Их опыт бесценен

Украинские журналисты и писатели, которые могли бы писать о разведке, испытывают явный информационный голод. Для сравнения, у наших соседей на широкие российские книжные прилавки ежегодно поступают десятки новых книг, посвященных как истории разведки, так и судьбам отдельных, особо ярких представителей нашей профессии. В России несколько известных писателей специализируются на теме разведки. У нас же ничего подобного пока нет.

Возможно, книга журналиста Ивана Бессмертного «Силуэты разведки» хотя бы частично восполнит этот пробел. Эта работа выполнена по инициативе Фонда ветеранов внешней разведки, и она состоит из интервью с бывшими разведчиками, членами нашей ветеранской организации. Жизненный и профессиональный опыт этих людей, их рассказы о своей работе, о тех непростых, острых, опасных ситуациях, в которых им довелось побывать, думаю, будет интересен не только для широкого круга читателей, но и для молодых сотрудников разведки. Представляя читателям эту книгу, следует обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство: все ветераны нашей разведки работали в условиях жесточайшей конфронтации, которая выливалась иногда в очень острые, запредельно опасные ситуации. Это требовало от разведчиков невероятного напряжения интеллекта, профессионального мастерства, стойкости и преданности своей стране и своему делу. Опыт этих людей бесценен.

После падения «железного занавеса» задачи разведки во многом изменились. Изменилась роль и значение нашей службы в нынешних условиях. Жесткая конфронтация уходит в прошлое, а в настоящее время — развивается сотрудничество. Перед многими разведками мира стоят общие задачи — борьба с международным терроризмом, наркобизнесом, незаконной продажей оружия и ядерных материалов, пресечение злоупотреблений в международной финансовой сфере и др. Наличие этих глобальных проблем дестабилизирует некоторые проблемные регионы и наносит ущерб международному сообществу. От этого сотрудничества во многом зависит обстановка в мире.

Тем не менее, во время этого взаимодействия каждая страна преследует конкретно свои интересы. Это, наверное, нормально. Разведка — это тот инструмент, с помощью которого государство сверяет правильность своих действий на международной арене и соизмеряет с окружающим миром свои шаги в будущем экономическом развитии внутри страны. Что касается нашей украинской разведки, то, на мой взгляд, сегодня для нее очень важно информационно всячески поддерживать нашу экономику, которая пока еще недостаточно сильна и может быть подвергнута различным разрушительным влияниям более развитых экономик. Ведь сегодня, в эпоху информационных войн, уже не является секретом то, что с помощью манипулятивных технологий экономический кризис можно создать искусственно. Очень важным, на мой взгляд, является всестороннее изучение тех просчетов, которые допустили некоторые страны Восточной Европы при их вступлении в Европейский Союз. Мы были свидетелями того, как в некоторых странах Центральной Европы стремительно развивалась экономика, а после произошло резкое снижение темпов развития. И это связанно не только с какими-то внутренними недоработками, но и с воздействием жесточайшей конкуренции на международных экономических рынках. Очень важную роль может сыграть наша разведка и в прогнозировании ситуации в сфере энергетической и финансовой безопасности, возможных кризисных явлений и тем самым локализации или минимизации их разрушительных последствий.

В политической сфере роль разведки также нельзя недооценивать. Ее мощная аналитическая служба ежедневно анализирует и информирует руководство страны о том, что нас ждет на международном уровне — завтра, послезавтра, через год, через десять. На новых этапах развития государства задачи, стоящие перед разведкой, трансформируются, меняются, конкретизируются.

Разведывательные службы осваивают новые направления своей деятельности, используют наиболее современные достижения научно-технического прогресса, в частности, в сфере информационных технологий, психологического и иного воздействия, как на отдельного человека, так и на массы людей с целью манипулирования общественным сознанием.

Все это свидетельствует о том, что роль разведки, как одного из наиболее эффективных инструментов внешней деятельности государства в XXI веке будет далее возрастать. Именно поэтому мы считаем, что высшие органы власти должны уделить особое внимание становлению украинской разведки в лице созданной 1 декабря 2006 года Службы внешней разведки, особенно ее комплектованию высокопрофессиональными кадрами. Разведка не должна зависеть от внутриполитической конъюнктуры. В разведку должны идти люди беззаветно преданные украинскому народу и своему Отечеству независимо от национальной принадлежности.

Для эффективной работы по обеспечению высших органов власти прогнозной информацией необходимо создать Центр стратегических исследований, который должен заниматься анализом поступающей от всех добывающих организаций информации, прогнозами, а также постановкой задач, в том числе и для разведки в добыче необходимой информации. Это бы способствовало усилению эффективности работы разведывательных органов. Пока идут междоусобные войны за захват госсобственности и ее передел, до государственных проблем руки у наших государственных мужей не доходят. Страна не стоит на месте, она развивается в своем хаотическом движении и куда вынесет ее кривая поступательного движения никто точно не знает, а с учетом того, что мы вот-вот вступим в ВТО и далее, возможно, в НАТО и ЕС, при этом не изучив все отрицательные аспекты этих вступлений, не приняв никаких мер по защите своей экономики от воздействия более развитых экономических систем, мы можем ввергнуть страну и ее экономику в труднейшую ситуацию, из которой будет только один выход — потеря своей независимости. Таковы могут быть последствия нерационального использования своих возможностей на данном этапе.

Но рано или поздно настает время, когда разведчики уходят в запас. На этапе зарождения идеи создания Фонда ветеранов внешней разведки мы увидели, что ветераны, из-за специфики своей работы, живут в своем замкнутом мире, и им иногда очень трудно найти себе собеседников. Многие профессионалы, которые работали при социализме, отошли от конкретных дел. В лучшем случае они сейчас работают советниками. Мы создали Фонд для того, чтобы эти люди могли встречаться, общаться, затевать и реализовывать какие-то совместные проекты. Мы создали Интернет-издание Intellectual.org.ua. У нас есть аналитические возможности, которые мы используем для создания этого издания.

Работая с ветеранами, мы вдруг осознали, что многие люди уже ушли, не так уж много нас, ветеранов, осталось. К тому же, так получилось, что на сломе эпох образовался некий разрыв, утратилась преемственность, связь поколений — между ветеранами и молодежью, которая пришла после нас. И потому созрела идея — создать эту книгу. Книгу интервью с ветеранами. В будущем эта работа будет продолжена. Через год, надеюсь, выйдет второе издание этой книги. Расширенное и дополненное.

Эта книга, как и Интернет-издание Фонда Intellectual.org.ua наш скромный вклад в становление украинской разведки.

Желаю удачи и процветания.

Леонид РОЖЕН, Председатель правления Фонда ветеранов внешней разведки, генерал-лейтенант запаса Службы внешней разведки Украины кандидат экономических наук

 

Авторское предисловие

В ваших руках, уважаемый читатель, книга-интервью с бывшими разведчиками. Еще совсем недавно, буквально несколько лет назад, имена многих из ее персонажей нельзя было упоминать. Не говоря уже о возможности пообщаться с ними и опубликовать интервью. Но… время идет, и очень быстро то, что еще вчера было тайной, сегодня таковой уже не является.

Эта книга появилась на свет благодаря неуемной энергии руководителя Фонда ветеранов внешней разведки генерала Леонида Рожена, который очень много делает для того, чтобы о прошлых делах украинских разведчиков, тех, которые уже рассекречены, стало известно как можно большему количеству граждан.

Мое почти случайное знакомство с генералом (я обратился к нему за консультацией, когда писал статью, разоблачающую очередную информационную атаку на Украину перебежчика Гордиевского). Леонид Николаевич, узнав, что я неравнодушен к истории разведки, предложил мне написать книгу, и, конечно же, он познакомил меня со своими коллегами, бывшими разведчиками, членами Фонда ветеранов внешней разведки.

Сегодня они очень разные — по материальному положению, по возможностям. Думалось мне в начале знакомства с ними, что бывшая профессия, наверное, сделала одинаковыми их характеры. Ничего подобного — совершенно разные темпераменты.

Беседы с этими людьми, в силу специфики своей работы долгие годы хранившими молчание, и, наконец-то, заговорившими, надеюсь, не разочарует наших читателей.

И в заключение мне остается искренне поблагодарить редакцию еженедельника «2000» за то, что многие из этих бесед впервые были опубликованы на страницах этого популярного и влиятельного издания.

Иван БЕССМЕРТНЫЙ

 

Владимир АЛЕКСЕЕВ:

«Мы честно выполнили долг перед Родиной»

Полковник КГБ в отставке Владимир Александрович АЛЕКСЕЕВ пять долгих лет работал в «загранкомандировке» в Австралии. О его успешной работе, ставшей впоследствии, после развала СССР, известной американцам, упоминается в нескольких книгах, написанных и изданных на Западе авторами, сотрудничающими со спецслужбами. Сам он, в отличие от бывших главных оппонентов, не весьма охотно рассказывает о своей работе. То есть, он как бы и говорит, и рассказы его довольно пространны, но при этом, и в общении с ним, я это прочувствовал, главное, конечно же, остается за кадром.

Тем не менее, представляю на суд читателей мою с ним, на мой взгляд, довольно занимательную беседу.

— Владимир Александрович, давайте поговорим о вашей работе за рубежом. Может быть, вы смогли бы рассказать об острых ситуациях, которые там были?

— Вы задаете интересный вопрос, но на него очень непросто ответить. Острые ситуации, конечно же, были. Без них обойтись невозможно.

Ну, например — семидесятые годы. Холодная война. Напряженная обстановка в мире. Руководитель СССР Леонид Брежнев заявил: дело безопасности азиатских стран — это их дело. Руководители азиатских стран восприняли это очень серьезно, и их дипломаты под различными предлогами начали приходить в наши посольства, обращаться к нашим дипломатам в частном порядке и спрашивать:

«Что имел в виду Брежнев?» Мы им не могли ничего ответить. Уходили от этих вопросов, как только могли. Сделали запрос в Москву, в МИД — мол, что нам отвечать? Ответа не последовало.

И вот страны азиатского бассейна приняли решение — собрать совещание, на котором отрегулировать и решить вопросы — что им делать, если вдруг начнется война между Америкой и Советским Союзом. Они учитывали, что, если только начнется такая война, это неизбежно охватит и их регион. Как удалось выяснить нашей разведке, каждая из этих стран, в случае поражения Советского Союза хотела получить лакомый кусок Дальнего Востока.

Как только мы, разведчики, заполучили информацию о том, что в Канберре, где я работал, планируется совещание начальников штабов и министров иностранных дел азиатских стран всех блоков, мы немедленно сообщили об этом в Центр. Москва отреагировала немедленно: «Примите все меры к получению информации о результатах переговоров!» Легко сказать — «Получите!» Но на тот момент наша проблема состояла в том, что источника, который смог бы присутствовать при заключении коммюнике, у нас не было. Хотя у нас успешно работал человек в Министерстве обороны, который давал нам хорошую информацию по Австралии и Вьетнаму. Но когда мы с ним провели беседу, он сказал: «Нет! В данной ситуации я не имею возможности дать вам полную информацию об этом совещании». Мы оказались в затруднительном положении. Нужно было срочно принимать какое-то решение, ведь, задание Центра нельзя не выполнить. Причем, вся ответственность за выполнение столь важного задания лежала на мне.

— Потому что вы были резидентом? Об этом даже Гордиевский в книге «КГБ. От Ленина до Горбачева» написал. Там на последних страницах он выдает всех известных ему резидентов, а в отношении вас пишет — «подозреваю, что он был резидентом».

— Да, эта мразь оценила мою работу достойно. Но дело в том, что я был не резидентом, а заместителем резидента. Но в той ситуации все равно весь груз ответственности лежал на мне.

— И как вы действовали в тех обстоятельствах?

— Благодаря нескольким бессонным ночам мы нашли выход. Мы поставили дело так, в одну из делегаций был внедрен наш источник, который смог предоставить нам всю документационную часть саммита. Он смог передать нам все документы на два часа. Этого времени было более чем достаточно для того, чтобы сделать копии.

— Расскажите об этом подробнее.

— Сложность данной операции была в том, что этот источник, внедренный в одну из делегаций, был особо ценным. Ни в коем случае не должна была пасть даже тень подозрения на него. Да и Москва нас предупреждала: «Примите все меры к строжайшей конспирации». Изучив всю обстановку, мы пришли к мнению, что мы можем провести с ним «моменталку».

— Что это такое?

— Это жаргон разведчиков. «Моменталка» — значит передача и получение материалов моментально.

— А кому было поручено провести столь рискованную операцию?

— Одному нашему разведчику, работавшему под журналистским прикрытием.

— Но, ведь к журналистам, как и к легальным разведчикам, всегда повышенное внимание контрразведки.

— Да, но и здесь имеется свое противоядие. Например, в данном конкретном случае мы всячески приучили контрразведку, что журналист работает, встречается со многими людьми, а потому много «двигается». Он ежедневно выезжал из посольства, встречался со множеством людей, посещал Клуб журналистов, где пил пиво, общался, со своими зарубежными коллегами и возвращался назад в посольство. И таким образом мы добились, что наружка не шла по пятам. На протяжении дня всегда возникало несколько «окон» в 2–3 минуты. Вот этим временем мы и воспользовались для «моменталки». Точнее говоря, нам понадобились две «моменталки». Одна для того, чтобы получить документы. Другая — чтобы вернуть.

— А где происходила «моменталка»?

— В безлюдном коридоре.

— В чем находились передаваемые документы?

— В кейсе. Наш разведчик-журналист и источник — участник саммита несли совершенно одинаковые кейсы. И во время «моменталки» они, не сказав друг другу ни слова, обменялись кейсами. Мы потом садимся в машину, едем в посольство, время у нас есть, на ксероксе копируем документы, потом едем на новую «моменталку» и возвращаем документы. Докладываем в Москву, что задание выполнено. Изучаем полученные документы и отправляем их в Центр.

— Документы оказались интересными?

— Еще бы. В них — политическая и военная линия стран, собравшихся на совещание, их конкретные военные намерения — какие страны, сколько оружие и куда смогут поставить в рамках начинающегося проекта. Фактически, уже шел раздел нашего Дальнего Востока.

— А как Москва оценила вашу работу?

— Очень хорошо. И что самое главное — результат был налицо. Через несколько дней после этого саммита в советских газетах появилось «Заявление ТАСС». В нем говорилось: ТАСС уполномочен заявить, что такие-то страны намерены то-то и то-то, в связи с этим Советский Союз предупреждает, что предпримет соответствующие ответные меры.

Все разведчики, участвовавшие в данной операции, были поощрены.

— Работая в руководстве резидентуры, вам же, наверное, часто приходилось вербовать людей. Многие бывшие разведчики говорят, что вербовка — одно из самых сложных и опасных дел.

— Да, завербовать человека — это очень непросто. В своей разведдеятельности я предпочитал работать только с теми агентами, которых завербовал сам. Надеяться на агента, завербованного кем-то, очень рискованно. Мне известен такой случай. Один из моих коллег принял на связь агента, который был завербован нашей резидентурой в соседней стране. Этот агент, обаятельнейшая женщина, должна была по нашему заданию изготавливать паспорта для нелегалов. Эта женщина приступила к работе. Связь с ней велась через тайник. И все было бы прекрасно, если бы не одно «но». Эта женщина оказалась агентом новозеландской контрразведки.

— И чем все это закончилось?

— Когда мой коллега вытаскивал тайник, контрразведка все это засняла на пленку. Конечно же, он «сгорел». Его выдворили за «деятельность, несовместимую с официальным статусом». Имел место дипломатический скандал.

Привлечь иностранца к разведке в пользу Советского Союза не так-то просто. Бывает, ты целый год работаешь с человеком, прежде чем завербовать его, делаешь анализ той информации, которую он предоставил, смотришь, в каких обстоятельствах была получена и передана информация. И если ты за время пребывания в командировке, а она длится, в основном, пять лет, завербуешь два-пять агентов, которые будут давать действительно ценную информацию, то можешь считать, что возвращаешься из загранкомандировки на белом коне.

— На днях я прочитал интервью одного предателя-перебежчика, где он говорит, что якобы за год вербовал по 14–1 6 человек из зарубежных граждан.

— Это блеф и вранье. Можно, конечно, завербовать какого-нибудь барыгу-дворника, но какую полезную и важную информацию он предоставит? Ценной является только та информация, которая нужна правительству.

— Какими, на ваш взгляд, мотивами руководствовались люди, соглашаясь сотрудничать с советской разведкой?

— Были разные варианты. Например, идейная основа. Она самая прочная. Иногда материальная заинтересованность, компромат и т. д. Бывало, кому-то мы предлагали сотрудничать. Бывало, человек сам приходил к нам и сразу же давал ценную информацию, которая потом обязательно проверялась. И если подтверждалась, то там уже, как говорится, можно было идти ва-банк.

Бывали подставы. Тогда информация непременно была достоверной, но… нам уже известной. В таких случаях следовало во всем разбираться, причем очень тщательно.

— Вы могли бы привести примеры, когда инициативники выходили на связь с советской разведкой?

— Например, на одном из приемов к нашему разведчику, работавшему под прикрытием торгового представительства, подошел член парламента одной страны и начал жаловаться, что у него очень плохое материальное положение: фирма, которую он имеет, практически не дает дохода, а ему нужно перестраивать дом, выдать замуж дочку, устроить возвращающегося из армии сына, — а денег нет. Поэтому, говорил он, — если бы ему помогли установить хорошие торговые отношения с Советским Союзом, чтобы он имел возможность хорошо зарабатывать, то он смог бы давать нам ценную информацию. А он как раз работал в комитете по вооружению. «Торговый работник» сказал ему, что поговорит об этом со своим руководством.

Потом «торговый работник» вывел его на меня. Мы встретились, поговорили, обсудили условия. Он дал ценную информацию и получил за это деньги.

Второй случай. Однажды к нам в посольство заявился американец и заявил, что хотел бы встретиться с послом и кое-что рассказать о работе ЦРУ. Дежурный дипломат немного растерялся и сразу же пригласил меня как консула, он подозревал, что я работник разведки, и предложил мне выслушать, что этот человек расскажет. Я внимательно выслушал. Явившийся в посольство человек — пацифист, он против всех войн. Его брат погиб во Вьетнаме. Сам он руководит крупнейшей фирмой, которая имеет филиалы во многих странах, и он решил нам сообщить о том, как ЦРУ использует его фирму для перевода денег в другие страны, в которых потом происходят перевороты и начинаются гражданские войны.

Он рассказал, что однажды к нему пришли работники ЦРУ с письмом президента США Никсона, который обратился к нему с просьбой использовать его фирму для нужд ЦРУ. Он согласился. И после этого начал те деньги, которые поступали на его фирму с неизвестных ему счетов, перечислять в другие страны, на счета, которые указывало ЦРУ. А когда он понял, что эти деньги идут на войну, то захотел донести эту информацию до Советского Союза. Он сообщил нам и даже попросил, чтобы мы опубликовали известные ему факты о деятельности ЦРУ в азиатских и африканских странах.

— Как вы распорядились полученной от него информацией?

— Дело в том, что о тех фактах, о которых он сообщил, мы уже знали. Тем не менее, о посещении посольства американцем и о предоставленной им информации я немедленно информировал Центр. Оттуда получил ответ: будьте предельно осторожны, это может быть подстава, хотя информация, предоставленная им, и соответствует действительности. На следующей встрече предложите ему прибыть в Советский Союз в Комитет защиты мира, где очень нуждаются в информации подобного рода, в Москву он может прибыть по «подвесной» визе.

— Что такое «подвесная» виза?

— Это когда в паспорт никакой записи не делается, а виза выдается на отдельном «подвесном» листке, который потом можно выбросить.

— Как развивались события дальше?

— Как и было обусловлено, я встретился с ним в одном из баров и сказал ему, что его информация заинтересовались в советском Комитете защиты мира и изъявили желание встретиться с ним в Москве. Но когда я сказал ему, что мы оплачиваем ему дорогу и расходы, связанные с пребыванием в СССР, он возмутился. Сказал: «Я достаточно обеспечен и в состоянии сам профинансировать свою поездку». Еще раз подчеркнул, что делает все это не из материальных, а из идейных соображений. Я сказал ему, в какой стране ему будет выдана «подвесная» виза. Он согласился. Вскоре он посетил указанную страну, получил «подвесную» визу и попал в Москву. Там его встретили «представители» Комитета защиты мира. Они внимательно его выслушали. На следующий день назначили ему еще одну встречу. Во время этой встречи ему заявили, что предоставленная им информация выходит за рамки компетенции Комитета защиты мира. Его тут же знакомят с сотрудниками КГБ. Он говорит: «Боже мой, я от одной разведки ушел, а во вторую попал». Но его убедили, что Советский Союз действительно борется за мир и ему небезразлично, что делает Америка в странах Азии и Африки. В дальнейшем с ним назначались встречи в странах, где он бывал. И он действительно, давал ценную информацию.

Вот вам пример, как инициативник сам вышел на связь и как практически КГБ его завербовал.

— Следующий вопрос довольно пикантный: а вы могли бы привести пример, как вербуют на компромате?

— Могу, конечно. Расскажу вам один эпизод, который имел место еще в тот период, когда, еще до загранкомандировок я работал в Киеве, в контрразведке.

Тогда у меня на связи была одна агентесса. Красивая женщина. Блондинка. Очаровательная. И умная. Владела несколькими иностранными языками. Она была на учете в Москве, и ее время от времени вызывали туда для работы с иностранцами.

И вот ситуация. Резидентура одной европейской страны сообщила, что в Советский Союз по туристической путевке выезжает начальник полиции столицы этого европейского государства, где тогда пребывали американские войска. Наши разведчики сообщили, что начальник полиции очень много знает об американской резидентуре и ее явочных квартирах. У нас была информация, что он малообеспеченный, получает только государственную зарплату, а все богатство — у его жены, которая к тому же еще и очень ревнива. А он любит женщин, любит погулять. Поэтому, учитывая то, что он очень много знает, резидентура просила, чтобы во время пребывания в Советском Союзе завербовали его.

Москва распорядилась, чтобы мне вместе с агентом «Ландыш», это был ее псевдоним, прибыть в Москву для проведения операции. Приехали мы в столицу. Поселились в гостинице «Метрополь», где и остановился этот начальник полиции под видом бизнесмена. И когда он спустился на ужин, за соседним столиком оказалась наш агент «Ландыш». Он клюнул. Приглашает ее на танец. Во время танца предложил пересесть за свой столик. Она же действовала согласно инструкции: рассказала ему, что живет в Киеве, а в Москву приехала в командировку на несколько дней. Он поверил. Начал делать шаги навстречу. Поскольку он обслуживался по классу «люкс» и ему была положена машина, он пригласил ее поехать вместе с ним в театр. Поездил с ней по городу. Посмотрели они Москву. Вернулись в гостиницу. Он начал добиваться интима. Она ему заявила: «Я не уличная девка, и если вы хотите, приезжайте в Киев, у меня там квартира, вот там может быть любовь». Он тут же побежал в службу сервиса и попросил тур в Киев. Там ему сказали, что в ближайшие дни это невозможно: Киев забит туристами. Он тут же купил коробку конфет, коньяк, вручил все это как подарок служащей службы сервиса. «Ландыш» уехала поездом, он, в конце концов «добился» своего и в Киев вылетел самолетом.

Здесь, в Киеве, он остановился в шикарной на то время гостинице «Украина». Позвонил по телефону, который она ему оставила. Это была наша квартира, специально обустроенная для специальных мероприятий. И в ней якобы жила агент «Ландыш». Они встретились, покатались по городу, посетили оперный театр. Через 2–3 дня его домогательств, она пригласила его к себе «домой». В тот момент, когда он разделся и начал ложиться в постель, вдруг в квартиру ворвался «муж» нашей прекрасной леди. Разразился грандиозный скандал. «Муж» имитировал, что ударил «жену» по щеке. Начал стучать в стенку «соседу-журналисту». На стук явился встревоженный «сосед-журналист». Конечно же, это был наш сотрудник. «Вот, — говорит муж, — застал голого мужчину с моей женой, а он, оказывается, еще и иностранец, не говорит по-русски, нужно что-то делать, давай, вызывай КГБ». Одежду незадачливого любовника сразу же забрали. И вот стоит этот начальник полиции совершенно голый, натянув на себя только простынь. Как римский император. Конечно, «жена» изображает истерику, кричит: «Он ни в чем не виноват».

Появляются люди из КГБ. В частности, мой коллега Саша Т. И начинает с ним разговаривать. Спрашивает: «Кто вы?» «Я бизнесмен, — отвечает начальник полиции, — вот моя туристическая путевка, я путешествую». Ему заявляют: «Господин (такой-то), прекратите лгать! Вы начальник полиции столицы (такой-то) столицы». Голый человек в центре квартиры был в шоке. А мой коллега действовал по принципу: куй железо, пока горячо. Он тут же заявил: «Мы против вашей страны ничего не имеем, но нам нужна информация об американских и английских спецслужбах, об их явочных квартирах, о которых вы знаете, о документах, которые вы им выдаете! Если вы не согласны, мы сейчас вас сфотографируем вот в таком голом виде, а фотографии передадим журналистам, вашей страны, а уж они-то постараются использовать этот материал по полной программе. Вы же понимаете, что и работу потеряете, и жена, у которой деньги, от вас откажется. Дайте нам информацию по (таким-то) вопросам, и, может быть, мы на этом и расстанемся». «Хорошо, — говорит начальник полиции, — предоставьте мне печатную машинку и дайте пару дней, я буду писать».

Два дня он сидел и печатал. Предоставил нам очень ценную информацию. Уже уезжая, просил: «Ну, дайте мне хоть возможность повстречаться с этой женщиной». «Нет, — говорим мы, — муж очень ревнив».

Вот, как вы считаете, эта вербовка на компромате или нет? Я считаю, что — да! Это блестяще проведенная операция. Впоследствии, как мне известно, этот начальник полиции продолжал с нами работать до ухода на пенсию.

— Это очень интересная история. Но давайте вернемся к вашей работе за границей.

— Там, за границей, работая с агентурой, нужно было учитывать многие нюансы — семейное и материальное положение человека, его вероисповедание.

А, вообще-то, говоря о работе за границей, в заключение хотелось бы сказать вот что. Работая «в поле», наши разведчики изо всех сил старались действовать максимально мягко. Это не всегда удавалось. Тем более, что наш главный соперник — американцы — не отличались особой деликатностью. Тем не менее, мы честно выполнили долг перед Родиной. А то, что разложившиеся политики развалили великую страну — не наша вина. Как бы там ни было, сейчас наша Родина — Украина, и новая украинская разведка, уверен, так же само, как и мы в свое время служили СССР, честно и самоотверженно служит молодому украинскому государству.

 

Василий БАКУШИН:

«Когда Гесс смотрел на меня, по спине бежали мурашки»

После окончания Второй мировой войны прошло более 60 лет. Истек и срок секретности, наложенный на некоторые особо деликатные события той поры. Сегодня еще не очень охотно, но все же начинают раскрываться отдельные архивные материалы. Понемногу начинают говорить уже не скованные подписками о неразглашении свидетели и участники ранее засекреченных событий.

Моему собеседнику есть о чем рассказать. После войны он вел оперативную работу с нацистскими преступниками, осужденными Нюрнбергским трибуналом и отбывавшим наказание в межсоюзнической тюрьме Шпандау.

Конспективно биография полковника Бакушина выглядит так. Он прибавил себе годы и шестнадцатилетним пареньком добровольцем ушел на войну. Его сразу же заприметили и направили для обучения в некое закрытое заведение, спецшколу, которая в реестре высших военных учебных заведений значилась как «школа поваров». После интенсивного курса обучения он блестяще владел немецким и был отлично подготовлен для ведения оперативной работы. Всю войну Бакушин прослужил во фронтовой разведке. Как записано в его личном деле, им совершено 44 глубоких рейда в тыл врага. В задачу его подразделения входили: сбор сведений о дислокации войск противника, захват «языков», а также диверсионная работа. В 44-м Бакушина из разведки перевели в контрразведку — СМЕРШ. Чуть позже попал в штаб Группы советских войск в Германии.

Участвовал в заседаниях Нюрнбергского трибунала. С 47-го по 53-й годы — оперативная работа в межсоюзнической тюрьме Шпандау. Потом — многолетняя служба в КГБ СССР. То, чем занимался в этот период Василий Бакушин, пока, как я понял, разглашению не подлежит. Единственное, что мне удалось выяснить, полковник Бакушин был задействован в тайном канале неофициальных контактов между высшими политическими лидерами СССР и ФРГ. Руководил работой тайного канала тогдашний заместитель генерального директора ТАСС (как выяснилось позже — генерал КГБ) Вячеслав Кеворков. Но это уже другая история. Мы же говорим с полковником Бакушиным о нацистских преступниках и тюрьме Шпандау.

Караулы Шпандау

— После приговора Нюрнбергского трибунала часть военных преступников были осуждены к различным срокам лишения свободы. Все они были помещены в межсоюзническую тюрьму в Шпандау. Я в ней представлял интересы СССР.

— А что, представляло собой это специфическое учреждение?

— Это была обычная тюрьма в Западном Берлине. Но особенность ее состояла в том, что после заточения в нее этих важных персон она охранялась по очереди караулами всех стран антигитлеровской коалиции. Наши отдежурили месяц, караул сменяют американцы, потом — англичане. Каждый месяц при смене караула обязательно происходил парад. Охрану несли отборные, особо вышколенные подразделения. Среди обслуживающего персонала не было ни одного немца.

— Какова была численность караулов?

— Примерно по одной роте. Красивые, хорошо подготовленные солдаты. В будущем из таких здоровых ребят формировали части спецназа. К тому же всё они были очень хорошо подготовлены в строевом и моральном плане. И когда сменялся караул — особенно советский и американский — это, конечно, зрелище было впечатляющее. Всегда собиралась толпа зевак. А вот англичане, шотландцы в своих юбочках… И музыка у них была слабенькая, какое-то пиликанье — это уже было не то.

Центр неофициальной дипломатии

— Кстати, эта тюрьма сыграла очень важную позитивную роль с точки зрения смягчения международной напряженности. Общеизвестно, что взаимоотношения между союзниками после Фултонской речи Черчилля в 1946 году испортились до невозможного. Все официальные контакты были прекращены. И вот в тюрьме Шпандау очень осторожно начали происходить неофициальные контакты. Сперва мы, сотрудники разведслужб, встречались на нашем уровне. Спустя какое-то время к нам присоединились и клерки из американского и английских посольств. В конечном итоге эти контакты постепенно переросли в неофициальные встречи министров и послов. И уже послы начали договариваться о будущих официальных переговорах.

— И все это происходило в тюрьме?

— Да. Только об этом еще нигде не было написано. «Я был тогда Николай Огнев».

— В чем состояла лично ваша функция в этом специфическом заведении?

— В мою задачу входила инспекция содержания военных преступников — каково их самочувствие, есть ли просьбы, вопросы, пожелания. Помимо этого, имелось у меня и более тонкое, деликатное задание — «активно» беседовать с американскими и английскими представителями. Это, вообще-то, было интересное общение. То есть, они знают, что я разведчик (другой военный там никак не мог оказаться), а я знаю, что они разведчики…

— У вас была тогда другая фамилия?

— Да.

— Какая, если не секрет?

— Уже не секрет. Я был тогда Николай Огнев.

В «предбаннике» Гесса

— Как известно, различные сроки отбывали высшие руководители Третьего рейха — Гесс, Дёниц, Ширах и Шпеер. Вы могли бы охарактеризовать некоторых из них? К примеру, Рудольфа Гесса, «человека № 2» в гитлеровской Германии.

— Рудольф Гесс отбывал пожизненное заключение. Он содержался в камере размером примерно 3 на 7 метров.

— Каков был ее интерьер?

— Стол. На нем фотографии его внучки и сына. В «предбаннике» — его униформа обер-лейтенанта люфтваффе. Нюрнбергский трибунал разрешил ему иметь при себе этот костюм, в котором он перелетел в Англию…

Еще в «предбаннике» постоянно находился открытый гроб. А когда Гесс смотрел в окно — за решеткой он видел вырытую под могилу яму. Это тоже было сделано в соответствии с решением трибунала. По существу, это было морально-психологическое наказание за его злодеяния.

— А как он все это воспринимал?

— Он был какой-то толстокожий — ко всему адаптировался и на эти ритуальные атрибуты особого внимания не обращал. Во всяком случае, я не заметил, чтобы это его травмировало.

— Он имел возможность, скажем, читать газеты?

— Опять-таки, согласно решению трибунала, и Гесс, и все остальные заключенные имели право читать газеты, но только не политического содержания. И за этим, кстати, строго следили.

Они имели право получать письма от близких родственников. Гесс, когда его охраняли наши, всегда мне жаловался, что почему-то к нему доходят не все письма… Жаловался он и на боли в животе. Неоднократно мы вызывали к нему врачей. Заключенные имели право также на свидание со своими близкими. И все, кроме Гесса, этим правом пользовались. Гесс же за все годы пребывания в тюрьме ни разу не виделся, ни с женой, ни со своими близкими. Я спрашивал его, чем объяснить такую замкнутость. Мне он отвечал, что, мол, пусть в памяти близких мой образ останется таким, каким я был в молодости…

— Как выглядел Гесс?

— Он был очень высокий. Глубоко сидящие, маленькие, сверлящие карие глаза. Когда он на меня смотрел — по спине бежали мурашки. Темный цвет лица — у него же мать арабка. Сам он родился в Египте и приехал в Германию только в 15 лет. То есть, где-то арабский Восток в нем намешан. Он долго не женился. Потом Гитлер как-то женил его — с горем пополам…

Надо сказать, что именно Гесс был самым неприятным из всех заключенных. Даже в тюрьме он оставался твердокаменным нацистом. Он ведь был одним из главных идеологов фашизма. «Майн Кампф» написал не Гитлер, а Гесс. Гитлер только подписался.

Тайна Рудольфа Гесса

— Видимая сторона его истории как будто общеизвестна. В мае 41-го года Гесс на одномоторном самолете вылетает в Англию. Встречается там с некоторыми финансовыми магнатами, ведет какие-то переговоры. Англичане его задерживают и якобы в качестве военнопленного содержат до конца войны. И передают уже только в распоряжение Нюрнбергского трибунала. Это знают все. Но за внешней и общепонятной простотой кроется большая тайна.

Обратите внимание: Черчилль во время выступлений в парламенте 20 мая и 10 июня фактически ушел от вопросов депутатов о задержании Гесса. «В настоящее время, — сказал он, — я ничего не могу сообщить о нем…» В Германии военных, хоть каким-то образом посвященных в дело Гесса, немедленно задерживали и забирали в гестапо. И до самого конца войны фюрер категорически отказывал в их освобождении из-под ареста…

— Вам по долгу службы, возможно, удалось что-либо узнать об этой загадочной истории?

— Несколько раз я пытался разговаривать с Гессом и о том, почему он летал в Англию. Это же для нас был вопрос вопросов. Он ведь даже в Нюрнберге на заседании трибунала не дал вразумительных объяснений.

— А как вел себя Гесс на процессе в Нюрнберге?

— Он сидел рядом с Герингом. И тот часто пытался с ним говорить, жестикулировал, но Гесс не реагировал и только обводил зал мутным взглядом. Защита выдвинула версию о душевном расстройстве. Но после тщательной международной психиатрической экспертизы он был признан вменяемым. Но причину своего полета в Англию так и не объяснил.

Ничего путного не рассказал Гесс и мне. Уже потом, по другим каналам, в другом месте и в другое время я узнал, что он имел в Англии встречу с Черчиллем. И разговор их был суперконфиденциальный. Ни американцы, ни англичане, ни немцы эту тайну (содержание разговора Черчилля и Гесса) пока не открывают. У нас она тоже еще до сих пор не открыта и находится в специальных архивах.

— То есть КГБ имел запись этого разговора?

— А вы как думаете?..

— А как в тюрьме воспринимали Гесса Ширах, Дёниц и Шпеер?

— Они игнорировали его присутствие. Когда выходили на прогулку и даже когда все вместе сходились в маленьком доме, эти трое всячески его избегали. Никогда с ним даже не разговаривали. То есть, наблюдалась подчеркнутая отчужденность.

Сделка на предварительном следствии

— Как известно, Нюрнбергский трибунал некоторых руководителей и военных деятелей фашистской Германии приговорил к смертной казни. Это, учитывая особенности советского правосудия, которое и своих, и чужих всегда наказывало «по всей строгости закона», выглядит вполне логично. Непонятно другое: как свирепая советская Фемида позволила, чтобы международный трибунал оставил в живых ряд высших чинов Третьего рейха? Казалось бы, зачем такие проблемы — содержание тюрьмы, караул…

— Моя версия такова: это стало возможным в результате тайной сделки на предварительном следствии между союзниками — участниками трибунала и некоторыми бывшими руководителями фашистской Германии. То есть, подследственные рассказали что-то очень важное (что именно, думаю, мировая общественность узнает еще не скоро, если вообще узнает), а взамен им была дарована жизнь…

— Официально приговор выносился как бы с учетом степени виновности каждого. К примеру, тот же Шпеер, хотя и был министром вооружения, лично не давал указаний насчет расстрелов, не руководил карательными операциями. Хотя на его военных объектах использовался рабский труд как советских людей, так и граждан других стран, оккупированных гитлеровцами. Поэтому Шпеер получил приговор — 20 лет заключения. Срок немалый. И он отсидел его от звонка до звонка. Но вы, безусловно, правы. Все они дали более или менее ценные показания. Особенно Шпеер.

Интеллигентный Шпеер

— Каков был Шпеер?

— Это был самый умный и самый образованный среди всей этой публики. По образованию он архитектор. Личность очень обаятельная. Выходец из интеллигентной семьи. Его отец был известный архитектор. Потом уже он сам возглавил архитектурное общество Германии. Занимался наукой. Но черт попутал его с Гитлером.

— Почему его приблизил к себе фюрер — это тоже интересно…

— Сам он мне рассказывал так. Гитлер считал себя непревзойденным художником. И когда звезда Шпеера-архитектора начала восходить, он приблизил его к себе с таким расчетом, чтобы Шпеер дал оценку его художественным работам. Шпеер пару раз позитивно отозвался о художествах Гитлера, и фюрер увидел в нем человека, который может усилить его имидж. Гитлера ведь игнорировали ученые, художники. Считали его дилетантом. А тут Шпеер, известный и уважаемый человек… И вот на этой основе произошло сближение. Вскоре Гитлер предложил ему министерскую должность.

Надо сказать, что хоть Шпеер и разделял гитлеровскую идеологию, он не был фанатиком фашизма. Если всем остальным заключенным Шпандау запрещалось заниматься физическим трудом, то ему было позволено сделать гипсовый проект парка Сан-Суси в Потсдаме.

К Шираху возили врачей из Москвы

— Что вы могли бы сказать об остальных заключенных Шпандау?

— Вот, например, Ширах. Это был нацист даже покруче Гесса. Он возглавлял союз гитлеровской молодежи. Страдал болезнью глаз. Мы ему всячески помогали, приглашали специалистов из Москвы.

— Вот вам еще одно подтверждение моей версии, что все оставленные Нюрнбергским трибуналом в живых дали очень важные показания. Иначе возили бы к ним специалистов из Москвы?

— Да, мне нечего возразить. Так вот, московские врачи помогли Шираху. Но как ни пытались его разговорить, вызвать на неофициальное человеческое общение (причем мы же были не какие-то любители, а профессионалы), нам это так и не удалось.

Розы от… Вилли Брандта

— Скажите, вернувшись в Союз, вы следили за судьбой своих бывших подопечных?

— Конечно. Каждый; из них отсидел назначенный трибуналом срок. Когда уже освободили Шираха, Шпеера и Дёница, в заключении остался один Гесс. Его перевели тогда в Моабитскую тюрьму. И создали там примерно такой же режим, как в Шпандау. Там Гесс и закончил свой земной путь. Таким образом, завершилось и его пожизненное заключение.

Шпеер отсидел 20 лет. Потом его освободили. А в это время обер-бургомистром Большого Берлина был Вилли Брандт, будущий канцлер ФРГ. Так вот, Вилли Брандт к его освобождению прислал букет роз.

— Как бывшие заключенные жили после освобождения?

— Они обитали в Западной Германии. И у них там особых проблем не возникало. Дёниц и Ширах вскоре умерли. Шпеер после освобождения издал интереснейшие мемуары. Они также были изданы у нас.

 

Анатолий БАРОНИН:

«Резидентом по блату стать невозможно»

Профессор Института Службы внешней разведки Анатолий Воронин — человек с прошлым. Он был резидентом КГБ в Гане, Нигерии и Либерии, более 25 лет прослужил в Первом главном управлении КГБ СССР. В конечном итоге, в 1986 году, сделал выбор в пользу украинской разведки. И тогда, и сейчас он считал и считает ее очень сильной и надежной, перспективной разведкой с хорошими традициями, кадрами и результатами работы.

— Значит, вы был и резидентом…

— Знаете, резидент — это не совсем точное определение рода занятий. Вот немцы, они более четко определяют — главный уполномоченный БНД в какой-то стране.

Работа в резидентуре строится на жесткой вертикали. Централизация полнейшая. Резидент там — единственный чрезвычайный уполномоченный представитель разведки своей страны. И все сотрудники спецслужбы должны ему подчиняться. Даже, когда приезжал из Москвы какой-то начальник из управления внешней разведки, он в период своего пребывания в данной стране обязан подчиняться резиденту. Когда я первый раз отправлялся за рубеж в качестве резидента, один генерал мне сказал: «Даже если к тебе приедет Юрий Владимирович Андропов, пока он будет там, он обязан подчиняться тебе». Я тогда представил себе, как он мне будет подчиняться. Но таков порядок. Резидент назначался коллегией КГБ по представлению председателя. Он был не только резидентом разведки, но и резидентом КГБ.

— Какое-то время вы были, если можно так сказать, рядовым разведчиком и только потом стали резидентом?

— Безусловно. Резидентом по блату стать невозможно. Первая моя полугодовая командировка — это была обкатка. Затем — уже боевая командировка. Правда, там я вырос до зам. резидента. Третью и четвертую, долгосрочные командировки я уже провел в качестве резидента.

— А под каким прикрытием вы работали?

— Под дипломатическим. Нас этому обучали в разведшколе, причем подготовка была очень тщательной. Преподавателями были опытнейшие дипломаты. Скажем, один из курсов читал Анатолий Добрынин, который два десятка лет был послом СССР в США. Все это позволяло работать на уровне с «чистыми» дипломатами, а иногда и лучше.

— И вдобавок ко всему еще вербовать важные источники информации, отрываться от наружного наблюдения…

— Вообще-то уходить от «наружки» нельзя. Вернее, можно, но в исключительных случаях. Если разведчик, действующий под прикрытием, пытается уйти от наблюдения, он тем самым лишний раз подтверждает свою причастность к разведке. В следующий раз контрразведка сделает все возможное, чтобы не дать возможность работать, будет буквально внаглую ходить по пятам или, чего еще хуже, подстроит такую ситуацию, после чего убегать перехочется.

Однако бывают ситуации, когда просто необходимо отрываться, чего бы это ни стоило. Был у меня такой случай. Из центра поступило задание раздобыть техническую документацию на один современный европейский самолет. Этими материалами якобы располагала и страна моего пребывания. В центре решили, что в Африке секреты хуже охраняются. Хоть я и был другого мнения, но меня никто не спрашивал. И все же после мучительных поисков удача улыбнулась. Оказалось, что нужными мне документами располагает близкий родственник моего источника. И вот в один из дней он подает обусловленный сигнал о необходимости проведения срочной встречи.

Выезжаю из посольства, — а передвигался по городу исключительно на автомобиле, — и вскоре замечаю за собой хвост. Делать нечего, виду не подаю, изучаю местные достопримечательности, пытаясь притупить бдительность. Хотя знаю, что сзади тоже профессионалы, дистанцию держат четко. Наконец удается смоделировать ситуацию, по которой якобы они по своей вине меня потеряли. Затем еще длительное время петляю по городу, несколько раз проверяюсь и перепроверяюсь. Лишь стопроцентно убедившись, что все чисто, иду на встречу. И тут, как в анекдоте, меня ждут две новости: одна — хорошая, другая — плохая. Источник, разбирающийся в авиации, как и я, притащил целую кучу документации и чертежей. А вся проблема в том, что к утру их нужно незаметно положить обратно в сейф родственника. Возвращаясь в посольство, прикидываю, сколько времени нужно на копирование всего этого и молю Бога, чтобы не было «наружки», когда поеду отвозить документы.

— Анатолий Викторович, а часто ли ставились подобные задачи из разряда невыполнимых?

— Знаете, в разведке не существует понятия «невыполнимое задание». Для того так долго и тщательно подбирают и готовят разведчика, затрачивают для этого большие силы и средства, создают условия для его вывода за границу, сопровождают дальнейшую дорогу, чтобы он смог максимально реализовать все свои качества. Нет, разведчик — не супермен, как это часто показывают в зарубежных фильмах, тем не менее, это человек особой профессии и выполнять любые задания центра — его работа. Другое дело, что для этого могут потребоваться время, деньги, или, скажем так, большие деньги…

— На словах все выглядит красиво, а как на практике?

— А на практике как у Штирлица. Помните его ворчание перед радистом после получения задания установить, кто ведет сепаратные переговоры с союзниками. Мол, они там все с ума посходили и считают, что он чуть ли не вхож к самому фюреру, и все может. Примерно так же сначала отреагировал и я на получение срочного задания из Москвы добыть штамм «болезни Эбола». В то время, а это был 1970-й год, сообщение о страшной эпидемии, поразившей деревушку Ласса на северо-востоке Нигерии, моментально облетело весь мир. За считанные часы от неизвестной болезни, похожей на тиф, там вымерло все население. В прессе появились предположения о возможных испытаниях бактериологического оружия, делались намеки на нашего главного противника. Одним словом, нужны были образцы вируса, чтобы создать антивирусные препараты. Задача стратегической важности.

К счастью, в то время в Нигерии работала советская миссия врачей. Я выбрал из них более-менее подходящего специалиста, сели мы на УАЗик и вдвоем направились искать эту деревню, расположенную за 1200 километров от столицы. Нашли. Добились разрешения исследовать тела умерших. Результаты нулевые. Оказалось, что нужны были образцы крови, взятые у больного еще перед смертью. А к тому времени эпидемию уже остановили, новых проявлений не было. Пришлось искать подходы к местным медикам, у которых такие образцы сохранились. Таким образом, удалось заполучить нужные пробирки с кровью.

— То есть просто так зашли в местную больницу, попросили пару пробирок со страшным вирусом, вам их упаковали, вы сказали спасибо и уехали?

— Ну, не совсем так просто (хитро улыбается). Нужно знать психологию местных жителей, на чем можно сыграть, чем заинтересовать. В этот раз в ход было пущено все красноречие плюс накрытая «поляна» за наш счет и, конечно же, за спасибо такие дела не делаются.

— Существует мнение, что эпизод, о котором вы рассказали, — это было испытание бактериологического оружия американцами.

— Не думаю, что это было испытание. Они, наверняка, не хотели выпускать джинна из бутылки. Тем не менее, тогда вымерла вся деревушка. Почему я не думаю, что это были испытания? Ведь, первыми умерли от этой болезни сами американцы — врач и две медсестры. То есть в данном случае произошел некий сбой.

Другое дело — совершенно четко можно утверждать, что бешенство коров в Западной Европе, ящур и птичий грипп — все это появилось не случайно. Здесь речь идет об искусственном происхождении этих болезней для решения вопросов экономической конкуренции, борьбы за рынки сбыта. «Ножки Буша» надо же продвигать, а кто-то там кур разводит. С коровьим бешенством то же самое. Отказалась Европа покупать американское мясо — тут же появилось коровье бешенство.

— Анатолий Викторович, когда вас слушаю, складывается впечатление, что все у вас получалось как-то уж слишком просто и быстро. Переубедите, что это не так, иначе получается сплошная романтика.

— Знаете, в разведке даже через 30–40 лет после каких-то событий нельзя раскрывать всех деталей и подробностей, а уж тем более говорить о конкретных лицах. Вот и приходится иногда делать это завуалировано. На самом деле все гораздо сложнее и занимает достаточно много времени. Разведка не терпит поспешности. Как-то в одной из африканских стран, где я в то время работал, нужно было найти подход к влиятельному высокопоставленному чиновнику из президентского окружения. К нашей стране он не очень хорошо относился, на приемы в посольство не приходил, избегал контактов. Я начал наводить о нём справки, собирать информацию о его привычках, увлечениях, родственниках, слабых и сильных сторонах. Оказалось, что у него очень много детей, и он в них души не чает. На этом решил сыграть. Во время приема в одном из посольств подошел к нему, завел нейтральный разговор и как бы невзначай посетовал, что уже давно нахожусь за границей, соскучился по детям, оставшимся на родине, переживаю за них. Так плавно мы переключились на тему детей, он оживился, глаза сразу заблестели и подобрели. В конечном итоге он пригласил меня к себе домой.

Направляясь в гости, я знал о его детях почти все, поэтому каждому прихватил соответствующий подарок. Прощаясь, я чувствовал себя Дедом Морозом. К тому же я узнал все даты рождения и старался их не пропускать, а это случалось почти каждый месяц. Причем мои отношения с детьми были предельно искренними, и они меня действительно полюбили, а уж хозяин после этого и подавно. Он пригласил меня зайти к нему на работу. Как раз в это время представители нашего посольства пытались получить реакцию руководства страны пребывания по одному важному вопросу международной политики. И тут, попивая перед ним кофе, я замечаю на столе протокол заседания президентского совета на эту тему. Читать приходится вверх ногами, всеми силами стараюсь скрыть свою заинтересованность, но, судя по всему, не получается. Но вместо того, чтобы спрятать документ, он дает возможность его дочитать, да еще и переворачивает на следующую страницу, где окончание. При этом как будто не замечает моего интереса, отвлекаясь на свои дела.

После этого случая мне пришлось тщательно отработать технику чтения вверх ногами и затем неоднократно использовать ее для изучения важнейших документов на столе у моего знакомого. Конечно, я понимал, что он дает подсмотреть материалы выборочно, руководствуясь какими-то своими соображениями, но и это представляло колоссальную ценность. А воочию мы говорили о погоде, рыбалке, детях, политике.

— Анатолий Викторович, в то время, судя по фильму «ТАСС уполномочен заявить», в Африке было неспокойно, часто случались перевороты и в этот процесс активно вовлекались иностранные разведки. Вас это каким-то образом коснулось?

— Во-первых, в реальности события разворачивались не в Африке, как это показано в фильме, а в другом месте. Хотя в остальном все построено на конкретных событиях с небольшим домыслом Юлиана Семенова. Кстати, директором этого фильма был мой приятель, который знал, чем я занимаюсь. Я как раз находился в Москве между загранкомандировками, и он предложил мне быть консультантом сериала. Но в конечном итоге руководство КГБ назначило консультантами представителей контрразведки, ведь это была их операция.

Что касается остального, то мне пришлось быть свидетелем четырех государственных переворотов и одной гражданской войны. Первый раз это произошло в 1966 году в Гане, где я в то время был уже заместителем резидента советской разведки. По нашим меркам, он носил антисоветскую направленность и был инспирирован извне. В три часа ночи началась стрельба. Нужно было срочно ехать в посольство и информировать Москву. Сначала сел в машину, но затем передумал, решил, что пешком безопаснее. Всю дорогу, а это около километра, вокруг хаотично летали трассирующие пули. Все остальные дни тоже приходилось проводить на улицах, чтобы докладывать реальную картину, даже подвозить солдат с оружием.

В следующий раз, уже в другой стране, как-то во время очередного путча поздно вечером возвращался на машине домой после встречи с источником. Неожиданно останавливает военный патруль. Автомат Калашникова в грудь, обыскивают. Начинаю протестовать, объяснять, что я дипломат, показываю на номера автомобиля, предъявляю паспорт. Никакой реакции, даже наоборот, раздражаются, передергивают затвор и кладут палец на спусковой крючок. В это время я замечаю, что сержант пытается что-то прочитать в моем паспорте, держа его вверх ногами. Ну, думаю, плохи мои дела, раз ребята даже в школе не учились. К счастью, неожиданно подъехал офицер, быстро во всем разобрался, извинился за подчиненных, мол, что с них возьмешь, безграмотные. Напоследок у меня еще хватило сил шутить, что чуть не схлопотал пулю из своего же автомата. Посмеялись, обнялись, и я в холодном поту поехал дальше.

— Известно, что существует неписанный кодекс поведения разведок. Одно из его положений требует не вербовать «под чужим флагом» — что это значит в современных условиях?

— Это значит: нельзя вербовать под флагом той страны, с которой существуют очень хорошие межгосударственные отношения.

Кстати, в апреле 1992-го года в Алма-Ате состоялось совещание руководителей разведок стран бывшего Советского Союза, за исключением трех прибалтийских карликовых государств. На этом совещании было принято такое решение: каждая страна берет на себя обязательства — не вести разведку друг против друга.

И если уж говорить о кодексе чести, то в разведке есть принцип корпоративности. Это когда все сотрудники разведки, не потому что они любят или не любят страну своих соперников, не допускают таких действий в отношении коллег по другую сторону баррикады, которые бы кончились кровью или смертью. То есть кодекс чести требует уважения труда разведчика, который не является нашим другом.

— А как же аварийные ситуации на дорогах?

— Это контрразведка делает. Вы же знаете, что, например, дипломатическая служба построена на принципе паритетности. Так и в разведке. Если я тебе сделаю бяку, то ты мне ответишь тем же. Хотя подковерная интеллектуальная борьба идет постоянно.

У меня, кстати, Нигерии были хорошие отношения с резидентом ЦРУ. Кстати, он прекрасно знал, что я знаю, что он — резидент.

Резиденты ЦРУ, в отличие от других, стремятся приоткрыть завесу таинства, подрасшифровать себя. И знаете из-за чего? Если вдруг кто-то пожелает предложить свои услуги, чтобы знал, к кому обращаться. А, вообще-то, американцы — самый перепуганный народ в отношении инициативников. Я, например, всегда говорил: «Никогда не гоните, давайте посмотрим, кто к нам пришел».

Кстати, у нас, в Украине, пару лет назад была потрясающая сцена. Один энтузиаст-украинец пришел в американское посольство предлагать услуги. Кончилось это тем, что его взашей оттуда выгнали, выбросили его бандероль — и все это с криком: «Уберите своего провокатора!» Именно для того, чтобы такого не было, американцы всегда немного приоткрываются. В свою очередь умные инициативники всегда очень приглядываются, к кому обратиться, чтобы их не выставили.

— Следующий вопрос насчет агентуры. Мне почему-то думается, что спецслужбы, желая заагентурить человека, могут его обхаживать только до тех пор, пока он не даст расписку, а потом — возможен шантаж.

— Если бы я попытался кого-либо шантажировать, этим самым я подставил бы себя под возможное выдворение. Знаете, в разведке по принуждению не работают. Даже агентура. Если человек не хочет, если он отказывается или же отказывается уже в ходе сотрудничества, надо пожать ему руку, сказать — «спасибо!», и отпустить с миром. Иначе — все может очень плохо закончиться. На разведку должны работать энтузиасты, люди увлеченные. К слову сказать, знаменитая «Кембриджская пятерка» ни копейки не взяла от советской разведки.

Идейных сейчас совсем не стало. Вы посмотрите: все эти резуны, гордиевские, они считают себя борцами. А какие они борцы, они подонки, самые настоящие, которые предали нас и наших друзей за деньги.

— Ваша жена была с вами?

— Да. Только в первой командировке я был один.

— Она тоже работала в разведке?

— Нет, она трудилась в посольстве. Почти все жены разведчиков работали в посольстве.

— В посольстве нанимали на работу и местных жителей?

— Да, но кем? — садовниками, вахтерами…

— Они же, наверное, все были завербованы местной спецслужбой?

— Безусловно. В этом никто из нас ни на секунду не сомневался. Но с другой стороны — а что они могут? Все дело в том, что сотрудники-иностранцы не имеют права входить в помещение посольства выше представительского помещения на первом этаже. А второй, третий и выше этажи для них недоступны. А внизу — ничего секретного, зал для приемов, помещение для бесед с посетителями. А вот легальная резидентура, которая всегда размещена на средних этажах, должна быть защищена, прикрыта всеми правами и привилегиями, которыми располагают дипломатические представительства.

— В тех странах, где вы работали, были и нелегальные резидентуры?

— Нелегальные резидентуры были только там, где труднее всего работалось. То есть в странах с очень жестким контрразведывательным режимом и еще в странах очень сильного влияния.

— Анатолий Викторович, следующий мой вопрос, наверное, не очень для вас приятный но, тем не менее, его обойти невозможно: расскажите о том, как вас расшифровали. Знаю, что о вас написал в своей книге Джон Баррон «КГБ. Тайная война советских разведчиков», а немецкий журнал «Штерн» назвал вас выдающимся мастером шпионажа.

— Это было в 1970 году. Тогда в Англию перебежал наш разведчик Олег Лялин и начал сдавать информацию обо всех, кого он знал. Оказалось, что мы вместе с ним проходили языковую подготовку в разведшколе, занимались в одной аудитории. Правда, настоящей моей фамилии он не знал, мы ведь там находились под другими. А вот по фотографии опознал. Сразу после его побега из Москвы во все резидентуры направили запросы с целью узнать, с кем и при каких обстоятельствах пересекались с ним пути. Я сообщил все как было, и меня по ряду соображений отозвали на родину — от греха подальше. К тому же вскоре в английской прессе появились публикации, где наводились списки фамилий расшифрованных советских разведчиков, в том числе и моя.

— И после этого карьера резидента закончилась?

— Отнюдь. Через некоторое время мне довелось еще несколько лет работать резидентом советской разведки в Либерии. Официально ведь эти списки, расшифровки опровергались. Реакция была одной: все это клевета на советских дипломатических работников.

— И, тем не менее, не мешало ли это заниматься основной деятельностью?

— Начнем с того, что я ведь не один там был. Да и по большому счету резидентов иностранных разведок и так зачастую знают. В той же Либерии резидентом американской разведки был мой старый знакомый, к выдворению которого ранее из Нигерии я приложил руку. У нас были нормальные отношения. Я часто бывал у него дома, где имелась очень хорошая библиотека, в частности целые стеллажи книг по искусству. И среди них на видном месте, как на показ, стояла книга Баррона с упоминанием обо мне. Тем самым он давал понять мне, что знает, кто я на самом деле. Как-то я не выдержал и прямо сказал ему: «Не надоело книгу напоказ выставлять?» После этого убрал.

— Вскоре вы оказались в Союзе, а потом — в Украине. Как все это происходило?

— Тогда ситуация сложилась таким образом. Когда я вернулся, до 1986 года работал в Москве, в центральном аппарате разведки. И, вдруг, меня стали оформлять резидентом в Турцию. А турки мне очень вежливо отказали. Дали понять: мол, сколько же можно?.. И тут я понял, что у меня уже — никаких перспектив насчет работы «в поле». Тогда мне предложили на выбор три места работы: первое — возглавлять разведку Эстонии, второе — возглавлять разведку Таджикистана, третье — стать заместителем начальника разведки Украины.

Я избрал Украину. В моем подразделении, которое я возглавлял в Москве, было больше половины украинцев. Они, естественно, поддержали мой выбор. Да и здесь, в Киеве, меня очень хорошо встретили.

— Вы приехали в Киев в 1986 году, здесь же как раз грянул Чернобыль…

— Знаете, разведка отличается от других военизированных подразделений как раз тем, что в ней более либеральные нравы. И очень часто есть возможность выбора. Как только в Украине взорвался Чернобыль, мое начальство пригласило меня к себе. «Может, не поедешь?» — спрашивает. Говорю: «Я не сволочь». Здесь уже было дело чести.

— Сейчас вы — профессор Института СВР Украины. Вы уже давно работаете в этом закрытом учебном заведении?

— Ушел в запас в 1991 году. Мне было 59 лет. Поначалу соображал — кем быть? Пошел в одну конторку — чувствую, в ней пахнет воровством. Пошел в другую — такое же впечатление. Еще походил немного — решил: нет, не буду отрываться от службы. Пошел в отдел кадров. И первый зам. начальника кадров тут же, при мне, позвонил в Академию, тогда это еще был институт подготовки кадров, и сказал руководству: «Вот я к вам хорошего человека направляю». В тот же день появился в институте — и тут же был зачислен.

— Какие предметы преподаете вы в Академии внешней разведки?

— Теорию разведывательной деятельности. Эта тема хороша тем, что я учу основам — как быть шпионом.

— То есть какая-либо политическая составляющая напрочь отсутствует?

— Есть такой анекдот. Идет обсуждение вопроса: как строить мост — вдоль реки или поперек? Решили, что лучше всего — вверх, а там — как прикажут… Так вот, я строю свою теорию вверх, и она не носит никакой политической окраски.

— Анатолий Викторович, все годы работы в разведке вы участвовали в противостоянии КГБ — ЦРУ. Теперь, когда КГБ разрушен, а в независимой Украине ЦРУ считается дружественной спецслужбой, — это не вызывает у вас дискомфорта?

— Вы знаете, есть постулат, который, в общем-то, никто и не собирается опровергать: дружественных разведок не бывает. Партнерство осуществляется постоянно. Сейчас — это взаимодействие по борьбе с транснациональной преступностью. Но даже это партнерство в любом случае осуществляется в форме противостояния. Если между разведками начинается дружба, то это уже не взаимодействие, не взаимопомощь, а подчинение и закабаление одной разведки другой. Да, я всю жизнь работал против главного противника. А главным противником были, прежде всего, Соединенные Штаты Америки, страны НАТО, ну, и Китай одно время был.

— Сейчас вы стыкуетесь с американцами? Они, наверное, интересуются вашей предыдущей работой? Как вы отбиваетесь от их вопросов?

— В разведке существует железное правило, которое называется «принцип фрагментарности». Он заключается в том, что каждый разведчик должен знать только то, что ему положено знать по его должности и по порученному участку работы. Все остальное — от лукавого. Этот принцип свято соблюдается.

Я рад, что я востребован и до сих пор занимаюсь любимым делом. За последнее время подготовлено и прочитано сотни лекций для будущих украинских разведчиков. Некоторые из слушателей уже работают за границей. Жизнь продолжается.

 

Тайные войны современности в литературных произведениях Валентина Барзинского

Валентин Барзинский, полковник в отставке, бывший сотрудник внешней разведки КГБ и СБУ, системный аналитик и президент общественной организации «Системный информационно-аналитический центр». Занимается вопросами оптимизации систем управления, исследует возможности организации современного менеджмента для внедрения новейших технологий. Приключенческий сериал «Охота на гения», снятый по произведениям Валентина Барзинского, с успехом демонстрировался на ведущих телеканалах России и Украины.

— Валентин Павлович, в основе сюжетов большинства ваших книг лежат возможные прикладные аспекты научных достижений 2-й пол. XX в., например, в области биотехнологии, которые могут быть использованы и в качестве основы для создания новых видов вооружений, а также оружия для террористов. Чем вы объясните такой выбор?

— Приходится заниматься принципиально новыми технологиями, координировать усилия специалистов по различным направлениям. Кому как не нам видеть потенциальную опасность их двойного применения. Приведу пример. Год назад пришлось общаться с одним ученым — специалистом в области фармакологии. Лекарства нового поколения, которые он разработал, после небольшой модификации и доработки вполне могут быть использованы в качестве оружия для ведения бактериологических войн. Научный прогресс остановить невозможно, но довольно много времени было потрачено на то, чтобы найти варианты защиты изобретения и исключения доступа к нему посторонних.

— Известно, что еще в XX веке во многих странах велась разработка специальных технических средств и методов дистанционного воздействия на людей (например, излучения в области инфранизких частот) с целью управления их психофизическим состоянием и поведением. Предусматривались и варианты воздействия на окружающую среду с последующим его отражением на людях. Все это можно квалифицировать как экологическое оружие. Не могли бы вы прокомментировать, какую реальную угрозу несут такие разработки? Может, здесь больше мистики?

— Полагаю, мистицизм следует оставить фантастам и гадалкам. Сегодня мы с удивлением и опаской наблюдаем за трансформацией климата, погодных условий. Не могу утверждать, что это воздействие злых сил, но версии об использовании т. н. «метеорологического» оружия постоянно появляются на страницах СМИ. Нельзя исключить и тайное ведение работ по созданию и испытанию «сейсмического» и «геофизического» оружия… Посмотрите, сколько споров возникает вокруг проблем клонирования, выращивания трансгенной сельскохозяйственной продукции. А ведь не секрет, что успешное овладение тайнами ДНК неизбежно подтолкнет злых гениев к использованию столь необычных возможностей в личных корыстных целях.

Вокруг «Охоты на гения»

— А теперь о вашем романе «Охота на гения», по которому снят одноименный сериал. Почему вы отдали права на съемку россиянам, а не украинским кинематографистам?

— Насколько мне известно, украинские чиновники на 2006 год обещали абсолютный приоритет развитию киноиндустрии, чему и был посвящен форум кинематографистов после шумных «баталий» вокруг киностудии им. Довженко. Поэтому в первую очередь предполагалось организовать съемки в Украине. Суть предложения заключалась в кооперировании сил по созданию такого кинопроизведения, которое бы позитивно влияло на взгляды и умы разных людей, воспитывало бы наших граждан в патриотическом духе, прививало бы любовь к Родине и давало возможность почувствовать себя более уверенно. Но, к сожалению, отклика данные предложения от украинских властей не получили. Пришлось продвигать идею на зарубежный рынок. Хотя этот проект выгоден не только в идеологическом, но и в коммерческом плане.

— То есть вы старались думать по-украински?

— Да. Патриотизм, профессионализм и порядочность всегда в цене у нормальных людей. Вот это я и ставлю во главу угла своих произведений, это заложено в сценарии снятого фильма и его новом продолжении. Следующие шестнадцать серий уже снимаются. И опять, к сожалению, не в Украине. Сейчас, на мой взгляд, у нас недостаточно профессионально исследуются такие важные проблемы, как перспективные направления развития государства, возможные внутренние и внешние угрозы, с которыми мы можем столкнуться в современном мире.

— И это вы пытаетесь отразить в своих произведениях?

— Все книги, а их больше двадцати, посвящены отдельным видам оружия нового поколения, которые создаются на основе современных технологий и потенциально могут быть использованы против человечества. Кроме того, в них дается личная оценка ситуации в Украине и вокруг нее. Например, книга «Патоген Овруча» затрагивает тему разработки и использования бактериологического оружия. Я как гражданин этой страны вправе излагать собственную точку зрения на происходящие процессы. Поскольку каждому хочется быть более защищенным, в первую очередь профессиональными спецслужбами, которые финансируются за счет налогоплательщиков.

Ведь современная война — это, прежде всего, состояние перманентной «смуты», навязываемой сильными мира сего людям. Надо понимать, что победитель в конечном итоге всегда будет единолично управлять всеми средствами побежденного, то есть в полной мере воспользуется его человеческими, природными и экономическими ресурсами. Выстроит по своему усмотрению нужное поведение побежденного (внутри страны и на мировой арене), создаст для закрепления своего статуса соответствующую систему международного права. А побежденный неизбежно становится частью подсистемы, обеспечивающей новый статус победителя и управляется им, исходя из этого. Это управление предусматривает прямую, чаще скрытую (для предотвращения или уменьшения затрат на ликвидацию возможных общественных беспорядков или единичных точек сопротивления — возьмите относительно свежие примеры: Украина, Грузия и т. д.) эксплуатацию победителем всех аспектов жизнедеятельности побежденного (национальные интересы, территория, ресурсы, историческое прошлое, культура и будущее).

Об управлении смутой

— Получается, что вы стараетесь концентрировать внимание общества на актуальных проблемах, с которыми оно постоянно сталкивается?

— Безусловно, а также на тех угрозах, с которыми нам обязательно придется столкнуться. Известный лозунг: «Предупрежден — значит, вооружен» должен стать аксиомой повседневности. Во всяком случае, работая с позиций общественной организации «Системный информационно-аналитический центр», которую я возглавляю, мне удалось многое предвидеть за несколько лет до реальных событий. Так, в частности, было с птичьим гриппом, описанным в книге «Голубь смерти» еще три года назад. Но не всегда все так просто, как кажется на первый взгляд. Ведь против нас применяются эффективные технологии, которые опираются на определенные знания, и на этой основе используется распознавание объективных тенденций мирового развития.

— Нельзя ли об этом подробнее?

— Подобные технологии всегда основываются на объективных геополитических реалиях, к которым следует отнести историческую динамику развития «морских» цивилизаций, которым удалось выстроить собственную, базирующуюся на определенной идеологии «торгово-коммерческую» модель своего существования и взаимодействия с остальным миром. Эти технологии используются в ряде случаев на базе достигнутого реального экономического, технологического, военного и информационного временного превосходства. Не следует забывать и о том, что подобные технологии существуют не сами по себе, а разрабатываются и реализуются реально существующими людьми и организациями, целенаправленно финансируются и поддерживаются определенными силами с целью гарантированной реализации главной сверхзадачи современной войны — установления и поддержания мирового господства. Можем ли мы с этим согласиться?

Для реализации поставленных целей существует определенное распределение ролей между государствами, входящими в мировую элиту, их общими структурами, а также странами, стремящимися стать частью указанной системы. И процесс реализации упоминаемых технологий вовсе не спонтанен, а жестко управляем, и главный принцип их реализации — прямая, открытая или (и) скрытая эшелонированная экспансия, путем которой зачастую сеется неверие в возможность изменения ситуации для порабощенных народов…

— Что можно отнести к подобным технологиям, с которыми, очевидно, сталкивается и Украина?

— Прежде всего, это глобализация и виртуализация национальных экономик при жестком контроле со стороны внешних сил основных ресурсных зон и потоков. Наличие экспансивной геоэкономики как геополитики потоков ресурсов, товаров, финансов, рабочей силы и прочее, регуляция состояния экономик конкретных стран гораздо беспощаднее, чем любая «директивная» или даже «административная» (нерыночная) система хозяйственного управления. Сюда же можно отнести размывание национальных государственных суверенитетов, дробление пространства, в том числе политического, подлежащего захвату и освоению. Также к этим факторам я бы отнес и поддержание «управляемой смуты» в третьих странах (постоянные избирательные кампании, смена кадров, постоянное реформирование чего-нибудь. Нынешняя Венгрия — пример. В этом суть «теории хаоса»). Особо опасным является поддержание глобальной военно-политической напряженности путем тотальной или выборочной дестабилизации через систему управляемых национальных, региональных и локальных кризисов. А также формирование точек и зон цивилизационных напряжений («пробуждением» исторической или этнической памяти), инициируемых вне территорий стран — мировых лидеров и осуществляемых на территориях как «оппонентов», так и несговорчивых «союзников». Нельзя сбрасывать со счетов навязываемый милитаризм как способ изматывания национальных экономик гонкой вооружений, принуждение к переходу на рыночную модель функционирования экономик независимо от исторических традиций и национальных возможностей.

— Но ведь это относится не только к материальной, но и к духовной сфере.

— Совершенно верно. Поэтому еще об одном важном аспекте. Для нас представляет огромную опасность размывание культурного пространства и национальных ценностей через виртуализацию культурной жизни населения, ее «вестернизацию», насаждение абстрактных «либеральных ценностей», а также культивирование комплекса «национальной неполноценности». Основной прием изменения знака национальной культуры — придание всем явлениям жизни и культуры товарной (отчуждаемой, меновой) формы, что приводит к превращению былых национальных святынь и ценностей в обычный прозаичный товар. Можно упомянуть о жестком контроле за поведением национальных элит, в том числе их прямом подкупе или смещении, о развращении «слабостями торгового строя», т. н. «международным признанием», компроматом и прочее. Проанализируйте действия современного политбомонда Украины — и многое сразу станет понятным…

Все это дополняется контролем глобального информационного пространства и СМИ, принудительным (явочным и прецедентным порядком), формированием правового обеспечения собственного «беспредела», в том числе через гипертрофированное внимание к «правам человека» в ущерб законным правам целых народов и даже государств. Для этого создаются всевозможные «фонды помощи, дружбы и сотрудничества». Приведенный перечень таких «технологий манипуляции» далеко не полон, но он дает возможность понять, как с нами, совершенно не стесняясь, обращаются в мире и что это приводит к печальным результатам проводимых «реформ» (что мы, к сожалению, имеем). Это способствует распространению национализма, шовинизма, антисемитизма, сепаратизма и пр., что крайне опасно.

Профессия разведчика учит читать между строк

— Вы в прошлом сотрудник внешней разведки КГБ и СБУ. И в ваших книгах используется большое количество документальных материалов, делающих произведения очень реалистичными. Или же вы, например, умело обыгрываете всем известные факты, рассматривая их под другим углом зрения. Это заставляет читателя задуматься. Имеете ли вы сегодня доступ к материалам своих бывших коллег?

— Категорически нет, поскольку конкретная деятельность спецслужб не подлежит освещению без их ведома. И делается это после многочисленных согласований. Да и то только в случае необходимости или некой цепи вынужденных обстоятельств, когда обществу нужно что-то разъяснить. Знаете, когда я показал одну из первых книг большому чиновнику, он сильно испугался, увидев «материалы с грифом «совершенно секретно» или «особой важности». Он настоятельно рекомендовал пройти цензуру, получить соответствующие разрешения в компетентных органах и только тогда прийти к нему. Пришлось его успокаивать, что все материалы — это плод моих собственных размышлений и фантазий, а наши спецслужбы пока в писательскую деятельность не вмешиваются.

Если имеются какие-то совпадения с реальной жизнью, то все это чистая случайность или литературный прием, который направлен на то, чтобы заинтересовать читателей. Это, кстати, оговаривается на первой странице каждой книги, дабы не быть обвиненным в раскрытии государственных тайн. Из которых, позвольте пошутить, к сожалению, наиболее важными являются те, что по календарю обязательно наступит зима и будет холодно (и появится не один новый Алчевск) или раньше времени созреет урожай (будем напряженно размышлять, как его собирать в связи с дефицитом горючего). Если у компетентных органов имеются материалы, заслуживающие соответствующей обработки и подачи их на суд общественности, то это их проблемы. Поверьте, у меня накопилось достаточно много собственного аналитического материала, в том числе и публицистического характера из открытых источников, которого после обработки хватит еще на несколько десятков книг. Профессия разведчика учит читать между строк. Кстати, одна из них — «Синдром алхимика» — посвящена проблемам трансмутации, но не только как физического явления. Мне было очень интересно обыграть тему с точки зрения «трансмутации души». А это может быть очень интересно и перспективно для использования на практике с точки зрения оперативной психологии…

— Вы часто выступаете по телевидению, даете интервью газетам и журналам. Встречаетесь ли вы со своими читателями напрямую, так сказать — «живьем»?

— Такие встречи бывают, хотя и не так часто, поскольку физически не хватает времени. Но они запоминаются и всегда дают толчок новым творческим поискам. Например, после встречи в Институте международных отношений осознал, какие темы необходимо поднять в следующей книге. Так родились «Паутина смерти» и «Ядерный гном». После встречи с читателями в Налоговой академии почувствовал удовлетворение от того, что современной молодежи вовсе небезразлично то, о чем я пишу, и она активно ищет ответы на вопросы, которые перед нами ставит жизнь. Подобные мероприятия вдохновляют.

Не бить «по хвостам»

— А не «подсказываете» ли вы своими сюжетами готовые сценарии для террористов различных мастей? Ведь аналогичную опасность вовсе нельзя исключить…

— Очень актуальный вопрос. Нет, не считаю. Полагаю, если я до такого додумался, то наши недруги в состоянии изобрести нечто подобное. Именно по этой причине спецслужбам постоянно нужно быть на несколько шагов впереди. Не бить «по хвостам», а предусматривать превентивные меры. Прежде всего, я стараюсь моделировать ситуации, с которыми может столкнуться наше общество, а также спецслужбы. Стараюсь предупредить профессионалов о возможных угрозах, которые они не видят или не хотят видеть, или им не дают видеть. В первую очередь хочу дать пищу для размышлений тем, кто пришел на службу в органы разведки и контрразведки по зову сердца, а не руководствуясь меркантильными соображениями. Более того, ряд книг, таких как «Вариант Славутич», «Польский вояж», «Операция «Апостол», «Камни для сатаны», «По следу БАРСА», можно вполне использовать в качестве учебных материалов и пособий по разработке и проведению целевых операций в современных условиях. Создать по ним увлекательные оперативные игры, что не всегда возможно на реальных материалах из-за условий конспирации и специфики тайной деятельности спецслужб. Кстати, с подобными предложениями ко мне пока никто официально не обращался.

— В своих произведениях вы не только предупреждаете о грозящих опасностях, но и предлагаете некие специфические рецепты борьбы с терроризмом.

— Сегодня в спецслужбы Украины пришло новое пополнение из числа молодежи. У меня есть желание помочь им научиться мыслить нестандартно, отказаться от ряда привычных стереотипов и находить грамотные решения в экстремальных ситуациях. Вместе с тем эта составляющая профессионализма почти никогда не позволит получить желаемый результат, если человек не овладеет основами морально-психологической подготовки, не будет иметь силу воли, бойцовский дух и высокую нравственность. А что касается рецептов, то позвольте это оставить для специалистов, хотя некоторые нестандартные идеи в моих книгах, безусловно, присутствуют. Надеюсь, профессионалы обратят на них внимание и, возможно, воспользуются в своей практической деятельности. Если, конечно, поймут то, что предлагается.

И это не упрек, а скорее пожелание, чтобы они могли видеть динамично меняющийся мир более реально.

— Что бы вы хотели пожелать своим и нашим читателям?

— История развития человечества — это непрерывные военные конфликты и противостояние за собственную выживаемость и место под солнцем. Поэтому хочется сказать словами классика: «Люди, будьте постоянно бдительны! Стремитесь к новому и загадочному, расширяйте горизонты познания окружающего нас мира. И учитесь противостоять различным опасностям на любых уровнях — отличного до государственного и межгосударственного масштаба. Изложенное выше — это мои мысли и собственное понимание того, как осознавать риск, чему учиться и к чему готовиться.

К сожалению, многие считают, что тактическое сражение за свою независимость Украина на данном этапе проиграла. Из-за этого вынуждены констатировать, что стали такими «независимыми», что от нас во многих мировых делах пока ничего не зависит. В то же время следует верить, что наши общие победы в отстаивании национальных интересов впереди! И начинать следует не с постоянной «болтологии» и устойчиво внедренного в сознание общества популизма, а с формирования нового мировоззрения, укрепления духовной сферы, принимая во внимание ход всех современных процессов в мире, а также учитывая перспективные прогнозы развития человеческой цивилизации.

 

Константин Богомазов:

«Живу и помню…»

Полковник Константин Богомазов был свидетелем и участником поистине исторических событий. В интервью «Независимости» он рассказывает:

 о подробностях сепаратных переговоров (Чуйков — Кребс);

•  об обстоятельствах смерти детей Геббельса;

•  о том, как идентифицировали труп Гитлера;

•  о совместной работе с Серовым;

 о своих встречах со Сталиным и Берия;

•  о том, как в пятидесятые был разоблачен бывший резидент немецкой разведки в Киеве и о многом другом.

Предложения генерала Кребса

— Еще перед битвой за Берлин столица третьего рейха была разделена на районы. За каждым из них закрепили оперативную группу из сотрудников контрразведки СМЕРШ и офицеров НКВД. Активно велась разведывательная и диверсионная работа. Была также создана Центральная оперативная группа, которая координировала эту работу. Ее начальником был генерал Мельников. Я возглавлял Центральную часть этой Центральной группы и был также оперативным комендантом Берлина.

— Один из ваших друзей-сослуживцев рассказал мне о вашей бурной жизни в целом и об отдельных ее эпизодах в частности. Расскажите, пожалуйста, о сепаратных переговорах, которые по инициативе немецкой стороны вели советский генерал Чуйков и гитлеровский генерал Кребс. Вы ведь были свидетелем…

— События разворачивались следующим образом. Первого мая где-то около пяти часов утра мы располагались на окраине Берлина, в Карлсхорсте.

Звоним мне мой непосредственный начальник генерал Мельников. Говорит: «Слушай, давай быстрее поехали к Чуйкову!». А командный пункт Чуйкова был в Темпельхофе. Это аэропорт на окраине Берлина. Приехали. Чуйков говорит: «Вот прибыл к нам парламентер — генерал Кребс, начальник немецкого штаба обороны Берлина».

Кребс находился в другой комнате. Генерал Мельников, генерал Чуйков и я вышли к нему.

— Кребс был с охраной?

— С ним были два человека.

Генерал Кребс высказал такое предложение — Берлин капитулирует, но с условием, что Советский Союз даст Геббельсу возможность сформировать новое демократическое правительство. А Геббельс возглавлял оборону Берлина. К этому времени приехал и присоединился к разговору генерал Соколовский, заместитель Жукова. Соколовский, выслушав предложения Кребса, отлучился на 2–3 минуты и позвонил Жукову. Потом снова подключился к разговору.

Где-то через полчаса Соколовского пригласили к телефону. Переговорив, он сообщил нам, что о предложения Кребса доложили Сталину, и тот распорядился: капитуляцию можно принимать, но без каких-либо условий! Собственно, на этом переговоры с генералом Кребсом и прекратились.

Потом Кребс попросил провести провод к их передовой. Это буквально полкилометра. С таким расчетом, чтобы на всякий случай был канал для переговоров. Может быть, Геббельс захочет связаться. Нашим солдатам отдали приказ, чтобы они провели эту связь, и два бойца с катушкой кабеля поползли к их передовой. Но тут немцы открыли огонь, один из солдат был убит. А второй все-таки дотянул этот кабель…

В дальнейшем никаких переговоров не было. К вечеру Жуков отдал приказ, подняли три воздушные армии — и начался штурм Берлина.

— Кребса отпустили?

— Да, безусловно. После переговоров генерал Чуйков пригласил нас позавтракать.

Вдруг прибегает его адъютант и докладывает: «Товарищ генерал, на винные склады ворвалась рота, следовавшая на передовую, бронебойным снарядом пробито несколько цистерн, все пилотками пьют вино, один солдат уже утонул…».

Когда мы туда прибежали, в этом погребе вина было уже по колено. Чуйков этого командира роты начал колотить палкой…

Берлин был устлан трупами.

— Это происходило, как вы сказали, 1 мая, а в ночь с 1-го на 2-ое, как свидетельствует история, начался штурм Берлина. Чем запомнилась вам эта ночь?

— Я находился тогда в Карлсхорсте и отлично видел, что творилось вокруг… Почти на каждом метре стояли пушки и, казалось, беспрерывно палили. Земля содрогалась и горела. Город фактически был устлан трупами. Я все это видел своими глазами…

Второго мая Берлин капитулировал. Геббельс покончил жизнь самоубийством.

Утром мне позвонили из штаба 47-ой армии, что взят в плен начальник отдела абвера. И я поехал в Зименсштадт, это западная окраина Берлина, чтобы забрать его в распоряжение нашей центральной оперативной группы.

Я забрал его и сразу же поехал назад. Разговаривая в машине с этим абверовцем, я не заметил, что водитель поехал не той окружной дорогой, которой мы должны были следовать, а через центр Берлина. Причем сделал он это, как потом выяснилось, не специально, а по незнанию. Едем, и я вижу: кругом — трупы, какие-то мертвые лошади, разрушенные дома, поваленные телеграфные столбы…

Смотрю — немцы. Идут целыми взводами и складывают оружие. Абверовец говорит: «Это все. Война проиграна. Немцы капитулируют».

Водитель, при виде всего этого, потерял дар речи, остановился и сказал, что машиной управлять не сможет… Я вынужден был сам сесть за руль. И потом уже этот абверовец показывал нам дорогу, и мы буквально километра через полтора попали в свой штаб.

Как умирали дети Геббельса

— Потом, в последующие дни, вы работали с доктором Кунцем, свидетелем самоубийства семьи Геббельса. Расскажите, пожалуйста, об этом…

— Третьего мая с утра мне сообщили, что к нам пришел доктор Кунц. Я, естественно, сразу же взял его на допрос. Он рассказал, что в ночь с 1 на 2 мая, после того, как Москва отказала Геббельсу в формировании нового правительства, в бункере рейхсканцелярии жена Геббельса пригласила к себе его, доктора Кунца. Он, вообще-то, зубной врач. А каждому врачу, обслуживающему тогда руководителей гитлеровской Германии, выдали ампулы синильной кислоты… Жена Геббельса попросила доктора Кунца сделать ее детям уколы морфия, чтобы они успокоились, уснули и не пережили весь ужас боя за Берлин. Детям она сказала: «Доктор вам сделает уколы, для того, чтобы вы спокойно спали». Доктор Кунц сделал эти уколы. Потом она потребовала: «Теперь берите и каждого травите!». Он говорит: «Я не могу!». Она обозвала его слюнтяем, забрала ампулы с синильной кислотой, и сама каждому из пяти своих детей клала их в рот между зубами и била под подбородок ладонью. Ампулы разбивались — и дети мгновенно умирали… Все это происходило на глазах доктора Кунца. Вскоре нашли труп жены и труп самого Геббельса.

Доктор Кунц тогда же сказал нам, что Гитлер тоже покончил жизнь самоубийством.

Как идентифицировали труп Гитлера

— И вы тогда искали труп Гитлера?

— Да. Причем в его бункер было очень трудно пробраться, потому что все входы были полностью забиты трупами и тяжелоранеными немецкими офицерами. Но все же мы сумели войти.

Помню, маленькая комнатка со спиртным. Напитки — из всех стран мира. Есть даже наша русская водка. Со мной были солдаты. Настроение у всех приподнятое — «Давай выпьем!». Но я боялся, что эти напитки могут быть отравлены. И все же в эти минуты подумал вот о чем: все, что сейчас происходит — это ведь только раз в жизни… Открыл одну бутылку, дал попробовать раненым немецким офицерам… Они выпили. Прошло полчаса. Ничего. Живы. Тогда позволил выпить и нашим ребятам.

— Знаете, мне приходилось слышать и читать самые невероятные версии о судьбе Гитлера, начиная с того, что он бежал в Латинскую Америку, и, заканчивая тем, что его тайно переправили в Москву, где он подолгу общался со Сталиным и где умер естественной смертью.

— Все это чепуха. Я участвовал в работе группы по расследованию исчезновения Гитлера. Я лично допрашивал его медсестру. Мы разыскали начальника его гаража. Нашли еще ряд свидетелей, которые четко, ясно показали: Гитлер покончил с собой. Его труп на одеялах вместе с трупом Евы Браун положили в воронку во дворе, облили бензином и сожгли. Мы нашли его обгоревшие останки, которые было очень трудно узнать.

— Но как же можно было утверждать, что это были останки именно Гитлера?

— Труп мы идентифицировали следующим образом. Из останков была изъята челюсть. Потом мы нашли дантиста, который обслуживал фюрера. В Заксенхаузене мы подобрали еще несколько подобных челюстей, и в присутствии прокурора предъявили их этому дантисту для опознания. Он тут же, без всяких колебаний, указал именно на челюсть, изъятую предположительно из трупа Гитлера и сказал: «Вот моя работа!».

Там еще были примечательные детали: у Гитлера одна нога была немножко короче другой, у него было всего одно яйцо. Короче говоря, найденные останки более чем достаточным количеств доказательств были идентифицированы как труп Гитлера.

— И как потом поступили с этими останками?

— Трупы Гитлера и Евы Браун предали земле. Непосредственно участвовал в захоронении генерал Шевченко.

Когда расследование уже было закончено — нашли политическое завещание Гитлера. Оно было немедленно направлено в Москву, а напечатано лишь в годы перестройки.

Вышинский подсказывал Жукову

— Вы были свидетелем Акта о безоговорочной капитуляции. Как это было?

— Подписание этого исторического документа состоялось 8 мая в здании Инженерного училища в Карлсхорсте. В большом зале было два стола. Один — для советской делегации. Другой — для немецкой. Присутствовали представители СССР, США, Англии и Франции. Мы, группа офицеров советской спецслужбы, отвечали за безопасность. Синхронных перевод осуществляли переводчики НКВД под руководством генерала Короткова, бывшего резидента советской разведки в Германии.

В начале церемонии подписания Жуков довольно жестко сказал: «Ввести немецкую делегацию!». Не пригласить, а именно ввести. Когда делегацию ввели, им поднесли Акт о безоговорочной капитуляции. Его никто не зачитывал. Прочитал сам Кейтель и тут же подписал. Еще подписали два человека. Последовала команда: «Увести немецкую делегацию!». Потом Акт подписал Жуков, а за ним — американский, английский и французский представители.

Потом Жуков всех поздравил и пригласил на банкет. Я тоже присутствовал на этом торжестве. Жуков провозгласил тост, что это победа, большая заслуга… По нескольку слов сказали и представители союзников.

Интересно, что Вышинский все время подсказывал Жукову, что и как делать… Потом выступил и Вышинский. Он был тогда заместителем министра иностранных дел Молотова. И его речь была более интересной. Он сказал, что это только первый шаг к победе, что империализм будет продолжать вынашивать свои агрессивные планы. Уже немного позднее, в 1946 году, после Фултонской речи Черчилля, я вспомнил то выступление Вышинского…

Денацификация. Как это было

— Знаю, что до 1947 года вы работали в Германии, занимались денацификацией. Прошу вас подробнее рассказать об этой работе.

— Из Союза тогда прибыла большая команда специалистов, чтобы демонтировать военное оборудование, военные заводы, забрать ценности, в частности, золото, награбленное нацистами по всему миру.

Мы же, в основном, вылавливали и отдавали под суд или же отправляли в Москву нацистских преступников. С этой целью был даже создан такой своеобразный фильтрационный лагерь. К примеру, мы допрашивали, а потом отправили в Москву того же доктора Кунца.

К нам сам пришел заместитель Геббельса по культуре. Я его тоже допрашивал, да и неоднократно просто по-человечески общался. Он очень многое нам рассказал, кто и где из нацистов мог прятаться. Потом, на Нюрнбергском процессе, его оправдали.

Когда в наших руках оказывались мелкие фигуры, с ними работали районные оперативные группы. А в Центральную группу передавали наиболее интересных типов. Я вел, к примеру, дело одной международной разведчицы. Это была бывшая жена министра международных дел одной из европейских стран, баронесса. Вторая красавица на европейском конкурсе. В то время ей был 41 год, но она была еще потрясающе красива.

— Вторая Мата Хари?

— Что-то наподобие этого. Она все нам рассказывала, за исключением одного: я никогда, утверждала она, не работала против Советского Союза.

Она дружила со многими генералами, многими послами, министрами… Знала почти всех королей, принцев. Была немецкой разведчицей, но работала и на Англию, и на Францию… Словом, это была птица того еще полета.

Я доложил генералу Серову, что работаю с такой-то. А Серов был в то время заместителем Жукова по работе в советской администрации. «Слушай, когда ты будешь ее допрашивать?»

— поинтересовался Серов. «Сегодня вечером». — «Я приеду», — говорит. И приехал. С этого общего дела у нас с Серовым начались довольно близкие отношения. Потом, когда в результате сложнейшей операции удалось схватить Николаи (это был советник Гитлера по разведке, а во время Первой мировой войны он возглавлял абвер), мы вместе с Серовым его допрашивали. Это был уже пожилой, образованный, знающий человек, бывший профессиональный разведчик, и мы два дня с ним общались. Потом его отправили в Москву. Как и красавицу-разведчицу, о которой я рассказывал.

— Как сложилась потом ее судьба, вам известно?

— Могу только сказать, что в дальнейшем она была ценнейшим сотрудником советской внешней разведки.

«Оригинал» Серов

— И вот тогда генерал Серов забрал меня к себе. Я занял генеральскую должность, которая официально называлась начальник штаба. Но неофициально я был занят своими специфическими делами, которыми занимается любой сотрудник разведки.

Работы было очень много. Тогда же, в первое время, администрации только формировались, и в каждой провинции сидел наш генерал. Я был как бы начальник штаба Серова, и все важные вопросы решались через меня. У нас там была вилла. Я — на первом этаже, Серов — на втором. Помню такой эпизод. Ульбрихт принес список специалистов, наверное, человек на 50, тех, которые находились у нас в плену, и попросил, чтобы их освободили.

— Освободили?

— Серов так написал на этом прошении: «Нам эти специалисты тоже нужны!..»

Помню, где-то в Ростоке жил один писатель, который сотрудничал с Гитлером. Он был уже преклонного возраста, и его не арестовали. Но забрали пишущую машинку. И вот он направил Серову письмо-жалобу. Приношу ее адресату. Серов, ничего не говоря (он вообще говорил два слова в день) пишет резолюцию: «Вам уже пора умирать!»

Вот такой это был оригинал.

Встреча со Сталиным

— Теперь, наверное, как раз подошло время рассказать о вашей встрече со Сталиным.

— Это было во время работы Постдамской конференции. Сталин жил в доме Жукова. А рядом был дом Серова, в котором жил и я. Однажды ко мне приходит мой знакомый, порученец Сталина. «Пошли порыбачим!» Я удивился: «Как? Сейчас? У меня нет снастей…». — «У меня все есть», — говорит. Там проходил «канал», и мы устроились ловить рыбу недалеко от дома, где жил Сталин. Через каждые 50 метров — охранники. Но порученцу Сталина никто не осмелился предложить рыбачить где-то подальше…

Сидим. Вдруг появилось странное чувство, что на меня кто-то смотрит. Я развернулся. Вижу — идут Сталин, Вышинский и Власик. Я, конечно, растерялся, хотя внешне профессионально сохраняю спокойствие. Автоматически встал. Стою и, в общем-то, не знаю, как себя вести. Подходят.

— Каков улов? — спросил Сталин. Я молчу, как будто у меня речь отняло. Порученец говорит:

— Да ничего нет, выловили по три штуки. Сталин с генералами постояли минуту, потом он говорит:

— Товарищи, вы посмотрите, какой может быть улов — по каналу нефть течет! Пойдемте, товарищи, эти люди ненормальные, если они ловят в такой воде!

Повернулись и ушли.

Знаете, я, наверное, неделю преодолевал шок от того, что увидел Сталина.

— Это была ваша единственная встреча с ним?

— Нет. Во время Потсдамской конференции я видел его каждый день. Но в данном случае шок был от того, что он со мной заговорил.

Мы говорили с Берия о личном архиве Гитлера

— Говорят, вы виделись однажды с Берия?

— Да. Получилось так. Берия приехал к Серову. Я его встретил. У меня была маленькая фотокамера, и я его сфотографировал. Потом сам сделал фотографию. Причем получилась она действительно здорово. И я, спустя пару дней, вручил ему этот снимок. Ему очень понравилось.

— Давай, — сказал Берия, — я покажу ее этим фотокорреспондентам. Пусть они увидят, как надо фотографировать.

В тот же день у меня состоялся с ним обстоятельный разговор.

— О чем?

В частности, о личном архиве Гитлера и об архивах других нацистских преступников. Берия распорядился ни американцам, ни англичанам — никому ничего не давать. Потом еще несколько раз я с ним общался во время работы Потсдамской конференции.

Предложение Судоплатова

— Мне рассказывали, что в свое время вас звал на работу руководитель спецуправления НКВД генерал Судоплатов. Но вы отказались. Как это происходило, и с чем был связан ваш отказ?

— В Москве к Судоплатову меня привел генерал Коротков. Это была моя единственная встреча с ныне широко известным, а тогда суперзасекреченным генералом. Судоплатов произвел прекрасное впечатление — красивый, вежливый, доброжелательный.

— Я предлагаю вам работу в моем спецуправлении, — сказал Судоплатов.

— Я имею право несколько дней подумать? — спросил я.

— Пожалуйста, подумайте! Если вы согласитесь, мы будем очень рады, а вы не пожалеете! — сказал Судоплатов.

После этого неожиданного для меня разговора, я зашел к моему хорошему знакомому, руководителю контрразведки генералу Федотову, рассказал, что меня «сватает» к себе генерал Судоплатов. Федотов посоветовал: «Если есть возможность — откажись!» Люди этого спецуправления занимаются «мокрыми делами» за рубежом, и там, — говорит, — неизвестно — или ты кого-то ликвидируешь, или же сам погибнешь…»

Когда я отказался перейти в спецуправление Судоплатова, меня приглашали заместителем начальника управления «Т» — терроризм. Я тоже отказался.

— Почему?

Это управление очень серьезно относилось к анонимкам. Его сотрудникам по анонимкам приходилось ехать иногда даже на Дальний Восток, раскрывать возможные теракты.

— Как вы думаете, почему вас так активно обхаживали, предлагали разные должности?

— Дело в том, что я лично знал Абакумова, хорошо познакомился с ним, когда он как руководитель СМЕРШа баллотировался по Специальному округу группы советских войск в Германии и приезжал на встречи со своими избирателями.

Так разоблачили бывшего немецкого резидента

— После войны, какое-то время поработав в Киеве, вы снова были направлены за границу. На этот раз в Польшу советником министра безопасности. И там, как мне рассказывали, отличились тем, что разоблачили бывшего резидента немецкой разведки в Киеве. Расскажите об этом подробнее.

— Хорошо помню этот день весны 1952 года в Варшаве. Ко мне, советнику следственного департамента министерства общественной безопасности, прибыл с докладом полковник Михеев, представитель министерства безопасности в Познаньском воеводстве. Надо сказать, тогда был заведен такой порядок: следственные дела в воеводствах о шпионаже без моей визы не реализовывались.

В общем, все было как обычно: Михеев открыл дело в отношении какого-то инженера мельничного комбината и пришел ко мне за визой. Он начал давать необходимые пояснения, как вдруг… Установочные данные фигуранта — Мильчевский Антон Иванович. Меня охватило волнение.

Работая в послевоенные годы в Киеве заместителем начальника отдела контрразведки, я хорошо знал материалы дела на немецкий разведывательный орган «Абверкоманда-102», условное наименование «Орион», действовавший в период оккупации и осуществлявший подготовку агентуры для разведки в нашем тылу. Многих выкормышей «Ориона» нам удалось тогда разыскать, и они были осуждены. Но вот резидент немецкого разведоргана Майер, он же Мильчевский Антон Иванович, Он же Чаплинский, 1885 года рождения, уроженец Житомирской области, поляк, сумел скрыться. Мы располагали данными о конкретных агентах, завербованных и направленных в разведшколу киевским разведпунктом «Ориона», который возглавлял Майер, но все попытки разыскать его закончились безрезультатно. И сейчас передо мной неожиданно оказалось дело. Но на него ли? Трудно было поверить, что разыскиваемый, зная, какой преступный хвост за ним тянется, не изменил ни фамилии, ни имени, ни отчества, даже продолжал работать по своей специальности.

— И каковы были ваши действия?

— Сразу же поручил разыскать фотографию познаньского главного инженера. Важно было убедиться, что он и Майер, внешность которого я хорошо помнил по фотографиям из дела на «Орион», — одно и то же лицо. В считанные часы фотография к нам поступила. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы с уверенностью сказать: это Майер!

Однако следственных материалов, имевшихся в деле, которое принес Михеев, для ареста Мильчевского было недостаточно. Прошусь на прием к заместителю министра Рамковскому, а затем вместе с ним направляемся к министру Радкевичу. Объяснив ситуацию, прошу санкцию на арест и разрешение доставить Мильчевского в Варшаву.

На следующий день арестованный уже в варшавской тюрьме. Работу с ним поручили вести начальнику следственного отдела Лобановскому. Мильчевский на допросах держится твердо, выдает «железное» алиби: мол, в период оккупации Польши работал на своем комбинате, готов подтвердить это документально, в Киеве поэтому никак быть не мог. Да что том Киев! Он и на Украине никогда в своей жизни не был…

Чувствую, что Лобановский начинает нервничать, осторожно высказывается о целесообразности дальнейшей работы. И хотя мне известны подробности хода расследования, включиться в него не имею права: советникам не разрешалось непосредственно участвовать в допросах. Звоню в Киев, информирую о решении лично побеседовать с арестованным. Короче говоря, беру всю ответственность на себя, а руководство ставлю, так сказать, перед фактом.

Встречаюсь с Мильчевским. При моем появлении он заметного беспокойства не проявляет. Даже «разоблачает» меня как поляка из Львова. Примерно полчаса толкуем о том, о сем — в общем, ведем «задушевную» беседу. Чувствую, что мой визави не видит в своем собеседнике опасности. И тут я неожиданно по-украински выдаю: «А знаєте, Антоне Івановичу, вас і до цього часу пам'ятають в Києві», — и Рузу же называю по памяти ряд разоблаченных нами агентов, с которыми он лично работал. У Мильчевского на лбу крупными каплями выступил пот. Он молчит, глаз не поднимает. Я продолжаю «дожимать» ситуацию: «Мы обязаны арестовать как пособницу вашу жену — она в «Орионе» служила секретарем-переводчиком. Если не ошибаюсь, сейчас она работает в оперном театре в Вроцлаве?»

И тут Мильчевский «сломался». Признал, что он действительно Майер, что в период оккупации был в Киеве, являлся фашистским резидентом и т. д. Однако при этом постоянно подчеркивал: карательной деятельностью не занимался. Всем своим поведением, намеками на имеющиеся у него возможности и связи, заверениями в искреннем желании быть полезным Мильчевский пытался навязать нам сотрудничество.

Его признания были не только задокументированы на бумаге, но и записаны на магнитофонную пленку. Все материалы мною лично были представлены министру Радкевичу. Он дал разрешение на передачу Мильчевского КГБ СССР. А надо сказать, что Киев постоянно и настойчиво просил меня любыми путями переправить Мильчевского в Брест. Спустя три дня он уже был там.

— И что было потом?

Дальнейшая его судьба мне не известна.

Мы работали против БНД

— С 1959 по 1964 годы вы снова работали в ГДР, в Восточном Берлине. А это, как известно, было такое осиное гнездо — один из мировых разведцентров, откуда КГБ доставал Западную Германию и не только…

— В Западном Берлине действовали американская разведка, французская и английская. А мы работали против всех. У нас был очень сильный отдел. Главным образом мы работали против БНД — западногерманской разведки. Мы засылали к ним очень много агентов. Но наша беда заключалась в том, что разведчиков погоняли — давай, давай… А в то время в ФРГ начали вводить компьютерную систему. И с ее помощью они начали нас вычислять…

Официально моя должность называлась — старший офицер связи в Главном управлении Большого Берлина.

— Вы осуществляли контроль за спецслужбой ГДР?

— Не только осуществляли контроль, но и оказывали помощь.

Боевое крещение в Иране

— Серго Берия, сын Лаврентия Берия, наверное, первым решился публично сказать о том, что в предвоенные и в первые годы войны через Иран советские разведчики «забрасывались» в Германию. Знаю, что вы тоже какое-то время перед войной пребывали в Иране. Чем вы там занимались?

— Я тогда только начинал работать в разведке, и был еще слишком молод. Занимался там, главным образом ликвидацией бандитских групп, которые действовали в горах, нападали на наших военнослужащих.

— Вы были там в составе какой-нибудь группы?

— Я был среди солдат. Служил в Особом отделе 58-го стрелкового корпуса.

— Это в каком году?

— В 41-м. В августе мы вместе с англичанами ввели в Иран свои войска.

— Как это мотивировалось?

— Необходимостью обезопасить юг с Персидского залива. Ведь американская помощь СССР фактически вся шла через Иран.

— И это не расценивалось как оккупация?

— Это была не оккупация, а практически… оккупация.

Мы жили в горах. До этого я никогда в горах не был, альпинистского опыта не имел, и оказывался иногда просто в анекдотичных ситуациях. Ребята бросали между склонами бревно — и перебегали. А я не мог. Сажусь верхом на бревно и начинаю ползти. Но сослуживцы были опытные. Увидев эту картину, они начали делать такое — бросают бревно и тут же рядом веревку, чтобы я мог держаться. Потом я, конечно, освоился.

Так что в Иране я ликвидировал банды. А разведчиков в Германию не засылал. Я был среди тех, кого засылали…

Все это я видел…

— А как вы вообще начинали? Вы учились в каком-то закрытом специальном учебном заведении?

— Я заканчивал Харьковское пограничное училище. Но так случилось, что туда приехал их Москвы заместитель начальника отдела кадров НКВД и в числе пяти человек отобрал меня для работы в разведке. Сразу же вызвали в Москву, и я тут же получил назначение в аппарате министерства. Какое-то время должен был поработать следователем. «Вот твой кабинет, — сказали мне, — вот в шкафу — уголовные дела, арестованные — в подвале».

Тогда руководителем НКВД был назначен Берия, и многие сфабрикованные дела пересматривались, невинно осужденные люди освобождались их тюрем. А многие следователи, сфабриковавшие те уголовные дела, сами оказывались на скамье подсудимых. Я был одним из тех, кто занимался пересмотром.

Запомнился один эпизод той поры. Был такой начальник райотдела НКВД Сатыев. Он фабриковал в основном шпионские дела, посадил очень много ни в чем не повинных людей. И его за такую активную работу по борьбе с врагами народа награфили орденом Трудового Красного Знамени и назначили министром совхозов. Представляете? И вот когда мы пересмотрели все те дела, которые он сфабриковал, то с чистой совестью его арестовали и отдали под суд, который приговорил его к расстрелу.

Все как бы защищали советскую власть. Но обстановка была подходящая для реализации всех комплексов людей с садистскими наклонностями.

Все это я видел…

 

Игорь БУГАЕВ:

«Я дружил с агентом ЦРУ»

Судьба полковника Игоря Бугаева по-своему уникальна.

Он работал как по линии контрразведки, так и разведки. Начинал службу в Первом главном управлении КГБ СССР в Москве. В краткосрочных командировках побывал во множестве государств мира. Волей обстоятельств он 17 лет здесь, в Киеве, опекал гражданина США, очень важного для СССР, информированного сотрудника ЦРУ Джона Смита.

Игорь Иванович подчеркивает, что до сих пор очень благодарен своим товарищам и коллегам по работе, особенно из Украины за помощь и сотрудничество в процессе становления профессионалом.

О его необычной биографии, о многолетней работе с Джоном Смитом и особенно о том, что поведал советскому Комитету госбезопасности бывший сотрудник ЦРУ — все это в моей с ним беседе.

В начале прошу рассказать Игоря Ивановича о его детстве, о том, где и как он учился, как пришел в органы госбезопасности.

— Родился в семье военного в Киеве. Жизнь была кочевая. Часто приходилось переезжать из гарнизона в гарнизон. Мне было одиннадцать лет, когда началась война. Меня она настигла в Виннице. Отец сразу же ушел на фронт, а мама со мной, сестренкой и бабушкой подалась в эвакуацию. Не стану рассказывать в подробностях о наших перипетиях в эвакуации. Скажу только, что в июле 1942 года обстоятельства сложились так, что отец, чтобы облегчить положение матери вынужден был взять меня собой на фронт.

— Один из ваших бывших коллег сказал мне, что вы были сыном полка, участвовали в Сталинградской битве.

— Да, все это было. Когда закончилась Сталинградская битва, наша военная часть с боями двинулась на запад — через Ставропольский край, Ростовскую, Луганскую, Донецкую область. Прошли сквозь Корсунь-Шевченковский котел, принимали участие в операции «Багратион». Потом началось освобождение Прибалтики, Польши. Уже, когда вступили на территорию Германии, нас кинули на штурм Кенигсберга, сегодняшнего Калининграда. Там мы и встретили Победу.

Все. Война закончилась, и нашу часть перебрасывают с Германии в Белоруссию, в небольшой городок Старые дороги. Это семьдесят километров от Бобруйска. Мне предстояло учиться, догонять сверстников. И тут я начал проявлять невероятный энтузиазм: за один учебный год освоил программу двух классов.

— После войны ваша семья воссоединилась?

— Да. Все мы жили в этом небольшом белорусском городке Старые дороги. В 1948 году я закончил девять классов. Отца демобилизуют. А у него образование — церковно-приходская школа плюс Полтавские одногодичные военно-политические курсы. Но тут его вызывают в Черниговский обком партии и говорят: «Ты хоть и пенсионер, но военный, поедешь замполитом машинно-тракторной станции в Монастырище Черниговской области». Семья переехала на новое место работы отца. Там, в Монастырище, я и закончил среднюю школу.

— И сразу же решили получить профессию, связанную с госбезопасностью?

— Нет, тогда я был от этого очень далек. Помню: очень хотелось мне тогда посмотреть мир. Куда податься? Может быть, в «мореходку»? А в «мореходке» надо было учить математику, астрономию. Это меня пугало. Точные науки давались мне с большим трудом. Привлекала литература, история, философия, международные отношения. Друг отца, который работает в военкомате, предложил мне: «Игорь, выбирай любое военное училище на территории Советского Союза — и ты получишь туда направление». Но военное училище… это же надо будет носить военную форму, погоны. Это меня не прельщало.

Решил рискнуть, и подался в Киевский государственный университет, на факультет международных отношений. Сдал экзамен. Тогда на этот факультет принимали только мальчиков. Поступил. На весь факультет тогда было всего 150 студентов. Из них 70 — советские, остальные — иностранцы. Факультет готовил кадры для Министерства иностранных дел Украины. На нашем курсе было 20 человек. Я учился в одной группе с Геннадием Удовенко. Знали бы вы, какой он был активист, воинствующий коммунист, а потом уже в «незалежной» Украине стал активистом Народного Руха Украины, ныне депутат Верховной Рады Украины. Разительные метаморфозы.

Особое внимание на факультете уделялось иностранным языкам.

— Скажите, а госбезопасность появилась в вашей жизни, когда вы были студентом или же после окончания университета?

— Все началось на четвертом курсе. Отдельных студентов с нашего факультета начали «выдергивать» на собеседования сотрудники госбезопасности. К нам присматривались. Некоторых из нас, и меня в том числе, возили на беседы в Москву. Словом, на последних курсах университета я уже знал, что мне предстоит работа по линии госбезопасности.

Окончил университет. А тогда же дипломы не выдавали сразу. Три года надо было отработать, и только потом можно было получить диплом. Я получил предписание — поработать три года преподавателем истории в одной из сельских школ Донецкой области.

— И пришлось отработать все три года?

— Нет. Сотрудник МГБ мне сказал: «Иди в министерство просвещения, к начальнику отдела Евгению Березняку, он решит твою проблему». А Евгений Березняк, как гораздо позже стало известно широкой общественности — это легендарный разведчик, «майор Вихрь». Я к нему пришел, представился, предъявил справку с университета. Он открывает сейф, достает мой диплом, значок. «На, — говорит. — И будь здоров». Все. Сел я на поезд и поехал в Москву, служить в госбезопасности. Задействован я был по линии политической разведки. Работал против главного противника — против США.

— В Москве вы занимались, в основном, аналитической работой, или также и оперативной?

— Было и то, и другое. Много мотался по свету. Потом, спустя пару лет, направили меня в Украину. Здесь — опять командировки.

— Известный писатель и разведчик Грэм Грин как-то сказал, что легальная разведка — это, кроме всего прочего, это еще и бесплатное бюро путешествий.

— Это несколько ироничный и упрощенный взгляд на разведку, но, тем не менее, в этом что-то есть. Мне много пришлось поездить по миру. Всю жизнь работал с иностранцами, сам «иностранцем» был — то «студентом», то «университетским профессором»…

Джон Смит

— Игорь Иванович, совсем недавно в прессе появились материалы об американском перебежчике — агенте ЦРУ Джоне Смите, к работе с которым вы имели самое непосредственное отношение. Расскажите читателям суть дела.

Осенью 1967 года разразился громкий международный скандал, предваряемый тем, что в ряде стран произошла серия скандальных провалов сотрудников ЦРУ, которые нередко, как например в Индии, заканчивались высылкой многих должностных лиц американских посольств, и арестами их местной агентуры, завербованной ЦРУ из числа высокопоставленных чиновников Главного штаба индийской армии.

Аналитикам и экспертам из Лэнгли пришлось в буквальном и переносном смыслах попотеть, пока они пришли к однозначному выводу, что в череде этих провалов повторяется одна и та же фамилия — Джон Смит. Причем не мифический усредненный Смит, которых в США так же полно, как в России Ивановых, а вполне реальный Джон Дискоу Смит, сотрудник госдепартамента и ЦРУ. Начались поиски Джона Смита. Несколько лет одной из мощнейших спецслужб миру.

— ЦРУ — не удавалось определить его местонахождение. И даже когда аналитики и оперативники ЦРУ поняли, что он пребывает в Советском Союзе, они так и не смогли вычислить, где именно, в каком городе или селе, прячет его советский Комитет госбезопасности. А тем временем Джон Дискоу Смит пребывал в Киеве. Принимая во внимание специальность Смита — шифровальщик Госдепартамента США, обслуживавший целый ряд американских посольств в Азии, Африке и Европе, — повседневная опека и работа с ним была поручена одному из опытных сотрудников Игорю Бугаеву. То есть вам, Игорь Иванович. Более того, совсем недавно стало известно, что вы работали с Джоном Смитом долгих семнадцать лет. Вы, наверное, много чего могли бы рассказать об этом человеке.

— Знаете, есть такое одесское выражение: как-то оно так, но ежели что, что — смотря как. Есть в этом деле нюансы, которые и сегодня вряд ли могут быть обнародованы. А что именно вас интересует?

— Все про Джона Смита и о вашей работе с ним.

— Его работа на ЦРУ до перехода на нашу сторону — это вам может быть интересно?

— Конечно. Давайте начнем с этого. А потом я еще буду расспрашивать вас о том, как вы здесь с ним работали.

— Окей. Итак, Джон Дискоу Смит родился в самой обычной американской семье, в городе Куинси, штат Массачусетс, где и провел первые 17 лет своей жизни. В 1943 году он устроился на судостроительный завод «Фор Ривер», где работал помощником котельщика на постройке авианосца «Тикондерога». Однако вскоре уволился, так как решил поступить добровольцем в военно-морской флот.

Первые месяцы службы в Ньюпорте, штат Род-Айленд, он учился в нескольких военно-морских школах, после чего был направлен в специальный отдел связи военно-морского флота США, занимавшийся раскрытием шифров неприятельских стран. Служба была интересной, и он с удовольствием работал. Он как-то рассказывал, что ему навсегда врезался в память вечер, когда ему впервые удалось прочитать шифрограмму японского командования о дислокации пяти своих эсминцев. Эти данные были немедленно сообщены флоту США на Тихом океане, и вскоре была получена ответная информация о том, что все корабли противника уничтожены.

После окончания войны Джон Смит поступил в университет имени Джорджа Вашингтона, где изучал экономику. Но так как платить за учебу становилось все труднее, осенью 1950 года он принялся за поиски работы. Его бывший коллега по военной службе Рольф Андерсен, работавший советником в шифровальном отделе госдепартамента (комната № 1110 в здании Госдепа США), предложил Джону работу в своем ведомстве. Он как раз в качестве шифровальщика должен был отправиться в свою первую загранкомандировку в посольство США в Южно-Африканском Союзе. Джон не долго колебался, эта работа казалась такой знакомой и, к тому же, хорошо оплачивалась.

Так Джон Дискоу Смит, стопроцентный янки, интересный, улыбчивый, довольный собой и жизнью, ни в чем не сомневающийся мужчина, будто вылепленный по раз и навсегда установленному американскому стандарту, оказался на загранработе. Южно-Африканский Союз, Саудовская Аравия, Индия, регулярные наезды в Непал, Пакистан, Афганистан, Иран, на Цейлон, а затем служба в Австрии.

Сотни различных лиц и дипломатических рангов — послов, секретарей, атташе, консулов, журналистов, за личинами которых чаще всего скрывались профессиональные разведчики. Смит прекрасно знал подлинную сущность каждого из них, так как именно через него, сотрудника шифровальной службы — святая святых любого посольства, — шла вся, даже сверхсекретная переписка. От личных телеграмм посла Бенхера — это были обычно нежные послания его дочери, вышедшей замуж за бразильца, до конфиденциального отчета легального резидента ЦРУ, — абсолютно все проходило через шифровальные машины, которые обслуживал Джон Дискоу Смит.

— Итак, Джон Смит получил должность клерка шифровальной службы в посольстве США в Нью-Дели. А каков был его дипломатический ранг?

— Помощник атташе.

— И он, наверняка, знал организацию работы всего посольства.

— Конечно, знал. Посольство США в Индии состояло в то время из пяти отделов. Самым важным считался политический. Официально задачи его состояли в том, чтобы изучать политическое положение в стране пребывания, деятельность партий. Отдел развивает контакты с государственными и общественными деятелями, оказывает на них благоприятное для США воздействие, следит за прессой, организует в ней публикации, способствующие «лучшему пониманию местными кругами и населением идеалов и целей Соединенных Штатов». Наряду с этим, политический отдел служит основным прикрытием для сотрудников разведывательных служб.

— Джон Смит был холостяк, или же к тому времени он уже обзавелся семьей?

— Там же, в Индии, в 1954 году в его жизнь вошла Мэри. Эта женщина курировала в посольстве вопросы рабочего движения, в ее обязанности входило также составление установочных данных на видных индийских деятелей. Она была чрезвычайно общительной особой, имеющей широкий круг друзей. Но даже после того, как Мэри стала женой Джона, свою биографию она открывала ему с явными пропусками. И лишь спустя какое-то время, муж узнал, что его благоверная — кадровая сотрудница ЦРУ. Ее допускали к агентурным делам и ценили по службе, поскольку она успешно справлялась с заданиями практического характера, вербуя все новых и новых агентов. Вскоре и Джону предложили работать на ЦРУ. Настал день, и Мэри сказала ему, что в одном из банков Штата на имя Джона открыт специальный счет, на который ЦРУ за его услуги переводит немалые суммы. Так Джон Смит стал агентом ЦРУ.

Операция «Лайтер»

— Интересно, каким было его первое серьезное дело в контексте работы на ЦРУ?

— Операция «Лайтер» (зажигалка) была первой из его многих крупных дел в Индии.

— Расскажите об этой операции подробнее.

— Суть этой операции Джон Смит самым подробнейшим образом изложил письменно.

Дело было так. В детали этой операции Джона Смита посвятил атташе посольства Джон Уоллер. Этот парень был ростом около двух метров и обладал чудовищной физической силой. Его продолговатое лицо практически всегда выглядело флегматично. Однако под этой маской скрывалась деятельная натура. Джон Уоллер выполнял свои обязанности быстро и как бы походя. Основное время он тратил на работу для разведки: он был кадровым сотрудником ЦРУ. Поэтому, когда Уоллер пригласил Джона к себе, он задумался: а с кем, собственно, ему предстоит говорить: с Уоллером-дипломатом или же с Уоллером-разведчиком.

В кабинете Уоллера Джона уже ждал Уолтер Кауфман, резидент ЦРУ в Индии, который сразу же после приветствия прямо сказал Джону: «Нам нужна ваша помощь, Смит. Наши отношения с… — тут Кауфман назвал одну из развивающихся стран, — стали хуже, чем когда бы то не было, эта страна держит курс на советский блок, и мы используем все возможности, чтобы расширить против нее разведывательные операции. Сейчас у нас есть шансы расколоть их шифры, а у вас большой опыт подобной работы». «Один из наших друзей знает шифровальщика в посольстве этого государства, — продолжал Кауфман, — его зовут Моиз. Наш человек узнал, что шифровальная машина у Моиза сломалась, и никто не может ее починить. Почему бы вам не попробовать? Наш друг уговорил Моиза сделать так, чтобы попросили починить машину именно вас. Он же расписал вас как крупного эксперта по шифровальным машинам всех марок». На следующее утро к Уоллеру и Кауфману присоединился Джон Марш, один из ответственных работников ЦРУ в Индии, в посольстве — второй секретарь.

«Разрешение на операцию получено», — сказал Кауфман.

Затем Уоллер подробно проинструктировал Смита: «Первое, вы должны помнить, что за вами все время кто-нибудь будет наблюдать из потайного места, пока вы будете находиться в здании посольства. Во-вторых, не делайте никаких заметных движений, которые могут дать понять, что вы занимаетесь чем-то другим, а не ремонтом машины. В-третьих, выясните, как расположены предметы обстановки в комнатах посольства, как охраняется здание, каков там режим работы».

Подготовка операции «Лайтер» велась полным ходом. Из ЦРУ летели телеграммы с запросами и указаниями. Вскоре Кауфман вручил Джону миниатюрный фотоаппарат, вмонтированный в зажигалку «Ронсон». Этот аппарат мог делать девятнадцать снимков без перезарядки. Зажигалка вспыхивала, и одновременно бесшумно срабатывал затвор фотоаппарата.

Вторым важным предметом был чемоданчик для приборов и инструмента. Чемоданчик такой же, как тысячи продающихся в США. Однако на его стенке, где расположен замок, можно было писать отверткой, спичкой или просто ногтем, не оставляя никаких видимых следов на коже чемодана. Все записанное потом проявлялось.

Джону Смиту предстояло провести фотографирование шифровальной комнаты посольства и найти место для аппарата подслушивания. Надо было получить номер модели и серийные номера шифровальной машины, сфотографировать расположение букв на клавиатуре, и добыть бумажную ленту, на которой печатается кодированный текст, зашифровав на ней 200 или 300 раз букву «А» или какую-нибудь другую. Нужно было сфотографировать все стены комнаты, как можно больше электропроводки, особенно места, находящиеся в плохом состоянии, а также, по возможности, бумаги и документы на столах.

И вот пришел день, когда Джон, набив свой чемоданчик инструментами и приборами, поехал к посольству. В то же время Уоллер со своей женой приехал в гостиницу, в четверти мили оттуда. Если бы Джона поймали за делом, могучий Уоллер должен был броситься на выручку, пока хозяева и индийская полиция не успели его допросить и отобрать шпионские приспособления.

— Как восприняли Джона в посольстве?

— Его встретили восхитительно. Угостили кофе. Едва переступив порог шифровальной комнаты, он, прикуривая, сфотографировал все, что лежало на столе у Моиза. Ему принесли сломанную шифровальную машину, поставили ее на кофейный столик, и Моиз тщательно переставил шрифты на цилиндре. Это его опечалило.

Он сразу увидел поломку: лопнула большая пружинка на главном валу. Запасных частей не было — отремонтировать машину не представлялось возможным. Но Джон с глубокомысленным видом осматривал машину и фотографировал комнату.

Прошло около часа. Он все еще возился с машиной. И тут Моиз достал точно такую же машину и поставил ее на стол вдали от Джона. Затем по ключевой таблице Моиз начал устанавливать на цилиндрическом механизме шрифты, которые и определяли основную сущность шифровальной системы. Потом Моиз стал медленно расшифровывать телеграмму, постукивая пальцами по клавишам. Джон защелкал зажигалкой.

Моиз взглянул на него и заметил: «Вы очень много курите». У Джона перехватило дыхание, но он смог выговорить: «Да, да, доктор велит мне бросить курить».

Кстати сказать, Джон Смит, живя в СССР, привык к советским сигаретам «Прима», причем курил очень много. Эти сигареты ему нравились, впрочем, как и армянский коньяк.

Моиз продолжал работать, шифровальные телеграммы писались на французском языке.

Когда Моиз закончил расшифровку и стал убирать шифровальный блокнот в сейф, Джон заявил, что слабо знаком со шведской шифровальной машиной и что ему очень бы помогло, если бы он смог взглянуть на исправный механизм — путем сравнения можно легко определить, где неполадки в машине. Моиз немного поколебался, затем взял машину и поставил на стол рядом с неисправной. Джон начал быстро нажимать клавиши с буквой «А», делая вид, что пристально изучает работу механизма. Одновременно он прикуривал сигареты от зажигалки, фотографируя цилиндр со шрифтами. Зашифровав триста раз букву «А», Джон быстро спрятал в карман ленту. Обрывок этой ленты, наличие сфотографированной ключевой таблицы и шифровального механизма гарантировали, что те телеграммы посольства будут расшифрованы.

Далее Джон сказал, что машину исправить не в состоянии, показал на сломанную пружину и обещал заменить ее, если пришлют новую.

Потом Джон отправился к себе в посольство, передал все трофеи Кауфману и принялся составлять доклад.

Тайник на Гургэон Роуд

— После удачного дебюта, судя по всему, последовали другие задания.

— Да, Джон Смит стал активным участником разведывательных операций. Его посвятили в святая святых шпионской работы — организацию связи с агентурой ЦРУ в Индии.

Одним из специалистов по агентурной связи был работник посольства Питер Петерсен. Он отвечал также за установку различной аппаратуры подслушивания. Джон Смит жил с Петерсеном в одном доме. Соучастие в тайных операциях сблизило их, и они стали почти друзьями.

Одним из объектов их внимания была экспериментальная база индийских военно-воздушных сил на Гургзон Роуд, где работал один их агент. Они ездили туда за материалами по вечерам раз или дважды в неделю на машине Петерсена — зеленом «Форде» с дипломатическим номером. Обычно они час кружили по городу в потоке транспорта, чтобы оторваться от возможной слежки. Поездки эти проходили всегда благополучно. Правда, одна поездка врезалась Джону в память. Ему с Питером пришлось тогда здорово поволноваться.

Они отправились тогда под вечер. Как всегда попетляли по улицам и отправились к базе ВВС. В четырех милях от Гургэон начался забор из колючей проволоки и столбики с надписью: «Военная зона. Вход воспрещен». Они остановились в трехстах метрах от проволоки. По обеим сторонам дороги простиралось поле. Петерсен вылез из машины и, озираясь, наклонился к забору. Найдя подготовленный кем-то лаз, Пит плюхнулся на живот и нырнул под изгородь. Безусловно, было бы лучше принимать материал каким-нибудь иным способом. Но агент не мог покидать базы. Джон остался один. Надвигались сумерки, все кругом казалось враждебным. Он предавался невеселым размышлениям, готовый немедленно нажать на клаксон и дать условный сигнал, если будет опасность. Вдруг Пит пулей вылетел из кустарника, миновал колючую проволоку, метнулся к машине и прыгнул за руль. Он сразу же набрал адскую скорость. Они мчались назад к городу. Петерсен упорно молчал. Приехав домой, Петерсен закурил, он чувствовал себя изможденным.

«Кажется, они нас выследили, — сказал он, наконец, вытащив заостренный железный стержень, — Эту штуку всегда оставляли в земле под корнем дерева, сверху всегда лежал камень, сегодня стержень торчал из земли, а камня не было, я не стал размышлять, схватил его и побежал, не исключено, что наш парень на базе засвечен и за тайником установлено наблюдение». Петерсен развинтил стержень. Внутри трубки-контейнера была пленка.

Несколько дней прошло в тревожном ожидании, но ничего не случилось. Две недели спустя Пит сообщил Джону, что его агент в тот день просто спешил и сделал все не так, как следовало.

— Джон Смит был, наверное, помощником в шпионских делах не только для Петерсена?

— Его жена Мэри часто отправлялась на встречи со своими агентами вместе с ним. Так Джону стало известно, что ЦРУ имеет своих людей среди офицеров штаба индийской армии. К слову сказать, ЦРУ очень часто использует женщин: не только сотрудниц, но и жен своих работников — для связи с агентами и для отбора информации из тайников. Каждый вечер Джон и Мэри выезжали из дому для встреч с агентами на улицах и в ресторанах. Это было значительно чаще, когда она была в «интересном» положении. Боссы из ЦРУ считали, что состояние Мэри отводило от семьи всякие подозрения индийской контрразведки.

— Но тогда получается, что Джон Смит знал также и многих агентов ЦРУ среди индийской правящей верхушки.

— Да. Первым из агентов, работавших в штабе индийской армии, он увидел «Мика». Джон Смит привез Мэри к месту рандеву и остался в машине наблюдать за обстановкой. Они договорились, что в случае опасности он выйдет из кабины, откроет капот и займется «ремонтом». Джон видел, как «Мик» встретил Мэри, и они остановились у витрины напротив. При тусклом свете улица выглядела мрачновато. Прохожих почти не было. Из-за угла вышел маленький тощий мальчишка в лохмотьях.

«Господин, бакшиш!» — попросил он милостыню. Джон дал ему рупию. Пораженный щедростью, нищий исчез. Мэри подошла к автомобилю. «У тебя такое меланхолическое лицо», — сказала она. «Я оказал американскую помощь Индии, отдал рупию и ругаю себя, сейчас этот нищий приведет сюда целую армию попрошаек, тогда нас отсюда не выбраться». Жена усмехнулась: «Только что я отдала восемь тысяч рупий и не испытываю раскаяния». «Что же ты получила взамен?» «Документы штаба индийской армии. «Мик» честно работает. Джек им очень доволен».

— А кто такой Джек?

— Джек — это босс жены Джона Смита. Он — Кэррен, один из наиболее опытных разведчиков ЦРУ в Индии. Он служил здесь более семи лет и отлично знал страну. Кэррен родился в Китае, жил в Бирме, учился в США. Студентом был завербован ЦРУ, которое обеспечило ему стабильную стипендию. По заданию разведки студент Кэррен путешествовал по Индии, «изучая социологию». Окончив учебу, прибыл в Дели в качестве дипломата. Прослужив в посольстве шесть лет, он не занимал там сколько-нибудь важной должности. Однако сотрудники посольства высокого ранга всегда относились к нему с максимальным почтением. Кэррен, как отмечал Джон Смит, был лично знаком с Алленом Даллесом, считавших его наиболее ценным из тех, кого разведка США когда-либо имела в Индии. У Кэррена были широкие связи среди журналистов, правительственных чиновников и высокопоставленных военных. В делах Кэррена фигурировали имена агентов ЦРУ из высшего офицерского состава индийской армии под кличками «Мик», «Бил», «Сикх». За другими псевдонимами скрывались крупные работники министерства обороны Индии. О многих тайных агентах ЦРУ в армейской верхушке Индии поведала Джону Смиту его супруга.

В Генеральном штабе — люди ЦРУ

— Джон Смит, наверное, в подробностях изложил Комитету госбезопасности масштабы проникновения ЦРУ в индийское руководство?

— Конечно. Герой нашего повествования рассказал, в частности, о том, что близкая подруга Мэри Пет Шук, сотрудница ЦРУ, поддерживала широкие связи с индийскими политиками и особенно — военными. На одном из вечеров Мэри представила Джону американского журналиста Хэмфри Эванса. Жена сказала: «Хэмфри сделает блестящую карьеру, он наш разведчик и выполняет ответственные задания. Ты слышал об автобиографической книге генерала Тимайа, начальника штаба индийской армии? Ее написал Эванс. Тимайа лишь поставил под ней подпись и за это получил от ЦРУ крупную суииу. Правда, писательскими лаврами он не успел увенчаться: Неру воспротивился публикации книги. Тимайа — ярый враг Неру и ждет случая ему насолить. Тимайа — наш человек, понимаешь? Наш — благодаря Эвансу».

Смит отвечал, что был буквально ошеломлен тем, насколько американская разведка проникла в военную машину Индии. Агенты ЦРУ буквально наводнили Главный штаб. Одним из них был полковник Э. Сен, сотрудник отдела личного состава службы атташата Индии и других стран. Сен нередко обедал у Смита, и Джон с женой бывали у индийца дома. Между ними установились близкие отношения. Полковник Сен занимал видное положение в индийской военной иерархии, ибо от него зависело продвижение по службе. Поэтому многие армейские офицеры искали с ним знакомства, добивались его расположения. Это открывало Сену широкие возможности для выявления и «приручения» нужных американской разведке людей. Жена Сена работала в Канадском верховном Комиссариате и обеспечивала «естественные» контакты с представителями западной демократии, точнее с теми, для кого дипломатический ранг является не более, чем зонтиком. К тому же Сен был членом элитного гольф-клуба, постоянно вращался в среде дипломатов, бизнесменов и правительственных служащих, так что его знакомства с американцами не возбуждали ничьих подозрений.

Как сообщил нам Джон, ЦРУ щедро оплачивало «услуги» семьи Сен. Ее благосостояние росло. Сен постоянно делился с Мэри новостями о происходящем в Главном штабе. Однажды он рассказал, что он, Сен, с санкции Тимайи делает все возможное для того, чтобы блокировать продвижение по службе офицеров индийской армии, преданных Неру.

У Смита часто бывал и начальник Сена — генерал Баннерджи. Он возглавлял управление личного состава Главного штаба индийской армии, несколько лет служил военным атташе Индии в Вашингтоне и настолько набрался там «американского духа», что старался быть более янки, чем сами американцы. Нередко Баннерджи передавал информацию Мэри. Однажды во время отпуска, когда Джон и Мэри отдыхали в Симле, он неожиданно приехал и попросил Мэри уделить время для важного разговора. Генерал знал, что Джон человек посвященный, и поэтому он в присутствии Джона передал Мэри список группы офицеров индийской армии, которые, по словам генерала, пытались сколотить оппозицию тогдашней проамериканской армейской верхушке.

Главную ставку в то время американская разведка в индии делала на группу высокопоставленных военных, недовольных политикой премьера Неру. Индийская армия являлась объектом острого интереса и в то же время яблоком раздора между американцами и англичанами. Великобритания традиционно сохраняла значительное влияние в индийских вооруженных силах. США же стремились вытеснить конкурентов. Джон Смит документально подтвердил, что Вашингтон ставил перед своими разведчиками такую задачу: создать в Индии сильную, проамерикански настроенную группировку военных, которая могла бы в надлежащий момент взять власть в свои руки. Агентура насаждалась как вы высших военных кругах, так и в низовых звеньях армии. Джон вспоминал, как однажды из Вашингтона поступил секретный документ, в котором подчеркивалось, что необходимо обеспечить близким нам офицерам ключевые позиции, с тем, чтобы они смогли продвинуть к власти решительного человека, способное придать новое, благоприятное для нас направление индийской политике. Разведчикам ЦРУ предписывалось усилить работу по изучению высших офицеров гарнизонов, выяснению их политических настроений, отношения к США, привлекая наиболее подходящих и ценных кандидатов к сотрудничеству.

Агентура среди элиты

— Но, ведь, американская разведка проникала, наверное, не только в военное руководство Индии.

— ЦРУ постоянно расширяло свои возможности не только в армии, но и в политических кругах Индии, занимаясь вербовкой высокопоставленных государственных чиновников, способных воздействовать на правительственную политику или, во всяком случае, достаточно информировать о ней.

Джон Смит сообщил нам, что одним из работников индийского государственного аппарата, попавших на службу американской разведке, был агент под кличкой «Плутарх». Он занимал ответственный пост и пользовался доступом к секретным документам индийского правительства. Джон сообщил нам настоящее имя этого человека, но здесь мы его называть не будем. Джон хорошо знал «Плутарха» и видел, что тот тяготится связью с американской разведкой. Люди ЦРУ с помощью тонко продуманных комбинаций вовлекли его в свои дьявольские игры. А вырваться из сетей разведки не так-то просто. Он бывал в гостях у Джона и Мэри. Этим воспользовался Джек Кэррен. Как-то он сказал Джону: «Этот индиец боится обжечься, поэтому осторожничает. Нам нужен человек, которому он доверяет. До сих пор он был связан с вашей супругой. Однако она не всегда может встречаться с ним, а то, что он приносит, не терпит проволочек. В отсутствие жены контакт с ним будете осуществлять вы. Всякую информацию, особенно документальную, немедленно передавайте мне».

От «Плутарха» поступали документы, отражавшие предполагавшиеся назначения в индийском государственном аппарате, в том числе и в министерстве иностранных дел. Благодаря «Плутарху» ЦРУ было осведомлено о том, какие мероприятия намечает индийское правительство, с кем встречается или планирует встретиться премьер, какие мнения он высказывает.

Большое влияние на экономическую жизнь Индии ЦРУ оказывало через одного из индийских министров. Известно, что Индия в то время представляла собой великий рынок для сбыта сельхозпродукции США. Когда же правительство Индии приняло решение интенсивно развивать национальное производство зерновых и других продуктов, это очень не понравилось американцам. Резидентуре ЦРУ в Индии было дано задание приложить все усилия, чтобы не допустить подобного развития событий и сохранить Индию как сельскохозяйственный рынок Соединенных Штатов Америки. Для достижения этой цели разведка США привлекла одного из индийских министров. Его консультантами стали представители Кооперативной лиги США Томас Ким и Алекс Фельдер. За крупное вознаграждение министр склонил руководителей кооперативного союза Индии к саботажу правительственного плана. Кто-то из непосвященных в посольстве США однажды в шутку заметил, что скоро руководители Всеиндийского кооперативного союза окажутся безработными. Один из разведчиков тогда, смеясь, заметил: «Мы заплатили им столько, что они могут не волноваться о будущем».

В сферах, близких к канцелярии премьер-министра Индии, разведка США имела агента под кличкой «Пайк». По информации «Пайка» американской разведкой готовилась и проводилась дискредитация неугодных американцам сотрудников, а «нужные люди» всеми силами проталкивались поближе к вершине государственной пирамиды.

«Пайк», как сообщил Джон Смит, передал ЦРУ сведения о Матаи — главном секретаре Канцелярии премьера, характеризовавшие его как крайне вредного и активного антиамериканца. Матаи, писал агент, по роду службы имеет отношение к экономической политике правительства, а это можно использовать, чтобы обвинить его в коррупции. На основе этого документа «Пайк» совместно с Кэрреном разработал план действий, и подкоп под Матаи начался. Матаи был обвинен в получении крупных сумм от индийских бизнесменов за то, что он якобы обеспечивал благоприятные для них решения индийского правительства. И в результате этих обвинений Матаи вынужден был уйти в отставку.

Большую помощь в деятельности США против Индии, как документально доказал Джон Смит, оказывали агенты, завербованные из числа граждан других стран — дипломаты, журналисты, бизнесмены. Работа с ними тщательно скрывалась от англичан и других союзников США, иначе стало бы ясно, что ЦРУ использует разведки своих союзников для организации системы тотального шпионажа. Джон Смит подтвердил, что одним из самых активных агентов американской разведки был посол Филиппин в Индии Мануэль Альзате. Он прибыл в Нью-Дели в январе 1959 года и вскоре приобрел репутацию Казановы. Альзате завязывал знакомства главным образом среди жен и родственниц государственных чиновников и военных. Через них он заводил приятелей в министерстве иностранных дел и среди армейского офицерства. Добытую информацию Альзате передавал помощнику одного из американских атташе Чарльзу Когану. Альзате передавал ЦРУ военные сведения о внешнеполитическом курсе индийского правительства, о руководящих кадрах армии, о дислокации и вооружении индийских войск в Кашмире и Раджастане.

Диверсии на земле Нагаленда

— Рассказывал ли что-либо Джон Смит о поддержке ЦРУ сепаратистского движения в Индии?

— Сепаратистское движение племен нага, выступавшее за создание независимого государства Нагаленд, получало широкую помощь от американцев. В связи с этим Джон Смит сообщил, что ЦРУ наладило поставки оружия, передало вождям племен несколько миллионов рупий, а также передало им секретную инструкцию, подготовленную в Вашингтоне, которая предписывала организовать активные выступления против армии Индии. Сепаратистам следовало продержаться до тех пор, пока Америка не организует им широкомасштабную помощь извне.

Генеральный консул США, естественно сотрудник ЦРУ, в Дакке тайно встречался с лидерами движения нага, которые переходили в Восточный Пакистан через индийскую границу. Сепаратисты получали от него крупные суммы денег и инструкции. Переброской оружия с территории Восточного Пакистана в район племен нага руководил военный разведчик США Джон Макаллер. Ему помогали Джон Гровер и американские «дипломаты» в Дакке. Связь с этой группой поддерживалась из Дели через Клару Панпас.

Джон сам был свидетелем, как снабжение повстанцев оружием, а также их обучение в Восточном Пакистане организовывал в числе других сотрудников ЦРУ офицер Дэвид Генри Бли, который несколькими годами раньше организовал резидентуру ЦРУ «под крышей» консульства США в Дакке.

В то время самые тесные отношения существовали между разведчиками из посольства США и некоторыми пакистанскими дипломатами в Индии. Американская разведка делилась с ними информацией о готовящихся политических мероприятиях индийского правительства, о вооружении и дислокации индийских военных частей.

Шпионская сеть ЮСИС

— Не менее интересно было бы узнать, как ЦРУ работает с прессой. В Фонде ветеранов внешней разведки намекнули мне, что ваш подопечный Джон Смит много сообщил и об этой сфере деятельности американской разведки.

— Да, Джон Смит в подробностях информировал нас о том, что информационная служба США в Индии — ЮСИС — это целая сеть, покрывающая всю территорию страны, была одним из филиалов Центрального разведывательного управления.

Первым ее руководителем в Нью-Дели был Тимберлейк. Этот сотрудник ЦРУ имел большой опыт работы в разведке. Он тесно координировал свои мероприятия с другими разведчиками. Многие сотрудники ЮСИС прямо или косвенно были связаны с ЦРУ.

Под прикрытием ЮСИС собиралась разведывательная информация о ведущих государственных и политических деятелях Индии, о разногласиях между ними, о важнейших решениях индийского правительства в области внешней и внутренней политики. С помощью ЮСИС разведка США не только собирает сведения, но и через местную прессу распространяет информацию, выгодную США.

— Все посольства рассылают в редакции материалы о своих странах?

— Да, но дело приобретает совсем иной оборот, когда представители США устанавливают тайные контакты с чиновниками министерства информации, журналистами, которые за вознаграждение публикуют заведомо тенденциозные статьи, навязывают читателям взгляды, выгодные разведке и пропаганде США. Именно этим занималась ЮСИС в Индии. Более того, она финансировала определенные газеты, журналы, платила крупные суммы издательствам и главным редакторам.

ЮСИС каждый год по рекомендациям ЦРУ отбирала несколько десятков индийских журналистов и организовывала для них трехмесячные бесплатные поездки в США. Разумеется, будучи заинтересованными, эти журналисты по отношению к Америке ведут себя вполне лояльно.

Большое внимание ЦРУ уделяет журналистам, которые критикуют внешнюю политику США и американский образ жизни. Их берут на учет и принимают меры против их «нежелательной» деятельности. Их пытаются склонить на свою сторону путем давления или подкупа.

В 1959 году, отмечал Джон Смит, газета «Пипл Гардиан» в Чандигархе опубликовала резкую статью против американской пропаганды в Пенджабе. Эта статья вызвала недовольство в посольстве США. Было решено направить на квартиру к главному редактору газеты сотрудника ЮСИС, и тот без долгих церемоний предложил крупную сумму денег за то, чтобы таких статей больше не появлялось. Через некоторое время газета совершенно изменила направление и стала служить американским интересам.

При помощи писателей, готовых сотрудничать с разведывательными органами США, издаются книги, написанные в желательном духе. Конспекты таких книг, фактический материал, а иногда и готовый текст, присылаются автору через людей ЦРУ в информационной службе. Таким образом, книга издается от имени местного автора и имеет больший пропагандистский эффект, чем если бы она была подписана иностранцем.

— После Индии Джон Смит работал и в других странах?

— Из Индии Смит был переведен в Австрию — обслуживать шифровальные машины американских посольств и миссий в Вене, Будапеште, Софии, Афинах. Но к тому времени он становится уже совершенно другим человеком.

В 1 9 6 0 году Джон Смит подает в отставку с государственной службы США и уезжает с Европы. Теперь за событиями в мире, в том числе и в Индии, он наблюдает со стороны. А события развивались… После всеобщих выборов в Индийский парламент, через два года после отъезда Смита из Индии, ему в руки попадает брошюра, изданная в индийском городе Лакхнау. Она называлась «Вмешательство США в индийские выборы». Брошюра рассказывала о том, что Министерство внутренних дел Индии получило множество доказательств вмешательства американцев в предвыборную кампанию.

К тому времени мир уже много знал о деятельности ЦРУ в Индии, американский журнал «Тайм» писал, что Соединенные Штаты потратили 2,4 миллиона долларов на то, чтобы подорвать позиции Неру.

Признаки вмешательства ЦРУ в выборы стали явными после того, как индийская пресса поведала миру историю о покушении на председателя партии Индийский Национальный Конгресс Камараджа. Покушение было организовано профашистской партией РСС. Зная об ее тесных связях с ЦРУ, Джон Смит без труда обнаружил знакомый почерк своих бывших коллег. Уехав из Индии, Джон пристально наблюдал за тем, куда отправляются разведчики, которые работают вместе с ним. «Я вижу, — говорил Джон, — что этих людей, словно зубы сказочного дракона, рассеивают по всему свету, и они дают жизнь новому злу: я знаю, что каждый шаг моих бывших коллег означает либо кражу секретов другого государства, либо подкуп, обман, либо что-нибудь похуже».

— Теперь давайте поговорим про Джона Смита как человека, с которым вы 1 7 лет общались, дружили.

— Джон Дискоу Смит — веселый, уравновешенный, контактный человек — подлинный источник оптимизма. Он прошел долгий, трудный путь к принятию решения о переходе на нашу сторону и остаться на жительство в Советском Союзе.

— Каковы, на ваш взгляд, были мотивы Джона Смита, когда он принимал решение о бегстве в СССР?

— Сейчас, после истечения нескольких десятков лет с того времени, довольно трудно дать объективное и всеобъемлющее объяснение того, что именно подтолкнуло Смита к совершенному поступку. Да и нужно ли это? И, тем не менее, Джон стал думать. И не только о том, как лучше «сделать деньги», а и над происходящим вокруг, над своей работой, над тем, что каждый день узнавал. Нет, нельзя сказать, что его решение принято вдруг. Поначалу для него перестали существовать некоторые «барьеры», у него произошла переоценка ценностей, и изменилось отношение к работе в ЦРУ. Наверное, и впрямь главной «закваской» его дальнейших поступков стала все же не забота о деньгах, а мысли и чувства, связанные с большой политикой. Можно предположить, что он стал самым настоящим диссидентом, человеком, весьма критически относившимся к действиям собственного правительства, да и ко многим реалиям того общества, в котором он жил.

— А как его жена Мэри, она ощущала тот кризис, в котором пребывал ее муж?

— Жена, конечно, первой заметила, что с мужем творится что-то неладное: два человека, живя под одной крышей, совсем не верили друг другу. Он искал случая объясниться, но боялся этого. Он не сомневался, что Мэри уже могла информировать руководство о своих подозрениях. Людей, знающих столько, сколько знал Смит, из разведки просто так не отпускают. Если на шифровальщика и агента нельзя положиться, его надо сделать молчаливым навсегда — на этот счет в ЦРУ была раз и навсегда установлена практика. В голове Джона созрел план, который он довел до конца.

— Как он действовал, решив перейти на сторону СССР?

— Он подал в отставку. Применив ухищрения, улетел из Вены в Лондон, оттуда — в США, оттуда — в Канаду, затем в Австрию, затем — Африку, Швейцарию, Италию… Он продолжал мучительно размышлять, расшифровывать все то, что напластовывалось в его мозгу. Он подошел к критическому рубежу. Ему было очень трудно, этому американцу, еще несколько лет назад казавшемуся таким благополучным. И тут созрело выстраданное решение — поселиться в СССР, стать советским гражданином. Так или почти так он делился своими мыслями с нами. И ему поверили.

— По прибытии в Союз у него начался совершенно новый этап в жизни.

— Он не просто оказался в новой стране, ему предстояло освоиться в обществе, построенном на совершенно иных принципах. Переход был слишком резким. И адаптироваться, привыкнуть к новым условиям было чрезвычайно сложно. Для него многое оказалось необычным — от незнания языка до здешнего климата. Овладение русским языком давалось ему с трудом, он так и не смог правильно говорить, но окружающие постепенно научились его понимать. Хотя он свободно слушал радио и понимал, свободно читал. Здесь в какой-то степени сыграло свою роль и то, что у Смита был свой круг знакомых, состоящий в основном из сотрудников Комитета госбезопасности, и в большинстве своем они, владея иностранными языками, стремились говорить по-английски.

— Какое впечатление Джон Смит производил в советском интерьере?

— У него было хорошее лицо. Когда он улыбался, на лице собеседника тоже непроизвольно появлялась улыбка. Он говорил негромко, чуть задумчиво. Такой голос слышнее крика. С ним всегда было просто, как правило, беседы текли свободно, откровенно.

— В каких бытовых условиях он жил в Киеве?

— Джону Смиту создали нормальные бытовые (по европейским меркам) условия жизни. Он сам выбрал себе квартиру, обставил ее по своему вкусу, сам приобрел всю необходимую утварь, одежду, книги.

Он много трудился. Ему предоставили возможность путешествовать по стране, знакомиться с бытом и жизнью людей, как правило, он отдыхал в местах, которые избирал сам.

Надо отметить, что он хорошо понимал специфику своего положения, поэтому в выборе новых знакомств был крайне осторожен.

— Теперь поговорим о профессиональной стороне дела. Судя по всему, информация, предоставленная Джоном Смитом была исключительной важности…

— Разумеется, сведения, полученные от Смита, проверялись и перепроверялись, и они нашли подтверждение. В зависимости от складывающейся политической и оперативной обстановки все эти сведения реализовывались в интересах страны. У оперативных работников, опекавших и работающих с Джоном Смитом, сложились ровные отношения, а с отдельными из них, в том числе и со мной, переросли в настоящую дружбу, основанную на взаимном уважении, откровенности и профессионализме.

Достаточно сказать, что в конце 60-х годов, да и во время официальной делегации во главе с президентом США Ричардом Никсоном именно с помощью Джона Смита нами была добыта важнейшая информация для доклада высшему руководству страны и, в частности, руководству Советской Украины. Эта информация была положительно оценена, и я даже выходил с предложением о награждении Джона Смита. Ему мы подарили уникальный тульский самовар.

— Осенью 1967 года факт пребывания Джона Смита на территории СССР был предан огласке. Какова была реакция США?

— Реакцию США, последовавшую за этим, можно охарактеризовать, как раздражение от уязвленного самолюбия. Создалась парадоксальная ситуация, непривычная для вершителей «нового мирового порядка»: не они приобрели, а от них ушел сотрудник госдепа, шифровальщик, агент ЦРУ.

Шло время, страсти несколько поутихли, Джон Смит жил в СССР, работал, появились очень обнадеживающие планы… К сожалению, летом 1975 года мой друг тяжело заболел. Для его лечения были привлечены лучшие медики. Джон Смит стойко и мужественно переносил болезнь. Но спасти его не удалось, в феврале 1976 года он умер. Мир праху его…

— Как сложилась ваша профессиональная судьба после смерти Джона Смита?

— Больше 15 лет я еще проработал в Комитете госбезопасности. В конце 1989 года ушел на пенсию. Сегодня в меру своих скромных сил и возможностей стараюсь не стоять в стороне.

 

Дембица

Сокрытое преступление националистов

С этим человеком, восьмидесятилетним полковником КГБ в отставке Александром Александровичем Войцеховским, я собирался сделать интервью под рубрику «Необычные судьбы». От его коллег из Фонда ветеранов внешней разведки узнал, что он служил разведчиком в одной из европейских стран и результаты его работы отнюдь не скромные. Надеялся, что он хоть что-то сможет рассказать о своей необычной судьбе. По прошествии лет и истечении срока давности подписок о неразглашении некоторые бывшие разведчики, хоть и очень скупо, сдержанно, но, все же, начинают говорить. Несколько вечеров подряд мы общались с Александром Александровичем. Беседы — более чем увлекательные. Узнал, что он, после возвращения из-за рубежа, работал в аналитическом отделе Первого управления (разведка) КГБ Украины. Потом был на преподавательской работе в школе КГБ. Около десяти лет также читал лекции на философском факультете Киевского университета, защитил диссертацию. Информация, конечно, интересная. Но… меня интересовала его работа за рубежом. А вот о ней-то Александр Александрович — ни слова. И, как оказалось, есть для этого умолчания более чем серьезные основания. Он работал в нелегальной разведке. И рассказать что-либо о своей работе он не то, что не хочет, просто не может.

Как-то я спросил его, приходилось ли ему по долгу службы сталкиваться с фактами сотрудничества украинских националистов с немецкими фашистами. И тут Александра Александровича «прорвало»:

— Хотите, я расскажу вам об одном преступлении против человечности, которое и сегодня остается почти неизвестным миру?

— Конечно, это может быть интересно нашим читателям.

— Это — концлагерь Дембица. Там зверствовала СС «Галичина». По долгу службы я имел отношение к документированию этого преступления, но, когда материалы были собраны, наше руководство не проявило к ним интереса. Но обо всем по порядку.

Это было в декабре 1970 года. Меня приглашает к себе заместитель председателя КГБ Украины и спрашивает: «Ты же знаешь немецкий?» Говорю: «Знаю». «Так вот, — продолжает генерал, — придется тебе поработать на немецком, надо будет поехать в Польшу, разобраться там с какими-то немецкими документами, которые остались в том месте, где дислоцировалась дивизия СС «Галичина», это город Жешов, бывший концлагерь «Дембица».

Приступаю к выполнению задания. Перед выездом в командировку вникаю в подробности. Узнаю, что там, в Жешове, в местном управлении госбезопасности имеются документы, касающиеся «Дембицы». Об этом концлагере есть и письменные показания одного бывшего вояка дивизии СС «Галичина». Он написал объемное письмо в Президиум Верховного Совета СССР, в котором требует, чтобы с участием сотрудников КГБ власть изучила историю концлагеря «Дембица».

Знакомлюсь с этим человеком.

— Это был кто-то из известных националистов?

— Давайте назовем его Константином. Это был уже пожилой человек, отбывший 20 лет лишения свободы. Спрашиваю: «Вы по своей доброй воле написали это письмо?» «Да, — говорит, — я решил вспомнить некоторые обстоятельства, о которых раньше, двадцать лет назад, на следствии, не давал показания, и в первую очередь о концлагере «Дембица», где было уничтожено более 750 тысяч людей, я просто хочу вам помочь разобраться, — что же там действительно было».

Я понял, что его показания наряду с другими материалами, которые имеются у наших польских коллег, могут иметь очень существенное значение для понимания того, что же в реальности представляла собой дивизия СС «Галичина», и что представляло собой то место, где была одна из стоянок дивизии, — там находился концлагерь. И, что интересно, о нем не было даже упоминания на Нюрнбергском процессе по делу главных нацистских преступников.

Долгая дорога в Дембицу

— Как вы добирались в Дембицу? О чем вы говорили в дороге со своим попутчиком Константином?

— На первом же полустанке, после того, как проехали советско-польскую границу, нас встречает и присоединяется к нам офицер польской госбезопасности Казимир Урбан. Вместе едем в Варшаву. Первым делом заходим в советское посольство. Там встречаю своего бывшего начальника еще по работе в Германии. Потом, некоторое время спустя, анализируя эту командировку и события вокруг нее, я понял, что это была странная встреча. «Ты здесь по какому делу?» — спросил он. Обычно разведчики таких вопросов друг другу не задают. Я ответил ему обтекаемо. Говорю: «Приехал по заданию руководства Комитета, действую по согласованному с ним плану». Он ухмыльнулся и сказал: «Поезжай. Удачи тебе. Но, если ничего не найдешь, тоже не огорчайся».

Выезжаем. Всю ночь в пути. Только под утро попадаем в Жешов. Казимир, который нас сопровождал, сразу же разместил нас в гостиницу. Он поселил меня с Константином в один двухместный номер. Я к Константину никаких претензий не имел. Более того, вел с ним очень долгие задушевные разговоры. «Как же так получилось, — интересовался я, — что вы оказались в дивизии СС «Галичина», кем вы работали до войны?»

«Старшим оперуполномоченным Львовского областного управления НКВД».

«А как же вы попали в 1943 году в эсесовскую дивизию, а до того служили в немецкой полиции?»

«Меня, — говорит, — НКВД оставило в немецком тылу на «оседание» — для того, чтобы подставить немецким спецслужбам».

Я ему говорю: «Знаете, мы проверяли эту версию, и, оказалось, что это ваше утверждение ничем не подтвердилось».

«Да, — говорит, — действительно, оно не подтвердилось, но это не моя вина: кто-то либо утерял документы, либо они где-то так сильно запрятаны, что их и до сих пор никто не может найти».

Он подробно рассказал мне, что, когда во Львов пришли немцы, его сразу же зачислили в полицию, а потом, когда они создавали дивизию СС «Галичина», его пригласили туда на офицерскую должность. Присвоили ему звание обер-лейтенанта, то есть старшего лейтенанта. В этом звании он и служил все годы войны, вплоть до задержания в 1945 году.

«Вы сейчас живете в Киеве?» — «Да». — «Женаты?» — «Женат».

— «Кто ваша жена?» — «Вдова бывшего советского офицера. Я ей рассказал то, что и вам рассказываю, что был оставлен во Львове на «оседание».

«Но связи с нашими сотрудниками вы не имели? — уточняю я.

— Ведь в самом Львове было очень много наших сотрудников — десятки, да и в самой дивизии СС «Галичина» были люди, работающие на НКВД. К вам никто не подходил?»

«Нет, — говорит, — таких контактов не было».

Потом я узнал от него, что в интересующем нас концлагере был задействован один полк СС «Галичины» и что он, Константин, был занят, в основном, хозяйственной работой.

«А что из себя вообще, — спрашиваю, — представлял этот концлагерь в Дембице?»

«Вот мы поедем туда, и уже там, на месте, я вам все расскажу».

Исчадие ада

— Вы сразу же приступили к работе?

— Да, уже на следующее утро — короткая встреча в управлении госбезопасности Жешовского воеводства, потом — знакомство с прокурором, который ведет это дело. Он предлагает ознакомиться с документами, которые у него уже собраны. Это, в основном, протоколы допросов. Я прочитал несколько томов.

Во второй половине дня выезжаем осматривать место. Там — равнина, которая переходит во взгорье. А взгорье чем-то напоминает дальневосточные сопки. И там, где склон горы, остались только фундаменты от стоявших некогда домиков. Потом местность вдруг переходит в равнину, а на ней — громадный массив вот таких фундаментов от бывшего поселения. Тогда, в годы войны, все это было обнесено тройным рядом проволоки, возле которой все время ходили часовые с собаками. Как я понял из документов, никто и никогда туда не проникал. И никто из посторонних не видел, что там творилось. Привозили людей в закрытых машинах, увозили прах. Я читал протоколы допросов местных крестьян, которые свидетельствуют, что часто слышали стрельбу, грохот, а потом видели, как над горой поднимается туча дыма. Когда мы это видели, — свидетельствовали крестьяне, — что это исчадие ада поднимается из земли в небо. И тогда крестьяне со страха падали на землю и молились Богу.

Там были и евреи, и украинцы, и русские…

— Значит, у вас складывалась картина разыгравшейся здесь драмы на основании документальных свидетельств и рассказа Константина?

— Да, Константин все объяснял, и все показывал на местности: «Видите, вот здесь, в первом домике была хозяйственная часть, а здесь располагалась расстрельная команда, дальше — столовая, еще выше — бордель, за ним — госпиталь, а тут был целый городок из деревянных домиков — здесь содержались заключенные.

«Сколько, — спрашиваю, — людей расстреливали ежедневно?» — «Сто, двести, а то и триста человек». — «Где?» — Вот оттуда их приводили, а расстреливали здесь, под горой, в этих специально оборудованных сооружениях».

— Что представляли собой эти сооружения?

— Они напоминали колодцы. Открывалась широкая металлическая дверь, и туда запускались люди. Сто человек, а то и больше. Потом сверху открывались люки, и людей стреляли из автоматов. Долго это длилось. Потому что не с одной же очереди убивалось такое огромное количество людей. И потом уже, когда было видно, что никто не шевелится, снизу опускалось дно, и оттуда падали трупы. Потом их осматривали, не остался ли кто-нибудь в живых. Недобитых либо достреливали, либо, когда человек протестовал, кричал, матерился, а были и такие случаи, его тащили в большой колодец, где была сооружена плаха, и отрубали голову. Она, плаха, там так и осталась, запекшаяся, засохшая мозговая масса — все это еще сохранилось.

Я спрашивал Константина: «А кто расстреливал? Здесь была расстрельная команда?» «Да нет, — говорил он, — все участвовали в порядке очереди, но я в расстрелах не участвовал».

«Вы видели, как сжигают трупы?»

«Видел. Рубили лес, делали бревна, ими перекладывали трупы, получалась гора, ее поливали бензином и поджигали, горело больше двух часов, потом рассыпалось в прах, этот прах загружали в машины и увозили».

Я детально его обо всем расспрашивал.

«Как вас кормили?»

«Хорошо, было и мясо, и рыба».

«Что это за помещение?»

«Здесь был бордель, утеха для персонала».

«А девушек привозили откуда-то?»

«Нет, — говорит Константин, — их отбирали из числа заключенных, — все они, как правило, были худенькие, истощенные, где-то около месяца они находились в госпитале, их кормили, потом их проверяли врачи, их переодевали, укладывали им прическу, все это делала бордель-дама, которую привезли из Берлина, и, когда уже считали, что девушки «в форме», им давали нагрузку».

«А какой была нагрузка?»

«Десять-пятнадцать человек в день».

«Но как долго они могли работать при такой нагрузке?»

«Да, — говорит, — и месяца они там не выдерживали, потом случались нервные срывы, психические расстройства, девушки плакались, бросались на посетителей, когда они становились непригодными, их выбраковывали и тогда вместе с остальными узниками расстреливали».

— Жители каких стран были узниками этой «фабрики смерти»?

— В основном, из восточной Европы. Люди, арестованные за те или иные прегрешения — с точки зрения фашистов. Там были и евреи, и украинцы, русские, поляки, венгры… Очень много людей.

Лагерь уничтожить, все сжечь

— А когда этот концлагерь прекратил свое существование?

— Как стало известно из документов, осенью 1944 года, когда к Жешову уже подходили части Красной Армии, руководство дивизии СС «Галичина» получило указание от Гиммера: лагерь уничтожить, все сжечь, так, чтобы и следов никаких не осталось. Потом уже началось уничтожение людей в ускоренном порядке. Семьсот пятьдесят тысяч — по данным польской прокуратуры. Это такое же количество людей, которое было уничтожено в «Освенциме».

Мы все осмотрели, ознакомились с документами, запротоколировали показания свидетелей, зафотографировали следы преступлений на местности. Уже непосредственно перед отъездом я спросил моих польских коллег: «А как же так получилось, что факт существования этого концлагеря не был представлен на Нюрнбергском трибунале?»

— И что ответили поляки?

— Ничего вразумительного. Говорят: «Мы занимались осмотром, опросами, но уже после Нюрнбергского процесса».

— Результаты своего расследования вы привезли в Киев?

— Нет, поляки отправили их по специальному каналу связи.

Странное решение заместителя председателя КГБ Украины

— Как в Киеве восприняли результаты вашей работы?

— Когда вернулся в Киев, сразу же доложил обо все своему руководству. Заместителю председателя КГБ. И он вдруг спросил: «А тебе не могли дать те документы на руки?» Я ответил: «Товарищ генерал, существуют же установленные правила: это документы особой важности, — как же я мог взять их на руки, у меня же даже оружия при себе не было?»

Через несколько месяцев он снова вызывает меня к себе. Держит в руках том — больше одной тысячи страниц нашего совместного с поляками расследования.

«Слушай, — говорит, — а как же мы сможем работать с этими документами? Они же на польском языке». И я заподозрил, что проблема тут, видимо, вовсе не в переводе…

«В общем, так, — безапелляционно заявил генерал, — дело это мы пока что будем хранить у себя в архиве, пока его кто-нибудь не востребует».

— Да, странное решение. А потом к этому делу кто-то из вашей службы проявлял интерес?

— Потом, где-то года через два, меня приглашают в Киевское областное управление КГБ. Зам. начальника тогда был полковник Глушаков. Но столе у него — тот же томик на польском языке. «Твоя работа?» — спрашивает. «Я, — говорю, — выполнял роль вспомогательную, а всю основную работу проделали поляки». «Так что нам делать?» — спрашивает полковник. «Как это — что? — говорю, — все это надо проанализировать, провести дополнительное следствие и обнародовать». «Это будет пока у нас, — говорит полковник, — мы не знаем, что с ним делать».

Новые ветры лжи

— Как вы думаете, вернуться к этому преступлению, дорасследовать его и обнародовать, — в сегодняшней Украине это вряд ли возможно?

— В 1991 году, сразу же после провозглашения независимости, в очередной раз начали переписывать историю. Те профессора истории, которые еще вчера так рьяно и бескомпромиссно разоблачали преступления националистов, начали утверждать, что, мол, националисты, в том числе и вояки дивизии СС «Галичина», никого не убивали, немцам не служили, и, вообще, никаких преступлений за ними нет. Многих людей это сильно возмутило. «А как же Дембица», — спрашивали они.

Как-то мы встречаемся с моим знакомым журналистом. Заводим разговор о не до конца раскрытых преступлениях националистов. И он расспрашивает меня о Дембице, о том расследовании, которое я проводил в Польше, когда работал в КГБ. «Где могут быть сейчас эти материалы, к кому мне обратиться, — спросил журналист. Я посоветовал ему обратиться к тогдашнему Председателю СБУ.

Через какое-то время мы опять встречаемся. «Что ответил тебе председатель?» — спрашиваю его. «Ответил, — говорит мой друг-журналист, — что такого тома нет, он сожжен».

Для меня подобный ответ председателя более чем странным. Такие документы не подлежат сожжению. Они должны храниться вечно. Вопрос в том — эти документы не захотели найти или действительно уничтожили? И если уничтожили, то за это кто-то должен отвечать в уголовном порядке. Ведь, даже согласно внутренним инструкциям спецслужбы, такие материалы не могут пропасть. Если документы сжигаются в печке, а такое бывало, то при этом обязательно составляется опись — название документов, их содержание, количество страниц и — обязательно! — фамилия и подпись сжигающего.

Несколько лет назад обращаюсь в Посольство Польши в Украине. Предлагаю восстановить те документы, ведь первый их экземпляр находится в прокуратуре Польши. Принимает меня советник посольства. Внимательно меня выслушивает и говорит: «Мы с вами договориться не сможем: нужно, чтобы ваш МИД официально обратился к нашему, сначала нужно решить вопрос на дипломатическом уровне, а уж потом — на юридическом».

Но, поскольку высший дипломатический уровень для меня недосягаем, мне так и не удалось сделать достоянием гласности это чудовищное преступление против человечности.

— Складывается впечатление, что многие самые страшные преступления националистов еще не раскрыты. Вернее, многие о них знают, но почему-то молчат.

— Да, у нас не пишут о том, сколько людей они перебили в Словакии, когда там участвовали в подавлении антифашистского восстания. А сколько они сожгли польских сел… Да, самые тяжкие злодеяния той же дивизии СС «Галичина» не расследованы и по сей день.

 

Михаил ГРЕЧКА:

«Это был ад на земле»

Глядя на этого скромного, немного застенчивого человека, никогда не скажешь, что перед тобой — полковник госбезопасности, один из основателей афганской разведки Михаил Гречка. Что это тот самый «афганский лев Майкл», с которым сражались лучшие умы американской, английской и пакистанской разведок, о котором говорили многие западные радиостанции.

Сотни тайн окружают этого человека. О том, например, почему взорвались душманские склады оружия в Пакистане. И не взлетела в воздух мечеть-гробница Хазрата Али в Мазари Шарифе, хотя контейнеры со взрывчаткой были установлены.

Противостояние длилось больше десяти лет. Он не проиграл. Проиграла его некогда великая страна. Сегодня Михаил Яковлевич Гречка, бывший советский разведчик, полковник СБ Украины в отставке, возглавляет научно-философский Центр «Евро-Азия — III тысячелетие». Говорит на английском, немецком, арабском, фарси.

— Михаил Яковлевич, как вы пришли в разведку?

— В разведку никто не приходит сам. Туда приглашают.

— Вас пригласили, когда вы были студентом, или позже?

— Пригласили уже после того, как я закончил факультет романо-германской филологии Днепропетровского университета.

— В какой форме было сделано это приглашение?

— Думаю, не стоит акцентировать на этом внимание. Формы тогда использовались разные. И они практически всему миру известны. Но какие именно — об этом не будем…

— Потом вы учились в спецшколе?

— Это было спецучреждение. Высшее учебное заведение.

— А затем?

— Какое-то время работал здесь, в Киеве, и усиленно учился. А вскоре меня вызвал председатель КГБ Украины генерал Федорчук и сказал, что я нужен там. Откровенно говоря, такого предложения я и ждал. Дело в том, что уже в те годы, кроме немецкого, я свободно владел несколькими восточными языками, хорошо знал страны Ближнего и Среднего Востока. Конечно же, согласился. Так оказался в Афганистане.

— В прессе прошла информация о том, что еще до начала афганской войны вы познакомились с Наджибуллой…

— Я познакомился с ним, когда он был руководителем службы государственной информации Афганистана.

— Эта служба, наверное, исполняла те же функции, что и советский КГБ?

— В какой-то степени. Кстати, говоря о Наджибулле, я хотел бы подчеркнуть, что он был человеком высокообразованным, воспитанным, умным и пользовался уважением соплеменников.

— Наверное, вам нелегко было узнать, что его так зверски убили.

— Думаю, это было не просто убийство. Это была запланированная, продуманная акция, операция, в которой Талибан был использован как киллер.

— Вы прибыли в Кабул до ввода советских войск. Что представлял собой Афганистан в то время, чем запомнился?

— В первый день пребывания в афганской столице меня поразили две вещи. Кабул буквально утопал в красных полотнищах, транспарантах. Везде невероятное количество портретов вождей нации. И в тот же день я увидел над городом бомбардировщики. Они сбрасывали свой груз на позиции восставших армейских частей. Все это потрясало, угнетало. Мне было около тридцати лет, и я искренне надеялся встретить в Афганистане героев-революционеров, а увидел неслыханную помпезность, с одной стороны, и ужасающую жестокость — с другой. Я вдруг стал взрослее, начал более критично воспринимать действительность. Туман идеологических иллюзий постепенно рассеивался.

— Каким был Тараки — тогдашний руководитель партии и государства?

— Знаете, с Наджибуллой у меня были неплохие, почти доверительные отношения. Мы часто встречались, беседовали. А с Тараки знакомство одностороннее, я его знал, а он меня — нет. Он был, безусловно, талантливый, но крайне честолюбивый человек. Пользовался большой популярность не только как видный государственный деятель, но и как писатель. К сожалению, отсутствие у Тараки достаточной политической гибкости привело к формированию мощной оппозиции и в конечном итоге — к его расстрелу.

Налицо было вопиющее различие между великолепными призывами, идеями и неразумной, жестокой политикой революционеров.

Что касается населения Афганистана, то оно тогда было дружелюбно настроено ко всему советскому. Эта страна при всех ее внутренних проблемах могла бы стать для Союза стратегическим партнером. Ведь это богатейшая земля — несколько урожаев в год, второе место в мире (после Чили) по запасам меди, огромнейшие залежи драгоценных металлов, урана, мощнейшее производство каракуля… А самое главное — весь этот экономический потенциал был не «против», а «за» СССР.

Можете себе представить наше удивление и возмущение, когда однажды мы получили команду из Москвы: «Готовьтесь к приему войск!». Скажу откровенно: я до сих пор не понимаю, чем руководствовались члены политбюро, отдавая приказ о вводе «ограниченного контингента». Ведь все необходимое можно было сделать силами разведки.

— Москва знала об этом?

— Конечно. Но, поймите, далеко не все зависит от разведчиков. Нас было в Кабуле не так уж много. А партийных, государственных чиновников — десятки, если не сотни. Что они рекомендовали Кремлю — одному Богу известно. Замечу, что многие офицеры разведки, в том числе и я, в своих донесениях выступали категорически против ввода советских войск. Однако Москва отвечала нам примерно так: «Рубикон перешли товарищи». И трагедия разразилась…

— В те дни московское радио твердило, что если бы СССР не ввел ограниченный контингент, то это сделали бы американцы.

— Разведчики знали, что американцы не собираются вторгаться в Афганистан, они в то время начали разворачивать так называемую «мерцательную операцию», направив боевые корабли к берегам Индийского океана. Это, безусловно, была акция высшей степени провокационная.

— Существует мнение, причем оно активно культивируется не только сотрудниками бывшего КГБ, но и некоторыми западными журналистами, что некие страны подталкивали СССР к вторжению в Афганистан.

— А вы сомневаетесь в этом? В то время на территориях Ирана и Пакистана резко возросли антиамериканские настроения. Из Ирана выдворили 40 тысяч американских специалистов. В Пакистане даже сожгли американское посольство и убили их дипломата. Американцы прекрасно понимали, что только ввод советских войск в Афганистан переведет стрелки, антиамериканские настроения станут антисоветскими, и мусульманские страны вынуждены будут негласно просить Запад о помощи…

— В своей книге «Беспредел» бывший сотрудник советской спецслужбы, а ныне популярный писатель Игорь Бунич предполагает, что именно Юрий Андропов как интеллектуал и человек прозападной ориентации мог подыграть Западу в отношении Афганистана.

— Я как раз не уверен в этом. Дело в том, что когда Андропов возглавлял КГБ, противоборство двух систем уже велось не на жизнь, а на смерть. И увлечение Юрия Владимировича, в частности западной литературой и музыкой, отнюдь не мешало ему быть плотью от плоти именно советской системы. Так что я лично исключаю такой вариант. Другое дело, что Андропов, как человек информированный мог бы более активно убеждать кремлевских старцев, что ввод наших войск в Афганистан станет катастрофой.

Об афганской войне мне приходилось читать множество разных небылиц, легенд, да и просто откровенной лжи. Но всю правду об этой кровавой бойне, о тех зверствах, которые допускали там советские воины, еще не написал никто. Надеюсь, что когда-нибудь напишут, расскажут. Ведь это был ад на земле…

Все события, имевшие место накануне и во время афганской войны, должны служить предостережением и Украине.

— Вы могли бы разъяснить этот свой тезис?

— Дело в том, что в то время в Афганистане образовалась хоть и примитивная, но все же олигархия, которая, разжигая вражду, обогащалась.

То, что творилось в Афганистане, ничем оправдать нельзя. Там наши люди выбросили из своего сердца Бога, забыли, что именно в служении добру и справедливости предназначение человека.

— Странно слышать подобное от бывшего советского разведчика, основателя афганской разведки.

— От одного из основателей. Я не был первым. После разгона королевской разведки Захир-Шаха решили создать новую, республиканскую. До меня этим уже занимались.

— Пусть так. Но в Афганистане лились реки крови и слез… А вы говорите о добре. Странно как-то…

— Ничего странного. Настоящая разведка — это война умов, интеллектов. Свидетельство тому — ни одного своего разведчика я не потерял. Все живы и по сей день.

— Но разве можно сражаться без крови?

— В мировой профессиональной разведке есть неписанное правило — «голову за голову». Вертятся, например, на моей территории люди «противной» стороны. Я за ними слежу, но не трогаю, потому что знаю: на их территории «шестерят» мои ребята. Под их наблюдением идет жестокая борьба профессиональных разведчиков. Анализируя работу моих людей, они пытаются понять мои планы и блокировать их. Аналогично поступаю и я. Но, не дай Бог, если что-то случится на их территории с моим человеком!..

— Когда в Пакистане взорвались душманские склады с оружием, разве они не хотели мстить, хотя и все головы остались целы?

— Во-первых, то было дело рук афганской разведки. Во-вторых, кто же виноват?! Не зевай, тогда и склады не будут взрываться. Джентльменские правила разведки здесь были соблюдены.

— В Афганистане среди разведчиков были женщины?

— Были. И немало. Я не знаю ни одной разведки в мире, где бы не работали женщины.

— Вместе с вами в Афганистане была и ваша жена. Она тоже сотрудник разведки?

— Она была там не просто так…

— Понятно… Михаил Яковлевич, в те времена в спецпрограммах, посвященных Афганистану, журналисты Би-Би-Си, радио «Свобода» периодически упоминали вас. Точнее, некоего Майкла, которым, как оказалось, были вы, как они узнали ваше имя?

— В разведке всегда о противнике многое знают. Я тоже знаю немало имен. Но я же их не называю…

— Известно, что в 1993 году вы в составе украинской правительственной делегации, которую возглавлял тогдашний первый вице-премьер Константин Масик, посетили Азербайджан и Иран. О встречах, которые там имели место, пресса почему-то почти не писала. Вы могли бы более подробно рассказать о тех переговорах?

— Тогда наряду с очень болезненным вопросом освобождения наших военнопленных на повестке дня переговоров стояла проблема безопасности Украины в плане энергообеспечения азербайджанско-иранской нефтью. Прежде всего, по ее транспортировке в Украину, а потом — через Украину в Европу.

Для нас чрезвычайно остро стоял вопрос о частичной независимости от нефтекомплексов России.

— С кем конкретно велись переговоры в Тегеране?

— Непосредственно с президентом, министром иностранных дел и министрами соответствующих отраслей.

Была достигнута договоренность о продолжении переговоров, намечены конкретные проекты. И если бы переговоры тогда имели продолжение, не исключено, что инициатива возрождения Великого шелкового пути вполне бы принадлежала Украине.

— Теперь, когда идея возрождения Шелкового пути начинает наполняться реальным содержанием, возникли два конкурирующие проекта транспортировки — украинский и турецкий. Чем, на ваш взгляд, украинский вариант лучше турецкого?

— Прежде всего, своей безопасностью. Ведь в Турции курдская проблема далеко не решена. А нефтепровод, согласно турецкому проекту, должен проходить именно там, где живут курды…

Вторая важная проблема — дороговизна. Транспортировка нефти через Турцию обойдется в несколько раз дороже по сравнению с транспортировкой через Украину, где многие трубопроводы остались со времен Советского Союза.

— Михаил Яковлевич, давайте вернемся к вашей работе в Афганистане, уточним детали, например, операции советской разведки по освобождению из плена высокопоставленного советского военного.

— Кое-что об этом рассказать, конечно, можно. Но далеко не все… Дело в том, что там еще живут и работают конкретные люди, имевшие к этой истории отношение. Вы понимаете: рассказав обо всем подробно, я мог бы подставить их под удар…

Итак, в один день сразу по нескольким каналам поступила срочная информация: сбит наш боевой самолет последней модификации. Сообщалось, где именно он сбит и в чьи руки попал пилот — некий полковник. Это было в районе Хоста.

— Он при этом был ранен?

— Нет. Когда самолет оказался безнадежно поврежден взрывом, пилот благополучно выпрыгнул с парашютом.

Мы уже знали, что он попал в плен не к полевым командирам, а в расположение одного племени. Старейшины, как известно, заинтересованы сдавать пленных живыми, чтобы получить выкуп побольше, подороже. В данном случае они сообразили, что летчик — далеко не рядовой военнослужащий и за него наверняка можно получить крупное вознаграждение.

— Значит, племени было выгодно сохранить пленнику жизнь?

— Бесспорно. «Войны Аллаха» брали советских солдат в плен живыми или представляли своим старейшинам доказательство того, что «неверный» был у них в плену, потому что получали за это немалые деньги и продукты питания.

— Что служило таким доказательством?

— Скальп.

— И это наверняка делалось без анестезии?

— Какая могла быть анестезия, если они не считали человека жильцом на этой земле… Это своеобразный кровавый бизнес.

Был во всем этом интересный нюанс. Дело в том, что из пленных советских военнослужащих формировались спецслужбы Пакистана, да и других стран. Попавшие в плен имели при себе документы, рассказывали биографию. И если не подходил человек, его расстреливали, а на основе его данных готовились соответствующие «легенды» для предстоящих операций. И когда пилот попал в плен, его, безусловно, ждала такая же участь — могли выжать, как лимон, в плане информации, а потом скальпировать.

— Для его спасения были задействованы силы разведки?

— Именно так. Проведена высокопрофессиональная операция, в результате которой жизнь пилота спасли. Могу сказать, что для его возвращения использовали несколько комбинаций. В конечном итоге произошел поэтапный обмен.

— Помните, когда обменяли Владимира Буковского, появилась шутка — «обменяли хулигана на Луиса Корвалана». А на кого обменяли полковника?

— Этого я сказать не могу.

— Михаил Яковлевич, известно, что вы были одним из главных действующих лиц во время операции советской разведки по предотвращению взрыва в Центре паломничества, в мечеть-гробнице Хазрата Али в Мазари Шарифе…

— Тогда в Кабуле проходила Международная конференция религиозных деятелей. После нее высокопоставленные участники разъехались по местам паломничества. И для того, чтобы еще раз громко «макнуть» СССР и местную власть, те, кто стоял за спинами душманов, приняли решение в Мазари Шарифе произвести мощный взрыв.

А вину, конечно же, свалить на представителей СССР и на местную власть. Весь мир должен был узнать, что советские воины и местные революционеры не уважают религиозные чувства мусульман. Иными словами, это была чисто политическая подлянка.

— Как вам удалось узнать о готовящейся провокации?

— Информация поступила из-за границы.

— Наверное, в операции сработали саперы?

— Нет, армию не подключали. Комплексная операция проводилась исключительно нашей разведкой. Конечно же, совместно с министерством информации Афганистана, которое возглавлял Наджибулла.

Как только мы прибыли в Мазари Шариф, операция началась. А завершилась спустя несколько часов — очень напряженных и драматических для нас.

— Что представляет собой этот Центр паломничества, мечеть-гробница Хазрата Али в Мазари Шарифе?

— Это огромное каменное сооружение. Арки. Центр паломничества украшенный чудной глазурной мозаикой. Величественное строение. Мы не знали, где именно установлена взрывчатка…

— Вы же прибыли туда, наверное, конспиративно?

— Внешне мы ничем не отличались от паломников.

— Как вы искали взрывчатку?

— Спецтехникой.

— Но она же объемная. Ее приходилось маскировать?

— Наша спецтехника портативная, скорее даже миниатюрная. Она была при нас. Но заметить наше «вооружение», конечно же, не мог никто.

— Когда обнаружили заряд, вы его изъяли или обезвредили?

— Взрывное устройство (очень мощное) мы обезвредили и там же оставили, не выдав себя… К тому же мы должны были подать все это так, будто взрывное устройство обезвредили местные активисты, сторонники режима Бабрака Кармаля. В дальнейшем надо было узнать, кто причастен к установке взрывчатки.

Таким образом, трагедию предотвратили, а спецслужбы Афганистана продолжили оперативные мероприятия по выявлению злоумышленников провокаторов.

— Михаил Яковлевич, расскажите, пожалуйста, об истории со взрывом душманских складов с оружием. Ведь вы к этой операции тоже имели отношение.

— Вы имеете в виду тот случай, когда наши военнопленные подняли восстание — и были взорваны склады с оружием?

— Именно.

— Трагедия в том, что эти события происходили на территории Пакистана, где Советский Союз осуществлял несколько грандиозных экономических проектов стратегического значения. Пакистан не участвовал в войне. Но граница с Афганистаном у него была прозрачная… Можете представить, что там творилось. Пакистан всячески подстрекал к этой войне. На его территории располагались душманские базы, склады с оружием, афганцы прятали советских военнопленных. Под Пешаваром томились в плену более тридцати советских солдат и офицеров. Они подвергались жесточайшим издевательствам и немыслимым унижениям. И при всем этом мы не имели права проводить какие-либо операции на территории Пакистана. В то же время официальная Москва заявляла, что СССР не ведет в Афганистане боевых действий, а потому военнопленных и быть не может.

Но, рискуя иметь крупные неприятности, операцию по освобождению военнопленных мы все же подготовили. Причем предусмотрели несколько вариантов развития событий. Пленные об этом, естественно, ничего не знали. Они подняли восстание, так как не видели другого выхода: надо было спасать жизнь и возвращаться к своим. Все началось совершенно неожиданно для нас и для них.

— Как развивались события?

— Пленные сидели в закрытых ямах. Через решетки им забрасывали пищу.

Когда к яме подошел часовой и вызвал наверх пленного для намеченного им унижения, тот набросился на него и прирезал. Забрал оружие, открыл яму, выпустил товарищей…

Далее события развивались спонтанно: были убиты остальные охранники, захвачены склады с оружием. Восстание разгоралось… Мы об этом узнали буквально через несколько минут и тут же сообщили в Москву. Наши службы были приведены в боевую готовность — в любую минуту начать операцию «Освобождение». Но… Москва не дала разрешения на проведение операции. Ответ был таким: «В Афганистане мы не ведем боевых действий, военнопленных нет, и потому не может быть никаких операций по их освобождению, тем более на территории мирного Пакистана». Мы были в шоке! Гибнут наши товарищи, а мы не можем, не имеем права им помочь.

За эти дни я поседел. Так горько и больно было сознавать нашу беспомощность…

Пять суток шел неравный бой. Душманы подтянули орудия и открыли огонь. Один снаряд попал в склад с оружием. Боеприпасы взорвались, склад взлетел в воздух. Погибли почти все. И все же нам почти чудом удалось спасти одного. Сейчас он живет в Житомире.

Было и такое. Погибли ребята. А ведь мы могли их спасти…

— Когда рухнул социализм, некоторые американские интеллектуалы, в частности, высокопоставленный сотрудник администрации Рейгана профессор Фрэнсис Фукуяма в статье «Конец истории», предполагали, что, начиная с 1991 года, когда закончилось «великое противостояние», на планете ничего неожиданного уже произойти не сможет и в мире установится небывалая скука. И вдруг — 11 сентября 2001 года. Тот «новый миропорядок», который, казалось, устанавливается надолго, очень быстро дал крен. Как вы думаете, почему это оказалось возможным?

— Начну издалека. Со Второй мировой войны и до 1991 года в мире существовал геополитический паритет двух систем. Существовали ими же установленные правила игры, правила поведения. Но в то же время внутри каждой системы назревали свои проблемы. С падением президента Ричарда Никсона новым правящим кругам США стало совсем невмоготу продолжать тягостный для них передел мира на существующих в мировой практике договорных основах со своим единственным и опасным противником — СССР. Ко всему прочему, примерный баланс сил — явление, как оказалось, весьма временное. И они начали против него «крестовый поход». За окончательное уничтожение своего противника как центра противоположной системы.

События в Афганистане и Ираке в 1978–1979 годах явились подходящим для США поводом, которым они незамедлительно и воспользовались. Об этом открыто заявил всему миру пригодный для намеченного похода Рональд Рейган, сороковой президент США. Основной частью «крестового похода» явилась доктрина «неоглобализма» со стратегией прямого и открытого противоборства с СССР. Доктрина предусматривала ведение военных действий в разных точках планеты — сначала «малой интенсивности» с постепенным полным и неоспоримым превосходством над своим противником. Одновременно она предполагала нарастающее давление на его внутренние процессы. Особая роль в этой связи отводилась международному клану торговцев и ростовщиков. Против СССР использовались разнообразнейшие формы, методы и пути его ослабления. Одним из таких путей азиатское направление, основной целью которого было «распороть подбрюшье медведя». О нем также говорили, как о «новом Вьетнаме для русских». Спохватившись, советское руководство решило вновь — который раз! — утвердиться силой. В декабре 1979 года советские войска были введены в Афганистан. Это оказалось началом конца Союза. В то же самое время высшее советское партийно-государственное руководство, сначала возрастное (Брежнев, Андропов, Черненко), а затем излишне самоуверенное (Горбачев) продолжало питать только одному ему понятную надежду на возможность продолжения мирного диалога двух стран, США и СССР и возглавляемых ими систем, капиталистической и социалистической, и очень вяло реагировало на потерю своих международных позиций. И что еще удивительнее — своего угасающего влияния внутри страны. Как обычно происходит в жизни, первым исчезает то, что слабее и уязвимее. Им оказалось социалистическое сообщество во главе с СССР. Социализм рухнул. Правила игры одной системы исчезли. В то же время перестали работать и механизмы сдерживания. Соединенные Штаты, вдохновленные, как они считали, своей победой, «вошли в раж», и начали теперь уже всему миру навязывать свои правила — грубые, силовые.

То, что произошло 11 сентября, — это протест против американского миропорядка, против системы огромнейших богатств и ужасающей бедности, против невероятного самодовольства и безмерного презрения ко всему остальному миру. Да, Америка сейчас очень сильна. Настолько, что ее сила уже ничего не решает, а только усугубляет проблемы. Например, совершенно необоснованная агрессия против Ирака (никакого запрещенного оружия там не обнаружено, связей с Аль-Каидой Саддам Хусейн не имел) только взорвала систему национальной, региональной и глобальной безопасности.

— Что же, на ваш взгляд, реально представляет собой международный терроризм?

— Международный терроризм, действительно, приобрел массовый характер. Если раньше отдельный террористические акты в большинстве случаев были направлены против конкретной личности, например — Столыпин, Моро, Пальме, Ганди, Садат, Рабин, — то теперь его мишенями становятся большие группы людей — для усиления информационного эффекта. От него в 2002–2003 годах погибло огромное количество ни в чем не повинных людей. Цифра жертв превысила десять тысяч Но сами террористические акты — это только видимая вершина огромнейшего айсберга. Он имеет организационную структуру, разбросанную по всему миру, собственные финансовые системы и, несомненно, штаб-квартиры. Сегодня действует целый террористический интернационал. Ведется новый вид войны. И этим занимаются профессионалы.

— Многие американцы уверены, что причина международного терроризма — исламский фундаментализм.

— Религия здесь ни при чем. Фундаментализм — это возвращение религии к ее изначальным истокам. В христианстве тоже есть свой фундаментализм. Такие его направления, как кальвинизм и баптизм. Другое дело, что именно исламский фундаментализм используют, как слепую силу, уже в современных, далеких от веры целях.

— Михаил Яковлевич, вы больше десяти лет жили и работали среди мусульман. Скажите, что это за феномен такой — смертник-шахид?

— Само слово «шахид» в точном переводе с арабского означает — «свидетель». Шахид — это тот, кто погиб за веру на поле боя. Согласно Корану, ему гарантирован беспрепятственный проход в рай. Самоубийство, такое, как во время теракта — смертный грех. Но дело в том, что люди, которые решают стать на этот путь, узнают, что такое «шахид», в основном, из препарированных интерпретаций. У мусульман изначально не было традиции смертников-самоубийц. Эта практика появилась после того, как были опубликованы поздние ваххабитские толкования Корана. Обратите внимание: так называемые «шахиды» — это нищие мусульмане. Соприкоснувшись с огромнейшей нищетой, они хотят обрести иную, более светлую жизнь. А богатые, те, которые организовывают лагеря подготовки смертников, эту лучшую жизнь обещают — там, в ином мире. А когда организм уже полностью зависит от наркотиков, человек согласен на все. Шахидами управляют. Практика дошла до того, что имамы разработали двухтомное руководство шахидами «Аль-джихад, аль-китаб». Это почти две тысячи страниц.

— Странно это — неужели спецслужбы не знали о подготовке такого издания? А если знали, то почему же не предотвратили? В том же Советском Союзе были вполне эффективные технологии недопущения выхода книги. Вопреки мнению одного чудака, рукописи, все-таки, горят.

— Горькая правда состоит в том, что с международным терроризмом серьезно бороться никто не намерен.

— А вот американцы уверяют, что они серьезно борются, даже говорят о «столкновении цивилизаций».

— «Столкновение цивилизаций» происходит только в их воспаленных мозгах. Факты свидетельствуют как раз о другом. Судите сами. В какой стране размещены финансовые активы Саудовских миллиардеров, финансирующих терроризм? Правильно. В США. Где хранятся деньги Бен Ладена? Тоже в США. Далее. Тайные связи семейства Бушей с семьей Бен Ладена уже понемногу становятся достоянием гласности. Думаю, что фильм Майкла Мура «Девять-одиннадцать по Фаренгейту» — только первое звено в этой цепи. Так кто, спрашивается, взращивает и поддерживает международный терроризм? Или все, как в той поговорке, одна рука не знает, что делает другая? Очень сомневаюсь. Вы, наверное, обратили внимание, как мастерски американские политтехнологи перевели стрелки с Бен Ладена на Хусейна. Потом США развязали войну. Решали при этом только свои, проблемы, — связанные с нефтью, но отнюдь не с международным терроризмом.

Те международные толстосумы, которые финансируют терроризм, свои богатства сделали, в основном, на наркобизнесе, на незаконной торговле оружием, на проституции, на похищении и последующем выкупе людей. И они очень заинтересованы в том, чтобы мир погружался в хаос.

— Но что же делать? Как бороться с международным терроризмом?

— Если бы действительно было желание эффективно бороться с международным терроризмом, то уже давно был бы создан международный антитеррористический центр. Мне известно, что в СНГ (только в СНГ!) такой центр создан. Но он — региональный. Но если терроризм международный, то и борьба с ним должна быть международной. Этим делом должно заниматься международное сообщество. Такой центр мог бы быть под эгидой ООН. И в нем решения принимались бы не Америкой с Англией, а профессионалами, аналитиками из разных стран. И если бы, к примеру, готовилось вторжение в Ирак, то этот центр тоже свое слово мог бы сказать, что там, в Ираке, никакого международного терроризма нет. Он мог бы выявлять настоящие источники финансирования терроризма и давать о них реальную информацию. И она, естественно, отличалась бы от той дезинформации, которой кормит весь мир Америка.

— Такой центр, наверное, не создадут никогда.

— Вполне возможно. Ведь, он показал бы мировому сообществу — а кто же главный заказчик. Тогда бы и превентивные средства борьбы с терроризмом начали бы работать достаточно эффективно.

Еще я считаю, что борьба с международным терроризмом должна начинаться с реальной борьбы с наркобизнесом. Только на территории Афганистана, Ирана и Пакистана в год производятся тысячи тонн наркотиков. Мы же видим, что только килограммы задерживаются правоохранительными органами. А где, интересно, эти тонны распространяются? А куда идут деньги, полученные от их продажи?

— Михаил Яковлевич, научно-философский Центр «Евро-Азия — III тысячелетие» занимается не только анализом, но и прогнозированием. Скажите, как на ваш взгляд, могут развиваться события дальше?

— По мере возрастания борьбы с терроризмом под эгидой США террористические проявления будут усиливаться. Дробление государств продолжится. Страны станут достаточно маленькими, а границы — достаточно прозрачными. И вроде бы настанет хаос, но он будет достаточно контролируемым.

— То есть, в борьбе транснациональных корпораций с национальными правительствами побеждать будут транснациональные корпорации?

— Да.

— А возможна ли хоть какая-то вразумительная альтернатива этому беспределу?

— Альтернатива единственная — накормить население Земли. Но тогда выращивать придется не наркотическое сырье, а зерно и овощи, в чем мощные международные кланы совершенно не заинтересованы.

 

Аркадий ДАНИЛЬЧУК:

«Измены соседей пробудили желание служить в госбезопасности»

Полковник СБУ в отставке, много лет прослуживший в разведке (США, Сингапур, Афганистан), во время первой встречи с журналистом рассказывает:

— Родился я в 1932 году. К началу войны мне было девять лет. Отец, уходя на фронт, сказал: «Ты самый старший». В тот день отца я видел последний раз. Он погиб. Вот сейчас часто приходится слышать: мол, надо примириться с бандеровцами. А я всегда отвечаю: «Ну, как я могу примириться, если они убили моего отца?..» Война прошла в очень тяжелых условиях — холод, голод, расстрелянные, повешенные, изменники среди соседей. В общем-то, именно это — предательство сограждан, сотрудничавших с фашистами — послужило причиной того, что я решил пойти служить в органы госбезопасности.

— В какой области вы родились?

— Я киевлянин. Родился здесь, на Шулявке, в бандитском районе. Но перед войной семья переехала и поселилась возле Голосеевского леса. Вот этот Голосеевский лес и спас нас от угона в Германию. Как только появлялись приметы какой-то опасности, мы уходили в лес, по несколько дней жили в окопах, а немцы боялись туда соваться.

Так вот, глядя на соседей, на измены, на предательство, я изъявил желание служить в госбезопасности. Поступал в Львовскую школу. А туда приехали представители из Ленинградского института, присмотрелись к поступающим нескольким молодым людям, в том числе и ко мне, предложили учиться в Ленинграде.

— Как называлось это учебное заведение?

— Институт иностранных языков КГБ при Совете Министров СССР. Это было одно из сильнейших учебных заведений Советского Союза.

Моим однокурсником был небезызвестный ныне Олег Калугин. Мы с ним дружили, он неоднократно бывал у меня в Киеве во время каникул. Я знаком и с его женой Людой. Он познакомился с ней в Ленинграде. Его родители были против того, чтобы он на ней женился. Но вскоре Олег поставил их перед фактом: уже надо жениться. Потом много было сплетен, спекуляций, говорили, якобы он женился на дочери заместителя Председателя КГБ СССР генерала Цвигуна. Это неправда. Его жена — из простой ленинградской семьи. Я ни в коей мере не оправдываю его измену, хочу только сказать, что после его переезда в США многие факты из его биографии были грубо искажены.

— Сколько лет вы учились в институте?

— Четыре года.

— Какие там были дисциплины?

— В основном, специальные. Ну, и иностранные языки, конечно же. Я учил английский и немецкий. Надо сказать, что уровень знания нам давали намного выше, чем в других вузах. По окончании второго курса мы уже довольно свободно разговаривали, а вот, к примеру, студенты университета прекрасно знали грамматику, а говорить не могли.

Когда окончил институт, меня направили на Украину.

— Чем вы занимались сразу же после окончания вуза?

— Меня сразу же направили в Херсонскую область. Там нас, несколько молодых работников, посадили на пересмотр дел для реабилитации. Восемь месяцев там работал, пересматривал эти дела, писал заключения, и по этим материалам несколько десятков людей реабилитировали. А через восемь месяцев меня отозвали в Киев.

Тогда два с половиной проработал в киевском управлении на оперативных должностях. А в 1959 году меня перевели в Первое главное управление КГБ, то есть в разведку.

США

— Расскажите подробнее — как это был о, как вам предлагали работу в разведке?

— Как известно, главным нашим противников были тогда Соединенные Штаты. И мне предложили тогда два варианта — либо руководящую должность, либо ехать в США, вести «черновую» оперативную работу. Я выбрал командировку в США. Хотя многие из тех, кому предложили такой же выбор, предпочли руководящую должность. И вот в возрасте 28 лет я оказался в Америке.

— Вы работали в легальной разведке?

— Да, в легальной. Нелегальная разведка — это совсем другое направление. А легальная, она работает под крышей дипломатических представительств и различных бизнес-структур.

— Как называлась официальная должность, которая служила для вас прикрытием?

— Она была совершенно рядовая. Даже не дипломатическая. Я числился на должности пресс-атташе.

— В связи с этим вам, наверное, приходилось писать и статьи для газет?

— Писать всегда приходилось много. Правда, не статьи, а закрытую информацию. А статьи для прессы там было кому писать.

— Теперь расскажите о самой работе в Америке?

— А вот и это есть самое сложное. О такой напряженной, интересной, порой драматической работе так мало можно рассказать.

— Возможно, вы были участником каких-то общеизвестных событий?

— К таким, пожалуй, можно отнести Карибский кризис. Само собой понятно, что мое участие в тех событиях было более чем скромным.

— Расскажите об этом подробнее.

— Разразился кризис. В этот короткий период времени СССР и США были на грани войны. Вы знаете, что это связано с тем, что Советский Союз попытался разместить на Кубе свое ядерное оружие. Напряжение возникло невероятное. Но в это же время лучшие советские и американские умы с таким же напряжением искали выход из сложившейся ситуации, поскольку войны никто не хотел.

И вот в США для конфиденциальных переговоров на самом высоком уровне приехал Анастас Микоян, член Политбюро, человек в свое время близкий к Сталину, а потом — и к Хрущеву. Меня подключили к организации безопасности группы Микояна.

— Что входило в ваши обязанности?

— Обеспечить охрану переговорщиков и организовать им некоторые неафишируемые для общества встречи. Выполняя поставленную задачу, пришлось выходить на связь с одной из местных спецслужб.

Серьезность встреч была настолько велика, что, когда Микоян получил известие о смерти жены, он не смог позволить себе прервать переговоры и улететь на похороны. Он прибыл в Америку вместе с сыном, который тоже в то время занимал какую-то военную должность, так вот сын отбыл в Москву на похороны, А Анастас Иванович после тяжелых и напряженных переговоров улетел на Кубу. Он все время курсировал: Нью-Йорк — Гавана — Вашингтон — Нью-Йорк. Переговоры велись очень закрыто, конфиденциально. В них участвовал очень ограниченный круг людей. А мы отвечали за безопасность и конфиденциальность этих переговоров. Но, слава Богу, этот период закончился, Карибский кризис миновал, и все мы облегченно вздохнули.

— Кто-то из ваших коллег сказал мне, что вы даже один год отучились в Колумбийском университете.

— Да, это правда. На курсах повышения языковых знаний. Учился еще и на курсах при ООН. Хотя, между нами говоря, эти курсы были мне не очень-то и нужны. Что-что, а язык-то я знал блестяще. Но на курсах я числился, изредка там появлялся. Работы было столько, что отвлекаться на курсы не было ни желания, ни времени. Но, тем не менее, в конце года мне прислали бумагу: приглашаем вас на сдачу экзаменов. Я пошел. Сдал экзамен. Вскоре меня письменно извещают: несмотря на то, что в течение года ваши знания оценивались на двойку (оно и понятно, ведь я не ходил на занятия), мы с удовольствием сообщаем, что экзамен вы сдали на «отлично».

— Но вернемся к вашей работе. Чем еще вы занимались в Америке? Все время, наверное, работали с агентурой?

— Это, само собой разумеется. Каждый оперативный работник спецслужбы, он обязательно работает с агентурой. А как же иначе? Хотя американцы много важнейшей информации о Союзе получали из прессы: они читали и анализировали все полученные издания, вплоть до районных газет. У них огромный аппарат на этом сидел. Мы же, в основном, работали с агентурой.

— И об этом, пожалуй, ничего не сможете рассказать.

— Конечно, нет. Одно дело говорить об Абеле и Пауэрсе, которых меняли, о которых писали газеты, и о которых все говорили, и совсем другое — говорить о людях, которые не провалились, о людях, которые и сегодня работают.

Надо сказать, что американцы нас всегда уважали и продолжают уважать и сегодня, несмотря на то, что Союз распался. Это сражение не мы проиграли…

— Аркадий Николаевич, может быть, все-таки вы хоть немного расскажите о своей работе с украинскими националистами, проживающими в США.

— Сегодня, наверное, уже ни для кого не является секретом тот факт, что Центральное разведывательное управление очень активно использовали украинскую эмиграцию в работе против Союза. При этом не стоит забывать, что многие оказавшиеся в Америке украинцы, бежали туда с фашистским обозом. То есть это были украинские коллаборационисты, сотрудничавшие с фашистами. Во многих из них руки были по локти в крови, и ЦРУ использовало их, как только хотело.

Да, я встречался со многими из них. Некоторые охотно рассказывали обо всем, что им известно — и какие задания им дает ЦРУ, и какие конкретно акции планируются против Союза. Иногда эти встречи происходили в украинских магазинах.

— Ваши информаторы знали, что вы офицер КГБ, или же вы использовали их «втемную»?

— Знали, конечно. Дело в том, что во время Карибского кризиса, когда мы обеспечивали конфиденциальность переговоров Микояна, мне пришлось открыто контактировать с ЦРУ — и вскоре об этом появились газетные публикации, более того — в газетах появлялось мое фото. Тем не менее, мне не пришлось уехать, я продолжал работать. Правда, теперь уже приходилось считаться с тем, что постоянно пребываю под наблюдением. Иногда, чтобы скрыть, кто же именно из украинских эмигрантов, является моим агентом, приходилось иметь десятки других, совершенно бесполезных для меня встреч. Из таких, бесполезных, особенно запомнились мне встречи с одним из лидеров украинских националистов Евгеном Стахивым, с писателем Кравцивым, да и с целым рядом других известных деятелей националистического, антисоветского движения. Как-то, помню, публично поспорил с Стахивым. Он обвинили меня, что, мол, я занимаюсь пропагандой. А пропаганда состояла в чем? Как-то я привез из отпуска набор пластинок «Запорожець за Дунаем» и подарил хозяину магазина. Все присутствующие были в шоке: мол, как это — в Советском Союзе вышла пластинка на украинском языке?.. И тут присутствующий Евген Стахив, так ехидно улыбаясь, спрашивает: «Що це ви такий подарунок коштовний даруєте?» Я говорю: «У нас, в Радянському Союзі, ця платівка коштує сімдесят копійок». Евген говорит: «Та що це ви таке кажете? Хиба це можливо? Це ж пропаганда!» И тут же стоит компания, все ожидают, что я скажу. Говорю: «Євген, а чи не пішов би ти на х * *!» Все рассмеялись. Говорю: «Ти поїдь на Україну, подивись, що там робиться, а потім будеш розмірковувати — що пропаганда, а що — ні.» На таких вот разговорах часто все и останавливалось, и дальше этого дело не шло.

— Теперь расскажите об американской «наружке».

— Наружное наблюдение велось чуть ли не постоянно. Однажды шеф пригласил меня к себе и говорит: «Ты меня просто пугаешь, за тобой вчера ходила бригада «лаен». Это спецуправление, которое обычно выезжает на задержание.

— Вы не уходили от «наружки»?

— Нет, никогда. С «наружкой» шутить не стоит. Были случаи, когда некоторые «горячие головы» пытались с ней поиграть, но это, почти всегда, довольно плохо заканчивалось. Одному нашему шины пробили, другому — тормоза испортили, в результате чего случилась авария, и наш сотрудник оказался на больничной койке. Так что баловаться с «наружкой» всегда чревато последствиями. Сотрудники «наружки», кстати, очень ценили, что от них не уходишь. Они же тоже отчитываются.

В Америке я проработал три года. И в 1963 году мое руководство решило, что «моя стажировка» закончена, и мне пора уже работать на более серьезном участке, но… в другой стране.

Сингапур

— С Америки вас сразу же направили в другую страну или же дали какое-то время для передышки?

— Передышка длилась несколько лет. Это время я работал в Киеве. Потом меня снова пригласили в Москву и отправили в Сингапур.

— Чем вы занимались в этой стране?

— Все тем же. Опять же противостояние с ЦРУ. Там были наши торговые и некоторые политические интересы. Сингапур — страна транзитная. Через нее летают и плывут в Австралию, в Индонезию, в Новую Зеландию. То есть это пункт пересечения международных дорог. Приходит, например, корабль. На нем — шестьсот туристов. Многие из них — бизнесмены, ученые, представители политической элиты. Наши возможности по сравнению с американцами были ограничены. Например, у второго секретаря посольства США, он же был — резидентом ЦРУ, — бесплатная вилла. А у нас все жилье такое, что пригласить туда кого-либо было просто неудобно. Потому, если возникала необходимость устроить застолье, мы использовали для этого рестораны.

Когда я приехал в Сингапур, американцы уже знали, что прибыл сотрудник советской спецслужбы.

— Почему так?

— Все из-за того же Карибского кризиса. Тогда мне открыто пришлось контактировать с офицерами ЦРУ.

А здесь, в Сингапуре, вскоре после моего приезда, на меня вышел секретарь посольства США. И мы с ним три года дружили. Он тоже разведчик. Работал, в основном, по нашим студентам, которые обучались в местном университете, да и по всей советской колонии. Моя задача была — как можно больше знать и предотвращать вербовку кого-либо из работников посольства.

— Вы могли бы рассказать о случае предотвращения вербовки?

— Об одном, пожалуй, смогу. Нам пришлось тогда срочно отправить в Союз одного студента, которого мой друг-американец очень сильно уж обрабатывал. Даже скандал из-за этого получился. Я-то не знал, кто этот студент, а посол знал… И когда я предложил послу срочно отправить его в Союз, посол говорит: «Ну, вот и отправляй!» Говорю: «Я не могу сам решать такие вопросы. Я вам докладываю ситуацию, а решение принимаете вы». «У тебя, — говорит, — такая же красная книжка, как и у меня». «Да, но книжка, — говорю, — то такая же, да вот голос другой: у меня совещательный, а у вас — решающий». «Ладно, — говорит, — пиши справку».

Отправили мы этого студента, а потом вдруг приезжает к нам спецуправляющий генерал. Закрывает доступ к шифровальной переписке, забирает у шефа всю документацию, ни с кем не разговаривает. Начал опрашивать людей в посольстве. Проанализировав ситуацию, я понял, в чем суть проблему. Тогда говорю шефу: «Вот тебе папочка, в ней — вся документация, там точно речь пойдет об отправленном студенте». И, действительно, во время беседы генерал сразу же спросил шефа: «Почему отправили? Зачем?» А он говорит: «Как зачем? Вот такая вот информация была у нас на него». «Почему вы не информировали Москву?» «Как это не информировали? Вот в этой папке — все документы, подтверждающие наши сообщения». Генерал изучил материалы и сказал: «Все правильно вы сделали». И отдал шефу все его полномочия. Таким вот образом скандал был исчерпан. А был тот студент сыном заведующего отделом ЦК КПСС.

— Еще хотелось бы, чтобы вы рассказали, если это, конечно, возможно, о вашем друге-американце. Как складывались ваши с ним отношения? Кто кого обыгрывал? Не возникало ли каких-либо столкновений?

— Здесь, пожалуй, мало что смогу рассказать. Хотя об одном эпизоде попробую. Я вел дело к его вербовке. Он тоже, судя по всему, поставил цель — завербовать меня. И вот мы играем в эту игру. Приглашаю его в ресторан. Он приезжает. «Что пить будешь» — спрашиваю. «Конечно же, русскую водку». «Ну, смотри, — говорю. И вот он как выпил, так я его едва дотащил к машине. Отвез домой. На следующий день он звонит: «Аркадий, не могу поверить, что ты поступил со мной так благородно».

Обычно такие ситуации использовали как компрометирующие. А я его уложил в машину, отвез домой, передал жене. И он еще лучше стал ко мне относиться. Чувствую: вот-вот он предложит мне работать на ЦРУ. Информирую Москву. Получаю задание: во время вербовки сделать встречное предложение — работать на КГБ.

Встречаемся, общаемся. Мой друг говорит: «Ты знаешь, я могу предположить, что ты являешься сотрудником КГБ». Я говорю: «Джон, с таким же успехом я могу предположить, что ты являешься сотрудником ЦРУ». Хотя и я, и он отлично знали, что так оно и есть. Много нюансов было в этом разговоре. Я их здесь опускаю. Но, когда он предложил мне сотрудничать, я сказал: «А вот наши предлагают тебе работать на нас, через меня». И тут он вдруг сник. «Почему?» — говорит. «Мы о тебе, — говорю, — многое знаем…» Он встал, весь бледный, и ушел молча. И, естественно, он доложил своим, что ему предложили сотрудничество. Через несколько дней его отозвали в Америку. И он несколько лет не появлялся на международной орбите. Наши ж аналитики все время в Москве проводили анализ — кто в какое посольство, кто, где и куда приезжает. То есть они отслеживали движения ЦРУ и его сотрудников. И только через несколько лет там зафиксировали, что мой друг Джон, наконец-то, появился в одном из посольств.

— А были в Сингапуре какие-то неприятные, провальные ситуации?

— Был один случай. Правда, он — скорее комический, чем трагический.

У посла был повар. Кто такой повар посольства? Он никуда не ходит, готовит еду, и, в общем-то, ничего серьезного о работе посольства не знает. Какое влияние он может оказать на любую ситуацию?

Никакого. Но, когда я с ним встречался, а я же всеми интересовался, чтобы в посольстве все было чисто, он все время жаловался мне на грубость посла. Человек он был эмоциональный, на все обижался. Я же все конфликтные ситуации сглаживал. Потом я уехал. И вскоре узнаю, что повар ушел к американцам. Бросил жену и ребенка, взял поварскую книгу и ушел. А потом из Америки… присылал партийные взносы. Через какое-то время он вернулся. Никакого вреда он не принес. Но факт такого ухода был.

Афганистан

— Аркадий Николаевич, как я узнал от ваших коллег, после Сингапура у вас была и третья довольно длительная командировка — в Афганистан. Расскажите и о ней.

— Прежде, чем рассказать об этом, мне бы хотелось отметить вот что. Я не считаю, что сделал что-то особенное — ни в США, ни в Сингапуре, ни в Афганистане. Это была обычная работа оперативного сотрудника. А самое ценное, что было в сотрудниках спецслужб в наше время — это честность, стремление выполнить свой долг. И мы не задумывались над тем, чтобы побольше получить денег, по восходящей выстроить свою карьеру. Хотя карьерные порывы, конечно же, тоже имели место. Но это касалось только номенклатуры. Тех людей, которые приходили в органы с партии и комсомола. Их сразу же назначали на руководящие должности. И все отрицательное привносилось в нашу систему именно ими.

В Афганистан я попал не просто так. Заместитель председателя КГБ Украины, именно такой выходец из партноменклатуры, решив меня наказать, направил на войну.

— И чем вы перед ним провинились?

— Не понравился я ему. Может быть, потому, что с ним вел себя не так почтительно, как ему хотелось бы.

После Сингапура я работал на подборе кадров в разведку. Находил людей, пересылал их досье в Москву. За два года подобрал больше двадцати человек. А зам. председателя считал, что этого мало, что я болтаюсь, ничего не делаю, и решил, чтобы я отбирал кадры не только в столице, но и в областных управлениях. Это было невозможно физически, ведь, подбор кадров в разведку — процесс трудоемкий. Тем не менее, зам. председателя собирает расширенное партийное бюро с участием всех начальников управлений. Он сидит за столом и барственно так говорит: «Ну, расскажи, как ты там работаешь». Я встал и выпалил: «Вы можете освободить меня от занимаемой должности, вы можете меня уволить, но кто вам позволил разговаривать со мной в таком тоне?» Все были в шоке. Он побагровел, потом встал и извинился. Словом, состоялось бюро и по его завершению зачитали заранее подготовленное решение. В нем говорилось обо мне только отрицательно. Когда зачитали, я встал и сказал: «При такой оценке я завтра же подам рапорт об увольнении». А другой зам. председателя Валентин Иванович Цуркан, он очень хорошо знал, кто и что собой представляет, сразу же, после бюро, говорит мне: «Да не спеши, мы все уладим, я же знаю, что ты делаешь и как ты работаешь». И Валентин Иванович добился, чтобы решение партбюро изменили, а надуманные претензии больше не предъявлялись.

И, как только прошла разнарядка на Афганистан, тот же зам., который выдвигал претензии, высказался за то, чтобы направить меня туда. Направляют меня в Москву. И там, вдруг, спрашивают: «А, может быть, вы поедете в командировку не в Афганистан, а в другую страну?» «Нет, — говорю, — если новая командировка, то только в Афганистан». «Ну, ладно, — сказали мне в Москве, — если в Афганистан, поедешь первым секретарем посольства. Тот заместитель, который выталкивал меня в Афганистан, когда узнал, на какую должность меня направили, чуть не взбесился.

Вот так я попал в Афганистан. Прилетел туда 9 мая 1982 года. Поселили нас с женой в какой-то квартире. Начали мы осматриваться. Жена пошла на кухню, возвращается и… держит в руках гранату. Под кроватями и на полках в шкафах лежат автоматы с полными рожками. Вот условия, в которых мы жили.

В Афганистане не было времени для того, чтобы как-то ко всему приглядеться, освоиться. Сразу же пришлось включиться в работу. Как раз в то время готовились, операции по Паншерскому ущелью, пытались поймать Ахмад Шаха. В результате операции Паншерское ущелье взяли, Ахмад Шаха не поймали. Он, как Али-Баба, ушел по пещерам. В Афганистане много глупостей было наделано. И погибло, наверное, народа больше по глупости, чем в операциях. Даже такие случаи были. Подразделение выполнило боевую задачу, отвоевало, возвращалось домой. Все уставшие-переуставшие. Остановились возле речушки. Помылись, присели и уснули. А охрану не выставили. А ночью их всех перерезали. Мальчишки 14–15 лет, бывало, закалывали стоящих на посту солдат. Сначала каждый день приходили — угощали сигаретами, общались, шутили, а потом нож в живот — и все.

— Первый секретарь посольства — это очень высокая должность. Скажите, вы были резидентом?

— Нет. Шеф у меня был. Я же отвечал за охрану и безопасность посольства и, как всегда, работал с агентурой.

— Без противостояния с американцами и здесь нельзя было обойтись. Они же поддерживали и вооружали противоположную сторону.

— Ну, конечно. Американцам противостояли все оперативные работники без исключения. Тогда было невероятное напряжение. Хотя на межличностном уровне мы и пытались все это хоть как-то смягчить. Когда я встретился с временным и поверенным в делах США в Афганистане, то сказал ему: «Господин Фриман, вы помогаете одним, мы — другим, но мы же не враги, в конце-то концов. Ведь, воюют армии, а мы, дипломаты, должны общаться». Я пригласил его к себе в посольство. Он пришел, но явился со своим офицером безопасности, чтобы был свидетель нашего разговора. Мы посидели, попили чай. Потом он начал приглашать нас к себе.

По долгу службы я знал все афганское руководство. Бабрака Кармаля, всех членов политбюро.

— Каким был Кармаль?

— Бабрак Кармаль очень сильно пил. И каждый божий день наша «девятка» за руки и за ноги укладывала его в постель.

А, вообще-то, мы залезли туда, в Афганистан, зря. Решать афганскую проблему надо было, но не армией. Все или почти все можно было сделать силами разведки.

 

Технические секреты его ремесло

Юрий Михайлович Калин имеет репутацию одного из мощнейших интеллектуалов госбезопасности. Долгие годы он работал в разведке — был в нескольких длительных командировках за рубежом, потом — возглавлял подразделение, добывающее зарубежные технические секреты. Он и сегодня, свободно владея несколькими иностранными языками, отслеживает зарубежные технические новшества и консультирует своих более молодых коллег.

Наша беседа, думаю, хоть частично приоткроет завесу полной неизвестности вокруг советской технической разведки. Начинаю разговор в Юрием Михайловичем с просьбы рассказать о себе — о том, как он попал в разведку, в какие страны заносила его судьба, чем он занимался, работая в аппарате технического подразделения разведки.

— Вырос я во Владивостоке. Поступил в Дальневосточный политехнический институт. До этого в Южно-Сахалинске работал горновым.

С детства меня влекла техника. И в те далекие годы я и подумать не мог, что всю жизнь придется проработать в органах госбезопасности. К счастью, эта работа тоже была связана с техникой. Тогда в политехническом проучился два года. Закончил два курса. И тут вдруг моего отца направляют на учебу в Академию морского флота, в Ленинград. Туда переезжает семья. И я, конечно же, тоже. Таким образом, я перевелся в Ленинградский политехнический институт. Приняли меня более-менее доброжелательно. Но при сопоставлении программ выяснилось, что мне надо досдать порядка семнадцати предметов. На это дело мне отвели один семестр. Можете себе представить, что за семестр был в моей жизни. Но все обошлось благополучно. И уже со второй половины третьего курса я был полноправным студентом.

— А на каком факультете вы обучались?

— На механико-машиностроительном. Этот факультет готовил специалистов высочайшего класса.

И вот после пятого семестра студентов распределили по специальностям. Я попал в группу из восьми человек, которые после института распределились на работу в радиотехническую промышленность. В то время это было нечто совершенно новое. Я так понял, что меня взяли в эту группу, увидев, как я из кожи лез, досдавал экзамены. Словом, меня в число этих восьми включили.

Начинается семестр. Мой научный руководитель ведет меня на завод «Светлана», это огромный концерн, и оформляет на постоянную работу — сотрудником в конструкторское бюро машиностроения. Я спрашиваю: «А как же занятия в институте?». Говорит: «Ты учишься у нас на стационаре, как хочешь, так и приспосабливайся!».

Начал я работать. Все складывается успешно. Работа очень интересная. Единственное, что, кроме работы и учебы у меня, фактически, не было свободного времени. Жил я в общежитии. Возвращаюсь поздним вечером — однокурсники сидят и играют в преферанс на моей койке. Я залазил за их спины и сразу же засыпал. Руководству моя работа нравилась. Они очень хотели, чтобы я остался на заводе. Но в те времена в Ленинграде, как и во многих крупных городах, была запрещена прописка иногородних.

Защитил диплом. На защиту принес часть своего станка, который сам изобрел. Но вопрос с пропиской не продвигался. А потом, через некоторое время, приходит мой «командир» и говорит, что Ворошилов, который был тогда Председателем Президиума Верховного Совета СССР, издал указ, категорически запрещающий прописку в Ленинграде. «Теперь, — говорит начальник, — года полтора вопрос с пропиской мы с места не сдвинем». После этого я, у меня просто другого выхода не было, принимаю решение уехать в Одессу.

— Почему именно в этот город?

— Дело в том, что отца после академии направили в Одессу главным инженером порта. Потому я тоже направился туда. Ясное дело, что никакой, подобной ленинградской, радиотехнической промышленности в Одессе не было. Но было море, пароходство. Решил пойти работать в пароходство. Сдал экзамены, получил диплом моториста второго класса, и меня приняли на работу на судно «Петр Великий». Это была адская работа. Но в чем заключался смысл? Поскольку у меня был диплом инженера, то я, набрав два года плавательного стажа, имел право сдать еще один экзамен и получить диплом механика.

Мотористом я проплавал где-то месяцев восемь. Тогда судно «Петр Великий» отправили в Болгарию перевозить болгарских рабочих на шахты. Во время этих перебросок на борту судна пребывал оперуполномоченный КГБ. И он, как я узнал уже намного позже, присмотревшись ко мне, написал свою положительную рекомендацию в управление КГБ Одесской области. Вскоре мне вручили повестку — явиться в областное управление КГБ. Я явился. Со мной поговорили. Предложили работу.

— Как семья восприняла то, что вам предложили работу в КГБ?

— Дома эйфории по этому поводу не было. Но, слава Богу, никто скандала не устроил, да, но по большому счету, никто серьезно и не возражал.

Вскоре меня отправили в специальное учебное заведение, в Могилев. Там тоже все было нормально. Особенно много времени пришлось уделять английскому языку.

Через два года, по окончании учебы, меня направили в подразделение, которое занималось контрразведывательной работой среди иностранных моряков. Но проработал в этом отделении не очень долго, потому что вскоре меня «забрали» в Киев, где я оказался в Первом управлении комитета, в подразделении, которое занималось политической и технической деятельностью.

— Можете рассказать подробнее о своем новом коллективе?

— Могу только сказать, что у нас был очень небольшой штат. Но в аппарате я проработал немного: вскоре меня направляют под прикрытие Министерства высшего и среднего образования.

— Что это значит?

— Это значит, что в министерстве я получил ответственную должность. Там, на Крещатике, 34, был у меня свой кабинет. И одновременно у меня была должность в Комитете, был объем работы, который я должен был выполнять.

— Как нетрудно догадаться, должность в министерстве была прикрытием для работы на КГБ.

— Н у, конечно.

— Как же вы успевали по времени, ведь, должность-прикрытие, наверное, предполагала определенный объем чисто «министерской» работы?

— Конечно. Объем «министерской» работы никто вместо меня не делал. Большую часть времени я проводил в министерстве. Но у нас же тогда никто не считался со временем. Закончился рабочий день в министерстве, отправляюсь в Комитет и уже там работаю часов до девяти вечера.

— Чем была вызвана такая необходимость — работать «под крышей» внутри страны?

— Это было связано с предстоящей загранкомандировкой.

— Потом, насколько я знаю, вас откомандировали в Канаду?

— Да. И вот здесь и кроется ответ на заданный вами вопрос: в Канаде я был как сотрудник Министерства высшего и среднего образования.

— Чем вы занимались в Канаде?

— Добывал для своей страны информацию, в основном техническую, — ту, в которой страна нуждалась.

— И все же… Может быть, сможете рассказать хоть что-то конкретное?

— Нет, не смогу. Давайте напишем так: там были обычные будни, работал с агентурой.

— Один ваш коллега сказал мне, что в Канаде вы, в основном, работали с нелегалами.

— Имел дело с разными людьми. Потом вернулся домой, в Киев. Но надолго задержаться здесь не пришлось. Меня вызывают в Москву и там оформляют на работу в Министерство внешней торговли, на должность старшего инженера объединения «Электротехника».

— Опять «крыша»?

— Да. Но, опять же, здесь надо было выполнять конкретную работу — официально, по контрактам, завозить в Союз разную технику. Потом меня направили в торговое представительство Союза в Хельсинки, как представителя этой организации. Там наряду с реальными контрактами мы занимались и такими, которые интересовали сугубо КГБ и Военно-промышленную комиссию.

— Но, ведь, Финляндия не является самым передовым центром, как тогда говорили, «научно-технического прогресса».

— А кто сказал, что нас интересовала только Финляндия?..

— То есть, пребывая в Хельсинки, вы работали по другим странам?

— Это даже удобно. Очень неплохо.

— Приходилось слышать, что, работая через третьи страны, КГБ нередко использовало людей «втемную»: человек, например, думает, что он работает на Германию, а на самом деле — трудится на КГБ.

— Очень часто он не обременяет себя подобными вопросами. Он думает только о том, как заработать деньги. Бывало, встречаемся с таким человеком, играем в кегли, и к нему появляются просьбы: «Ты сказал, что в Лондоне живет твой лучший друг, который может то-то и то-то, так давай сделаем то-то и то-то, — и ты на этом деле что-то заработаешь, и он будет что-то иметь». Человек соглашается, и дело пошло-поехало.

В Хельсинки я проработал четыре года. Все нормально. Вернулся в Союз и опять пошел на работу в Министерство внешней торговли Союза. Там проработал несколько лет — делал то, что положено в министерстве и одновременно трудился в разведке. Потом меня «забрали» уже непосредственно в аппарат КГБ Украины. Рабочее место было на Владимирской. Там я уже рос как начальник — начальник отделения, потом — отдела, потом — зам. начальника управления, организуя работу по выполнению заданий Военно-промышленной комиссии. Мы работали неплохо и числились в Москве на хорошем уровне. К нам с большим уважением относились.

— Вы занимались только технической разведкой или еще и политической?

— Только технической. Мы дошли тогда до того, что по сотне позиций выполняли задания Военно-промышленной комиссии.

— Все полученные материалы передавались в Москву или частично оставались в Киеве?

— Часть материалов мы передавали в украинские научно-исследовательские институты. Например, в Институт Патона, где был сосредоточен мощнейший интеллектуальный потенциал.

Вскоре я пришел к выводу, что техническая разведка Украины может быть более эффективной, если будет создана организация, реально существующая, но «крышная» по сути. Убедил в этом руководство, я занялся созданием фирмы «Прогресс», предшественницы «Укрспецэкспорта». В 1990-м году фирма была создана, и мы начали разворачивать ее деятельность.

— Вы были ее руководителем?

— Да. Генеральным директором.

Итак, фирма была создана, начала работать. За год ее деятельности появился пакистанский танковый проект. Тогда Украина поставила в Пакистан боевые машины на сумму более шестьсот миллионов долларов. Вот чем занималась эта организация.

Но в 1992-м году вышел мой возрастной срок, и я ушел на пенсию.

— Это так конспективно выглядит ваша биография. Но в этом рассказе не просматриваются те страсти, которые, вне сомнений, постоянно переполняли вашу жизнь. Чтобы хоть как-то приблизиться к разговору о том, какими небезопасными делами приходилось вам заниматься, расскажите о тех людях, с которыми вы работали.

— Мы работали со множеством источников, которые решали те или иные задачи.

Рассказать попробую, пожалуй, только об одном, на мой взгляд, совершенно удивительном человеке. Этот парень — англичанин. Голова — дом Советов. Компьютерщик божьей милостью. Он все знал, все умел. Будучи еще совсем молодым и малоизвестным специалистом, он открыл в одной европейской стране компьютерный институт. Он втаскивал туда оборудование, то, которое было нужно нам. Он копировал, делал чертежи, закупал дубликаты — и все это перебрасывал нам. На его материалах в Москве в то время работало целое конструкторское бюро, которое было полностью оснащено новейшей зарубежной техникой.

Второе. Он привез гору оборудования, которым до сих пор пользуются в одном из московских институтов ядерных исследований.

Третье. Он притащил в один из московских исследовательских институтов столько компьютерной техники, столько новейших технологических разработок, что, если бы там, на заводе, сидели нормальные люди, то мы бы имели блестящие отечественные автомобили, ни в чем не уступающие западным.

Чертежи, разработки — все это потоком шло к нам. И, конечно же, своей активностью он попал в поле зрения контрразведки.

— Что было потом?

— Его арестовали.

— А помочь ему не было никакой возможности?

— Мы активно включились. Но дело осложнилось тем, что этот наш друг — разведчик-нелегал. Он работал без какого-либо официального прикрытия. Тем не менее, мы довольно эффективно вышли из той ситуации. Он просидел совсем недолго, и через несколько лет привез мне свое уголовное дело.

— Как вам это удалось?

— Там существует такой порядок судопроизводства: после тюрьмы человек может получить свое уголовное дело.

— Я имею в виду — как удалось выкрутиться и отделаться, по большому счету, легким испугом?

— Думаю, мы избрали тогда единственно верную тактику. Было так. Судья открывает заседание и говорит подсудимому: мол, вы обвиняетесь в том-то и том-то, вы признаете себя виновным? Есть два варианта, сказать, что, да, признаю, и сказать: «Не признаю». Если человек не признает себя виновным, открывается следственная процедура, и тогда разматываются и доказываются все эпизоды. Что нам было совершенно ни к чему. Если же человек признает себя виновным, судья доволен: прекрасно! Человек получает свой срок. Маленький. В нашем случае — два года тюрьмы.

— Да, там это называется — сговор со следствием. Кстати, это очень хорошо описано в романе американского писателя Тома Вулфа «Костры амбиций».

— На Западе это широко распространенная практика.

— Как сложилась в дальнейшем его судьба?

— Значит, получил он два года. В тюрьме работал библиотекарем. Выпустили его досрочно. Половину срока «скосили» за примерное поведение. Как только он освободился — сел в самолет и прилетел в Союз, ко мне. Мы встретились.

— Это была ваша первая встреча?

— Нет, их было много. Спрашиваю: «Что будем делать?». Он говорит: «Я готов к дальнейшему сотрудничеству». И работа продолжилась. Это был один из ценнейших наших источников.

— Юрий Михайлович, ответьте, если сможете, на такой вопрос: а какие наиболее значительные устройства, технологии удалось добыть по линии технической разведки?

— Ну, например, уникальную технологию прессования материалов.

— А еще можете привести примеры?

— Еще один пример — и все. Хватит раскручивать эту тему. Так вот, в одном из городов Союза по чертежам, которые мы добыли, построили цех по изготовлению теплоизоляционных материалов, которые используются при строительстве ракетных двигателей.

Кстати, наш западный источник, крупный конструктор и бизнесмен, который передал нам эту технологию, убеждал наших чиновников, что нам немедленно нужно перейти на производство электростали. Потому что, — говорил он, — «ваши мартены никому не нужны, а электросталь даст вам возможность получать изделия с высочайшими параметрами, которые будут отвечать самим высоким требованиям».

Этот же человек, западный немец, поставил нам материалы по технологии производства муравьиной кислоты, которая используется как в военном деле, при изготовлении взрывчатых веществ, так и в гражданском производстве.

— Сможете рассказать о своей почти детективной поездке в Ливию?

— Давайте попробую. Все началось с того, что мой давний друг-ливанец Раби, мы с ним несколько раз были в загранпоездках, в частности в Бейруте, привел ко мне мужика, своего соплеменника-араба, но не ливанца, а ливийца. Этот ливиец говорит: «Ливия готова закупить у вас огромное количество оружия. Я предлагаю, чтобы вы, Юрий Михайлович, приехали к нам и обсудили этот вопрос на самом высоком уровне. Я обо всем договариваюсь, я все организовываю».

Договорились, что Раби и этот деятель вылетают раньше. Они заказывают нам в Триполи фешенебельную гостиницу и организовывают этот визит. Мы вдвоем, еще с одним деятелем, представляющим ВПК, вылетаем позже. Ливия была тогда закрыта, она пребывала под санкциями ООН, и потому мы добирались таким образом: прилетели на остров Джарбу, потом, дальше, еще 350 километров, через пустыню добирались на такси. Там было море проблем, масса историй и приключений. На командировку нам выделили копейки. Нам едва хватило их добраться до столицы. В Триполи подъехали к самому фешенебельному отелю, номера в котором должны были быть для нас забронированы. Дернули за ручку — отель закрыт. Пошли в соседний. Он тоже закрыт. Подошел служка, объяснил, что у них все гостиницы закрыты в связи с торжественными мероприятиями. Кинулись мы искать место ночлега. Оказалось, все приезжие в этот день скопились в одной из самых дешевых гостиниц. Их набралось ужас сколько народа. С огромным трудом нам удалось попасть в номер после двенадцати ночи. Это была старенькая, Бог знает сколько лет не ремонтированная комнатка. На половине стены — обои оборваны, висят. Посреди комнаты — две кучи мусора. Захотели умыться — из крана течет горячая вода из моря. Туалет тоже не убран. Постель мятая. Вот так и ночевали. Но самое главное — вопреки договоренности нас никто не встретил.

На следующий день начали судорожно искать — где раздобыть деньги, чтобы оплатить гостиницу. Нам объяснили: «Слушайте, ребята, вы «делайте ноги» как можно быстрее, потому что через несколько дней границу закроют, и начнется День независимости Ливии: будет военный парад, все гостиницы заселят бедуинами, весь транспорт уже сейчас мобилизован для бедуинов».

— И что, вам пришлось срочно уезжать?

— Нет. Мы все-таки задержались на пару дней.

— Как вы для себя объяснили столь странную ситуацию?

— Для меня есть только одно объяснение. Этот ливиец, как мусульманин, обязан выполнять свои обещания. И когда мы попали в такую нелепую ситуацию, что мы приехали, а двери тридцатипятиэтажных отелей перед нами закрыты, для него это стало таким сильным шоком, что он даже с Раби прервал отношения.

Здесь еще стоит отметить вот что. Национальную особенность арабов. Все просьбы к ним, они, как правило, натыкаются на ответ: «Да. Завтра!». И эти завтра могут продолжаться бесконечно долго. Это у них — манера поведения, манера жизни. И вот на второй день мой компаньон по командировке говорит: «Среди моих знакомых есть офицеры, если хотите, давайте будем звонить». Позвонили. Трубку берет его знакомый. Мы объясняли ему ситуацию, говорили, что пытались выйти на высшее руководство, не получилось, давайте встретимся и поговорим. Отвечает: «Да. Завтра. У вас в гостинице в 14 часов».

На следующий день, в 14 часов — никого. В 14:20 — стучат. Это уже показатель. Пришли ребята, военные разведчики. После объятий и взаимных комплиментов, они говорят: «Мы пришли с конкретными предложениями». Дают нам два тома перечислений различной механики, начиная от болтов и гаек, и, кончая более серьезными вещами. Но никаких танков, никаких самолетов в этом перечне не было. «Хорошо, — говорили, — мы берем это дело в разработку». «Через десять дней, — говорят они, — к вам, в Киев, прибудет наш посланец, через него вы получите дополнительные вопросы и в свою очередь сможете через него передать — какую технику сможете нам продать, какую — нет».

О'кей. Договорились. Эти военные разведчики помогают нам выбраться из страны, и мы возвращаемся в Киев.

Проходит десять дней. Раздается звонок: «Я от таких-то, мне поручено с вами встретиться». Встречаемся. Молодой парень говорит: «Я выпускник Братиславского университета, работаю в Словакии, сами понимаете, «под крышей», с вами буду работать как связник». Мы его спрашивали: «Как будем отправлять, Ливия под санкциями ООН». «А это, — говорит, — будет уже наша головная боль, ваше дело — доставить эту технику небольшими партиями в одну из соседних соцстран».

— Ну и как? — состоялась эта торговая операция?

— Нет.

— Почему?

— По целому ряду казуистических и бюрократических причин. Главное опасение было — как же это переправлять нелегально, да еще и в одну из соцстран. Мол, может быть международный грандиозный скандал. В общем, все остановилось.

— Юрий Михайлович, приходилось слышать мнение, что не все наработки технической разведки могли быть реализованы в Советском Союзе. Почему?

— По причине общего технологического отставания. Наведу вам такой пример. В американском танке стоит великолепная коробка передач. Мы этих коробок притащили в Советский Союз десятки штук. Поручили наладить производство одному нашему крупному заводу. И у них ничего не получилось. Начали выяснять — почему? Оказывается, составляющие детали этой коробки передач делались на высокоточных станках, которых у нас к тому времени не было. А на нашем оборудовании ничего из этой затеи не получается. И вторая причина — масла, которые использовались в этой коробке, они были настолько уникальными, что мы их воспроизвести не смогли.

Так что взять что-нибудь — это еще полдела. Важно суметь воплотить это технологически.

— Занимаясь технической разведкой, вы сотрудничали со спецслужбами соседних соцстран?

— Одно время мы достаточно плотно работали с поляками. Они пошли немножко дальше нас. Скажем, если мы потом сделали фирму-прикрытие, то у них было целое министерство-прикрытие. Причем, принципы работы у них были совершенно другими, чем у нас. Их офицеры в первую очередь были бизнесменами. Они ставили перед собой совершенно конкретные личные задачи. Ну, там что-то сделать для государства — это само собой… Агентура у них была мощнейшая.

Одно из самых уникальных мест в Варшаве — это место боев, когда Варшава защищалась от немцев в последние дни войны, там, в этой мясорубке, участвовали и маленькие поляки — бездомные оборванцы. На том месте, где шел бой, сооружен очень своеобразный памятник — маленькая фигурка ободранного мальчишки с гранатой в руке. Для поляков это место святое. Так вот, «наши друзья» захватили себе под офис здание, которое расположено напротив этого памятника.

Мы ездили с ними по стране. Однажды нас привезли на шикарную виллу. Причем внешне — это довольно неказистое здание, ничем не приметное. Но, когда нас завели внутрь — мы были в шоке: дорогая антикварная мебель, картины-оригиналы мировой живописи, огромнейшие зеркала. Внутренний дворик — фантастика: цветы, птицы поют. Эта вилла — оказывается, место, где они принимают важных гостей.

Однажды начальство, видя нашу отчетность по полякам, решило поставить нам задачу — через поляков добыть ракету «Стингер». Очень долго у нас шла «тяганина» с поляками. Их поставщики требовали много денег. А наше начальство поставило нас перед фактом: больше миллиона ни копейки.

У поляков были свои люди в одной из скандинавских стран. «Наши друзья» говорят нам: «Поставщики могут забрать со склада только упаковку, а в ней — пять штук». Очень долго мы договаривались. И вот в один прекрасный день приходим к финишу. Иду я в наше казначейство. Выдают мне миллион в банковской упаковке. Я-то думал, банковская упаковка — это «дипломат», наполненный пачками стодолларовых купюр. Нет. Упаковка оплетена проволокой с острыми концами.

Прилетаем в Польшу, спрашиваем у «друзей» — как обстановка? «Все в порядке, — говорят, — с голландской базы уже вылетел бельгийский самолет». Нам сообщают, что садится он в Варшаве всего на 15 минут. Говорили: «За пятнадцать минут мы не успеем определить, что они привезли».

В комнату вбегает наш польский коллега Юрек. «Деньги есть?» — спрашивает. «Вот!» — говорю. «Давай положу в сейф», — заблестели глаза Юрека. «Вот тебе!» — показываю ему фигу.

Сидим, ждем. Нам говорят, что вот, самолет взлетел, прибывает туда-то, подходит к польской границе. А потом возле польской границы вдруг разворачивается и улетает совсем в другую сторону. Куда? Почему? По сей день неизвестно.

— И что вы тогда делали?

— Прождали до позднего вечера, поехал я в представительство, отдал на хранение деньги, а на следующий день мы вернулись домой. Надо сказать, что таких эпизодов в работе с поляками было множество.

Помню, возвращались мы тогда из Польши, а со мной был еще один специалист, имеющий отношение к производству военной техники, и он мне говорит: «Юрий, нам незачем все их «трубы», наша «Игла» ничуть не хуже, а даже лучше, нам нужно то, что висит у бойца на ремне — прицельное автоматическое зарядное устройство, которое устанавливает курс и высоту самолета».

Но то, как мы добывали прицельное устройство — это уже совсем другая история.

— Юрий Михайлович, большое спасибо вам за интересное интервью.

За два дня до того, как это интервью было напечатано в газете «2000», Юрий Михайлович Калин умер. Судьба распорядилась так, что его первое в жизни интервью оказалось последним.

Вечная память.

 

Будни «легала»

Виталий Васильевич Крамаренко в восьмидесятые, в пик холодной войны, а значит — в период наибольшего противостояния с американцами, пять с половиной лет был в «командировке» в одной из азиатских стран. Подробности его работы на техническое направление советской разведки еще и сегодня не могут быть обнародованы. Не является секретом только информация о том, что он — один из очень немногих разведчиков, награжден боевой наградой в мирное время. За что? К сожалению, информация об этом тоже закрыта. Тем не менее, беседа с ним интересна тем, что она проливает свет (частично, конечно) на работу именно легальной резидентуры КГБ СССР за границей.

— Виталий Васильевич, вы начали работать в разведке в то время, когда на смену предвоенному и военному романтизму, когда работающий «в поле» разведчик мог позволить себе импровизации, пришел прагматизм, когда все операции очень жестко планировались, и отход от намеченного плана мог даже повлечь наказание.

— Вы очень четко заметили, что были сотрудники, которые работали «в поле», то есть в странах вероятного противника, и были те, которые сидели в Центре. У них лучше получалось вести руководящие направления. Основная нагрузка, конечно же, ложилась на плечи тех, кто работал «в поле».

Да, конечно, в то время, когда я начал работать, любая операция, любой выход на иностранца, любая дальнейшая работа с ним, — все это, как правило, готовилось и согласовывалось. Бывало, что по несколько раз выстраивалась линия поведения сотрудника, отрабатывалась схема его прикрытия.

Страна, где я работал, была с очень жестким внутренним полицейским режимом. Контрразведка свирепствовала. И потому шаг влево, шаг вправо — это было чревато арестом, выдворением и политическим скандалом. Тем не менее, хотя мы и старались максимально планировать и регламентировать свою работу, ситуации, требующие импровизации и немедленного принятия решения, время от времени возникали. Например, сижу с моим собеседником, веду переговоры, и вдруг он совершенно неожиданно предлагает мне важную информацию. Хотя мы об этом не договаривались. Риск? Безусловно. Не возьмешь — упустишь подвернувшуюся возможность. Возьмешь — а вдруг тебя тут же «возьмут за руку»? Или устроят какую-нибудь провокацию?

Я рискнул и взял. Это была очень нужная нам новейшая технология. Слава Богу, все обошлось. Конечно, меня потом Центр пожурил, что я отклонился от инструкции, но результатом был доволен.

Да, наружное наблюдение доставало нас капитально. Особенно плотным оно было первых полгода, да и потом тоже.

— Вы это почувствовали на себе?

— Да. Получилось так, что я попал на должность, которую занимал наш сотрудник, отозванный Центром в связи с возникшей угрозой провала. Он где-то «прокололся». Видимо, допустил не совсем правильное поведение или же слишком активно, подозрительно действовал. Какие-то основания были. Просто так проводить вербовочную беседу с тобой никто не будет. Словом, его досрочно отправили, и мне, когда я приехал, досталась та же должность, та же машина.

— У вас было дипломатическое прикрытие?

— В том-то и дело, что нет. Если бы было дипломатическое прикрытие, действовать было бы намного проще. Я работал в экономической миссии, и у меня был не зеленый, а синий паспорт. И когда по прибытии контрразведка взяла меня в оборот, какое-то время не было никакой возможности активно действовать. А в это время приезжает из Центра один из руководителей разведки и спрашивает: «Где твои результаты?». Пришлось оправдываться, что в данный момент малейшая активность может повлечь за собой серьезные последствия.

— Расскажите подробнее о «наружке». Как это все делается?

— Она держит тебя в плотном окружении, потом как будто отпускает, но, как только ты чуть-чуть расслабился, опять проявляется. Это «демонстративная наружка». С ней проще. Но была и более скрытая, более профессиональная. Иногда — четыре-пять машин, пешие группы, мотоциклисты.

— От «наружки» приходилось отрываться?

— Нет. Никто не отрывался. Помню, еще перед командировкой, мой преподаватель в Институте Андропова рассказывал про такой случай. Сослуживец моего преподавателя работал в Японии. «Наружка» его достала. Никакой возможности работать. Да еще и начальство давит: «Где результаты?». А тут из-за «наружки» срывается очередная встреча. И он, не долго думая, «заехал» в челюсть одному, другому, третьему… Сбежал и уже без наблюдения провел свою встречу. А через неделю его «встретили» человек пять, — здоровенные, намного выше его. Избили так, что у него больше не возникало желания избивать «наружку».

Один мой коллега тоже решил «похохмить». Выезжает из посольства, подъезжает к машине «наружки», приспускает стекло, свистит и кричит: «Поехали!». Те были в шоке.

— Ну, и каковы были последствия столь экстравагантного поступка?

— Они его так «взяли в оборот», что он на протяжении нескольких месяцев не смог провести ни одной встречи.

— От ваших коллег знаю, что, вскоре после того, как вы приехали в командировку, вам удалось выйти на очень серьезные результаты. В частности, вы заполучили технологии двойного назначения, и они принесли Советскому Союзу миллионные прибыли.

— О своих результатах, так же, как и об успехах своих коллег, я ничего рассказать не смогу.

— Понимаю. Но тогда, если вы не можете рассказать об успехах, давайте поговорим о проблемах.

— Знаете, в те времена, у многих людей, когда они выезжали за рубеж, проявлялись все низменные качества. И вот вам пример. Я начал замечать, что один из наших сотрудников стал вести себя угнетенно. Ну, а на всех нас лежало контрразведывательное обеспечение, именно по линии внутренней безопасности. И когда ты видишь, что человека что-то мучает, то просто автоматически проявляешь интерес. Тем более, что человек просится ко мне в машину, чтобы я его подвез. «Да у тебя же, — говорю, — своя машина есть». «Что-то она неисправна». Садится сзади, вжимается в сидение, чтобы его вообще не было видно. Вдруг за машиной увязывается «наружка». За мной ее не было, значит — за ним. «Ну, — думаю, — все ясно».

— А пытались вербовать людей, в основном на компромате — задокументированные взятки, посещения публичных домов?

— Да, как и везде. В данном случае — человек работал по линии экономической миссии, у него были хорошие контракты, и где-то, видно, он взял взятку. Я в это не вникал, потому что это была совершенно не моя тема. Не знаю, чем закончилась та история, но, во всяком случае, до конца командировки ему доработать не удалось, его отправили раньше.

— Скажите, а наша контрразведка за рубежом — это присмотр за своими же разведчиками?

— Да, у нас был офицер безопасности. У него — широкий круг обязанностей. И мы согласовывали с ним буквально все, вплоть до проверочных маршрутов. Ему докладывали также обо всех неблаговидных поступках сотрудников. А ситуации были такие, что диву даешься. Мне особенно запомнился один экстраординарный случай. Один сотрудник экономической миссии, не разведчик, учудил вот что. Командировка закончилась, пришло время возвращаться в Союз, а он отказывается. Нам позвонили из гостиницы и сообщили, что, мол, ваш соотечественник ведет себя вызывающе. Мы срочно прибыли туда. Оказывается, он напился, притащил в номер травку, девочек, вел себя шумно и, что самое неприятное, начал орать, что возвращаться в Союз не будет. И вот тут уже все наши «стояли на ушах». Нужно было понять — что происходит? Кто стоит за этой ситуацией? Вроде бы он проводил переговоры, и до какого-то времени все было под контролем, а потом произошел срыв.

— И чем закончилась та ситуация?

— К нему в номер вошел наш офицер безопасности. Через пять минут инцидент был исчерпан. Все мы, в том числе и наш сорвавшийся товарищ, сели в машину и уехали в свою миссию.

— Это же, кроме разведки, вам приходилось выполнять определенный объем работы и по должности- прикрытию?

— Для того, чтобы нормально вести разведку, нужно как минимум 95 процентов работать именно по линии прикрытия. Во-первых, это дает тебе собственно прикрытие, легализует твое пребывание. Во-вторых, дает тебе массу знакомств. Это, в основном, официальные контакты. Их очень трудно будет потом использовать для разведки.

Но с другой стороны среди них и среди их окружения появляются люди, которых ты потом уже начинаешь брать в разработку. Бывает, что во время официальной встречи человек вдруг говорит: «А вот мой человек работает на такой-то фирме, он сможет нам помочь».

— Почти во всех посольствах некоторые технические должности занимают местные жители. Они тоже задействуются разведкой?

— Нет, их мы не вербовали. Они у нас на вахте стояли, работали уборщиками, водителями. Но кто они такие — Бог его знает. Очень велика была вероятность, что именно на этом деле могут прихватить. Очень часто эти люди работают на местную контрразведку. У нас всегда были с ними нормальные отношения. И для зашифровки мы «светили» перед ними некоторые свои знакомства — второстепенные, не имеющие ни малейшего отношения к разведке. А что такое контрразведывательное изучение человека? Это сложный, трудоемкий процесс. И если ты даешь ему 30–40 контактов в месяц, а местная контрразведка всех их будет проверять, то на второй месяц они уже забодаются. И чем больше тут даешь этих контактов, тем лучше для тебя.

— Как вам удалось начать работу при столь пристальном наблюдении контрразведки?

— Первое время пребывания — это был цирк. Многие местные деятели приходили ко мне сами. Они предлагали все, что угодно. Как только узнали, что в миссии появился новый человек — тут же начали визиты. Один предлагает ракету, другой — какую-то совершенно не нужную нам технологию, третий говорит: «Я ваш друг, за деньги могу многое для вас сделать». Были эти контакты, как правило, бесполезными. Чтобы получить действительно нужную тебе информацию, нужно как минимум обзавестись собственными источниками. При этом с чужими, то есть завербованными кем-то, я никогда не работал. Сам находил, проверял, вербовал, и сам получал от них материалы. Здесь для меня было важно вот что. Ты видишь этого человека, так или иначе, но он должен задать тебе какие-то вопросы. И таким образом у тебя складывается о нем какое-то мнение. Тогда ты просишь его добыть то, что тебе нужно, обсуждаешь условия. Некоторые мои источники работали на идеологической основе, они придерживались левых взглядов, и им нравился Советский Союз. Некоторые работали за деньги. Среди моих информаторов были владельцы крупных фирм, строительных, компьютерных. А еще — молодые ученые-технологи.

Главное было — не попасться. Иногда для прикрытия я брал с собой на встречу кого-то из работников миссии, человека «чистого», то есть того, кто не является сотрудником КГБ. Очень важно было уметь себя контролировать, ведь по ходу дела нам довольно часто приходилось выпивать. Как правило, на встречи я брал с собой записывающую «технику». Хотя она и миниатюрная, все равно ее наличие при тебе представляет опасность. Не дай Бог, тебя с ней прихватили бы. Это было бы прямым доказательством твоей принадлежности к спецслужбе.

— Как мне сказали ваши коллеги, в свое время вы получили очень хорошую спецподготовку.

— Мне повезло. Когда я учился в институте, у меня было два великих учителя — Юрий Н., в свое время он работал с Абелем, и Анатолий Яцков, осужденный в Штатах за добычу секретов атомной бомбы. С Яцковым мы каждый день встречались, постоянно общались, но я не знал тогда, чем он занимался раньше, не знал, какой это выдающийся разведчик. Он рассказывал о способах ведения научно-технической разведки, о том, с какими ситуациями ему приходилось стыкаться в работе. И только потом, уже когда работал, я узнал, кто он. Приятно было узнать, что в девяностые годы ему присвоено звание Героя России.

— Если вы своим учителем назвали Яцкова, значит, вы учились в Москве?

— Да, в Краснознаменном институте имени Андропова.

— А до этого у вас, наверное, уже была какая-то гражданская специальность?

— Авиационная техника.

— Чему учили вас в Институте Андропова?

— Прежде всего, очень сильно изучались иностранные языки. И не только. Там была разносторонняя подготовка. В частности, я научился играть в теннис. Потом это мне очень пригодилось, когда по долгу службы я стал посещать Американский клуб.

— В той стране, где вы работали, противостояние с американцами было?

— О, там была одна из наибольших их резидентур. И, конечно же, они искали любые возможности для того, чтобы нас обыграть, начиная от провокаций и заканчивая акциями возмездия. Это был наш главный противник.

— Американцы вели себя нагло?

— Сначала — да. Но потом, когда они начинают чувствовать, что ты можешь дать им отпор, тогда они начинают вести себя на равных, и уже начинается более интеллигентная, интеллектуальная игра. Помню, был такой случай. Один наш сотрудник, видимо, где-то расслабился. Короче говоря, они на него глаз положили. Как-то мы поехали с ним в клуб встречаться с американцами. А те обычно приезжают на своих машинах. И тут, вдруг, оказывается, что один из руководителей их резидентуры явился без машины. Мы с ним посидели, пообщались, выходим на улицу, и он говорит: «Так, кто меня отвезет домой?». И смотрит на моего коллегу: «Я поеду с тобой!» И поехали. Потом наш сотрудник все рассказал. И хорошо, что рассказал. Оказалось, американец предлагал — поехали, мол, еще «погудим». Конечно, если бы он согласился, дальше пошла бы уже цепочка. Молодец парень, он сразу во всем сориентировался. Рассказал. Мы продумали оперативное мероприятие и потом для американца запустили «ответку». Конечно, для них прихватить оперативного сотрудника — это было бы невероятным успехом.

— Как было организовано ваше рабочее время? Судя по всему, нагрузки были невероятными.

— Бывало, что домой возвращаешься в три часа ночи, а в восемь утра уже начинается служба. Режим был такой: с 8 до 3–4 часов ты на работе, потом полчаса отдохнул и опять трудится, до позднего вечера. Перед важной встречей — как правило, трехчасовый проверочный маршрут. Ты колесишь по городу, отслеживаешь, нет ли «наружки»: А что делать? Однажды, было, приехал на встречу, посидели в ресторане, поговорили, собеседник уже ушел, я позже выхожу на улицу, вдруг вижу — к ресторану подъезжают две машины, из них выпрыгивают бойцы с автоматами и бегут в тот зал, где мы только что пребывали. Что это было — я так до сих пор и не знаю.

— Экстремальные ситуации часто бывали?

— Не так часто, но были. Например, в силу очень серьезных обстоятельств я пропустил основную встречу. Запасная на грани срыва. Что делать? Решили тупо применить одну классическую схему. Она состоит в том, что с территории посольства одновременно, выезжает больше десяти машин. Наблюдатели при этом обычно теряются. Словом, вывезли меня. Потом, как и положено, я пересел на такси, пару раз его сменил и, убедившись в том, что «хвоста» нет, провел встречу.

— Виталий Васильевич, вот вы закончили московский институт и за рубежом работали от Москвы, потом, вернувшись с командировки, работали в Киеве, в аппарате КГБ Украины. В связи с этим вопрос: какова была роль украинской разведки в системе ПГУ КГБ СССР?

— Роль была грандиозной. Переоценить невозможно. Во-первых, Украина была, как тогда говорили, «кузнецом кадров» для всесоюзной разведки. Во-вторых, многие, очень серьезные и очень важные, операции за рубежом Украина проводила самостоятельно. Украинская техническая разведка тоже была «на уровне». Часть полученных материалов мы, конечно же, передавали в Москву. Но одновременно с этим, довольно внушительный объем научных разработок, технологий, чертежей, которые представлялось возможным реализовать самостоятельно, мы оставляли здесь, в Украине. Их мы передавали в украинские научно-исследовательские институты и оборонные ведомства. Более того, от многих украинских научных учреждений и оборонных ведомств мы получали заказы. И тогда наша работа была еще более эффективной.

И в заключение нашей беседы хотел бы особо отметить: Советский Союз не был ущербным в научно-техническом плане. У нас были великие ученые, в том числе и лауреаты Нобелевской премии. И разведка в общем контексте научно-технической модернизации не было главной. Она играла роль вспомогательную.

Что касается дня сегодняшнего, Службы внешней разведки Украины, то хотелось бы обратить внимание на следующее: в нынешнем мире, мире информационных, психологических войн, в мире войны знаний, очень важно, чтобы руководство страны все-таки более серьезно воспринимало информацию, которую предоставляет ему Служба внешней разведки.

— Виталий Васильевич, большое спасибо за интересное интервью.

 

Судьба разведчика: Германия, Афган, спецназ…

Геннадий Сергеевич Лобачев — полковник в отставке. С 1961 года служил в органах госбезопасности на должностях офицерского оперативного и руководящего состава. В годы афганской войны руководил командой «Карпаты-1» спецназа КГБ «Каскад». С 1992 года по настоящее время работает в Торгово-промышленной палате Украины начальником управления.

Вот так коротко, буквально в несколько строк вмещается его официальная биография. Но что стоит за этими сухими биографическими данными? Какова судьба этого человека? Об этом и попытаемся рассказать читателю, представив его вниманию довольно объемное интервью с полковником Лобачевым.

Но прежде предоставим слово о Геннадии Лобачеве его боевому другу, коллеге по участию в афганских событиях, полковнику запаса СБУ Владимиру Покутному. Эти штрихи к портрету Г. С. Лобачева дают некоторое представление о том, насколько он колоритная личность сегодня.

«Прослышав, что Геннадий Лобачев в свое время командовал спецназом в Афганистане, — говорит Владимир Покутный, — командир военного гарнизона земли Верхняя Австрия и сотрудники полиции города Линца попросили его выступить с воспоминаниями о тех событиях. Геннадий Сергеевич сделал краткий доклад на немецком языке, а затем еще несколько часов отвечал на вопросы. По окончании встречи его пригласили поприсутствовать на национальных соревнованиях австрийских военных по стрельбе из штатного оружия. Всего в соревнованиях принимали участие более 200 стрелков, носящих погоны. Во время соревнований командиру предложили пострелять. Без полагающихся пробных он сделал серию из 10 выстрелов. После каждого выстрела наблюдающий в зрительную трубу офицер с нарастающим удивлением фиксировал, в основном: цейн (десять), цейн, цейн… Результат — 98 очков — поверг присутствующих в легкий шок. На следующий день утром в гостиницу явилась группа генералов и вручила полковнику кубок, диплом и денежную премию».

И еще: полковник Лобачев никогда не появляется на людях при своих наградах. Орден Красной звезды, серебряная медаль ГДР «Братство по оружию», высший знак отличия ТПП Украины «Золотой Меркурий», много других медалей и отличий свидетельствуют о его замечательном жизненном пути.

В начале нашего разговора прошу его рассказать о том, где он родился, где учился, как попал в органы госбезопасности.

— Родился в Луганске, 29 марта 1936 года. После окончания школы поступил в Киевский политехнический институт на механический факультет, в группу химического машиностроения. Учился почти на «отлично». Преддипломную практику проходил на киевском заводе «Большевик». И после зашиты диплома, он у меня был реальный — одна из разработок завода «Большевик», меня взяли на известное на весь Союз предприятие. Тогда при заводе создавался проектно-конструкторский институт, и меня приняли в конструкторский отдел. Проработал там почти три года, а потом поступило сразу два предложения. Одно — идти служить в органы госбезопасности, второе — работать инструктором промышленного отдела ЦК комсомола. После долгих раздумий и совета с отцом, а он всегда был для меня авторитетом, дал согласие служить в органах госбезопасности.

— Вам, наверное, пришлось еще доучиваться, получать специальную подготовку?

— Да, меня сразу же направили учиться в Москву, в так называемую школу № 101. Потом, спустя годы, этот вуз был переименован в Краснознаменный институт КГБ СССР имени Ю.В.Андропова.

— Расскажите, пожалуйста, коротко об учебе в этом таинственном высшем учебном заведении.

— Все там для меня было ново. Помню, перед началом занятий — собеседование. Меня спрашивают, чем я увлекаюсь в жизни. Говорю, мне очень нравится моя гражданская специальность — конструкторское дело, и, если будущая работа в органах будет хоть как-то пересекаться с техникой, с конструированием, — это будет здорово.

— Ну, и как, в будущем понадобились вам знания, приобретенные в политехническом институте?

— Вначале да, но в дальнейшем — в очень незначительной степени.

— Как вы себя чувствовали в этой 101-й школе?

— Нормально. Попал в «немецкую» группу. «Вы по внешнему виду очень смахиваете на немца, — сказали мне, — будете учить немецкий язык и специализироваться на немецкой тематике. А английский совершенствуйте». Два года я там старательно учился. Осваивал язык и, конечно же, получал специальную оперативную подготовку.

Все у меня получалось. На каком-то этапе я понял, что ко мне присматриваются для возможной подготовки в качестве нелегала. Но я косвенным образом дал понять, что это не для меня. Легальная разведка — это одно, нелегальная — совсем другое. А я довольно объективно и четко оцениваю свои способности и возможности.

— Куда вас распределили по окончании 101-й школы?

— Попросился в Киев. А уже тут меня «трудоустроили под крышу» в Академию наук. Вот где пригодились мои технические знания! Там я стал работать научным сотрудником-консультантом в секторе спецработ, где все исследования — секретные и совсекретные. Курировал все химические проекты. В том числе, — ракетное топливо и ракетостроение. Имел удовольствие познакомиться с Янгелем, с Королевым, с Келдышем и другими видными учеными, которые работали в этом направлении.

— Скажите, а в Академии наук знали, что вы являетесь действующим офицером госбезопасности?

— О моем положении в Президиуме Академии наук знали всего несколько человек — начальник 1-го отдела, начальник отдела кадров, естественно, сам Президент Академии наук Борис Евгеньевич Патон, Главный ученый секретарь и начальник сектора спецработ. Вот круг людей, которые в силу служебной необходимости знали.

У меня был особый режим работы. Никто меня от работы в аппарате КГБ не освобождал. В Академии работал полный рабочий день, а всю основную комитетскую работу приходилось делать вечером. Тогда это было нормальной практикой. Допоздна не только я один сидел, но и многие другие сотрудники, даже те, которые не «под крышей» работали.

Если ты работаешь с нелегалом

— Как сложилась дальше ваша судьба? Знаю, что, спустя несколько лет, в 1969 году вас направили в ГДР. Вы работали там в легальной резидентуре?

— Да, это была легальная резидентура, аппарат Уполномоченного КГБ СССР при МГБ ГДР.

— Чем вы там занимались? Понимаю: легко спросить — трудно ответить, и тем не менее…

— По прибытии туда сразу же был направлен в Герскую разведгруппу. Вся ГДР была разделена на округа, и в каждом округе была своя разведгруппа.

Что могу рассказать о той работе? Как известно, разведка — это добывание секретов. Военных, политических, экономических, научно-технических. Для этого приобретаются источники. Кто-то под подписку, кто-то — без нее. Кто-то «втемную», кто-то «всветлую». Всем сотрудникам разведгрупп в округах, какой бы работой они не занимались, обязательно давалась так называемая «Линия «Н» — нелегальная разведка. Работа по этому направлению предполагает подбор кандидатов для работы в нелегальной разведке и решение вопросов их документирования.

— Вот об этом подробнее.

— Каждому нелегалу сплетается (разрабатывается) «легенда». То есть вымышленная биография. И под каждый временной этап этой «легенды» должны быть документы подтверждения. Если нелегал попадает в поле зрения контрразведки и начинается проверка, его «легенда» должна подтверждаться документально. И потом, конечно, предстояла работа с выведенным «в поле» нелегалом. Секретность — она везде секретность. И если ты работаешь с нелегалом, то уже чисто по-человечески с ним становишься близким, как бы срастаешься с ним душой, ведь мы оба делаем одно общее дело. И ты уже стараешься сделать все, подстраховать, чтобы он ни при каких обстоятельствах не «прокололся». А если он вдруг «загорелся», необходимо вовремя его «выдернуть». Нелегалы — это очень и очень серьезная категория людей, особенно, если они — наши соотечественники.

— Вы работали «под крышей»?

— Никакой «крыши» не было.

— Но вы же не представлялись немцем: «Геннадий Лобачев, советский разведчик»?

— Нет, конечно. Герская разведгруппа находилась на территории Советско-германского акционерного общества «Висмут», которое занималось добычей урановой руды. Прикрывался иногда этой «фирмой».

— Сколько лет вы проработали в Германии?

— Обычно подобная командировка длится три, максимум четыре года. Я же проработал шесть лет.

— У вас, наверное, были серьезные источники?

— Было несколько перспективных приобретений по линии научно-технической разведки, несколько источников из числа сотрудников криминальной полиции, очень сильных оперативных работников. Они сами для себя приобретали вспомогательную агентуру. Самое главное было для нас — сохранить их от самих немцев. Гедеэровцы очень ревностно относились к малейшим нашим успехам. Вот если они знают о каком-либо нашем источнике — вроде бы все нормально. Но если не знают… А нам, конечно же, интереснее было иметь свою агентуру, напрямую работающую на нас.

Сложилось так, что лучшие результаты получились у меня по нелегальному направлению, — по подбору кандидатов и, особенно, — по линии документации.

Во главе спецназа КГБ

— По возвращении из ГДР вы несколько лет работали в Первом управлении КГБ Украины. Потом была, наверное, самая главная ваша загранкомандировка — вы возглавляли одну из команд спецназа КГБ в Афганистане.

— За прошедшие 26 лет «афганская одиссея» постоянно живет в моей памяти, теперь, правда, реже, но все же приходит в сны. После возвращения из Афганистана долго еще схватывался среди ночи в смутной тревоге, что не могу найти под подушкой оружие. А снились мне чаще всего почему-то полеты на вертолете, выполняющем боевые виражи.

— В последнее время у нас, в Украине, по конъюнктурным соображениям и в угоду националистическим силам все чаще предпринимаются попытки переписать историю.

— Вообще-то ничего нового в этом нет. Мы это уже проходили. У нас и раньше история громадной страны корректировалась в угоду каждому новому политическому лидеру.

— Поэтому по прошествии многих лет свидетельства очевидцев афганской драмы должны сыграть не последнюю роль в честной и объективной подаче исторических фактов. До сих пор в афганских событиях остается много белых пятен, и, возможно, только наши дети и внуки разберутся в тех событиях глубже, чем мы.

— Общеизвестно, что любая армия по собственной инициативе не воюет — она только выполняет волю высшего государственного и политического руководства своей страны. Правда, за это приходится расплачиваться не ему, руководству, а тем, кто воюет, и довольно часто, если не своей жизнью, то жизнью и здоровьем своих боевых товарищей, горем жен и матерей, сиротством детей.

— Геннадий Сергеевич, как вы и ваш друзья — «афганцы» чувствуете себя сегодня?

— По данным Украинского союза ветеранов Афганистана, в Украине проживает 160 тысяч участников той войны, 3 тысяч 2 8 0 украинцев погибло, 6 тысяч стали инвалидами, 711 сирот остались без надежной государственной поддержки, и им помогают только сами бывшие воины. На сегодняшний день многие семьи «афганцев» не имеют своих квартир, а инвалиды — достаточно медпрепаратов, протезов и инвалидных колясок. Приходится продолжать войну, только на этот раз врагами стали болезни и бедность, многие неплохие в прошлом солдаты оказались неспособными биться на житейском фронте в одиночку.

Каждый переворот заканчивался насильственной смертью

— Прежде, чем мы поговорим об участии в афганской войне возглавляемого вами отряда спецназначения «Карпаты-1», давайте сделаем небольшой экскурс в историю, чтобы обрисовать для наших читателей тот исторический контекст, в котором состоялся ввод советских войск в Афганистан.

— Вначале позволю себе одну крамольную мысль: афганцы большие любители повоевать, преследуя при этом и меркантильные интересы. Они извечно были в первую очередь воинами, а уже потом скотоводами и земледельцами. Для мальчишки первой игрушкой становились пустые гильзы, а то и боевые патроны. Гордый, независимый и свободолюбивый народ вообще не привык кому-либо подчиняться, поэтому все правители Афганистана предпочитали жить в дружбе с вождями кочевых племен, а правителей в стране сменилось немало, и каждый переворот заканчивался насильственной смертью очередного эмира или короля. Так что решение вопросов власти и политики кровавым путем — дело в Афгане обычное.

— Но в последние годы, перед вводом советских войск, ситуация там особо обострилась.

— Да, это так. И точкой отчета здесь можно считать 1973 год. Тогда группа афганских офицеров свергла с престола находившегося на лечении в Европе короля Захир Шаха Мохаммеда, занимавшего престол около 40 лет, и передала всю полноту власти его двоюродному брату Мохаммеду Дауду, который до этого более 10 лет занимал пост премьер-министра. Дауд после переворота провозгласил Афганистан республикой, а себя — президентом. С того времени в стране не затихал водоворот заговоров, путчей, переворотов. Все события тех лет связывали, и небезосновательно, с «рукой Кремля», так как каждый из новоиспеченных «вождей» начинал строить свой социализм — это было тогда так модно. И как результат: в Афганистане на политическую арену выдвинулась грозная сила исламского фундаментализма, которая поклялась огнем выжечь с земли Аллаха «московских ставленников». Уже к началу 80-х годов на территории сопредельного Пакистана при прямой поддержке правительства и американцев началось зарождение исламского радикального движения, получившего позднее название «Талибан». К идеологическому и финансовому пестованию талибов приложила руку Саудовская Аравия, но особенно старались американцы, о чем позднее здорово пожалеют, когда в афганском вопросе «наступят на наши грабли».

Многое изменила Апрельская революция 1978 года, когда к власти пришла созданная еще в 1965 году НДПА — Народно-демократическая партия Афганистана во главе с поэтом Нур Мохаммедом Тараки, сразу же заявившая о своей приверженности марксистско-ленинской идеологии и построению социализма.

В декабре 1978 года между СССР и Афганистаном был подписан договор, предусматривавший крупную поставку Афганистану новой техники и вооружений. Собственно тогда Советский Союз взялся за фактически бесплатное переоснащение афганской армии. С увеличением поставок вооружений возросло и количество направляемых в Афганистан советников — из МВД, КГБ, погранвойск, различных министерств и ведомств.

Обстановка в Афганистане становилась все более неспокойной. Начались выступления бедноты. В некоторых районах вспыхнули восстания. Группы так называемых братьев-мусульман все чаще совершали нападения на госучреждения и солдатские казармы, терроризировали ту часть населения, которая поддерживала новую власть. Пользуясь безнаказанностью, активизировались и чисто криминальные элементы, объединяясь в довольно мощные банды. Тараки, напуганный складывающейся ситуацией, стал донимать Москву настоятельными просьбами о более существенной военной помощи. С наступлением весны 1979 года оживились караванные пути, что способствовало улучшению координации действий контрреволюционных сил. Их вооруженное противодействие благодаря поддержке из-за рубежа стало приобретать более массовый и организованный характер. «Афганский социализм» оказался под угрозой. В середине марта в провинции Герат, граничащей с Ираном, начались мощные антиправительственные выступления сепаратистского характера, создавшие реальную угрозу отторжения этого жизненно важного региона от Афганистана. Уже 20 марта Тараки прилетел в Москву с очередной просьбой о срочном вводе советских войск, но и на этот раз положительного решения не последовало. Советскому руководству пришлось чуть ли не популярно разъяснить Тараки, что удержать «революцию» только с помощью наших штыков — дело рискованное и недопустимое. Вместе с тем Тараки получил уверение в готовности все же оказать ему военную поддержку при дальнейшем обострении ситуации в стране. В подтверждение обещанного советская авиация бомбила повстанцев в Герате. Активная поддержка СССР помогла Тараки подавить мятеж. Кроме того, советское правительство сделало и другие, более практические шаги. В целях подготовки к возможному вводу советских войск, такой вариант тогда, видимо, окончательно не исключался, тогдашний министр обороны СССР маршал Дмитрий Устинов приказал привести в готовность к десантированию Ферганскую воздушно-десантную дивизию, развернуть два мотострелковых полка в районе Кушки и перебросить мотострелковую дивизию под Термез. На территории Туркестанского военного округа дополнительно были размещены две мотострелковые дивизии и проведены учения. Как видите, когда позже был дан приказ о вводе войск в Афганистан, Советская Армия была к этому уже достаточно подготовленной.

После убийства Тараки

— Наверное, решающим событием, после которого и было принято решение о вводе войск, стало убийство Тараки.

— Думаю, что да. Вскоре после своего возвращения на родину «отец и учитель афганского народа» Тараки по приказу Амина, его ближайшего доверенного лица и первого заместителя по партии, был убит. Амин постарался оправдать свои действия тем, что, мол, Тараки не имел авторитета, да и политиком был никудышным, поскольку не смог добиться от Советского Союза существенной поддержки своему режиму. Несмотря на абсурдность таких обвинений в адрес Тараки, действия Амина нашли понимание как в партийной среде, так и среди населения. Амин на самом деле оказался более сильной личностью, чем Тараки.

Как потом стало известно, кровавая акция Амина оказала ошеломляющее впечатление на Леонида Брежнева, лично хорошо относившегося к Тараки. Можно предположить, что это убийство и послужило катализатором при принятии решения о вводе войск, хотя и до этого был ряд моментов, приближавших такое решение. Так, когда в ноябре 1979 года два афганских самолета сбросили бомбы на территорию советского Таджикистана, полностью уничтожив горное селение, Амин оправдывался: вышла, мол, ошибка из-за плохой подготовки летчиков, намекая на то, что готовились-то они в Советском Союзе.

Американский фактор

— Здесь же свою подстрекательскую роль сыграл и международный фактор, в частности, американский…

— Наша разведка время от времени получала информацию о том, что США вот-вот введут свои войска в Афганистан. Нам разъясняли тогда, что нахождение американцев в Афганистане крайне нежелательно, ибо приведет к резкому снижению обороноспособности СССР, так как американцы смогут расположить межконтинентальные ракеты типа «Першинг» вблизи наших границ, и значительная часть территории СССР окажется в поле их досягаемости. В том числе и космодром Байконур. Поэтому нужно было, что прямо отвечало нашей тогдашней военной доктрине, «упредить противника». Кто был тогда нашим противником, известно всем.

— Но, ведь, эти разъяснения, наверное, скрывают и другие, более важные причины?

— Понимаете, не могло же советское руководство открыто заявить, что намерено помешать американцам организовать с помощью Пакистана и Афганистана проникновение исламских фундаменталистов в наши среднеазиатские республики, имевшее целью дестабилизировать там внутриполитическую обстановку и добиться выхода этих республик из состава СССР, или хотя бы Таджикистана, имеющего, как теперь стало известно, разведанные к тому времени значительные запасы урановой руды.

Кабул, декабрь 1979

— И вот решение о вводе войск принято. Как это выглядело технически?

— Все указания давались, в основном, в устной форме, чтобы, как считают исследователи, не оставить для истории никаких следов. На сегодняшний день эти следы остались, видимо, только в памяти исполнителей. Министр обороны СССР маршал Устинов 25 декабря 1979 года выдал директиву, и в тот же день, в 15.00 по московскому времени, первые боевые подразделения Советской Армии пересекли границу и вступили на землю Афганистана. Буквально за четыре часа через пограничную реку Амударью был построен понтонный мост, и из Термеза и Кушки через занесенный снегом перевал Саланг пошли автоколонны и танки. Но основная масса войск перебрасывалась самолетами. Выгрузка проходила быстро, самолеты порой даже не выключали двигатели. Десантники были без кокард и других опознавательных знаков, лишь самолеты были с эмблемой Аэрофлота. Самое интересное, что гражданские рейсы авиакомпаний мира в Афганистан не были отменены, поэтому высадка войск проходила на глазах многочисленных иностранцев. В течение нескольких недель различные подразделения, сведенные в Ограниченный контингент советских войск, практически без единого выстрела заняли все ключевые районы Афганистана. Что примечательно, войска не были расквартированы в городах, а располагались в полевых условиях: в палаточных городах и в военных городках, построенных в свое время еще англичанами.

О дворцовом перевороте и о смерти Амина

— Геннадий Сергеевич, здесь, наверное, несколько слов нужно сказать о дворцовом перевороте и о смерти Амина.

— У советского руководства были все основания не доверять Амину.

— Почему?

— Хотя он постоянно просил о помощи, настораживали его частые и не совсем понятные визиты в Италию и во Францию. Он отказался от личной охраны силами советского «мусульманского батальона», укомплектованного из числа военнослужащих Советской Армии — коренных жителей среднеазиатских республик, ссылаясь на то, что полностью доверяет только своей личной гвардии, состоявшей из ближайших родственников и особо доверенных лиц, которые, что было достоверно известно, прошли подготовку в спецлагерях других стран, в том числе и в США. Советские советники из окружения афганского лидера отмечали, что эксцентричный и мало предсказуемый Амин ведет себя подозрительно. Закрадывались даже подозрения, не стал ли он агентом США во время своего обучения там.

Советская разведка своевременно получила из ближайшего окружения Амина сведения о подготовке им коварного сценария празднования 15-летия своей партии: 29 декабря должна была состояться расправа над политзаключенными, сторонниками покойного Тараки, в тюрьме Пули-Чахри. Предательство Амина, видимо, не явилось большой неожиданностью для руководства СССР, которое, судя по всему, никогда и не забывало о его способностях проводить кровавые акции.

— Существуем много версий того, как штурмовали дворец Амина.

— События, развернувшиеся 27 декабря, даже их непосредственные участники описывают по-разному, всякий раз обращая внимание на все новые нюансы. Поэтому четкая картина не вырисовывается. Не претендуя ни в коей мере на полную достоверность, тем более что я лично там не был, попытаюсь изложить события так, как они мне представляются.

Повара-узбеки, работавшие во дворце Тадж-Бек (члены спецгрупп называют его Дар-уль-аман), по заданию советской разведки подсыпали Амину, членам его политбюро и министрам во время торжественного обеда сильное снотворное. Замысел состоял в том, чтобы «бескровным путем» захватить Амина вместе с его свитой, чтобы позже судить. Но из-за строгой секретности готовящихся мероприятий и несогласованности действий разведки и посла СССР в Афганистане, ничего не знавшего о проводимой акции, советские врачи привели в чувство афганского лидера и его приближенных. Да и здоровье Амина оказалось отменным.

Тогда и был введен в действие запасной, тщательно подготовленный вариант — операция «Шторм-333». На штурм дворца пошли спецподразделения КГБ СССР «Зенит» и «Гром» (или группа «А», позднее ставшая основой известного подразделения «Альфа»). Вышеупомянутый «мусульманский батальон», усиленный офицерами отряда «Зенит», блокировал все важнейшие объекты госуправления и подходы к дворцу на случай попытки привлечения Амином верных ему воинских подразделений. Во время штурма дворца вся его охрана, а это — 200 человек личной гвардии и около 300 человек внешней охраны, сам Амин и большинство из его окружения погибли в бою.

— А каковы были потери со стороны штурмовавших?

— Из состава спецгруппы четверо погибли, в том числе и непосредственный руководитель операции полковник Бояринов, которому многие обязаны жизнью. Все офицеры нашего спецназа прошли обучение в возглавляемом им Центре подготовки.

Очередной переворот. Бабрак Кармаль

— А потом на политической арене вдруг появился Бабрак Кармаль.

— Да, власть была передана новому лидеру, срочно доставленному в Баграм спецрейсом из Праги, куда он в свое время был отправлен Амином в «почетную ссылку» в качестве посла Афганистана в Чехословакии. Так закончился очередной государственный переворот, в результате которого к власти пришли поддерживаемые Советским Союзом «парчамисты». Никто тогда не смог (или не захотел!) спрогнозировать, что этот переворот активизирует в Афганистане начавшую было затихать гражданскую войну, межклановые и межпартийные разборки.

Новое правительство, возглавляемое Бабраком Кармалем, заявило о себе в первую же ночь, но реальные действия последовали лишь на второй-третий день. Короткий период фактического безвластия очень эффективно использовали не только внутренняя оппозиция, но и внешние противники. Началось повальное дезертирство из афганских воинских частей, причем дезертиры уходили с оружием, пополняя антиправительственные группы, которые уже тогда начали называть бандами, поскольку их действия в большей части имели чисто криминальный характер. В сложившейся обстановке правительство прибегло к силовым методам, начав проводить насильственную мобилизацию, что сразу же вызвало, естественно, недовольство в народе.

Опасаясь вооруженных мятежей оппозиции, афганское руководство стягивало верные ему войска в крупные города, ослабляя тем самым свои позиции в глубинке. И, фактически, то, что, как предполагалось, должна была делать афганская армия, легло на плечи Ограниченного контингента советских войск. Наши войска стали углубляться в провинции, встречая теперь на своем пути отчаянное сопротивление жителей. Многие военные специалисты стали понимать, что борьба ведется не с горсткой контрреволюционеров-фундаменталистов, а с гордым, независимым афганским народом. Но их мнение никого не интересовало.

Правительство Бабрака Кармаля, слепо следуя марксистско-ленинской идеологии, без учета местных условий стало проводить неразумную внутреннюю политику, часто попирая национальные традиции. Уж кому-кому, а Кармалю должна было бы быть известна крайняя нетерпимость афганцев к обиде, а тем более оскорблению. Так, например, женщинам было запрещено носить паранджу. Городское население такой запрет восприняло нормально, сельское же с устоявшимся патриархальным укладом жизни отреагировало крайне отрицательно, особенно мужчины, усмотрев в таком запрете посягательство на мусульманские обычаи. Была также запрещена выплата калыма — выкупа жениха за невесту ее родителям. По традиции, жених и его родственники в случае неуплаты калыма подвергались наибольшему позору и всеобщему презрению. Советники из СССР неоднократно советовали Бабраку Кармалю не будоражить напрасно народ, но он, как говорится, «бежал впереди паровоза».

Обидно, что свое недовольство политикой правительства народ, благодаря активной пропагандистской деятельности мусульманских фундаменталистов, прямо связывал с присутствием «шурави», то есть «советских». Это слово начало приобретать презрительный оттенок, им даже стали пугать детей. Сам Бабрак Кармаль, судя по его действиям, большой храбростью не отличался, так как почти безвыездно сидел в Кабуле в окружении надежной — нашей! — охраны. Стянув к Кабулу верные ему армейские подразделения, действия своих представителей в провинциях и в армии практически не контролировал. Можно утверждать, что реальную власть в стране он так и не приобрел.

Как создавались «Карпаты-1»

— Теперь давайте поговорим о вашем непосредственном участии в афганской эпопее. Известно, что вы были командиром отряда «Карпа-ты-1». Это спецназ КГБ.

— Когда-то говорить об этом было не принято, более того, запрещено, но с той поры много ведь воды утекло. И сегодня практически все сведения о спецподразделениях, даже когда-то секретные, в результате многочисленных публикаций стали достоянием гласности. По прошествии четверти века нет смысла утаивать давно ставшее явным.

— Что же это была за команда, как она родилась, и как вы все, ее бойцы, оказались вместе? Думаю, многим это будет интересно.

— Свое название каждая команда в системе «Каскад» получала по названию главного горного массива в регионе формирования. Наша команда создавалась на территории Украины и Молдавии, отсюда и название «Карпаты». Были еще «Тибет», «Урал», «Кавказ», «Алтай» и другие. Общее руководство этими подразделениями осуществлялось КГБ СССР.

Личный состав подбирался из морально выдержанных, смелых и физически крепких кадровых офицеров оперативных подразделений, владеющих как минимум одним иностранным языком и имеющих достаточную оперативную, преимущественно разведывательную подготовку.

Август 1980. Сумы, Фергана, Шинданд

— Когда именно началось формирование вашего отряда специального назначения?

— Вообще-то август считается самым приятным, наилучшим летним месяцем — пора отпусков. Август 1980 года стал исключением для наших офицеров: многих отозвали из отпуска, а сам отпуск был перенесен на следующий год. Группе офицеров, выезжавшей к месту отмобилизования из Киева, на сборы и дорогу дали всего сутки. Другим, к сожалению, не дали и этого времени, так как сбор проводился по команде «Тревога».

— В какой местности создавалась ваша команда, и сколько времени вам было дано на сбор?

— Наше спецподразделение отмобилизовалось под видом очередных учебных сборов на базе в городе Сумы. Формирование, как и положено, было проведено в течение двух суток.

После обмундирования, получения необходимых технических средств, вооружения и боеприпасов команда с военного аэродрома в Прилуках самолетами была переброшена в Узбекистан, где на базе 105-й Ферганской воздушно-десантной дивизии в течение недели прошла дополнительную подготовку в условиях, максимально приближенных к боевым. Здесь нам стало известно, что зоной ответственности нашей команды будут провинции Герат и Фарах.

— Ваша форма отличалась от армейской?

— На нашей форме (спецназовский вариант) не было никаких знаков отличия. Обращались мы друг к другу только по имени или по имени-отчеству. Поэтому визуально определить, кто в каком звании, было невозможно. Жизнь подтвердила, что мы поступили правильно, так как афганские снайперы отстреливали в первую очередь офицерский состав.

В Долине Черных Смерчей

— В середине августа 1980 года команда оказалась в Долине Черных Смерчей. На высоте около 1700 метров над уровнем моря. Пребывание на высокогорье ощутилось уже на следующее утро во время физподготовки. При нагрузках грудь буквально разрывалась — настолько был беден кислородом воздух. Со временем организм несколько адаптировался, нагрузки переносились легче, но все-таки не так как раньше.

— То есть вы обустраивались, как говорится, в чистом поле?

— Да. Причем, на обустройство много времени у нас не было. Огородили свое расположение колючей проволокой, оборудовали пищеблок, перетянули палатки. Смерчи мы не только увидели, но и ощутили в первый же день своего пребывания на афганской земле. Зрелище — удивительное по красоте. Но когда мельчайшая пыль и песок попадают в глаза, забивают дыхание и проникают сквозь обмундирование до самого тела, впечатление прекрасного, мягко говоря, тускнеет. Наш лагерь располагался рядом с дорогой — если по ней проходила хоть одна машина или единица боевой техники, то все вокруг надолго окуналось в противную пылевую мглу, видимость в которой была не более 4–5 метров. Караульным нарядам, особенно тем, кто заступал на дежурство после обеда, пришлось выдавать комбайнерские очки.

— Как восприняли появление вашего спецподразделения местные жители и воины советской армии?

— Довольно скоро стали распространяться слухи о прибытии какой-то особенной команды. А элегантные бороды и усы, что командованием не запрещалось, утвердили местное население и даже наших солдат во мнении, что мы кубинцы. Слухам поспособствовал еще и такой случай. Наш спецназовец Валентин Т. предупредительной очередью решительно остановил пыливший по дороге грузовик, в кабине которого ехал какой-то подполковник, не пожелавший прислушаться к требованию выбрать другую дорогу. Пролив кровь (при резком торможении подполковник разбил себе о лобовое стекло нос), он убедился, а потом, видимо, передал и другим, что эти ребята не шутят. Вскоре бойцы Советской Армии начали называть нас «Андроповский батальон».

Перед источниками ставились такие задачи

— Я так понял, что главной вашей задачей было не столько участие в боевых операциях, сколько сбор и реализация разведывательной операции.

— Вы правильно поняли. Сразу же по прибытии в Афганистан мы стали получать ценную развединформацию. Более того, мы ее тут же старались реализовать. К примеру, оперативно была использована информация, полученная нашими людьми в Фарахе, о планируемом совещании крупных руководителей антиправительственных формирований, прибывших из Ирана и Пакистана для обсуждения планов «отрыва» юго-западной части Афганистана с целью развертывания фронтальной войны. В результате операции, проведенной с применением вертолетов и штурмовой авиации, было уничтожено около 60 главарей моджахедов и их подручных, собравшихся на это совещание.

— Ваши люди, наверное, тщательно изучали методы ведения войны боевиками — для того, чтобы противодействовать им, чтобы уменьшить количество жертв со стороны наших солдат.

— Тактика моджахедов большой оригинальностью не отличалась. Небольшим подразделением они навязывали бой и, имитируя отступление, затягивали в ущелье. Затем выход блокировался завалами или массированным огнем с заранее подготовленных позиций, и начиналось методичное уничтожение окруженных. Редко кто выбирался живым из западни, в таких ситуациях раненых душманы в плен, как правило, не брали. Почти всегда убивали захваченных бойцов, часто подвергая перед этим жесточайшим пыткам.

— Скажите, а почему так трудно оказалось найти противоядие против партизанских вылазок моджахедов?

— Не могли же наши войска применить антипартизанскую тактику, отработанную американцами во Вьетнаме, — тактика «выжженной земли» своей жестокостью по отношению к мирным жителям нам не подходила.

— О том, как добывалась развединформация, не спрашиваю — все равно не скажете.

— Скажу только, что всю поступающую информацию мы тщательнейшим образом перепроверяли. Главной задачей было — приобретение собственных источников информации. Искали их среди местного населения. Население в целом относилось к нам неплохо, сдержанно, но все же шло на контакт и в доверительных бедах часто сообщало интересные сведения.

Со временем, когда начались боевые операции против исламистов и появились пленные, объем информации увеличился за счет их детальных опросов. Немногие пленные, но такие все же были, соглашались сотрудничать с нами. А мы в таких случаях создавали условия для их освобождения — инсценировали «побеги» или же путем «утечки информации» наводили банды на маршруты конвоирования или места содержания пленных, среди которых уже был наш источник, чтобы их могли «отбить». Поскольку такая работа проводилась в условиях строжайшей конспирации, то расшифровок и провалов практически не было.

— Можете сказать, какие задачи ставились перед людьми, которые согласились с вами сотрудничать?

— Перед источниками ставились такие задачи: численный состав группировки, мотивы объединения этих людей (политическая идея или криминал?), обеспеченность вооружением и средствами связи, командный состав и его подготовленность, характерная тактика действий и применяемые уловки, наличие иностранных советников и инструкторов, планы вообще и на ближайшее время, цели и маршруты передвижения, контакты и связь с другими формированиями и с заграницей. Особенно нас интересовали вопросы, связанные с наличием в бандах пленных и заложников: места и условия их содержания (обращение в свою веру, использование в качестве рабочей силы или для продажи), физическое состояние и поведение пленных, возможность их освобождения. Все полученные данные анализировались с тем, чтобы определиться, с кем имеем дело, — были случаи, когда принимаемая за банду группа была, по сути, отрядом самообороны, созданным местным лидером для борьбы с обычными грабителями. В таких случаях принималось решение о тактике работы с той или иной непонятной группой. Иногда с лидером устанавливался личный контакт, и даже доверительные отношения, то есть достигалось взаимопонимание. Короче говоря, в работе использовался весь арсенал оперативных средств.

— И все же вам приходилось осуществлять и боевые операции.

— Конечно. Но только в тех случаях, когда это вызывалось необходимостью.

— Как нетрудно догадаться, вы их готовили, используя полученную развединформацию.

— Разумеется. Знаете, это только в математике все просто: кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая линия. На войне все по-иному — там на такой прямой часто поджидает смертельная опасность. Поэтому выходы на операцию проводились со всеми предосторожностями, то есть использовались обманные и отвлекающие маневры. Единственное, в чем я был спокоен, так это в отсутствии утечки информации. Путем проведения учений мы добились, что каждый член боевой группы во время боевой операции четко знал свои обязанности, место, время и последовательность действий.

Операция «Бумеранг»

— Геннадий Сергеевич, одну из спецопераций, которую провел ваш спецназ, описал маршал Соколов в пособии по тактике боевых действий против бандформирований для высших военных учебных заведений. Что это была за операция? Она, кажется, называлась «Бумеранг»?

— Та операция была разработана нами, но проведена во взаимодействии с армейскими подразделениями.

— Расскажите о ней, пожалуйста.

— Замысел состоял в том, чтобы моджахеды на себе ощутили результаты применяемой ими же тактики.

Все началось с конфиденциальной встречи с неким Саттаром, которого мы считали главарем небольшой, но довольно мобильной и потому неуловимой банды. Нельзя сказать, чтобы люди Саттара проявляли особую агрессивность или беспокоили наше подразделение. Здесь Саттар активности не проявлял, но местные органы власти игнорировал полностью.

Пусть останется оперативной тайной процесс проведения предварительных переговоров с Саттаром. Он объяснил, что возглавляет группу вооруженных земляков, которые все являются родственниками. Никаких четких политических взглядов они не придерживаются. Они объединились и добыли оружие с единственной целью: обеспечить спокойную жизнь жителей нескольких кишлаков. К «шурави» у них претензий нет, к нашей команде — тем более. О существовании команды он знал уже давно, видел, что мы не каратели, что не обижаем местных жителей. Из уважения к нам и поверив нашим гарантиям, он и согласился на эту встречу.

Встречу обставил Саттар, по его мнению, по всем правилам военного искусства, чем и похвастал, указав мне на посты и засады вокруг места встречи. Каково же было его удивление и крушение иллюзий, когда я продемонстрировал ему, что все его посты и засады находятся «на мушке» у наших групп. Так ему был еще раз продемонстрирован наш профессионализм. В процессе встречи и довольно откровенной беседы мы поняли, что имеем дело с типичным отрядом самообороны.

Во время встречи Саттар, желая доказать свою лояльность и готовность к сотрудничеству с нами, сообщил, что через несколько дней по известному ему маршруту проследует караван, в котором будет около 40 инструкторов и прошедших в Пакистане переподготовку бандитов, часть из которых ранее «засветилась» при грабежах его «подшефных» кишлаков. Мы понимали, что Саттар руководствуется чувством мести. Тем не менее, своим поведением Саттар вызывал доверие, а предоставленная им информация, безусловно, заслуживала внимания. К сожалению, перепроверить ее возможности у нас не было, да и на тщательную подготовку операции времени осталось очень мало. Терзались сомнениями, но решились идти на риск. При разработке операции мы старались применить известную нам тактику противника — затягивание в «мешок» с последующим замыканием кольца окружения. То есть мы решили бить врага его же оружием.

При расчете сил и средств пришли к выводу, что с учетом численности и подготовленности противника для успеха операции своих сил у команды явно недостаточно, даже если задействовать все имеющиеся боевые группы. Поэтому я обратился к командованию дивизии, которое с готовностью предоставило в наше распоряжение танковый и разведывательный батальоны. Командирам и личному составу был представлен подробный план проведения операции. И хотя при инструктаже командиров армейских подразделений особое внимание акцентировалось на необходимости взятия в плен максимального количества бандитов, все же была допущена серьезная ошибка, ставшая позже роковой. Дело в том, что не был учтен существенный момент, а именно настроение бойцов разведбата, который буквально за месяц до этого попал в аналогичную засаду, но устроенную душманами, где потерял практически всех своих командиров и более половины личного состава. Целый месяц разведбат «залечивал раны», в боях не участвовал. Жажда мщения затмила разум бойцов. Мы этого не знали. Получилось, что информацию о противнике мы знали, а вот информацией о настроениях советских солдат мы не располагали…

— Как завершилась та операция?

— Завершилась, можно сказать, успешно. Было взято много разнообразного оружия, боеприпасов и снаряжения, медикаментов, пропагандистской и учебной литературы, документов и даже денег. К сожалению, не было только пленных. Вся бандгруппа, 34 человека, была полностью уничтожена, хотя в бою некоторые бандиты оказывали слабое сопротивление и готовы были сдаться. Командиры разведбата и личный состав наших трех боевых групп, принимавших участие в операции, погасить выброс эмоций солдат-разведбатовцев не смогли — действительно, не бросаться же под свои автоматы. Таким образом, мы потеряли возможность получить интересующую нас информацию, допросив захваченных бандитов с европейскими чертами лица, которые там были — предположительно иностранные инструкторы или советники. То, что моджахедов поддерживают арабские страны и в их рядах воюют арабы, — это было неоднократно доказано. Но арабов и афганцев по внешности не различишь. А вот американцы и европейцы — совсем другое дело. Короче, данная операция еще раз продемонстрировала, что в жизни мелочей не бывает.

Можно было бы рассказать и о других операциях, их было проведено немало — не за красивые же глаза и не «по блату» многие члены команды были награждены орденами и медалями. Но, полагаю, и так ясно, чем занималась наша команда.

Из Германии с любовью

— После Афганистана в 1990–91 годах вы были в краткосрочной командировке в Германии.

— Начну с того, как оттуда уезжал. А уезжал я оттуда «засвеченным». Во-первых, потому что жил в Потсдаме в военном городке, где находилось управление особых отделов советской группы войск. Во-вторых, потому что, пребывая среди военных, ходил в гражданской одежде, и у меня была «личная» машина с берлинскими номерами. Плюс, к тому же, случилось предательство. Как я потом проанализировал, человек, ушедший на Запад, к тому времени уже работал на противоположную сторону. А он обо мне кое-что знал. То есть уезжал я под плотным наружным наблюдением. Но возможность «взять меня за руки», то есть «на горячем» спецслужбе я так и не предоставил.

Вернувшись в Украину, в 1991-ом году, уволился из органов госбезопасности. На следующий год поехал туда же, в Германию, но уже как сотрудник Торгово-промышленной палаты. Спецслужба, видимо, посчитала, что я опять стал работать «под крышей» и снова приставила ко мне наружное наблюдение, негласно обыскивался гостиничный номер. Профессионалу все это не трудно заметить. Но то была краткосрочная командировка, никаких заданий я не выполнял и, спустя пару дней, без каких-либо осложнений вернулся домой.

— Тогда в Германии было гонение на бывших сотрудников «Штази». Среди них, наверное, были и ваши знакомые.

— Пожалуйста, пример. Мой товарищ из «Штази», когда произошло объединение Германии, был в длительной командировке в Йемене по линии МГБ ГДР. После объединения он еще в течение года работал, но уже ФРГ ему оплачивало работу. Когда его отозвали, то сказали: вот, мол, мы же тебя содержали, все же нормально, давай работать дальше. Он ответил: «Нет! В своей деятельности ущерба ФРГ я не нанес, но как военные люди вы должны меня понять: я давал клятву одному государству, и хотя этого государства сейчас уже нет, я не могу давать еще одну клятву». Он рассказал мне об этом позже, когда его, наконец, оставили в покое.

— Геннадий Сергеевич, вы уволились из КГБ и в СБУ уже не работали?

— Нет.

— Почему? Ведь, многие ваши коллеги, работавшие в КГБ, сделали в СБУ блестящую карьеру?

— Во-первых, во время работы в органах госбезопасности для меня главным была все же не карьера, а интересы моей Родины, тогда — Советского Союза. Во-вторых, чтобы работать в СБУ, нужно было бы принимать присягу. А я — офицер, и моя офицерская честь, как я ее понимаю, присягаться по несколько раз не позволяет. Вот я и не смог, а моим бывшим коллегам я не судья — каждый определяет свои жизненные принципы сам. Но мы и сейчас иногда встречаемся. Более того, я был одним из инициаторов и учредителей Фонда ветеранов внешней разведки, который довольно успешно работает до сих пор.

И еще: о патриотизме. Я родился, вырос, учился и работал, состоялся как человек в Украине. Это — моя Родина. На референдуме 1991 года искренне проголосовал за ее независимость и до сегодняшнего дня об этом не жалею. Хотя далеко не все мне нравится, точнее, — многое не нравится. Продолжаю работать в надежде, что этот труд хоть в какой-то мере поспособствует превращению моей Украины в нормальное демократическое государство, в котором счастливо будет жить весь народ, а не только те, которые называют себя почему-то «элитой нации».

— Это, как минимум, вызывает уважение. Геннадий Сергеевич, большое спасибо за увлекательнейшее интервью.

 

Во времена холодные

Тихим и теплым вечером мы сидим в уютном дворике, возле его скромного, но со вкусом построенного дома в одном из сел Киевской области.

Он — полковник Петр Менжерес, в прошлом разведчик, потом — один из ведущих аналитиков украинской разведки. Говорим, в основном, о его бывшей работе.

— Для нашей разведки очень важной была работа на перспективу. Если мы возьмем, к примеру, человека, который достиг определенного положения в обществе и занимает какой-то высокий пост в государстве — такой человек, за редким исключением, не вербуем. Ему уже есть что терять, да и добраться до него сложно. Советская разведка в свое время пошла другим путем — начала вербовать молодых. В основном, студентов. А потом уже завербованных с помощью своих возможностей продвигать в высшие эшелоны власти. Для этого были определены как объекты проникновения базовые высшие учебные заведения в разведуемых странах. Тот же Кембриджский университет. Фактически он был кузницей, поставщиком кадров для госучреждений своей страны. Это и использовала советская разведка.

Мне запомнились слова (я их читал в распечатке) одного из преподавателей школы разведки Израиля. Он каждому новому набору не уставал повторять: судьба разведчика такова, что не каждому дано при жизни увидеть результаты своей работы. Это превратность судьбы: то, что ты делаешь сегодня, может оказаться востребованным и полезным через 10–20 лет. Так что работа на перспективу была построена правильно. Она дала свои результаты — Филби, Кембриджская пятерка. Все, которых мы знаем. А еще больше имен мы не знаем, потому что те разведчики не были провалены, а многие из них и до сих пор работают.

Залогом успешной работы очень многих разведчиков было то, что советская разведка особое внимание уделяла надежной, постоянно действующей связи. Работа с особо ценной агентурой почти никогда не проводилась с легальных резидентур. Потому что как бы ты не проверялся, сколько бы людей тебя не прикрывало и подстраховывало, бывало очень сложно обеспечить безопасность особенно личной встречи. Связь в разведке всегда будет оставаться самым уязвимым звеном.

— Петр Яковлевич, Теперь расскажите о себе. Где вы родились, где учились, как попали в разведку?

— В этих местах родился. Мое поколение называют — «дети войны», хотя какие у войны могут быть дети? Но война действительно забрала у нас детство. Для многих моих сверстников стать защитником — было целью в жизни.

Закончил Черновицкий университет, иняз. Изучал немецкий и английский языки. По окончанию университета мне предложили работу в Черновицком областном управлении КГБ, затем по линии разведки. Вскоре перевели в Киев и спустя какое-то, совсем непродолжительное время, направили на работу в Германию, по линии нелегальной разведки.

— Обычно в загранкомандировки сотрудники выезжали семьями. Вы находились в Германии с женой?

— Так сложилось, что жену не пустили из-за того, что она была руководящим партийным функционером. И потому в Германии я жил один.

В Берлине пересекались тогда пути-дороги разведок многих стран мира. Для советской разведки это была одна из «дырок», через которую переправляли нелегалов на Запад.

— Как свидетельствуют архивы, с 1970 по 1974 годы вы провели 67 «мероприятий» по переброске нелегалов из Западного Берлина в Восточный и наоборот.

— Да, это очень сложные и ответственные «мероприятия». Чтобы выйти на встречу, требовалось не менее 5–6 часов для того, чтобы хорошо провериться. Довольно часто мне приходилось встречать нелегалов, которые возвращались с Запада. Для них, проработавших за рубежом 5–10 лет, встречавший их сотрудник госбезопасности, был как стакан холодной воды для жаждущего. Беседы с ними были очень интересными и полезными — и с точки зрения жизненного опыта, и с точки зрения работы. И это никакими книгами, никакой теоретической подготовкой заменить нельзя. Хотя, понятно, за рамки дозволенного никто не выходил. Больше всего мне запомнились беседы здесь в Киеве с одним из самых первых советников нелегалов Иосифом Ромуальдовичем Григулевичем. Он начинал нелегальную работу еще во времена событий в Испании. Это единственный в мире разведчик, которому удалось быть представителем двух «чужих» государств в ООН. Широкому кругу читателей он известен как автор книг из серии ЖЗЛ «Че Гевара» и «Сальвадор Альенде». У меня сохранились эти книги с дарственными надписями автора.

— После Германии, когда вернулись, вы все время, до выхода на пенсию, работали в Первом управлении (разведка) КГБ Украины?

— Да, и занимался политической разведкой. Вскоре после возвращения стал начальником отделения, А потом был создан настоящий, полноценный отдел политической разведки. И я руководил его деятельностью до ухода на пенсию.

— Главная задача политической разведки, как мне представляется, — это внедрение закордонных источников в высшее руководство других стран, партий. Здесь можно вспомнить, к примеру, гедеэровского разведчика Гийома, внедренного в ближайшее окружение канцлера ФРГ Вилли Брандта. То есть задача политической разведки — знать тонкости и нюансы расстановки политических сил внутри интересующего нас государства и всячески влиять на определенные аспекты его политики в пользу своей страны.

— Что касается политической разведки, то здесь есть одна простая истина, на этом сошлись десятки и сотни умных людей — всякое государство, если оно хочет быть независимым и вести успешно внешнюю политику, оно просто обречено иметь полноценную разведку, в частности — политическую. И не просто иметь, а заботиться о ней, лелеять ее. Бывший директор ЦРУ Ален Даллес как-то сказал: «разведка — это война умов». В нашей стране внешняя разведка и ее продукция пока слабо востребованы.

За годы существования разведка, в том числе и политическая, претерпела колоссальное изменение. Ведь, если раньше, скажем, достаточно было „поцупить" какую-нибудь карту или план, подслушать чей-то разговор или же подсмотреть в замочную скважину и увидеть кто с кем — и уже этого могло быть достаточно, то теперь этого мало. Сейчас время аналитиков. Политическая разведка обязана осуществлять информационное обеспечение внешней политики государства. Это ее основная задача. Сотрудники МИДа, особенно молодые, иногда говорят: «Все вопросы внешней политики мы решим сами, обойдемся без разведки». Да, с легальных позиций многое можно почерпнуть. Опытные люди — дипломаты, ученые, пользуясь открытыми источниками информации, могут сделать определенные выводы. Но это только та часть айсберга, которая лежит на поверхности. А что там, под водой? Это не дано увидеть никому, кроме разведки.

— А что же разведка так плохо разглядела подводные рифы, когда западные государства, их спецслужбы, разрушали Советский Союз?

— По этому поводу скажу вот что. Внешний фактор развала действительно имел место. Но не следует его преувеличивать, он не был основным. Приведу пример из моей практической работы. В конце шестидесятых годов мы осуществили в Украине вербовку одного американца, вхожего в Белый дом, Конгресс, другие органы власти. На третьей встрече он передал нам копию материалов — совместное исследование нескольких «мозговых центров», в том числе корпорации «Ренд Корпорейшн», это одна из «фабрик мыслей», в работе которой активно участвует Збигнев Бжезинский. Эта работа была выполнена по заказу Госдепа. На ней гриф

— «Совершенно секретно». Надо сказать, что подобные материалы поступали и по другим каналам. Поступали в Москву. И они в обязательном порядке ложились на стол высшего советского руководства. Это материалы о том, как и когда погибнет Советский Союз и что нужно делать американцам для ускорения желанного для них исхода. Но разведка никогда не должна своими материалами навязывать какие-либо решения. Это удел политического руководства страны, оно и несет ответственность за принимаемые решения или их отсутствие.

Вернемся к упомянутым исследованиям мозговых центров США. Первый вывод. Ни в коем случае не надо идти по пути военного уничтожения СССР. Это, мол, никогда не приведет к успеху. И обосновывалось — почему. Территория Советского Союза — очень обширная, а ядерные силы размещены таким образом, что Америке, в случае, если она решится нанести ядерные удары по СССР, не избежать таких же ответных ударов.

А дальше в этом же исследовании для Госдепа, предлагался сценарий, который реализовался в нашей стране один к одному. Это — подрыв экономики и финансов и всевозможные информационные, психологические атаки. Там содержался глубокий анализ экономики СССР. Отмечалась серьезная зависимость от нефтегазовых долларов. Содержалась рекомендация — найти способы воздействия на мировую торговую конъюнктуру с целью максимального занижения цены на нефть и газ. Американцы своего добились, и Советский Союз сразу же сел в яму. Это был искусственно организованный экономический кризис.

Еще одно направление развала — гонка вооружений. Аналитики «мозговых центров» США просчитали, что если бы Америке пришлось перевести 50–60 процентов своей экономики на военные рельсы, то для Советского Союза, чтобы выдержать заданный темп, надо было бы задействовать 120 процентов своей экономики. Ясно, что такого напряжения не выдержит ни одна экономика.

Следующее слабое место, которое было использовано для развала — информационные операции, точнее сказать, дезинформационные акции ЦРУ, которые бы усиливали ажиотаж по поводу гонки вооружений. Помните, все эти апокалипсические настроения в связи с появлением в США нейтронной бомбы, в связи с открывшееся технической возможностью вести «звездные войны». Так вот все это оказалось не более, чем информационный мыльный пузырь, пустышка, деза. А высшее советское руководство, вопреки мнению разведки, все это приняло всерьез и решилось на виток гонки вооружений, чего уже не выдержала и без того ослабленная советская экономика.

Далее — система кадров. Стояла задача — не пропустить появление в высшем партруководстве лидера из числа молодых, который смог бы стать на путь реорганизации политической и экономической системы в СССР, всячески приветствовать и «поддержать» такого лидера.

— С удя по тому, как приветствовали американцы приход к власти Михаила Горбачева, это был именно тот кадр, который был нужен им — посредственность, способная разрушить все, к чему прикоснется.

— Да, Горбачев свое дело сделал. С его помощью все американские планы по развалу СССР были превращены в жизнь. Единственное, в чем они допустили неточность — это время развала. Они прогнозировали, что Советский Союз будет разрушен к 2000-ом году. Благодаря нашим безмозглым товарищам в высшем руководстве партии и страны он развалился почти на десять лет раньше.

Мой друг Павел Минаржик

— В советское время из тех разведчиков, о которых стало известно общественности, — есть потрясающие яркие личности. Один из них — Павел Минаржик. Чехословацкий разведчик, который прикрытием был внедрен на радио «Свободная Европа», долго там работал, потом, вернувшись на родину, рассказал и написал о том, как ЦРУ руководит этим «независимым» радио.

Когда я шел на встречу с вами, в Фонде ветеранов внешней разведки сказали мне, что вы с Павлом Минаржиком — друзья, постоянно общаетесь, часто встречаетесь. Расскажите об этом удивительном разведчике и человеке.

— Павел — мой близкий друг. Когда он вернулся с Запада, то на родине был Героем. Сейчас он живет в Брно и переживает очередной судебный процесс, которым уже и счет потерял. Превратность судьбы разведчика… Нынешнее политическое руководство страны не может простить разведчику его прошлую деятельность. Павлу «шьют» сегодня всякие небылицы вплоть до соучастия в террористических актах, чего не было и быть просто не могло.

— Он был направлен на работу от КГБ?

— Советской разведке было категорически запрещено задействовать в своей работе граждан дружественных соцстран. Это была самостоятельная операция чехословацких друзей и только в интересах Чехословакии. Его вывели за рубеж и сказали: «Придет время, и мы тебя найдем». Перед ним была поставлена одна задача — попасть на работу в чехословацкую редакцию радио «Свободная Европа». Когда Павел с маленьким чемоданчиком прибыл в Вену, ему еще не было и 19 лет…

— Как же он сумел пробраться на радио «Свободная Европа»?

— По прибытии в Австрию Павел был помещен в лагерь для беженцев. Вскоре на него вышли представители чешской эмиграции, они готовы были принять молодого человека в свои ряды. Но Павел сказал: «Моя мечта — выехать в США, получить образование». На этом настаивал и умышленно не обнаруживал свой интерес к работе на радио «Свободная Европа». Во время очередной беседы ему деликатно намекнули, что право выезда в США необходимо заслужить и предложили поработать в Мюнхене в чешской редакции радио «Свободная Европа». Что делать? Пришлось соглашаться. Он быстро завоевал авторитет и уважение руководителей чешской эмиграции; сотрудника ЦРУ, курировавшего работу редакции. И уже через пару лет последний на сейфе в свое отсутствие вешал бирку: «В мое отсутствие обращаться к господину Минаржику».

После 8 лет работы Павел получил право стать гражданином США, ему была предоставлена работа преподавателем в школе ЦРУ.

— А как его выводили из столь небезопасной командировки?

— Самое опасное к тому времени уже было позади. Разведчику верили на высоком уровне.

Работа на радио «Свободная Европа» официально была завершена, и Павел выехал через Лондон в США «обустраиваться». В Англии «собирался некоторое время отдохнуть». А через пару дней Минаржик выступил с разоблачениями на специально организованной в Праге по поводу возвращения разведчика пресс-конференции.

Возвращение нескольких разведчиков других соцстран, которые работали на радио «Свободная Европа» и «Свобода» осуществлялось как согласованная акция взаимодействия разведок соцстран.

Так сложилась жизнь, что мы с ним по сей день близкие друзья, кумовья. Я не однажды бывал у него. Он часто приезжает ко мне, мы часто созваниваемся.

«Сделать» немца непросто

— Знаю, что после работы в Германии, когда вы работали в управлении разведки в Киеве, вы часто бывали в Германии. Вы были дружны с шефом гедеэровской разведки, легендарным Маркусом Вольфом?

— Нет, личных отношений с Вольфом, Мишей, как мы его называли, у меня не было: несколько раз слушал его выступления. А что касается моих частых командировок в Германию, то, ведь, это не секрет, что КГБ, разведка, очень активно сотрудничали со спецслужбами ГДР. Гедеэровская разведка очень сильно помогала нам кадрами. Нам, к примеру, «сделать» из русского или украинца немца — непросто. А у них не было такой необходимости.

— Как, например, в случае с Гийомом?

— Именно. Ведь, как удалось его внедрить? Отец Гийома был врач. Во время войны он спас Вилли Брандта от смерти. Он его лечил, когда тот, будучи антифашистом, находился на нелегальном положении. И когда Гийом был подготовлен к работе, сотрудники гедеэровской разведки сказали отцу: «Ты попроси Брандта, пусть возьмет твоего сына к себе на работу». Так Гийом попал к Брандту в помощники. Ну, а дальше вы знаете — Гийом много лет рядом с Брандтом, работая на гедеэровскую разведку. Когда его разоблачили, канцлер Брандт был вынужден уйти в отставку.

Помощь Юлиана Семенова

— Петр Яковлевич, скажите, пожалуйста, правда, что советская разведка содействовала том у, чтобы Олимпийские игры состоялись в Москве. Говорят, вы имеете к этому некоторое отношение.

— Да, было так, это задание должна была выполнить и украинская разведка. Нам предстояло обеспечить один голос в Международном Олимпийском комитете в пользу проведения Олимпиады в Москве. Как решить эту задачу? Как выполнить это задание высшего советского руководства? Несколько дней мы ломали себе головы, но, в конце концов, выход нашли и задание выполнили. Один голос в нашу пользу был обеспечен.

— Как?

— В свое время Павел Минаржик познакомил меня с Юлианом Семеновым. И у меня с Юлианом были хорошие отношения, мы много раз встречались в Москве, я бывал на даче у Семенова в Ялте.

— Попутно вопрос: так Юлиан Семенов был сотрудником разведки или нет? А то, ведь, разное говорят…

— Нет. Все это легенды. Он не был разведчиком. Но дружил со многими. Имел доступ к некоторым материалам архива КГБ.

— Но вернемся к нашим олимпийским страстям.

— Так вот одного очень влиятельного человека, члена Международного Олимпийского комитета Юлиан Семенов попросил проголосовать — «за». И тот из-за уважения к Семенову согласился. Член МОКа даже не подозревал, что тем самым он выполнил просьбу советской разведки. Вот и вся история.

В советские времена разведка решала самые разные задачи — от проблем войны и мира до самых простых житейских. В годы, когда СССР покупал хлеб на Западе (прежде всего, в США и Канаде), разрабатывались и осуществлялись разведкой акции, которые существенно влияли на падение цен на хлеб на мировом рынке.

Знаю, что разведка в свое время «добыла» методику расчета корпусов самолетов-гигантов и все необходимое для этого. Благодаря этому стало возможным рассчитать корпуса украинских АНов. Совсем почти перед самой катастрофой на ЧАЭС советская разведка получила необходимые материалы, применение которых практически гарантировало безаварийную работу реакторов чернобыльского типа. Применили бы их, может быть, не случилось бы страшной трагедии.

И тогда Америка перестанет быть супердержавой

— Петр Яковлевич, работая в политической разведке, вы занимались, в частности, сегодня это уже не секрет, проблемами «США — Европа» и «США — Ближний Восток». В связи с этим вопрос — как бы вы охарактеризовали сегодняшнюю политику США в отношении Европы и Ближнего Востока? Изменилось ли что-либо в этой политике со времен «холодной войны»?

— Одним из основных постулатов внешнеполитической доктрины США было, есть и еще на долгие годы останется — не допустить сильной Европы, объединенной экономически и политически. Отсюда и стремление присоединить к Евросоюзу отнюдь не европейскую Турцию, некоторые другие проблемные страны. Ведь, если только Европа сможет достичь единства — все! — Америка перестанет быть супердержавой. Она уже не будет иметь такого влияния. Не стоит забывать, что первое, что предприняли американцы после развала СССР и соцлагеря — они нанесли удар по Европе, взорвали Югославию. Именно американцы разрушили эту некогда великую и красивую страну. А, ведь, она, как принято считать — подбрюшье Европы.

Есть три державы, от которых зависит судьба Европы — Германия, Франция, Англия. И между ними — давняя борьба за лидерство. Все это было предопределено давно. А Америка всегда мощно играла на противоречиях между этими странами. Ливень американских долларов вскормил в свое время фашизм Гитлера. Сегодня это и появление так называемой «новой Европы», подконтрольной США, и финансирование цветных переворотов на постсоветском пространстве, и постоянные попытки подорвать общеевропейскую валюту — евро.

Теперь Ближний Восток. Извечная и неразрешимая проблема. И прежде всего для американцев. Ближний Восток в центре их пресловутых национальных интересов. Американский капитал очень мощно завязан на арабский нефтебизнес. Сейчас мало кто помнит, что Буш-старший в свое время выиграл тендер просверлил первую американскую нефтескважину в Саудовской Аравии. Как показывают имеющиеся сведения, в любой нефтедобывающей стране мира эксплуатация разведанных запасов может продолжаться всего 17–20 лет. А вот иракских разведанных запасов хватит почти на 200 лет. Подчеркиваю, это только разведанных. Отсюда и весь сыр-бор. Американцам нужна эта нефть на будущее, потому и нагло полезли туда, развязали войну, уничтожили несколько сотен тысяч местных жителей, находятся в Ираке уже дольше, чем участвовали во Второй мировой войне и рассуждают о демократии…

Основное оружие американцев — деньги

— В мире действуют сотни аналитических центров, анализирующих международную политику, и, почему-то, они в упор не хотят замечать, что так называемый «международный терроризм» в конечном итоге обслуживает «национальные интересы» США. Ведь, он создан, контролируем и управляем именно американцами. Не так ли?

— Конечно, так. Возьмем, к примеру, относительно давний случай с Вьетнамом. Что американцы там сделали? Они создали, невзирая на тогдашние интересы Франции в Индокитае и укрепили прокоммунистическое движение. Почему? По одной простой причине — вьетнамские коммунисты воевали тогда с Японией, но у них не было тогда чем воевать — не было средств, не было вооружения. Американцы направили туда специалистов, организовали обучение, дали деньги. Лишь бы те проводили диверсии против японцев. А потом вьетнамские партизаны перестали быть им нужны, они начали их уничтожать.

Давайте посмотрим на тот же Афганистан. Сегодня уже общеизвестно, что это американцы создали Талибан. Потом они же его разгромили, уничтожили при этом и тысячи мирных афганцев. Та же история и с Бен Ладеном, некогда бизнес-партнером семейства Бушей.

Американская внешняя политика — это сплошной обман, двуличие и демагогия. А в наши дни? Достаточно напомнить, как поступили американцы при уничтожении в Украине ракет стратегического назначения. Ракеты демонтировали, все, что было ценного (драгоценные и цветные металлы, новейшие разработки и т. д.) вывезли, а твердое ракетное топливо под различного рода ухищрениями утилизировать фактически отказались. Расхлебывайтесь сами, украинцы. Это пример политики США в действии.

Американцы никогда не действовали, и не будут действовать в интересах какой-либо другой страны, кроме США. Потому любое государство, которое во внешней политике станет сателлитом США, оно обречено.

— Ну, и еще информационные войны. Ведь, многие страны нет необходимости покорять войной, достаточно применить манипулятивные технологии: интеллектуальный уровень населения некоторых государств настолько низкий, что, поверив в любую демагогию, типа «богатые поделятся с бедными», люди сами могут разрушить свою страну, привести к власти проамериканский марионеточный режим, при этом, будучи свято уверенными, что борются за свободу, демократию и «чесну владу».

— В ЦРУ уже давно действует управление по спецоперациям. Теперь к нему добавились еще и спецподразделения информационных войн. Кстати, особое внимание уделяется книгоизданию. Книга является одним из главных средств дезинформации.

— Тут сразу же вспоминается писатель Том Клэнси. По признанию многих политологов именно он своими книгами избавил американцев от чувства вины за войну во Вьетнаме. Как это замечательно. Теперь можно начинать новые войны, а потом тот же Клэнси или другой умник снова избавит от чувства вины. И никаких проблем.

— Да, газетам верят. Но верят немногие. А вот если в книге написано… это уже воспринимается гораздо серьезнее.

— Если опираться не на демагогические информационные потоки, порождаемые, в основном, в США, а анализировать реалии международной жизни, то, судя по всему, Украине ничего не светит насчет интеграции в западное сообщество?

— Когда только начали раздаваться первые восторженные возгласы о скором вхождении Украины в Евросоюз, я сказал: «Люди добрые, не надо питать иллюзии: пока не будет восстановлена Западная Европа в границах начала второй мировой войны, до тех пор ни одна страна, которая пребывает за пределами этих границ, в том числе и Украина, не будут приняты в состав ЕС».

— Ваши слова о восстановлении довоенных границ подтверждает еще и такой факт: в Польше печатаются и открыто продаются карты, на которых часть Украины обозначена как польские земли. В Польше публично говорят о четвертой Речи Посполитой.

— Польша поменяла отведенную ей Западом функцию. Она всегда была санитарным кордоном. Сегодня она эту роль отписала Украине.

Под псевдонимом «Аэлита»

— Петр Яковлевич, давайте поговорим о судьбах разведчиков. Знаю, что, когда вы еще работали в Черновцах, благодаря вам стала известна разведчица, в свое время действовавшая под псевдонимом «Аэлита». Как это было?

— Один гражданин получил отказ на постоянное местожительство в Австрию. Он хотел туда уехать по действующей тогда программе послевоенного воссоединения семей. Возмущенный, в слезах, в отчаянии он намекнул овировцам, что он и его сестра имели отношение к разведке. Овировцы звонят в КГБ. И мне, тогда еще молодому сотруднику, поручили разобраться в этой истории. Я встретился с этим человеком. Из разговора узнал, что его родная сестра была завербована перед войной. Тогда на Буковине еще не было советской власти, она была под Румынией. Сестру вывезли в Киев, она получила спецподготовку и была возвращена в Румынию. Начала работать под псевдонимом «Аэлита». Главная задача: визуальное наблюдение — где расположены воинские части, сколько в них человек, какое вооружение? Она была тогда молодая энергичная женщина и сумела привлечь к сотрудничеству еще неких своих родственников. А руководил ними нелегал, который ее завербовал. Они работали очень успешно, и перед воссоединением принимается решение — всю эту группу вывести на постоянное местожительство в Советский Союз. Их должны были переправить через Днестр в районе Хотина. Но лодочник не явился. И всю эту группу из пяти человек — Аэлиту, ее мужа, брата, жену брата и их дочку — «накрыла» жандармерия. Аэлита попала в известную тюрьму Довтана. Она просидела там достаточно долго. Более того: муж ее «раскололся» на следствии, всех сдал, и она была приговорена к каторжному режиму. Все годы тюрьмы она была в кандалах. Я видел потом на ее руках и ногах — страшные шрамы от кандалов. После войны в живых остались только двое — брат и она. Вернулись в Черновцы. Нашли на окраине родительский дом. Поселились. Остались без копейки на существование. Я потом видел пухлое дело на установление пенсии. Но парадокс был в том, что Аэлита в Советском Союзе никогда не жила и не работала. И, представьте себе, эта женщина, оставшись без пенсии, ведя вот такую убожескую, фактически нищенскую жизнь, все эти годы нигде никому ни одним словом не обмолвилась о том, что она работала на советскую разведку.

— А как же так получилось, что советская разведка забыла об ее существовании?

— Представьте себе, тогда я тоже задал себе этот вопрос. Начал искать ее дело в архивах. Нашел в Черновцах материалы суда над ними. Там же, в архивах, были румынские газеты, которые освещали судебный процесс. Но… не было еще дела. Где я только его не искал, как будто провалилось сквозь землю. Но однажды на мой очередной запрос в архивы, приходит ответ, он уже для меня привычный — дело не обнаружено! — но на этом же листке бумаги кто-то из архива от руки написал: «Настоятельно рекомендую обратиться в архив Министерства обороны в городе Подольске». Отправляю запрос уже по подсказанному мне адресу. Из Подольска приходит ответ: дело найдено, его номер такой-то.

— Вы тогда выяснили, почему дело разведчика попало в архив военных?

— Выяснил. Дело в том, что в то время, учитывая намечавшееся воссоединение украинских земель, разведку западного региона в Украине вел Киевский особый военный округ. И когда началась война, эвакуация, все материалы (их не делили — где чисто армейские, где касающиеся разведки) упаковали в мешки, и поместили в архив штаба округа, а потом отправили в Подольск, во всесоюзный архив армии.

Дальше я запросил дело. Пришло. Изучил его.

— Нашли в нем что-то новое для себя?

— Конечно. Например, документы о том, что уже была достигнута договоренность об обмене всей этой группы на нескольких арестованных румынских разведчиков.

— И что помешало?

— Обмен был назначен на 22 июня 1941 года. Не судьба.

— Вам удалось как-то помочь Аэлите?

— Да. Это было в 1965 году, страна готовилась к юбилею Победы. При обкомах были созданы комиссии, которые занимались поиском людей, тех, которые в годы войны были награждены, но по каким-то причинам им не были вручены награды. Эти комиссии также занимались поисками забытых партизан, которые официально нигде не значились. Я подготовил материалы про Аэлиту и направил их на эту комиссию. Наш начальник управления был членом этой комиссии. Он поддержал. Аэлите назначили, как по тем временам очень хорошую персональную пенсию. Комитет госбезопасности на закрытых собраниях ветеранов всячески чтил ее, выражал уважение. Брату был разрешен выезд в Австрию.

Судьбы разведчиков

— Судьбы многих разведчиков, особенно нелегалов, складываются трагично.

— К сожалению, это правда. Дело в том, что нелегал почти никогда не работает один. Обычно с напарницей или женой. Эта профессиональная необходимость и есть источником множества человеческих драм. Были случаи: родители уезжали «в поле», а детей оставляли в Союзе, в специальной школе-интернате. Бывало, что дети оставались на воспитании деда-бабы. Дети вырастали и ничего не знали о своих родителях. Но рано или поздно нелегал заканчивает свою службу, приезжает, а дети иногда говорят ему: «Ты сволочь». Вот вам проблема отцов и детей.

По долгу службы мне пришлось столкнуться с одной из подобных драм. Муж и жена, разведчики-нелегалы, более 20 лет проработали в одной из латиноамериканских стран вместе со своими детьми, которые родились уже там, в командировке. У них — две дочери. Одна училась в десятом классе, другая была студенткой вуза, когда родители под угрозой провала вынуждены были срочно возвращаться в Союз. Вернувшись на Родину, родители открылись перед детьми. Те, конечно же, удивились, но восприняли все как должное. Пожили они здесь месяц-полтора и задали родителям вопрос: «Зачем вы нас сюда привезли? Мы хотим домой». Им говорят: «Наконец-то вы на Родине». «Какая это Родина? — говорят дочери. — Там наша Родина, там остались наши друзья». Дошло до того, что дочери заявили, что пойдут в посольство своей страны. Вынуждены были их охранять, всячески уговаривать. В конце концов, конфликт был улажен. Вот вам драма.

А судьбы матерей в разведке. Это же еще не изучена тема. Вот вам пример. Тоже из моей прошлой жизни. Молодой парень был завербован советской разведкой в студенческие годы. Вскоре грянула война, разбросавшая миллионы людей по миру. Мать его десятки раз похоронила и оплакала. В последние годы работа этого источника была весьма результативной. Он награжден многими высшими наградами СССР. Дома он, вернувшись из нелегальной загранкомандировки, объявился через 22 года. Мать и сын встретились.

Честь имею!

— Приходилось слышать, что в 1991-ом году, во время развала Союза, вы ушли из КГБ, хлопнув дверью. Вы могли бы рассказать об этом подробнее?

— Как вы помните, тогда на улицы вышли тысячи людей. В некоторых союзных республиках штурмом брали здания КГБ. Добирались до архивов. Кстати сказать, эти штурмы организовывали доморощенные «демократы» — бывшие осведомители, для того, чтобы уничтожить следы своего прошлого — тайного сотрудничества с советской спецслужбой. Уже и у нас стоял вопрос: а как быть, если пойдут на штурм здания? Мой большой кабинет на первом этаже уже завалили щитами. Занесли автоматы. Некоторые руководители говорили: Если начнут захватывать здание, будем стрелять». В той чехарде, которая начала тогда твориться в спецслужбе, пошла кадровая чехарда в разведке. И тогда на одном из собраний разведки я заявил следующее: «Развал Союза предрешен. Многие из нас целую жизнь положили, работая на благо этой страны. Но если так уж случилось, я не буду стрелять в тех людей, которые, подстрекаемые провокаторами, могут пойти на штурм нашего здания. И потом, чтобы не создавать сложностей никому, я подаю рапорт об уходе из органов». Написал рапорт. Отдал его генералу Ковтуну, тогдашнему куратору разведки, а в конце дописал — «Честь имею!».

Несколько лет назад, незадолго до своей смерти, уже будучи в отставке, генерал Ковтун побывал у меня в гостях вот в этом моем сельском доме. Он мне сказал: «Да, Петр, ты был прав тогда!».

 

Осень патриарха

Восьмидесятисемилетний генерал Василий МЯКУШКО встречает меня на пороге своей скромной трехкомнатной квартиры. Он высокий, стройный, совершенно седой. Проницательные, острые, много повидавшие глаза. Очень грустные. Уже при первых произнесенных им словах чувствуется, что перед тобой человек необыкновенной интеллектуальной мощи. Он в прекрасной физической форме. Хотя, я-то знаю, непросто ему это дается: в годы войны он был тяжело ранен.

Он 23 года руководил внешней разведкой КГБ Украины.

А начинаем мы наш разговор с его детства, и, почему-то, как ни странно для этой судьбы, с его детских воспоминаний о репрессиях первых десятилетий советской власти.

— В 1937-м году в пик репрессий, мне было четырнадцать лет. Наша семья жила в двух комнатах. И почти каждую ночь я слышал через стенку тревожные разговоры папы и мамы о том, что творится вокруг. Отец говорил маме: мол, смотри, посадили такого-то, он, говорят, махновец, арестовали другого, он был когда-то петлюровцем…

— А где работал ваш отец?

— Он был служащим райфинотдела.

— Тоже стремная должность. Завистники могли написать донос, добиться ареста, а со временем сказать, что это не они виноваты, а Сталин и созданный им режим. Вашу семью обошли репрессии?

— Семья уцелела чудом. Беда уже постучала в окно, но, слава Богу, все обошлось. Дело в том, что под каток репрессий попал непосредственный начальник отца. Отец был о нем хорошего мнения. И вот я слышал, как по ночам, в соседней комнате, родители обсуждали случившееся. Строили версии. Высказывали опасения — не посадят ли за компанию отца?

Как-то отец приходит часов в одиннадцать вечера, очень встревоженный, бледный: он получил повестку в НКВД. Утром мама собрала ему вещи первой необходимости — кальсоны, рубашку, буханку хлеба, кусок сала. Вечером прихожу из школы — мама плачет: отца нет. И два-три дня его не было. Отсутствие отца заметили и соседи. Мама говорила, что она почувствовала, как из-за этого очень резко изменилось к нам отношение, стало настороженным, почти враждебным. Потом в 12 часов ночи отец постучал в окно. Это была невероятная радость, почти эйфория. Папа рассказывал, как его «прессовали», как били по ногам. Оказывается, его допрашивали не по делу арестованного накануне его непосредственного начальника, а совсем по другому поводу. Произошло вот что. Тогда в Красной Армии только начали присваивать звание — генерал. И фамилии, и фотографии всех генералов публиковали в газетах. Отец вместе с несколькими друзьями рассматривал эти портреты в газете. И вдруг отец говорит: «Этого я знаю». В гражданскую войну отец работал в реввоенсовете секретарем. «Он, — говорит, — приезжал к нам, я его видел. Словом, отец хорошо отозвался об этом генерале. А через пару дней генерала посадили. А на отца кто-то донес. И его тут же вызвали в НКВД. Допрос был с пристрастием. Тем не менее, следователи во всем разобрались и отца отпустили. И с тех пор отец возненавидел НКВД. Знал бы он тогда, что его сыну суждено будет проработать в этой системе больше пятидесяти лет.

— Думаю, сегодня он бы гордился вами. А что касается тридцать седьмого года… Если тысячи, несколько сот тысяч, как свидетельствуют рассекреченные архивы, но отнюдь не миллионы, как это запустил в массовое сознание один писатель, якобы диссидент, а на самом деле выкормыш загнивающей группы в КГБ, — если столько людей сидело в тюрьме, то ровно столько же — писали доносы… Потом все эти доносчики и стали главными разоблачителями Сталина. Это оказалось очень удобно — свою собственную низость и мерзопакость списать на одного человека.

— Да, как я узнал уже гораздо позже, доносов было гораздо больше, чем «посадок». Тем не менее, отец возненавидел эту правоохранительную систему. Потом дело, по которому его вызывали в НКВД, затихло. А неприятный осадок остался.

А брат мой учился в пединституте в Харькове, уже на третьем курсе. Приезжает он как-то зимой, когда должен был учиться, и показывает отцу большие анкеты, в них много вопросов. Рассказывает, как его вызвали в НКВД и предложили идти на работу. «Что мне делать?» — спрашивает брат. Отец был категорически против. Говорит: «Тебе осталось еще немного учиться — и ты будешь учителем!» Короче, отец его разубедил.

Вот такие мои первые узнавания об НКВД.

— А когда состоялась ваше первое знакомство с НКВД?

— Это было на войне. В начале 1942-го года меня направили в Новороссийский погранотряд. То есть, в погранвойска. Я обрадовался. Потом в документе читаю: «погранвойска НКВД». Таким образом, я, не приложив к тому ни малейших усилий, оказался внутри этой структуры. Один случай, непосредственно связанный с работой советских спецслужб, запомнился мне еще с тех времен. На фронте, сразу же после боя, в котором было много потерь, меня вызывают к командиру роты. Пришел. Смотрю — стоят командир роты, политрук и еще один незнакомый мне офицер. Он представился: «Начальник особого отдела НКВД. Пойдем побеседуем». Разговор был очень вежливый, даже доброжелательный. Большая часть беседы касалась паникеров. «Если ты вдруг увидишь, — говорил особист, — что кто-то паникует, сразу же иди к нему и постарайся удержать его, ведь, если один побежит, могут побежать и все остальные». Потом он расхваливал нашего командира батальона. Словом, довольно хорошее впечатление осталось у меня от той беседы.

— Знаю, что во время войны у вас было тяжелое ранение. Вы могли бы рассказать об этом?

— У меня было ранение в ногу. Пулей выбило треть кости. Я тогда был в госпитале, лечился. Тога все вроде бы и зажило, но в ноге осталось много осколков кости. Они выходили долго. Особенно осенью. И, забегая наперед, скажу, что только в 1947 году, когда я учился в Ленинграде, в медицинской академии имени Кирова, мне сделали операцию, все вскрыли, почистили. Тогда я полтора месяца пребывали на больничной койке. И вот до сих пор я хожу, более-менее чувствую себя нормально. Но и сегодня, спустя столько лет, когда плохая погода — болит. Особенно осенью, когда слякоть.

— Как складывалась дальше ваша судьба в погранотряде, после первого знакомства с органами госбезопасности?

— Комсомол призвал тогда готовить снайперские отряды для фронта. Меня зачислили тогда в один из таких отрядов. Готовились мы серьезно. Два раза мы прыгали с парашютом.

— И это после тяжелого ранения?

— Но я никому ничего не говорил о своем ранении. Правда, меня никто и не спрашивал. Но перед очередной, третьей выброской нашей снайперской бригады, нам предписали пройти медицинскую комиссию. Меня забраковали. Я возмущался: «Как же так? Я ведь уже прыгал!» Врач говорит: «Ты здесь на учениях прыгал, а если тебя выбросят во вражеский тыл, еще неизвестно, чем все может закончиться».

Я расстроился совершенно. Через пару дней навел справки. Оказывается, я признан годным к службе, только не годным прыгать с парашютом.

Однажды я дежурил по погранотряду. Звонок из округа: «Принимай телеграмму!» Записываю: «Начальнику погранотряда. Старшину Мякушко откомандировать в распоряжение контрразведки СМЕРШ». «Кто принял» — спрашивают. «Говорю: «Мякушко».

Перед работой в СМЕРШ мне пришлось еще несколько месяцев напряженно учиться. Потом была служба в СМЕРШе, о которой я особо распространяться не стану. Молодым читателям только скажу, что СМЕРШ — значит «смерть шпионам».

— Чем вы занимались сразу же после войны?

— В Кутаиси, в Суворовском училище, была введена должность оперуполномоченного СМЕРШ. Меня направили туда подбирать людей в разведку, в контрразведку, в погранвойска.

Вскоре это Суворовское училище перевели под Ленинград, в Петергоф. Через пару месяцев меня вызвали в Москву, в управление нелегальной разведки. Инструктаж. На этот раз уже речь шла о подборе людей для нелегальной разведки.

Еще важные события — в 1947-м я женился на учительнице этого же Суворовского училища.

Работая в училище, я закончил специальное высшее учебное заведение — академию. В 1952-м году сдал госэкзамены, получил диплом. Дал согласие работать по нелегальной линии. Потом еще два года проучился в Москве в учебном заведении, которое гораздо позже будет названо Институтом Андропова.

Еще при поступлении в это учебное заведение мне была определена страна моей будущей работы — Франция. Было также и определено основное направление моей будущей службы: мне предстояло готовиться работать по НАТО.

— Вы могли бы подробнее рассказать об этой учебе?

— Нет. Хотя, пожалуй, здесь можно рассказать вот о чем. Одним из самых ярких воспоминаний учебы стало мое знакомство и личное общение с легендарным Судоплатовым. Он, до своего ареста в 1953 году, часто приезжал к нам. Когда я был на первом курсе, он месяца два-три читал нам лекции. В них он рассказывал о ведении разведки в годы войны. Ведь, когда началась война, буквально в конце июля 1941-го года, советской внешней разведке вменили в обязанность вести разведывательно-диверсионную работу за линией фронта. Четвертое управление внешней разведки, которое возглавлял генерал Судоплатов, действовало и в Германии, и в Польше, и на Украине, и в Белоруссии. Это управление организовывало и руководило партизанским движением, целенаправленно уничтожало влиятельных врагов Советского Союза, в частности, лидеров националистов, действовавших под руководством Абвера. Лекции генерала Судоплатова были очень познавательными и полезными.

Как-то во время перерыва генерал подозвал меня к себе. Сказал, что он, также как и я, родом с Украины. Мы разговорились. Несколько раз во время перерывов мы с ним общались. Он тогда много чего интересного рассказал мне об украинских националистах. Это потом мне очень помогло в будущем, когда работая во Франции, непосредственно стыкнувшись с этой глубоко антипатичной мне публикой.

— Василий Емельянович, а когда вы впервые узнали о существовании украинских националистов, об их сотрудничестве с фашистами?

— После школы я сразу же попал на фронт. И я тогда понятия не имел, что это за бандеровцы, что это за националисты.

На Юго-западном фронте нас, новобранцев, влили в отступающую с Карпат мотострелковую дивизию. И уже там я узнал, что эта дивизия была размещена на Станиславщине с 1939 года, и, фактически, с того времени, еще за несколько лет до войны, украинские националисты постоянно обстреливали расположение этой части. И первый бой, в котором я участвовал, наша дивизия приняла, когда немцы высадили десант из украинских националистов, из бандеровцев, в тыл наших войск. Первый бой, в котором дивизия понесла большие потери, это был бой именно с этим высадившимся бандеровским десантом. Тогда наша дивизия разгромила этот десант.

Последние недобитые бандеровцы кричали: «Хлопці, ми свої! Ми українці!» Тогда много их взяли в плен. Десант мы уничтожили, но потери дивизия понесла огромные.

— Во Франции вы работали и против националистов?

— Нет. Вся наша резидентура работала по главному направлению — НАТО. Что же касается националистов, то мы с ними работали только в тех случаях, если они занимали какие-то важные позиции в представляющих для нас интерес политических и экономических структурах. Сам же национализм, он был обозначен, как менее актуальный.

— И совершенно напрасно. Ведь не мне вам рассказывать, что после разгрома фашизма, многие архивы гитлеровских спецслужб попали в руки британцев и американцев, и ЦРУ начало использовать националистов на полную мощь. Многие из них были задействованы в «организации Гелена», нацистского генерала, пригретого в США, а потом возвратившегося в ФРГ и продолжившего работу против Союза.

— Трудно с вами не согласиться. Но это было решение нашего тогдашнего руководства. Многих из нас тогда это смутило. Но мы — люди военные и приказы не обсуждаем.

— Значит, вы прибыли во Францию, — и чем начали заниматься?

— Сначала я работал секретарем консульского отдела посольства. И когда среди украинских эмигрантов стало известно, что в консульстве есть Мякушко, украинец, и он даже говорит по-украински, так ко мне хлынула масса народа. Оказалось, в то время во Франции проживало больше десяти тысяч украинцев, зарегистрированных в консульстве. Среди них были и граждане Франции, и люди без гражданства. Они приходили по различным вопросам. Часто просили что-то узнать о родственниках, проживающих в Союзе. Надо сказать, что многим из них мы действительно помогли.

Когда приехал ансамбль Вирского, ажиотаж был невероятный. Вдруг откуда-то с юга приезжает полный автобус людей, около пятидесяти человек, все украинцы — и все ко мне в консульство. «Допоможіть потрапити на концерт!»

Потом уже и посол, как только кто-то из украинцев приходил в посольство, говорил: «Пусть Мякушко занимается этим делом».

Позже, когда меня направили на работу в ЮНЕСКО, они и туда приходили. И, надо сказать, я узнавал от них много чего интересного. Например, один из бывших вояк УПА рассказал мне, что во время войны представители Ковпака много раз предлагали организовать встречу с руководством УПА. И такая встреча состоялась. Делегация от Ковпака предлагала: мол, давайте вместе громить фашистов, а уже потом будем выяснять отношения между собой, и если мы сплотимся в совместных боях против немцев, то, может быть, и потом нам будет легче понять друг друга. Тогда бандеровцы ничего не ответили. А буквально на следующий день член провода «Герасимовский» привел в лагерь УПА немцев, причем — высокого уровня. И те сказали руководству УПА, причем в грубой форме, что, если они еще один раз встретятся с людьми Ковпака, их будут бомбить так же, как и партизан. Оказывается, руководство УПА передавало немцам места дислокации своих подразделений с тем, чтобы немцы не перепутали их с партизанами.

Но основной для нас была, конечно же, работа по НАТО. Штабы этой организации расположены и во Франции — в Орлеане, в Фонтенбло, в других местах.

— Вы могли бы рассказать подробнее о работе по НАТО?

— Вам, может быть, покажется это странным, но представьте себе, даже сегодня говорить об этом рано. Вы, наверное, обратили внимание, что в многотомном издании «Истории российской разведки» очень хорошо раскрыты и описаны многие периоды деятельности разведки — к примеру, о Великой отечественной войне, «кембриджской пятерке» и много другого, но вы там ничего не найдете о работе французской резидентуры по НАТО. Значит, об этом говорить еще рано. Стоит также учесть и то обстоятельство, что в последние годы этот военный блок ведет себя еще более агрессивно, чем во времена холодной воны.

Единственное, что могу сказать: наша разведка имела очень хорошие позиции и получала исключительно важную информацию. В тот же день, когда НАТО принимало какие-то важные решения, вечером у нас уже была эта информация, и она сразу же направлялась Хрущеву. Тогда перед нами стояла такая задача: у Хрущева информация должна быть быстрее, чем у Эйзенхауэра. И, надо сказать, что с этой задачей мы отлично справились.

— Василий Емельянович, давайте все же немного расскажем читателям о работе по НАТО. Хотя бы то, что уже освещалось в открытых источниках. Например, российский исследователь Олег Платонов в работе «Планы атомной бомбардировки и расчленение СССР» обнародует информацию о том, что первый план ядерного нападения на СССР был разработан в ноябре 1945 года. Этот план имел кодовое название «Тоталити». Еще два таких же, но усовершенствованных плана — «Чариотер» и «Флитвуд» были составлены в 1948 году, и еще один — самый чудовищный план, «Дропшот», в 1949 году. Согласно этим планам предполагалось нанесение ядерного удара по главным административным, промышленным и стратегическим центрам СССР. Причем, как и Гитлер, американское и натовское руководство делало главную ставку на внезапное, молниеносное нападение, к которому, по их мнению, Советский Союз не был готов.

План «Тоталити», то есть глобальной войны против Союза, предполагал разрушение 20 самых важных советских городов ядерными и обычными бомбами, сброшенными с самолетов, которые вылетят с баз, находившихся в Англии и других западноевропейских странах-членах НАТО. Согласно плану наследников Гитлера, в первые дни должны были быть разрушены такие города, как Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль. Минск и Киев сюда не включались. Олег Платонов считает, что из-за того, что были тогда еще сильно разрушены во время войны.

Однако следующие планы, добытые советской разведкой, были еще более чудовищны. Планы «Чариотер» и «Флитвуд» исходили из того, что в первые 30 дней войны будут сброшены 133 ядерных заряда уже на 70 пунктов. Из них — 8 на Москву, 7 — на Ленинград. По плану «Дропшот» в течение трех месяцев планировалось сбросить 300 ядерных бомб и 20 тысяч тонн обычных бомб на объекты в 100 городах СССР. После ядерной бомбардировки предполагалась оккупация СССР американскими войсками. По секретной директиве Совета национальной безопасности США 20/1 «Цели США в отношении России» от 18 августа 1948 года, на территории СССР должен был быть установлен новый режим, который: а) не располагал бы какой-либо военной мощью; б) в экономическом отношении сильно зависел бы от США и западного мира; в) не имел бы какой-либо власти над бывшими «национальными окраинами».

Об этих же секретных планах США и НАТО пишет в своих мемуарах «За океаном и на острове. Записки разведчика» (М., 1994) пишет выдающийся разведчик, Герой России Анатолий Феклисов. Он пишет также, что советские разведчики сумели добыть эти совершенно секретные планы США и НАТО, в которых говорилось и о том, что «наилучшее время для начала войны против СССР — 1952–53 годы».

— Да, мы всегда имели эксклюзивную информацию, хорошие материалы, которые использовались еще и для того, чтобы через прессу разоблачать агрессивные планы, которые тогда разрабатывали США и НАТО.

И, знаете, когда в Париж приезжал Хрущев, мы очень боялись, чтобы он в силу своей экзальтированности не разболтал на пресс-конференции что-то из той информации, которую он получал от разведки. Ведь для разведки это было бы чревато последствиями — разоблачениями, выдворениями, а то и арестами. Но, слава Богу, все обошлось.

— В книге «КГБ во Франции» французский писатель и журналист, пишущий о спецслужбах, Т. Вольтон и рассказывает об одном нашем агенте из очень близкого окружения президента де Голля.

— Да, этот человек давал информацию исключительной важности.

— И он провалился. Почему?

— Это случилось в результате предательства. Один сотрудник увидел у нас натовский документ исключительной важности и… совершил предательство, передал эту информацию американцам. Те начали разбираться и «вычислили» нашего человека в окружении де Голля.

— Неужели у вас были проблемы с защитой информации?

— Проблем не было. В нашем распоряжении был самолет. У нас была возможность так упаковать документы, что в случае чего, кейс самовозгорался. Но никогда нельзя предвидеть все — там, где задействован человеческий фактор.

— Как вел себя ваш французский друг, когда его предали?

— Когда его арестовали, он сразу же заявил: «Я против Франции не работал». И, действительно, он не предоставил нам ни одного документа, касающегося его страны. Кстати, он никогда не брал денег. Работал только по НАТО. «НАТО, — говорил он, — это агрессивная организация, ее основное направление — разжигание войн, и поэтому я по идейным соображениям решил работать против нее».

Когда его арестовали, перед судом, как раз тогда приезжал в Союз президент де Голль. Он побывал и в Киеве. И вот тогда из Москвы в Киев приезжал генерал КГБ, и мы, в свою очередь (в то время я тоже прибыл в Киев) сделали все для того, чтобы здесь, в Киеве, организовать ему встречу еде Голлем. Встреча состоялась. Во время беседы генерал прямо сказал: «Господин президент, вы отлично знаете, что такое НАТО, вы изгнали военные базы НАТО из Франции. Это человек против Франции не работал, он действовал как раз против НАТО». Фактически, мы просили к нему снисхождения. Простили передать его нам.

— И какова была реакция французского президента?

— Он не воспринял просьбу. «Это не вопрос для обсуждения», — сказал он.

— Что было потом с вашим французским другом?

— Его осудили. Он получил шесть лет тюрьмы.

— К Г Б как-то помогал его семье?

— КГБ взял его семью на обеспечение. Его жена с дочерью приезжали в Союз. Мы даже предложили купить им в Крыму виллу. Они отказались. Насколько мне известно, КГБ купил им дом в Италии.

— В той же книге «КГБ во Франции» Вольтон пишет и о вас, о том, как вас депортировали.

— Самого факта депортации не было. Все было немного иначе.

— Давайте начнем с того, как французы вас «вычислили»?

— Тоже было предательство. Мой агент, гражданин Франции, пошел к американцам и сказал им, что он агент, что работает непосредственно со мной.

— А как с ним поступили американцы?

— Они его пару раз допросили и передали французам. Если бы американцы утаили этот факт от французов, те могли бы предъявить претензии.

— А как повели себя в этой ситуации французы?

— Первое, что сделали французы — это хорошенько его избили: «Ты почему пошел к американцам?»

— Какова была ваша реакция, когда вы узнали, что в результате предательства — вы на грани провала?

— Как только узнали о предательстве, мы сразу же отправили в Союз мою жену и двух сыновей. А я остался. Мы вели активные консультации с Москвой.

— Была угроза ареста?

— Нет. Арест был невозможен. У меня же — дипломатический паспорт. Нам важно было избежать политического скандала. И тут Москва приняла решение о моем нелегальном выезде из Франции.

— Сможете рассказать, как это было?

— Пожалуй, да. На аэродромах у нас были кое-какие связи. И мои коллеги обратились к ним с просьбой организовать все таким образом, чтобы я смог вылететь, не проходя таможенный контроль. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что, когда проходил экипаж к одному из самолетов, я прошел с ним, как член экипажа. Вошел в самолет, а там я уже на своей земле. Вот так я оттуда выбрался.

— А что же французы? Когда они спохватились?

— Через несколько дней они вызывают нашего посла в МИД и объявляют меня «персоной нон грата». Посол говорит: «Обождите, его уже давно нет, он уехал, — это вы ошиблись». Французы были шокированы. Они-то знали, что официально границу я не пересекал.

— Как встретили вас на Родине, после шести лет работы во Франции?

— Встретили меня замечательно. Я поехал туда в должности старшего оперуполномоченного, а в Союз вернулся заместителем начальника отдела. Все эти годы я не был в отпуске. И потому, когда я вернулся, мне предоставили отпуск за все годы — шесть месяцев, до марта 1961-го года.

— Потом вас направили в Украину одним из руководителем внешней разведки. Расскажите, как это было?

— Вдруг посреди отпуска меня вызывает в Москву генерал Сахаровский, начальник разведки. Приезжаю к нему. В его кабинете сидит представительный мужчина. Поздоровались. Сахаровский сразу же этому человеку рассказывает, что вот, мол, Мякушко только из Франции, имеет отличные результаты, имеет награды. Оказывается, этот незнакомый мне человек — Никитченко, председатель КГБ Украины. А генерал Сахаровский рекомендует меня на должность руководителя украинской разведки. Помню, Никитченко тогда сказал мне: «Вы знаете, там сейчас Савчук руководит разведкой, но он оформляется начальником областного управления КГБ во Львов, вы пару месяцев поработаете у него замом, а потом станете начальником». Приехал я в Киев. Савчук отказался ехать во Львов. Но у меня с ним сложились отличные отношения, мы дружили. Я проработал у него заместителем несколько лет. И когда его назначили зам. министра МВД, я стал начальником внешней разведки КГБ Украины.

— И, наверное, самый простой с моей стороны вопрос, и, возможно, самый сложный для вас: чем занималась разведка Украины в тот период, когда вы ее возглавляли на протяжении 23 лет, с 1971 по 1984 годы?

— В общих чертах, поверхностно, ответить на этот вопрос просто. Рассказать в подробностях невозможно. За эти годы мы создали подразделение научно-технической и политической разведки, отдел, занимающийся использованием украинской эмиграции для проникновения на интересующие нас объекты.

Мы очень серьезно занимались также подбором и подготовкой кадров разведки — как для Украины, так и для Москвы.

Сверхважным направлением работы было — подбор кадров и подбор документальных вариантов для нелегальной разведки. Здесь у нас были потрясающие успехи. Наши нелегалы были внедрены в десятки стран мира.

Вот, пожалуй, и все, что могу сказать об этих двадцати трех самых напряженных и самых увлекательных годах моей жизни.

— В 1984 году, в возрасте 62 лет, добровольно уступив руководство разведкой более молодому своему коллеге, вы еще пять лет проработали резидентом КГБ в Болгарии.

— Да, там было интересно. Но об этом — не будем.

— Василий Емельянович, чем вы живете сегодня?

— Сейчас я на пенсии. За последние годы мне пришлось пережить две тяжелейшие личные драмы — умерла моя жена, и умер мой сын… Не дай Бог кому-либо хоронить своих детей…

Долгими вечерами сижу дома, читаю, слушаю классическую музыку, иногда — французский шансон.

В меру сил и возможностей участвую в работе Фонда ветеранов внешней разведки, который возглавляет генерал Рожен, в прошлом — один из лучших разведчиков Союза, позже возглавлявший внешнюю разведку уже независимой Украины.

— Большое спасибо вам за интервью.

 

Долг и честь полковника Неежмакова

Полковник Анатолий Неежмаков из тех людей, которые, если открывают рот, то для того, чтобы спросить… Оно и понятно— он больше двадцати лет проработал в разведке. Четыре из них — в Афганистане, во время войны. Был руководителем всех подразделений КГБ зоны «Север». Это все равно, что быть начальником областных управлений спецслужбы в четырех областях одновременно, да еще на войне. Он знает многое из того, что в прессе и литературе еще до сих пор не написано. Тем не менее, у меня состоялся с ним четырехчасовой разговор. Под диктофон. Посодействовал этому наш общий друг, бывший разведчик. Он убедил его, что теперь, спустя двадцать лет, когда истек срок спецслужбовских подписок о неразглашении, кое-что уже можно и рассказать. У меня лично сложилось впечатление, что во время беседы Анатолий Васильевич был довольно открытым и искренним. Хотя, ясное дело, он все равно многого недоговаривает.

— На сегодняшний день об афганской эпопее кто только не рассказывает. Нагромождена целая куча материалов, книг. Во всем этом очень много неправды. Много хвастливых, себя возвеличивающих заявлений и рассказов, иногда доходящих до смешного — особенно для тех, кто знает, о чем идет речь. В основном эти истории исходят от бывших партийных и комсомольских советников.

Есть много довольно правдивых воспоминаний спецназовцев. Особенно тех, кто участвовал в штурме дворца Амина. Хотя, на мой взгляд, это была самая бездарная и никому не нужная операция. Есть довольно объективные воспоминания военных разведчиков. Но в этой литературе совершенно не освещена такая сторона деятельности Комитета госбезопасности, как советнический аппарат. А советнический аппарат КГБ, по мнению всех, кто знает и понимает, что там происходило, вынес едва ли не основную тяжесть афганской войны. О советниках КГБ почти ничего не написано, может быть, ещё и потому, что как только речь заходит о КГБ, мы сразу же наталкиваемся на вопрос — стоит об этом говорить? — не стоит?

С мечтой о кортике пришлось распрощаться

— Анатолий Васильевич, прежде чем мы поговорим о вашей службе в Афганистане, хотелось бы, чтоб вы рассказали немного о себе. Где вы родились, где учились, как созрело у вас решение — стать офицером органов госбезопасности?

— Родился в 1950 году, в городе Донецке. Там же против своей воли окончил политехнический институт.

— Почему так?

— Хотел стать военным моряком, но у мамы случился инфаркт, и с мечтой о дальних плаваниях мне пришлось распрощаться. Вынужден был поступать в Донецкий политехнический. Первый курс — для меня страшная мука. Одно дело — мечты о кортике, моряцких ленточках и девушках с бульвара у моря, и совсем другое — прозаические будни за учебником о шахтах.

Мать увидела, что посещаю вуз без особого энтузиазма, и как-то говорит мне: «Анатолий, возьмись за голову, если ты начал какое-то дело, то надо довести его до ума. Институт ты должен закончить с наилучшими результатами». И эти слова меня убедили. Диплом получил с отличием и был зачислен в Специальное конструкторское бюро Машиностроительного завода. Проработал на заводе один год и восемь месяцев. Объездил пол-Союза, приобрел хороший инженерный опыт. Получил авторское свидетельство на изобретение, что для молодого конструктора очень престижно.

— С таким началом пути вы могли бы стать ученым-конструктором. Но вы стали разведчиком. Как в вашей судьбе появилась госбезопасность?

— На службу в органах госбезопасности меня сагитировал отец. Как-то он спросил меня: «Ну, как тебе инженерная работа? Какие перспективы?» Говорю: «Что ты имеешь в виду?» Думал, он станет агитировать меня писать кандидатскую диссертацию. А он заговорил о более приземленных вещах: «Каковы перспективы получения квартиры, когда поднимут зарплату, а если подымут, то сколько ты будешь получать?» А тогда рост зарплаты был простой: три года проработаешь — зарплата повышается на 5–10 рублей. И вот отец мне говорит: «Чего ты будешь там сидеть, конструировать? Ты это уже попробовал, все там у тебя получается, а перспективы — ну, никакой! Иди лучше работать в органы». Говорю: «Папа, да я понятия не имею, что это такое». «Ты не один такой», — сказал отец.

Я согласился. После первой беседы в Комитете госбезопасности мне сказали: «Предварительно можем сказать следующее: мы вас не отвергаем, работайте дальше, мы с вами еще увидимся». Как потом я понял, меня изучали. Через год опять пригласили: «Вы не передумали?» — «Нет». «Направляем вас в Киев, в спецшколу».

Закончил эту школу. Вернулся на Донбасс. Стал работать в Макеевском городском отделе. Работа шла хорошо. В 28 лет меня назначили руководителем отделения. Опять дела пошли хорошо. И в 1979 году мой начальник говорит: «Толя, ты языка не бойся, тут главное — система, желание и настырность: каждый день, независимо ни от чего — день рождения, футбол, третья мировая война — ты должен сидеть и учить язык, даже, если выпил, сиди и смотри в текст, — подкорка свое возьмет. Главное — не запускать и не давать организму поблажку». И вот до того мне в душу запало это наставление, что, следуя ему, все годы учебы с языком я не имел ни малейших проблем.

Готовились в Иран, попали в Афган

— В специальном высшем учебном заведении вам сразу же сказали, что вас готовят для работы в Афганистане?

— Сначала мы думали, что нас готовят на Иран. В 1979 году Хомейни затеял там революцию. Считалось, что партия «Тудей», воспользовавшись ситуацией, возьмет власть в свои руки и обратится к Советскому Союзу за помощью, и мы эту помощь окажем, в том числе и по линии спецслужб. Но официально нам никто ничего не говорил.

Мы начали учебу 7 сентября 1979 года, а 16 октября товарищ Амин своего друга и учителя Тараки придавил подушкой, и события в этой стране начали развиваться очень бурно. И это нас перенацелило. Так мы персидский язык и продолжали учить, но страноведческую подготовку нам начали давать уже по Афганистану. Вскоре, когда туда ввели наши войска, нам уже и официально объявили, что нас готовят на Афганистан. Когда оттуда приезжали ребята в отпуск, их приводили к нам. Они нам много рассказывали — и по страноведению и по оперативной обстановке. Понятно, только то, что им разрешили рассказывать. Вскоре в Ташкенте открылись специальные курсы, которые готовили специалистов для службы в Афганистане. Нужны были люди со знанием языка. А преподавать-то некому. А мне настолько хорошо давался язык, что доверили преподавать его тем, кто пришел после нас и учился на «младших» курсах.

После окончания и получения красного диплома о втором высшем образовании мне предложили остаться на преподавательскую работу в этом же учебном заведении или же преподавать персидский язык на ташкентских курсах. Я отказался. Это неинтересно.

И вот все мы, 29 однокурсников, направляемся в Афганистан. Все стали старшими оперативными сотрудниками.

— К тому времени КГБ уже, наверное, имел в Афганистане мощные позиции?

— Представительство КГБ в Афганистане, естественно, было очень большое. Структура у него была такая. Само представительство дислоцировалось в Кабуле. Весь Афганистан был поделен на восемь зон ответственности. В каждую зону ответственности входило по четыре провинции. В каждой провинции находилась оперативная группа КГБ различного состава, в зависимости от значительности провинции и направления работы. Сидел также один партийный советник и при нем один переводчик. Один комсомольский советник, и при нем — тоже один переводчик. Сидел военный советник, при нем — пару подчиненных и переводчик. Был также советник по линии Министерства внутренних дел. Там оно называлось Царандой. При нем еще один советник по оперативным батальонам. Плюс переводчик.

Естественно, самые многочисленные были — это группы КГБ. Я приехал туда в 1981-ом году. Там уже действовали подразделения спецназа КГБ, которыми командовал Геннадий Сергеевич Лобачев. Они были развернуты при оперативных группах и выполняли двойную роль — охраняли дислокации оперативных групп КГБ и, ясное дело, собирали оперативную информацию.

— Чем занимались советники?

— КГБ СССР проводил работу в Афганистане с использованием различных форм, сил и средств: активно действовала резидентура (с легальных позиций под различными официальными прикрытиями), в ОКСВ (ограниченный контингент советских войск) несли службу работники Особых отделов, в северных и северо-восточных провинциях Афганистана, граничащих с СССР, выполняли поставленные перед ними задачи мотоманевренные группы погранвойск.

Кроме них работала довольно большая группа сотрудников Представительства КГБ СССР при органах безопасности Афганистана. Здесь надо пояснить, что КГБ СССР осуществлял сотрудничество со спецслужбами ряда дружественных государств. Сотрудников такого Представительства в Афганистане и называли «советники КГБ».

— Теперь более подробно расскажите, пожалуйста, о работе советников.

— Прежде, чем рассказать об особенностях этой работы, уместно вспомнить вот о чем: почему разведчики гордятся тем, что «работали в поле», а не в кабинетах? Да потому, что при этом подразумевается работа за рубежом, требующая постоянного максимального задействования интеллектуальных, душевных, моральных, физических сил и возможностей организма, профессионального мастерства — и все это в условиях, сопряженных с риском поломать карьеру, потерять свободу или здоровье, а то и жизнь. Как нигде, «работа в поле» позволяет оперативнику состояться или не состояться как профессионалу.

Так вот — в полной мере все это относилось и к условиям работы советников КГБ.

Другая особенность — это колоссальное чувство ответственности за результат работы, профессиональную ошибку: ведь в случае провала разведчик рискует только собой и своей сетью информаторов, конечно — это не так уж и мало (простите за налет цинизма). Ошибка же советника может привести к тому, что всей мощью подразделений Советской или афганской армий (а то и совокупной мощью) будет в пух и прах разнесено на той стороне (у противника) не то, что нужно, погибнут невинные люди, либо не менее тяжкий по последствиям удар будет нанесен противником. Говорят «война все спишет», что-то, наверное, в этом есть, но ведь есть же и совесть.

— Не могли бы Вы проиллюстрировать проводимую тогда Вами и Вашими коллегами работу конкретными примерами.

— Думаю, это нецелесообразно по следующим причинам: сухая статистика по результатам работы непосвященным ни о чем не говорит, а кому положено (как с нашей, так и с «той» стороны) — те и так о нашей работе знают. Кроме того, любой рассказ о конкретных тайных операциях и спецоперациях без деталей не только никому не интересен, но и не понятен даже для специалистов. Рассказать подробно — не считаю себя в праве, поскольку, вероятно, немало участников этих операций (имею в виду афганцев — коллег или сотрудничавших с нами) еще живы, и кто знает, какие детали излишних откровений могут поставить их под удар или просто доставить неприятности.

Но были проведены мероприятия (или операции) о которых можно рассказать: во-первых, их автором и непосредственным участником был я, мои сотрудники и афганские коллеги; во-вторых, наше участие в них не скрывалось (иногда даже подчеркивалось); в-третьих, они были весьма результативными с точки зрения решения стоящих перед нами приоритетных задач (обеспечение безопасности находящихся в Афганистане советских граждан, расширения сферы влияния народной власти) и, наконец, в основе этих операций лежали нестандартные идеи, поэтому я не раскрою специфические формы и методы работы органов госбезопасности.

— Какие перед вами стояли задачи?

— Борьба с бандитизмом, терроризмом, контрреволюционным подпольем. Для выполнения этих задач велась активная работа с мусульманским духовенством, с интеллигенцией и молодежью.

— И основная нагрузка, как нетрудно понять, ложилась на советников?

— Официально это выглядело так: есть местные органы безопасности, мы при них — советнический аппарат.

Нам на наших рабочих совещаниях, было заявлено, что работа каждого советника оценивается по результатам работы органов госбезопасности Афганистана. Задача, которую нам предстояло решить немедленно — добиться того, чтобы к подследственным не применялись пытки, как это было при Амине. С заданием мы справились. И это дало результаты. Потому что, спустя некоторое время, эти люди из тюряжки выходили и об обращении с ними, естественно, рассказывали.

Обстановка в провинции оценивалась так: сколько процентов территории контролирует народная власть, сколько — мятежники.

Повстанцев мы разделяли на несколько категорий. Первая — это непримиримые, с которыми договориться невозможно. Вторая — это те, кто не поддерживает народную власть «по иным мотивам». Среди них такие, которые были готовы поддержать народную власть открыто, и такие, которые тоже были готовы оказать поддержку, но… тайно. Третья категория — уголовники. С ними договариваться бесполезно.

И вот, если кишлак платил налоги, давал призыв в армию, не выступал открыто, с оружием в руках против народной власти — это уже был позитив.

— О чем вы договаривались с местными авторитетными людьми, делая их своими тайными союзниками?

— Удавалось договориться обычно вот о чем: не надо нам вешать флаг, не надо кричать «Да здравствует Бабрак Кармаль!», сидите спокойно, но, если на вашу территорию зайдут чужие, враждебно настроенные, тайно доложите нам. Если они захотят установить мины, выставить засады — потребуйте убраться со своей территории под любым предлогом — вы сейчас не хотите осложнять отношения с властями, у вас люди сейчас не так настроены.

— То есть так выглядела тайная поддержка. А если какой-то кишлак поддерживал открыто, как с ним строилось сотрудничество?

— Если открыто, то это уже совсем другое дело — из них тогда формировали гарнизоны.

В провинции Файзабад

— Куда вас направили сразу же по прибытию в Афганистан?

— Меня направили в провинцию Файзабад. Это 1200 метров над уровнем моря, в котловане, кругом горы. Шесть километров до расположения полка и два километра — до вертолетной эскадрильи. Вертолеты — это связь с внешним миром. Другой связи не было. Перевал закрыт.

Оперативные группы по всему Афганистану, которые дислоцировались в провинциях, проживали, как правило, в тяжелых бытовых условиях. Не была исключением и оперативная группа в Файзабаде. Все мы жили в небольшом одноэтажном домике. Здесь же хранились все наши боеприпасы, все оружие и продовольствие. Коридор тесный, два человека с трудом разминаются. Первое впечатление такое — режим.

— Что такое режим?

— Это значит, что своего ничего нет. Письма получать — в полку, хлеб — в полку, продукты питания — в полку. В горах — разреженный воздух. Из-за этого вода кипит не при температуре 100 градусов, а 80 градусов, и еда недоваривается. Афганцы привыкли, а наши желудки такую пищу переносили с трудом. В городе продукты можно было купить только афганские — рис, мясо, напитки, овощи, фрукты. Причем, никто не ожидал отравления. Для той войны это было слишком мелко. Все наше вооружение состояло из обычного штатного оружия. Во дворе стоял один спецназовский БТР, на котором мы сопровождали свой «ГАЗ-66» с цистерной, который раз в два дня гоняли в полк, чтобы привезти чистой воды. Полк дезактивировал воду. Там солдаты брали ее прямо с речки и пропускали через специальную машину, предназначенную для дезактивации воды после ядерного взрыва. И вот эта более-менее очищенная вода, без песка и прочих примесей потом подлежала кипячению, и уже потом ее можно было пить и готовить на ней питание.

На старых домах нарисовали мишени

— Вы могли бы рассказать о том, как вы боролись с обстрелами на дорогах?

— Да, обстрелы были серьезной проблемой. Вот эти шесть километров до полка для нас стали жизненно важной трассой. В четыре часа дня на ней уже закрывалось движение. И для вертолетов тоже. Почему? Потому что в вечернее время вероятны обстрелы из кишлаков. Рекомендации Центра об усилении оперативных позиций никогда ничего не давали. Потому что, если появляется «залетная» группа на стоянку или для проведения операции, естественно, закрываются все выходы из кишлаков — и никакой источник ничего не сообщит. А любых других средств связи — ни радио, ни телефона — не было. Тем не менее, надо было что-то делать.

Обстреляют из кишлака — артиллерия начинает стрелять по ущельям, по путям вероятных отходов, подымаются вертолеты, контролируют возможное перемещение, разведрота выдвигается на место событий, прибывают на место обстрела и афганские части — и давай шерстить. Всех жителей выстраивают на дороге и ведут разъяснительную работу. Посмотрел я на это дело… Что мы придумали? На нескольких заброшенных домах, сараях белой краской нарисовали мишени. Такие же мишени нарисовали на домах самых богатых людей этого кишлака. Потом объявляем сбор всех местных жителей, и губернатор (с ним у нас были отличные отношения) объявляет: «Вот советские товарищи последний раз предупреждают: если вы будете стрелять по правительственным и советским машинам, по расположению советских товарищей, то будет следующее…» И в это время несколько наших танков одновременно стреляют по обозначенных мишенями старых заброшенных сараях. Губернатор продолжает: «А если вы будете и дальше стрелять, то в следующих раз танки «лупа-нут» по домам вот этих богатых людей». Все. Этого было достаточно, чтобы больше у нас на этой дороге проблем не было. До тех пор, пока мне не пришло время уезжать. Дело в том, что в Афганистане что-то скрыть невозможно. Все знали, чья это идея с мишенями. Афганцы видели, кто тогда негласно командовал парадом. И так получилось, что в последний месяц перед моим отъездом у нас вспыхнула эпидемия гепатита. Больных возили в госпиталь беспрерывно. За рулем я всегда ездил сам. И вот однажды, буквально за несколько дней до отъезда, я впервые, уже не помню по какой причине, вынужден был остаться. Армейские офицеры взяли мою машину и повезли солдат в госпиталь. Возвращаются обратно — на них нападение. Убивают водителя.

После того, как мы провели расследование, было совершенно однозначно установлено, что охотились именно за этой машиной. Выяснилось, что перед нападением, по той же дороге прошла машина военного советника и находящиеся в ней офицеры видели эту группу афганцев. Потом прошла машина особого отдела. Третья — моя, та, которая им и была нужна. А чем моя машина отличалась от остальных? На ней не было номеров. Это была очередная глупость начальства, потому что именно так машины КГБ и опознавали. В результате нападения — один труп, один — ранен.

В зоне «Север»

— Слышал, что вы были в Афганистане не два года, предусмотренные командировкой, а все четыре.

— У нас был контракт, который заключался в следующем: нужно отслужить в провинции, без семьи, два года, потом — конец командировки, либо — перевод в провинцию, где можно жить с семьей. И многие по истечению двух лет вернулись в Союз. Моя жена знала, что существует такое положение. Она мне пишет: «У тебя истекает два года, что мы будем делать дальше?» Я выясняю это в Кабуле. Мне предлагают продлить командировку. Пишу: Наташа, мне предлагают остаться». Она отвечает: «Я согласна к тебе приехать». И приехала. Из Файзабада, где я прослужил первые два года, для того, чтобы можно было проживать с семьей, меня перевели в Кабул.

— А разве были в Афганистане более безопасные места, в которых можно было жить с семьей?

— С точки зрения вероятности быть подстреленным, в Афганистане нигде нельзя проживать с семьей. Везде одинаково опасно — будь-то территория посольства, отдаленная от столицы провинция. Тем не менее, очень важной была возможность в экстремальной ситуации гарантированно эвакуировать семью, независимо ни от погодных условий, ни от настроения начальства.

Прослужил я какое-то время в Кабуле. Но вскоре так получилось, что руководитель зоны «Север» очень захотел перебраться в Кабул. Он мне говорит: «Анатолий, вы не возражаете, если я — на ваше место, а вы — на мое?» Он был старый заслуженный человек. На «обмен» начальство дало добро, и таким образом я вместе с женой оказался в Мазари-Шарифе, на должности руководителя зоны «Север».

— Что представляла собой эта зона?

— Зона «Север» — уникальная зона. Мазари-Шариф — центральная перевалочная база всего, начиная от снарядов для установки «Град» и кончая водкой. Зона включает в себя четыре провинции, которые граничат с Советским Союзом. Фактически, это зеркальное отражение через Амударью советской Средней Азии. Вот как басмачество из Средней Азии удрало в Афганистан, так оно там и осело.

В то время в Афганистане еще работало множество советских специалистов, приехавших туда до войны. Накануне моего переезда в Мазари-Шариф случилась неприятность. Около 14 лет работал в Кабуле очень высококвалифицированный советский специалист-геолог, пожилой уже человек, ему было около 70 лет. Занимался он тем, что составлял карту полезных ископаемых Афганистана. У него был хороший личный друг. Его водитель. Афганец. Этот водитель много раз бывал у него в гостях в Союзе. Дети этого водителя несколько раз отдыхали в «Артеке». Все прекрасно, все хорошо. Но, как только была закончена работа над картой, этот водитель отвез специалиста в Пакистан. Дедушка не вернулся: он много знал, что и где лежит в Афганистане.

Так вербовали Дустума

— Один из ваших коллег из Фонда ветеранов внешней разведки сказал мне, что вы имеете самое непосредственное отношение к привлечению к сотрудничеству известного полевого командира Дустума. Расскажите, как это было.

— Это было, когда в Афганистане очень популярной стала идея национального примирения. Было объявлено, что эта война идет на уничтожение афганского народа, а потому надо сесть за стол переговоров и всем со всеми договориться. Под эту идею, как всегда, был написан рабочий план. Под этот рабочий план каждому партийному активисту была поставлена задача — на сторону революции обратить как можно больше своих соплеменников. Афганцы сразу же сориентировались, каким образом обратить эту идею себе на пользу. Они решили сделать личные вооруженные формирования своих соплеменников. Но это дело мы быстро «раскусили» и заявили им следующее: «Мы окажем вам всяческую поддержку, дадим все. Но при одном условии — переход должен быть открытым. Чтобы все знали, что вы открыто поддерживаете народную власть».

Однажды приходит ко мне Насин, уполномоченный ЦК НДПА. Он с очень важным и «секретным» видом говорит мне: «Есть у меня в кишлаке Санчарак, это на юго-западе от Мазари-Шарифа, Дустум. Он узбек. У него куча родственников. И он не возражает открыто перейти на сторону народной власти. При условии, что будет озолочен». А Насин был такой человек, что если он на что-то пошел, значит — это верняк. Он никогда не увязывался ни в какие сомнительные дела, обещания. И мы на это пошли. Во-первых, это был действительно важный для нас район, там нефтяные и газовые пласты, и Дустум обещал поставить все это дело под контроль народной власти.

Дустума и его формирование поставили «на довольствие», дали оружие, боеприпасы. Мы сделали его представителем своего оперативного батальона. А у нас, в управлении, было три оперативных управления по 450 человек. Причем — один конный. Работали они так: два в поле, один — на отдыхе. С первых же дней Дустум отлично себя зарекомендовал. Бился стойко. Он от природы человек очень смышленый. Но и самое главное: весь костяк его отрядов — это его прямые родственники. То есть он не боялся, что ему кто-то выстрелит в спину. Очень быстро он укрепился, расширился. Пару раз его пытались разбить. Ничего не получилось. От него отстали. К нему начали тянуться люди из соседних кишлаков. И, спустя какое-то время, когда авторитет Дустума стал довольно заметным, его забрал к себе в Кабул Наджиб и сформировал из его людей оперативный полк МГБ. А потом на базе этого оперативного полка, после того, как его проверили в операциях вокруг Кабула, из него сформировали первую гвардейскую дивизию Вооруженных Сил Афганистана и направили в город Джелалабад. И когда наши ушли из Джелалабада, его держал Дустум. Он продержался там очень долго. Считалось, что, как только «советы» уйдут, там все рухнет. А Дустум держался и держался. И тогда весь мир его очень сильно зауважал. Потом он ушел на Север, связался с Масудом, и они вместе сражались против талибов. Потом, годы спустя, они, уже вместе с американцами, отвоевывали провинции талибов.

— Интересно, как сложилась его судьба потом, уже при американцах?

— Он и сейчас здравствует. У него прекрасные отношения с узбекским режимом. Он полностью контролирует весь Север Афганистана. Его семья живет под Ташкентом.

Операция «Возмездие»

— Анатолий Васильевич, это правда, что, когда вылазки душманов были особенно наглыми и вызывающими, их наказывали показательно?

— Да, правда. Дело в том, что при проведении некоторых мероприятий мы стремились не к тому, чтобы соблюдать конспирацию, а наоборот — чтобы все знали, что это наших рук дело. Это давало сильнейший пропагандистский эффект: мол, народная власть в состоянии контролировать и воздействовать на ситуацию.

Так вот 2 января 1983 года в городе Мазари-Шарифе бандит Каюм по кличке «Террор» совершил дерзкую вылазку. Прямо в городе напал на автобус, которым возвращались с работы шестнадцать наших гражданских специалистов. Банда Каюма вытащила их на улицу, по узеньким улочкам окраины города вывела в степь, пересадила в грузовик и увезла в горы.

— А какова была цель этой вылазки?

— Цель этой операции никому не известна. Выкупа никто не просил. Расстреливать их не стали. Убили только нескольких человек, которые не могли идти, потому что они сковывали движения всей группы. Судя по всему, этих людей собирались переправить в Пакистан и там продать американским инструкторам.

Мы довольно быстро вычислили, где они находятся, высадили десант, в который входили и сотрудники моей оперативной группы. Был бой. Имелись убитые и раненные. Но людей мы освободили.

Вообще-то, террор в отношении мирных жителей не был характерным. Он жестко пресекался. На этот раз из Центра сказали: «Ребята, этот случай исключительный, надо ответить достойно — наказать показательно. Причем, сделать это нужно таким образом, чтобы зашифровать исполнителей, наших афганских помощников, но при этом, чтобы все узнали, что это наших рук дело, что мы не прощаем такого отношения к советским людям». Чем моя оперативная группа и занялась.

— А вот об этом подробнее.

— Не вдаваясь в подробности могу сказать, что был задействован весь комплекс наших агентурно-оперативных возможностей, и тот бандит был уничтожен. И когда к нам пришел связник и доложил, что дело сделано, мы тут же шифровкой сообщили об этом в Кабул. Но руководство КГБ в Кабуле не торопилось докладывать об этом в Союз. Оно и понятно, ведь эта операция была на особом контроле Москвы. От нас потребовали предъявить убедительные доказательства. А что может быть серьезным доказательством? Труп. Но везти труп по горам — это накладно. Принесли голову. На опознание вызвали мать… Вот вы сейчас поморщились, и вот что я вам скажу. Да, согласен, это очень жестоко. Но… это война. Это не место, где можно разводить лирику, пускать слезу. Мы уничтожили бандита, который убивал нас. Вот и весь разговор. А мотивы этого действия — вызова матери — были таковы: во-первых, мать всегда узнает сына, а, во-вторых, через нее о факте гибели будут знать все.

И, действительно, уже через несколько часов все, кому надо было знать, знали, что госбезопасность демонстративно наказала преступника, дерзко напавшего на советских специалистов.

«А у нас указание из Пакистана…»

— Ваши коллеги говорят, что вам часто приходилось изобретать, придумывать самые разнообразные методы мирного разрешения отнюдь не мирных проблем. Вы могли бы привести пример подобных историй?

— Здесь, наверное, можно рассказать вот о чем. В двадцати километрах к западу от Мазари-Шарифа находилась так называемая «Зеленая зона». Там было наше Генеральное консульство, завод азотных удобрений и теплостанция, которая обеспечивала электричеством этот поселок и город Мазари-Шариф. Очень часто местные банды обстреливали Завод азотных удобрений, этот поселок, где жили советские специалисты, и особенно частыми были подрывы на газопроводе. А подрыв газопровода — это значит, что стоит завод, стоит теплостанция, и все мы сидим без света. Надо было что-то делать. Устанавливаем контакты с местными авторитетами — и с губернатором, и с провинциальными партийными деятелями, и непосредственно с жителями кишлаков. Ведем душещипательные беседы: мол, скажите детям, пусть не подрывают газопровод. Они говорят: «А у нас указание из Пакистана, мы денежки должны отрабатывать». Словом, эти беседы ни к чему не приводят. Положение, казалось бы, безвыходное. Мы думаем. И нас осеняет такая идея. Там течет речка Балх. Из нее часть воды отводится в ирригационную систему, благодаря чему эта зона является зеленой, то есть пригодной для сельского хозяйства. А регулирующую заслонку регулируем мы. Что мы делаем? Выставляем туда свой оперативный батальон и начинаем регулировать заслонку следующим образом — вода подается до тех пор, пока нет взрыва. Как только что-то взорвали — заслонка опускается и подача воды в кишлаки прекращается. И все это сопровождается разъяснительной работой. Мы говорим людям: «Вы к нам будете хорошо относиться — и мы к вам будем так же, будете взрывать — будете сидеть без воды». Одновременно с этим мы провели электричество в эти кишлаки и в мечеть. Все это дало очень сильный эффект.

Вот еще пример. Мы уже упоминали о том, что наши басмачи, бежавшие от советской власти, осели в Афганистане. Так вот мы находили этих басмачей, их потомков, возили их в Союз на экскурсии. Они смотрели на то, что потеряли, некоторые плакали, когда узнавали родные места, особенно, когда их свозили в мечеть и они пообщались с местными жителями. Они-то думали, что там, в Союзе, — голод, разруха. В Термесе была наша больница, куда мы возили афганцев из всей округи и там их лечили. Потом с ними мы решали любые вопросы, связанные с нормализацией обстановки. В этой больнице дочери одного из местных лидеров сделали «кесарево сечение» — и получили под контроль народной власти одиннадцать кишлаков.

Удача в Харатоне

— Некоторые ваши коллеги говорят о том, что очень непросто было взять под оперативный контроль Харатон, расположенный как раз в зоне «Север». Но с этой задачей вы справились. Как это было?

— Начну с того, что Харатон — крупнейшая перевалочная база, расположенная на советско-афганской границе. Там — теперь уже знаменитый мост, по которому выводились последние советские воинские подразделения. По обе стороны от него — кишлаки. Оказалось, у нас нет никакой возможности, чтобы разузнать толком, что делается в этих кишлаках.

А вся агентурная работа, она начиналась с чего? Мы искали в городе выходцев из интересующей нас местности. Через них выходили на лиц, постоянно проживающих в этой местности. И, чаще всего, в базарный день с ними встречались. Договаривались о сотрудничестве. Давали им поручения. И человек приносил нам первичную информацию о том, что творится у него в кишлаке — сколько там вооруженных людей, к какой из партий они принадлежат, каковы их настроения, степень агрессивности. Потом пытаемся получить выходы на членов банды. В идеале, конечно, на главаря. Так вот в Мазари-Шарифе не было толковых выходцев из того района. В тех кишлаках жили, в основном, туркмены. И как-то так получилось, что в Мазари-Шарифе они были париями. Но здесь надо было сказать и еще об одной важной особенности. Если ты хочешь с людьми о чем-то договориться, то, естественно, им надо что-то дать. Они, кстати, очень ревностно отслеживали — кто из их соплеменников какую позицию занимает в органах местной власти, и что можно поиметь, используя его положение. И когда туркмены увидели, что при власти нет туркменов, то сколько бы толковых, талантливых пуштунов, таджиков, узбеков я бы не оправлял для работы с этими туркменами, — бесполезно. С ними договориться ни о чем не смогли.

И вот в Кабуле мы находим парня-туркмена. Очень толковый хлопец. Только что получил образование в Советском Союзе. «Надо ему дать хорошую должность», — подсказывали мы представителям народной власти. Назначили его начальником политотдела. А политотдел по тем временам — это очень солидно: он ведет воспитательную работу со всеми. Назначаем его на эту должность. И представьте себе, этот хлопец оказался настолько толковым, энергичным и пробивным, что, благодаря ему, его связям, мы получили на восток от Харатона — 20 километров и на запад од Харатона — 40 километров контролируемых территорий. Вот таким одним нестандартным решением, благодаря тому, что мы хорошо знали внутренние механизмы — чем, как и на кого надо воздействовать — удалось решить вот такую задачу — обеспечение безопасности крупнейшей перевалочной базы.

После войны

— Когда вы вернулись с Афганистана? Как сложилась ваша мирная жизнь?

— Назад вернулся 17 августа 1985 года. Но прежде, чем рассказать о своей послевоенной жизни, хотелось бы сделать небольшое лирическое отступление. У меня всю жизнь девиз был такой — честь и долг! Так отец меня учил. Он считал, что человек самодостаточный, если он совершенно ясно, честно и принципиально выполнил то, что ему поручили, никому не говоря при этом, чего это ему стоило, он не должен к кому-то идти и говорить, что вот, мол, я сделал это хорошо. Знаете, можно служить, а можно прислуживаться, можно двигаться по служебной лестнице, а можно делать карьеру. Это немножко разные вещи. Я до сих пор верю, что, если ты честно относишься к выполнению служебного долга, то в нормальной системе это не остается незамеченным. Потому что иначе нормальная система нормально функционировать не сможет. В лучшем случае она сможет продержаться какое-то время. Так меня отец учил, так я к службе и относился. Считал, что, если у меня будут хорошие результаты, то, возможно, мудрые начальники на это обратят внимание, и как-то мне место найдется.

Что получилось по жизни? Владимир Павлович Зайцев, руководитель Представительства КГБ в Афганистане, позвонил в Киев, генералу Макарову, тогдашнему начальнику разведки, и очень хорошо отозвался о моей службе. Прихожу я к Макарову. Он мне говорит: «Я читал вашу характеристику из Афганистана, вы хорошо служили, это вы правильно, но, вы понимаете, что у вас же нет специальной разведывательной подготовки и потому не могу вам дать руководящую должность, я предлагаю вам стать старшим опером». Говорю: «Я согласен». И становлюсь старшим опером. Хотя понимал, что тем самым становлюсь отброшенным на десять лет. Это было в 1985-ом году.

Через шесть лет стал зам. начальника управления политической разведки, а потом, когда Союз рухнул, — начальником управления.

Позже, после того, как по объективным причинам мое подразделение было расформировано, а называлось оно — Управление разведывательных операций, я стал выполнять не очень определенные функции, моя должность называлась — офицер по особым поручениям при начальнике разведки, потом — руководитель группы советников-консультантов при начальнике разведки. Нужна была концепция разведывательной деятельности, нужно было решать вопросы организационной структуры разведки. Самым узким местом оказалась нормативная база. И вот с 1997 по 2001 год я был представителем от СБУ (тогда разведка была структурным подразделением Службы безопасности Украины) и различного рода рабочих группах при Верховной Раде, которые разрабатывали «Закон о разведке».

В 2001-ом году закон был принят, и я ушел в отпуск. В отпуске получил инфаркт и ушел на пенсию.

Вспоминая Наджиба

— Анатолий Васильевич, еще расскажите о своем знакомстве с братом президента Наджибуллы Наджибом. Бывший начальник разведки сказал мне о том, что вы и после войны как минимум один раз с ним встречались.

— Брат президента Наджиб постоянно служил в боевых частях. Последняя должность, которую он занимал — начальник охраны Президента. Он был очень высокообразованным человеком. Получил дипломатическое образование. В совершенстве владел четырьмя иностранными языками. Знал все тонкости восточной политики. Великолепно разбирался в поэзии.

Скажу так: когда был в Афганистане, по долгу службы я с ним неоднажды встречался. Вдаваться в подробности — рано.

Когда советские войска уже были выведены, когда всем было ясно, что Горбачев предал не только афганский, но и свой народ, в январе 1991 года, состоялась наша последняя встреча. Он привез сюда, в Украину, гуманитарный груз для детей Чернобыля. Когда уже груз передали, отбыли официальную часть, положили спать делегацию, отпустили охрану, для нас было очень важно, чтобы наша встреча никем не фиксировалась, я пригласил его к себе домой, и мы с ним долго-долго беседовали. Он, конечно, прекрасно все понимал. Фактически, он приехал попрощаться.

Когда я отвозил его на Печерск, где остановилась делегация, мы вышли с ним на речном вокзале, он сказал: «Я лично никаких перспектив не вижу. Думаю, что рано или поздно, оставшись без поддержки, режим падет. Я ни о чем не жалею и буду стоять до конца».

И он стоял до конца. Вместе с президентом-братом. Единственное, что они сделали — это отправили свои семьи в Индию. Я предложил тогда, в Киеве, несколько вариантов отхода, но, почему-то, ими они не воспользовались.

— А потом они погибли…

— Они не просто погибли. Когда я увидел это по телевизору, даже не стал записывать. Практически, это были два мешка с костями, подвешенные за ноги на фонарном столбе.

Трагедия для Афганистана в том, что эта казнь лишала страну последней надежды на демократический вектор развития, консолидацию, выход из войны.

Вместо послесловия

— И в заключение: Анатолий Васильевич, что бы вы пожелали студентам Института внешней разведки, особенно тем, кто, получив прекрасное образование, не уйдет в бизнес, а сохранит верность разведке?

— Как говорил один великий человек, — учиться, учиться и еще раз учиться. Это, во-первых, а во-вторых, даже в самых сложных, порой драматических жизненных обстоятельствах вести себя достойно, быть патриотом. И, конечно же, всегда помнить о чести и долге.

 

Признания бывшего шефа разведки

Генерал Леонид РОЖЕН — профессиональный разведчик. За время службы принимал участие во многих спецоперациях за рубежом. В независимой Украине руководил Службой внешней разведки. Так рассказывают о нем открытые источники. Чтобы приоткрыть завесу таинственности и узнать об этом неординарном человеке больше, пришлось обратиться к первоисточнику.

— Леонид Николаевич, если можно, прямой вопрос: правда ли, что в свое время КГБ СССР даже танк одной из стран НАТО добыл? И, говорят, что Вы имеете к этому самое непосредственное отношение?

— В прошлом, во времена «железного занавеса», многие успехи Советского Союза стали возможны благодаря тому, что наша разведка работала очень активно. Особенно, научно-техническая. Большинство компонентов сложнейшей техники нам были известны, но некоторые были тайной за семью печатями. Разрабатывать их? Для этого нужно было задействовать целые институты, КБ и т. д. Но главное, мы были ограничены во времени. Поэтому перед разведкой руководством страны была поставлена задача — добывать все недостающие элементы разрабатываемой техники. Особенно активно работала разведка в ракетно-космической отрасли, ведь это была основа основ безопасности государства.

Тогдашняя военная сухопутная стратегия (если говорить «грубо» и понятно) выглядела так: в случае войны против нас, мы запускаем танковые клинья, танки проходят всю Европу, и танкисты моют ноги в Ла-Манше. Для этого были развернуты группы советских войск в Германии, Венгрии, Польше, Чехословакии. Во всех этих странах стояли наши танковые дивизии. Огромнейшее количество танков находилось и на территории СССР. Вот почему после распада Союза в Украине осталось так много танков. Лучшим образцом на то время являлся танк одной из стран НАТО. Мы тогда сумели добыть не только документацию на него, но и по частям доставили почти весь танк. В результате наша военная промышленность добились того, что жизнедеятельность нашего танка на поле боя была продлена вдвое. Экономический эффект от этой разведывательной операции был, конечно, огромнейший. Мы смогли позволить себе выпускать танков в два раза меньше. Если учесть, что в среднем цена одного танка — пять миллионов долларов, а у нас было свыше ста тысяч танков, разведка сэкономила огромную сумму для государства. Тогда в Украине, на заводе имени Малышева, был создан новый танк, который по своим тактико-техническим характеристикам вошел в тройку лучших танков мира. Это стало своеобразным фурором и привело к тому, что украинская разведка впервые завоевала такое достойное место в содружестве разведок наших социалистических республик. Все участники той операции были награждены правительственными наградами.

Это был очень напряженный период. Мне иногда подвести дней в году приходилось находиться в командировках. Метались по разным городам и странам. Надо было постоянно держать связь с институтами, с конструкторскими бюро, с отдельными учеными.

— На одной из фотографий из Вашего архива Владимир Щербицкий вручает вам орден. А этот государственный деятель, в отличие от некоторых, пачками ордена не раздавал. Награда из рук Щербицкого — это много о чем говорит. Не буду спрашивать — за что именно получили вы эту награду, спрошу так: могли бы вы уже теперь, по прошествии многих лет, рассказать о некоторых операциях внешней разведки, в которых вы принимали участие?

— О чем можно рассказать?.. (Пару минут думает).

Перед украинской разведкой Центром была поставлена задача — добыть средства поражения закрытых командных пунктов на глубине 200–300 метров. У нас были разработаны подобные бомбы в одном научно-исследовательском центре, но эффективность их была очень низкой. Такими средствами поражения располагали государства-члены НАТО. У нас были тогда очень хорошие позиции в некоторых странах этого блока.

Благодаря имеющимся оперативным возможностям интересующие нас образцы были добыты и с помощью наших источников спрятаны на одном из островов Средиземного моря.

— То есть перед разведкой стояла задача — добыть не документацию, не чертежи, а образцы?

— Да. Документы, чертежи — это, конечно, все хорошо… Но руководству нужно было предоставить именно образцы. Их спрятали в контейнеры. Чтобы ввезти груз в СССР, в Центре разработали специальную операцию. Выполнить ее было поручено спецгруппе из четырех сотрудников во главе со мной. И вот в одном из портов Союза мы как туристы, отправляющиеся в круиз, сели на пассажирское судно.

— А почему для операции решили использовать именно пассажирское судно?

— Потому что грузовые суда в те времена больше проверялись в нейтральных водах, чем пассажирские.

Помню, капитан этого судна очень не любил сотрудников КГБ. А тогда на каждом судне был офицер безопасности. Наши моряки зачастую занимались мелкой торговлей в загранпортах, что категорически запрещалось. Потому что западные спецслужбы тотально подходили к вербовке наших граждан. Они стремились поймать советского человека на контрабанде, на незаконной продаже спиртного, икры и т. д. И хотя моряки и не обладали какой-то секретной информацией, все равно их вербовали, потому что в определенных ситуациях они могли использоваться для создания условий в операциях спецслужб.

Мы пришли, представились капитану. Он получил соответствующее распоряжение — всячески оказывать нам содействие.

Вышли мы из одного из портов Черного моря. Туристы на борту. Мы ничем не выделялись. Прошли Стамбул. Капитан внимательно на нас посматривает. Видит, мы ничем не привлекаем к себе внимания — общаемся, танцуем, поем. А операция была отработана до мельчайших деталей, — по времени по времени все рассчитано, на суше расставлены люди из местных резидентур. И вот выходим мы в Мраморное море. Выхожу на мостик к капитану. Говорю: «Мы должны остановиться на десять минут». А он на меня кричать начал: «Почему? Мы не имеем права! Мы должны проходить здесь без остановок!» «Объявите, — говорю, — что вы получаете груз питания». Но куда ему было деваться: у него инструкция — оказывать нам содействие. Остановились. На палубе играет музыка. Люди веселятся. А в той местности — всегда дымка, за которой мало что видно. Вдруг из этой дымки появляется катер. Мы открываем ворота в районе ватерлинии для приема грузов. Мои люди расставлены, они работают. С этого катера перегружаются ящики, и он тут же растворяется в дымке. Звоню капитану, говорю: «Капитан, все, спасибо! Теперь мы можем идти!» Судно двигается дальше. Мы, конечно же, переживали. Ведь, все это происходило в зоне действия НАТО. Благодаря профессионализму наших сотрудников никто ничего не заподозрил.

Об операции быстро рассказывается, но она долго и тщательно готовилась. Это были ночи без сна. Постоянно шла отработка мельчайших деталей, чтобы нигде не случилось малейшего сбоя ни на суше, ни на море.

Когда мы прошли границу и вошли в советские территориальные воды — стук в дверь. Заходит капитан, заносит две бутылки виски. Говорит: «Ребята, я вас зауважал. Я за свою жизнь много чего повидал, но такой «наглости» еще не встречал. Я хочу за вас выпить!».

И вот с тех пор с этим капитаном мы стали друзьями. Операция прошла успешно, и она стала только прелюдией для проведения более сложных операций.

— И именно за этот танк вы получили награду из рук Щербицкого?

— Щербицкий наградил меня за «Буран». Тогда перед учеными и промышленностью была поставлена задача — создать такой же летательный аппарат многоразового использования, как американский «Шаттл». Тогда у нас были свои ракетоносители, но многого не хватало. Для получения недостающей информации задействовали разведку. Именно сотрудники внешней разведки добыли недостающие технологии и образцы для создания этого аппарата. У нас этот аппарат был назван «Буран».

Много различных устройств и технической документации мы достали тогда для ракетно-космической отрасли. Безусловно, я не могу говорить о конкретных людях, фактах и местах.

— Еще хотя бы об одной операции расскажите. Ведь, вы участвовали во многих.

— Пожалуй, смогу рассказать не обо всей операции, а об одном ее эпизоде.

Мы перебросили в Союз очень нужные для нашей страны биоматериалы для развития биотехнологий. Длительность жизни этого вещества — двадцать четыре часа. За это время нужно было доставить его в Союз из одной из самых дальних стран, и чтобы эти материалы успели исследовать для дальнейшего внедрения наши ученые.

Чемодан с интересующим нас веществом доставил наш связник-иностранец. Моя группа должна была его принять в одном из иностранных морских порту, доставить в другой морской порт, где уже ждали другие наши курьеры, которые должны были самолетом доставить его в Москву.

Надо сказать, что в этой стране режим был самый жесткий, у власти — военная хунта. Все кругом с автоматами. И мы принимаем в порту этот груз. Представьте себе: таможня, заходит иностранец с огромным чемоданом, а мы, четыре человека, прикрываем все это мероприятие. Курьера приглашают на таможенный досмотр. Он спокойно подносит свой чемодан. Я смотрю на его лицо. Полнейшее спокойствие. Он кладет чемодан на стол и тут у сотрудника, на связи у которого был курьер, начинают на голове подниматься волосы. Казалось, провал был неизбежен, последствия — непредсказуемые для всех, особенно для человека, у которого на связи был курьер. Впервые я нашел подтверждение тому, что у разведчика должны быть железные нервы, невероятная выдержка и хладнокровие. Только в экстремальной ситуации человек может проверить себя и показать на что он способен.

Итак, курьер открывает чемодан, сверху лежат два очень популярных журнала. Вручает эти журналы женщине — таможеннику. Она их с благодарностью взяла. Глянула на чемодан — вроде бы все нормально. В это время к курьеру подошел посланный нами представитель советского лайнера и как старый знакомый обнял иностранца, начал с ним светский разговор, при этом попросив разрешения у представителя таможни (которую он знал на протяжении десяти лет постоянных контактов в порту) завести гостя на борт судна и при этом незаметно подозвал мальчика-носильщика, дал ему десять долларов и говорит: «Занеси чемодан на судно». И, опять-таки, делал это как бы, между прочим, небрежно.

— А где была Ваша группа?

— Мы находились на расстоянии. Мальчик схватил этот чемодан, закрыл его и понес на судно. Мы же в свою очередь «вели» его со всех сторон. Чтобы он же куда-то с этим чемоданом не исчез. Занес он этот груз в каюту. Все прошло благополучно. Судно отошло от берега…

Потом этот чемодан в следующем порту мы передали нашим людям из легальной резидентуры, те в свою очередь забрали этот груз и уже по своим каналам отправили в Союз. Операция была завершена за семнадцать часов. То есть еще семь часов, до истечения двадцатичетырехчасовой пригодности вещества, над ним еще могли «колдовать» наши ученые.

Эта операция получила хорошую оценку Центра.

Жизнь была насыщена подобными мероприятиями. Я нисколько не жалею о том, что удалось сделать. Для профессионала всегда очень важно чувствовать себя на острие. Если этого нет, человек очень быстро теряет квалификацию и деградирует как профессионал.

— Есть мнение, что спецслужбы уже давно контролируют правительства своих стран. В пользу этого наблюдения свидетельствуют факты из жизни. Ну, например, в каком-нибудь закрытом НИИ, находящимся под неусыпным присмотром спецслужбы, работает, казалось бы, ничем не примечательный специалист. Вдруг он уходит в политику и сразу же — он лидер партии, спустя пару лет — министр. Словом, делает сногсшибательную политическую карьеру, в то время, как многие другие, гораздо более яркие и не менее талантливые люди «пробуксовывают» в своем росте. Тут мимо воли напрашиваются какие-то нехорошие подозрения…

— На данном уровне развития мирового сообщества роль спецслужб в каждом государстве определена по-разному. И здесь надо признать, что, чем больше они влияют на политику, тем меньше демократии в государстве. В СССР КГБ было поднято до очень высокого уровня, потому что это был политический инструмент компартии (единственной политической силы в стране) для того, чтобы держать огромное многонациональное государство в целостности. Те люди, которые создавали и доводили КГБ до такого высочайшего уровня, по-своему были правы. Они решали конкретные задачи конкретного государства. В нынешних условиях спецслужбу надо рассматривать как инструмент для решения тех или иных задач, возложенных на нее опять-таки государством, на этот раз молодым и демократическим. При этом, успешно действуя, важно еще и не ущемлять прав и свобод граждан, потому что любая спецслужба — это репрессивный орган и предполагает все-таки силовой метод решения тех или иных вопросов.

— Теперь давайте поговорим об угрозах. Как вы считаете, это нормальное положение вещей, когда в стране образовался целый слой людей, так называемых грантоедов, которые живут на деньги другого государства, и что самое интересное — отстаивают здесь интересы того государства?

— Так называемые «неправительственные организации» действительно влияют на различные стороны нашей внутригосударственной жизни. Они же осуществляют вторжение в наше информационное пространство. Ни в одной стране, а я объездил полмира, ничего подобного я не видел. Знаете, наша страна — это как олененок, который только родился, он еще не умеет за себя постоять, а вокруг — уже собрались шакалы. Такими же беспомощными от международного вмешательства выглядят все зарождающиеся демократии.

— Это одна угроза — через финансовые вливания различных «Соросов» превращение Украины в колонию «золотого миллиарда». Какие еще есть угрозы?

— Молдова, Приднестровье. Это притушенная «горячая точка». В свое время я непосредственно занимался этой проблемой и знаю, сколько оружия в период вооруженного конфликта расползлось оттуда по Украине. Нынешняя ситуация в Приднестровье — клубок противоречий. Там играют свои игры и преследуют свои цели и правительство Молдовы, и руководство Приднестровья, и Америка, и Евросоюз, и Россия. К тому же еще и различные криминальные группировки. Украина должна принимать более активное участие в процессе урегулирования кризиса, ведь это происходит непосредственно у наших границ. Наш МИД пытается как-то участвовать, но вопрос не настолько простой, чтобы решить его кавалерийским наскоком. Похожую ситуацию имеем в Косово.

Еще среди сегодняшних серьезных угроз я выделил бы международный терроризм, организованную преступность, наркобизнес, которые могут представлять угрозу и для Украины.

— Как сложилась ваша судьба после 1991 года?

— После распада Советского Союза многих из моих коллег постигло разочарование. Наверное, это разочарование в свое время коснулось и меня. Будучи руководителем одного из подразделений, я, честно говоря, устал. Когда ты работаешь руководителем больше пяти лет, то ты уже на этом участке знаешь практически все. И становится скучно. Я попросился уйти на гражданскую работу. Ушел работать в Минтранс потом в МВЭСиТ, МИД, потом — в систему «Укрспецэкспорта». Занимался большими контрактами, в том числе, пакистанским танковым. Как и на прежней работе, было очень много загранкомандировок. Это была интересная работа, она мне очень нравилась, потому что это был совершенно другой вид деятельности.

— А как вы стали начальником разведки?

— В одно прекрасное время стало вакантным место Начальника главного управления разведки СБУ. Предложили ряду лиц, но они, по каким то причинам не прошли. Затем тогдашний председатель вызвал меня и сказал: «Или ты соглашаешься быть начальником разведки, или мы тебя увольняем везде». Честно говоря, у меня не было большого желания занимать эту должность. Но такая постановка вопроса вынудила дать согласие. Тогда же, общаясь с сослуживцами, я начинал понимать, что разведка начинает хромать. Она не соответствует тому веянию времени, которое пришло. И вовсе не потому, что во главе ее стояли плохие руководители. Наверное, никто не хотел заниматься такой рутинной работой, как реорганизация. Как только я возглавил разведку, вырисовалась еще одна проблема. Возникла необходимость построить новое место обитания для этой службы. Мы подыскали место. Там была какая-то заброшенная база отдыха. «Вот здесь надо построить в течение года», — сказал председатель. Причем, государство на это дело выделяло очень мало средств.

— И как же вам удалось построить целый комплекс зданий без госфинансирования?

— Пришлось задействовать все свои наработанные связи, привлечь государственные структуры, обратиться за помощью к «Укрспецэкспорту». Все, к кому обратился, откликнулись и активно участвовали в работе. За девять месяцев строительство нового разведцентра было закончено.

Кроме строительства я занимался еще и тем, что перестраивал работу самой разведки.

— Что для вас в процессе реформирования было самым важным?

— На первый план выдвинулась аналитика. В разведку должны были прийти люди достаточно опытные в политической, информационной, экономической и социальной сферах. Поэтому мы начали привлекать на работу высококвалифицированных специалистов с учеными степенями из числа гражданских. Разведка не столько военизированный, сколько информационный орган. Это позволило нам поставить на нужный уровень аналитическую работу. Это первое.

Второе — это то, что мы установили тесные контакты с министерствами и ведомствами — потребителями нашей информации. И это позволило иметь двухстороннюю связь. Кроме того, появились некоторые другие новые подразделения.

Вообще-то, создание условий для получения серьезной информации — это длительный процесс. Разведка не может реагировать на сиюминутные требования. Она должна работать на перспективу. А для этого требуется стабильность в стране. Когда есть стабильность, можно строить планы и создавать условия для их осуществления. А поскольку наша страна постоянно шатается — то влево, то вправо — это накладывает отпечаток на все сферы деятельности, в том числе и на разведку.

— Леонид Николаевич, вы работали в разведке, когда это было престижно, когда разведка была составной частью одной из сильнейших спецслужб мира. Это, наверное, вдохновляло. Как вы считаете, какова сегодня мотивация людей для службы в разведке?

— Знаете, самое тягостное, что на деятельность любого инструмента государства, в том числе и разведки, влияет общая морально-психологическая атмосфера в обществе. И хотя наша профессия описана в книгах как героическая, сегодня на ней не может не сказываться такой немаловажный фактор, как отсутствие национальной идеи. А национальная идея появляется тогда, когда пришедшие к власти политические силы ставят перед собой задачи развития общества и государства понятные людям, и последние верят в то, что эти задачи будут служить благородным целям и обеспечат демократичное, стабильное и безбедное существование общества. Остается надеяться, что в скором будущем появится такая идея, которая объединит нас всех, и она, наряду с материальными стимулами, надеюсь, станет мощной мотивацией для будущих украинских разведчиков.

— Какими качествами должен обладать человек, которого готовят к работе в разведке?

— Многие считают, что разведчик должен быть невзрачной, ничем не выделяющейся личностью. Спорный вопрос. У человека, который хочет посвятить себя служению Отечеству на ниве разведки, скорее всего, не должно быть особых примет. Он должен иметь достаточно высокий общеобразовательный уровень, хорошо ориентироваться в ситуации в мире, регионах и досконально знать все о стране, где ему предстоит работать. Во многом разведчика, действующего на чужой территории, спасает от провала или неверных шагов интуиция, а интуиция — это совокупность знаний, умений, опыта личных и деловых качеств, способности предвидеть и предугадать ситуацию и т. д.

— Общаясь со многими бывшими разведчиками, я заметил, что это люди очень разных темпераментов.

— Да, это так. Все эти люди в прошлом получили очень хорошую подготовку, в том числе и по психологии. Все они очень психологически пластичны и достаточно хорошо владеют сложнейшим искусством работы с людьми.

Разведчик должен быть не только коммуникабельным, но и достаточно грамотным для того, чтобы вести разговоры на самые различные темы, вносить какие-то новшества во взаимоотношения между людьми. Он должен научиться отдавать частичку себя и своего свободного времени другим людям. Если этого нет — ни о какой активной разведработе не может быть и речи. Люди приходят на встречу не просто так… Они еще хотят и пообщаться, где-то найти взаимопонимание, поделиться своими мыслями и поэтому ищут в тебе ко всему прочему и приятного, умного, умеющего слушать собеседника. По этому умение слушать — одно из основных качеств разведчика. Ибо неумение слушать это также оскорбительно как не пожатие протянутой руки.

— В специальных учебных заведениях, в которых готовят кадры для разведки, преподается курс психологии, гораздо серьезнее того, что изучают в обычных вузах.

— Да, психологию нас учили очень хорошо. Причем, преподавали ее нам очень высококвалифицированные специалисты. Тогда казалось — «Зачем это надо?» И только когда начал работать, понял, как много дал мне курс «оперативная психология». Такими же полезными оказались и другие знания. Обучаясь, мы имели возможность изучать и некоторые архивные материалы, неизвестные широкому кругу читателей. Очень квалифицированно нам преподавали и иностранные языки. За один год мы изучали такой объем материала, который в обычных вузах изучают за три. И не дай Бог, заболеть или по какой-то другой причине хотя бы на один день отстать. Помню, был такой случай. Один наш товарищ приболел. Так он залез в ванную с горячей водой, с учебником и учил иностранный язык — еле откачали. Каждый человек боялся пропустить хотя бы один день. Нагрузки были запредельные. Все недосыпали хронически. Когда нас водили в театр, преподаватели не спектакль смотрели, а наблюдали за нами, чтобы никто из нас, не дай Бог, не уснул.

— Как экс-руководитель разведки, скажите, может ли эта организация играть хоть какую-то значительную роль в государстве, которое по многим позициям является не субъектом, а объектом международной жизни?

— В наше время глобализации и окутавшей весь мир информационной паутины — Интернета, других информационных систем— практически девяносто процентов любой информации можно получить из открытых источников.

— То есть, грубо говоря, нет нужды «вскрывать» чужие сейфы?

— Ну, кто-то должен заниматься и этим. Но иногда, даже вскрыв сейф и заполучив какую-то сверхсекретную информацию, мы с горечью отмечаем, что для нас она бесполезна: мы пребываем не на том уровне развития и занимаем не то место в геополитике, чтобы воспользоваться ею, или воплотить ее в жизнь. В такой ситуации мы можем только анализировать: такое-то государство обладает такими-то возможностями, держит их в секрете, — чего же можно от него ожидать? Не представляет ли это угрозу для нашей страны, ее экономики, политики? Подобную оперативную и интеллектуальную работу не сможет выполнить ни одно учреждение, кроме разведки. Но беда наша еще и в том, что пришедшие к власти люди зачастую не знают, как пользоваться плодами работы спецслужб. Боятся их. Ожидают от них всяческих заговоров и козней. Наверное, им есть чего бояться.

— Как раз в продолжение этой темы хотелось бы спросить вот о чем. А может ли у нас спецслужба эффективно работать при таком эмоциональном политическом руководстве? Трудно, к примеру, уловить хоть какую-то элементарную логику в столь частых сменах председателя спецслужбы. Причем, нельзя не заметить, что каждый новый председатель более квалифицированный, чем тот, который будет.

— Эффективность возможна только в одном случае — в квалифицированном взаимодействии власти со спецслужбами. Если этого нет, спецслужба работает во многом на холостых оборотах. Это напоминает мне автомобиль, двигатель которого круглосуточно запущен на полную мощь, но машина стоит на месте, потому что тот, кто уселся за руль, не умеет включить сцепление.

— В последние годы говорится о том, что многие разведки мира — дружественные. Существуют даже соглашения, что они друг против друга не работают. Не приведет ли эта дружба к тому, что в мире реально будут действовать только несколько разведок нескольких сверхгосударств, а остальные разведки менее развитых государств будут у них в сателлитах? Читал недавно интервью руководителя разведки одного маленького азиатского государства. Что меня удивило — среди задач своей службы он даже не упомянул такое сверхактуальное направление, как информационные войны. И если разведка этим не занимается, то это говорит только об одном — это разведка вчерашнего дня.

— Вся беда в том, что именно слабые государства больше всего подвержены информационным атакам. И наоборот — сильные государства ведут информационные войны с целью расширения возможностей своего влияния. Сегодня с помощью манипулятивных технологий, информационных войн сильные государства колонизируют менее развитые, не прибегая к вооруженному вторжению. Информационные технологии — это возможность уничтожить правительство слабой страны, возможность уничтожить любую политическую силу. В конечном итоге — это экспорт революции, переворот, смещение законно избранной власти и приведение к руководству страной марионеточного режима. И все это делается при непосредственном участии разведки. Безусловно, каждое государство с помощью всех своих спецслужб, в том числе и разведки, должно заниматься защитой от подобной агрессии. В нашем достаточно жестком и жестоком мире, в плане конкуренции и борьбы за выживание, идет состязание на всех уровнях, в том числе и на уровне разведок. Дружба — дружбой, а национальные интересы врознь. Мы сотрудничаем во всех сферах, которые представляют взаимный интерес, во всем остальном — приоритеты государства на первом месте.

— Будучи руководителем разведки, вы лично общались с тогдашним Президентом Леонидом Кучмой?

— Да, конечно. Но очень редко.

— Какое впечатление он производил на вас?

— Такого себе доброго, домашнего, уставшего от жизни человека. Но это внешнее впечатление обманчиво. Очень ошибаются те, кто считают его простаком.

— Теперь давайте вспомним «кассетный скандал». Как же работала спецслужба государства, если кабинет Президента смогли прослушивать? Наверное, не надо быть профессионалом спецслужбы, чтобы понять: «прослушку» организовал не майор-одиночка, это был заговор группы офицеров…

— Причем, группы высших офицеров.

—...и наверняка в контакте с зарубежной спецслужбой, судя по тому, как быстро США предоставили убежище беглому майору. Ваша версия — кому и зачем понадобился «кассетный скандал»?

— Дело в том, что уже тогда в спецслужбах, которые призваны защищать Президента и информацию, которой он обладает, произошло вырождение. В эти органы пришли люди, далекие от спецслужб. В основном, кадры из Министерства внутренних дел. В свою очередь, Леонид Кучма, я бы сказал, устал от присутствия в своей жизни КГБ-СБУ. Ведь, еще, будучи директором совершенно секретного «Южмаша», он знал, что спецслужбы контролируют каждый его шаг. И, наверное, уже тогда это ему так надоело, что он возненавидел их на все оставшиеся годы. Поэтому, став Президентом, он отстранил от руководства своей охраны и так называемой «девятки» людей, которые, действительно, были профессионалами, а поставил руководить ею дилетантов, которые, попросту говоря, ничего в этом не понимали. Службу оттеснили от контроля за системой защитных мер от прослушивания. Она выполняла только внешнюю физическую защиту.

— Слышал, что якобы именно майор Мельниченко работал с прибором, который делает невозможной «прослушку». Но он иногда «забывал» его включить. А в это время, говорят, съем информации велся со спутника.

— Любая иностранная спецслужба считает своим высшим достижением прослушивать первых лиц государства. Поставим на этом точку, и будем надеяться, что эта пока еще не до конца выясненная информация когда-нибудь станет достоянием общественности и послужит уроком тем руководителям, которые захотят пренебречь своими спецслужбами.

— В прессе прошла информация о том, что записи монтировались на квартире одного из влиятельных деятелей соцпартии.

— Это уже было потом, когда начался торг той информацией, которая была снята. Долго, наверное, думали, куда и как бы ее запустить. Вот и нашли Мороза. На него и сделали ставку. А он уже использовал эти материалы, как говорится, по полной программе. Но здесь сработал и другой момент: подымая свои авторитет, эти люди нанесли огромный моральный и политический ущерб своему государству. Чего только стоит «кольчужный скандал», спровоцированный этой «прослушкой». Можно было сколько угодно не любить Кучму, но при этом важно было помнить, что он Президент, причем — легитимно избранный.

— Как вы думаете, Президент Кучма, знает, кто организовал прослушивание его кабинета?

— Думаю, догадывается, а может, и нет.

— А вы знаете?

— Без комментариев.

— Имя этого человека станет когда-нибудь известно общественности?

— Безусловно. Вообще-то, должен сказать, что такие авантюры происходят, может быть, один раз в столетие. Не понимаю, как можно было упасть так низко, в такую грязь. Да, все профессионалы понимают, что Мельниченко — это просто маленький стрелочник, которого использовали. Использовали и выбросили. Но те, кто за этим стоял, они до сих пор пребывают в тени.

— Леонид Николаевич, профессионалов вашего уровня в стране единицы. Интересно, сегодняшнее политическое руководство обращается к вам за консультациями, за советом? Нужны ли ему ваш опыт и профессионализм?

— Как ни парадоксально, но нет. Сейчас я возглавляю организацию ветеранов разведки и многие специалисты высочайшей квалификации, пребывающие ныне на пенсии, с горечью говорят о том, что их опыт и знания, сегодня, оказывается, никому не нужны. С одной стороны — свои услуги мы особо и не навязываем, а с другой — вспомним мудрость: народ, который забыл свою историю, не имеет будущего. Точно так же и в таких специфических организациях, как спецслужбы. Надо признать: если мы не будем опираться на опыт всех предыдущих поколений, то не будем иметь хотя бы относительно достойного будущего, нужно сохранить преемственность поколений.

 

под псевдонимом «Зорич» Действовал разведчик-диверсант Александр Святогоров

Александру Пантелеймоновичу ни за что не дашь его лет — подвижен, бодр, энергичен, сохраняет ясный ум и прекрасную память.

Он — полковник КГБ в отставке, в свое время — один из самых видных разведчиков-диверсантов. Зимой 44-го за его голову фашистский комендант в городе Злате-Моравце установил вознаграждение — 500 тысяч словацких крон…

Сейчас, по истечении срока подписок о неразглашении, он многое может рассказать. Еще больше, наверное, рассказать не может… В годы войны Святогоров работал под началом тогдашнего руководителя советской разведки генерала Судоплатова, автора нашумевших мемуаров «Разведка и Кремль». Всю войну и в послевоенный период мой собеседник был одним из организаторов разведсетей НКВД-КГБ. В некоторых странах Запада выполнял «важнейшие государственные занятия».

— Александр Пантелеймонович, давайте начнем наш разговор с банальнейшего вопроса — как все началось? Как вы стали профессиональным разведчиком?

— Все началось еще в довоенный период. После окончания техникума, в 1932 году, по распределению я попал в Запорожье на огнеупорный завод. Работал мастером, старшим мастером, начальником цеха. Я был здоровым, не ленился, еще проявил какое-то там рационализаторство и выбился в стахановцы. Меня приметили, приняли в партию.

Надо представлять ту эпоху. Атмосфера в стране жуткая, вокруг — сплошная «посадка»… С нашего завода «черный воронок» каждый день кого-то увозил — главного инженера, начальников цехов, рабочих… Я тоже «мандражил». Задавал себе вопрос и не находил ответа — за что и почему арестовывают?.. Мне повезло: как только я женился, сразу же выселился из общежития, а там ребята немного позже здорово залетели.

Тогда же Сталина превозносили просто немыслимо. На собраниях рабочих коллективов была такая практика: только скажет кто-нибудь в своем выступлении слово «Сталин» — вставай и пять минут аплодируй… Кто-то еще упомянет вождя — и снова десять минут оваций… Молодежь воспринимала это скептически. В общаге висел портрет Сталина. Один из молодых специалистов запустил в него комком хлеба. Уже к вечеру всех этих ребят арестовали. Если бы я там был, загремел бы тоже…

Вскоре меня начали вызывать в НКВД знакомиться. Потом предложили перейти к ним на работу. Это был уже конец 1939 года. Ежова посадили, НКВД возглавил Берия, и человек, меня вербовавший (кстати, это был Смешко, будущий ректор Киевского института иностранных языков), говорил мне буквально следующее: «Ты молодой, перспективный, а у нас, в органах, было много искажений, и мы хотим, чтобы такие как ты, молодые и умные ребята, помогли нам очиститься от негодных наших работников».

В общем, меня убедили, и я согласился. Мой приход на работу совпал с пересмотром сотен дел так называемых «врагов народа».

Помню, я беседовал с директором завода «Коммунар». Говорю: «Слушайте, как это вы сознались, что были шпионом?». Он рассказал мне следующее. Его забросили в камеру, где должен был сидеть только один заключенный, а там было человек тридцать. Негде было даже сесть. Они стояли спрессованные, как селедки в бочке… Не могли спать. На полу вонючая жижа, делали все под себя… И так их держали сутками. А потом следователь требовал: или подписывай все составленные мной протоколы, или назад, в камеру! И люди ломались, подписывали все что угодно…

Мы сутками напролет пересматривали дела арестованных, писали свои заключения. Очень многих освободили. А некоторые сотрудники НКВД, которые сфальсифицировали эти дела, сами были арестованы и впоследствии ликвидированы.

— Приходилось слышать, что НКВД работало по ночам.

— Не только НКВД — вся страна превратилась в полуночников. Это все шло от Сталина. Он ночами работал, а днем — спал. А если Сталин в Кремле, то и все министры тоже работают: а вдруг он позвонит или же вызовет к себе? Вполне естественно, что не спала и вся подчиненная братия…

В НКВД рабочий день был такой: с 10 до 17, потом с 17 до 20 перерыв (мы отсыпались), и с 20 до часу ночи снова работали. Это официально. А неофициально — до двух, до трех часов ночи. Иногда возвращались домой на рассвете.

— Вы где-то еще и учились?

— Да, работал и напряженно учился. Каждый день у нас были напряженные занятия. Нам преподавали основы оперативной работы. Учил языки. Нашими учителями были опытнейшие чекисты, бывшие разведчики.

Перед отступлением взорвать важнейшие стратегические объекты

— Где вас застала война и как реагировало на нее ваше управление?

— 18 августа немцы подходят к Запорожью. Мы, 150 чекистов, по приказу полковника Леонова, начальника нашего управления, занимаем оборону. Вокруг паника. Из города бегут почти все директора предприятий и ждут сообщения по радио — когда же немцы захватят Запорожье. А они не захватывают…

В нашу задачу входило — перед отступлением взорвать «Запорожсталь», алюминиевый завод, другие важнейшие стратегические объекты. Мы минировали, готовились к уничтожению. Помню, один из наших чекистов испугался, что уже во время наступления не успеет выполнить приказ, и дал команду взорвать алюминиевый завод. Взорвали. А немцы не пришли. И все эти полтора месяца, пока мы вместе с армией держали город, он не находил себе места, поседел от переживаний — боялся, что его расстреляют. Правда, его не расстреляли, но наказали. За эти полтора месяца некоторые предприятия удалось размонтировать и вывезти.

3-го октября, когда стало совершенно ясно, что город не удержать, Леонов отобрал десять человек, я был среди них, и поставил задачу: перед отступлением надо успеть взорвать телеграф, телефон и еще кое-какие объекты. И когда немцы уже входили в город, мы выполнили эту задачу и еще успели уничтожить наши документы и поджечь здание НКВД. И потом уже, поздно ночью, тропами выбирались из города. Мы были в гражданском и имели в своем распоряжении одну машину, какой-то «фордик»…

Полковник Леонов меня заметил и сделал своим адъютантам. Вскоре он стал начальником разведки Украины. И взял меня в управление разведки. Но в феврале 42-го Леонов погиб. А я, еще усиленно обучаясь сам, уже занимался подготовкой диверсантов для заброски в тыл фашистов.

— Когда вы участвовали в ликвидации военного коменданта Харькова генерала Георга фон Брауна — это было ваше первое серьезное дело?

— Да.

— Пожалуйста, расскажите об этом подробнее.

— Еще перед тем, как Харьков захватили немцы, мы создали там агентурную сеть. Мне было поручено через агентуру сообщать данные о том, что происходит в оккупированном городе, а также организовывать диверсии.

В особняке, где поселился фон Браун, заблаговременно было установлено два взрывных устройства. Причем одно из них — радиомина новейшего образца, разработанная легендарным минером Ильей Григорьевичем Стариновым, который и замаскировал их в особняке. Дом усиленно охранялся, а время торопило. Наконец — удача. Через своего человека, работающего у немцев, узнали, что у генерала собираются гости. И в тот момент, когда у коменданта Харькова собрался цвет немецкого офицерства, раздался огромнейшей силы взрыв. Под обломками дома погибло около двух десятков офицеров вермахта. Фашисты заметались в поиске. Но безуспешно…

Под «прикрытием» бойцов СС «Галичина»

— А когда вас направили в глубокий вражеский тыл?

— Вскоре после освобождения Киева меня в качестве руководителя диверсионно-разведывательной группы десантировали на территорию Польши, в Люблинское воеводство. Нужно было продолжить начатое Николаем Кузнецовым дело — проникнуть в такие фашистские службы, как гестапо, Абвер, диверсионная школа.

Один из местных партизанских отрядов стал нашей базой. Мы там быстро освоились и начали проводить свои операции.

— В чем они заключались?

— Мы готовили наших разведчиков, сочиняли им легенды; у нас были специалисты, которые изготавливали немецкие документы…

Засылали наших агентов во вражеские службы для осуществления диверсий, убийств.

— И вы готовы рассказать даже о том, что в Польше, будучи руководителем диверсионно-разведывательной группы, сами действовали как боец дивизии СС «Галичина»?

— Представьте себе — готов. Начиналось все это таким образом. В августе 44-го года под Бродами дивизию СС «Галичина» разгромили. Это исторический факт. Так вот, остатки этой дивизии остались на территории оккупированной немцами Польши. И к нам, на партизанскую базу, приходили группы из этой дивизии, говорили примерно так: «Оце ми прийшли до вас добровільно. Ось наша зброя. Так, ми служили німцям, але зрозуміли, що вони нас обдурюють, що збудувати самостійну Україну вони ніколи нам не дозволять. Бандеру вони вже заарештували. Ви нам довіртесь — і ми вам допомагатимемо…».

И я со своим помощником Толей Коваленко отобрал из них наиболее пригодных ребят и задействовал в своих операциях. При этом и я, и они действовали под прикрытием того, что мы — бойцы дивизии СС «Галичина».

Мы выследили шефа одного из подразделений гестапо Акардта. В его кабинете заложили взрывчатку. И взорвали…

В этот же период я охотился за Эриком Кохом. Он был гауляйтером Восточной Пруссии и рейхкомиссаром Украины. В Ровно был его штаб. К нему подбирался Кузнецов…

Всю правду о Кузнецове общественность узнает еще не скоро

— Вообще-то, разведчик Кузнецов стал в какой-то степени легендарным персонажем, изображаемым в стиле мифов Древней Греции.

— Я уверен, что всю правду о Николае Кузнецове в силу определенных обстоятельств общественность узнает еще не скоро.

Так вот, после гибели Кузнецова в Центре, мой начальник, генерал Савченко, посылая меня в Польшу, подчеркнул: одна из твоих главнейших задач — разыскать и ликвидировать Эрика Коха.

Обычно нам давали задание, напечатанное на машинке. Но на этот раз оно было написано от руки. То есть, было настолько сверхсекретным, что его не доверили даже машинистке.

В то время Эрик Кох из Ровно уже бежал в Восточную Пруссию, а оттуда его ожидали в Кракове, в резиденции Ганса Франка (замок Вавель). Мы заслали в замок своего разведчика Болеслава Матеюка по кличке «Лех». Он был ксендзом и в этой резиденции вскоре стал своим человеком. Болеслав дал нам подробнейшую схему замка, расположение комнат, в которых должен был расположиться Кох. К сожалению, один из моих агентов по кличке «Электрик» оказался предателем, выдал противнику наши планы. Потом мы его ликвидировали. Но всю операцию пришлось тогда срочно сворачивать. Так что Эрика Коха ни Кузнецову, ни моей группе ликвидировать не удалось.

А дальнейшая судьба Коха сложилась вот как. Он оказался долгожителем. После войны, оставшись в живых, начал симулировать сумасшествие, потому что знал: умалишенных не расстреливают. Он содержался в одной из тюрем ГДР. Его допрашивали. Это же он вывез Янтарную комнату! Он знал, где она находится. Но не сказал… Дожил до 1986 года и умер естественной смертью в тюрьме.

Наш разведчик проник в фашистскую разведку как гауптман Фридрих Краузе

— Расскажите, как вам удалось взорвать Люблинскую разведшколу.

— В этом суперсекретном учебном заведении гитлеровцы готовили для засылки в нашу страну диверсионные группы, созданные из власовцев и других предателей. Так вот, это осиное гнездо — Люблинскую диверсионную школу — нам было поручено уничтожить. Мои люди проникли в нее, все разузнали, а когда в школу прибыл шеф люблинского гестапо Акардт, мы провели боевую операцию. Все разгромили, почти всех перестреляли, захватили документы и нескольких инструкторов школы, которые на допросе дали ценные показания. К сожалению. Акардта живым взять не удалось: он погиб в перестрелке.

— Один ваш друг рассказал мне по секрету, что вам удалось взять в плен личного представителя адмирала Канариса — Вальтера Файленгауэра. Как это было?

— В июле 1944 года разведчик нашего отряда, поляк Станислав Рокич, в совершенстве владевший немецким языком, по нашему заданию проник в фашистскую разведку как гауптман Фридрих Краузе. Он познакомился с немецкой машинисткой и переводчицей Таисией Брук, от которой получал довольно интересную информацию. От нее же он узнал, что в Люблин прибывает личный представитель адмирала Канариса, именитый абверовец Вальтер Файленгауэр, очень опытный разведчик.

— И вас заинтересовало — зачем?

— Вот именно! Зря такую важную птицу не прислали бы. Вместе с ним приехала и его личная секретарь Зофия Зонтаг, которая оказалась хорошо знакомой Таисии Брук. И у нас возникает смелый план. Гауптман Краузе срочно «объясняется в любви» своей «невесте», назначается помолвка, на которую Таисия Брук приглашает Зофию Зонтаг. Мы знали, что Файленгауэр ревнив и не отпустит Зофию на вечеринку одну, а, возможно, приедет с ней. Наш расчет оправдался. Хотя мне и пришлось потратить на это лжеобручение несколько тысяч злотых, «улов» был знатным.

— Неужели обошлось без выстрелов?

— Конечно, нам хотелось осуществить операцию без единого выстрела, чтобы не поднимать шума и не привлекать внимание. Но стрелять пришлось. Мы сняли охрану, ворвались в дом, где как раз в разгаре была попойка.

— Так с какой же целью прибыл посланец Канариса?

— Он оказался одним из организаторов операции под кодовым названием «Сатурн». Под его руководством готовились для заброски в наш тыл диверсионные группы. Несколько уже было заброшено. О них он и рассказал. Вскоре все эти уже засланные группы были ликвидированы.

Несмотря на жесточайшие пытки, его не выдали

— Затем, насколько я знаю, была Словакия. Унтер-офицер дивизии СС «Галичина», в качестве которого вы действовали на территории Польши, снова стал руководителем разведывательно-диверсионного отряда, теперь уже под названием «Зарубежные». Вы участвовали в Словацком национальном восстании, организовывали диверсии против высокопоставленных гитлеровцев, участвовали в разработке дерзкой операции по освобождению из фашистских застенков коммунистических лидеров Чехословакии…

— Обстановка в Словакии особенно обострилась в августе 1944 года. Приближение советских войск к границам Чехословакии вызвало подъем антифашистского движения. Многие словацкие солдаты открыто выражали готовность вступить в борьбу с режимом Тисо. Сотнями они пополняли ряды партизанских отрядов. 29 августа правительство Тисо обратилось к Гитлеру с просьбой оказать помощь в борьбе с нарастающим партизанским движением. Вспыхнувшее вооруженное восстание в ночь на 29 августа предупредило оккупацию Словакии немецко-фашистскими войсками.

Наша десантная диверсионно-разведывательная группа из 12 человек под моим руководством была высажена на базу партизанского соединения Алексея Егорова в районе Банска-Бистрицы 16 октября 1944 года. Группе присвоили название «Зарубежные», а я действовал под псевдонимом «Зорич». Группа занималась подбором и подготовкой разведчиков-диверсантов для выполнения особых заданий.

Во время пребывания в Банска-Бистрице мне довелось неоднократно общаться с прославленными руководителями восстания Карелом Шмидке, Густавом Гусаком (будущим президентом Чехословакии), Алексеем Асмоловым. Они нам всячески помогали. Карел Шмидке выделил крупную сумму денег, предупредив о необходимости расплачиваться со словацкими крестьянами за продовольствие. Узнав, в каком направлении следует наша группа, Шмидке попросил оказать помощь в освобождении из фашистских застенков генерального секретаря компартии Словакии Вильяма Широкого и члена ЦК Юлиуса Дюриша. Их побег нам удалось организовать при активном участии отважного разведчика Сергея Каграманова. Вскоре Широкого и Дюриша под интенсивным обстрелом немцев благополучно доставили в расположение советских войск, а затем — в Кошице, где находилось чехословацкое правительство.

— В своей работе вы опирались также и на местные кадры?

— Да. К примеру, главным связующим звеном группы «Зарубежные» был братиславский портной Штефан Халмовский. Ежедневно, рискуя жизнью, этот бесстрашный человек и его супруга принимали и отправляли наших связных, передавали ценнейшие сведения, которые пересылали в Центр.

Неоднократно мастерскую Халмовского посещал разведчик-связной Эмиль Дуцкий. Однажды ночью он наскочил на немецкий патруль. Разведчик сумел убедить фашистов, что допоздна задержался у девушки. Рассказ о свидании понравился патрульным, но они все же пожелали проверить, где ночной гуляка живет, и пошли за ним. Эмиль оказался в трудном положении, так как никакого жилья в Братиславе у него не было. Но он проявил исключительную находчивость: проходя мимо барака, где строившие мост рабочие справляли вечеринку, он решил заглянуть туда. Смело открыл дверь, подошел к столику, за которым сидели сильно подвыпившие рабочие, обратился к одному из них, как к старому знакомому, выпил с ним стакан водки и, подхватив «приятеля» за пояс, повел его в другую комнату укладывать спать. Эта сцена вполне успокоила немцев, и они оставили Эмиля в покое.

Нашим разведчикам удалось проникнуть в близкое окружение президента Тисо, а также в управление госбезопасности, где были добыты ценные документы.

— С вами работали и женщины?

— А как же. К примеру, наши разведчицы, очень красивые девушки, Гелена и Боришка посещали рестораны, завязывали знакомства с немецкими офицерами, добывали ценную информацию, оставляя «на память» мины с часовым механизмом. Спустя несколько месяцев их вычислило и схватило гестапо. Им организовали очную ставку с уже арестованным разведчиком Яном Колено. Но они, несмотря на жесточайшие пытки, его не выдали. Гестаповцам все же удалось изобличить их как исполнителей диверсионных актов. Девушкам грозила казнь. Все мои диверсанты были задействованы в их спасении. Мы подкупили охранников, и таким образом Гелена и Боришка были спасены. А Ян Колено был депортирован в Брно, и мы не смогли ему помочь. Немцы его расстреляли.

Большое мужество, отвагу и находчивость проявляла наша разведчица Женя Редько. Кроме акции по проникновению в фашистскую службу безопасности в Братиславе и постоянному приобретению там крайне необходимых нам для оперативной работы документов и бланков, она участвовала также в дерзких операциях, в результате которых нам удалось захватить рад старших фашистских офицеров и предателей.

— Могли бы вы рассказать хотя бы об одном таком эпизоде?

— Могу. Как-то мы получили задание добыть в качестве «языка» немецкого штабного офицера для 2-го Украинского фронта. Женю Редько должным образом экипировали, снабдили соответствующими документами (паспортом, пропуском) и вместе с разведчиком-словаком Войтом Свободой послали в Злате Моравце, предварительно разработав им надежную легенду. В ресторане Женя начала заигрывать с немецким оберстом (полковником). Станцевав с ним несколько туров, девушка заявила, что ей пора возвращаться домой, потому что ее тетушка будет волноваться. Изрядно подвыпив, оберст Курт Гартман начал приставать с любезностями. Закончилось тем, что он «уговорил» девушку разрешить сопровождать ее домой, в местечко Недановце. Там мы и захватили его вместе с двумя солдатами и водителем.

Под крышей «невозвращенца»

— Александр Пантелеймонович, а где вы встретили День Победы?

— В Братиславе.

— Чем вы занимались после войны?

— В декабре 45-го, поскольку я воевал в Словакии и знал язык, меня после стажировки в МИДе послали в качестве вице-консула СССР в Братиславу.

— Вы были резидентом?

— Да. А дипломатическая должность была не более чем прикрытием. Но вице-консулом я был всего два месяца. Потом генконсул Демьянов уехал в Москву, а я был назначен на его должность.

В феврале 48-го там произошла мирная социалистическая революция. Я был в ее водовороте.

Потом, во второй половине 1948-го года, меня отозвали в Киев, а оттуда направили в Берлин. В Германии, при проведении оперативных мероприятий, я действовал под крышей «невозвращенца».

— Но вы же, наверное, были не только нелегалом-«невозвращенцем», но и одним из организаторов разведки…

— Наше разведуправление было размещено в пригороде Берлина — Карлхорсте, в доме, где в мае 45-го года Жуков и представители западных союзников принимали капитуляцию гитлеровского командования. Оттуда мы «доставали» Австрию и Западную Германию.

— Вас, наверное, тогда очень интересовал Мюнхен?

— Совершенно верно. Ведь там обосновались в то время все важнейшие антисоветские центры.

Где-то в 1951 году из Нью-Йорка туда приехал Александр Керенский. Он хотел объединить все эти партии и организации в единый антисоветский центр.

Я хотел завербовать писателя Ивана Багряного

— Генерал Судоплатов пишет, что во время приезда Александра Керенского в Мюнхен в Москве очень серьезно рассматривался вопрос о его ликвидации.

— Дело было так. Керенский собрал представителей всех этих организаций, но объединения не получилось — все перессорились… Особенно резкий отказ получил он со стороны украинских националистов. И поскольку его миссия оказалась неудачной, то и вопрос о его ликвидации перестал быть актуальным…

В качестве исторического курьеза хочу привести следующий: много лет спустя в Нью-Йорке встретились Александр Керенский с дочерью Сталина Светланой.

— Вы могли бы рассказать о своей работе против украинских националистов?

— С ними я почти не работал… Хотя был один эпизод. Я хотел завербовать известного писателя Ивана Багряного.

— Как это было?

— У него в Украине остались жена и сын, которых он безумно любил…

— И МГБ их не трогало?

— Нет, не трогало. Наоборот — всячески помогало, надеясь на то, что Иван будет работать на нас.

Мы взяли у его жены и сына письмо и передали его Ивану через давнего друга писателя — нашего агента по кличке «Доля», прибывшего из Украины. «Доля» встретился с Багряным, уговаривал, чтобы тот согласился помогать нашей стране. А за это Советский Союз берется его вылечить (Багряный страдал туберкулезом), хорошо обеспечить его семью. Багряный ответил примерно так: «Слухай, Дмитро, я ж тут голова Української народної ради… Ти їдь у Союз (видавати я тебе не буду!) і передай, що їхню пропозицію я прийняти не можу!».

Потом была еще одна попытка завербовать Багряного, но из этой затеи так ничего и не вышло.

Лаврентий Павлович называет нас поименно

— В 53-м году умер Сталин. Это был шок и начало больших перемен в советской спецслужбе. Вам, наверное, особо запомнились те дни?

— Кончина Сталина вызвала страх и растерянность, в первую очередь, в правящей элите. Люди старшего поколения помнят, как Молотов, Маленков, Каганович и Берия в первые же дни после смерти Сталина из страха потерять власть объединили под своим руководством по несколько министерств и ведомств. Берия взял под свою «опеку» МВД и КГБ.

И теперь мне как бывшему сотруднику органов госбезопасности хочется сказать: нам очень не повезло с нашими высокими руководителями. Помню дифирамбы и восхваления в адрес Ягоды, ежедневно звучавшие по радио и в прессе, и вдруг… Открываю «Правду» и читаю заголовок крупными буквами: «Кровавый пес Ягода!».

Не успели мы оправиться от шока и смириться с «ежовыми рукавицами» и террором Ежова, как его объявляют «величайшим врагом народа» (таких врагов он успел наплодить и уничтожить миллионы), и пошло-поехало… Пришли к руководству Меркулов, Абакумов и другие, разделившие впоследствии судьбу Ягоды и Ежова, а в Украине — Мешик, Мильштейн и другие.

В начале июня 53-го в Берлин приехал один из ближайших соратников Берии Амаяк Кобулов. Нас собрали в знаменитом зале, том самом, в котором был подписан акт капитуляции. С речью выступил Амаяк Захарович. Суть его выступления: Лаврентий Берия вызывает нас в Москву для личного знакомства.

И вот в десятых числах июня все мы, включенные в группу приглашенных, — в здании на Лубянке. За огромным полированным столом сидит Лаврентий Берия, организатор и руководитель мощнейшей в мире разведки, возможный преемник Иосифа Сталина. Лаврентий Павлович называет нас поименно, задает по несколько вопросов. Меня он почему-то спросил, откуда я знаю иностранные языки. Я объяснил. Потом был подробнейший инструктаж о наших дальнейших задачах.

Учитывая то, что одна из крупнейших организованных мною разведсетей находилась в Чехословакии, Берия послал меня именно в эту страну.

Так я снова оказался в длительной служебной командировке в милой моему сердцу Чехословакии по велению Берии, но уже… отстраненного от власти. Да-да, все это случилось в считанные дни. Из Москвы я вернулся тогда в Берлин, наскоро передал свои дела и выехал в Москву в распоряжение отдела кадров. Через пару дней мне вручили необходимые документы для отъезда в Прагу. При этом в отделе кадров шепнули, что Берия арестован, но пока об этом нигде не объявлено.

Не могу забыть ощущения, которые я испытывал, прохаживаясь по улицам Москвы. Заходя в любой магазин, видел там портреты «вождей». Среди них и Берии. Наблюдаю за москвичами, озабоченно спешащими по своим делам и не ведающими, что этот портрет уже «доживает» свои последние минуты.

По пути в Чехословакию останавливаюсь в Киеве, где пока живет моя семья, захожу в свое ведомство и наблюдаю большую тревогу своих начальников. Оказывается, что председатель МВД-МГБ Мешик и его заместитель Мильштейн срочно вызваны в Москву. Их постигла участь Берии.

Спустя пару дней я узнал об аресте руководителя советской разведки, под чьим руководством я работал, — Павла Судоплатова. Это был действительно шок. Ведь генерал Судоплатов имел огромнейшие заслуги перед Родиной — как разведчик он выполнял особо сложные задания за рубежом, позже — руководил одной из мощнейших в мире разведок. Мне было ясно, что его арестовали только за то, что он работал рядом с Берией. Впоследствии Судоплатов «отсидел» 15 лет — «от звонка до звонка». Так «отблагодарил» Никита Хрущев одного из наиболее преданных и наиболее заслуженных сынов своего Отечества.

Откровенно говоря, я и сам не чувствовал себя уверенно, ведь в Чехословакию меня послал Берия. Забегая немного вперед, скажу, что для меня все обошлось…

В Чехословакии, где я не был пять лет, также произошли огромные трагические события. Я с ужасом обнаружил, что многие мои бывшие соратники и друзья сидят в тюрьмах, а некоторые уже казнены.

Из сейфа Герзона извлекаются книжечки с шифрами и кодами

— Чем вы занимались в Чехословакии уже в мирное время?

— Вспоминается удачная операция по добыванию секретных шифров одной из иностранных разведок. Ее суть вкратце такова: наш агент — красивая чешская женщина — приглашает в особняк родителей, якобы временно уехавших на несколько дней в другой город, секретаря израильской миссии Герзона и проводит с ним бурную ночь. Все это исправно фиксируется тайно вмонтированным киноаппаратом и впоследствии не без удовольствия нами просматривается. Перед свиданием с израильским дипломатом женщине объясняется главная ее задача — как можно сильнее накачать его коньяком и довести до полного изнеможения, чтобы он крепко уснул. Все это она проделала безукоризненно. Дальнейшие действия таковы: она передает связку ключей из кармана Герзона моим коллегам, они беспрепятственно ночью проникают в помещение израильской миссии, так как сторож — чех, естественно — человек чешских контрразведчиков. Из сейфа Герзона извлекаются книжечки с шифрами и кодами, быстро фотографируются и кладутся обратно в сейф. И еще до того, как хозяин ключей проснулся, они уже находятся в кармане его пиджака.

— А почему проникли именно к израильтянам, а не, скажем, к американцам?

— Да потому, что охрана у американцев была надежная и поэтому задача по изъятию документов из их сейфов была неизмеримо труднее. Израиль же, в отличие от американского, английского, да и нашего советского посольства, не имел материальной возможности содержать весь свой персонал, вплоть до сторожа, который комплектовался бы только из граждан своей страны.

И вот с помощью израильских шифров, которыми, кстати, чехи пользовались свыше двух лет, значительно облегчалась задача по овладению некоторыми секретами западных спецслужб.

После побега Сташинского

— Потом, спустя пару лет, вы, кажется, снова попали в Берлин…

— Да, проработав в Чехословакии еще три года, я снова оказался в Германии, в ГДР. Был прикреплен к местной резидентуре, но выполнял задания во многих странах мира. И так продолжал работать до 1961 года.

После побега Сташинского работа нашей резидентуры в Германии фактически была свернута. Тем самым тогдашний председатель КГБ Шелепин оказал большую услугу всем антисоветским организациям. Он разогнал чекистов, которые против них работали.

Я глубоко убежден, что Шелепин, так же, как и Семичастный, были в КГБ случайными людьми. Их как комсомольцев-выдвиженцев послали на руководящую работу, им было все равно, чем руководить — что цементным заводом, что подразделением спецслужбы. А ведь они руководили даже не подразделением, а всей спецслужбой. Руководили, как дилетанты, вызывая изумление профессионалов, которые, общаясь с этими людьми, убеждались, что они ничего не смыслят даже в азах разведки и контрразведки. Судите сами: Официально объявив на весь мир, наградил орденом убийцу Бандеры — Сташинского. Это было немыслимое самодурство!

— Это, по-моему, он открыто наградил и Маркадера, убийцу Троцкого.

— Да. И это было не менее показательное скудоумие.

— Александр Пантелеймонович, в советское время о вас написано несколько книг. А сами вы собираетесь взяться за мемуары?

Есть такая мечта. Все, что написано о наших разведоперациях, — я имею в виду книги «Смерть и жизнь рядом», «Двойная западня», «Его звали Зорич», — не полностью отражает масштабы наших действий, их подготовку и проведение. В то время, когда писались эти книги, многие мои друзья еще работали за границей, и более подробное освещение некоторых операций могло бы привести к их провалу… А сейчас я могу говорить и писать более откровенно.

 

Судьба полковника Спирина

Полковник Павел Александрович Спирин — один из самых уважаемых коллегами ветеранов внешней разведки. К его жизни очень подходит американское выражение — человек, который создал себя сам.

В моей с ним беседе, которую я предлагаю вниманию читателей, он сам, отвечая на мои вопросы, рассказывает о том, как, рано оставшись без родителей, он вынужден был совмещать работу с учебой, как попал в разведку, как в Германии служил в подразделении, работающем с разведчиками-нелегалами. Волей судьбы он был участником исторической операции — обмена американского летчика-шпиона Пауэрса на арестованного в результате предательства нелегального резидента КГБ в США. Он дружил с радистом Рихарда Зорге Максом Клаузеном. Уже, будучи на пенсии, стал одним из создателей Музея внешней разведки. Со многими из тех, кто представлен в музейных экспонатах, Павел Александрович общался, дружил.

Словом, полковник Спирин — одна из ярчайших личностей украинской разведки.

— Судьба моя такова. Родился я в селе Масловка Алексеевского района Татарстана в самой простой сельской семье. Дед мой был совершенно неграмотный, даже читать и считать не умел. Он имел маленький надел земли, работал в своем хозяйстве и в помещика, затем — сторожем и дворником в сельской школе. Деду было 70 лет, а он еще работал. Они с бабушкой имели пять детей.

Старший их сын был призван в армию в первые месяцы первой мировой войны. Сначала был простым солдатом, потом фельдфебелем. Полный кавалер Крестов. Его гимнастерка с наградами и сейчас хранится у наших дальних родственников. Погиб он в 1922 году на Дальнем востоке, будучи командиром роты.

Потом — мой отец. Сельский, неграмотный парень. Окончил четыре класса сельско-приходской школы. Физически крепкий. С десяти лет пахал, сеял. Потом отец служил в Красной Армии, немножко там получился. Когда началась война, он уже был не первой молодости, но его 31 августа, в День его рождения, призвали в армию. Помню: вокзал, несколько тысяч призванных будущих солдат под «Прощание Славянки» поездом отъезжали на фронт. Все родственники плакали. Отец воевал, был ранен осколочной миной. Вернулся. Мы жили на Урале. Потом, из-за того, что у отца была перебита левая рука, было вырезано несколько ребер и левая почка, состояние его здоровья ухудшилось. Надо было серьезно лечиться, и мы переехали в Киев.

В 1946 году отец умер.

— Павел Александрович, а как вы попали в органы госбезопасности?

— Мне хотелось быть юристом, но поступить в университет не было возможности: заслуг никаких, да и поддержки тоже никакой. Отец умер, мать — тоже, я жил у бабушки. И мне пришлось как-то устраивать свою судьбу. У меня был знакомый парень, работающий в НКВД. Он сообщил на своей работе, что у меня есть желание работать в органах. Меня пригласили в отдел кадров, где я заполнил анкеты, прошел собеседование. Потом, как я узнал позже, меня какое-то время проверяли. И только, спустя пару месяцев, решили временно принять в охрану. Месяца три я проработал в бюро пропусков Совета Министров, потом меня перевели на дачу Хрущева в Святошино. Работал я там и каждый месяц писал рапорт о переводе на оперативную работу.

— Хрущева видели?

— Конечно. Но дело в том, что дача в Святошино — она не была главной, и Хрущев приезжал туда изредка.

Вскоре меня перевели на оперативную работу. А в 1951 году послали на учебу в Ленинградскую спецшколу. Закончив ее, вернулся в Киев, начал работать. В 1954 году образовался КГБ. В том же году приезжает из Москвы один очень высокопоставленный полковник. Как я узнал позже, он присматривался к сотрудникам на предмет из будущей работы в разведке. Побеседовал со мной. На собрании управления он заявил: «Ребята, учитесь! Наступает такое время, что вскоре в органах госбезопасности будут работать только люди с высшим образованием».

Спустя пару дней я прозондировал у своего начальства возможность дальнейшей учебы. «Нет, что ты! Надо работать!» Но мысли об учебе я не оставлял. Вскоре пришел к зам. начальнику отдела и откровенно ему сказал, что хочу учиться, а начальство — против. «Иди и учись, — говорит этот полковник, — а здесь, на службе — молчи». Я сдал экзамены на заочное отделение юридического факультета Киевского университета. Поступил.

— Наверное, это было очень непросто — работать и тайно от большого начальства еще и учиться?

— Да, в то время рабочий день в нашей службе выглядел так: с 10 до 17, с 17 до 21 — перерыв, потом еще с 21 до часа ночи — снова рабочее время. И вот этот служебный график приходилось совмещать с учебой. Мой непосредственный начальник меня поддерживал. Если вышестоящее начальство интересовалось, где я, в то время, когда я был на лекциях, начальник говорил, что я на работе в городе. Жил я тогда на Святошино, в одной комнате, без канализации. По воскресеньям писал контрольные, курсовые. И вот таким образом несколько лет учился.

А наш начальник управления был с семиклассным образованием. Очень неприятный тип. Мурло. К сотрудникам относился наплевательски. Как барин. Ему я не рискнул открыться, когда решил легализовать свою учебу. Пошел к заместителю председателя. Все ему рассказал. Сообщил, что то время, когда ухожу на лекции, ежедневно отрабатываю во время обеденного перерыва. Этот заместитель тут же, при мне, позвонил начальнику управления и обо всем рассказал. А мне сказал: «Иди!»

На следующем же партийном собрании мне устроили разнос. «Самый умный, что ли?» — говорили некоторые коллеги. Но тут встает один пожилой человек, начальник отделения, образованный, интеллигентный, и говорит: «У кого-нибудь есть к нему претензии по работе?» «Нет», — говорят. «Как он работает?» — «Хорошо». «Так, простите, — говорит, — почему же вы его распекаете? — его поощрить надо, что он проявил инициативу и начал учиться».

Выступила в мою поддержку еще одна женщина, она таким же образом училась в консерватории. Словом, спустили все это на тормозах. И в 1958 году я закончил университет.

— Наличие высшего образования помогло вам попасть в разведку?

— Конечно. Вскоре после того, как я окончил университет, из Москвы пришла телеграмма: «Направить Спирина в Москву для сдачи экзаменов». Речь шла о высшей разведшколе. Поехал. Прошел медкомиссию. Были там разные тесты. Со мной беседовал начальник отдела кадров ПГУ. Меня приняли. Начал учиться.

— Какие иностранные языки вы там изучали?

— Немецкий, английский. Причем языковая подготовка была очень серьезной. Преподавательница-дрессировщик.

— После разведшколы вас сразу же направили в Германию?

— Да.

— Один из ваших коллег сказал мне, что сразу же по прибытию в Германию, вы общались с Александром Коротковым, легендарным разведчиком, которого коллеги называли «королем нелегалов».

— Это правда. Александр Коротков со мной беседовал. Жалко, что не пришлось с ним работать. Он в том же 1961 году, умер. Но та встреча мне очень запомнилась.

— О чем вы с ним говорили, если это не продолжает оставаться секретом?

— Он дал мне одно поручение. Суть его раскрыть не смогу. Скажу еще, что, видать, он ко мне присматривался для будущей, еще более серьезной работы. Он долго со мной беседовал, а в конце разговора сказал: «Дай Бог тебе хорошо освоиться, а потом мы с тобой еще поработаем».

— На каком участке вы действовали в Германии?

— В отделе, который работал с нелегалами — готовил их, легендировал и перебрасывал «на ту сторону». И они действовали в разных странах.

— Это было во время вашей первой долгосрочной командировки в Германию. А чем вы занимались во время второй долгосрочной командировки?

— Все тем же. Работал с нелегалами.

— Знаю, что, работая в Германии, вы стали участником исторического события — обмена американского летчика — разведчика Пауэрса на арестованного и осужденного в США резидента советской разведки Рудольфа Абеля. Вы могли бы рассказать об этом подробнее?

— Да, я хорошо это помню. Перед тем поздно вечером нас собрал руководитель представительства. Подробно обо всем инструктировал. Операцией руководил Владимир Бурдин. Он сидел в штабе.

Непосредственно на месте события за старшего был Николай Корзников.

Все очень серьезно готовились, ведь, это был первый случай обмена разведчиками между главными противниками в холодной войне. Мы подготовились как следует.

— Скажите, все было именно так, как это показано в фильме «Мертвый сезон»?

— Не совсем так, но отдаленно похоже. Итак — мост. Прикрытие солдат было запрятано во дворах. Девять офицеров разведки, в том числе и я, расположились в небольшой деревянной будочке с тремя окошками — на три стороны. Мы там сидели. Операция была запланирована на девять утра.

— Были какие-либо неожиданности?

— Нас очень встревожило, что примерно за пятнадцать минут до девяти шесть американских бронетранспортеров с солдатами подъехали к мосту с той стороны. Но спустя пару минут они уехали.

Проблема была в том, что радиосвязь нельзя было использовать: весь эфир прослушивался. Тем не менее, руководители операции нашли выход — дипломаты на машинах каждые пятнадцать минут объезжали позиции и докладывали обстановку.

— Как проходил сам обмен?

— Ровно в девять часов подъехали машины с нашей стороны. Я видел наших сотрудников, которые привезли Пауэрса.

— Какова была ваша задача?

— На случай какой-то непредвиденной ситуации мы по сигналу Корзникова должны были выскочить, — забрать Абеля и не отдать Пауэрса. Причем, нам было разрешено применить оружие.

Как только появились Пауэрс и Абель, мы вытащили пистолеты и взвели курки. Рядом с Абелем шел его адвокат Донован и наш разведчик-нелегал (будущий начальник нелегальной разведки КГБ СССР) Юрий Дроздов, — в роли племянника Абеля.

Как только Пауэрс и Абель пересекли условную разделительную полосу, мы с пистолетами в руках выскочили из будки и отсекли Абеля от американцев. Стояли так, пока Корзников и Абель не сели в машины и не уехали.

— Как выглядели Пауэрс и Абель?

— Пауэрс был румяный, краснощекий, упитанный, а Абель — бледный, худой. Пауэрс — в прекрасном пальто, в пыжиковой шапке. А Абель — в какой-то кепочке и в стареньком пальто.

— На одной из фотографий вы запечатлены с Абелем в Киеве.

— В 1967 году Абель приезжал в Киев. Мое начальство, естественно, знало, что я участвовал в операции обмена, и мне поручили его принимать. Он сделал здесь несколько выступлений.

— Это были закрытые выступления для сотрудников госбезопасности?

— Да.

— В Фонде ветеранов внешней разведки знают, что, работая в Германии, вы часто общались с радистом Рихарда Зорге Максом Клаузеном.

— Да, это правда. Помню, когда Зорге посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, и тогда же вышел двухсерийный фильм «Кто вы, доктор Зорге?», Макса Клаузена и его супругу Анну Ивановну наградили орденами Красного Знамени. И тогда возник один деликатный момент. Дело в том, что в фильме жена Клаузена показана несколько нервозной, скандальной. В нашем посольстве подумали, что, может быть, это ее обидит, когда она увидит фильм. А планировалось показать им фильм и тут же вручить ордена. И мне сказали: «Поезжай к Клаузенам и подготовь ее». Я приехал к ним (у них дома я был не однажды), мы выпили по чашке кофе, по стопке коньяка. Говорю: «Анна Ивановна, в фильме, это же художественное произведение, вы показаны немного нервозной — Макса часто ругаете». А она мне: «А как же мне было его не ругать, они, ведь, с Рихардом напьются — и давай гонять на мотоцикле». То есть перед Анной Ивановной не пришлось извиняться, свой кинообраз она восприняла нормально.

— А это правда, что изначально Зорге был офицером Абвера, а потом его перевербовал НКВД?

— По настоящему он работал только на нас. Но, не имея связи с немцами, он не смог бы жить и работать в Японии.

Интересно, что когда японцы обнародовали информацию о том, что Зорге был советским разведчиком, немцы не поверили.

— Павел Александрович, вы были одним из создателей Музея внешней разведки, вы очень много знаете о судьбах очень многих украинских разведчиков. Не могли бы вы рассказать об Иване Сергеевиче Борисове, которого наградил Железным Крестом Гитлер. Тем более, что, как донесла «разведка в разведке», с Иваном Сергеевичем вы были знакомы.

— Иван Сергеевич — человек удивительной судьбы. До войны он уже работал в органах. Когда начали готовить и забрасывать во вражеский тыл партизанские отряды, его назначили начальником разведки в партизанский отряд Сабурова. Там он провел очень много разных операций — по организации диверсий против оккупационных войск, по организации нашей агентурной цепи. Помню, он рассказывал мне о таком случае. Отряд Сабурова захватил поселок. К Ивану Сергеевичу доставили старосту этого населенного пункта. Это был человек в возрасте. Иван Сергеевич допрашивает его, беседует с ним, и чувствует, что он — человек не безнадежный. Тем более, была информация, что преступлений против мирных жителей он не совершал. Хотя, как староста населенного пункта, он, конечно же, сотрудничал с фашистами. В конце концов, этот староста прямо заявил Ивану Сергеевичу: «Постарайтесь меня понять: я патриот своей Родины, мой сын — офицер Красной Армии, я стал старостой, чтобы хоть как-то, в меру своих сил, облегчить участь односельчан».

«И я, — говорил Иван Сергеевич, — ему поверил, отпустил его и договорился с ним, что он будет нам помогать». И на протяжении всего периода оккупации этот староста активно сотрудничал с разведкой партизанского отряда, снабжал информацией, выполнял задания по срыву вывоза молодежи в Германию.

Еще в период оккупации Ивана Сергеевича вызвал в Центр генерал Судоплатов, начальник Четвертого управления, которое руководило деятельностью всех партизанских отрядов. Ивану Сергеевичу предстояло новое важное задание. Несколько месяцев его готовили, потом ему вручили документы на имя сына видного бывшего монархиста, перебросили через линию и фронта — и таким образом Иван Сергеевич стал разведчиком-нелегалом. Задача перед ним была такова — вести себя таким образом, чтобы привлечь внимание Абвера на предмет возможного сотрудничества. Задание Иван Сергеевич выполнил: выдержал проверку, более того — в Абвер его взяли на работу, и даже доверили вербовать агентуру. Таким образом, советская разведка обзавелась еще одним очень важным источником информации во вражеской спецслужбе.

Прошло время. Красная Армия наступала. И так получилось, что все подразделение Абвера, в том числе и Иван Сергеевич, было захвачено в плен. После этого его под видом сотрудника Абвера использовать уже не представлялось возможным.

Но тут начинается новый очень важный период в разведдеятельности Борисова. К тому времени через агента-двойника, находившегося в Москве и долгое время «сотрудничавшего» с немецкой разведкой, удалось заполучить информацию, использовав которую удалось разработать и осуществить операцию «Березино».

— Расскажите об этой операции и об участии в ней Ивана Борисова.

— В управлении Судоплатова подобрали из немецких военнопленных (среди них был один генерал, несколько полковников, а еще — офицеры рангом пониже), которые согласились сотрудничать с нашей разведкой и создали из них фиктивный немецкий партизанский отряд. Через нашего московского агента-двойника сообщили немцам, что в освобожденных Красной Армией белорусских лесах действует немецкий партизанский отряд. Этот же агент получил от немцев задание — проверить отряд. Он «проверил». Сообщил, что информация соответствует действительности. Тогда немцы решили оказать помощь этому отряду. И начали регулярно поставлять деньги, оружие, боеприпасы.

— Но, ведь, этим людям надо было реально партизанить, вести диверсионную работу. Как управление Судоплатова решило эту проблему?

— Деятельность этого отряда искусно имитировалась. Кое-где постреляют, вроде бой устроят. После чего войсковая часть перемещалась в другое место, а Абверу докладывали, что часть уничтожена. Абвер контролировал это дело, и все «подтверждалось». Короче говоря, сильно отвлекали Абвер от других дел.

— Теперь расскажите о награде от Гитлера.

— Однажды в этот отряд прилетел высокопоставленный офицер Абвера и всем руководителям этого отряда вручил награды от Гитлера. Иван Сергеевич указом Гитлера был удостоен Железного Креста с мечами. Он сдал его, конечно же, в архив КГБ.

— Как сложилась судьба Ивана Сергеевича после войны?

— Все послевоенное время он работал в КГБ Украины, в управлении разведки. Помню, когда его хоронили, солдаты несли очень много наград, но что бросилось в глаза — на подушечках было четыре Ордена Красной звезды.

Иван Сергеевич Борисов, безусловно, был одним из выдающихся украинских разведчиков.

— Павел Александрович, как вы сейчас живете, чем занимаетесь?

— Сейчас я на пенсии. Но в меру сил и возможностей стараюсь быть полезным службе, в которой проработал всю жизнь. По просьбе Службы Внешней Разведки Украины написал несколько учебных пособий для Академии СБУ. Участвую в дальнейшем совершенствовании Музея разведки. С удовольствием участвую в работе Фонда ветеранов внешней разведки.

 

Игорь ХИЖНЯК:

«Настоящий разведчик никогда не сдает своих»

Игорь ХИЖНЯК — один из тех, очень редко встречающихся людей, которые хотели работать в разведке с детства. Обычно юноши мечтают совсем о другом, а разведка сама находит их и затягивает в свой беспощадный жестокий водоворот. Он прослужил на «невидимом фронте» многие годы. На одном из самых сложных его участков — в Соединенных Штатах Америки. Причем, на самом опасном участке — во внешней контрразведке, которая наряду с другими небезопасными делами, занимается еще и проникновением в спецслужбы противника.

Сегодня ветеран внешней разведки Игорь Хижняк, почетный сотрудник Службы безопасности Украины, возглавляет подразделение безопасности одного из крупнейших украинских бизнес-концернов.

Наш разговор в его уютном рабочем кабинете начинается с моего вопроса о том, как он попал в разведку?

— Иван, если позволишь, хотел бы вначале высказать удовлетворение появлением и успешным становлением вашего Интернет-издания Intellectual.org.ua. Наконец-то у фонда ветеранов внешней разведки Украины есть возможность доносить до общественности и заинтересованного читателя свою позицию, информировать о реализации своей концепции, практической деятельности. Большой интерес представляет рубрика «из истории внешней разведки», среди авторов которой мои хорошие знакомые и коллеги по работе в украинской разведке М. Гречка, А. Данильчук, В. Крамаренко, Ю. Калин, А. Баронин и другие, в увлекательной форме показавшие хоть и в фрагментарной форме славную историю и роль Первого управления, а также рождение и укрепление разведслужбы молодого и независимого украинского государства. Благодарю за возможность поделиться и мне некоторыми мыслями и воспоминаниями.

Родился я в 1945 году в Днепродзержинске. Окончил среднюю школу, техникум. Какое-то время работал слесарем на заводе. Уже тогда, помню, была мысль, желание — желание работать в органах госбезопасности, в разведке.

Потом пошел в армию. Там, наверное, ко мне присматривались. Потому что к концу службы, после определенной работы со мной, предложили поступить в Высшую школу КГБ. Но так получилось, что решение этого вопроса несколько затянулось, а я тем временем поступил в Московский университет, на исторический факультет. Проучился год и поступил в Высшую школу КГБ.

— То есть, Московский университет вы бросили?

— Нет. В университете перевелся на заочное отделение и начал учиться и там, и там. Отучился пять лет, закончил учебу, после чего меня направили на оперативную должность.

— Выпускников Высшей школы направляли во все республики Союза?

— Да. Часть Людей оставляли в Москве, часть — распределяли в республики. Мне тоже предложили остаться в Москве. Но из каких-то, наверное, едва просыпавшихся в душе патриотических соображений решил поехать в Киев. Прибыл в Украину. Явился в центральный аппарат. Генерал, который занимался кадрами, спрашивает: «Ну, что? Куда тебя направить?» Я молчу. У него за спиной — карта Украины. Он сидел, не оборачиваясь к карте, вскидывает руку и пальцем определяет точку. Тогда встает, смотрит на карту — куда же попал его палец? — и говорит: «Вот. Поедешь в Харьков».

Приезжаю в Харьков. Там начальником областного управления был очень интересный человек, уникальная личность, генерал Фещенко. Мы с ним потом полтора года работали, как говорится, душа в душу. Я к нему зашел, представляюсь. Он поговорил со мной. А перед тем он уже ознакомился с моим личным делом, и говорит: «Будеш працювати у розвідці». А тогда в каждом областном управлении КГБ были разведподразделения. «Підеш працювати, — сказал генерал Фещенко, — молодшим оперуповноваженим». Нужно было пройти все ступени. И начал я там работать по линии разведки. Старались мы, конечно, делать все на отлично. Западные дипломаты побаивались заезжать на Харьковщину. Были определенные результаты, и вскоре мне предложили перейти на работы в Киев. С 1976 года я уже был в Первом управлении в Киеве.

— Вы работали по линии разведки внутри Украины — то есть, вербовали приезжающих сюда иностранцев и т. д.?

— Да. Работали в Украине, бывало, выезжали и в другие республики Союза.

— В то время вы, наверное, набирались опыта, еще более повышал и свой образовательный и профессиональный уровень..

— В 1979 году я закончил Краснознаменный институт имени Андропова.

— Как я понимаю, Институт имени Андропова — это несколько лет спецподготовки для людей, уже получивших высшее образование?

— Да, этот институт дал очень мощную теоретическую и практическую подготовку для работы именно за рубежом. Преподавали нам выдающиеся люди. Например, некоторые разведчики, работавшие по атомной бомбе, некоторые члены знаменитой Кембриджской пятерки, в частности, Ким Филби. Люди, которые нас учили профессии — это одно, наверное, самое главное достоинство этого специфического учебного заведения. А второе достоинство — уникальная закрытая библиотека. Каждую свободную минуту я старался провести в ее залах, из которых вынос книг строго-настрого запрещен. Именно там я видел целые тома документов, с фотографиями, с вещественными доказательствами, зверств украинских националистов в годы Великой отечественной войны. Уже тогда я все это знал. И это, кстати, в какой-то степени мне помогло тогда, когда я работал в Нью-Йорке и там уже напрямую стыкался с этими людьми.

После института опять же предложили на какое-то время остаться на работе в Москве, а потом ехать в длительную командировку в одну из англоязычных стран. Но я опять решил новый этап работы начинать из Киева. В то время внешнюю разведку Украины возглавлял всем известный сегодня генерал Мякушко. Он тогда направил в Москву телеграмму, что мы, мол, имеем виды на такого-то товарища.

Потом какое-то время работал здесь, в Киеве, в аппарате Первого управления, по линии внешней контрразведки. Вскоре начал работать еще и в МИДе. Дипломатическая должность использовалась для прикрытия. Думаю, говоря об этом, не разглашаю какие-то особые секреты, ведь о тогдашней схеме прикрытия сегодня уже все знают.

Тогда днем я отрабатывал в МИДе, а вечером — трудился на основной работе, в Первом управлении. В тот период, как сотрудник МИДа три раза ездил на сессию Генеральной ассамблеи ООН, в Нью-Йорк. Это была своеобразная обкатка, подготовка к предстоящей более серьезной работе по линии внешней разведки.

— Можете более подробно рассказать об этом периоде вашей жизни?

— Давали задание — выполнял задание. Вот, пожалуй, и все, что могу рассказать.

— Как складывалась дальше ваша профессиональная деятельность?

— По результатам этих командировок было заключение: товарищ способен работать по этой линии. И в 1985 году был направлен уже на постоянную работу в Постпредство Украины при ООН. Это была мечта любого опера — работать в «логове империализма», работать по-боевому, встречаться с источниками, получать информацию. И активно заниматься дипломатической деятельностью, выступать от имени Украины в комитетах ООН, участвовать в переговорах украинских делегаций в этой международной организации, решать другие мидовские задачи.

— Знаю, что вы работали в отделе внешней контрразведки. Об этом подразделении уже много информации, даже теперь, спустя годы после развала Союза. Может быть, вы немного расскажете об этом столь специфическом подразделении разведки?

— В любой спецслужбе имеется подразделение контрразведки. Оно занимается обеспечением безопасности разведопераций легальной разведки, защитой секретов, обеспечением безопасности «колонии» граждан своей страны, предотвращает вербовки и т. д. Но самая главная задача этих подразделений — это проникновение в спецслужбы страны пребывания. В свое время Управлением внешней контрразведки ПГУ (Управлением «К») были завербованы сотрудники ЦРУ Эдвард Смит, Дэвид Барнетт Дэвид, Уильям Кампайлс, Эдвин Мур, Эдвин Говард, Олдрич Эймс. В ФБР на советскую разведку работали Ричард Миллер и Эрл Питтс, а в Агентстве национальной безопасности (АНБ) — Уильям Мартин, Бернон Митчелл, Виктор Гамильтон, Роберт Липка, Рональд Пелтон и другие.

Управлением «К» также была проведена большая работа по составлению справочника, где были перечислены несколько тысяч имен установленных сотрудников ЦРУ, разработана методика выявления американских разведчиков, действующих под различным прикрытиями.

Внутри ПГУ были выявлены предатели Ю. Логинов, О. Гордиевский, Л. Полещук, В. Пигузов, В. Ветров, С. Моторин, В. Мартынов, Г. Вареник и другие, в ГРУ — Д. Поляков, Г. Сметанин, В. Васильев и другие.

— Наверное, это самое сложное — работать с сотрудниками спецслужб. Ведь, одно дело — иметь агента в какой-нибудь транснациональной корпорации и совсем другое — иметь источники в ЦРУ и в ФБР.

— Да, дело не из легких. И, вы знаете, при всем моем желании рассказать вам нечто совершенно потрясное, что свидетельствовало бы о нашем высочайшем профессионализме, ничего нового поведать вам не могу. О многих случаях высочайшего профессионализма и даже высочайшего мужества никто и никогда не расскажет. К сожалению, в этом драматизм нашей профессии: известными, а порой — и всемирно известными становятся только разведчики, которые «громко» провалились. Об успехах, порой выдающихся, остальных «тихих» тружеников мир узнает, как правило, спустя десятилетия, а то и столетия, если вообще узнает. Да и я в силу воспитания и моего представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, не смогу быть первооткрывателем бывших тайн и секретов.

— Один из ваших коллег сказал мне, что вы причастны к «делу Питтса», американского спецслужбовца, работавшего на КГБ. Если вы об этом расскажете, то не станете первооткрывателем, поскольку об этом подробнейшим образом уже написано в книге Александра Колпакиди и Дмитрия Прохорова «Все о внешней разведке».

— Про Питтса рассказать смогу. Но предупреждаю — ни слова больше, чем в книге Колпакиди и Прохорова. Итак, в 1983 году 30-летний Питтс был принят на работу в ФБР и начал свою службу в отделении бюро в Миссури. Действительность оказалась совершенно не соответствующей его мечтам — безликая и нудная работа, провинциальный самодур-начальник, более чем скромный заработок (35 тыс. долларов в год). Все это не раз заставляло Питтса задумываться об уходе из ФБР. Но преподавателю колледжа, куда Питтс думал устроиться на работу, платили еще меньше, и он остался на службе в бюро, тем более, что к этому времени он успел жениться.

В 1985 году Питтса перевели в нью-йоркское отделение ФБР, но направили не в отдел по борьбе с наркомафией, куда он стремился попасть, а в «группу 19», которая занималась выявлением сотрудников КГБ и ГРУ среди работников консульства СССР в Нью-Йорке и советской миссии при ООН. Перевод в Нью-Йорк сильно ударил по семейному бюджету Питтса, так как его зарплата осталась прежней, а расходы возросли. В результате, испытывая острую нехватку денег и сильное разочарование в работе, Питтс решил предложить свои услуги советской разведке.

Будучи человеком педантичным и скрупулезным, он точно определил одного из сотрудников нью-йоркской резидентуры КГБ и в первых числах июня 1987 года подбросил ему в машину записку с предложением о сотрудничестве. Однако ответа не дождался. Второй раз вступить в контакт с сотрудниками КГБ Питтс попытался 15 июня 1987 года. В этот день он вел наблюдение в аэропорту имени Кеннеди за прибывающими из Москвы советскими дипломатами. В одном из них он узнал Роллана Джейкию, которого в ФБР считали сотрудником советской разведки. Однако подойти к Джейкии Питтс не рискнул, так как его встречали сотрудники советской миссии. Тогда через несколько дней Питтс отправил по домашнему адресу Джейкии письмо, в котором предлагал встретиться через две недели в библиотеке на 42-й улице. В конверт он вложил страницу из телефонного справочника ФБР. Встреча Питтса с Джейкия состоялась в назначенный день. Но так как Джейкия оказался «чистым» дипломатом, то он на встречу пришел не один, а представил Питтсу Александра Карпова, сотрудника линии «КР» (внешняя контрразведка) нью-йоркской резидентуры КГБ, и немедленно удалился. Во время первой встречи с Карповым Питтс передал ему список сотрудников советских учреждений в Нью-Йорке, подозреваемых в шпионаже, а также обговорил условия дальнейшей связи и порядок оплаты информации.

Сведения, передаваемые Питтсом, имели меньшее значение, чем сведения, получаемые от Эймса. Но зато они позволяли нью-йоркской резидентуре точно знать, за кем из сотрудников установлено наблюдение, и какие провокации против советской колонии готовят в ФБР.

В конце 1990 года Питтса перевели в штаб-квартиру ФБР в Вашингтоне, где он приступил к работе в уголовном секторе архивного отдела. Несмотря на это его сотрудничество с КГБ, а потом и СВР продолжалось. Связь Питтса с российской разведкой прекратилась в октябре 1992 года по двум причинам. Во-первых, Питтс перешел на работу в отдел юридических экспертиз ФБР, где занимались установлением «генетического почерка» подозреваемых, и поэтому перестал представлять интерес для СВР. Во-вторых, это было сделано для того, чтобы не подставить под удар самого Питтса, так как Джейкия, через которого был установлен с ним контакт, стал к этому времени «невозвращенцем». К сожалению, у Джейкии оказалась хорошая память, и напрочь отсутствовала честь и совесть. И через некоторое время он выдал Питтса ФБР.

Получив данные о сотрудничестве Питтса с бывшим КГБ, ФБР установило за ним наблюдение, которое показало, что он в настоящее время не поддерживает никаких контактов с российскими спецслужбами. Тогда было принято решение провести весьма грязную операцию — подвести к Питтсу агента ФБР под видом сотрудника российской разведки. Тем самым было нарушено джентльменское соглашение между российскими и американскими спецслужбами — не использовать чужой флаг. Согласно этому соглашению российская разведка не использует флаг США для вербовки американских граждан и тем более в отношении граждан России.

Арестовали Питтса 18 декабря 1996 года. Закрытый судебный процесс над ним состоялся 23 июня 1997 года. Главным свидетелем на нем выступал перебежчик Джейкия. Федеральный прокурор потребовал для обвиняемого 24,5 года тюремного заключения. Но судье этого показалось мало, так как он был уверен, что Питтс не полностью осознал свою вину. В результате Питтс был приговорен к 27 годам тюремного заключения. Что же касается нового гражданина Америки Роллана Джейкия, то он за свое предательство получил крупную сумму, сменил имя и теперь живет в США.

— В 1986 году, во время вашей командировки случился грандиозный шпионский скандал. По подозрению в шпионаже в пользу КГБ и ГРУ администрация Рейгана выслала 80 советских дипломатов, каждого шестого из примерно 500 сотрудников дипмиссии.

— Высылка аккредитованных в Нью-Йорке, Вашингтоне и Сан-Франциско дипломатов стала результатом операции ФБР под кодовым названием «Фемиш». Развернутая кампания американской разведки ставила целью сокращение угрозы информационных утечек в Советский Союз.

Большая часть сотрудников ПГУ и военной разведки были выдворены из Соединенных Штатов. Это был ощутимый удар со стороны их контрразведки. И так получилось, что сразу же после скандала много должностей осталось свободными. А заполнены они должны были быть срочно. И меня тут же назначили офицером безопасности советского диппредставительства и заместителем резидента по внешней контрразведке.

— То есть, вы не попали тогда «под раздачу»?

— Не попал. Выбирали для выдворения только тех, кто больше всего активничал. Они настроены больше всего на то, чтобы беречь свои секреты. Например, на нашу политическую разведку они смотрели, как говорится, сквозь пальцы. Но в то же время добычу нами технической, экономической информации они всячески пресекали. Может быть, у американцев не было точных данных о конкретных устремлениях и результатах моей оперативной деятельности.

— Как вы восприняли свое новое назначение?

— Всячески сопротивлялся, ведь имел бурное оперативное прошлое и хорошие заделы на перспективу. Но, в конечном итоге, было принято решение, что я буду заниматься внутренними делами без выхода на спецслужбы. Об этом периоде могу сказать, опять-таки, только то, что уже известно. Тогда контрразведка в разведке очень серьезно «вычисляла» нескольких предателей, которые за деньги раскрыли американцам некоторые секреты нашей резидентуры.

— Например?..

— Без комментариев. Могу только заметить, что некоторое время вербовочные подходы к советским дипломатам и сотрудникам других представительств СССР в США осуществлялись в массовом порядке, отличались наглостью и бесцеремонностью. Вспоминается случай, когда одному из шифровальщиков резидентуры, который имел право выходить в город только лишь в сопровождении соответствующих сотрудников, при переходе улицы в карман было подброшено вербовочное письмо с солидным бриллиантом. Пришлось проводить адекватные меры в Москве.

Все прошло нормально. В 1989 году я вернулся в Союз. А тут — перестройка, расшатывание, а потом — и развал Союза. Здесь, в Киеве, меня назначили заместителем начальника службы внешней контрразведки. Горжусь причастностью вместе с другими коллегами к созданию и становлению украинской разведки. Задачи разведки уже тогда резко изменились. Хотя, по большому счету, задачи разведки никогда не меняются — добиться информации. Но уже тогда на первый план вышли вопросы борьбы с терроризмом, с наркоторговлей, торговли оружием, торговли людьми.

— Уже во времена независимой Украины вы работали в посольстве Украины в США официальным представителем госбезопасности по связям со спецслужбами.

— Да, то был по-своему очень интересный, напряженный и созидательный период. Оказалось, можно было положительно решать вопросы в интересах Украины. Моя должность предполагала возможность, в случае необходимости неотложно встретиться с руководством ЦРУ и ФБР, на регулярной основе происходило общение с ответственными сотрудниками и обмен взаимоинтересной информацией.

— Н у, и как руководство американских спецслужб, не вспоминало вам ваше прошлое?

— Вспоминало, конечно. Но все это было уже в форме шутки, доброжелательно, с пониманием. Внешне, по крайней мере. Хотя, надо сказать, был один очень интересный, занимательный эпизод. Во время визита официальной делегации украинских спецслужб в США на встрече с директором ФБР Луисом Фри я обратился к нему с несколько необычным предложением. Я ему сказал: «Как опер опера ты меня поймешь, позволь мне встретиться с человеком, который меня разрабатывал во время моей первой командировки в США. И, представьте себе, эта встреча состоялась. Через два дня на приеме ко мне подвели худощавого и чувствовавшего не в своей тарелке человека. «Думаю, вам будет о чем поговорить», — сказал познакомивший нас фебээровец и оставил нас наедине. Мы ушли с того приема, пошли выпили по пиву, пообщались. «Слушай, — говорю я ему, — я, конечно, понимаю, что ты ничего мне не расскажешь, но, все же, ответь мне хотя бы на один вопрос — сколько на меня было томов?» «Да, — говорит, — достаточно». Это, конечно, был момент интересный и уникальный.

— Теперь, в независимой Украине, считается, что ЦРУ — дружественная нам спецслужба. Игорь Владимирович, как старый опер, скажите, вы верите в то, что американцы против нас не работают?

— Не верю. Для этого мнения есть более, чем достаточно оснований. Геополитика определяет место каждой страны в системе мирового сообщества. И в борьбе за это место не может не быть оппонентов, желающих поживиться за чужой счет. Взаимное недоверие существует даже между странами НАТО. Вспоминаются слова Аллена Даллеса: «то, что вы нам не дадите, мы возьмем сами».

— А Украина сегодня не имеет нелегальной разведки в США?

— Я этого не говорил. Хотя, вы сами понимаете, что в нынешних политических реалиях вопрос украинской нелегальной разведки в США, равно как и американской нелегальной разведки в Украине, совершенно не актуален. Для нынешней Украины нелегальная разведка в США — это непозволительно дорогое удовольствие.

— Игорь Владимирович, а когда вы работали в посольстве Украины в США, и уже тогда считалось, что с Америкой мы друзья, не было ни одного случая вербовки украинских дипломатов их спецслужбами?

— Были, конечно. И мы, как и во времена холодной войны, их всячески пресекали. Помню, днем, на официальном приеме, американцы клянутся в дружбе и сотрудничестве, а вечером получаю информацию, что пытаются вербовать сотрудника нашего посольства. Американцы в спецслужбах наглые. Двуличие для них характерно. Но потом, когда они начинают чувствовать, что ты можешь дать им отпор, тогда они начинают вести себя на равных, и уже начинается более интеллигентная, интеллектуальная игра.

— Вы могли бы рассказать об этом случае вербовки со стороны такой дружественной спецслужбы?

— Упомянутому сотруднику предъявили компромат — якобы он пытался украсть пару колготок в супермаркете. Назначили встречу, как нетрудно догадаться в такой ситуации, вербовочную в одном из магазинов недалеко от посольства. Слава богу, человеку хватило ума и порядочности подойти к офицеру безопасности, то есть ко мне и все рассказать.

— И что сделали вы в той ситуации?

— По согласованию с руководством СБУ было принято решение жестко отреагировать на вызывающее поведение американцев. Взял несколько пограничников из охраны посольства, они были в гражданской одежде, расставил вокруг места встречи, и сам якобы случайно появился там в момент встречи. «О, Петя, що ти тут робиш?» «Та, — говорит, — кляті американці мене вербують». Я сразу же подошел к этим американцам, представился, показал документы о том, что я — офицер безопасности. А в кармане у меня уже были все письма, необходимые при демарше.

— Как повели себя американцы?

— Сначала, конечно, были в шоке. Коллеги уже смаковали оперативный результат, а тут во время процесса появляется офицер безопасности украинского посольства и вносит изменения, пресекает этот процесс. Прокол.

После замешательства и выяснения отношений на повышенных тонах вдруг один из этих американцев обращается теперь уже ко мне: «Слушай, давай будем встречаться, общаться, обмениваться информацией». «Дорогой мой, — говорю я ему, — у меня есть с кем обмениваться информацией в ФБР, с его директором. Я сейчас же докладываю руководству, и будет грандиозный скандал». Короче, где-то через час мы разошлись. На следующий день меня приглашают на срочную встречу в ФБР. Один из руководителей этого ведомства говорит: «Слышал, у вас там произошла «непонятка», не думайте ничего плохого: мы же друзья, мы же партнеры, то были не наши люди…»

Это я все к тому, что никогда не бывает слишком уж большой дружбы между спецслужбами.

— В годы холодной войны были тайники, «моменталки», масса других «примочек» из арсенала конспирации. Сейчас же американцы могут получать информацию об Украине, в том числе и конфиденциальную, почти открыто — в частности, через систему грантов. Кстати, они и не скрывают этого. В этом контексте очень интересной представляется статья американской исследовательницы Хитер Коттин «Неформальные структуры в связке с ЦРУ», опубликованная в журнале «Covert Action Quartely», № 1, 2003 г., выходящем в США. Автор на примере неправительственных организаций», финансируемых Джорджем Соросом, которые, как известно, невероятную активность проявляют и в Украине, предельно четко определяет их основную цель — планетарную аферу по «легитимному перекачиванию национальных ресурсов в частные руки немногих избранных».

Благотворительные фонды и неправительственные организации, созданные Соросом, отмечает Хитер Коттин, «сданы в аренду на взаимовыгодных условиях американским спецслужбам». Это же признает и соратник Сороса Ванштейн: «Благодаря достигнутому взаимопониманию сегодня мы открыто занимаемся тем же, чем 25 лет назад вынуждено было тайно заниматься ЦРУ».

— Об этих угрозах разведка предупреждала еще в начале 90-х. Что можно об этом сказать сегодня, особенно учитывая нынешние политические реалии? Здравомыслящие политики, даже пребывая в условиях различных прессингов, в том числе и внешних, пытаются даже в невероятно сложных ситуациях принимать какие-то оптимальные решения, выгодные для своей страны.

А вообще-то, политика — это дело темное. В период работы в разведке мне пришлось встречаться, общаться со многими людьми, большинство из которых можно назвать знакомыми, сослуживцами, приятелями, коллегами. К каждому из них я старался относиться с доброжелательностью и отзывчивостью. Но не обошли меня стороной и негативные моменты человеческих отношений: обман, оговор, клевета, разочарование и отчуждение. Но остались в памяти встречи и общение с людьми из числа отечественных и иностранных дипломатов, политических и общественных деятелей, журналистов, бизнесменов, разведчиков и контрразведчиков, американцев и англичан, итальянцев и чехов, представителями украинской, русской, еврейской, армянской, грузинской и другой эмиграции в США. Мне повезло участвовать в некоторых исторических и знаменательных событиях связанных с советско-американскими отношениями на международной арене, становлением и укреплением независимости Украины, совместно с коллегами в меру своих сил и возможностей содействовать образованию и развитию украинской разведки.

Не могу не отметить громадную роль, которую сыграл в моей оперативной судьбе надежный «тыл» — боевая подруга и жена Зоя Николаевна, дочери Наташа и Оксана. Они не только содействовали благотворному морально-психологическому климату в семье в период загранкомандировок, но и иногда прикрывали меня при проведении оперативной работе в нью-йоркских «джунглях». Однажды в городе при поездке на шопинг слышу вопрос от первоклассницы Оксанки, сидящей на заднем сидении автомашины: — «папа, папа, а что это за дяди уже два часа за нами ездят? А эта тетя негритянка заходила за нами в примерочную в магазине!» И это без всякой спецподготовки…

С тех пор прошло более 30 лет. Я с большой теплотой вспоминаю своих первых руководителей в Харькове и Киеве М. С. Старостина, В. В. Задираку, В. П. Быкова, В. М. Паньковского, И. А. Украинского. Очень много сделали для моего профессионального становления и утверждения легендарные разведчики В. П. Повжик, В. М., В. Е. Мякушко, Г. К. Ковтун, великолепные профессионалы ПГУ из Службы внешней контрразведки В. Энгер, О. Нечипоренко, А. Киреев, Б. Никитенко. Периодически встречаемся с товарищами по «цеху» Л. Н. Роженом, Г. Г. Лавриком, А. В. Мережко, В. И. Калитой, И. И. Дунайским, В. Г. Звонковым, Ю. И. Шевченко и некоторыми другими украинскими друзьями и коллегами, вспоминаем прошлое, с осторожным оптимизмом смотрим в будущее.

— Когда вы работали в посольстве Украины в США, вам приходилось иметь дело с украинской диаспорой?

— Да, конечно. Многие украинцы уже занимали к тому времени солидное положение. Мы с ними работали по многим практическим вопросам. Например, когда в Соединенные Штаты приехал тогдашний председатель Верховной Рады Александр Мороз, у нас, людей, которые занимались безопасностью наших граждан, совершенно неожиданно возникла проблема организации охраны украинского спикера. Мы обратились к американским спецслужбам: мол, возьмите под охрану Александра Мороза. Нам отвечают: «Мы охраняем только президентов и королей». Что делать? Нельзя же, чтобы наш председатель Верховной Рады передвигался по Соединенным Штатам, как обычный гражданин. Короче говоря, мы обратились в частное охранное агентство, собственниками которого являются украинцы: «Хлопці, допоможіть!» Они пошли нам навстречу, выставили охрану в полицейской форме и сопровождали нашего спикера по всем правилам.

По окончанию визита Александр Александрович спрашивает меня: — как отблагодарить? Да просто, отвечаю, пожмите руки и сфотографируйтесь на память.

Надо сказать, что, несмотря на многие нюансы, которые, безусловно, были во времена становления украинской государственности, взаимоотношения с украинской диаспорой оказались очень полезными для Украины. Роль посольства Украины в этом направлении была и остается одним из приоритетов. В то же время, не могу не отметить, что работа с украинскими эмигрантскими организациями всех направлений в США началась и получила развитие с позиций Постоянного представительства Украины при ООН в середине 80-х годов. В тот период представительством руководил Удовенко Г.И. Работа с указанной категорией украинской эмиграции в США требовала определенного мужества и смелости при том политическом раскладе в СССР и в Украине. При этом Геннадий Иосифович полностью полагался на мою поддержку. Это был интересный и незабываемый период, достойный отдельного рассказа.

— Игорь Владимирович, вот вы работали в КГБ, одной из самых мощных спецслужб мира. Потом все рушилось — и страна, и ее спецслужба. Рушилось не само по себе, а при мощнейшем, ничем не прикрытом вмешательстве извне. У вас сегодня нет ощущения некоего трагизма?

— Знаете, я часто бываю на Петровке, на книжном рынке. И вот как-то я спрашиваю: «У вас что-то есть по истории внешней разведки?» И продавец мне отвечает: «Какая там разведка?! Союз просрали!» И что ему скажешь? По большому счету, это, в общем-то, так.

Не хотелось бы, чтобы это было воспринято как оправдание, но, тем не менее, мы профессионально и четко выполняли свой долг: еще за 15 лет до так называемой «перестройки» разведка информировала о тайных планах по развалу Союза. Разведка делала все, что могла, но… предательство произошло на высшем уровне, недосягаемом для КГБ.

— Вы — носитель уникальной информации, которая, по большому-то счету, очень дорого стоит. У вас не возникало желания уехать из страны и где-то там, в тех же Штатах, устроить свою жизнь более комфортно? Извините за этот вопрос, Игорь Владимирович. Но мне интересно, как вы на него ответите?

— Скажу так: удерживает на этой земле наша кровь, жизнь и кровь наших родителей. Еще есть долг перед людьми, с которыми работал, профессиональная солидарность с ними. Как-то, совсем недавно, один из бывших руководителей украинской спецслужбы ради каких-то сиюминутных политических раскладов намекнул на сотрудничество с разведкой одного влиятельного человека. Я был в шоке. Даже американцы, с которыми я в тот же день общался, отнеслись к этому поступку экс-председателя с презрением. Это же святая святых любой спецслужбы — никогда не сдавать источники. Сдача своих бывших сослуживцев — это страшно. Это невероятная деградация некогда интеллектуальной и морально выдержанной личности.

Настоящий разведчик никогда не сдает своих. На этом и держимся. Давай, Иван, выпьем по рюмочке вискаря за тех, кто не вернулся…

 

УШЕДШИЕ

САВЧУК Прокопий Демидович

(родился в 1918 г.)

В 1959–1966 гг. начальник созданного в 1958 г. Первого (разведывательного) Управления КГБ УССР. С 1966 г. первый заместитель министра общественного порядка Украины, генерал-майор. Почетный сотрудник системы госбезопасности. До работы в КГБ занимал ряд руководящих комсомольских постов. Проявил незаурядные организаторские способности по становлению I Управления, созданию профессионального подразделения в новой политической обстановке, комплектованию разведки Украины молодыми перспективными сотрудниками. Яркая и впечатляющая личность. Воевал на фронтах Великой Отечественной войны. Награжден орденами Отечественной Войны 1-й и 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, орденом Трудового Красного Знамени и многими медалями.

КОВТУН Георгий Кириллович

(28.09.1930 г. - 11.12.2004 г.)

Заместитель Председателя КГБ Украины по линии разведки, генерал-майор. Служил на руководящих должностях в разведподразделении пограничных войск. Был начальником Секретариата у Ю.В.Андропова. В связи с образованием в 1991 г. СНБУ и его Главного Управления разведки (ГУР), осуществлял организационную и кадровую перестройку разведоргана. Разработал структуру ГУР и функциональные обязанности оперативного состава применительно к поставленным новым задачам. Подготавливаемые при его непосредственном участии докладные записки в инстанции по линии разведки отличались глубоким анализом исследуемых проблем. Доктор юридических наук. Автор книги «Философия разведки». После выхода на пенсию работал председателем правления Ассоциации «Содружество».

ТИМОФЕЕВ Павел Васильевич (16.12.1920 г. — 22.05.1984 г.)

Начальник I Управления КГБ Украины, генерал-майор. На руководящую работу в республику прибыл после длительной загранкомандировки, где выполнял ответственные задания, в том числе по агенту, занимавшему высокий пост в контрразведке противника. Приступив к руководству украинским подразделением разведки, основательно перестроил его работу. Особенно эффективным стало научно-техническое направление. Лично проводил инструктаж ценной агентуры. Его скрупулезный подход к анализу дел оперативной разработки стал образцом для сотрудников I Управления. Изданное под его редакцией учебное пособие «Подбор, изучение, подготовка и использование в разведывательных целях подсобного аппарата» получило высокую оценку Центра, и было направлено во многие разведорганы СССР. Воспитал ряд руководителей, ставших впоследствии начальниками ГУР-СВР. Участник Великой Отечественной войны. Награжден орденами Красной Звезды, «Знак Почета», многими медалями.

ПОВЖИК Владимир Порфирьевич

(01.02.1936 г. — 22.05.2000 г.)

Руководил созданным Главным Управлением разведки СНБУ, генерал-майор. Длительное время работал начальником первого отдела I Управления разведки КГБ Украины. Организовывал разведывательные операции, связанные с наличием украинской эмиграции в главных капиталистических странах. Руководил работой по этой линии первых отделов-отделений всех областных управлений КГБ. Проводил разведывательные мероприятия с использованием эмиграции в период длительной командировки в резидентуре КГБ в США. Лично осуществлял связь с закордонным источником. Избирался секретарем парткома КГБ УССР.

ЦУРКАН Валентин Иванович

(21.04.1926 г.- 07.02.1997 г.)

Заместитель начальника I Управления КГБ УССР, полковник. Курировал работу по линии политической разведки и разведывательные операции, связанные с наличием украинской эмиграции в главных капиталистических странах. Обладал разносторонними обширными познаниями в этих направлениях. Его обобщенные аналитические записки высоко оценивались в Киеве и ПГУ КГБ СССР. Выполнял разведывательные задания в США. Оперсостав отмечал его высокую культуру, интеллект и эрудицию разведчика. Участник боевых действий в Великой Отечественной войне. Заслуженный журналист (литературный псевдоним Дейнека).

КАЛИН Юрий Михайлович

(05.11.1932 г. - 12.06.2006 г.)

Заместитель начальника I Управления КГБ Украины по линии научно-технической разведки, полковник. Признанный интеллектуал в приоритетных для разведки проблемах науки и техники. Руководил деятельностью НТР в Киеве и первых подразделений управлений КГБ промышленных областей. В его подчинении была группа офицеров действующего резерва ПГУ КГБ СССР под прикрытием различных научных учреждений Украины. Добытые украинской НТР документация и образцы новой техники получали высокую оценку в академии Наук и НИИ республики. Отдельные представили существенный интерес для развития военных отраслей промышленности, составили значительный экономический эффект. Выполнял разведывательные задания в Канаде и во время длительной командировки в Финляндии. Имел на связи закордонного источника, на материалах которого работало конструкторское бюро в нашей стране. Награжден орденом Знак Почета». Воспитал ряд перспективных разведчиков. Под его руководством работали Шарков А.К., Абрамов В.В., Рожен Л.Н., ставшие впоследствии начальниками разведки Украины. После ухода на пенсию был назначен генеральным директором созданной ГУР фирмы «Прогресс» в интересах разведки.

ДЕМЬЯНЕНКО Николай Иванович

(19.12.1922 г. — 02.05. 1994 г.)

Заместитель начальника I Управления КГБ Украины, полковник. Осуществлял организаторскую работу по всем линиям разведки, непосредственно руководил нелегальным направлением. Отдел, который он возглавлял, проводил сложный комплекс агентурно-организационных мероприятий по подбору, тщательной проверке, изучению кандидатов для работы за кордоном с нелегальных позиций. Перспективные направлялись в ПГУ КГБ СССР на заключительную подготовку. Об их дальнейшей судьбе I Управлению не сообщалось. Учитывая исторические особенности и географическое положение Украины, осуществлял руководство работой группы сотрудников по отбору материалов в архивных учреждениях республики и других документов для использования в составлении легенд-биографий будущих нелегалов. Разработанные документальные варианты направлялись в Москву. Участник боевых действий в Великой Отечественной войне. Награжден орденами и многими медалями. Избирался секретарем парткома КГБ УССР.

НЕЧИТАЙЛО Борис Антонович

(02.05.1927 г. - 11.02.1996 г.)

Заместитель начальника I Управления КГБ Украины, полковник. Курировал линию научно-технической разведки. Руководил работой офицеров действующего резерва ПГУ КГБ СССР, находившихся под прикрытием в различных научных учреждениях Украины. Направлялся в длительную командировку в Англию, где работал в резидентуре КГБ, проводя мероприятия, связанные с наличием украинской эмиграции в этой стране. Лично участвовал в вербовке иностранца. Отличался большой работоспособностью, собранностью и пунктуальностью. Неоднократно поощрялся руководством за достигнутые линией НТР результаты.

СОЛОМОНОВ Сергей Демьянович

(26.07.1933 г. - 03.08.2004 г.)

Начальник отдела научно-технической разведки I Управления КГБ УССР, полковник. Имел большой опыт проведения закордонных (с позиции ГДР) мероприятий по добыче ценной информации и образцов новой техники западных стран. Эффективно организовал работу отдела НТР. Неоднократно выезжал в длительные и краткосрочные зарубежные командировки для встреч с приобретенными им источниками из числа иностранцев, получения от них документации и выдачи новых заданий. В совершенстве владел немецким языком. Инициатор создания Фонда ветеранов внешней разведки.

ЕРМАКОВ Евгений Иванович

(20.10.1937 г. — 22.12.1992 г.)

Начальник отдела политической разведки КГБ Украины, полковник. Работал в резидентуре КГБ в США. Основатель в I Управлении информационной работы по странам третьего мира и проведения разведывательных мероприятий с этих позиций по главному противнику. Вербовочная работа отдела по иностранцам высоко оценивалась ПГУ КГБ СССР, многие источники были приняты резидентурами Центра на связь в странах проживания. Отделом ПР успешно применялась подготовка, обучение и вывод на длительное оседание за рубеж привлеченных помощников. Подчиненные Ермакова Е.И. подчеркивали его простоту в общении, доступность, деловитость при решении оперативных вопросов, умение мобилизовать коллектив на выполнение сложной задачи.

ЮШКО Всеволод Ионович (07.05.1928 г. - 04.10.1994 г.)

Начальник отдела I Управления КГБ Украины, полковник. Основной профиль работы — проведение мероприятий, связанных с наличием украинской диаспоры в основных западных странах. По этой линии выезжал в длительную служебную командировку в Канаду. Направлялся под прикрытием в соцстраны. Энергичный, активный, целеустремленный оперативный сотрудник.

ЗАДИРАКА Владимир Васильевич

(18.03.1927 г. - 17.04.2005 г.)

Работал в I Управлении КГБ Украины со дня его основания на различных руководящих должностях, в основном, по линии политической разведки, полковник. Специализировался на проведении мероприятий с использованием морских каналов Украины, а также для получения информации по странам, где проживала украинская эмиграция. Направлялся в длительные командировки в Египет и Ирак. Подготавливаемые им докладные в период острых конфликтов на Ближнем Востоке отличались глубоким знанием политической обстановки и местных условий, высоко оценивались инстанциями.

ЗГЕРСКИЙ Анатолий Владимирович (12.10.1928 г. - 02.11.1995 г.)

Работу в органах госбезопасности начал в водном отделе Киевского областного управления КГБ. После окончания элитного разведывательного учебного заведения был направлен в длительную командировку в Оттавскую резидентуру КГБ. Выполнял разведывательные задания в период острой оперативной обстановки в Иране. Полковник. В I Управлении КГБ УССР был заместителем начальника отдела НТР по работе с офицерами действующего резерва ПГУ КГБ СССР, находящимися под прикрытием в научных учреждениях г. Киева. Организовал тесное взаимодействие с институтами Академии Наук Украины в плане получения заданий по интересующим их проблемам и реализации добытой зарубежной информации по тематике их научных исследований. Сын полка во время Великой Отечественной войны. Яркая и запоминающаяся личность, душа коллектива.

БЕСКОДАРОВ Валентин Петрович

(31.03.1925 г. - 07.12.1999 г.)

Начальник отделения I Управления КГБ Украины, полковник. Работал по линии политической и нелегальной разведки. Имел опыт проведения закордонных мероприятий с позиций бывшей ГДР, где находился в длительной служебной командировке. В I Управлении руководил направлением линии «Н» по подбору, изучению и проверке кандидатов для работы в особых условиях. Ряд кандидатов был направлен для дальнейшей подготовки в Центр. С учетом опыта этой специфической деятельности Управлением «С» ПГУ КГБ СССР был направлен временно в КГБ Армянской ССР для налаживания и совершенствования работы первого отдела Комитета по подбору кандидатов для возможного последующего использования с нелегальных позиций. Во время Великой Отечественной войны служил артиллеристом-дальнобойщиком. Награжден орденом Отечественной Войны 1-й степени, орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды.

ХИЛЬКО Федор Ильич

(1925 г.- 1999 г.)

Легендарный разведчик-нелегал, полковник. Подобран в Украине как кандидат для работы в особых условиях. В совершенстве владел немецким языком. Направлен в Управление «С» ПГУ КГБ СССР, где прошел тщательную спецподготовку, был снабжен легендой-биографией, надежными документами прикрытия. Через промежуточную социалистическую страну выведен в место назначения. Связь и передачу в Центр разведывательной информации осуществлял через агентов-связников. Его многолетняя работа с нелегальных позиций отмечена на государственном уровне. Кроме того, удостоен трех боевых орденов и ряда медалей за участие в Великой Отечественной войне. До последних дней жизни принимал участие в подготовке будущих украинских разведчиков. Похоронен в Киеве на Байковом кладбище.

БЕЙМ Борис Исаакович

(16.08.1923 г. — 06.11.2005 г.)

Разведчик-нелегал. Выведен за кордон совместно с женой-напарницей. Несколько лет работал в ряде стран, где приобрел влиятельные связи в деловом мире и журналистских кругах. Передаваемая им в Центр политическая и экономическая информация была высоко оценена в заинтересованных ведомствах. Участник боевых действий в Великой Отечественной войне.

КУХТА Константин Яковлевич

(умер 18.01.1992 г.)

Офицер действующего резерва ПГУ КГБ СССР, подполковник, доктор физико-математических наук. В I Управлении КГБ Украины работал по линии научно-технической разведки. Осуществлял тесное взаимодействие с ведущими учеными Академии Наук УССР в плане добычи разведывательной информации, ее реализации в научных центрах республики, оценки и отработки заданий НТР.

ПЕРЧИК (ШУЛЬЖЕНКО) Вадим Федосеевич

(24.08.1935 г.- 12.11.1999 г.)

Офицер действующего резерва ПГУ КГБ СССР, подполковник, доктор технических наук. Работал по линии научно-технической разведки с первых дней создания I Управления КГБ Украины. Выполнял разведывательные задания в США и Швейцарии. Инициатор и организатор работы по объекту проникновения НТР в США. Приобрел ценные закордонные источники информации.

РИМАРЕНКО Юрий Иванович (09.05.1929 г. - 13.11.2006 г.)

Со дня создания I Управления КГБ Украины работал старшим оперуполномоченным первого отдела. Руководство отмечало его стремление глубоко вникать в сущность решаемых проблем, аналитический склад ума. Доктор философских наук, профессор, академик Академии политических наук. Автор и соавтор 1600 научных работ, в том числе о положении украинской эмиграции и по вопросам национализма.

БОКИЙ Петр Андреевич

(01.01.1920 г.- 16.05.2000 г.)

Начальник секретариата I Управления КГБ Украины, капитан. Суровый и требовательный человек, заставлявший личный состав содержать секретную документацию в идеальном порядке. О его педантичности и скрупулезности ходили легенды. Участник боевых действий в Великой Отечественной войне.

НОВОГРАДСКАЯ Надежда Алексеевна (09.09.1925 г.-2006 г.)

Секретарь отдела I Управления КГБ Украины по работе со спецконтингентом. Аккуратный, дисциплинированный сотрудник. Машинистка высокого класса. В коллективе пользовалась заслуженным уважением. Участница боевых действий в Великой Отечественной войне.

Подготовил полковник П. В. ЛЕНЧИК