Слабый огонек вспыхнул на другом берегу замерзшей Сены, под Нельской башней, а теперь был уже в сотне шагов, плясал в тумане и – о чудо адских сил! – потрескивал, словно издевательски хихикая.

– Кто идет! – крикнул швейцарец-караульный из окошка потайной двери в Лувре.

Огонек торопился приблизиться, зато не торопился отвечать. Но вскоре появилась фигурка карлика в балахоне с золотыми блестками и в колпаке с серебряным бубенцом; в руке у него раскачивался стеклянный фонарь с огарком, горевшим красным огоньком.

– Кто идет? – повторил швейцарец дрогнувшим голосом и приложил к щеке пищаль.

Карлик снял со свечи нагар, и тут стражник увидел худое, морщинистое лицо, глаза, светившиеся хитростью, и бороду, побелевшую от инея.

– Эй, эй, друг! Поостерегись палить из мушкета! Да, черт побери! У вас на уме только резня да трупы! – воскликнул карлик, испуганный не меньше, чем горец.

– Будь ты другом! Уф! Но кто же ты такой? – спросил швейцарец, немного успокоившись, и сунул фитиль от пищали за шлем.

– Отец мой – король Накбюк, а мать – королева Накбюка . Юп, юп, юп! – ответил карлик, высунув длиннющий язык и дважды перевернувшись на одной ножке.

На сей раз служивый застучал зубами. К счастью, он вспомнил, что при нем четки, привязанные к портупее.

– Раз отец твой – король Накбюк – pater noster , а мать – королева Накбюка – qui es in соеlis , – значит, ты сатана – sanctificetur nomen tuum ? – прошептал полумертвый от ужаса стражник.

– Вовсе нет, – сказал человек с фонарем, – я карлик его величества короля; он нынче ночью прибывает из Компьеня и выслал меня вперед, чтобы открыли потайной ход в Лувр. Пароль будет такой: «Государыня Анна Бретонская и Сент-Обен де Кормъе» [131] ,