По мощёной булыжником улице грохочут колёса телеги. Возница правит не торопясь, чтобы не отстала толпа, идущая по бокам и позади. Глаза людей прикованы к осуждённой ведьме. Лицо женщины побелело от ужаса, её губы беззвучно шевелятся. Она, не отрываясь, смотрит на стоящую в ногах жаровню с раскалёнными углями. Из жаровни торчат длинные рукояти железных щипцов. Подручный палача, ловко орудуя мехами, поддаёт жару. К небу взлетают снопы искр.

Телега узкая и длинная. Кроме палача с помощником, возницы и ведьмы в ней разместились два священника. Они сидят на скамье, закреплённой поперёк высоких бортов. Священникам предстоит дать осуждённой последнее напутствие, но сейчас не их черёд. С душой разберутся позже. А пока палач, исполняя приговор, займётся телом.

Толпа напирает. Стража покрикивает на самых любопытных. В центре общего внимания голая женская грудь. Ведьма, сидящая в повозке, раздета по пояс, её руки раскинуты в стороны и накрепко прикручены верёвками к поручням. Это Германия XVII века — пик судебного террора. Законники окончательно определились, что грудь — самый подходящий объект для назидательных истязаний. Когда узницу вытаскивали из темницы и она щурилась от забытого дневного света, ей уже был известен приговор. Она заранее знала, сколько раз в неё вопьются раскалённые клещи.

Сохранилось немало рисунков, на которых художники-очевидцы отобразили дорогу на костер. Благодаря им нетрудно представить, что происходило на городских улицах. Беззащитная связанная женщина в отчаянии следила за каждым движением палача. Вот он выхватывает из жаровни щипцы — их кончики мерцают вишнёвым светом. Потом толпа невольно вздрагивает. Дикий крик заглушает шипение остывающего железа. Но не все доверяют воплю ведьмы «Притворщица», злобно бормочет кто-то в толпе. Этого скептика не убеждают ни крики, ни перекошенное болью лицо. Еще в первой книге о колдовстве, изданной на немецком языке (а было это в 1517 году) Гайлер фон Кайзерберг учил, что дьявол припекает ведьм изнутри и они часто равнодушны ко внешним ожогам. Один жар уравновешивает другой, этим и объясняется их бесчувствие. «Когда этих женщин сжигают и рвут раскалёнными щипцами, они не ощущают боли…», — писал в своём трактате фанатичный проповедник (Геа, 1939 стр. 368). Конечно, господствующей эта крайняя точка зрения не стала, иначе какой был бы толк в прилюдных пытках? Вынося приговор, судьи желали запугать всех женщин и девушек, которые придут поглазеть на казнь. Пусть остерегутся они связи с дьяволом!

Гравюра, использованная здесь как заставка, изображает Анну Эберлер казнённую в 1669 году. Жизнь и смерть Анны послужили поводом для выпуска особой реляции — в те времена отчёты о казнях печатали в назидание народу. Ниже рисунков помешен текст, извещающий, что «высокочтимый совет права» повелел трижды прихватить ведьму раскалёнными щипцами (Mobius, 1982 стр. 119).

«Летучие листки», подобные этому, были обычным явлением. Предполагалось, что об успехах в искоренении колдовства должен знать весь христианский мир. Отчёты о казнях перепечатывали в других странах. К примеру, расправа, которую германские судьи учинили в Мюнхене 29 июля 1600 года, стала известна англичанам уже в 1601 году. Именно тогда был издан внушающий оторопь отчёт, из которого следует, что ведьму не только шестикратно рвали раскалёнными клещами по дороге, но и начисто отрезали ей груди на месте казни. Вот текст этого страшного документа:

Клещи, применявшиеся в ведовских процессах

«Поначалу всех шестерых привели к ратуше, где женщину усадили промеж двух её сыновей и отсекли ей груди, каковыми грудями палач ударил её по лицу три раза. Так же и сыновьям, сидевшим от неё по обе стороны, трижды били по лицу грудями матери. Сие было сделано в присутствии многих людей. Женщина эта получила шесть ударов кнутом. После ей сломали колесом обе руки, а затем запихнули в ларь, по тому, случаю сделанный, и немедля сожгли. Вслед за этим и остальные получили по шесть ударов, руки им всем переломали колесом, четырех из них привязали к столбу на том же самом месте и спалили (Collins, 1943 стр. 52).

Англичане, как и все европейцы того времени, знали, что значит „ломать колесом“, а для современного читателя требуется пояснение. В данном тексте имеется в виду тележное колесо очень большого размера, которым с размаху били по руке, чтобы сломать кости. Перед тем под руку подкладывали два полена: одно под локоть, другое под запястье. Точно так же крушили кости ног. Обычно это делали, готовясь разорвать преступника лошадьми, но в ведовских процессах так поступали, чтобы лишний раз помучить перед костром.

Зверства, описанные здесь, творили не просто так. В деятельности ведьм находили повод — разумеется, вымышленный — оправдывающий крайнюю суровость приговора. Так уж повелось с самого начала инквизиционных процессов. Француженку по имени Перонетт в 1462 году заставили признать, такое, что ей наверняка и не снилось, пока она не попала в застенок на пытки. Она якобы отдавалась людям и дьяволу способом, „противным природе“, ела на шабаше малых детей и совершила другие несказанные преступления. За это бедную женщину сожгли, туго привязав к самой верхушке высокого столба, дабы пламя медленно подбиралось к её ногам. Но даже такая жестокость показалась инквизиторам недостаточной. Перед сожжением Перонетт раздели догола и заставили три минуты просидеть на раскалённом докрасна железе (Lea, 1939 стр. 237)».

Как мы помним, признания ведьм были вызваны наводящими вопросами Иногда обвиняемые даже не догадывались, что судья задаёт вопрос с дальним прицелом и стоит взять на себя вину — расплата будет ужасной. Когда в 1477 году у ведьмы Антонии интересовались, не оскверняла ли она причастие, не топтала ли облатку на шабаше, и если топтала, то какой именно нотой, она согласилась, что топтала левой ногой (1958 стр. 240). Между тем инквизиторы в этой части Франции имели обыкновение устраивать перед казнью маленький спектакль. Колдуна или ведьму раздевали догола и заставляли принародно каяться. Хорошо, если удавалось точно выведать место шабаша. В этом случае толпу подводили туда и рисовали на земле крест. Осуждённые должны были трижды поцеловать его, перед тем как их сожгут… Нелёгкая задача, если учесть, что палач сначала отрубал «виновную» ногу.

Сей распорядок подробно описан в бумагах французской инквизиции. (Отмечу в скобках, запирательство не смягчало муки осуждённых. Когда инквизиторам не удавалось узнать, где ведьмы глумились над христианством, жестокую мистерию переносили на обычное место казни) (1958 стр. 237, 240, 241).

Франсиско Гойя. «Не открывай глаза». Рисунок. 1814–1824 годы.

Приговоры германских судов тоже основывались на отягчающих обстоятельствах.

Судя по всему, женщинам точно так же задавали наводящие вопросы и в зависимости от ответа назначали дополнительное наказание. В 1629 году в городе Цейль у колдуний спросили, доводилось ли им осквернять облатку. Выяснилось, что конечно же да. Приговор был обычен — рвать раскалёнными щипцами. А сколько раз? Тут уж какая как ответила Катерина Вейер совершила святотатство один раз — значит ей следует вырвать из груди один кусок.

Двум другим также осквернившим облатку по одному разу воздали соответственно. А вот Гертруда Стольц четырежды совершила надругательство над святыми дарами — судья назначил в этом случае четырехкратное применение раскалённых клещей.

Да, многое мы можем узнать из старинных протоколов, но никогда не узнаем подоплеку событий. То ли несчастная Гертруда сглупила на допросе, взяв на себя четыре святотатства вместо одного, то ли роли были заранее расписаны судьей, и ответы явились лишь пустой формальностью… Создатель острых зрелищ вполне мог ради разнообразия настойчиво подсказывать колдуньям разные числа.

Кстати, был ещё один резерв для того, чтобы варьировать тяжесть приговора. В те времена многие дети умирали в раннем возрасте. Колдуньям ставили это в вину. За смерть соседского ребёнка женщину прихватывали раскалёнными щипцами один раз. Но если было известно, что у подсудимой заболел и умер собственный ребёнок, из материнской груди вырывали два куска мяса… Ясно же, что она сама его извела!

Упомянутый приговор 1629 года после суммирования всех преступлений выглядел так: раскалённые щипцы следует применить к двум женщинам по одному разу; к одной дважды; ещё к одной трижды, и наконец, Гертруду Стольц было решено терзать шесть раз (ей вдобавок к осквернению облатки навесили убийство маленького сына). Приговор был пунктуально приведён в исполнение. После пытки раскалённым железом всех женщин сожгли заживо (1958 стр. 1172).

К телесным мукам добавлялись нравственные. Немецкие города часто были невелики по размерам и населению. Все хорошо знали друг друга и поэтому осуждённые тяжело переживали шквал ненависти со стороны вчерашних добрых знакомых. Стоило объявить женщину колдуньей, как горожан словно подменяли. Злобные взгляды буравили ведьму со всех сторон. На ней вымещали все накопившиеся обиды, она была «виновницей» бед и неудач. Возьмём Оффенбург — католический городок с трёхтысячным населением. Регламентированная жизнь. Просто так, без разрешения ратуши, ни въехать, ни выехать. На Пасху все обязаны исповедаться под страхом ареста. Вокруг неспокойно. Идёт война, которую после окончания назовут Тридцатилетней. Войдут ли в город шведские войска? Если войдут, то чем это кончится?

В такой обстановке в 1628–1630 годах была развязана истеричная компания по искоренению колдовства, заглохшая только после того, как город оккупировали шведы. Дорога на костёр в Оффенбурге не была лёгкой. Поначалу ведьм везли в ратушу. Там судебный исполнитель публично зачитывал признания. Потом повозка через город ехала к месту казни, толпа следовала за ней, ругая осуждённых последними словами. Вопли ненависти чередовались со злобными насмешками… Мудрено ли, что на следствии слабые духом выдавали «сообщниц». Им невыносима была сама мысль о том, что последний путь придётся выдержать в одиночку. В итоге на каждую казнь (а без них в разгар преследований и месяца не проходило) в телеге набиралось по четыре-пять женщин. Особой милостью в Оффенбурге считалось, если на смерть повезут коротким путём — прямо из тюрьмы к месту казни. Такое послабление оговаривалось заранее; причём (миловать так миловать) народу в этом случае запрещали идти далее городских ворот. С другой стороны, самым отъявленным ведьмам рвали по дороге грудь раскаленными щипцами.

Ненависть и возмущение горожан особенно страшили девочек. Характерен эпизод с малолетними сестрами Видерштеттер, которые наотрез отказались умирать без Урсулы Вейд. Подробности этой мрачной истории таковы. Вначале девочки лишились мамы. Из соседнего городка пришла бумага, будто ее видели на шабаше не менее сотни раз. Зимой 1628 года за бедную женщину взялись вплотную. Тиски для пальцев и стул с раскалённым сиденьем пусть не сразу, но сломили её; 14 января она была казнена. Едва дочери перенести утрату, как очередь дошла и до них. В допросных листах, присланных из соседнего города, оказались обвинения на сестёр Видерштеттер, а также на Урсулу Вейд. В начале лета три юные колдуньи были арестованы. Их ждал утверждённый ратушей порядок следствия. Известно, что в Оффенбурге женщин и девушек не только жестоко пытали, но и вгоняли в краску, заголяя для поиска всяких колдовских штучек. С этих бесстыдных процедур следствие начиналось и с их повторами шло Анна-Мария. Барбара и Урсула недолго терпели пытки. Они признались в колдовстве и были осуждены. Когда настал день казни, совет сообщил сёстрам, что «Урсула сегодня не может». Девушка отреклась от своих показаний, и её казнь была приостановлена. Девчонки Видерштеттер возмутились. Умирать, так всем вместе!

— Тогда и с нами повремените, без Урсулы мы умирать не согласны.

Это заявление вызвало трехдневную заминку. Суд собрался заново и поинтересовался, желает ли Урсула пройти через допросы по новому кругу. При виде орудий пыток девушка дрогнула и смирилась со своей судьбой. Она готова была признать свою вину, лишь бы (по выражению старинного протокола) избежать «адской боли».

19 июня Барбара, Анна-Мария и Урсула были казнены. Их смерть не была мучительной. Палач обезглавил девушек; костру достались только их тела. Сестры Видерштеттер стали в своей невезучей семье третьим поколением казнённых за колдовство. Помимо сожжённой ненадолго до них матери, двадцатью годами ранее судьи обратили в пепел их бабушку (Konig, 1928 стр. 288).

Нравственные страдания осуждённых были связаны не только с ненавистью земляков. После смертного приговора следовало свести счеты с земной жизнью. Последняя исповедь становилась для множества женщин страшным испытанием. Колдунья и духовник — это особая тема. Прежде всего, надо обрисовать главную нравственную дилемму, которую ставили ведовские процессы. Сестры Видерштеттер, откровенно тянувшие подругу на тот свет, были исключением из правил. Гораздо характерней обратное обречённые на костёр до последней возможности отрицали свою и чужую вину. Считанные единицы прошли следственный ад, так и не уступив палачам. Остальные признавались. Но это был ещё не конец! Проходило время, и заключённая, собравшись с духом, говорила страже: «Передайте судьям, что я беру свои слова назад. Я ни в чём не виновата, и те, кого я назвала, тоже». Крут замыкался. Отлаженный механизм по переработке живых людей в пепел и золу вздрагивал, словно возмущённый сбоем, и повторял все проделанные операции заново.

Вдумайтесь в эту ситуацию. Если называть вещи своими именами, то суд назначал только первую пытку. Все следующие постановления были лишь формальностью. Рука судьи выводила предписание о новой пытке под диктовку самой ведьмы, которая, отлежавшись в цепях на соломе, отрекалась от невольной лжи.

Кадр из датского фильма «Ведьмы». Реж. Б. Христенсен. 1922 г.

Что же давало узнице силу на такой подвиг? Страх перед казнью? Конечно. Но раскалённое кресло, на котором тело обугливалось долгами часами, отгоняло у подсудимой мысли о пламени костра. Тогда быть может, она наивно надеялась, что её отречение воспримут как должное? Это вряд ли. Ничто не бесило юристов сильнее, нежели отказ от показаний. «Если это позволить, — писал Венедикт Карпцов, — преступление станет ненаказуемым, ибо все будут делать так? (1958 стр. 829) А юрист Брандт заявлял во всеуслышание „Если она отрекается, её надо пытать снова. Это необходимо, иначе служитель Фемиды будет только зря терять своё время (1958 стр. 880)“».

Как ни рассуждай, остаются причины духовного свойства. Погибель души страшила обречённых больше смерти. Проявить слабость на этом свете, чтобы расплачиваться вечными муками на том, вот чего от них требовали на допросе…

За признанием по закону следует казнь, поэтому признаться, не будучи виновной, значит совершить самоубийство. А самоубийство есть действие, противное воле Божьей. Нечего винить палача, обманутого ложным признанием. Отвечать перед Богом придется ей, убивающей себя чужими руками. Лжесвидетельство, из-за которого гибнут невинные люди, — это тоже смертный грех. Достаточно назвать хоть одну фамилию, и потом придётся вечно гореть в аду… Женщины, вовлечённые в ведовские процессы, были христианками. Ад, о котором так красноречиво вещали священники во время церковных проповедей, не был для них отвлеченным понятием. Выходит, стойкость, которая так раздражала инквизиторов, воспитывалась самой Церковью — парадоксальное противоречие эпохи.

Дочь чиновника из города Ульм пытали семь раз. Тогда несчастная спросила, может ли она надеяться на спасение души, если скажет неправду, она боится боли и готова признать что угодно, но совесть не позволяет ей лгать. Палачи воспользовались мигом слабости и дожали обвиняемую. Но потом она отказалась от своих слов и вынесла ещё девять пыток. На одном из допросов, которые она сама на себя навлекла, её растягивали на лестнице восемь раз (Wachter стр. 160, 161)!

«Христос терпел и нам велел», — гласит известная сентенция. То, что вынесли мнимые ведьмы, будет, пожалуй, страшнее распятия. Женщины и девушки, казнённые за связь с дьяволом, это истинные дочери Церкви. Только предубеждение мешает чтить их наравне с мучениками первых веков христианства. Кое-где это осознали уже давно и провели то, что мы в нашей светской жизни называем процессом реабилитации. В 1926 году в соборе святого Георгия отслужили мессы за упокой души Кристины Бёффген, зверски замученной на допросе, но так и не назвавшей «сообщниц» (Robbins, 1959 стр. 60). А на рубеже тысячелетий Римский Папа Иоанн Павел II публично покаялся от лица католической Церкви за страдания, причинённые во все прежние века еретикам и жертвам ведовских процессов!

Природа одаряет людей неравномерно. Не всем дана стойкость и волевой характер. Одни подсудимые могли достойно держаться, опираясь на свои нравственные силы, другие покорялись ходу вещей. Мейфарт писал о таких отчаявшихся женщинах, что ими овладевало желание умереть и отвращение к жизни. «Они знают, что весь мир избегает их, что здоровье подорвано, пожитки утрачены и, если они отвергнут хоть единый пункт, новая пытка вырвет ещё худшее признание». (Lea, 1939 стр. 741, 742). Вот тут-то и появлялся рядом исповедник — живое воплощение уснувшей совести. С его приходом проклятые вопросы возникали вновь. От них уже нельзя было увильнуть.

Может показаться, что за давностью лет мы никогда не узнаем, какие слова звучали во мраке тюремных подвалов. Лишних ушей там не было, а священник обязан был соблюдать тайну исповеди. Но первое впечатление обманчиво. Есть источники, по которым можно восстановить канву разговоров — это руководства для духовников, созданные в XVII веке. Инструкции появились не на пустом месте, в них спрессован трехвековой опыт Церкви. Авторы наставлений: Пауль Лайманн, Люпо да Бергамо и Тома Дельбен. Книги очень близки по смыслу и порой даже совпадают текстуально. Не будет большой натяжки, если мы мысленно объединим их в единое целое и под диктовку благочестивых авторов воссоздадим сюжет исповеди (1958 стр. 671–673, 987, 988, 1022–1024).

Николай Бессонов. Исповедь. Рисунок. 2001 г.

Священник входил в камеру заранее настроенный слушать через слово. Он был обязан пропустить мимо ушей жалобы на беззаконие. Процедура следствия находилась вне критики и осуждать варварство пыток было запрещено. Про духовника в наставлениях говорится: «Его дело — не судить о подобных вещах, а склонять к раскаянию». С самого начала гость предупреждал, что от него не следует ждать изменения приговора. Всё сказанное останется тайной. Если бы он бегал к судье со словами о невиновности осуждённой, прочие узницы, узнав об этом, начали бы наперебой говорить, будто и они не виноваты. Даже отпетые ведьмы будут врать, лишь бы спасти свою жизнь. А посему надо сразу понять: духовник не адвокат. Если он прослывет заступником ведьм, исповеди превратятся в нагромождение лжи.

— Возрадуйся, грешница, — вещал далее служитель Церкви. — Смиренно прими наказание. Краткая и преходящая боль избавит тебя от вечных мук. Радуйся, что тебя схватили и осудили. Ты избавишься, наконец, от демона и не погрязнешь окончательно в грехах. Будь благодарна судье. Он делает для тебя больше, чем те, кто взялся бы тебя выгораживать.

Женщина, которой просто невыносимо было слушать подобные речи, пыталась возразить. Исповедник, в свою очередь, требовал, чтобы она без утайки поведала о вреде, который успела причинить.

— Я не ведьма и никогда не видела дьявола. Под пыткой я плела разные небылицы. Умоляю вас, ради Бога, помогите мне спастись, — твердила несчастная узница.

При виде такого запирательства духовник обязан был прочесть колдунье краткую лекцию по демонологии. Пусть узнает, что с тех пор, как она оказалась в заточении, дьявол не в силах ей помочь. Коварный враг только и ждёт, что ведьма солжёт на исповеди. Эта ложь окончательно утянет её в адскую бездну. Нельзя слушать чёрта, он лишь морочит лживыми обещаниями.

Снова и снова священник говорил, что за свои грехи надо держать ответ. Казнь это милость судьбы, через которую можно обрести райское блаженство. Своей смертью женщина послужит человечеству, ибо люди увидят, что зло наказуемо и остерегутся от союза с нечистым. Казнь посрамит маловеров, которые ещё сомневаются, могут ли ведьмы вредить людям.

— Всё это так, но я не ведьма, — упрямилась осуждённая. — Верьте мне, я говорю правду!

— Зачем же ты призналась? Как тебе не совестно? — стыдил её посетитель в рясе.

Женщина слушала увещевания, невольно узнавая в исповеднике себя, вчерашнюю.

Вот так же и она совсем недавно не верила, что под пыткой можно наговорить на себя столько лжи! Теперь с высоты печального опыта колдунья смотрела на духовника как на малое дитя, которое не в состоянии понять то, что известно взрослым. Между тем направление беседы неожиданно менялось. Инструкции предписывали верить заключённым. В конце концов, на то и исповедь, чтобы доверять словам, произносимым перед лицом Бога. Для проформы духовник напоминал всем известную истину Бога нельзя обмануть. Если заключённая станет ложно строить из себя невинную жертву, гореть ей в аду. После этих слов, произнесённых для очистки совести, служитель Господа объявлял, что верит своей духовной дочери.

— Не отчаивайся. Ведь и святые мученики терпели несправедливые гонения. Да утешит тебя их пример. Нет на свете безгрешных людей. Страдания без вины зачтутся на том свете и искупят прочие грехи. Помни о том, что Всевышний видит правду; он не оставит тебя своей милостью.

Обнадёженная духовная дочь просила об отпущении грехов. Если бы всё было так просто! Самое главное только начиналось. Святой отец обязан был пристыдить её, напомнить о позоре, который она навлекла на свою семью, лживо согласившись называть себя колдуньей. Или она не знает, как люди относятся к ведьминой родне? Или ей непонятно, что, идя на казнь, она накладывает на себя руки?

Уж коли она невиновна, ей следует развеять ложь, а способ для этого только один — надо набраться сил и отказаться от показаний.

Вот мы и подошли к единственному расхождению во взглядах, которое можно найти в трёх инструкциях. Лайманн считал, что, хотя при формальном подходе сожжение без вины является самоубийством, можно всё же причастить женщину. Разумеется, надо её стыдить, убеждать снова идти на пытки, но это для вида. Когда выяснится, что новый допрос для неё хуже смерти, исповедник не должен настаивать. Тома Дельбен имел более жёсткую позицию. Он бескомпромиссно доказывал, что в этом случае казнь будет формой самоубийства со всеми вытекающими последствиями. Итак, налицо разноголосица. На практике она наверняка означала, что каждый исповедник поступал в меру своего милосердия. Зато полное единство было достигнуто по другому вопросу — о сообщницах. Духовной особе полагалось со строгостью в голосе спросить, не возвела ли женщина на кого поклёп — ведь опыт подсказывает, что многие из мести или убоявшись пыток называют ведьмами соседок и знакомых которые вовсе непричастны к колдовству. Этот ложный оговор надо опровергнуть во что бы то ни стало! Конечно, судья, следуя укоренившемуся обычаю, не поверит и назначит новую пытку. Но на это надо идти, так как всегда есть маленький шанс, что дело будет пересмотрено. Страх перед болью не должен затмевать долг совести.

Как ответить на такие нравоучения?

Подобно немой, которая тщится объяснить сложную мысль, узницы переходили на язык жестов, показывали раны, жалобно кривили рот. Слов не хватало, потому что слова не могут передать ощущение боли.

Благодаря книге Михеля Стапириуса до нас дошёл стон женщины, которую осудили на смерть в Падеборне. Пастор пенял ей, что она оговорила невиновных и, как положено, настаивал взять показания назад. Колдунья взмолилась: «Но посмотрите, отец, посмотрите же на мои ноги! Они как в огне — словно готовы вспыхнуть — такая это жуткая боль. Даже если туда муха сядет, и то невозможно терпеть, что ж тут говорить о новой пытке. Да я лучше сто раз умру, чем снова пойду на такие зверские муки. Не опишешь словами, как это больно (Robbins, 1959 стр. 501)!»

Кадры из шведского фильма «Рыцарь и смерть». Реж. И. Бергман. 1964 г. Измученная колдунья внушает своим палачам суеверный ужас.

Девушку доставили на место казни, прикованную за шею и руки к телеге. Она умрет, когда лестница будет опрокинута в пламя.

Душераздирающий монолог прозвучал около 1630 года, вскоре после выхода инструкции для духовников, написанной Паулем Лайманном. Сострадание явно не было главной добродетелью этого автора.

Зато он отличался практичностью и знал способ, при помощи которого можно вытянуть на новый допрос даже жертву, утратившую все чувства, кроме животного страха. Церковь недаром полторы тысячи лет властвовала над умами. Исповеднику следовало перевести разговор в другую плоскость. Лайманы рекомендует обсудить с узницей самую насущную, самую важную для неё тему — тему мучений. Всё в мире относительно. Нынешние язвы и раздробленные пальцы — ничто по сравнению с озером из кипящей серы. На том свете за малодушие ей придётся платить неизмеримо более высокую цену… Вряд ли для проповеди об аде можно было найти более внимательную публику, чем женщины, которые недавно прошли через пытки. Заключенная с трепетом внимала словам священника. Царство вечной боли готово было поглотить её навсегда. В эту секунду решение отвергнуть признания уже не казалось безумием. Таким немудрёным приёмом ведьм буквально вгоняли, втаптывали, вдавливали в подвиг. Исповедник своим красноречием внушал им шекспировскую мысль: «мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться». Сколько лишних мук пришлось изведать жертвам ведовских процессов из-за витиеватых речей духовников! После исповеди сотни или даже тысячи ведьм очертя голову бросались в омут физической боли. Так летит на огонёк мотылёк и, обжигаясь, снова и снова бьётся о лампу.

Итог был почти всегда одинаков. Искалеченная и окончательно сломленная женщина теперь уже наотрез отказывалась тягаться с палачами. В инструкциях был предусмотрен и этот последний этап. Отныне духовнику следовало вступить с узницей в некое подобие заговора. Он должен был уговорить жертву громко крикнуть перед казнью, что она зря оклеветала ни в чём не повинных людей. Суд этому всё равно не поверит, зато приговорённая облегчит душу и хоть чуточку расшатает обвинение. Если в дальнейшем появятся новые доказательства в пользу тех, на кого возведён поклеп, дело может заглохнуть. За эту отважную речь духовник вправе был причастить заключённую. Но наставления строго-настрого запрещали давать святые дары на глазах у любопытной толпы, ибо «это уже будет скандал». Таинство причастия свершалось тайно, во мраке тюремного подвала, без свидетелей, накануне казни.

Николай Бессонов. Духовник. X, м. 1991 г.

Инструкции для духовников можно смело назвать памятником лицемерию. Авторы заранее знали, что исповедник столкнётся с невиновными — именно поэтому столько места уделяется разбору вопроса: как, соблюдая внешние приличия, подготовить к смерти порядочную женщину. То, что ей придётся умереть, вообще не подлежало дискуссии. Это данность. Спор шёл лишь о том, простит ли её всемогущий Господь за ложь и самоубийство (Lea, 1939 стр. 1024).

Мы уже убедились, что официальные задачи духовника противоречили интересам суда. Особенности христианской доктрины того времени приводили к странной ситуации. Судьи и палачи в поте лица трудились, чтобы побыстрей уничтожить как можно больше ведьм, а духовник затягивал следствие и провоцировал предсмертные речи. Как же могли сосуществовать эти антагонисты? Баланс соблюдался несколькими способами. Во-первых, было решено рассматривать последние слова колдуньи как простое сотрясение воздуха. Бенедикт Карпцов писал, что казнь надо проводить невзирая на отречение от показаний (1958 стр. 829). Пьер де Ланкр был того же мнения: «Сие лишь последнее усилие Сатаны спасти своих учениц» (1958 стр. 1302). А викарный епископ Трира Питер Бинсфельд в трактате 1589 года презрительно пишет, что нет смысла слушать ведьму перед сожжением. От страха она как полоумная и может наговорить что угодно. Правду надо было открывать на суде (1958 стр. 585).

Николай Бессонов. Костер. X., м. 1992 г.

Второй способ примирения судьи и духовника оказался столь же прост. Для сотрудничества привлекались усердные малообразованные священники, у которых «не было ничего кроме собственного дыхания». Их подкупали доходной должностью или подачками, а то и просто едой и выпивкой (Spee, 1939 стр. 172). Ради собственного благополучия эти священники закрывали глаза на инструкции и охотно становились ещё одним колесиком в конвейере смерти. Угрызения совести были им неведомы. Фридрих фон Шпее (который сам исполнял обязанности духовника в Вюрцбурге) вспоминал о своих нечистоплотных коллегах следующее. Один докатился до того, что лично составлял списки на арест, призывая не щадить детей они всё равно не исправятся. В нарушение правил он присутствовал на пытках и помогал судье советами (1958 стр. 177). Другой священник требовал от женщин, чтобы они на исповеди слово в слово повторяли ложь, которую из них вытянули на допросах. Стоило узнице замяться или возразить, что она скажет правду, духовный садист уходил со словами: «Тогда подыхай как собака — без исповеди и святого причастия». Двести ведьм не выдержали этого приёма и покривили душой на исповеди. Духовник открыто похвалялся своими деяниями. Судья, доктор права, работавший с ним в паре, дал в его честь обед. Фридрих фон Шпее, который тоже был на пирушке, услышал из уст судьи восхищённую речь, где уловка бессердечного священника получила название «военной хитрости». Не нуждается в комментариях, как уязвил Шпее цинизм двух негодяев. Увы, спасая свою жизнь, он вынужден был молчать. «Я в изумлении осенил себя крестом и вздохнул», — читаем мы в «Предостережении судьям» (1958 стр. 175, 176).

Как ни скрывал Шпее свои взгляды, всё равно он был белой вороной в вюрцбургском окружении. Судьи давно точили на него зуб, но, помня о епископе, влиятельном заступнике вольнодумца, срывали зло на тех, кто попадался под руку. Однажды к Шпее прибежала за советом женщина из деревни. Крестьянка почувствовала угрозу ареста и хотела спросить, ждёт ли её за признание ад. Женщина трезво оценивала свои силы и знала, что не выдержит пытку. Милосердный священник, как мог, успокоил её. Бог простит вынужденную ложь. Крестьянка вернулась домой, чтобы обречённо дожидаться, когда за ней придут. Вскоре она была схвачена, допрошена под пытками и казнена. Самое страшное Шпее узнал от исповедника, сопровождавшего деревенскую ведьму к столбу для сожжения. Исповедник убедился, что женщина невиновна, и бросил судье упрёк. Тот только ухмыльнулся. «Мы и не осудили бы её, если бы она не совещалась с отцом фон Шпее (Канторович, 1899 стр. 40)». Мудрено ли, что гуманист, посвященный в зловещую подоплеку вюрцбургских сожжений, раньше времени поседел! С болью описывает он разочарование узниц, которых обманывает последняя надежда — найти утешение у духовного отца:

«Они наталкиваются на глухие статуи, единственное желание которых — постоянно обвинять их в колдовстве и измышлять для них новые клички… То их называют упрямыми и закоснелыми, то одержимыми бесом, то мерзкими шлюхами, дьявольскими рожами, то немыми жабами, исчадьями ада. К тому же эти священники непрестанно напоминают судьям, тюремным надзирателя и палачам, что надо строго допрашивать и пытать узниц. Та или другая кажется им закоренелой преступницей — конечно, это дьявол не даёт ей раскрыть рта. У неё сатанинский взгляд, можно жизнью поручиться, что она настоящая ведьма. Нет конца таким сентенциям».

Уж лучше бы почаще приходил палач, чем священник, — в сердцах восклицали несчастные арестантки из Вюрцбурга (Spee, 1939 стр. 171, 172).

Если бы подобные жалобы звучали только здесь! Другие немецкие земли тоже зачастую превращали исповедь в фарс. Мейфарт писал, что и протестанты, и католики ведут себя сходно. «Ах, ты невиновна? Значит, я тебе не нужен. Ухожу туда, откуда пришёл (Lea, 1939 стр. 738)».

Прикованные женщины напрасно тянулись вслед духовнику. Шаги за дверью смолкали, и в сгустившемся тюремном мраке бедняжкам оставалось только давиться горькими слезами обиды. «Так душе причиняют более жестокие страдания, нежели перенесло тело».

По дороге на казнь ведьмы порой выслушивали оскорбления. В 1731 году фанатичный пастор Вест сопровождал смертницу по фамилии Готгшлинг. Женщина упорно отрицала свою вину, и тогда священник крикнул «Так отправляйся к дьяволу, которому ты всю жизнь служила!» Было это в Трансильвании. После «напутствия» женщину сожгли на костре (1958 стр. 1267).

А в Германии веком раньше произошёл такой случай. Везли сжигать женщину, которая вынесла все мыслимые и немыслимые пытки. Назойливый священник считал, что ведьма не признаётся из чистого упрямства и всю дорогу красноречиво расписывал, как ей будет больно гореть заживо. Он до того подробно перечислял пугающие детали, что несчастная заколебалась. Видя это, святоша пообещал добиться помилования, если его духовная дочь на исповеди признает себя колдуньей. Женщина, которая уже видела в воображении стену огня и свой обугленный скелет, впервые разомкнула губы и произнесла роковую фразу: «Ну, тогда я виновна».

— Отпускаю тебе грехи, — поспешно пробормотал по-латыни исповедник и побежал к судье с просьбой смягчить наказание. «Раньше надо было думать», — недовольно возразил судья. Приговор остался в силе, и женщина была сожжена заживо… Надо было видеть, как священник после этого твердил: «Никогда нельзя верить тем, кто оспаривает свою причастность к колдовству». Ему-де известна одна, которая упрямо выдержала множество пыток, а в последний момент всё же призналась (Spee, 1939 стр. 185, 186).

В любом деле многое зависит от исполнителей. От инструкций отступали и в ту, и в другую сторону. Помимо истязателей духа, в ведовских процессах фигурируют люди совершенно иного типа. Но если циники чувствовали себя среди палачей как рыба в воде, то гуманисты изведали отторжение. Алчная среда не желала терпеть правдолюбцев. Некий священник добился разговора с судьями наедине и на основании их же протоколов доказал, что женщину преследуют незаконно. Трибунал отреагировал мгновенно. Колдунью казнили, а возмутителя спокойствия велено было больше никогда не пускать в темницу (Lea, 1939 стр. 704).

Неужели в истории нет ни одного примера того, как заступничество духовника облегчило судьбу подсудимой? Такое всё же бывало. Благотворное влияние служителя Церкви видно, скажем, в деле Маргареты Штрентц, которую осудили на смерть в 1629 году. Приговор гласил: дважды рвать раскалёнными щипцами, удавить и сжечь. Однако после протеста духовника-капуцина клещи применили только один раз (1958 стр. 1216).

Завершая главу, вернусь к тому, с чего начал. К телеге, грохочущей по городским улицам. К свидетельствам очевидцев, которые описали последние минуты в жизни ведьм. Они разные, эти описания. Первое составлено католиком, второе протестантом. Обратите внимание, насколько лицемерен обряд в одном случае, и какая бесстыдная откровенность проявлена трибуналом в другом.

Фон Шпее пишет, что часть осуждённых в Вюрцбурге обезглавливали, а не сжигали заживо.

Исполняя приговор, палач отступал от правил своего ремесла. Обычным уголовникам сдёргивали вниз рубашку; чтобы меч ненароком не встретил на шее помех. Для ведьм делалось исключение. Палач не обнажал им плечи тело под одеждой было изувечено до такой степени, что его не смели показывать людям. Допросы в Вюрцбурге были беспощадны одни узницы умирали в тюрьме, не дожив до казни, в других жизнь к назначенному дню едва теплилась. Когда имеешь дело с полутрупом, не до раскалённых щипцов. Палачи поспешно волокли ведьм на площадь, опасаясь, как бы они не испустили дух по дороге (1958 стр. 706).

А вот описание, составленное в XVI веке протестантским проповедником. Это широко известный документ. Наверняка некоторые с первых же строк вспомнят его почти дословно — потому что, раз прочитав, уже невозможно забыть описание женщин, которых везли навстречу смерти в телеге живодёра:

«… Все члены у них часто истерзаны от пыток, груди висят в клочьях; у одной переломаны руки, у другой голени перебиты, как у разбойников на кресте, они не могут ни стоять, ни идти, так как ноги их размозжены тисками. Вот палачи привязывают их к столбам, обложенным дровами. Они жалостно стонут и воют из-за своих мучений. Одна громким голосом вопиет к Богу и Божьей справедливости, другая, напротив, призывает дьявола и перед лицом смерти клянётся и богохульствует. А толпа, где собрались и важные особы, и беднота, и молодёжь, и старики, глядит на всё это, нередко насмехаясь и осыпая руганью несчастных осуждённых. Ну, как же полагаешь ты, христолюбивый читатель? Кто же всем этим заправляет? Кто радуется, глядя на все эти мучения и стоны и на глазеющий народ, из которого иным, конечно, скоро придётся самим отправляться на такое же жаркое? Не кажется ли тебе, что это дьявол (Сперанский, 1906 стр. 30)?»