Восьмидесятисемилетний генерал Василий МЯКУШКО встречает меня на пороге своей скромной трехкомнатной квартиры. Он высокий, стройный, совершенно седой. Проницательные, острые, много повидавшие глаза. Очень грустные. Уже при первых произнесенных им словах чувствуется, что перед тобой человек необыкновенной интеллектуальной мощи. Он в прекрасной физической форме. Хотя, я-то знаю, непросто ему это дается: в годы войны он был тяжело ранен.

Он 23 года руководил внешней разведкой КГБ Украины.

А начинаем мы наш разговор с его детства, и, почему-то, как ни странно для этой судьбы, с его детских воспоминаний о репрессиях первых десятилетий советской власти.

— В 1937-м году в пик репрессий, мне было четырнадцать лет. Наша семья жила в двух комнатах. И почти каждую ночь я слышал через стенку тревожные разговоры папы и мамы о том, что творится вокруг. Отец говорил маме: мол, смотри, посадили такого-то, он, говорят, махновец, арестовали другого, он был когда-то петлюровцем…

— А где работал ваш отец?

— Он был служащим райфинотдела.

— Тоже стремная должность. Завистники могли написать донос, добиться ареста, а со временем сказать, что это не они виноваты, а Сталин и созданный им режим. Вашу семью обошли репрессии?

— Семья уцелела чудом. Беда уже постучала в окно, но, слава Богу, все обошлось. Дело в том, что под каток репрессий попал непосредственный начальник отца. Отец был о нем хорошего мнения. И вот я слышал, как по ночам, в соседней комнате, родители обсуждали случившееся. Строили версии. Высказывали опасения — не посадят ли за компанию отца?

Как-то отец приходит часов в одиннадцать вечера, очень встревоженный, бледный: он получил повестку в НКВД. Утром мама собрала ему вещи первой необходимости — кальсоны, рубашку, буханку хлеба, кусок сала. Вечером прихожу из школы — мама плачет: отца нет. И два-три дня его не было. Отсутствие отца заметили и соседи. Мама говорила, что она почувствовала, как из-за этого очень резко изменилось к нам отношение, стало настороженным, почти враждебным. Потом в 12 часов ночи отец постучал в окно. Это была невероятная радость, почти эйфория. Папа рассказывал, как его «прессовали», как били по ногам. Оказывается, его допрашивали не по делу арестованного накануне его непосредственного начальника, а совсем по другому поводу. Произошло вот что. Тогда в Красной Армии только начали присваивать звание — генерал. И фамилии, и фотографии всех генералов публиковали в газетах. Отец вместе с несколькими друзьями рассматривал эти портреты в газете. И вдруг отец говорит: «Этого я знаю». В гражданскую войну отец работал в реввоенсовете секретарем. «Он, — говорит, — приезжал к нам, я его видел. Словом, отец хорошо отозвался об этом генерале. А через пару дней генерала посадили. А на отца кто-то донес. И его тут же вызвали в НКВД. Допрос был с пристрастием. Тем не менее, следователи во всем разобрались и отца отпустили. И с тех пор отец возненавидел НКВД. Знал бы он тогда, что его сыну суждено будет проработать в этой системе больше пятидесяти лет.

— Думаю, сегодня он бы гордился вами. А что касается тридцать седьмого года… Если тысячи, несколько сот тысяч, как свидетельствуют рассекреченные архивы, но отнюдь не миллионы, как это запустил в массовое сознание один писатель, якобы диссидент, а на самом деле выкормыш загнивающей группы в КГБ, — если столько людей сидело в тюрьме, то ровно столько же — писали доносы… Потом все эти доносчики и стали главными разоблачителями Сталина. Это оказалось очень удобно — свою собственную низость и мерзопакость списать на одного человека.

— Да, как я узнал уже гораздо позже, доносов было гораздо больше, чем «посадок». Тем не менее, отец возненавидел эту правоохранительную систему. Потом дело, по которому его вызывали в НКВД, затихло. А неприятный осадок остался.

А брат мой учился в пединституте в Харькове, уже на третьем курсе. Приезжает он как-то зимой, когда должен был учиться, и показывает отцу большие анкеты, в них много вопросов. Рассказывает, как его вызвали в НКВД и предложили идти на работу. «Что мне делать?» — спрашивает брат. Отец был категорически против. Говорит: «Тебе осталось еще немного учиться — и ты будешь учителем!» Короче, отец его разубедил.

Вот такие мои первые узнавания об НКВД.

— А когда состоялась ваше первое знакомство с НКВД?

— Это было на войне. В начале 1942-го года меня направили в Новороссийский погранотряд. То есть, в погранвойска. Я обрадовался. Потом в документе читаю: «погранвойска НКВД». Таким образом, я, не приложив к тому ни малейших усилий, оказался внутри этой структуры. Один случай, непосредственно связанный с работой советских спецслужб, запомнился мне еще с тех времен. На фронте, сразу же после боя, в котором было много потерь, меня вызывают к командиру роты. Пришел. Смотрю — стоят командир роты, политрук и еще один незнакомый мне офицер. Он представился: «Начальник особого отдела НКВД. Пойдем побеседуем». Разговор был очень вежливый, даже доброжелательный. Большая часть беседы касалась паникеров. «Если ты вдруг увидишь, — говорил особист, — что кто-то паникует, сразу же иди к нему и постарайся удержать его, ведь, если один побежит, могут побежать и все остальные». Потом он расхваливал нашего командира батальона. Словом, довольно хорошее впечатление осталось у меня от той беседы.

— Знаю, что во время войны у вас было тяжелое ранение. Вы могли бы рассказать об этом?

— У меня было ранение в ногу. Пулей выбило треть кости. Я тогда был в госпитале, лечился. Тога все вроде бы и зажило, но в ноге осталось много осколков кости. Они выходили долго. Особенно осенью. И, забегая наперед, скажу, что только в 1947 году, когда я учился в Ленинграде, в медицинской академии имени Кирова, мне сделали операцию, все вскрыли, почистили. Тогда я полтора месяца пребывали на больничной койке. И вот до сих пор я хожу, более-менее чувствую себя нормально. Но и сегодня, спустя столько лет, когда плохая погода — болит. Особенно осенью, когда слякоть.

— Как складывалась дальше ваша судьба в погранотряде, после первого знакомства с органами госбезопасности?

— Комсомол призвал тогда готовить снайперские отряды для фронта. Меня зачислили тогда в один из таких отрядов. Готовились мы серьезно. Два раза мы прыгали с парашютом.

— И это после тяжелого ранения?

— Но я никому ничего не говорил о своем ранении. Правда, меня никто и не спрашивал. Но перед очередной, третьей выброской нашей снайперской бригады, нам предписали пройти медицинскую комиссию. Меня забраковали. Я возмущался: «Как же так? Я ведь уже прыгал!» Врач говорит: «Ты здесь на учениях прыгал, а если тебя выбросят во вражеский тыл, еще неизвестно, чем все может закончиться».

Я расстроился совершенно. Через пару дней навел справки. Оказывается, я признан годным к службе, только не годным прыгать с парашютом.

Однажды я дежурил по погранотряду. Звонок из округа: «Принимай телеграмму!» Записываю: «Начальнику погранотряда. Старшину Мякушко откомандировать в распоряжение контрразведки СМЕРШ». «Кто принял» — спрашивают. «Говорю: «Мякушко».

Перед работой в СМЕРШ мне пришлось еще несколько месяцев напряженно учиться. Потом была служба в СМЕРШе, о которой я особо распространяться не стану. Молодым читателям только скажу, что СМЕРШ — значит «смерть шпионам».

— Чем вы занимались сразу же после войны?

— В Кутаиси, в Суворовском училище, была введена должность оперуполномоченного СМЕРШ. Меня направили туда подбирать людей в разведку, в контрразведку, в погранвойска.

Вскоре это Суворовское училище перевели под Ленинград, в Петергоф. Через пару месяцев меня вызвали в Москву, в управление нелегальной разведки. Инструктаж. На этот раз уже речь шла о подборе людей для нелегальной разведки.

Еще важные события — в 1947-м я женился на учительнице этого же Суворовского училища.

Работая в училище, я закончил специальное высшее учебное заведение — академию. В 1952-м году сдал госэкзамены, получил диплом. Дал согласие работать по нелегальной линии. Потом еще два года проучился в Москве в учебном заведении, которое гораздо позже будет названо Институтом Андропова.

Еще при поступлении в это учебное заведение мне была определена страна моей будущей работы — Франция. Было также и определено основное направление моей будущей службы: мне предстояло готовиться работать по НАТО.

— Вы могли бы подробнее рассказать об этой учебе?

— Нет. Хотя, пожалуй, здесь можно рассказать вот о чем. Одним из самых ярких воспоминаний учебы стало мое знакомство и личное общение с легендарным Судоплатовым. Он, до своего ареста в 1953 году, часто приезжал к нам. Когда я был на первом курсе, он месяца два-три читал нам лекции. В них он рассказывал о ведении разведки в годы войны. Ведь, когда началась война, буквально в конце июля 1941-го года, советской внешней разведке вменили в обязанность вести разведывательно-диверсионную работу за линией фронта. Четвертое управление внешней разведки, которое возглавлял генерал Судоплатов, действовало и в Германии, и в Польше, и на Украине, и в Белоруссии. Это управление организовывало и руководило партизанским движением, целенаправленно уничтожало влиятельных врагов Советского Союза, в частности, лидеров националистов, действовавших под руководством Абвера. Лекции генерала Судоплатова были очень познавательными и полезными.

Как-то во время перерыва генерал подозвал меня к себе. Сказал, что он, также как и я, родом с Украины. Мы разговорились. Несколько раз во время перерывов мы с ним общались. Он тогда много чего интересного рассказал мне об украинских националистах. Это потом мне очень помогло в будущем, когда работая во Франции, непосредственно стыкнувшись с этой глубоко антипатичной мне публикой.

— Василий Емельянович, а когда вы впервые узнали о существовании украинских националистов, об их сотрудничестве с фашистами?

— После школы я сразу же попал на фронт. И я тогда понятия не имел, что это за бандеровцы, что это за националисты.

На Юго-западном фронте нас, новобранцев, влили в отступающую с Карпат мотострелковую дивизию. И уже там я узнал, что эта дивизия была размещена на Станиславщине с 1939 года, и, фактически, с того времени, еще за несколько лет до войны, украинские националисты постоянно обстреливали расположение этой части. И первый бой, в котором я участвовал, наша дивизия приняла, когда немцы высадили десант из украинских националистов, из бандеровцев, в тыл наших войск. Первый бой, в котором дивизия понесла большие потери, это был бой именно с этим высадившимся бандеровским десантом. Тогда наша дивизия разгромила этот десант.

Последние недобитые бандеровцы кричали: «Хлопці, ми свої! Ми українці!» Тогда много их взяли в плен. Десант мы уничтожили, но потери дивизия понесла огромные.

— Во Франции вы работали и против националистов?

— Нет. Вся наша резидентура работала по главному направлению — НАТО. Что же касается националистов, то мы с ними работали только в тех случаях, если они занимали какие-то важные позиции в представляющих для нас интерес политических и экономических структурах. Сам же национализм, он был обозначен, как менее актуальный.

— И совершенно напрасно. Ведь не мне вам рассказывать, что после разгрома фашизма, многие архивы гитлеровских спецслужб попали в руки британцев и американцев, и ЦРУ начало использовать националистов на полную мощь. Многие из них были задействованы в «организации Гелена», нацистского генерала, пригретого в США, а потом возвратившегося в ФРГ и продолжившего работу против Союза.

— Трудно с вами не согласиться. Но это было решение нашего тогдашнего руководства. Многих из нас тогда это смутило. Но мы — люди военные и приказы не обсуждаем.

— Значит, вы прибыли во Францию, — и чем начали заниматься?

— Сначала я работал секретарем консульского отдела посольства. И когда среди украинских эмигрантов стало известно, что в консульстве есть Мякушко, украинец, и он даже говорит по-украински, так ко мне хлынула масса народа. Оказалось, в то время во Франции проживало больше десяти тысяч украинцев, зарегистрированных в консульстве. Среди них были и граждане Франции, и люди без гражданства. Они приходили по различным вопросам. Часто просили что-то узнать о родственниках, проживающих в Союзе. Надо сказать, что многим из них мы действительно помогли.

Когда приехал ансамбль Вирского, ажиотаж был невероятный. Вдруг откуда-то с юга приезжает полный автобус людей, около пятидесяти человек, все украинцы — и все ко мне в консульство. «Допоможіть потрапити на концерт!»

Потом уже и посол, как только кто-то из украинцев приходил в посольство, говорил: «Пусть Мякушко занимается этим делом».

Позже, когда меня направили на работу в ЮНЕСКО, они и туда приходили. И, надо сказать, я узнавал от них много чего интересного. Например, один из бывших вояк УПА рассказал мне, что во время войны представители Ковпака много раз предлагали организовать встречу с руководством УПА. И такая встреча состоялась. Делегация от Ковпака предлагала: мол, давайте вместе громить фашистов, а уже потом будем выяснять отношения между собой, и если мы сплотимся в совместных боях против немцев, то, может быть, и потом нам будет легче понять друг друга. Тогда бандеровцы ничего не ответили. А буквально на следующий день член провода «Герасимовский» привел в лагерь УПА немцев, причем — высокого уровня. И те сказали руководству УПА, причем в грубой форме, что, если они еще один раз встретятся с людьми Ковпака, их будут бомбить так же, как и партизан. Оказывается, руководство УПА передавало немцам места дислокации своих подразделений с тем, чтобы немцы не перепутали их с партизанами.

Но основной для нас была, конечно же, работа по НАТО. Штабы этой организации расположены и во Франции — в Орлеане, в Фонтенбло, в других местах.

— Вы могли бы рассказать подробнее о работе по НАТО?

— Вам, может быть, покажется это странным, но представьте себе, даже сегодня говорить об этом рано. Вы, наверное, обратили внимание, что в многотомном издании «Истории российской разведки» очень хорошо раскрыты и описаны многие периоды деятельности разведки — к примеру, о Великой отечественной войне, «кембриджской пятерке» и много другого, но вы там ничего не найдете о работе французской резидентуры по НАТО. Значит, об этом говорить еще рано. Стоит также учесть и то обстоятельство, что в последние годы этот военный блок ведет себя еще более агрессивно, чем во времена холодной воны.

Единственное, что могу сказать: наша разведка имела очень хорошие позиции и получала исключительно важную информацию. В тот же день, когда НАТО принимало какие-то важные решения, вечером у нас уже была эта информация, и она сразу же направлялась Хрущеву. Тогда перед нами стояла такая задача: у Хрущева информация должна быть быстрее, чем у Эйзенхауэра. И, надо сказать, что с этой задачей мы отлично справились.

— Василий Емельянович, давайте все же немного расскажем читателям о работе по НАТО. Хотя бы то, что уже освещалось в открытых источниках. Например, российский исследователь Олег Платонов в работе «Планы атомной бомбардировки и расчленение СССР» обнародует информацию о том, что первый план ядерного нападения на СССР был разработан в ноябре 1945 года. Этот план имел кодовое название «Тоталити». Еще два таких же, но усовершенствованных плана — «Чариотер» и «Флитвуд» были составлены в 1948 году, и еще один — самый чудовищный план, «Дропшот», в 1949 году. Согласно этим планам предполагалось нанесение ядерного удара по главным административным, промышленным и стратегическим центрам СССР. Причем, как и Гитлер, американское и натовское руководство делало главную ставку на внезапное, молниеносное нападение, к которому, по их мнению, Советский Союз не был готов.

План «Тоталити», то есть глобальной войны против Союза, предполагал разрушение 20 самых важных советских городов ядерными и обычными бомбами, сброшенными с самолетов, которые вылетят с баз, находившихся в Англии и других западноевропейских странах-членах НАТО. Согласно плану наследников Гитлера, в первые дни должны были быть разрушены такие города, как Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль. Минск и Киев сюда не включались. Олег Платонов считает, что из-за того, что были тогда еще сильно разрушены во время войны.

Однако следующие планы, добытые советской разведкой, были еще более чудовищны. Планы «Чариотер» и «Флитвуд» исходили из того, что в первые 30 дней войны будут сброшены 133 ядерных заряда уже на 70 пунктов. Из них — 8 на Москву, 7 — на Ленинград. По плану «Дропшот» в течение трех месяцев планировалось сбросить 300 ядерных бомб и 20 тысяч тонн обычных бомб на объекты в 100 городах СССР. После ядерной бомбардировки предполагалась оккупация СССР американскими войсками. По секретной директиве Совета национальной безопасности США 20/1 «Цели США в отношении России» от 18 августа 1948 года, на территории СССР должен был быть установлен новый режим, который: а) не располагал бы какой-либо военной мощью; б) в экономическом отношении сильно зависел бы от США и западного мира; в) не имел бы какой-либо власти над бывшими «национальными окраинами».

Об этих же секретных планах США и НАТО пишет в своих мемуарах «За океаном и на острове. Записки разведчика» (М., 1994) пишет выдающийся разведчик, Герой России Анатолий Феклисов. Он пишет также, что советские разведчики сумели добыть эти совершенно секретные планы США и НАТО, в которых говорилось и о том, что «наилучшее время для начала войны против СССР — 1952–53 годы».

— Да, мы всегда имели эксклюзивную информацию, хорошие материалы, которые использовались еще и для того, чтобы через прессу разоблачать агрессивные планы, которые тогда разрабатывали США и НАТО.

И, знаете, когда в Париж приезжал Хрущев, мы очень боялись, чтобы он в силу своей экзальтированности не разболтал на пресс-конференции что-то из той информации, которую он получал от разведки. Ведь для разведки это было бы чревато последствиями — разоблачениями, выдворениями, а то и арестами. Но, слава Богу, все обошлось.

— В книге «КГБ во Франции» французский писатель и журналист, пишущий о спецслужбах, Т. Вольтон и рассказывает об одном нашем агенте из очень близкого окружения президента де Голля.

— Да, этот человек давал информацию исключительной важности.

— И он провалился. Почему?

— Это случилось в результате предательства. Один сотрудник увидел у нас натовский документ исключительной важности и… совершил предательство, передал эту информацию американцам. Те начали разбираться и «вычислили» нашего человека в окружении де Голля.

— Неужели у вас были проблемы с защитой информации?

— Проблем не было. В нашем распоряжении был самолет. У нас была возможность так упаковать документы, что в случае чего, кейс самовозгорался. Но никогда нельзя предвидеть все — там, где задействован человеческий фактор.

— Как вел себя ваш французский друг, когда его предали?

— Когда его арестовали, он сразу же заявил: «Я против Франции не работал». И, действительно, он не предоставил нам ни одного документа, касающегося его страны. Кстати, он никогда не брал денег. Работал только по НАТО. «НАТО, — говорил он, — это агрессивная организация, ее основное направление — разжигание войн, и поэтому я по идейным соображениям решил работать против нее».

Когда его арестовали, перед судом, как раз тогда приезжал в Союз президент де Голль. Он побывал и в Киеве. И вот тогда из Москвы в Киев приезжал генерал КГБ, и мы, в свою очередь (в то время я тоже прибыл в Киев) сделали все для того, чтобы здесь, в Киеве, организовать ему встречу еде Голлем. Встреча состоялась. Во время беседы генерал прямо сказал: «Господин президент, вы отлично знаете, что такое НАТО, вы изгнали военные базы НАТО из Франции. Это человек против Франции не работал, он действовал как раз против НАТО». Фактически, мы просили к нему снисхождения. Простили передать его нам.

— И какова была реакция французского президента?

— Он не воспринял просьбу. «Это не вопрос для обсуждения», — сказал он.

— Что было потом с вашим французским другом?

— Его осудили. Он получил шесть лет тюрьмы.

— К Г Б как-то помогал его семье?

— КГБ взял его семью на обеспечение. Его жена с дочерью приезжали в Союз. Мы даже предложили купить им в Крыму виллу. Они отказались. Насколько мне известно, КГБ купил им дом в Италии.

— В той же книге «КГБ во Франции» Вольтон пишет и о вас, о том, как вас депортировали.

— Самого факта депортации не было. Все было немного иначе.

— Давайте начнем с того, как французы вас «вычислили»?

— Тоже было предательство. Мой агент, гражданин Франции, пошел к американцам и сказал им, что он агент, что работает непосредственно со мной.

— А как с ним поступили американцы?

— Они его пару раз допросили и передали французам. Если бы американцы утаили этот факт от французов, те могли бы предъявить претензии.

— А как повели себя в этой ситуации французы?

— Первое, что сделали французы — это хорошенько его избили: «Ты почему пошел к американцам?»

— Какова была ваша реакция, когда вы узнали, что в результате предательства — вы на грани провала?

— Как только узнали о предательстве, мы сразу же отправили в Союз мою жену и двух сыновей. А я остался. Мы вели активные консультации с Москвой.

— Была угроза ареста?

— Нет. Арест был невозможен. У меня же — дипломатический паспорт. Нам важно было избежать политического скандала. И тут Москва приняла решение о моем нелегальном выезде из Франции.

— Сможете рассказать, как это было?

— Пожалуй, да. На аэродромах у нас были кое-какие связи. И мои коллеги обратились к ним с просьбой организовать все таким образом, чтобы я смог вылететь, не проходя таможенный контроль. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что, когда проходил экипаж к одному из самолетов, я прошел с ним, как член экипажа. Вошел в самолет, а там я уже на своей земле. Вот так я оттуда выбрался.

— А что же французы? Когда они спохватились?

— Через несколько дней они вызывают нашего посла в МИД и объявляют меня «персоной нон грата». Посол говорит: «Обождите, его уже давно нет, он уехал, — это вы ошиблись». Французы были шокированы. Они-то знали, что официально границу я не пересекал.

— Как встретили вас на Родине, после шести лет работы во Франции?

— Встретили меня замечательно. Я поехал туда в должности старшего оперуполномоченного, а в Союз вернулся заместителем начальника отдела. Все эти годы я не был в отпуске. И потому, когда я вернулся, мне предоставили отпуск за все годы — шесть месяцев, до марта 1961-го года.

— Потом вас направили в Украину одним из руководителем внешней разведки. Расскажите, как это было?

— Вдруг посреди отпуска меня вызывает в Москву генерал Сахаровский, начальник разведки. Приезжаю к нему. В его кабинете сидит представительный мужчина. Поздоровались. Сахаровский сразу же этому человеку рассказывает, что вот, мол, Мякушко только из Франции, имеет отличные результаты, имеет награды. Оказывается, этот незнакомый мне человек — Никитченко, председатель КГБ Украины. А генерал Сахаровский рекомендует меня на должность руководителя украинской разведки. Помню, Никитченко тогда сказал мне: «Вы знаете, там сейчас Савчук руководит разведкой, но он оформляется начальником областного управления КГБ во Львов, вы пару месяцев поработаете у него замом, а потом станете начальником». Приехал я в Киев. Савчук отказался ехать во Львов. Но у меня с ним сложились отличные отношения, мы дружили. Я проработал у него заместителем несколько лет. И когда его назначили зам. министра МВД, я стал начальником внешней разведки КГБ Украины.

— И, наверное, самый простой с моей стороны вопрос, и, возможно, самый сложный для вас: чем занималась разведка Украины в тот период, когда вы ее возглавляли на протяжении 23 лет, с 1971 по 1984 годы?

— В общих чертах, поверхностно, ответить на этот вопрос просто. Рассказать в подробностях невозможно. За эти годы мы создали подразделение научно-технической и политической разведки, отдел, занимающийся использованием украинской эмиграции для проникновения на интересующие нас объекты.

Мы очень серьезно занимались также подбором и подготовкой кадров разведки — как для Украины, так и для Москвы.

Сверхважным направлением работы было — подбор кадров и подбор документальных вариантов для нелегальной разведки. Здесь у нас были потрясающие успехи. Наши нелегалы были внедрены в десятки стран мира.

Вот, пожалуй, и все, что могу сказать об этих двадцати трех самых напряженных и самых увлекательных годах моей жизни.

— В 1984 году, в возрасте 62 лет, добровольно уступив руководство разведкой более молодому своему коллеге, вы еще пять лет проработали резидентом КГБ в Болгарии.

— Да, там было интересно. Но об этом — не будем.

— Василий Емельянович, чем вы живете сегодня?

— Сейчас я на пенсии. За последние годы мне пришлось пережить две тяжелейшие личные драмы — умерла моя жена, и умер мой сын… Не дай Бог кому-либо хоронить своих детей…

Долгими вечерами сижу дома, читаю, слушаю классическую музыку, иногда — французский шансон.

В меру сил и возможностей участвую в работе Фонда ветеранов внешней разведки, который возглавляет генерал Рожен, в прошлом — один из лучших разведчиков Союза, позже возглавлявший внешнюю разведку уже независимой Украины.

— Большое спасибо вам за интервью.