1

ИЗОБРАЖЕНИЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ

Новый фильм? Он вышел в следующем, 1968 году. И был послан в Голливуд представлять Испанию в конкурсе на лучший иностранный фильм, но ничего не получил. Кинопрокатчика в Соединенных Штатах для него тоже не нашлось.

После нашего возвращения домой я узнал из писем о борьбе между Камино и Другом — сеньором доном Мануэлем Фернандесом Паласиосом. С одной стороны, Паласиос пытался вырезать почти все, что написал для фильма я. Отчасти ему это удалось. А с другой стороны, он настаивал, чтобы моя фамилия стояла в титрах, «потому что он известный американский писатель и его имя поможет нам продать фильм в Соединенные Штаты».

Но, конечно же, не мое имя и не имя Марка Стивенса принесло фильму успех в Испании: он получил премию в один миллион песет от контролируемого правительством Национального синдиката зрелищ как лучший испанский фильм 1968 года. Миллион песет, конечно же, оказался в кармане Друга. Камино едва удалось выцарапать то, что ему полагалось за режиссуру. (К слову, о совпадениях — еще одно заключалось в том, что фильм распространялся в Испании компанией «Инсине», находившейся в тесных отношениях с компанией «Братья Уорнер», глава которой немало способствовал тому, чтобы я двадцать с лишним лет оставался в черных списках.)

Ну а что Подруга? По мнению критики, Мануэла Варгас доказала, что она не только потрясающая танцовщица, но и большая актриса. Это бессовестное и идиотское заявление убедило меня в том, что артисты находятся в том же положении, что и матадоры: ваш менеджер платит деньги, и вы получаете хорошую прессу.

А Друг? По непонятной причине фильм не демонстрировали в Барселоне, где в основном происходит его действие. По очевидным причинам новехонькая кинокомпания «Пандора» лишь однажды открыла свой ящик — и закрыла его навсегда. Она не выпустила больше ни одного фильма. Созданная, чтобы сделать подругу Паласиоса кинозвездой, она прекратила свое существование, так как Паласиос не бросил свою жену и не женился на Мануэле; а потому Мануэла, бросив его, вышла за кого-то другого.

Камино? Для своей компании, «Тибидабо», он выступил как сценарист, продюсер и режиссер еще двух фильмов: «Зима в Мальорке» и «Игра на рояле убивает». «Мальорка» была основана на автобиографической книге Жорж Санд и могла рассчитывать на международное признание. То, что фильм не получил его, может быть объяснено только неудачной продажей и плохой рекламой, потому что это прелестная и трогательная история о зиме 1837/38 года, которую Жорж Санд провела в покинутом картезианском монастыре в Вальдемосе с двумя своими детьми и с возлюбленным, Фредериком Шопеном.

Итальянка Лючия Бозе и англичанин Кристофер Сэндфорд играли блестяще, они получили призы за лучшее исполнение женской и мужской ролей на Четвертом международном кинофестивале в Дели. Одной «легенды» было достаточно, чтобы принести картине международный успех, потому что она рассказывала о женщине, раскрепощенной до времени, и ее поведение и взгляды не могли не вызвать сочувствия у ее сегодняшних, воинственно настроенных сестер.

«Рояль» — это нечто совсем другое: хотя фильм исследовал отношения между женщиной и мужчиной моложе ее (как и в первом из этих двух фильмов), для Камино, бывшего преподавателя фортепиано, он был тягостным отходом от своей линии, что в какой-то мере отражает то глубокое разочарование, которое грозит честному художнику в нечестном обществе. «Черный» по юмору и настроению, он представляет собой упражнение в крайнем экзистенциалистском пессимизме и полон символизма, который так любят два самых знаменитых испанских режиссера: Луис Бюнюэль и Карлос Саура.

В 1971 году Хаиме приехал в Соединенные Штаты, надеясь выпустить на экраны оба фильма: «И снова Испания» и «Мальорку». Из этого ничего не вышло. Он показал их в Нью-Йорке, в Сан-Франциско и в Голливуде, где познакомился со старомодным продюсером, выпустившим немало довольно значительных и даже прогрессивных фильмов. Этот продюсер сказал Камино, что не только «влюбился» в «Мальорку» и найдет для нее прокатчика, но что он твердо решил, что его следующий фильм будет ставить Камино. Он сказал:

— Я вам напишу в ближайшее время.

Больше Камино о нем не слышал. Зато появилась финская фотожурналистка с потрясающей фигурой — и он снова не спал всю ночь.

Ограничения, налагаемые на кинохудожника в Голливуде (не по части секса), несомненно, достаточно тяжелы, но все-таки они не идут ни в какое сравнение с тяжкими цепями, в которые заковывают художников в фашистской Испании. Как сложно при этом прогнившем режиме честным трудом заработать на жизнь и сказать своим современникам что-то действительно важное! Если они не хотят стать изгнанниками, потому что любят свою страну, свой народ, и стремятся что-то создать, то либо идут на компромисс, либо вынуждены искать другую профессию. И то и другое в конечном счете ведет к гибели художника.

 

2

Снова Испания? Да, в 1974 году. Мы с Сильвиан приехали сюда весной и увидели ее такой же, какой покинули семь лет назад. Но многое изменилось. Отчасти в лучшую, а отчасти и в худшую сторону. Лучше стало богатым и «лучше» — бедным. Кавычки относятся к так называемой экономической теории «перетекания», которая утверждает, что чем интенсивнее богачи потребляют, расходуют, вкладывают или даже проматывают свой капитал, тем больше денег «перетекает» в карманы бедняков. Коль скоро речь зашла об этой «теории», невозможно не вспомнить огромное количество фильмов, в которых богачи осушают бокалы шампанского и затем весело швыряют их в камины. Больше работы для бедных стеклодувов!

Конечно, если взглянуть с подобной точки зрения на то, что по всей стране возводятся десятки новых пластиковых гостиниц, жилых домов, мотелей, вилл, баров и ресторанов, которые, оскверняя и обезображивая ее, мешают увидеть то, что от нее осталось; если иметь в виду, что Испания — это единственная в мире страна, где число туристов (в 1973 году 35 560 000 человек) превосходит число жителей; что эти «оккупанты» оставляют миллиарды долларов (более трех миллиардов в 1973 году) в разных валютах в гостиницах, барах и ресторанах, они арендуют дома, покупают виллы, посещают публичные дома, снимают меблированные квартиры и расхватывают всякие дрянные сувениры — все эти дешевые гитары, андалузские шляпы, миниатюрные и в полную величину шпаги и боевые топоры, а также кожаные бурдюки, вино из которых они отказываются пить после первого же глотка, и бесконечные изображения Дон Кихота и Санчо Пансы всех размеров, — то да, в карманы испанского рабочего класса действительно денег попадает несколько больше, чем прежде.

За это «экономическое чудо» ответственность несут не только американские туристы, многонациональные корпорации, банки и наша военщина — именно они властвуют сегодня в стране вместо нацистско-фашистской оси, приведшей к власти Франко, — но и немцы из ФРГ, и голландцы, и даже японцы (и частные лица, и корпорации). Вот, следовательно, те две «прочные» скалы, на которые опирается сейчас испанская экономика: 1) туризм и 2) три миллиона испанцев, работающих за границей, в основном в Западной Европе, которые посылают значительную часть своего заработка домой.

Что сказать об испанском рабочем? Официально минимум заработной платы поднялся с девяноста шести песет в день в 1967 году до ста восьмидесяти шести (три доллара двадцать шесть центов), но инфляция растет еще быстрее. Это значит, что многим по-прежнему приходится работать на двух работах или сверхурочно, иначе концы с концами не сведешь. Мало того, работать вынужден каждый трудоспособный член семьи.

Большинство водителей такси в больших городах на вопрос, как идут дела, ответят «плохо», и почти каждый из них скажет, что работать приходится по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки — ведь надо выплатить за машину и принести что-нибудь домой.

Обычная барселонская газета «Вангуардиа эспаньола», многостраничная и иллюстрированная, в обычный день, 14 мая 1974 года, отдала двадцать восемь страниц под рекламу — объявления, набранные всевозможными шрифтами и касающиеся всего на свете: что можно нанять, снять, купить или продать, начиная от земельных участков и домов до дипломированных бухгалтеров и чернорабочих.

Международной организации требуется «квалифицированный ревизор» со знанием английского языка, оклад четыреста тысяч песет в год (семь тысяч семнадцать долларов). Секретарша со знанием немецкого, английского и испанского языков, которая, кроме того, безупречно печатает на машинке и владеет стенографией, будет зарабатывать в год пять тысяч двести шестьдесят три доллара.

С другой стороны, девушки, продающие конторские калькуляторы и бланки, зарабатывают сто пятьдесят долларов в месяц. В объявлениях, касающихся чернорабочих, размер заработка обычно вообще не указывается, но официанту предлагается 3400 долларов в год, а электротехник со стажем работы в электропромышленности не менее трех лет может рассчитывать на зарплату от 4385 до 5263 долларов — как вышеупомянутая секретарша. Требуются также подмастерья и посыльные в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет, заработок не указывается.

Горестно сложилась судьба домашней работницы, с которой мы познакомились. Ей двадцать лет; у нее диабет, и она уже потеряла коренные зубы; на лечение уходит очень много денег, и мать гонит ее на работу, потому что уже не в состоянии помогать ей.

Андалусия работает в двух местах, и у нее нет друзей, потому что «нет времени», да и вообще «я люблю побыть одна».

Ростом она ниже полутора метров, у нее кукольное личико и голос восьмилетней девочки. Однажды она пыталась покончить жизнь самоубийством, врач-психиатр, женщина чуткая и добрая, рассказала о ней своей состоятельной разведенной приятельнице, и та пригласила ее жить к себе.

Андалусия пишет песни и поет их. Ее любимая песня называется «Я такая, как есть». Единственное развлечение — телевизор. Ежедневно она проводит восемь часов на службе, где работает на фотокопировальной машине, учится делопроизводству и печатанию на машинке — семь тысяч песет в месяц (сто семнадцать долларов). Женщина, у которой она живет, платит ей еще тысячу песет в неделю (шестнадцать долларов шестьдесят шесть центов) за уборку квартиры и другую помощь. Девушка всегда бодра — во всяком случае, когда видит, что на нее смотрят. Она говорит, что ненавидит Испанию и ждет не дождется, чтобы скопить достаточно денег и уехать «хоть на край света».

О заработках класса, который и по сей день представляет собой большинство испанского народа — сельскохозяйственных пеонов, — справок лучше не наводить. От Республики он впервые в жизни получил землю. Франко отобрал ее назад и вернул прежним владельцам: помещикам и церкви.

В сообщениях о волнениях в Испании эти вечные труженики упоминаются редко. Тут на первом месте промышленные рабочие, горняки и студенты. Недовольство постоянно нарастает и доходит до точки кипения по крайней мере раз в год, вынуждая режим вновь захлопывать крышку и садиться на нее.

 

3

Стабильность режима? Последние семь лет в Испании — это история непрекращающейся борьбы. Не проходит и месяца без демонстраций протеста и митингов, разгоняемых полицией (в форме, в штатском, жандармерией и солдатами) со все возрастающей жестокостью. Постоянно ведутся политические процессы (их называют уголовными), представляющие собой насмешку над правосудием — приговор известен до того, как предъявляются «улики». Число политических заключенных, именуемых «уголовниками», все растет.

Ежедневно арестовывают мужчин и женщин за попытки организоваться, чтобы улучшить свою жизнь. Их бросают в тюрьмы за то, что они протестуют, когда полиция разгоняет их собрания. В тюрьме, если они продолжают отстаивать свои принципы, их подвергают пыткам. Повальные обыски и аресты происходят после любых индивидуальных актов отчаявшихся людей.

Когда в Бильбао за руководство рабочими демонстрациями арестовали и «изолировали» священников, в Барселоне тотчас вспыхнули волнения. В Сан-Себастьяне убивают ненавистного шефа полиции — тут же арестовывают двести пятьдесят человек, и смертная казнь грозит любому, кто выступит в их защиту. В то же время США и правительство Франко начинают переговоры о продлении сроков аренды военно-воздушных и военно-морских баз, которые мы держим здесь с 1953 года (ракетные тоже). Франко просит больше денег. США отказывают, потом дают.

В стране, где запрещены забастовки, их с каждым годом становится все больше. В 1970 году состоялась колоссальная забастовка рабочих метрополитена в Мадриде; в Гранаде в бастующих строительных рабочих стреляли, и трое были убиты. В 1971 году объявили забастовку 10 000 рабочих автомобильного завода «Сеат» в Барселоне. Они пытались захватить завод, и многие были ранены — полиция пустила в ход слезоточивые газы и автоцистерны, из которых под высоким давлением била вода. В 1972 году прогремело убийство пяти судостроительных рабочих в Эль-Ферроль, когда полиция разгоняла демонстрацию протеста против увольнения шести рабочих. Еще 28 были ранены.

Август того же года был отмечен совсем уж неожиданным протестом: секретариат всех находящихся под контролем правительства объединений указал на то, что цензура губительно влияет на испанскую кинопромышленность, которая в 1971 году потерпела убытки в 6,6 миллиона долларов. «Одна из проблем, — заявил секретариат, — заключается в методах работы киноцензуры… (она) пользуется трафаретными критериями, которые снижают и ограничивают коммерческий успех наших картин». (Ни звука о художественных достоинствах.) Хаиме Камино высказал ту же мысль в двух смелых интервью в 1967 и 1970 годах.

Высшего накала борьба рабочих достигла в ноябре 1972 года, когда Марселино Камачо, выдающийся лидер Рабочих комиссий, и Эдуарде Саборидо получили по двадцать лет тюрьмы, а священника, который вместе с ними был на митинге, приговорили к девятнадцати годам. Это было началом тяжких испытаний «карабанчельской десятки», кульминацией которых стал суд над ними в 1973 году, когда их признали виновными в том, что они «противозаконно объединились с целью возглавить движение». Иными словами, они занимались законной и принятой в любой цивилизованной стране деятельностью — добивались повышения позорно низкой зарплаты и улучшения условий труда.

Десятка — это десять рабочих (Карабанчель — название мадридской тюрьмы, в которую они были заключены). Процесс над ними носил настолько явный политический характер и был настолько явно рассчитан на то, чтобы деморализовать рабочее движение и сломить оппозицию режиму Франко, что немедленно привлек внимание международной общественности. Выражение возмущения во всем мире: в Бельгии, Франции, Западной Германии, Великобритании, Италии, Польше, Венесуэле, Болгарии, Индии и Канаде (но не в Вашингтоне) — было столь велико, что процесс пришлось отложить до осени. Организация, занимающаяся гражданскими правами, 27 августа 1973 года обвинила испанские власти в том, что «они широко и неограниченно подвергают жестоким пыткам противников режима Франко, заключенных в тюрьмы. Испанская полиция назвала это обвинение «клеветой», исходящей от Коммунистической партии Испании, и словно бы не заметила документальных его доказательств, занявших тридцать шесть страниц.

В любом обществе все события тесно взаимосвязаны, а поэтому остановимся сначала на волнениях испанского студенчества и нынешнем положении католической церкви, а уже потом перейдем к кульминационному моменту истории «карабанчельской десятки», к баскским патриотам (о чем ниже) и к крупнейшему взрыву народного негодования за последние семь лет.

На протяжении этих семи лет крупнейшие испанские университеты открывались и закрывались, словно вращающиеся двери, и полиция все время торчала где-то поблизости. В 1968 году мадридские студенты выступили с протестом против войны во Вьетнаме, и полиция нещадно их избила, после того как они согласились выйти из-за баррикад и вступить в переговоры. В Валенсии они протестовали не только против войны и режима — они также требовали свободы студенческих союзов, не контролируемых государством, и возражали против права полиции вторгаться на территорию университетских городков без разрешения деканов.

В январе 1969 года полиция стреляла в студентов Мадридского университета, протестовавших в связи с «самоубийством» арестованного студента. Университет закрыли, начались массовые облавы; сотни студентов были брошены за решетку, последовал приказ о введении чрезвычайного положения (на три месяца), и, разумеется, удалось «раскрыть международный заговор» против непорочного испанского правительства. Режим выразил свое неудовольствие по поводу сообщения прессы о принятых им репрессивных мерах.

Испанские студенты отнюдь не хранили спокойствия в течение следующих двух лет, и в январе 1972 года вспыхнули сильнейшие волнения в Мадридском университете. Взбешенные власти изгнали из университетского городка тридцать тысяч студентов, двести пятьдесят человек были арестованы, а остальные подвергались избиениям со стороны полиции во время митингов и стычек, не прекращавшихся четыре дня.

Два года спустя, в марте 1974 года, их ненависть к происходящему достигла апогея: студенты Мадрида, Барселоны, Гранады, Сан-Себастьяна, Сарагосы и Бильбао выступили с протестом в связи с казнью двадцатишестилетнего каталонского анархиста Сальвадора Пуига Антиха. Чтобы убить этого опасного молодого человека, режим воскресил орудие казни XIV века — так называемую гарроту. Это железный ошейник с винтом, при вращении которого он затягивается, ломая позвонки и разрывая спинной мозг. Такое вопиющее варварство вызвало бурю возмущения во всем мире, в ответ на что его превосходительство, сеньор дон Паскуаль Виллар Альберто, новый испанский посол в Австралии, счел нужным 19 марта заявить следующее:

— Гаррота более гуманная форма казни, нежели любая другая. Она работает быстро, надежно и бескровно.

 

4

С тех пор как Наиглавнейший в интервью для «Лондон ньюс кроникл» 29 июля 1936 года обещал «спасти Испанию от марксизма любой ценой», крови в Испании пролилось очень много.

На вопрос: «Значит ли это, что вы готовы расстрелять половину Испании?» — был дан ответ: «Повторяю: любой ценой».

Половину Испании он не перестрелял — всего четыреста тысяч человек. Но эта кровь отравила землю и продолжает символизировать вражду между Франко и одним из его бывших главных помощников: испанской католической церковью.

В 1969 году церковь протестовала против чрезвычайного положения, и Франко отменил его, гордо заявив, что его правительство произвело семьсот девятнадцать арестов и «уничтожило» ЭТА — Организацию освобождения басков{}, Объединенную социалистическую партию Каталонии, а также Рабочие комиссии.

В 1970 году влиятельная организация светских католиков и духовенства «Дело господне» стала большой силой в правительстве. Им нравилось наименование «технократы», и они фактически заменили единственную политическую «партию» Франко — фалангу. Одновременно каудильо назначил своего ближайшего помощника, адмирала Луиса Карреро Бланко, вице-президентом.

Но накануне суда над шестнадцатью басками, которым вменялась в вину революционная деятельность, среди церковников произошел раскол относительно того, какую следует занять позицию, поскольку процесс, несомненно, должен был получить международную огласку, Подсудимые содержались в тюрьме уже два года по обвинению в незаконном владении оружием и за убийство Мелитана Мансанаса — ненавистного шефа полиции Сан-Себастьяна. Обвинение требовало смертного приговора для шести подсудимых, а для остальных десяти — тюремного заключения на общий срок в семьсот пятьдесят два года.

Один из обвиняемых был священником, и на суде он гордо признал себя членом тайной баскской партизанской группы.

Произошло бурное столкновение между обвиняемыми и полицией, баски запели народную песню свободы, а публика разразилась аплодисментами и приветственными криками. На суде присутствовали иностранные наблюдатели, и суд отложил вынесение приговора. Вновь было объявлено чрезвычайное положение — власти опасались волнений. И не напрасно.

В тридцати милях от Барселоны, в монастыре Монтсеррат, на крутой вершине, собрались триста представителей испанской культуры и науки. Зная, что их заявление не будет напечатано в испанских газетах, они пригласили иностранных журналистов и выпустили прокламацию, разоблачающую судебный процесс над басками, стоящий у власти режим и его жестокие репрессивные меры.

Теперь оппозиция объединилась. Она включала всех: от стоящих вне закона (и поэтому «несуществующих») коммунистов до либеральных католиков. Гражданские свободы, и без того призрачные, были временно отменены с целью «охладить» атмосферу, и Карреро Бланко объявил, что правительство реорганизуется и укрепляется и во всеоружии встретит новую «угрозу коммунистической крамолы».

В Бургосе подсудимые получили именно то, на чем настаивало обвинение: шесть двойных (!) смертных приговоров и длительные сроки заключения для остальных. По всей Испании и в Европе начались демонстрации. К милосердию призывали представители итальянского, австрийского, датского, норвежского и бельгийского правительств — но ни слова от Ричарда Никсона, который тайком проскользнул в город 2 октября, был принят в Эль Пардо и столь же незаметно убрался восвояси.

Сторонники Франко в армии раскололись на два лагеря: троглодитов, которые жаждали возвращения времен католических королей (1479–1504 гг.), и военных чуть помоложе, возглавляемых лицом в ранге нашего председателя Комитета начальников штабов, генералом Мануэлем Диесом Алегриа (запомните это имя!). Они обращались к Карреро Бланко, ничего не добились и воззвали к Франко, настаивая на проведении умеренных политических реформ, а может быть, и на устранении самого Бланко. Франко стравил эти группы между собой.

Затем 30 декабря 1970 года Франко, чтобы показать, что его не зря называют «добрым христианином», заменил смертные приговоры баскам тридцатилетним заключением. Даже члены его кабинета не оказали ему единодушной поддержки. Вспыхнула новая волна забастовок, повторные протесты заявили Западная и Восточная Германия, Швеция, Ирландия, Франция, Швейцария и СССР. Ричард Никсон молчал.

Заключенные баски, однако, ликовали. Они рассказали своим адвокатам, что берегли положенную им к Новому году порцию вина, но прошлым вечером выпили его до капли — не пропадать же добру, если их утром казнят.

Что происходило в кулуарах испанской церкви, пока остается тайной, но после объявления приговора и его смягчения, которое льстивая испанская пресса приписала «личному великодушию» Франко, полностью игнорируя давление международной общественности, и после созыва в ноябре 1971 года другого нелегального собрания в Барселоне — «Ассамблеи Каталонии», — которое потребовало покончить с режимом Франко и не заменять его монархией, церковь внезапно заговорила — и попросила прощения у испанского народа за ту роль, которую она сыграла во время гражданской войны!

«Необходимо бороться с нынешним социальным устройством, — говорилось в специальном церковном Послании справедливости и мира, — потому что нельзя требовать от людей, чтобы они поступали справедливо, если им приходится жить под бесчеловечным игом несправедливых систем.

…Проблема правосудия… стоит для нашего народа особенно остро. Мы часто слышим, что мир в испанском обществе был установлен 32 года назад силой оружия, но, возможно, многие не отдают себе отчета в том, какая большая и горестная дистанция отделяет мир, официально обещанный после завершения гражданской войны, от так называемого мира, который мы имеем сейчас».

Затем церковь, которая в 1931 и 1936 годах объявляла своей пастве, что подача голоса за либералов равносильна смертному греху, которая благословила «крестовый поход» Франко и устами своих служителей отпускала грехи жардармам после расстрелов, продолжала:

«Мы смиренно признаем свою вину и просим прощения за то, что не сумели в нужное время стать вестниками мира, когда наш народ был разделен братоубийственной войной…»

Далее утверждалось, что испанцам, по сути, не гарантировано «право физической неприкосновенности — то есть защита от телесных и духовных пыток…». Священнослужителям, говорилось затем, при обычных обстоятельствах не следует принимать участие в сугубо политических движениях, но они могут возвышать свой голос, когда речь идет о правах человека. «Молчание в таких случаях делает церковь соучастницей преступления». Аминь.

 

5

Франко отнюдь не был в восторге от этого революционного заявления, но через два года его ждал новый удар. В стремлении увековечить свое имя он подготовил себе чудовищно вульгарную гробницу, по размаху — хотя и не по величине — вполне соотносимую с усыпальницами фараонов, и дал ей название «Долина павших». Он тешил себя мыслью, что там будут покоиться в мире не только каудильо и его погибшие «националисты», но даже и — какое великодушие! — дерзнувшие бороться против него «преступники». Однако их родственники наотрез отказываются перенести туда прах своих близких.

Но чтобы обеспечить долгую жизнь режиму, который вы создали и выпестовали в течение десятилетий, мало выбрать, взрастить и подготовить преемника, нужно еще укрепить сам режим, найти надежных друзей и привязать их к себе… Ну скажем, даже с помощью золота.

Его друзья: с 1953 года различные правительства Соединенных Штатов Америки.

Эти правительства перекачали миллиарды долларов американских налогоплательщиков в карманы испанского диктатора как взятки за приобретение оружия, за право расквартировывать войска и за другие ценные услуги, как выражаются юристы, а также за аренду военно-воздушных, военно-морских и ракетных баз.

Аренду нужно регулярно возобновлять, и каждый раз Франко требовал больше денег, и каждый раз американские друзья говорили «нет», а потом изрядно платили. В 1969 году срок договора истек, и Франко прозрачно намекнул, что примет самые решительные меры, если не получит от нас того, на что рассчитывает. (Это было как раз в те дни, когда одного мадридца приговорили к семи месяцам тюрьмы за то, что он шел по улице с плакатом: «Смиренно прошу свободных выборов».)

В конце концов было достигнуто соглашение о временном возобновлении наших аренд, и газетный обозреватель Дрю Пирсон намекнул, что дело не обошлось без закулисной сделки. В 1953 и 1963 годах Франко довольствовался «арендной платой» в 100 миллионов долларов за эту недвижимость. Теперь он потребовал пятилетнего соглашения и 300 миллионов долларов. Чтобы показать, сколь безмерен его демократизм, он провозгласил «амнистию» испанским республиканцам, приурочив ее к тридцатилетию своей победы, — но заключенные не были освобождены из тюрем. Монархисты, сторонники Хуана Бурбона (отца Хуана Карлоса), провели антифранкистскую демонстрацию.

На ежегодном параде победы, в 1969 году, когда ожидалось прибытие 16 миллионов туристов, вооруженные силы Франко были оснащены американскими самолетами и танками. Стороны пришли к соглашению, и наша аренда была продлена на 15 месяцев всего лишь за 175 миллионов долларов, вынутых из кармана американских налогоплательщиков. Наш собственный каудильо разрешил американским солдатам проводить маневры совместно с испанскими. Если верить статье Флоры Льюис в «Ньюсуик», они практиковались в подавлении воображаемого «мятежа». Государственный департамент признал, что такие «военные игры» имели место, но «уклонился от ответа на вопрос», обязалась ли наша страна защищать Испанию… от испанского народа.

(«Сан-Франциско кроникл энд экзаминер», 14 июня 1969 г.)

В 1970 году постоянные махинации Франко с нашими базами снова всплыли на поверхность, и появились симптомы, что на этот раз Никсон подпишет долгосрочный пакт, но как «исполнительное соглашение», а не договор. Договор ведь должен ратифицироваться сенатом, а соглашение — нет. Сенатор Уильям Фулбрайт, председатель Комиссии по иностранным делам, сразу понял, чем тут пахнет, и поднял шум, тем не менее тогдашний министр обороны Мелвин Лэйрд отправился в Мадрид и подписал соглашение, которое за пять лет должно было обойтись нам всего лишь в 385 миллионов долларов.

В 1970 году Испанию посетило 24 миллиона туристов — на 11,2 % больше, чем в предыдущем году. Они оставили в Испании 1 миллиард 700 миллионов долларов. Однако охота за басками продолжалась, и еще пятнадцать было арестовано через несколько часов после того, как Франко «великодушно» смягчил приговор. Его великодушие не распространилось на «образцовую» мадридскую тюрьму, где 28 марта 1971 года 70 «несуществующих» политических заключенных начали шестидневную голодовку «в знак протеста против жестокости полиции и дурного обращения тюремных властей».

Затем наш временный вице-президент Спирс Armo прибыл в Испанию с официальным визитом, чтобы принять участие в праздновании годовщины фашистского мятежа 18 июля. Он также навестил Сукина сына, сыграл в гольф, и, по утверждению монархического листка «АБЦ», его присутствие придало ежегодному празднику «особую торжественность». Процерковная «Иа», однако, не согласилась. Она позволила своему обозревателю попенять высокому гостю за его «опасное упрощенчество» в вопросах, касающихся войны во Вьетнаме, и за его нападки на американскую прессу. «Иа» назвала его «представителем крайне правого крыла». (Браво!)

В начале 1972 года «уничтоженная» Организация освобождения басков похитила баскского промышленника. Он был отпущен, когда согласился восстановить на работе 183 уволенных им рабочих.

Весь январь 1972 года полицейские снова пытались утихомирить мадридских студентов.

Мемориал Гражданской войны в баскской части страны был взорван членами Организации освобождения басков (как позднее будет уничтожена и «Долина павших»).

Когда в Бискайе пытались арестовать четырех человек по подозрению в принадлежности к Организации освобождения басков, был убит полицейский. Те, кого пытались арестовать, бежали.

Девять юношей были арестованы в Бильбао за «подрывную пропаганду». На французской границе возникла перестрелка, двое басков нашли убежище во Франции, а третий был убит.

В октябре отмечалась 36 годовщина пребывания Франко у власти в роли «вождя Испании милостью божьей». Упоминалось о его приближающемся восьмидесятилетии, о том, что он намерен оставаться на своем посту, пока бог, чьей милостью он занял этот пост, «сохраняет мне жизнь и ясный разум». Однако инфляция начинала брать свое, и повсюду вместе с ростом стоимости жизни росло недовольство. Попытки режима «взять прибыли под контроль», как сообщала «Лос-Анджелес тайме», провалились. Затем стали известны тщательно скрываемые результаты опроса общественного мнения, который правительство провело в 1971 году с целью выяснить политические склонности испанского народа. Вот эти результаты:

коммунисты и левые социалисты — 40 %;

христианские демократы — 40,5 %;

либералы — 13 %;

социал-демократы — 4 %.

Такого рода сведения, а также волнения вокруг «карабанчельской десятки», которую «готовили» к процессу, побудили Франко затянуть гайки потуже. В Барселоне временно закрыли три университета, а еще в пяти ввели чрезвычайное положение (то есть ввели полицию на их территорию).

Затем Франко назначил своего человека, Карреро Бланко, о котором говорили, что он больше Франко, чем сам Франко, премьер-министром. Считалось, что это шаг к «передаче власти» из дряхлых рук восьмидесятилетнего диктатора с тускнеющим разумом в руки его духовных и физических преемников.

Семидесятилетний Бланко срочно набрал в свой кабинет самых узколобых реакционеров, покончив с прежним так называемым центристско-технократическим правительством. Людей, которые делали «божье дело», начали смещать, и на арене вновь появились штурмовики фаланги.

Покуда шли приготовления к процессу «карабанчельской десятки», было объявлено, что за первые шесть месяцев 1973 года Испания «заработала» 1,2 миллиарда долларов благодаря увеличению количества туристов по сравнению с 1972 годом всего на 4 %. Однако прибыль, полученная от этих четырех процентов, увеличила наличные получения почти на 21 %. Туристы, по-видимому, принадлежали к более высокому разряду, чем прежние.

В Барселоне были арестованы два человека, которых объявили коммунистами и упрятали в тюрьму на срок от шести месяцев до шести лет, а 28 октября в том же городе были арестованы в церкви и брошены в тюрьму 113 человек второй «Ассамблеи Каталонии».

Прекрасно понимая, кто намазывает ему хлеб маслом, Франко 26 ноября заявил, что «в следующий раз» за возобновление прав на размещение американских военных баз он потребует как минимум договор с США об обеспечении безопасности. «Нью-Йорк тайме» по этому поводу писала: «Некоторые официальные лица, особенно в Пентагоне, будут, очевидно, склонны согласиться, поскольку подобный договор лишь официально оформит неписаное обязательство защищать Испанию, которое США, в сущности, взяли на себя, заключив существующие соглашения». Поскольку никто на моей памяти Испании не угрожал (во всяком случае, после 1898 года, когда ей угрожали мы), «защищать» правительство Франко надо от одного противника — испанского народа{}.

В начале декабря 1973 года кардинал Висенте Энрике-и-Таранкон, архиепископ Мадридский и высший католический авторитет Испании, призвал правительство дать испанцам больше политических свобод. Высший «никсонический» авторитет, Генри Киссинджер, на следующей неделе посетил каудильо и договорился о встрече с его министром иностранных дел, чтобы возобновить «соглашение о дружбе и сотрудничестве, которое включает 25 000 американских военнослужащих и лиц вспомогательного состава, находящихся в Испании».

Именно в этот узловой момент произошли два взрыва: один фигурально, другой — буквально.

 

6

Адмирал Луис Карреро Бланке был религиозным человеком. (Все высокопоставленные франкисты, включая самого Сукина сына, стали чрезвычайно религиозны после «победы» в войне.) Адмирал, став премьер-министром, каждое утро в одно и то же время отправлялся слушать мессу. Затем снова садился в машину и ехал к себе в канцелярию.

За час до начала процесса над «карабанчельской десяткой» машина адмирала взорвалась, перелетела через пятиэтажную церковь и рухнула на балкон второго этажа с другой стороны. В машине был адмирал. Кроме него — шофер и телохранитель.

Крышку снова захлопнули, но, как ни странно, ожидаемого разгула жестоких репрессий не последовало. Правда, было арестовано несколько басков, еще шестеро разыскивалось, французскую границу закрыли. Четверо неизвестных в капюшонах, объявивших себя баскскими сепаратистами, устроили во Франции подпольную пресс-конференцию и взяли на себя ответственность за убийство. Французская полиция по просьбе испанской начала было их разыскивать, но безуспешно.

Скрытое сочувствие Ричарда Никсона к некоторым из близких ему людей стало явным, когда похороны Бланко почтил своим присутствием его вице-президент, бесцветный Джеральд Форд.

«Сраженный горем», Франко на похоронах не появился. Правое крыло призывало устроить жестокую расправу, они вопили со своих мест, требуя более строгих мер против «красных», а когда в здание, где стоял гроб с телом Бланко, вошел ранее упомянутый архиепископ Мадридский, часть толпы принялась скандировать «убийца» и требовать, чтобы его поставили к стенке. (Покойный адмирал не раз вступал в споры с церковными сановниками из-за их все более настойчивых требований отделить церковь от государства и обвинений в том, что у народа мало свобод.)

В первую неделю 1974 года премьер-министром стал еще более ярый полицейский — Карлос Ариас Наварро. «Божье дело» потеряло влияние в правительстве, и фаланга, единственная легальная испанская политическая партия, вновь стала всесильной.

Ариас, который приобрел мрачную известность как сотрудник тайной полиции с 1957 по 1965 год, гордый творец фразы «необходимость повиновения и дисциплины», несколько удивил испанцев, когда, обращаясь по телевидению к кортесам, он обещал, что новый режим разрешит существование политических группировок, хотя это было запрещено с 1939 года. Еще одна уловка? Ведь любая такая группа будет находиться под тщательным контролем, а ее «деятельность будет регламентирована и ограничена рамками официально утвержденного устава». (Plus çа change?..){}

Ввиду щекотливости ситуации объявление приговора по делу «карабанчельской десятки» сочли разумным отложить — на неделю. Под Новый год Марселино Камачо, отец Эдуарде Саборидо и восемь других обвиняемых получили подарок — их приговорили в целом к 161 году тюремного заключения, а Франко заявил, что его бывший премьер-министр «принял славную смерть, о которой мечтает любой солдат. Он погиб, служа родине, на своем посту и в состоянии благодати».

Бывший генеральный прокурор США Рэмси Кларк, присутствовавший на процессе «десятки», писал в «Нью-Йорк тайме» (11 января 1974 года):

«Никто не сомневался в исходе… (обвиняемые) были приговорены к срокам от 12 до 20 лет тюремного заключения… Не было предъявлено ни единой улики, мало-мальски свидетельствующей, что подсудимые совершили преступления, им вменявшиеся.

…Открыто пренебрегая принятой ООН Всеобщей декларацией прав человека, соблюдение которых она гарантировала, франкистская Испания лишает рабочих права объединяться, вступать в организации, вести коллективные переговоры и устраивать забастовки».

Никого не удивило, что обещанная Ариасом либерализация проведена не была, и в феврале 1974 года монсеньор Антонио Ановерос, архиепископ Бильбао, столицы баскской провинции, призвал в проповеди к тому, чтобы его народ пользовался большей свободой в своих собственных делах.

Перед Франко замаячил призрак «красных». Архиепископа поместили под домашний арест, а затем последовал приказ о высылке его из Испании. Он отказался покинуть страну! Франко обратился к кардиналу Марчело Гонсалесу Толедскому, примасу Испании. После чего Ватикан еще более потряс Франко, похвалив «преданность» Ановероса «пастырскому долгу». Он был вызван в Мадрид на переговоры к папскому легату, и прошел слух, что конкордат Испании с Ватиканом может быть отменен.

После экстренного двухдневного совещания испанский епископат постановил поддержать готового к бою прелата, но одновременно указал, что он не покушался и не намерен покушаться на национальное единство. Правительство благоразумно согласилось принять это объяснение, и на том инцидент был исчерпан.

После чего кардинал, архиепископ Висенте Энрике-и-Таранкон без промедления выступил на защиту права церкви высказываться против социальной несправедливости, даже если заявления подобного рода задевают правительство. «Церковь знает, — сказал самый могучий католический голос в Испании, — что подлинная свобода и истинный мир не могут быть основаны на несправедливости. И церковь выполняет свой долг… проповедуя истину… дабы напомнить тем, кто правит, и тем, кто повинуется, об их обязанностях…»

Как раз тогда и казнили с помощью гарроты молодого анархиста Сальвадора Пуига Антиха, что еще больше подлило масла в огонь. Гневные толпы демонстрантов заполнили улицы Барселоны, демонстрации солидарности были проведены в Риме и Брюсселе. Снова в пяти крупнейших городах были закрыты университеты. В Барселоне забастовали 8000 водителей такси — не по поводу казни, но в знак протеста против резкого (почти на 50 %) скачка цен на бензин, а 12000 рыбаков не вышли в море, потому что цены на дизельное топливо возросли втрое.

В марте Франко нанес новый удар работающим в подполье коммунистам — был арестован Франсиско Ромеро Мартин, член Центрального и Исполнительного комитета партии. В апреле парижская газета напечатала интервью с Каррильо, одним из лидеров Компартии Испании, который указал, что Карреро Бланко убили не члены Организации освобождения басков, а, по-видимому, ультраправые, что это был «эпизод в борьбе группировок, стремящихся прийти к власти после Франко… Возможно ли, — спросил он, — чтобы в доме, где привратником был полицейский, заговорщики неделями «тайно» рыли туннель, протягивали проводку и готовили механизм для взрыва, так и оставшись незамеченными?

Убийство… и последовавший за ним кризис, вытащить страну из которого Ариас Наварро способен менее, чем кто-либо другой, — заключил Каррильо, — знаменует начало крайне неустойчивой политической ситуации… и она совпадает с началом всемирного экономического кризиса, последствия которого серьезно отразятся на Испании. Сегодняшнее легкое волнение завтра может обернуться сокрушительным штормом».

 

7

«Мои дорогие, — писал Хаиме Камино 27 апреля 1974 года, мешая английский с испанским, — все отлично. Os espero el 13 Mayo a las{} 11.50 дня, рейс “БЕА”». Тринадцатого был понедельник. В субботу он позвонил нам в Лондон и предупредил, что не сможет встретить нас в аэропорту, но во вторник уже будет дома. Он находился в Канне, на ежегодном кинофестивале, по какому-то важному делу.

Казалось, Барселона стала еще больше и шумнее. День и ночь по главным и неглавным улицам мчались «сеаты», словно участвуя в вечном кроссе. Поразительно, что сотни людей не гибли ежедневно под колесами автомобилей — шоферы не обращали ни малейшего внимания ни друг на друга, ни на пешеходов. Машины перестраивались, не сигналя, с ревом проносились по улицам, намного превышая дозволенную скорость.

Повсюду росли новые здания, многие улицы были разрыты, их мостили заново керамическими плитками, рыли канавы для прокладки канализационных труб, газовых труб или электрокабеля. Десятки ресторанов и баров с американскими названиями, десятки американских компаний с испанизированными названиями (дочерние предприятия своих «матерей» появились буквально на каждой улице. Пепси-кола начала теснить кока-колу).

Цены сильно подпрыгнули: бутылка испанского пива «Эстрелла дорада» (неплохая имитация пльзеньского пива) стоила больше, чем в Штатах; обед в ресторане вроде «Канарио де ла Каррига», что напротив отеля «Риц», — на столах льняные скатерти, обслуживают вежливо и быстро — обходился примерно в десять долларов с человека, с хересом и полбутылкой риоканского вина. В рабочих ресторанчиках за пределами Рамблас или вблизи порта обеды были ничуть не хуже, хотя стоили вдвое меньше. Впрочем, и это очень дорого — если учесть жалованье рабочего.

Все обсуждали положение в Португалии — кроме тех, кого занимало фиаско пуритански настроенного губернатора Барселоны. Недавно он закрыл в городе все публичные дома. Дав каждой женщине по 25 000 песет (438 долларов и несколько центов), он выслал их из города. Но преуспел в этом намерении не больше, чем в своих попытках разгромить подпольные печатные издания и пресечь «тайные» сборища, в которых участвуют до трехсот человек — причем под носом у его полиции.

Меньше суток понадобилось мне на то, чтобы получить экземпляр подпольного издания «Документы» (Народное информационное агентство). Номер от 8 мая состоял из десяти страниц, набранных таким мелким шрифтом, что болели глаза, зато информации было хоть отбавляй, причем такой, которую не найти ни в одной официальной испанской газете.

В этом номере было напечатано сообщение из Эускади (баскской провинции) о том, что ЭТА казнила особенно жестокого капрала жандармерии по имени Грегорио Посада. Барселона сообщала, что ожидается всеобщая забастовка против роста цен и забастовка школьных учителей. Сообщалось также о нелегальной встрече между баскскими и каталонскими националистами, призванной скоординировать их действия.

Целый подвал был посвящен первым откликам на события в Португалии, а в другой статье рассматривался арест Франсиско Ромеро Мартина и еще двух видных членов коммунистической партии. Статья была перепечатана из подпольной партийной газеты «Мундо обреро».

По подпольной радиостанции «Испанское независимое радио», как сообщало Ассошиэйтед Пресс, с речью о португальском перевороте выступил Каррильо. Объединенная социалистическая партия Каталонии широко распространяла его речь в Барселоне:

«…Как коммунисты и испанские демократы, мы искренне приветствуем военный переворот, совершенный в Португалии. Он будет иметь глубокие последствия для Испании…»

На первой странице «Вангуардии» 14 мая была напечатана речь, произнесенная по телевидению министром финансов, который объяснял высокие цены в Испании мировым экономическим кризисом. Дождись он заявления уходящего в отставку Герберта Стайна, председателя комитета экономических советников Никсона, он, возможно, сочинил бы что-нибудь похлеще. Этот высокомерный деятель сказал (в передаче Си-Би-Эс «Лицом к нации», 7 июля), что в инфляции целиком и полностью виноват американский народ и что она будет длиться еще много лет. Он также сказал, что не одобряет снижения налогов, потому что, «если мы дадим гражданам лишние пять-десять миллиардов долларов, они тут же потратят их».

На третьей странице — обычно читатель смотрит ее сразу после первой — две длинные статьи были посвящены человеку, которым фашистское правительство весьма восхищалось. В одной утверждалось, что он отчаянно борется за «сохранение президентства», — то есть вцепился в него мертвой хваткой, а во второй в сообщении из Нью-Йорка намекалось, что у неких неназванных лиц есть «серьезные сомнения» относительно того, восторжествует ли справедливость в уотергейтском деле. Кто, собственно, находился под угрозой? Все тот же человек, разумеется.

На иллюстрированных полосах газеты была помещена фотография какого-то высокого гостя, низко склонившегося над рукой живого трупа, его превосходительства, главы государства. Видны были только затылок и куриная шея Сукина сына. Мы слышали от многих, что у него болезнь Паркинсона и что он с каждым днем становится все слабее, но газеты постоянно сообщают, что он «выглядит прекрасно». Не исключено, что и те и другие выдают желаемое за действительное.

Барселонская «Телеэкспресс», имеющая более или менее либеральную репутацию, 17 мая, надо полагать, заставила поежиться франкистского министра иностранных дел Кортину — на первой странице была помещена фотография, на которой новый президент Португалии вступал в должность, а вокруг стояли члены его кабинета, в том числе коммунист Альваро Куньял, министр без портфеля, и социалист Марио Суареш, министр иностранных дел.

Та же газета сообщила об аресте Хосе Ориола Арау, адвоката, защищавшего казненного с помощью гарроты Пуига Антиха. Причина осталась неизвестной. Довольно большая статья посвящалась консолидации нового португальского коалиционного правительства, и автор отмечал, что народ от энтузиазма переходит к практической деятельности.

Далее следовала забавная история о бывшем министре в правительстве Карреро Бланко — Хулио Родригесе, опубликовавшем книгу, в которой он тоже утверждал, что ни баски, ни коммунисты адмирала не убивали. Нет, нет, объявлял он, это сделали масоны. Когда у Родригеса попросили доказательств, он ответил попросту: раз он пришел к выводу, что адмирала убили не коммунисты и не баски, значит, остаются только масоны.

В течение следующих двух недель:

Тридцать пятая годовщина победы Франко («Какой победы?» — спрашивал доктор Томпсон, пока его речь не прошла цензуру) праздновалась 26 мая, и Сукин сын, по мнению всех присутствовавших дипломатов, выглядел более крепким и здоровым, чем на прошлогоднем параде.

В соответствии с заявлением нового премьера Ариаса Наварро о «либерализации» режима 30 мая кортесы должны были провести новый закон о выборах городских мэров (раньше они назначались правительством). Единственное проявление либерализации, которое мы заметили по сравнению с 1967 годом, заключалось в том, что в газетных киосках появились журналы, сдобренные эротикой — с полуодетыми девицами в несколько фривольных позах. Как бы то ни было, обедая в прибрежном ресторане «Тропикал» в Кастельдефельс к югу от Барселоны, мы видели на пляже девушек в феноменальных бикини.

Международное издание «Геральд трибюн» (Париж, 31 мая) напечатало примечательную статью, подписанную ее мадридским корреспондентом. В ней сообщалось, что «умеренные старшие офицеры армии во главе с генерал-лейтенантом Мануэлем Диесом Алегриа внимательно следят за становлением нового режима в Португалии, стараясь определить, как скоро Испания придет к отмене диктатуры, установленной 35 лет тому назад генералиссимусом Франсиско Франко».

Корреспондент Мигель Акока далее заявлял, что умеренные «вышли на передний край… после все еще не раскрытого убийства Карреро Бланко. Они захватили контроль в стране… и блокировали попытки крайне правых генералов и их сторонников обрушить на противников режима волну репрессий. Они вступили в контакт с находящимся в изгнании коммунистическим лидером Сантьяго Каррильо…»

Мы не нашли подтверждения или развития этой истории ни в одной из виденных нами газет, но так или иначе статья показывала, куда дует ветер, и последующие события, кажется, могут служить ей подтверждением.

Эта же газета в номере от 3 июня отметила, что результаты опроса, опубликованные в испанском журнале «Камбио-16», показали следующее: большинство испанцев «недовольны единоличным правлением в стране и хотят участвовать в политике». Выразившие свое мнение отдали предпочтение идеологии социализма.

В тот же день баскскими борцами был убит еще один жандарм и около тысячи его товарищей занялись ловлей преступников, которые, как сообщалось, похитили жалованье рабочих одной компании на сумму 233 000 долларов.

Затем 4 июня было объявлено, что впервые в истории правительственного телевидения, возможно, будут передаваться дебаты между тремя кандидатами, оспаривающими место в кортесах от Балеарских островов.

Попыткам новой «либерализации» 16 июня был дан чувствительный отпор — генерал Алегриа, которого ультра сочли слишком либеральным, был снят с поста председателя Комитета начальников штабов.

Еще до конца недели официальная терпимость по отношению к «свободной прессе» закончилась конфискацией четырех изданий, в том числе «Камбио-16», «Джентльмены» (один из авторов предложил установить в Испании демократическую монархию), и нового сатирического еженедельника «Пор фавор» («Пожалуйста») за «оскорбление общественной нравственности» — в нем были напечатаны статьи против стоящих у власти реакционеров.

Наконец из Канна вернулся Хаиме Камино, совсем измученный долгой поездкой. Он позвонил нам оттуда и сказал, что своих дел так пока и не закончил. Мы всячески убеждали его остаться, но он сказал «нет». Он хочет нас видеть и сейчас же выезжает, а в Канн вернется потом, когда мы отправимся во Францию. Голос у него был мрачный.

Казалось бы, Хаиме должен был радоваться: в этом году он летал в Рим и заручился согласием Энтони Куина сыграть главную роль в его новом фильме «Паутина — 1945». Престиж Куина способствовал бы международному успеху фильма, его можно было выпустить сразу на английском и испанском языках, так как актер владел обоими одинаково свободно.

Приехав и проспав до трех часов дня, Хаиме рассказал нам, что ездил в Канн вовсе не на фестиваль. Там в это время находился главный испанский цензор, и Хаиме пытался изменить его мнение о «Паутине». Если цензура одобряет сценарий и готовый фильм, это означает, что продюсер получит пятнадцать процентов всего сбора — до шести миллионов песет, или сто тысяч долларов (это прежде составляло шестьдесят процентов от стоимости производства). Но цензура на сей раз и не намеревалась предлагать Хаиме внести в сценарий какие-то изменения — она забраковала его полностью.

Перед приездом Хаиме его секретарь дал нам экземпляр сценария, и мы сразу же поняли, почему наш друг, при всей его сердечности, был так расстроен. Сценаристы и режиссеры, знающие, что такое киноцензура в США, вряд ли смогли бы догадаться, чем фильм «Паутина» не угодил испанской цензуре. В нем ведь не было никаких «непристойностей», если не считать начального эпизода в доме свиданий, но эротику тотчас же отодвигает на второй план вооруженный налет гангстеров и гибель врага того персонажа, которого должен был играть Куин.

Мы все много раз видели этот персонаж (здесь его звали Хулио). Десятки лет видели, как он ведет свои закулисные махинации, богатый человек, «всего добившийся сам», безжалостный и цепкий, совершеннейший оппортунист. Слишком уж много раз, в слишком уж многих фильмах он снимал телефонную трубку и говорил редактору местной газеты, что «эту историю нужно замять», и ее заминали. Он мягко намекал своим подручным, что с такими-то людьми следовало бы разделаться — и с ними разделывались. Часто он весьма обаятелен, но всегда мерзавец, греющий руки на чем может. Однако его редко разоблачали с такой беспощадностью, как это сделал Камино в «1945».

Так в чем же дело? Почему цензор запретил сценарий? В Испании и не могло быть иначе, потому что фильм — об Испании, Испании после гражданской войны и второй мировой войны, а Хулио во время этих войн работал и на наших, и на ваших. Пусть тема и избита, но испанская цензура никогда не согласится, что в Испании есть такие люди — богатые, безжалостные, бесчестные, нечистоплотные, которые, не колеблясь, губят своих друзей, любовниц, соперников или врагов — духовно, финансово или физически.

Все преуспевающие в Испании дельцы — это хорошие, честные, истинные христиане, как и сам Сукин сын. И никто не вспоминает о скандале, в котором недавно оказались замешанными члены его кабинета, когда 200 миллионов долларов на экспортные кредиты перекочевали в «нужные» руки, — никто, кроме народа, конечно.

Камино первым бы согласился, что борьба, которую он постоянно ведет как художник, добившийся определенных успехов и способный на большее, уступает по значимости борьбе его народа за лучшую жизнь. Но его борьба — это неотъемлемая часть общей борьбы, которая никогда не кончается. Брожение усиливается год от года, месяц от месяца и может достигнуть высшей точки раньше, чем эта книга будет напечатана, и Испания еще раз преобразится — как преображается сегодня Португалия и даже Греция, перейдя от фашистской диктатуры к буржуазной (или даже социалистической) демократии.

История не торопится. Когда вода теряет тепло, она превращается в лед; когда ее нагревают, она закипает. Когда народное недовольство доходит до отчаяния, народ меняет порядок вещей в надежде сделать жизнь лучше. Так произошло в Испании в 1873 году, потом в 1931 году, и произойдет опять. В стране, где забастовки с 1939 года считаются государственным преступлением, в 1973 году прошло 811 забастовок, в которых участвовало 441 042 рабочих, и было потеряно более 11 000 000 человеко-часов. (Цифры опубликованы министерством труда Франко.)

Сейчас Рабочие комиссии объединяются с бунтующими студентами, передовой интеллигенцией и со все более широкими слоями духовенства, и удивительно вот что: почти никто из этих студентов, интеллигентов, а теперь и священников — каждому ежедневно грозит арест, избиение, пытки, долгое тюремное заключение и даже смерть, — никто из них даже не родился в 1939 году, когда «закончилась» война. Все они были воспитаны при фашистской диктатуре, и газеты, журналы, радио, телевидение, фильмы, работодатели, учителя, а до последнего времени и священники всегда твердили им лишь то, что поддерживало идеологию «крестового похода» Франко.

Их борьба начинается на фабрике, на фермах, в магазинах, на службе, в аудиториях и даже в армии; если вы трудитесь в поте лица и все же едва сводите концы с концами, вы начинаете задавать вопросы — себе и другим.

Ответы на эти вопросы рано или поздно приходят, и воплощение их в жизнь потребует устранения таких досадных помех, как иностранные базы на вашей территории (в 1972 году в Испании было по меньшей мере 38 американских баз). Ответы на них — это освобождение Марселино Камачо, шестнадцать баскских заключенных, «карабанчельской десятки» и всех политических заключенных, томящихся в тюрьме под названием — Испания.

С разлагающимся фашистским режимом будет покончено. Если вы спросите, что произойдет, когда Франко умрет и временно упокоится в безобразном мемориале под названием «Долина павших», люди пожмут плечами и скажут: «Quien sabe?»{}.

А если вы спросите, считают ли они, что США попытаются подавить в Испании переворот, подобный португальскому, они ответят вопросом: а допустит ли такое американский народ?

Что же все-таки последует за переворотом? — спросите вы. Новая республика?

Claro, ответят вам, республика, но другая. Социалистическая? Possible.

Одно можно утверждать наверняка: Mañana será otra dia{}. Так что не будем говорить: plus ça change или даже с испанским долготерпением: eso es{}. Мы скажем:

Это не конец!

И — браво!