19 июля перед одним из сел мы заметили позиции немцев. Батальон рассыпался в цепь, наша рота развернулась и стала продвигаться в направлении этого села, левее дороги, а 3-я рота под командованием старшего лейтенанта Костенко — правее дороги. Мы учли бои под Бобркой, 2-я рота осталась в резерве комбата. В одном из оврагов мы встретили двух человек в нашем обмундировании. Они заявили, что являются летчиками штурмовика «Ил-2», который сбили немецкие истребители при штурмовке противника на окраине Львова, и пробираются на восток к своим. Они попросили поесть, мы дали им хлеба и консервов, а сами стали цепью продвигаться вперед. Летчики сообщили, что немцев в селе нет и немецкие окопы немцами не заняты, и все так и оказалось. Перед траншеей было, однако, натянуто проволочное заграждение — «спираль Бруно». Это колючий моток метр в высоту и столько же в ширину.

Мы пытались перепрыгнуть его, но ничего не получилось. Я приказал набросить плащ-палатки в несколько слоев, и по ним мы переползли на другую сторону. Хорошо, что противника не было, а то бы мы застряли перед этим заграждением.

Мы вступили в село. Попрятавшиеся жители постепенно стали выходить из своих укрытий. Кое-кто из солдат: заходил в хаты, и там их угощали молоком и белым хлебом. Мне тоже принесли, но молоко я не стал пить, а краюшку пшеничного хлеба съел. Почему-то опять кухня отстала, и мы с вечера не ели. Когда мы выходили из села, голодным из нас никто уже не был. После этого села мы двигались и на танках, и пешком. Немецкая авиация не оставляла нас в покое, поэтому мы продвигались вперед, на запад, челночным порядком.

Наступали сумерки, авиация наконец-то от нас отстала, и мы могли спокойно продолжать движение. Ближе к ночи я со взводом достиг какого-то населенного пункта, к сожалению, уже не помню его названия. Впереди, в одном или двух километрах, лежал Львов. Когда я пришел с докладом к командиру батальона, он разрешил солдатам отдыхать. Мне он поставил задачу на следующий день рано утром наступать на г. Львов. Это было, скорее всего, 20 июля 1944-го, в день моего рождения — мне исполнялся 21 год.

В связи с тем, что командир взвода Петр Шакуло был легко ранен, мне поручалось командовать и его взводом. Помкомвзвода у Петра был сержант Савкин — смелый парень, я его знал по каменец-подольским боям и очень уважал. Савкин был надежный парень, солдаты его слушались и уважали. В роте из командиров мы с ним оставались одни.

Надо сказать, что ко Львову подошел только наш 1-й мотастрелковый батальон, даже скорее рота, а если конкретнее, то штаб батальона — комбат Козиенко, замполит Герштейн и начштаба батальона Григорьев, мой взвод и взвод Шакуло (без него самого). Третий взвод с командиром роты Чернышовым был оставлен на каком-то перекрестке (комвзвода лейтенант Гаврилов был ранен) на случай появления фрицев. Гущенков тоже был ранен. Вторая рота (комроты Штоколов) также осталась на какой — то высотке. Третья же рота (Костенко) ушла на помощь 16-й гвардейской мехбригаде, которая «завязла» в уличных боях в городе Перемышляны, юга-восточнее Львова. Второй и третий батальоны нашей бригады вели бои где-то в стороне, а 56-й танковый полк покинул наш батальон, выполняя другие задачи. Таким образом, брать Львов было поручено комбатом мне с двумя взводами, насчитывающими 30–35 человек. Громадный город и кучка бойцов.

Во Львов мы подошли с юга, а не с востока, противник нас там не ожидал, и немецких войск в этом районе почти не было. Правду скажу — я боялся входить во Львов без поддержки танков. Не любил я наступать или ходить в ожесточенную атаку без танков. Танки всегда прибавлял и нам смелости, а на противника нагоняли страху. В бою мы поддерживали друг друга, особенно в населенных пунктах и в лесу. Без танков тяжело воевать, так же как и им без пехоты, танкового десанта. К этому привыкли и мы, и танкисты. Без танков мы выглядели как голый на морозе, другого сравнения не нахожу. Плохо без них.

Короче говоря, 20 или 21 июля 1944 года я собрал командиров отделений и объяснил им задачу, поставленную командиром батальона капитаном Козиенко (через месяц ему будет присвоено воинское звание майора). На рассвете я с двумя взводами нашей роты, а также с пулеметным взводом: З-й роты нашего батальона (лейтенантом Цикановским) перешел в наступление на г. Львов. Город был построен по западному образцу, наряду с большими домами в нем имелись отдельные особняки, окруженные металлическими заборами — решетками или крупной сеткой. Кроме широких улиц, в городе было изобилие узких, кривых улочек, иногда крутых.

Впереди, на окраине города, виднелись окопы. Вот на них мы стали наступать развернутой цепью. На всякий случай я послал одно отделение (7–8 человек) вперед в порядке разведки. Разведка достигла окопов и сообщила, что немцев нет. Я приказал этому отделению выйти на асфальтированное шоссе и продвигаться по нему в город. Роту я тоже повернул к дороге, и по ее обочинам мы стали двигаться за головным дозором. Так мы и входили в город — впереди, метрах в 150–200, двигался головной дозор, а позади остальная часть роты, которая передвигалась в колонну по одному по обочинам шоссе. Нас встречали двое мужчин — местные жители. Один из них держал поднос с рюмками, другой две бутылки водки, наливая ее в рюмки. Каждый из нас подходил к ним, выпивал рюмку и шел дальше. Я тоже это сделал с благодарностью, даже две выпил. Мы входили в город с южной окраины по улице Культпарковской. Слева от дороги были небольшие дома, одно- и двухэтажные, а справа шел деревянный забор. Противника не встретили, было тихо, как будто и нет войны, солнце жарило вовсю. Но ни в коем случае нельзя было терять бдительность, воевали мы не с дилетантами, а с хорошо обученными, хитрыми и умелыми солдатами, от них можно было ожидать любых действий. Я предупредил своих бойцов, что мы не имеем права расхолаживаться из-за малочисленности нашего отряда, вооруженного только двумя пулеметами «максим». Одним расчетом командовал сержант Чечин Иван Захарович — молодой, смелый, знающий себе цену боец, с которым мы провоевали до Дня Победы.

В глубь города мы не пошли, а закрепились в пустующих домах на его окраине, как приказал комбат. Во всяком случае, один городской квартал мы прошли. Командир батальона и его штаб остановились, не доходя до города, но провели ко мне телефонную связь. Кухни нашей опять не было-ее сожгла авиация, поэтому мне пришлось отрядить солдат к розыску еды по окрестным домам. Кое-чем удалось разжиться у жителей, во всяком случае, голодными мы не остались. К нам с лейтенантом Цикановским Израэлем Соломоновичем (которого мы звали Семеном) прибыл командир артиллерийской батареи нашего батальона старший лейтенант Кашинцев. С ним прибыло одно 45-мм орудие, расчет которого прикатил его на себе, к нему было лишь несколько снарядов. Другие орудия, автомашины со снарядами и тягачи немецкая авиация уничтожила на марше при движении ко Львову.

Мне нравился Кашинцев, иногда сильно заикающийся, но всегда неунывающий, остроумный и большой шутник. В ту пору ему было 27 лет. Он был интересный человек, да и воевал давно. Я обрадовался, что он пришел. Теперь нам с Цикановским было с кем посоветоваться — каким образом ротой брать громадный город? В глубь города мы не пошли, я побоялся входить в лабиринт улиц, где нет укрытий и нельзя окопаться. Идти задами мешали металлические заборы частных домов. В Скалате и Каменец-Подольском было свободнее и как-то просторнее — там такие заборы нам не встречались. Танков с нами не было, с ними было бы спокойнее. А какая помощь от «Сорокапятки» с пятью снарядами? Смех один. Ничего не было известно о силе противника и его расположении, о том, имеются ли у него танки. Комбат так и не поставил нам задачу — в каком направлении двигаться по городу. Нас он не беспокоил, и мы его тоже, а зря.

Было тихо, спокойно, никто в нас не стрелял, авиации немцев тоже не было, еду доставали. Стояли летние теплые дни. После дней напряженного марша с боями до Львова это было блаженство. Мы подготовились к отпору противника: расположили пулеметы, даже поставили орудие на позицию. От налета авиации вырыли окопы около домов. Назначались наблюдатели и дежурное отделение. Мы с Толей Кашинцевым решили осмотреть прилегающие дома. Я послал в разведку два отделения с приказом проверить, что делается впереди и по бокам от нашей улицы, и, не входя глубоко в город, по возможности опросить жителей, если окажутся на улицах или в домах. Пока город выглядел мертвым — жителей не было видно, а ряд домов пустовал.

Обследуя окрестности, мы с Кашинцевым обнаружили немецкий госпиталь, занимающий 3–4 четырехэтажных дома. Как мы поняли, это был госпиталь для умалишенных солдат. Нашли кое-кого из немецкого обслуживающего персонала. Я кое-как по-немецки приказал им кормить больных и ухаживать за ними. Они меня поняли, и больше к этому психиатрическому госпиталю мы не подходили. Нам своих забот хватало, а немцы и без нашей помощи могли справиться со своими психически больными соотечественниками. Обойдя другие дома, в одном из них, кирпичном, мы нашли местных жителей, которые перебрались туда из других домов, менее устойчивых к обстрелу. Вернулась разведка, доложила, что в ближайших домах немцев нет. Вернулись и те бойцы, которые по собственной инициативе осмотрел и окрестности. Недалеко от нас они, правда, обнаружили немецкий аэродром, но он был покинут противником. Бойцы принесли кое-что из продуктов — в основном разные консервы.

Ночь прошла благополучно, никаких указаний от командира батальона не поступало и на следующий день, а мы этому и рады были. Конечно, надо было входить в город, а не отдыхать, но на нас давила усталость, да и о противнике ничего не было известно. Все мы устали и от марша до Львова, и особенно от авиации противника. Немецкие летчики, пикируя почти до самой земли, строчили из пулеметов, сбрасывая бомбы. Они делали все, чтобы не допустить нашего продвижения вперед, а отбиваться от самолетов нам приходилось лишь ружейно-пулеметным огнем, эффект от которого был, как мертвому припарки. А тут наступило затишье: не стреляют, не бомбят, да и голодными мы не были. Лето, тепло. Санаторий — не меньше, в крайнем случае — дом отдыха.

На следующий день нас стал обстреливать снайпер. Чуть выйдешь на открытое место — выстрел. Долго мы не могли определить его позицию. Наконец с помощью бинокля установили, что снайпер ведет огонь с чердака пятиэтажного дома. Под вечер добровольцы скрытно подобрались к этому дому и поднялись на чердак, но его уже след простыл, а ни у меня, ни у бойцов не хватило сообразительности оставить там засаду. Скорее всего, это был даже не немец, а бандеровец-самостийник или поляк — националист-одиночка. Больше он не появлялся.

Так прошло два или три дня, а мы все еще продолжали околачиваться на окраине города. У меня, Цикановского и Кашинцева не хватило мужества и решительности брать Львов с полуротой бойцов — 30–35 человек. Комбат и не тревожил нас, а мы его, но вдруг появился командир роты старший лейтенант Чернышов. Лучше бы он не появлялся. Все, что он сделал, это навел смуту, неразбериху и смотался от нас. Чернышов принял решение наступать к центру города, и мы стали продвигаться по одной из улиц. В это время появился человек в гражданском, который показал советский паспорт и стал уговаривать Чернышова быстрее продвигаться в глубь города. Несмотря на то, что я уговаривал Чернышова не верить ему, он не согласился и дал команду двигаться вперед. Приказ есть приказ, его надо выполнять, и мы осторожно продолжили движение дальше по улице.

Не успели мы пройти несколько перекрестков, как у нас в тылу появилась немецкая пехота с двумя бронетранспортерами. Они как будто ждали, пока мы углубимся в город, и теперь отрезали нас от штаба батальона. Пехоты было не очень много, но немцы были вооружены пулеметами, а страшнее всего были бронетранспортеры с пулеметными установками, средств против них у нас не было. Гражданский тип смотался, солдаты позднее говорили мне, что он сбежал к немцам. Немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия, в основном пулеметный. Мы были не готовы к отпору, но многие бойцы не растерялись и ответили немцам огнем. Я не помню, откуда у меня в руках взялся автомат, и я тоже открыл огонь из-за забора по пулеметному расчету.

Однако единого удара не получилось, поскольку мы были разделены улицей. Одни солдаты вели огонь самостоятельно, другие отбежали назад за дом, почти на прежние позиции. Чернышов убежал к тому взводу, который занял оборонительные позиции в тылу штаба батальона. Мне он сказал: «Управляйся здесь сам, а я пошел к командиру батальона» — и исчез. Кое-как я организовал оборону и успокоил солдат, ликвидировал растерянность. Удивительно, но мы не понесли потерь, хотя укрытий, кроме домов, двери в которые, как правило, были заперты, не было.

В этом бою стойкость и смелость проявил сержант Савкин. Этот парень не терялся в любой обстановке и всегда оставался за командира взвода лейтенанта Шакуло, когда тот выбывал по ранению, и ему доверяли, как офицеру. В этом бою Савкину с частью бойцов пришлось отбиваться от фрицев весь день. Хорошо, что они укрылись за высоким металлическим забором из сетки, и под огнем наших бойцов немцы преодолеть его не смогли. Были беспомощны и немецкие бронетранспортеры.

Николай Савкин на меня обиделся, что я не оказал ему помощь другой частью бойцов в этом бою. Только когда стемнело и мы с бойцами пробрались к нему, немцев уже не было, они покинули поле боя. Видимо, немцы хотели всего лишь нас задержать на некоторое время, не давая продвинуться к центру города. В этом бою пропал один солдат в возрасте примерно 40 лет, и его поиски никаких результатов не дали. Бойцы сержанта Савкина сообщили, что он по национальности поляк, уроженец чуть ли не Львова или его окрестностей. Возможно, что этот солдат сбежал домой, дезертировал. Трудно сказать. На войне всякое может быть, на то она и война.

Следует сказать, что при бое во Львове к нам прибыл лейтенант (фамилию его я не запомнил) с батареей 120-мм минометов. Свою часть он не нашел и решил остаться воевать со мной. Конечно, мы приняли его с радостью. В батарее было четыре миномета с боекомплектом мин, и каждая мина весила, наверное, 16 килограммов. Бравый был лейтенант. Мы с ним не раз забирались на чердак высокого здания, и он оттуда корректировал стрельбу по противнику. Все-таки это было нам помощью. Чтобы его не обвинили в дезертирстве, лейтенант попросил дать ему справку, что он участвовал в боях по освобождению г. Львова. Такую справку я ему написал, подписал ее, и на нее поставили печать батальона.

В один из июльских дней (24 или 25 июля) в 500–700 метрах от нас появился наш танк «Т-34». Видимо, он нас не заметил, а мы тоже не смогли с ним связаться. Танк скрылся в лабиринте улиц города, и больше мы его не видели. Только через много лет я узнал историю этого танка и его экипажа. Танк был подбит, экипаж, за исключением механика-водителя, погиб. Всем им было присвоено звание Героев Советского Союза. Экипаж этого танка и считают первым вошедшим в город Львов, хотя первыми вошли в город мы с Цикановским со своими бойцами. Видимо, командир батальона Козиенко своевременно не доложил командиру бригады, что мы ворвались в г. Львов. Одно утешает, мы воевали не для истории и выполняли свой ратный долг, не обращая внимания, кто был первым, а кто вторым. В ходе этих боев лейтенант Оплеснин, командир взвода автоматчиков нашего батальона, по ночам несколько раз, переодевшись в гражданское, вместе с местным жителем — поляком, знающим немецкий язык, проникал в центр Львова. Несколько раз они натыкались на патрули, но все обходилось благополучно, помогало знание немецкого языка.

В конце июля, 25-го или 26-го числа, появились танки из 1 О-го Гвардейского танкового корпуса нашей танковой армии, они, правда, вошли в город на некотором расстоянии от нас. Их действия придали нам смелости, и мы тоже стали продвигаться в глубь города с задачей перерезать дорогу, по которой бежали отступающие немцы, захватить железнодорожный разъезд и станцию. Поставленную задачу мы выполнили, закрепившись в двух небольших домах, в которых не было жителей, а в комнатах даже мебели. Город не был разрушен, ни авиация немцев, ни наша Львов не бомбили, а наземные бои, мне кажется, вели только мы, наша полурота, когда же вошли наши танки, немцы оставили город почти без боя. Приблудившийся к нам лейтенант со своими 120-мм минометами действовал все время со мной. Он обрушил огонь своих минометов на шоссе, по которому немцы бежали из Львова, другое шоссе перерезали мы, и немцам осталась для отступления только одна дорога. Однако и по ней немцы вскоре прекратили движение, избрав менее благоустроенный, но более безопасный путь отступления.

Я решил послать несколько бойцов разведать, что впереди, остались ли еще перед нами немцы, или бросили свои позиции. Возвратившиеся бойцы сообщили, что немцев нет, и принесли несколько молодых поросят из обнаруженного ими огромного холодильника, содержимое которого немцы не успели вывезти. Кроме поросят, были там также различные консервы и другие продукты, но в основном туши поросят. Пришлось посылать и других бойцов на холодильник, мы запаслись впрок едой и устроили грандиозный ужи н. Давно мы не имели такого изобилия продуктов. Вообще я солдатам не запрещал доставать еду, тем более что батальонной кухни долго не видели. Но солдаты строго были мною предупреждены и никогда не позволяли себе мародерствовать среди населения, зная мою строгость и жесткость в этом отношении.

Двадцать седьмого июля 1944 года Львов был полностью освобожден от противника. Бои за город закончились. Надо сказать, что город был под немцами три года (1941-1 944 гг.), но мы встретили пять или шесть евреев, которых все это время знакомые укрывали от немцев в схроне. В один из вечеров, когда Львов окончательно был наш, Семен Цикановский сообщил мне, что по случаю освобождения города несколько местных жителей-евреев приглашают нас в гости. Три года эти люди терпели, но выжили и были рады этому. Встретили нас исключительно хорошо. Стол был накрыт как до войны: московская водка, колбаса, ветчина, рыбные и мясные консервы. Как они смогли все это сохранить? Все было вкусно, и мы хорошо посидели, как дома.

Во Львове мы простояли несколько дней. За это время в батальон прибыли 2-я и 3-я роты, которые выполняли задачи отдельно от батальона. Да и бригада, подтянув тылы, собралась со всеми своими подразделениями.

Двадцать девятого июля батальон получил новую задачу — наступать в направлении польского города Перемышль. Однако несколько километров не доходя до этого города, командующий нашей танковой армией генерал Лелюшенко направил батальон на юг, в сторону г. Самбора и далее в предгорье Карпат, к нефтяному району. Крупных боев не было, противник отступал и не пытался нас задержать. Лишь в одном месте, у крупного села, батальон наткнулся на сопротивление. Мы спешились с танков и ворвались в это село. За селом местность была сильно заболочена и изрыта большими канавами, видимо осушительными. На этой местности танки не смогли нам оказать существенной поддержки. Пришлось нам без танков и артиллерийско-минометного огня прямо из этого села атаковать противника. Мой взвод наступал на какую-то фабрику, как потом оказалось — спиртовой завод. Противник сильным ружейно-пулеметным огнем остановил нас, и нам пришлось залечь на этом болоте. Потерь мы, правда, не понесли, но огонь не давал нам продвигаться вперед, тем более впереди виднелся каменный забор — ограда завода. Мы противника не видели, а сами оказались на открытом месте, и как только фрицы замечали у нас движение, то стреляли, заставляя солдат и меня лежать на месте. С большим трудом я выбрался на сухое место, со мной выбрались еще человек семь-восемь. Мы забежали за дом и стали осматриваться, как лучше выбить фрицев из кирпичных зданий завода.

Я перебежал по сухому месту вперед, чтобы продумать, как лучше атаковать противника и подсказать лежащим в болоте солдатам направление отхода на сухое место. Фрицы заметили меня и открыли по мне не ружейный огонь, как обычно, а минометный из малокалиберного миномета, видимо из ротного, такие минометы иногда встречались, хотя быстро сошли. Мины стали разрываться недалеко от меня. Я бежал, не обращая внимания на огонь, открытый по мне. Бежал что есть мочи, а позади рвались мины, и все время с недолетом. Таким образом я преодолел дистанцию не менее 50 метров, пока не забежал за дом. Я даже не был ранен, но охота за мной отвлекла фрицев от бойцов на болоте, и они смогли перебежать и переползти на сухое место и укрыться от обстрела. Если бы немцы удлинили прицел, то мне было бы несдобровать от минометного огня. Я бегу — мина рвется позади меня, я прибавляю скорость, и опять недолет. Благодаря моим «спринтерским» качествам все обошлось. Редко я так быстро бегал.

Когда наступили сумерки, мы покинули эту болотную местность, соединились со взводом лейтенанта Шакуло, который еще во Львов прибыл из госпиталя после легкого ранения, полученного в начале этой операции. Командира роты Чернышава не было, и где он, было неизвестно. Мы с Шакуло еще днем получили задание овладеть селом за болотной топью. Вот мы и решили с ним наступать на это село по хорошей дороге, но уже когда окончательно стемнеет. Вначале успех сопутствовал нам, но когда мы подошли уже к околице этого села, по нам был открыт шквальный пулеметный огонь. Мы залегли, и я стал советоваться с Петром Шакуло о том, что будем дальше делать. В итоге мы решили дождаться паузы в ведении немцами огня, броском достичь первых хат села, а там видно будет. Так мы и сделали, хотя немцы умело вели прицельный огонь — трассирующие пули низко и кучно летели над землей. Мы укрывались за складками местности и сумели избежать потерь.

Достигнув первых хат, мы обнаружили, что по нам вел огонь бронетранспортер. Дальше мы решили не идти — было темно, и ничего не было видно. Где находятся силы противника и что собой представляет село, расположение улиц в нем, мы не знали. Тихо снявшись и отойдя от села метров на 150–200, мы заняли оборону по берегам этих больших осушительных каналов. Наступил рассвет, мы осмотрелись и решили на этом месте обсушиться, высушить обмундирование. Как выяснилось, мы правильно сделали, что отошли, — с рассветом мы заметили в селе появление немецких танков, а «Тигры» — это грозное оружие.

Усталость обрушилась на нас, и днем, под солнцем, мы крепко заснули. Охранение, видимо, тоже заснуло, и этим воспользовались немцы. По канавам они скрытно подобрались к нам, схватили спящим солдата из взвода Шакуло и потащили его в свое расположение, как «языка». Этот солдат заорал благим матом, ведь фрицы хотели взять его в плен, да еще днем. Такого в моей практике не было даже ночью, а тут день, тепло, солнце в зените. Проснувшись от этого «животного» крика, солдаты пришли в себя и открыли огонь, некоторые побежали на помощь. Один или два немца упали убитыми, остальные бросили нашего солдата и убежали, и как ни старались наши «порешить» их, но они скрылись. Солдат, которого захватили немцы, был босиком, так как сушил на солнце и портянки, и сапоги. Многие солдаты намокли в этом болоте, поэтому и сушились на солнце. Все, в общем, обошлось благополучно для солдата, его даже на смех подняли. Мы долго не могли успокоиться в связи с этим случаем, а Петр Шакуло «продрал» охранение, солдаты в котором заснули. Вот к чему привела наша беспечность, забыли ребята, что мы находимся на войне. А на войне и спать надо умеючи. Да что там говорить, на войне все время спать хотелось, не есть, а именно поспать. Чуть-чуть спокойно, и уже кемаришь. И я всегда спать хотел и спал, как и где попало. Давила усталость — ведь все время в бою, и днем и ночью. Передышки бывали, как правило, кратковременными. Мы доложили командиру батальона, что в село вошли танки и бронетранспортеры, село мы не взяли и задачу не выполнили. В штабе батальона тоже заметили боевую технику фрицев и приказал и мне со взводом оставаться на месте, где окопались, а Петра Шакуло с бойцами перевели — видимо, туда, где оказалась какая-то «прореха» и ее надо было заткнуть.

Днем 30 июля пришел солдат и доложил, что меня приглашает в «гости» командир роты 3-го батальона старший лейтенант Варенник. Я в сопровождении этого солдата и своего ординарца (один на фронте я нигде не появлялся) отправился в «гости». Встретил меня Варенник тепло. Закуска была отменная, и выпить было что. Посидели мы с ним за столом прилично. Я рад был пообщаться с однополчанином, ведь на фронте, в боях редко встречаешь товарища, особенно из другого батальона. Потом, я не предполагал, что меня знают офицеры из других батальонов, хотя сам я Варенника знал. Потом он стал замкомбата. В тот период его рота располагалась правее моего взвода. Других подразделений не было, начальство о нас забыло — ни у него, ни у меня не было телефонной связи со штабом батальонов. Поэтому мы с ним «отдохнули» за столом отменно — никто нам не мешал, даже немцы, редко такое бывает на фронте. На следующий день, 31 июля, мы вышли из боя и покинули этот «водный» участок. Почему-то опять я остался один из офицеров в роте. Комроты Чернышов не появлялся, а командиры взводов Гаврилов, Гущенков, Шакуло были ранены, Шакуло уже вторично.

После одного или двух дней отдыха мы получили задачу наступать в направлении г. Самбор, город в 80–90 километрах юга-западнее Львова, на реке Днестр. Это было 30–31 июля 1944 г. Командир батальона капитан Козиенко опять не назначил меня командиром роты вместо Чернышова, а назначил на эту должность командира взвода пулеметной роты лейтенанта Карпенко, ветерана батальона, воевавшего еще на Курской дуге летом 1943 года. Куда делся Чернышов, я не помню, вроде был легко ранен. Уже через несколько дней, 2 августа, Карпенко был убит под Самбором на своем командном пункте в окопе, одним-единственным осколком прямо в сердце. В других окопах находились телефонисты, ординарец и связные от взводов, но их не задело, хотя мина разорвалась ближе к окопу телефонистов…

На подходе к Самбору мы спешились с танков на опушке леса. Получив задачу и направление наступления, наша и другие роты развернулись в цепь и ускоренным шагом стали продвигаться вперед. Противника не было, и огонь по нам не велся — видимо, немцы не ожидали нашего наступления на этом участке. Достигли села. Далее было поле, засеянное пшеницей, река Днестр и виднелся город на другом берегу реки. С моей точки зрения, это наступление было плохо организовано. Даже сейчас, вспоминая эти бои, я не могу понять — почему? Никто не знал. где противник, разведка не проводилась ни от бригады, ни от батальонов. «Вперед» — и дело с концом, авось разберемся. Ох это авось! Чуть не уложили весь батальон, вернее то, что от него осталось.

Рота достигла села, в котором была только одна улица, и его надо было прочесать на всякий случай. Стояла какая-то грозная тишина. Я привык полагаться на интуицию, и у меня было большое сомнение, что в селе нет фрицев, однако командир пулеметного взвода пулеметной роты лейтенант Петр Малютин со мной не согласился, заявив: «Немцев в селе нет, так как стоит тишина». Именно она, эта тишина, меня и пугала. Я уже собрался направить отделение солдат проверить, что делается в селе, когда Малютин вышел из-за дома, где мы укрывались, остановился на середине улицы и стал осматривать село в бинокль. Раздался выстрел, и пуля попала ему между глаз, а бинокль развалился на две части. Лейтенант Петр Николаевич Малютин был убит наповал. Он был старше нас, ему было приблизительно 36 лет от роду, и мы его звали «дедом» или «стариком».

Больше выстрелов не было, да и бойцы укрывались за хатами, не выходя на улицу. Село мы брать так и не стали. От командира батальона поступил приказ наступать к реке с целью захвата моста через Днестр и далее на город, а село оставить в покое. Черт, мол, с ними, с немцами, они сами убегут, когда захватим мост. Приказ есть приказ, я покинул с бойцами это село, и мы быстро стали передвигаться по полю к реке. И как только мы отошли от этого злополучного села метров на 100–150, как увидели цепь противника, которая наступала на нас с тыла. Немцы шли во весь рост и вели огонь из автоматов по нашей цепи. Откровенно говоря, мы растерялись, когда увидели сзади себя цепь противника. Несмотря на то что солдаты были обстрелянные и в каких только переплетах не были, но от неожиданности растерялись.

Но самообладания я не потерял и закричал своим бойцам: «Огонь по фрицам, огонь!» Пулеметчикам с «Максимом» тоже кричу: «Поворачивай пулемет и бей по фрицам!» Не кричу, а ору во всю мощь. Многие солдаты открыли огонь, другие же побежали от неприятельской цепи, отступали и тем самым мешали вести огонь пулеметам Цикановского — по своим стрелять не будешь. Ни я, ни другие офицеры, как ни старались навести порядок, организовать отпор, ничего не могли сделать — солдаты разбежались, и хорошо еще, что многие вели огонь по фрицам. Когда впереди меня солдат не осталось, я тоже отбежал по склону к дороге и залег в кювете. Увидев ручной пулемет «РПД», кто-то из солдат в панике его бросил, чтобы было легче бежать, я взял его и открыл огонь по немецкой цепи, благо в магазине оказались патроны.

Во время стрельбы у меня с головы соскочила пилотка, я ее опять надел и продолжал стрелять, пока в магазине не кончились патроны. Автомат я не носил, хотя в этот момент хорошо было бы его иметь. Когда кончились патроны, я где ползком, где перебежками отбежал в тыл, куда убежали бойцы, точнее, перепуганные солдаты, бойцами их не назовешь — испугались 40–50 немцев! Правда, потом говорили, что был и бронетранспортер, да врут, наверное, — у страха глаза велики.

Да и нас было не больше, но у нас были станковые пулеметы «максим», хотя они и быстро прекратили вести огонь. То ли от моего огня из пулемета, то ли от огня стойких бойцов, но немцы нас не преследовали, а быстро ушли в сторону моста, подобрав своих погибших и раненых — мы по ним стреляли, видимо, успешно. Немцы ушли, а мы собрались и с другими офицерами (включая командира 3-й роты Костенко) стали разбираться, что произошло, и собирать разбежавшихся солдат. К нам стали стекаться подчиненные. Я заметил, что пулеметчик Ишмухаметов сидит без оружия, понял, что это он бросил пулемет, и послал его за ним. Бросить оружие — это позор для воина. Солдаты возвращались, чувствуя свою вину, им было стыдно за свой страх и трусость, проявленные в бою. Гордые переживали ее вдвойне, да и себя мы не щадили.

Возвращавшихся воинов рассредоточили поротно и приказали окопаться на всякий случай. Если мне не изменяет память, то каким-то чудом потерь у нас не было. Правда, пропал пулеметный взвод 3-й роты во главе с лейтенантом Цикановским. Ка. к потом выяснилось, некоторое время они отсиживались в тылу у немцев в береговых зарослях Днестра. Через несколько дней они догнали батальон на марше.

После пережитого захотелось есть, и мы организовали кое-какой «закусон». Во время еды кто-то из офицеров спрашивает меня: «Где это ты порвал пилотку?» Я снял ее и увидел, что в пилотке два рваных отверстия — спереди и сзади. Только тогда я вспомнил, что, когда вел огонь из пулемета, у меня соскочила пилотка, и рассказал про это. Ребята говорят: «Повезло тебе, Бессонов, еще бы на несколько миллиметров ниже взял снайпер, и тебе хана была бы». А ведь и верно, повезло мне, крупно повезло. Сколько же раз мне везло? Много. Везение на фронте — большое дело. Но оно, везение, не так уж часто бывает.

К вечеру наша рота, да и другие роты батальона окопались на господствующей над окружающей местностью возвышенности с крутым склоном к реке, до реки было метров 150. Левее нас какие-то части тоже пытались на следующий день атаковать г. Самбор. Канонада длилась минут тридцать, участвовали и «катюши», и более мощные реактивные снаряды с наземных установок, а не с автомашин. Иногда эти снаряды (М-31) пускали вместе с опалубкой, чтобы не терять время на подготовку. Однако и у этих частей тоже ничего не вышло, атаки были отбиты, и немцы продолжали удерживать мост через реку Днестр и сам город Самбор.

В ночь на 2 августа обрушился ливень, вода лилась с неба как из ведра. Ливень продолжался всю ночь и весь следующий день. Воду из окопов вычерпывали котелками и промокли с головы до пят, сухой нитки не было на нас. Земля настолько пропиталась водой, что превратилась в сплошное месиво. К вечеру немцы решили нас сбить с возвышенности. Из прибрежных кустов вышло 8-10 танков T-IV — «Тигры». Может быть, их было и больше, но всех не было видно. Я тогда не понимал, как «Тигры» оказались против нашей обороны, да и сейчас не могу объяснить их появление. Как они появились, не имеет значения, главное — их атака на нашу оборону. «Тигр» — вещь серьезная. Наше 76-мм орудие не пробивало его броню.

Двигались «Тигры» медленно, часто останавливались, иногда открывали огонь. Мы все при-тихли, боясь пошевелиться, затаились в окопах. Танк мог выстрелить и по одному человеку, но они стреляли куда-то через нас, в подлесок. Хорошо, что с танками не было пехоты. Решили, видимо, нас подавить только танками, без поддержки пехоты. Вот тут и сыграли свою положительную роль ливень и размытый грунт, а также крутой скат возвышенности. Танки подошли к нам не далее чем на 50 метров, и вдруг случилось чудо — «Тигры» остановились и не могли двинуться с места, забуксовав на размытом грунте. Танк стоит, гусеницы крутятся, а он на месте. Нам повезло, что гусеницы «Тигра» из-за его веса не имели хорошего сцепления с размытым грунтом. Танки не смогли дойти до нашей обороны и отошли на прежний рубеж, а затем вообще скрылись. Если бы не ливень, нас раздавили бы в окопах. Ведь до дождя стояла жаркая погода и земля была сухая. Все же мы понесли потери — именно тогда был убит лейтенант Карпенко, и роту опять принял я, хотя опять ненадолго.