Поворот на скорости 100 километров в нас. В «кресле самоубийц» — рядом с водителем — сидит Алин, воплощение жизнелюбия. Ее бросает вправо, но она продолжает прихорашиваться, посматривая в зеркальце на противосолнечном козырьке. Поморгав удлинившимися ресницами, она красит одно веко, затем второе и в довершение рисует на щеке мушку.

— Муха це-це! — говорит Луп. — Кого будешь усыплять?

На голове у него шляпа (он никогда не носит шляпу), во рту трубка (он некурящий). Измененная внешность, печальный взор, прикованный к дороге, строго очерченной двумя рядами пирамидальных тополей. Еще газу. Сто двадцать! Машина проносится мимо дорожного рабочего в оранжевой куртке, орудующего на обочине малюткой-мотокосилкой, срезающей траву вперемешку с ромашками. Сто тридцать! За такую скорость лишают прав. Но Луи может лишиться кое-чего поважнее, и он плевать хотел на радары. Он мчится вперед, не желая замечать ни окрестностей, ни населяющую их живность.

— Коровы, — все же бормочет он.

Вокруг видимо-невидимо коров — черно-пестрых и красно-пестрых. Волоча тяжелые розовые вымя, они обмахиваются хвостами, отгоняя слепней. Алин знает, что ее брат сейчас более, чем эти коровы, достоин называться жвачным — он все время пережевывает одну и ту же мысль. На участие в этой авантюре она согласилась потому, что очень привязана к нему и одновременно беспечна. Как ни храбрись, а волноваться есть из-за чего: у этого одолженного у приятеля драндулета лысые шины и плохие тормоза; да и рискованно доверять свою жизнь задушенному галстуком и горькими мыслями полоумному, который собирается без приглашения, издали наблюдать за свадьбой собственной невесты. Уступив уговорам мамаши и папаши Дюпонтье, знающих толк в жизни, она согласилась «пойти под венец» с учителем английского (надежное место, продолжительный летний отпуск), и сегодня молодые предстанут перед двумя выдающимися животами коммуны; один, обрамленный трехцветным стягом, принадлежит месье Уару, мэру и уважаемому владельцу 300 гектаров пастбищ; другой, задрапированный белым стихарем в мелкую складку, — отцу Тависсу, кюре в Сент-Обен-ле-Эпине. Как ни злись, но учителя тоже зовут Луи. И если вдруг невеста произнесет во сне имя первого, второй не огорчится.

— Видишь, кто сзади? — опрометчиво произносит Алин.

На горизонте вырисовывается белый как снег лимузин с номерным знаком «94» — департамент Валь-де-Марн. Печальный взор Луи на мгновение загорается. Таких умопомрачительно дорогих чудовищ иногда уступают по дешевке редким счастливчикам американцы или всякие эмиры, и едет такой счастливчик, недоверчиво подпрыгивая на сиденье, у него не путь — траектория. И снова взгляд потух.

— Смотри-ка, этот танк тоже на свадьбу!

Роскошный монстр стремительно вырастает в зеркале заднего вида, оглушительно сигналит и вырывается вперед. За сто пятьдесят! Но Алин и Луи успевают разглядеть пассажиров. Над рулем парит сигара, упирающая одним концом в физиономию со свисающими на крахмальный воротничок щеками. Под сигарой красуется черная «бабочка». Папаша Картен! За его спиной маячат два декольте: одно могучее, отягощенное жемчугами, другое худосочное, с выпирающими костями, как у мертвеца, получившего разрешение на время церемонии покинуть могилу. Мамаша Картен, древняя, как мир, бабушка жениха по материнской линии! Алин не произносит ни слова. Но Луи взрывается:

— Вонючие кожевники! Сам господь учует, что тут несет деньгами, если им вздумалось помолиться на мессе!

Еще один козырь у учителишки: родители сколотили на кожах состояние и его устроили. Это словечко не сходит с уст мадам Дюпонтье. Эта мудрая особа любила произносить безразличным тоном, завидя свою дочь с Луи: «Да, да, моя малышка Мари свободна, я не мешаю ей пробовать, сравнивать…» Но мысль о «достойном положении» и «первоначальном вкладе» в виде «трех комнат и кухни» не давала ей покоя, и она спешила добавить: «Понимаете, Луи, наши бабки были кое в чем правы… Любовь — это одно, а устроиться — совсем другое». Луи задыхается от ярости и вжимает педаль акселератора в пол. Алин тревожится:

— Не станешь же ты скандалить в церкви?

Молчание. Наконец Луи откликается:

— Я просто хочу постоять около прохода. Пусть все видят меня, пусть вспомнят, что я дважды переспал с новобрачной. Пусть она сгорит со стыда, когда пойдет мимо меня под руку со своим учителишкой. Церковь охраняется государством. Никто не может помешать мне войти.

Снова молчание. Луи нарушает его:

— А почему бы нам не протиснуться к ризнице и не поздравить новобрачных? «Счастья тебе, дорогая. А вы, месье учитель, научите ее постоянству, чтобы с вами не произошло то же, что со мной».

И ни слова больше. Брат и сестра провожают взглядом экипаж кожевников и не открывают рта, пока не достигают вершины холма, у подножия которого сгрудились дома деревни Сент-Обен-ле-Эпине и виднеется невысокая колокольня с шиферной крышей и поджаренным на солнце петушком. Утренний дождик прошел, оставив лужи. Жаль! Семейство Дюпонтье решило собрать гостей рядом со своей гордостью — новенькой виллой «Гландьер», а потом провести кортеж 200 метров до церкви, как это делалось в старину. Хороший ливень был бы очень кстати.

Луи сбавляет скорость. Теперь машина ведет себя благопристойно. Даже на спуске она не разгоняется, а едет потихоньку. Дом Дюпонтье шестой по счету от края деревни. Все дома окружены грядками, на которых теснится кочанный салат и мелькают девчоночьи мордашки. Алин повязывает голову платком, Луи сдвигает шляпу набок и глядит исподлобья. Чтобы не загораживать дорогу, машины гостей стоят напротив, на соседском лужке. Их там штук тридцать, всех марок, мощных и хилых — в зависимости от силенок владельцев. Луи останавливается за пять домов от места, стоянки, чтобы не быть замеченным. Отсюда ничего не видно, можно лишь, опустив стекла, услышать смутный рокот голосов. Забыв о предусмотрительности, Луи сдвигается на метр, еще на один и заезжает передними колесами на дорожку, ведущую на лужайку перед фермой. Метрах в десяти зияют широко распахнутые двери. Луи вытягивает шею, он касается щекой щеки сестры.

— Колючий! А подъехали-то мы вовремя!

Действительно, впору зажмуриться. Длинные платья и полосатые штаны приходят в движение. Невеста вся в белом — да, вся в белом! Откинув фату, она занимает свое место — рядом с папашей, инспектором по прямым налогам Альбером Дюпонтье. Лиц не видно — оба смотрят на процессию, во главе которой у юбки своей родительницы вышагивает будущий зять. Следом семенит мадам Дюпонтье, уцепившись за локоть месье Картена, в хвосте — подруги невесты, шаферы, остальные пары (кавалер — из одного клана, дама — из другого), причем дамы, как принято у людей, украшены тем кричащим оперением, которое у представителей отряда куриных полагается носить особям противоположного пола. Единственное исключение — роскошный мундир дядюшки-полковника со сверкающими медалями, нашивками и золотыми эполетами.

— Пошли! — кричит месье Дюпонтье.

Он поворачивается, демонстрируя раскрасневшуюся физиономию и маленькую красную ленточку ордена Почетного легиона на лацкане пиджака. Он делает первый широкий шаг и увлекает за собой дочь, которая с трудом поспевает за ним. На ее лице не заметно ни печали, ни радости, оно безразлично, может быть, даже покорно.

— Давай! — торопит Алин. — Надо опередить их.

Но что это? Вместо передней скорости рычаг переключений выбирает заднюю. Машина резво откатывается назад. Водитель тихо считает: раз, два, три, четыре… Его разум помрачился, он видит лишь одно: лужу. Она голубая, в ней отражается небо. Но к тому же она грязная, в больших коричневых островках, происхождение которых, несомненно, связано с близостью крольчатника мадам Сарм. Видимо, жизнь ее ангорских кроликов протекает в сомнительной чистоте. Кортеж вполне может обойти лужу, но…

— Десять! — торжествующе провозглашает брат.

Ты с ума сошел! — протестует сестра и закрывает лицо руками.

Машина срывается с места. Поворот руля — и она послушно устремляется в заданном направлении. Длина женского шага угадана верно. Невеста и ее отец находятся в двух метрах от лужи, и переднее, а потом и заднее колесо щедро кропит их грязной жижей. «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега». Мари была бела, как снег. А получилась старая присказка наизнанку: ангел залеплен грязью. Чудесный атлас ее платья, фата, раздуваемая легким ветром, а заодно и торжествующая физиономия и жилет папаши — все безнадежно испорчено, и — негаданная удача! — брызги нечистот долетели аж до пятого ряда, до всех этих праздничных причесок, бархата, муслина дам, таких чистых, таких наглаженных манишек кавалеров. Всеобщее оцепенение! Вопль негодования! Но машина удаляется настолько стремительно, а ошарашенные жертвы приросли к месту настолько прочно, что на запоминание номерного знака времени, конечно, не остается, и не ясно, злоумышленники или просто растяпы исчезли за поворотом, не расслышав запоздалых проклятий.

Что дальше? Посмотрим. Надо подумать. Разве можно останавливаться на полдороге, когда вам подвернулся счастливый случай совершить что-нибудь невероятное?

На центральной площади Сен-Обен-ле-Эпине высится церковь. Напротив — мэрия и школа, смотрящие соответственно на север и на юг. Западную часть площади занимают аптека и отель с рестораном «Черная лошадь», куда наведываются пожарники и ветераны. На востоке же имеются три магазина, а на углу — бистро «У Поля и Полины», прекрасный наблюдательный пост, ибо в центре площади нет ничего, кроме подстриженного газона с памятником павшим посередине, прекрасная огневая позиция, поскольку напротив туалета посетителей ждет, как всегда, телефонная кабина и, наконец, прекрасный штаб разведки, поскольку здесь вершит делами болтливая парочка, от которой ничто не в силах ускользнуть и которая почитает наивысшим удовольствием сопровождать происходящее собственными комментариями. Поставив машину позади церкви, рядом с машиной кюре, и пройдя через церковь, Алин и Луи садятся у окна бистро. Вот уж минут десять они посасывают перно цвета молодой зелени, терзаемые скорее не волнением, а неуверенностью, так как дальнейшее представляется им смутно. Но ни один спектакль не обходится без суфлеров.

— Гляди-ка, свадьба задерживается, — говорит Поль Полине, протирающей рюмки. — Ну и рассердится Уар! В одиннадцать ему надо быть на выставке, он показывает там своих бычков.

Вот это да! Глаза Луи едва не выкатываются из орбит.

— Я сейчас, — бросает он сестре. Вразвалочку, делая вид, что не торопится, он направляется в туалет — или к телефону. Конечно же, он врывается в будку и начинает лихорадочно листать телефонный справочник. Надо же, все деревни здесь названы в честь святых: Сен-Ален-дю-Рок, Сен-Арсен-лё-Вьёй, Сен-Обен-дю-Кормье… Наконец-то, Сен-Обен-ле-Эпине, страница 327. Времени у Луи в обрез. Он отыскивает нужный номер и набирает его дрожащим пальцем. Гудки. Грубый мужской голос:

— Мэрия, слушаю.

Луи, зажмурившись, ныряет в пучину:

— «Гландьер»…

К счастью, собеседник тут же перебивает его:

— Слушайте! Вы звоните, чтобы сказать, что опаздываете на полчаса? И ни минутой больше, понятно! Я предупреждал: не позднее 10.30 я уезжаю…

У телефона мэр, сомнений быть не может. Мистификация принимает грандиозные размеры.

— Прошу прощения, но вы знаете, что произошло, и у моей невесты теперь нервный припадок. Мы вызвали врача. Свадьбу придется отложить. Гости расходятся. Мы договорились на следующую неделю…

— Скажите, пожалуйста, — ворчат на том конце линии и вешают трубку.

Дело сделано, остается только как ни в чем не бывало вернуться за стол. Напрасно Алин напрягает зрение и слух — брат не станет посвящать ее в свой план. Она привлечет ненужное внимание своим дурацким смехом и все испортит. Он теперь неотрывно глядит на мэрию и на остановившийся перед ней большой автомобиль.

Луи повстречал Мари в Париже, они проводили там почти все время, в «Гландьер» он бывал всего дважды, он не знает мэра, который вполне может перезвонить кому-нибудь из Дюпонтье, если вдруг засомневается. Кортеж может появиться на площади в любое мгновение. Все решают минуты, но ничего не доказывает, между прочим, что время работает на Луи. Он невольно закрывает глаза. Разве можно считать все это глупым розыгрышем? Он разыгрывает заведомо проигрышную партию. Но вдруг раздается голос. На этот раз Полина обращается к Полю:

— Что такое? Уар-то уезжает!

Мэр, здоровяк в добрый центнер весом, плюхается на сиденье. Рессоры жалобно взвизгивают. Миг — и машина, объехав памятник, катится по улице Аристида Бриана, ведущей к субпрефектуре. Браво! Да будут его бычки самыми жирными, самыми красивыми, да будут они увенчаны всеми мыслимыми наградами, да воспоет их племенная книга! Поль и Полина нюхом чувствуют, что дело нечисто. Забыв о клиентах, они стоят на пороге и обмениваются соображениями:

— Помнишь, говорили, Поль, что малышка увлеклась оборванцем-художником и что к этому браку ее чуть ли не принудили? Может, она в последний момент отказалась?

— Представляешь, Полина, такие расходы — и все впустую?

Теперь Алин смотрит на брата и восхищенно шепчет:

— Ну и негодяй!

Но шум приближающейся процессии прерывает ее на полуслове. Все ясно. Она не может сдержаться. Ее, как и Луи, трясет от нервного хохота, когда парочка в дверях восклицает в один голос:

— Не может быть! Жениха и невесту некому принять!

Новости в деревне распространяются быстро. Добрая половина жителей уже знает о неприятности, происшедшей с невестой. Веселый посетитель, забежавший на минутку опрокинуть стаканчик красненького, оповещает о ней хозяев. Человек двадцать зевак вперемежку с набежавшими невесть откуда ребятишками шушукаются небольшими группками на тротуарах, не думая расходиться. Оказавшись объектами их насмешливого любопытства, участники кортежа сбиваются с шага, сутулятся, судорожно оглядываются по сторонам, изо всех сил стараясь казаться невозмутимыми. Невеста как будто и не потрясена случившимся: ее наскоро переодели в жемчужно-серый костюм, от фаты отрезали запачканный край, и вот она выступает — гордо, бесстрастно, и теперь уже отцу — смешавшемуся, чувствующему свой позор, — приходится поспевать за ней. Но в тот самый момент, когда процессия уже намеревается хлынуть под козырек с надписью «Свобода — Равенство — Братство», украшенный выцветшим трехцветным флагом, перед ней вырастает секретарша мэрии. Дырявя высокими каблуками асфальт, она разводит руками, ее лицо выражает отчаяние. О словах можно догадаться по столбняку, приковавшему процессию к месту. Затем остолбенение сменяется гневной жестикуляцией. Это настолько интересно, что Полина, испросив согласие Поля, передает ему бразды правления и спешит к толпе, в которую вливаются зеваки, посетители ближайших магазинов и прохожие с соседних улиц. Полное замешательство. Форменный муравейник, разваленный пинком ноги. В общем гвалте выделяется полковничий бас:

— Что за издевательство!

Месье Дюпонтье удручен, но не сломлен. Он перебегает от одной пары к другой, что-то втолковывает, стараясь не дать приглашенным разойтись, уверяя, что все устроится. Но второе по счету бесчестье пережить уже трудно, и кое-кто не поддается на уговоры, в частности, полковник, который, сверкая эполетами, удаляется в сопровождении супруги и дочери. Пока длится неразбериха, колебание охватывает и остальных гостей. Единственное, чем выделяется среди них невеста, которую никак не удается выдать замуж, — это коротенькая фата и полная апатия. Суматоха продолжается еще минут пять-шесть. Полина возвращается с кратким докладом:

— Невероятно! Ни мэра, ни заместителей — все на выставке. Дюпонтье хотел начать с венчания, но кюре — вон он, видишь, в баскском берете — напомнил, что закон запрещает венчать до регистрации. Можешь себе представить их лица! Вот так радость! Когда я уходила, Дюпонтье предлагал подождать возвращения мэра в «Черной лошади», потому что угощение заказано, и платить за него все равно придется…

— Свадебный пир без новобрачных — где это видано!

И все же именно так развиваются события. Старшие Дюпонтье увлекают за собой семейство Картен почти что силком. То, что было свадебным кортежем, превращается в безвольное стадо, в беспорядке плетущееся к вертящейся двери, которая по одному переправляет гостей в фойе ресторана. Полина снова уходит на разведку. Алин старается не подавать признаков жизни и не раскрывать рта. Заказав для оправдания своего затянувшегося присутствия вторую рюмку перно, к которой он, впрочем, не притрагивается; Луи вновь задает себе вопрос, к чему это все приведет. Того, на что он надеялся, не произошло. Ему удалось всего лишь выставить Мари на посмешище. Еще минут пять он наблюдает за мухами, вьющимися вокруг старой люстры, и за дворнягой, слоняющейся по вымершей площади в надежде задрать ногу над тем местом, где оставил о себе память кто-нибудь из ее соплеменников. Потом возвращается Полина. Она сияет:

— Мэру сказали по телефону, что свадьбы не будет, а он поверил! Вот жалость! Банкет намечался на 12.30, там еще не накрыто. Все толкаются в вестибюле, пьют аперитивы и, кажется, начинают ссориться… Картены обвиняют Дюпонтье и даже невесту — ни совести, мол, ни стыда. Недорого я дам теперь за их брачный контракт!

Ты настоящая пророчица, Полина! Луи одним глотком опорожняет стакан. Все еще возможно. Дворняга святотатственно задирает ногу у памятника павшим. Внезапно вертящаяся дверь «Черной лошади» приходит в движение. Сейчас кто-то выйдет, причем поспешно… Это Мари. Она пускается бегом через площадь, срывая на бегу фату. Ветер подхватывает этот белый лоскут и заталкивает его в водосточный желоб.

— Что я тебе говорила? — бросает мадам Полина мужу.

— Теперь дело за тобой. Обо мне не думай. Если надо, я вернусь в Париж поездом, — выпаливает Алин.

Луи выскакивает на площадь. Уже перед церковью он вырастает перед беглянкой, и она останавливается без всякого удивления. На какое-то мгновение оба застывают лицом к лицу. Они прощают друг друга, без единого слова, без малейшего прикосновения. Им предстоит обрести счастье в горизонтальном положении, пока же это два параллельных вертикальных штриха на другой стороне площади.

— Ты понял? Это тот, другой!

В голосе мадам Полины звучит не враждебность, а тщеславие свидетеля истории, которая затевалась не где-нибудь, а в ее заведении. Но дверь «Черной лошади» вращается снова. Теперь она выпускает наружу папашу и жениха — бывшего жениха. Они размахивают руками, кричат неизвестно что. Напрасные старания! Все еще не произнося ни слова, но крепко держась за руки в знак воссоединения, неугодный жених и несостоявшаяся жена скрываются в боковой двери церкви. Точно такая же дверь есть с другой стороны. Лязг тяжелой задвижки — и беспомощные удары преследователей по дверным створкам с коваными фигурами на петлях. Их проклятия тонут в торжественном гуле ликующей бронзы. Чтобы сделать последний акт комедии незабываемым или чтобы воздать должное господу богу, без участия которого удавалось до сих пор обойтись, главный герой, торопясь усесться за руль, все же решил порадовать деревню колокольным перезвоном, какой обычно сопровождает выход новобрачных. Только в наши дни и при венчании, и при отпевании, и в церковные праздники уже обходятся без звонаря, а просто нажимают кнопку на пульте…

Рев мотора — и снова в погоню за приключениями…