Голуби на театральной площади. Хаты, сбегающие с глиняных круч. В парке в прокате цыганские лошади. И горизонт – из воды полукруг. После времён заселения греков Дым заводских нескончаемых труб. Знамя двуцветное яростно треплет Ветер с востока ворвавшийся вдруг. Рядом с домами, какие пониже Башен бетонных, стремящихся в высь, Бюст – горбоносый художник Куинджи К лунным пейзажам направивший кисть. Улицы, где череда поколений Разноязыкую жвачку жуёт, Где с пьедестала не сброшенный Ленин Тщетно замену достойную ждёт. А за домами – окинь только взглядом – Скифская степь ковылём пролегла. Там терриконы с курганами рядом, Ржавость осколков, коней удила. Новых киосков крикливая яркость Древних фасадов унылый кирпич… …Старясь, разваливаясь и обновляясь Город стремится Европы достичь.

Старый двор, продуваемый начисто, Навсегда остаётся – мой. Не считайте это чудачеством, Но в него захожу, как домой. Здесь хрущёвки подслеповатые На меня с подозреньем косят, Тополей коробочки с ватою, Заготовленной к маю, висят. Те же бабки бормочут вполголоса, Тот же дед пробегает трусцой. И стена с несмываемым возгласом: «Я люблю тебя, Виктор Цой!» Хвост трубою, обходит лужицу Долгожитель, дворовый кот. Лист бумаги, взвихрившись, кружится… Всё, как прежде, да я вот не тот. Ностальгия – то, что не кончится, То, что гложет, вгрызаясь вглубь… Двор не храм. Отчего так хочется Шапку скинуть! – Аж стиснет грудь?

В старых улочках, временем суженных. На проспектах бетонных, в проплешинах, Ты базаришь корявым суржиком, Ты в загаженном море плещешься. У тебя есть свои поклонники. Чтоб найти их, не долго рыскать. Но спокойны твои лишь покойники На кладбище, на Старокрымском. Не в обиду тебе будет сказано, Не Европа ты, даже не Азия. Только жизнь моя накрепко связана И с красой твоей и с безобразием.

Март в городском дворе. Восторга ноль. Темнеют комья, что окрепли в стужу. Что было скрыто снежной пеленой Пейзаж не украшая, преет наружу. Полно собак беспривязных. Они Прокантовались зиму, сучье племя. Нахально хороводятся все дни. С десяток вижу их в любое время. Я братьев меньших, может быть, люблю. Обидеть их кому-нибудь не дам я, Но что сказать зверюге-кобелю Приревновавшего меня к хвостатой даме? Весне грядущей я, конечно, рад. И сквозь стекло нещадно солнце жарит, Но вспоминает ночью зиму март Термометра спирт отжимая в шарик.

Всё труднее уйти от города. Он Наползает домами, хватает за пятки. Он глядится туманным блистаньем окон В огородов соседских корявые грядки. Там ещё копошатся, пытаясь извлечь Пользу те, кто трудился в просторах пашен, Потому, что тяга у них извеч – на к земле, кормилице нашей. Но они уходят. Уйдут в свой срок – Поколение революций и перестроев. И о них упомянут. В несколько строк Среди восхвалений новых героев.

Не в маршрутке скучать по трамваю охота, Что среди молчаливых и тусклых не дивно, Среди тех, кого так одолели заботы, Что не жаль за билетик отобранной гривны. А в трамвае, гремящем суставами сцепки, Я увижу в толкучке кого захотите. Пожилые дедки и солидные тётки, И подростки, осваивающие граффити Здесь узнаешь о том, что не знают газеты, И увидишь рисунки такие, что ахнешь. И признанья в любви. Вспоминаешь при этом Что тобою оставлено в веке вчерашнем. Тот вагон, что тобою расписан был круто, Тарахтит, не отправлен пока в переплавку. И старик ещё жив, завсегдатай маршрута, Ветеран, в старом кителе с орденской планкой.

Доски гнилые, неровно прибитые, вкось. Стонет калитка печально на ржавых навесах. Лает занудливо к будке привязанный пёс Без озлобленья и, кажется, без интереса. В крепкий бетонный фундамент забиты штыри, Небу грозятся винтовочными штыками. Бодрствует пёс-великан от зари до зари, Мимо идущих без звука пугая клыками. То ли вельможи дворец, то ли замок паши. Глухо вокруг него встала кирпичная кладка. Пара бойцовой породы свирепых страшил Ходит по гулким покоям, как стражи порядка. …В этих различиях скрыта глубокая суть Вновь возвращённого к жизни забытого строя, И неизбежный, по кругу стремящийся, путь Всех революций, а значит, и всех перестроек.

Ещё один день из многих и многих, Ушедших уже и по возрасту старших, Какие, утомлённые от дороги Своё дожидаются, в очередь ставши. Ещё один день из теснящейся кучи. Обычный, серийный, не сделанный штучно. И только в аванс, может быть, и в получку Подвеселенный духом сивушным… Окно. Занавеска колеблется в ритме Двери, открываемой неосторожно На улицу, где ещё в утреннем гриме Светлеют деревья и лица прохожих.

Троллейбус катит в тот микрорайон, Где, как солдаты, вставшие на стражу, Закованные в пасмурный бетон, Толпятся короба многоэтажек. Взгляд женщины бессмыслен, туп и пуст. Мужчина в пол уставился угрюмо. Обычный вечер и обычный путь. Годами не сменяемая дума. Их разговор отрывист и ворчлив, Как будто эти двое в вечном споре. Когда-то случай их соединив, О них свою заботу бросил вскоре. Их дома ждёт убогий, скудный стол, Цветные миражи телеэкрана… Но уж в дороге настигнет сон – Они поднялись утром очень рано. Не посетит их ни любовь, ни страсть, Сердцам их болью нежной не забиться, Им поскорей бы на кровать упасть И до рассвета в тяжком сне забыться. Троллейбус продолжает свой маршрут, В изгибы улиц вписываясь плавно. Плакатов мимо, славящих наш труд, И мимо здравиц в честь великих планов.

Кучка людей, молодёжная свора, Словно сбежавшая с острова доктора Моро. Все они, в общем, приличные внешне, Наголо бритые и в современной одежде. И говорящие на понятном, как будто, наречье… То есть, породы, возможно, они человечьей… Не обольщайтесь, однако, внимательней гляньте. Чуть поскребите – сползёт впечатления глянец, И обнаружится правда в общении скоро – То пациенты из клиники доктора Моро.

Не устану бродить по твоим переулкам И окошек вечерний прищур замечать. Старый город у моря, родной Мариуполь, Ты начало пути и последний причал. Озареньем неона блистают бульвары И ночные кафе предлагают уют, А у кромки волны молчаливые пары, Освещённые бликами моря идут. Я иду с ними рядом, иду им навстречу Со своею заботой, своею судьбой. Вечер в ночь переходит. Никем не замечен, Я иду, Мариуполь, в обнимку с тобой. С шелестящей листвою мелодия спорит, Осторожно несёт её к берегу бриз. Волны музыки вторят волнению моря. Старый город, с тобой они переплелись. Отбивает ударник горячие ритмы, Бас-гитара гудит и рокочет накат. Я к тебе, Мариуполь, никак не привыкну. Ты другой, но и тот же, как годы назад. Ты к кому-то повернут неласковым боком, Но незваный приезжий уж не обессудь… Мне Слободки и Гавани звёздочки окон И надежду, и терпкую радость несут.

Эти улицы знали налёты тачанок, Помнят эллинов говор далёкой поры. Здесь железной реки от заводов начало И Азовского моря на рынках дары. Город строится, город встаёт этажами. Пусть мартены всечасно глотают озон, Но, как прежде, сюда загорать приезжает Петербург и Москва на курортный сезон. И аллеи, и площади в шуме зелёном, В лунном парке весной потеряться легко. Город крепких парней и красивых девчонок, Металлургов, строителей и моряков. Здесь российская речь с украинскою мовой Перепутаны накрепко в яркую смесь. В Украине не сыщется места такого, Где единство Руси так же явно, как здесь. Отороченный пеной Азовья по краю Предлагает курортные прелести юга, И в июньские полдни он кажется раем Для того, кто туманом балтийским напуган. Ну а нам, от рождения дышащим дымом Неустанно, утробно вздыхающих домен, Этот город останется самым любимым, Малой родиной, нашим единственным домом.

Не выходит старушка во двор, Не судачит у дома с соседкой. Убирает по комнатам сор. Не присядет часами нередко. Прикорнёт на десяток минут Если в школе шумливые внуки. Кормит, поит – когда прибегут… Ищут дело привычные руки. Только утро порадует слух – Дом бетонный, огромный, как вышка, Да снизу, в неказистых домишках, Иногда кукарекнет петух. Схватит за сердце крик тот – невмочь! Да остудят другие заботы. Скоро внуки проснутся и дочь Вместе с зятем уйдут на работу. Здесь теперь её место и кров… Только в памяти будет без срока Деревенька – двенадцать дворов В слепоте заколоченных окон.

Обнажённых деревьев откровенный стриптиз. Посвист ветра сквозь ветви несущий обрывки тоски. Море в бурых лохмотьях волны и каприз – Но клубящийся дым из высоких труб заводских. Завтра море затихнет, быть может, себя уложив На песчаные отмели, март апрелю раскроет объятья, Но аллеи парка пусты пока, словно жизнь Затаилась, боясь возвращенья зимы обратно. Или может чуть замерла, ожидая решение туч, Обложивших весь горизонт молчаливой угрозой. Но зима не вернётся, и делать ей нечего тут, Хоть швыряет щепотками снег И щеку щекочет морозно.

Оглянувшись вдруг зажмуришься от Солнца, барахтающегося в луже, И внезапно отметишь, что кончился год Борьбы жилконторы с нахрапистой стужей. Глянешь на зелень, прущую сквозь Бурые предков своих останки, И постараешься свой сколиоз Забыть, предвкушая ловлю таранки. Возрадуешься глядя, как волна Набегает на песок, что ещё не загажен Приезжими, которым на – плевать, что завтра будет с пляжем… Посчитаешь в уме, если нет под рукой Калькулятора, сколько до отпуска суток И, склонившись на сломанным ивы прутком, Потеряешь от пряного духа рассудок.

Я набираю из трёх кнопок код. Стальная дверь навесом ржавым стонет. И, выжидая миг в тепло прошмыгнуть, кот Переминается на ледяном бетоне. Пакет в руке вмещает весь набор Продуктов в соответствие с карманом. Неторопливо сыпется во двор Для каждого паек небесной манны. Кот прошмыгнул, и следом я за ним. Конечно, лифт в обычном беспорядке, И по ступеням до получки дни Считаю от площадки до площадки. Вот и ковчег, в котором я плыву. Из живности лишь кот да тараканы. Соседа по подъезду позову, Протру салфеткой тусклые стаканы. Из холодильника достану всё на стол. Гуляй, душа! Хотя аванс потрачен, Но жизнь прекрасна радостью простой… Не каждому понять, что это значит.

Щербатый асфальт от ремонта свежий. Чернеют по серому рваные латки, И кто-то уже получает надежду Оставить свой след отпечатком пятки. В сереющем небе туманится фас Луны. В круговерти вселенской звёзды. Слева – направо. Так было до нас, Так будет ещё надолго и после. Небо диктует астральный процесс. Вечность в тебе. Без тебя её нет. В равновесьи планеты твой участвует вес. Примиряешься с тем, что твой мизерен след.

На остановке стою я, как все, молчаливо. Дождь или снег – переношу терпеливо. Что б ни случилось, не вымолвлю лишнего слова. Всем, что известно мне, я поделиться готова. Разные всех одолевают заботы. Хочет один похудеть, а другому нужна работа. Клеем бумажку гражданка легонечко мажет – О распродаже старья – прошлой жизни идёт распродажа. Хату в селе и участок земельный в три сотки, Кто-то желает отдать за квартиру в высотке. Есть предложения девушкам до тридцати – и не старше! Значит, кому-то нужна для услуг секретарша. Я, как известно, Доска Объявлений, и всё же, Люди, похожа на вас. (Кое в чём, а похожа!) Всем откровенно делюсь, что имею и знаю, Не добавляя своё и от вас ничего не скрывая. Люди, я честно справляюсь с работой, поверьте. Я не солгу, а за ваше вранье не в ответе.

Ложась отдыхать, корректирую стрелку К отметке звенящей командой: «Подъем!» Её не услышат лишь пьяные в стельку Оставшись в блаженном бесчувстве своём. В «хрущёвке» моей двери хлопают рано. /А звоны будильников раньше на час!/ Запрятав тяжёлые руки в карманы Спешит к остановкам трудящийся класс. К стихам равнодушный, поэзии чуждый, Порою с похмелья не сдержан, угрюм… В компьютерный век остаётся он нужным Сноровкой своей, дополняющий ум. И тиканья звук не волнует. Хотя бы Уже потому, что приметы правы: Как не было дела до дома Хаттабу, Так нет и «заказов» у местной «братвы».

Над серыми тяжёлыми домами Разлёгся вольно утренний покой. Опять меня встречаешь ты дымами Задолго до рассвета город мой. Блестит зеркально хмурый лик Азовья, Не тронутый низовкой поутру. И смог обвил унылой лентой вдовьей, Протянутые к небу шеи труб. Полоска света мутного востока Рисует дня расплывчатую тень. Рыбак у заводского водостока Раскинул снасть, надеясь, что за день Десяток рыбин, от фенола сонных, Заплещутся на дне его садка… Завёрнутое в радужную плёнку Уносит время под мосты река.

То, что в Сорочинцах раз в году, У нас каждый день суетой заполнен. Товары в продаже любые в ходу, Названий – невозможно запомнить! В любую погоду, какая ни есть, Кипит толчея – и в сушу, и в слякоть. Всегда покупатель стремится пролезть К товару – потрогать, полапать. Бабуля, которой что гривна, что «рубель», Прищурившись, осматривает полки. И пышная дама при кольцах и в шубе Неспешно отсчитывает медяки. А это чиновник, одевшись поплоше, Торгуется – выбрать крупнее яйцо… Вся независимость вышла на площадь, И вся демократия налицо.

Пала Бастилия, Зимний взят, Белый Дом почернел от дыма А у пивбара мужчины стоят – Жизнь, она, братцы, непобедима! Кучма сменил на посту Кравчука, Мы же имеем то, что имеем. Так оно будет всегда, пока Все поголовно не поумнеем. Беды растают тогда, как воск. В домнах остывших засвищут пташки. Каждый получит отдельный киоск, А на полях зацветут ромашки.

Заморозков нет ещё, и в этом прелесть Прохлады ночей, когда вдыхаешь прелость Листьев, покинувших свои насесты Для выбора на почве уютного места. А днём, при свете, посреди народа Привилегия – можешь присвоить всё, от и до. Всё пространство, вошедшее сквозь хрусталик Глаза, без искажения стекла кристаллом. Если нет ветра, живёшь за счёт Лета, вернувшегося за позабытой на Подоконнике запечатанного окна Бабочке, завершившей здесь свой полет. Ветер меняет настроение враз. Никуда не деться от реалий – осень! Наступают сумерки в шесть, а в восемь Вечера полная темь. Хоть выколи глаз.

С утра, когда ещё так темно За окном, как в глубокой яме, Слышу, как трутся одно об одно Деревья, держась друг за друга корнями. И ухо ловит грохот и вой – Диалог недовольного моря с ветром. Солнце, обрамлённое бахромой Разорванных туч, стремится к рассвету, Чайки лапками крестят песок Пустынного в это время пляжа, И каждая готова сделать бросок К волне, увидев её поклажу. Укаченной рыбки раздутый каркас Лежит на виду, пейзаж нарушив. Слезою туманится рыбий глаз Глядя печально на море от суши.

По утру подымается ветер-южак И на берег ползут ноздреватые льдины. Дремлют лодки в проржавленных гаражах, Сохнут сети, ажурные крылья раскинув. Отрезает стальной колеи полотно От шумихи базаров, от пёстрых лавчонок, Но известно и здесь о делах в казино, И о модах новейших фартовых девчонок. Руки гаванских леди блестят чешуёй, Но окрашены ногти их модно и ярко А во что приодеться им есть, и шмутьё Купят им мужики, и другое – в подарок. Хаты к морю вплотную приникли не зря, Хоть песок и ракушка заполнили землю. Ещё затемно в лодках ревут два «Вихря», А к обеду уж парни усталые дремлют. Опускается вечер и солнечный диск Проплывая над морем, спадает за кручи… Над Слободкой и Гаванью месяц повис, Словно камбала, взятая сетью паучьей. Здесь и раньше так было, лет сто, например, Жизнь текла, сохраняя природный обычай. Ей что прошлого боссы, что нынешний мэр. А главенствует то же – морская добыча.

Солнце в море утонет без всплеска. И сразу Темноту надвигает, как штору, восток. И звезда, до того неприметная глазу Проявляется, словно из почки росток. Опустевшего пляжа унылая серость Укрывает дневного безумства следы. Прихотливое кружево пены оселось Намечая границу земли и воды. Это время моей непонятной печали. Неподвластной ни чувствам моим, ни уму. Я стою у воды и как будто прощаюсь Навсегда с этим миром, ушедшим во тьму. Всё вчерашнее стало песком и золою, Не разжечь огонька, не прочесть письмена. Всё, что будет – укрыто под гладью морскою, Адреса всех восторгов, всех бед имена. Знаю, завтра с утра, нарушая границы Море будет метаться, взрывая песок… И на пляже ожившем едва ль сохранится Неглубокими ямками след моих ног.

Море морщится недовольно Собирая в гармошку лучи. Добровольно в очередь волны На песке спешат опочить. Чайки чертят графику чётко Рассекая простора грусть. Выползает тушею чёрной, Ржавым чудищем сухогруз. В океанах его качало Приближая бродяжью мечту – Привалиться лагом к причалу, Отдохнуть в грузовом порту. Не грусти, что к дуге горизонта Нам дотронуться не дано. Ты Азовским дыши озоном Опьяняющим, как вино.

Я лето пропустил сквозь пальцы Песком азовских жарких пляжей. Теперь по наледи спускаюсь К солёным сгусткам пенной пряжи. Ведь декабрит уже без шуток. Упал, качнувшись спирта столбик. И каждая секунда суток В объятиях мороза стонет. На ветках серебрится накипь Шершавых поцелуев снега. Как вопросительные знаки Фигуры ищущих ночлега.

Если море под боком, о нём ли мечтать? Колыхается или бушует оно. Глубина маловата и трудно пристать Не врезаясь с размаха в песчаное дно. Пусть давно отошли времена каравелл Не забросили ветры привычку дуть, Заполняя осенней работой пробел Возведения вдоль побережья дюн. А фигура, бредущая по песку, Потерявший работу кабинок страж, Нагоняет при взгляде такую тоску, На какую не тянет и лунный пейзаж.