Незримая аура смерти обдала холодом и я непроизвольно прижалась к водителю. От моего порыва тот очнулся и, смачно выругавшись в сторону, тронул меня за плечо:

— Пойдемте покурим. У меня в башке свалка. Надо всё обмозговать. И что-то делать…

Я послушно последовала за ним и вскоре мы уже «окуривали» дверной проём, сосредоточенно размышляя о случившемся. В моей голове крутилась какая-то догадка, но я никак не могла вытащить её из обрывков вчерашнего дня и ночи и тонула в тревожных предчувствиях. От безуспешных раздумий меня отвлёк вопрос водителя:

— Как ты думаешь, она умерла сама, или ей кто-то помог? Кто-то из пассажиров…

И тут в моей голове стало кое-что складываться. Я прикурила вторую сигарету и ответила:

— Да. Скорее всего ей помогли. Вчера я наблюдала за ней и мне она показалась больной. По крайней мере эта девица вела себя странно. У меня нет опыта в таких делах, но теперь мне кажется, что она была наркоманка. И у неё началась ломка… Кто-то из ехавших этим рейсом ей «помог»… Но перестарался… — следующая мысль поразила меня своей простотой и я, сделав слишком глубокую затяжку, закашлялась.

— Тогда надо вызывать милицию… — вклинился водитель и обречённо добавил: — Видимо, домой я поеду нескоро… И напарник, как нарочно, смылся по своим делам… И рейс придётся отменять… Ну и влип я в историю!..

— И скорую вызовите… — добавила я, лихорадочно соображая, стоит ли ему говорить о своих далеко идущих подозрениях.

Пока водитель звонил и сбивчиво объяснялся с кем-то по сотовому, я приняла решение: о своих догадках — молчать, как партизан! А то придётся давать свидетельские показания и тогда уж я точно опоздаю на мероприятие. И вообще…

Что таилось за этим «вообще» я не могла бы сформулировать, но интуиция заставила меня собраться и включить внимание и «автомат» самозащиты. И едва я сделала это, сразу же заметила подозрительную троицу, топчущуюся метрах в пяти от автобуса.

Это были накачанные бритоголовые парни, время от времени взглядывающие в сторону возбуждённого водителя и явно чем-то встревоженные. Уж не встречают ли они нашу безвременно почившую красавицу? А если да, то почему не спросят о ней напрямую у водителя?

Тот, словно почувствовав, что я подумала о нём, подошёл ко мне и вежливо доложил:

— Сейчас опера приедут… Вы, ради Бога, не уходите! А то они подумают, что это я её. Меня, кстати, Иваном Петровичем зову т…

Назвав своё имя, я задумалась. Ну, что ж… Надо выручать земляка. Тем более, что он опомнился и стал обращаться ко мне на «вы»… Я достала третью сигарету, но вспомнив нравоучения бабушки, согласилась, что три сигареты подряд, пожалуй, перебор, и спрятала «отраву» обратно. От безделья стало муторно и до прибытия оперативной группы я решила провести собственное дознание:

— Вы не помните, кто выходил из автобуса ночью?

Петрович мигом сообразил чем вызван мой интерес и согласно кивнул:

— А чего там помнить? Ночью как раз я вёл автобус. При мне вышли трое. Двое пожилых, вероятно, муж и жена, сошли возле Мичуринска и один парень, раскосый такой хлыщ, где-то перед Рязанью. Он ещё с трудом отыскал свою сумку в багажнике… Темно было, но у него был маленький фонарик… — и, по-видимому, врасплох застигнутый догадкой, он на пару секунд замер с открытым ртом и выдохнул: — Вы думаете, это он помог ей «справиться» с ломкой?!

Что-то в его объяснениях насторожило меня, но я не стала докапываться до причины и отстранённо ответила:

— Я пока ещё не с в состоянии думать, но ваше предположение мне кажется резонным… — застолбив таким образом славу «первооткрывателя» возможного убийцы за водителем, я обратила его внимание на наблюдающих за нами мужчин: — А не кажутся ли вам подозрительными вон те качки? Уж очень они похожи на встречающих… На конвой или охрану… Не нашу ли пассажирку они выглядывают? Надо бы проследить на какой машине они приехали да записать номера…

Будучи предельно бесхитростным, мой собеседник в упор уставился на бритоголовых и те забеспокоились. Двое развернулись и отправились к стоянке такси, а третий с воодушевлением уставился на выход из вокзала, словно кого-то ждал. Было скучно, водитель нервозно курил и подавленно молчал, и я от нечего делать стала разглядывать этого типа.

При подробном рассмотрении он оказался довольно молодым и не таким уж крепким парнем: просто на нем была надета мешковатая одежда и туфли на толстой подошве. И лицо его было, скорее, одутловатым, чем крупным, а глаза тусклыми и безжизненными. Почувствовав мой интерес к своей персоне, парень заёрзал и в конце концов снялся с места и потопал к вокзалу. И, если он действительно был как-то причастен к нашему дорожному инциденту, то слинял он весьма вовремя, потому что как раз в это время подъехала милиция.

Невысокий, щуплый и оттого похожий на мальчишку милиционер представился лейтенантом Калмыковым и, сунув под нос оторопевшему Петровичу своё удостоверение, просочился в салон. За ним, молча и ничего не объясняя, в автобус влезли двое в штатском, ну, а следом и мы с водителем: чай, имеем право знать что к чему!

Один из штатских, должно быть опер, достал фотоаппарат и увековечил изображение «спящей красавицы» в нескольких ракурсах и планах. Затем лейтенант склонился над телом и я отвернулась, чтобы не видеть как он шарит в карманах погибшей. А зря! Я пропустила момент, когда он, разжав скрюченные пальцы девушки, вынул нечто, что заставило его удовлетворённо воскликнуть: «Оба-на! Что и требовалось доказать!».

Я подошла ближе и Калмыков, предъявив всем бирюзовую таблетку с тиснённой на ней бабочкой, добродушно пояснил:

— Витамин «Е», он же «бабочка», он же «экстази» — наркотик! Судя по всему, ваша красавица наркоманка… — он задрал рукава знакомой мне блузки и удовлетворённо констатировал: — А вот вам и синяки от уколов! — вглядевшись в правую руку девушки, он добавил: — А этот след совсем свежий… — Где-то тут должен быть «боинг», то бишь шприц, — лейтенант заглянул под кресло и вскоре выпрямился с находкой: — Ну, что я говорил?!

Передав шприц, как и таблетку, своим сотоварищам в штатском, принимающим вещдоки в специальные полиэтиленовые мешочки, он ещё раз осмотрел тело и обратился к притихшему водителю:

— Вы заметили её попутчиков? — Петрович энергично затряс головой, отрицая свою осведомлённость, и лейтенант вспомнил обо мне: — А вы?

Я, как случайный свидетель и человек с чистой совестью, не испытывала особого страха перед представителем власти и дала полный и исчерпывающий ответ:

— Перед поездкой у меня была бессонная ночь, выехали мы в шесть утра и потому я уснула рано и спала всю ночь, как убитая. Так крепко, что проспала высадку из автобуса и меня разбудил шофёр, когда все вышли. В дороге эта девушка казалась больной, она избегала всяческого общения и шарахалась от клеящихся к ней парней.

Пока я говорила, «фотограф» что-то записывал в большом блокноте, похожем на планшет, а Калмыков внимательно смотрел на меня и кивал. Я тоже разглядела его получше и про себя отметила, что он не так молод, каким показался мне с первого взгляда. Выслушав меня, он задумался и обронил:

— Жаль… Ей явно кто-то ввёл очень щедрую дозу. Сама она вряд ли смогла сделать инъекцию в правую руку. На левшу она никак не похожа, потому что таблетку держала в правой… — сотоварищ лейтенанта, снимающий отпечатки пальцев с подлокотников, нечаянно толкнул его и он потеснил нас к выходу. — Пойдёмте, выйдем. Не будем мешать криминалисту. И там, на свежем воздухе, попытайтесь вспомнить всё до мелочей.

Едва мы вышли, подъехала скорая и Калмыков повёл медработника в салон для констатации смерти жертвы. Воспользовавшись паузой, мы с Петровичем закурили и я напомнила ему о нашем разговоре:

— Расскажите оперу про парня в замшевом пиджаке, который вышел под Рязанью. Днём он к ней настойчиво клеился. И потом я видела, как он садился в автобус: никаких вещей при нём не было. Скорее всего, ему нужен был багаж наркоманки, вот он её и пришил…

Петрович в ужасе схватил меня за руку, отчего я выронила свою сумочку. Наклонившись за ней, я ненароком увидела торчащие за автомобилем скорой помощи ноги в туфлях на высокой платформе. Кажется, нас подслушивают! И я даже догадываюсь, кто…

— А почему бы вам самой всё это не рассказать? — заискивающе спросил Петрович, когда я выпрямилась с сумкой в руках.

— Мне уже пора двигать. Я опаздываю на работу. Скажите спасибо, что уважила вашу просьбу и осталась засвидетельствовать, что это не вы убили пассажирку… Хотя, честно говоря, я в это время спала. Так что отдавайте мой багаж и я полечу…

— Бог с тобой! Я не убийца! Не болтай почём зря! — отмахнулся от меня водитель, с перепугу снова перейдя на «ты». И схитрил: — А багажник я теперь без разрешения опера вскрывать не стану! — я одарила его таким сердитым взглядом, что он поперхнулся и сбавил тон: — Потерпи чуть-чуть, детка, он с минуту на минуту выйдет из автобуса… Да вот он!

И действительно Калмыков появился в дверях нашего «лайнера» и, проводив медиков, подошёл к нам:

— Она мертва часов семь. Скоро «труповозка» подъедет… Придётся ждать… — он досадливо поморщился и вздохнул: — Одно лишь радует: этим делом заниматься мне не придётся. Вот сдам тело, а потом ваша пассажирка будет головной болью следаков другого департамента. Наркотики не мой профиль. К тому же девица без документов… — лейтенант коснулся взглядом подавленного водителя и воодушевился: — А кстати, любезный! У меня к вам куча вопросов! Во-первых, как это вы возите людей без удостоверения личности? Во-вторых, где багаж пострадавшей? И, наконец, почему я не вижу вашего напарника? Может быть он более наблюдательный, чем вы…

Петрович вжал голову в плечи и вытянул руки по швам:

— Документы я всегда проверяю и никого без паспортов в автобус не сажал, а вещи девушки сейчас посмотрим… Если только их, а заодно и документы, не взял тот, кого я подозреваю в убийстве… — переглянувшись со мной, он уже смелее уставился в удивлённо-заинтересованное лицо ревнителя порядка и добавил: — Потом выскажу вам свои соображения. А напарник скоро подойдёт. Он отпросился по личным делам… Ещё раньше, чем мы обнаружили, что девушка умерла, а не заспалась…

Я решила выручить побагровевшего от натуги водителя и переключила внимание на себя:

— Господин Калмыков, позвольте мне удалиться. Мне это необходимо. Я здорово опаздываю по делам, боюсь подвести других людей… — и, предупреждая все вопросы милиционера, сунула ему свою визитку с рабочим телефоном. — Это на всякий случай: вдруг что-то захотите уточнить… Но было бы лучше, если бы вы обошлись без меня.

Лейтенант внимательно изучил визитку и остро взглянул мне в лицо:

— Хорошо. Но хочу попросить вас, поприсутствовать при изъятии багажа умершей. В качестве понятой… — он немного замялся и миролюбиво улыбнулся: — И, будьте добры, предъявите свой паспорт, гражданка Татушкина!

Паспорт? Да пожалуйста! И я как законопослушная девочка сунула ему свой наиглавнейший документ. Калмыков долго вертел паспорт в руках, словно собирался выучить наизусть все его лаконичные записи, и, вернув корочки мне, кивнул водителю:

— Открываете оба багажника!

Прогноз Петровича оправдался: на оба багажника пришлась всего одна сумка. Моя. Я по-хозяйски подтянула её к себе и стала прощаться. В эти минуты к автобусу подбежал слегка озадаченный соседством милицейской машины напарник Петровича и следом подъехала «труповозка».

Наблюдать вынос тела бедняги я не собиралась и, подхватив свою воблу, поспешила ретироваться. Обходя автобус спереди, я заметила, как от него метнулась мешкообразная фигура чудика на платформах и чертыхнулась: вот гад! Всё-таки умудрился подслушать тайны следствия! Ох, не нравится мне это! Как бы эта братия не прицепилась ко мне, чтобы выведать подробности смерти их рыжей подружки! А что-то подсказывало, что это именно так: эти бритоголовые встречали её, чтобы принять на себя загадочный груз.

В тот момент я ещё не подозревала, насколько справедливы были мои опасения!

В здании вокзала была привычная сутолока и у входа в метро я остановилась, чтобы кое о чём поразмыслить. Прежде всего, о том, стоит ли мне прямо сейчас брать с собой эту тяжеленную сумку.

Там, в Астрахани, я поднимала её вместе с бабушкой, потом этот груз таскал Владимир Иванович — и я так и не прочувствовала всю тяжесть своей ноши. И вот теперь, пройдя с ней буквально несколько метров, я поняла, что с моим бараньим весом мне с бабулиной воблой не управиться. Пожалуй, я возьму небольшую её часть в пакет из-под «тормозка», чтобы побаловать своих друзей, а остальную рыбу припрячу в камере хранения. Потом пришлю за ней Николашу — своего бывшего мужа.

Всё! Решение принято, а это самое главное. Во всяком деле главное — это принять правильное решение! Я, по, крайней мере, всегда, так делаю. Потом уже проще. А, собственно, что потом? То есть в ближайшие минуты… Что дальше-то мне делать?

За размышлениями я безотчётно двигалась в сторону камеры хранения и что-то, какой-то внутренний импульс, заставил меня обернуться. Глаз сразу выхватил знакомую фигуру: тот самый, ушастый в туфлях на платформе! Стоит, зырит по сторонам… Уж не меня ли он высматривает? Я инстинктивно свернула к туалету — и правильно! Надо умыться, причесаться и, вообще, привести себя в порядок…

Расплачиваясь с энергичной дамой на входе в туалет, краем глаза я заметила, что подозрительный объект скрылся в метро, и это меня не порадовало, потому что и сама я собралась пойти туда. Правда, несколько позже. А пока я вошла в самое востребованное общественное место, где всех присутствующих объединяют общие проблемы, желания и задачи независимо от статуса и прочих различий.

Против ожидания народу в туалете не было и, как я поняла несколькими минутами спустя, это была большая удача, потому что никто не видел моих ошарашенных глаз, когда я открыла сумку. Вместо бабушкиной «фирменной» упаковки с воблой я увидела нечто совсем иное! И не моё. Исключительно ничего моего в этой сумке не было. Где же моя косметичка? А моё бельишко? А дорожное полотенце? И что-то ещё, о чём я никак не могла вспомнить, кроме того, что оно было мне чрезвычайно нужно…

Я тупо уставилась на полиэтиленовый мешок, надетый на другой, забитый до отказа и весьма похожий на мешок из-под сахара. Вернее, я видела лишь уголок этой мудрёной упаковки, торчащий из-под женского шёлкового платка, с которого на меня нагло таращились желтоглазые ромашки, раскиданные по голубому фону. В голове, как заигранная пластинка, завелась песенка про синий платочек, а на сердце упал камень, никак не меньше утёса Стеньки Разина.

Рука сама потянулась к платку — я потащила край его на себя и увидела надпись: «Обойный клей». Что?!!! Какой ещё «обойный клей»?! Робко шевельнулась спасительная мыслишка: уж не бабусина ли это диверсия? Знает, что я затеяла ремонт, и втихую подсунула мне этот клей… А вобла тогда где?! Нет, тут что-то не то… И сердце вместе с придавившим его камнем покрыла ледяным настом вчерашняя тревога: это вовсе не клей! Это… Я вспомнила свой культяпый спецрейс, умершую от передозировки девушку — и припала к холодной стене: наркотик, вот это что!!! И сумка не моя, а той рыжей! Просто по жуткому стечению обстоятельств она оказалась клоном моей.

А мою тогда кто взял?! Кто украл мою воблу?!!! Ренат, вот кто! И неожиданно я всерьёз затосковала по потерянной вобле, потому что думать мысль о наркотиках не могла физически. Это была очень, очень страшная мысль!

И я ухватилась за соломинку: а если это на самом деле обойный клей? Самый что ни на есть всамделишный… Я огляделась, сняла заколку и изо всей силы ткнула ею в мешок. В прореху просочился белый, как снег, порошок. «И зачем я это сделала? — затосковала я, щупая сыпучую массу. — Я же всё равно не смогу распознать наркотик это или…». Но то, что содержимое мешка не являлось обойным клеем, я могла утверждать с уверенностью. На ощупь порошок напоминал крахмал — и всё же это был не он…

От усиленного бухтения мозгов мне стало жарко, я расстегнулась и распахнула тренч.

В туалет вошли несколько страждущих облегчения и я опасливо натянула платок на мешок: пусть себе цветёт ромашками… Суетясь, эту операцию я провела неосторожно и с противоположного от прорехи конца показался серый бумажный пакет. Я извлекла его и заглянула внутрь: Ёшкин кот! Разноцветные таблетки! Как та, бирюзовая… Экстази?! И какая-то записка…

Судорожно сунув бумажку в карман джинсов, а пакет на место, я застегнула молнию на сумке и застыла. Затем, вынырнув из прострации, плюхнулась на сумку и довольно громко озвучила свои впечатления от сегодняшнего утра: «Гоп твою мать! Какой оргазм!».

Вышедшая из ближайшей кабинки женщина с расслабленным и откровенно счастливым выражением лица без удивления взглянула на меня, понятливо улыбнулась и лёгким пёрышком полетела к выходу. А я с завистью посмотрела ей вслед и, так и не окропив ни одного унитаза, поплелась в камеру хранения.

Через несколько минут я уже летела к электропоезду метро и радовалась: наконец-то я избавилась от этой зловещей ноши! О, Боже! Как же мне стало легко! Легко в прямом и в переносном смысле. Анонимная сумка, анонимного хозяина похоронена в безымянной, неизвестно какой ячейке… Хлопок закрывающихся дверей вагона вернул меня в реальность. Стоп!!! Я ведь так спешила, что действительно не помню в какую ячейку спрятала сумку! Код, которым пользуюсь всегда и везде, помню, а номер ячейки нет! Обалдеть!!!

Я ухватилась за поручень и стала корчиться от едва сдерживаемого смеха. Должно быть, я выглядела сумасшедшей, потому что пожилая дама, сидящая напротив меня, испуганно вскочила, надумав уступить мне место:

— Садитесь, пожалуйста!

— Ну, что вы, не надо! Мне же скоро выходить! — с идиотским смешком возразила я и, противореча самой себе, быстро плюхнулась на тёплое ещё местечко. — На Каширской… — дама кинула на меня соболезнующий взгляд и отошла подальше, а я впала в тоску. Точнее, в задумчивость.

Обрывки наблюдений и впечатлений от событий спецрейса стали, как в калейдоскопе, складываться в хрупкие картинки, не приносящие успокоения.

Так, значит… Этот хлыщ Ренат дождался, когда девчонке стало плохо от ломки, подсел к ней и сделал смертельный укол, потом сцапал сумку и слинял… А тогда почему он вёл себя так неосторожно? Почему вырядился как павлин? Неужели он не подумал, что его заметят и запомнят и водители и пассажиры? Почему он ничего боялся? Нет, тут что-то другое… Ну, да ладно! Сумку я сбагрила и никто не узнает, что вместо воблы в ней наркота. Если меня вызовет Калмыков, я скажу ему, что там была рыба — пусть думают, что наркотики взял кто-то другой. Какой с меня спрос? А главное, кому придёт в голову чинить этот спрос?..

На Автозаводской я попыталась отвлечься на созерцание входящих в вагон пассажиров, но беспокойные мысли толпились в башке и искали выхода.

А вдруг с меня стребуют эту злополучную сумку её истинные хозяева?! Бритоголовые… Вот ещё! Чего ради? Откуда им знать, что эта гадская сумка с их мерзким вонючим «обойным клеем» у меня?! Понятно же, что её спёр Ренат! Ну, да, Ренат — больше некому!

И тут меня словно кипятком ошпарило: там в моей сумке осталось письмо от Аллы Григорьевны! Письмо от маминой подруги юности, на котором чёрным по белому, чётким почерком учительницы прописан мой московский адрес, имя и фамилия! А читать Ренат уж точно умеет! И соображать, наверняка, тоже. Он очень быстро скумекает, что в темноте из-за спешки перепутал наши с наркоманкой сумки-близняшки. И вполне резонно предположит, что я взяла ту самую: заветную и вожделенную всей наркомафией!.. И придёт ко мне меняться взад… На, мол, твою воблу, а мне верни мои «экстази». А я ему: нетути ваших «экстази»! И тогда мне уж точно хана! Меня изловят, будут долго и больно пытать, а потом сделают мне абзац и эндец… А если меня не убьёт мафия, то вычислит милиция. И упечёт в тюрьму за контрабанду и хранение наркотиков. В особо крупных размерах. А там я сдохну. И всё. Останется мой сыночек круглым сиротой…

Я застонала от ужаса: гоп твою мать! Вот это я влипла! По самую не балуйся! Дура! Курица общипанная! Разгильдяйка! Вобла в «экстази»… Или в экстазе?

Именно в таком состоянии исступления я и пребывала, пока бесстрастный голос из репродуктора не объявил мою остановку. Стремительно снявшись с места, я пулей вылетела из вагона и по пути в наше с подругой крохотное ателье по имени «Тонника» продолжала ворочать тяжёлые и колючие мысли о своём незавидном положении.

Наше с Антониной дело мы начали два года назад, когда Тося Татушкина неожиданно для всех из её окружения скоропалительно выскочила замуж за немолодого бизнесмена Арнольда Миллера, преуспевшего в торговле стройматериалами из Германии.

Все были поражены: как молодая, умная и видная девушка решилась на брак с мрачноватым лысеющим мужчиной, который, ко всему прочему, был на полголовы ниже невесты? Многие сошлись на том, что это брак по расчёту, но вскоре пересуды об этой свадьбе стихли и одна я знала скрытую причину замужества моей Тоськи: рослая, пышнотелая и властная девушка, выросшая без отца, искала спутника жизни, способного стать ей и мужем и папочкой одновременно. И это ей удалось.

Живут они с Ноликом, как ласково называет своего мужа Тося, душа в душу и она умудряется сочетать в их отношениях почтительное послушание, безграничную власть и нежность. Что касается Арнольда, то он полюбил мою подружку безумно, величает её не иначе как «царица моя» и откровенно восхищается ею. И потому сразу же после свадьбы спонсировал мечту молодой жены о собственном деле.

Удачное замужество сделало Тоську не только щедрой, но и чрезвычайно активной и она стала устраивать счастье близких ей людей. И в первую очередь это коснулось меня, грешной, и её старшего брата Николая — инфантильного гения информатики. Она взялась за нас цепко и конкретно — и меньше, чем за месяц ей удалось нас поженить.

Так из Берёзкиной я стала Татушкиной и невесткой начинающей биснесвумен. И та предложила мне войти с ней в долю, то есть стать её компаньонкой. Я в то время работала технологом на швейной фабрике и денег мне едва хватало на жизнь, не то, что на бизнес, но Тоська заявила, что в качестве вклада берёт мои мозги и разработки, и уверила, что мои способности дорогого стоят, чуть ли не бесценны. Арнольд снял нам офис, закупил швейное оборудование — и дело пошло. Мы обе отдавались ему целиком, а я так просто ловила кайф.

Шить я научилась рано и с юности любила изюминки в одежде и получала наслаждение от воплощения своих фантазий в жизнь. Потому и торопилась стать специалистом: пошла в колледж после девятого класса, но недоучилась — помешало наше поспешное бегство в Москву. А там мне учиться стало некогда, пришлось работать швеёй, но я умудрилась, будучи уже на сносях, сдать экстерном экзамены на аттестат зрелости, чтобы потом поступить в заочный институт текстильной и легкой промышленности. Однако смерть мамы и рождение Никитки отодвинули мою учёбу на два года, зато теперь я учусь, хотя, по сути, моих знаний и умений уже вполне достаточно для успеха.

Итак, с работой у меня всё сладилось по уму и по любви, а вот мой брак с Николашей продержался меньше года — иметь вместо заботливого му жа ещё одного сына, к том у же совершенно беспомощного в жизни и неуправляемого в быту оказалось мне не по силам. А главное: не было между нами любви! Николаша по мягкости своего характера привязался ко мне, а моё сердце по-прежнему целиком принадлежало другому. Страсть между нами тоже не разгорелась — ну, не был мой Николаша ни половым гигантом, ни горячим мужиком! Весь свой темперамент мы оба тратили на любимое дело, хотя вот уже почти год после развода бывший муж захаживает ко мне по привычке, дабы исполнить супружеский долг — и я по инерции принимаю его. Татушкины наш развод восприняли спокойно, Тоськина мать охотно забрала назад любимого сыночка, а я, оставив за собой фамилию мужа, стала пожизненным членом этого семейства.

Таким образом, теперь Антонина по отношению ко мне совмещала целых четыре ипостаси: давней подруги, бывшей золовки, компаньонки и шефини.