Шотландка Мэри Каннигэм считала, что их с дочерью Жонет взяли под стражу без вины. Её жалоба, сохранившаяся в архиве, проникнута глубокой обидой.

Бальи города Калросс, сетовала женщина, «под покровом ночи к нам домой вломились и, не имея на то ни права, ни ордера, ни законных полномочий, поволокли нас по улицам до тюрьмы… как привели в тюрьму — кликнули палача и судейских; те догола нас раздели и искали ведьмины знаки на теле и в потаённых местах; потом, ничего не найдя, обрядили нас в рубища из мешковины, а ноги замкнули в железные кандалы. Нам не достаётся ни еды ни питья, всё попадает в руки тюремщиков, которые в первую очередь наедаются сами, а нам кидают объедки. Так мы оказались ввержены в великие невзгоды, страдая от голода и холода, так довели нас до болезни (Black, 1938 стр. 54)».

Эти строки — редчайшая возможность услышать голос самой ведьмы. В других местах жаловаться не давали. Арестованных бросали в подземелья, разом обрывая все связи с миром, и ничто не могло сдержать свирепость мучителей. В некоторых немецких городах жертвы исчислялись сотнями.

Между тем население покорно платило страшную дань. Язва колдовства казалась людям опаснее беззакония и даже чумы. Один из очевидцев говорил, что есть в Германии места, где любое несчастье приписывают Сатане и людской злобе. Стоит скиснуть пиву или пасть домашней скотине, как в этом винят чародейство (Lea, 1939 стр. 1430). Шпренгер и Инститорис вещали: «Нет почти ни одного селения, где бы женщины не околдовывали друг у друга коров, лишая их молока, а иногда и жизни» (Инститорис, и др., 1932 стр. 220).

В 1675 г. в Штирии град побил урожай яблок и винограда. Это стало поводом для начала репрессий. Общественное возмущение заставило графа Пургшталя посадить на скамью подсудимых 95 крестьянок. Несмотря на то, что владелец замка, господствующего над всей округой, обладал огромной властью, он побаивался проявлять мягкость. Граф считал, что при сложившихся обстоятельствах его обвинят в соучастии, если он откажется вести хоть одно дело.

Эта трусливая политика привела Пургстола к личной трагедии. И он, и его супруга особенно благоволили к Катерине — жене дворецкого. Можно сказать, что она, несмотря на сословные перегородки, была другом графа и графини. Но именно на неё поступил очередной донос. Катерина увлекалась экспериментами в оранжерее — и надо же было так случиться, что именно в разгар охоты на ведьм несколько цветов расцвели среди зимы. Скрепя сердце правитель Регесбурга отдал приказ об аресте.

Редчайший случай! В галерее замка сохранилось полотно — чуть ли не единственный прижизненный портрет жертвы ведовского процесса. Художник изобразил жену дворецкого одетой в роскошное платье с кружевным воротником. В руке букетик — знак рокового пристрастия к цветам.

Граф Пургшталь. Портрет из галереи замка Регесбург.

Доносчица, несомненно, завидовала высокому положению Катерины, и порадовалась её низвержению из богатых покоев в сырые подвалы, где босые, закованные в цепи узницы валялись на гнилой соломе, полумёртвые от пыток. «Цветочная ведьма» терпела истязания несколько дней и к моменту суда оказалась изнурена до такой степени, что не вымолвила ни слова в свою защиту. Графу Пургшталю — такому же заложнику всеобщей истерии — пришлось сыграть свою роль слуги закона до конца. Он осудил несчастную на костёр, проявив своё милосердие лишь тем, что Катерину Пальдауф обезглавили перед сожжением.

Катерина Пальдауф — «цветочная ведьма». Портрет из галереи замка Регесбург.

Уверенность, что мир кишит ведьмами, была отличительной чертой эпохи. Суеверных людей охватывал ужас при мысли о том, что добрых христиан осталось очень мало. Кто знает, сколько ведьм скрывается под маской показного благочестия? Внешность обманчива. Реми писал:

«Колдуньи обычно принимают весьма набожный вид и усердно выполняют все религиозные обряды. В Меце сожгли одну, которая первой приходила в собор и последней его покидала, непрестанно молились, и осеняла себя крестом, но всё же оказалась виновна в бесчисленных колдовских деяниях (Lea, 1939 стр. 606)».

Из Германии до нас дошло описание того, как заносчивые и недалёкие слуги князя заходили в храм, болтая и перекидываясь шутками. Увидев особенно благоговейно молящуюся женщину, они первым делом спрашивали, не известно ли о ней чего-либо подозрительного (Spee, 1939 стр. 140).

Поскольку считалось, что ведьмы во время причастия прячут облатку за пазуху; а потом оскверняют ее, народ стал бояться ходить в храмы. Там, где террор достигал особого размаха, священники трепетали не меньше прихожан. Их тоже могли обвинить в связях с нечистой силой. Некоторые прекращали ежедневные службы или служили мессу втайне, закрыв двери храма — лишь бы избежать сплетен о попустительстве колдовству (1958 стр. 121, 122)!

Уже не одни только инквизиторы страстно желали покончить с ведьмами. Два столетия судилищ не прошли даром. В XVII веке суровой кары за колдовство стала требовать люмпенизированная толпа, которую Фридрих фон Шпее в традициях своей эпохи называет «завистливая и подлая чернь». Подобно тому, как сейчас люди этого слоя пышут ненавистью ко всем, кто живёт более обеспеченно, так и тогда многие из низов готовы были пощипать верхи и администрацию. Был бы предлог. Фон Шпее пишет: «У народа уже вошло в привычку: если власти по первым, даже самым сомнительным слухам не принимают решительных мер, не прибегают к пыткам и казням на кострах, народ сразу начинает вопить — пусть судейские со своими жёнами и детьми остерегутся; они подкуплены богачами, все знатные семьи города предались магии, скоро можно будет просто пальцами показывать на ведьм (1958 стр. 148, 149)…»

Николай Бессонов. Молитва. Б., акв. 1990 г.

Так совпали два потока: интересы алчного судейского корпуса и зависть простонародья. Теперь уже можно было вывешивать на церковных дверях ящики для доносов (1958 стр. 570) или организовывать форменные облавы. Охот на ведьм стала прибыльным делом. Это была, как выражались вольнодумцы, новая алхимия, при помощи которой добывалось золото и серебро из крови невинных (Lea, 1939 стр. 602). Именно жадность продиктовала документ, редкий по своему цинизму, — письмо Гейсса барону Оунхаузену. Это письмо очень часто упоминают в исторической литературе. В нём судья из Линдгейма назвал своими именами то, о чём его коллеги предпочитали помалкивать:

«У нас снова стало замечаться ведовство, чем население очень встревожено. И обыватели говорят, что если только их государю будет угодно попалить ведьм, то они охотно возьмут на себя расходы на дрова, равно как и прочие издержки. И государь тут мог бы выручить столько, что этот бы хватило на перестройку моста и церкви. Да сверх того ещё осталось бы денег, так что государевым служителям можно было бы дать прибавку к жалованию, ибо, по-видимому, этою язвою заражены целые семьи, и притом такие, с которых есть что взять (Сперанский, 1906 стр. 32)».

После этого письма охота на ведьм была Гейссу благосклонно разрешена, и он, отправив наверх две трети денег, не обидел и себя. Архивы Линдгейма показывают, что судья получил только наличными огромную сумму в 188 талеров и 18 альбусов, изъятые у тех, кого он сжёг. Раздел конфискованного имущества, как правило, строился по такой схеме две трети — сеньору, одна треть — судьям, священникам и чиновникам. Во многих местах князь получал по 12 талеров с каждом ведьмы, судья — четыре-пять, и палач — один (Lea, 1939 стр. 1231).

В силезском городе Цугмантель сожжение одиннадцати ведьм принесло 425 талеров местным властям, а остальная сумма — 351 талер — пошла князю-епископу Бреслау.

Судья, который свирепствовал в княжестве Фульда, получал оплату с каждой головы и за три года заработал таким образом 5393 гульдена (1958 стр. 1075).

Справедливости ради отмечу; что в ряде процессов мы при всём желании не найдём меркантильного интереса. Иногда юристы тратили месяцы своего драгоценного времени, чтобы сломить упорство бедной крестьянки или жалкой побирушки. Но связь между конфискациями и накалом преследований была прямой. В тех землях, где верховная власть запрещала судейскому сословию грабить семьи казнённых, охота на ведьм резко шла на убыль (Robbins, 1959 стр. 222). Увы, Германия XVI, а особенно XVII века была царством почти неограниченного насилия. Значительный слой населения видел выгоду в расправах над ведьмами. Каждый, кто был причастен к правосудию, мог рассчитывать на свою долю. Из кошельков обвиняемых деньги текли и тому, кто охранял тюрьму, и тому, кто писал протокол. Любой труд полагалось достойно оплатить. Более того, богатые семьи часто давали взятки, откупаясь от арестов (Lea, 1939 стр. 1080). Люди, искоренявшие колдовство, стали грозой богачей, ведь не всех взятки избавляли от костра!

Судейское сословие понимало — отдельные жертвы удесятерят в оставшихся на свободе ощущение смертельной опасности. А значит, увеличатся и «добровольные» пожертвования.

Кадр из немецкого фильма «Дьявольское наваждение»

Порой казни сопровождались банкетами для городской верхушки. Единственной светлой стороной этого циничного обычая было то, что в некоторых областях осуждённые тоже допускались к столу. Так было, например, на территории нынешней Бельгии (Lea, 1939 стр. 1220).

В торжественные трапезы по поводу казней было бы трудно поверить, если бы не существовали неопровержимые доказательства — расчётные ведомости. Один из таких документов приводится ниже. Это описание издержек в процессе трёх женщин, сожжённых заживо в Аппенвейере 22 июня 1595 года. Расходная ведомость относится только к последним трём дням между приговором и его исполнением (1958 стр. 1162).

Епископство Бамберга прославилось не только ужасными пытками. Здесь сохранился для истории лист с записями о конфискованной собственности. Цифры, приведённые ниже, впечатляют. В 1630 году казнили много состоятельных лиц. Среди них:

Георг Нойдекер — 100 000 флоринов

Барбара Шлеих — 2000 флоринов

Кристина Милтенбергер — 9000 или 10 000 флоринов

Маргарета Офелер — 7000 или 8000 флоринов

Маргарета Эдельверт — 10 000 флоринов

Каспар Кернер, управляющий имением — 9000 или 10 000 флоринов

Вольфганг Хоффмайстер, казначей Бамберга — 50 000 флоринов

Из документа видно, что князь-епископ и его люди собрали 500 000 флоринов, изъятых у казнённых. Кроме того, у тех, кто на апрель 1631 года находился в тюрьме, было конфисковано ещё 222 000 флоринов (Robbins, 1959 стр. 222).

Весьма симптоматичное свидетельство осталось от процессов в Трире, проведённых в самом конце XVI века. Каноник собора Йоханн Линдер был летописцем этих событий и в своей «Истории Трира» прямо назвал жадность главной причиной гонения ведьм. Началось всё, впрочем, с неурожаев, которые донимали страну несколько лет и народной молвой были приписаны колдовству. Однако далее в дело вступили те, кто искал для себя выгоды и без кого процессы не приняли бы такой размах.

«Это гонение раздувалось кое-кем из служащих лиц, которые искали себе богатства в пепле сожжённых ведьм. По всей епархии, по городам и деревням разъезжали специально назначенные прокуроры, инквизиторы, нотариусы, судьи, присяжные заседатели и приставы, тащившие на пытки и суд людей обоего пола в великом числе. Мало кто из обвиняемых ускользал. Даже само управление города Трир не избежало общей участи. Городской судья с двумя бургомистрами, несколько советников и заседателей были обращены в пепел. Каноники городских церквей, приходские священники и сельские дьяконы тоже погибли во время этой напасти. Наконец ярость народа и ослепление судей, алчущих крови и добычи, поднялись так высоко, что не осталось в стране почти никого, на кого ни пало бы подозрение в злодействе.

А тем временем нотариусы, переписчики и хозяева постоялых дворов богатели. Палач разъезжал повсюду на статном коне, одетый в золото и серебро, как придворный вельможа.

Жена его пышностью нарядов соперничала со знатными дамами. Дети казнённых высылались.

Имения их конфисковались. Поля и виноградники оказывалось некому обрабатывать, и они ничего не родили. Чума никогда не свирепствовала так в Трире и его окрестностях, неприятели не хозяйничали здесь так жестоко, как это безмерное гонение и инквизиция. А между тем по многому можно было видеть, что виноваты вовсе не все осуждённые. Преследование это длилось несколько лет подряд, и судьи хвалились друг перед другом количеством костров, которые они сложили, и числом спалённых ими жертв.

Наконец, хоть пламя ещё и не насытилось, народ настолько разорился, что пришлось принять новые законы, ограничивающие расценки на следствие и доходы инквизиторов. И после этого, как на войне, когда выходят деньги, пыл гонителей ведьм вдруг сошёл на нет (1958 стр. 5 16)».

Точное число жертв Трирской трагедии подсчитать невозможно, но отдельные архивные записи позволяют представить её масштабы. Так, за городской стеной находился монастырь святого Максима. Под юрисдикцией аббатства бенедиктинцев находились 22 деревни. Согласно описи, за семь лет в них было казнено более трёхсот ведьм, причём две деревни оказались полностью стёрты с лица земли, а в двух других уцелело всего по две женщины (1958 стр. 219).

В Западной Европе XVI–XVII веков появилась особая профессия — разъездной следователь по делам о колдовстве. По меркам других стран и столетий это было нечто невиданное.

Неистовство ведьм в окрестностях Трира. Гравюра. Около 1600 г. Фрагмент. Священник, исполняющий чародейские церемонии.

Франц Франкен II. Ведьмина кухня. X., м. Начало XVII в. Фрагмент. Художник подчеркивает, что дворянки причастны к колдовству не меньше, чем простонародье.

Между искусством и арестами существовала обратная связь. Кисть живописца и резец гравера зрительно очерчивали круг подозреваемых. Полотна, обложки книг и «летучие листки» невольно подсказывали всем слоям населения, на какие категории лиц можно смело писать донос, не опасаясь, что его отвергнут. Изображая шабаши ведьм, художники убеждали сограждан не щадить юных красавиц, священников, знатных дам и малолетних девочек.

Кажется, хуже придумать невозможно. Начать с того, что это был светский человек, а не духовное лицо. Монах-инквизитор не представлял для окружающих такой опасности, ибо не имел узкой специализации. Инквизитор был обязан преследовать и колдовство, и ересь, и суеверные обычаи, и даже мелкие духовные проступки. Таким образом, внимание его неизбежно рассеивалось по многим направлениям. Рутина жизни вынуждала инквизитора то и дело отвлекаться от преследования колдовства.

Взятие под стражу. Гравюра XVII в. Фрагмент.

Светский следователь Германии или Франции занимался ведьмами и только ведьмами. Отсюда чудовищная, невиданная ранее «производительность». В поисках наживы такие судьи не ленились ездить по стране. Их руки были развязаны. Боден писал: «Судья не должен, как при других преступлениях, ждать жалоб населения или действий прокурора, но обязан собирать сведения и докапываться до истины самолично (Lea, 1939 стр. 570)». Представьте себе, как развращали ищейку вседозволенность. Он не нуждался в доносах. Ему не нужен был повод. Достаточно было притвориться, что он видит людей насквозь. Он мог хватать кого угодно и ни перед кем не держать отчёт. Единственное, что требовалось от сыщика, — исправно делиться с высшей инстанцией награбленными деньгами. Об одном таком ретивом судье писал доктор Вейер. Он лично видел, как в маленький городок случайно заехал гонитель колдовства. Судья был здесь впервые. Он никого здесь не знал. Но с налета огульно объявил, что в городишке свыше трёхсот ведьм (1958 стр. 21)!

Следователи этого типа соревновались друг с другом в «производительности труда». Эйхштадтский судья имел к 1629 году на личном счету 274 приговоренных колдуньи. Франц Бюирманн только за пять лет своей карьеры сжёг заживо 150 человек. Реальное число его жертв было ещё выше, потому что мы знаем лишь о его «деятельности» в окрестностях Рейнбаха и не можем учесть, сколько костров он устроил во время прочих экспедиций. Одним из самых удачливых злодеев был Балтазар Росс из Фульды. Он похвалялся, что уже прикрутил к столбу для сожжения семьсот ведьм, но и этого ему было мало. Он страстно мечтал довести число уничтоженных женщин до круглой цифры с тремя нулями (Канторович, 1899 стр. 105).

Йоханн Мейфарт нарисовал психологический портрет судьи по делам о колдовстве — человека невежественного и ограниченного. Негодяй ест и пьет все самое лучшее, щеголяет в роскошных одеждах и пышет самодовольством. Будучи навеселе, он похваляется перед женой: «Лиза, благодари Господа, что ты досталась мне, ибо выше, чем я, взобраться уже невозможно. У меня полная власть над богатыми и бедными, над молодыми и старыми, над мужчиной и женщиной, над мальчиком и девочкой, слугой и служанкой, горожанином и деревенщиной, рыцарем и дворянином, врачом и лиценциатом, магистром и бакалавром. Я знаю, как сдавать карты, и ты должна возблагодарить Господа за это (1958 стр. 737)».

Вюрцбургский священник Фридрих фон Шпее тоже лично знал опьяненных вседозволенностью судей. В своей книге он по инерции называет их инквизиторами, хотя образ жизни этих людей был совсем не монашеский. Они отстраивали себе богатые дома, присваивали пашни и поместья. Шпее пишет, что они отвергали все доводы в защиту подследственных. Всё обстояло так, будто обвинять можно всех, а оправдывать нельзя никого. Каждую попавшую под арест нужно засудить. Любой другой исход инквизиторы встретили бы с негодованием.

Фридрих фон Шпее знал, с кем бедной женщине придётся иметь дело, поэтому у него вырвалось риторическое восклицание: «Несчастная, на что ты надеешься? Почему ты сразу, только попав в тюрьму, не объявила себя виновной? Наивная слепая женщина, зачем ты желаешь умирать так часто, если можешь сделать это один раз? Прими мой совет — ещё до начала мучений признай себя виновной и умри. Тебе всё равно не уйти. В конце концов, это — злосчастное следствие благочестивого рвения Германии (Spee, 1939 стр. 211)».

Кадры и диалог из фильма «Нострадамус». Реж. Р. Христенсен. 1996 г. Арест девушки из среднего сословия.  — Софи Бертран. Вы обвиняетесь в том, что вступили в сговор с дьяволом и другими темными силами.

— Но это просто глупость. Я никогда, никогда…

— Не лгите!

— Увести ее…

Однажды немецких судей озадачили, спросив: «Каким образом невиновная может избежать смерти?» Сама постановка вопроса оказалась для горе-юристов новостью, ведь они привыкли заранее считать преступницами всех своих жертв. Сглаживая неловкость, они обещали подумать об этом перед сном, на ночь глядя (Lea, 1939 стр. 707).

Фридрих фон Шпее пытался убедить князей отказаться хотя бы от обычая платить за каждую ведьму гарантированные четыре-пять талеров «Не все мы святые, — восклицал он. — Как говорится в пословице — вора делает случай». Нужна особая бдительность, чтобы корысть не решала исход дела. Ведь большое число приговорённых приятнее для кошелька, чем малое. «Уже сейчас в народе говорят, что самый быстрый и удобный способ разбогатеть — это посылать на костёр ведьм».

Между тем вюрцбурский духовник понимал главное. Отказ князей от платы за голову был бы лишь полумерой. Пока существовала вера в колдовство, инквизиторы всё равно находили способ нажиться. В трактате Фридриха фон Шпее описана деятельность лихоимца, морочившего головы деревенскому люду:

«Нельзя ожидать неподкупной справедливости от инквизитора, который через своих людей повсюду настраивает крестьян против ведьм, а затем охотно откликается на их призыв прийти и вытравить эту заразу. Он высылает вперёд своих сборщиков, которые, идя от дома к дому, взимают для него немалые суммы — на мелкие расходы, как называют это крестьяне. Приняв собранные деньги, он устраивает одно или два торжественных сожжения и возбуждает народ ещё больше россказнями о позорных деяниях и о намерениях, в коих ему якобы признались сожжённые на костре ведьмы. Потом он делает вид, что ему пора в путь. Те же сборщики для виду пытаются отговорить его, а народ заново собирает деньги, чтобы инквизитор задержался и извёл всю остальную нечисть. Это продолжается до тех пор, пока он, вконец не истощив деревню, не переберётся в какое-нибудь другое место, дабы продолжить всё те же занятия (Spee, 1939 стр. 122, 123, 156–158)».

Порода судей-инквизиторов состояла из людей не лучшего сорта. Но даже среди них были выродки, которые возмущали коллег своей ненасытностью и потерей всяких приличий.

Выше был описан террор в Трире. Организовал это опустошительное бедствие епископ Питер Бинсфельд. Так вот, этот самый епископ письменно выступил против «скоропалительности» следователей, ухитрявшихся тратить на ведьму всего один день. С утра женщина была ещё подозреваемой. Ее хватали и переводили в разряд подследственных.

Днем, после пыток и признания, она становилась подсудимой. К вечеру её уже осуждали и сжигали у наспех вбитого в землю столба. (Таков был, например, скоротечный процесс 1604 года в Кёльне).

«Всё это очевидная ярость, а не усердие», — заключал Бинсфельд (Lea, 1939 стр. 597, 902).

Сомневаюсь, впрочем, что эти слова были продиктованы состраданием. Скорее епископ беспокоился о списках сообщниц, которые, как подсказывал ему опыт, будут куда полнее, если длить пытки много дней подряд. Документация Трирских процессов — лучшее тому подтверждение. Ни одна ведьма не освобождалась от адских мук, пока не называла тех, с кем летала на шабаш. Инквизиторы не довольствовались оглашением одного или двух имён. Те триста женщин, которых, как уже упоминалось, осудили судьи из монастыря святого Максима, назвали шесть тысяч сообщниц. В среднем выходит по двадцать имён на одну обвиняемую. Исследователь Джордж Барр обнаружил в архивах признания особо «памятливой» ведьмы, которая назвала полторы сотни имён. Ещё несколько ведьм обвинили более чем по сотне каждая. «При таких обстоятельствах вы легко можете увидеть, как множились суды над ведьмами, когда начинал катиться снежный ком», — подытожил историк (Robbins, 1959 стр. 261, 262).

Следователи обладали избирательной доверчивостью. По их мнению, колдуньи — достойные ученицы Отца Лжи. Они врут на каждом шагу, даже в предсмертной исповеди. Когда перед казнью к заключённой допускали духовника, его предупреждали, что он не услышит от подлой обманщицы ни слова правды. И в то же время инквизиторы уверяли: называя имена сообщниц, ведьма не способна солгать. Столкнувшись с такой казуистикой, духовник из Вюрцбурга восклицал: «Но это же глупо и смешно! Как могли германские власти до сих пор не увидеть этого (Spee, 1939 стр. 201)?»

Власти всё прекрасно видели. Процессы потому и прекращались, что после определённой черты пришлось бы казнить всех женщин поголовно. Взять небольшой городок Роггенбург на Некаре. В XVII веке здесь ежегодно сжигают десяток-другой ведьм — но не может же так продолжаться вечно! Пора трубить отбой… Судьи, наконец, пресытились, ощутили «усталость» от казней и стали сетовать, что, если так пойдёт и дальше, в живых не останется ни одной женщины (Лозинский, 1914 стр. 39).

Колдовство в местечке Мора. Гравюра. 1670 г. О массовых арестах в Швеции узнала вся Европа благодаря вышедшему «по горячим следам» трактату. Здесь представлен фрагмент его обложки.

Это психологическое состояние было важнейшим регулятором. Опасность самоистребления заставляла городские Советы отложить в сторону списки имен и не давать каждому оговору формальный ход. Так и пульсировали ведовские процессы Всплеск террора — годы передышки — затем снова массовые казни. Чтобы не быть голословным, приведу пример города Оснабрюк. Архивы свидетельствуют, что здесь было сожжено:

В 1561 году — 16 ведьм

В 1583 — 121

В 1585 — 9

В 1587 — 2

В 1589 — 9

В 1590 — 22

В 1592 — 17

В 1594 — 103

(Lea, 1939 стр. 1236)

Как видно из этой весьма характерной таблицы, за два особо «урожайных» года погибло значительно больше ведьм, чем за остальные тридцать лет.

Оставим, однако, чёрные времена, когда без разбору хватали всех подряд. О них здесь уже немало написано. Обратимся к годам вялотекущего террора. Именно эти «спокойные» годы позволяют лучше проследить, как возникали обычные, рядовые, малолюдные процессы.

Из каких обстоятельств они вырастали? Что вызывало подозрения? По каким приметам соседи вычисляли чародейку?

Людям, которые любят животных, наверное, будет интересно узнать: живи они в те опасные времена, их могли бы за это сжечь. Не правда ли, достойный повод для казни? Если кошки или собаки к кому-то особенно ластились, сие позволяло подозревать в колдовстве (Шерр, 1868 стр. 397). А некоторые женщины попали на костёр, ибо суд решил, что у них были демоны под видом домашних собак (Lea, 1939 стр. 569).

Опасно было выглядеть слишком молодо. Суеверная легенда гласила: «Каждая настоящая ведьма утром превращает своего мужа в коня и скачет в поля. Там она собирает и пьёт росу, что сохраняет её свежесть, в то время как муж иссыхает (1958 стр. 1258)». Благодаря этому суеверию можно было разделаться с красивой подругой или соседкой, стареющей слишком медленно…

Не приветствовалось и экстравагантное поведение. Двадцатилетняя англичанка Мэри Спеснер была осуждена потому, что по пути к колодцу часто пускала своё ведро катиться с горы. Сама она бежала впереди, в шутку крича ведру, чтобы оно её догоняло (Robbins, 1959 стр. 381).

Не следовало распускать язык. Согласно книге епископа Бинсфельда, ведьмы часто чертыхаются. Так что упоминание дьявола, когда ругают своих или чужих детей, является уликой. «Чёрт тебя возьми!», «Иди к чёрту!», «Чтоб тебя черти взяли!» — всё это весьма подозрительные восклицания (Lea, 1939 стр. 599).

Легко можно определить колдунью по сбывшимся угрозам. В «Молоте ведьм» написано, что, если женщина грозит спалить амбар и он вскоре сгорает, значит, виновата угрожавшая ведьма — пусть даже будет доказано, что в действительности амбар был сожжен другим лицом (1958 стр. 260).

Самые обычные женские пересуды могли обернуться большой опасностью. Если в разговоре была выражена недоброжелательность к кому бы то ни было, а с человеком потом происходило несчастье, эти слова припоминали как улику. Невинная фраза приобретала зловещий смысл. Отныне её толковали как знак чёрных замыслов… Но и отмалчиваться тоже порой было подозрительно. В процессе над одной ведьмой свидетель уличил арестованную: он называл её колдуньей в течение пятнадцати лет — и она ни разу ему не ответила… Быть может, эта обвиняемая считала ниже своего достоинства вступать в пререкания (1958 стр. 1196)?

Кадры и диалог из французского сериала «Ришелье».  — У вас был плохой якорь, не удивительно, что корабль опрокинулся. Надо же. Это серьезно! Драгоценности…

— Что вам нужно. Вы убили моего мужа. Вам этого мало? — Предсказание судьбы короля и его семьи… Мадам — ведьма.

Представьте себе самый обычный ведовской процесс, как его описывает Йоханн Мейфарт. Анне, бедной молчаливой женщине, начинают перемывать кости. Если о ней отзываются плохо, значит, она ведьма, а если хорошо, так тем более, ибо все они поднаторели в притворстве. Её хватают и смотрят, напутана ли она. Если да — она колдунья, если нет, то, скорее всего, тоже.

Ведь все ведьмы строят из себя невиновных.

Народ тем временем бурно радуется, а священники мечут с кафедры громы и молнии. И пока она лежит в цепях в темнице, кто-то конечно же вспоминает, как она в Михайлов день тряхнула его за руку и пожелала доброй ночи. А на другой вечер его схватила лихорадка. Ныне ясно, что она его околдовала. Второй сосед клянёт ведьму за то, что пала его чёрная корова, поскольку накануне Анна похвалила бедную скотину.

Третьему она присоветовала средство от зубной боли. Ну не ведьма ли она после этого? Чтобы узнать правду, судья обрекает её на муки… Пройдя через дикие пытки, которые словно окропляют несчастную водой безумия, подследственная признаёт неё и в довесок придумывает разные небылицы.

Например, описывает, как юные ведьмы рожают через горло детей ростом в мизинец, и на этих нелепых идиотских баснях стоит до конца (Сперанский, 1906 стр. 24)?.

Арест Леоноры Галигай во дворцовых покоях. Еще вчера — жена всесильного министра. Сегодня — очередная жертва расправы.

Конечно, важнейшим поводом к аресту были соседские склоки. Хорошо, если их удавалось погасить. Даже в начале XVIII века в деревнях Трансильванни продолжали обвинять друг дружку в колдовстве. В Траппольде крестьянин накинулся на девушку и обозвал её окаянной ведьмой — дескать, она навела на него порчу. «Вся ваша семья — одно гнездо, — ругался он — Всех вас надо сжечь на одном костре! И тебя, и твоих отца с матерью, и бабку!» Положение поправил местный пастор. Он вмешался в ссору и велел девушке извиниться перед «пострадавшим» мужиком. На том всё и закончилось, по крайней мере на время. Спустя 18 лет уголовное дело было всё-таки возбуждено. Доказать ничего не смогли, но предубеждение народа оказалось столь сильным, что ведьму решили изгнать из Траппольда… Кстати, ссылка в Трансильванни была не таким уж безобидным наказанием. Если высланные отваживались вернуться, их могли и казнить. Так, семья из Шассбурга была примерно в это же время отправлена в изгнание. Отец и две дочери подчинились приговору, но спустя годы нарушили его. Одна сестра была за это обезглавлена, другая сожжена (Lea, 1939 стр. 1266, 1267).

На раннем этапе охоту на ведьм можно было задушить в зародыше. Или, напротив, раздуть ничтожный случай до размеров национального бедствия. Зависело это от позиции верховной власти. В 1563 году в герцогстве Киевском произошла история со счастливым концом, хотя поначалу казалось, что множества жертв не миновать. Богатый крестьянин из Ла-Марка обнаружил, что его коровы дают меньше молока, чем обычно. Он посовещался с богословом, и тот обещал указать ведьму. Зайдя в дом, богослов обратил внимание на незамужнюю девицу. Это была дочь крестьянина от первой жены. Гость сразу догадался, что колдовала именно она… Девушку быстро заставили признаться, но ей хотелось на кого-то переложить ответственность, и она оговорила шестнадцать женщин постарше — как более опытных в дьявольском искусстве. Весть о раскрытом в Ла-Марке гнезде ведьм дошла до герцога Вильгельма, который в ту пору был благодушен и не разрешил никого трогать (1958 стр. 528, 529). Стоит ли говорить, что в окрестных землях исход оказался бы совершенно иным. Вокруг оазиса спокойствия пылали костры. И причины арестов были зачастую куда менее серьёзными… Снижение удоев — это плохо. Но что вы скажете о слишком высоких удоях? Кому от этого вред?

Конечно, завистникам. Для них удачливая хозяйка была бельмом на глазу. Наставление по розыску ведьм, которое издал ещё на заре преследований Ульрих Тенглер, недвусмысленно учило видеть руку дьявола в хозяйственных удачах. Сей автор учил, что припереть колдунью к стене можно вопросом: «Почему твоя корова дает больше молока, чем соседские?» Тот же Ульрих Тенглер написал циничные строки, адресованные доносчикам: «Никто не должен беспокоиться о доказательстве выдвигаемых им обвинений или бояться, что будет наказан или привлечен к ответственности, если выдвинутое им обвинение не будет доказано (Robbins, 1959 стр. 494, 495)».

Николай Бессонов. Две узницы. X., м. 1990 г.

Более ранний трактат «Молот ведьм» гарантировал доносчикам и другие льготы. В частности, их имена суд должен был держать в тайне. Даже обречённая на смерть узница не имела право на очную ставку со свидетелем обвинения. Предлог был вполне благовидным — защита от козней колдуньи. Подсудимая имела шанс узнать, кто же её погубил, только если обличитель добровольно соглашался на огласку своего имени. Был ещё один важный момент. Уличать в колдовстве могли люди, которых в иных случаях и слушать бы не стали. Инквизиторы охотно принимали показания от крестьян против их хозяев, от тех, кто по суду был лишён прав, от уголовных преступников. Даже отлучённые от Церкви или еретики охотно выслушивались судьями. Конечно, покров тайны, которым было окутано следствие, придавал доносчикам смелости.

Целый ряд примет помогал обнаружить прислужницу дьявола. Можно было, например, кипятить иголки вместе с дубовыми щепками в новом глиняном горшке. Первая особа, которая после этого явится в дом, и есть колдунья. Смело пиши донос — не ошибёшься (Реньяр, 1889 стр. 15). А можно было уговориться с любым мальчишкой, смазать ему башмаки свиным салом и устроить проверку в церкви. Пусть он только станет в дверях. Какая женщина после этого долго задержится на молитве — ту и хватайте. Ведь давно подмечено, что ни одна колдунья не может выйти из храма, если у дверей стоит мальчик в башмаках, смазанных свиным салом (Lea, 1939 стр. 541, 1411).

Детям вообще доверяли при разоблачении ведьм. Это можно проследить по многим признакам. Вот, например, докладная записка, которую в 1628 году представил в ратушу Якоб Рапп, один из членов городского Совета. В докладе он написал, что накануне его двенадцатилетний сынишка разорял с приятелем птичьи гнёзда. Ребятам встретилась на дороге чёрная собака. Это оказалось не простое животное. Собака забежала в домик, села на камень и превратилась в девушку. В оборотне мальчики признали Маргариту, юную дочь бюргера Клауса.

Николай Бессонов. Арест. Компьютерная живопись. 2002 г.

Магистрат решил начать расследование. Отец обвиняемой испугался такого поворота событий и принёс в ратушу письменное свидетельство, что его дочь — добропорядочная девушка. Однако мальчишки настаивали на своих показаниях, и на этом этапе замять дело не удалось. Магистрат распорядился провести более тщательное следствие (Klele, 1893 стр. 146).

Чем оно закончилось, мы не знаем и никогда не узнаем. Но легковерие магистрата, идущего на поводу у впечатлительных детей, говорит о многом. Ребята могли искренне верить в метаморфозу. Надо думать, у них на глазах действительно в дверь забежала чёрная собака, и тотчас после этого вышла знакомая. Со взрослых спрос иной. И если они всё же учинили следствие, которое могло стоить Маргарите жизни, значит таковы были нормы поведения.

Кадр из американского фильма «Колодец и маятник». Реж. Р. Христиан. 1993 г. Арест за колдовство жены пекаря.

Будем надеяться, что у этой эльзасской истории оказался хороший конец (хотя именно в это время там казнили направо и налево). Точно известно другое — немало людей в разные времена погибло по навету малолеток. Вот несколько примеров английские судилища 1593 и 1644 года, трагедия в Лестере в 1616 году и конечно же знаменитый процесс Салемских ведьм (Robbins, 1959 стр. 94–96). Мотивы детей-обвинителей варьировались от искреннего самообмана до сознательного шарлатанства.

Не раз людей осуждали на смерть из-за каприза избалованного дитяти или из-за шутки, которая зашла слишком далеко.

Бывало и так, что кто-то на свою беду обижал мстительного ребёнка и расплачивался за это по самому высокому счёту.

В Шотландии в 1697 году казнили трёх колдунов и четырех ведьм. Произошло это по пустячной причине. Одиннадцатилетняя дочь помещика Кристина Шоу слишком близко приняла к сердцу перебранку с прислугой. Однажды девочка увидела, как служанка ворует молоко, и пригрозила, что всем об этом расскажет. Вместо того чтобы повиниться, Катерина Кэпмбелл, стройная девушка, обладавшая «гордым и язвительным» нравом, пожелала, чтобы дьявол унёс душу доносчицы в ад! Ох, не стоило ей распускать язык… Обиженная девочка стала делать вид, будто её околдовали. К этой роли она неплохо подготовилась и, по-видимому, нашла себе сообщника, который помог сделать обман убедительным. В стене рядом с кроватью была проверчена дырка. Через это отверстие дочка помещика могла, по мере надобности, получать щепки, булавки, солому и яичную скорлупу. Корчась в конвульсиях, Кристина ловко брала этот мусор и притворялась, что извергает его наружу в приступах рвоты. К несчастью, дырка в стене была загорожена кроватью. Её обнаружили только много лет спустя. Между прочим, даже судьи с удивлением отмечали, что посланные ведьмами предметы выходили изо рта девочки «такими сухими, что, казалось, они появляются не из желудка». Тем не менее мошенница всё рассчитала правильно. Судьи и доктора купились на обман. Ведь девочка так убедительно бранилась с призраками мучающих её ведьм! Помимо молодой служанки Кристина обвинила старуху Найсмит, а потом настолько втянулась в зловещую игру, что назвала 21 фамилию, не пощадив ни родную бабушку, ни двоюродных братьев (один из этих мальчиков был позже казнён). В процесс были втянуты и две особы благородного сословия: Маргарет Лэнг и её семнадцатилетняя дочь Марта. Обе дворянки могли бежать из города, но опрометчиво решили защищаться. Они явились на очную ставку с маленькой мошенницей.

Петиция Вильяма Гуда от 13 сентября 1710 г.

— Пусть боятся те, кому есть чего бояться. Я не стану убегать, — презрительно бросила Маргарет.

В итоге обе дворянки — мать и дочь — были приговорены к смерти заодно со старухой Найсмит и заносчивой служанкой Катериной Кэпмбелл. Осуждённых вздёрнули на виселицу, а потом так поспешно бросили в пламя, что некоторые из них, похоже, вынесли двойную казнь. То есть, не успев задохнуться, попали в костер живыми. Как только тела осужденных обратились в пепел, припадки помещичьей дочки прекратились. И немудрено. Кристина Шоу добилась своей цели — отмщение состоялось (1958 стр. 38–40).

Сколько бы мы ни перечисляли поводы для арестов, самый типичный всё равно останется вне конкуренции. Ничего более эффективного, чем оговор, полученный в камере пыток, придумано не было. На его фоне меркнут и доносы соседей, и подброшенные следователем улики, и вздорные речи детей.

Как удивлена была своим задержанием одна немецкая горожанка безупречной репутации! Она терялась в догадках. Разъяснилось это быстро. Её свели на очной ставке с главной обвинительницей — измученной старухой.

Н. Бессонов. Марта Лэнг и Катерина Кэпэмбелл. Рисунок. 2001 г. Ведовские процессы были очень демократичны. Шотландия. 1697 г. Служанка и дворянка на одной виселице.

— Я тебя на шабаше не видела, — доверительно сказала та. — Но под конец допроса я готова была назвать кого угодно. Твоё имя мне пришло на ум первое. Помнишь, когда меня вели в тюрьму, ты попалась мне навстречу и сказала, что никогда бы на меня такого не подумала? Прости, но если пытки начнутся заново, я снова возведу на тебя поклёп.

Так оно и случилось. Когда страдалицу привязали к топчану, она повторила свои оговоры, и безвинная горожанка тоже попала под суд (Lea, 1939 стр. 735, 736)… То, что произошло с этой женщиной по чистой случайности, в Бамберге ввели в систему. Там арестованных водили по улицам с надёжной охраной и, угрожая новыми пытками, заставляли указывать на первых встречных. На каждой площади, на каждой улице надо было наугад назвать несколько человек. К концу роковой прогулки список колдовской секты пополнялся на пару десятков фамилий. Впрочем, некоторые персоны, богатые и знатные, были намечены заранее — их имена для верности подсказывались (Robbins, 1959 стр. 293).

Мейфарт однажды резонно заметил, что раз уж невиновная попала в тюрьму, она может оговорить только невиновных. Те, кто занимается колдовством, ей просто неизвестны (Lea, 1939 стр. 736). Судей такие сентенции просто бесили. Их мечтой было уничтожить всех скептиков. К счастью, это было невозможно. Даже в самые, казалось бы, безнадёжные времена маловеры не переводились. Всегда оставались люди, не верящие в ведьм вообще. Конечно, опасаясь за свою жизнь, они помалкивали, но стоило волне террора пойти на убыль, они упрямо поднимали головы. Можно было бы доказать это сотнями и тысячами примеров. Однако за недостатком места ограничусь лишь одним доказательством. Буквально каждая книга демонологов призывает все громы и молнии на головы скептиков, которых, дескать, особенно много развелось в наши дни. Причём «нашими днями» бывает здесь назван XV, XVI или XVII век — короче, то время, когда жил благочестивый автор. Даже пик гонений (эпоха Реми и де Ланкра) не внёс в умы желанного единодушия.

Итак, идея сжечь всех, кто не верит в ведьм, с самого начала была нереальной. Видя это, борцы с колдовством ограничились задачей попроще: уничтожать тех, кто высказывает запретные мысли вслух. Священник, написавший вольнодумный трактат, адвокат, с излишним рвением защищающий подсудимую, судья, который отказался вынести смертный приговор, — вот мишени, по которым били фанатики. Здесь они преуспели куда больше, чем в тотальном контроле за умами сограждан.

Хотя зачем разделять? Гибель неосторожных скептиков была уроком для остального населения.

Ян Зиберехтс. Крестьянское хозяйство. 1660 г. Фрагмент. В любую минуту размеренная деревенская жизнь могла смениться истеричными поисками затаившихся чародеек.

Николай Бессонов. Линия судьбы. X., м. 1997 г.

А разлитый в воздухе страх — прекрасный инструмент воздействия на умы. Какие значительные посты занимал Дитрих Фладе! Вице-губернатор Трира, ректор университета, городской судья… Тем не менее он был в 1589 году сожжён как колдун и защитник колдовства. Выбить на него клеветнические оговоры оказалось нетрудно (Robbins, 1959 стр. 201–205). Точно так же погиб тридцать лет спустя Георг Хаан, вице-канцлер Бамберга. В меру своих сил этот человек препятствовал ведовским процессам в родном городе и навлёк на себя подозрения. Остальное, по сути, было делом техники. Обвиненный в сочувствии чародейству, Георг Хаан был в 1628 году сожжён вместе с женой и дочерью (1958 стр. 35) Как знать, сколько благородных порывов удалось задушить, отправив на костёр эту несчастную семью? Фридрих фон Шпее писал:

«Кто поставит на карту своё доброе ими и честь, чтобы, презирал опасность, ввергнуть себя в несчастье ради одного слова правды (Spee, 1939 стр. 165)?»

Итак, добившись от сограждан внешней покорности, борцы с дьяволом творили такое, чему почти нет аналогов в бурной истории человечества. Насилие стало рутиной. В городах и деревнях срезались целые слои. Ни для кого не было секретом, какими средствами добывают признания, но спасаться бегством решались считанные единицы… Иногда спрашивают, почему женщины западноевропейских стран так безвольно ждали ареста. Разве они не видели, как жгут ведьм десятками? Почему не пытались исчезнуть хотя бы те, чья судьба висела на волоске? Я склонен объяснять это двумя причинами. Во-первых, побег рассматриваем как улика, достаточная для ареста и пытки. Такой подход к беглянкам был недвусмысленно закреплён в руководствах Карпцова и Бинсфельда. Епископ Бинсфельд, в частности, писал: «Они разбегаются туда-сюда, когда боятся дурной славы, или когда ждут ареста, или знают, что сообщницы схвачены и вот-вот назовут их имена. Их мучает мысль о наказании за нечестивые деяния. Они бегут из одних мест в другие, ища покоя, и не находи его (Геа, 1939 стр. 600)».

Немудрено, что почти все, зная о судейских предубеждениях, ждали решения судьбы дома. Вдруг пронесет? Была и вторая причина — боязнь подвести семью. Паническое бегство было равносильно признанию вины. Оно могло привести к конфискации всего, что было нажито трудом многих поколений. За землю и недвижимость тогда держались цепко, ибо это была единственная защита от голода. Да и просто ли было покинуть родину? Стоило начаться охоте на ведьм, как каждый начинал зорко следить за соседским домом. Ближайшие подруги считали долгом доносить друг на друга. Магистраты, в свою очередь, стремились контролировать каждый шаг горожан. Без их позволения кое-где нельзя было даже съездить в гости к родственникам.

16 июня 1608 года бюргер Вольф Фер обратился в магистрат Оффснбурга за разрешением отправить свою жену к зятю в Страсбург. Уже из этой просьбы мы видим, что выехать за городские ворота было тогда проблемой. Магистрат запросил мнение юристов, потому что Мария была под подозрением. Открыто её ещё не обвиняли, потому что она вела достойный образ жизни. Но ведь и Сатана может принять образ праведника. В желающую уехать надо вглядеться внимательней… Пока шло обсуждение, муж обратился с повторной просьбой. Возможно, такая настойчивость показалась подозрительной. В начале июля Марию арестовали, и вскоре она была казнена (1958 стр. 1148, 1149).

Николай Бессонов. Тревожное ожидание. Рисунок. 2001 г.

Интересный повод для размышлений даёт, кстати, судьба цыган в Западной Европе.

Казалось бы, смуглые гадалки и ворожейки так и просились на роль обвиняемых. Их странный язык, ореол тайны, окружающий жизнь табора, наводили на мысль, что здесь что-то нечисто.

Тем не менее сожжения цыганок за колдовство можно буквально пересчитать по пальцам.

Француженок, немок, итальянок жгли тысячами, а «фараоново племя» буквально ускользало сквозь пальцы. О том, почему так происходило, есть отдельная глава в моей монографии. «История цыган — новый взгляд».

Конечно же сказался целый комплекс причин.

Здесь я приведу лишь мнение исследователя ведовских процессов Мидельфорта, полагавшего, что именно кочевой образ жизни помогал цыганам спастись (Midelfort, 1972 стр. 189). У них не было земли или недвижимости, которые жалко бросать. Если бы цыганку и арестовывали как ведьму, назавтра табор был бы уже далеко от негостеприимных мест. Ну разве тут устроишь кровавый спектакль по обычному для Западной Европы сценарию — когда в одной и той же семье с интервалом в несколько месяцев забирают женщину за женщиной, а оставшиеся на свободе дожидаются неизбежного ареста, сидя дома?

Иногда покорность судьбе приобретала в Германии гротескные формы. Магдалена Холдерман из Оффенбурга была схвачена в августе 1629 года. Охота на ведьм была тогда в самом разгаре. Погибло уже семь десятков женщин. Настала и её очередь. В этот момент муж уломал городские власти, чтобы узницу выпустили под его личную ответственность. На Михайлов день, объяснил Ганс, Магдалена должна родить. После крещения ребёнка он обязуется вернуть жену на пытки и клянётся в этом всеми святыми. Как это ни удивительно, судьи согласились. У их покладистости была причина. Ганс Холдерман ручался не только всеми святыми, но также жизнью и имуществом. Алчные охотники до чужого добра уже предвкушали доход от конфискации, ведь палачи Оффенбурга славились жестокостью. Город знал, что в их руках признаются все — а тех, кто упорствует, истязают до смерти. Знала об этом и Магдалена.

Тем не менее супруги Холдерман сдержали уговор. За время домашнего ареста женщина совершила только один проступок. Несмотря на строгий запрет, она сходила в церковь помолиться. До самого января Магдалена не пыталась бежать. Даже не знаешь, что об этом думать, — то ли тут крайняя наивность, то ли высшая степень героизма. Второго января следствие возобновилось. Женщина честно терпела пытку за пыткой, надеясь доказать всем свою невиновность. Иначе зачем было ей оставаться в городе? Только «ведьмино кресло» с раскалённым сиденьем, пущенное в ход под конец, заставило Магдалену признаться (Геа, 1939 стр. 1157, 1158). Позже будет подробно рассказано, как выглядело это орудие, которое развязывало язык самым стойким.

Представьте себя на месте человека, которому приказано арестовать ведьму. Наверное, непросто решиться на такой подвиг, если с детства знаешь, каким могуществом обладает ученица дьявола. Из уст в уста передавались легенды о том, как злые чародейки сеют смерть направо и налево. От них стоит держаться подальше. Они убивают прикосновением или взглядом (1958 стр. 1342).

Кадр из фильма «Торквемада». Допрос арестованной за колдовство крестьянки и ее дочери.

Не случайно мужчина, который присутствовал на казни в Плейси, выбросил свою трость. Это была та самая описанная выше казнь 1697 года, вызванная мошенничеством шотландской девочки Кристины. Полузадушенных осуждённых, как мы помним, сняли с виселицы и бросили в костёр. У одного из зрителей позаимствовали трость и подпихнули ею тела поглубже в огонь. Суеверный человек отказался принять своё осквернённое имущество обратно.

— Я не возьму в дом трость, которая касалась ведьм! — гневно заявил он (Robbins, 1959 стр. 46, 47).

Даже мёртвые колдуньи страшили людей той эпохи. Что уж говорить о живых. Английской ведьме Флоренс Ньютон поставили в вину убийство, совершённое ею уже под стражей. Она поцеловала руку Дэвиду Джонсу через тюремную решётку, и тот после этого умер. Случай датирован 1661 годом (Lea, 1939 стр. 1320). Изредка колдуньям приписывали сверхъестественную силу, проявляемую во время казни. Рассказывали, что однажды ведьма дохнула в лицо палача, который привязывал её к столбу, и тот упал мёртвым Второй разделил его участь. Третий с трудом закончил работу, старательно избегая сё дыхания, но лицо его невероятно распухло, он ослеп и через короткое время тоже скончался (1958 стр. 636).

Нелегко выполнять приказ об аресте колдуньи, наслушавшись таких историй. Тем не менее стражники и палачи, служители инквизиции и простые люди хватали подозреваемых и волокли их в тюрьмы. Как объяснить такой массовый героизм?

Конечно, дело не в безумной отваге среднего человека. Обывателю старательно разъясняли, что ведьма под стражей теряет свою силу. Ничто не угрожает именно тем, кто сделал обуздание колдовства своим ремеслом.

Этот пункт все демонологи особо выделяют в своих писаниях. Он звучит как назойливое заклинание. Без него не обходится почти ни один трактат… Мудрая предусмотрительность! Иначе где набрать смельчаков для обуздания скверны?

«Ведьмы не могут вредить инквизиторам и другим должностным лицам потому, что последние отправляют обязанности по общественному правосудию», — гласит книга Шпрепгера и Инститориса (Инститорис, и др., 1932 стр. 162). Как бы подтверждая эту мысль. Николя Реми приписывает колдунье Ланье слова, с которыми она будто бы обратилась к судьям:

— Как мы хотим вас погубить! Но вы — самые счастливые люди на свете, ибо против вас мы совершенно бессильны (Лозинский, 1914 стр. 52).

Свой пример «из жизни» приводи и немецкий юрист Йоханн Годельманн. В Ростоке в 1586 году сожгли женщину. Она, будучи ещё в тюрьме, наказывала дьяволу убить судей, которые пытали её днём раньше, и просила нанести вред их семьям. Ночью те увидели призрак. Но дьявол вернулся в тюрьму и сказал, что ничего не может поделать — отходя ко сну, они препоручили себя Богу в своих молитвах (Lea, 1939 стр. 769).

Ко всему перечисленному выше прибавим уверения инквизиторов, что все волшебные порошки теряют опасные свойства при аресте хозяйки. Разве не видно из этого, что риск тает на глазах? Кое-какие чары у ведьмы, конечно, остаются, но при определённой осторожности схватить ведьму может любой (тем более что есть пути одолеть козни дьявола).

«Молот ведьм» одобряет метод, согласно которому колдунью надо оторвать от земли, чтобы лишить её силы. Возможно, это отголосок древнего мифа об Антее, хотя вероятнее средневековое происхождение обычая. В конце концов, по христианской мифологии ад и населяющие его черти находятся внизу; в преисподней. Значит ведьма, опираясь ногами на землю, имеет с адом незримую связь. Шпренгер и Инститорис приводили пугающие истории.

Николай Бессонов. Агата. Рисунок. 2001 г.

Многие обречённые на сожжение будто бы умоляли, чтобы им позволили прикоснуться к земле хоть одной ногой. Если бы стражники простодушно выполнили просьбу ведьм, их поубивало бы молниями, а осуждённые могли в суматохе исчезнуть! Поэтому два инквизитора советуют внезапно поднять подозреваемую на руки и нести до самой камеры на плечах или в большой корзине (Инститорис, и др., 1932 стр. 256).

В тюрьме германских ведьм ждала новая суеверная предосторожность. Там у них отнимали прежнюю одежду, а взамен заставляли надеть рубаху, спряденную, сотканную и сшитую в один день. Можно представить себе качество шитья, изготовленного в такой спешке (Lea, 1939 стр. 621)!

Трудно сказать, какой метод ареста возобладал в поздние времена. Но при жизни авторов «Молота» осторожностью не пренебрегали. Палач Дипольд Хартманн, находившийся на службе графа Вирненбургского, рассказывал в 1494 году, что лично посадил за последнюю пару лет около тридцати ведьм. При аресте, объяснил он, один хватает женщину за голову, другой за ноги, восклицая:

«Во имя Отца, Сына. Святого Духа и правосудия! Колдунью кладут на тележку, чтобы она не могла дотянуться до земли. Ей за тыкают рот, завязывают глаза и везут в темницу». Хартманн добавил, что почти все взятые им под стражу женщины уже сожжены, хотя некоторые ещё ожидают приговора в тюрьме города Боппард (1958 стр. 257).

Авторы «Молота» утверждали, что ведьмы умеют поражать руки и сердца тех, кто их хватает, сильной дрожью. В это я, кстати, охотно верю. Несмотря на успокоительные речи инквизиторов, стража считала свою миссию смертельно опасной. Наверняка некоторых колотило от страха даже после успешного исхода акции. С ходом десятилетий число трусов стало таять, ведь практика показывала, что серьёзных последствий для исполнителей арест за собой не влечёт.

Технология задержаний постепенно развивалась. В трактатах появляются психологические изыски. На поведение женщины теперь обращали пристальное внимание, и каждое её слово могло иметь важные последствия. Юрист Годельманн пишет, что задержанную можно пытать, если она при аресте воскликнет: «Я пропала» или «Не казните меня, я всё скажу (1958 стр. 785)». Годельману вторил его коллега и современник Йоханн Цангер. В своём наставлении он привёл ещё один вариант уличающей фразы: «Не пытайте меня, я скажу правду!» После таких слов пытать надо непременно. Цангер называет и другие, не менее веские, улики. Подозрительно, когда у женщины при аресте исказится лицо в гримасе отчаяния. Выдаёт вину отсутствие слёз. Плохо, если она оцепенело уставится в землю. Всё это поводы для пыток. И уж, конечно, не уйти от расплаты той, которая расстаётся с семьёй и служанками, прося у них прощения (1958 стр. 790).

Новые улики могут появиться и в тюрьме. Когда тюремщик приносит еду, заключённая может сказать подозрительную фразу, выдающую её способности к прорицанию. Она может сказать, что её сожгут (1958 стр. 869).

Шпренгер и Инститорис оставили другие полезные советы. По их мнению, надо пронести тщательный обыск в доме подозреваемой. Ведьму нельзя ни на минуту оставлять в комнате одну. Иначе она примет снадобья, которые помогут ей молчать во время пыток. Если у неё есть служанка или подруги, их тоже полезно посадить, даже когда на них нет доноса (Инститорис, и др., 1932 стр. 256).

Столетие спустя после появления «Молота ведьм» додумались до более суровых мер. Наверняка особенно болезненно воспринималось то, что стремился ввести в обычай Жан Боден:

«Дети колдуньи должны быть схвачены, ибо они весьма часто осведомлены о преступлениях матери. Их — поскольку они находятся в нежном возрасте — можно либо убедить, либо заставить говорить (Lea, 1939 стр. 571).

Так поступили в 1601 году в Оффенбурге, желая найти доказательства вины Эльзы Гвиннер. Обычным способом, то есть пытками, её уличить не могли. Вздернутая на дыбу, Эльза молчала, несмотря на все усилия палача. Только одно услышали от неё: „Господи, прости им, ибо не ведают, что творит“.

Тут священнику пришла в голову мудрая мысль схватить дочку Эльзы и выудить у неё оговор на мать. Сказано — сделано. Девочка схвачена, но она вовсе не желает сразу сдаваться. На допросе Агата, как гласит протокол, отвергла обвинения „с неслыханным для такой малолетки нахальством“. Пришлось прибегнуть к порке. „Малолетку“ секли до тех пор, пока она не созналась. Когда Эльза Гвиннер узнала о показаниях своей Агаты, она не могла в это поверить. Их свели лицом к лицу. Пристыженная своим предательством, девочка не могла вымолвить ни слова. Мать стала настаивать: как она могла её оговорить? Агата выдавила, что сделала это под розгами.

— И почему я тебя, несчастное дитя, не утопила при первом купании? — воскликнула тогда Эльза в сердцах.

— О мама, мама, если бы ты это сделала! — ответила девочка с глубокой болью в голосе.

Судьи были довольны. Они велели вывести колдовское отродье из камеры. Эльза крикнула вслед дочери: „Не позволяй сломить себя пытками“, — но это был тщетный призыв. Агата уже была сломлена и просила у судей только одного — чтобы их с мамой больше не сводили на очной ставке.

Старшая „ведьма“ упорствовала до конца. Ей дробили пальцы в тисках, её подвешивали за связанные позади руки, привязав к ногам самые тяжёлые камни. Она теряла сознание её приводили в чувство холодной водой. Бесчеловечные пытки продолжались день за днём. Порой несчастная мученица уступала, но, едва придя в себя, отрекалась от своих показаний. Она окончила свои дни на костре, так и не назвав ничьих имён.

Между тем Агата ждала решения суда в тесной темнице, посаженная на цепь. На том, чтобы её заковали, настоял всё тот же священник. Родня девочки, возмущённая её малодушием, не желала вступаться за неё, хотя были основания думать, что её пощадят. Наконец булочник Мартин Гвиннер смягчился и подал прошение о помиловании. Девочка, проведя в неволе около двух месяцев, была выпущена на свободу и изгнана из Оффенбурга. Через три года она вышла замуж. Так Агата выбралась из опасной переделки, хотя нет сомнений, что шрам в душе остался у неё навсегда (Konig, 1928 стр. 280–284).

Другой девочке, арестованной вместе с матерью, было всего пять лет отроду, но и она изведала на себе тяжесть оков. Это случилось в ходе салемских процессов в Америке. Мать казнили, а маленькая Дороти провела семь с лишним месяцев в темнице, закованная в цепи. Отец девочки Вильям Гуд пишет в петиции: „С ней так сурово обращались и так запугали, что она с тех пор не в себе (Robbins, 1959 стр. 431)“.

Во время охоты на ведьм рушились моральные барьеры и общепринятые нормы. Право убежища на чародеек не распространялось. Грабители и убийцы могли скрыться за дверями храма, и с этой минуты светское правосудие становилось бессильно. Преступник годами мог скрываться от законной кары — его терпеливо ждали снаружи. Если же колдунья пробовала найти убежище в церкви, её выволакивали вон, не считаясь с освящённым временем обычаем (Lea, 1939 стр. 868).

Когда в немецком княжестве Фульда взялся искоренять колдовство Бальтазар Росс, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Этот изувер возводил на костёр одновременно по 12–15 жертв. Он не ведал жалости и готов был арестовывать в самый неподходящий момент. Одну из подозреваемых, беременную женщину, он велел стащить с кровати, когда она ещё не успела родить. По его приказу несчастную без всяких улик пытали, а потом сожгли вместе с новорождённым ребёнком (Канторович, 1899 стр. 104–106).»

Порой, когда власть бездействовала, панический ужас перед ведьмами придавал обывателям мужество отчаяния, и они хватали заподозренных на свой страх и риск. Викарный епископ Бинсфельд писал в своем трактате, что арестовать за колдовство может каждый. Нельзя только предать схваченных смерти — какой бы очевидной ни была вина (Lea, 1939 стр. 598).

В руководстве Бинсфельда запрещено лишь самочинно казнить. Поэтому, читая следующие эпизоды, не будем удивляться тому, что для многих ведьм мучения начинались ещё до того, как они попадали в руки правосудия. Место действия этих эпизодов — Шотландия, где сжигали не менее ретиво, чем в Германии.

Николай Бессонов. Шотландская охота на ведьм. Рисунок. 2001 г.

Один из самых жестоких в Шотландии арестов произошёл в Коммере в 1632 году. Александр Чисхольм при помощи нескольких добровольцев заключил нескольких мужчин и женщин в своём доме. Женщин начали тут же зверски пытать. Их подвешивали за большие пальцы рук и подносили огонь к голым пяткам. Им не давали спать. Участником этих деяний был и местный священник.

Затем схваченных взвалили поперёк лошадиных спин, стянули верёвками шею с ногами и повезли в тюрьму. Там под новыми пытками одна сошла с ума, другая была замучена насмерть, а остальные признали всё, что у них пожелали спросить (1929 стр. 70).

В архивах сохранилась жалоба Жанет Лап на шерифа и священника. Эти люди беззаконно задержали и пытали её. Священник Джон Гамильтон колол ей тело иголками, мучил при помощи тетивы и придумал много других способов. В частности, он посадил Жанет в колодки и стал вбивать деревянные клинья в дыры, через которые были продеты ноги. Каждый удар отдавался невыносимой болью в разможжённых лодыжках (Black, 1938 стр. 48).

А вот как начался в 1590 году знаменитый процесс, который потом вылился в дело о покушении ведьм на жизнь короля Якова VI. У истоков процесса стоял Дэвид Сэтон, заместитель бейлифа в Транепте. Служанкой этого суеверного человека была юная Джилли Дункан. Хозяин очень любопытствовал, куда она отлучается по ночам. Ему мнилось, что Джилли связана с Сатаной. Подозрения Сэтона ещё сильнее возрастали из-за того, что девушка имела дар врачевания. Люди любили служанку, помогавшую «всем больным и страждущим от всяческих болезней и немощей». Хозяин не разделял общих восторгов, её искусство казалось ему дьявольским. Заместитель бейлифа самолично начал следствие. Он искал на теле девушки печать дьявола и решил, что нашёл таковой знак на горле. Он пытал её, закручивая вокруг головы верёвку и ломая пальцы в тисках. Наконец Джилли рассказала о «нечестивых обольщениях и соблазнах дьявола». Хозяин передал колдунью властям, и вскоре её вынудили назвать сообщниц (Robbins, 1959 стр. 359). Джилли кончила свои дни на виселице, и ей ещё повезло, потому что она избежала костра и жутких мук, которые выпали на долю некоторых подсудимых. Король опасался за свою жизнь — поэтому жертвам его подозрительности вырывали ногти, и крушили голени молотом с такой свирепостью, что брызгал костный мозг.