Глава первая

Муж вернулся из Франции, когда я уже была дома. Мы с Машей затеяли генеральную уборку. Я не могла нарадоваться. Она поспевала делать все. Мыла окна и полы: «Маман, вы не должны отказывать мне в естественной потребности к физическому труд у».

Анатолий Иванович застал нас, когда мы навешивали новые шторы в спальне. Он встал в проеме двери и молча смотрел на нас снизу вверх.

– Мать, смотри, тень отца Гамлета явилась.

– Не говори так об отце. Уже приехали, господин профессор?

– Приехал, Тамара, – что-то в голосе Анатолия Ивановича насторожило меня. – И не только профессор, но и почетный член Академии медицинских наук Республики Франция, – нет, не это, настораживает меня. Другое. Другое.

Маша помогла мне спуститься со стремянки, и теперь мы с Анатолием Ивановичем находились на одном уровне.

– Машенька, пойди на кухню! Приготовь чаю, – не снял дорожного костюма и уже чаю простит. Определенно из Франции муж мне привез сюрприз.

Маша, хмыкнув и буркнув под нос «секреты Полишинеля», вышла из спальни.

– Сядем, – Анатолий Иванович был сосредоточен и нарочито серьезен.

– Что, в ногах правды нет?

– Я вижу, – начал он менторским тоном, – ты здорова. Вполне. Я говорил с твоим лечащим врачом. Он подтверждает это, – я понимаю, это все присказка. Сказка впереди. Вошла Маша:

– Чай и кофе сюда подавать, господа заговорщики?

– Машуня, – мне хотелось как можно быстрее закончить разговор с мужем, – мы через минуту придем.

– Ты права, Тамара. Нечего тянуть. Я ухожу от тебя. Я полюбил другую женщину. – Хорошо еще, что не мужчину.

Вот и весь секрет. Не буду же в этот момент, видно, весьма волнительный для Анатолия Ивановича, говорить, что я это почувствовала в пансионате. Перед моим походом на берег Ильменя. Не буду же я в этот момент рассказывать, что было в тот субботний день там.

– Это так естественно, Анатолий. Мы прожили с тобой десять лет. Знаем же друг друга более. Чувства притупляются. Я даже рада, что тебе, человеку творческому, встретилась достойная твоим талантам женщина.

– Как всегда, ты ерничаешь.

– Ничуть, дорогой профессор. Ничуть. Пошли пить чай! Маша ждет.

– Как ты считаешь, ей надо сказать о нашем разрыве?

– О твоем уходе.

Чай был ароматен. Кофе крепок. Бутерброды свежи.

– Что же, родители мои дорогие, – с некоей веселостью приняла известие Маша. – Мишка вполне самостоятелен. – Я после Штатов на мир смотрю через призму практицизма и агностицизма. Так что не тратьте нервы и разводитесь скоро и спокойно. Так будет лучше для всех.

Высказалась и ушла.

Девочке семнадцать. Она впечатлительна. Но я была спокойна. Крепкое ядро сидит в ней. Моя кровь.

Миша, отслужив, решил поступать в Краснодарский военно-дорожный институт. Прислал телеграмму: «Буду тогда-то». И точка.

Через десять минут Анатолий Иванович ушел. Мы договорились, что все дела с разводом он возьмет на себя.

Отступление четвертое.

Нам понятно, отчего о разводе Тамара Вениаминовна не говорит. Скажем коротенько. Развели супругов быстро. Дети взрослые. Имущество не оспаривают. Чего же не развести?

Упомянем в этот раз об одном немаловажном обстоятельстве. У Михаила при медицинском осмотре был обнаружен поллиноз. В народе это заболевание называют сенной лихорадкой. О профессиональной военной службе речи быть не могло.

И еще. Споров об имуществе как таковых не было. Но Анатолий Иванович недвусмысленно намекнул на то, что квартиру придется менять.

* * *

Новый, 2000 год мы с Машей встречали… Да, дома, все еще в старой квартире, но с новым президентом.

Анатолий Иванович настоял – и он был в этом прав – на размене этой квартиры.

Хорошо по этому поводу выразилась Маша: «Мама, наш папа находится в репродуктивном возрасте. Так не будем же мы лишать его радости отцовства».

Нам с Машей новый президент понравился. Сухой, спортивный, остроумный. Я это поняла сразу. Это позже на весь мир прозвучит такое о террористах: «Мы их в сортире мочить будем».

Мы пили хорошее грузинское вино киндзмараулли, ели тарталетки с черной икрой, много шутили. Нам было весело. Но всякий раз, когда за окнами раздавались хлопки фейерверка, я вспоминала другой Новый год. И сердце мое сжималось. Нет Петра, подорвавшегося на французской мине в сухом и жарком Кандагаре. Нет Ванечки. Того в клочья разнесла мина немецкая. От меня ушел муж. Отец всех моих детей. Так было угодно року. Где-то наш Михаил. Как его комиссовали, так он и уехал куда-то на Ямал.

– Товарищи женщины, – бодро говорил он нам с Машей в сентябре, – будущее России, перефразируя Михайло Ломоносова, теперь лежит в газонефтенесущих пластах. Если коммунистам подставили ножку, то мы-то должны избежать этого.

– Мама, пойдем на улицу! Посмотрим салют.

– Я не пойду и тебе не советую. Нечего болтаться среди пьяных мужиков.

– Ты что же так и будешь держать меня у своей юбки?

– Маша, нет, конечно, ты девочка взрослая, но есть опыт старости, и есть бесшабашность юности.

– Это ты – старуха? Была кокеткой и осталась. Я что же, по-твоему, слепая? Как Порфирий Игнатьевич на тебя смотрел. Как смотрел! Прилюдно, можно сказать, изнасиловал. Виртуально.

– Трепло ты, Машка. Неси из холодильника мороженое. Охладись.

Маша вышла. Порфирий Игнатьевич – это наш директор института. Ему за сорок. Он доктор наук. Год назад институт получил многомиллионный, в рублях, грант. Меня ему порекомендовал бывший муж. Должность старшего научного сотрудника с приличным окладом и свободным графиком работы. Чего еще желать.

Отступление пятое.

Тамара Вениаминовна, после того как прошла курс реабилитации в закрытом пансионате, обследовалась на компьютерном томографе, УЗИ. Результаты обследований были удовлетворительными. Она могла вернуться к работе.

Она сама, может быть, не скажет, мы скажем. Она освоила французский язык. Она стала сочинять верлибры. Некоторые на французском.

И еще. Мы видим, что она совсем не упоминает о Федоре Петровиче. Он приезжал в Санкт-Петербург осенью. Тогда, когда и Михаил гостил у матери. У Тамары и Федора состоялось объяснение. Федор предлагал женщине уехать к нему и стать его женой.

– Милый, милый Федор Петрович. Вы чудесный, добрый. Вы сильный, здоровый и молодой. Вы же знаете, где мы познакомились. Что за заведение, где я лежала. Куда ж вам такая жена?

Неловко было объясняться рыбаку при сыне и дочери. Он ушел. Уходя же, сказал:

– Я на Ильмень приехал из Архангельской губернии. Мы, поморы, люди настырные. Жди с гостинцем к Новому году!

Так что, может быть, Тамара Вениаминовна не хотела ни отпускать дочь, ни сама выходить из дома, потому что все же ждала гостя.

* * *

Мы ели мороженое и пили сладкий мускат Просковейский. Чего ожидала Маша от наступившего года, я могла только догадываться. Я знала, а она и не скрывала этого, что у нее есть друг. Насколько близки их отношения, я могла догадываться.

Что-то почти эфемерное, незримое, но до боли знакомое мне вызрело в этой молодой, отличающейся самобытностью женщине.

Я же, чего лукавить, ждала Федора. Помнила его слова: «Приеду в Новый год с подарком». Нет, он сказал – с гостинцем.

Как гром среди ясного неба, простите за такое избитое выражение, прозвенел звонок.

– Ты ждешь кого-нибудь? – Маша вытянулась в струнку.

– Я не жду.

Открывать дверь мы пошли вместе. На пороге стоял Миша. И не один.

– Что, родственнички, не ждали? – И без паузы. – Знакомьтесь. Моя жена. Маша. Теперь у нас две Маши.

Входили они дискретно. Сначала Миша втолкнул два большущих чемодана. На колесиках. Мы такого не видали. Потом вошла Маша, а уже за ней протянулись в прихожую три баула.

– Как же вы все это дотащили? – невольно вырвалось у меня. Нет, чтобы расцеловать сына и обнять невестку.

– Миша – кандидат в мастера спорта по боксу. Он у меня сильный, – это «у меня» кольнуло меня. Вот, мать, сын уже не только твой.

Чего только не было в их поклаже!

Через час мы лакомились необыкновенного вкуса рыбой, ели грибы. Маша-жена, так мы стали звать жену Миши, сказала, что грибы они собирают вместе, а готовит она одна. Миша заставил, это буквально сказано, выпить с ним северную наливочку.

– Это мой рецепт. Спирт, клюквенный морс. Тут сахара жалеть не надо. Это должно настояться дней десять. Потом туда вливаешь жженый сахар. Ты смакуй. Залпом пить этот нектар нельзя, – такими словами он сопровождал вкушение наливки.

Долго мы бражничали, ели северные деликатесы и говорили, говорили. Мне импонировало, что сын с уважением и заинтересованностью слушал меня. С удивлением я увидела слезы на глазах Маши-жены, когда Маша-дочь рассказала о моей болезни.

Посерело за окнами, а мы все говорили.

Отступление шестое.

Михаил Анатольевич приехал к матери, будучи уже начальником отдела мониторинга внешней торговли газодобывающего объединения. Он побывал в Арабских Эмиратах, в Саудовской Аравии. В совершенстве владел английским языком.

Женился он на дочери заместителя генерального директора объединения. Маша приехала к отцу из Лондона на несколько дней перед поездкой на Канары. На острова она поехала с Мишей. Отец благословил их брак.

Этого мать в ту ночь не знала. Сын коротко сказал: «У нас с Машей скоро будет ребенок».

Мать тоже не была расположена к откровениям. Долгая разлука сыграла свою роль.

Что же, не нам их судить. Будем слушать и по возможности сопереживать.

* * *

Миша с женой у нас останавливаться не стали: «Мать, не обижайся. Трое в одной лодке быта – это перебор. Да и я не подарок. Мы с Машей прекрасно обоснуемся в гостинице».

Договорились, что они приедут к нам через день-два.

– Как тебе жена нашего Миши? – едва молодожены вышли за порог, спросила Маша.

Что ответить дочери? Сказать, что жена сына мне понравилась? Вела, мол, скромно и достойно. Или просто отшутиться?

– Маша, это жена твоего брата. И какая бы она ни была, ты должна относиться к ней по меньшей мере индифферентно.

– Это в твоем стиле. Ты ко всему относишься безразлично.

Я молчу. Что сказать мне, переживший смерть первого мужа, сына, развод со вторым? Что сказать мне моей дочери, ставшей женщиной, но не обредшей разума? Мне, которая по долгу своей службы видела не один десяток смертей.

– Поживем – увидим.

Маша ушла, как она сказала, проветрить мозги. Я же слышала ее фразу, сказанную в телефонную трубку: «Как всегда, на стрелке».

Стрелка – это стрелка Васильевского острова. Летом раньше там собирались фарцовщики. Теперь же с приходом дикого рынка заморского шмотья, по выражению юмориста, сделанного на Малой Арнаутской в славном городе Одесса, его полно.

Хлопнула входная дверь, и я осталась одна в большой хорошо обставленной квартире. Чего-то Анатолий Иванович не торопится с обменом.

Мои движения замедленны, взгляд томен. Все же бессонная ночь сказывается. Лечь? Не засну. Я себя знаю. Буду ворочаться с боку на бок. В голову полезут мысли разные и противные. Я их называю мысленными червями.

Убрала бардак посленовогодний. Дом ожил. Проспались соседушки. Через стену кухни доносится рэп. Минут десять такое можно послушать. Но более уже трудно. Наверху, вероятно, решили потанцевать – шарк-шарк. И музыка – танго. Странный народ обитает рядом со мной.

Зазвонил где-то телефон.

Налила рюмку Мишиной наливочки. Моя воля воспряла: «Звони б/у мужу!»

– Тамара Вениаминовна, – звонкий, почти девичий голос принял мой вызов, – Толик вышел. Вы позвоните позже. Да, – чуть ли закричала, – с Новым годом вас.

Распрощались. Не буду я больше звонить. Мне что – больше всех надо?

Надо выйти и мне.

Отступление седьмое.

Тамара Вениаминовна в тот момент была необыкновенно хороша. Как будто и не было тяжелой болезни. Как сказали бы англичане, она была in good case.

Ровный здоровый румянец на почти не тронутом морщинами лице. Нет морщин и на ее длинной шее.

Грудь высока, и живот ее рельефен. И всего-то. Ну а об остальном пусть скажет тот, кто будет иметь счастье познакомиться с этой женщиной ближе.

Тамара, покидая квартиру, не знала, что бывший ее муж в это время уже выходит из такси у магазина «24 часа». Жене сказал, что прогуляется, а сам рванул сюда. К бывшей жене и дочери.

Их пути-дорожки разошлись на пять минут и двести метров.

Анатолий Иванович долго звонил в дверь. Все надеясь, что ему откроют. Может быть, спят? Дозвонился до того, что сосед высунул голову и рявкнул:

– Чего трезвонишь?! Ушли они все. Вали отсюдова! Милицию вызову.

Мы, все видящие и слышащие, не обладаем правом вторгаться в действо.

А жаль. Как бы сложилась жизнь этих людей, встреться они в это новогоднее утро?..

* * *

Народу мало. Снегу много. В сквере пусто. Чего я выперлась? Подышала? Провентилировала легкие? Пошла домой. Глянула на часы. Боже мой! Почти час болтаюсь. Домой, домой.

Идут, слегка покачиваясь, женщины и мужчины. Крутятся вокруг них их же дети. И кажется мне, что и они пьяны. Пьяный Новый год. Двухтысячный.

В голове моей мыслей чехарда. В такт шагам моим складываются слова в такие вот строки: «Можно заставить тело не вспоминать спазмов никогда не бывших объятий. Можно заставить себя не возвращать в миги лучших из восприятий. Можно в конечном счете, впасть в чувств амнезию…»

– Отчего такой трагизм, любезная?

Вот тебе и маразм старухи – я читаю вслух!

– Не стыдно подслушивать?

– Вы так громко декламировали, что трудно не слышать. Это же прелестно. Новогодний вечер и вот: идет женщина и читает стихи. И это в наше время!

– Чем вам не угодило время? Оно объективно никакое. Плохим или хорошим его делают сами люди.

– Верное замечание. Вы не только поэт, но и философ.

– Какая тут игра ума? Просто житейское наблюдение. Для таких, как Чубайс или тот же Ходорковский, время как раз то, что надо.

Мужчина в великолепной куртке «Аляска» с капюшоном смеется. Заразительно так хохочет.

– Вы до сих пор, наверное, не можете простить Анатолию автомашины «Волга», которую он обещал за ваучер?

– Да пусть он подавится «Волгой»! Мне и на моей старушке хорошо ездится, – сама же уже забыла, когда садилась за руль.

– Алексей, – снял перчатку и протягивает руку. Что это? Невоспитанность? Или простота общения?

– Тамара, – дала-таки свою руку. Его рука горячая и сухая. Пожатие сильное. Мимолетное.

Я иду своим путем. Мне осталось идти шагов пятьдесят. Он прется за мной. Чего ему надо? На маньяка не похож. Хотя, кто его знает.

– Вы, что, так и будете преследовать меня?

– Могу пойти по снегу, если дорожки вам жалко.

– Что-то я не помню вас. Хотя живу уже долго.

– Вы шутите. Долго – это лет сто. Вам же я не дам и сорока.

– Не надо делать из меня дуру. Здесь я живу долго.

Идем. Он по щиколотку в снегу. Я по дорожке. Люди разошлись кто куда. На дворе мы одни.

– Слушайте, вы, странный человек, идите хотя бы впереди. Кто вас знает? Ударите по башке.

– Зачем? – он что – дурак или притворяется?

И тут громко этак, надрывно:

– Мама! Мама!

От угла бежит моя Маша.

– Что случилось? – мне тревожно.

– Ничего! – дочь сияет. – Ничего. Я выхожу замуж.

– Ничего себе семейка!

– Вам-то какое дело? – этот маньяк все еще тут. – Я ведь к вам иду, Тамара Вениаминовна.

– Мама, кто сей господин и откуда он знает твое имя?

– Маша, я друг друга твоей мамы.

– Попроще бы, – дочь, как всегда, резка.

– Я хороший товарищ Федора Петровича. Он занемог, но обещал твоей маме на Новый год гостинец. Вот и попросил меня его доставить. Он так красочно описал твою маму, что я сразу ее признал. Еще вопросы будут? Или все-таки домой пойдем? Я промерз. Полтора часа тут кантуюсь.

Федор заболел. У меня похолодело в животе. Что это? Виделись всего-то два раза – и вот такая реакция.

– Вы так сильно не переживайте, Тамара Вениаминовна! – Алексей отогрелся и был в отличном расположении духа. – Федя просто застудился. Провалился в старую прорубь, – у меня опять сердце захолонуло, – вот и прихватило поясницу. Ничего, баба Варя его на ноги скоренько поставит.

Забыла сказать (совсем стара стала!), что привез Алексей от Федора. Судак слабой соли и несколько копченых рыбешек. Название тут же вылетело из головы.

– А это от бабы Вари, – мне эта баба Варя начинает уже действовать на нервы.

Напрасно я так об этой удивительной женщине.

– Она самогонку гонит из зерна. Сама растит. Сама убирает. Сама его приготовляет особым образом.

Вечер естественным своим ходом приближается к ночи, а Алексей и в ус не дует. То есть, я хочу сказать, не думает уходить.

– Вы что же – ночевать здесь думаете? – спрашивает Маша.

– У нас на Ильмене гостей из дома на ночь не гонят. Сами на полу ляжем, а гостю – самое теплое место.

– На пол мы не ляжем, но теплое место выделим, – дочь улыбается. Вижу, ей гость мой нравится.

– Маша любит пошутить. В четырех комнатах как-нибудь разместимся.

Так и решили. Алексею я постелила в гостиной. А мы с Машей, как обычно.

Решив этот жизненно важный вопрос, мы продолжили отмечать наступивший Новый год.

Наконец я решилась спросить дочь, кто ее избранник. Оказалось, это не тот молодой человек, к которому Маша бегала на свидание на стрелку Васькиного острова.

– Ты, мама, с ходу не начинай волноваться! – сердится. – Это наш курсовой куратор. – Что ж, дочь в меня пошла. Мне всегда были более привлекательны мужчины старше меня. Слушаю, не перебиваю. – Он – аспирант. Ума палата. Память, что у килобайтового компика. Шпарит стихами, как автомат.

– Это не есть достоинство ума, – вставил наш гость. – Скорее, это особенность деятельности его правой половины мозга. Знавал я таких. Запоминать горазды, а сообразить чего бы то ни было слабы.

– Сами-то умны ли? – началась пикировка молоденькой женщины и мужчины в летах и, судя по всему, с немалым жизненным опытом.

– Умен. Не сомневайтесь. Это я три последних года рыбой промышляю на Ильмене. А до этого, – лицо Алексея посерело, – до этого бардака служил в Академии тыла и транспорта. Имею степень доктора наук.

– Каких же наук вы, позвольте спросить, доктор?

– Исторических, милая леди.

– Вы полагаете, что история есть наука?

– Остры вы на язык. Но соль в вашем вопросе есть. История, по сути, – исследование прошлого. Я, например, исследую военное прошлое. Ныне начинается процесс переоценки многих бывших в прошлом событий… Но это, милая леди, отдельный разговор.

– Именно так – отдельный.

– А дочь у вас язва. Люблю таких.

Знала бы я, какой смысл истинный скрыт в его словах. Ему за сорок, Маше двадцать. Возрастной мезальянс.

На этом их пикировка закончилась, и мы стали мирно поглощать самогонку бабы Вари. До тех пор пока наши очи не стали слипаться.

Отступление внеочередное.

Алексей Иванович, подполковник, доктор исторических наук, до 1987 года преподавал на кафедре истории в академии. С началом развала вооруженных сил был вынужден уволиться из армии. Перешел в университет. Но и там скоро пришли новые люди. Новые подходы к истории. Они шли вразрез с его мировоззрением. Начал писать в газеты, журналы. Писал и в Академию наук, Министерство образования. Что называется, бил во все колокола. Его возмущению новыми учебниками по истории не было предела.

Когда конфликт с руководством сначала кафедры, а потом и ректоратом достиг апогея, ушел из университета. Военная пенсия и репетиторство позволяли сводить концы с концами. Ни жены, ни детей у подполковника не было, так что на жизнь ему хватало.

Он много писал. Но никто и нигде не хотел публиковать его статьи. Был период переосмысления истории. На первый план выдвигались факты, которые меняли суть события. Переписывалась недавняя история. Все, кому ни лень, принялись заново подсчитывать наши потери во Второй мировой (игра в «кто больше»), приуменьшать нашу роль в победе. С разных сторон мусолилась тема репрессивных мер на фронте и вне его. Отряды Смерша стали чуть ли не главным действующим лицом. Некоторые «историки» назвали работу подростков на заводах преступлением против детства, а участие женщин в военных действиях сравнивали со средневековой инквизицией…

Алексей Иванович пытался бороться с этой откровенной ложью, но никто не хотел его слушать. Не вписывался он в хор дилетантов, для которых все, что было в России до нынешних времен, однозначно было плохо и преступно. Тогда-то и встретил он Федора Петровича. Тот приезжал в город по каким-то своим рыбацким делам. Встретились они в привокзальном ресторане, где у Алексея Ивановича работал на дверях швейцаром товарищ по службе в академии. Тот изредка устраивал для друга почти бесплатный ужин.

Федор Петрович внимательно слушал ученого собутыльника и в конце вечера заявил: «Я сдаю билет, ты собираешь свои манатки, и завтра едем ко мне. Нечего тут тебе гнить. Города насквозь прогнили. У нас, на Ильмене, чистота и тишина».

Назавтра они не уехали. Алексею Ивановичу надо было решить, что делать с квартирой. Отбыли они в сильном подпитии лишь через неделю. Квартиру Алексей Иванович сдал на пять лет какому-то чеченцу. На вырученные деньги они накупили много полезного для житья на берегу озера. Ну и, конечно, знатно отметили это событие все в том же привокзальном ресторане.

Это то, что нам известно. Интересно, как Тамара воспримет его «историю».

* * *

Алексей Иванович пожил у нас до старого Нового года. Он по моей просьбе переставил мебель в гостиной. Анатолий Иванович (везет мне на Ивановичей!) решил забрать-таки кое-что из мебели. Он ходил по магазинам, покупал продукты и, что поразительно, хорошо готовил. Его кислые щи мы с Машей съели за два присеста.

Маша привела своего женишка. Боже мой! Хотелось мне воскликнуть. Боже мой, куда смотришь ты, дочь моя? Как прозорлив оказался Алексей.

В облике этого существа явно проглядывали черты скрытого дебилизма. Выпуклый, нависший над глазами лоб, редкие белесые волосы и недоразвитые уши. Говорил он фальцетом. И говорил так, словно читал по писанному. Алексей, когда мы ушли на кухню, так и сказал: «Молодой человек говорит как робот».

Обед мы начали в два часа пополудни. Была суббота, и никому не надо было никуда торопиться. Через сорок минут Машин женишок так надоел своими сентенциями, что впору было бежать из-за стола. Но мы терпели. Не сговариваясь, мы с Алексеем делали краткие ремарки к его словам и ждали того момента, когда сама Маша увидит, что за существо она привела в дом и с кем она хочет связать свою жизнь.

Существо же ничего не видело и не слышало. Оно было упоено собой. Клинический случай нарциссизма.

Через час у Маши открылись глаза.

– Послушайте, Афанасий, вам не кажется, что вы утомительны. Говорите, не умолкая. И все одни банальности.

Что тут случилось! Женишок впал в истерику. За многие годы работы в медицине я видела разные формы психоза. То, что происходило сейчас, напомнило истерию.

На этом наше знакомство с женихом закончилось…

Когда за Афанасием закрылась дверь, мы пошли пить чай на кухню.

– Я предлагаю сегодня сходить в Русский музей, – сказал Алексей Иванович. – Хочу насладиться рисунками Верещагина. Удивительной судьбы художник. Сколько лет он отдал службе Генеральному штабу русской армии! Как досконально изучал предмет творчества! Пойдемте! Не пожалеете.

– Это чудесно. Я уж и не помню, когда была в музее, – и Маша ушла к себе переодеваться.

Яркое солнце и чистое небо. Как это контрастировало с тем, что являл город на Неве. Там, где раньше стояли дома с историческим прошлым, сверкали тонированным стеклом и блестели металлическим панелями дома-монстры.

– Это просто преступление, строить такие дома, – сказал Алексей. – Увы, сегодня за деньги можно сделать все – продать, купить, солгать…

Верещагину было уделено столько внимания, что на осмотр других шедевров ни сил, ни времени не осталось. Музей в субботу закрывался раньше.

– Предлагаю пищу духовную подкрепить пищей насущной.

Мы с Машей не возражали.

Ужин в ресторане при гостинице «Европейская» был классическим. С салатом оливье, с мясным ассорти. С горячим. Я взяла судака в кляре. Маша какие-то тефтели. Алексей ел шашлык по-карски.

Водку пили мы с Алексеем. Маша удовольствовалась вином.

Был и десерт. Как давно я не пила кофе глясе.

– Алексей Иванович, а вы у нас надолго обосновались?

– Маша! – хотела я урезонить дочь, но меня остановил Алексей.

– Милая Маша, прошу заметить: если с моим прибытием в ваш дом и происходили изменения, то только в лучшую сторону…

Он продолжал говорить, а во мне зрело чувство беспокойства. Того, животного. Птицы, на птенца которой устремил свой взор хищник. Потому что заметила, с каким интересом слушает Маша этого невесть откуда свалившегося на нашу голову человека.

Монолог историка-подполковника прервал официант:

– Заказывать чего будете?

– Хочу шампанского! – ну и заноза моя дочь.

Через три минуты на стол было водружено ведерко с «Советским шампанским».

Выходили мы из ярко освещенного подъезда, когда часы башни бывшей городской думы пробили двенадцать ночи.

– Предлагаю, – это опять моя дочь, – пройтись немного. Надо же растрясти то, чем мы успели наполнить наши животы.

Я неимоверно устала, и перспектива гулять меня просто убила. Я взмолилась: Христа ради посадите меня хоть в такси, хоть в поливальную машину или мусорку, только отправьте домой.

Алексей поймал легковушку, сунул водителю деньги, сказал: «Головой отвечаешь!» и захлопнул дверцу. Как поется в песне: «Ехай, мама, не спеша, но и не опаздывай»…

В квартире все еще стоял запах застолья. Открыла окно в спальне. Стала у окна и вдруг почувствовала, как мне тоскливо. Не имею я права хандрить. Не имею и права на злость и гнев. Так мне врач говорил: «После вашей душевной травмы и болезни вам противопоказаны гнев и радость чрезмерная. Во всем умеренность!»

Да, что же это за напасть такая! Я же еще не совсем старуха. Во мне еще столько чувства. Мне сорок пять. Как там говорит народ? Сорок пять – баба ягодка опять.

Холодный ветер с севера быстро привел мои чувства в норму. Поживем – увидим. Алексей – мужик вроде порядочный. А то что старше Машки на двадцать лет, так чего ни бывает в жизни. Нерастраченная нежность, неоконченный роман. Да и с чего я взяла, что у них что-то завяжется?..

Когда вернулись мои «молодые», я не знаю. Я спала до десяти утра не просыпаясь.

– А где Алексей Иванович?

Маша сидела у стола на кухне в стареньком халатике.

– На рынок поехал. Решил поразить нас ухой.

Что-то не так с дочерью. Я ведь вижу.

– Что-нибудь произошло?

– Сама еще не знаю. Я переспала с ним.

– Эка невидаль!

– Нет, я серьезно. Не знаю, какой червь в меня пролез. Тревожно мне, мама.

– Это любовь, Маша. Любовь – это не влюбленность, бездумного счастья она не приносит. Тревога и нежность. Забота и опять тревога.

– Вот, скажи мне, раз ты такая умная. Отчего так: говоришь человеку о своей боли, а он в ответ о своей?

– Такова сущность человека, значит. Знаешь, Маша, в жизни в основном люди – эгоисты. Редко кто обладает даром сопереживания и еще реже – сочувствия. Такие идут в монахи, – я хотела как-нибудь развеселить дочь.

– Значит, я пойду к монахам.

– Монахи дают обет безбрачия, – опять я шучу. – В монахи, а не к монахам. Разницу чувствуешь?

Наш диспут прервал звонок. Маша, не меняя выражения лица, пошла открывать. Актриса. Далеко пойдет. С первых шагов приручает мужика. Я, пока они там, в прихожей, будут обмениваться приветствиями, выпью. Так решаю, но не успеваю исполнить задуманное.

– Мама, это к тебе, – звонко (и где вселенская скорбь?) кричит Маша.

У меня душа в пятки – прыг. И сидит там, ногам ходу не дает. Большой глоток – и душа заняла свое законное место. Где-то рядом с брыжейкой.

В прихожей стоят две фигуры. Одна – моя дочь. Над ее растрепанной головой два голубых глаза. Так и сверлят меня. Так и сверлят. Больше я ничего не вижу.

– Тамара, вот я и приехал, – теперь сомнений нет. Это Федор.

– Очнись, мать, – Маша повернулась, и теперь уже две пары глаз сверлят меня.

В глазах вспышка и судорожная дрожь по всему телу…

 

Глава вторая

Отступление восьмое.

Врач приехавшей через двадцать минут скорой медицинской помощи констатировал инсульт. Экстренными мероприятиями женщина была выведена из коматозного состояния и после доставлена в клинику неврологии больницы.

Вот что произошло, после того как Тамара Вениаминовна услышала голос Федора Петровича.

Кто же поведает нам о том, чем закончилась эта непритязательная история женщины, не лишенной сексапильности, ума, хитрости житейской?

Мы видим: Маша, Алексей и Федор сильно встревожены. Они по очереди дежурят у спецкойки Тамары, и все нещадно курят.

Подождем пару дней. Можно перекурить и нам.

Вновь встретимся с героями этой истории через год.

* * *

Мария

2001 год. Прошли выборы президента. Я не голосовала. Моя беременность проходила очень тяжело.

Алексей нашел-таки достойную его знаниям и таланту, именно так, таланту, работу. И платили прилично, и творить давали. В издательстве «Иммапресс» была издана его книга. Говорили, что сам президент читал ее и отозвался хорошо. Мой папа отказался от размена квартиры. Он с новой женой вообще уехал из России.

Мама долго болела. Ее второй инсульт оказался не таким страшным, как первый, но все же…

Федор Петрович вернулся к своей основной профессии – стал преподавать математику в колледже. Деньги не ахти какие, но на жизнь хватает. Он практически не отходил от мамы, пока она болела. Было до слез трогательно смотреть, как он ухаживал за ней.

Месяц мама провела в пансионате в Репино. Федор Петрович чуть ли ни через день ездил туда. Я тоже съездила. Красота! На заливе у них свой пляж. Летом там, наверное, чудесно. У мамы хороший номер. Под окном куст сирени. Вокруг сосны. Мама нас даже накормила обедом: «Это самые близкие мне люди», – сказала, и официантка принесла нам обед.

Вот так мы и живем. Скоро мне рожать. УЗИ показало, что будет девочка. Мы с Алексеем решили, что назовем ее Тамарой.

После того, как с мамой случился второй удар, я решила вести дневник. Купила красивую тетрадь. На его глянцевой обложке белый попугай. В тему. Исписала три странички и поняла: это не для меня. Но коли я решила вести, как принято сейчас говорить, мониторинг здоровья мамы, то не отступлюсь. Потратилась, но купила диктофон Samsung. У меня так всегда. Чего в башку вобью, не успокоюсь. Так и тут. Потратила деньги и забыла. Алексей подшучивает надо мной: «С тобой хорошо. Не надо трястись над кошельком. Он у тебя всегда пуст».

Мой муж становится мэтром в своей области. В почтовом ящике то и дело обнаруживаю письма то из Штатов, то из Англии, то из Франции. И все хотят иметь его. Прости, мама, за такое выражение. Они, суки, хотят на нем деньги заработать. А оплатить хотя бы дорогу – так фиг. Наш президент и вправду, наверное, читал книги Алексея, потому что выделил миллион рублей на написание учебника новейший истории. Это папа может. Он по косточкам разложил все события с 1945 по 1987 год. Я его спросила, почему до восемьдесят седьмого. Он ответил так: «Именно в этом году был издан Закон о разрешении частной предпринимательской деятельности. Но он не был подкреплен подзаконными актами, которые регулировали бы деятельность этих полукриминальных кооперативов. Это было начало конца. Дальше начинается другая эпоха».

Мудрено это. Для меня во всяком случае. Мне бы плод доносить.

Вот опять, вместо того чтобы говорить о твоем здоровье, разболталась о всякой чепухе. Нет, скажи, ну не подлость ли это? Ты, конечно, в данный момент занята своим здоровьем. Это правильно. Без тебя дом и не дом вовсе. Одно радует. Ты быстро восстанавливаешься. А мне рожать скоро. Страсть, как боюсь. Вот чувствую я, что помру. И не смейся. У меня дар. Например, на прошлой неделе утром, еще не встала с постели, лежу с закрытыми глазами, и мне привиделось, что у нашего Мишки будто двойня родилась мертвая. Ну и что? Через день мы получили (тебе пока не говорим) от него телеграмму. Так и есть. Не пойму, зачем он об этом нам сообщил.

У мамы все обследования показали почти полное восстановление мозгового кровоснабжения. Какая она веселая вернулась из центра! Федор Петрович тоже рад неимоверно. Все-таки он – герой. Это его трудами на все 90 % мама встала на ноги.

Чего теперь в этот диктофон наговаривать? Ладно. Мне бы родить. Врачи говорят, что все, мол, у меня в норме. По их прогнозу роды должны состояться в начале июля. Жара стоит ужасная. Я всю дорогу сижу в ванной. Шутка. Алексей носит мне мороженое и соки. Наболтала. Пока!

Короткое замечание

На этом записи на ленте диктофона заканчиваются. Не много же мы узнали о болезни и выздоровлении Тамары Вениаминовны. Но что взять с ожидающей родов немного истеричной женщины.

Время же неумолимо наматывает дни, ночи. Отвлеклись чуть-чуть, а за окном уже зима 2002 года.

Горят электроподстанции. Тысячи людей остаются без света и тепла. Взрывают дома. Жизнь бьет ключом.

Мы же ничего не знаем о житье-бытье Тамары Вениаминовны. Как ее здоровье? Кто теперь рядом с ней? И, наконец, как прошли роды у ее дочери?

Страна, ее электорат опять «стоят перед выбором без выбора». ВВП избран президентом на второй срок. Как говорится, no comments.

 

Глава третья

– Мария Анатольевна, чтобы я больше не видела ни в холодильнике, ни на столе этих «растишек», – тут выразилась чисто по-пушкински. – Благодари Бога, что не довели Тамару до дискенизии.

– Вы, бабушка, тоже хороши. Вместо того чтобы остеречь молодую мамашу и, между прочим, вашу дочь, отправились с мужем в какой-то монастырь.

Маша – мать, я – бабушка. Дочка ей досталась трудно. Кесарево сечение и большая кровопотеря. Я с удовольствием играю роль бабушки. И продолжаю:

– Алексей не нищий. Можете покупать свежие фрукты и овощи. На кухне не повернуться от этих штучек. Натуральные соки, овощные пюре сделать, что два пальца об асфальт.

– Фу, грандмаман, как можно при ребенке так выражаться.

– Вместо укоров поблагодарила бы мать, что отделались поносом, – три дня Тамарочку «несло». Удалось мне, вспомнила свою работу в реанимации, купировать диарею без антибиотиков. Тут подала голос Тамара-маленькая.

– Вот вам – я Тамара, ты Тамара, обе мы смешная пара, – Маша ушла к себе. Пора кормить дочь.

Моя забота теперь – приготовить докормку. Яблочное пюре приготовлю перед кормлением, а вот апельсиново-яблочный сок надавлю сейчас. Жужжит агрегат, за окном гомон детворы. Не заметишь, как и наша малышка пойдет во двор. Что сегодняшние заботы по сравнению с будущими! Страшно отпускать детей. Почти каждый день по телевизору говорят о пропаже детей.

Вы не подумайте, что я вся ушла в роль бабушки. После моего второго удара я потеряла всяческие способности к стихоплетству, но зато приобщилась к таинству живописания и рисования. Когда Федор увидал одну из моих картинок, рисованную цветными карандашами, подаренными кем-то из доброхотов внучке, он выразился так: «Я не сведущ в дедах искусства, но это определенно красиво».

В субботу мы поехали к Андреевскому рынку. Вернее, пошли. Погода тому благоприятствовала. В доме на 4–5-й линиях в полуподвале открыли великолепный магазин. Все для художника. Там и холсты. Там и мольберты. Кисти разные. Краски, как говорится, в ассортименте. Бумага. Даже ватман ручной выделки там был. Цены кусаются, но Федор был щедр – ради творчества жены не пожалею ничего. Что мы там купили, перечислять не буду. Скажу одно – обратно мы ехали на такси. Я была счастлива, как девчонка, которой купили новое платье. Дома мы вчетвером отметили это событие. Маленькая Тамара присутствовала, но не участвовала. Так шутит бабка.

* * *

Продолжим нашу практику отступлений от рассказа Тамары Вениаминовны.

Естественно, что мы ни слова не услышали о том, как выглядит сама бабушка.

Восполним этот пробел. Бабушка слегка располнела. Это придало ей лишь большую привлекательность. Все так же красиво благородной породистостью ее лицо. Она коротко постриглась. Виски тронула седина. Ее фигуре позавидовала бы любая ее возраста женщина.

Если бы она имела возможность подслушать разговор двух мужчин – Федора и Алексея (иногда они позволяли себе расслабиться в пивном ресторане на 11-й линии), то услышала бы, что говорил Федор после третьей кружки Miller:

– Я, Лешка, поражен. Маша-то у тебя молода. Но Томе-то уже под пятьдесят. Пусть она меня простит за то, что я говорю об этом, но в постели она – фурия…

* * *

В начале осени мы с Федором решили две недели провести на теплоходе. Круиз по северным рекам и озерам. Что может быть романтичнее в это время года? Маша и Алексей нас отпустили.

– Мать-бабушка, – наигранно строго напутствовала меня Маша, – если мы не увидим коллекцию путевых рисунков и живописных этюдов, достойных выставки в зале Союза художников, то пеняй на себя. Будешь отбывать срок с Тамарой-внучкой.

Она намеревалась проводить нас. Это с малышкой-то! Непутевая у нас дочь. Мы буквально убежали из дома.

Белобортовый теплоход стоял у пирса Южного речного порта. Так что добираться туда нам почти два часа. Это на машине. Везде пробки.

У нас двухместная каюта-люкс на второй палубе в корме. У нас вторая и последняя смена в ресторане. Можно утром выспаться. А в обед не надо торопиться проглотить десерт, дабы освободить место.

У нас в конце концов с собой запас деликатесной закуски и отличнейшая выпивка. Мне врачи разрешил «девяносто капель» в день.

Неву мы просто проспали. Наш красавец отвалил от причальной стенки в десять вечера. Мы в это время отмечали начало нашего путешествия.

Валаам, Ладога, о которой сложено немало песен. Озеро встретило нас небольшим волнением. Мы отдохнули на водах Свири. Красивы ее берега. Мне даже удалось сделать пару акварельных пейзажных набросков.

Кижи. Это хорошо, что у власти нашлись средства хотя бы на реставрацию храмов. Северные избы-крепости тоже надо было бы поддержать. Хотя бы. Там я и рисовала, и писала. Много. Про себя говорила: «Вот, Машка, будет что выставить».

Обратный путь был также интересен. Но я вам не экскурсовод. Сами отправьтесь в путь. Нечего диваны придавливать.

* * *

Хочу вмешаться. Последние слова Тамары сказаны впустую. Не всякий может позволить такой круиз.

И еще. Дома в этот момент разворачивались почти драматические события. Но об этом они, Тамара Вениаминовна и Федор Иванович, узнают в свой черед.

* * *

Домой от речного вокзала мы ехали на «газели». Мои творения в легковую машину не поместились. Я была утомлена поездкой и одновременно счастлива и довольна. Масса впечатлений. Новые знакомства. И, что главное, я много работала. Я вновь почувствовала вкус к жизни. Пусть я трудяга-одиночка. И нет в моем подчинении никого, кроме листа и кисти с карандашом, но я тружусь. Именно тружусь. Ибо знаю я, не просто работа дает истинное удовлетворение, а труд приносит его. И жить надобно трудно. Тогда есть в ней смысл.

С этими мыслями и чувствами я ехала домой. Как же оглушительно стало для меня то, что встретила я там!

– Мама, ты только не волнуйся! – Когда так говорят, значит, надо как раз волноваться.

– Что с Тамарой?! – закончил звучать последний звук моего вскрика, как из глубины квартиры я услышала гуканье малышки. – Дура у меня дочь. Вот как врежу! Не надо волноваться. Скажет же. Так что случилось?

– Я беременна.

– Ты послушай, Федор, что говорит эта женщина. Отчего же я должна волноваться? Скажи на милость. Радоваться надо.

– Милые дамы, может быть, мы все-таки войдем в дом? Переоденемся, умоемся с дороги, а уж потом обсудим этот вопрос, – Федор начал втаскивать наш багаж.

За пятнадцать дней, что мы с Федором отсутствовали, в квартире произошли кое-какие изменения. На кухне у балконной двери я увидела кровать-раскладушку и в углу – свернутые в рулон постельные принадлежности.

– У нас гость? – естественная реакция.

– Нет, мама. У нас гостей не предвидится, – тон, с которым это было сказано, не оставлял сомнений – тут за время нашего отсутствия произошло нечто.

– А где Алексей?

– Не торопи события. Скоро ты будешь иметь удовольствие лицезреть доморощенного Отелло.

Все стало на свои места. Естественный ход жизни. Муж старше жены. Он весь в хлопотах и заботах. Она целыми днями одна. И тут на тебе. Беременна. От кого? Я же всю дорогу на работе. На секс сил не хватает. А то, что было, так это не в счет.

Синдром ревнивца. Дорсальный эффект. Он практически неизлечим. Ты хоть пояс верности надень. Все едино. Будут тебя преследовать вспышки ревности. Недаром сексопатологи утверждают, что максимальная разница в возрасте в сторону мужчины не должна превышать десять лет. А тут все двадцать.

Маленькая Тамара развеяла обстановку. Мы наконец-то распаковались, умылись и переоделись. Маша накрыла на стол на кухне. И мы сели. Тут-то наша малышка и выдала:

– Баба дура.

Мы с Федором смеемся, а дочь сердится.

– Мама, я ее не учила, – дочь даже покраснела.

– А на дворе ты следишь за своей речью? – я-то знаю свою дочь.

– Ах, вот оно что! Там, знаешь, такая попалась противная баба. Вот черт!

– Не удивлюсь, если через пять минут твоя дочь пошлет тебя к черту.

– Как назовем малышку? – развеял «тучи» Федор.

– Если девочка, то Федорой, – моя дочь язва еще та, – если, мальчик Томом. Как у Марка Твена. Том Сойер.

– Ты, что, у врача не была?

– Нет, мама я и так знаю. Успеется.

– Я поражаюсь, – не удержался Федор. – В какое время мы живем? И, кажется, не на выселках. Как же не посетить врача?

Может быть, наша дискуссия продолжалась бы дальше, но хлопнула входная дверь и маленькая Тамара запиликала. Чувствует дитя кровь родную. Природа!

– Боже мой! Кто приехал! – не надо быть матушкой Вангой, чтобы узреть самим состояние Алексея. Дунь он сейчас в трубочку инспектора ДПС, наверняка там засветится радуга.

– Дочка, пошли спать, – Маша подхватила девочку и быстро вышла из кухни.

Мое седьмое чувство подсказывало – в семье такой раскол, от которого не спасет ничто и никто. Дар провидения мне говорил, что скоро дочь прогонит Алексея и избавится от плода.

Что же, это закономерно. Перенасыщенность чувств, перегруженность заботами и переполненность совместным проживанием. Все «пере-». Такое долго продолжаться не могло.

Алексей и глазом не повел. Ушла и ушла. Он был замкнут в оболочку страданий. Даже наше с Федором присутствие не вывело его из этого состояния. Не переодевшись и не умыв руки, он деловито распаковал пакет. Крупными ломтями нарезал холодного копчения скумбрию, налил полную чашку водки, даже не ополоснув ее от остатков кофе.

Мы молчим. Наблюдаем. Первым не стерпел Федор.

– Послушайте, товарищ подполковник, а не думаете ли вы, что подобное ваше поведение может быть не просто неприятно для окружающих, но и оскорбительно.

– Это как посмотреть, товарищ сержант, – я узнала, в каком звании мой муж. – Если с точки зрения вашей падчерицы, то вполне прилично. Какие там нормы! Живи, как Бог на душу положит.

Тут и я не выдержала.

– Послушайте, Алексей, не смейте говорить о моей дочери в таком тоне, – у меня перехватило дыхание. – Вы с чем сюда пришли? Вы здесь, пока того хочет она. Ваша жена и моя дочь.

– Брек! – вернулась Маша. – Разойдись по углам! Начнем новый раунд, после того как я объявлю о своем решении.

Маша взяла из рук Алексея бутылку, разлила водку по стопкам. Оглядела нас и произнесла одну фразу: «Никакого ребенка в моем чреве нет. Это был тест. Вот такая проверочка».

Выпила залпом. Выдохнула громко и продолжила:

– Вы, Алексей Иванович, – крупный ученый, но мелкий человек. Занимайтесь своей историей, а нас с Тамарой оставьте. На алименты я на вас в суд подавать не буду. Сколько сможете выделять на дочь, столько и приму. Даю вам сутки на сборы.

Вызрело. Я смотрела на Марию и с все большей уверенностью думала о том, что не тот, кто меня воспитал, был моим генным отцом. Вспомнился давний сон. Вспомнились слова санитарки в больнице, куда привезли отца: «Ей-то что. Не родный отец-то». И имя врезалось – Федор. Какая-то чертовщина!

Откуда у Марии эта твердость? Откуда такая уверенность в своих поступках? Я вся изойдусь, но так никогда не скажу.

– Ты права, Маша, – Алексей как будто очнулся. – Мы давно перестали быть истинными супругами. Я уеду утром.

Заканчивали мы втроем нашу трапезу уже в гостиной. Тамарочка уснула. Уснул и пьяный Алексей. Он долго ворочался на раскладушке. Кряхтел, что-то бормотал и скоро замолк.

Мы перекидывались легкими фразами, пили очень хорошее молдавское вино. Я мимоходом делала карандашные наброски. Нечто подобное шаржам. В гостиной пришло спокойствие.

В город же пришел антициклон. Небо прояснилось. Выполз лунный серп. Его злой изгиб навевал тревогу. Где-то на берегу залива разожгли костер, и с высоты виден его мечущийся на ветру огонь. Я представила, как бы я это изобразила на бумаге или холсте. Дочь уловила мои мысли.

– Ты собираешься пробивать выставку? Под лежачий камень…

– Я даже не представляю, с какого боку подступиться. У меня в этой среде никого. Мой круг – это медсестры да врачи.

– А ты пораскинь мозгами. Сколько через твои руки человеков прошло! Может быть, и художники были.

– Маша права. Я тоже поспрашиваю. У меня в колледже учатся «дети разных народов».

– Дорогие мои старики, пошли бы прогуляться. Я – на привязи, а вам-то что.

– Федор, возьми Машу, а я посижу с малой.

– Все. Прения окончены, – вот она, моя Маша. – Дочь укладываем в ранец и все идем на залив. Там, видите, костер. Присоседимся. Изжарим чего-нибудь на углях.

Чудное это приспособление. Люлька для младенца, которую женщина напяливает себе на плечи и несет впереди. Кенгуру какая-то.

Поразительно. Тамарка не проснулась. Она лишь дернула бровками. Не так повел себя Алексей. Он вскинулся на своем «прокрустовом ложе» с криком: «Уже?! Пора?!»

Что почудилось подполковнику в запасе? Не стали мы отвечать ему и ушли, оставив мужчину лежащим на раскладушке. Ноги его свешивались с нее. В сумраке кухни светились пятки жертвы Прокруста.

Слабый западный ветер нагонял пологую редкую рябь на берег. На горизонте плыли темные перисто-кучевые облака. Казалось, что это плывут корабли аргонавтов. Но где они тут найдут золотое руно? В заливе перевелась традиционная рыба. Куда уж до баранов.

– Подходите, подходите, странники земные, – как знаком мне этот голос. – Огня и кислорода всем хватит.

Отблеск огня высветил лицо говорившего. Конечно! Это наш давнишний пациент. Старость не осквернила его облика. Все тот же седой ореол, все тот же нос с горбинкой. Он лежал у нас после обширного инфаркта миокарда. Как давно это было! Но, что он, народный художник разваленного Союза, здесь делает в этот поздний час?

Сама судьба вела меня сюда. Была не была. Подкрадусь к нему и в лоб задам вопрос: «Подскажите бедной женщине, как устроить выставку».

Маша устроила дочку на коленях Федора и начала «колдовать» у костра. Вскоре от него потянуло чем-то жареным.

Хозяин костра сам приблизился к нам.

– В вас я вижу людей, лишенных легкомысленности молодости. Давайте познакомимся. Меня зовут Вениамин.

Точно это он. Теперь сомнений нет.

Не пришлось нам поговорить. Наша Тамара проснулась. Как же говорить под аккомпанемент детского ора?

– Федя, друг мой, возьми Тому и иди домой. Мне жуть как надо поговорить с этим человеком, – сумела я прошептать на ухо мужу, и он покорно перенял у меня груз и пошел к черневшей в отдалении громадине дома.

Костер начал тухнуть. Молодые люди стали постепенно расходиться. Остались трое. Я, моя дочь и он. Полчаса мы говорили без помех.

– Тамара Вениаминовна, я с удовольствием приду к вам завтра же. Мне интересно посмотреть на ваши работы. Что же касается выставки, это отдельный разговор.

Как-то странно он смотрит на меня…

Что же, и на этом спасибо.

 

Глава четвертая

«Имя художницы, которая отважилась на персональную выставку сегодня, мы узнали, только посетив этот вернисаж. И если обратиться к изначальному смыслу этого слова, то мы не увидим в ее произведениях и тонкого слоя лака. Ее картоны и холсты полны открытого цвета и экспрессии рисунка». И так далее. Это я цитирую одну из заметок на мою выставку в зале на Охте…

…Вениамин Аркадьевич пришел к нам на третий день. С порога он заявил, что намерен не только посмотреть мою живопись, но крепко посидеть за дружеской беседой: «Ваша дочь являет уникальный образец современной амазонки. Я не хочу сказать ничего плохого о ее бюсте, но все ее суждения и действа подобны образу этих мужественных дочерей Черного моря».

Я видела: моя дочь вновь окунулась в омут. Увлеченность у нее соседствует со здравым смыслом и тонким расчетом.

– Спасибо за комплимент! Мне приятно, что нашелся мужчина, который не сказал ничего плохого о моем бюсте. Суждения же мои поспешны и не всегда верны.

Боже ж мой, откуда у Маши этот политес? Что за слог! Пусть ее. Чем бы дитя ни тешилось. Все же она дочь моя. Мне важно, чтобы этот вальяжный господин помог мне пробить бюрократию от искусства. Я честолюбива. Недаром давным-давно Анатолий Иванович, в ту пору молодой доктор наук, выразился обо мне так: «Ты обладаешь высоким уровнем претензий. Ты честолюбива, и это мне импонирует».

Что же, и сегодня я хочу, чтобы мои тщания на поприще изобразительного искусства были отмечены.

Вениамин Аркадьевич уходил от нас в отличном состоянии. Мы не позволили ему напиться допьяна, но и трезвым он не остался. Я была восхищена и Машей, и своим мужем. Они сыграли великолепную интермедию. Я едва сдерживала смех, когда Маша представляла мои работы.

– Вы должны проникнуться настроением автора. Учтите, это женщина в годах. За ее плечами горечь утрат и радость обладания. Вы же не можете не видеть, как в цвете переданы переживания. Вот здесь. Смотрите же. Смотрите!

Она таскала мэтра от одного холста к другому. В конце он просто воскликнул: «Только за то, что у автора такой адепт, можно живописцу присудить премию».

Мы с Федором довели его до стоянки такси и благополучно отправили домой. Это было в начале октября. А в канун праздника-новодела 4 ноября в выставочном зале на Охте была открыта экспозиция моих работ. Сорок три живописных и графических листов и полотен. На открытие пришел Вениамин Аркадьевич с молодой женой. Маша со свойственным ей сарказмом шепнула мне: «Не зная его историю, сказала бы, что перед нами пример классического инцеста».

Мэтр сказал несколько слов и удалился в зал, где был накрыт стол а-ля фуршет. Что же, его понять можно. Он насмотрелся на мои шедевры у меня дома.

Отступление восьмое.

Тамара не скажет, но мы отметим. Ее выставку посетила почти тысяча человек. Редкий случай для такого события. У нее купили пятнадцать работ. О сумме заплаченных денег мы не осведомлены. О главном она расскажет сама.

* * *

Сколько людей захотело посмотреть на мою мазню, я не знаю. Не хочу расстраиваться. А вот сколько у меня купили, скажу. Официально, с оформлением документов, пятнадцать. А всего двадцать одну картину. Очко.

– Мать, ты стала богачкой. Куда деньги будешь девать? – Маша побывала на выставке дважды. При открытии и еще раз одна. Как она сказала, хочу послушать, что говорят любители экзотики. В этом она вся.

Наша маленькая Тамара росла и радовала нас. Банально? Может быть. Но я не претендую на оригинальность. Вся моя жизнь банальность. Мои трагедии тоже банальность. Сколько вокруг загубленных жизней! Сколько личностных трагедий, исковерканных судеб! Мне, можно сказать, еще повезло. Мы нашли друг друга. Я и Федор. Маша избавилась от психически ненормального человека. Может быть, и она встретит человека, с которым ей будет покойно и сладко. Как же нам не радоваться ребенку, которого мы искренне обожаем.

Так, неспешно мы подошли к новому, 2005 году. Кстати, о тех деньгах, что я выручила от продажи картин. Часть денег ушла на банкет. На нем настояла та же Маша: «Мать, не одним днем живем. Теперь ты богема и твой удел – тусовка».

Маша и устроила вечер. Она показала себя отличным организатором. Опять заболталась. Я ведь ничего не сказала о работе дочери. Она сумела устроиться в фирму по продаже компьютерной техники каким-то менеджером. Работа по скользящему графику – и неплохо оплачиваемая. В пяти остановках метро. Правда, с пересадкой.

Так вот, Маша устроила вечер в закрытом клубе при Обществе любителей бриджа. Я о таком и не слыхала. Интерьер, мебель, вся обстановка напоминала мне декорации из отличного киноварианта Шерлока Холмса времен советского кинематографа. Маша же в основном составила и список гостей. Она учитывала все. Кто где работает. С кем из современного местного истеблишмента знаком.

– Мать, не возникай! В современной жизни важны и деньги, и связи.

– Как будто так не было и раньше.

– Ошибка. Раньше деньги надо было прятать. Мужики прятали деньги от жен. Жены от мужей. А все вместе – от партийных контролеров.

– Откуда такая осведомленность?

– Ты позабыла, кем был мой муж Отелло? Я проштудировала все его книги. В интимной жизни он монстр. А в профессии – гений.

Вечер состоялся. В прямом и переносном смысле. Это я поняла уже после. Дома Маша выложила передо мной стопку визиток.

– На досуге изучим и составим план действий. – Откуда у моей дочери столько практицизма?

А вот и Новый год.

 

Глава пятая

С Новым годом, с новым счастьем! – это мы говорим хором.

Мы – это Федор, Мария и ее начальник Степан Николаевич Прохоров. О нем пару слов. Ему сорок. Вдов. Жена погибла год назад в автокатастрофе. Детей нет. Все ждали чего-то более благоприятного. Дождались. А впрочем, все в руках провиденья. До занятия бизнесом работал в крупной лизинговой фирме. Что такое этот лизинг, мне объяснила дочь. Что же, подумала я про себя, и это в русле времени. Все чем-то торгуют, сдают в аренду.

Степан Николаевич принес два большущих пакета. Так что на нашем столе не осталось ни сантиметра, свободного от яств и напитков. Маленькая Тамара выпила с нами виноградного соку и скоро уснула. Чудо, а не ребенок.

«Хоть бы не устроили во дворе фейерверка», – подумала я, зашторивая окна.

На дворе минус три и небольшой снег. В такую погоду люди обязательно попрутся на улицу. Пьяный народ в массе – вещь весьма неприятная. А с фейерверком у меня ассоциируется тот давний Новый год. С Васей и Надей. С Гошей, у которого большой нос и влажные ладони. С убийством Надькой своего мужа. Отчего он был совсем голый?..

Маша, выдумщица, придумала разные конкурсы и призы. Каскад эмоций вызвал конкурс рисунка. По условиям один из нас, по жребию определенный, начинает рисовать на листе ватмана и, закончив свою часть, прикрывает ее. Дальше продолжает другой. Старая игра, но все зависит от настроения. Настроение же у нас было превосходным. Оценивала этот конкурс сама Маша. Самой лучшей частью коллективного рисунка она признала тот, что рисовал Федор. Она не знала, кто какой участок исполнил. Так что в предвзятости мы обвинить ее не могли.

Отступление девятое.

Не правда ли, как незатейливы развлечения этих людей? Что-то патриархальное видится в них. Отчего же мне тревожно? Или современность так каверзна и неустойчива, что во всем более или менее человеческом, истинном нам чудится подвох, западня?

Что произошло с нашей психикой за эти пятнадцать лет? История имеет массу примеров, когда народ, народы после самых тяжких испытаний оставались полны оптимизма и доброты.

И вот я столкнулся с простыми радостями людей с непростой судьбой, и мне тревожно за них.

Тревожно от того, может быть, что бесстыдство прет, простите за столь вольное слово, из всех щелей. С экранов телевизоров, с газетных и журнальных полос. Аудио и видео. Бывшие секретари обкомов, горкомов проповедуют христианские ценности и тут же демонстрируют роскошество своей жизни. Церковь все более и более роскошествует.

Хватит об этом. Я о людях, с которыми я почти прожил их жизнь. Что-то станется с ними?

Но в эту новогоднюю ночь я расстаюсь с ними.

Когда судьба сведет меня с ними?

 

Глава шестая

– Госпожа Инина завтра вылетает в Нью-Йорк. Ее пресс-конференция переносится на сегодня, на 16 часов. – Это секретарь обзванивает редакции.

Тамара Вениаминовна теперь галерист в Париже. Она собирательница картин молодых и талантливых художников. Устраивает выставки их работ и поелику возможно содействует им в продаже картин. Это приносит ей доход, достаточный для безбедного существования.

Муж ее Федор Петрович на родине сумел сколотить немалый капитал на компьютером промысле. Не на этих страницах открывать секрет источника его доходов в России. Хакер. Произнесем это слово, и будет достаточно.

Дочь Тамары Вениаминовны Маша вышла замуж за Степана Николаевича и пока живет в Санкт-Петербурге. Это он посоветовал Федору Ивановичу окончить курсы программиста и приспособил его к своему делу. Он организовал фирму по обслуживанию компьютерной техники и удачно вел дела. В числе его клиентов были автомобильные компании Японии и Южной Кореи.

После удачной продажи квартиры на Васильевском острове построили небольшой дом в два этажа в районе Озерков. Маленькая Тамара выросла и пошла в школу. У нее бонна. В шесть лет она уже могла говорить по-английски и читала по-французски.

Ну а Федор Петрович и тут, в Париже, нашел применение своим талантам. Творения же его жены охотно покупали как тут, в Старом Свете, так и за океаном. В Нью-Йорк Тамара как раз и летит по делам коммерческим, для продажи триптиха для нового особняка известного голливудского актера.

– Мадам Тамара, – молодой человек по имени Жан, то есть Иван, был правнуком эмигранта первой волны, – это текст вашего заявления.

– Спасибо, Жан. Я посмотрю и, если будут замечания, позову вас. А пока найдите Федора Ивановича. Мне он нужен будет в три часа.

До сих пор Тамара призывала мужа в таких случаях. Он был как бы ее оберегом. В его присутствии она и говорила свободно, и ее не охватывала дрожь при виде теле– и фотокамер. Все же два микроинсульта давали о себе знать. Но при этом пятидесятилетняя женщина очень хорошо выглядела. Ее фигуре позавидовала бы сорокалетняя. Никто же не должен знать, что каждые четыре часа она должна уединиться и пройти короткий сеанс релаксации. Пожилая албанка обладала особым даром. Несколько пассов руками – и усталость и, не дай Бог, головной боли как не бывало. Софья, так звали женщину, которая, наверное, помнила Энвера Ходжу или, по крайней мере, его приспешников, жила по соседству. Так что в любой момент могла прийти на помощь.

– Как настроение? – приехал муж.

– Боевое. Я им задам за вчерашние пасквили.

– Ты, главное, не волнуйся. У тебя Софья была?

– После, после. Теперь мне нужен ты. Вот пробеги текст. Кажется, Жан никогда не обретет характера бойца. А ведь его прапрадед был генералом лейб-гвардии гусарского полка его императорского высочества. Так, что ли?

– Точно не знаю. Знаю одно. Эта хваленая западная культура выхолащивает из человека все естественное. Природное. Это какие-то гамбургеры. Ходячие. Съешь и вроде сыт. А на самом деле – эрзац еды.

В кабинете наступила тишина. Через двойные стекла с бульвара не доносится ни звука. Лишь подобно метроному отсчитывают время напольные маятниковые часы. Творение швейцарских мастеров и гордость Федора Петровича.

– Что же, в целом допустимо. Но тут, – муж пером показывает на одно место в тексе, – я бы выразился определеннее. Но это на твое усмотрение.

Тамара глянула:

– По ходу скорректирую. А пока кликни Ивана-Жана. Пусть он приготовит легкий ленч.

Пресс-конференция прошла для Тамары Вениаминовны вполне успешно. Ей удалось поставить на место особенно зарвавшегося журналиста из Figaro. Да так, что его коллеги долго и как-то издевательски смеялись ему в след. Жан от восхищения своей патронессой сиял. Все-таки это он подготовил ей текст обращения. Правда, от первоначального варианта она мало что оставила, но все же.

Федор Петрович, как обычно, сел в рядах щелкоперов и своим присутствием ободрял жену. Было оговорено, что в ходе пресс-конференции никто не будет фотографировать. Нашелся-таки один хлюст и попытался нацелить свой «Цейс» на Тамару. Крепкая рука бывшего рыбака вмиг пресекла эту попытку.

Уже после Тамара позволила сфотографировать себя. В вечерних выпусках газет она красовалась на фоне своей последней картины. Пастух и пастушка. Грудь пастушки пришлась на фото на уровне бюста Тамары и те, кто смотрел на фото, мог сравнить красоту одной и другой.

– Она себя писала, – судачили модницы с Елисейских Полей.

Ужинать супруги и Жан пошли в маленький ресторанчик недалеко от площади де Голля.

Федор пил русскую водку и ел украинский борщ. Тамара пила бордо 2000 года урожая и ела макрель в сметане. Жан пил Мозельское вино – оно дешевле – и ел паровые котлетки из мяса кабана. Что за эклектика!..

А-301 «Айр Франс» после небольшого для такой махины разбега взмыл в небеса Орли, чтобы через пять часов приземлиться в аэропорту Кеннеди на берегах Гудзона.

Из прохлады салона пассажиры окунулись в духоту жары мегаполиса. Потом кондиционированный воздух автобуса. Из него почти бегом в гостиницу. И опять искусственная атмосфера в номере пентхауза.

– Федор, я отсюда никуда не уйду, – Тамара сбросила с себя верхние одежды и теперь в одном дезабилье лежала на кровати с балдахином.

– Сейчас закажу напитки и пойду в душ, – Федор был деловит. Ему предстояло организовать встречу жены с киноактером. Жана они с собой не взяли. Накладно тащить через океан еще и его. Надо знать, какую пошлину содрали и французы и янки за провоз триптиха.

Фред Берне откликнулся сразу же.

– Мой дорогой Федор, – хорошо поставленным голосом отвечал он на приветствие Федора, – я готов встретиться с миссис Тамарой, когда ей будет угодно. Я прочел в Интернете ее интервью. Роскошь! Так и надо этим французикам.

Фред был трижды номинирован на Оскара, и трижды большое жюри «прокатывало» его. Но был Фред техасцем, был оптимистом. Папа его миллионер говорил сыну: «Не дадут Оскара они – я тебе отолью в два метра такого же. Не горюй, сын!»

Папа Фреда был внуком русского. И, как говорят всезнайки, на третьем колене проявляются черты рода. Фред даже стал учить русский язык. Так что в приватной обстановке он мог сказать несколько фраз по-русски.

Договорились о встрече на утро завтрашнего дня.

– О’кей, Федья, я буду у вас ровно в десять. Готовь глотку. Выпьем нашей русской водки.

– Ты со своим америкашкой сдурел. Так рано я не смогу соображать.

– Во-первых, его дед русский, а во-вторых, тебе соображать и не придется. Твое дело стрелять глазками и демонстрировать волнующуюся грудь.

– Пошляк. Если ты хочешь, чтобы я дожила до утра, веди меня в ресторан. И не напоминай мне об их фастфудах. Мне дороги мои желудок и печень.

В гостинице, где сняли номер супруги, было три ресторана. Китайский, японский (как будто кто-то почувствует разницу!) и мексиканский.

– Куда ты меня поселил? Я не японка и не китаянка. А от мексиканской кухни у меня случится запор, – говорила Тамара Вениаминовна все это громко и по-русски.

– Мадам, может, в китайском ресторане заказать чего-нибудь и из русской кухни. Как там пелось у вас – братья навеки. Русский и китаец, – пожилой господин в смокинге встал рядом и улыбался милой сатанинской улыбочкой.

– Вы русский?

– Да. Я доктор физико-математических наук. Тут нахожусь вынуждено. Читаю курс на семинаре для американских оболтусов. Я питаюсь вообще-то не тут. Дороговато для доктора наук и профессора из России.

– Было бы весьма любезно с вашей стороны, если бы вы подсказали, где мы с женой могли бы прилично и не накладно отобедать.

– Рад буду помочь. Если вы согласитесь подождать меня десять минут, я скину эту униформу и препровожу вас в милый ресторанчик рядом.

Тамара и ее муж в Нью-Йорке впервые.

– А где были эти башни-близнецы?

– Не будем о плохом. У нас тут дела приятные.

Желтые «форды» с надписью по бортам «Такси Нью-Йорка» мелькали то тут, то там.

– У нас тоже желтое такси. Обезьяны.

Доктор физико-математических наук не обманул. Не заставил себя ждать. И ресторан, куда он привел супругов, был хороший. И тут не обманул.

Разговорились. И когда Борис Ефимович узнал, где и кем работал Федор, возрадовался, будто встретил давнего знакомого.

– Я знаком с вашей «формулой счастья». Просто и предельно эффективно. На вашем месте я бы давно стал миллионером.

Не стал разочаровывать профессора Федор. Миллион не миллион, но близкую к этому сумму Федор Иванович имел за счет этой, как выразился Борис Ефимович, формулы счастья.

Ужин удался. И еда была вкусна, и водка была похожа на родную. И разговор «склеился». Борис Ефимович оказался любителем русской живописи. Имел небольшую коллекцию. Он почти с детским восторгом воспринял известие, что Тамара Вениаминовна сама пишет и имеет в Париже свою художественную галерею, в которой выставляет полотна молодых русских живописцев.

– Вы, – с некоторой экзальтацией воскликнул он, – продолжатель дела Дягилева.

И пообещал обязательно посетить галерею Тамары.

Одно огорчало – профессор быстро и сильно пьянел. Пришлось до отеля его почти нести на своих плечах.

Ровно в десять ноль-ноль Фред Берне появился в холле гостиницы. Рядом – дева-дива. На полголовы выше актера. В легкой сиреневой тунике и с тюрбаном на голове.

– Познакомьтесь, это Нина. Она русская. Она без ума от меня, – чисто американская манера. – Она моя первая помощница. Я полностью доверяю ее мои финансовые дела.

И Федор, и Тамара подумали одно и то же: какое несоответствие внешности и сути! Уже через десять минут они могли убедиться в том, что перед ними опытный переговорщик. Нина вела беседу спокойно, но напористо. Было видно, она в таких делах дока. Было выпито три бокала легкого вина и съедена коробка орешков, а к консенсусу все не пришли.

– У нас, госпожа Нина, нет времени и средств попусту проводить время в этом городе. Жаль, что пришлось потратиться на пошлину, – Федор сделал движение как бы вставая.

– Вы, русские, очень экспрессивны, – забыла, что сама русская. – Не будем все же торопиться. Вот наша последняя цена, – она написала на листе блокнота цифру с пятью нулями. Первая цифра была близка к десятке.

Тамара ткнула ногой мужа. Это не осталось не замеченным Ниной.

– Ваша супруга, интересы которой вы представляете, я вижу, согласна.

Оформить сделку было решено сегодня же. Нечего откладывать, коли гости тяготятся пребыванием в Нью-Йорке.

15 июня триптих «Три начала, три стихии» кисти модной художницы Тамары Ининой приобрел американскую «прописку». Сделка на сумму, исчисляемую цифрой с пятью нулями, состоялась за небольших размеров круглым столиком в баре на третьем этаже гостиницы с именем бога любви Купидона.

Кто бы из людей, заключавших эту сделку, мог знать, что зимой от короткого замыкания начнется пожар на вилле Фреда и триптих сгорит без остатка.

Фред получил за нее хорошую страховку. В том числе и за картины. Нина была отличным финансовым агентом. После пожара она поменяла хозяина. Фред напился по этому поводу так, как не напивался давно.

О пожаре в поселке в окраинах Лос-Анджелеса Тамара Вениаминовна узнала из новостей по каналу CNN.

– Вот, Федор, и сгорели мои три стихии.

– Ты напишешь еще лучше, – а сам подумал, что шестьсот тысяч американских, пусть и теряющих вес долларов – неплохой доход от живописи.

 

Глава седьмая

Мария Анатольевна сидела у приоткрытой двери, выходящей на террасу, и курила. Она не зажгла лампы. Лишь блеклый свет от фонарей на набережной освещал ее лицо.

Где он может быть, куда его нелегкая занесла, думала она, и прикурила следующую сигарету от предыдущей. Вчера утром Степан Николаевич, как обычно, выпил большую кружку черного кофе с лимоном, съел два бутерброда и выкурил Camel. Сегодня ему предстояла встреча с представителями кампании Sony. Она предполагала переговоры о выгодной закупке компьютеров и другой оргтехники. Сел в BMW и, газанув, выехал со двора.

Муж так и сказал: «Удастся обвести япошек вокруг пальца, будем мы с тобой миллионерами».

Тон и вид мужа были убедительны. Лишь после того, как Степан закрыл за собой дверь, Мария почувствовала какую-то тревогу.

Весь день она была так занята, что даже толком не поела. Перехватила чего-то на бегу и всего-то. К концу дня на нее опять напал мандраж. Это от голода, решила она, и по пути в офис она заскочила в любимый ею бар и выпила пятьдесят граммов коньяку и съела два бутерброда с икрой и рыбой. Нутро немного согрелось, и тряска отступила. Так на рюмке коньяка и двух бутербродах она продержалась до вечера. За весь день Степан ни разу не позвонил. Сама Мария не решалась. Он очень сердился, когда она отвлекала его разговорами по телефону. Он так и говорил: «Мобильная связь существует не для пустопорожней болтовни, а для передачи срочных и важных сообщений».

Уже в час ночи, когда, по ее мнению, не могло быть никаких переговоров, она позвонила на мобильный телефон Степана. «Телефон находится вне зоны обслуживания или отключен», – услышала она.

В эту ночь она умудрилась немного поспать. Тамара с бонной на даче, и нечего их беспокоить. Но когда и утром муж не объявился, Мария решила все же позвонить бонне. А вдруг муж поехал проведать дочь? Степан удочерил Тамару и привязался к ней.

Утро пришло к Марии с головной болью и сильной тахикардией. Настойка пустырника и две таблетки валерианы успокоили сердцебиение. Надо идти на работу. Но ноги не слушались.

В офис Мария доплелась к десяти часам. Нонсенс. Она требовала от подчиненных строгой дисциплины, а тут сама опоздала. Стыдно. Едва войдя в кабинет, она набрала номер телефона знакомого милицейского функционера.

– Маша, поверьте мне. У меня большой опыт. Подождите еще сутки, и ваш благоверный приползет, как нашкодивший кот.

Это так возмутило Марию, что она, не сказав ни слова, разъединилась с полковником.

– Болван, – успела она сказать в микрофон.

День прошел, словно она была в обмороке. Она никуда больше не звонила, ни к кому не обращалась. «Наслышана, как пропадают люди. Буду ждать», – решила она. С этой мыслью она покинула офис и пошла по улицам вечернего города без цели. Куда ноги вынесут. Несли женщину ее красивые длинные ноги в сторону то бара, то кафе. И везде она выпивала. Пила и не пьянела. В таком состоянии она и приехала домой. Водитель маршрутного такси даже помог ей выйти из салона.

И вот теперь она сидит у открытой двери и курит. Минут тридцать назад она явственно ощутила – Степана нет. Нет вообще. И чем больше она проникалась этой мыслью, тем спокойнее становилась.

Как пришел, так и ушел, вертелось в ее голове. Грех-то какой! Промелькнуло и тут же смылось другими мыслями. И опять греховными. А ведь я единственная по закону наследница. У Степана никого. Ни жены, ни детей, ни родителей. Она вспомнила его сетования: «Ты понимаешь, Мария, я рос в детдоме и не знаю, кто мои родители. Когда я встретил Анну (это его жена), мне показалось, что я обрел в ней все вкупе. И отца, и мать. Она была и мудра сердцем, и рассудительна головой. Она ушла, и я думал, что опять я сирота и опять мне одному жить, бороться. Я сник. Жил по инерции. И вот ты. Я опять живу».

Вот и пожил. Недолго. Марию пробрал озноб. Стало страшно. Как же так?! Жил, жил человек и нет его. Чувство, что проникло, уже не покидало. На часах одиннадцать вечера. Хмель прошел, и Марии захотелось есть. Жизнь.

Эту ночь Мария спала хорошо. Но уже в девять утра у нее началась совсем иная жизнь. Жизнь в криминале. Тело ее мужа было обнаружено на въезде на городскую свалку. Оно было завернуто в какую-то дерюгу. И документы, и кошелек с кредитными карточками и визитками, и мобильные телефоны – их у Степана было два, – все это было при нем.

– Вы, Мария Анатольевна, пока проходите по делу об убийстве гражданина Прохорова в качестве свидетеля. Мы и допрашиваем вас так, – старший следователь прокуратуры был немолод, тощ и, судя по цвету лица, тяжело болен.

Он и два оперативных работника районного Управления ВД, заявились к Марии в девять часов утра, пробудив ее от глубокого и тяжелого сна. Женщина – как была, в халате из китайского шелка, со спутанными волосами, с горечью во рту, – встретила их и сначала не поняла, что от нее хотят эти трое мрачных мужчин.

Когда же один из оперов сообщил ей о смерти мужа, она вдруг заплакала. Знала же, что с мужем произошло непоправимое, но вот же! Разрыдалась. Предусмотрительны были ранние гости. Тут же явилась, ждавшая на дворе, медсестра. Укольчик в ягодицу – и Мария спокойна.

Подписывая протокол допроса, она уже вполне владела собой и не пропустила ни одной описки и неточности.

– Распишитесь и тут, – больной следователь ткнул пальцем с обгрызенным ногтем в бумагу размером с половину печатного листа формата А4.

– Это еще что?

– Это так называемая подписка о невыезде. По ней вы не можете выезжать из города без моего ведома. Иначе – постановление о мере пресечения.

– Ишь, какие строгости! А говорите, я лишь свидетель.

– Путь от свидетеля до подозреваемого короток.

Ну, ни поганец ли? Болен смертельно. Ему бы уже о Боге подумать. Он – нет же, копает и копает.

Бригада ушла, и Мария только тут и обратила внимание на свой вид: хороша, Маша. Что же они могли подумать о тебе? Жена-убийца с расстройства напилась.

Опять звонят в ворота. Надо идти открывать. Может, вернулись эти. Нет, стоят ее девочки из офиса. Степан создал специально для жены филиал. Она помнит, как он сказал: «Работать мужу и жене в одном месте безнравственно. Ни тебе ущипнуть кого бы, ни выпить с устатку. Да и тебе неловко же глядеть, как твой муж охмуряет секретаршу».

Это, конечно, было сказано в шутку. Просто надо было расширяться. И кто, как ни жена, может возглавить бюро.

– Мария Анатольевна, мы все так волнуемся. Так волнуемся. Вы на работу не пришли. В «голове», – так прозвали главный офис фирмы, – переполох. Шеф пропал. Он что – заболел? – И зырк, зырк глазами по углам, как будто жена мужа прячет.

– Нет, девочки. Мой муж и ваш босс не заболел. Его убили.

– Что вы такое говорите? Как Степана Николаевича могут убить?

– А вот так. Взяли, вас не спросили и убили. Чего встали? Пришли, так проходите, – Мария задумалась на секунду. – Хотя нет. Таня, смотай в магазин. Купи выпивки и закуски. У меня шаром покати.

Через три часа четыре женщины сидели на диване в холле и пели нестройно: «У меня не характер, а порох. Взгляд милой это тоже повод. Брал руку, целовал пальцы его…»

Таня, та, что ходила в магазин, пыталась подражать голосу певички Ваенги.

Спали вповалку. Ноги Марии покоились на груди пятого размера Веры. Татьянины ноги в свою очередь лежали на животе Марии. Ольга же вообще уснула на паласе у дивана.

* * *

Из уголовного дела № 543 по факту убийства гр-на Прохорова С. Н.:

«Следствием установлено, что гр-н Прохоров С. Н. умер вследствие нанесенных ему трех ножевых ранений в область живота».

Дальше данные судмедэкспертизы. Планы оперативных мероприятий по выявлению преступника. Протоколы допросов. Установление алиби фигурантов по делу и, наконец, постановление прокурора о приостановлении следственных действий. Так дело легло на полку. Глухарь.

 

Глава восьмая

– Федор, – у Тамары Вениаминовны выпало несколько свободных минут, и она решила пообщаться с мужем, – давай сегодня вместе где-нибудь поужинаем. Как ты относишься к ресторану на барже на набережной Д’Орсе?

– Если моя жена надумала переться невесть куда ради лукового супа, то мне глупо возражать.

В трюме бывшей баржи, когда-то таскавшейся по Сене с грузом песка, был устроен ресторан. Держал его сын бывшего шкипера этой самой баржи. Ему помогали жена и дочь. На кухне – он сам. В зале дочь, на кассе жена. Семейный подряд.

По бортам сети и картины. Этакий примитивизм, но забавно. Весьма, весьма. Мебель грубая, посуда под стать ей. Керамика цвета необожженного кирпича. Столовые приборы из простой стали. Это у нас в России они были бы недороги. Но не тут.

Тамаре тут нравилось. Она ела, как правило, луковый суп и пила белое вино. Федор супа не ел. Он любил куриные филейчики с овощами. Глядя, как жена пьет вино, он морщился: «Как ты пьешь эту кислятину?»

Сам он пил кальвадос. Следовать так следовать. Или не во Франции мы. Так он оправдал свое пристрастие к этому напитку.

Перекидываясь малозначимыми фразами, они ели каждый свое. О чем они думали в это время?

Тамара Вениаминовна думала о дочери. Хорошо бы, чтобы она приехала с маленькой Тамарой. Пусть Степан остается, а они приезжают. Не то чтобы Тамара Вениаминовна не любила мужа дочери, но он ей казался чужеродным элементом. Его постоянные разговоры о деньгах утомляли.

Федор же думал о том, как бы вернуться в Россию. Он уже устал от Франции. И вообще от заграницы. Он освоил мало-мало французский язык. Прилично говорил по-английски. Но все равно тяготился в чужой языковой среде.

Когда дочь хозяина заведения принесла десерт, подал голос мобильный телефон. Прими, мол, СМС-сообщение.

У Тамары участилось сердцебиение.

«Степан убит. Если можешь, приезжай».

– Что-то в галерее?

– Нет, Федор. Степана убили.

– Какого Степана? – не мог принять это известие математик, программист.

– Ну, не Бандеру же. Тот давно помер. Нашей дочери мужа убили. Перепил этой яблочной водки, – в сердцах сказала Тамара и позвала Лизу. Дочь ресторатора. На расчет. 300 франков. Мама моя родная! Дорога же ты, жизнь во Франции.

Они ехали на новом такси «рено». Половину пути молча. Потом Тамара Вениаминовна нарушила тишину – Доигрался твой бывший патрон. Все ему было мало. Эти деньги. Их фетишизм. Money, money, money!

Отреагировал таксист.

– Оплата только по счетчику, мадам!

Федор молчал. Убили, не убили. Нет человека – и все. Все так просто. Может быть, теперь-то жена согласится вернуться в Россию. Осточертели эти месье и мадамы. И даже очень аппетитные мадемуазели осточертели. Какие-то они ненастоящие. И пахнет от них не по-людски. И груди их тоже ненастоящие. И все остальное ненастоящее.

– Ты чего заелозил-то? – отреагировала на эти мысли жена.

Дома, не снимая пыльника, Тамара стала набирать номер телефона в Санкт-Петербурге. Городской. Никто не поднял трубку в особняке. Позвонила на мобильный. Не отвечает. Знать бы матери, что доченька ее в этот момент «развлекается» с подружками в мотеле в Репино. Все та же троица и Маша.

– Я пойду в ванну, а ты, сделай милость, закажи билеты на ближайший рейс домой.

У Федора лицо расплылось в улыбке.

– Чего смешного я сказала и чему смеяться в этом случае? – не выдержала и тоже улыбнулась.

В Санкт-Петербург самолеты летали три раза в неделю. Очередной вылет только в субботу, то есть через два дня. Сегодняшний уже летит.

Два дня Тамара занималась передачей дел своей тутошней подруге. Как сказать? Офранцузившейся, что ли, немке Кати. Ее так назвал папа, офицер бывшей народной армии ГДР, любитель русской литературы.

Ей Тамара могла доверить галерею. Немка была до невероятности честна и по-немецки пунктуальна и исполнительна. Улетая в Америку, к примеру, одно дело было доверено Кати и она выполнила его на отлично.

Сложнее было с Софьей. Она мерзко говорила по-французски. У нее никого, кроме Тамары, в Париже не было. Она села на табурет в прихожей и стала причитать:

– Улетишь к себе в Россию, и я помру тут. Улетишь – и я умру.

– Хватит ныть! Билетов на самолет все равно больше нет. Не пропадешь.

– Улетишь – и я помру, – продолжала албанка.

Не выдержал Федор:

– Слушай, Софья, где твой паспорт?

– Тут он, – албанка как будто этого и ждала, – у меня шенген. В Россию можно ведь.

Ах ты, бестия! Все-то она предусмотрела.

– Поехали! – Федор сдернул женщину с табурета и увел с собой.

– Куда ты ее поволок?

– Не корова я, чтобы меня волочь, – обиделась албанка.

– Ох, уж и разобиделись мы! Езжайте уж, – сказала Тамара. – Федор, подгадай так, чтобы Софья в России была не раньше нас. Там она точно пропадет.

Они ушли. В квартире на третьем этаже дома постройки начала восемнадцатого века, как пишут в романах, воцарилась тишина. Ерунда все это. Метрономом звучали напольные часы. Сквозь шторы в комнаты проникали звуки города. Где-то в отдалении провыла сирена полицай-авто. Ажаны торопятся. Да и сам дом жил, не молчал. Глухо, едва слышно доносились звуки фортепьяно с пятого этажа. Там на одном из трех инструментов репетировал новую пьесу Шопена Пьер.

Тамара Вениаминовна забралась с ногами на софу и закурила. Последнее время она старалась не предаваться этой застарелой напасти. Лучше выпить хорошего вина или коньяка, нежели выкурить одну сигарету. Незаметно она задремала.

 

Эпилог

Все тот же А-301 занял свой коридор и начал путь по курсу. Один диспетчер сменял другого. Над городом Баден-Баден в горах Шварцвальда возмущенные потоки воздуха бросили лайнер вниз. Главный пилот Жан Бержье с трудом удержал в руках штурвал. Он делал все возможное, чтобы вывести самолет из штопора. И, может быть, ему это бы удалось. Не будь они в горах. Легкое касание правого крыла об уступ горы и вот громада рассыпается на горящие части. Никто из ста тридцати пассажиров и семи членов экипажа не выжил. Прах их и тот собирали по кровавым кускам.

По ком звенит колокол на верхушке костела в городе?

Мария получила две капсулы через месяц. Долги бюрократические процедуры в Германии. У нас не проще.

– Мама, а где тут бабушка? – Тамара вытянулась. Этакий Бемби.

Темно-зеленый цвет елей резко выделялся на фоне серого неба с оттенком розового. Ни дуновения. Природа застыла, будто в траурном церемониале. Тишину кладбища нарушали картавые крики воронья.

Это день двадцатый августа 2007 года.

Тамара Вениаминовна Инина, ее дети – Миша, Маша, Ваня и ей сопутствующие – Петр Петрович, Анатолий Иванович, Федор Петрович. Вспомним Алексея, Степана, Васю, Надю.

Сколько их, живших в одно время с Тамарой Ининой?..

Мы узнали, как жили эти люди. С большой скорбью мы расстаемся с Тамарой.

Забыли Софью. Она приехала в Санкт-Петербург, и тут же на вокзале была ограблена. Через месяц ее депортировали в Косово. Почему туда? Я-то откуда знаю.