Необъяснимое чувство тревоги сводило брови и, чтобы не вызвать ненужных вопросов своей бдительной бабушки, я украсила лицо беззаботной улыбкой. И, как оказалось, зря, потому что спровоцировала совсем другой вопрос:

— Радуешься, что уезжаешь от меня подальше? — я удивлённо раззяпила очи и она воодушевилась: — Да, да! Я ведь всё понимаю! Надоела я тебе со своими нравоучениями! «Ах, внученька! Ты слишком много пьешь кофе! Ты дымишь, как паровоз, без остановки!.. Сколько можно жить одной?! Пора тебе остепениться!..», — я попыталась пресечь сей эмоциональный натиск, сжав бабулю в объятиях, но та уже вошла в раж: — Я всё про тебя знаю, всё! Но потерпи ещё чуть-чуть! Скоро уже приедешь в свою безумную Москву, сядешь в зачуханной квартире перед ящиком с ведёрной кружкой безобразно крепкого кофе, сунешь в рот сигарету, будешь цмоктать её и приговаривать: «Наконец-то я избавилась от этой приставучей старой сучки! Гоп твою мать, какой оргазм!»

Вот так перл! Ну, бабуля… Я подавилась с трудом сдерживаемым смехом и, опасаясь разбудить своего шестилетнего сынишку, помчалась в кухню за минералкой. Бабушка шустро засеменила следом и, дождавшись, пока я отсмеюсь и напьюсь, соизволила обидеться:

— И что такого смешного я сказала? Разве я не права?

Дабы не допустить приступов обоюдной слезливости, неизбежной при прощании родных людей, я решила, что бабулю необходимо подбодрить и раззадорить:

— А сама ты когда остепенишься? Тебе уже за семьдесят, а ты хулиганишь, как пацанка! Чему ты научишь нашего Никиту? Разве можно так сквернословить в твоём возрасте?

— Какой такой возраст?! — вскинулась бабуля. — Я ещё молодая! Если хочешь знать, душа у меня как у девчонки… — и без всякой паузы хихикнула: — И вообще, как раз в мои годы люди уже впадают в детство! — я попробовала обнять свою престарелую «девчонку», но она сердито отстранилась: — А за сына можешь не переживать! Коли у меня и сорвется нечаянно лихое словечко, я сразу ему объясняю, что оно плохое и чтобы он ни в коем случае не говорил таких слов! У меня ни муж, ни дети ни в жизнь не сквернословили… Ты ведь не материшься, не берёшь с меня пример? — я с беспрецедентным вниманием уставилась на часы, чтобы бабуля не прочла в моих глазах правдивый ответ, и она встревожилась: — Что уже пора?

Я кивнула и обхватила её покатые плечи:

— Что-то твой сосед задерживается… Может, я поеду на такси?

— Никаких такси! Вовчик ни разу меня не подводил, вот-вот явится! Не рыпайся, давай лучше проверим, всё ли ты упаковала. Не забыла ли чего…

И бабуля рванулась к порогу. Я успела перехватить её, пока она не стала дёргать с трудом застёгнутые замки:

— Не надо ничего проверять! А то нарушишь упаковку и твоя вобла начнёт вонять!

— Моя упаковка фирменная и запаха рыбы даже собака не учует! — гордо возразила бабуля, но сумку оставила в покое. Зато снова попыталась пустить слезу: — Внученька! Осталась бы ещё на денёчек… Я так редко тебя вижу… Да как же мы без тебя… — и тут же засуетилась: — Ника! А тормозок! Где твоя сумка с бутербродами? А минералку ты взяла?

Ну, суматоха! Не бабуля, а чёртик с моторчиком! Зная её как облупленную, я всякий раз поражаюсь, как быстро меняется у неё настроение! Сунув своей неуёмной старушке пластиковую сумку с дорожным припасом для контроля, я пошла в последний раз взглянуть на своего птенчика.

Никита разметался на диване, оголив голенастые коленки и спрятав веснушчатый нос под одеялом. Я укутала его ножки и приоткрыла зарумянившуюся в тепле мордашку. Он вздохнул и зачмокал губами. Солнышко мое! Опять я бросаю тебя на бабушку… Потерпи, сынушка, вот мама остепенится… Что будет после того, как я закончу институт, я ещё слабо себе представляла, но сейчас с моей сумасшедшей работой и усиленной учёбой — пусть даже заочной — воспитывать малыша, не оставляя его на соседку, было слишком сложно. Тем более, что он у меня такой живчик…

Стук в дверь оторвал меня от виноватых мыслей и я, наскоро чмокнув лобик Никиты и вдохнув поглубже исходящий от него аромат детства, отправилась на выход. Бабуля уже инструктировала «Вовчика» — так она по старой памяти звала нашего сорокатрёхлетнего соседа Владимира Ивановича, с которым у неё были особые тёплые взаимоотношения — и тот со снисходительной улыбкой внимал её наставлениям.

Поздоровавшись с соседом, я с прозрачным намёком открыла дверь и глаза у бабули стали сумасшедшими, а губы искривились:

— Никуша! Ты же там поберегись! В этой твоей сумасшедшей Москве… Высыпайся и кушай вовремя… И бросай курить, пожалуйста!..

— Брошу, ба… Как только, так сразу… Обязательно! И ты тут держись… Никитку не балуй, не повожай его дикие затеи… А то он сядет тебе на шею… И не реви! — я поспешно приложилась к родным щекам и выскочила вслед за «Вовчиком»: лишь бы не видеть слёз своей любимой бабули…

— Хорошая у тебя бабушка, — заметил Владимир Иванович, выехав со двора, — она у нас на весь дом одна такая. Всем помогает… Всегда выслушает и даст нужный совет. Никаких психотерапевтов не надо… — он подумал и, видимо, припомнив что-то пикантное, улыбнулся: — И взбалмошная, как дитя. И прямая. Иногда вместо совета такую прочухонку даст, что мало не покажется. Я бывает обижаюсь… А потом подумаю, подумаю — и соглашаюсь: она во всём права! Потому что мудрая… И добрая. Всех пытается понять, а вас с Никитой любит до потери сознания… Вон какую сумку набила, неподъёмную. И что такого она могла тебе всучить, чего нет в Москве?

Я отогнала видение бабулиного заплаканного лица в раме кухонного окна и ответила:

— Рыбу. Она натолкала полную сумку вяленой воблы и немного чехони. Наша астраханская вобла в Москве идет на ура… А я стольким людям обязана!

— Вобла? — усмехнулся Владимир Иванович и бросил на меня короткий взгляд: — А помнишь, наши мальчишки в детстве обзывали тебя воблой? — я хмыкнула и он углубился в тему моего детства: — Ты была такой худышкой… Как былинка. Так и казалось, что тебя нашим буйным «астраханцем» сметёт! Зато и бегала быстро, как ветер… Треснешь задиру и бежишь. И никому за тобой не угнаться.

— Да уж, бегать мне нравилось. Мама в ужас приходила от того, как быстро я лётаю: вот ребёнок стоял рядом — и вдруг, глядь-поглядь, а его и в помине нету…

Владимир Иванович погрустнел:

— Ты стала очень похожа на свою маму. Такая же хрупкая и красивая…

И он замолчал. Не мешая ему блуждать в воспоминаниях о первой несчастливой любви, я тоже погрузилась в прошлое…

Мамочка… Она была совсем не в напористую бабушку: тихая, застенчивая, мягкая… Зато любить умела сильно. Так сильно, что сгорела за полгода после того, как отец бросил нас. Не дожила и до сорока лет… Я вспомнила, как плакал по ней Владимир Иванович, и удивилась: надо же! Он, похоже, до сих пор не в силах её забыть! А ведь у него не было ни малейшего шанса на ответное чувство: «Вовчик» был на четыре года моложе своей соседки Танечки и та лишь добродушно посмеивалась над его ухаживаниями. А он её боготворил, и по рассказам бабули, даже пытался топиться в Волге, как только узнал, что она вышла замуж. Чудом спасли. Ему было тогда всего семнадцать лет. На что он надеялся?

От грустных мыслей меня отвлёк неожиданный вопрос:

— Вероника, а как ты думаешь: если бы тогда, когда Таня осталась одна, я бы всё бросил и приехал к вам …могло бы всё сложиться иначе?

Я посмотрела в смятенное лицо соседа и честно ответила:

— Вряд ли. Разве вы ещё не поняли, что все женщины в нашей семье однолюбки… И бабушка, и мама, и я… Я ведь сколько раз звала бабулю переехать ко мне, а она ни в какую. Не хочет бросать дедушкину могилу. И мама не смогла жить без отца… Прощать его она не собиралась, а без него жить не сумела. Да и я тоже. Хоть и пережила разлуку с отцом Никиты, а всё равно живу одна. Никто мне не мил. Скачу по жизни одинокой волчицей…

Растерянный взгляд Владимира Ивановича ждал развития темы, но мне совсем не нравилась такая перспектива и потому я откровенно обрадовалась, обнаружив свой туристский автобус:

— А вот и наш автобус! Слава Богу, успели вовремя…

На самом деле мы прибыли более чем вовремя — посадка в автобус ещё не началась. Страждущий путешествовать народ толпился у багажников и с досадой поглядывал на спорящих между собой водителей. Тех было двое: пожилой лысоватый толстяк и молодой сухопарый мужик с малопривлекательной сердитой физиономией. Они возбуждённо обсуждали нечто важное для обоих — вероятно, маршрут или порядок смены у руля.

В толпе пассажиров терпеливо топтались представители нескольких поколений: обвешанная медалями группа ветеранов войны, кучка молодёжи, скорее всего, студентов и, судя по типичным клетчатым баулам и сосредоточенным лицам, бывалые торговцы-челночники. Удобно сидя в «девятке» соседа, я без особого интереса разглядывала особей мужского и женского пола и мой взгляд зацепился за стоящую наособицу высокую рыжеволосую девушку с толстым прыщавым парнем малоприятной наружности.

Должно быть, ей было жарко, потому что, несмотря на утреннюю майскую прохладу, она разделась, сбросив свою ветровку на стоящую рядом сумку и демонстрируя всем нарядную лёгкую блузку. Поначалу я не могла понять, что, кроме этой беспечности, меня в ней заинтересовало, но чем дольше я на неё смотрела, тем больше находила в ней странностей.

Со спины она смахивала на манекенщицу, правда немного сутулилась и одета была хоть и модно, но неряшливо, а вот в анфас… Лицо её было измождённым, глаза с отёкшими веками пугали каким-то горячечным блеском, а искусно нанесённая косметика лишь усиливала этот эффект. «Уж не больна ли она? — подумала я и попыталась вспомнить, не завалялся ли у меня в сумочке аспирин: обычно я брала с собой в дорогу «джентльменский набор» лекарств… — Ладно, как попросит, так и начну искать…»

Подавив в себе симптом матери Терезы, я продолжила наблюдение за рыжеволосой и её провожающим и усекла, что тот суёт ей какую-то таблетку. «Ну, слава Богу! — подумала я, — теперь мне уж точно не стоит волноваться…». Из-за ненужного беспокойства, я не сразу заметила, что я не единственная, кому «приглянулась» эта горячая красотка. Из-за спины продолжающих базарить водителей за ней следил ещё один человек.

Это был молодой чернявый парень в весьма дорогом модном прикиде. Опытным взглядом специалиста в отрасли моделирования и пошива одежды я оценила его внешний вид никак не меньше, чем в пятьдесят тысяч — и это всего-то бежевый замшевый пиджак, шикарные туфли и барсетка. Всё фирменное и из натуральных материалов…

Время шло, толпа возроптала и, наконец, одна из акул малого базарного бизнеса решительно направилась к шофёрской братии и выпустила в их адрес всё, что скопилось в невыспавшейся замученной добываем денег женщине. Оба мужика выслушали её с оторопевшими лицами и сухопарый приступил к исполнению служебных обязанностей.

Услужливый сосед встрепенулся и, подхватив мою сумку, исчез в толкучке возле облепленного пассажирами багажника, а я с возрастающим интересом следила за странной парочкой. Пропустив момент, когда девушка скрылась в сутолоке, я, тем не менее, сразу обнаружила её огненные кудри у самого борта автобуса. Её парня не было рядом, а щёголь стоял позади всех и, вытянув шею, наблюдал за погрузкой. Но вот толпа поредела и я увидела рыжую незнакомку в сопровождении своего телохранителя, помогающего ей надеть серую ветровку на ходу к открытой двери автобуса. А другой парень, тот, который из модников, стоял в стороне с нарочито отрешённым видом и никуда пока не спешил. «Должно быть, едет налегке, — машинально отметила я, — и, наверное, не далеко…»

Вернулся справившийся со своим долгом Владимир Иванович и отвлёк меня от созерцания странной парочки коротким отчётом:

— Я поставил твою сумку после других, у стеночки. Она приметная, не проглядишь среди прочих. Похоже, несмотря на праздник, автобус будет забит битком… — он посмотрел на меня с нескрываемой симпатией и поинтересовался: — А почему ты не поехала поездом? Трястись больше двадцати часов в автобусе очень утомительно…

— Поезд, который будет в Москве утром, ходит через день. Мне обязательно надо быть на работе десятого до полудня, а значит я должна была уехать вчера вечером. Ну и, сами понимаете, бабушка билась со мной за каждый час общения, вот и присоветовала ехать автобусом. Разведала про какой-то сверхскоростной спецрейс, раздобыла для меня местечко. Разве я могла ей отказать? Зато мы ещё полночи проговорили про жизнь. И Никитка с нами заодно толокся до двух часов, еле уложили.

Сосед понятливо улыбнулся:

— Это точно, спорить с твоей бабушкой бесполезно…

Мы ещё поболтали минут пять о несомненных достоинствах бабули и, направив своего персонального «таксиста» домой, я заняла место у окна в середине салона.

Сухопарый водитель начал уже проверять посадочные талоны, когда к автобусу на такси подъехали опаздывающие пассажиры и развели суету у набитых багажников. Горластая бабенция, с габаритами всемирно известной «Родины-матери», и её не менее упитанный спутник зашурудили в багажнике, умащивая свои достойные таких тяжеловесов сумки и препираясь с недовольным пилотом нашего спецрейса. Любуясь на это скандальное шоу, я не заметила, как рядом со мной объявился попутчик:

— У вас свободно?

Повернувшись на голос, я обомлела: тот самый щёголь! И сердце кольнула тревога.

При ближайшем рассмотрении парень оказался не только модным, но и красивым: мужественный овал лица, прямой нос, яркие крупные губы и раскосые чёрные, как ночь, глаза под густыми вразлёт бровями. Уверенный в своей неотразимости он сверкнул улыбкой «а ля Бленд-а-Мед» и с места в карьер представился:

— Меня зовут Ренат, — вальяжно усевшись в кресло, он повернулся ко мне всем корпусом: — А вас как зовут-кличут, прекрасная незнакомка?

«Глупец! — мысленно осадила я попутчика. — Распустил хвост, как павлин! Да будет тебе известно, что ты не в моём вкусе, более того: я терпеть не могу холёных красавчиков! Мне милы серые колючие Ёжики…» — и, я небрежно обронила:

— Зовите меня Тату… Когда я буду бодрствовать…

— Тату?.. — растерянно пробормотал «павлин». — Разве бывают такие имена…

Но я уже откинула сиденье и демонстративно закрыла очи, всем своим видом показывая, что не расположена к общению.

Глаза-то я закрыла, но сон не шёл ко мне, улетучился напрочь. А всё оттого, что разбередила душу разговорами о маме и своей первой, да что там первой — единственной! — любви. Уж так получилась что крахом маминого счастья накрылась и моя любовь. Моя короткая, но огромная, как океан, любовь к Сергею Ерёмину: Серёжику-Ёжику…

…Я училась в технологическом колледже, когда впервые увидела его: стройного широкоплечего, с коротко стриженными под ёжик русыми волосами, сероглазого и улыбчивого сказочного принца… Он подошёл ко мне, взял за руку и сказал:

— Я ищу своего младшего брата, Костика Ерёмина. Он учится на программиста. Ты не поможешь мне его найти?

— Помогу… — пролепетала я, не в силах отвести от него глаз.

Сергей поблагодарил меня и не сдвинулся с места. Так и простояли мы, Бог знает сколько времени, пока к нам не подбежал тонкошеий очкарик и не окликнул его:

— Серёга! Ты меня ждёшь?

— Ага, — ответил «сказочный принц», теребя мою руку, — тебя, братишка. Хочу, чтобы ты познакомил меня с этой девушкой…

Костик изумлённо поправил сползающие с переносицы очки и засмеялся:

— Ты что маленький? Сам знакомься с нашей принцессой Вероникой.

Распирающее меня счастье выплеснулось смехом:

— Вот и познакомились, братишки Ерёмы! Теперь пойдёмте на набережную гулять.

— Уж с этим вы и без меня справитесь! — отказался Костик и испарился.

И мы, конечно, справились. И больше не расставались до самого отъезда Сергея. В армию. Два месяца горячей, неистовой любви. Мы так спешили любить, что даже не познакомились с родителями друг друга. А потом разлука. Думали на два года, а получилось на всю жизнь.

Я ещё не высушила слёзы после прощания со своим Ёжиком, как от нас ушёл отец — к молодой и наглой переводчице. И мама стала сохнуть на глазах. Подруги её успокаивали, трещали что-то про кризис среднего возраста, а бабушка высказалась просто и ясно: кобель! И вдогонку перефразировала известные строки Маяковского: «спустив штаны, сбежал за комсомолом». Мама упорно молчала и отказывалась есть и пить. Она взяла отпуск и никуда не выходила из дому, объяснив, что ей стыдно и что всё вокруг напоминает ей об отце.

Через месяц, чтобы спасти дочь, бабушка посоветовала радикально сменить обстановку — переехать в другой город — и мама, выбрав Москву, немного ожила. Наша шикарная профессорская квартира на улице Мира, была продана с лихорадочно-припадочной быстротой и мы навсегда покинули Волгоград, поселившись в Москве в крохотную «двушку» на окраине: практически, у кольцевой автодороги.

К тому времени я уже получила первое письмо от Сергея и сообщила ему свой новый адрес и о том, что беременна. Но письмо вернулось назад непрочитанным. Я жутко встревожилась и написала Костику на адрес колледжа. Младший Ерёмин коротко ответил мне, что они тоже потеряли связь с Сергеем, и боятся, что его отправили куда-нибудь в горячую точку. Я узнала, что раньше, чем через полгода его не могли туда послать, и написала об этом Костику, но ответа не получила. А потом слегла мама и через месяц после появления на свет моего Никиты я осталась совсем одна и без средств к существованию…

Всё! Хватит ворошить старые раны! Пора подкрепиться… Автобус мягко шуршал шинами, мой не в меру общительный попутчик дремал и я, ожесточённо вцепившись в бутерброд, уставилась в окно. Степь, степь, степь… Любимая и брошенная мною степь. А я еду в чужую мне, по сути, Москву, оставив здесь всё, что люблю. Зачем, скажите на милость?! За успехом? За приключениями? Я не могла себе ответить на этот вопрос. Разве что, там могила моей мамочки…

День был безумно длинным и утомительным. Небольшие оживления в пути не прогоняли скуку, а предельно короткие «технические» остановки не позволяли как следует размяться. Единственным безальтернативным развлечением был телевизор, вернее, видик, но ни водители, ни их хозяева не утруждали себя пополнением фильмотеки и до чёртиков надоевшие американские боевики никого не интересовали.

Молодёжь после нескольких рокировок сгрудилась на задах и развлекалась пивом, игрой в карты и лёгким флиртом — остальные дремали. После своих экскурсов в прошлое спать я не могла, а мой сосед, получив облом в первые же минуты путешествия, потерял ко мне интерес и сменил объект охмурения, и даже не единожды.

В Волгограде, где мы задержались немного дольше, чем рассчитывали, высаживая ветеранов и подбирая новых пассажиров нашего спецрейса, Ренат пробовал обаять одну из студенток и даже пытался переселиться на «галёрку», но, по-видимому, у той девушки уже был «владелец» и зарвавшегося чужака быстренько спровадили на место. Он поскучал в аккурат до Михайловки и там с азартом взялся за рыжеволосую. Как раз в процессе моего очередного перекура, что дало мне возможность лицезреть этот спектакль.

К тому времени девушку «развезло» ещё больше, она смотрела на всех остекленевшими глазами и зябко потирала плечи. Ренат вился вокруг неё с азартом охотника и всё пытался нашёптывать ей что-то на ухо, но она лишь трясла растрёпанными кудрями и пугливо шарахалась в сторону. Я не верила в то, что этот щёголь всерьёз запал на такую распустёху, и удивлялась назойливости Рената, а в какой-то момент у меня проскользнула мысль, что он знаком с рыжеволосой путешественницей.

С наступлением темноты сон всё же сморил меня и я провалилась в иной, ирреальный мир, где со мной были и мама, и Сергей, и даже отец, который всю ночь пытался меня о чём-то предупредить, но я не могла понять о чём. А под утро я пошла по краю пропасти и, не выдержав адского напряжения, стала звать на помощь маму…

— Эй, девчонки! Хватит спать, приехали! Ну-ка, живо поднимайтесь, дома доспите!

Раздражённый голос водителя рассёк удушливость салона и, резко выдернув меня из жуткого сна, заставил моё сердце трепыхаться, как обречённого на суп курёнка в беспощадных руках голодного хозяина.

Девчонки? А кто ещё кроме меня? Я разлепила веки и огляделась. Через три ряда, в щели между креслами, полыхали кудри хворающей девушки. Наверное, её совсем доконала высокая температура… Застегнув на все пуговицы свой эксклюзивный тренч и подхватив сумочку, я направилась к выходу.

— Поторапливайся! И эту рыжую по пути разбуди! Тут вам не спальный салон! — выкрикнул водитель, с нескрываемой досадой наблюдая моё неспешное дефиле по узкому проходу.

Мне хотелось сказать этому хаму пару «тёплых» слов для острастки, но к тому моменту, как вспомнила свой горячий репертуар, я поравнялась с рыжеволосой девушкой и застыла от захлестнувшего меня страха: что-то не так было с этой пассажиркой!

Несвязные детали увиденного мною метались в голове и никак не лепились в единое целое, но всё во мне сжалось от дурного предчувствия. Должно быть, водитель почуял исходящую от моей скованной позы угрозу его планам, потому что через минуту уже пристроился рядом. И тоже онемел.

Девушка сидела откинувшись на спинку кресла, но голова её с отвернутым к окну лицом была опущена, длинные ноги неловко вытянулись в сторону прохода, а находящаяся в поле нашего зрения рука была неестественно вывернута… и пальцы скрючены…

— Посмотри… пожалуйста… Она дышит?.. — словно опасаясь потревожить рыжеволосую, прошептал водитель, напрочь позабывший, что только что велел её будить.

Я хотела возмутиться, мол, кто тут у нас мужчина, но заглянув в его побледневшее лицо, поняла, что из нас двоих к сильному полу, скорее, следует причислить меня, — и, обмирая, приложила дрожащие пальцы к сонной артерии девушки…

— Ну?! — с мольбой зашипел водитель, расширенными зрачками впериваясь в мои губы.

Я покачала головой и лишила его последней надежды:

— Она мертва… И, похоже, давно. Уже начала остывать…