет, что ты…- Я как-то бережно-нежно-ласково-осторожно посмотрел на неё, взял её руки в свои и, приблизив лицо, прошептал:

– Я, видимо, просто боюсь тебя потерять… Как сказку… Зимнюю сказку…

– Дурачок…- Лидочка уткнулась лобиком мне в подбородок и покачала головой.- Ты ещё не знаешь, какая я летом…- Откинув голову назад, как бы рассматривая меня, прошептала она.

– Я надеюсь узнать…- Усмехнулся я. Грусть как-то ушла, уступив место какому-то непонятному, недоверчиво-приподнятому настроению, похожему на ожидание чуда. Лидочка, видимо, испытывала нечто подобное, ибо, взяв меня за руку, легко повела вглубь скверика. На мгновение длинная шубка её распахнулась почти до пояса, показав очаровательную ножку, от вида которой у меня защемило сердце… Я тогда не понял, одела ли она под шубку ещё хоть что-либо, кроме чёрных колготок да высоких сапожек… И, смешно сказать – у меня закружилась голова…

– Ты что?- Лидочка удивлённо остановилась, озадаченная моей пошатывающейся походкой, и попыталась своими нежными ручонками меня поддержать.

– Не надо…- Едва смог выговорить я, приседая.

– Что с тобой?- Настаивала не на шутку встревожившаяся Лидочка, как-то затравленно озираясь по сторонам в полупустом сквере.

– Ничего, ничего… Просто голова закружилась…- Вяло успокаивал её я, сидя на корточках. Как-то вдруг вспомнилось, чему учил в детстве дед: "если голова кружится – сразу присядь. Если прошло – погоди немного, затем медленно пытайся подняться. Если голова снова закружится – сядь снова и сиди, пока не пройдёт. Если просто присесть не помогает – вообще усядься или даже ложись, хотя бы – и на тротуар". – Дед был интересным человеком. Того, что он говорил, я обычно не понимал: чаще всего мне это всё казалось просто смешным. Как, впрочем, и большинству окружающих. А сейчас вся "дедова наука" в какое-то мгновение пронеслась в голове, и я почти инстинктивно присел. Уже спустя минуту наваждение кончилось и мне показалось, что я снова могу идти.

– Что случилось?- Снова спросила Лидочка, увидев, что я – будто бы даже осознанно – встряхнул головой. Я молча отодвинул немного полу её шубки и, любуясь ножкой, сокрушённо покачал головой:

– О, женщины, женщины… Скольких вы вдохновили – но скольких же вы и погубили…

– Сам придумал?- Стыдливо запахиваясь, поинтересовалась Лидочка. Я покачал головой:

– Нет. Лет сто назад это сказал один великий поэт… Я так понимаю, что – об окружавших его женщинах. А теперь это – любимая фраза Джакуса.- Лидочка прыснула:

– Вот уж кого точно погубили… Пойдём?- Протянув мне руку, вдруг спросил она.

– Пойдём…- Я сделал попытку встать – и она даже удалась. Несколько шагов на совершенно одеревенелых, затёкших ногах дались с трудом, но Лидочка неумолимо тянула меня вперёд, вдоль набережной, в глубину сквера. Наконец мы остались одни. Совсем одни. Людские голоса уже не доносились сюда, и лишь отдалённый шум большого города, на фоне которого иногда взвывали сигналы авто да двигатели рокаров, был ещё немного слышен. А в целом – зачарованная тишина сказочного зимнего леса, в котором о цивилизации напоминали лишь редкие фонари… Мда…

…Лидочка вдруг остановилась, и, обернувшись ко мне, спросила:

– Ты любишь меня?- Проклятье! Ну почему об этом всегда спрашивают все женщины? А мужчины, не задумываясь, лгут им в ответ, чтобы не усложнять ситуацию? А те, услышав эту ложь, задумываются, почему он солгал и солгал ли он на самом деле и можно ли ему верить и так далее… Не задумываются только о том, что вопрос не имеет смысла, ибо изначально не определено, что такое любовь… И каждый понимает под этим что-то своё, собственное, и даже его представления об этом постоянны только в том, что постоянно меняются… Бред… Которым уже много веков страдает всё человечество…

– Давай не будем задавать друг другу глупых вопросов…- Поморщился я.

– А… почему он глупый?- Озадаченно спросила Лидочка, пытаясь понять, следует ли ей уже обижаться или пока ещё можно продолжать разговор.

– Потому, что никто из смертных не знает, что такое любовь…- Вздохнул я.

– Ты знаешь…- Лидочка настолько озадачилась моим ответом, что даже решила не обижаться.- А ведь действительно… Хотя всем кажется, что они это знают…- она усмехнулась,- а попроси дать определение – и все дадут разное…- Тут пришёл черёд усмехнуться мне:

– Вот и я об этом…- И мы – быть может, впервые – посмотрели друг на друга не как мужчина и женщина, а просто как два человека, каждый из которых неожиданно увидел в другом интересного собеседника.

– А… как ты думаешь, как ты ко мне относишься?- Тщательно подбирая слова, вдруг спросила она.

– Я…- я на минуту задумался, не зная толком, что можно сказать.- Я просто… боюсь тебя потерять…- Вдруг вырвалось как-то само собой, неосознанно, будто из глубины сознания, но… Видимо, это было правдой.

– Спасибо…- Лидочка, как могла, нежно прижалась ко мне, едва касаясь всем телом. И мне вдруг стало почему-то так тепло в эту, едва начинавшуюся, морозную ункарскую ночь…

– Ты знаешь,- вдруг несмело заговорила Лидочка, я ведь тоже… с некоторых пор… боюсь… тебя потерять…- она коснулась меня виском и… вела себя… как-то… как кошка, трущаяся лбом о хозяина.- Сначала… То есть – совсем сначала… Я была другая… Совсем другая… Я была какой-то взбалмошной девчонкой, помешанной, к тому же, на Великих Идеях… На том, что "Человек – это звучит гордо!"… Я не жалею об этом и не отрекаюсь от этого, нет; но… Однажды я задумалась: а в этом ли смысл жизни? И поняла, что совсем в этом не уверена… Я уже не была тогда вздорной девчонкой с манией величия. Я подросла и стала…- она скромно потупилась,- ну, скажем… не совсем безобразной девушкой… На которую… представители противоположного пола… разных возрастов… уже обращали внимание…- Я охотно погладил её по голове – нежно, едва касаясь волос, слегка присыпанных снежинками. Снежинки таяли на руках, и я непроизвольно накинул ей на голову капюшон шубки, который она решительно сбросила:

– Пускай, не надо… Я бы сейчас совсем разделась… С удовольствием… Понимаешь?- Я кивнул. Хотя и не понимал толком, к чему это.

– Вряд ли ты понимаешь…- Вздохнула она.- Я сама не понимаю, зачем это…- Она нервно пожала плечами.- Может, я просто хочу, чтобы ты любовался мной? А я бы – танцевала… голой… в метель…

– Замёрзнешь…- Улыбнулся я.

– Нет-нет,- она замотала головой.- Я специально тренировалась, обливалась холодной водой… Валялась в снегу… Даже насморк схватила… сначала… С непривычки просто… Я не замёрзну…- Она как-то затравленно поглядела на меня:

– Я дурочка, да?- Я только ласково улыбнулся в ответ, взяв её голову в ладошки.

– Дурочка, дурочка…- сокрушённо вздохнула она.

– Перестань…- Я с тревогой заглянул в её пытавшиеся ускользнуть глаза,- мне действительно нравится… Но я действительно боюсь, что тебе будет холодно… Хотя и хотел бы на это полюбоваться…

– Правда?- Лидочка недоверчиво посмотрела на меня.

– Правда, правда…- Успокаивающе прошептал я, любуясь ей… почему-то…

– Так… Я разденусь?- Лидочка быстро расстегнула пуговки и, нерешительно оглянувшись, сбросила шубку. Под шубкой оказалось коротенькое коктейльное платьице, настолько плотно облегающее её стройную фигурку, что я невольно оглянулся: не видит ли кто?- Я… нравлюсь тебе? Такой…- нерешительно спросила она.

– Очень…- Оторопело прошептал я.- Только оденься, ради Бога…

– Почему?- Тревожным шёпотом спрашивала Лидочка.

– Да потому, что здесь холодно…- Озабоченно шептал я, пытаясь отряхнуть от снега и набросить на неё шубку.

– Мне не будет холодно… Я закалённая…- Пыталась неуверенно шептать она дрожащими губами.- Я зимой снегом растиралась…

– Во-первых, у нас зимой бывает два-три градуса ниже нуля, редко – пять. Здесь – от пяти до десяти считается нормой. Сегодня – десять. А бывает и тридцать.

– Но ведь широта…- Пыталась больше оправдываться, чем спорить, уже начавшая замерзать Лидочка.

– Есть такое понятие, как континентальный климат.- Возразил я.- И здесь, в трёх тысячах миль от океана, зима…- я усмехнулся,- малость посуровее, чем у нас на побережье…- Лидочка кивнула – видимо, какие-то воспоминания из школьного курса географии шевельнулись в её прелестной головке. Но шубку она застёгивать всё же не стала – просто запахнулась поплотнее, и всё.

– Я тебе действительно нравлюсь? Такой?…- Нерешительно взглянув исподлобья, спросила она.

– Да.- Почему-то уверенно сказал я.

– Хочешь ещё посмотреть?

– Хочу. Но не буду. Пока не потеплеет.- Как можно твёрже сказал я. Лидочка улыбнулась.

– Ты лучше…- Я лихорадочно пытался сообразить, что же должно быть лучше, и, наконец, сказал:

– Ты лучше расскажи мне о себе. Просто расскажи, и всё.

– Что тебе рассказать?- Осторожно спросила Лидочка.

– Что-нибудь такое, чего я ещё не знаю.- Улыбнулся я. Продолжай меня озадачивать. Только не так, чтобы привлекать внимание прохожих…- Лидочка улыбнулась:

– А их здесь нет. Они сейчас бегают по магазинам, покупая подарки. А здесь живём только мы с тобой – ты и я. И можем вытворять, что хотим.

– Ну, не совсем…- Усмехнулся я.- Есть вещи, которые лучше делать без свидетелей…

– Ты уверен?- Вдруг, резко подняв глаза, в которых играли чёртики, спросила она.

– Ну…- Я замялся.- Не знаю… Не пробовал.- Я думал, что выкрутился.

– Вот как попробуешь – так и будешь говорить…- Загадочно пропела она.

– А…- неясная тревога, аки червь сомнения, заставила меня спросить:

– А ты пробовала?- "Интересно, где и с кем…". – пронеслось в голове.

– Пока нет,- с загадочной ухмылкой произнесла она.- Но теперь у меня, кажется, могут быть шансы…- Ну, что я мог ответить этой шельме? Я молчал. Долго. Она – тоже. Потом она вдруг заговорила. Ни с того, ни с сего:

– Ты знаешь… Я была такая… своеобразная девчонка. С одной стороны – жуткое желание, с которым почти невозможно совладать; с другой – совершенно жёсткое, классическое воспитание, вследствие которого случайные партнёры для меня просто не существовали. С одной стороны – может, это воспитание меня и спасло; с другой – не хочется вспоминать, чего мне стоили эти годы…- Она передёрнула плечами,- с шестнадцати лет и до сих пор…- Я молчал, боясь прервать её откровения.- Слава Богу, что он не обидел меня родителями – они, как мне кажется, видели и понимали, что со мной происходит… Хоть и не до конца, конечно… Но я безмерно благодарна им за попытки понять и помочь…- Она поморщилась – не решаясь, видимо, сейчас пересекать некоторый предел откровенности.- Потом пришла Любовь – так, по крайней мере, мне тогда показалось… Не придирайся к словам, Анри… Мне и сейчас так кажется…

– Что кажется?- Шёпотом спросил её я.

– Что я люблю тебя…- Спокойно ответила она, совершенно обречённо глядя на меня в упор.- И я ничего не могу с этим поделать… Как бы ты ни пытался определить или переопределить понятие "любви"…- Она на секунду замолкла.- И… Ты знаешь…- Она как бы поколебалась – стоит произносить эти слова или нет,- Я… Я боюсь, Анри…

– Боишься?- совершенно искренне удивился я.- И… чего же?

– Ты знаешь…- Лидочка взволнованно облизнула губы, затем нерешительно подняла на меня глаза и, глядя в упор, продолжала:

– Люди – существа разные… Очень разные… И, если они хотят жить вместе… Быть рядом… То очень многое зависит от их терпимости… к тому, что их в другом человеке удивляет… раздражает… обескураживает… озадачивает – к тому, что им непонятно…

– Я постараюсь тебя понять…- Пообещал я, осторожно прижимая её к себе.

– Нет, подожди…- Лидочка сделала попытку освободиться,- я о большем… Бывает так, что не всё в другом человеке понятно, или не всё понятно сразу… Бывает, что взгляды на какие-то вещи отличаются, и порой – очень сильно… И приходится говорить не о взаимопонимании – в той области, где оно сравнительно легко достигается, а о терпимости – в той области, где его достигнуть не удаётся…

– Я постараюсь тебя вытерпеть…- многообещающим шёпотом поспешил заверить её я и попытался классическим способом – при помощи губ – заставить её замолчать. Но Лидочка снова вывернулась и упорно продолжала:

– Всё не так просто, Анри… Часто люди, не желая портить отношения, которые им… привычны… комфортны… которые их просто устраивают, наконец… Да… так вот – тогда люди предпочитают соврать… Видимо, им кажется, что так проще, Анри… На самом же деле ложь только усложняет их жизнь – им кажется, что они друг друга понимают – но это не так. Они начинают играть, демонстрируя друг другу не самого себя, как есть; а… какой-то другой, выдуманный ими, образ… который, как им кажется, больше устраивает другого – того, для кого играют… Когда игра становится очевидной – случаются сцены… глупые, неприятные… склоки, выяснения отношений – которые так ни к чему и не приводят; хотя бы – потому, что игра не прекращается… Даже наоборот – склока происходит с единственной целью: убедить в отсутствии лжи, игры, лицемерия… То есть – снова обмануть, околпачить…

– Бывает,- вздохнув, согласился я.

– Я к чему это всё говорю, Анри…- Лидочка, наконец, перестала напрягаться, отстраняясь, и ласково пристроила головку у меня на плече.- Я просто очень не хочу, чтобы у нас так было… Пусть всё будет иначе… Я лучше постараюсь тебя понять, если смогу… Или – перетерплю, если понять не сумею… Или просто перестану замечать то, что не могу ни понять, ни принять, как есть… Я постараюсь быть такой, какой я тебе нравлюсь, Анри… Но только – быть, а не казаться… И я хочу, чтобы ты вёл себя так же. Если сможешь понять – пойми. Не сумеешь – будь терпимым… Если это не спасает – давай не будем спорить о том, что вдруг стало для нас камнем преткновения – лучше просто подождём, пока жизнь нас рассудит… Жизнь – она великий судия… И – мудрый…- Лидочка затихла, старательно пряча своё личико у меня на плече.- Только не надо лжи – это страшно, Анри… Даже если мы не сумеем ужиться и расстанемся – пусть лучше мы расстанемся потому, что не сошлись во взглядах, чем расстанемся, предав друг друга…

– А… что ты называешь предательством?- Осторожно спросил я.

– Ложь, Анри. Лицемерие. Фальшь. Двойную жизнь – тайком друг от друга. Давай лучше пытаться понять друг друга. Не обвинять, что другой не такой, каким ты ожидал или хотел его видеть – а понимать, какой он есть. На самом деле. И – любить. Таким, как есть. Если сумеем…- Закончила Лидочка со вздохом. Голос её под конец стал совсем грустным – настолько, что мне даже стало её невольно жалко: "Интересно,- подумал я,- это сколько ж она должна была уже перетерпеть, чтобы теперь, сейчас, начала говорить именно об этом?". А вслух я спросил:

– А ты-то… сама-то… готова?

– К чему?- Подняла Лидочка голову с моего плеча и, заглянув в глаза, стала ожидать ответа, блуждая взглядом по моему лицу.

– К тому, о чём говоришь.

– Не знаю, Анри… Я… Я хочу надеяться, что да. Я понимаю, осознаю, что так надо… Понимаю, что, если мы хотим быть вместе – то у нас просто нет другого выхода… Но смогу ли? Не знаю. Я… я постараюсь, Анри…

– И я тоже.- Со вздохом резюмировал я. Нет, нутром я понимал, что она будто бы всё говорит правильно, но как-то… Знаете, когда живёшь сам, никому ни в чём не отчитываясь и никому не подчиняясь… А потом вдруг приходит нечто, делающее тебя рабом другого человека – душа пытается протестовать… И – не может. Это очень древний конфликт, разрешать который приходится в жизни каждому. Но не каждому удаётся… Лидочка подняла больную тему. Согласитесь, немногие люди могут рассказать ближнему о себе всё – ничего не скрывая и не тая… Да при этом ещё и надеясь быть понятым…

– Я постараюсь понять тебя, Анри… Что бы ни случилось…- прошептала Лидочка, как бы вторя моим мыслям.

– И я тоже… Постараюсь…- Вздохнул я, тут же иронично представив себя со стороны в ситуации, когда застукал её с парой любовников…

– Тогда давай вести себя так, чтобы не создавать друг другу неожиданностей…- Вдруг сказала Лидочка. Мыслить мы уже начали в унисон, что ли?

– В смысле?- Отстранился, разглядывая её, я.

– Ну, например… Если кто-то из нас в кого-то влюбляется… На стороне… То другой узнает об этом первый.

– Согласен.- Поразмыслив, я вынужден был согласиться.

– И другой не станет попрекать его этим, ибо что может быть страшнее на свете, чем убийство Любви?

– Я… постараюсь…- Едва сумел выдавить я.

– Я – тоже…- Вздохнув, вторила мне Лидочка. Мы замолчали и какое-то время стояли, обнявшись, на ветру.

– Что ж – будем считать, что мы договорились говорить друг другу правду и только правду, а другой должен быть готов её услышать.- Наконец заявил я.- Если не готов – пусть предупреждает. Нюансы отработаем в рабочем порядке…- Лидочка улыбнулась:

– Бюрократ хренов…

– Так, всё же – да или нет?

– Да, да… Конечно – да… Именно об этом я и говорила…- Задумчиво ответила Лидочка, ковыряя носком сапожка снег. Порыв ветра поднял бесчисленное сонмище снежинок, подлетел к Лидочке и унёс в сторону полу её шубки… Очаровательная ножка в высоком сапожке смотрелась так безумно привлекательно в клубящейся дымке метели, что… Я не смог удержаться, и, присев, поцеловал её в колено… Потом – выше, выше…

– Ну, ты что… Люди же смотрят…- Зардевшись, старательно запахнулась Лидочка и, не оборачиваясь, побежала в метель. "Как всё скоротечно…- С грустью подумал я.- Ещё минут десять назад я бы мог, пожалуй, безнаказанно совершить здесь нечто гораздо большее…".

…Какое-то время мы двигались так вдоль набережной: впереди быстро семенила стыдливо придерживающая полы шубки Лидочка, за ней – аки неотвратимый демон-искуситель, не спеша шёл я. Так мы дошли почти до самого конца сквера. За деревьями даже стали появляться редкие прохожие. Наконец Лидочка обернулась. Она стояла так – одна, тоненькая, стройная – в метели. А я не спешил подходить, издали любуясь ею… Потом подошёл, нежно обнял и поцеловал. В губы. Так нежно, как только умел. Лидочка, растаяв, сползла бы по мне вниз, если бы я не прижал её к себе, как самую драгоценную на этой Земле ношу. Неужто ты влюбился, Анри? Неужто такое ещё возможно?…

– …Рассказывать тебе дальше?- Воркующе притираясь головкой к моему плечу, вдруг тихо спросила она.

– Да…- Прошептал я – может, для того только, чтобы слышать её голос…

– Так вот… На чём я тогда остановилась?… Она поудобнее устроилась на моём плече.- Я была, говорю, весьма своеобразной девчонкой… И этот конфликт между жутким желанием, с которым почти невозможно совладать, и классическим воспитанием, которое я получила… Создавал мне массу проблем… Или спасал от них… С одной стороны – случайные партнёры для меня просто не существовали, с другой – порой я теряла голову настоько, что готова была броситься на шею первому встречному и позволить ему делать со мной всё, что ему угодно… Это было жутко, Анри… Я не могла на это решиться и одновременно хотела, жаждала этого… Какие сны мне снились, Анри… Я тебе расскажу. Позже. Когда-нибудь. Может быть…- Она затихла, глядя поверх моего плеча куда-то вдаль.- Как я тебе говорила, Бог не обидел меня родителями.- Снова начала говорить она. Они видели и, казалось, понимали, что со мной происходит… Пытались понять и помочь – что бывает в жизни не так уж часто, Анри… А я, как говорят "исследователи подростковых душ", находилась в состоянии "ожидания любви". Как чего-то высокого, великого, светлого… Я думала, что Любовь – это праздник, Анри… Что это есть большой, светлый и красивый праздник… Нечто,- она грустно усмехнулась,- вроде карнавала… Чушь это всё. Но я начала это понимать, Анри, только когда встретила тебя.- Она снова затихла, поудобнее устраиваясь, как будто бы пытаясь достичь соприкосновения как можно большим количеством точек на поверхности наших тел. Наконец – видимо, поняв, что полностью слиться всё же не удастся, она вздохнула:

– Я знала, что меня звали недотрогой, Анри. Знала, что многих удивляет, что мне не нравится, когда в танце тебя начинают поглаживать или даже щупать – но кто из вас догадывался о том, что я избегала мужских рук не потому, что этого не хотела? Мне просто была противна "ничья" рука… Понимаешь? Я хотела, чтобы это была "его" рука. Его. Единственного… Во всём мире…- Я, сглотнув подкативший к горлу комок, кивнул.

– Потом в мою жизнь пришёл ты. Появился как-то незаметно – как будто просто прохожий. Я тогда и помыслить не могла, что ты можешь остаться в ней навсегда…

– Надолго, по крайней мере…- Попытался сострить я.

– Нет, Анри…- Она сокрушённо покачала головой.- Ты пришёл навсегда. Это не зависит от того, будешь ли ты со мной, будешь ли рядом или вообще исчезнешь за горизонтом – забыть тебя, вычеркнуть из своей жизни я уже не сумею… Ты слишком прочно врос в неё, Анри… С кровью… Я не сразу это поняла. А поняв – ужаснулась: я не знала, как подойти к тебе, Анри. Как сказать об этом… Я не умела этого… Время неумолимо шло вперёд, а я глупо страдала, не в силах ничего с собой поделать, и только ревела в подушку по ночам… Это был очень непростой период, Анри… Однажды я неожиданно для себя вдруг поняла, что любовь – это совсем не удовольствие, нет… Любовь, скорее, есть готовность к страданиям…

– Зачем? Ради чего?- Не удержался я.

– Не знаю…- Лидочка как-то просто пожала плечами.- Да только мне она до сих пор только страдания и доставляла. И, что самое смешное – я не жалела, нет… Я ни разу не пожалела о том, что совершенно безбожно и безнадёжно втюрилась в прагматика, который меня совершенно не замечает… Так же, впрочем, как и других женщин…

– Ну, не скажи…- Нерешительно попробовал было возразить я.

– Ну, не скажу…- Как-то отстранённо пропела Лидочка,- да только что от этого-то измениться?- С ласковой и какой-то материнской улыбкой проворковала она.

– Ну, не знаю…- В тон ей продолжил, разведя руками, я. Мы замолкли. Говорить было толком не о чем. Мы какое-то время просто шли по набережной Сиеты, держась за руки и постепенно всё больше и больше сближаясь. Сквер давно закончился и прохожие стали попадаться всё чаще и чаще. Мы шли всё ближе и ближе друг к другу… Наконец я просто положил голову ей на макушку и мы остановились – за бессмысленностью дальнейшего передвижения. Лидочка повернулась ко мне и, взглянув на меня снизу вверх какими-то по-собачьи преданными глазами, прикрыла веки. Её губы стали искать мои… Нет, ребята – я не могу это описывать… Прагматик Анри, всю жизнь проработавший на ещё более прагматичного Скрента, вдруг "поплыл" – и поплыл так, что с полчаса стоял на морозе, самозабвенно целуясь с его неприступной секретаршей! Чудо. Которого не бывает. Да скажи мне кто об этом ещё с полгода назад – я засмеял бы его, как последнего идиота… Воистину – неисповедимы пути Господни…

…Прохожие оглядывались на нас, многие – улыбались. Люди шли мимо по своим делам, в основном – нагруженные подарками. Какая-то парочка, заглядевшись на нас, разулыбалась и… приступила к тем же занятиям. Продолжалось это недолго – вскоре, обнимаясь да изредка целуясь на ходу, они пошли дальше. Видимо, спешили очень… В конце концов несколько подустали от этого занятия и мы. Не в силах отпустить руки или разжать объятия, мы так и пошли вдоль улицы – бесконечно счастливая Лидочка да совершенно обескураженный я… Я до сих пор не знал, как к ней относится… К кому это "к ней"? Ну… к Лидочке… и к её любви… Всё это было чем-то новым для меня… Я не был монахом; не боялся, не чурался, не избегал и не подставлял женщин. Но я не любил их. Это было нечто вроде взаимовыгодной сделки: мне нравилось сводить их с ума, доставляя им удовольствие – и я делал это, между делом удовлетворяя и свои физиологические потребности, что, в общем-то, было далеко не основным. Я никогда не чувствовал какой-то… как бы это сказать… апостериорной ответственности за них, что ли… Наши отношения, начавшись однажды, заканчивались всякий раз, как только кто-то из нас приходил к выводу, что изучил другого достаточно хорошо, чтобы нам впредь было скучно. Расставались легко и непринуждённо – я никогда не жалел о прошлом и не боялся за будущее. Судьбы наперсниц меня никогда не волновали – единственное, к чему я стремился – не искать их в своём ближайшем окружении… Но теперь… Я вдруг впервые понял, что на мне лежит какая-то невероятная по размерам ответственность за этот маленький пушистый комочек, прижимающийся ко мне на морозной Кайанской набережной, ответственность за его прошлое, настоящее и будущее… И, что самое интересное и необычное – я не боюсь этой ответственности, я не пытаюсь избегать её. Я даже… хочу её; более того – я, похоже, не могу без неё жить. Она стала смыслом моей жизни? Но… Почему?

…Мы шли всё дальше и дальше, и мне вдруг показалось, что я просто не смогу оставить Лидочку по своей инициативе – никогда, даже если изучу её всю, без остатка, "до последнего винтика". И, если она вдруг вздумает оставить меня, мне будет откровенно жаль… Может – жаль до тоски… И я подумал тогда: а, может, это – и есть Любовь? Просто Любовь, и всё? И этим всё объясняется… Не знаю. Может быть. Я до сих пор так и не знаю ответа на этот вопрос. Хотя этот комочек, уже превратившись в брюхатую уточку, ковыляет сейчас из кухни в спальню, а я сижу, тараторю в микрофон этот текст и толком не знаю, что мне сейчас об этом сказать, чтобы это было правдой… Только что подошла, обняла сзади за плечи, потёрлась щекой о затылок и поковыляла дальше… А я сидел с закрытыми глазами и млел… Как тогда, на набережной Сиеты…

* * *

…Ничто не может продолжаться вечно и всё хорошее когда-нибудь кончается – с этой очевидной истиной столкнулись мы и в гостинице, едва приволокли туда ноги. Было уже заполночь. Сначала нас не хотели впускать вообще, потом какой-то сонный дядька нехотя открыл дверь, но наотрез отказался оформить Лидочку, ссылаясь на то, что администратор будет только утром, а ему "больше нечего делать, чем рыться в этих бумажках". В конце концов, десять экю разрешили его сомнения и мы прошли наверх, а он остался внизу, с удивлением разглядывая блестящую золотом неведомую ему монету.

– Что мы… теперь… будем делать?- Выдохнула запыхавшаяся Лидочка, едва мы взбежали на этаж – пешком, чтобы никого не потревожить.

– Стой тут…- заговорщицким шёпотом я пригвоздил её к лестнице.- И жди, пока я не дам тебе знать. Потом пройдёшь по коридору направо. Только тихо… Мой номер – 817. И – постарайся, чтобы тебя никто не заметил – если хочешь, чтобы нас не тревожили, по крайней мере, до утра…- Лидочка осторожно кивнула. Я достал свой пейджер и, выключив пищалку, отдал ей:

– Стой и смотри на экран. Как только появится сообщение – можешь идти.- Лидочка, улыбнувшись, кивнула.

– Конспиратор…- Улыбнулась она.

– Жизнь учит…- отмахнулся я и потихоньку пошёл по коридору. Дежурная по этажу спала за столом, положив голову на руки. Я наклонился над ней – она не шелохнулась. Я тихо взял ключ со стенда и так же, буквально на цыпочках, проследовав дальше, скрылся из её потенциального поля зрения. Потом мне понадобилось минут десять, чтобы договориться с оператором пейджерной связи о тексте сообщения: ни "пора идти", ни "иди сюда на цыпочках" её почему-то не устраивало. Я до сих пор не понял, какая ей, в пень, разница… В конце концов мы сторговались на фразе: "Зайди ко мне. – Анри",- и я, с облегчением опустив трубку на рычаг, выглянул в коридор. Лидочка шла по нему, едва дыша и высунув от напряжения язычок, который рисковала прикусить при первом же вспугнувшем её звуке. Пройдя мимо дежурной, она как будто облегчённо вздохнула и огляделась. Увидев меня – улыбнулась, и, сбросив шубку, взяла её за капюшон и забросила через плечо. Оглядев себя, подтянула платьице вверх – буквально до неприличия – и направилась ко мне походкой манекенщицы. Меня душил смех – её, видимо, тоже. Едва достигнув моей двери, она повисла у меня на шее, уронив шубку на пол. Минут через… много… такого блаженства… я, заслышав в коридоре отдалённые голоса, сумел оторваться от её гибкого тела и, подняв шубку, осторожно выглянул в коридор. Возле дежурной стояла ещё одна пара – судя по всему, предпринимая безуспешные попытки её разбудить. Я, не став дожидаться завершения этого процесса, прикрыл дверь и повернул ключ. Немного подумав, я оставил его в замке: почему-то мне захотелось, чтобы эту дверь сейчас невозможно было отпереть снаружи.

* * *

…Лидочка сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и держала в руке бокал, многозначительно рассматривая его на свет.

– Налить?- Решил я проверить, правильно ли я её понял.

– Нахал…- прыснула Лидочка.- И прагматик…- добавила она нараспев.

– Ну, как знаете…- Пожал плечами я.

– Нет, ну, вы только посмотрите, каков нахал…- С каким-то почти ласковым удивлением – или упоением? – пропела Лидочка, повиснув у меня на шее.- Кровать-то у тебя тут есть?- Чуть погодя, шепнула она мне в самое ухо.

– Есть, конечно…- Удивлённо кивнул я на своё лежбище.

– Нет, Анри…- Лидочка явно смутилась,- ты не совсем так меня понял…

– То есть?- Пришёл черёд удивляться и мне.

– Я хотела спросить… Есть ли у тебя… другая… отдельная кровать?- Едва слышно выговорила она. Несколько минут я оторопело смотрел на неё.

– Ты чё?- Я потряс головой, пытаясь стряхнуть недоумение.- Что с тобой?

– Не знаю…- Тихо призналось моё сокровище.- Наверное, я… просто боюсь, Анри… Ведь, по большому счёту – мы совсем друг друга не знаем… И – вот так, сразу, в день приезда… Я… Нет, я хочу тебя – очень хочу,- едва не плача, кинулась она мне на шею,- но… Я, похоже, действительно чего-то боюсь… Может, первый раз всегда так страшно, Анри? Первый раз любить, первый раз ненавидеть… первый раз рожать… или умирать?

– Короче, так…- Задумчиво прервал я её излияния.- Спать будем здесь.- Я ухмыльнулся,- если не боишься, что я тебя покусаю. Если боишься – я лягу на коврик возле двери.

– Я не тебя боюсь, Анри…- Вздохнула Лидочка.- Я боюсь, наверное… Чтоб мы не наделали глупостей, о которых впоследствии будем сожалеть…

– Давай не будем делать глупостей…- Согласился я.

– А может, их стоит сделать… Ибо – как ещё познавать мир?- Каким-то затуманенным взором глядя в меня, задумчиво произнесла Лидочка.

– Значит, сделаем…- Снова охотно согласился я.

– Замолчи, балаболка…- Улыбнулась моя подружка.- Ты хоть понимаешь меня?

– Думаю, что да.- Вздохнув, сказал я как можно более серьёзно.- А потому – давай предоставим событиям развиваться самостоятельно, не пытаясь их предугадать или предопределить… А утром узнаем, правильно мы поступили, или нет.

– Утром ещё не узнаем…- Грустно покачала головой Лидочка.- Узнаем, быть может, только к концу жизни…- Я кивнул:

– Так к чему расстраиваться по поводу того, что, возможно, произойдёт только к концу жизни? Если произойдёт…- Лидочка разулыбалась:

– Балаболка… Как есть – балаболка… Сними платье…- Вдруг тихо попросила она. Я не понял. Лидочка подняла руки вверх и повернулась ко мне спиной. Осторожно взяв за низ её платьица, я приподнял его чуть выше и невольно погладил освободившуюся поверхность бёдер. Лидочка вздрогнула, прижалась ко мне спиной.

– Ещё…- Шёпотом попросила она. Я повторил движение, но оно уже не вызвало той же трепетной реакции. Тогда я приподнял край платьица ещё чуть выше и осторожно потрогал кожу там. Лидочка задышала чаще… "Ага, голубушка…- сообразил я,- мы, значит не любим однообразия…"… И я обрадованно продолжил "по той же схеме" – то есть, понемногу приподнимая платьице всё выше и выше, осторожно изучал руками освобождавшуюся от него поверхность. Вскоре Лидочка уже извивалась всем телом, требовательно прижимаясь ко мне спиной… Платьице поднималось всё выше и выше… Пока, наконец, не освободились её прекрасные, трепещущие, молодые, жаждущие любви груди… Тогда, не в силах больше выносить эту пытку, я одним рывком освободил её из платья и отбросил его в сторону. Лидочка повернулась ко мне. Мы стояли друг против друга, казалось, целую вечность: я, не успевший ещё даже снять пиджак, и Лидочка, в такт сбивчивому дыханию которой поднимались и опускались, трепеща, её обнажённые груди… Точёные плечи покрывали изумительные, мягкие, каштановые волосы… Под колготками проглядывали миниатюрные – казалось, специально сделанные только для того, чтобы считалось, что они были – трусики… Мы стояли друг против друга и как-то часто и тяжело дышали. Наконец, не в силах далее сдерживать себя, я осторожно протянул руки к её бёдрам. Колготки легко скатывались под моими руками вниз, казалось, доводя этим Лидочку до исступления.

– Ещё… ещё…- порой слышалось едва слышно – как будто просто казалось мне – в её выдохе… Я был на седьмом небе… Я чувствовал себя снова, как мальчик, впервые увидевший обнажённую женщину и едва осмелившийся прикоснуться к ней… Невольно я поймал себя на мысли, что ничего подобного мне не доводилось испытывать ни с одной из моих мимолётных подружек… Да и с теми, что задерживались на какое-то время – тоже… Наши отношения были удобны, комфортны, приятны… Но – ничего подобного… "Боже мой… Что же будет, когда она начнёт…". – Невольно пронеслось в голове. Я судорожно сглотнул слюну.

– Что… такое?- Сквозь судорожное дыхание пробился вопрос Лидочки.

– Ннн…ичч…его…- Примерно так же ответил я.- Ппп…росто… голова кругом идёт…

– Ддда… и у меня тоже…- Сглотнув, выдохнула Лидочка. Наши головы продолжали кружиться дальше… Когда я начал приспускать трусики, целуя медленно освобождаемые от них бёдра – Лидочка прикусила палец, чтобы не взвыть – но даже и так сквозь постоянно сбивавшееся дыхание порой прорывались едва сдерживаемые ею попытки призвать весь мир в свидетели того, что с ней сейчас происходит…

– О, боже… Я с ума сошла…- Наконец выдохнула она, и, вырвавшись от меня, убежала к окну. Она встала перед шторой спиной к окну – обнажённая, прекрасная, раскрасневшаяся, легко видимая теперь со всей улицы – если только там кто-то был в этот час и смотрел наверх… Прикрыв руками лицо, а локтями – груди, она взволнованно наблюдала за мной – как бы не в силах понять, что теперь делать и как следует вести себя дальше. Постепенно руки сползали вниз, освобождая залитое краской её очаровательное личико – и задержались, едва касаясь пальчиками подбородка… У меня уже пересохло во рту так, что язык едва мог повернуться, прилипая, казалось, даже к зубам… Не в силах оторвать взгляда от Лидочки, я потянулся к графину на столе, и, нащупав его, отхлебнул прямо из горлышка – нащупывать ещё и стаканы было уже выше моих сил. Потом я протянул графин Лидочке. Она как-то не то нерешительно, не то отчаянно замотала головой – непонятно, то ли отказываясь от воды, то ли не решаясь опустить руки, открывшись… Я поднёс графин к её губам. Она начал пить – нерешительно и жадно одновременно. Похоже было, что её, как и меня, совершенно не удовлетворяет выпитое – влага стекала по казавшемуся растрескавшимся горлу, не смягчая его и совершенно не утоляя жажды. Поперхнувшись, Лидочка фыркнула и закашлялась, при этом успешно облив и шею, и плечи. Вода стекала ручейками по её телу вниз, местами зависала крупными каплями… Это было прекрасно… Я набрал в рот воды и обрызгал её – всю, с головы до ног. Успевшая откашляться Лидочка взвизгнула, и, позабыв былой – да и всякий – стыд, ринулась отбирать у меня графин. Уже через секунду я лежал на полу, совершенно обезграфиненный, а Лидочка дикой амазонкой восседала на мне, набирая полный рот воды.

– Погоди, дай хоть раздеться!- Отчаянно взмолился я.- Этот костюм стоит целую зарплату и я сильно сомневаюсь, что Скрент спишет его на командировочные расходы…- Лидочка, уже набравшая полный рот воды, кивнула головкой с раздутыми щеками в знак согласия с моими доводами; затем весьма охотно, уже совершенно не стесняясь ни своей наготы, ни всего происходящего, встала, и, натужно сопя, чтобы сохранить хранящийся во рту боезапас, уселась на край стола, наблюдая процесс раздевания и злорадно подгоняя меня покачиваниями графина всякий раз, когда ей казалось, что процесс движется слишком медленно. Наконец костюм был снят и аккуратно водворён в шкаф, рубашка и галстук полетели на стул, носки – в прихожую, а последняя деталь туалета – в сторону кровати.

– Огго…- Изумлённо выдохнула Лидочка – при этом часть воды естественным образом окатила меня, а часть продолжала стекать через отвисшую, почти отвалившуюся, челюсть.

– Что "огго"?- Не совсем понял я, хотя и начинал уже догадываться, что она имеет в виду: ей, видимо, просто не приходилось ещё видеть – по крайней мере, вблизи – восставшего члена… Лидочка стояла, так и не найдя в себе сил закрыть рот и оторвать оторопевший, даже слегка испуганный взгляд от дива, кое ей неожиданно представилось. Я подошёл к ней, что вызвало замешательство и даже некоторый страх на её лице, и аккуратно закрыл ей рот, приподняв пальцем челюсть. Лидочка подняла на меня оторопевший взгляд и едва слышно пролепетала:

– И мы… будем… его… это… туда?

– Успокойся,- касаясь её губ своими губами, прошептал я,- мы будем делать только то, что ты захочешь.- Лидочка недоверчиво прильнула ко мне, всё ещё чего-то, видимо, опасаясь. Я осторожно поцеловал её в ушко… Она не возражала. Уже через несколько минут мы вились в невообразимом клубке, обволакивая друг друга объятиями и осыпая поцелуями… Лидочка хотела всего – поцелуев, поглаживаний, объятий, танцев, вина, конфет, сока; она совершенно обезумела, когда я вылизал её всю – но она продолжала опасливо вздрагивать всякий раз, когда нечто, казавшееся ей, быть может, изощрённым орудием пытки, пыталось найти свой естественный путь… Наконец само орудие не выдержало и стало постепенно, но неотвратимо уменьшаться в размерах, невзирая даже на то, что в моих объятиях находилась самая желанная мной во всей моей жизни женщина… Когда испугавший её предмет превратился в нечто… совершенно безопасное, Лидочка, заметив это, смутилась:

– Тебе… плохо?- Виновато спросила она – по видимому, первое, что пришло ей в голову.

– Нет… С чего ты взяла?- Удивился я. Она молча кивнула на "остатки гордости" своего любовника. Я усмехнулся:

– Не бери дурного в голову… Он просто устал…- Меня душил смех, немного разбавленный смущением,- видишь ли… он не предназначен для столь долгих упражнений…- Лидочка, недоверчиво взглянув на меня, протянула руку к предмету её интереса но тотчас же, зардевшись, отдёрнула её, стыдливо уткнувшись мне в плечо. Я взял её руку и положил… ну, сами знаете, куда; шепнув на ухо:

– Возьми, не бойся…- И прижался к ней так, чтобы действия её руки не были видны со стороны. Мне показалось, что так она будет немного смелее… Так оно и вышло. Вскоре Лидочка уже искушённо массировала охваченный её рукой предмет, который время от времени предпринимал отчаянные попытки восстановить былое могущество. А Лидочка опасалась его всё меньше и меньше – даже, когда попытки эти были более-менее удачными… Лидочка смелела. На глазах. Потихоньку осваивался и я… Я уже не видел в ней нечто непонятное и сверхъестественное, невесть откуда взявшееся в моей судьбе – я видел просто женщину, которая явно хочет дальнейшего развития событий, но никак не может решиться… И мной почему-то вдруг снова начало овладевать какое-то непонятное чувство ответственности… За неё? К чему бы это? Ведь она сама всего этого хотела… И хочет… И, по-видимому – скоро решится… "Вы в ответственности за тех, кого Вы приручили…". – вдруг вспомнилась мне знакомая с детства строчка. Хм… Неужели я её уже приручил?

…За ночь мы съели коробку шоколадных конфет. Огромную коробку – вчера я преднамеренно выбирал самую большую, чтобы наверняка хватило… но мы справились с ней. Мы выпили бутылку шампанского, вылизали пачечку мёда и баночку варенья – предварительного размазав их по телу… в подходящих для этого местах… Мы выпили весь сок, скопившийся в моём холодильнике – ибо нас уже просто тошнило от сладкого… На рассвете очередь уже едва не дошла до пива – но здравый смысл восторжествовал: оба предпочитали осязать всё более-менее реально… Мы изучили тела друг друга в комплексе и по частям; мы излизали, исцеловали, изгладили друг друга так, что нам уже ничего не хотелось… Мы целовались – взахлёб – у открытого окна, когда нам становилось слишком жарко; мы закрывали его и шли купать друг друга в ванной – когда настолько замерзали, что наши тела уже не могли согреть друг друга… Мы катались по кровати и по коврам, свившись в клубок и искусали губы до крови – Бог мой, проще перечислить, каких "начальных упражнений" мы не делали… Мы были счастливы и довольны друг другом – но… Но мы так и не решились. Смешно сказать: когда этого хотел я – она вдруг впадала в страх или нерешительность, и я не смел ни уговаривать её, ни принуждать… Когда же, спустя какое-то время, она готова была, плюнув на всё, броситься в этом омут, очертя голову – меня вдруг посещала мысль о том, то она решилась недостаточно обдуманно и будет впоследствии об этом сожалеть… И я не мог переступить через это… Кстати, позже я рассказал эту историю знакомому психоаналитику – в надежде услышать его мнение обо всём этом. Он как-то загадочно посмотрел на меня, затем произнёс:

– Ты знаешь… это, в общем-то, не уникальное явление… Хотя – и не слишком распространённое… Скажи,- он покусывал губы – не то пряча улыбку, не то – в нерешительности подбирая слова,- ты никогда не задумывался о том,- он испытующе взглянул на меня,- а не слишком ли сильно ты её любишь?

…Надо сказать, что я долго думал об этом его вопросе, так и оставшемся тогда без ответа. Я не знаю, люблю ли я её. Не знаю. Но я знаю, что без неё я давно уже не могу прожить и дня. Даже если я не могу её осязать, видеть и слышать – я всё равно должен твёрдо знать, что она где-то существует, что любит меня или, хотя бы – воспоминания обо мне ей приятны… Я хочу, чтобы она, даже сходя с ума в постели с кем-то другим – помнила бы обо мне и… знала бы, что мне это приятно… Чёрт возьми! Я вдруг поймал себя на мысли, что мне приятно, когда она получает удовольствие, вне зависимости от того, кто ей это удовольствие доставляет! Единственное, о чём бы я смел её молить – чтобы она помнила обо мне в это время… Может – представляя, что и я есть где-то рядом; может, даже принимаю какое-то участие в этом процессе… Что это? Мазохизм? Вряд ли… Тогда – что же? Не знаю… Может, это и есть та самая, пресловутая Любовь? Когда твоя ревность заключается не в том, что у неё завёлся любовник, а в том, чтобы он невзначай её не обидел? И это – не бред?… Я пытался несколько раз заговаривать с ней об этом – но она, счастливо и сочувственно улыбаясь, неизменно говорила в ответ нечто подобное этому:

– Анри, милый… Не говори глупостей… Мне никто, кроме тебя, не нужен… Я просто не встречала больше мужчин, которые бы заинтересовали меня настолько, чтобы я решилась впустить их в постель… Но если ты очень,- сказав это однажды, она сделала сильное ударение на слове "очень",- если ты очень хочешь увидеть меня с другим…- она грустно улыбнулась,- если тебе это патологически необходимо… Я сделаю это… Для тебя… Только,- она сделала серьёзное лицо,- мы поедем на побережье – далеко – туда, где нас никто не знает… Там мы подыщем кого-нибудь, кто мог бы меня заинтересовать… И вы меня "снимете"… Вдвоём. Потому что,- она вздохнула,- без тебя… Или, хотя бы – без твоего присутствия – я сильно сомневаюсь, что могу извлечь из этого приключения хоть какое-то удовольствие…- Вот так. Ну и дела… Я думал над этим долго. Очень долго. И не придумал ничего. Я не мог расстаться с этой женщиной и готов был ради неё на всё, что угодно – лишь бы ей было хорошо… И, быть может – более всего был благодарен ей именно за то, что она не хотела от меня таких жертв. Противоречива сущность человеческая… "Спасибо тебе, господи, за то, что ты лучше нас, горемычных, знаешь, что нам надо… И прости нас, глупых, за то, что понимание этого приходит к нам слишком поздно…". – Вспомнились вдруг слова бабушкиной молитвы. Вот уж воистину…

* * *

Уснули мы лишь на рассвете, измождённые самоистязаниями да истерзанные любовью… Нас, похоже, несколько раз пытались будить – то горничная на завтрак, то ещё какая-нибудь чепуха – но безуспешно. Проснулись мы только после обеда. Голова гудела. Тело ныло. Ничего толком не хотелось…

– Слушай… А давай-ка махнём в бассейн?- Высказал я своевременно пришедшую в голову мысль.

– Далеко это?- С трудом протирая глаза, и, видимо, едва осознавая, где находится, пробормотала в ответ Лидочка.

– Да здесь, внизу… На первом этаже…

– Тогда – пошли…- Лидочка решительно махнула рукой, как будто пьяный извозчик, который наконец, после долгих уговоров, решился всё же на дальний рейс. Мы спустились. Бассейн был пуст. Основная часть публики осаждает его по утрам – перед выходом "в свет", или – вечерами, по возвращении в гостиницу. Иногда кто-то посещает его и в течении дня – но сейчас нам, похоже, просто повезло. Повезло прежде всего потому, что… Лидочка, сбросив махровый халатик, ринулась в воду, в чём мать родила. Какое-то время я стоял, оглядываясь по сторонам и не зная, как поступить.

– Ты что?- Наконец выдавил я.

– Не бери в голову,- Лидочка задорно плыла на спине, усердно орудуя ногами,- у меня всё равно с собой ничего нет – кто мог подумать, что здесь могут быть зимние бассейны… Так что – прыгай, и давай успеем, пока никто не пришёл…- Я предусмотрительно повесил Лидочкин халатик на поручни сходен и упал в воду. Вода освежала быстро и хорошо. Хотите добрый совет? Если Вам когда-либо нужно будет хоть как-то восстановиться после бурной ночи – упадите в бассейн. Помогает…

Тем временем я уже всплыл и, с удовольствием расправив плечи, размашистыми движениями рук направил своё бренное тело к Лидочке. Она как будто ждала этого – поднырнула и, мигом содрав с меня плавки, забросила их куда-то за кафельное ограждение бассейна.

– У тебя всё в порядке?- Всплывая после этой непродолжительной борьбы, отфыркиваясь и отдуваясь, встревоженно оглянувшись, поинтересовался я.

– Вполне,- поспешила заверить меня Лидочка и поплыла в противоположный угол бассейна.

– Послушай… Здесь ведь – проходной двор… Это просто невероятная случайность, что сейчас здесь никого нет…- Догоняя, пытался урезонить её я. Неожиданно Лидочка обернулась и, подплыв ко мне, посмотрела в глаза:

– Ты чего-то боишься?- Не отрывая взгляда, произнесла она.

– Нет, просто не хочу лишних проблем…- Вздохнул я.

– Тогда давай подождём, пока они появятся, а потом уже будем думать, стоят ли они таких страданий…- Предложила Лидочка, приблизив свои губы к моим. Что было дальше – не стоит труда представить, а потому не стану подробно и описывать. Просто мы повторили – видимо, чтоб не забыть – многие уроки и пируэты прошедшей ночи… Не знаю, насколько долго это продолжалось – думаю, что не меньше часа. Из воды мы вылезли просто потому, что уже устали. И, видимо, вовремя: в отдалении послышались чьи-то голоса, и, едва я успел отыскать плавки, как в зал ввалилась небольшая компания молодняка. Лидочка к тому времени как раз запахнула халатик и, как ни в чём не бывало, подпоясывалась, с какой-то задорной иронией поглядывая на меня; меня же спасло только ограждение бассейна, скрывавшее от вошедших нижнюю часть моего тела. К тому моменту, когда молодняк горохом посыпался в бассейн, я уже успел обрести пристойный вид и, предложив своей даме руку, провожал её к раздевалке.

– А если бы они пришли минутой раньше?- С некоторым оттенком укоризны шепнул ей я.

– Но они пришли только сейчас,- с недоумением пожала плечами Лидочка и улыбнулась. Я был в некоторой растерянности: всё происшедшее так не вязалось со всем, что я знал и слышал когда-либо о ней, что я невольно усомнился: а право ли было общественное мнение? В смысле – не кроется ли за кротким ликом всем известной недотроги неописуемая распутница? К тому же – я, как ни старался, но так и не обнаружил на её загорелом теле никаких следов от купальника и всё не мог решиться задать ей этот, волнующий меня, вопрос… Будто угадав мои мысли, Лидочка погладила меня по голове и шепнула:

– Не бойся, Анри… Это я только с тобой такая… Сумасшедшая… То есть – какая есть от рождения… Как будто что-то случилось со мной… Такое… И я вдруг поняла, что с тобой мне всё можно… И ничего не страшно…

– И тем не менее – так и не решилась?- Вдруг вспомнил я.

– Я решалась,- с каким-то лёгким озорством возразила она.- Несколько раз… А вот о чём ты тогда думал – неизвестно…

– О том, насколько обдуманным было твоё решение…- Со вздохом пояснил я. Лидочка прыснула, но, быстро спохватившись, уткнулась мне в плечо, и, посерьёзнев вдруг, тихо и с какой-то нежностью в голосе прошептала:

– Спасибо тебе, Анри… Ты знаешь, я ведь и сейчас не уверена, что действительно была готова тогда… к этому…

Полуобнявшись, мы покинули зал бассейна. Купание пошло нам на пользу: холодная вода сняла усталость – и последствия бессонной ночи уже не тяготили. В голове появилась хоть какая-то ясность. Одевшись, мы пошли в ресторан. Народу там было не намного больше, чем в бассейне, и мы спокойно предавались греху чревоугодия, вожделенно поглядывая друг на друга. Как-то так получилось, что нас интересовало тогда только происходящее с нами, остальной мир как бы вообще перестал существовать. Отдельные проявления его – как, например, мороженное с клубникой, кусочки торта, апельсины – воспринимались вполне благосклонно и доверчиво, без каких-либо попыток проанализировать их происхождение и с лёгким сердцем употреблялись уже в нашем, внутреннем мире. Смешно сказать – я потом, как ни силился, так и не смог вспомнить ни сумму счёта, ни размер чаевых – единственное, что хоть как-то отразилось в памяти, так это недоверчивое выражение лица официантки в момент расчёта. Я не помню, как мы выбрались на улицу, не помню, где, как и сколько мы прошлялись. Знаю, что смертельно устали. И помню несколько как бы выхваченных из дурмана отдельных кадров – то её лицо в капюшоне, со снежинками на ресницах, то волосы, развевающиеся в метели, то её всю – тоненькую, хрупкую фигурку, кружащуюся в снежном вихре…

– Вот уж зима, так зима…- Восхищённо шепнула мне Лидочка, когда мы вечером, входя в гостиницу, пытались отряхнуться от снега.- Настоящее рождество… Не то, что у нас – то ли идёт снег, то ли – тает…- Раскрасневшаяся, счастливая, задорная и смертельно уставшая, Лидочка была прекрасна, как никогда. Даже – как ни одна женщина не была прекрасна для меня никогда в жизни. Портье на этот раз был на месте, и оформление, на удивление, не вызвало особых хлопот (естественную ворчливость клерков в этой стране, считавших, что любой из посетителей им что-то должен, я давно уже не брал в расчёт, а бесконечно счастливая Лидочка просто этого не заметила). Вскоре мы посетили Лидочкин номер. Собственно, он ничем не отличался от моего, только расположен был на втором этаже, что по Ункарским меркам было удобно: вода здесь была практически всегда, причём – и холодная, и горячая; в то время, как у меня – на восьмом – вечерами, когда возвращалось в свои номера большинство постояльцев, горячей воды ожидать было просто бессмысленно, а холодная могла течь, прерываясь, тоненьким ручейком. Разумеется, мы тут же оценили по достоинству эту особенность, втиснувшись вдвоём в небольшую, даже по местным меркам, "полусидячую" ванну. Омовение, естественно, закончилось бурным процессом, сопровождавшимся разливанием изрядного количества воды по полу. В довершение всего мы, пошатываясь, добрались, голые и мокрые, до постели – и рухнули на неё, отбросив одеяло. Здесь было тепло – гораздо теплее, чем у меня, наверху. Позже мне Джакус пояснял, что второй этаж считается престижнее, чем верхние, и все заезжие периферийные бонзы ещё во времена Сонов останавливались, в основном, на втором; по крайней мере – никак не выше третьего этажа. Поэтому, когда закладывалась гостиница "Ункария", претендовавшая на роль наиболее комфортабельного и центрального места жительства приезжавших в Кайану провинциальных бонз, паровое отопление в ней заводилось не прямой трубой через верхние этажи, с обратным ходом через батареи – чтобы обеспечить равномерный прогрев здания, а снизу – через батареи, а обратный ход сверху был сделан прямой трубой, что обеспечивало максимальную температуру на нижних этажах и минимальную – на верхних. Джакус говорил, что это был классический пример решения проблем Сонами: изначально зная, что топить нормально всё равно не будут, благо топливо будет разворовываться на всех уровнях, они заранее обеспечивали себе местечко потеплее – хотя бы за счёт того, что на верхних этажах будет обеспечено всего плюс 10-12 градусов. Внизу в этом случае были все 20-25, что их вполне устраивало. Теперь ситуация несколько изменилась – гостиница должна была, как и всякое нормальное предприятие, сама зарабатывать свои деньги, а для этого приходилось обеспечивать сносные условия жизни постояльцев. Поэтому топили недурно: у меня, на восьмом, было градусов двадцать. Поскольку перемонтировать трубы наоборот никому, естественно, в голову не пришло – здесь, внизу, было градусов 28-30, и мы сейчас валялись на простынях, не испытывая ни малейшего желания укрыться.

Вечно это продолжаться не могло. Вскоре мы, измученные бессонницей и совершенно обессиленные физически, приняли единственно разумное решение – разбрестись по своим комнатам. Больше находиться вместе мы уже совершенно не могли: едва завидев друг друга, мы бросались в объятия, и все наши акробатические этюды снова шли по кругу, что на фоне общего изнеможения уже вызывало едва ли не раздражение. Мы не могли ни расстаться – это было выше наших сил, ни быть рядом – на что уже не хватало сих физических. Решение было не самым желанным, но неизбежным, и неотвратимую необходимость его уже понимали оба: нам нужно было если не отоспаться как следует – то, хотя бы, несколько часов передремать. При этом о том, чтобы спать вместе, не могло быть и речи: мы несколько раз уже пробовали это, но не смогли: каждый раз, даже впадая в забытье, кто-то из нас неизменно вскоре просыпался и начинал ласкать другого… Я нехотя оделся, поминутно возвращаясь к ней и теряясь в её волосах или, хотя бы, хватая за руки; и, шатаясь, как совершенно пьяный абориген, побрёл к двери. Лидочка – не в лучшем, разумеется, виде – шатаясь и держась за стены, брела следом. Обменявшись на прощанье ключами – с тем, чтобы проснувшийся первым мог потихоньку посетить второго – не дожидаясь, пока тот проснётся – мы, наконец, расстались.

Добравшись до номера, я рухнул на постель поверх одеяла, не сумев даже снять брюки – только пиджак полетел куда-то на стул. Проснулся далеко заполночь, от холода: в рубашке при восемнадцати градусах было не слишком уютно… Стуча зубами, побрёл в ванную – горячая вода била из крана мощной струёй. Позже Джакус так же охотно пояснял мне, что дома он ведёт, в основном, ночной образ "ванной жизни": проще всего принимать ванну после полуночи – по крайней мере, не ждёшь неожиданностей в виде внезапного падения напора или даже полного прекращения подачи воды. Сейчас же я разделся и влез в воду, стараясь согреться. Вода была – практически кипяток, так что вскоре мне это удалось. Красный, как варёный рак, я отправился в комнату и, разобрав постель, влез под одеяло. На этот раз проспал до утра – как рухнул в небытие, едва растянувшись на простынях – так ничччего и не помню.

Проснулся я от того, что кто-то или что-то касалось моей щеки. Я попробовал отмахнуться – но не смог. Не смог вынуть руку из-под одеяла. Встревоженно открыл глаза, хлопая ресницами – и вижу… На мне верхом сидит Лидочка в батистовой, полупризрачной рубашке… На голое тело, разумеется. И волосами щекочет, улыбаясь, мою физиономию.

– Ты что – так и пришла?- Осторожно поинтересовался я.

– Нет,- улыбнулась она.- А жаль.

– Что жаль?

– Что я не настолько смела, чтобы проделать такой путь в таком виде.- Она встала, потянулась, и, достав из холодильника палку колбасы, лихо переломила её и бросила половину мне:

– Лови!- Я едва успел выскочить из-под одеяла. Следом точно таким же образом проследовало полбатона. И надо сказать – весьма кстати: вчера из-за усталости я совершенно не чувствовал голода, а сейчас он прямо спросонок уверенно дал о себе знать. Я сидел на постели, отгрызая куски и пытаясь их разжевать, Лидочка хлопотала с миниатюрным кипятильником, пытаясь сообразить чай. Я ещё не успел набить себе зоб и удавиться, будто накормленный всухомятку птенец, как Лидочкиными усилиями явилась на свет первая чашка. Отхлебнув, она бесцеремонно протянула её мне. Странно… мне вдруг стало как-то уютно, комфортно и тепло от этого её поступка… А ведь совсем недавно – буквально перед самым отъездом – подобный жест просто привёл бы меня в совершеннейшее замешательство… Если не в негодование…

– Тебе действительно жаль?- Отхлебнув и поглядывая на неё поверх чашки, поинтересовался я. Лидочка покраснела:

– Анри… Нет, ну ты… Только не подумай, что я вообще такая, а?

– А что – на самом деле ты другая?

– Ну, не знаю…- Лидочка смутилась ещё больше.- А может, я на самом деле такая и есть.- Вдруг, прямо взглянув мне в глаза, едва ли не с вызовом произнесла она.- Просто раньше притворялась…- Она вздохнула.- Боишься?

– Чего?

– Моих возможных выкрутас…- Я пожал плечами:

– Да нет, вроде… Лишь бы они не доставляли нам хлопот… Связанных с общественным мнением…

– Боишься общественного мнения?- Прищурившись, спросила она.

– Нет, просто не хочу, чтобы нас окружало чересчур много похабных слухов…- Лидочка вздохнула:

– Этого и я не хочу…- И вдруг сделалась какой-то такой растерянной, что мне даже стало её жалко.

– Только вот… со мной – будь лучше такой, ладно?- Не смог удержаться, чтобы не попросить её, я.- Когда мы с тобой наедине… Или – там, где нас никто не знает. Идёт?- Лидочка, немного поразмыслив, согласно кивнула, встряхнув кудряшками:

– Идёт! Только… чур, слова назад не брать!- Вдруг озорно добавила она.- А если передумаешь – сразу скажи. Честно… А не жди, пока закипишь от ревности… Договорились?- Я молча кивнул в ответ. Шут его знает, что сделала со мной эта девчонка… Я был готов стать её рабом – сегодня, сейчас – и навсегда… Я готов был потакать её любым капризам и прихотям – а она спрашивает, может ли она так себя вести, как мне нравится… Безумно нравится… Бред… Хм… Если этот бред люди называют Любовью – я не возражаю попробовать… Да и не только попробовать, пожалуй… а и нести этот крест… какое-то время? Не знаю… Может быть, и всю жизнь. Или – вообще до конца… А что есть конец?

– Подкрепился?- Прервала мои размышления воркующая Лидочка.- А теперь пойдём чистить зубки…- И она потащила меня в ванную.

Чистка зубов, столь тривиальная вначале, грозила быстро перейти в продолжение вчерашних занятий по акробатике. Сначала – в ванне, затем – в постели. Но… Как-то оба мы вдруг сообразили, что это будет уже чересчур. Не знаю, как это объяснить… Переполнение, что ли? Словом, я как-то "поплыл", не совсем хорошо понимая, как бы умудриться объяснить Лидочке, что эта затянувшаяся прелюдия угрожает стать тошнотворной… Но она вдруг встала, потянулась, и, встряхнув головой, как-то просто произнесла:

– Не знаю, Анри… Боюсь, что это уже чересчур…- И снова зазвенела кудряшками.- Может, я и не права, но… Мне кажется… мы рискуем пресытиться этим делом так, что возненавидим друг друга…- Она выжидающе посмотрела на меня. Я молчал. Может, это и нечестно – но мне было жутко интересно, до чего ещё могла додуматься эта маленькая головка. Наконец я не выдержал паузы и признался:

– Ты знаешь… Я как раз сейчас обдумывал, как бы тебе об этом сказать…

– Знаю,- кивнула она.- А потому сейчас пойду и оденусь.- Я едва не попытался остановить её, но она, мигом упорхнув в ванную, вернулась с рубашкой в руках. Извиваясь, она влезла в неё, и я с ужасом отметил, что этот процесс у меня уже не вызывает прежнего трепета…

– Вот и всё…- Вздохнула она.- Прелюдия кончилась. И начинается реальная жизнь. Сумеем прожить?- Мне показалось, что глаза её сверкнули какой-то тоскливой тревогой и настороженностью.

– Попробуем…- Пожал плечами я.

– Ага…- Просто сказала она и юркнула под одеяло.- Значит, так: отселе рукам, ногам и губам воли не давать. Можно только обниматься через рубашку. И – со спины, то есть – сзади. Идёт?

– Идёт…- Улыбнулся я, сгребая её в охапку. Лидочка с видимым удовольствием свилась в клубок, а я, обволакивая её, с удивлением отметил, что испытываю какое-то уже совершенно иное удовольствие – от вчерашнего дикого вожделения и даже нежности уже не осталось и следа, а взамен пришло другое, совершенно ни с чем не сравнимое и доселе неведомое мне чувство… Даже не знаю, как его описать… с чем сравнить… Может, с чувством творца, прикрывающего… оберегающего ладонями выпестованный им росток от жестокого мира? Не знаю. Может быть. Но я впервые почувствовал, что моя жизнь, как таковая, не имеет никакой цены по сравнению с этим ростком… Ростком Любви?

Провалялись мы долго. Даже уснули. Надолго ли – не знаю: мы совершенно потеряли счёт времени. Да и само понятие времени для нас утратило всякий смысл… Что там говорили великие? Любовь – вне времени? Что ж – может быть…

В народе говорят, что счастливые часов не наблюдают… Были ли мы счастливы? Не знаю. Понятия не имею. Знаю одно: эти пару суток я бы не променял ни на какие другие события в моей прошлой и будущей жизни… Совершенно дурацкое впечатление… Ощущение, как будто вдруг, мимоходом прикоснулся мельком к истине… которая… легко… разрушает все печали и несчастья мира… Этого мира? Унося тебя куда-то вдаль от него? Странно…

* * *