Итак, подследственная уже в камере пыток. Что её ждёт? Послушаем очевидца — протестантского священника Мейфарта, у которого однажды вырвалось восклицание, что он отдал бы тысячу талеров, лишь бы вытравить истязания ведьм из памяти:

«В юности моей мне приходилось прислуживать при этих допросах. Что же это за ужас! О, дорогие братья во Христе, я видел, как палачи и мучители приводили чудно созданное человеческое тело, на красоту которого радуются сами ангелы, в такой позорный вид, что, вероятно, самим чертям становилось завидно, как это могут находиться люди, которые в таком благородном искусстве затмевают адских духов… Я видел, как палачи работали плетьми, как они секли розгами, дробили кости тисками, навешивали гири, кололи иглами, перекручивали верёвками, жгли серой, поливали маслом, палили факелами. Да, я свидетель всему этому позору и должен громко об этом вопиять (Сперанский, 1906 стр. 20, 21)».

Даже привычные ко всему судьи порой дивились, что ведьмам хватает сил терпеть такие зверские пытки. Особенно их сбивало с толку, если неожиданную стойкость проявляла хрупкая девушка. Иногда недоумение прорывалось в красноречивых оговорках. Сломив таки шестнадцатилетнюю колдунью, судьи оставили запись: «Удивления достойно, что девица столь юных лет могла так долго продержаться (Wachter стр. 161)».

Может быть, человек, написавший эти слова, на минуту представил себя на её месте? Или тут намёк на то, что колдунье помогал дьявол??

Следствие в те времена велось бесчеловечными методами. Женщин заставляли пожалеть о том, что они вообще родились на белый свет. Можно осуждать судей за жестокость, но нельзя не признать, что пытки были просто необходимы для успешной охоты на ведьм.

Как бороться с преступлением, которое совершается вдали от людских глаз и не оставляет вещественных доказательств? Считалось, что преступников двое: колдунья и дьявол. Дьявола к суду не привлечёшь. Остаётся его сообщница. Разве расскажет она по доброй воле, что видела чертей и обещала им служить? Ещё можно было бы рассчитывать на откровенность, если бы кара за колдовство была символической. Но закон предписывал выносить ведьмам смертный приговор.

С еретиками инквизиции было проще. Их поведением можно было манипулировать, обещая снисхождение. На костёр возводили, главным образом, упорствующих грешников. Тех же, кто отрёкся от ереси, могли даже освободить из-под стражи… С ведьмами духовные судьи так поступать изначально не могли. Оставалось вымучивать у них роковое признание…

Интересно, что в эпоху раннего Средневековья пытка была чужда европейскому правовому сознанию. Церковь тоже до поры чуралась этого средства. Только рост ересей заставил Церковь изменить свои взгляды.

Перед трибуналом инквизиции. Иллюстрация XIX в.

Позже, когда пытки внедрились в церковное и светское судопроизводство, юристы продолжали смотреть на них с опаской. Обезумев от боли, преступник может выпалить любую ложь, законники это понимали и постарались ввести ограничения.

Прежде всего, палачам отводился только час на то, чтобы развязать язык.

Человека, который вынес «мучительный допрос», обязаны были выпустить на свободу.

Далее был введён пункт, запрещающий повторять пытку, если не появятся новые улики.

Наконец, существовали целые категории лиц, которых вообще запрещалось подвергать истязаниям (дворяне, дети, дряхлые старики, беременные женщины, кормящие матери и умалишённые) (Lea, 1939 стр. 789).

Вот с какими реалиями столкнулись искоренители колдовства. Они конечно же нашли лазейки, чтобы обойти все упомянутые выше запреты. Было заявлено, что колдовство это «исключительное преступление». К нему нельзя подходить с обычными мерками. Боден писал: «Улики этого злодейства так трудно добыть, что ни одну ведьму из миллиона нельзя было бы обвинить или наказать, если бы мы пользовались обычной законной процедурой (1958 стр. 54, 55)». Тем же путём, то есть ссылками на исключительность злодеяний, судьи отвоевали право пытать детей и беременных женщин. Ни сословные, ни возрастные ограничения не играли роли в этих процессах. Страх перед ведьмами был так велик, что следствию прощали всё.

Ограничения по времени были отброшены с той же лёгкостью. Вместо законного часа палачи изощрялись в своём искусстве весь день напролёт. Аргументация была проста: ведьмы умеют с дьявольской помощью притуплять боль, поэтому, чтобы сломить их упорство, нужны чудовищные муки. Мейфарт свидетельствует, что иногда пытка длилась четыре дня и четыре ночи, и всё это время палачи не отрывались от своей работы (1958 стр. 735).

Подумать только — девяносто шесть часов подряд! Поистине судьи в Германии не желали знать предела. Сама мысль о пределе была им ненавистна. Это не полемический домысел. Существует доказательство фанатичного ослепления. Мюнхенский придворный совет вынес вердикт, чтобы одну женщину пытали «непрерывно», пока она не признается (Robbins, 1959 стр. 42).

Мне неведомо, насколько хватило терпения у жертвы мюнхенских изуверов, зато я знаю о сеансе, который продолжался более десяти суток подряд. Исходом этого пыточного марафона была смерть — иными словами, поражение суда.

Мучители всеми правдами и неправдами желали довести дело до покаяния и казни. Народ должен был убедиться в вине ведьмы. Вот почему скрепя сердце судьи останавливали допрос, когда становилось ясно, что подследственная вот-вот испустит дух. Полумёртвую женщину уносили в темницу. Согласно букве закона, с этого момента её полагалось оставить в покое. Так бы оно и было, если бы, не новая выдумка судей.

Закон запрещал повторять пытку без дополнительных улик. Гонители колдовства смогли обойти и эту препону. Потребовалась лишь небольшая игра слов. Когда женщину снова отдавали в руки палачей, вслух говорилось, что это не повторение, а продолжение пытки! Пользуясь данной подменой терминов, можно было растягивать следствие на годы. Сколько же раз узниц таскали на допросы, каждый из которых мог длиться по несколько суток? Одну девушку из Нордлингена пытали двадцать три раза, прежде чем она сделала признание (Wachter стр. 154). Насколько позволяют судить протоколы, такая удивительная стойкость не была чем-то исключительным. «Легче дрова колоть, чем вести дела об этих ужасных женщинах», — в сердцах воскликнул один баварский судья XVII века (Сперанский, 1906 стр. 19).

Кадры из американского фильма «Колодец и маятник». Реж. Р. Христиан. 1993 г.

Колдуньи терпели череду мук, опровергая любые мыслимые границы того, что может вынести живой человек. Хозяйка трактира «Корона» из Нордлингена Мария Холль могла бы называться самой выносливой женщиной всех времён и народов. Палачи её города знали толк в своем ремесле. Десятки ведьм признались, побывав в их руках. Но на Марии цепь сожжений прервалась. С момента ареста проходил месяц за месяцем, а колдунья и не думала признаваться. Её пытают десять раз, потом двадцать. В коротких промежутках между допросами она лежит в вонючем каземате.

Палачи изощряются в жестокости, но Мария не согласна уступить. Тридцать пыток. Сорок. Пятьдесят. Следствие идет уже пятый месяц… Возникает смутное брожение; в вине узницы сомневаются всё сильнее. Магистрат остановился, когда число перенесённых Марией пыток достигло пятидесяти шести! С февраля 1 года её перестали мучить — но и выпускать на волю не собирались. Совет Нордлингена решил сгноить упрямицу в тюрьме. Между тем слухи о её упорстве уже распространились по всей округе. Из города, где Мария выросла, норддингенский магистрат получил письменное заявление. В нем было сказано, что Мария родом из порядочной семьи, воспитана в страхе Божьем и её следует выпустить, дабы она могла вернуться к своему супругу. Под давлением горожан и некоторых священников героиню освободили из заточения ровно через год после окончания пыток. Но она должна была дать клятву, что никогда не выйдет за стены своего дома (Konig, 1928 стр. 263–265).

Пятьдесят шесть пыток за пять месяцев! Это один из самых впечатляющих фактов, зафиксированных в истории ведовских процессов. Но ведь мы помним, что документы далеко не полностью отображают многообразие жизни. При огромных пробелах, образовавшихся за века в архивах, я склонен верить в чудеса, неизвестные нам лишь потому, что небрежность лишила историков достоверных сведений.

Вчитаемся, например, в документ из города Хаген. Местный магистрат обращается за помощью в соседний город Кольмар. Письмо гласит, что вот уже несколько лет палачи Хагена бьются с женщиной, обвинённой в колдовстве. Как её ни пытают, она не признаётся. Известно ведь, что тех, у кого договор с дьяволом, не каждый палач может сломить. Слышали, что палач из Кальмара поднаторел в искусстве исторгать правду. Если он приедет в Хаген, ему возместят все издержки и хорошо заплатят (Lea, 1939 стр. 1210).

Таков документ, из которого мы узнаем, по крайней мере, две вещи. Во-первых, узницу хагенской тюрьмы терзают вот уже 3 года (а не 5 месяцев, как Марию Холль). Во-вторых, на этом останавливаться не собираются.

Сколько раз женщину мучили до отправки письма? Сколько раз пытался её сломить искусник из Кольмара, если он всё же удосужился приехать. Догадки навсегда останутся догадками ибо каких-либо других источников у нас нет, — типичная ситуация для судов над колдовством… Узнав в общих чертах о том каковы были допросы, мы сейчас углубимся в подробности; мысленно пройдём с арестованной весь её путь — от первого столкновения с дознанием и до торжественного оглашения приговора. Будут описаны орудия пыток, опросные листы, тарифы на работу палачей, словом, всё то, с чем пришлось на свою беду столкнуться десяткам тысяч безвинных жертв….

Николай Бессонов. Испытание иглой. X., м. 1995 г.

Мы помним о массовых арестах, когда женщин хватали по время облавы с испытанием иглой. Но будучи схвачены скопом, на допросы они всё равно попадали поодиночке. После взятия под стражу жертвы оказывались в изоляции без взаимной поддержки, участия и совета.

В сущности, мы очень мало знаем; жертвы исключительно редко могли поделиться своим страшным опытом. Структура письменных источников сложилась исторически. В этой книге я зачастую вынужден был рабски следовать дошедшим до наших дней текстам. Но давайте не забывать главное. О чём бы ни шла ранее речь: о полётах, о шабаше, о превращениях — любая «информация» добывалась насилием. Судьи предпочитали скромно умалчивать о постыдной технологии следствия. И всё же единственная реальность ведовских процессов — мучения в тюрьмах и застенках. Мишура фантастических обвинений даже в наш рациональный век отвлекает внимание от сути трагедии. В определённом смысле эта глава является стержнем всей книги. В ипостаси художника я сам эстетизировал сказочную сторону колдовства — все эти таинственные церемонии и ночные полёты. Можете считать это моей виной. Вполне возможно, полотна, посвященные никогда не происходившим событиям, заслонят от кого-то единственную правду. Правду о неисчислимых страданиях, которые удалось замолчать.

Представление о первом появлении «ведьмы» перед судом можно составить по книге, относящейся к началу XIX века, автор которой дотошно изучил все судебные процедуры. Повествование ведётся от лица приходского священника, у которого арестовали дочь:

«Дверь отворилась, и стражник ввёл мою бедную девочку спиной вперёд и без туфель, которые её заставили сбросить. Он ухватил её за длинные волосы и подтащил к столу, только там он повернул её и позволил взглянуть на судей» (Meinhold, 1844 стр. 77).

Николай Бессонов. Допрос. Б., тушь. 1988 г.

Это довольно точное описание. Стражник действовал, исходя из наставлений, зафиксированных в «Молоте ведьм». Шпренгер и Инститорис подчёркивали, что колдуньи умеют упорно замалчивать правду. Если обвиняемая первая взглянет в глаза судьи, в его сердце может поселиться жалость. Авторы «Молота» совершенно серьёзно уверяли, что ведьма способна на допросе замутить колдовством рассудок. Они ссылались на случаи, когда неопытные следователи, утратив должную суровость, отпускали схваченных женщин. «О, если бы ведьмы не обладали такой способностью! — восклицают монахи-инквизиторы». — Итак, когда обвиняемая вводится в камеру суда, нельзя позволить ей войти лицом вперёд. Её следует вводить лицом назад, спиной к судьям. При допросе защищай себя крестным знамением и нападай на нее мужественно (Инститорис, и др., 1932 стр. 266).

Юстиция. Гравюра. XVII в. Фрагмент. Камера пыток: на стене цепи и рубаха, на полу жаровня с углями и устрашающий столб для насаживания.

Но смелость смелостью, а не мешает подумать и о защите от дьявольских чар. Два доминиканца рекомендуют носить на шее ладанки с целым арсеналом средств. Сюда входят: воск, травы, а также соль, освящённая в Вербное воскресенье. От ведьмы лучше держаться на расстоянии — не дай бог она до тебя дотронется. В особенности следует беречь запястья рук (Инститорис, и др., 1932).

Судьи так и поступали. Известно, что некоторые даже натирали руки мылом или воском. Ульрих Тенглер советовал заставить арестованную перекреститься. По его мнению, это прекрасно расстраивало злодейские козни (Robbins, 1959 стр. 496).

Когда допрос переходил в новую стадию, обвиняемую оставляли в чём мать родила. В камере пыток ведьме положено быть голой — на то есть серьёзные причины. Первая из них — волшебные амулеты, которые могут быть укрыты в платье; вторая кроется в неосязаемых свойствах души. Судьи желали смять, унизить, растоптать арестованную с первых минут допроса. Она должна была сразу понять, что попала в новый жестокий мир, где с ней никто церемониться не будет.

Камера пыток обычно находилась в мрачном подвале. Там было холодно и страшно. Толстые своды и дубовая дверь не пропускали наружу не единого звука… Инквизиторы трогательно заботились об окрестных жителях — крики и визг не мешали посторонним ушам. Оказавшись в этом застенке, женщина не могла не пасть духом. Она ёжилась, зябко переступая босыми ногами на каменных плитах пола, и со страхом озиралась по сторонам. Повсюду были разложены пугающие орудия. Со всех сторон её окружала неприкрытая ненависть: судьи и палачи кидали на неё суровые взгляды и цедили сквозь зубы грубые словечки. Давно подмечено, как бывает раздавлена голая женщина, оказавшись в кольце одетых мучителей. Филипп Лимбох в своей «Истории инквизиции», написанной в 1692 году, поведал о том, что творилось в подвалах, в таких словах:

«Раздевали без оглядки на честь и достоинство не только лиц мужского пола, но также женщин и юных дев, из коих самые чистые и целомудренные попадали иногда в тюрьмы (Robbins, 1959 стр. 502)…» По словам Таннера, мнимые чародейки восклицали, что лучше умереть, чем терпеть мучения, — и не потому только, что они жестоки. Не менее тяжко сносить позор и поругание (Lea, 1939 стр. 652).

А разве у судей был выбор? Одежда мешала бы сечь, обжигать тело огнём, поливать кипящим маслом. Платье срывали с обвиняемых как последнюю преграду к началу пытки.

Священник, благословляющий орудия пыток. Иллюстрация к воспоминаниям Г. Лоэра. 1676 г.

Целых триста лет никто не сомневался в необходимости этой меры. Ещё ранние инквизиторы — Шпренгер и Инститорис — учили, что ведьм надо вздёргивать на дыбу голыми (Инститорис, и др., 1932 стр. 263, 264). Авторитет этих наставников был так велик, что с той поры каждый мало-мальски подробный протокол начинается со слов «её раздели». Один из самых поздних документов такого рода датирован 1724 годом. Шел уже ХVIII век, а нагая женщина всё также вопила на дыбе: «Я этого не делала, я этого не делала!» — как кричали до неё десятки тысяч мучениц (Канторович, 1899 стр. 60, 61).

Не везде и не всегда (но достаточно часто, чтобы об этом говорить) колдуньи подвергались особой суеверной процедуре. Чародейские средства могли быть укрыты в волосах, а значит, волосы надо было извести по всему телу. Палач приближался к ведьме с бритвой или ножницами. Тяжелые пряди падали на пол. Покончив с головой, палач срезал волосы под мышками и в паху, а то, что уцелело, подпаливали для верности факелом или пучком соломы (Konig, 1928 стр. 113). Шпренгер и Инститорис не любили эту процедуру, зато итальянский инквизитор Лоренцо, с которым они состояли в переписке, начисто обрил перед сожжением на костре сорок одну женщину (Инститорис, и др., 1932 стр. 267). Со стороны инквизиторы выглядели как чародеи, которые не нашли ничего лучше, чем на одно колдовство ответить другим.

Суеверные до мозга костей, они окропляли орудия пыток святой водой, окуривали застенок виноградной лозой или ладаном (процессы в Мосбурге и Фрайзинге 1721 и 1722 годов), дружно молились за успех допроса (Lea, 1939 стр. 1120). Даже обвиняемая, встав на колени радом со своими мучителями, должна была вознести молитву во славу своей будущей пытки.

Документальная книга Лоэра свидетельствует о таких отдающих безумием сценах. Кое-где подследственную заставляли выпить «ведьмину похлёбку» — смесь из жёлчи щуки, пива, соли, особого хлеба и истолчённых костей сожжённых ведьм (Konig, 1928 стр. 111). Вдобавок монахи обматывали тело колдуньи лентой, на которой были начертаны семь слов, произнесённых Христом во время распятия. Почему-то инквизиторы были уверены, что лента эта «отягощала виновных хуже всяких цепей» (Сперанский, 1906 стр. 18).

Некоторым судьям так хотелось досалить демонам, что они надевали на колдунью особую рубашку, которая мешала палачам пытать, зато будто бы отгоняла чертей. Используя эти и подобные средства, судьи делали себя уязвимыми для критики. Враги ведовских процессов досаждали фанатикам анонимными трактатами. Суеверная практика, попахивающая чародейством, осуждается там с гневной иронией.

«Своих узниц вы издевательски называете птичками, которые должны петь для вашего удовольствия, Но иногда в застенок попадают те, кого никакими пытками не заставить признаться. Тогда вы сами обращаетесь к дьявольским средствам. Палач заставляет их пить особое снадобье или обряжает в некие рубашки, спряденные так, чтобы узницы признавали всё, что вы пожелаете. А выжигание факелом волос на голове, в подмышках и даже в тайных местах под предлогом того, что дьявол укрылся в волосах? Это не от человека, но от дьявола — великое и позорное колдовство (Lea, 1939 стр. 695)».

Разумеется, подобные филиппики не производили ни малейшего впечатления на тех, кому были адресованы. Судьи словно в пику вольнодумцам открыто бахвалились особым искусством развязывать язык. Николя Реми, «Демономания — которого была написана на латыни, решит под старость разъяснить свои методы в стихах на родном французском языке». Из этой сомнительной по качеству поэзии мы можем извлечь вывод: даже самые изощренные пытки, по мнению автора, играют не главную, а вспомогательную роль. Противоборство с дьяволом Реми не мыслил без суеверных обрядов.

Даже под пытками женщины эти Лгут, что честнее их нету на свете.

Сетуют горько, с негодованьем, что пребывают в горниле страданий.

Хитро судейский вопрос отведут и над собою взять верх не дадут.

Если же на спину их повалить, в горло им воду насильно залить (воду святую, взятую в храме), это позволит добиться признанья.

Древние греки, чьи пытки ужасны тратили б с ведьмами время напрасно.

Волосы сбрей им — тогда будет толк.

И отдохни, лишь исполнив свой долг.

Дьявол в укромном местечке сидит.

Пристально он за допросом следит.

Дух этих женщин тайком подкрепляет, муки любые снести помогает…

Судьи, отбросьте всякую жалость.

Чтоб от колдуний следа не осталось.

Коль приговор справедлив и суров,

будет он славен во веки веков (1958 стр. 624).

Интересные мысли высказывал о начале допроса другой французский судья — Жан Боден. Он советовал своим коллегам для начала надеть маску сочувствия и сказать обвиняемым, что считает не их, а дьявола виновником преступлений.

Разумеется, сам Боден так не думал. Напротив. Он счёл нужным развенчать обманный силлогизм в следующих словах:

«Если прощать ведьмам их преступления из-за того, что они лишь выполняют чёртову волю, то тогда надо прощать и все остальные преступления. Ведь и они совершаются по дьявольскому наущению».

Ножные тиски с ребристыми зажимами из арсенала нюрнбергских палачей.

Второй совет Бодена таков: судья должен притворно заявить, что подсудимая лично ему кажется невиновной. Это поможет развязать язык. Если же разговор будет вестись под аккомпанемент душераздирающих криков из камеры пыток, результат скажется ещё быстрее. Следует только заранее найти способного крикуна и велеть ему орать погромче. Многое зависит от личных качеств судьи. «Я знал одного, — отмечал Боден, — он умел угрожать с такой свирепостью, что у него сразу признавались (1958 стр. 571, 839, 894)».

Прелюдией к допросу была так называемая «терриция». По-русски это можно перевести как запугивание. Подследственную знакомили с набором инструментов. Если арсенал не производил должного впечатления, палачи цедили злобные присказки.

— Ты от мук до того исхудаешь, что тебя на просвет будет видно!

— стращал некий палач (Konig, 1928 стр. 129).

Герман Лоэр. Портрет автора из воспоминаний, изданных в 1676 г.

Другие, меньше доверяя словам, прилаживали орудия к телу. Для впечатлительных натур уже этого было достаточно, чтобы сознаться во всём, что только потребуют, — и такое признание закон считал добровольным.

Зачем же был нужен фарс с террицией? Казалось бы, куда проще было не путать, а сразу переходить к делу. Разгадка кроется в пресловутой добровольности. В народе больше доверяли приговору суда, если говорилось, что он основан на чистосердечном признании, и ведьму не пытали. Во время вюрцбургских процессов эта особенность общественной психологии была учтена первую пытку просто перестали вносить в протокол. Хитрый приём верно служил мифу о колдовстве, пока Фридрих фон Шпее не разоблачил лицемеров в своём трактате:

«Следователи часто используют фразу, что обвиняемая созналась без пытки, и это означает неоспоримую виновность. Я заинтересовался, стал расспрашивать и узнал, что на самом деле их пытали — но только в железных тисках с ребристыми зажимами, которыми сдавливали голени, прессуя их как пряники, выжимая кровь и причиняя нестерпимую боль — и это формально называют „без пытки“, вводя в заблуждение тех, кто не понимает языка следствия.

Предварительный допрос. Иллюстрация к воспоминаниям Г. Лоэра, изданным в 1676 г.

Тот же Фридрих фон Шпее оставил свидетельство о начале допросов. Закон требовал предъявить ведьме улики и предложить ей оправдаться, если сможет. Часто женщина объясняла всё до малейших подробностей, и вздорность обвинений становилась очевидной „Бог свидетель, даже я, поднаторевший в схоластических диспутах, не нашёл бы к чему придраться, писал вюрцбургский духовник. — Всё напрасно. С тем же успехом можно было бы бросать слова на ветер или обращаться к камням. Если она не ведьма, то почему так красноречива (Lea, 1939 стр. 706)?“

Любые оправдания рассматривались через призму „Молота“, авторы которого предупреждали: Да будет известно судье, обычно ведьмы отрицают во время первого допроса всякую вину (что ещё больше возбуждает против них подозрения) (Инститорис, и др., 1932 стр. 255).

Протокол признаний Катарины, жены Филипа де Рот. Штейнталь, Эльзас. 1620 г.

Протокол признаний Клодетты, жены Винсента де Вилдерспач. Штейнталь, Эльзас.

Для большинства обывателей следствие в застенке было покрыто мраком неизвестности. Но то, что составляло тайну для современников, удивительным образом открылось нам благодаря протоколам, составленным при свете свечи или коптящего факела. Иные из них настолько детальны, что в них занесён каждый крик и каждый шёпот:

„Её связали. Скулит:

— Мне нечего сказать. Должна ли я лгать? О! О! Милые господа! Продолжает отпираться. Надевают ей испанский сапог и слегка завинчивают. Кричит:

— Разве мне надо соврать? Отягчить свою совесть? Мне же потом никогда нельзя будет молиться!

Завинчивают сапог. Она притворяется плачущей, но слёз нет.

— Да поверьте же, мне нечего сказать, даже если нога отвалится.

Громко кричит:

— Неужели надо врать? Мне нечего сказать!

Хотя сапог сильно завинчен, продолжает стоять на своём:

— О, вы кого угодно заставите!

Жалобно кричит:

— О, Боже милосердный! Призналась бы, если бы что-то знала. Сказала бы „да“, но нельзя же лгать!

Ещё сильнее закручивают. Воет жалобно:

— Милые господа, не делайте так туго. Но ведь если вам одно сказать, вам не терпится другое узнать (Helbing, 1909 стр. 255)“.

Это был эслингенский протокол от 14 сентября 1662 года. Разумеется, он не единственный. Неоднократно публиковались записи о допросах ведьмы по имени Эннекс Фюрстиис, а также супруги школьного учителя Катарины Липе (Konig, 1928 стр. 417). Это длинные документы, где череда сменяющих друг друга изуверских пыток перемежается жалобными возгласами бедных женщин, их мольбами о пощаде и даже рычанием. Под конец допроса Катарина Липе была доведена до такого состояния, что только и могла рычать по-собачьи. Её тело билось в конвульсиях, скулы свело. Палачи пробовали разжать ей ножом зубы, чтобы она сумела признаться… Я не буду цитировать названные протоколы — они очень велики по объёму и излишне утяжелили бы эту главу. Лучше послушаем, какие слова раздавались с другой стороны — ведь допрос это поединок. Вот как имел обыкновение допрашивать Франц Бюирманн, гневаясь на обвинённую:

Протокол допроса Катерины Бючер. Гросс-Мюлинген. 1689 г. С левой стороны документа колонка с вопросами, справа с ответами.

По нумерации можно увидеть, насколько дотошным было следствие. Насчитывается более 130 проблем, по которым со стороны колдуньи ожидалась самая свежая информация.

„Ты отступница, ведьма, собака безгласная! Признавайся в грехе чародейства, открой имена сообщниц! Ты грязная шлюха, чёртова распутница, дрянь никудышная, немая жаба! Говори и признавайся во имя Господа! Проглоти освящённую соль! Выпей святой воды! Рассказывай, кто тебя учил колдовать, кого ты видела и признала во время ведьм иных плясок. Тогда тебя не будут больше мучить, и ты обретёшь вечную жизнь (Robbins, 1959 стр. 308, 309)“.

Эта злобная речь дошла до нас благодаря книге Германа Лоэра, судебного заседателя, который из-за сочувствия к обвиняемым сам попал под подозрение и вынужден был бежать в Амстердам.

— Я бы скорее согласился, чтобы меня судили дикие звери; чтобы я попал в логово ко львам, волкам и медведям, чем в руки судьи по делам о колдовстве, — объясняет он свой побег.

Бюирманн, который так напугал Лоэра, был разъездным судьей. Он получил полномочия от кёльнского князя-епископа и ревностно искоренял колдовство то в Юлиере, то в Клевсберге, то в Зигбурге. В одном только маленьком поселении Рейнбах возле Бонна, где проживало веет триста семей, ретивый Франц Бюирманн за короткий срок замучил насмерть или сжёг заживо 150 ведьм и колдунов (1958 стр. 59).

Другой судья, Балкгазар Росс, который свирепствовал в княжестве Фульда, превзошёл Франца Бюирманна в своём садизме, вонзая раскалённые клещи в висящих на дыбе женщин (1958 стр. 217). Добившись признания, он обыкновенно задавал вопрос: „Припомни-ка, не живут ли на этой или на той улице ещё люди, занимающиеся колдовством? Назови их имена, не щади их, они также тебя не щадили (Канторович, 1899 стр. 105)…“

Протокол-признание Агнес Бруссе. 1679 г. 1899 стр. 105)…»

Немцы есть немцы. Систематизация их вторая натура. Даже воевать с Сатаной они предпочитали по инструкции. Не упомню, чтобы в Италии был в ходу особый вопросник для ведьм. «Злодеек» скорее всего допрашивали в меру своего разумения. А вот в государствах германской группы был составлен опросный лист, да не один. Известно руководство Ульриха Тенглера, созданное в 1510 году, — первое руководство такого рода, написанное на немецком языке (Robbins, 1959 стр. 494). За ним последовали другие: баварская инструкция и баденское наставление к допросу ведьм. Эти документы отличались друг от друга не принципиально, а чисто количественно. В одних листах было по тридцать вопросных пунктов, в других число параграфов перевалило за сто. Признания подследственных очень похожи, ведь на сходные, раз и навсегда утверждённые вопросы давались сходные ответы.

Николай Бессоннов. Раскаленные щипцы. Рисунок. 2001 г.

В эльзасском городке Кольмар судьи триста лет подряд пользовались инструкцией, озаглавленной: «Вопросы, которые следует задать чародейке». Отмалчиваться было нельзя. Хочешь не хочешь — все обвиняемые расписывали в своих рассказах банкет на шабаше, ведьмины пляски, полёты на помеле. И все подряд признавались, что у них есть демон-любовник. Вот выборочно несколько пунктов из эльзаского списка.

— Почему ты стала ведьмой?

— Кого ты выбрала себе инкубом? Как его звали?

— Какую клятву ты произносила?

— Как был устроен банкет на шабаше?

— Какая музыка там исполнялась, и какие вы танцевали танцы?

— Какой знак дьявол поставил на твоём теле?

— Из чего сделана мазь, которой ты натираешь свою метлу?

— Как тебе удаётся летать по воздуху? Какие волшебные слова ты при этом бормочешь (1958 стр. 106, 107)?

В архивах города Штейнталь сохранилась огромная коллекция судебных документов с 1607 по 1675 год; она насчитывает пятьсот пятьдесят листов. Протоколы не содержат вопросов.

Вместо них номера. После каждого номера следует стереотипное начало:

«Она признала, что…» — и далее краткий самооговор. Такая форма документации экономила силы переписчиков, которые не утруждали себя докучным повторением вопросных пунктов, и без того заученных всеми наизусть (Robbins, 1959 стр. 101)?

Тиски для пальцев, применявшиеся в шотландских ведовских процессах.

Дознание начиналось с тисков для пальцев, которые иначе называли «ручной винт». Образцы этого орудия сохранились при судах во многих странах и в прошлом веке благополучно перекочевали в музеи. Распространённость пыточных тисков подтверждается тем, что в европейских языках есть для них особые обозначения (в английском и немецком даже не по одному слову, а по два). Но как бы их ни называли, метод допроса был повсюду одинаков. Большие пальцы сдавливали, поворачивая на резьбе гайку с широкими ушками. Тиски выжимали кровь из-под ногтей и могли (если их затянуть потуже) раздробить костяшки пальцев. Тем не менее «винт» не считали за серьёзное орудие. В наставлениях к допросу сия выдумка рекомендована как самая лёгкая по степени мучений. Немецкий юрист Брандт, например, прямо оговаривал, что детей можно пытать только розгами и тисками для пальцев (Lea, 1939 стр. 877).

«Винт», которым пытали женщин, обвиненных в колдовстве. Австрия.

Склонность немцев к регламентации общеизвестна. Но в других странах и без всяких инструкций поступали именно так. Из Шотландии до нас дошёл документ, свидетельствующий о пытке целой семьи. Больше всех палачи, как и положено, мучили женщину (её близких истязали просто за компанию). Как гласит косноязычный текст: «Названные здесь муж и дети, вынося пытки рядом с нею, могли подвигнуть ее сделать признание их облегчения ради». Итак, у ведьмы Алисон Бальфур сорок восемь часов подряд ноги были сдавлены в тисках. Данный метод назывался «кашелавис» (1989 стр. 933). На глазах женщины под железными гирями задыхался её муж. Общий вес тяжестей составил 50 стоунов, то есть 317 килограммов. Сын обвиняемой страдал в особых ножных зажимах. Палачи сдавливали ему ноги, забивая клинья, всего было нанесено 57 ударов. Самая лёгкая пытка досталась семилетней дочке колдуньи. Её зажали в тиски для пальцев. Похоже, это считалось снисхождением к малому возрасту (Black, 1938 стр. 25).

Косвенным доказательством того, что «ручной винт» не опасен для жизни, может служить его широчайшее применение в более позднюю эпоху. XVIII и XIX столетия ознаменовались расцветом работорговли. Чернокожие, захваченные в Африке, часто отказывались от еды в надежде, что голодная смерть избавит их от рабства. Тут-то и пригодились опробованные на ведьмах тиски. Зажим усовершенствовали, чтобы нельзя было без особого торцевого ключа добраться до гайки. Неграм туго затягивали большие пальцы. Боль не отпускала их ни днем, ни ночью, и в конце концов пленные африканцы сдавались. Прижился винт и на плантациях. В конце XVIII века на Ямайке негритянских девушек усаживали за шитьё, завинтив им большой палец на левой руке. Хозяйки закручивали тиски так туго, что из-под ногтей сочилась кровь (1968 стр. 81). Это считалось не пыткой, а всего лишь наказанием. Максимальный срок в тисках зафиксирован на острове Маврикий — рабу свинтили за спиной большие пальцы рук и оставили так на две недели (Sla стр. 175–178) Конечно, судьи в ведовских процессах не готовы были ждать признания столь долго. Поэтому, убедившись, что слабые средства не действуют, дознаватели переходили к более суровому методу, коим по праву считался «испанский сапог». Принцип действия у этого устройства был один: сдавливание ноги ниже колена. Зато внешний облик в разных городах очень отличался; даже при беглом обзоре литературы можно выделить три основных типа ножных тисков, не говоря уже об огромном числе вариантов. Тот тип «испанского сапога», что, был самым распространённым в Германии, сейчас хранится в Пражском музее.

Ноги сдавливали вместе или поочерёдно. Иногда хруст костей возвещал, что палач переусердствовал. Очевидцы описывают, как ведьм волокит и на казнь с размозжёнными и переломанными ногами; сами они не могли преодолеть несколько шагов от телеги до штабеля дров.

Дыба в баварском замке Штаубенек.

Известно, что истязание порой длилось часами. Для усиления боли палачи время от времени наносили по «сапогу» удар молотом.

Ведьмы срывали в крике голос. Иные в помутнении рассудка звали на помощь маму.

«Испанский сапог», находящийся в Пражском музее

Доходило до того, что женщины молили о смерти — упрашивали, чтобы их уложили на землю и тут же убили (все это видно из протоколов). Увы, в планы следствия вовсе не входило даровать обвиняемым лёгкую смерть.

Пока палач дробил ноги, допрашивающий зачитывал вопросник. Безумные фразы гулко отдавались под сводами:

— Отрекалась ли ты от Бога, и в каких словах? В чьём присутствии, с какими церемониями, на каком месте, в какое время и с подписью или без оной? Получил ли от тебя нечистый письменное обязательство? Писано оно было кровью — и какой кровью — или чернилами?

Когда он к тебе явился? Пожелал ли он брака с тобой или простого распутства?

Как его звали? Как он был одет, и особенно, какой формы у него были ступни? Не заметила ли ты случаем каких-то особых чертовских примет (Сперанский, 1906 стр. 13)?

Да разве могла искренне верующая христианка на такие вопросы сразу ответить «Да»? Конечно же она все отрицала, и тогда мучители обращались к дыбе — такова была третья стадия допроса. Крепкая верёвка, зачастую с крюком на конце, была перекинута через блок в потолке. Ведьме связывали руки за спиной и начинали подтягивать их кверху Палач, перехватывая деревянные рукояти, наматывал верёвку на барабан.

Кадр из датского фильма «Ведьмы». Реж. Б. Христенсен. 1922 г. Ножные тиски на клиньях. При «обыкновенной» пытке полагалось вбивать 4 клина, при «чрезвычайной» — 8. Колдуньи относились к категории опаснейших злодеек, и их мучили без ограничений.

Ведьма застывала в неестественной позе, едва касаясь пола пальцами ног. Судья зачитывал ей вопросы. Убедившись, что она упорствует, он давал знак палачу, и тот, сделав ещё несколько оборотов, отрывал её от земли. Теперь женщина висела на вывернутых руках и слушала очередные пункты из вопросника.

— Вступал ли дьявол с тобой в любовную связь после заключения договора? Как дьявол лишил тебя девственности? Как выглядит член дьявола и каково его семя? С кем любовные утехи приятнее, с дьяволом или с обычным мужчиной? Много ли раз дьявол вступал с тобой в связь по ночам и всегда ли с извержением семени? Проникал ли он только в женские органы или также в другие части тела (Soldan-Нерре, 1973 стр. 374)?

Распалившись от нездорового любопытства, судьи порой прибегали к мучениям совершенно особого рода. Священник Мейфарт лично видел, как палачи прижимали горящие комья серы к промежности висящей на дыбе женщины (Robbins, 1959 стр. 346). Во время подобных пыток истязателю надо было позаботиться о собственной безопасности. Обезумев от боли, колдунья могла ненароком дёрнуться и задеть его ногой. На этот случай в углу подвала стоял набор тяжестей. Каменная гиря, привязанная к лодыжкам, полностью исключала любые движения. Иногда вес гири был так велик, что несколько человек с трудом подволакивали её за железное кольцо по плитам пола. За первой гирей часто следовала вторая, а там и третья. Руки в плечах окончательно выдёргивались из суставов. Чем больше груз, тем острее боль — палачи знали этот закон и, когда гирь уже не оставалось, пускали в ход корзины с песком. Грузы весом от 18 до 100 килограммов были нормальным явлением, но в некоторых городах заходили слишком далеко. В Маконе, например, к подвешенному телу привязали тяжести в 300 килограммов весом (1958 стр. 485). Невообразимая цифра!

Тиски для двух ног, применявшиеся в окрестностях Кельна

Обездвижив колдунью, палачи начинали вовсю глумиться над ней. Тиски, раскалённые клеши, горящие свечи применялись попеременно, а то и разом. Если прежде боль гнездилась в одном очаге, то теперь она была повсюду. Описать, что женщина чувствовала, невозможно. Нет в человеческом языке таких слов. Остаётся цитировать протоколы — казённые бумаги, равнодушно фиксирующие чисто внешнюю сторону допроса:

«Затем её раздели, зажали на правой ноге испанский сапог, подняли на воздух и секли в две розги. Когда она обещала добровольно признаться, её спустили и раскрутили болты. Но слова её оказались двусмысленны; ей надели на левую ногу тиски, довольно сильно сдавили, немного приподняли, ещё раз закрепили винты, натянули верёвку, и она повисла в воздухе на связанных за спиной руках. Её стали сечь розгами. Когда её опустили вниз, она опять всё отрицала, и тогда её так долго завинчивали, растягивали и били розгами, что она, наконец, во всём призналась (Wachter стр. 151)».

Камера пыток в Регенсбурге

В протоколах редко называют срок, который ведьма провела под потолком. Вот и тут мы видим расплывчатую фразу: «так долго, что она, наконец, призналась». На сколько узнице хватило упорства? И вообще, каков предел пребывания на дыбе? Полчаса? Час? А может, и более того?

Застенок в Бамберге. Рисунок XIX в.

Источники из Западной Европы некомплектны, поэтому ответ надо искать в других местах. Из-за своей простоты этот метод привился повсюду. Выяснилось, что это прекрасное средство для наказания прислуги. Один русский помещик в начале XIX века постоянно вешал на дыбу дворовых девок (Мордовцев, 1889 стр. 252, 323, 324). А в другом полушарии спившаяся рабовладелица установила своеобразный рекорд. Она подвешивала детей на вывернутых руках к потолочной балке. Девочка-негритянка провисела пять часов, а мальчик даже девять (Sla стр. 72–74).

По аналогии с этим случаем можно уверенно утверждать, что обвинённые в колдовстве женщины вполне могли находиться на дыбе такой же, а может быть, и больший срок. Не щадили даже беременных — в Германии одна из жертв фанатизма провисела на связанных руках четыре часа (мы ещё вернемся к этому случаю в конце главы).

Кому дыба грозила смертью, так это женщинам в возрасте или со слабым здоровьем. Стучалось, что арестованные умирали во время допроса от сердечного приступа. По идее лекарь должен был следить, не перейдёт ли палач опасную грань. На практике это не всегда соблюдалось. Более того. Иногда судьи вместе с палачами демонстративно покидали подвал, оставив упрямицу под потолком. «Ты пока подумай, а мы пойдём пообедаем» — бросали они напоследок. Когда за мучителями закрывалась дверь, положение ведьмы, беспомощно озирающей сверху пустую камеру, становилось просто отчаянным. Даже если она готова была сдаться, некому было её выслушать. Ни одна живая душа не приходила на крики. Ей казалось, что время замерло. Перед помутнённым взором то появлялся, то исчезал незаполненный лист протокола, лежащий на судейском столе. А вершители правосудия в эту пору вкушали обильную трапезу.

Вейер рассказал о злоупотреблении данным следственным приёмом. Некий немецкий судья требовал от ведьмы признаться, что недавняя буря разразилась из-за её чар. Женщина чувствовала, что силы тают и смерть уже близко. К её ногам был подвешен тяжёлый груз: «Исповедника» — хрипела она, увидев, что её собираются оставить одну. Но судью вовсе не интересовало последнее желание умирающей. Он решил, что, если упрямая баба не хочет признаваться, пусть подыхает без святого причастия. Судья только посмеялся над отчаянными мольбами и ушёл выпивать вместе с палачом. Вернувшись, они застали безвольно обвисшее мёртвое тело (Lea, 1939 стр. 528).

Допрос на дыбе умели разнообразить. Иногда тяжести подвешивали не к лодыжкам, а к большим пальцам ног. Мученицы молили Бога, чтобы во время рывков пальцы не оторвало напрочь (случалось и такое) (Konig, 1928 стр. 116).

Рывки были в чести у опытных палачей. Ведьму подтягивали на полную высоту и бросали на пол. Палач мог вызвать ни с чем не сравнимую вспышку боли, застопорив ворот в последнюю секунду. Тело, отягощённое гирями, уже неслось вниз, но перед самой землёй с хрустом останавливалось. От сильного рывка трещали суставы. Вывихнутые плечи словно пронзало раскалённым железом. Одновременно с этим веревки резко впивались в кожу — казалось, они прорежут её до костей… Изведать такую муку могла любая особа женского пола — независимо от репутации.

Пыточное ложе

Девушка по имени Агнес из Вюртемберга принадлежала к порядочной семье, которую никто не мог бы заподозрить не в чём предосудительном. Но в 1608 году разразилась беда. Схвачены были и Агнес, и ее родители. Отец умер в тюрьме. Мать допрашивали на дыбе. Агнес разделила ту же участь. На допросе её подняли за связанные позади руки. Она упорствовала. Тогда к её ногам подвязали пятидесятифунтовый груз и вновь подтянули к потолку. Но что за возраст двадцать лет? Жизнь только начинается. Девушке не хотелось умирать. Она героически терпела пытку и вес усилия палачей оказались тщетны. Снова и снова её подтягивали на блок за вывернутые руки. Агнес никак не хотела признать себя шлюхой, которая путалась с дьяволом. Десять раз её подвешивали с гирями на ногах, но так ничего и не добились. Судьи услышали от благородной девушки только одно: она сказала, что прощает тех, кто ее оболгал. После этого Агнес оставили в заточении на десять недель, чтобы она оправилась от перенесённых страдании.

«Канатная постель» с валуном-противовесом. На стене висит скалка с шипами и доска, на которую женщин ставили босиком.

20 октября узницу вывели на новый допрос. Снова ее вздёргивают на дыбу. Девушка терпит с прежней стойкостью, хотя ее уже четыре раза поднимали вверх и бросали на пол. Тогда судья понял, что одними пытками он ничего не добьётся. «А знаешь ли ты, что твоя мать уже во всем призналась?», — злорадно спросил он. Девушка с ужасом выслушала известие, что мать дала показания против неё. Увы, это была правда… Дыба сломила женщину, и теперь она твердила, что дочка тоже ведьма. Агнес вскрикнула. Мужество покинуло её. Раз мама так говорит, она готова подчиниться… Вымолвив эти слова, бедняжка упала на пол в судорогах припадка.

Четыре дня спустя молодая узница попыталась покончить с собой, а когда избежать костра самоубийством не удалось, сделала чудовищные признания. Вот далеко не полный список её чёрных дел: восемь стариков погублено при помощи волшебной мази, малых детишек убито столько, что и упомнить невозможно (сердца тридцати из них Агнес съела). Пять раз она вызывала ураганный ветер. Крестьянам устроила падёж скота. Издеваясь над христианской верой, она отреклась от Бога. Распутство с детских лет вошло у неё в привычку. Короче, перед нами портрет закоренелой преступницы — хоть она и молода, но стаж ведьмы огромен. Следствие выявило даже такую пикантную деталь: любовницей дьявола Агнес стала с восьмилетнего возраста. Учитывая это, суд вынес «справедливый» приговор. Мать и дочь были сожжены. В предсмертной исповеди обе отреклись от показаний и твердили, что раскаиваются лишь в одном грехе — их оговоры на других людей ложны. Никто из тех, кого они оклеветали, не повинен в колдовстве (Lea, 1939 стр. 1126–1127). Дыба применялась повсеместно. Может быть, сказалось то, что именно эта пытка настойчиво рекомендуется в «Молоте ведьм». Немки, испанки, итальянки, француженки сполна изведали на себе все её прелести. Со временем слава об универсальном методе инквизиции пересекла Ла-Манш.

Николай Бессонов. Пытка огнем. Рисунок. 1988 г.

В 1652 году «Английская комиссия по отправлению правосудия» была шокировала, узнав, с какой свирепостью используют дыбу в Шотландии. В Эдинбурге перед законниками предстали две истерзанные женщины, признавшие было, что они колдуньи, но позже отрекшиеся от своих показаний. У несчастных шотландок поинтересовались, почему они взяли на себя вину. Тогда узницы стали наперебой рассказывать о невыносимых муках. На допрос женщин привели вшестером. Для начала им велели завести руки за спину, но связывать запястья не стали — только скрутили вместе большие пальцы. За пальцы их и подвесили к потолку. Двое палачей полосовали им тело кнутом. Потом началась пытка огнём. К пяткам подносили горящие свечи. Узницы стали изнемогать. Истязатели, напротив, увлеклись. Когда пальцы ног обуглились дочерна — стали жечь свечками губы в отместку за долгое молчание. Трагический исход наступил, когда женщинам под конец выжигали волосы на голове. Две признались, четырёх замучили насмерть (Black, 1938 стр. 63).

Нечто похожее творилось на принадлежащих Великобритании Нормандских островах. Там тоже обматывали верёвку вокруг больших пальцев, рискуя начисто оторвать их, при использовании метода неожиданных рывков. Эту пытку судьи применяли перед самым сожжением, чтобы осуждённая ведьма напоследок выдала других злодеек (Robbins, 1959 стр. 85).

«Ручной винт», «испанский сапог» и дыба — не более чем общая схема допроса. В распорядок вклинивались десятки или даже сотни других пыток. Богатейшая фантазия многих поколений создала огромное число орудий и устройств. Одни распространились по всей Западной Европе, другие имели локальное применение. В XVIII и XIX веках, когда допрос с пристрастием стал считаться постыдным, суды поспешили избавиться от всего этого путающего великолепия. Пыточные станки выбрасывали и уничтожали. Застенки сравнивали с землёй. Увлечение идеями Просвещения нанесло урон исторической науке. То, что хранится сейчас в музеях, лишь жалкие остатки былой «роскоши». Многие орудия известны по описаниям. Есть даже такие, от которых остались только названия. Ни один уважающий себя историк не решится с уверенностью утверждать, как выглядели «большие и малые козлы», на которых мучили девицу Марион д'Эстале, упомянутую в первой главе. Протоколы перечисляют приспособления палача как нечто всем знакомое, поэтому, если нет образца, мы вряд ли догадаемся, о чём идёт речь. В самом деле, что означает весь этот зверинец: «испанский осёл», «фаршированный заяц», «пауки», «рак»? Что такое «качели», «корыто Дессау», «шапка Помераньи», «канатная постель», «капиструм», «ведьмин футляр», «ведьмино коромысло», «лоно девы»?.. Часть названий можно расшифровать прямо сейчас. Некоторые будут упомянуты впоследствии. Но в любом случае львиная доля орудий останется за рамками книги. Я не ставлю себе задачу исчерпывающе описать способы которые измыслило человечество для борьбы с дьяволом, — это заставило бы расширить главу «Допрос» до многотомного исследования.

Итак, «фаршированным зайцем» называли круглый валик с шинами, торчащими во все стороны. Когда ряд таких валиков закрепляли на деревянном ложе, получалась «канатная постель» (Konig, 1928 стр. 121). К лодыжкам подследственной был привязан каменный блок — причем канат перегибался через край топчана, и камень не доставал до земли. Палач крутил ворот то в одну, то в другую сторону. Растянутое тело каталось по валикам вдоль топчана.

«Капиструм» — железная затычка для рта, похожая на грушу. Она могла раскрываться на три или четыре лепестка, если палач закручивал гайку-барашек. После того как рот распирало изнутри, ведьма могла только со стоном мотать головой. Затычка применялась, когда судьям надоедали истошные вопли. Так поступили, например, с колдуньей Фюрстнис; «поскольку она беспрерывно кричала, ей вложили в рот капиструм», — гласит протокол от 1724 года (Канторович, 1899 стр. 60). Дошедшие до нас образцы этого приспособления поражают любовной чеканкой узоров на металлических лепестках, а также превосходной отделкой барашка. Если не знать назначения вещи, она может вызвать лишь восхищение.

Другое хитроумное устройство называлось «рак». Внутри широкого железного обруча был укрыт механизм, который начинал действовать, когда палач крутил находящийся снаружи винт. Пыточный протокол от 2 октября 1607 года гласит: «Так как она не хотела сознаться и упорно лгала, ей на ногу выше колена был привинчен рак» Изнутри обруча высовывались острия, превращаясь в крючки. Они по дуге впивались в тело и рвали плоть, вызывая неописуемые страдания (Konig, 1928 стр. 126).

Одновременно с этими сложными механизмами существовали и другие орудия — простые, но очень эффективные. Самые обыкновенные предметы домашней утвари обретали в камере пыток другую ипостась и после некоторой доводки превращались в адские выдумки. Для этого их снабжали острыми деревянными шипами. Вот, например, кухонная скалка. Когда палач, взявшись за рукояти, начинал катать её по телу, женщины выли от боли шипы, которыми была усеяна скалка, втыкались в грудь или в спину, оставляя кровавые следы.

А «ведьмино кресло», дошедшее до нас, по меньшей мере, в пяти экземплярах? Его называли по-разному: «колючий стул», — «исповедальное кресло» и даже «лоно девы». Оказавшись на сидении, женщина уже не могла с него встать. Её руки и ноги приковывали железными скобами, а на колени порой наваливали тяжелый обтёсанный камень который вдавливал обнажённое тело в кресло. Деревянные колышки усеивали всё, к чему колдунья могла прикоснуться: не только сиденье, но и спинку, подлокотники, боковые панели. Даже под пятки совали колючую доску. На таком «ведьмином стуле» приходилось сидеть много суток подряд.

«Ведьмины кресла» из Германии.

Австрийцы додумались переделать обыкновенную кровать в лежанку с гвоздями. Это грозное орудие пытки просуществовало очень долго. Только указ императора Леопольда I от 1679 года поставил его вне закона (Robbins, 1959 стр. 32).

Но, пожалуй, самое циничное, самое разительное превращение претерпела колыбель. Трудно представить себе нечто более мирное, более домашнее. Укачивая дочерей, многие матери и не подозревали, что, когда их девочки вырастут, они вновь будут уложены в колыбель, которая станет ложем страданий. Для «ведьм» мастерили так называемые люльки с гвоздями. Разумеется, размером они были в рост взрослого человека. Полукруглые опоры наподобие тех, что бывают в креслах-качалках, позволяли палачу раскачивать люльку из стороны в сторону. Женщина перекатывалась от стенки к стенке. Сотни гвоздей впивались в кожу, оставляя раны с головы до пят. На дне люльки скапливались лужицы крови. Священник Мейфарт, который был свидетелем истязаний, возмущённо восклицал, что всех, кто с такой легкостью отдаёт распоряжения о пытке, надо насильно приводить в застенок и хоть раз заставить посмотреть на этот ужас собственными глазами. Мейфарт был уверен, что, взглянув на люльку с гвоздями в действии, многие стали бы куда осторожнее.

В те времена существовал обычай пересылать протоколы допросов в крупные города. По злой иронии судьбы письменные свидетельства мракобесия попадали для оценки в университеты — то есть в очаги культуры. Там, на богословских и правовых факультетах, доктора и магистры изучали бумаги и давали своё заключение, обычно означавшее новый допрос с пристрастием. Известно, что решения о пытках одобряли университеты Фрейбурга и Ингольштадта (1958 стр. 217). Выходило, что высокообразованные люди одним движением пера обрекали несчастных узниц на муки, не желая вникать в прозаические подробности того, как грубые неучи будут выполнять их указания. Грязь, кровь, запах горелого мяса — всё это существовало в другом мире, далёком от университетских аудиторий.

И кто знает, может быть, Мейфарт был прав: некоторые из учёных чистоплюев изменились бы, если бы воочию увидели, как из люльки вынимают жертву на которой нет живого места. Может быть, они до конца своих дней повторяли бы вслед за Мейфартом: «Не могу я всего этого припоминать, так всё это ужасно, гнусно и достойно проклятия… Велико твоё долготерпение. Господи Иисусе! (Сперанский, 1906 стр. 21)»

Капиструм из Ротенбурга

К слову сказать, даже смертные приговоры в Германии выносились после консультации с университетами. Такие «центры просвещения», как Лейпцигский университет, покрыли себя позором, одобряя казни. Продолжалась эта практика очень долго. 24 апреля 1751 года (обратите внимание на дату) была с благословения Фрейбургского университета сожжена заживо женщина (Robbins, 1959 стр. 219). Неизвестно только, решились ли прийти поглазеть на костёр те учёные мужи, которые вынесли бесчеловечный вердикт.

Как уже говорилось, в камере пыток против женщин, словно в кошмарном сне, оборачивались привычные для них предметы. Швейные иглы втыкались под ногти или глубоко вонзались в тело. Свечки, предназначенные для того, чтобы рассеивать ночной сумрак, теперь обугливали груди, подмышки или голые пятки. А каминные щипцы, которыми хозяйки пользовались по несколько раз на дню, поправляя дрова или вороша угли в очаге, превращались в страшное орудие пытки под названием «пауки». В немецких музеях и поныне хранятся эти щипцы XVI века, на кончиках которых видна окалина. Раскалив клещи докрасна, палач вырывал из тела кусок мяса. Использовались для пыток и обычные варёные яйца, а точнее их свойство удерживать жар. Яйца доставали из кипятка и вкладывали истязаемой под мышки. Палач крепко обхватывал её вокруг талин, прижимая руки к телу. Нужна была немалая сила, чтобы колдунья не вывернулась из объятий. Так пытали, к примеру, в 1652 году Бригитту фон Эбикон. Нашлось новое применение и кожаным сапогам большого размера. За отвороты заливали кипящую воду! После этой пытки с обваренных ног слезала кожа, а тюремщики могли ослабить бдительность. Отныне узница, издавая жалобный стон, валялась на грязном полу камеры и не могла даже шагу ступить без посторонней помощи — не то что совершить побег… К сходным результатам приводил другой вариант той же пытки. Вместо кожаных сапог использовались железные, а внутрь лили расплавленный свинец (Konig, 1928 стр. 117).

Вдобавок к таланту причитать боль заплечных дел мастера обладали своеобразным чёрным юмором. В Бамберге доску с колышками именовали «молитвенным стулом» (Robbins, 1959 стр. 37). Такое название попахивало кощунством, но в процессах над ведьмами пытка с использованием молитвенной позы никого не смущала. Коленопреклонённые «грешницы» страдали на торчащих кверху остриях подолгу. Иные умирали, замученные насмерть. В 1673 году австрийский судья из провинциального местечка Гутенхаг держал ведьму на колышках одиннадцать дней и ночей подряд. Не довольствуясь тем, что зубья глубоко вонзились в колени, он жёг ей голые пятки серой. От запредельной боли бедняжка помешалась и умерла (1958 стр. 33).

Другой вариант применения доски был не менее жесток. На неё ставили босиком, и узница не в силах неподвижно терпеть муку, приподнимала то одну, то другую ногу. Со стороны казалось, что она приплясывает. Вы можете увидеть ножную доску на моей картине «Допрос» — там она ждёт своего часа, поставленная стоймя. Выше доски в стену вмурован каркан, то есть железный ошейник с гвоздями. Каркан не позволял ведьме отойти в сторону, а заодно рвал кожу на шее при каждом неловком движении. Чтобы острия больнее ранили ноги, вес тела старались увеличить. К поясу подвешивали на цепи тяжёлый груз или чугунное ядро. Колдунья час за часом топталась на доске. Судьи считали это прекрасной расплатой за развесёлые танцы на шабаше.

«Ведьмино кресло» из Германии. У данного экземпляра утрачено накладное сиденье с шипами.

Из признаний ведьм следовало, что на шабаш они слетаются верхом на метле, козле или скамейке. Что ж. В застенке их тоже усаживали верхом — это была одна из самых изощрённых пыток. Так называемый «испанский осёл» повсеместно входил в арсенал палачей. В ратуше города Цуга это орудие сохранилось до наших дней. «Деревянную кобылу» сколачивали из досок. Сверху получалась заострённая кромка. Голую ведьму сажали на неё. Ноги конечно же не доставали до земли, и клин глубоко врезался о промежность. Чтобы женщина не пробовала уменьшить свои муки, стискивая коленями дощатые бока «кобылы», подручные палача хватали её за лодыжки и оттягивали ноги в стороны (Konig, 1928 стр. 118). Уму непостижимо, как колдуньи ухитрялись не заговорить в первую же минуту! Они терпели. Терпели подолгу. Терпели и тогда, когда на ноги начинали навешивать тяжёлые камни. Даже девочки в те кошмарные столетия обладали сверхчеловеческой стойкостью. Французский исследователь Поль Реньяр упоминает подвиг маленькой мученицы, которая была насильно усажена на трёхгранное бревно с острым углом.

«Острый клин входил медленно, но верно в тело, — пишет историк — и при каждом новом отказе сознаться палач прибавлял тяжести. Мария Карлье тринадцати лет была подвергнута этой пытке в 1647 году. Пытка продолжалась несколько часов, и приходилось до трёх раз прибавлять три, чтобы заставить её сознаться. Она была сожжена живой. Вследствие её молодости и чтобы не вызывать жалости в толпе, её казнили на заре» (Реньяр, 1889 стр. 31).

Лейпцигский верховный судья Карпцов настаивал на том, чтобы служители закона не дали себя смутить призывами к милости, когда перед ними предстаёт на допросе женщина или даже девочка. Человеческие и Божьи законы едины для обоих полов.

Кроме того, опыт учит, что бывают девчонки двенадцати или пятнадцати лет, куда более зловредные, нежели можно предположить по их возрасту. Подрастая, они становятся только хуже, и за свои непрерывные грехи заслуживают жесточайшего наказания (Lea, 1939 стр. 844).

Карпцов знал толк в пытках. Его книга рекомендует семнадцать основных методов, «не говоря уже о сотне других» (1958 стр. 823). Этот лейпцигский юрист, в частности, предписывал загонять под ногти деревянные щепки, а потом поджигать их (Robbins, 1959 стр. 79).

Жжение огнём как таковое было излюбленным средством, к которому традиционно обращались под конец допроса. Применялись свечи, горящая сера, спирт, пакля, пучки соломы — короче всё, что может тлеть. Бамбергские палачи любили поджигать птичьи перья и подносить их к подмышкам или паху…

Широчайшую популярность приобрело истязание в колодках. Узнице ставили под пятки жаровню, время от времени раздувая угли мехами. При этом инквизиторы злорадно наблюдали, как «подружка Сатаны» с воплями корчится на топчане, рискуя переломать себе лодыжки… Кое-кто из судей предпочитал раскалённым углям открытое пламя факела. Другие вставляли между пальцами горящие фитили. Дело вкуса. Важен был результат.

Ножная доска. Немецкая иллюстрация XIX в.

Мучители работали с выдумкой. В умелых руках даже самые заурядные инструменты приводили в трепет. Несколько ранее в пренебрежительном тоне говорилось о тисках для пальцев, которые почитались только прелюдией к настоящему допросу.

Протокол от 1629 года повествует о том, как палач опроверг устоявшееся мнение. Изверг добился поразительного эффекта — и понадобилось ему для этого немногое. Он всего лишь свинтил вместе большие пальцы рук с большими пальцами ног, потом продел палку и подвесил истязаемую в воздухе. Висеть на пальцах зажатых в тиски, оказалось просто невыносимо. Бедная женщина несколько раз теряла сознание (Konig, 1928 стр. 145).

А ведь были ещё плётки с крючьями и объятья «железной девы»! Из спины вырезали ремни и натирали эти места солью с перцем. Изредка ведьм заставляли ходить босиком по гороху — срезав перед тем подошвы.

Перечисленные методы ужасны тем, что даже после однократного применения давали устойчивую боль на несколько недель вперёд. Хотя между пытками были промежутки, фактически муки не прекращались ни на миг. После ареста жертва попадала в царство страданий. Менялась только их интенсивность. Запредельные всплески, присущие допросам, чередовались с периодами заживления ран. Кому-то давали отдохнуть сутки-другие, кому-то неделю. Иным даже месяц. Но в любом случае это было время, когда тупая ноющая боль оставалась вечной спутницей заключённых. Любой ожог зарастает медленно. Дыры от гвоздей, иголок или шила, рубцы от сечения тоже затягиваются подолгу. Малейшее движение требовало от узниц усилия; они боялись потревожить саднящие раны и даже во сне шевелились с опаской. В сущности, это тоже были пытки — но пытки, которые не считались таковыми. Боль не выпускала женщин ни на мгновение, но кто об этом будет теперь вспоминать?

Испанский осел.

Так, читатель исторического романа мало задумывается о страданиях солдат, которые тысячами лежат по госпиталям после кровавой битвы. Притягивают звучные названия: Пуатье, Ватерлоо, Верден… Внимание приковано к моменту схватки, к эффектным эпизодам и именам отличившихся. В памяти остаётся итог сражения, число погибших, раненых и пленных, а дальше… Дальше история ведёт нас за собой. Мы спешим узнать, как развивались события. Судьба несчастных, которым хирурги извлекали глубоко засевшую стрелу или пулю, остаётся на периферии сознания.

Подобно этому и колдунья, хладнокровно изувеченная на допросе, словно выпадает из поля зрения с той самой минуты, как её бросили на тюремный пол. Впрочем, разница есть. Раненому солдату обычно стараются обеспечить хороший уход. Как только появляется такая возможность, его переносят в тёплый чистый лазарет, где его ждут заботливые руки сиделки. Никому не приходит в голову поместить человека, которому без того плохо, в сырое подземелье и нарочито морить его голодом. Раненому обязательно сделают перевязку и, уж конечно, не станут обременять цепями его обессилевшие руки и ноги.

Николай Бессонов. Пытка Марии Карлье. Рисунок. 2001 г.

С ведьмами поступали в точности наоборот. Очевидец вюрцбургских процессов Фридрих фон Шпее писал: «Если обвиняемая не хочет признаваться после первой, второй или третьей пытки, её сажают в самую жуткую темницу, заковав в кандалы и цепи, и оставляют изводиться от постоянного ожидания в лишениях и тревоге» (1958 стр. 86).

Известно, что смертность в тюрьмах для ведьм была высока. Нет сомнений, что грязь, попавшая в раны, прямой дорогой вела к заражению крови.

Вот судья Шультхайс из Эрвитте. Знаменит тем, что кромсал женские ноги и лил в раны кипящее масло (Robbins, 1959 стр. 504). Велики ли шансы поправиться после такого допроса, если лекарь в тюрьме — отнюдь не желанный гость? В большинстве случаев врачей не допускали к узницам. Изредка роль лекаря брал на себя палач, который смазывал язвы целебной мазью. Делал он это не из сострадания, а для того, чтобы обвиняемая дожила до следующею сеанса… Во время «лечения» палачи не теряли времени даром. Они запугивали женщин и девушек ужасами будущих допросов или давали дружеский совет признать свою вину, потому что судьи всё равно не отступятся и только смерть даст желанный покой.

До чего же изворотлив человеческий разум! Даже самый жестокий фанатик, сотнями отправляющий женщин на муки и на костёр, умел выставить себя их благодетелем. Николя Реми писал, что ярмо дьявола просто невыносимо, и ведьмы не могут сбросить его без посторонней помощи. Колдуньи освобождаются от своего тирана только в тот день, когда судья решает прибегнуть к силе. Пытки — акт милосердия. Как показывает опыт, единственное желание сломленных ведьм — поскорей умереть, ведь в случае помилования дьявол начнёт терзать их с удвоенной силой. Можно ли не пойти бедным женщинам навстречу? Едва они сознаются, их надо предать огню (это и будет проявлением человечности) (Lea, 1939 стр. 620, 621).

Разумеется, Реми, выстроив в уме теорию, спрашивал обвиняемых, верна ли она? Конечно же ему поддакивали. Женщины, виновные только в том, что родились в Лотарингии в неудачное время, готовы были признать любой вздор — лишь бы судья не пустил допрос по второму кругу.

Снявши голову, по волосам не плачут… Да, судья не изверг, а благородный спаситель. Ему нужна моральная индульгенция? Он её получит. Потребует что-то ещё — изобразим и это.

Реми безоговорочно верил, что за спиной арестованной стоят силы ада. Допросы, которые он вёл, порой превращались в любительские спектакли. Женщины, поняв, что от них требуется, начинали артистично подыгрывать своему мучителю. Алекс Белёр попала на допрос в 1587 году. Пытки сломили её; она стала уже признаваться… как вдруг в ужасе метнулась к стене. Удивлённый судья спросил, в чём дело, и узнал, что дьявол возник под дыбой. Он помогал ведьме быть твёрдой, а теперь грозил за слабость (1958 стр. 621).

О другой «колдунье», жене кучера. Реми повествует в своей книге так: «Дожимал я как-то на допросе ведьму. Читал ей показания свидетелей. Увидела она, что ей не выкрутиться, и совсем уж решила признаться, как вдруг вперила глаза в угол комнаты; голос её сник, лицо побледнело. Я спросил, что с ней. Ответ был таков: дьявол угрожает ей своими руками, похожими на крабьи клешни. Глянул я туда, куда она ткнула пальцем, и не увидел ничего. Тогда собралась она с духом и продолжила показания. Но дьявол из другого угла нагнул голову, будто собирался боднуть её своими рогами. Я начал насмехаться над злым духом, и он исчез навсегда. Больше ведьма его никогда не видела — она сама сказала мне об этом уже в ту пору, как в землю врывали для неё столб. Похожий случай был много лет назад в Меце. Что же это было? Одни говорят, что ведьмы пытаются запутать судью, другие считают, что демон может показаться одним людям, оставаясь невидимым для других. В первое из двух утверждений я не могу поверить после того, как видел окаменевший взгляд женщин, у которых дыхание перехватывало от ужаса. К тому же колдуньи не отрекаются от своих слов даже тогда, когда их охватывает пламя костра (1958 стр. 623)».

Подготовка к пытке огнем. Иллюстрация XIX в. к «Истории инквизиции» М. де Фереа

Реми предвидел возражения маловеров, которые могли бы спросить: «Как это дьявол решается возникнуть поблизости от судьи, занятого богоугодным делом?» Ответ звучал убедительно для религиозного сознания.

«Нет такого святого места, чтобы дьявол не мог там появиться. Он ищет себе поживу в храмах, монастырях и даже в обителях святых отшельников. Что же чудесного в том, что дьявол является в судебной палате, дабы приглядывать за своими ученицами? (1958 стр. 622)».

Начитавшись сочинений Реми, судьи более поздних времён уже не нуждались в дальнейших доказательствах. Для них незримое присутствие демонов было аксиомой. В исторических трудах о колдовстве постоянно цитируют отрывок из книги вюрцбургского духовника фон Шпее, где описаны немецкие допросы в начале XVII века. Несмотря на широкую известность этого отрывка, его нельзя не привести ещё раз — настолько он выверен в своей лаконичности.

Итак, вина ведьмы проступала в каждом ее движении: «Если она блуждает глазами, значит, ищет своего любовника. Если остановила взгляд, говорят, что уже нашла его, уже видит. Если она хранит молчание, то у неё есть амулет безмолвия. Если она кривит лицо от боли, говорят, что она смеётся, если теряет сознание, значит, спит. Всё это доказательства величайшей вины, и её надо сжечь заживо. Так недавно и поступили с одной подследственной, которая наперекор всем мучениям не призналась… Если же обвиняемая умерла под пытками, утверждают, что это дьявол сломал ей шею (Spee, 1939 стр. 208, 209)».

Николай Бессонов. Допрос. X., м. 1992 г.

Полемический приём? Нет. Утверждение фон Шпее — самая что ни на есть реальность. В 1660 году схватили Анну Эв из Вехлица (Германия, окрестности Магдебурга). Соседка обвинила её в порче. Анна побранила дочь этой женщины, и девочка вскоре умерла. Для убедительности соседка прибавила, что к убийце много раз прилетал на крышу дракон и скрывался в доме. Началось следствие. Всё село заявило, что Анна — добрая христианка. Сама обвиняемая и не думала скрывать исходный факт: она действительно бранила детей Елизаветы Броз, поскольку те изваляли в грязи вывешенное для просушки бельё. Но о колдовстве и драконе она ничего не знает. Видимо, Анне самой было смешно, что именно её — честную женщину — додумались обвинить в чародействе. В протоколе отмечено: «Допрашиваемая всё время улыбалась». Начались пытки. Бедной Анне дробили пальцы в тисках и завинчивали на ногах испанские сапоги. Потом, подвесив на дыбу, жгли пятки, подбородок и прикладывали горящие комья серы к подмышкам. Женщина молилась и говорила, что невиновна. Крупные капли пота выступили у неё на лбу. И тут вокруг висящей на вывернутых руках «колдуньи» стала кружиться чёрная, с красными пятнами бабочка. Именно в этот момент силы мученицы кончились. Она судорожно мотнула головой: лицо её залила мертвенная бледность. Бабочка вылетела в окошко. Анна безвольно обвисла. Гримаса боли разгладилась. Палачи спустили её с дыбы, но жизнь уже покинула тело. Разумеется, судейские чиновники не поставили смерть подследственной себе в вину. Наверх отослали отчёт, что дьявол свернул ведьме шею, чтобы она не успела выдать сообщниц (Тухолка, 1909).

Не удивлюсь, если историю с бабочкой сочинили с целью оправдаться перед высшей инстанцией за излишнее усердие. Здесь же я вижу корни популярных баек о задорном смехе колдуньи или о румянце на её щеках. И поди проверь потом, насмехалась ли узница перед смертью над палачом! Но читаешь опусы фанатиков — дух захватывает от пируэтов суеверной мысли. Скажем, Брюннеман в своём трактате всерьёз уверял, что злой дух вставляет между телом и орудиями пытки невидимую тонкую преграду. В результате «испанский сапог» сжимает ногу не так сильно, а раскалённое железо остывает раньше, чем следует. Никто из окружающих не в состоянии заметить эту сатанинскую хитрость; подследственная же только умело притворяется… Когда женщину вздёргивают на вывернутых руках, демон незримо поддерживает её, чтобы облегчить боль. Тяжести, привязанные к ногам, он, естественно, приподнимает. Иногда черти похищают ведьму прямо с дыбы: не успеешь глазом моргнуть ан вместо неё висит муляж, похожий на колдунью как две капли воды. Одно утешение — Брюннеман говорит, что последняя хитрость встречается крайне редко (Lea, 1939 стр. 897).

Николай Бессонов. Темница. X., м. 1990 г.

Совершенно заурядный поступок для дьявола — завладеть телом ведьмы и замкнуть изнутри ее уста. В этом случае онемевшая женщина не может ответить при всем желании. Иногда дьявол приглушает слух, чтобы она не могла разобрать обращенные к ней вопросы… Против всех этих сатанинских козней помогает обмывание теплой водой — уже хотя бы потому, что вода смывает втёртую в кожу волшебную мазь. И пусть судья прерывает любое бормотание, помня о магических словах, которые колдунья может твердить тихим голосом (1958 стр. 898)!

Кадр из датского фильма «Ведьмы». Реж. Б. Христенсен. 1922 г. В тело девушки впиваются огромные клещи

Если мы перенесёмся с континента в Англию, то и здесь заметим отголоски континентальных суеверий. В комнату к подследственной время от времени заходили дозорные и начинали охотиться на мух — ведь ясно, что демон может принять любое обличье. Если муху никак не удавалось прихлопнуть, сомнений в присутствии нечистой силы не оставалось. На этом, однако, сходство и заканчивается. То, что в Англии почитали за пытки, вызвало бы у прочих европейцев снисходительную улыбку. Обвиняемую ставили на стол, заставляли скрестить ноги и связывали лодыжки. В этой шаткой позе женщина находилась сутки напролёт, после чего обычно готова была признать что угодно (1958 стр. 1323, 1324). Другой английский метод выглядел ещё проще. Арестованных заставляли без отдыха ходить по комнате туда-сюда. Усталость и бессонница давали тот же результат (1958 стр. 1323). И только-то? Зная о творящихся по другую сторону Ла-Манша ужасах, впору подивиться изнеженности англичанок, которым хватало такой малости для потери воли. Но не будем торопиться с выводами. Какой уровень страданий считать невыносимым, определяет среда, в которой человек вырос. Недаром в сталинских лагерях иностранцы погибали гораздо быстрее русских. У советского человека была фора. Всей своей предыдущей жизнью он был приучен к немудрёной мысли: рабоче-крестьянская власть шутить не любит… Эта аналогия поможет понять, почему англичанки в эпоху ведовских процессов оказались такими слабыми. Они с детства знали, что английский закон запрещает пытки и, столкнувшись с суровым обращением, быстро ломались. Некоторых достаточно было ввергнуть в сырую и холодную темницу, чтобы они пошли на поводу у следствия. Женщины с континента, напротив, не строили иллюзий и были готовы к самому худшему. Для немок и итальянок дыба, раскалённые угли и тиски выглядели вполне законными средствами, которые (раз уж так вышло) надо потерпеть. В конце концов, женщины всего мира стойко терпят родовые муки, воспринимая их как должное.

Любопытная подробность. Некоторые колдуньи знали, что беда ходит вокруг них кругами, и заранее запасались грамотками, которые будто бы помогают переносить любую боль. Спасение искали не в побеге, а в святых словах! Разумеется, защитные талисманы изымались на допросе, и следователи, захлебываясь от восторга демонстрировали маловерам эти улики. Типичный текст грамотки приведён в книгах демонологов. Он звучит несколько неожиданно, если помнить, что его носили с собой ведьмы, то есть — по идее — верные последовательницы дьявола.

«Как молоко благословенной и ставной девы Марии было сладким и приятным для господа нашего Иисуса Христа, так пусть пытка будет сладкой и приятной для рук моих и ног (Robbins, 1959 стр. 506)».

Следователи не видели противоречия между упоминанием Бога и сатанинским нутром обвиняемой. Они подчёркивали, что использование святых слов только усугубляет вину колдуньи. Это циничное надругательство над истинной верой, достойное особой кары.

Но не все обереги появлялись на судейском столе из-за того, что женщины запасались ими на воле. Немецкий юрист Юстус Ольдекоп упоминает знаменитых палачей, которые, распяв тело на лестнице, проворно выхватывали из подмышек или других частей тела клочок пергамента с письменами. Это становилось поводом для новых пыток (Lea, 1939 стр. 856). В те времена судьи верили самым удивительным вещам, например, что пергамент зашит у ведьм и колдунов под кожей, так что их огонь не берёт, пока они защищены его чарами (Инститорис, и др., 1932 стр. 267).

Генрих фон Шультхайс

Для палачей развязать язык было делом чести. Как же неловко чувствовал себя такой заплечных дел умелец, когда попадалась особо упрямая подследственная! Промаявшись с ней неделю-другую, он вешал её на дыбу или растягивал верёвками до полной неподвижности. Потом делал надрез под мышкой и доставал написанную собственной рукой грамотку, до поры спрятанную в рукаве. Если судьи и понимали, что палач лукавит, это сходило ему с рук — ведь сами они постоянно шли на ложные толкования, позволяющие ужесточить допрос. И в Германии, и в Италии, и во Франции не гнушались толковать гримасу боли как оскал смеющегося лица. Ссылаясь на то, что любая боль доходит до ведьмы приглушённой, судьи приказывали использовать как можно больше методов — к великому удовольствию палачей, оплата которых была сдельной.

Штатные мучители зарабатывали немалые по тем временам деньги. За всё, что значится в протоколе, палачи выставляли счёт и, уж конечно, не видели смысла лениться. В ряде мест их материальные требования оказались непомерно высоки. Тогда, дабы упорядочить расчёты, были составлены особые прейскуранты.

Ниже приведены три таких документа. По причине большого объёма они цитируются выборочно. Вот расценки на труды палачей в Дармштадте (Konig, 1928 стр. 127, 128).

А вот тарифы на пытки в Кельнском архиепископстве (Robbins, 1959 стр. 112, 115).

Как видим, меняется не суть, а денежные единицы. Вот еще один немецкий прейскурант. (Helbing, 1909 стр. 263, 264).

Связать и заковать — 30 крейцеров

Сложить костер — 1 флорин

Высыпать пепел сожженной в освященную воду — та же цена

Сожжение ведьмы — 4 флорина

Прутья и тому подобное за каждый удар — 4 крейцера

За разрывание раскаленными щипцами каждое прихватывание по — 15 крейцеров

Растягивание на козлах — 1 флорин

Вздергивание на дыбу — 30 крейцеров

Навешивание гирь, «испанский сапог» — 30 крейцеров

В 1631 году палач города Косфельд получил за шесть месяцев 169 талеров, работая с ведьмами. В Цугмантеле магистрат нанял нового палача, согласившись платить ему 6 талеров за голову, и, кроме того, добавил 6 талеров в неделю на дрова, освещение, овёс, солому и тому подобное. Подручным выделили два талера за каждое сожжение (Lea, 1939 стр. 1232). В Дибурге счёт палача в 1628 и 1629 годах составил 253 гульдена. Сюда включены 43 казни, по 3 гульдена за каждую, остальные деньги заработаны пытками (1958 стр. 1080).

После истязания женщин в ведовском процессе 1617 года осталась следующая расчётная ведомость: «За 14-кратное подтягивание на дыбе, за 2 применения „испанского сапога“, за 4 порки розгами, за четырёхкратную пытку на скамье с валиками, за двухразовое жжение серой, смолой и спиртом — по 20 крейцеров допрос — итого, 8 флоринов 40 крейцеров». (Helbing, 1909 стр. 264).

Судов в Германии было много. Не везде был свой штатный заплечных дел мастер. Видимо, отсюда рекомендация саксонского законника Бенедикта Карпцова: «Судья может заставить людей низкого звания „крепостного или нищего“ послужить из расчёта по пять золотых за казнь. Также можно заставить преступника действовать временно или постоянно, выплачивая ему жалованье или избавив его от смерти с согласия князя». Разумеется, доверия такой субъект не вызывал, поэтому Карпцов наставляет: «Судья и заседатели должны присутствовать на казни, дабы палач проявлял большее усердие в исполнении своего долга (Lea, 1939 стр. 834)».

В некоторых городах во время охоты на ведьм палаческие обязанности возлагали на выборных людей. Так, в Оффенбурге искоренением колдовства пришлось заняться главе совета и четверым судебным исполнителям. Дело это считалось почётным и доходным, но у него оказалась изнанка. В Германии так случалось не раз: многие горожане делали карьеру, обретали надёжное положение в обществе, а потом все это летело в тартарары. Оффенбургские судебные исполнители по очереди пытали преступниц, публично зачитывали приговор, конвоировали осуждённых и так далее. Короче, вся организация сожжений нелёгким грузом лежала на их плечах. Чем же всё это кончилось? В течение года все они овдовели. Доносы и оговоры привели к тому, что они вынуждены были арестовывать собственных жён, а после казни расплачиваться за судебные издержки. Это был тяжкий ущерб для кошелька.

Когда казнили молодую жену Бэка, служитель правопорядка громко возмущался тем, что должен платить наряду с обычными горожанами.

Супругу Мегерера пришлось трижды пытать, чтобы заставить признаться. С ведьмами в Оффенбурге не церемонились. В ходу были дыба, «испанские сапоги», ручной винт и страшное железное кресло, о котором речь чуть ниже, ибо оно заслуживает отдельного разговора.

Гертруда Веселии, жена третьего судебного исполнителя тоже была казнена, но с ней произошла заминка. Пытать её надо было как раз в тот день, когда подошла палаческая очередь мужа. Тот не стал участвовать в допросе. Его подменил другой судебный исполнитель и успешно вытянул признание.

Драматичнее прочих выглядит судьба Филиппа Баура.

Судьи, протоколист и палач во время допроса с пристрастием. Иллюстрация XIX века

Он уже свыше десяти лет был заседателем ратуши, и казнь супруги сильно подмочила репутацию его семьи. На носу была свадьба дочери, а о девушке стали злословить.

Дескать, удивительно, как кто-то решается брать сё в жёны, зная, что она — ведьмино отродье и сама, скорее всего, ведьма. Бауру было очень важно накануне свадьбы остановить сплетни. Он даже обращался в ратушу с требованием наказать клеветников. Но назревала развязка 10 ноября 1628 года Баур попросил городской совет распорядиться о свадебном подарке.

По обычаю Оффенбурга девушкам, выходящим замуж, подносили серебряную посуду. Городской совет решил так: мы даем согласие, если отец готов поручиться, что дочь не связана с колдовством. Невеста вначале обязана доказать свою честность. Пусть Баур 17 ноября арестует дочь и допросит её под пытками. На следующий день пытку он обязан повторить. Исход такого решения быт трагичен. Девушка призналась на допросе, что поносила Бога и Святых. Ее тут же осудили, и 1 декабря она была казнена. После этого отец сильно сдал. Он был разбит горем и подал в ратушу прошение об отставке. В бумаге было, между прочим, написано: мою дочь казнили исключительно для того, чтобы меня опозорить.

Городской совет Оффенбурга отставку отклонил и посоветовал не принимать случившееся стишком близко к сердцу. Через некоторое время до совета дошли слухи что Филипп Баур жалуется в откровенных разговорах на якобы совершенно непосильные издержки, которые приходиться платить за жену и дочь, его вызвали в ратушу для объяснений и заставили просить прощения. Провинившийся нашёлся сказать в своё оправдание только одно — он не помнил, что говорил, потому что был вне себя от горя (Konig, 1928 стр. 298–291).

Так что же представлял из себя «ведьмин стул» в Оренбурге? Почему женщины и девушки, которым довелось на нём посидеть, считали, что он хуже смерти? Ответить на этот вопрос легко. В отличие от обычного «колючего кресла», описанного в начале главы, здесь к боли от шипов прибавлялась боль от огня. Записи процессов в Оффенбурге уделяют этому орудию особое внимание. Его создали по образцу из соседнего города Ортенау специально для массовой охоты на ведьм и с гордостью записывали, кого и за какой срок новинка заставила признаться. Обычно требовалось не более пятнадцати минут. Сиденье «стула» было не деревянным, а железным. Торчащие вверх железные шипы были чуть притуплены, зато сиденье раскалялось снизу. Под стулом разводили огонь, и ведьма поджаривалась, пока не придёт охота говорить. Остается только удивляться упорству тех горожанок, которые не пошли на поводу у следствия.

В протоколе городского совета от 1 июля 1628 года говорится, что на ведьмином стуле внезапно умерла Магдалена, жена Франца. Какая уж тут внезапность! Женщину усадили на жгучее сиденье в полдень, а скончалась она почти в полночь, то есть адские муки длились более одиннадцати часов… Во время пытки ей злорадно приговаривали: «Ай, думает Магдалена, что не уступит. Как бы не так!» И всё же упорство страдалицы оказалось сильнее палачей. Сколько её ни увещевали, она твердила о своей невиновности. Разъярённые неудачей власти отказали замученной в христианском погребении и распорядились зарыть её под виселицей (Wachter стр. 168).

Вторая осечка случилась с Готтер Несс. Эту женщину поначалу дважды пытали обычными методами, а потом применили стул. Колдунья уже стала признаваться, но потом спохватилась и взяла свои слова назад. Совет велел палачу делать что угодно — лишь бы в два дня сломить узницу. Намечалось очередное сожжение и в планы ратуши входило включить Готтер в новую партию осуждённых. Так женщина второй раз была усажена на раскалённое сиденье. Сколько её поджаривали, неизвестно, мы знаем лишь то, что палач переусердствовал. Вдобавок к стулу, он пустил в ход «испанские сапоги» и измочалил ноги женщины до неузнаваемости. Пришлось даже вызвать цирюльника-лекаря. Дней через десять в ратушу поступил доклад о состоянии ведьмы. Там говорилось, что она слишком больна и измучена и, пожалуй, умрет, если возобновить пытки. Выслушав это известие, совет Оффенбурга велел… в третий раз допросить женщину на «ведьмином стуле». Готтер Несс сумела и на этот раз взять верх над железным монстром. Наступали Рождественские праздники, и упрямицу временно оставили в покое. Что случилось с обвиняемой дальше, архивы умалчивают (Lea, 1939 стр. 1 158).

Николай Бессонов. Допрос в Оффенбурге. Рисунок. 2001 г.

Известно, что Оффенбург был не единственным городом, где додумались разогревать сиденье пламенем костра. Документальная гравюра из воспоминаний Лоэра показывает допрос в Рейнбахе. Огонь не только раскаляет железо, но и припекает голые ноги, прикрученные к пыточному стулу (Robbins, 1959 стр. 61). Полвека спустя духовные судьи охотно переняли эстафету у своих светских коллег. И 1695 году австрийские доминиканцы шесть с половиной часов держали Марину Штепп на раскалённом кресле. В итоге она призналась, что блудила с дьяволом (Lea, 1939 стр. 1077).

Очень простым, но болезненным был ещё один метод. Бамбергские палачи, обогнув верёвку вокруг шеи, начинали таскать её за концы туда-сюда. Иногда они так увлекались, что протирали тело до шейных позвонков (Robbins, 1959 стр. 37).

Неподалёку от Наумбурга палач держал волосяную верёвку за крайнее средство. Даже самую стойкую узницу мог охватить приступ малодушия когда истязатели, пропихнув верёвку между ног, начинали обдирать самые чувствительные части тела, с силой протягивая её вперёд и назад. Разумеется, жертва находилась в самом беспомощном положении. Её привязывали к лестнице так, что она не могла пошевелиться (Lea, 1939 стр. 1246).

«Фаршированный заяц»

Лестница была распространена, наверное, не меньше, чем дыба. Её первым предназначением была надёжная фиксация тела. Руки скручивали за спиной и привязывали к одной из верхних ступенек, потом палач дёргал за лодыжки, и ведьма повисала на вывернутых руках. В нижней части лестницы обычно был ворот. На ногах захлёстывали петлю и начинали крутить рукояти. Тело вытягивалось в струнку. Сохранилось руководство к допросу, где с чисто немецкой педантичностью нарисовано, какую позицию должны занять палач и его подручные. Чтобы не было разночтений, каждая фигура обозначена литерой, а внизу, в сносках расшифровано, что каждый должен делать. Отдельной литерой отмечена область на рёбрах, куда палач обязан поднесли пучок горящих свечей, дабы опалить туго натянутую кожу (Helbing, 1909 стр. 169, 172).

Второй способ допроса состоял в протягивании тела вдоль лестницы. В этом случае верёвку перекидывали через верхнюю ступеньку и волокли колдунью к потолку. Предварительно под спину подкладывали наструганную доску. На ней оставались клочья кожи, а тело потом долго гноилось от заноз. Второй метод сумели довести до совершенства, создав особую разновидность лестницы. Часть ступенек была заменена на вращающиеся валики — либо трёхгранные, либо круглые, с торчащими во все стороны шипами. Читатель помнит, что такие валики с колышками назывались «фаршированный заяц». Когда палач отпускал рукояти ворота, ведьма съезжала вниз, натыкаясь на острия. Во время допроса это повторялось много раз, и под конец спина с ногами превращались в кровавое месиво.

Лестница с треугольными вращающимися ступенями из Регенсбургского застенка

По немецким протоколам порой трудно определить, какой из двух методов применял палач. В дословном переводе обычно получается «палач положил её на лестницу» или «ее подтянули на лестнице». Таков документ, вышедший из-под пера Бенедикта Карпцова, который курировал сотни дел в порядке судебного надзора. 13 июня 632 года в Биттерфельде умерла на допросе обвинённая в колдовстве женщина, хоть в бумагах и значилось «задушена дьяволом». Возник вопрос следует ли хоронить замученную узницу по христианскому обряду? Карпцов, будучи членом Верховного суда Лейпцига, вынес такой вердикт:

«Как видно из протокола судебной канцелярии, дьявол во время пытки Маргариты Шпарвитц так сильно засел в ней, что она, вытянутая на лестнице около получаса, вдруг издала громкий предсмертный крик, и голова ее опустилась; из этого видно, что дьявол убил её изнутри. Можно сделать вывод, что с нею дело было неладно, ибо она во время пытки не ответила ни „да“ ни „нет“, таким образом, тело Маргариты Шпарвитц должно быть вынесено без отпевания и колокольного звона и зарыто палачом или шкуродёром под виселицей (Konig, 1928 стр. 143, 144)».

Следующий протокол был составлен незадолго до упомянутого, то есть в 1631 году. О лестнице в нём говорится несколько раз. Судя по этому документу, на допросе применялись оба упомянутых метода Протокол весьма подробен и позволяет описать допрос так детально, будто мы сами присутствовали в застенке. Для узницы это было первое столкновение с правосудием. Для палачей же возня с упрямой ведьмой являлась всего лишь обычной рутинной работой — рядовой день, заполненный безуспешными попытками развязать проклятой бабе язык. Утро давало дознавателям надежду быстро управиться. Раздев арестованную, палачи смекнули, что сопротивления ждать не следует — по округлому животу было видно, что она на сносях и вряд ли сможет долго упорствовать. С беременной решили не церемониться. Начали немедля, даже не обрезав волосы (хотя каждый знает, что ведьмы именно в космах прячут свои амулеты). Палач связал женщину и растянул её на лестнице. Узница обречённо взирала, как к ногам прилаживают тиски. Одновременно железо сдавило пальцы рук. Едва закончив приготовления, палач начал закручивать виты во всех местах. Протокол гласит палач так сильно закрутил, «что сердце её могло разорваться, не щадил он её нимало». Вот тут-то и выяснилось, что суд напрасно надеялся на легкую победу. Тиски не помогли.

Дав себе и ведьме передышку, суд решил приступить к планомерной осаде. Женщине скрутили заново руки и обрезали волосы на голове. Когда растянутое тело вновь заняло своё место на лестнице, палач забрался по ступенькам, вылил ей на голову спирт и начисто выжег остатки волос. На какое-то время голова превратилась в пылающий факел. Потом палач взял серу и поднёс к шее. Некоторое время спустя горящие комья переместились к подмышкам. Запах серы, смешанный с запахом горелого мяса, заполнил камеру. Но и огонь не дал должного эффекта.

Истязатели уже поняли, что предстоит настроиться на длинный рабочий день. Узницу сняли с лестницы и поволокли к блоку. Петля захлестнула руки. Рывок — и тело оторвалось от земли. Пальцы ног напрасно тянулись вниз, ища опоры… Палачи то натягивали веревку, то отпускали её: можно не сомневаться, что они действовали в точном соответствии с законами своего ремесла. Продолжался допрос на дыбе очень долго.

Процитирую протокол ещё раз: «Это поднимание и опускание исполняли целых четыре часа, пока они не пошли завтракать».

Николай Бессонов. На лестнице. Рисунок. 2001 г.

Короткие строки документа стоят того, чтобы над ними задуматься Их легко написать и легко прочитать. Но как же трудно было подследственной. Каждую минуту она принимала тяжкое решение: потерпеть ещё немного в надежде на то, что должна же пытка когда-то кончиться. Палачи выбились из сил первыми… Увы, это был не конец, а всего-навсего перерыв.

Вернувшись в застенок, заплечных дел мастера совсем озверели. Не поддаётся воображению, как беременная женщина смогла вынести очередную пытку. Речь идёт не о моральных силах (этого ей было не занимать).

Нет, я говорю сейчас об элементарном выживании. Итак, палач велел узнице лечь на живот и привязал ей позади руки к ногам. Она лежала ничком, голая, беспомощная. Даже извиваться ей было почти невозможно. Палач вылил ей спирт между лопаток и поджёг. На спине заполыхал костёр.

Старинный документ относится к серии «немых» протоколов. Стадии допроса перечислены в нём досконально, но нигде нет упоминаний о том, крикнула ли заключённая хоть раз, сказала ли хоть слово. О жертве бумага повествует так отстранению, будто все манипуляции палачи проделывали с неодушевлённым предметом. Сомнительно всё же, что объятая пламенем ведьма не издала ни звука. Наверняка были и крики, и мольбы о пощаде, а может быть, и ругань в адрес мучителей. Не было только одного. Признания.

Вот главный палач наваливает на обожжённую спину гири. Похоже, он напрочь забыл, что его жертва ждёт ребёнка. Женщина задыхается, придавленная тяжёлым грузом; живот притиснут к холодному полу: но впереди кое-что пострашнее. Палач цепляет верёвку к связанным вместе рукам и ногам, а потом поднимает её к потолку. Вряд ли эта пытка могла продолжаться долго. Убедившись, что ведьма молчит, мучители решили вернуться к менее опасным для жизни методам.

Снова в ход идёт надёжная, многократно проверенная в деле лестница. На этот раз поверх ступеней положили необструганную доску. Через верхнюю перекладину перекинули верёвку и поволокли женщину за руки к потолку. Острая щепа впивалась в тело, обдирая со спины и бёдер остатки кожи. На доске оставался кровавый след. Когда связанные запястья упёрлись в верхнюю ступеньку, колдунья замерла в неестественной позе. В том и было главное назначение лестницы надёжно обездвижить тело. Обвиняемой предстояло теперь вынести ещё несколько пыток подряд — одна хуже другой.

«… Палач связал ей ноги и подвесил к ним бревно в сажень длиной и в пятьдесят фунтов весу, и ей лишь оставалось думать, что она здесь умрёт от стеснения в сердце.

Этим дело не кончилось, палач высвободил ей ногу и так завинтил в тиски, что кровь выступила из пальцев.

Этим не ограничилось, её ещё раз завинтили в нескольких местах».

Снова небольшая передышка. Страдалицу освободили от пут и даже позволили ей одеться. Бог весть как она смогла натянуть сорочку изувеченными руками. Сама ли справилась, или кто помог. Зато дословно известно, какую речь ей пришлось при этом выслушать. Палач Дрейсигакер сказал:

— Я взялся за тебя не на день, не на два и не на три. Не на неделю и не на месяц. Не на полгода или год — а до конца твоей жизни. И если ты решила не сознаваться, тебя замучают до смерти и потом всё-таки сожгут.

Подтверждение этой угрозы не заставило себя долго ждать. Зять палача «за руки подтягивал её вверх так, что она не могла дышать», а сам Дрейсигакер стегал плетью по бёдрам. Притомившись, они снова сменили приём. Выбор пал на тиски. После всего, что творилось в застенке с утра, это был почти отдых. Узницу больше не подвешивали. Затянув винты, ее оставили сидеть в тисках шесть часов подряд. Под конец палачи спохватились и начали немилосердно стегать подследственную плетьми. Однако день уже был на исходе. Богоугодное дело решили временно прервать. Палачи, отложив продолжение работы на завтра, покинули застенок с ощущением исполненного долга. А как провела ночь их жертва, остается только догадываться. Единственное, что нам известно об этой несгибаемой женщине — уже на следующий день её мучения в тисках возобновились.

Николай Бессонов. Обморок. Рисунок. 2001 г.

Дальнейшая судьба колдуньи теряется во мраке забвения (Helbing, 1909 стр. 253).

Подследственные, умеющие терпеть боль, были сущим кошмаром для борцов с колдовством. Уже во времена ранних процессов инквизиторы нашли правдоподобное объяснение стойкости «Молот ведьм» поучал: многие колдуньи признавали бы правду, если бы, боясь смерти, не упорствовали. Отсюда практический вывод. Если для успеха нужно пообещать помилование, нечего стесняться вероломства. Это для ведьмы ложь перед судом — тяжкий грех, а инквизитору дозволено все. С поразительным цинизмом авторы «Молота ведьм» рассуждают о том, как свести на нет моральные затруднения. Первый способ: обещать колдунье жизнь, подержать её для очистки совести в тюрьме и после всё-таки сжечь.

Для второго способа нужны два инквизитора. Один подаёт надежды на спасение, а другой выносит смертный приговор (ведь формально он никакого слова не давал и за коллегу — не ответчик) (Инститорис, и др., 1932 стр. 264).

Некоторых женщин ждал издевательский каламбур.

«Если ты повинишься, то тебе построят деревянную избушку, и ты будешь там жить до конца своих дней».

Надо ли пояснять, что под избушкой подразумевался особый сруб для сожжения, а конец дней наступал, когда палач подносил факел к его углам?

Ещё одна уловка прекрасно успокаивала совесть инквизиторов. Обещая колдунье жизнь, судья должен иметь в виду не земную жизнь, а загробную. Если женщина клюнет на эту наживку, никто не виноват, что она по недомыслию превратно истолковала смысл фразы (Konig, 1928 стр. 111).

Короче говоря, тем или иным методом узницу склоняли к тайной сделке — признаться в обмен на помилование. Достоверно известно, что поначалу обманывать было легко. Когда сожжения за колдовство были ещё в новинку, лица, не знающие за собой вины, не ждали подвоха. Они позволяли зачитать свои показания вслух и при всём честном народе подтверждали своё участие в сатанинских оргиях. Какой же удар ждал этих несчастных, когда вместо освобождения из-под стражи их волокли к столбам! В 1460 году аррасские колдуны и ведьмы, будучи возведены на костёр, поняли, что все уступки были напрасны, и подняли пронзительный крик. Последние минуты жизни осуждённые потратили на то, чтобы поведать толпе правду их жестоко пытали и обещали пощадить, если они признаются. Пламя между тем разгоралось всё сильнее, и вскоре жертвы расчётливого обмана испустили дух в диких мучениях (Орлов, 1991 стр. 284, 285).

Не буду делать очерняющих обобщений. Даже среди судей по делам о колдовстве изредка встречались порядочные люди, готовые держать своё слово. В 1487 году в Цюрихе одна ведьма созналась под обещание, что её не казнят. Поэтому её замуровали заживо в нише и раз в день подавали ей еду сквозь узкое отверстие. Приговор гласил: после смерти тело будет извлечено и сожжено на костре (Lea, 1939 стр. 256).

Когда «тёмное Средневековье» сменилось Ренессансом, а там и Новым временем, психологическое давление обрело иные формы. Теперь следователи сулили колдуньям не жизнь, а лёгкую смерть. Зная, как страшит любого человека сожжение заживо, они расписывали жертве, насколько предпочтительней меч или удавка. Десятки тысяч ведьм польстились на подобные посулы и сотрудничали с судом. А что им оставалось делать? Надежд на освобождение из-под стражи всё равно не было. Накал ненависти к колдовству был так силён, что кое-где даже явка с повинной не спасла бы преступницу от смертного приговора! Лейпцигский законник Бенедикт Карпцов теоретизировал, как надо поступить с женщиной, которая добровольно придёт и поведает о своих грехах. Такую ведьму Карпцов рекомендует обезглавить, а не сжигать заживо (1958 стр. 847)..

Демонологическая литература давала множество советов. Начинающий следователь, взяв в руки книгу, мог почерпнуть сведения о моральных и физических методах допроса. Но допустим, плотина молчания прорвана. Как должен поступить дознаватель? Книги разных веков, начиная с «Молота» и кончая руководством Брандта, предписывают: если ведьма начала признаваться, пусть выговорится до конца, не надо ее прерывать. Остановившись, она может передумать, и тогда показания не будут полными. Нельзя также на допросе обвинять ее во лжи (1958 стр. 871).

Последние слова симптоматичны. Какой бы бред колдунья ни несла, судьи, как правило, не собирались с нею спорить. Невозможное признавалось возможным. Таннер упоминает случай в одном из городов на Рейне. Там зачитывали признания приговоренных ведьм, и в списке были перечислены убитые ими лица. Эти же люди, живые и невредимые, присутствовали на казни (1958 стр. 651). Похожий случай имел место в Фульде. Некая женщина призналась, что извела колдовством своих детей, а заодно и чужого ребёнка. Между тем оказалось, что все трое живы (Канторович, 1899 стр. 72).

Кристиан Томазий иронизировал в своей книге: «Какой судья будет настолько глуп, чтобы поверить тысяче женщин, если они признаются, что были на небесах, отплясывали со святым Петром и спали с его сторожевыми псами — а ведь признания ведьм ещё более абсурдны (Lea, 1939 стр. 1400, 1401)».

Ирония просветителя разила мимо цели. Судейское сословие, материально заинтересованное в казнях, готово было принимать на веру любую чушь. Кстати, читая сейчас подробнейшие описания преступлений, не стоит доверчиво думать, будто колдуньи всегда детально расписывали то и это.

От некоторых процессом сохранились листы документации, в которых упрощение было доведено до предела. К примеру, протокол из Помераньи от 1679 года — всего лишь столбик из 66 номеров. Справа от этих цифр почти везде значится слово «affirmat», то есть «она подтверждаем» (Robbins, 1959 стр. 502). Понятно, что для такого немудреного протокола вовсе не требовалось бурных речей. Измученной женщине достаточно было вымолвить «да» или просто кивнуть головой. Потом в спокойной обстановке переписчик превращал утвердительные ответы в многословное покаяние. Шестидесятый параграф Каролинского кодекса гласил, что следует зачитать народу признание перед казнью (1958 стр. 107). Таким путём дети обучались колдовству, а взрослые утверждались в том, что им успели внушить ранее. Несколько уроков — и любая произвольно схваченная жертва уже знала, каких ответов от неё ждут.

За мешаниной безумных подробностей не следует забывать о главном. Конкретика преступлений интересовала судей вовсе не так сильно, как они стремились это показать. Бенедикт Карпцов проговорился в своём трактате: «Для того чтобы вынести смертный приговор, не важно, велик или мал ущерб от колдовства». Саксонский законник также советовал не обращать внимания, кто пострадал от порчи, люди или скот (Lea, 1939 стр. 847).

«На вечные времена». Литография XIX в.

Но если степень вины — дело второстепенное, если посылать на смерть было так просто, что же в признаниях казалось судьям действительно важным? Такой пункт был! Поводом для особо ожесточённых пыток являлся пресловутый вопрос о сообщницах. Тут трибунал не устраивало рутинное «да». Имена! Побольше имён! Новые подследственные — это новые деньги. Заразу колдовства надобно изводить подчистую… Коль скоро вопрос о сообщницах возникал перед женщиной, она уже не могла отговориться тем, будто на шабаше все были в масках, или назвать двух-трёх подруг.

Процессы напоминали цепочку. Типичная судьба колдунов и ведьм: признаться — оговорить следующих — сгореть на костре… Далее тот же однообразный спектакль играли с новыми участниками. Редкие единицы выбивались из заранее написанной рати.

Возьмём для примера процесс 1627 года. Сравним, как вели себя мальчик и девочка — почти ровесники по возрасту. Четырнадцатилетняя Мария Нитхен созналась, оговорила несколько человек и была сожжена. Тринадцатилетний Петер Роллер сознался, дал ряд оговоров и… был отпущен домой. Отчего такая разница? Просто ряд фамилий, которые назвал мальчишка, оказался настолько длинным, что судьи решили с ним повременить. Процесс Марии Нитхен и трёх её старших подельниц складывалась иначе. Историки пишут о том, как бесчеловечно использовались против них пытки. Степень сопротивления была, конечно, разной, но в любом случае упрямство арестованных замедляло дело.

Схватив Петера, судьи поняли, что удача сама идёт в руки. Мальчишка без умолку расписывал шабаши и перечислял всех, кого знал хоть мельком. Откупаясь чужими жизнями, маленький хитрец придумал, как сохранить свою. Это была незатейливая, но действенная уловка. Петер заявил, что был околдован! Пока палачи зверствовали, дробя новым жертвам ноги в тисках и подвешивая их на дыбу, мальчик находился не в тюрьме, а в лазарете. Там он переждал пик охоты на ведьм. Закрепляя успех, Петер Роллер растрогал судей историей о том, будто именем Христа изгнал дьявола, который лез в окошко. Умилённые судьи приставили к мальчику двух капуцинов пусть помогут ему своими молитвами. После этого не прошло и двух месяцев, как демоны были окончательно посрамлены Петер вернулся к родителям.

Николай Бессонов. Суд. Рисунок. 2001 г.

Что и говорить, мальчик выбрал лёгкую дорожку. А ведь из эльзасской тюрьмы был и другой путь на свободу. Пословица гласит: «Терпение и труд всё перетрут». Не знаю, как насчёт труда, а вот терпение — каменное тупое упрямство, двужильность, сила духа или стоицизм (называйте, как хотите) — вознаграждалось точно так же, как увёртки Петера Роллера. Когда очередная судорога фанатизма ушла в прошлое, город подвёл итоги: 27 казнённых и 3 женщины с недоказанной виной. Последние вытерпели все ужасы застенков и, покалеченные, были отпущены на волю (Klele, 1893 стр. 146). Отсюда вывод. Полной безысходности не было. Сохранить одновременно и жизнь, и чистую совесть оказалось в принципе возможно. Другое дело, что сей метод не был универсальным. В ряде городов Германии осуждали даже тех, кто ухитрился соответствовать официальной доктрине инквизиторов, гласящей, что нет ничего важнее собственного признания.

В 1627 году кёльнские власти вняли доносу истеричной монашки — Катерина фон Хенот, дочь имперского почтмейстера быта обвинена в порче и брошена в темницу. Её схватили в доме брата, каноника кафедрального собора. Катерина в три круга прошла через все стадии истязаний, от простейших до предельно изощрённых. Старинные документы гласят, что молодую красивую даму замучили до такого состояния, что «солнце сквозь неё просвечивало». Хотя Катерина ни в чём не призналась, её приговорили к «смерти от огня» (Helbing, 1909 стр. 715).

Фридрих фон Шпее вспоминал похожий случай: «Недавно сожгли женщину, которая отрицала всё, претерпев пять следующих одна за другой пыток. Она упорствовала, пока не быта охвачена пламенем» (1958 стр. 715).

«Если ее признание было так уж необходимо, почему же её всё-таки сожгли? А если оно не нужно для осуждения, зачем было пытать? В этом случае сама пытка становится бессмысленной жестокостью. Дилемма, поставленная Фридрихом фон Шпее, демонстративно не замечалась его современниками — судьями и демонологами. Для них авторитетом был Мартин Дель Рио, который припечатал раз и навсегда: „Всякий, кто выступит против смертного приговора, совершенно справедливо подозревается в тайном соучастии; никто не должен убеждать судей отменить казнь, более того, это является уликой колдовства“» (Robbins, 1959 стр. 123).

И если на обычных судебных заседаниях истина выявляется в противоборстве сторон, то ведовские процессы были лишь фарсом. Запуганные адвокаты предпочитали помалкивать, чтобы не попасть на костёр вместе с подзащитной. Да и что это были за адвокаты? Одно название. «Молот ведьм» настоятельно советовал судье лично выбирать колдунье защитника, причём такого, «относительно лояльности которого не возникает никакого сомнения» (Инститорис, и др., 1932 стр. 257). В этой же мудрой книге запрещаются злонамеренные словопрения и «излишние» вызовы свидетелей. Поставленный в такие рамки защитник быстро стал номинальной фигурой (что он есть, что его нет), и когда в более поздние времена он во многих городах действительно исчез, это было воспринято людьми с пониманием.

Самая незавидная роль была конечно же у подсудимой. От неё требовалось немногое: выслушать во время лицемерного представления сфабрикованный протокол и подтвердить, что все в нём от начала до конца — чистая правда. Казалось бы, тут самое время протестовать, но это случалось нечасто. Вот как описывает судебные процедуры своего времени Мейфарт:

«Когда Маргарита, наконец, признается после изощрённой пытки, которую она не в силах более терпеть, палач говорит ей следующее: „Ты сейчас сделала признание. Будешь ли ты снова отрицать его? Скажи сейчас, пока я рядом, чтобы я снова мог тобой заняться. Если ты будешь отрекаться завтра или послезавтра, или перед судом, ты снова попадёшь в мои руки и тогда узнаешь, что до сих пор я только шутил с тобой. Я тебя буду мучить и пытать такими способами, что даже камни заплачут от жалости“. В назначенный день Маргариту в телеге везут на суд; она в кандалах, и руки её связаны так туго, что из них сочится кровь. Вокруг неё тюремщики и палачи, сзади следует вооружённая стража. После того, как вслух зачитали показания, палач лично спрашивает Маргариту, придерживается она их или нет, чтобы он знал, как ему поступить. Тогда Маргарита подтверждает своё признание. Разве это чистосердечное признание?

Измученная столь жестокими и бесчеловечными пытками, охраняемая такими выродками, связанная крепкими верёвками, по своей ли воле она признаётся? (Lea, 1939 стр. 742, 743)»