В конце февраля я вновь решил ехать в Донбасс. И на этот раз помощь, которую я хотел везти с собой, должна была стать внушительнее, масштабнее. Десятки людей, организаций обратились ко мне с просьбами. Необходимо было помочь мирным жителям.

Ведь, несмотря на многочисленные сборы гуманитарной помощи, люди Донбасса не получали её в должной мере. Или не получали в принципе. Она оседала где-то на складах, а после распределялась не всегда, скажем так, должным образом.

– Помощь идёт, да, но доставить её из точки А в точку Б – проблематично, – объяснили мне знающие люди, – так что вези сам. Иначе в лучшем случае она застрянет в распределителях, а в худшем – её разворуют…

Я решил последовать данному мне совету. Нужно было доставить гуманитарную помощь обратившимся больницам, детдомам и частным лицам. Только моих средств для этого было, конечно, недостаточно, и я кинул клич через социальные сети.

Он сработал. Спасибо людям! Отзывчивым, милосердным, несмотря на подчас тягостные обстоятельства.

Впрочем, сделай я сбор раньше – и отклик был бы живее. А так люди устали: и от собственных проблем, и от частоты напоминаний о донбасской трагедии, и от многочисленных благотворительных акций (не всегда честных). Да и времени у меня оставалось немного – всего 5 дней. Возникла новая проблема: Россия, ужесточив пограничный контроль, перекрыла доставку гуманитарной помощи в Народные Республики.

– У меня на границе застряло три «бусика» с продуктами…

– Гуманитарку прём на себе – не пускают…

Подобные сообщения, одно за другим, поступали ко мне.

Люди, регулярно возившие гуманитарную помощь в ЛДНР, из-за новых правил теперь застревали на границе, оставаясь с грузом в таможенной безответности.

– Продукты ещё как-то можно перетянуть через «нитку», – объясняли мне, – но лекарства – никак…

А у меня были как раз лекарства, потому что я знал: они в Донбассе нужнее всего. Даже если у человека есть деньги – медикаменты чаще всего не купить; аптеки пусты, не хватает элементарного.

– Теперь всё только централизованно – через МЧС…

Жаль только, что люди из данного министерства, похоже, и сами не представляли, как правильно и быстро оформлять гуманитарные грузы. Они могли только лишь ходатайствовать, как объяснили мне в Севастополе, в МЧС Южного федерального округа, а там уже станут решать, как, что и куда везти. При этом в распоряжении, данном относительно гуманитарной помощи Донбассу, значился список благотворительных организаций, через которые можно было отправлять грузы. Чтобы кто-то вновь подзаработал.

– Потому, – сказал знакомый, – если знаешь тропинки, вези ими. А официально: у лекарств истечёт срок годности, пока я тебе помогу… Это ведь ещё разрешение от Минздрава требуется…

То, что требуется, я и сам знал. Был накануне в Минздраве. И от посещения его пришёл в ярость.

Многие вопросы раньше в Крыму можно было решить, зайдя в кабинет к врачам. Да, как правило, деньгами, но при этом часто люди старались, что называется, войти в положение. Особенно если прийти от знакомых. Плюс они разбирались в вопросах, благо – опыт, образование.

С приходом РФ всё изменилось. Кумовство осталось – вот только суммы на «порешать вопросы» стали космическими. Кабинеты медиков заняли выхолощенные туповатые менеджеры, коих Михаил Задорнов очень точно обозвал коекакерами.

Никогда и нигде я не видел столько равнодушия, как в севастопольском Минздраве, когда речь зашла о горе людей Донбасса. Розовощёкие, самодовольные хряки выслушивали меня с казёнными улыбочками и стебущимися взглядами, а крашеные высокомерные с… – с презрительными, надменными физиономиями, вертя айфоны и думая, наверное, о том, в какой позе лучше дать сегодня начальству.

Я говорил что-то вроде:

– Хочу помочь людям Донбасса. Закупил лекарства для больниц Луганской области. Можете подсказать, как получить разрешение?

А они, будто роботы сотового оператора, отвечали:

– Извините, но это не моя обязанность…

Перебрасывали из кабинета в кабинет. Злила не бесперспективность даже, а само отношение: равнодушие к чужой беде, презрение к людям.

Севастопольцы толпились у кабинетов. Там, точно князьки-самодуры, восседали слизнеподобные коекакеры, оправдывающие своё существование канцелярской бессмысленностью, лицемерию и мракобесию которой поразился бы и Франц Кафка.

Эти менеджеры разозлили меня настолько, что я, человек, которого выгнали из боевых единоборств за излишнее миролюбие, готов был избить их прямо там, в пахнущих бессердечностью кабинетах. Пришлось ретироваться, чтобы не попасть под статью, с решительнейшим намерением никогда не возвращаться в логово слуг Уфира.

После скитаний по кабинетам МЧС и Минздрава я обратился к муниципальной власти. И получил в ответ профессиональный, отточенный десятилетиями игнор, разбавленный жамканными обещаниями.

Но машину мы всё-таки загрузили. С логистикой мне помогли в Совете министров Крыма, спасибо, заверив, что все документы в наличии, присоединив к единому гуманитарному конвою. Туда вошли некоторые крымские организации и частные лица, регулярно возившие гуманитарку в Донбасс. Совмин решил объединить их и отправить всех вместе.

Благое намерение, кончившееся печально: руганью, разделением и бессрочной остановкой на границе. Нужных документов ни у кого, конечно же, не оказалось. Застряли все. В Изварино, Куйбышево и Должанке.

Я остался с крымскими казаками и донбасскими активистами, пять дней пробыв вместе с ними. Так, словно попал в малобюджетный ремейк «Дня сурка»: изо дня в день звучали бронебойные обещания, вспоминались авторитетные знакомые, но мы оставались на месте. Казаки спали в воскресной школе церкви, куда нас пустили, прямо на партах, а я, завернувшись в одеяло, в салоне «Газели», где ночью замерзала вода.

– Вот и что думать после этого? – суровились казаки. – Помочь хотим, а нас не пускают. После такого ещё десять раз подумаешь: ехать или не ехать…

И действительно, малодушная идея оставить поездку, сдать груз в благотворительные организации несколько раз возникала, но тут же обрывалась мыслями сначала о людях, которые ждут, нуждаются, а после о тех, кто помог собрать лекарства.

Моё холодное, болезненное ожидание закончилось, когда я, не выдержав дёрганых нервов и пустых разговоров, загрузил коробки в нанятый «бусик» и решил сам прорывать границу. Меня уверяли в том, что это дурная, бесперспективная затея, которая либо кончится ничем, либо чревато. Но всё срослось, всё получилось. Опять же благодаря людям, как правило, незнакомым, которые буквально на себе переносили медпомощь Донбассу. Благодаря им мы прорвали блокаду и ночью, миновав блокпосты, въехали на Луганщину.

Когда я передавал гуманитарную помощь адресатам, слыша, чувствуя, видя, насколько мирные люди в больницах и детдомах рассчитывают на неё, то чувствовал исполненность некоей высшей миссии. Да, звучит высокопарно, согласен, но так действительно было. Чувство долга, чувство ответственности перед своим народом – вот что наполнило мою душу, сердце тогда. Тем мартом жизнь воскресала в Донбассе, и мы, собравшие помощь, были немного причастны к этому.

Ещё была злость. На тех, кто, декларируя помощь, спасение, кощунствуя в беспринципной лжи, паразитировал на горе и утешении.

– По телевизору показали, как в Дебальцево зашло сто тонн гуманитарного груза, – сообщила мне по телефону жена, а измождённые, с вынутым нутром люди на местах не понимали:

– Где эта колонна? Покажите нам…

И я, как и они, жаждал увидеть её. Особенно после того, как обнаружил гуманитарку в Краснодарской, Ростовской, Харьковской областях – ею торговали там, подчас даже не снимая маркировки. И так зарабатывали. Раз консерва, два, три, тысяча – и есть машина. Бизнес – на голоде, войне, смерти, болезни. Всадники Апокалипсиса, запряжённые в кареты жиреющих мерзавцев.

Да, конечно, были и объективные причины для перекрытия границ. Когда фура с гуманитарной помощью заезжает в Снежное, скидывает борта и устраивает торговлю. Или когда под видом кислорода для детей – «срочно, срочно, надо помочь!» – провозят кислород технический, для резки танков. Или когда организовывают наркотрафик, в котором заняты и ватники, и укропы, действующие, несмотря на бои и разногласия, заодно, ведь война войной, а бабло – по расписанию. Грустно, когда вокруг одни стервятники и ни одного пеликана.

«Когда мне говорят, что мы вместе, я помню, больше всего денег приносит груз 200», – пел Борис Гребенщиков о чеченской войне. Я был мал, когда она начиналась. Но мне досталась другая война. Отвратная, гадкая. На моей земле. Против моих сестёр и братьев. И я должен быть с ними, должен помочь им. Именно с таким чувством я вернулся из Донбасса, где «родина, как свинья, жрала своих сыновей».

А у меня две родины, так получилось. И каждой я благодарен. И у каждой при этом – странные гастрономические пристрастия.

Наверное, чтобы отделить любимое от ненавистного, нужно принять и то и другое, а дальше руководствоваться образом здравых словес, прощаясь с прежней Родиной, которая уже никогда не будет прежней.

Год с Крымской весны. Гадкий, сумбурный, но научающий.

 

Щит спасения, щит добродетели

О чувстве мира, оставшемся от поездки в Донбасс

19.03.2015

Главное моё впечатление и удивление от последней поездки в Донбасс – я был в городах и сёлах Луганской области с гуманитарной миссией – это доминанта мира, царящая там.

Да, вот обугленный танк на обочине Первомайска. Вот обстрелянный, повреждённый дом в Луганске. Вот воронки от снарядов по пути из города Ровеньки. Они есть, конечно, их хватает в достатке, этих следов, шрамов войны. И в глазах людей – страдание, боль, отчаяние. Многие из них, нуждаясь, просят милостыню. Другие скитаются по призрачным улицам молча, тенями, воспитанные так, что не приемлют любое, как им кажется, унижение. Есть и третьи: гниющие заживо, нет лекарств, нет возможности, дабы помочь им. Ты заходишь в дом к такому больному, и смрад смерти парализует тебя, наваливаясь стеной. Не знаешь, что говорить, как смотреть. Страшно.

Но вместе с тем в этом торжестве Молоха и Аида есть нечто такое, что питает жизнью и воскрешает надежду. На полноценный, здоровый мир. Луганск воскрес, ожил. Витальная энергия, несмотря на полупустые улицы, влилась в него. И это важно, первостепенно важно сегодня.

Сила одного человека здесь равна совокупной силе нескольких десятков людей в мирной среде. Конечно, войну глупо идеализировать, но Достоевский отчасти был прав, когда писал, что она способна активизировать в людях не только лишь злое, сатанинское, но и то прекрасное, сакральное, что есть в них; и отпадёт шелуха, и в затхлое пространство ворвётся свежий воздух. Тогда человек предстаёт нагим, физически и ментально, рождается заново. Жажда мира пламенеющей зарёй разбивает монолитную тьму.

Странно – а, впрочем, может, и нет, но так или иначе отрадно, – когда, приехав в опасную зону, где обстрелы, жертвы, бомбёжки, встречаешь милосердие, сострадание, человечность, сконцентрированные, сгущенные, распространённые здесь больше, чем там, где, казалось бы, течёт рутинная жизнь. Мира – как экзистенции, как божества – в людях Донбасса, на удивление, больше, чем в Киеве или Москве. Он внутренним отблеском проскальзывает в них, в деталях, и к памятнику Тарасу Шевченко в центре Луганска несут цветы, а стены рядом украшают голуби мира.

Люди живут, улыбаются, шутят в атмосфере, которая, казалось бы, подобное всячески отторгает. И в них, так кажется, нет той атомизации, отчуждения, изолированности, что стали нормами в обыденной жизни. Люди Донбасса причудливым образом сроднились друг с другом, похоже, узнав, поняв себя и другого чуть лучше. Милосердие здесь стало не абстрактной добродетелью, к коей, в общем-то, надо стремиться и пестовать, но реальным способом действия, аргументом против бессердечности внешнего, пышущего жаром мира. И смирение – не камуфляж обуявшей сердце гордыни, но действенное оружие, позволяющее откликнуться на страдание ближнего, стойко приняв уничижающие коллизии и несправедливости.

Безусловно, это не значит, что так повсюду, и зона боевых действий чудным образом не трансформировалась в обитель добродетели и благодати, где каждый возлюбил ближнего своего, проникся его лишениями, – нет, это скорее лишь исключение, подтверждающее правило, но подчас и его достаточно, чтобы подарить надежду, дать запрос на спасение, тем самым противостоя тому буйству, что колошматит, сотрясает основы бытия. Донбасское чувство мира есть спасительный щит, заслон против обезумевшего, алчущего крови общества, требующего боли, разрушения, ненависти.

Да, подобное кажется философией, отстранённой, удалённой от реальной жизни, и добродетели как метод борьбы и способ познания отходят на второй, а может, и третий …надцатый план, когда выбор лежит в сфере оружия, и диалог возможен лишь с позиции силы, но это лишь часть истины, один, видимый, её пласт, более заметный, более очевидный, однако не факт, что решающий, дающий ключевой перевес. Потому что бойня в Донбассе – это следствие не только идеологических, политических, социально-экономических разногласий и несовместимостей, но и прежде всего эсхатологический контекст многовековой, непрекращающейся борьбы добра и зла, где категории эти не персонифицированы той или иной стороной конфликта, но лежат в области личностного, внутри самих участников противостояния.

Находясь в Донбассе, понимаешь это особенно чётко. Всё лишнее, фальшивое, наносное отпадает, и остаётся главное, кристально ясное по сути и составляющее высшую основу человека. Это чувство – щит спасения, щит добродетели, его хочется растянуть, усилить, продолжить, оно остаётся с тобой и вне зоны войны. Питает и согревает в мире, где не рвутся бомбы, где не грохочут «Грады», где люди не ходят в бронежилетах и не берут оружия и где, казалось бы, должно быть больше намёка на понимание, но его нет, и возбуждённая, экзальтированная толпа, всё больше превращающаяся в беснующееся стадо свиней, несущееся к пропасти, вопиёт: «Распни, убей, попри!».

Там, в Донбассе, сегодня выплеснулось всё то зло, что дьявольским червём сидело в российском и украинском обществе, прогрызало ядовитые ходы, лазейки в сердцах и душах, дабы в один момент, подобно древнему злу, вырваться наружу, неся голод, чуму, войну, смерть. И люди, вольно и невольно осознавшие это, бьются там не просто с армиями, а с червоточиной каждого человека, нарушившего вечный закон, преступившего Богом данное. Живым щитом они заграждают друг друга и нас от обретшего материальные формы садистического безумия.

 

Большая грызня

О конфликте Петра Порошенко и Игоря Коломойского

22.03.2015

Пока Донбасс застыл в нервном, тягостном ожидании возобновления боевых действий, в Украине активизируется новая война. На этот раз клановая – между олигархом и по совместительству президентом страны Петром Порошенко и олигархом и по совместительству губернатором Днепропетровской области Игорем Коломойским. Двум львам стало тесно в одной жовто-блакитной клетке, и они, согласно телезавету «должен остаться только один», похоже, всерьёз решили выяснить отношения.

Залпы войны, усиленные журналистскими истериками, громыхнули в ночь с 19 на 20 марта, когда Игорь Коломойский в сопровождении вооружённых людей захватил офис «Укртранснафты». Самому одиозному украинскому олигарху не понравилось, что в нефтегазовой компании сменился председатель правления. Ведь прежний глава, выходец из финансовой группы Коломойского «Приват» Александр Лазорко контролировался непосредственно «днепропетровским хозяином». Он так прокомментировал свою отставку: «Сегодня у нас на счету более двух миллиардов гривен. Вероятно, кто-то захотел поставить своего человека сюда, чтобы запустить руку в эти деньги». Однако в министерстве энергетики и угольной промышленности Украины придерживаются иной точки зрения: её глава Владимир Демчишин объяснил решение об отставке Лазорко растратой средств на хранение технологической нефти, фактически идущих группе «Приват».

Так или иначе, в офис «Укртранснафты» Коломойский приехал разбираться лично. В грубой, бескомпромиссной форме. Видимо, такого самоуправства от украинской власти днепропетровский олигарх не ожидал. И обвинил непосредственно Петра Порошенко в попытке «жалкого рейдерского захвата».

Заодно досталось и журналисту радио «Свобода» Сергею Андрушко. Коломойский на правах хозяина обложил его так, как разговаривают обычно с всерьёз провинившимися холопами в момент наивысшего раздражения. При этом Андрушко, известный своими как бы бесстрашными выступлениями против Виктора Януковича в пору его президентства и пламенной борьбой за свободу слова, молчал, будто, цитируя олигархический первоисточник, «язык в жопу засунул». Молчали и находящиеся рядом другие журналисты, покорно наблюдавшие, как Коломойский деклассирует их коллегу, готовый вот-вот перейти к физической расправе.

Вообще от днепропетровского олигарха досталось многим. Больше других – депутату от Блока Петра Порошенко Сергею Лещенко, отнесённому им к фаворитам Бой Джорджа и Элтона Джона. В ответ тот анонсировал, что на заседании Верховной Рады депутаты будут требовать отставки Коломойского с поста губернатора Днепропетровской области. Официальная причина – агрессивно-хамское поведение по отношению к журналисту Андрушко. Лещенко поддержали коллеги от президентской партии и «Оппозиционного блока», подконтрольного Ринату Ахметову.

Коломойскому объявили выговор «за нарушение правил профессиональной этики, поступок, порочащий его как государственного служащего». И грызня продолжилась, обрастая новыми смачными деталями: «Приватбанк» блокирует счета Порошенко, в Днепропетровск стягивают дополнительные силы армии. В общем, олигархические батальоны просят огня.

Собственно, конфликт Коломойского, создающего свою оппозиционную партию, с Порошенко вызрел, безусловно, задолго до истории с «Укртранснафтой». Сигналы о нём, точно тревожные светодиодные лампочки, периодически вспыхивали в украинском медиапространстве.

Вот, например, депутат от президентского блока Сергей Каплин заявил, что войну в Донбассе развязал не Владимир Путин, а, выражаясь эвфемизмом, дружественные Игорю Коломойскому Арсений Яценюк и Александр Турчинов. Ещё раньше по телеканалу «Интер», принадлежащему олигарху Дмитрию Фирташу, партнёру Порошенко, транслировали фильм, уничижающий днепропетровского олигарха. Также именно окружение Коломойского лоббировало отставку генерального прокурора Виталия Ярёмы. В свою очередь власть оказывала давление на финансовую группу «Приват», закрывая принадлежащие ей заправки, отбирая преференции авиакомпании МАУ и т. д. Сложно представить, что всё это происходило без ведома украинского президента.

Фундаментальные противоречия есть у Порошенко и Коломойского и по войне в Донбассе. Днепропетровский олигарх, лично финансирующий ряд карательных батальонов, инспирирует партию войны и устами своего протеже, лидера «Правого сектора» Дмитрия Яроша, регулярно обвинявшего украинскую власть в саботаже и предлагавшего создать альтернативный командный штаб, не раз заявлял, что мирные договорённости не приемлет.

Конфликт Порошенко и Коломойского, идентифицируемый чаще всего по взаимным обвинениям контролируемых ими публичных персонажей, является той вершиной конфронтационного айсберга, что пропарывает брюхо украинского чёлна. К нему, втягиваясь, льнут менее значимые игроки разного уровня, выбирающие для себя нужную сторону противостояния. В частности, Игорь Коломойский заручается поддержкой хозяина Закарпатья Виктора Балоги. Так образуются кланы и группы, борющиеся друг с другом и являющиеся ещё одной весомой стороной украинского конфликта.

Ведь помимо очевидного противостояния России и Украины, Донбасса и Киева, Москвы и Вашингтона есть ещё один, находящийся в непрерывном движении, грозящий социально-экономическим землетрясением пласт, где сходятся украинские олигархи, решающие свои задачи и удовлетворяющие свои амбиции. Подчас именно эта мотивация становится решающей, системообразующей в судьбе государства. И в основе того, что прикрывают высокопарными патриотическими речами, по сути, лежит банальный, кощунственный по отношению к стране и народу передел имущества. Он рождает аллюзии на беспощадную атмосферу девяностых, но в куда большем масштабе. Когда разборки устраиваются не на уровне преступных группировок, а целых партий, наций, и местом боя становится не точка на рынке, а вся страна.

В условиях манифестируемой борьбы с Россией этот конфликт, задрапированный «священной войной», не так заметен, но как только присутствие внешней экспансии в медиапространстве ослабевает, он проступает с новой видимой силой. Оттого, собственно, даже перед офисом «Укртранснафты» Коломойский апеллировал к его освобождению от русских захватчиков.

Россия, Донбасс, Путин – тот действенный раздражитель, что удерживает Украину от глобального, чреватого для всех её граждан побоища олигархов, пока что играющих, не всегда успешно, роль полемистов и бизнесменов. Но рано или поздно эта ширма отодвинется в сторону, и на залитую не бутафорской кровью сцену выйдут подлинные герои и злодеи. Тогда большая грызня, устроенная олигархами, может перекинуться на всю Украину, став для её народа большой резнёй.

 

Диверсия и подлог

О крымских проблемах спустя год после референдума

24.03.2015

В Донбассе, откуда я вернулся на днях, меня всё время спрашивали: «Ну как там, в Крыму, после присоединения к России?» Люди знали, что я из Севастополя. И люди хотели получить ответ. Желательно такой, чтобы он их утешил, согрел. Оттого я не мог разочаровать. Но и врать, создавая вопреки фактам радужный крымский портрет, не мог. Потому отвечал стандартное и по возможности с улыбкой: «Нормально». Пожалуй, было бы в принципе странно говорить нечто иное, приехав из мирной действительности туда, где идёт война, пусть и замазанная перемирием, среди тех, кто, по-хорошему завидуя Крыму, хочет в Российскую Федерацию, о чём твердят многочисленные триколоры и лозунги на стенах.

Данное желание мне хорошо знакомо. Год назад в раскрашивающейся надеждой действительности крымчане по большей части жаждали чего-то похожего, и повсюду клокотало сакральное «возвращение домой».

Помню тот день – 16 марта. Пожалуй, никогда ранее в Крыму я не ощущал, не слышал, не видел среди жителей полуострова столь мощного, всеобъемлющего чувства радости, праздника, царившего на улицах, площадях, в душах. И та вечерняя эйфория, наступившая после объявления результатов референдума, транслировавшаяся федеральными каналами онлайн, не была поддельной. Она била витальным ключом, снося все преграды, барьеры сомнения, недоверия, страха.

Солнечным лучом эта надежда, эта радость протянулись до 18 марта, когда полуостров, торжествуя, внимал словам президента Владимира Путина о «возвращении в родную гавань» и улыбался свитеру «народного мэра» Алексея Чалого. Рейтинги взлетали, фанфары звучали, конфетти летело, и грезилось будущее на зависть всем.

А дальше, собственно, началась реальная жизнь, которую, утрируя, можно описать словами из песни Мэрилина Мэнсона – «длинная трудная дорога из ада». Того, что в жёлто-голубых тонах и с трезубцами на красно-чёрных башнях.

Украина то ли не хотела, то ли не знала, что делать и как управляться с Крымом, коррелировавшим в себе царское рекреационное и коммунистическое военное прошлое. За двадцать три года полуостров обветшал, обнищал и превратился из благодатного места, куда приезжали графы, князья, писатели, художники в нечто хмурое, брошенное, подзабытое. Точно породистого пса выгнали на улицу, и он там исхудал, завшивел, поизносился.

В России же, несомненно, всё будет иначе. Ведь дома, как известно, и стены помогают. Так говорили, представляя новую прекрасную жизнь. И на фоне этих сокрушительных в своей безапелляционности перспектив робко постукивала древними копытами извечная русская двойка – «кто виноват» и «что делать». Первую загогулину вопроса разомкнули быстро, и обвинительные стрелы, шипящие, раскалённые, полетели в Киев, а вот над вторым вопросом то ли в принципе не задумывались, то ли старались не афишировать.

Власть знает, что делать, будьте покойны – разъясняли народу, и тот вроде как соглашался. А когда проскакивали сомнения – эти теребящие душу мыслишки, порой оформляющиеся в нервные, суетливые действия, – тогда появлялся, к примеру, сенатор от Севастополя Андрей Соболев с наказанием-просьбой: «Не надо критиковать нынешнюю власть. Дайте ей спокойно работать». И вроде бы дали. Камни если и метали, то не слишком активно, да и чаще всего не в тех, кто их заслуживал.

Прошёл год. И вот теперь точно – время собирать камни. Они, увесистые и поменьше, тащатся в СМИ, аккуратно, хотя чаще нет, обрабатываются и превращаются в памятники, где одно лишь величие и торжество. И ни слова против. Тот, кто усомнится, пусть даже на миг, рискует попасть в список непатриотичных предателей, у которых на лацкане пиджака – высохший укроп, а в перспективе – общение с людьми, способными внятно объяснить, как и для чего любить родину надо.

Пожалуй, во всей крымской истории возвращения именно это наиболее опасно и настораживающе. Потому что оды поющие, словеса говорящие отчасти сродни тем, кого от мема «Крымнаш» воротит так, что впору экзорциста звать. Именно они, не замечающие – в силу нежелания или утраты способности замечать – истинного положения дел на полуострове представляют для него главную угрозу. Создавая видимость всеобщего процветания, благоденствия, используя аргумент «зато нет войны» как заградительный щит против любых критических стрел, они пестуют однозначность и обрекают Крым на летальный сценарий.

Люди, которые либо не имели к Крымской весне никакого отношения, либо препятствовали ей, сейчас возносят себя на первые роли, нацепив – в буквальном и переносном смысле – медали за освобождение и развитие полуострова. Они же, сидя на руководящих должностях, не поменявшись с украинских времён, давят тех, кто искренне переживает за происходящее в регионе, кто радеет и болеет за него, ибо не на час и не ради бонусов рисковать стал. Такие люди, осмеливающиеся возражать, критиковать, маркируются вредителями, хотя жаждут для Родины только блага.

Предмет же критики сегодня вопиющ, огромен. Обывателю над толщей Чёрного моря видна лишь меньшая часть проблемного айсберга, топящего корабль, всё ещё плывущий в родную гавань, но и её достаточно, чтобы предупредительно возопить: «Этот поезд в огне! Необходимо принять меры!»

Паники на полуострове нет. Есть желание выправить крен, ситуацию. Подавляющее большинство не стонет и не рыдает о том, что возвращение Крыма в Россию было ошибкой, обратного украинского камбэка с мольбами «Киев, забери нас» не жаждет. Люди сделали выбор, люди не отрекутся, но продолжение нынешнего курса на полуострове грозит сначала болезненным попаданием в тупик, а после крушением не только стен, но и голов. Крымчане терпеливы. Да, они, согласно русской традиции, долго запрягают, но быстро едут – события февраля-марта 2014 года это лишний раз доказали.

С метафизической – психологической, культурной, ментальной – составляющей вопросов нет, а вот с конкретной реализацией, с механикой, физикой процесса образовался увесистый том рефлексий, жалоб и предложений. И в данном ракурсе то, что происходит сегодня в Крыму и Севастополе, – диверсия и подлог по отношению к Российской Федерации. Люди ждали возвращения матери, а получили мачеху, соприкасаясь с которой всё чаще впадают в паническое состояние: «А её ли мы ждали? А она ли должна была прийти?» Неужели так?

С одной стороны, безусловно, нет: по пути домой, её, видимо, захватили, изуродовали, поиздевались, и до конечного пункта назначения дошёл испорченный, ухудшенный вариант, так как на местах – старые новые люди. Но, с другой, Крым фактически продемонстрировал те недостатки, которые дискредитировали, терзали Россию всё это время. Недостатки, свидетельствующие: «В этой гавани что-то не так. Она нуждается в инвентаризации, реставрации, модернизации (список…ций можно продолжить)». Во многом Крым сегодня – та призма, сквозь которую воспринимают всю Россию.

И вот уже нет-нет да и вспомнят в очередях социальных учреждений ту, доевромайдановскую Украину, где, казалось, не было столько проблем в сфере здравоохранения, образования, пособий и выплат. Двадцать минут среди обычных, замученных тогда и вновь жизнью людей – и телевизионный образ Крыма, источающий елей, осыпается, рушится.

– У меня муж – онкобольной. Два месяца не могла устроить его в больницу. Наконец, положили. Но через некоторое время говорят – забирайте! Лечить нечем, город не закупил лекарств. Как же сама? Давайте, я сама куплю. Нет, не положено! У нас бесплатная медицина. Так что ему – умирать? – говорит мне женщина в первой городской больнице.

Рассказывает другая, пенсионерка:

– Вычитают из пенсии сумму на лекарства. Должны давать их бесплатно. Но не дают…

Мужчина, примерно 40 лет, возмущается:

– У нас в больницах диагностируют ту болезнь, от которой в наличии есть лекарства. Нет лекарств – нет и болезни. Запрещено о ней говорить. У меня так трёхлетнему сыну физраствор для ингаляций назначили…

Мы стоим в очереди к главврачу Севастополя. У него приём – раз в неделю: по пятницам, с 8 до 9 утра. Предварительно надо записываться у секретарей. Очередь – несколько десятков человек.

Таких историй – множество. Россия с ними хорошо знакома. Их не надо коллекционировать – они преследуют сами. Тем стремительнее под ручьями правды тает сахарный миф о том, что бюджетники и пенсионеры, не считая МВД и МЧС (у них, и правда, материальная сторона жизни несколько наладилась), в Крыму стали жить лучше. Не стали. Потому что ни доплат, ни повышений они, по большей части, так и не получили. Им, как правило, сохранили те зарплаты, что были при Украине: просто сумму в гривнах умножили на три, переведя в рубли. Вот только цены увеличились в 3–4 раза.

Учителя, например, получают ставку – в 7 тысяч рублей. Плюс стимулирующие деньги. Вот только идут они не всем, а, как правило, распределяются между приближёнными людьми.

– Попробуй тут проживи с такими пенсиями! Я семь тысяч рублей получаю. Раньше на маленькую украинскую пенсию я мог позволить себе больше, чем на нынешнюю российскую, – говорит мне пенсионер в очереди паспортного стола.

Но дело не в том, как было раньше – так уже, безусловно, не будет, – и не в санкциях, и не в транспортно-логистической блокаде, которую СМИ предпочитают не замечать, и не в запредельных ценах, к коим после украинских, прошлых и нынешних, всё же трудно привыкнуть, – дело в отсутствии конкретных, ломающих тоску действительности шагов. Всё чаще севастопольцы, крымчане спрашивают себя и других: «Что конструктивного сделано за год? Какие достижения, результаты?» Обнадёживающего, положительного ответа зачастую нет.

Зато с другой, тёмной, стороны печальных фактов, аргументов, свидетельств хватает. И большинству всё очевиднее: местная власть не справляется со своими задачами. Едва ли не каждое её решение вызывает отторжение и непонимание.

В Севастополе апогеем странной политики муниципальных властей стал взрыв 16‑этажного дома на улице Капитанской. Дом этот, как заверили в администрации, опасен и построен с несоблюдением норм, в любой момент он может рухнуть. Вот только взорвать его удалось лишь с третьего раза, неудачно развалив напополам. Крепким на самом деле шаткий дом оказался.

И тем страннее, что совершается подобное под видом борьбы с несанкционированной застройкой, проблемой для Крыма всегда актуальной. Вот только за последний год на полуострове вырублено деревьев и начато застроек, похоже, больше, чем когда-либо. Ходить негде. И большая часть этих застроек принадлежит руководству области и городов.

Главной же проблемой Крыма сегодня остаётся та же, что и двадцать лет назад, – говоря по-простому, «отжатие», осуществляемое под видом национализации. Сотни объектов, сцепливаясь в одно целое, забираются для дальнейшей перепродажи. Сначала они блокируются подготовленными людьми, а дальше начинаются вопросы с документами. В результате без работы остаются тысячи людей.

И в данном контексте то, что происходит сегодня на полуострове, во многом напоминает картину из девяностых, когда Украина, получив Крым, решила извлечь из его богатств скорую прибыль. Новое время повторяет те же ошибки. Благо, что для того есть ширма, драпирующая сомнительные действия патриотизмом.

Безусловно, во многом это следствие смутного, переходного времени, имеющего свои априорные сложности. Перспективы же Крыма российского больше, радужнее, чем Крыма украинского, и нынешняя бесконтрольная ситуация будет решена, но сделать это необходимо как можно раньше и эффективнее, дабы не повторять прежних ошибок, чтобы затем в суровом, операционном стиле их исправлять.

 

Двойная сплошная

О луганской самоидентификации

26.03.2015

Нигде я не видел столько российских флагов, как в ЛНР. Едва ли не на каждом столбе, на каждой стене – триколор. И даже у памятника Шевченко – белые, синие, красные цветы. А напротив дома правительства – надпись: «Луганск – русский город».

Он был Ворошиловградом когда-то. Позже ему вернули историческое название. А был ещё один вариант – Далеград. В честь великого луганчанина Владимира Даля, краеведческий музей имени которого занимает центральное место в городе. И такое название было бы весьма кстати, потому что изъеденная популистской молью проблема русского языка действительно бередила умы луганчан. Теперь они стоят на блокпостах в том числе и за неё. И вряд ли прогнутся.

Да, всё не столь однозначно, как хотят представить. Выкрики «здесь русский дух, здесь Русью пахнет» в Луганске – отчасти популизм, намёк на желаемое, а не только лишь сугубая реальность. Однако большинство людей из тех сотен, с кем мне удалось пообщаться, не сомневаются, что для ЛНР есть только один путь – он с Россией.

Всякий раз, приезжая в Луганск до войны, я пускал в себя настырного червячка сомнения: что общего у этого места с остальной Украиной, к коей его прилепили? Где ментальные, культурные, психологические связи? Да, здесь немало украинцев, но идентифицировать в жителях Луганщины украинское сознание, тягу к нему – задача со звёздочкой.

Оно и не русское, не российское даже – скорее, советское, как, собственно, и в Крыму. Каждая улица с её архитектурой, каждое название с его приветом «красным» плодят аллюзии с рефреном «рождённый в СССР». Они вышли оттуда. И всё ещё хотят возвратиться.

Я видел увядающий Крым, с которым Киев то ли не знал, то ли не хотел что-либо делать. Но если искать по-настоящему яркий пример обнищания за времена украинской независимости, то это, несомненно, Луганск. Привязанного к России, промышленно, экономически, его всячески отсекали от неё.

Украина попыталась отнять у Луганска прежнее тело, не предложив взамен новое. Лишь пустота, с подсадкой на потребительскую иглу.

Здесь до сих пор по большей части всё украинское: от связи и товаров до денег и сообщений. Всё везётся оттуда, чтобы продать тем, кто того не хочет. Обглоданный скелет украинской действительности выставлен на луганское обозрение. И многие отворачиваются, не в силах смотреть.

Но над этой руиной явственно витает дышащий русский дух, ищущий способ, шанс материализоваться. Он уже прикоснулся ко многим здесь, не дав конкретики, но осенив надеждой. И, возможно, указав путь.

Так они и идут, русский дух и украинская реальность – не пересекающимися прямыми, двойной сплошной на разбитом шоссе – в неопределённость.

 

Гнилые головы, дохлые рыбы

О бездарности политических элит Украины

01.04.2015

Какая прелесть, однако! В Украине создано оппозиционное правительство. Тут вспоминается нетленное: «На манеже – всё те же». Осколки «Партии регионов», как жидкий терминатор из второй части фильма, подтянулись друг к другу, образовав новое единое целое.

Его ещё называют «теневым», сие правительство. И это правильно, и это логично. Потому что мафия всегда выходит из сумрака, дабы творить своё чёрное, как написал бы уставший «жёлтогазетчик», дело. Особенно если в новом старом правительстве – тени себя прежних.

Это они устроили в стране карнавал «отжатия» и коррупции, продолжив «славные» начинания предшественников. Это они предстали символами глупости и абсурда, над которыми плакали и смеялись. Это они отдали страну на растерзание. Это они предали своих избирателей. Это они швыряли друг в друга комья грязи и расчехляли фекальные пулемёты, дабы после бегства Януковича деклассировать своих же соратников.

Их место – в монастыре или за решёткой. Но они вновь лезут в правительство. Отсиделись в своих инкрустированных брильянтами подвалах и выбрались, чтобы дорвать своё.

Некоторые из их коллег мертвы. Самоубийства – так обставили дело. Люди с честью в былые времена поступали аналогично. По кодексу. Хотя сомневаюсь, что украинские политические деятели убили себя сами – наверняка им помогли, но, так или иначе, в этом есть порыв ветра архаики.

Большинство же осталось. И сбилось в стаю. «Теневую». Этакие Назгулы на службе у Саурона. Им выступает Сергей Лёвочкин. Оппозиционное правительство – его проект, созданный прежде всего для психологического эффекта. С приветом не украинцам даже, а России и Европе.

Что могут дать Украине такие персонажи, как Михаил Добкин или Наталья Королевская? Одни их фамилии у большинства украинцев вызывают смешанное чувство ненависти и стыда. Но взывать к здравому смыслу, к чести и уважению «теней» – то же, что разговоры Кука с туземцами о странности их гастрономических пристрастий.

Безусловно, в «теневом» правительстве есть и, скажем так, приличные люди. Да, воры, да, коррупционеры, но при этом – профессионалы. И я знаю, как пример, людей, «регионалов», которые в трудные времена не остановили финансирование опекаемых ими социальных учреждений.

Но как реализовать на практике их, допустим, здравые антикризисные модели? Когда инициативы потонут в болоте дел добкиных, а если и спасутся, пробравшись по кочкам, то поймут ли их украинцы?

Собственно, главное ощущение от заседания «теневого» правительства – ребята так ничего и не поняли. Они всё те же. С теми же словами и манифестами. Сидят, вещают со скучными, кислыми лицами. И цифры их, выкладки, формулы, законодательные инициативы звучат как бесконечное «бу-бу-бу».

Они и раньше, в более сладкие времена, смотрелись не слишком-то убедительно. Выходил к публике условный Азаров, сыпал данными и, как умный человек, излагал, по сути, грамотные вещи, но потом выскакивал условный Ляшко и принимался голосить: «Воры! Предатели! Москали! Всех – на вилы! Хотим в Европу! Без виз! Без коррупции!» И народ, знавший о воровстве Азарова, потешавшийся над его украинским, подхватывал: «Геть его! Ганьба!»

Доганьбились, догетькались.

Смотря на политические элиты Украины, невольно думаешь: кто эти люди, решавшие судьбы? Кто прилепил их к кормушке? Как пролезли они туда? Парад злодеев, шоу уродов. В нормальном, не искривлённом маммоной мире им бы и чай разливать не дали, потому что они бы спёрли и заварку, и кипяток, а заодно бы и народ отравили. Что ни фамилия – то ответный крик: «Изыди, изыди!»

Да, политики везде – отдельная песня. Печальная, депрессивная, как у вконец осатаневшего джанки. Или агрессивная, параноидальная, как у подростка на «кислоте». В России – тот же бестиарий. Мерзавцы, глупцы и подонки. Сама система устроена так, что во власть просачиваются главным образом тлетворные, подлые элементы, а если порядочный вдруг пробрался, то начинается либо его переформатирование, либо устранение. «Во власти всё те же ублюдки», – сказал Джон Леннон, и миллионы людей согласились.

Но Украина, к сожалению, в вопросе гнуси политических элит даст фору многим. Неадекватные дилетанты – вот их определение. И к этому дилетантизму примешивается разбухшее уродливое тщеславие, парадоксальным образом сопряжённое с комплексом неполноценности. Холопское видение, холопские методы. И ноль ответственности.

Бездарность политических элит – одна из главных причин коллапса и войны в Украине. Они сдали страну, её население, здравый смысл. И не могли по-другому. Соображалки им не хватало. Отсутствие же ума компенсировалось наглостью и хабалистостью. Результат – из страны, входившей в независимость на достойном счету, Украина превратилась в государство-призрак. И лично для меня это трагедия.

Становится ещё больнее, когда понимаешь: на данный момент тех, кто способен отыскать решение, путь, нет. И не предвидится. Старые элиты полностью дискредитировали, исчерпали себя, убогостью и коррупцией расписавшись в бессилии, вранье и непрофессионализме. Выходцы из коммунистической своры не первого эшелона или радикальные диссиденты – уже не актуальны, уже за бортом. Новые же элиты не вызрели и не окрепли. В силу как внутренних, так и внешних причин по дискредитации и подавлению Украины.

Нынешняя власть исчерпала себя. Прошлая, сейчас «теневая», мечтающая возродиться, обесточила страну и не пользуется авторитетом. И те и другие, несмотря на вечное пребывание у кормушки, в сознании украинцев остаются временщиками, дожидающимися суда, люстрации.

Не воспринимать же всерьёз тех украинских политиков, что вещают в российских ток-шоу страшилки, где они агнцы, а их противники – волки? Смешно. И дико, когда очередная Виктория Шилова или Ирина Бережная с плачем рассказывают о том, как терзают, мучают Украину эти нехорошие яценюки, бандеровцы и фашисты. А где вы, красивые, были раньше? Всё это время? Жируя, прохлаждаясь, так же разрушали страну, измываясь над украинцами. Вы не хамелеоны даже, а актёры провинциального малоросского театра, которые и загримироваться толком не могут; что уж говорить о том, чтобы выучить роли.

Впрочем, эти люди не из космоса прилетели. Нет, они плоть от плоти украинского народа. Доброго, работящего, талантливого, но вместе с тем на удивление пассивного, равнодушного. Позволившего негодяям дорваться сначала до власти, а после до тела и сердца страны. Украина разрешила изнасиловать себя. От безысходности или из-за красивых лозунгов. Ведь то, что рыба гниёт с головы, – прежде всего оправдание для хвоста. Это уже из Евтушенко.

Сегодня пришло время каждому брать ответственность на себя. Выдавливать рабство. Да, сложный, почти фантастический вариант. Но только он сможет сработать.

Иначе – вариант куда реалистичнее: коллапс, падение, обречённость.

 

Невыносимая призрачность бытия

О луганских впечатлениях

01.04.2015

Вернувшись из ЛНР, дав несколько интервью и пообщавшись с десятком разных, заинтересованных и не очень, людей, я в лишний раз убедился: большинство смутно представляет себе, как и чем сегодня живёт Народная Республика. Собственно, я и сам, отправляясь туда с гуманитарной миссией, имел об этом несколько сумбурное мнение.

Последний раз я был в Луганске после книжного фестиваля во Львове, транзитом через Киев. Тем ошеломительнее оказался контраст. Там, на западе Украины были нежно освещённые, тихие улочки, по ним гуляли, целовались, пили кофе и толстели от шоколада люди, а в ЛНР стыла каменная пустыня: дома, потрёпанные выстрелами, снарядами, не было света, воды, тепла и людей. Дикий перепад настроения, пусть я и ехал тогда, понимая, что в Луганске случилась война, но всё равно – никак не мог унять защемлённое сердце. Кровавое время, безумные люди.

После я созванивался с друзьями, знакомыми. Узнавал, как, что у них. Было осколочно, больно, тяжко. Но жизнь потихоньку налаживалась. Если бы не война.

И сколько бы, искренне и для вида, мы ни декларировали, находясь вне, «душа болит за Донбасс», до конца не представить, не осознать, как оно там на самом деле. Художник, писал классик, должен погрузиться на самое дно ада, и, мне кажется, что нынешний обыватель тоже. Тогда его риторика, в коей подчас хватает вольностей, питающих, оправдывающих войну, стала бы взвешеннее, умереннее, деликатнее.

Безусловно, погрузиться в тот мир за 5 дней, что проводишь на Луганщине в суете, борясь главным образом с человеческой глупостью, проблематично. Сколько бы совести, эмпатии Бог тебе ни отвесил, всё равно скользишь по верхам. И глаз ухватывает преимущественно то, что в тебе уже есть. На данный момент.

Она очень разная, ЛНР – та, какой я её увидел. Очень неоднородная в своей беде.

Здесь, по большей части, нет того, что показывают в документальных фильмах о войне. Но страданий достаточно, чтобы искупить грехи не одного легиона. Хотя здания не выстраиваются в цепочку руин – живые места есть, и в них люди пытаются сохранить мир. Как могут.

Городок Ровеньки, сюда я приехал впервые. В нём всё почти так, как в мирное время. Ходит общественный транспорт, люди стоят на остановках и в очередях. Заходишь в магазин и покупаешь товары, украинские главным образом. Рыночные ряды заняты, хотя покупателей – середина буднего дня – почти нет.

И всё же в этом шатком спокойствии периодически вспыхивают маячки близкой смуты. Старики, женщины толпятся у грузовика «Урал» с логотипом одной из казацких общин. С его борта ребята в «горках» разливают суп, чай, раздают крупы. Суета, давка. И вместе с тем – парадоксальным образом – отстранение. Потому что здесь много тех, кто даже в таком положении не готов переступить некую черту отчаяния. И есть те, кто просит милостыню открыто, а есть те, кто бродит молча, призраками с голодными глазами.

В больнице, куда я сгружаю привезённые мной лекарства, узнаю, что финансирования на март нет. Никакого.

– И как же теперь?

– Да вот так…

Но без лекарств – людям не жить. И в больницах, и в принципе. Когда в Дебальцево в собственном доме лежит раненный осколками человек и гниёт заживо; никто не лечит – некому, нечем. И этот пример – один из сотен.

У каждого здесь своя степень лишения, страдания, боли. И, возможно, да – всё познаётся в сравнении, но тяжесть креста, который приходится нести, не уменьшается от того, что кто-то навсегда повалился рядом.

Есть Ровеньки, уцелевшие, живые. А есть Первомайск, где нет слишком многого из того, что жизненно необходимо. И люди, чумазые, появляются из подвалов. Луганск же изранен в основном на окраинах. Сейчас он цел и живёт по законам военного времени. Эта формулировка встречается здесь довольно часто. Например, вот в таком контексте: «Данная собственность принадлежит ЛНР. Порча и вредительство караются по законам военного времени».

Хотя фактической войны нет. Но она всегда рядом, всегда чуть за кадром. Одно движение, одна перемена – ад начинается вновь. И большинство тех, с кем я встречался, говорят о нависшей угрозе. А пока пробуют выстроить быт заново.

На территории университета Шевченко – студенты. В кинотеатре – мороженое и фильмы. В магазинах – товары на полках. Но тут и там встречаются люди в форме, контролирующие происходящие. Они как пограничники между той жизнью и этой, куда местные возвращаются, дабы её возродить.

– Я тут всё время был, – говорит таксист, – а брат, отец – в ополчении.

– А вы… почему нет? – сомневаюсь прежде, чем задать этот вопрос.

– Мать – лежачая. Чуть что – сразу к ней. Так что решили я – с матерью, батя и брат – на войну. Хорошо хоть родственники из Москвы лекарства передают…

С лекарствами в ЛНР – беда. Даже если есть деньги, купить их проблематично. И зачастую нет самого необходимого.

– Раньше пять дней в неделю по аптекам товар развозил, – сообщает знакомый, работающий на местную фармацию, – а в прошлом месяце – три дня всего на работе…

Он, как и таксист, рассказывает о трудностях, бедах. Не жалуется, нет – скорее, перечисляет факты. Вообще многие здесь стоически переносят убийственную реальность, главная характеристика которой – жёсткая нехватка элементарного.

– Как выживаете? На что?

– Да вот, кое-какие сбережения сохранились…

А многие не знают, что отвечать. Остаётся лишь фиксировать, запоминать их просьбы. Чтобы вернуться позже с адресной помощью.

– Богатые, – рассказывает мне друг друзей Пётр, – уехали сразу. Остались в основном те, кто держится за последнее. Ну, или патриоты. Ну, или те, кто у кормушки…

Тем вульгарнее смотрятся машины с донбасскими номерами в России и Украине. Пока одни стоят за свою землю, другие прожигают то, что с этой земли высосали. Впрочем, много, конечно, и «отжатых» машин; эта проблема – из актуальных. Да и в самом Луганске – немало автомобилей без номеров.

Пётр до войны занимался мебелью. Не шиковал, но на жизнь, по его словам, хватало. Сейчас вновь пробует заниматься тем же. Однако заказов – в десятки раз меньше, а себестоимость всё растёт.

– «Мутят» на курсе доллара, с них – на рубли, с тех – на гривны, запутаешься…

Обменять валюту в Луганске можно только в специальных пунктах. Банки не работают. Есть ещё менялы, обитающие в основном на рынках. Курс держится в районе – плюс-минус – сорок гривен за сто рублей.

Цены по сравнению с украинскими – запредельные. По сравнению с крымскими – на уровне. Но для региона, где стоит всё производство и нет работы, подобные ценовые силки убийственны.

– Хочешь выживать – иди на службу. Других вариантов нет, – рассказывает мне знакомый поэт. – Благо, что за коммунальные услуги сейчас платить не надо…

Он ездил за своей пенсией в Киев. С трудом преодолел украинские заградительные кордоны. В столице ему пришлось указать киевское место проживания. Иначе – пенсию не давали. Он назвал адрес, который увидел за час до этого.

Главное, что ощущаешь в Луганске, – это нехватка людей. Даже днём – в будни и выходные. Бродишь по центральным улицам и встречаешь от силы десяток человек. Машин – чуть больше, но из них очень много военных. А так – полное ощущение того, что ты остался один и город полностью твой. Здесь то ли недавно все ушли, то ли вот-вот придут.

После двадцати двух ноль-ноль – комендантский час. Всё замирает. Не вызвать такси, не уехать. Улицы темны, пустынны. Всё закупорено безответностью. Хотя на зданиях – кроссворд горящих окон. Жизнь есть, но она дистанцирована, удалена. И люди ждут. Нового времени, нового быта.

Огромный, призрачный город. Ты в нём. Измученном, но не затравленном. И чем больше стоишь, в самом его центре, напротив музея им. Даля, тем явственнее ощущаешь нарастающую пульсацию, ритм. Сердце города бьётся и не сдаётся. И это не художественный образ, нет. Это реальное дыхание жизни, призрачной, но не задушенной.

 

Добро пожаловать в 37‑й год

О «бытовом сепаратизме» в Украине

09.04.2015

Борьба с демонами в Украине – это всегда воскрешение призраков. Их вытаскивают из забытья, говоря: «Смотрите, это та нечисть, что отравляла жизнь наших предков! А теперь они пришли за нами!» Народ негодует, кричит «ганьба». У призраков этих – красный оттенок. На лбах их – серп и молот. Впрочем, есть и другие – те, кто ещё в крипацких костюмах с имперцами бился, а нынче мстит.

ГУЛАГ, тоталитаризм, преследования – вот чем пугают украинцев, настраивая против врага. Так было в 2004 году, когда в образ Януковича втиснули всё возможное зло. Так повторилось, но в куда большем масштабе, через десять лет – на Евромайдане. Сбрось диктатора, уничтожь банду – free your mind.

Но материального улучшения не случилось, Европа не стала ближе – наоборот. Свобода закудрявилась колючей проволокой. На Украину накинулась бешеная свора псов войны. Полгода – и нет пяти миллионов человек. Полгода – и нет трёх областей. Кто виноват?

Надо бы отыскать мерзавца. Но о себе разве скажешь дурно?

Так появилась Россия. Благо, все предпосылки для того были. Быстро Москва стала первородным злом, которое нужно уничтожить в каждом. При его наличии украинская власть могла не слишком-то переживать за собственные действия.

Но увлекалась. Допустила слишком много ошибок. Представляя Россию, не без оснований, этаким Мордором, новые украинские герои изобразили самих себя. И народ стал прозревать.

Где альтернативная точка зрения? Как может антитеррористическая операция продолжаться год с тысячными потерями? Почему те, кто возвращается оттуда, никому не нужны? Когда прекратят захват предприятий? Когда остановят притеснение церкви? Почему людей арестовывают только за то, что они выступают против убийства своих же граждан?

Украинцы не просто начали задавать вопросы – они стали выходить на митинги и пикеты, выражая открытый протест. Власть, порой жёстко, разгоняла их. Оттого понадобился эффективный сдерживающий механизм.

Так придумали охоту на «бытовых сепаратистов». Тех, кто «неосознанно или специально распространяет информацию, угрожающую целостности государства». А это протест против мобилизации, распространение слухов о несуществующей угрозе русскому языку и русскоязычному населению, критика действующей власти и т. д. Фактически всё это можно объединить одним словом – инакомыслие. Если ты думаешь иначе, чем заявлено генеральной линией партии, то ты враг государства.

Видимо, это та самая свобода по-украински, обещанная, долгожданная. С гарью костров инквизиции и стуком колёс «воронков». Ведь те, кто так долго боролся с чудовищами, разоблачая ужасы 37‑го года, сами превратились в чудовищ. А может, и были ими изначально.

И это борьба не против России. Это ярость против самой Украины, уничтожение собственного народа, превращение его в секту рабов, которых надо, во-первых, заставить полюбить (или хотя бы принять) своё рабство, а во-вторых, стать соучастником преступления, возводя напраслину на ближнего своего. Страну затягивают в стальной корсет лжи, диктатуры и страха, а она, задыхаясь, судорожно хватает остатки спёртого воздуха.

Новой инициативой о «бытовом сепаратизме» капитолийские хозяева Украины расписываются в том, что прежние механизмы по поиску внешних врагов уже не работают. Или работают не столь эффективно. Потому надо избавляться от неугодных внутри. Вина их лишь в том, что они, похоже, очнулись от морока происходящего.

 

Повод разжечь, взбаламутить

О ситуации с крымскими татарами

09.04.2015

Вновь говорят о крымских татарах. С одной стороны – стон. С другой – натиск. И господин Чубаров призывает готовиться к масштабной войне. И общественные активисты вопиют о притеснении крымских татар. И снова же общественные активисты, но уже иного толка, мечтают сделать ремейк на Крестовый поход. И власти Крыма заявляют: проблем с татарами нет.

В общем, всё как и раньше, но в несколько более интенсивном, воспалённом ключе. Когда вспыхивает так, что горит, не переставая, но и догореть всё не может – ведь топлива обид хватит на сотни лет.

Когда я издал первый том тетралогии «Учитель», описав жизнь в Крыму конца девяностых – начала нулевых, и стал получать отзывы, то большая часть из них касалась темы крымских татар: их жизни, их настроений, их противостояния с русским населением полуострова. Тема всколыхнула многих. Забавно, но меня, как автора, обвиняли то в излишней лояльности, то в разжигании ненависти к крымским татарам.

Отчего так? Отчего два противоположных мнения? Я старался быть беспристрастным, описывая то, что видел, чувствовал, слышал сам, прожив в Крыму 24 из 29 лет своей жизни. Немало времени я провёл в небольшом селе под Бахчисараем. И не встречал соседей более отзывчивых, чем семья крымских татар. И в то же время несколько раз спасался от избиения уже другими татарами только за то, что был русским. Видел их засилье, диктатуру на рынках. Чувствовал их вечную обособленность. Слышал радикальные русофобские речи. И вместе с тем раз за разом встречал добрейших, трудолюбивейших крымских татар.

Все люди разные? Да, но суть в том, что любое прикосновение извне к теме крымских татар – это всегда спекуляция, попытка использовать их в своих подленьких интересах. А дискуссия, следующая за данным актом наживы, неизбежно сводится к перекидыванию шаблонными обвинениями из экстремистских газетёнок. С крымскими татарами, возможно, связаны главные мифологемы полуострова, и, как правило, весьма неприятного свойства.

Вспоминают депортацию.

Бьют в ответ – так было за что: татары предложили Гитлеру всех русских вырезать, а сколько среди них дезертиров было, сколько предателей?

Ну прям, собрались и предложили. Разве все они подобного отношения заслужили?

Так возвращались тогда для чего? Жили ведь в Узбекистане, Турции как надо.

Во-первых, скорее не так, как надо, а во-вторых, родная земля.

Ой, только не надо: по совокупности они не больше других в Крыму жили. Приехали, виноградники вырубили, будок своих, незаконных застроек, понаставили.

Можно долго продолжать в том же спорщицком духе, петляя на серпантине в смуту. Обсуждение крымско-татарского вопроса – всегда убийственная чехарда. Так мало здравого смысла, так скудны рациональные запасы, так неосновательно знание матчасти. Но высказаться надо. Ведь крымские татары – это всегда повод, это всегда беспроигрышный вариант разжечь, надавить, взбаламутить.

И в ближайшие годы данное положение дел лишь упрочится. США, Украина, Россия – все станут использовать крымских татар, вот только им от этого не предвидится никаких дивидендов. Снова прессанут, снова наобещают.

Смешно, когда Украина, оставшись без полуострова, вдруг вспомнила о крымских татарах как о коренном населении. И бьёт по больным местам, разжигает. Такой рай наперёд обещает, что хоть сейчас умирай. Но что мешало Киеву думать, заботиться о крымских татарах раньше? Что мешало проводить по отношению к ним уважительную и вместе с тем справедливую политику?

Смешно, когда крымские татары жалуются на отсутствие прав и свобод. У них давно своё status in statu, часто выливающееся в доминирование, в притеснение русского населения. Когда сидит татарчонок в школе и заявляет учительнице: «Ты что мне, мразь, рассказываешь? Это наша земля, и мы тут решаем!»

Смешно, когда новые власти вещают о массовом единении крымских татар в поддержке России. А как иначе, когда в гости к тебе заглянула бригада чеченцев? И вместе с тем, разве не многие татары были первыми, кто пошёл в Крыму получать паспорта с двуглавым орлом?

Вся эта взрывоопасная сумятица – во многом из-за того, что нет понимания, нет единого вектора прежде всего внутри самих крымских татар. Они раздираемы противоречиями, за их сердца и умы борются различные организации, и каждая – вроде «Меджлиса» – заявляет, что она направляющая, главная.

В данном контексте первое, что надо сделать России, – это понять, консолидировать крымских татар. Ведь если с русским населением полуострова при безусловных флуктуациях и отклонениях есть, в общем-то, единое понимание, то с крымскими татарами – всё слишком вариативно.

Не предложить им единую альтернативу сейчас, не создать отдельного и вместе с тем ассимилированного культурного пространства, использовать тактику притеснения или, наоборот, излишней лояльности – значит повторить украинские ошибки, получив бредящий враждой регион. Допустить этого нельзя: ведь при должной работе крымские татары из дестабилизирующего фактора могут превратиться в фактор созидательный. И тут прежде всего необходимы максимальная прозрачность диалога и конкретные экономические программы.

 

Невозможность острова

Россия должна принять Крым

13.04.2015

В ближайшее время появится не один десяток размашистых проектов о Крыме как земле, необычайно важной для России. И чувство гордости, густо замешанное на патриотизме, должно будет проснуться в аудитории. Так задумывается. Для эффектной иллюстрации уже хрестоматийных слов Владимира Путина о Крыме и Севастополе, имеющих огромное цивилизационное и сакральное значение для России.

Но правильные слова есть, а внятного понимания нет. Хотя, казалось бы, о колоссальной важности региона говорит, не раз акцентируя внимание, сам президент. Да и та эйфория, что царила в Крыму и по всей России во время присоединения полуострова, – разве она может лукавить?

Всё так, но только лишь на первый взгляд. Потому что со временем из толщи российской многострадальности появляется всё больше обломков и рифов, угрожающих пронзить крымский линкор, возвращающийся в родную гавань. А рядом, сужая круги, поджидают голодные до новой плоти акулы.

И вот уже бывший министр финансов Алексей Кудрин легко и быстро считает, во сколько обойдётся России аннексия Крыма, называя чудовищную цифру – 150–200 миллиардов долларов за ближайшие 3–4 года. Ему вторят другие авторитеты из власть имущих: мартовские решения по включению мятежного полуострова в состав РФ стали серьёзной, если не роковой ошибкой. Тут же находятся орды публичных людей, которые с разной степенью осторожности давят на совесть, мораль, повторяя, что так действовать, в общем-то, было нельзя да и незачем. За этой видимой, говорящей частью антикрымской колонны следуют обычные люди, которые, пожалуй, и не очень-то против крымского воссоединения, – отчего лишнее в дом не притащить? – но только лишь, если за это ничего не будет.

Между тем жить в России, усилиями как западных санкционеров, так и собственных ренегатов и разгильдяев, становится всё труднее. Народ недоволен, но есть и другие, удовлетворённые: одним нужен повод для активизации сдерживающей политики, другим необходима причина для оправдания. Потому самое время – заговорить об аннексии Крыма. Не будь его, вкрадчиво или громоподобно доносят нам, жили бы россияне ну если не припеваючи, то вполне терпимо, как раньше. А теперь, простите, вы сделали выбор.

Рискованной казалась уже сама изначальная формулировка: «Россия спасла Крым». Да, во многом это действительно так, но слишком много у неё спекулятивных оттенков. Спасти можно любя, а можно и потому, что так получилось. В Китае, к слову, есть традиция, согласно которой обязанным на всю жизнь остаётся не тот, кого спасли, а тот, кто спас, ибо он сделал весьма полезное для себя дело.

В ситуации с Крымом есть аналогия и с тем, как семейная пара решает усыновить ребёнка. Загоревшись, они, питаемые благими побуждениями, усыновляют или удочеряют создание. А потом начинают мучиться. Семейного бюджета не хватает, ведёт себя чадо не так, как представлялось, способности у него не те, да и вообще – не поспешили ли? Обуза – терзаются и родители и ребёнок. Взрослые сокрушаются: «Ох, да что же за наказание?» И тут же как бы успокаивают себя: «Ну, ничего, зато доброе дело сделали, таков, видать, наш крест». А что чувствует при этом ребёнок, насколько он виноват – не суть важно. Хотя брали чадо не столько ради него, сколько ради себя. Для полной, здоровой семьи.

Смутные времена после воодушевления, эйфории Крымской весны, конечно же, предугадывались. И вместе с тем многие оказались к ним не готовы. Разговоры «мы вас спасли» ожидаемо трансформировались в «вы нам должны». Казалось бы, главное достижение внешней политики России в её постсоветской истории постарались представить ошибкой и даже провалом. Теперь есть задача: сделать так, чтобы «Крымнаш» рождал исключительно негативные коннотации.

Полуостров представляется заржавевшей воронкой, куда в немыслимых количествах сливаются федеральные средства. Туда, болтает оппозиционный агитпроп, направлены все устремления правительства, оттого ущемляются иные российские регионы. «У нас что, своих нищих областей мало? Им внимания уделять не надо?» – завывают западные ветра. И некоторые в ответ подхватывают: «Почему это я ужиматься должен? Мы Крым разве для того брали? Поеду-ка я лучше в Турцию отдыхать».

Удивительно, но подчас крымчане в России воспринимаются как беженцы из Донбасса. В общем-то, как бы близкие, да, но всё-таки не свои, не родные. И не дай бог, если они в категорию жалоб сунутся. Тогда напалмом – по недовольным, дабы не взошли критические цветы зла. Запомните: у вас в Крыму – всё хорошо, а главное – вы теперь с нами. Ну и чего уж, да, вы нам должны. Что, что? Разговор окончен!

На деле же, та ситуация, в коей находится полуостров, – это фактическая его блокада: транспортно-логистическая, кадровая, социальная, психологическая, экономическая. Но о ней – ни слова, её как бы не существует. Я, например, хорошо помню канун Нового года и мои старания прорваться из Украины в Крым: очереди, истерики, блокпосты, километры пешком по заснеженной местности, а по российскому телевидению – «налажено транспортное сообщение между Херсоном и Симферополем, пущены дополнительные рейсы». В этом есть что-то дикое: сначала голосить об опросе «Дождя» о ленинградской блокаде, а после не замечать блокады родной земли уже сегодня. Более того – ей вольно или невольно способствовать.

Один пример. Из жизни севастопольской фирмы, где работает мой кум. Он сделал заказ деталей в России. Оплатил. Ему перезванивают:

– Извините, но мы не можем продать вам эти комплектующие.

– Как, почему?

– Санкции…

– Но вы же российская фирма…

– Да, но детали немецкие, ещё раз извините…

Другие отказываются продавать, потому что функционируют как одно из подразделений американской компании. До кучи, товар фирмы, где работает кум, на сумму 130 тысяч евро арестован британской таможней. К кому обращаться, как вызволять? Все, что называется, разводят руками.

И такая ситуация на полуострове – повсеместно. Не только западные, но и российские лица отказываются работать с Крымом. Одни – потому, что являются микроорганизмами филиальной грибницы, другие – по идеологическим соображениям. «Мы не станем работать с оккупированной территорией», – заявил мне директор крупной краснодарской фирмы, занимающейся медикаментами.

Исключение? Вряд ли. К кому обращаться? Хороший вопрос, если идёт ещё и информационная блокада. Стоило, например, мне заикнуться о бедах полуострова в эфире – был отстранён от участия в ток-шоу. Забыл я, что у нас, в Крыму, всё хорошо.

Да, есть понимание, что возвращение полуострова – это во многом воля одного человека или, правильнее, той силы, что он олицетворяет. А действуют и другие, альтернативные, игроки влияния. Но не использовать богатейший крымский потенциал – абсурд. Уверять же при этом, что регион убыточен, – позор.

Сомневаюсь, что Турция или США, Польша или Румыния, получив Крым в своё распоряжение, отбрыкивались бы от такого подарка, выдавая его за тяжкую ношу. Во все времена за полуостров бились сильнейшие державы мира. В принципе странно объяснять те колоссальные преимущества, которые даёт овладение Крымом: и географические, и военные, и рекреационные, и людские.

Однако – парадокс – выходит, что объяснять нужно. Хотя нелепо – отбиваться от территории, где Севастополь – неприступный город-крепость, Феодосия – ведущий европейский вод ный курорт, Ялта – «Мекка» людей творческих и т. д. Будто нет Южного Берега Крыма как украшения всей Евразии, нет сотни уникальных военных объектов, нет десятков мощнейших заводов, нет великолепной научно-технической базы, нет акватории Чёрного моря. Да, сейчас всё это находится в запущенном, потрёпанном украинской независимостью состоянии, но можно и нужно восстановить, реставрировать данное богатство. Это легче, чем создавать новое, с нуля; при условии, конечно, что в принципе есть конструктивное желание.

Хотя проблема даже не в материи, нет, а прежде всего в головах, душах тех, кто отторгает, не принимает Крым. Он чужой им. Между тем здесь пылают сердца двух миллионов русских людей, рискнувших многим, чтобы быть вместе с Россией. И они сделали это, по большей части, не ради колбасы, зарплаты или пенсии, которую назначит очередной Кудрин, а потому что ощущали нерушимую связь с русской землёй. Они проросли в неё корнями и даже на удалении оставались там. Вот в чём соль русского Крыма, «но, теряя силу, соль становится яд».

И сейчас, в это переломное время, люди Крыма вторят друг другу: «Мы готовы терпеть, готовы бороться, ведь главное – что мы дома». Оттого испепеляющий стыд может быть в том, что, вернувшись в родную гавань, они не будут приняты, а так и останутся дрейфовать в открытом море. Один на один со штормом.

Крым сегодня – это шанс, возможность. Крым – это русский ответ всему тому мракобесию, что смущало, оплёвывало, терзало Россию все эти годы. Осознание, нахождение Внутреннего Крыма в себе – надежда спастись, пробудиться.

Но Крым – это и тест, проверка, лакмус для каждого россиянина. Это ответ на вопрос: кто ты на самом деле? Человек, у которого на паспорте – двуглавый орёл, а в быту – возможность доить Россию, или носитель русского кода, русской культуры, часть великой державы? Мясо ты в офисном кресле или некто более осознанный?

Крымчане ответили на данный вопрос. Они знают, что они часть русской земли. Пришло время ответить и самой России. Ведь русский крест – это и спасение, и искупление.

Согласен, несколько высокопарная риторика, но в вопросе Крыма она неизбежна. Она должна дополнять сугубо материалистический подход. Потому что полуостров – возможность во всех смыслах.

И мост туда нужен не только физический, но и ментальный, психологический. Иначе и Крым и Россия, вспоминая Аксёнова и Цымбурского, могут стать изолированными островами. Хуже – в душевном теле каждого россиянина может умереть, подчас и не родившись, Внутренний Крым, и на его месте останется чёрная отметина наподобие той, что образуется при злокачественном заболевании. Она станет и напоминанием, и диагнозом, и предвестием катастрофы. Так быть не должно.

 

Ликвидация правды

Памяти Олеся Бузины

16.04.2015

Убит украинский писатель Олесь Бузина. Застрелен возле своего дома на улице Дегтярёвской. В центре Киева. И это кромешная дикость.

До этого были другие жертвы. Их убивали, заставляли убить себя или обставляли смерть как самоубийство. Ликвидировали тех, кто был связан с прошлым Украины, кто остался там ярким, заметным человеком. Михаил Чечетов, Олег Калашников – во многом именно с ними ассоциировалась прежняя власть. Теперь их нет. Они уничтожены.

И этот отстрел неугодных продолжается на фоне массовых репрессий по отношению ко всему украинскому народу. Всё логично: сначала – революция, а после – уничтожение инакомыслия. Даже термин ввели – «бытовой сепаратизм», под который попадает любое несогласие с политикой нынешней киевской власти.

Подобное происходит в стране, где так много, так пламенно кричали о свободе, терпимости и других европейских ценностях. Стране, декларировавшей избавление от диктаторского режима, коррупции и преступлений против свободы слова. И это ли не кощунственная издёвка?

Украину сегодня будто поместили в «Железную деву» и сантиметр за сантиметром закрывают крышку, чтобы пронзить кольями «прекрасного нового мира». Вот он – с арестами, пытками и застенками. Хотя вроде бы год 2015‑й, центр Европы.

Ужас, но ужас предсказуемый. Когда в начале прошлого года под улюлюканье жгли милиционеров как представителей власти, когда расстреливали своих же братьев, а затем перешли к сожжению заживо людей в Одессе, к танковым расстрелам мирных жителей в Мариуполе, страна обратилась в геенну огненную. И выйти из неё можно было лишь совместными усилиями. В спасении должен был участвовать каждый украинец, независимо от его мнения о происходящем. Возможность диалога, намёк на понимание – вот что могло помочь Украине.

Но делать этого не стали. И не подумали даже. Наоборот, принялись всячески истреблять инакомыслие. Любую, даже мельчайшую вероятность альтернативного мнения. И убийство Олеся Бузины тут особенно показательно.

Он был писателем, человеком творческим, сложным. Да, подчас с противоречивыми взглядами, одиозный как личность, но его деятельность – это право на высказывание, поиск выходов из сложившейся ситуации. Они оказались не нужны Украине, оказались обрублены.

Мы познакомились с Олесем в декабре 2013 года. Перед эфиром на одном российском ток-шоу. Продолжался Евромайдан, и я сказал Олесю:

– Всё это закончится расстрелами и убийствами. Страна обречена.

Он улыбнулся, взял меня за лацкан пиджака и ответил:

– Зачем думать о худшем? Как-нибудь выплывем!

Не знаю, правда ли он так думал. Но тогда Олесь показался мне витальным, крепким, несгибаемым человеком.

Позже мы регулярно встречались на телеэфирах, хотя приезжать на них ему было всё тяжелее. Его прессовали, стесняли, блокировали в Украине. Оставляли без площадок, без аудитории, без самой возможности высказывания. Таскали по кабинетам спецслужб. Угрожали.

Другой бы уехал, покинул страну. Но Олесь был упрям. Слишком многое связывало его с Украиной. Не только материальное, хотя и это, конечно, тоже, но, прежде всего, чувство родной земли.

Есть жуткая несправедливость в том, что из него сделали главного украинофоба страны. Какая пошлость! Только в искривлённой безумием действительности такого, как он, могли наречь «врагом нации», «предателем».

Я думаю, что дело обстоит как раз наоборот: Олесь Бузина был патриотом Украины. Экспрессивным, неоднозначным, но патриотом. Да, он критиковал, подчас диковато, многое в ней: от Тараса Шевченко до политики нынешней власти, но делал это не столько потому, что злословил, возводил напраслину, а сколько потому, что искренне желал лучшего для своей страны. Глядя на его выступления, читая его статьи, я неизменно вспоминал слова англичанина Джулиана Барнса: «Величайший патриотизм – сказать своей стране правду, если она ведёт себя глупо, бесчестно, зло». И писатель тут должен быть максимально честен, принципиален.

Но Бузину не услышали. И потому казнили.

Я узнал о его гибели, стоя на бахчисарайском рынке. Через два дня я собирался в Киев. Мне позвонили и попросили дать комментарий. Я не понял сначала, о чём речь, а когда мне повторили, вскрикнул от ужаса: «Застрелили?». Так громко, что обернулись, кажется, все. После я шёл домой, растерянный, постаревший, звонил близким, говорил о новости и не понимал, что происходит. Пугливо мелькала наивная мысль: «Украинцы должны задуматься, должны окститься».

Но когда я вернулся домой, зашёл в интернет, то увидел в основном мракобесие. Они радовались его смерти, торжествовали, ехидничали. И обвиняли Россию. Опять, снова. Те, кто радовался гибели людей в Одессе. Безумцы без права называться людьми. Не украинцы.

И это предел, и это приговор. Стране, народу. Если не задумаются, не расследуют дело, как десятки других до этого, если станут замалчивать, как и преступления в Одессе и Мариуполе, то не быть Украине. Потому что стрельба в Олеся Бузину – это уничтожение каждого инакомыслящего украинца. Всех тех, кто не согласен с абсурдом и беспощадностью новой украинской действительности.

А кроме того, это стрельба в русских украинцев. Тех, кто в России защищает Украину, а в Украине – Россию. Олесь был из таких. Из тех, кто манифестирует, кричит: двум странам, народам быть вместе.

С каждым днём, с каждым новым преступлением несогласных, как и Олесь, будет всё больше. Да, пока они молчат, пока они напуганы, но рано или поздно они изгонят ту мерзкую гнусь, что отравляет страну. И возродят Украину, истинную, прекрасную.

В одном из интервью Олесь Бузина сказал замечательную фразу: «Я пишу правду. Правду говорить легко и приятно. Я писатель. Не террорист. Не повстанец. Кроме слова правды, у меня оружия нет». Оказалось, что не легко и не приятно. Оказалось, что за правду в нынешней Украине уничтожают. И смерть Олеся Бузины – это, прежде всего, ликвидация правды.

Но лишь на время. Ибо настоящие герои, действительно, не умирают. Они остаются с нами, как и истинные слова.

 

Севастополь 9 мая

Как город-герой встретил День Победы

10.05.2014

День Победы в Севастополе начинается раньше 9 мая. С предания земле погибших солдат на мемориальном кладбище. С митингов и культурных мероприятий. С грандиозной репетиции парада, на которую уже приходят тысячи зрителей. С открытия новых памятников.

На этот раз в парке Победы установили памятную стелу, посвященную героям обороны и освобождения Севастополя. На ней выбиты фамилии 294 солдат и офицеров, получивших высшую награду за военные действия в городе.

Форсированной вышла подготовка к празднику у коммунальщиков. Навёрстывали то, что должны были сделать ранее: выкорчёвывали пни, высаживали цветы, устанавливали скамейки, белили, красили. Даже дали горячую воду. И казалось, что за несколько недель подготовки к 9 мая успели больше, чем за прошедший после крымского референдума год. Городской центр, украшенный, облагороженный, приближенный к эталону, ждал торжеств.

Но ближе к 9 мая его попытались испортить. По ночам били ситилайты с фотографиями ветеранов, изрисовывали, срывали плакаты и георгиевские ленточки. Чёрной краской зачёркивали «День Победы» и меняли на «день памяти». Слали украинские приветы. Постарались не просто испортить праздник, но извратить его.

Впрочем, к вандалам, пусть и в таком размахе, не привыкать, а вот предупреждения о готовящихся терактах были действительно неприятны. Их, спасибо ответственным службам, не случилось – провокаторов отлавливали на подъездах к Севастополю.

Эти notabene – для понимания образа действия тех, кто в России и Украине ожидаемо расчехлил критические пулемёты, чтобы в…надцатый раз попытаться изгадить святой праздник. И ленточка им не нравилась, и акция «Бессмертный полк», и сам факт торжеств, и то, что «Россия украла праздник». Баламуты и гнусики бесновались так, что напоминали вампиров, боящихся света.

Но как с первыми криками петуха, с первыми солнечными лучами нечисть разбегается по могилам и норам, так ересь и гнусь изгоняются 9 мая. В день Великой Победы Свет побеждает Тьму, снова и снова – вот уже семьдесят лет.

В Севастополе это понимаешь особенно ясно. Образ Родины выкристаллизовывается здесь, огранённый, словно алмаз. Нет места девиациям и сомнениям, нет пространства для напраслины и злословия. Слова Льва Толстого о чувстве мужества, гордости от пребывания в Севастополе становятся 9 мая и образом действия, и манифестом, обагрённым кровью, подтверждённым сотнями тысяч жизней.

Крым – всегда status in statu, а Севастополь – ещё одно отдельное государство. Особенный город, как писали о нём и Твен, и Паустовский, и Эко, и Грин. Вот и 9 мая люди подчёркивали уникальность Севастополя в разговорах. Его история – это летопись воинской славы, доблести, чести. Живя, приезжая сюда, впитываешь волю, мощь города на клеточном уровне. Кто не ощутит скорбь на 35‑й батарее? Кто не испытает душевный и духовный подъём на Сапун-горе? Эта земля святая.

Оттого из года в год люди едут в Севастополь к 9 мая. Чтобы причаститься Великой Победой.

В этом году праздник особенно интернационален. Якут братается с индусом у Памятника затопленным кораблям. Кавказец что-то эмоционально объясняет негру у вновь открытой церкви архистратига Михаила. Невероятное смешение красок, лиц. Люди поздравляют друг друга с Победой на разных языках и наречиях. И маленькая азиатка в пилотке, стоя рядом со мной на улице Нахимова, пробует скандировать «спасибо».

Ясный, солнечный день. Пахнет сиренью. Вдоль городского кольца установлены 7‑метровые тюльпаны. Идёт боевая техника: БМП, «Грады» – огромные тёмно-зелёные мамонты. Реют флаги, знамёна: российский, Андреевский, ДНР, Новороссии, Франции, Украины, Красной Армии. Едут ретроавтомобили. В них – одетые в советскую форму молодые люди. Рычат мотоциклы «Ночных волков», их всадники приветствуют Севастополь. Присутствие байкеров мне непонятно, но людям они нравятся. Пешие колонны: курсанты, военные, ветераны, коммунисты с фотографией Сталина, заключённой в алую пятиконечную звезду. И конечно же, «Бессмертный полк». Всем им скандируют: «Се-вас-то-поль», «с Днём По‑бе‑ды», «спа‑си‑бо», «Рос‑си‑я».

До этого же было авиашоу. После будут посещение музеев и кораблей Черноморского флота, автомотокросс на Сапун-горе, полевая кухня, детские патриотические праздники, крестный ход и гала-концерт на площади Нахимова, где зрители, подпевая, хором исполнят песни советских лет. Особо прозвучит «Хотят ли русские войны». И громыхнёт артиллерийский салют, и огненные цветы украсят небо, и раскатистое «ура» огласит набережную, корабли, равелины.

Органично, размеренно, внятно. Без суеты, пафоса. Без политических акцентов. Когда каждая деталь дополняет другую. Это не массовые гулянья, нет, но материальное воплощение коллективного разума и воли.

Азиаты фотографируют, русские итальянцы из Пьяченцы, с которыми мы познакомились у Вечного огня, кричат «ура», распаренный человек в майке московского «Спартака» повторяет: «Это лучше, чем во Франции, это лучше…» Похоже, никакие санкции, никакая блокада неспособны смирить дух города-героя, города-победителя.

Ведь в краеугольном камне его – героизм, величие предков. Людей-титанов, подобно Георгию Победоносцу, пронзивших Древнего Змия. Память о Победе над ним охраняет, питает город. И вдохновляет новых победителей.

Мне повезло. Мой дед, участник Великой Отечественной войны, жив. В этом году ему должно исполниться 90. Он защищал Сталинград, освобождал Польшу. Прошёл голод 1933 и 1937 годов. Воспитал детей, внуков. 9 мая я вновь поклонился ему. Ведь это – главное. Поклониться должен каждый, живым и мёртвым.

Потому что пока жива память о Победе, жива и Россия. Живы и мы.

Меня спросили недавно:

– Вас представлять как русского или как украинского писателя?

– Это принципиально? – удивился я.

– Да, – насупился собеседник.

Конечно, я уже слышал данный вопрос. И даже, с той или иной степенью успешности, отвечал на него ранее. Но сейчас, после раздрая российско-украинских отношений, когда точка невозврата, говорят, уже пройдена, разбираться с подобными вопросами стало труднее. Особенно если собеседник излишне ангажирован и упрям.

Да, я, безусловно, русский писатель. Потому что пишу, думаю на русском языке, а язык – это интеллект, душа народа, как заметил Чуковский, и продолжаю традиции русской литературы. Мне близки Достоевский, Чехов, Толстой, Лесков, Трифонов более, чем, к примеру, Франко, Квитка-Основьяненко или Шевченко.

И между тем для меня первичен Гоголь, а с его национальной идентификацией тоже всё не так просто. «Знаю, – писал Николай Васильевич, – только то, что никак не дал бы преимущества ни малороссу перед русским, ни русскому пред малороссом. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой – явный знак, что они должны пополнить одна другую». Действительно, если и быть, так мне кажется, то быть вместе: и на уровне стран, народов, и в каждом человеке.

Я вырос, жил в Севастополе (пять лет мне довелось быть в прекрасном Киеве), во мне сидит то, что принято называть русской ментальностью. Родился в Советском Союзе, но в шесть лет портом моей приписки стала Украина. Я не выбирал, не давал на это согласие – так распорядились история и другие люди.

Выкатывать на палубу ядра, дабы заряжать пушки для стрельбы в Украину, как делают это многие крымчане, – я не хочу. И не буду. Мне нравится Украина: её люди, просторы, культура, язык – они сделали меня чище, свободнее, богаче. Я люблю эту страну.

Но это не отменяет того, что я всегда был русским. С украинским паспортом.

Однако в условиях войны – как минимум, информационной – между Россией и Украиной быть русским украинцем, кажется, невозможно. Вернее так – не разрешают. Претендуют даже на то, чтобы кто-то в принципе был. Тянут, как на дыбе, в разные стороны. И в конечном итоге – разрывают.

У Юрия Трифонова в романе «Старик» есть чудная фраза: «Вот этого не понимаю: чёрные да белые, мракобесы да ангелы. И никого посерёдке. А посерёдке-то все. И от мрака, и от бесов, и от ангелов в каждом…» Да, те, кто посерёдке, прежде всего и страдают. Те, кто не хочет примыкать ни к одним, ни к другим мерзавцам и прохиндеям. Но те, кто во что бы то ни стало всегда остаётся со своим народом.

Думать – не в моде. Думать – неактуально. Ведь думать – значит искать выход, сомневаться. Для чего? Если всё и так однозначно, если всем всё давно разъяснили.

Смотрите, как хорошо получается. Есть добро и есть зло. Они маркируются в зависимости от того, кто расставляет флажки, и уже в таком виде скидываются в массы. Тем остаётся лишь открывать рты и глотать яд, несмотря на слабую печень и поджелудочную. Ложка за ложкой потреблять вражду, смуту и разделение. Но люди кушают это. И кушают охотно.

Ни тени сомнений, ни отблеска истины – всё выкрашено в один цвет. Такой, чтобы максимально скрыть изъян шаткой логики.

Мне говорят в Киеве: «Российские СМИ врут». Мне говорят в Москве: «Украинские СМИ врут». И прикрывают одно другим: мол, а что, те лучше? Будто можно противопоставить одной нелепице другую, выяснив, кто гуманнее – Вельзевул или Левиафан.

Думаю, что когда судный день настанет, на этом или на том свете, и на скамье окажутся те, кто рассорил Украину с Россией, СМИ будут судить первыми. Слишком много мерзости, лжи они сгенерировали. Но и те, кто ретранслировал эту позорную гнусь, наложив табу на использование своего мозга, получит не меньшее наказание. Потому что глупость – не оправдание. Наоборот.

Она порождает ощущение ложной истины, наделяя её носителя чванством и самоуверенностью. «Правота разделяет пуще греха», – писал Бродский. А правоты стало много. Её отмеряют в неограниченных количествах каждому, ещё и просят взять немножечко сверху. Не уроните, донесите домой, пожалуйста. Правдой и правотой завалены полки, забиты телеканалы. Возможно, Геббельс, не переодевайся он в простого солдата и не трави себя мышьяком, хлопал бы ресницами и взлетал. От ощущения собственной значимости.

Похоже, те люди, которые сейчас занимаются агитацией и пропагандой, агитпропом, вконец обезумели. Да, согласен, ничего нового: миром, как писал Толстой, управляют сумасшедшие, здоровые воздерживаются или не могут в этом участвовать. Но эта глупость давно перестала быть контролируемой.

Безумие стало нормой масс. А безумие – это всегда крайность, всегда однозначность. Маршируй, пой песни, скандируй лозунги – так стаду свиней будет веселее двигаться к пропасти.

Оттого обязательно просят выбрать стул. «Нельзя быть между, на двух стульях не усидишь. Пора определиться, с кем ты», – подобное неизбежно, как одышка сердечника, преследует думающего, порядочного человека, старающегося разобраться в происходящем. Массовая радикализация как следствие гуманитарной катастрофы накрыла постсоветское пространство. По одну сторону – патриоты, по другую – оппозиционеры, но и те и другие, по большей части, говорят похожую ересь, разными в ней являются лишь ярлыки; замени пару слов, предложений – не отличить.

И это ещё одно чудовищное оружие по трансформации российского и украинского общества. Всё началось с «не братья мы», а кончилось – войной и разделением на десятилетия вперёд. Тут скорбеть, печалиться надо, а слышны лишь бравурные крики: «Мы победим, ещё немного, ура-ура!» Кого победим, ради чего? Наконец, где победим? В братской войне?

Собственно, когда говорят о двух стульях, то именно войной данный выбор чаще всего и аргументируют, при этом, как правило, на реальной войне не побывав. Мол, ты что, не видишь: творится ад? Похоже, у тех, кто так говорит, в душах действительно воцарился ад, а он, по известному закону, разрастаться должен: от того, клокоча, ищет выхода. Впечатление такое, будто, как в культовом кино «От заката до рассвета», пробил час, и все посетители стрип-бара превратились в вампиров, жаждущих крови.

Ненависти здесь, где судьба тяжела и слепа, всегда хватало – от неустроенности, хандры, серости, но сейчас её стало особенно много; критическое давление в шестьсот шестьдесят шесть атмосфер. Мы получили больное, сумасшедшее общество. Евромайдан пробудил древних бесов, и они вырвались наружу, дабы терзать Украину, а заодно призвать своих сородичей разрушения, сидящих в России. Чернокнижники и колдуны во власти думали, что смогут управлять ими, но просчитались. И теперь, похоже, нет того экзорциста, кто смог бы изгнать их.

Можно подписать не два, а два десятка минских соглашений, можно даже отвести войска на положенное расстояние, но пока в обществе существует запрос на войну, она будет продолжаться – в различных форматах. Даже когда не грохочет в Донбассе, война идёт в мозгах, душах. Апокалипсис навсегда. Эта та самая медиакартина наоборот, описанная ещё в девяностых Пелевиным: когда не новости отражают реальные события, а реальные события подгоняются под новости.

В обществе вызрел запрос на злодеев, на «козлов отпущения», которые должны быть хуже, чем мы. Оказались нужны те, кто страшнее, кощунственнее. Кто убивает детей и сжигает людей. Им вся ненависть, а мы… ещё ничего.

Не говори ни о чём другом, кроме войны. Не мямли о гуманизме и примирении. Информационный поток давит, припечатывает, уничижает тебя, как тварь дрожащую: «Так ты за фашистов, с…? Или за оккупантов-сепаратистов? Так или иначе – смерть тебе, смерть!»

Мосты между Россией и Украиной не строили всё это время. Наоборот – минировали, жгли те, что были. Русским и украинцам по обе стороны линии крови транслировали картинки ненависти друг о друге. И разделили их. Многих, но не всех.

Что делать тем, кто считает себя русскими украинцами? Или украинскими русскими? Что делать им, любящим две страны, два народа?

Заставят примкнуть, заставят быть на одном из стульев. Силой или убеждением. Но русские украинцы не смогут убить, заморить часть себя. Естественные в своей преданности и любви.

Когда я читаю очередного господина, вещающего, что Украина – это окраина, куда ссылали убогих, что украинского народа нет и не было, что кланяться в ножки эти несуществующие люди должны русскому барину, я хватаюсь за пистолет. И то же самое, когда слышу вещания о кровавой гэбэшной Рашке, где в центре – Левиафан, одурманивший русских, главная цель которых – издевательства над украинцами. Эти две радикальных позиции мне не близки, от них судороги начинаются.

И вот тут из кровавой мглы появляется «третий стул». На нём начертано – здравый смысл, потому что он не имеет национальных или государственных маркировок. И борьба под его знамёнами ведётся не против держав или людей, но против явления. Фашизм чудовищен и одинаков, независимо от того – «свой» он или «чужой».

Для признания этого необходимо быть твёрдым, решительным. Знать, что ты будешь поруган, отвержен. Ведь переть против течения – страшно, рискованно, себе во вред. Как дурака в замечательном кино Юрия Быкова, тебя забьёт толпа, которую ты хотел спасти.

Русские украинцы – в положении именно таких дураков. Их режут напополам, закапывая в новостном ворохе.

Но, теряя таких людей, с такими взглядами, мы утрачиваем не только контакт между двумя народами, странами, но и сами народы, страны, превращая их в изуродованные безумием секты, существующие на обособленных островках ненависти (наподобие той, что устроили в Джонстауне). Осталось совсем немного до массового самоубийства. Тик-так.