Я все думаю об этой заметке, промелькнувшей два месяца назад. Газеты опубликовали ее под заголовком: «Иссей Сагава, признания японца-людоеда». Этот человек, японец, убил одну из своих подружек, голландскую студентку, расчленил, положил большую часть тела в два чемодана и выбросил в Булонском лесу, правда, оставив несколько лучших кусков в холодильнике. И наконец сожрал ее мясо. А в качестве объяснения заявил, что всегда мечтал полакомиться девушкой .

Немного поодаль я вижу вас на пляже. Ты бежишь за мячом, девчонка за тобой, дети за ней. Вы похожи на рекламу «Средиземноморского клуба». Но ты, Тома, напоминаешь мне того мужчину, японца-людоеда.

Я – глыба гнева. Моя кровь – магма, мое дыхание – сера, мое чрево – жерло вулкана. Пороховая бочка взрывается, я извергаюсь.Я бы хотела только, чтобы это чувство исчезло.

Этой ночью я сбежала вниз с дюны. Как была, в ночной рубашке, встала, вышла из бунгало и побежала вниз. Надо было это прекратить, понимаешь? Я бы сделала что угодно, но только чтобы это обязательно прекратилось. Я бежала к океану в деспотичной темноте, только при свете полной луны, бледной и холодной. Я несколько раз падала на сыпучем песке, вставала, продолжала бежать. Я не плакала, нет, я больше не плачу, кончено, больше никакой воды в жерле вулкана; я опустошена, нет другого слова, оно беспрестанно приходит мне на ум, в любой час дня и ночи – опустошение . Наконец я добежала до волн. Вошла в них с разбега, без ныряния, без борьбы, и они меня приняли, поглотили, я позволила себя опрокинуть, ворочать, валять, хлебнула воды раза два-три, волны прижали меня ко дну, скребли спиной о песок, стукнули пару раз о камни, а потом вдруг океан выбросил меня обратно. Вынес против моей воли на берег, так мягко, что я подумала о руке Божьей, как на некоторых иллюстрациях, или о руке Дьявола, или о руке Кинг-Конга. У меня было впечатление, что огромная жидкая рука приподняла меня и донесла до берега. Огромная рука спасла меня, что-то большее не захотело, чтобы я умерла. Это было непостижимо. Я такая несчастная, во мне столько ненависти, столько дурных мыслей… Почему мне позволили спастись?Лежа на сыром песке, промокшая, продрогшая до костей, едва способная дышать, кашляя, икая, изрыгая соленую воду через рот и нос, я поняла, что мне никогда не хватит духу. Никогда в жизни не хватит духу умереть. Хотя это все, чего я хочу, не вижу никакой альтернативы, чтобы избавиться от этого бешенства, и проклинаю силу, которая мне помешала.

Во мне произошло что-то необратимое.

Вы входите в закусочную, как ходячая реклама. Вы входите, и я улыбаюсь, я столько месяцев ношу маску, что стала экспертом по поддельному счастью. Ты садишься лицом ко мне на пластиковый стул, дети и девчонка выбирают себе мороженое из списка на грифельной доске, ты спрашиваешь, как мой кофе, я отвечаю, что «приличный». Я стараюсь не смотреть, но вижу только это – девчонкин зад, выпуклый, агрессивно выпирающий из-под зеленой лайкры ее бикини. Эта юность, которую она таскает на себе так естественно, так непосредственно, словно ей и дела до нее нет – наихудшая гнусность. Я безотчетно втягиваю живот под своим парео, но этим никого не проведешь.Они возвращаются все втроем с эскимо, хрустят, лижут, посасывают. Ты смотришь на них и улыбаешься.Я тоже в ее возрасте могла обжираться, не набирая ни грамма. И у меня тоже был такой же воинственный, нахальный зад. Не такой феноменальный, но почти. Мне тоже было двадцать лет, и эта штука, Время, ход Времени, тоже никогда не прекратится.

Ты встаешь, все такой же атлетичный, изящный торс, сложение пловца, мимоходом шелкаешь ее по плечу – ее, Кристину. Она смеется, маленькая игра, узнаваемая из тысячи, – «кошки-мышки». Облокотившись на стойку, ты заказываешь пиво. Она смотрит на тебя – и я вижу, как она на тебя смотрит . Жалкий водевиль на краю пляжа, дурная подделка под Эрика Ромера.

Если не будет меня…

На дне моей чашки только чернота – зернистая чернота, смесь гущи с растаявшим сахаром.

Опустошение .