Начало пути

Сесила Родса называли некоронованным королем Южной Африки. Он вершил судьбы племен и народов, осуществлял колониальные захваты и развязывал войны. Его именем было названо два африканских государства – Южная и Северная Родезия (современные Зимбабве и Замбия). Одна из газет того времени характеризовала его следующим образом: «Это был человек удивительной энергии и решимости, делавший при помощи денег все, что только можно сделать за деньги». Он был любимцем прессы, и всевозможные издания с удовольствием тиражировали самые невероятные байки о происхождении его громадного состояния. Например, такую.

В 1870 году семнадцатилетний Сесил Родс приехал в Австралию в поисках счастья. Голодный и оборванный, он бродил по Сиднею и брался за любую работу, в частности, решил попробовать зарабатывать себе на жизнь ловлей акул. Однажды ему посчастливилось поймать шестиметровую акулу. Когда ей вспороли брюхо, там оказался номер газеты «Таймс» всего десятидневной давности – гораздо более свежий, чем европейские газеты, прибывавшие в Австралию на пароходах.

Из этой газеты молодой человек узнал, что в Европе началась франко-прусская война, в связи с чем резко подскочили цены на шерсть. Как известно, Австралия – один из крупнейших в мире районов овцеводства. Родс мгновенно сообразил, как можно использовать эксклюзивную информацию, полученную столь необычным путем. Он немедленно отправился к одному богатому торговцу и сумел убедить его скупить в регионе весь имеющийся в наличии настриг шерсти. При этом он выторговал себе половину прибыли, которая будет получена от сделки. Спекуляция шерстью блестяще удалась и доставила молодому Родсу его стартовый капитал, который он затем многократно приумножил.

В числе прочих эту историю напечатал в 1902 году и петербургский журнал «Нива». Редактор поместил занятную байку, прекрасно зная, что она не соответствует истине. Всего за несколько недель до того, в связи со смертью Сесила Родса, этот же журнал «Нива» публиковал вполне достоверную его биографию. А история про акулу была не более чем шутка, призванная развлечь читателя.

Сесил Родс никогда не бывал в Австралии, и он никогда не был нищим оборванцем, готовым взяться за любую работу. Он родился в семье приходского священника и унаследовал от бездетной тетушки небольшое, но независимое состояние в две тысячи фунтов, которое затем и приумножил. Первую удачную сделку он совершил там же, где прошла большая часть его жизни и деловой активности – в Южной Африке. Сюда он действительно приехал осенью 1870 года семнадцатилетним юношей.

Родс впервые ступил на африканский берег как раз через год после открытия Суэцкого канала. Уже целый год Кейптаун не был мировым перекрестком, который не миновать кораблю дальнего плавания, под каким флагом бы он ни ходил. Казалось, это предвещает печальную судьбу Капской колонии. Из процветающего островка европейской цивилизации она могла превратиться в забытую богом дыру где-то на краю земли. Но Суэцкий канал еще не достроили, когда в Южной Африке произошло событие, заставившее многих европейцев бросить все дела и устремиться в Кейптаун и прочие южно-африканские порты. Некто Джон О'Релли – торговец и охотник – остановился ночевать на ферме голландца Ван-Никерка на берегу реки Вааль. Вдруг он увидел, как дети хозяина играют каким-то блестящим камнем. «Кажется, это алмаз», – сказал О'Релли. В ответ хозяин рассмеялся: «Можешь взять его себе, это наверняка не алмаз, таких булыжников здесь множество». О'Релли забрал камень и сказал Никерку, что если находка окажется алмазом, честно поделится с ним выручкой. В Кейптауне он продал камень за 3000 долларов и действительно отдал половину денег фермеру.

К 1869 году охотники за драгоценностями разнесли ферму Никерка по досочкам и перерыли в окрестностях каждую пядь земли. Но добрый голландец не остался внакладе. Его будущее обеспечила сделка, заключенная с колдуном-кафром, – он купил алмаз весом 83 карата, получивший имя Звезда Южной Африки. Никерк отдал за него кафру всех своих овец и лошадей, а затем продал за 56 тысяч долларов.

Самое время вспомнить еще одну версию истории невиданного обогащения Сесила Родса. О ней рассказывает публике герой пьесы Бернарда Шоу «Простачок с Нежданных островов». «Что я такое по природе? – говорит он. – Сесил Родс – вот кто я такой. А почему же я всего-навсего клерк?.. Да потому что жизнь никогда не давалась мне, как какому-нибудь Сесилу Родсу. Вот он нашел у себя на заднем дворе алмазные россыпи – ничего ему и делать не надо было: смыл с них глину и стал тут же миллионером». Эта версия несколько ближе к истине, чем приведенная выше история с газетой, найденной в желудке акулы, но и она еще очень далека от истины. Родс никогда не находил алмазных россыпей у себя на заднем дворе. Это случилось с уже упоминавшимся выше голландским фермером Никерком. И хотя его справедливо считали счастливчиком, он никогда не мог равняться богатством и могуществом с Родсом, который прибыл в Южную Африку, когда алмазная лихорадка была в самом разгаре.

Что любопытно, поначалу Родс и не думал принимать участие в охоте за алмазами. В свои семнадцать лет он был человеком на удивление положительным и трезвомыслящим и отправился в Южную Африку, чтобы помочь старшему брату Герберту, который несколькими годами раньше обзавелся фермой в английской колонии Наталь на берегу Индийского океана. Однако двадцатипятилетний Герберт оказался куда менее стоек к алмазной лихорадке, чем его семнадцатилетний брат. Добравшись до фермы близ города Дурбан, Сесил брата там не нашел. Тот, бросив дела на управляющего, направился в глубь континента искать скрытые в земле сокровища. Но даже теперь Сесил не рванул следом за Гербертом, а преспокойно остался на ферме с головой уйдя в дела. Выращивал хлопок, вел небольшие финансовые операции. «Я дал денег кафрам, поскольку наступило время уплаты налога на хижины и они нуждаются в деньгах, – писал он родителям. – Если вы ссужаете им деньги, они придут и будут работать, как только это вам понадобится. К тому же вы будете пользоваться у них доброй славой. И, в сущности, кафры надежнее Английского банка».

Так прошло чуть больше года, а потом бывавший на ферме наездами Герберт убедил брата, что алмазные месторождения достойны его внимания. Сесил подошел к делу обстоятельно, обзавелся большим фургоном, запряженном волами. В нем он вез столь ценимые на приисках запасы провизии, заступы, ведра и… словарь древнегреческого языка, а также несколько книг античных авторов. Он всегда мечтал учиться в Оксфорде. Скромное состояние отца и положение пятого сына в семье не позволяли ему этого, а он воспринимал знаменитый университет как некий клуб, открывающий путь в элиту английского общества. «Вы задумывались когда-нибудь, почему это во всех сферах общественной жизни так много выпускников Оксфорда? – говорил он. – Оксфордская система выглядит, казалось бы, весьма непрактичной, но ведь вот, куда ни глянь, – кроме области научной – выпускники Оксфорда всегда на самом верху».

Южная оконечность Африки была объектом соперничества голландцев и англичан начиная с середины XVII века. Основанная голландцами в 1650-е годы Капская колония, примыкающая к атлантическому побережью, отошла британской короне в 1806 году. В 40-е годы XIX века англичане захватили Наталь. В интересующее нас время в Южной Африки существовало два государства, власть в которых осуществляли выходцы из Голландии (буры): Оранжевая республика и республика Трансвааль.

Алмазные месторождения обнаружились в глубине континента, на территориях, формально не принадлежащих ни одному цивилизованному государству. Искатели сокровищ попытались было провозгласить здесь независимую республику старателей и даже подняли над приисковым поселком «Веселый Роджер», но из этой затеи ничего путного не вышло. Оранжевая республика вскоре объявила, что месторождение находится в пределах ее территории и является ее собственностью, затем заявила о своих претензиях Трансвааль. Великобритания подоспела последней, но оказалась наиболее успешной. Усилиями министра колоний лорда Кимберли район алмазных копий признали собственностью британской короны в октябре 1871 года. На радостях старательский поселок, которому вскоре предстояло превратиться в город, назвали именем министра, а голубовато-серая алмазоносная порода до сих пор называется кимберлитом. В ноябре того же года поселок Кимберли впервые узрел Сесил Родс. «Представьте себе небольшой холм, – писал он матери. – Самая высокая его точка поднимается всего лишь на тридцать футов над окружающей местностью; в ширину этот холм – сто восемьдесят ярдов, в длину – двести двадцать; все пространство вокруг холма занято белыми палатками, а за ними на мили и мили – плоская равнина с пологими возвышенностями здесь и там. А теперь взгляните на холм от входа в мою палатку. Перед Вами – словно бесчисленные муравейники, покрытые черными муравьями так густо, как только можно, эти муравьи – человеческие существа. Вспомните, что на этом холме – шестьсот старательских заявок и каждая из них в свою очередь разделена обычно еще на четыре участка, и на каждом из них работает, как правило, шестеро черных и белых. Значит, десять тысяч человек возятся ежедневно на кусочке земли площадью в сто восемьдесят на двести двадцать ярдов.

…По всему холму – дорожки, по ним на тележках вывозится порода… Но перил у этих дорожек нигде нет, и мулы, тележки и все остальное то и дело летит вверх тормашками вниз, в уже глубоко вырытые ямы».

Пройдет совсем немного времени, и описанный Родсом холм превратится в одну сплошную яму, самую большую из до сих пор вырытых людьми.

Как видно, будущий некоронованный король Кейптауна был хорошим сыном. Он постоянно писал матери, описывая все свои впечатления, исключая, быть может, наиболее тяжелые и отчитываясь о своих успехах, вполне ощутимых, но пока не особо выдающихся: «В субботу я нашел больше 17 каратов… Я надеюсь получить за них сто фунтов… Вчера я нашел отличный камушек в три с половиной карата, продал за тридцать фунтов… В среднем я нахожу тридцать каратов в неделю».

Герберт Родс, в отличие от Сесила, был настоящим искателем приключений. Африка манила его сама по себе, а деньги были лишь чем-то вроде призовых очков в игре. Он успел застолбить отличные участки, но скоро ковыряться в земле в поисках алмазов показалось ему столь же скучным занятием, как и выращивать хлопок. Как некогда ферму, он оставлял на брата свой прииск и надолго исчезал. Короткое пребывание в Кимберли подсказало ему идею нового бизнеса. Здесь он имел возможность познакомиться с разными африканскими племенами и их нынешними потребностями. Некий Гвайи Чамзаше, христианский священник туземного происхождения, писал об алмазных приисках следующее: «Тут бушмены, коранна, готтентоты, гриква, ботлапинги, дамара, баролонг, барутсе, бакатла, баквена, бамангвату, бапели, магалака, батсветла, баганана, басуту, магваба, мазулу, масвази, матсветства, матонга, матабеле, мабаса, мампондо, мамфенгу, батембу, макоса и многие другие.

…У тех, кто приходил из далеких глубинных районов: у баквена, бамангвату, мапели, матабеле и других, была одна-единственная цель – добыть ружья. Многие из них оставались здесь не дольше, чем это нужно было, чтобы заработать шесть или семь фунтов стерлингов для покупки ружья. Поэтому вы каждый день видите, как сотни людей покидают район алмазных россыпей и столько же других приходят сюда с севера».

Герберт решил пойти навстречу пожеланиям трудящихся и заняться продажей оружия африканским вождям. Это обещало быть занятием не менее прибыльным и гораздо более привлекательным, чем добывание алмазов. Но очень скоро этот новый бизнес привел его в португальскую тюрьму.

Вновь оказавшись на свободе, Герберт Родс продал Сесилу все свои участки и отправился к озеру Ньяса. Где-то там он и нашел свою смерть. Рассказывали, что Герберт выколотил трубку над бочонком с ромом и погиб в пылающей хижине.

А Сесил и не думал покидать Кимберли. В двадцать лет он уже был хозяином нескольких целых участков и не только сохранил, но и приумножил деньги, оставленные ему тетушкой. Лишившись брата, Родс нашел себе отличного партнера, некоего Чарльза Радда. Тот был на девять лет старше, имел состояние и блестящее образование: окончил Харроу, а затем Кембридж. Но лидером в этой паре был Родс. От большинства старателей его отличало исключительное умение быстро оценивать конъюнктуру рынка и стремление постоянно искать новые пути для решения стоящих перед ним задач. Он часто вводил на своих участках технические новшества, привез паровую машину, устроил насос для откачки воды. В качестве сопутствующего бизнеса Родс организовал на приисках производство и продажу льда. Не трудно догадаться, что товар этот пользовался у старателей большим спросом.

Но все это были мелочи. Главное, Родс ждал, когда верхний слой алмазоносной породы будет выработан и для дальнейшей эксплуатации месторождений понадобятся технические средства и денежные вложения, недоступные рядовым старателям, и, следовательно, они начнут массово продавать свои участки. Мировой финансовый кризис 1873 года приблизил этот момент, который стал для Родса и Радда золотым временем жатвы. Их главным делом стала амальгамация – скупка и объединение множества мелких участков. Поначалу они занимались амальгамацией не в масштабах всей алмазоносной территории, а лишь в районе фермы Де Бирс, места одной из первых находок. В конце 1872 года состояние Родса оценивали в пять тысяч фунтов, к августу – сентябрю 1873-го оно удвоилось, и это было лишь начало процесса. Правда, ему и его компаньону не удалось сразу стать полновластными хозяевами даже месторождений Де Бирс, но они смогли объединить тамошних старателей в единую акционерную компанию. 1 апреля 1880 года было провозглашено создание компании «Де Бирс даймонд майнинг компани». Родс не имел в ней контрольного пакета акций, и особое влияние, которым он пользовался, объяснялось не столько долей капитала, сколько его исключительными деловыми качествами. Сперва он числился секретарем компании, потом стал ее президентом. Повторный кризис 1882-го предоставил широкие возможности для новых амальгамаций. Мелкие старатели разорялись, а Родс снова и снова удваивал свой капитал.

К концу 1885 года на том месте, где первоначально было 3600 участков, осталось только 98 владельцев. Из них 67 имели участки в районах Блумфонтейн и Дютойспан, 19 – в районе Кимберли, и 10 в районе Де Бирс. В это время ежегодный доход Сесила Родса составлял 50 тыс. фунтов.

 

Имперские грезы

До сих пор мы мало говорили о Сесиле Родсе как о человеке, сосредоточившись на его предпринимательской деятельности. Стоит исправить это упущение. Читатель, возможно, удивится, узнав, что этот исключительно энергичный человек, обладающий железной деловой хваткой, отличался крайне слабым здоровьем, с детства страдал чахоткой и болезнью сердца. Собственно, именно проблемы со здоровьем послужили одной из причин того, что родственники посоветовали ему отправиться на ферму в Южную Африку. Эта область земного шара отличается исключительно здоровым климатом. Побывавший здесь как-то русский писатель А. И. Гончаров восторженно рассказывал: «Чувствуешь, что каждый глоток этого воздуха есть прибавка запасу здоровья, он освежает грудь и нервы, как купанье в свежей воде». Все это так, ферма в Натале действительно может быть прекрасным местом для поправки здоровья, но едва ли этой цели могут служить алмазные прииски в Кимберли. Впрочем, сам Родс объяснял свой приезд в край, где ему суждено было стать всесильным, следующим образом: «Почему я отправился в Африку? Ну, вам могут сказать, что для поправки здоровья или из-за тяги к приключениям – в какой-то мере и то и другое верно. Подлинная же причина в том, что я не мог больше сидеть без дела».

В 1872 году девятнадцатилетним юношей Родс пережил первый острый сердечный приступ. Год спустя он впервые, после того как перебрался на африканский континент, приехал в Англию, чтобы осуществить свою давнюю мечту и поступить в Оксфордский университет. Новое обострение сердечной болезни заставило его пригласить врача, и он услышал от него приговор: до следующего года ему не дожить, сердце выдержит от силы шесть месяцев. Тогда Родс впервые написал завещание, а потом начал-таки учебу в Оксфорде. Правда, после Рождества ему пришлось прервать учебный процесс, но не по здоровью. Дела настоятельно требовали его присутствия в Южной Африке. 1876-й, 1877-й и 1878 год он провел главным образом в Оксфорде. За копями приглядывал Чарльз Радд, согласуясь с полученными по почте советами. Родс присоединялся к компаньону лишь во время каникул. Степень бакалавра он получил в 1881 году. Что до завещания, то на протяжении жизни ему довелось писать этот документ шесть раз.

Завещание 1873 года содержит лишь имущественные распоряжения, а вот следующее, составленное в 1877-м, весьма примечательно. В нем речь идет не о деньгах. В качестве душеприказчиков названы колониальный чиновник в Южной Африке Сидней Шиппард и совершенно незнакомый с молодым Родсом министр колоний Великобритании лорд Карнарвон. Во многом завещание повторяет другой документ, написанный им несколькими месяцами раньше и озаглавленный «Символ веры». Его открывает рассуждение, что у каждого человека есть главная цель, которой он и посвящает свою жизнь. Для одного это счастливая семья, для другого – богатство. Главной целью своей жизни Сесил Родс называет дело служения родине. «Я утверждаю, – пишет Родс, – что мы – лучшая нация в мире, и чем большую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества». При этом он был не слишком доволен современной ему британской политической элитой. Палату общин он пренебрежительно называет «собранием людей, которые посвятили свою жизнь накоплению денег». Не правда ли, несколько неожиданно для человека, в столь юном возрасте успешно подмявшего под себя алмазодобывающий бизнес Южной Африки?

Далее предлагается рецепт по улучшению существующего положения вещей: «Почему бы нам не основать тайное общество с одной только целью – расширить пределы Британской империи, поставить весь нецивилизованный мир под британское управление, возвратить в нее Соединенные Штаты и объединить англосаксов в единой империи… давайте создадим своеобразное общество, церковь для расширения Британской империи».

Предполагалось, что представители тайного общества должны работать в университетах и школах и отбирать, «может быть, одного из каждой тысячи, чьи помыслы и чувства соответствуют этой цели». Отобранных следует тренировать, обучать и только после того, как они успешно пройдут испытания, принимать в тайное общество, связав клятвой. Членов общества надлежит снабжать необходимыми средствами и посылать в ту часть империи, где в нем есть нужда. «Мы, люди практичные, – говорил Родс, – должны завершить то, что пытались сделать Александр, Камбиз и Наполеон. Иными словами, надо объединить весь мир под одним господством. Не удалось это македонцам, персам, французам. Сделаем мы – британцы».

Сейчас эти взгляды кажутся несколько… экстравагантными. Один из биографов Родса назвал их «курьезным смешением ребячливости и пророчества, столь частым у великих людей». Но в контексте того времени эти идеи совершенно не оригинальны. Это даже не собственные идеи Сесила Родса. Молодой человек просто принимал близко к сердцу то, чему учили в его любимом Оксфорде. «Англия должна как можно скорее приобретать колонии, захватывать каждый клочок полезной незанятой территории и там внушать своим поселенцам, что главное для них – это верность родине и что их первейшая цель – распространение могущества Англии на земле и на море; и что они, хотя и живут на далеком краю земли, должны помнить, что они принадлежат ей, как моряки, посланные на ее кораблях в далекие моря» – это отрывок из оксфордской лекции, прочитанной известным писателем, художником, искусствоведом Джоном Рёскином.

Подобные настроения в то время – отнюдь не отличительная черта британцев. Скорее, это всеобщее поветрие эпохи колониального раздела. Вот, к примеру, отрывок из романа французского классика Эмиля Золя: «И Гильом рассказал брату о своем изобретении, о новом взрывчатом веществе, о порошке, обладающем такой невероятной силой, что даже невозможно предугадать, какие он произведет разрушения. Это вещество должно применяться для военных целей: особого рода пушки будут стрелять соответствующими бомбами, и армии, снабженной такими орудиями, будет обеспечена молниеносная победа. Враждебное войско будет уничтожено в несколько часов, осажденные города будут разрушены до основания при первой же бомбардировке. Он долгое время искал, сомневался, проверял свои вычисления, производил все новые опыты, но теперь его работа закончена, найдена точная формула вещества, сделаны чертежи пушки и бомб, и драгоценная папка хранится в надежном месте. После мучительных размышлений, длившихся месяцы, он решил отдать свое изобретение Франции и тем самым обеспечить ей победу в предстоящей войне с Германией. Между тем Гильом не отличался узким патриотизмом, напротив, он был человек весьма широких взглядов и представлял себе будущую цивилизацию как торжество интернационального анархизма. Однако он верил в миссию Франции, считая, что она положит начало новой эре. Главным образом, он верил в Париж, называя его всемирным разумом современности и будущих времен, которому суждено создать подлинные науки и водворить на земле подлинную справедливость. В свое время в Париже, в могучем дыхании революции родилась великая идея свободы и равенства, и со временем гений этого города, его мужество подарят человечеству последнее освобождение. Париж должен одержать победу, чтобы спасти мир». Это не взгляды Золя, но взгляды героя глубоко ему симпатичного. В России этот вирус проявился в ослабленной форме панславизма – идее объединения всех славянских народов под скипетром русского царя.

Капская колония имела статус самоуправляющейся. Местный парламент обладал широкими правами в решении местных дел. В 1880 году двадцатисемилетний Сесил Родс стал его депутатом от избирательного округа Беркли Уэст. Несколько лет спустя он подумывал о том, чтобы баллотироваться в парламент Великобритании, но потом решил не разрываться между Кейптауном и Лондоном.

Родс пришел в политику в непростое время, как раз тогда, когда в Южной Африке случилась так называемая Первая англо-бурская война. В Лондоне уже давно вынашивали проект Южно-Африканской конфедерации под эгидой британской короны, и в рамках его осуществления в 1877 году аннексировали Трансвааль, то есть ввели в его столицу не слишком многочисленный вооруженный отряд и подняли там «Юнион Джек». Сначала казалось, все прошло успешно, но к 1880-му буры наконец в полной мере осознали происшедшее и начали охоту на британских солдат и офицеров. Стрелками они были отменными и хорошо маскировались на местности, а англичане гордо носили свои ярко-красные мундиры. Когда Британская империя разменяла четыре сотни своих солдат на четыре десятка вражеских, премьер-министр Уильям Гладстон решил, что дело того не стоит. В августе 1881-го была подписана Преторийская конвенция, согласно которой Трансвааль получал полное внутреннее самоуправление, но взамен признавал сюзеренитет Великобритании. За ней оставалось право назначать своего постоянного представителя в Претории, право передвигать свои войска по его территории в случае войны, и она сохраняла контроль над внешней политикой республики. Английский резидент не имел права вмешиваться во внутренние дела Трансвааля; в его функции входило наблюдение за положением африканского населения республики, через него правительство Трансвааля должно было поддерживать связь с верховным комиссаром Южной Африки. В 1884 году была подписана Лондонская конвенция. В ней уже не было прямого указания на британский сюзеренитет, хотя Трансвааль обязался не заключать без утверждения английского правительства никаких соглашений с иностранными государствами.

Надо сказать, в то время Родс предпочитал держать идеи своего «Символа веры» при себе. Этот документ был известен лишь узкому кругу лиц. При встречах с лидерами буров он уверял, что события Первой англо-бурской войны заставили его глубоко уважать потомков голландских переселенцев, и обещал отстаивать общие интересы белой Южной Африки перед Лондоном. Возможно, он не лукавил в том, что касается мелочей. Обижать буров, признавших главенство британской короны, действительно было незачем. Важно было следить, чтобы они не пытались это главенство оспорить. Тем временем, между Британской империей и бурскими республиками наметился новый политический конфликт.

 

Схватка за Бечуаналенд

Земли, лежащие в глубине континента к северу от Трансвааля, населяли племена народа тсвана, которых англичане называли бечуанами, а сами земли Бечуаналендом. Сейчас это территория государства Ботсвана.

Эта, казалось бы, бесплодная земля, большую часть которой занимает каменистая пустыня Калахари, издавна привлекала к себе внимание Родса. Он называл ее «путем на Север», «горлышком бутылки» и «Суэцким каналом, ведущим в глубь материка». Здесь проходил самый удобный для англичан путь к бассейну Замбези.

В 1882–1883 годах выяснилось, что не один Родс такой умный и не одни англичане имеют колониальные амбиции. Буры вторглись на земли тсванов и основали тут две республики – Стеллэленд и Госен. Преторийская конвенция запрещала Трансваалю расширять свою территорию, вон он и плодил дочерние государства, разумеется, совершенно независимые.

Политический вес Родса в то время был еще не слишком велик, но он делал все от него зависящее, чтобы убедить тех, кому надлежит решать: Британия не может отдать Бечуаналенд бурам, он нужен ей самой. В Лондоне не слишком торопились. Вопрос о необходимости освободить несчастных бечуанов от злобных бурских «флибустьеров», конечно, обсуждался в парламенте, но момент для того, чтобы ввязываться в драку, был неподходящий. И бурские стрелки были еще памятны, и в Судане дела пошли неважно. С решением тянули до 1884 года, когда свою заинтересованность в бечуанском вопросе внезапно обозначила Германия. Под носом у англичан образовалась германская Юго-Западная Африка, приблизительно соответствующая современной Намибии, а представители Берлина вдруг принялись именовать буров «нижненемецкими братьями». Они явно вынашивали проект о немецком патронате над Трансваалем и всячески поддерживали экспансию буров на земли тсванов. Надеялись утвердить там свое влияние через «братское» посредничество.

Африканской возней заинтересовалась и Россия. Капитан корвета «Скобелев», шедшего в Кронштадт из Тихого океана, получил от Главного морского штаба секретный приказ завернуть к западным берегам Африки и собрать сведения о новой немецкой колонии. В отчете офицеров корвета говорилось следующее: «Теперь является вопрос, какие выгоды может ожидать Германия от колонии такой пустынной, лишенной путей сообщения, воды и всего необходимого, и в чем состоит ее значение? Дело в том, что Германия, по всей вероятности, не думает ограничиться только землею Людерица и надеется, при помощи покупки земель или каким-либо другим путем, проникнуть в Среднюю Африку, которая давно уже служит предметом внимания и стремлений других европейских народов, и там основать колонию».

В Лондоне наконец поняли, что все очень серьезно. Одно дело республика Трансвааль сама по себе. При всем уважении к бурским стрелкам, ее не прихлопнули только потому, что не хотели отвлекаться от более важных дел. И совсем другое дело – республика Трансвааль, которую подпирает недавно объединившаяся и обретшая имперские амбиции Германия. Тянуть дальше было нельзя.

В августе 1884 года Родс был назначен заместителем верховного комиссара Южной Африки в Бечуаналенде, еще захваченном бурами. Какое-то время он пытался уладить дело миром, уговаривая свежеиспеченные бурские республики признать сюзеренитет Британии, но не преуспел в этом. В декабре того же года в Южной Африке высадились четыре тысячи английских солдат во главе с генералом Чарльзом Уорреном, получившим следующие инструкции: «Изгнать флибустьеров из Бечуаналенда, установить мир в этой области, возвратив туземцам их земли, принять меры для предупреждения дальнейших грабежей и удерживать страну до тех пор, пока ее дальнейшая судьба будет определена». В сентябре 1885-го южная часть земель тсванов была объявлена королевской колонией – территорией Бечуаналенд, а северная – протекторатом Бечуаналенд. Это был первый, но далеко не последний колониальный захват Великобритании, который связывали с именем Сесила Родса.

 

Алмазная монополия

Увлекшись политикой, Родс не переставал наращивать финансовую мощь. В 1888 году себестоимость добычи алмазов в районе Де Бирс была в два раза больше, чем в 1882-м, дивиденды акционеров повысились в восемь раз, капитал компании вырос в двенадцать раз. Успехи были достигнуты за счет механизации и ужесточения мер против кражи алмазов. Белые теперь почти не работали на приисках. Рабочих-африканцев содержали в компаундах – лагерях, обнесенных колючей проволокой, за пределы которых они не имели права выходить до истечения срока контракта. За неделю до расчета их начинали поить слабительным, чтобы они не вынесли алмазы в собственном желудке.

В районе Де Бирс осталась единственная компания, но так было не во всей Южной Африке. Родса беспокоило, что рынок для его товара ограничен. Он понимал, что крупные покупки случаются лишь время от времени и делал ставку на массового потребителя – женихов, которые согласно обычаю дарят невесте кольцо с бриллиантом, хотя бы совсем крохотным. Он посчитал, что в Европе и Америке ежегодно празднуют около четырех миллионов свадеб. Эти свадьбы и определяют стабильную емкость алмазного рынка. Целью Родса стала алмазная монополия, и он шел к ней со своей обычной решительностью.

В 1888 году у Родса остался только один серьезный соперник – Барни Барнато, глава Компании кимберлийских копей. Ниже мы приводим отрывок из посвященного этому человеку очерка, опубликованного в 1897 году в петербургском журнале «Русское богатство»:

«Барни Барнато мог бы составить центральную фигуру в романе «Золото». Двадцать лет тому назад по улицам Уайтчепеля бродил клоун и акробат, который тут же на тротуаре, на дырявой попоне, показывал оборванной публике свое искусство. Но уайтчепельские нищие плохо оплачивали «искусство», а клоун был молод и честолюбив. Тогда он решил переехать в Южную Африку, попытать там счастья. В то время только что еще пронесся слух о бриллиантовых полях. Когда клоун высадился в Кейптауне, в кармане у него было пять шиллингов; но Барни Барнато, так звали акробата, не унывал. Он тотчас пристал к партии приискателей. Ей повезло, и через десять лет Барни Барнато ценили уже в миллион.

…Как ни успешны были тогда пашни алмазов, но молодой человек жаждал еще более быстрой наживы. И вот он становится во главе акционерной компании. Тут он оказался в своей сфере. Как полководец посылает на бой батальоны солдат, так Барни посылал на рынок тучи акций. В его руках они творили чудеса.

…На Лондонской бирже до сих пор помнят появление Барни Барнато в первый раз после того, как он оставил столицу. Это было появление князя; нет, слово «князь» слишком слабо: то явилось своему народу индийское божество. И экзальтированные поклонники готовы были броситься под колесницу бурхана. Да на одной ли бирже произвел такое впечатление Барни Барнато! В роскошный дворец его близ Грин-парка считали за честь попасть на бал герцогини, насчитывавшие еще больше дюжин предков, чем тетушка мамзель Кунигунды (“Кандид”)».

История, как видим, очень похожа на те, что рассказывали про Родса. Трудно сказать, насколько точно она воспроизводит истину, но одно несомненно: Родс и Барнато стоили друг друга. Президенту «Де Бирс» было не под силу сожрать своего соперника, но он сумел сделать Барнато жесткое предложение о сотрудничестве, от которого тот не смог отказаться. Родс предлагал объединиться и, пользуясь положением монополиста, ограничить добычу и установить уровень рыночных цен.

13 марта 1888 года место соперничающих компаний заняла объединенная компания – «Де Бирс консолидейтед майнз компани». Во главе стоял совет директоров, фактически руководство осуществляли три человека: Родс, Барнато и один из ближайших помощников Родса Альфред Бейтс, специалист по биржевой игре. Значительную роль играл представитель Ротшильда. Во время схватки за корону знаменитый банкир ссудил Родсу миллион, но его участие в этом деле не афишировалось.

На первом собрании акционеров Родс заявил: «Мы возглавляем предприятие, которое, в сущности, является государством в государстве». В следующем 1889 году «Де Бирс» поглотила всех оставшихся конкурентов, в том числе и несколько недавно открытых копей, и взяла под свой контроль всю добычу алмазов в Южной Африке. Это составило 90 % всей мировой добычи. Известные с древности алмазные россыпи Голконды были давно истощены, открытые ранее месторождения Бразилии оказались не столь уж богаты, а о якутских алмазах тогда еще слыхом не слыхивали. В 1890 году капитал «Де Бирс» оценивали в 14,5 миллиона фунтов стерлингов, а в ее копях работало 20 тысяч африканцев.

 

Золотая лихорадка

В 1886 году в Южной Африке нашли еще и золото. Месторождение обнаружили на возвышенности Витватерсранд (в просторечье Ранд), водоразделе бассейна Лимпопо и Оранжевой реки, на территории Трансвааля. Возникший там поселок старателей молниеносно разросся в город Йоханнесбург. До сих пор это месторождение дает чуть ли не половину ежегодной мировой добычи золота.

Нравы в Йоханнесбурге царили самые что ни наесть дико-западные. Странно, что южноафриканская золотая лихорадка так мало востребована творцами приключенческих фильмов типа вестерн. Свидетельства очевидцев дают обильный материал для Голливуда: «Ни одна золотоносная жила не сравнится с большим питейным заведением, ни от одной старательской заявки не получишь столько, сколько в игорном притоне. И самый легкий способ найти золотой песок – отнять его у другого. Подпои его сперва или затей с ним ссору. Никто не поинтересуется, что с ним случилось. Тот, кто весь день держит руку на револьвере, вечером становится сентиментально плаксивым и сам превращается в легкую добычу.

…В полночь тридцать или сорок из нас играли в Королевском баре – в покер, фаро, пинто и английскую игру нап. Ставки были высокими. Перед нами лежали наши фишки и золото.

Загремели шаги, вошли восемь головорезов. Без масок, пренебрегая всеми предосторожностями, они объявили о себе стрельбой над нашими головами… Трое бандитов остались у дверей и держали под прицелом столы. Остальные пятеро прошли вперед. Они очистили столы от золота, один за другим, отпуская при этом издевательские и саркастические насмешки. Но когда они уходили, тут-то и началась потеха. Игроки, как по сигналу, схватились за револьверы и начали бешеную пальбу. Бандиты скрылись в уличной темноте, но стрельба продолжалась».

В воспоминаниях участников событий присутствует и столь необходимая кинематографистам лирика: «Единственному бильярду не дают передохнуть ни минуты. В зале, где он стоит, есть своя Венера-Афродита, барменша из Кимберли, одно слово – колдунья. За бильярдом она не знает равных, прекрасно играет и на пианино. Говорят, она приехала с побережья, переодевшись в мужской костюм и при этом отлично играя роль мужчины». Очевидно, об этой же особе сообщали, что она «умела одинаково хорошо стрелять обеими руками, чем приводила в восторг весь город; она не боялась ни мужика, ни дьявола, и я видел, как она собственноручно выбрасывала на улицу перепивших, чтобы они не нарушали порядка в ее заведении».

Но старательская вольница в Йоханнесбурге продержалась не слишком долго. Потренировавшись в алмазоносных районах, крупные компании очень быстро прибрали к рукам месторождения золота.

О находке на хребте Ранд Сесила Родса оповестил некто Ганс Зауэр, врач по профессии. Родс в течение четырех часов проверил доставленный ему образец породы и немедленно заключил договор, по которому Зауэр должен был приобретать для Родса золотоносные участки, получая затем 15 % прибыли. Он и сам выехал к месту находки так быстро, как только смог вместе со своим помощником Чарльзом Раддом. В 1887 году была создана компания «Голд филдз оф Сауз Африка», позже переименованная в «Юнайтед голд филдс». Сесил Родс получал третью часть прибылей. В 1896 году он официально сообщил, что его доход от золотых приисков составляет 300–400 тыс. фунтов стерлингов в год.

 

«Страна Офир»

Наверное, находка на Витватерстранде лишний раз напомнила Родсу о том, что и так часто приходило ему в голову. О возможности захвата страны, что лежит в междуречье Лимпопо и Замбези, населенной народом, который соседи называли матабеле или ндебеле. Забредавшие туда европейские путешественники рассказывали, что видели некие величественные руины, явно построенные не нынешними обитателями страны, и, что особенно важно, следы древних рудников, видимо, золотых.

Междуречье находилось под единой властью вождя по имени Лобенгула, отец которого был одним из полководцев самого Чаки – великого царя зулусов, довольно успешно сражавшегося с англичанами. Английский капитан Паттерсон, познакомившись с Лобенгулой в 1878-м, рассказывал о нем следующее: «Будучи молодым человеком, да и какое-то время потом, даже уже став королем, он был тесно связан с белыми людьми и даже привык носить их одежду. Он построил себе каменный дом, приглашал их в свою страну, обеспечивал им безопасность. Но затем с ним произошла перемена. Вернувшись к гардеробу из нескольких лоскутов обезьяньей шкуры, он, по-видимому, возвращается и к аналогичной манере мышления, отвергает все новшества, ограничивает торговлю, отказывает миссионерам в поддержке и не защищает белых людей от нападок и оскорблений… Окруженный людьми, которые еще больше, чем он, ненавидят цивилизацию, он теперь стал человеком, с которым мы вряд ли можем связывать большие надежды». Вообще-то, капитан не совсем точен. Король матабеле отвергал не все новшества. Сам будучи неграмотным, он держал у себя некоторое количество секретарей-европейцев, которые записывали его распоряжения и доводили их до сведения подданных. А многие его подданные имели ружья, в том числе и заработанные на алмазных приисках. К познанием европейцев Лобенгула относился с почтением, но без благоговения и любил повторять, что белые, конечно, мудры, но вот лечить малярию не умеют.

Тот же капитан Паттерсон, который сетовал на то, что король охладел к европейцам, оставил и описание земель, где жили матабеле: «Страна богата природными ресурсами, имеет отличные, хорошо орошаемые почвы, прекрасный климат, ее растительный мир очень разнообразен… Пышно цветет хлебное дерево, пальмы, оливковые деревья и все виды плодовых деревьев… В районах Машона и Тати много золота. Кроме того, страна богата железом». Паттерсон и все его спутники погибли при невыясненных обстоятельствах на пути к водопаду Виктория. Имел ли к этому прискорбному событию какое-то отношение король Лобенгула, сказать трудно.

Очевидным достоинством владений Лобенгулы в глазах европейцев, помимо скрытых там богатств, было их географическое положение. Не меньше чем земли тсванов, они заслуживали имя «Суэцкого канала, ведущего в глубь материка», но, в отличие от последних, были к тому же плодородны. Они лежали как раз между португальской Анголой на западе и португальским же Мозамбиком на востоке. Если бы португальцам удалось распространить сюда свое влияние, их колонии образовали бы сплошную полосу, рассекающую африканский континент надвое.

Если бы королевством Лобенгулы овладели немцы, им бы тоже удалось соединить свои владения на юго-западе и северо-востоке. Эту замечательную перспективу немного портили пролезшие в Бечуаналенд англичане, но кто сказал, что они задержатся там надолго. В свою очередь, англичанам не помешало бы захватить междуречье Лимпопо и Замбези первыми и разрушить блестящие имперские планы соперников. Причем действовать надо было быстро, потому что соперники не дремали. Еще в 1882 году главнокомандующий вооруженными силами Трансвааля Пит Жубер писал Лобенгуле: «Если англичанину удалось у вас что-нибудь стащить, он будет изо всех сил держаться за это – как обезьяна, когда она зажимает между ладонями горсть тыквенных семечек, – и надо бить его смертным боем, иначе ни за что не отдаст». А в июле 1887-го трансваальский эмиссар Пит Гроблер сумел заключить с королем матабеле договор о мире и дружбе и добился ряда привилегий для буров в его владениях.

Все это Родс, безусловно, держал в голове, когда вынашивал планы захвата междуречья, но и золото его манило. Он полагал, что в землях матабеле находится упомянутая в ряде древних сочинений, в том числе и в Библии, страна Офир, откуда финикийцы привезли золото для украшения Соломонова храма. Французский ученый и путешественник Пьер Леруа-Болье вспоминал, что при их встрече Родс «велел принести «Книгу Царств», читая отрывки, относящиеся к Соломону и путешествию Гирама за золотом в страну Офир; взяв потом перевод Диодора Сицилийского, он читал нам те места, где автор описывает золотые залежи, находящиеся к югу от Египта, и способы их разработки». Убежденности Родса немало способствовали величественные руины поселений, построенных из камня. Самое крупное из них туземцы называли Великим Зимбабве. Европейские ученые того времени отказывали коренным африканцам в способности создать нечто подобное. Английский археолог Теодор Бент утверждал, что постройки Зимбабве «никак не связаны ни с одним из известных нам африканских народов». Кое-кто высказывался гораздо беспардоннее: «Возможно, их построил дьявол, но точно не черномазые». Высказывали предположения, что каменные города возвели финикийцы, древние индийцы или арабы еще до рождения пророка Магомета. В наше время установлено, что руины Зимбабве не столь уж и древние, им не больше чем 5–6 сотен лет. Возможно, что некоторые из этих построек возводились тогда же, что и первые португальские форты на атлантическом побережье. Строили их коренные африканцы, но до сих пор не установлено точно, предками каких из известных европейцам племен они были.

На Рождество 1887 года Родс встретился с верховным комиссаром Южной Африки Геркулесом Робинсом и убедил его как можно быстрее отправить официальное посольство к Лобенгуле, чтобы сорвать наметившееся соглашение с бурами и убедить короля заключить подобный договор с Англией. Известно, что вскоре Робинсон безвозмездно стал обладателем 250 акций «Де Бирс». Видимо, Родс расплатился с представителем колониальных властей за содействие. Посольскую миссию возложили на Джона Моффета, сына известного миссионера, на дочери которого был женат Дэвид Ливингстон. Джон Моффет родился и вырос в Африке и до известной степени пользовался доверием коренных африканцев.

В договоре, привезенном Моффетом в Булавайо, столицу Лобенгулы, говорилось, что «мир и дружба будут вечны между Ее Британским Величеством, Ее подданными и народом амандебелов». При этом на последних налагалось обязательство «не вступать в какие-либо переговоры, а также не заключать договоры ни с каким иностранным государством». 11 февраля 1888 года король Лобенгула поставил под этим договором крестик. Таким образом междуречье Лимпопо и Замбези включалось в сферу влияния Великобритании. Теперь Родсу требовалось добыть концессию на поиск здесь полезных ископаемых. В этом случае он соперничал со своими соотечественниками. Концессию на разработку недр в этом крае жаждала получить также некая компания Гиффорда – Коустона. Для соблюдения норм международного права концессионеры должны были предъявить хоть какой-то документ, подписанный королем, и за благосклонность Лобенгулы началась борьба. Гиффорд и Коустон решили отправить в Булавайо некоего Эдварда Моунда, бывшего офицера, который прекрасно знал страну и был лично знаком с королем матабеле. Однако для этого требовалось одобрение министра колоний, а тот ответил, что ему надо посоветоваться с чиновниками на месте.

Тем временем Родс готовил альтернативное посольство. Его главой он назначил Чарльза Радда, а помощниками сделал знатока туземных обычаев Фрэнсиса Томпсона и своего товарища по учебе в Оксфорде, юриста Джеймса Магвайра.

Пока Моунд плыл из Лондона в Кейптаун, Родс пробивал проект своей концессии в Лондоне. Моунд покинул Кимберли и начал путь на север в июле, посольство Родса – в середине августа, но накануне Лобенгула получил послание, в котором верховный комиссар Южной Африки рекомендовал именно посланцев Родса, как «в высшей степени уважаемых джентльменов».

Когда послы Родса добрались до владений Лобенгулы, они узнали, что король распорядился не пускать в страну белых иначе, как по своему личному разрешению. Радд отправил в Булавайо посла, но продолжил путь, не дождавшись его возвращения. Воины ндебеле не решились им воспрепятствовать. По дороге они встретили возвращавшегося посланца, который вез отказ в разрешении на проезд. Это не остановило Радда и его спутников. Они продолжили свой путь, а подданные Лобенгулы вновь не отважились применить силу в отношении подданных Великой Белой Королевы. Посольство Родса прибыло в Булавайо на три недели раньше Эдварда Моунда, который побоялся действовать столь же решительно.

Лобенгула принял незваных гостей очень вежливо, но упорно избегал любых деловых разговоров. Однако откладывать их до бесконечности было невозможно. В конце концов англичане изложили условия предлагаемой сделки. Король матабеле должен был получить тысячу карабинов «Мартини-Генри», которые были оружейной новинкой, лодку с пушкой на реке Замбези и сто фунтов стерлингов ежемесячно. За это англичане хотели получить право добывать полезные ископаемые на земле племени машона, или шона, которых англичане считали данниками матабеле. Видимо, в действительности отношения этих двух племен были несколько более сложными.

Переговоры шли очень тяжело и продолжались больше месяца, а потом Лобенгула вдруг уступил. 30 октября 1888 года он скрепил договор своей подписью-крестиком. Судя по дальнейшим событиям, это стало возможно лишь благодаря недобросовестному переводчику. Король подписывал совсем не то, что думал. Ему сказали, что англичане не приведут больше десяти человек для работы в его стране и не будут копать поблизости от поселений, а также что их люди будут подчиняться законам матабеле. Ничего подобного в договоре не содержалось. Там говорилось, что Лобенгула отдает Родсу и его компаньонам «в полное и исключительное пользование все полезные ископаемые» и дает им право «делать все, что им может показаться необходимым для добычи таковых».

Этот текст, с трактовкой, что король фактически уступил Родсу подвластные ему земли, появился в лондонских и южноафриканских газетах. Разговоры об этом скоро дошли до Булавайо и вызвали волнения среди подданных Лобенгулы. Недовольных возглавил некто Хлесингане, знахарь при королевском войске. Он заявил, что со стороны короля было наивно верить обещаниям белых. «Я побывал на алмазных копях Кимберли и видел, что белые люди не могут вести добычу в одиночку или вдвоем – для разработки нужны тысячи людей, – сказал он. – Разве не требуется этим людям вода? Да и земля им нужна. То же самое и с золотом. Стоит лишь белым людям прийти и начать это дело, как начнутся невзгоды. Вы говорите, что они не просят никаких земель. Но как можете вы вести раскопки золота – как, если не на земле? И как это, раскапывая в земле золото, не захватывать эту землю? И разве этим тысячам людей не понадобится жечь костры? Разве им не понадобятся леса?»

Одного из ближайших советников Лобенгулы казнили за то, что он давал плохие советы. Затем король нашел возможность разослать в прессу Южной Африки следующее заявление:

«Как я слышал, в газетах опубликовано, что я даровал концессию на минералы по всей моей стране Чарльзу Даннелу Радду, Рочфору Магвайру и Фрэнсису Роберту Томпсону.

Поскольку это явно неверное толкование, все действия на основе концессии приостановлены, пока в моей стране не будет проведено расследование.

Лобенгула.

Королевский крааль. Матебелеленд.

18 января 1889 г.».

Для журналистов это была сенсация, а для конкурентов Родса – удобный предлог, чтобы не отдавать концессию ему или, по крайней мере, оттянуть решение. Видимо, находившийся уже некоторое время в Булавайо Эдвард Моунд посоветовал Лобенгуле отправить собственное посольство к Великой Белой Королеве. Впрочем, Моунд отрицал свою активную роль в этой затее. По его словам, он лишь пошел навстречу пожеланиям короля. Однажды он сказал Моунду в ответ на его предложение отдать концессию Гиффорду и Коустону: «Помоги моим доверенным добраться до Англии, а когда вы вернетесь, тогда и поговорим».

Моунд должен был сопровождать посольство, но Лобенгула решительно отверг материальную помощь кого бы то ни было из европейцев и оплатил поездку из своего кармана. Двое посланников – Мчете и Бабиян – везли письмо следующего содержания: «Лобенгула хочет знать, действительно ли существует королева. Некоторые из людей, приходящих в его страну, говорят, что она существует, а другие отрицают это.

Узнать правду Лобенгула может, только послав свои глаза посмотреть, существует ли королева.

Его глаза – это его индуны (советники).

Если королева существует, Лорбенгула может просить ее совета и помощи, так как его очень тревожат белые люди, которые приходят в его страну и просят разрешения добывать золото».

Посольство добралось до Кейптауна и там застряло надолго. Верховный комиссар Робинс действовал в полном согласии с Родсом и делал все возможное, чтобы сорвать затею его конкурентов.

Моунд, Мчете и Бабиян ждали в Кейптауне, Родс, с одной стороны, и Гиффорд с Коустоном – с другой, тем временем пришли к пониманию, что никто из них не может выиграть этот спор. Родс имел более мощную поддержку у южноафриканской администрации, у его конкурентов были лучше налажены связи в Лондоне. Ситуация сложилась патовая. Единственным разумным выходом было объединить усилия и поделить прибыли. После того как сговор Гиффорда и Коустона с Родсом состоялся, посольство матабеле стало не нужно первым и опасным для второго. Поэтому его и отпустили в Европу. Теперь это был не более чем курьез. Ну и лишняя возможность произвести впечатление на африканцев.

Посланцы Лобенгулы провели в Лондоне весь март 1889-го. Встретились с королевой Викторией и даже смогли вполне достойно поддержать изысканную светскую беседу. Отметили, что красивейшая дама при дворе – леди Рэндольф Черчилль, мать небезызвестного сэра Уинстона, тогда еще совсем юного. Посетили Английский банк, где им показали слитки золота и предложили попытаться поднять мешки с золотыми монетами. Присутствовали на маневрах сухопутных войск и при испытании новейших артиллерийских орудий.

Когда они еще находились в Англии, Лобенгула направил королеве Виктории еще одно послание: «Недавно, – писал он, – несколько человек явились в мою страну; главным среди них, по-видимому, был человек по имени Радд. Они попросили у меня разрешения искать золото и пообещали, что дадут за это некоторые вещи. Я сказал им, чтобы они принесли показать то, что хотят мне дать, а тогда я покажу им то, что могу дать. Был написан документ и дан мне на подпись. Я спросил, что в нем, и мне сказали, что в нем записаны мои слова и слова этих людей. Я приложил к нему свою руку. Три месяца спустя я услышал, что этим документом я дал право на все ископаемые моей страны. Я собрал своих индун, а также белых людей и потребовал копию документа. Мне доказывали, что я уже передал Радду и его товарищам права на минералы моей страны. После этого я собрал своих индун, и они не захотели признать документ, так как он не содержит ни моих слов, ни слов тех людей, кто его получил. После собрания я потребовал, чтобы оригинал документа был мне возвращен. Однако его нет, хотя с тех пор прошло два месяца и они обещали вернуть его быстро. Людям, что прибыли тогда в мою страну, было сказано, чтобы они оставались здесь, пока не вернут документ. Однако один из них, Магвайр, уехал, не оповестив меня и нарушив мой приказ. Я пишу Вам, чтобы Вы знали правду об этом деле и не были обмануты».

Индуны вернулись в Африку и привезли с собой любезное, но ни к чему не обязывающее послание королевы Виктории. Выслушав их рассказ, Лобенгула спросил: «Раз у королевы столько золота, зачем же ее люди стараются найти еще больше?». Послы ответили, в общем-то, верно: «Они обязаны платить ей дань золотом и поэтому ищут его по всему свету, не только в нашей стране». Король матабеле был неглуп и понимал, что вряд ли сможет оказать сопротивление англичанам. Впрочем, в ноябре 1891 года он предпринял попытку что-то им противопоставить, подписав договор о правах на землю с немецким купцом Эдуардом Липпертом. О немецко-английских противоречиях король был наслышан. Но его расчет не оправдался. Данный конкретный немец с англичанами не враждовал и давным-давно сговорился с Родсом о том, что тот перекупит у него права, полученные по этому договору.

Один из миссионеров запомнил жалобу Лобенгулы: «Видели вы когда-нибудь, как хамелеон охотится за мухой? Хамелеон становится позади мухи и некоторое время остается неподвижным, а затем начинает осторожно и медленно двигаться вперед, бесшумно переставляя одну ногу за другой. Наконец, приблизившись достаточно, он выбрасывает язык – и муха исчезает. Англия – хамелеон, а я – муха».

30 апреля 1889 года Гиффорд, принадлежавший к избранному кругу британской аристократии, обратился к правительству с просьбой о создании компании, которая будет разрабатывать недра междуречья Лимпопо и Замбези, и «признания на этой территории полученных законно прав и интересов». Будущая компания брала на себя обязательства перед правительством: построить железнодорожную и телеграфную линии до Замбии; поощрять иммиграцию и колонизацию; развивать торговлю. Чтобы заручиться более твердой поддержкой в высших сферах, пост президента компании предложили лорду Эберкорну, сыну вице-короля Ирландии, а вице-президента – лорду Файфа, помолвленному со старшей дочерью принца Уэльского. (Впоследствии никто из них не вмешивался в дела компании.) Ее директором-управляющим стал не кто иной, как Сесил Родс. Про него говорили: «Он – единственный директор, который знал, чего хотел и как этого добиться».

Появившись на свет, «Британская южноафриканская привилегированная компания» немедленно завела свой флаг, герб и почтовые марки. Герб был очень вычурным: две антилопы поддерживают щит, на котором изображены слон, парусные корабли и быки. Под щитом располагался девиз компании: «Законность, коммерция, свобода». Всю композицию венчал британский лев. В самом скором времени этой коммерческой организации предстояло обзавестись собственной армией и полицией.

Любые реальные доходы, которые «Привилегированная компания» могла получить от освоения междуречья, требовали времени и денежных вложений, а пока были выпущены акции на сумму в миллион фунтов стерлингов, по фунту за каждую. Но они поступили в свободную продажу не раньше, чем более половины из них были распределены между нужными людьми по заниженной цене. Несмотря на то что компания объявила, что в ближайшие два года дивиденды выплачиваться не будут, очень скоро однофунтовые акции продавались на бирже по 3–4, а то и по 9 фунтов. Такова была газетная шумиха вокруг «Офира», оплаченная Родсом. «Через несколько лет мы увидим изображение королевы Виктории на том золоте, которым царь Соломон украшал свой трон», – сулила пресса.

Чтобы возглавить британскую экспансию в направлении Центральной Африки, Родсу требовалось не только финансовое могущество, но и видный политический пост. В мае 1890-го он стал премьер-министром Капской колонии. Любопытно, что значительную часть его избирателей составили… капские буры. Тогда он слыл защитником интересов этой категории населения.

Родс не скрывал, что одна из причин, заставившей его баллотироваться, – стремление ускорить захват земель в бассейне Замбези. Пока шли подготовительные работы, он послал в Булавайо доверенное лицо – доктора Джемсона. Родс очень доверял ему как медику и ценил его мнение по ряду других вопросов. Леди Асквит, супруга видного британского политика, позже отзывалась о Джемсоне следующим образом: «Доктор Джим обладал удивительным магнетизмом и с представительницами моего пола мог делать все, что хотел. Он был одним из тех, кто, если избрал нечестный путь, мог стать богачом – как врач, как предсказатель судьбы, читатель чужих мыслей или медиум. Но ему было чуждо любое мошенничество». Судя по некоторым отзывам, обаяние доктора Джемсона действовало и на мужчин, а что до мошенничества, то салонные фокусы и кража столового серебра – это был не его масштаб.

От Лобенгулы требовалось формальное разрешение на приход в его страну золотоискателей. Король дал его очень неохотно, под прямым давлением, и поставил условие: чужеземцы должны пройти через Булавайо, чтобы он мог увидеть их своими глазами. Это условие не было выполнено. «Пионеры Родса» обошли столицу далеко стороной и направились в земли машонов. В глубь Африки двигались отряды конной полиции численностью в пять сотен, а также около двухсот потенциальных первопоселенцев. Разница между теми и другими была невелика. Каждому из них обещали семь с половиной шиллингов в день во время похода и по три тысячи акров земли на месте. Кроме того, колонну сопровождало двести воинов из племени бамангватов из Бечуаналенда и рабочие-африканцы. Булавайо решили обойти стороной из осторожности. Чтобы как можно меньше показываться на глаза матабеле, потом создать в трехстах-четырехстах километрах к востоку и северо-востоку от столицы военные форты. Опираясь на этот плацдарм, можно будет взять под контроль всю страну.

Самому молодому из «пионеров Родса» было 15 лет, самому старому – 52. Впоследствии только 29 человек из почти двухсот остались жить в междуречье. Остальные либо погибли, либо отправились искать счастья в другом месте. Многие стали жертвами тропических болезней и хищных животных еще в пути. Только ли жажда наживы вела этот отряд, или к ней примешивалась какая-то другая страсть? Один из выживших участников похода позже вспоминал, что Сесил Родс был кумиром для него и его товарищей: «Это для него мы совершили долгий опасный поход, это его имя магически сплачивало бойцов, удерживало их от мятежа и дезертирства. Странное было у бойцов чувство к Сесилу Родсу. Многие из них никогда его не видели, знали о нем только понаслышке, но им казалось, что они понимают его как своего героя, человека изумительного предвидения.

Вдохновенное предвидение – так считали все. В предвидении, в мечте Родса о великой империи – завоеванной, изученной, просвещенной и накрепко объединенной – мы, бойцы, и видели свою цель. Странно, как-то отвлеченно выглядели наше восхищение этим молчаливым человеком и наша любовь к нему… И, в свою очередь, надо заметить, Сесил Родс любил своих бойцов».

Вступив на земли народа машона, англичане основали первый опорный пункт – форт Тули. Дальше к северу был заложен форт Виктория, еще дальше – форт Чартер. Конечным пунктом похода стал форт Солсбери, названный в честь тогдашнего министра Великобритании. 12 сентября 1890 года здесь подняли флаг «Привилегированной компании». А спустя пять лет вся страна получила название – Родезия.

В 1891-м в фортах и их окрестностях насчитывалось уже около 1500–1700 белых. Все вроде бы было хорошо, но вот беда – в найденном англичанами «золотоносном Офире» не оказалось золота, во всяком случае, в ожидаемом количестве. Первым к такому выводу пришел Рэндольф Черчилль, супруг первой, по мнению советников Лобенгулы, красавицы британского двора и отец будущего премьер-министра Англии. В 1891 году он приехал в Солсбери в сопровождении горного инженера и провел детальную геологическую разведку местности. Он же высказал и дельную мысль: «Хорошо организованная доставка товаров в эту страну принесет куда больше доходов, чем поиски золота». Идея осенила его тогда, когда, собираясь домой, он решил продать в Солсбери лишние вещи и получил за рубашку тройную цену против лондонской. Впрочем, сразу Родс этой мысли не оценил, а, наоборот, пришел в ярость. Выводы Черчилля-старшего просочились в прессу. Не то чтобы им сразу безоговорочно поверили, но цены на акции «Привилегированной компании» начали колебаться. Впрочем, высказанная Черчиллем мысль была далеко не нова и конечно же знакома Родсу. Просто в тот момент его мысли были заняты другим.

 

Поход на Булавайо

Форты были построены, теперь англичанам предстояло утвердить свою власть во всем междуречье, а для этого требовалось начать войну против матабеле и захватить Булавайо. Но для войны требовался повод, а туземцы, как назло, его долго не давали. Сподвижники Родса изнывали от нетерпения, он их утешал: «Я уверен, что наступит день, когда можно будет сделать то, что вам хочется, но вы должны помнить, что в этой стране я имею право лишь добывать золото; поэтому до тех пор, пока матабелы не будут беспокоить моих людей, мне не удастся объявить им войну и выгнать их из их страны, но, как только они нарушат наши права, я положу конец этой игре».

Повод для конфликта отыскался летом 1893-го. Им стала необходимость защитить от воинственных и кровожадных матабеле мирное племя машона. Как писал небезызвестный Радьярд Хаггард, не только автор популярных приключенческих романов на африканскую тему, но и влиятельный член Общества защиты аборигенов, «сломить кровавую, отвратительную тиранию и продвинуть вперед дело цивилизации в Африке». Естественно, существует версия, и даже довольно правдоподобная, согласно которой эти племена и не думали друг друга истреблять. Просто имел место локальный конфликт, для улаживания которого вооруженный отряд матабеле оказался в местах, которые англичане самовольно объявили территорией машона. От воинов потребовали убраться за границу племенной территории, о существовании которой они прежде ничего не знали, причем сроки назначили такие, что выполнить требование вовремя оказалось невозможно. Английский отряд открыл огонь по матабеле, которые спешили к границе и практически не оказали сопротивления. Возможно, это не совсем так, и матабеле действительно жестоко притесняли машона, но вряд ли это обеспокоило бы белых, если бы они не положили глаз на Булавайо и все земли, подвластные Лобенгуле. Неподражаемый Бернард Шоу разъяснил такую позицию очень доходчиво: «Каждый англичанин от рождения наделен некоей чудодейственной способностью, благодаря которой он и стал владыкой мира. Когда ему что-нибудь нужно, он нипочем не признается себе в этом. Он будет терпеливо ждать, пока в голове у него неведомо как не сложится твердое убеждение, что его нравственный христианский долг покорить тех, кто владеет предметом его вожделений… Он всегда найдет подходящую нравственную позицию. Как рьяный поборник свободы и национальной независимости, он захватывает и подчиняет себе полмира… Его непременный девиз – долг; и он всегда помнит, что нация, допустившая, чтобы его долг разошелся с ее интересами, обречена на гибель».

В отчаянной попытке предотвратить войну Лобенгула вновь отправил посольство к Великой Белой Королеве. Оно достигло Кейптауна, но дальше его не пустили.

Со стороны Англии в войне участвовало около тысячи белых и две тысячи негров-бамангватов из Бечуаналенда. В этом конфликте чуть ли не впервые было использовано совершенно новое оружие – пулемет «максим». Один из вождей матабеле потом описывал его действие: «Я вел своих воинов и вдруг увидел, что они падают, как скошенный маис». Несколько лет спустя «максим» применили против махдистов в Судане.

4 ноября 1893 года англичане захватили Булавайо, вернее то, что от него осталось. Покидая столицу, воины-матабеле ее подожгли. Лобенгула и остатки его войска ушли на север, в сторону Замбези. Организовать дальнейшее сопротивление они не смогли. В январе 1894-го король умер при невыясненных обстоятельствах, возможно, покончил с собой. Его сыновья были захвачены и вывезены в Капскую колонию.

 

Строитель империи

С 1895 года над междуречьем закрепилось название Родезия. Постепенно влияние Родса распространялось и к северу от Замбези. Левобережье великой реки стали называть Северо-Восточной Родезией, а вскоре объявили и о создании третьей, Северо-Западной. В 1911 году они были объединены в одну – Северную Родезию, а бывшее королевство Лобенгулы стали именовать Родезией Южной. Еще дальше к северу обширная область возле озера Ньяса стала британским протекторатом Ньясаленд, также не без участия Родса. Подсчитано, что он добавил к Британской империи два с половиной миллиарда квадратных километров. Современники запомнили один из его разговоров с английской королевой:

– Что вы делали, мистер Родс, с тех пор, как мы виделись последний раз?

– Я добавил две провинции к владениям Вашего Величества.

– Как бы я хотела, чтобы так же поступали некоторые из моих министров, а то они, напротив, умудряются терять мои провинции.

Капская колония, Бечуаналенд, Южная Родезия, Северная Родезия, Ньясаленд – полоса британских владений разворачивалась с юга на север навстречу другой линии экспансии, направленной с севера на юг: Египет, Судан, Уганда. Они должны были вот-вот встретиться. Рассечь Африку сплошной поперечной полосой своих владений мечтали многие европейские державы. В Лиссабоне хотели овладеть землями, лежащими между Анголой и Мозамбиком, в Берлине – соединить Восточную и Юго-Западную Германские Африки, в Париже – создать единую Французскую Африку от Сенегала до Красного моря. Согласно британскому замыслу, континент предстояло рассечь вертикальной полосой от Кейптауна до Каира и тем самым автоматически сорвать планы соперников. В это время Родс объявил о строительстве железнодорожной и телеграфной линии Кейптаун – Каир.

Из всех приведенных выше колониальных планов осуществился только британский. При жизни Родса на линии Кейптаун – Каир осталась только одна страна, неподвластная англичанам – Германская Восточная Африка. Чтобы сделать ее британской, потребовалась Первая мировая война.

Родс был популярен не только среди крупных финансистов, но и среди бедных слоев населения. Его бурная колониальная деятельность давала им надежду выбраться из ямы, в которой они оказались. «Я был вчера в лондонском Ист-Энде и посетил собрание безработных, – рассказывал Родс, – услышав там душераздирающие речи, которые были сплошным криком: «Хлеба! Хлеба!» Я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма… Моя заветная идея – решение социального вопроса, а именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами». Возможно, он был искренен.

В одном из предыдущих разделе книги мы рассказывали, что на пике развития работорговли из Африки вывозили по 50 тысяч невольников в год. В период наиболее активной колониальной экспансии 1881–1915 годов Европу покинуло около 31 млн человек, почти по миллиону в год.

«Привилегированная компания» все никак не начинала выплачивать дивиденды, но вкладчики не слишком волновались, и цены на акции не падали. Все видели грандиозность замыслов Родса, масштабы затеянной им экспансии и не сомневались, что рано или поздно прибыли пойдут баснословные. А что в Южной Родезии не оказалось золотых гор, так это не беда.

Однако последнее обстоятельство вызывало досаду. Но его можно было устранить, заодно приблизив решение старой политической проблемы объединения Южной Африки под британским флагом. Как мы помним, золотые горы имелись в соседнем независимом Трансваале. Правда, Родс и так имел немалую долю в тамошнем горнодобывающем бизнесе, но это совсем не то, что распоряжаться золотыми месторождениями Ранда от имени британской короны.

 

«Бросок Джемсона»

Старатели, со всего мира стекавшиеся в Йоханнесбург, имели статус временных поселенцев, гражданство Трансвааля им не предоставляли. За это обычное, в общем, обстоятельство и решили зацепиться. В 1895 году ближайшие подручные Родса, среди которых был и его старший брат Фрэнсис, начали мутить воду. Кто-то подсказал идею подать петицию президенту Трансвааля Крюгеру о предоставлении гражданства сорока тысячам ойтландеров (иностранцев), проживающих в Йоханнесбурге. Крюгер отказал, что было вполне ожидаемо, но послужило отличным поводом для волнений и заявлений о притеснениях, которые испытывают англичане, проживающие на бурской территории.

29 декабря 1895 года доктор Джемсон зачитал английскому гарнизону местечка Пицани Полего, расположенному на земле тсванов, душераздирающее послание от соотечественников. Проживающие в Трансваале подданные британской короны взывали к соотечественникам, утверждая, что им грозит опасность со стороны буров. «Национальные чувства англичан оскорбляют на каждом шагу, – гласило письмо. – К чему же может привести назревший конфликт? Тысячи беззащитных мужчин, женщин и детей, наших соотечественников и соотечественниц находятся во власти до зубов вооруженных буров, в страшной опасности оказалось чрезвычайно ценное имущество…

Под давлением этих обстоятельств мы и просим вас прийти нам на помощь… Положение столь угрожающее, что у нас надежда лишь на вас и на ваших людей – не откажитесь поддержать тех, кто оказался в такой опасности». Подписей было пять: полковник Фрэнсис Родс, Джон Хеммонд, Лайонел Филлипс, Джордж Феррер, Чарльз Леонард.

По правде говоря, определенная опасность жизни и имуществу жителей Йоханнесбурга грозила всегда, невзирая на национальность, такой уж это был город. После воцарения крупных компаний искатели приключений малость попритихли, но все равно, особенности формирования населения давали о себе знать. Что же до более масштабного грабежа, вроде конфискации приисков государством, то Крюгер такого себе позволить не мог. Да и незачем рисковать курицей, которая несет золотые яйца: благодаря налогам, полученным из Йоханнесбурга, национальный доход Трансвааля вырос за 10 лет в 11 раз. Но суть была не в этом. Главное, британская общественность получила нужный настрой. Как писал мгновенно ставший популярным поэт Альфред Остин:

Беззащитные девушки в Золото-сити, Беззащитные матери, вопли детей, Неужели их крики «На помощь! Спасите!» – Не поднимут на подвиг британских мужей?

Британские мужи на подвиг поднялись. Под предводительством доктора Джемсона и полковника Уиллоби четыреста солдат и офицеров конной полиции и полторы сотни африканцев перешли границу Трансвааля и двинулись к Йоханнесбургу, до которого было 150 миль. Видимо, они выпили для храбрости, потому что двое посланных Джемсоном перерезать телеграфную связь пограничных пунктов с Преторией спутали провода и прервали связь с Кейптауном. Утром 30 декабря правительство в Претории получило телеграмму от чиновника из приграничного поселка: «Британские войска со стороны Мафекинга вторглись в пределы республики, перерезают телеграфные провода и движутся по направлению к Йоханнесбургу». Президент Крюгер отдал приказ собирать ополчение и окружать интервентов.

Когда две трети пути было пройдено, отряд Джемсона догнал гонец от верховного комиссара Южной Африки Геркулеса Робинса с требованием вернуться на британскую территорию. Джемсон приказу не подчинился, заявив, что поворачивать назад слишком опасно, единственный выход – идти вперед, чтобы объединиться с англичанами Йоханнесбурга. Отчасти это было верно, но не исключено, что Джемсон считал: от него ожидают неподчинения. Лицемерная уловка, которая даст возможность британскому правительству умыть руки. Возможно, он был не прочь эту услугу правительству оказать, зная, что она не останется неоплаченной. В этой ситуации впору заподозрить, что телеграфная связь с Кейптауном была нарушена не случайно, но тогда логично было бы перерезать оба провода, так что, скорее всего, это было обычное разгильдяйство.

Однако Джемсон ошибался. Его действительно хотели завернуть. Как показали тщательные исторические исследования, акция готовилась в течение всего 1895 года. Собственно поэтому крупный, по африканским меркам, отряд английской конной полиции и оказался так близко от границы Трансвааля. Но «бросок Джемсона» планировался как второй акт спектакля. Первым должно было стать восстание в Йоханнесбурге.

Но заговорщики просчитались. Организовано все было из ряда вон плохо, и заговор не получил сколько-нибудь широкой поддержки. Никто не спешил на баррикады. Было подготовлено «Обращение к населению Йоханнесбурга» от имени временного правительства республики ойтландеров, но оно так и не увидело свет. Оружие, заранее завезенное и спрятанное в шахтах, было распаковано, но никому не понадобилось. А 31 декабря сам бунтарский Комитет реформ опубликовал в местной газете «Стар» следующее обращение: «Комитет настойчиво просит население воздержаться от любых действий, которые могут быть восприняты как враждебные правительству».

Конечно, 29 декабря Джемсон всего этого не знал, но и полной уверенности в том, что в Йоханнесбурге дела обстоят так, как задумывалось, у него быть не могло. И все-таки он выступил. Понадеялся на удачу и на эксклюзивное оружие англичан – пулемет «максим». На все предостережения он отвечал: «Вы не представляете себе пулеметов «максим». Я создам мертвую зону на милю с каждой стороны своей колонны, и ни один бур не останется там в живых». Один британский стихотворец выразил ту же мысль более афористично:

На любой ваш вопрос – наш ясный ответ: У нас есть «максим», а у вас его нет.

Какое-то время это спасало. Крюгеровские ополченцы, вооруженные лишь винтовками, следовали за отрядом Джемсона на почтительном расстоянии, не решаясь приблизиться на расстояние выстрела. Так продолжалось до 2 января, пока англичане не дали загнать себя в местность, где от пулеметов особого проку не было из-за обилия укрытий. Используя свою излюбленную тактику, буры стали отстреливать англичан одного за другим. Когда отряд потерял 73 человека, Джемсон поднял белый флаг. Все пленные были доставлены в Преторию и заключены в тюрьму. Там же вскоре оказались и йоханнесбургские заговорщики. По закону республики Трансвааль им грозила смертная казнь.

Еще 31 января, когда весть о «броске Джемсона» достигла Европы, руководители германского министерства иностранных дел и колониального департамента спешно собрались в Потсдаме в присутствии Вильгельма II. Кайзер рвал и метал. Было решено немедленно послать в Трансвааль отряд морской пехоты и одновременно сделать грозный запрос английскому правительству. Капитану крейсера «Морской орел», стоявшего у побережья португальского Мозамбика, был дан приказ высадить на берег и отправить в Преторию военный отряд – под предлогом защиты находящихся там германских подданных. Послу в Лондоне поручили запросить английское правительство, одобряет ли оно действия Джемсона, и, в случае положительного ответа, затребовать свои верительные грамоты. 1 января премьер-министр Солсбери заверил, что он действий Джемсона не одобряет, но при этом высказал пожелание, чтобы посол «не употреблял ни единого слова, которые можно истолковать как угрозу». Тем временем Вильгельм писал Николаю II: «Что бы там ни случилось, я никогда не позволю англичанам раздавить Трансвааль!» К вечеру 2 января пришло известие о пленении отряда Джемсона, что слегка разрядило обстановку, поскольку у Германии отпал повод для немедленного вмешательства. Но 3 января кайзер послал телеграмму президенту Крюгеру: «Я выражаю Вам мои искренние поздравления в связи с тем, что Вы, вместе с Вашим народом, смогли, не призывая на помощь дружественные державы, собственными силами восстановить мир, нарушенный вторгшимися в Вашу страну вооруженными бандами, и обеспечит независимость Вашей страны от нападения извне».

А 4 января в газете «Таймс» появилось письмо леди Дэйзи Уорвик, блестящей светской красавицы: «Сэр, английская печать, очевидно, напрочь забыла свои лучшие традиции, если способна так хладнокровно обсуждать, каким способом покончат буры с нашими соотечественниками: расстреляют или повесят.

Сэр, неужели хоть один из тех, кто заслуживает права называться англичанином, не поступил бы так же, как д-р Джемсон и его благородные товарищи? Самые влиятельные жители Йоханнесбурга попросили его прийти на помощь их женам и детям в момент, когда революция казалась неминуемой. Отправившись с отрядом конной полиции на помощь своим соотечественникам и отнюдь не желая столкновения с бурами, он был атакован их вооруженными силами…

Какова бы ни была его судьба, нет ни одной англичанки, чье сердце не переполнилось бы благодарностью и симпатией к этим мужественным людям. Они выполнили свой долг… если их сделали пленниками лишь для того, чтобы затем хладнокровно убить, – тогда в Южной Африке больше не должно быть места «республике», управляемой такими убийцами. И мы не должны тут оглядываться на немцев и французов, считаться с тем, что они могут подумать…

Неужели мы правда так запутались в паутине интриг германской дипломатии, что теперь уже считается преступлением, если одни наши соотечественники помогают другим. Значит, д-р Джемсон должен был остаться глух к призыву наших соотечественников?»

Такой вот наивный дамский лепет и хлопанье ресницами. Понятно, что появился он в самой респектабельной газете Британии неспроста. За этим посланием последовали другие. Обстановка вновь начала накаляться.

Английские фирмы рвали коммерческие отношения с германскими, а разъяренные толпы били стекла в немецких магазинах. Германский посол в Лондоне доносил в Берлин, что если бы английское правительство решило начать войну, на его стороне было бы все общественное мнение. Правительство Вильгельма зондировало почву в Лиссабоне, не разрешат ли португальцы германскому экспедиционному корпусу пройти в Трансвааль через Мозамбик.

Но так ли уж хотел Крюгер поддержки Германии? Судя по всему, только до определенной степени. На одном дипломатическом приеме он как-то сказал: «Наша маленькая республика еще только ползает между великими державами, и мы чувствуем, что когда одна из них хочет наступить нам на ногу, другая старается этому воспрепятствовать».

Тем временем в Претории состоялся суд над заговорщиками и участниками набега. Доктор Джемсон и четверо из подписавших знаменитое воззвание о помощи были приговорены к смертной казни через повешение. Им дали полюбоваться на собственные гробы и послушать стук топоров по бревнам виселицы. Но большая война не входила в планы Крюгера. Он согласился заменить смертные приговоры на штрафы в 25 тысяч фунтов, а тюремные заключения на 10 тысяч фунтов с тем, чтобы виновные предстали перед английским судом.

Английское правительство на это пошло. Как ни одобряло войну с Германией общественное мнение, в высших сферах имелись определенные сомнения в том, что в данный момент Англия к ней готова. К тому же, общественность бы не поняла, если бы героев «броска Джемсона» оставили без помощи.

Расходы по уплате штрафов взял на себя Родс. Осужденные вернулись на родину. Они предстали пред английским судом и получили символические тюремные сроки. Доктор Джемсон, признанный главным виновником происшедшего, был приговорен к 15 месяцам лишения свободы. Это не испортило его дальнейшую карьеру, скорее, наоборот. Одно время он даже занимал пост премьера Капской колонии.

А вот репутации Родса затея с восстанием ойтландеров нанесла ощутимый вред, и ему кресло премьера пришлось оставить. Вскоре случилось еще одно крайне неприятное для него событие и оно было связано с первым.

 

Восстание в Родезии

Доктор Джемсон был главным администратором Родезии и неплохо справлялся, но в конце 1895 года в связи с подготовкой своего рейда на Йоханнесбург он был вынужден ее оставить. Вслед за ним ушли и многочисленные отряды конной полиции, необходимые для успешного проведения операции. Африканцы не могли этого не видеть, и известие о поражении Джемсона в Трансваале они тоже получили. Наступил момент, который нельзя было упустить.

20 марта 1896 года в Булавайо, новом городе, построенном километрах в пяти от сожженной столицы Лобенгулы, группа ндебелов, завербованных для службы в конной полиции «Привилегированной компании», напала на предполагаемых коллег. На этот раз обошлось без жертв среди европейцев, но три дня спустя несколько белых были убиты африканцами. В следующие два дня поднялось население нескольких округов. Дома белых сжигали. Они вынуждены были отовсюду бежать в Булавайо и другим фортам. К середине апреля в руках повстанцев оказалась вся территория ндебелов. Англичане удержали только три укрепленных пункта, включая Булавайо. В то время белое население Родезии составляло 3600 человек. В Булавайо жило около полутора тысяч европейцев, в Солсбери около семисот.

Восстание 1896 года не было чем-то спонтанным. Его готовили тщательно. Среди организаторов была старая племенная знать и служители культа Млимо, духа весьма почитаемого среди матабеле. Позже многие европейцы припоминали признаки надвигающейся грозы: выспрашивающего о численности войск индуну, женщину, проносившую ассегаи в связке хвороста. Согласно плану, восстание должно было начаться 30–31 марта. Но кое-кто из ндебелов не выдержал напряженного ожидания.

Преждевременное выступление не стало, как это часто бывает, роковым для повстанцев. Они довольно быстро привели свои действия в соответствие с первоначальными планами. Центром восстания стали горы Матапос, наиболее труднодоступный район страны. Прячась среди скал, можно было противостоять и войскам, вооруженным пулеметами.

Отряды туземцев окружили Булавайо с трех сторон, но они не пытались перерезать дорогу, связывающую город с Капской колонией. Возможно, надеялись, что, увидев всю опасность ситуации, белые уйдут сами туда, откуда пришли, и их не придется истреблять поголовно в кровопролитном сражении, которое конечно же недешево обойдется и самим ндебелам. Но, как и следовало ожидать, дорогу использовали для подвода войск. В начале июня английских солдат и полицейских в Южной Родезии насчитывалось уже около 3 тыс. человек.

Были предприняты карательные рейды. Селения африканцев жгли, урожаи уничтожали, скот угоняли, пещеры, в которых пытались скрываться ндебелы, взрывали динамитом. Но колониальные власти добились лишь того, что повстанческие отряды, окружавшие Булавайо, отступили в горы Матапос. Выбить их оттуда не удавалось, к тому же они не ограничивались оборонительной тактикой, а предпринимали вылазки и отваживались нападать на весьма многочисленные (по несколько сотен человек) английские отряды.

Весть о восстании застала Родса на побережье Мозамбика, откуда он как раз собирался ехать в Родезию. В мае он выступил в направлении Булавайо во главе отряда из 250 человек. В это время в Лондоне продолжалось расследование по делу о «броске Джемсона», в связи с чем министр колоний Джозеф Чемберлен настоятельно просил Родса выйти из состава директоров «Привилегированной компании». Родс отбил ему телеграмму: «Отставка может подождать – завтра у нас бой с матабелами».

До сих пор главной движущей силой восстания было племя матабеле, а в двадцатых числах июня против белых колонизаторов поднялись еще и машона. «Вся страна вокруг Солсбери восстала», – говорилось в донесении от 23 июня. Это очень вредило основателям Южной Родезии в глазах общественности, ведь они позиционировали себя как защитники мирных машона от кровожадных матабеле.

26 июня Родса вывели из состава директоров «Привилегированной компании». Он переживал это обстоятельство очень тяжело и находил утешение в том, что его имя останется увековеченным в названии Родезия. «Ведь нельзя же это изменить! – восклицал он. – Невозможно переменить название. Слыхали вы когда-нибудь, чтобы название страны меняли?» Наивный вопрос для нашего времени, но алмазный король до волны переименований не дожил. Южная Родезия превратилась в Зимбабве 86 лет спустя.

Ситуация в стране заходила в тупик. На предложение сдаться запертые в горах повстанцы отвечали: «Почему мы должны сдаваться? Мы держимся крепко и отбрасываем белых каждый раз, когда они нас атакуют… если белые устали от борьбы, они могут прийти и сдаться». Это они, конечно, храбрились. Ситуация с нехваткой продовольствия рано или поздно дала бы о себе знать, но блестящей победы англичан все равно не получалось. Получалась затяжная партизанская война, которая окончательно погубила бы Родса в глазах английского общества. Это заставляло его искать возможности для переговоров.

В конце концов вожди посланцев согласились встретиться и поговорить, если Родс явится на встречу лично, безоружным, в сопровождении не более трех человек. Он согласился и 21 августа явился в горы Матапос. Он убеждал туземцев сложить оружие, заверял, что лично займется расследованием злоупотреблений своих чиновников и повстанцы не понесут никакой кары. Его собеседники оказались не слишком сговорчивыми, потребовалась вторая встреча 28 августа. Она оказалась еще более сложной. В том числе из-за присутствия бывшего секретаря Лобенгулы, образованного африканца Карла Кумало. По его словам, он был арестован в Булавайо сразу же после начала волнений. Достаточным основанием для подозрений на его счет полагали образованность в сочетании с цветом кожи. Затем его пытались убить «при попытке к бегству». Но рана в голову оказалась несмертельной, он отполз, спрятался и затем примкнул к повстанцам. Кумало был неплохо осведомлен о политической обстановке не только в Капской колонии, но и в Англии. Знал даже, что по поводу деятельности администрации Родса ведется расследование. Знал, что в связи с этим расследованием в Южную Африку прибыл «индуна королевы» – сэр Ричард Мартин. Туземцы захотели переговорить с Мартином лично, для чего была назначена третья встреча – на 9 сентября.

Присутствие «индуны королевы» ничего не решило, Мартин оказался не слишком блестящим дипломатом, во всяком случае он не знал, как вести переговоры с туземцами. Видимо, верный тон нашел все-таки Родс. Он предложил разделить страну на 12 округов и поставить во главе каждого одного из индун. Они будут управлять проживающими там соплеменниками и осуществлять посредничество между ними и колониальной администрацией. Индунам было положено жалованье. Кроме того, Родс пообещал отказаться от репрессий против участников восстания, сохранить за матабеле ряд земель и начать раздачу продовольствия населению. Разоренной восстанием стране грозил голод. Не то чтобы все данные африканцам обещания потом выполнялись, но все же геноцида не случилось, матабеле и ныне проживают в независимом Зимбабве и доставляют немало хлопот угнетающим их машона.

Еще одна встреча с англичанами, состоявшаяся 13 октября, знаменовала собой конец восстания матабеле. Усмирение «мирных» машона продолжалось еще год, последние очаги восстания подавили в конце 1897-го.

Блестящим успехом Родса умиротворение Родезии не назовешь, и все же благодаря своей поездке в Матапос он несколько поднялся в глазах общественности. Это был действительно смелый поступок, и сам он считал его своим звездным часов. Во время переговоров англичане обнаружили в одной из пещер богатое захоронение, как выяснилось, принадлежащее отцу Лобенгулы, прославленному зулусскому полководцу. Поначалу захоронение разграбили, но потом Родс позаботился, чтобы все вернули, и завещал похоронить себя неподалеку.

Почти весь 1896 год он провел в Родезии и лишь в декабре вернулся в Кейптаун. 27 декабря отцы города дали в его честь торжественный обед, во время которого Родс произнес прочувствованную речь: «Если мне разрешат поделиться тут своими мыслями, то я хочу сказать, что постоянно преуспевающий человек не знает по-настоящему ни себя, ни своего характера. Надо пройти период бедствий. Тогда вы поймете, кто ваши подлинные друзья». 1897-й прошел для него в кипучей деятельности. В этом году из Кейптауна в Булавайо начали ходить поезда, были приняты меры по развитию сахарной промышленности в Натале и расширению производства фруктов на бурских фермах Британской Южной Африки. В 1898 году Родс создал свою собственную политическую партию, которую назвал Прогрессивной.

В феврале 1897-го Родсу пришлось приехать в Лондон, чтобы ответить на вопросы комитета палаты общин по расследованию набега Джемсона. Не в качестве обвиняемого, а как свидетель. Особых последствий работа комитета не имела. Виновными признали тех, кто уже и так отсидел свои тюремные сроки, так что инцидент считался исчерпанным. Позже, когда Родс встречался с кайзером Вильгельмом, тот напомнил ему о набеге Джемсона, и Родс отшутился довольно дерзко: «Я отвечу Вам, Ваше Величество, очень коротко. Это была величайшая ошибка в Вашей жизни, но Вы в то же время оказали мне самую большую услугу, какую только один человек может оказать другому. Я был капризным ребенком, и Вы захотели высечь меня. Ну а мой народ тоже был готов высечь меня за мои капризы, но, поскольку начали делать это именно Вы, они решили: «Нет уж, это наше собственное дело». В результате англичане невзлюбили Вас, а я так и остался невысеченным!»

 

Война, открывшая XX век

В апреле 1898 года Родсу было возвращена должность директора-управляющего «Привилегированной компании», а название страны – Родезия – было официально закреплено особым королевским указом. И все-таки Родс чувствовал, что 1894-й стал пиком его влияния, а с момента злополучного похода на Йоханнесбург кривая успеха, пусть плавно, но поползла вниз. Он из всех сил пытался это исправить. Один из симптомов того, что у него что-то начало получаться – его визит в марте 1899 года к кайзеру Вильгельму II.

Официально причиной этой встречи был вопрос о прокладке телеграфа и железной дороги от Кейптауна до Каира, там где цепь британских владений по этому маршруту прерывалась Германской Восточной Африкой. То, что инициатор и руководитель проекта приехал лично просить кайзера разрешить прокладывать коммуникации по германской территории, было естественно, но у Родса была еще одна, секретная, миссия.

Как вы, вероятно, помните, Германия начиная с середины 80-х позиционировала себя как защитница и покровительница независимых бурских республик, в особенности Трансвааля. Англия же не оставляла надежду эти независимые бурские республики проглотить. К 1899-му созрел очередной проект по объединению всей Южной Африки под властью британской короны, и Родс должен был в приватной беседе убедить кайзера не вмешиваться, отдать «нижненемецких братьев» на съедение британскому льву. Взамен Англия обещала Германии ряд уступок на Ближнем и Дальнем Востоке. Миссия Родса увенчалась успехом.

Теперь следовало найти повод к войне. В Лондоне решили ничего нового не придумывать и потребовали предоставление избирательных прав ойтландерам. Если учитывать, сколько их скопилось в горнодобывающих районах и какой процент составляли среди них англичане, это могло означать присоединение Трансвааля к Британской империи без всякой войны.

Представители Великобритании и бурских республик собрались 31 мая 1899 года в столице Оранжевой Республики Блумфонтейне. Английская делегация настаивала на предоставлении избирательных прав ойтландерам, прожившим в Трансваале не менее пяти лет. Президент Трансвааля Крюгер соглашался только на то, чтобы в выборах участвовали ойтландеры, прожившие в стране не менее 7 лет, а не 14, как это было предусмотрено законом 1893 года. Представители Великобритании с подобными условиями не согласились. И 5 июня участники конференции разъехались, так ни о чем и не договорившись.

19 августа 1899 года Крюгер согласился предоставить ойтландерам, прожившим в Трансваале более пяти лет, избирательные права при условии отказа Великобритании от вмешательства во внутренние дела бурской республики, одновременно предложив передать все английские притязания на рассмотрение третейского суда. Посол России в Великобритании по этому случаю доносил в Петербург: «Такой оборот дела поставил англичан в затруднительное положение. Великобритания в Трансваале преследует исключительно хищнические цели; желание для достижения их отдать честных тружеников буров во власть сброда золотопромышленников, каким в действительности являются ойтландеры, так возмутительно, что оправдывать сие поведение здесь могли только неуступчивостью и несговорчивостью Крюгера.

И вдруг он уступил. Гораздо труднее объяснить войну для ускорения натурализации на два или три года, но англичане перед этим не остановились. Чем уступчивее становится Трансвааль, тем воинственнее делается английская пресса и тем настойчивее требуют здешние государственные люди немедленного окончательного решения вопроса…

Дойдет ли дело до войны, сказать трудно. В Англии, ввиду серьезности борьбы, люди спокойные предпочли бы мирное, хотя бы и более медленное, поглощение Республики. Они понимают, что затруднениями, созданными столкновением, воспользуются все другие державы. Но финансисты его желают для биржевых спекуляций. Сесил Родс видит в нем, кроме мести за неудачный набег, единственную возможность поправить расстроенные дела Южно-африканской компании.

Чемберлен, скомпрометированный в деле набега, – в руках Родса, да и по характеру склонен к приключениям. Общественное мнение, ныне не осмеливающееся высказаться, в решительную минуту будет, по обыкновению, увлечено шовинизмом. Обстоятельства эти придают положению тревожный характер, но, с другой стороны, весьма возможно, что в последнюю минуту Крюгер, устрашась неравной борьбы, пойдет на новые уступки и покорится предъявленным ему требованиям».

Следующим этапом стал отказ Великобритании признать суверенитет Трансвааля и требование немедленного предоставления избирательного права ойтландерам, выделения им четверти всех мест в парламенте – фольксрааде и предоставления английскому языку статуса государственного. В сентябре 1899 года министр колоний Великобритании Джозеф Чемберлен писал верховному комиссару по делам Южной Африки Альфреду Милнеру: «Мы должны сыграть по правилам, и прежде чем мы выдвинем дальнейшие требования, мы должны испробовать все возможные предложения о предоставлении ойтландерам избирательных прав и получить от буров полный отказ принять их. Тогда мы предъявим наши дальнейшие требования и начнется война. Но прежде чем мы пойдем на это, мы должны иметь в Южной Африке достаточно вооруженных сил для обороны до тех пор, пока туда будут доставлены наши основные воинские контингенты».

Президент Крюгер, в свою очередь, потребовал от англичан немедленного прекращения практики вмешательства во внутренние дела Трансвааля, скорейшего отвода от его границ английских войск и удаления из Южной Африки дополнительных сил британской армии, уже прибывавших к этому времени из метрополии. После получения этого известия военный министр Великобритании лорд Ленсдаун сказал Чемберлену: «Примите мои поздравления. Я думаю, что Крюгер не мог более удачно сыграть Вам на руку, чем он это сделал, предъявив эти требования».

10 октября 1899 года правительство ее величества королевы Виктории уведомило Крюгера, что отказывается даже в принципе обсуждать его требования. А накануне, 9 октября 1899 года, президент Трансвааля Крюгер направил британскому правительству ультиматум, требуя в течение 48 часов прекратить все военные приготовления на территории провинции Наталь. Требования южноафриканского правительства сводились к следующему:

«а) все спорные пункты должны быть разрешены путем третейского суда или другим дружественным путем, который изберут оба правительства;

b) войска с границы должны быть немедленно отозваны;

c) все войска, которые прибыли в Южную Африку после июня 1899 года, должны быть постепенно выведены. Наше правительство даст со своей стороны обещание, что в течение известного периода времени, который будет определен по обоюдному соглашению, не произойдет с нашей стороны на территории Британской империи никакого враждебного воздействия либо нападения. Вследствие этого наше правительство отзовет вооруженных бюргеров от границы;

d) войска ее величества, находящиеся в настоящее время на судах, не высадятся ни в одном из портов Южной Африки.

Наше правительство вынуждено настаивать на немедленном утвердительном ответе на перечисленные пункты и убедительно просит правительство ее величества ответить до 11 октября сего года, 5 часов пополудни.

Если в течение этого времени, против нашего ожидания, не последует удовлетворительного ответа, то правительство, к глубокому сожалению, будет принуждено счесть действия правительства ее величества за формальное объявление войны. Таковым будет признано и всякое новое движение войск по направлению к нашим границам в течение указанного промежутка времени».

Буры начали боевые действия первыми и 11 октября пересекли границу британских владений. Большая часть мировой общественности была склонна признать этот удар превентивным. Так началась Вторая англо-бурская война, и, поскольку она оказалась гораздо масштабнее первой, ее часто называют просто англо-бурской войной и, как правило, все сразу понимают, о каком именно конфликте идет речь.

Трансвааль был уже не тот, что в 1877–1881 годах. Во-первых, у буров имелась железная дорога, ведущая к Индийскому океану через португальский Мозамбик. Во-вторых, хотя отказ Германии непосредственно поддержать бурскую республику казался крупной дипломатической победой англичан, но он не отменял того факта, что на протяжении десяти лет здесь работали немецкие военные инструкторы и закупалось немецкое оружие на деньги, полученные из налогов на золотые прииски. Кайзер Вильгельм имел все основания считать, что это он удачно надул англичан: согласился не вмешиваться, взял за это плату, а между тем оказанной им накануне помощи, возможно, было вполне достаточно, и теперь буры справятся сами. Во всяком случае, в том, что касается его, кайзера, целей.

Когда дело дошло до драки, выяснилось, что армия Трансвааля вооружена немецкими винтовками Маузера, более качественными, чем те, что были на вооружении британской армии. О виртуозном владении бурскими ополченцами этим инструментом войны мы уже говорили. Имелось в Трансваале и еще более эффективное оружие. Англо-бурская война стала первым вооруженным конфликтом в истории человечества, где пулеметы встретились с пулеметами. До сих пор английские «максимы» косили туземцев, вооруженных в лучшем случае однозарядными винтовками, которыми африканцы владели с горем пополам. Она также стала первой войной, где применялись бронепоезда, снайперская тактика, окопы без брустверов. В этой войне англичане сочли за благо массово отказаться от великолепных алых мундиров и поменять их на скромную форму цвета хаки, сливающуюся с пейзажем.

12 октября отряд буров численностью в 5 тыс. человек под командованием Кронье и Снимана осадил приграничный Мафекинг, где находился британский гарнизон из 700 человек нерегулярных войск с 2 орудиями и 6 пулеметами. 15 октября буры осадили Кимберли с британским гарнизоном до 2000 человек, в основном нерегулярных войск. Таковы были действия на так называемом Западном фронте. Одновременно был открыт Натальский фронт. Здесь в октябре 1899-го были взяты Чарлстаун, Ньюкасл, Гленко и осажден Ледисмит, где был блокирован английский отряд генерала Уайта. 1 ноября войска буров пересекли границу Капской колонии и вскоре усилили свои ряды за счет местных жителей голландского происхождения.

Сесила Родса часто называют главным виновником этой войны, открывшей XX столетие. Мы далеки от того, чтобы идеализировать алмазного короля, и все же склонны считать, что это обвинение несправедливо. Родс много делал для подготовки присоединения Трансвааля, но это отвечало чаянию очень многих его соотечественников. Он не был инициатором конфликта, к нему вела вся логика политических событий последних трех десятилетий, а по большому счету – и последних трех веков. Двум англо-бурским войнам предшествовали англо-голландские войны, где также вопрос стоял о судьбе Южной Африки.

Абсолютно все видные британские политические деятели в 1899 году, как в консервативной, так и в либеральной партии, были сторонниками войны, и они находили горячую поддержку в самых разных слоях населения. Разумеется, существовала и оппозиция, но кто ее возглавлял? Признанным лидером антивоенного движения был тридцатисемилетний Дэвид Ллойд Джордж – депутат-заднескамеечник от либеральной партии, до сих пор известный лишь как защитник национальных интересов своего родного Уэльса. Именно антивоенные выступления стали трамплином его блестящего политического взлета, но произошло это далеко не сразу. Поначалу ему доставались только шишки.

В публичных речах Ллойд Джордж говорил, что Англия была втянута в эту войну в результате заговора кучки биржевиков, что открытое столкновение в Южной Африке не только приводит к человеческим жертвам, но и не отвечает интересам большинства, что военные расходы заставляют сворачивать социальные программы. Советский биограф Ллойд Джорджа К. Виноградов, как положено верному ленинцу, не слишком к нему расположенный, объяснял эту миролюбивую позицию, занятую политиком, дальновидным честолюбивым расчетом. Дескать, слишком много ярких государственных и общественных деятелей высказывались тогда в имперско-шовинистическом духе. Слившись с ними в едином хоре, больших политических дивидендов было не получить. А вот если противопоставить себя большинству, можно сразу обратить на себя внимание, а в том, что рано или поздно патриотические восторги улягутся, Ллойд Джордж не сомневался.

Но объяснялись ли антивоенные выступления валлийского депутата искренними убеждениями или расчетливым честолюбием, они, во всяком случае, требовали от него большой личной храбрости. В стране царил шовинистический угар, митинги джингоистов (сторонников войны) собирали десятки тысяч человек, выходцев из всех слоев населения. Выступления «пробуров», как называли ратовавших за мирное урегулирование, встречались весьма агрессивно. Случалось, ораторов стаскивали с трибуны и избивали. В марте 1900 года Ллойд Джордж выступал в Глазго и с трудом заставил зал себя слушать. «Десять тысяч человек, завывая, как дикари, бушевали снаружи», – писал он брату Уильяму. Затем джингоисты напали на карету, которая везла Ллойд Джорджа в гостиницу, депутат получил удар дубинкой по голове и был вынужден укрыться от разъяренной толпы в ближайшем кафе. Позже, во время выступления в Бирмингеме, не помогли и каменные стены. Будучи крупным промышленным центром, Бирмингем в полной мере ощущал выгоды военных заказов, и пацифисты здесь были особенно не в чести. Ллойд Джордж, несмотря на все свое ораторское искусство, не смог подчинить беснующийся зал и был вынужден продиктовать свою речь журналистам и секретарям. Тем временем собравшаяся снаружи толпа требовала выдать им «пробура» и его сторонников. Не получив ответа, джингоисты начали штурмовать здание. Кто-то из стражей правопорядка предложил вывести неугодного толпе политика, переодев его в полицейский мундир. Когда Ллойд Джордж уже покинул здание, ворвавшиеся внутрь «патриоты» учинили там полный разгром. В стычке пострадали десятки людей, один человек был убит.

И лишь когда война с бурами перешла в затяжную фазу, а из Южной Африки начали доходить ужасные новости о карательных экспедициях и концентрационных лагерях, настроение и широких масс, и правящих кругов изменилось. Недавний ненавистный «пробур» теперь пользовался огромной популярностью в народе и глубоким уважением коллег. В июле 1901-го влиятельная газета «Шеффилд индепендент» написала, что Дэвид Ллойд Джордж является движущей силой либеральной партии, на тот момент – оппозиционной. В 1904 году он пересел на переднюю скамью оппозиции. Позже было кресло канцлера казначейства, слава великого реформатора и пост премьер-министра, занятый в разгар Первой мировой войны. Но тогда, в 1899-м, антивоенные выступления сделали его парией и никто из более высокопоставленных товарищей по партии «пробура» не поддержал.

Известнейшие писатели того времени выступали сторонниками этой войны. Конан Дойль просился на фронт, не прошел по здоровью и стал хирургом в военном госпитале. Из-под его пера вышла документально-публицистическая книга «Война в Южной Африке», где он всецело выступает на стороне британского правительства.

«…в 1814 году, – писал автор Шерлока Холмса, – Капская колония была присоединена к Британской империи. В нашем обширном собрании стран, пожалуй, нет другой страны, права Британии на которую были бы так же неоспоримы, как на эту. Мы владеем ею на двух основаниях – по праву завоевания и по праву покупки. В 1806 году британские войска высадились, разбили местную армию и захватили Кейптаун. В 1814 году мы выплатили штатгальтеру огромную сумму в шесть миллионов фунтов за передачу капской земли и некоторых других территорий Южной Америки. Возможно, эта сделка была заключена слишком быстро и недостаточно тщательно в происходившем тогда общем переделе. В качестве пункта захода на пути в Индию место представлялось ценным, однако саму страну считали бесплодной и нерентабельной.

…Документы, подтверждающие наши права владения, как я уже говорил, бесспорны, однако в их положениях есть одно прискорбное упущение. С трех сторон границы территории определяет океан, однако с четвертой – граница не оговорена. Нет и слова о «районах, расположенных вглубь от прибрежной полосы», поскольку ни о термине, ни о самом вопросе тогда и не думали. Купила ли Великобритания обширные районы, простирающиеся за пределами поселений? Или за недовольными голландцами осталось право продвинуться вглубь и создать новые государства, чтобы преградить путь англо-кельтским колонистам? В этих вопросах находится исток всех последующих проблем. Американец мог бы понять суть спорного момента, представив себе, будто после основания Соединенных Штатов голландские жители штата Нью-Йорк переселились в западном направлении и создали новые сообщества под другим флагом. Заселив эти западные штаты, американские граждане столкнулись бы с проблемой, которую приходится решать в Южной Африке. Если бы они обнаружили, что новые государства настроены категорически антиамерикански и всячески препятствуют прогрессу, то, несомненно, испытали бы те затруднения, которые приходится преодолевать нашим политикам».

Киплинг, понятное дело, вообще пришел в восторг и занялся организацией отряда добровольцев. Бернард Шоу, при всем его ироническом отношении к британскому империализму, против этой войны не выступил и даже принимал участие в написании манифеста Фабианского общества в поддержку правительства.

Так что возлагать всю ответственность за англо-бурскую войну на Сесила Родса неэтично со стороны английской общественности. Он просто активнее других исполнял ее чаяния. Если английский обыватель и мог что-то поставить в вину «королю Кейптауна», так это недостаточную продуманность действий.

Судя по ряду высказываний Родса, он вообще не слишком верил, что дело дойдет до вооруженного столкновения, полагая, что Трансвааль удастся додавить военной угрозой. Весть об ультиматуме Крюгера застала его в Кейптауне, и немедленно после этого он выехал в Кимберли. Этот поступок Родса вызывает недоумение у многих его биографов. Реально влиять на события он имел гораздо больше возможностей в Кейптауне или даже в Лондоне. А в Кимберли он сразу попал в окружение. Поезд, на котором он приехал, оказался последним, пропущенным в столицу, потом буры замкнули кольцо. Блокада длилась 124 дня.

Вероятнее всего, Родс хотел показать, что находится в гуще событий и делит опасности с рядовыми англичанами, со своими рабочими и служащими. Ведь защищавшие город волонтеры были сотрудниками «Де Бирс», женщины и дети прятались от снарядов в шахтах «Де Бирс». Несколько инженеров компании сумели во время осады сконструировать крупное артиллерийское орудие, которое назвали «Длинный Сесил». Население Кимберли, обычно расположенное к алмазному королю, на этот раз встретило его приезд без особого восторга. Буры ненавидели Родса, и горожане опасались, что его пребывание среди них обойдется им слишком дорого, если город все-таки возьмут. Не хотелось бы быть растерзанным вместе с ним. К тому же у Родса возникли серьезные разногласия с командующим гарнизоном.

 

Специальный корреспондент «Морнинг Пост»

Военные действия за пределами Кимберли продолжались практически без всякого участия Сесила Родса, и они не приносили успеха англичанам. Некоторое представление об англо-бурской войне мы можем получить со слов молодого Уинстона Черчилля. Стяжав себе славу как участник и хронист Суданской кампании осенью 1899 года, он был направлен в британский экспедиционный корпус в Южной Африке в качестве военного корреспондента газеты «Морнинг Пост». Он сошел на берег в Кейптауне 1 ноября, и вот как он описывает ситуацию на этот момент: «Ход военных действий не мог не вызывать беспокойства. Быстрое пламя войны за несколько дней сделало полный круг, охватив границы республик. Далеко на севере произошла стычка при Тули. На западе территориям Кхамы угрожает вторжение. Мафекинг окружен, изолирован и мужественно отражает непрекращающиеся атаки. Врейбург коварно сдан противнику его мятежными жителями. Кимберли образует стабильный фронт, противостоя нерешительным атакам, и даже отвечает, используя бронированные поезда и другие смелые инициативы. Южная граница вооружена, там растет напряжение, велика вероятность столкновения. Но основные свои усилия буры сосредоточили на восточной стороне. Они обрушились на Наталь, применив наполеоновскую тактику. Здесь сам характер местности благоприятствует вторжению. На длинный язык равнины, врезающийся в горы, можно выйти с обеих сторон, тем самым нарушив коммуникации передовых гарнизонов и отрезав им путь к отступлению. Буры, похоже, вознамерились очистить северный Наталь от наших войск. Если же их оттеснят или уже оттеснили к границам их собственной страны, они смогут отступить вдоль языка равнины, где с каждой милей их открытый фронт будет сужаться, зажатый между горами, и ожидать преследователей на почти неприступной позиции у Лаинг Нек. Оценив все это, предводители буров благоразумно решили сосредоточить основные силы против наших войск в Натале и, сокрушив последние, поднять своих сторонников по всей Капской колонии.

…Буры получили преимущество, первыми пустив кровь, уничтожение бронепоезда около Мафекинга было раздуто ими, равно как и падкой до сенсаций британской прессой, до размеров серьезной катастрофы. Но несколько дней спустя другой бронепоезд вырвался из Кимберли и его пулеметы Максима уложили пятерых буров без всяких потерь с нашей стороны. Без преувеличений не обошлось и описание этого эпизода, только с противоположным знаком. Затем пришли известия о битве при Гленко. Первые отчеты, содержание которых очень тщательно контролировалось – ибо мы воюем пером, равно как и мечом, – рассказывали только о храбрости наших войск, о штурме позиций буров и о взятии пленных. То, что наши войска понесли большие потери, а буры отступили на следующие рубежи позади первых, прихватив с собой все пушки, и что после победы (а, с тактической точки зрения, это была, несомненно, победа) генерал Юл форсированным маршем отступил к Ледисмиту – все это просачивалось в колонию лишь постепенно. Только неделю спустя стало известно, что при отступлении бросили раненых, что лагерь со всеми запасами и багажом, кроме боеприпасов, попал в руки врага. Но прежде чем это произошло, пришли известия о битве при Эландс Лаагте, и эта блестящая операция так всех ослепила, что продолжение Гленко осталось незамеченным или, во всяком случае, не произвело особого впечатления на общественное мнение.

Наталийская действующая армия теперь сконцентрировалась в Ледисмите и продолжает каждодневно противостоять напору основных сил армии буров. И хотя противник имеет численное превосходство, а его мужество вызывает неподдельное уважение у наших военных, трудно поверить, чтобы на этом участке могли произойти какие-либо серьезные изменения. Тем временем тысячи новых солдат уже следуют сюда морем. Для тех, кто знаком с местными условиями и характером буров, совершенно очевиден тот факт, что нашу армию в Южной Африке ждет упорная, кровавая и, возможно, очень долгая борьба».

В день, когда Черчилль прибыл в Южную Африку, завершилось окружение Ледисмита, но молодой человек ничего об этом не знал и надеялся присоединиться к солдатам генерала Уайта. Известие, что город отрезан, догнало его 5 ноября, когда он находился в Дурбане. Все же он сел на поезд, чтобы направиться в глубь страны. Информацию для своих корреспонденций он в любом случае получил: «…Мы узнали о капитуляции 1200 солдат под Ледисмитом, – писал он в своем репортаже. – Все верят, что это спровоцирует мятеж голландцев в этой части колонии и вторжение коммандос, которые концентрируются сейчас вдоль Оранжевой реки. Голландские фермеры громко и уверенно говорят о «наших победах», имея в виду победы буров, растет национальная рознь. Но британские колонисты сохраняют непоколебимую уверенность в решимости правительства империи никогда больше не оставлять их без поддержки, что удивительно, если вспомнить прошлое». Продолжив путь, Черчилль стал свидетелем эвакуации Стормберга, важного пункта Капской колонии, который накануне старательно укрепляли и, вроде бы, собирались защищать. «Стормберг является важным железнодорожным узлом, – писал корреспондент. – Более недели войска трудились днем и ночью, готовя его к обороне. Небольшие редуты возведены на холмах, выкопаны траншеи, несколько домов около станции превращены в укрепления. Один такой дом мне показал молодой офицер, командовавший там. Вокруг ничего, кроме проволочных заграждений и полосы препятствий, в массивных стенах сделаны амбразуры, окна заложены мешками с песком, перегородки между комнатами разрушены, чтобы удобнее было передвигаться.

Затем неожиданно пришел приказ эвакуироваться и отступать. Поезд с флотским подразделением и его пушками тронулся, мы помахали ему вслед. Другой поезд поджидал беркширцев. Конная пехота уже выступила. «Неужели мы не можем даже взорвать все это?» – сказал один солдат, указав на дом, который он помогал укреплять. Но такого приказа не было. В воздухе носилось только одно: «Враг приближается! Отступайте, отступайте, отступайте!» Станционный смотритель, тот лучший тип англичанина, который можно встретить на долгом пути, был спокоен и весел. Он сказал: «Больше нет никакого движения к северу отсюда, ваш поезд – последний из Де Аара. Я отошлю всех своих людей специальным поездом сегодня ночью. И это конец всего, что касается Стормберга». – «А как же вы?» – «О, я останусь. Я прожил здесь двенадцать лет, меня хорошо знают. Возможно, мне удастся защитить имущество компании».

Итак, мы покинули Стормберг с чувством гнева и унижения и направились к открытому морю, где буры пока что не бросили вызов британскому превосходству».

Черчилль прибыл в Эсткорт, куда доносился гул орудий, обстреливающих Ледисмит. Он находился всего в сорока милях от штаба генерала Уайта, но между ними расположилась вражеская армия, а собранных в Эсткорте сил явно не хватало не только для прорыва, но и для того, чтобы чувствовать себя здесь уверенно. Репортаж от 9 ноября: «Эсткорт теперь называет себя «фронтом». Полковник Вольф Мюррей, офицер, который командует коммуникационными линиями Наталийской действующей армии, получив известия об атаке на Коленсо, немедленно начал соответствующие приготовления, чтобы задержать продвижение врага.

Силы, которые имеются у него в распоряжении, невелики: два британских батальона – Дублинские фузилеры, которых отправили из Ледисмита для усиления коммуникаций, когда стало ясно, что блокады не избежать, а также пограничный полк с Мальты, эскадрон императорской легкой кавалерии, 300 наталийских добровольцев с двадцатью пятью велосипедистами, добровольческая батарея девятифунтовых пушек. Всего примерно 2000 человек. С таким небольшим числом людей совершенно невозможно удерживать длинную цепь холмов, что необходимо для защиты города, но позиции были выбраны и укреплены таким образом, чтобы войска смогли продержаться хотя бы в течение нескольких дней. Об уверенности военных специалистов в неприступности Эсткорта можно судить по тем лихорадочным усилиям, которые прилагаются к укреплению Питермарицбурга в 76 милях за ним и даже Дурбана, расположенного в 130 милях, где строятся земляные валы и устанавливаются морские орудия.

Кажется, однако, что в ближайшее время сюда будут переброшены значительные силы, чтобы восстановить равновесие и освободить Ледисмит. А пока мы остаемся в нетерпеливом и беспокойном ожидании».

В корреспонденции, отправленной на следующий день, содержатся общие рассуждения о ходе войны, довольно любопытные: «Весьма примечательно, что этим невежественным крестьянским общинам хватило ума и предприимчивости привлечь на свою сторону хороших советчиков и использовать экспертов при решении всех вопросов, связанных с вооружением и ведением войны.

Их артиллерия уступает нам только в численности. Вчера я посетил Коленсо, отправившись туда на бронепоезде. В одном из брошенных редутов, построенных британцами, я нашел две коробки со шрапнелью и зарядами. Буры не потрудились взять их. У них пушки более позднего образца, и они используют снаряды, в которых заряд и боеголовка соединены вместе, как в ружейном патроне. Впервые в истории войн используемая комбинация – тяжелая артиллерия и мощная кавалерия – оказалась внушительной и эффективной. Мужество, выдержка врага и его уверенность в своих силах не менее удивительны. Короче говоря, мы весьма недооценили их военную мощь.

Но возвратимся к Эсткорту. Его гарнизона явно недостаточно для защиты от буров. Если враг нападет, войскам придется отступать к Питермарицбургу хотя бы уже по той причине, что они являются единственной силой, которую можно использовать для защиты надежной оборонительной линии, возведенной вокруг города. За пределами Ледисмита так мало кавалерии, что буры могут совершать рейды во всех направлениях. В момент, когда я пишу эти строки, ситуацию спасает, по моему мнению, только крайняя самоуверенность противника. Он сконцентрировал все свои усилия на Ледисмите и надеется принудить его к сдаче. Однако можно с уверенностью сказать, что город способен продержаться еще не меньше месяца. Силы подкрепления уже в пути, в море. Железнодорожное сообщение с берегом поддерживается. Даже сейчас строятся запасные ветки и готовятся поезда для перевозки войск. Вот чем следовало бы сейчас заняться бурам, и они вполне способны заставить нас отступить к Питермарицбургу, уничтожить железную дорогу, взорвать мосты. Все это может задержать продвижение армии, идущей на помощь Ледисмиту, и тогда у них будет больше шансов превратить Ледисмит во вторую Саратогу. Мы опасаемся этого с прошлой субботы. Но прошла почти неделя, а они ничего не предприняли. Почему? Я думаю, в какой-то мере это связано с тем, что они опасаются разлива реки Тугела позади своих рейдерских отрядов, что отрезало бы им путь к отступлению. Но в какой-то мере, возможно, это следствие рассудительных и уверенных действий генерала Вольфа Мюррея, того, как он обращается со своими войсками – постоянные рекогносцировки создают иллюзию наличия значительных сил. Но что бы ни говорили по этому поводу, мы стоим перед фактом – враг не уничтожает железную дорогу, потому что не боится наших подкреплений, не верит, что их будет много, потому что он уверен – сколько бы их ни пришло, он сумеет разбить их. Именно поэтому они сохраняют дорогу так же тщательно, как и мы, и охраняют мосты. По этой дороге будут снабжаться их войска во время похода через Наталь к морю. После того, что они уже совершили, было бы глупо смеяться над их планами».

15 ноября Черчилль отправился в рекогносцировочный рейд на бронепоезде, которым командовал капитан Холдейн. Он и прежде принимал участие в подобных рейдах, во всех подробностях описывая их для читателей «Морнинг Пост». До сих пор все сходило благополучно, но на этот раз бронепоезд попал в засаду.

Репортаж об этом событии, написанный Черчиллем пять дней спустя: «Длинная коричневая гремучая змея с ружьями, торчащими из ее пятнистых боков, подползала все ближе к скалистому холму, на котором ясно были видны разбросанные черные фигуры врагов. Неожиданно на гребне появились три штуки с колесами, а через секунду блеснула яркая вспышка, как гелиограф, только желтого цвета. Вспышка повторилась раз десять. Потом блеснули две еще более яркие вспышки, пока не было ни дыма, ни звука, маленькие фигурки на холме забегали, засуетились. Через мгновение над задним вагоном поезда поднялся огромный белый клуб дыма, который вытянулся в конус, как комета. Затем донесся гром бивших почти в упор пушек, и еще один снаряд упал ближе. По железным бокам вагона загрохотали пули. Раздался треск впереди поезда и еще с полдюжины громких выстрелов. Буры открыли огонь с расстояния в 600 ярдов из двух больших полевых орудий и пулемета Максима, стрелявшего очередями, а залегшие на гребне холма стрелки обстреливали нас из ружей. Я спрыгнул с ящика под прикрытие бронированных стенок вагона, так толком и не поняв, что происходит. Столь же непроизвольно машинист дал полный пар, на что и рассчитывал противник. Поезд рванулся вперед, пролетел мимо пушек, наполнявших воздух грохотом взрывов, обогнул склон холма, выскочил на крутой спуск и врезался в большой камень, заранее уложенный в этом месте на рельсах.

Тех, кто находился в заднем вагоне, сильно тряхнуло, раздался страшный грохот, и поезд неожиданно остановился. С передними вагонами произошли более серьезные вещи. Первый вагон, в котором были материалы и инструменты ремонтной бригады, а также охранник, наблюдавший за дорогой, был подброшен в воздух и упал вверх дном на насыпь. Я не знаю, что случилось с часовым, вероятнее всего, он был убит. Следующий, бронированный, вагон, набитый Дурбанской легкой пехотой, протащило ярдов двадцать и опрокинуло набок. Те, кто в нем ехал, высыпались на землю. Третий вагон перекосило, он наполовину сошел с рельсов. Паровоз и задние вагоны удержались.

Мы недолго пребывали среди относительного мира и спокойствия железнодорожной катастрофы. Бурские пушки быстро сменили позицию, открыв огонь с дистанции в 1300 ярдов прежде, чем мы опомнились. Грохот ружейного огня распространялся по склону, пока не охватил место катастрофы с трех сторон, а третье полевое орудие вступило в действие с какой-то возвышенности на противоположной стороне железнодорожной линии».

Черчилль вызвался командовать расчисткой пути, Холдейн пытался наладить оборону и прикрыть работающих. Об этом эпизоде сохранились свидетельства не только самого Черчилля, но и других очевидцев. Все они утверждают, что военный корреспондент «Морнинг Пост» проявил редкое бесстрашие. «В первую очередь необходимо было отцепить наполовину сошедший с рельсов вагон от поезда, для чего потребовалось сдвинуть паровоз и ослабить напряжение в перекошенном сцеплении, – деловито рассказывает Черчилль. – После того как это удалось сделать, следовало оттащить вагон назад, подальше от остальных обломков, а затем сбросить с рельсов. Это могло бы показаться простым делом, но мертвый груз железного вагона, наполовину лежащего на шпалах, был огромен, и колеса паровоза несколько раз вхолостую прокручивались на рельсах, прежде чем его удалось сдвинуть с места. Наконец вагон оттащили назад на достаточное расстояние, и я попросил добровольцев помочь перевернуть его, толкая сбоку, в то время как паровоз будет напирать на него с торца. Было очевидно, что это сопряжено с большой опасностью. Потребовалось двадцать человек, которые немедленно и отозвались. Но только девять из них, включая майора добровольцев и четырех или пяти фузилеров, решились выйти на открытое пространство. Попытка тем не менее удалась. Вагон накренился под напором людей, паровоз в нужный момент подтолкнул его сзади и опрокинул – путь был свободен. Казалось, что дело сделано, но нас ждало разочарование. Паровоз был на шесть дюймов шире тендера, и угол его башмака не проходил через угол только что перевернутого вагона. Нажимать слишком сильно было опасно, иначе паровоз сам сошел бы с рельсов. Поэтому раз за разом паровоз отходил назад на ярд или два, а затем наваливался на препятствие, каждый раз понемногу сдвигая его. Но вскоре стало очевидно, что возникло новое затруднение. Перевернутый вагон прижался к тем, что уже лежали на насыпи, и чем больше его толкал паровоз, тем плотнее он прижимался. Добровольцев снова попросили помочь, но хотя семь человек, двое из которых были ранены, старались изо всех сил, попытка не удалась.

Настойчивость, однако, является добродетелью. Вагоны, когда их толкают, сильнее прижимаются друг к другу, но можно разъединить их, оттащив назад. Правда, и здесь все оказалось не так просто. Соединительная цепь паровоза дюймов на пять-шесть не доставала до цепи перевернутого вагона. Стали искать запасную цепь. Нашли ее по чистой случайности. Паровоз потащил обломки и прежде, чем цепь разомкнулась, оттащил вагон на несколько ярдов. Казалось, теперь уж путь точно свободен. Но угол башмака снова зацепился за угол вагона, и мы снова остановились.

Ничего не оставалось, как только биться о препятствие, надеясь, что железо постепенно прогнется, сломается и мы проскочим».

Читая это обстоятельное описание, где все раздражение рассказчика достается тяжести вагона, вхолостую прокручивающимся колесам и цепляющимся углам, как-то даже забываешь, что дело происходит под интенсивным обстрелом, ружейным и артиллерийским. Забываешь, однако, ненадолго. «Пока мы бились, враг тоже не сидел сложа руки. Я уговаривал машиниста не торопиться и толкать осторожно, ведь если паровоз сойдет с рельсов, мы лишимся последнего шанса оторваться от противника. Паровоз еще несколько раз толкнул препятствие без видимого результата, и тут в переднюю его часть попал снаряд, который поджег деревянную надстройку. Машинист прибавил пару, и мы с разгону еще раз врезались в препятствие. Раздался скрежет, машина качнулась, остановилась, опять рванулась и со страшным скрипом протиснулась вперед, царапаясь о перевернутый вагон. Ничего, кроме ровных рельсов, не лежало теперь между нами и домом».

Как выяснилось, провести через опасное место на рельсах удалось только локомотив. Снаряд повредил сцепление, и вагоны остались по ту сторону препятствия. Холдейн решил эвакуировать всех раненых на локомотиве, а самому укрепиться в расположенных неподалеку зданиях и дождаться помощи. Первое ему удалось, второе – нет. Занять удобную для обороны позицию англичане не успели, и перед лицом превосходящего противника были вынуждены сдаться в плен.

Черчилль описал обстоятельства своего пленения: «Когда мы добрались до домов, где было решено занять оборону, я спрыгнул на рельсы, чтобы дождаться идущих сюда людей. Этим объясняется и адрес, откуда отправлено настоящее письмо. Локомотив скрылся, и я оказался один в неглубоком овраге, вокруг не было видно ни одного нашего солдата, так как все они сдались. Затем неожиданно на рельсах у конца оврага появились двое, но без униформы. Поначалу я принял их за дорожных рабочих, но затем до меня дошло, что это буры. Моя память хранит их образы: высокие подвижные люди, одетые в темные просторные костюмы, в выгоревших шляпах с широкими полями, опирающиеся на ружья. Они стояли меньше чем в ста ярдах от меня. Я повернулся и побежал вдоль рельсов, и единственной моей мыслью было «меткость буров». Просвистели две пули, всего в футе от меня, по одной с каждой стороны. Я бросился за насыпь, но она не давала прикрытия. Я еще раз взглянул на них – один опустился на колено и прицелился. Я опять бросился вперед. Движение казалось моим единственным шансом. Вновь в воздухе просвистели две пули, но меня не задели. Я не мог этого вынести. Нужно выбраться из канавы, из этого проклятого коридора. Я вскарабкался на насыпь. Позади взметнулась земля, что-то ударилось мне в руку. Но за канавой была небольшая впадина. Я скорчился в ней, пытаясь отдышаться. С другой стороны дороги показался всадник, который скакал ко мне, что-то выкрикивая и маша рукой. Он был от меня в сорока ярдах. Будь у меня ружье, я легко мог бы застрелить его. Я ничего не знал о белых флагах, а пули привели меня в бешенство. Я потянулся за маузером. «По крайней мере, этого», – сказал я себе. Но, увы, я оставил оружие в кабине паровоза, чтобы оно не мешало мне растаскивать обломки.

Между мною и всадником была проволочная изгородь. Попытаться бежать? Но мысль еще об одном выстреле с такого близкого расстояния доконала меня. Смерть стояла передо мной, беспощадная угрюмая Смерть, со своим легкомысленным спутником – Случаем. Я поднял руки и, как лисицы мистера Джоррокса, крикнул: «Сдаюсь!» Затем нас согнали в жалкую кучу вместе с остальными пленными, и только тогда я заметил, что моя рука кровоточит. Пошел дождь». Этот репортаж, как и несколько следующих, был написан в Претории.

На дурное обращение с пленными Черчилль не жаловался, скорее наоборот: «Буры столпились вокруг, с любопытством глядя на свою добычу, а мы поели немного шоколада, который, по счастью, так как мы не завтракали, сохранился у нас в карманах, сели на сырую землю и задумались. Дождь струился с темного свинцового неба, а от конских попон поднимался пар.

Раздался приказ «Вперед!», и мы, образовав жалкого вида процессию – два несчастных офицера, ободранный корреспондент без шляпы, четверо матросов в соломенных шляпах с золотыми буквами «H. M. S. Тартар» на ленточках (несвоевременное легкомыслие!), около пятидесяти солдат и добровольцев, два или три железнодорожника – двинулись в путь, сопровождаемые энергичными бурскими всадниками. Когда мы взобрались на низкие холмы, окружавшие место сражения, я обернулся и увидел паровоз, быстро удалявшийся от станции Фрир. Кое-что, однако, уцелело после катастрофы.

«Не надо идти так быстро, – сказал один из буров на превосходном английском, – не спеши». Затем другой, увидев, что я иду без шляпы под проливным дождем, швырнул мне солдатскую панаму, одну из тех, что носили ирландские фузилеры, вероятно, взятую под Ледисмитом. Значит, они совсем не жестокие люди, эти враги. Это было для меня большой неожиданностью, так как я читал многое из того, что написано в этой стране лжи, и готов был к всевозможным невзгодам и унижениям. Наконец мы дошли до пушек, которые так долго обстреливали нас – два удивительно длинных ствола, низко сидящие на четырехколесных лафетах, похожие на тележки для тренировки лошадей. Они выглядели страшно современными, и я подумал, почему в нашей армии нет полевой артиллерии с комбинированными снарядами, с дальностью действия до 8000 ярдов. Несколько офицеров и солдат артиллерии (Staats Artillerie), одетых в коричневую униформу с синим кантом, подошли к нам. Командир, адъютант Роос, как он представился, вежливо отдал честь. Он сожалел, что наша встреча имела место при столь неблагоприятных обстоятельствах, и сделал комплимент офицерам по поводу того, как они оборонялись, – конечно, ситуация была для нас безнадежной с самого начала; он надеялся, что его огонь не очень нас беспокоил. Мы должны, сказал он, понять, что его люди вынуждены были продолжать. Больше всего он хотел знать, как сумел уйти паровоз и как мог быть расчищен от обломков путь под огнем его артиллерии. Он вел себя, как подобает хорошему профессиональному солдату, и его манеры произвели на меня впечатление».

Если путь до Претории и был тяжелым для англичан, то лишь потому, что он был нелегким и для буров. У военного корреспондента «Морнинг Пост» были самые широкие возможности ближе познакомиться с врагом и даже вести идейные дискуссии. «Другие буры, не из нашего конвоя, а те, что занимали Коленсо, пришли посмотреть на нас, – рассказывал он. – С двумя из них – они были братьями, англичанами по происхождению, африканцами по рождению, бурами по выбору – мы поговорили. Война, говорили они, идет хорошо. Конечно, противостоять силе и могуществу Британской империи – это серьезное дело, но они готовы. Они навсегда изгонят англичан из Южной Африки или будут сражаться до последнего. Я ответил: «Ваша попытка бессмысленна. Претория будет взята к середине марта. Какие шансы есть у вас устоять против сотни тысяч солдат?»

«Если бы я думал, – сказал младший из братьев со страстью, – что голландцы сдадутся из-за того, что Претория будет взята, я тотчас бы разбил свое ружье об эти железки. Мы будем сражаться вечно». На это я мог только ответить: «Подождите, посмотрим, как вы будете себя чувствовать, когда ветер подует в другую сторону. Не так-то просто умереть, когда смерть рядом». Он ответил: «Я подожду».

Затем мы помирились. Я выразил надежду, что он вернется домой с войны, доживет до лучших времен и увидит Южную Африку, более счастливую и благородную, под флагом, который вполне устраивал его предков. Он снял свое одеяло с дырой посередине, которое носил как накидку, и дал его мне, чтобы я мог им накрыться. Мы расстались, и с наступлением ночи ответственный за нас фельдкорнет велел нам занести немного сена в сарай, чтобы спать на нем, и запер нас, оставив в темноте.

Я не мог спать. Все правды и неправды этого конфликта, перипетии и повороты войны лезли мне в голову. Что за люди эти буры! Я вспомнил, какими их увидел этим утром, когда они ехали под дождем, – тысячи независимых стрелков, которые думают сами за себя, имеют прекрасное оружие и умелых предводителей. Они передвигаются и живут без снабженцев, транспорта, колонн с амуницией, носятся как ветер, поддерживаемые железной конституцией и суровым, твердым Богом Ветхого Завета, который наверняка сокрушит амалекитян, перебив им голени и бедра (Суд. 15:8). А потом из-за шума дождя, громко барабанившего по кровельному железу, я услышал песнопения. Буры пели свои вечерние псалмы, и их угрожающие звуки, наполненные больше войной и негодованием, чем любовью и состраданием, заставляли холодеть мое сердце, и я подумал, что, в конце концов, это несправедливая война, что буры лучше нас, что небо против нас, что Ледисмит, Мафекинг и Кимберли падут, что вмешаются иностранные державы, мы потеряем Южную Африку и это станет началом конца. И только когда утреннее солнце, еще более яркое после грозы и еще более теплое после озноба, показалось в окне, все вновь обрело свои истинные цвета и пропорции».

А вот еще одно впечатление: «Буры были довольны и набились в маленькую палатку: «Расскажи нам, почему идет война?» Потому, отвечал я, что они хотели выгнать нас из Южной Африки, а нам это не понравилось.

– О, нет, это не причина. Я скажу, в чем настоящая причина войны. Это все проклятые капиталисты. Они хотят украсть нашу страну, и они подкупили Чемберлена, а теперь эти трое – Родс, Бейт и Чемберлен – думают, что они потом разделят Ранд между собой.

– Вы разве не знаете, что золотые прииски являются собственностью акционеров, многие из которых иностранцы – французы, немцы и прочие? После войны, какое бы правительство ни пришло к власти, они по-прежнему будут принадлежать этим людям.

– Тогда почему же мы воюем?

– Потому, что ненавидите нас и вооружились, чтобы напасть на нас.

– А вам не кажется, что это нечестно – красть нашу страну?

– Мы хотим только защитить себя и свои интересы. Ваша страна нам не нужна.

– Вам, может быть, и нет, но капиталисты делают именно это.

– Если бы вы попытались сохранить с нами дружеские отношения, войны не было бы. Но вы хотите выгнать нас из Южной Африки. Думаете о Великой Африканской Республике, чтобы вся Южная Африка говорила по-голландски. Соединенные Штаты с вашим президентом и под вашим флагом, суверенные и интернациональные.

Их глаза заблестели.

– Именно этого мы и хотим, – сказал один.

– Йо-йо, и мы это получим, – добавил другой.

– Вот в этом-то и причина войны.

– Нет, нет. Войну спровоцировали эти проклятые капиталисты и евреи. Спор вернулся на круги своя».

Или такой разговор, состоявшийся уже в поезде, когда пленных везли в Преторию:

«Пока мы ехали, я постепенно разговорился с этим человеком. Он представился как Спааруотер, вернее, как он произносил свое имя, как Спиар-уотер. Это был фермер из района Эрмоло. В мирное время он почти не платил налогов или же, как в последние четыре года, вообще от них уклонялся. Но за эту привилегию он был обязан даром служить в военное время, обеспечивая себя конем, фуражом и провизией. Он был очень вежлив и старался во время разговора не говорить ничего такого, что могло бы задеть чувства пленных. Мне он очень понравился.

Чуть попозже к разговору присоединился кондуктор. Это был голландец, очень красноречивый.

«Почему, вы, англичане, забираете у нас эту страну?» – спросил он. И молчаливый бур проворчал на ломаном английском: «Разве наши фермы нам не принадлежат? Почему мы должны воевать за них?»

Я попробовал объяснить основы наших разногласий: в конце концов, британское правительство – не тирания.

«Это не годится для рабочего человека. – сказал кондуктор. – Посмотрите на Кимберли. В Кимберли было хорошо жить, пока капиталисты не захватили его. Посмотрите на него теперь. Посмотрите на меня. Где моя зарплата?»

Я не помню, что он сказал про свою зарплату, но для кондуктора она была просто невероятной. «Вы что, думаете, я буду получать такую зарплату при британском правительстве?» Я сказал: – «Нет». – «Вот так-то, – сказал он, – не надо мне никакого английского правительства. – И добавил невпопад: – Мы сражаемся за свободу».

Тут я подумал, что у меня есть аргумент, который подействует. Я повернулся к фермеру, который одобрительно слушал:

– Это очень хорошая зарплата.

– О, да.

– А откуда берутся эти деньги?

– О, из налогов. И с железной дороги.

– Наверное и перевозите то, что производите, в основном по железной дороге, я полагаю?

– Ya (непроизвольный переход на голландский).

– Вам не кажется, что плата очень высокая?

– Ya, ya, – сказали одновременно оба бура, – очень высокая.

– Это потому, – сказал я, указывая на кондуктора, – что он получает очень высокую плату. А вы за него платите.

В ответ на это они оба рассмеялись и сказали, что это правда и что плата действительно очень высокая.

– При английском правительстве, – сказал я, – он не будет получать такой большой зарплаты, а вы не будете так дорого платить за перевозку.

Они молча приняли это заключение. Затем Спааруотер сказал:

– Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Мы – свободные люди, а вы – нет.

– Что значит несвободные?

– Ну разве это правильно, чтобы грязный кафр гулял по тротуару, к тому же без паспорта? А ведь это именно то, что вы делаете в ваших британских колониях. Братство! Равенство! Свобода! Тьфу! Ничуточки. Мы знаем, как обращаться с кафрами.

Я затронул очень деликатный вопрос. Мы начали с политических вопросов, а закончили социальными. В чем же истинный и изначальный корень неприязни голландцев к британскому правлению? Это не Слагтерз Нек, не Броомплац, не Маджуба, не Джеймсон Рейд. Это неизменный страх и ненависть к тому движению, которое пытается поднять туземца на один уровень с белым человеком. Британское правительство ассоциируется в сознании бурского фермера с неистовой социальной революцией. Черный будет уравнен в правах с белым. Слугу восстановят против хозяина, кафр будет провозглашен братом европейца, они будут равны перед законом, черному дадут политические права.

Этот бурский фермер был весьма типичным примером и представлял в моем понимании все то лучшее и благородное, что было в характере африканских голландцев. Вид этого гражданина и солдата, который пусть неохотно, но сознательно оторвался от тихой жизни на своей ферме, чтобы храбро сражаться, защищая ту землю, на которой он жил, которую его предки добыли тяжким трудом и страданием, чтобы сохранить независимость, которой он гордился, против регулярной армии своих врагов – конечно, все это должно было вызвать у любого идеалиста самые горячие симпатии. И вдруг резкая перемена, резкая нота в дуэте согласия: «Мы знаем, как обращаться с кафрами в этой стране. Представьте себе, позволить этой черной грязи разгуливать по тротуарам!»

И после этого – никакого согласия, пропасть с каждым мгновением увеличивается: «Обучать кафра! Ах, вы все об этом, англичане. Мы учим их палкой. Обращайтесь с ними гуманно и справедливо – мне это нравится. Их поместил сюда Господь Всемогущий, чтобы они работали на нас. Мы не потерпим от них никаких глупостей. Пусть знают свое место. Что вы думаете? Будете настаивать, чтобы с ними хорошо обращались? Этим-то мы и собираемся заняться. Раньше, чем закончится эта война, мы сами решим, будете ли вы, англичане, вмешиваться в наши дела».

К слову, тот же Родс, самый влиятельный англичанин Южной Африки, никогда не был сторонником образования для коренных африканцев. Да и вся политическая доктрина Британии была буквально пропитана идеей о расовом превосходстве. Но факт остается фактом, расистские настроения в среде буров были еще сильнее, и Англия активно использовала этот козырь в политической игре.

Находясь в плену, Черчилль пытался добиться для себя статуса гражданского лица, поскольку он был корреспондентом и в момент стычки даже не держал в руках оружия. Но, исходя из его действий при нападении на бронепоезд, он был приравнен к боевому офицеру. Кроме того, определенную роль сыграло то обстоятельство, что он был сыном Рэндольфа Черчилля, которого в Трансваале помнили и не слишком любили. Лорд Рэндольф отличался пренебрежительным отношением к бурам, не только независимым, но и британским. Потеряв надежду получить свободу через дипломатические каналы, Уинстон Черчилль решился бежать из плена. Это было отчаянно смелое решение, особенно если вспомнить, что его жизни в плену ничего не угрожало и условия содержания были сносные, а при попытке к бегству пристрелить могли запросто, но мысль, что он вышел из игры, была для молодого человека невыносима.

Тюрьмой для пленных офицеров в Претории служило здание Государственных образцовых школ. Они стояли на прямоугольной площадке, огороженной с двух сторон железной решеткой, а с двух других – изгородью из гофрированного железа высотой около десяти футов. Как отметил Черчилль, сами по себе эти ограждения не представляли препятствия для молодого и энергичного человека, но то обстоятельство, что с внутренней стороны они охранялись часовыми, вооруженными ружьями и револьверами, стоявшими через каждые пятьдесят ярдов, казалось, превращало их в непреодолимый барьер. Но постоянное наблюдение за охраной заставило молодого человека прийти к выводу, что этот барьер не столь уж непреодолимый. В конце концов он сумел выбрать момент и перебраться через стену. В своей постели он оставил письмо государственному секретарю:

«Тюрьма в Государственных образцовых школах,

10 декабря 1899 г.

Сэр, я имею честь сообщить вам, что, поскольку я не признаю за вашим правительством какого-либо права удерживать меня как военнопленного, я принял решение бежать из-под стражи. Я твердо уверен в тех договоренностях, которых достиг с моими друзьями на воле, и потому не могу ожидать, что мне представится возможность увидеть вас еще раз. Поэтому я пользуюсь случаем отметить, что нахожу ваше обращение с пленными корректным и гуманным и у меня нет оснований жаловаться. Вернувшись в расположение британских войск, я сделаю публичное заявление на этот счет. Мне хочется лично поблагодарить вас за ваше доброе отношение ко мне и выразить надежду, что через некоторое время мы сможем вновь встретиться в Претории, но при иных обстоятельствах. Сожалею, что не могу попрощаться с вами с соблюдением всех формальностей или лично.

Честь имею оставаться, сэр,

Вашим преданным слугой,

Уинстон Черчилль».

Но выбраться за пределы тюрьмы – это было далеко не все. Беглец находился в сердце вражеской страны, не зная голландского языка и не имея ни малейшей возможности скрыть свое английское происхождение при контактах с местным населением. У него не было ни карты, ни компаса, а расспрашивать жителей он не мог. Как только бегство было обнаружено, по всему Трансваалю разослали объявления с фотографиями Черчилля и обещанием награды в 25 фунтов за его голову. И все же ему сопутствовал успех. Из Претории Черчилль выбрался той же ночью и вышел к железнодорожной ветке, ведущей на восток в Мозамбик. Пройти предстояло 300 миль, но пару раз удалось подъехать на попутных товарняках. Черчилль караулил поезда сразу за станцией, где они не могли еще набрать скорость, запрыгивал и прятался среди мешков. Добравшись до португальских владений, он обратился к британскому консулу. 23 декабря он на пароходе прибыл в Дурбан и соотечественники устроили ему торжественную встречу. Но герой дня задержался в Дурбане не более часа и сразу сел на поезд, который шел к Фриру, той самой станции, возле которой произошло приснопамятное нападение на бронепоезд. Сейчас он был занят английскими войсками. На следующий день Черчилль устроился в армейской палатке, стоявшей в пятидесяти метрах от того места, на котором его взяли в плен.

Пока Черчилль был в плену, произошло много печальных для Британской империи событий. 10 декабря в сражении при Стормберге англичане потерпели поражение, потеряв более 90 человек убитыми и ранеными и более 600 пленными. 11 декабря британские войска атаковали позиции буров у Магерсфонтейна, но потерпели поражение, потеряв около 1000 человек. Попытка деблокировать Ледисмит привела к поражению при Коленсо 15 декабря. Британцы потеряли 143 человека убитыми, 756 ранеными и 220 пленными. 10 орудий достались бурам. Буры потеряли всего около 50 человек. Впечатление от события было столь тяжелым, что 16 декабря британский командующий генерал Буллер писал запертому в Ледисмите генералу Уайту: «Вчера я предпринял попытку взять Коленсо, но ничего не добился; неприятель слишком силен для моей армии. Мы способны только на операции по окружению, но на подготовку к ним потребуется целый месяц. Сможете ли вы продержаться так долго? Сколько дней вы можете держаться? Я предлагаю вам расстрелять как можно больше боеприпасов и оговаривать наилучшие условия сдачи». Уайт этому совету не последовал, хотя мало кто верил, что он продержится. «Тот, кто выбрал Ледисмит в качестве военного центра, должен плохо спать по ночам, – писал Черчилль из Фрира. – С точки зрения тактической этот город удобно защищать, с политической точки зрения ему придают большое значение, но для стратегических целей он абсолютно бесполезен. Даже хуже. Это откровенная ловушка. Город и военный лагерь стоят внутри большого кольца холмов, которые охватывают их со всех сторон, как руки великана, и как только противник займет эти высоты, гарнизон бессилен выбить его оттуда или просто прорваться. Эти холмы не только удерживают гарнизон внутри, они образуют прочный барьер на пути той армии, которая идет на помощь осажденным. Таким образом, десятитысячная армия в Ледисмите в настоящее время находится взаперти. Чтобы вызволить ее, вернее, чтобы попытаться вызволить, бригады и дивизии снимаются со всех участков фронта, где наступать было бы легче, и сэр Редверс Буллер, который всегда был против всяких попыток удержать Наталь к северу от Тугелы, вынужден атаковать врага на условиях, диктуемых ему врагом, и на вражеской территории.

Каковы же эти условия? Северный берег Тугелы почти повсюду выше южного. Гряды высоких холмов, усеянных булыжниками и деревьями, резко поднимаются прямо из воды, образуя мощный барьер. Река здесь течет широким быстрым потоком в обрывистых берегах, с немногочисленными узкими бродами – это большой ров. Опять-таки, перед рекой, с нашей стороны простирается ровная, волнистая, покрытая травой равнина – настоящий гласис. Чтобы защитить этот крепостной вал и очистить гласис, по моим сведениям, полученным в Претории, собраны 12 000, а по сведениям нашей разведки – 15 000 лучших стрелков в мире, которые вооружены отличными магазинными винтовками и обеспечены неиссякаемыми запасами амуниции, их поддерживают 15 или 20 превосходных скорострельных пушек, причем все это искусно запрятано в траншеи. Те участки реки, которые должны форсировать наши войска, окружены траншеями и окопами, отсюда может вестись перекрестный огонь, а на самом дне реки наверняка установлены различные препятствия, вроде колючей проволоки. Но даже если преодолеть все эти препятствия, задача все равно будет далека от завершения. Около двадцати миль пересеченной местности, хребет, возвышающийся за хребтом, холм за холмом, все это, вероятно, уже приготовленное к обороне, встает между осажденным гарнизоном и идущей на помощь к нему армией.

Ледисмит выдержал два месяца осады и бомбардировки. Провизия и запасы амуниции подходят к концу. С каждым днем все больше больных. Гарнизон, несмотря на свою выдержку, находится в состоянии крайнего напряжения. Как долго они могут продержаться? Трудно сказать, но еще месяц станет пределом их выносливости, а затем, если помощь не придет, сэру Джорджу Уайту останется только расстрелять все боеприпасы, взорвать тяжелые пушки, сжечь вагоны и оборудование и сделать вылазку всеми силами, пытаясь прорваться на юг. Возможно, половина гарнизона и доберется до наших позиций, но остальные, не считая раненых и убитых, будут посланы в новый лагерь военнопленных у Уотерфолла, который для них уже приготовлен».

Положение англичан было очень непростым, но к началу 1900 года затянувшаяся осада Ледисмита, Кимберли и Мафекинга сковала основные силы буров, они больше не могли вести активные наступательные действия. А переброска английских войск в Южную Африку продолжалась; если в начале войны британских солдат здесь было 23–24 тысячи, то к этому моменту их численность составляла 120 тысяч человек. Англичане имели над бурами приблизительно двукратное численное превосходство. Переправлялась и тяжелая артиллерия. В декабре 1899 года командующим британскими войсками был назначен фельдмаршал Робертс, в феврале 1900-го началось контрнаступление англичан. 15 февраля, первым из трех крупных осажденных городов, был деблокирован Кимберли. Уинстон Черчилль в то время был уже лейтенантом гусарского полка, находящегося в составе британских войск, пытающихся прорваться к Ледисмиту, и был так озабочен своей непосредственной задачей, что даже не упомянул об этом обстоятельстве в своих записках, хотя две его корреспонденции, отправленные из штаба генерала Буллера, помечены 15 и 19 февраля. Речь в них идет исключительно об операциях на подступах к Ледисмиту. Черчилль правда отмечает, что противостоящие им силы буров уменьшились на 5000 человек, которых послали в Свободную Республику для защиты от наступления лорда Робертса.

22 февраля армия Буллера сумела наконец занять выгодную для наступления позицию и начала решительную операцию по освобождению Ледисмита. Она была тяжелой, кровопролитной и длилась семь дней. Каждая высота и каждая линия траншей доставалась англичанам после ожесточенных боев. Наконец наступил вечер 28 февраля. «Был дан приказ к отступлению, – рассказывает Черчилль, – и мы уже начали двигаться, когда прибыл посыльный от Гоу с сообщением, что последний хребет между нами и городом не занят врагом, что он мог видеть оттуда Ледисмит и что в настоящий момент путь туда свободен. Дундональд немедленно решил сам двинуться в город с двумя эскадронами для разведки, а остальную бригаду отправил обратно в лагерь. Он пригласил меня сопровождать его, и мы галопом помчались туда.

Я никогда не забуду эту поездку. Был очаровательный прохладный вечер. Подо мной был сильный и свежий конь, которого я сменил в полдень. Почва была неровная, с камнями, но нас мало это волновало. За следующим хребтом и еще за одним подъемом или холмом был Ледисмит – предмет всех наших надежд и устремлений в течение многих недель почти непрерывного сражения. Где-то через час мы будем в городе. Возбуждение этого момента было усилено быстрым галопом. Смело вперед, с азартом, вверх и вниз по холму, через камни, сквозь кусты! Мы обогнули холм, и нашему взору предстали домики с жестяными крышами и темные деревья. Ради того, чтобы увидеть и спасти их, мы шли так долго.

Британские пушки в Лагере Цезаря методично стреляли, несмотря на сумерки. Что там происходило? Не важно, мы уже прошли опасную зону. Теперь мы были на ровном месте. Бригадир, его штаб и кавалеристы выпустили из рук поводья. Мы неслись через терновник вдоль Интомби Спрюйт.

Неожиданно нас окликнули. «Стой, кто идет?» – «Колонна освобождения Ледисмита», – и тут из траншей и окопов, искусно скрытых среди кустов, с радостными криками выбежал десяток оборванных людей, некоторые из них плакали. В сумерках они казались страшно бледными и худыми. Несчастный бледнолицый офицер размахивал шлемом и глупо смеялся, высокие сильные колониальные всадники, встав в стременах, тоже разразились приветственными криками, ибо теперь мы знали, что дошли до линии пикетов Ледисмита».

13 марта англичане заняли столицу Оранжевой республики Блумфонтейн. Два месяца спустя, 17 мая, была снята осада с Мафекинга. В Англии это известие было встречено бурным ликованием, а руководитель обороны генерал Баден-Поуэлл стал национальным героем. Позже он также прославился как основатель бойскаутского движения.

5 июня 1900 года британские войска вошли в Преторию. Казалось, Англия одержала победу, но «буры по выбору», собеседники пленного Черчилля, говорили правду. Взятие столицы Трансвааля знаменовало собой лишь переход конфликта в стадию партизанской войны.

 

Уход гиганта

После освобождения Кимберли Сесил Родс вновь получил возможность всерьез влиять на события. 23 февраля он выступил с программной речью на собрании пайщиков «Де Бирс». Он говорил о послевоенном устройстве Южной Африки. Тогда прозвучала фраза, которую впоследствии часто цитировали: «Равные права всем цивилизованным людям к югу от Замбези». Впоследствии ее трактовали по-разному, часто отбрасывая два последних слова, но тогда Родс имел в виду, что англичане, когда установят свою власть именно к югу от Замбези, не намерены ущемлять права и интересы проживающих там буров. Собственно, даже злейшие враги британского империализма никогда не утверждали, что до войны буров в Капской колонии угнетали по национальному признаку. Наоборот, Родс всегда близко принимал к сердцу проблемы голландских фермеров, старался развивать фермерское хозяйство, поставлять новые сельскохозяйственные культуры. Лучшее тому доказательство – капские буры всегда были его избирателями. Если потом их что-то не устраивало, то это была не национальная сегрегация, а английские порядки вообще. Но в данный момент времени разговор о послевоенном устройстве вообще оказался почти бессмысленным. Буры не желали слушать, а англичанам до «после войны» надо было еще дожить. С момента освобождения Кимберли и, особенно, когда взяли Преторию, могло казаться, что победа Британии наконец близка, но это было не так.

Оставшийся без столицы президент Крюгер отправился в Европу просить мировую общественность вступиться за маленький, но гордый народ, подвергшийся агрессии со стороны ненасытной Британской империи. Видимо, в Трансваале все же рассчитывали, что когда во всем мире увидят, как лихо буры взялись за дело и как англичане дают слабину, кто-нибудь из крупных колониальных хищников не выдержит и вмешается. Большого толку Крюгер не добился, но встречали его восторженно. Эдмон Ростан, восходящая звезда французской литературы, посвятил ему гимн:

Когда ты в городе моем сошел на берег, Все знали, что ты побежден, – никто не верил. И я как все затрепетал – Старик! Воитель! Ты в моем сердце встречен был как победитель.

Официальной помощи не было, но из всех стран Европы ехали добровольцы, чтобы сражаться на стороне буров. Общее их число достигло 2825 человек. Лев Толстой, сторонник непротивления злу насилием, только что основавший религию своего имени, признавался: «Знаю, не следовало бы мне радоваться победам буров и огорчаться их поражениям, они ведь как раз с оружием в руках убивают английских солдат, но ничего с собой поделать не могу. Радуюсь, когда читаю о поражениях англичан, даже как-то на душе веселее становится». Между тем другой проповедник непротивления – Махатма Ганди – служил во вспомогательных английских войсках и помогал выносить раненых с поля боя.

Во Франции ставили посвященную англо-бурской войне драму Ромена Ролана «Наступит время», Россия увлеченно разучивала новую песню, быстро ставшую народной:

Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне.

И Трансвааль действительно горел. Партизанское движение приобрело такой размах, что потребовалось придумывать что-нибудь эдакое, прежде невиданное, чтобы бороться с партизанами. И придумали. Надо лишить бурские вооруженные отряды поддержки населения. Для этого в особо беспокойных районах всех еще оставшихся на своих фермах буров с ферм выгоняли, дома сжигали, а людей собирали (концентрировали) в одном месте под бдительной охраной. Так были изобретены концентрационные лагеря. Как следует снабдить этих несчастных продовольствием, никто не озаботился, медицинская помощь вовремя не оказывалась. По разным оценкам, в английских концлагерях погибло от 20 до 30 тысяч гражданских лиц. В основном это были старики, женщины и дети, мужчины призывного возраста были поставлены под ружье практически все.

Английская пресса не дремала. Постепенно сквозь патриотический хор стали прорываться голоса, которые говорили очень неприятные вещи. Лондонцы теперь внимательно читали корреспонденции Эмилии Хобхаус, антивоенной активистки, побывавшей на месте событий. Война в Южной Африке разонравилась англичанам.

Вместе с популярностью войны упал и престиж Родса. Во французском журнале «Рир» появились карикатуры, где Родс с торжествующим видом разгуливает среди гор трупов английских солдат. Ладно, это французы. Если и не враги, то соперники. Но и в родной Англии к нему относились без прежнего пиетета. Оставались, правда, и приверженцы. Артур Конан Дойл защищал действия Родса в своих книгах, но вслед за этим тотчас вышла антиродсовская брошюра, озаглавленная «Кровь и золото в Южной Африке. Ответ д-ру Конан Дойлу». И теперь подобную литературу читали с вниманием, не то что полгода назад. Даже в кейптаунские газеты то и дело приходили письма, в которых Родса сравнивали с Нероном, провозглашали главным виновником кровопролития и называли войну его «ужасным триумфом».

Некий сэр Харкурт, весьма уважаемый парламентский деятель, которого называли последним гигантом либерализма восьмидесятых, так отозвался о текущем политическом моменте: «Крымская война была ошибкой, а эта – уже преступление». А о Родсе сэр Харкурт сказал следующее: «По-моему, так лучше всего дать ему треуголку, пару простых штанов и отправить на остров Святой Елены».

На политическом небосклоне стремительно восходила звезда Ллойд Джорджа, но даже для тех, кто продолжал считать, что война в Южной Африке отвечает интересам Британии и все жертвы оправданны, Родс уже не был главным героем событий. Героями были фельдмаршал Робертс, генерал Баден-Поуэлл, даже лейтенант Черчилль.

Мы не хотим сказать, что падение политического престижа Родса было катастрофическим, у него оставались горячие приверженцы, и среди них такие авторитетные, как Киплинг и Конан Дойль, но некоронованный король Кейптауна и основатель Родезии так привык к восторгам прессы…

Из Кимберли Родс отправился в Кейптаун, а оттуда почти сразу же в Англию. Видимо, там он принял решение хотя бы на время оставить большую политическую сцену, потому что следующим пунктом его назначения стала Родезия, далекая и от театра военных действий, и от главной политической игры. И что особенно примечательно, он частенько оказывался там вдали от телеграфа, не интересовался текущими политическими новостями и не давал советов своим ставленникам. Правда, в это время его здоровье, всегда внушавшее опасения, было уже окончательно подорвано. Трудно сказать, было ли это следствием политических неудач, или политические неудачи стали следствием расстроенного здоровья.

Но Родс все-таки не выдержал долго в своей африканской глуши и в октябре 1900 года вернулся в Кейптаун. Он выступил там с речью, главный смысл которой, очевидно, следует понимать так, что он, Родс, не считает, что вся ответственность за развязывание войны лежит на нем. Весь следующий год он провел в разъездах, цель которых не очень понятна его биографам. Из Кейптауна он отправляется в Кимберли, потом в Булавайо, оттуда в Мафекинг и снова в Кимберли. Потом он покидает Южную Африку, едет в Англию, оттуда в Италию, Египет и опять в Англию. В феврале 1902-го он снова в Кейптауне. Это была его последняя поездка. Еще на пароходе Родс почувствовал себя совсем плохо.

Февраль – март в Южной Африке – конец лета. В Кейптауне стояла удушающая жара. Родс перебрался в коттедж на берегу океана, но и там ему не хватало воздуха, и он велел сломать стену в своей спальне. Он хотел вернуться в Англию и назначил дату – 26 марта. Это оказался день его смерти. Родса похоронили там, где он просил – в горах Матапос, рядом со старым королем матабеле.

Англо-бурская война завершилась два месяца спустя подписанием мирного договора в местечке Феринихинг под Преторией. На тот момент размеры британского экспедиционного корпуса значительно превышали белое население Трансвааля или Оранжевой республики вместе взятых. В войне погибло 22 000 англичан, точное число погибших голландских поселенцев неизвестно. По договору буры признавали аннексию Трансвааля и Оранжевой Республики Англией, а британское правительство объявляло амнистию участникам боевых действий, обещало предоставить бурам в будущем самоуправление, давало разрешение на использование голландского языка в школьном преподавании и в судах, обязалось возместить убытки, нанесенные фермерам действиями английских войск.

 

Эпитафии

У Родса не было недостатка в некрологах. Старый союзник, журналист Уильям Стед, писал, что «англосаксонскую расу покинула самая крупная личность, оставшаяся после смерти Виктории» (королева умерла в январе 1901 года).

Киплинг проводил своего кумира стихами:

Откликнулась и пресса далеких и далеко не дружественно настроенных стран. Петербургский журнал «Нива» писал следующее: «Теперь, когда Сесил Родс стал прошлым, когда роль его сыграна, можно откровенно сказать, что это была редкая по силе и энергии фигура, редкая даже среди закаленных борцов за идею, созданных и создаваемых Великобританией. Враги Родса, а их было очень много, – не признавали в нем ничего, кроме порока, корыстолюбия и эгоизма, но они были не правы… Это был горячий патриот, а патриотизм вещь обоюдоострая. Принося добро своей стране, приходится невольно творить зло иноземцам.

…Все свое колоссальное состояние в 150 миллионов рублей он завещал на английские школы и университеты, или, как он выразился, на «поднятие уровня умственного развития Британской империи». Вот с чем пожелал Родс перед смертью связать свое имя, и в светлом ореоле этого неслыханного пожертвования на истинно добрые дела должны померкнуть все черные тени прошлого».

Тут, конечно, без труда просматривается известный принцип: «О мертвых либо ничего, либо хорошее». Но вот оценка деятельности Родса, сделанная при его жизни, в 1899 году русским генеральным консулом в Великобритании. Сухая, деловитая, без лишней лирики. Направляя в Петербург донесение об итогах работы «Привилегированной компании» за десять лет, он назвал их «быстрыми и, с экономической точки зрения, несомненно, блестящими результатами». Далее консул сообщает конкретные данные: сооружено более трехсот миль железнодорожных путей, создано семь городов, построена обширная сеть телеграфных линий, привлечены поселенцы. Это тоже, по сути, эпитафия Киплинга, только в прозе и без посмертных сантиментов.