Смотрю на календарь, что мне подарили под новый 1979 год товарищи из Балтийского Морского пароходства. Седьмое января, понедельник. Прошло послепраздничное похмелье, на работе тишина. Это я не о себе. Мне сейчас не до выпивки. Двадцать второго декабря, это была суббота, и я была дома, сын позвал меня. Я по привычке посмотрела на часы – без пятнадцати семь утра. Обычно мы с Толиком в выходные так рано не встаем с постели. Мне не надо на работу, а няня, которую мне пришлось нанять, приходит лишь к обеду: помочь, если что, а на самом деле, так просто, поболтать да выпить по граммульке. Ксения Федоровна почти сорок лет проработала логопедом в детском саду и теперь находится, как принято говорить, на заслуженном отдыхе.

Одного взгляда мне было достаточно, чтобы определить – у сына высокая температура. Чертов грипп добрался и до нас. Я отказалась от вакцинации, но сыну впрыснули розовую жидкость, несмотря на то, что я возражала. И вот он лежит в жару, лицо красное, глазки нездорово блестят.

– Мама, я умру?

Боже мой! О чем думает трехлетний малыш?

Проделав всё необходимое для того чтобы сбить высокую – а градусник показал тридцать восемь и пять десятых – температуру, выпив крепчайшего кофе, выкурив сигарету, я села на табурет у окна на кухне и, чтобы не уснуть, приоткрыла окно. В него мне видна набережная Черной речки. Она в этот час пустынна. Впрочем, на ней зимой мало кто гуляет. Какой-то остолоп приказал взломать лед на реке, и теперь она выглядела как вспоротая белая змея. Неприглядное зрелище. Залаяла собака, собачники начали день, дворник приступил к расчистке двора, на том берегу, помигав, зажглась реклама. Я ухмыльнулась: у пивного ларька уже определенно переминаются мужики. Ждут, когда молодцеватый парень начет торговать пивом. С тех дней, когда мы, три молодые женщины, работницы завода «Пирометр», страдали от жажды и решали, кому идти за пивом к ларьку, прошло не так и много лет, а пиво в розлив испортилось изрядно. Последствия внедрения новых технологий. Сколько я боролась с этими псевдоноваторами, работая в обкоме работников пищевой и легкой промышленности! Прогрохотал по мосту трамвай, он пуст. Был бы будний день, в вагоне народу было бы полно. Мысли едва ворочаются. Постоянный недосып сказывается.

В прошлом году мне выпало побывать на XI Всесоюзном кинофестивале в Ереване. Армяне не уступают грузинам в гостеприимстве. Эта командировка для меня оказалась весьма насыщенной встречами и, откровенно говоря, тяжелой для моего организма, особенно для печени.

О встречах.

После одного из просмотров – помнится, мы смотрели американскую картину «Водитель», в переводе на английский – The Driver, режиссера Уолтера Хилла, – был устроен стол-фуршет. На таком мероприятии мне не доводилось быть раньше, и потому я немного растерялась. Люди, поднаторевшие в таких делах, быстро обходят столы, так же быстро заполняют тарелки, а потом не спеша вкушают и пьют. И, конечно, ведут разговоры, в большей части чисто светские. О делах тут не говорят. Для этого есть другие места. Бар в гостинице или ресторан. Но это вечером.

Я стояла у одного из столов и выбирала, что бы мне взять, когда рядом встал представительный мужчина в элегантном костюме, белоснежной сорочке и галстуке в белую полоску на вишневом фоне.

– Прошу прощения, я вижу, Вы новичок на таком мероприятии?

– Первый раз, – отвечаю, ничуть не смущаясь.

– Тогда позвольте быть Вашим, так сказать, поводырем.

– Извольте. – Как учили, я представилась.

– Заниматься кинопрокатом в нашей стране – дело нехитрое. Прошу прощения, но это так. За рубежом, где властвует рынок, надо повертеться, чтобы иметь с этого дела маржу.

– Вы специалист по кинопрокату за рубежом? – Мне нечего тушеваться. У меня в Ленинграде с кинопрокатом дело поставлено отлично. Недаром мы имеем переходящее Красное Знамя.

– Я журналист-международник. – Мы переместились в дальний угол зала. – Много езжу, много вижу. Часто бываю в США, но больше в Европе. Моим учителем был Мэлор Георгиевич Стуруа.

Я с интересом слушаю этого элегантного мужчину, позабыв о тех яствах, что я наложила себе в тарелку не без его помощи.

– Вы кушайте, Ирина Анатольевна, вспомните кота Ваську. – И этот улыбается. – Отец Мэлора Георгиевича в годы войны и первые послевоенные годы возглавлял Верховный Совет Грузии. Кстати, имя Мэлор изначально звучало иначе – Мэлсор, что расшифровывалось так: Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин-Октябрьская революция. После XX съезда партии исчезла буква «С».

Я знала женщину, которую родители назвали Доонарой – «дочь освобожденного народа». Что за время было!

– Жаль, что сейчас отменили бывшие квоты для образованной молодежи из республик Союза. Мэлор же, окончивший школу с золотой медалью, поступил без конкурса в МГИМО.

В тот момент я никак не могла даже в горячечном бреду представить, что я буду учиться в этом престижном вузе.

– Ирина Анатольевна, вы тут в качестве кого присутствуете?

Я пояснила, что тут я в командировке, на что Максимилиан Максимович сказал следующее:

– В нашем государстве – это закрытые данные – на одни командировочные расходы уходит сумма, сравнимая с бюджетом города-миллионника. В Соединенных Штатах, если той или иной фирме надо, к примеру, согласовать бизнес-план или другую какую-нибудь бумагу, не шлют гонца, а обмениваются факсами.

– Так Вы полагаете, что я могла бы получить необходимую мне информацию об этом кинофестивале по какому-то факсу?

– Есть одно правило этики: о присутствующих не говорят. Я обмолвился о неимоверных расходах только потому, что у нас в государстве, где провозглашено, что экономика должна быть экономной, тратят деньги попусту. А знаете, сколько денег просто вылетает на воздух потому, что наши спецы не могут создать такие стеновые материалы, которые бы не пропускали столько тепла зимой? Или Вы не видели никогда парящие оттаявшие участки городской территории? Обогреваем улицы.

Мне было поразительно слушать такое от журналиста-международника.

– Но что это я разболтался? Завтра фестиваль заканчивается. Думаю, триллер братьев Михалковых получит приз. Наталья Аринбасарова и Олег Табаков хороши. Вы так не считаете?

Я кинофильм Никиты Михалкова и его брата Андрея «Транссибирский экспресс» тоже смотрела, но не думала, что это триллер. Спорить с таким человеком, как Максимилиан Максимович, не стала. Ему виднее: он же весь мир объездил.

Потом мы с ним пошли гулять по ночному Еревану. Журналист увлекательно говорил о политике, я узнала многое, что никогда бы не прочла в газетах. Узнала, что самый богатый человек в США носит костюмы ready и берет с посетителей деньги за разговор по его телефону.

Через два дня я должна была уезжать. Я и уехала, но не в Ленинград, а в Москву. Максимилиан договорился с моим руководством, и мы отправились в столицу.

– Я Вам покажу ту Москву, которая скрыта от широкой общественности.

В Москве я тогда провела три дня. Всего-то три дня, но каких. Максимилиан сдержал свое слово, и я увидела во всей красе столичную жизнь элиты. На исходе третьих суток Максимилиан заявил, что он устроит так, что я через год буду учиться в МГИМО. На мои возражения, что я стара для студенчества, он ответил категорично: «Учиться никогда не поздно, я хочу видеть тебя в наших рядах».

Это было в прошлом году, а теперь я сижу у окна, и все мои мысли о сыне. Рассветает, медленно, нехотя, где-то внизу кто-то крикнул: «Не забудь хлеба купить!» Неужели уже столько времени? На моих ходиках без десяти девять. Так ушла в воспоминания, что время не отследила. Тоже мать.

Толик лежал, открывшись, весь мокрый. Это хорошо, значит, температура понизилась.

– Мама, я пить хочу.

Ну что за мать у него? Вместо праздных воспоминаний сварила бы сыну морс.

– Сейчас, милый. Мама быстро морсик сварит.

Клюквенное варенье мне подарила Антонина. Они с Мигелем осенью облазали болото, вымокли, но клюквы набрали много. Чайник закипает за семь минут, параллельно я разминаю ягоду, а сын терпеливо ждет. Нет, он не в меня. Весь в отца. В заботах и хлопотах прошло утро, к десяти часам сын уснул, и я по наивности решила: кризис миновал. Я позволила себе выпить чашку кофе и выкурить сигарету. Дом ожил. До моего слуха доносились голоса соседей, что живут через стену. Давно собираюсь пригласить мастеров, чтобы они придумали что-нибудь для усиления звуконепроницаемости. Набить на стену ватина, что ли. Мои соседи слева, вообще-то, милые люди, но то ли они оба глуховаты, то ли это такая привычка, но говорить нормально они не могут. Создается впечатление, что они постоянно ссорятся. Ни в коем случае. Они дружны и любят друг друга. Скоро и они умолкли. Наверное, позавтракав и высказав все, что накипело, мои соседи решили ещё соснуть. Утром по телевизору ничего такого, что могло бы заинтересовать основную массу телезрителей, не показывают. На меня тоже напала дрёма. Сколько я дремала, не знаю, но какой-то толчок разбудил меня. Говорят, наш великий ученый-помор Михайло Ломоносов почувствовал смерть одного из своих родителей, находясь далеко-далеко от них.

Я верю в некую «пуповинную» связь. Не раздумывая, я бросилась в комнату, где спал сын. В первое мгновение я решила, что мой ребенок спит. Это сейчас, по пришествии двадцати дней, я могу говорить об этом относительно спокойно, а тогда едва я дотронулась до лобика сына, чтобы проверить, горяч ли он, я тут же отдернула руку, как бы обжегшись. Анатолий был холоден. Врач скорой помощи, что приехала на удивление быстро, сказал, что умер мальчик почти три часа назад. Это столько времени я просидела на кухне, слушая сначала перебранку соседей, а потом предавалась праздным рассуждениям, пока не уснула.

Все последующие события остались в моей памяти, как дурной сон. Откровенно говоря, мне тяжко вспоминать те дни. Спасибо Антонине, она не только помогла мне все устроить, она неотступно была в те дни со мной.

Понедельник. Я не могу оторвать глаз от календаря.

Сына я подзахоронила в могилу отца. Так встретились отец и сын. Второго января мело, город был пуст, создавалось такое впечатление, что это северо-западный ветер вымел население. Отвлек меня от созерцания календаря оклик.

– Ирина Анатольевна, Вы не забыли, что у вас совещание в одиннадцать?

– Спасибо, – отвечаю я, а сама с ужасом думаю, как буду проводить совещание. В голове пустота. Космическая пустота.

От автора.

Через десять минут после начала совещания у Ирины Анатольевны случился приступ истерики. Ни капли валерианы, ни нашатырный спирт не помогали, и тогда директор Централизованной кассы, товарищ Герц, вызвал скорую помощь. Обычная медицина в данном случае была бессильна. Специализированная психиатрическая скорая помощь, проведя на месте необходимые в таком случае мероприятия, отвезла Ирину Анатольевну в психиатрическую больницу им. Павлова, что располагается на пятнадцатой линии Васильевского острова.

Не станем описывать те дни. Отметим, что у товарища Тиуновой была отдельная палата и её лечением занимались лучшие психиатры Ленинграда. В начале мая Ирина Анатольевна вышла из больницы и уехала с Антониной и её двумя детьми в деревню к её родителям. Антонина справедливо рассудила, что природа, свежий воздух, насыщенный ионами озона, фитонцидами от хвойного леса, оторванность от городских благ и забот лучше самых дорогих лекарств помогут Ирине Анатольевне обрести прежнюю форму.

Товарищ Тиунова продолжала оставаться начальником Управления и исправно получала зарплату.

Дойка коровы Звездочки так развили мои руки, что я, пожалуй, теперь могу пятаки гнуть. Антонина побыла дома неделю и потом, сославшись на то, что у неё много работы на заводе – она теперь работает нормировщицей, – уехала в Ленинград. Работа работой, но, думается мне, не одна работа позвала подругу в город. Мигель ждет.

Деревня Черняковичи довольно большая, домов сорок, есть тут и продуктовая лавка, но в основном народ пробавляется подворьем. Если же приспичит купить чего-нибудь такого, чего не найдешь лавке, то едут в райцентр. Езды до Пскова на машине от силы два часа.

Маму Антонины родители окрестили довольно странно для деревни – Клара. Наверное, они тоже были настроены «революционно» и назвали дочку в честь Клары Цеткиной. Но это только мои предположения. Было Кларе Ивановне пятьдесят шесть лет, но тяжкий крестьянский труд, военное лихолетье, скудость питания сыграли свою роль, и была она хворой. Поэтому моя помощь, пускай и малая, в ведении хозяйства для неё была даром Божьим. Это её выражение.

Очень хорошо помню тот день: шестое июня, суббота. Народ топит бани, это дело полностью в руках мужчин. Их жены – тут жен кличут просто – бабы – стряпают. Нам с Кларой Ивановной баню не осилить. Не потому, что я не смогла бы натаскать воды – не умею я топить баню. Домашнюю печь – и ту я разжигаю с трудом. Она у меня, прежде чем разгорится, надымит так, что впору все окна открывать. А так хочется попариться.

– А ты, девушка, – я уже привыкла к такому обращению и не обижаюсь, – сходи к Петру. У него байня самая лучшая в деревне. Жару хватит.

– Неудобно.

– Неудобно писать, не сняв портки, – таковы тутошние нравы. – А если попариться хочешь, иди.

Я бы и пошла, но через час та же Клара Ивановна заявила, что в доме сахару осталось на ложку и надо, пока светло, ехать во Псков.

– Успеешь на часовой автобус.

Честно говоря, мне самой хотелось поехать в город. Деревенское житье мне уже порядком наскучило. Клара Ивановна собрала меня в дорогу быстро.

– Магазинов у них много, но ты иди в тот, что недалече. Неча время терять. Может быть, успеешь у Петра если не попариться, так искупаться.

До остановки автобуса от дома Клары Ивановны ведет тропка через поле с горохом и викой. По ней быстрее дойдешь, но не исключено, что вымажешься. Как-никак, я остаюсь женщиной. Пошла вкругаля по улице. Иду и песенку напеваю. Все про того же кота.

Машину, что ехала навстречу, я не вижу. Лишь когда она, черная «волга,» затормозила рядом со мной, я увидела её. По старой привычке глянула на номера и обомлела: номера не просто ленинградские – обкомовские номера. Мне ли не знать. А тут и голос знакомый.

– Ирина Анатольевна, далеко ли собрались?

Бог мой! Из машины выходит Максимилиан Максимович. Собственной персоной. Каков! Костюм из легкой льняной ткани песочного цвета, на голове соломенная шляпа, на носу очки с темными окулярами. Пижон.

– В Псков еду, – я в растерянности, – хозяйка за продуктами послала.

– Моя карета в вашем распоряжении, – дверцу машины распахнул и предлагает сесть в неё.

Шедшие позади меня селяне остановились. Диво-то какое: такой франт у них в деревне!

Влезла в «Волгу», Максимилиан садится рядом, командует шофёру:

– Разворачивайте. Едем во Псков.

– Во Псков, так во Псков, – меланхолично отвечает шофёр и лихо разворачивает машину. Народ шарахается.

– Отчего Вы не спросите, как я Вас нашел? – спросил Максимилиан Максимович, когда машина выехала за околицу и шофёр газанул, обогнав тот автобус, на котором я должна была ехать во Псков.

– Сами скажете.

– Вы все такая же. Это обнадеживает. Ваша подруга долго пытала меня, кто да откуда я, прежде чем сказала, где Вы обитаете.

– А она Вам не сказала, что я сюда приехала из психушки?

– Об этом она, – он подчеркнул слово «она», – мне ничего не говорила. Я о Вашем горе узнал две недели назад, но не мог сразу приехать. Освещал визит члена политбюро в Норвегию. У нас с ними в последнее время осложнились отношения. Они, видите ли, недовольны тем, что наши подлодки, как они считают, нарушают их морские границы.

Машина летит по шоссе, обгоняя редки грузовики: молоковозы, машины с первым сеном и другие рабочие лошадки села.

– Вернулся в первопрестольную, сдал отчет и сразу в Ленинград.

– Неужели о моей болезни знают в Москве?

– Вы недооцениваете наши фискальные органы, – я вспомнила свое первое серьезное поручение по линии профкома на «Пирометре». – Кроме того в Отделе единого партбилета ЦК отслеживают все перспективные кадры. Вы в их поле зрения. Кстати, ехал к Вам отчасти их по их поручению.

Проехали железнодорожный переезд, скоро Псков. Теперь совсем близко до магазина, один поворот и за ним магазин. Но водитель сворачивает в другую сторону.

– Вы меня куда везете? – Мне нечего их бояться. Я отбоялась.

– Неужели Вы, Ирина Анатольевна, можете предположить, что я позволю Вам стоять в очереди в магазине? Едем в местный распределитель.

– У Вас и тут свои люди?

– Я предусмотрителен. Не с пустыми же руками я поеду к Вам. А теперь Вы отоваритесь тем, что вам заказала Клара Ивановна.

Я не перестаю удивляться:

– Вы и это знаете?

– Антонина подробно рассказала о своем доме. Она все беспокоилась, что Вы живете в деревне. Она очень мило заботится о Вашем комфорте. Говорит, Ирина не приучена ходить в туалет на дворе.

– А Вы, значит, приучены ходить в туалет на дворе?

– В Африке нам приходилось испытывать и не такие неудобства. Приехали. Давайте Вашу бумажку.

– Нет у меня никакой бумажки. – Не желаю я, чтобы он, этот столичный сноб, платил за меня.

– Тогда говорите, чего надо. И не надо на меня крыситься. Если вас беспокоит финансовый вопрос, то уверяю Вас, у нас будет время рассчитаться.

– Звучит угрожающе. – Но я соглашаюсь и перечисляю то, что мне продиктовала Клара Ивановна.

– Мама Антонины готовится к ядерному удару со стороны американцев? Зачем ей понадобилось столько соли? А свечей такое количество зачем? В деревне нет электричества?

Какой же он барин! Как будто не знает, что в селе часто отключают электричество. То обрыв сети, то на подстанции, которая, наверное, видела Ильича, погорит какой-нибудь трансформатор. Да мало ли какая напасть может случиться. Тут не город, аварийная бригада не скоро доберется.

– Вы, Максимилиан Максимович, совсем оторвались от жизни нашей. Все по заграницам да по заграницам – там хорошо. У нас отсталость. Люди все поголовно в телогрейках и лаптях, а в городах по улицам медведи ходят. Вы в магазины не ходите. У вас распределители.

– Ирина Анатольевна, как не похоже на Вас. Вы же сама из номенклатуры обкома. Или я что-то путаю?

Мне стало стыдно перед шофёром за эту перепалку, и я вышла из машины. «На кой черт он припёрся сюда?» – зло думала я, и с этой минуты ко мне вернулись прежние качества бойца. Я не увидела, как он, то есть Максимилиан Максимович, тоже покинул машину и, не спросясь, ушел черт знает куда. Ах, ты так? Что же, я тоже пойду гулять, я женщина свободная, куда хочу, туда и хожу. Мостовая покрыта булыжником, то, что в Ленинграде называют тротуаром – просто дорожка вдоль улицы; утрамбованная земля. У домов кое-где трава зеленеет. Желтеют одуванчики. Это же Россия. Это Псков! Тут витает дух Александра Невского.

– Далеко собрались? – догнал-таки этот столичный фрукт.

– Не торчать же мне у машины.

Отчего я ему грублю? Стоп, товарищ Тиунова. Не влюбилась ли ты в него? Ты и раньше, как только тот или иной человек в штанах нравился тебе сверх обычного, начинала задевать его, дразнить.

– Торчать не надо, а если Вы хотите прогуляться по Пскову, могу составить Вам компанию.

Оснований для отказа у меня не было, и я подставила руку Максимилиану Максимовичу. Молча мы прошли шагов десять, а потом мне предстояло выслушать лекцию. Я привычна, слушаю.

– Мы с Вами идем по улицам одного из старейших городов Древнерусского государства. Первое упоминание о Пскове мы встречаем в Повести временных лет. Это 903 год.

Краем глаза я вижу, как медленно движется вслед за нами черная «Волга». Важная птица этот журналист. Много позже я встречу аббревиатуру, позаимствованную у американцев – VIP. Максимилиан и выглядел как персона. Нанесло на него заморских замашек. Он и говорит как-то не по-нашенски. Как бы это выразиться? Слишком уж правильно, что ли. Он продолжал.

– Во время Ливонской войны, как Вы помните, это тысяча пятьсот пятьдесят первый – пятьдесят второй годы, Псков выдержал осаду войск Стефана Батория, которая продолжалась полгода. А в нашу войну Псков был разрушен немцами на девяносто четыре процента.

Мы подошли к зданию вокзала. Читаю мемориальную доску: 2 (5) марта 1917 года, в 15 часов 05 минут, в салоне-вагоне царского поезда на станции Псков Император Николай II отрекся от престола Государства Российского.

– В Пскове что ни улица или дом, то история. А знаете, откуда пошло название города?

– Если бы и знала, Вы все равно бы стали рассказывать. Так уж говорите.

– Дерзите, но я Вам могу простить все. Пьсков или Плесков или Пльсков происходит от древнерусского «плесь» – часть реки между двумя излучинами.

Определенно, он тоже повернулся мозгами.

– Есть и вторая версия, но я о ней Вам говорить не буду. Иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловища ея суть по всей земли, знамянья, и места, и повосты, и сани её стоять въ Плескове и до сего дне, – неожиданно разразился Максимилиан Максимович.

– Что это было? – спросила я.

– Это я процитировал Повесть временных лет. Ольга – будущая киевская княгиня, в крещении Елена. Автор повести сообщает в контексте её биографии и о Пскове.

– Вы переутомились, товарищ журналист.

– Может быть, но я просто хотел рассказать Вам немного о Пскове.

– О Псковской вечевой республике, о Ледовом побоище Вы ещё расскажите.

На этом наша прогулка по Пскову закончилась. Мы стояли на Советской улице, вдали светились купола собора. Хотя и было мне любопытно, что это за церковь, спрашивать Максимилиана я не стала; мне захотелось в деревню к Кларе Ивановне.

От автора.

Максимилиан Максимович Покоржевский, сын профессора МГУ, историка, мог бы и дальше рассказывать Ирине Анатольевне о Пскове. Это была любимая тема его отца. Он мог бы рассказать о боевой славе города. О героической обороне, длившейся почти два года, с 27 августа 1581 года по 4 февраля 1582 года от войск польского короля Стефана Батория. Псковитяне тогда отразили 31 приступ и совершили 46 вылазок против неприятеля. Он рассказал бы, как по приказу воеводы Ивана Шуйского был сожжен посад, а у каменой стены Окольного города выстроена деревянная, а между стенами прорыт ров. Как пушкари остановили вал атакующих: на великорецком льду вырос мост из трупов. Об осаде Пскова войсками шведского короля Густава II Адольфа Максимилиан Максимович тоже мог бы поведать немало. Но он видел, что Ирина устала.

– Садитесь в машину, – сказал Максимилиан. «Волга» остановилась рядом.

С бешеной для местных дорог скоростью машина везет нас в деревню Черняковичи. Максимилиан Максимович сидит впереди, и мне виден его затылок и немного оттопыренные уши. Так бы и дернула. Опять в меня вселился чёртик. Голова Максимилиана постепенно склоняется, склоняется, и вот он уже упирается подбородком в грудь. Спит журналист-международник. А мне что прикажете делать? Я тоже задремала. Проснулась тогда, когда машина съехала с шоссе на проселочную дорогу. Тут не поспишь. Ухабы и выбоины. Выбоины и ухабы.

– Вы бы поосторожнее, – проснулся и Максимилиан.

– Если я поеду медленнее, то трясти будет ещё больше, – возражает шофёр, и он прав. Я вспомнила Виктора. Бывало, и мне приходилось выезжать в область, так он также говорил, что при медленной езде тряска чувствуется сильнее.

– Как Вы? – это уже обращение ко мне.

– Пока жива. Кишка кишке кукиш показывает, а так вполне сносно.

Я действительно сильно проголодалась.

Утром мы с Кларой Ивановной покушали гречневой каши с молоком и хлебом. Молоко от коровы, которую я дою, и тем горда.

– Приедем, устроим пир, – Максимилиан Максимович уселся вполоборота, и теперь мне виден его профиль. Ничего не скажешь, внушительный вид. Нос с горбинкой, рот четко очерченный, со слегка выпяченной нижней губой, подбородок крупный, выдающийся вперед. Настоящий римский патриций.

– Скажите, Максимилиан Максимович, Вы по национальности кто?

– Папа русский, а мама гречанка. Дед служил попом в Храме иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Большой Ордынке. Дед приметил девушку Авдотью, гречанку. Была она мила и абсолютно неграмотна. Дед обучил её грамоте, счёту.

Мы въехали в деревню. У реки подымаются дымы. Выходит, топят ещё бани. Как хочется попариться.

– Командуйте, куда рулить, – прерывает речь Максимилиана шофёр.

Едущая по деревне легковая машина, да ещё такая, вызывает у сельчан удивление, граничащее с шоком. Люди выглядывают из окон, оборачиваются и долго смотрят вслед. Я командую: направо, теперь прямо, стоп.

Мы у дома Клары Ивановны. Над её домом тоже вьется дымок. Холодно стало женщине, решаю я, чтобы через десять минут убедиться, что я ошибалась. В избе пахнет пирогами.

– Долго же Вы ездили, – встречает нас Клара Ивановна.

Максимилиан в это время выгружает мои пакеты, Кларе Ивановне он не виден. Я спешу предупредить появление городского гостя.

– Я не одна.

– Вечно с вами, городскими, заморочка. Зови уж.

Максимилиан не ждет приглашения и появляется на пороге тотчас. Я верю его словам: «Я входил в резиденции президентов вновь образованных республик без стука».

– Здравствуйте, Клара Ивановна, прошу прощения за мой визит без приглашения. Но я не без даров. Примите от чистого сердца.

Кроме пакетов с продуктами и товарами, что он приобрел по списку Клары Ивановны, Максимилиан Максимович ставит у стола большую сумку с несколькими отделениями. Чувствуется, она весит немало. Когда Максимилиан Максимович опустил сумку на пол, раздался характерный звон. Так звенят бутылки.

– Прошу принять, – журналист раскрывает одно за другим отделения сумки и на свет появляются иностранные бутылки, банки и баночки с яркими этикетками, ананас, связка бананов и ещё не виданный мной фрукт: зеленый, продолговатой формы. Щедрость гостя безмерна.

– Эка как Вы расщедрились, – сдержано отвечает Клара Ивановна. – Мы люди деревенские, к деликатесам не приучены.

– Честно говоря, Клара Ивановна, люблю я отварную картошку с постным маслом да с лучком. А это я так, пофорсить решил. – Не так этот столичный тип и прост. Нашел подходец к Кларе Ивановне.

– Хватит лясы точить, мил человек. Вошел в дом, гостем будь. Проходи, садись. Отдохни с дороги.

Кажется, я тут лишняя. Об этом я и объявила Кларе Ивановне и Максимилиану.

– Я так не считаю, – первым отвечал Максимилиан. – У нас в Москве если кто надумал выпить, то ищет компанию, и, как правило, это трое. Как вы считаете, Клара Ивановна?

Хитер журналист. Но не проста наша хозяйка.

– Не знаю, как там у вас, в Москве, а у нас в Черняковичах, если мужик удумал выпить, то домой идет. У нас вездешляев не любят, – Клара Ивановна говорит это, поглядывая на московского гостя: знай, мол. Гость принимает замечание хозяйки как должное.

– Вы правы, Клара Ивановна, столичные города развращают людей. И не важно, какая идеология превалирует, мы уже более шестидесяти лет живем под знаменем, на котором начертаны слова: «Свобода, Равенство и Братство». Где вы сыщете равенство. Свобода? От чего?

Я слушаю Максимилиана и дивлюсь, как его ещё не упекли в психушку. Неужели он так говорит и в среде своих товарищей по цеху? Иного мнения Клара Ивановна.

– А ты не чинись, тогда и будешь равным всем. Вы приехали сюда вон на какой машине. А мои односельчане если и ездят на авто, то на грузовике или на автобусе. Я на стол картошку да овощи с огорода. Ты мне консерв иностранный. Он мне не по нутру. Того и гляди понос от него заработаю. При Сталине была у нас своя гордость. А как пришел к власти Никита Хрущев, так и пошло-поехало. Это надо же удумать: сажать у нас кукурузу! При нем завели моду болтать невесть что. Вы думаете, мы, деревенские, все темнота? Ошибаетесь. Я, например, и радио слушаю, и газету выписываю, и не одну. Очень интересно мне читать в «Литературной газете», – тут и я, и Максимилиан Максимович сильно удивились, – статьи разные.

– Предлагаю все-таки, – прерывает речи Клары Ивановны Максимилиан Максимович, – сесть за стол.

Уселись. Хозяйка с краю: «Мне так удобнее, ближе к плите». Мы по обе стороны. Крышка чугунка открывается, и горница наполняется головокружительным ароматом. Пахнет отварной картошкой, хорошо сдобренной укропом. Эти ароматы перемешиваются с запахами малосольных огурцов. Честное слово, ни в каком ресторане вы не попробуете такого. Это мое мнение подтверждает Максимилиан.

– Едал я во многих ресторанах. В Париже и в Лондоне, в Буэнос-Айресе и Нью-Йорке. Нигде такого не найдешь. Даже в русском ресторане Парижа «Максим» та же картошка пахнет не так.

– Так у них все ростят на химии. Никитка тоже насаждал химию где ни попадя. Оно, конечно, урожаю больше, но вкус-то пропадает.

Выпили водки. Помолчали.

– Ну как Вам наша казенка? – пытливо спрашивает Клара Ивановна.

– Давно не слышал такого названия. Водка как водка.

– Оно и верно. Вот Вы привезли что-то иностранное, – Клара Ивановна, прищурившись, пытается прочесть этикетку: – Выски. Это что же такое? Из чего оно гонится? Наши мужики гонят самогон из картофеля. А это из чего?

– Ячмень, – отвечает Максимилиан.

– Ячмень у нас идет на пиво. Это тоже пиво?

– Это шотландский самогон.

Максимилиан ни с того ни с сего начал декламировать стихотворение Роберта Бернса:

Трех королей разгневал он. И было решено, что навсегда погибнет Джон Ячменное Зерно. Велели выкопать сохой могилу короли, чтоб славный Джон, боец лихой, не вышел из земли. Травой покрылся горный склон, в ручьях воды полно, а из земли выходит Джон Ячменное Зерно.

Декламацию журналиста прервала Клара Иванова. Она, к нашему обоюдному удивлению, заявила следующее:

– Вы из всего, что написал Бернс, выбрали это – оно и понятно. Пьяницу видать по голосу и походке.

– Помилуйте, Клара Ивановна, – взмолился Максимилиан. – Мой дед служил попом. Мой отец был профессором-историком в Московском университете.

– Ничего не значит. – Мне любопытно слушать перепалку простой крестьянки и уважаемого и известного журналиста. – А Ваш прапрадед, может быть, был запойным пьяницей. Вы что-нибудь о генетике слыхали?

Я и Максимилиан поражены.

– Я сражен. Свое генеалогическое древо я составил лишь до прадеда. Он, правда, судя по семейным преданиям, был мужчиной крутого нрава, но был ли он алкоголиком, об этом ничего неизвестно.

Их диспут прервал, как это бывает в пьесах, стук в окно.

– Клара, – раздался мужской голос, – твоя жиличка в банью хочет.

– Петро, – отозвалась Клара Ивановна, – зайди и ко мне. – Желаешь со своим товарищем попариться?

– Я желаю, – упредил меня Максимилиан. – Давно не парился в русской бане. Финская сауна по сравнению с ней ничто.

– Наш пострел везде успел. Так и идите.

Вошел Петр.

– Привет честной компании. Об чем водку гуляем?

Оборот речи – что надо бы запомнить. Люблю, знаете ли, иногда в компании шокировать людей.

– Гость из Москвы гуляет, а мы так, с боку припека, – не стесняясь, отвечает Клара Ивановна. – Парок сохранил?

– А то. Моя банья до утра продержится.

– Тогда садись. Выпей с нами.

Начался процесс питья шотландского виски. Максимилиан пьет спокойно: что ему эта заморская самогонка. Я пережидаю. Петр сначала нюхает.

– У меня лучше. Меньше сивухи, – после этих слов опрокидывает стопку в рот. Молчит секунды две и выдавливает из себя одно слово: – Косолыровка, – прикрывает глаза. – Но пить можно.

– Повторим? – предлагает Максимилиан.

– Догоним, – отвечает Петр.

Догнали. Клара Ивановна встает из-за стола.

– У меня в печи ещё чугунок, – отходит к печи.

Максимилиан и Петр переглядываются. Решено: будут пить третью стопку. Отмечу, в бутылке 0,75 литра, стопка емкостью 0.75 миллилитра. Подсчет прост – десять стопок. Не знаю, пил ли и, если пил, то сколько, Петр, а Максимилиан уже выпил три стопки водки-казенки. Себя в расчет я не беру. Итак, начинаем эксперимент. О бане позабыли.

Чугунок водружается на стол, крышка снимается, я жду знакомого аромата. Но на этот раз из чугунка исходит запах чего-то очень знакомого. Пахнуло детством.

– Не знаю, как у вас там, в столице, а мы без каши никуда. Пейте свою самогонку и закусывайте кашей, – сказала Клара Ивановна и удалилась за занавеску. Там у неё койка.

– Это грандиозно, – говорит Максимилиан, стараясь четко выговаривать каждое слово, – на столе полно изысканной закуски, а я буду кушать кашу.

– Наша каша и есть Ваш изыск. Вы попробуйте, – Клара Ивановна сердита. – В ваших парижах такого не подадут.

Клара Ивановна оглядела стол взглядом Наполеона пред сражением при Аустерлице, невнятно пробурчала что-то и ушла к себе за занавеску. Трапеза продолжалась. В чугунке оказалась гречневая каша с мелко порубленными кусочками слабожирной свинины. Тут мясорубок нет, зато вкус такой каши превосходен. Бутылка виски «Johnny Walker Black» опустошалась быстро. Быстрее, чем чугунок с кашей. Мне стало ясно, что в баню я сегодня не попаду, а забота о здоровье Максимилиана меня посетила. В какой-то мере я чувствовала себя ответственной за него. Он приехал сюда не к кому бы то ни было: он ко мне приехал.

– Мужик, – говорит Петр, – ты из каких будешь? Говоришь вроде по-нашему, а выглядишь как шпион. Я в городе бывал, там мужики тоже не в телогрейках ходят, все больше в костюмах, а кто и в шляпе, но такого я не видал.

– Наш я, Петя, наш, – Максимилиану трудно говорить. – Просто бываю за границей. Шмотки оттуда. А так я весь советский. I am a soviet person.

Так я предполагала, Максимилиан захмелеет быстрее Петра.

– Я же говорю, шпион, – по-своему понял фразу о том, что Максимилиан советский гражданин Петр. – Ну и черт с тобой.

Практически на этом их беседа закончилась. Подождав немного, я отвела Максимилиана в комнату, где обитала. За столом остался Петр и кошка, которая набралась наглости и забралась на него. На стол, естественно, не на Петра же. За занавеской тихо, сопит Максимилиан на моей кровати, бурчит что-то Петя. Погуляли.

Хочу подышать свежим воздухом. Мужчины не только пили, они и курили. Дым самосада Петра перемешался с дымом максимилиановых сигарет «Camel» – не продохнуть. Открыла все окна и вышла во двор. «Волга» стоит там, где была. Шофёр уселся рядом на траву и тоже курит. «Он же голоден», – сообразила.

– Молодой человек, Вы голодны.

– Спасибо, – молодой человек вскочил, – я перекусил. Мне бы попить чего.

Силком утащила парня в избу. Петр спал, положив голову в тарелку – классика, – кошка улеглась рядом. Идиллия.

– Неудобно как-то, – шепотом говорит шофёр, а в ответ раздается голос Клары Ивановны. Самой её не видно.

– Неудобно спать на потолке. Ты, парень, не тушуйся, а ты, Ирина, покорми рабочего человека.

Молодой человек лет двадцати трех выказал такое смущение, что я невольно подумала, а не девственник ли он. Он присел на лавку, будто это была раскаленная сковорода. А как он взял ложку!

– Вы берите кашу. Она очень вкусная, – пытаюсь я его приободрить. Из-за занавески раздается голос Клары Ивановны:

– Ты его ещё с ложечки покорми. Ты ему лучше заморского пойла налей.

Не скажу же, что виски всё выпито, а попросить чего другого неудобно. Хозяйка – все так же, из своего укрытия (не подсматривает ли она?):

– В буфете бутылка. Налей из неё, если твой гость с Петром все вылакали.

Литровая бутылка – в таких у нас в Ленинграде продают дешевое плодово-ягодное вино – полна мутноватой жидкости. Самогон.

– Мне нельзя. За рулем я не пью.

Опять Клара Ивановна:

– А кто тебя заставляет пить за рулем? Пей за столом.

В остроумии Кларе Ивановне не откажешь. Проснулся Максимилиан: слышимость тут отличная.

– Александр, – хрипит журналист, – я разрешаю, пей.

Вскинул голову Петр.

– Точно. Наливай. Начальник разрешил.

Произнес и тут же опять поник головой. Кошка не шелохнулась. У меня подозрение, что и она облизала стопки.

Александр и пьет, как девушка-десятиклассница. Пахучий и крепкий самогон он пьет маленькими глотками, при этом смешно прикрывает глаза. Того и гляди он застонет. Не знала я, что этот юноша служил в десантных войсках, и не простым бойцом, а гранатометчиком.

Через минут пятнадцать, когда пастух погнал стадо с выпаса в деревню и пришла пора мне доить Звездочку, за столом собралась вся честная компания. Во главе стола села Клара Ивановна, по правую руку Петр, по левую Максимилиан, а в конце шофёр Александр. Моё место в коровнике. Звездочка ждать не может.

Долго сказка сказывается, да недолго дело делается. В баню я все-таки попала. Одна, и некому мне было потереть спинку и походить веничком по мне. Максимилиан с Петром решили завтра пойти на рыбалку и, поддерживая друг друга, пошли в огород копать червей. Александра Клара Ивановна уложила спать на полати, а сама села у окна, пока не стемнело, читать второй том избранных сочинений Лескова. Деревня!

Спускаюсь к реке, от неё веет вечерней прохладой, заквакала лягушка. Говорят, это к дождю. Чу, слышу плеск воды. Это кто-то веслами, веслами. Рыбак то ли уходит на вечернюю зорьку, то ли, наоборот, возвращается с рыбалки.

Спустилась по успевшим отсыреть ступеням, повернула и увидела ту плоскодонку. Не угадала. Лодки-то и не видно совсем. Большая копна свежескошенного сена сама плывет по реке. Чудеса! Выходит, кто-то из колхозников втихаря накосил травы на другом берегу и теперь везет к себе на подворье. Будет чем кормить зимой буренку.

Ключ от бани мне дала Клара Ивановна, она его вытащила из кармана спящего Петра. Как ни прилаживалась я к замку, тот не открывался. В сердцах я сильно крутанула ключ, а он возьми и сломайся как раз у основания. Плескание на воде прекратилось, и вместо него я услышала голос с хрипотцой:

– Решила баню Петра взломать? Самогонки захотелось? Так он вчера не гнал. У меня купи. – Стоит на мостках настоящий старик из рассказа Хемингуэя «Старик и море», как я его представляю.

– Попариться хотела.

– Ври да не завирайся. Кто в эту пору парится? Какой пар?

– Петр сказал, что его баня до утра пар держит.

– Видать, сильно датый Петя был, когда такое сказанул. У его бани пакля вся повылазила.

От реки тянет прохладой, становится зябко, я решаю вернуться в избу Клары Ивановны. Не такие помыслы у запоздалого косаря. По глазам вижу: ему бы меня полюбить. Тут же, на берегу, в ивняке.

– Кричать буду, – предупреждаю его.

– С чего это? – смеётся. – Дура ты, тебя чтоб снасильничать, дрын из плетня надо, чтоб оглушить. Все бабы дуры, – произносит мужик сакраментальное и, сплюнув под ноги, громко стуча по настилу болотными сапогами, уходит прочь.

Уже на лестнице стоя, он кричит:

– А ты баба справная. Если что, то ищи меня в кузнице.

Настоящий мужик. В городах теперь таких не сыщешь, все хиляки, со впалой грудью, тощими задами и дряблыми ногами. Из дома в автобус или в трамвай, на работе за кульман или лабораторный стол, а если он, к примеру, токарь, то и там теперь автоматика. Отдельные экземпляры сохранились в военных училищах, но и там все чаще встретишь человека в форме и в очках, бледнолицего, прыщавого.

Солнце скрылось за синеватой гребенкой ближнего леса, по лугу пополз туман. Деревня отходила ко сну. Пора и мне бай-бай. За этот день впечатлений мне достаточно.

В Ленинграде в это время те, кто помоложе и посвободнее, гуляют по ночному городу, любуются его великолепными ансамблями, наблюдают разводку мостов. Мне взгрустнулось. Не было у меня таких ночных прогулок, не было рядом друга, с которым я могла просто так погулять. Все время я куда-то спешила. Я была как тот осёл, о котором очень образно выразился кардинал Ришелье: народ – что осёл, если его не погонять, он запаршивеет. Вот и меня все время что-то или кто-то гнал. Социалистическое соревнование – пока была рабочей, вышестоящее начальство, когда сама стала начальницей. Но больше всего меня подгоняло собственное честолюбие: я должна быть первой, и не просто первой, а впереди всех.

В избе тишина. Из-за занавески доносится храп. Раньше Клара Ивановна не храпела, да и храп не женский. Неужто она пригрела Максимилиана? Если даже это так, то как он-то пошел за ней? Пьяный мужчина чего ни сотворит. Как и женщина, впрочем. На моей кровати почивает Петр. Спать не хочется, и я ухожу во двор.

По-над лесом небо окрасилось в яркие цвета заката. Красиво. Вспомнила искусствоведа Нину Туренко. Где-то она? Это она научила меня видеть красивое. Не ту красоту, что сама лезет в глаза, а ту, неброскую. Оранжевые всполохи перемежаются с зеленоватыми полосами. По реке медленно плывет туман. Сквозь его дымку можно разглядеть две лодки. Они стоят у островка, рыбаки ждут вечернего клёва. Хотелось бы и мне вместе с ними провести вечерок. Небо меняет цвет и постепенно сереет. Псковская область южнее, и тут нет белых ночей. Скоро стемнеет. Лодки едва видны, и вот они скрываются в темноте. Проходит минута-другая, и на том месте, где они, вспыхивает огонь. Это мне кажется странным. Завтра все разъяснится: светом факелов рыбаки привлекают рыбу.

– Ирина! – окликает меня из избы Клара Ивановна. – Иди в дом. Вечера у нас прохладные. Не хватало мне, чтобы ты простудилась.

Давно обо мне никто так не заботился. Я послушно иду в избу, где мне осталось пробыть всего два дня. Но пока я об этом не знаю.

В избе проветрено, со стола все убрано кроме крынки с вечерним молоком.

– Попей молока, Ирина, пора на боковую, – Клара Ивановна выглядит усталой и немного расстроенной.

– Вы чем-то расстроены? – мне нечего стесняться.

– Будешь тут расстроена, если такое в моем доме. У меня в доме никогда распутства не было. Этот твой столичный хват знаешь что сказал? Не отвечай. Твоей вины тут нет. Он сказал, что я – это надо же такое придумать – похожа на какую-то Каллиопу, спасибо, что не на попу, что во мне есть что-то эпическое. Ты знаешь, что это значит?

О музах я читала в отцовской книге «Мифы Древней Греции» и, напрягши память, вспомнила, что Каллиопа – это муза эпической поэзии. Что же, в наблюдательности Максимилиану Максимовичу не откажешь. Клара Ивановна порой становилась действительно эпической фигурой. Как могла, я успокоила Клару Ивановну.

– Из меня муза как из дерьма пуля. Он улегся на мою лежанку и спит, аспид.

Говорит как будто зло, а по губам вижу: симпатичен ей московский гость. Что же, в Максимилиане есть некая притягательная сила, он умеет увлечь собеседника. Не простое это дело – работать журналистом-международником. Знаю, что они помимо своих прямых обязанностей выполняют некие секретные поручения. Молоко пью медленно, наслаждаясь. Кто знает, когда мне придется пить такое. В Ленинграде все больше молоко порошковое. На окраинах, в районах новой массовой застройки (как я завидую строителям), по утрам приезжает машина с цистерной совхозного молока. Это молоко, но не поедешь же в Купино за ним.

– Попила? Иди спать. Утро вечера мудренее.

В справедливости этой поговорки я скоро смогу убедиться. В середине ночи я проснулась от хотя и негромких, но назойливых голосов спорящих мужчины и женщины. Я не могла услышать дословно, о чем они говорят, но отдельные слова различала.

Женщина: Она ребенка потеряла, она едва жива осталась, а вы что хотите от неё?

Мужчина: Я ей добра желаю. Я уверен, что ей надо уехать из Ленинграда. Там ей все будет напоминать о прошлом.

– Женщина: А дом как же? Это её там дом. А дома и стены помогают.

Мужчина: Не всегда. Это как раз тот случай, когда стены дома могут стать врагами.

Я зевнула, и спорщики умолкли. Было ясно, что Клара Ивановна и Максимилиан Максимович говорили обо мне, но мне было, как ни странно, безразлично, и я опять уснула.

Утро четырнадцатого июня. Начинается неделя. В пять утра пастух начал свой обход деревни, собирая стадо коров. К нему приплетутся несколько баранов, в таком составе стадо уйдет на выпас. Звездочку в стадо провожаю я. Привыкла я к ней, да и она признала меня. Гляжу вслед уходящему к околице стаду, и так мне становится тоскливо, будто кого-то родного провожаю, чуть ли не на войну. Сухой восточный ветер овевает мое лицо. Вот уже неделю дует этот суховей. Крестьяне сетуют: посохнет рожь – чем будем жить?

Бросив последний взгляд в сторону уходящего стада – кто мог знать, что я действительно последний раз его вижу? – я вошла в избу.

– Проводила? – спрашивает Клара Ивановна, накрывая на стол к завтраку. – Иди, буди своего столичного гостя. Завтракать будем.

За завтраком и состоялось объяснение.

Скушав вчерашнюю кашу и попив чаю с белым подовым хлебом, Максимилиан со свойственной ему безапелляционностью заявил:

– Ирина Анатольевна, я думаю, а товарищи в Москве меня поддержат, что Вам надо поступить учиться в МГИМО. Довольно Вам вращаться в кругах, так сказать, местного значения. Перед Вами откроются широкие перспективы. Весь мир будет пред Вами.

– Не иначе, как ты, Ира, станешь Генеральным секретарем ООН, – показала свою эрудицию Клара Ивановна и принялась собирать со стола. Нарочито громко стуча посудинами.

Заглянул в окно Александр, шофёр «Волги».

– Товарищ Покоржевский, машина готова. Когда поедем?

– Скоро, Саша, иди, поешь на дорогу. Хозяйка угощает.

Клара Ивановна ухмыльнулась.

– Вот так меня без меня женили, – вернулась к столу и поставила миску с кашей. – Иди, мил человек. Чем богаты.

Через полтора часа я обнималась с Кларой Ивановной.

– Не поминай лихом. Если туго станет, приезжай. Для тебя всегда найдется и уголок, и чугунок, – по её щеке прикатилась слеза. А я подумала, до чего же она стала мне родной за эти недели. И ещё, чисто по-женски, отметила: а кожа на лице её гладкая. Не по годам.

Потрясясь немного на проселочной дороге, мы выехали на шоссе, и тут Александр показал, но что способна его машина.

Нам в спину дул суховей.