«Колумбия» благополучно вернулась на Землю.

Но не ты.

Мне только что позвонили, автомобильная авария. Уверили, что ничего серьезного. «Ничего серьезного, мадам Батай, он сейчас под наблюдением врачей, завтра вам позвонит». Тебя нет в «Гранж Бланш», в моей собственной больнице, иначе я взяла бы машину, «АМИ-8», и приехала бы. Ты слишком далеко, как всегда, даже валяешься с неизвестно какой травмой где-то в другом месте. Канны – наша Калифорния. «Колумбия» с изумительной точностью приземлилась на посадочную полосу базы Эдвардс. Как пишут в газетах: «Необычайное стало повседневностью». Именно это я и испытываю. По телефону я спросила, в каком часу произошла авария. Медсестра ничего об этом не знала, но сказала, что наведет справки. Я жду. Уже три четверти часа. По поводу космического челнока журналисты говорили о томительном ожидании, которое длилось целый час – «шестьдесят самых долгих и славных минут в истории аэронавтики». Я чувствую себя, как диспетчер НАСА, только без всякой славы.Конечно, я тревожусь за тебя, но моя голова занята другим – доказательством. Доказательством, которое я ждала, доказательством, что мои новые морщины – вовсе не морщины, что хроническая тоска, которая меня изводит, – вовсе не хроническая, что черные круги у меня под глазами – вовсе не черные круги, а все это из-за девчонки.Пусть говорят что хотят, чтобы выразиться покрасивее, цвет осенней листвы, пряничный, но эта девица – рыжая. Да, огненно-рыжая, адски рыжая, это первое, что поражает, когда глядишь на нее, даже раньше ее красоты – ее волосы, с которыми не может сравниться само солнце, полуденное солнце в самом разгаре лета.Колдунья. Колдунья. Колдунья.Нелепая мысль? О! Она долго казалась мне нелепой, мне тоже. Ты знаешь меня, Тома, я рациональна, у меня ко всему научный подход, на моем жалком уровне, конечно, я атеистка со времен уроков катехизиса, где на себе испытала чужую злобу. Я всегда была одна-одинешенька, сидела в своем углу, и никто со мной не говорил, из-за дома, из-за этого дома и его ставшей притчей во языцех дурной кармы. Возлюби ближнего своего как себя самого – хорошие слова, но я ничего такого там не видела, а только шайку маленьких шлюх, которые насмехались надо мной и не подпускали к себе. Все эти издевки, необоснованные слухи и эти грехи, которые мне, всегда такой благоразумной, покорной, всегда послушной, приходилось выдумывать для исповеди ради моей матери, иначе священник посчитал бы меня лгуньей. После первого причастия родители оставили меня с этим в покое, и я больше никогда не молилась, никогда не верила ни во что, кроме самой себя. Играя, я переворачивала распятие над кроватью моей матери, делая вид, будто я «сатанистка», а прежде чем выйти из комнаты, переворачивала его обратно; бедная мама, она не знала, иначе бы это ее убило. Но мне становилось хорошо от этого, понимаешь? В кои-то веки я совершала грех, который не приходилось выдумывать. Потом я выросла и совершенно забыла и Бога, и все остальное, ад и проклятие.

Погоди, звонок. Телефон звонит.

В девятнадцать тридцать. Твоя авария произошла около девятнадцати тридцати. Небо падает мне на голову. Ведь я знала. Знала , Тома, потому что в девятнадцать тридцать, как раз перед тем, как зазвонили часы, на кухне появилась девчонка. Ее кожа была еще бледнее, чем обычно, сквозь нее просвечивала сетка вен, везде, на лице, в вырезе футболки, там, где начинается грудь. Она была уже не белой, а синей. Явилась с этим лицом, когда я разбирала почту. Я спросила, чего ей надо, проблемы с детьми? Она вроде хотела что-то сказать, открыла рот – даже ее губы потеряли цвет, – но не издала ни звука. Я все тверже настаивала: «Господи, Кристина, что творится?» Она тогда посмотрела на часы; как раз в тот миг прозвонило половину. И сказала: «Грас, прости, у меня дурное чувство». Я не поняла, продолжала спрашивать. «Дурное чувство насчет господина Тома. Будто с ним что-то случилось. Думаю, что-то плохое случилось с господином Тома». Она так произнесла «господин Тома», что я взбесилась; уверяю тебя – словно субретка в эротическом фильме.Разумеется, я пожала плечами. Отослала ее умыть Натана, сказав, что с тобой все в порядке, что ты вернешься через час или два, и было бы хорошо, если бы к этому времени дети уже легли. Она попыталась что-то возразить, но ничего не сказала, повернулась и ушла.

Так что осмелься теперь, господин Тома Батай. Осмелься сказать мне, что она не та, кто я думаю.