Летели годы. Дни ползли ...  Их проползло с тех пор немало,  Когда узнал я о хазарах,  Насильниках родной земли.  Поведал мне о них мой дед,—  Суровый спутник юных дней,  Наставник совести моей,  Отдавший тюрьмам двадцать лет.  Не раз он поминал добром  Соседа своего по нарам,  Что был опасен комиссарам  Фамильным Рюрика гербом.  И, вспомнив перечень обид  Из завещания соседа,  Спросил я как-то раз у деда:  — А что такое Геноцид? —

 Ох, внучек, ранит это слово  Я им почти что и убит,  Святым огнем душа горит,  Когда его я слышу снова.  Унес он миллионы жизней  Всех лучших грамотных людей.  И торжествует иудей  В обезображенной Отчизне.  Привыкли русские жалеть  Униженных и оскорбленных,  Прощали злобой ослепленных,  Копивших русским людям смерть.  Уехав в Мюнхен и Париж  Ругали нас "тюрьмой народов".  "Свобода" их иного рода,—  Не уползешь, не улетишь  Судили их — блюли законы.  Они — стреляли без суда  Мы гибли в "лагерях труда",—  Их радовали наши стоны  Как много образов печальных  Я в памяти своей храню,  Всевышнего за них молю  В молитвах часто поминальных.  Пред ним равны:  Писатель, воин,  Монах, чекист или купец.  Терновый приняли венец,  Покинув нас в земной юдоли.  Давно песцы тела их съели  И ветер кости отделил.  Давно уж холмики могил  Сравняли снег, дожди, метели...  А я  Все помню их живыми:  России верные сыны  В промерзшем царстве вечной тьмы  За вышками сторожевыми.  Запомни:  Это их слеза  Дождем тебе омоет щеку,  Следят за нами издалека  С ночного неба — их глаза,  Пыль на дорогах их тела  И мы по их шагаем спинам,  И как обидно нестерпимы  Им наши мелкие дела!  Друг с другом спорят до сих пор,  Я часто слышу их беседы...  Послушай, внучек, этот спор:

 Мы не имели роду племени,  Но мы имели револьверы!  И мы считали зовом времени  Примененье Высшей меры!  Задача нам, как поколению,—  Исправить нравственность людей,  Чтоб поступали все по Ленину!  По указаниям вождей!  Все в жизни Высшей мерой мерили,  Нам слово партии — Закон!  И мы горды, что нам доверили  Открыть особый лагерь — СЛОН.  Дворяне, кулаки, купечество  Не уничтожены пока,  Увы! Для счастья человечества  Еще нужны будут ЧЕКА!  Мы не жалели кровь дворянскую,  Искореняли без затей:  Не вырастут, не подворянствуют!  Враги из маленьких детей.  Буржуев наша Революция  Отвергла, как ненужный класс.  "Дорезать?' — будет резолюция,—  Ее исполним как приказ.  За злостный опиум религии  Пусть рассчитаются попы!  Разрушим церкви и реликвии  На поругание толпы.  Чтоб избежать Вандеи напасти,  Мы уничтожим кулака.  Когда Отечество в опасности,—  Рука не дрогнет у ЧЕКА!  Прочь гуманизма ложь абстрактную!  Мы рубим лес,— щепки летят.  Террор возмездия —  Да здравствует!  Я РЕВОЛЮЦИИ солдат!

 Мы 6ыли соль родной земли,  Ее защита и опора,  И мы ее не сберегли  От пули красного террора!  Все эти "Эксы", "Динамит",—  Казалось — вылечим острогом.  Но это было: Геноцид!  Вернее — его первым слогом.  Казалось нам — в Базеле шутка,  Зря мир пугает вечный жид.  Но шутка обернулась жутко!  Пал на Россию Геноцид.  Шли миллионы под топор:  ЧОН, продотряды и ЧЕКА  Против дворян вели Террор  И истребляли мужика,  Буржуи шли как чуждый класс,  Попы — как "опиум народа"...  "Для счастья неимущих масс!"  Под крики: "Равенство! Свобода."'  Такой не ведала разрухи  Россия до тех страшных дней.  Жирели вороны и мухи  На трупах женщин и детей.  Мы стали пыль родной земли,  Для правнуков своих опора.  Но мы Вам ПАМЯТЬ сберегли  О целях  Красного Террора.  Ужели русские забудут  Уроки этих страшных лет  И братом назовут  Иуду,  Которому прощенья нет?!

 Враги трудового народа!  Вы все здесь сидите не зря!  Из Вас всех достоин Свободы  Один только  Ленинец!  Я!  Два года провел в продотрядах,  Год в ЧОНа суровых чacтяx  Деревни сжигал по команде,  Вбивая в крестьянина  Страх!  Мужицкие грубые руки  Опасно сжимали топор  И нашей марксистской науки  Ответом был  Красный террор!  Казнили подряд!  Без разбору  Заложников брал наш отряд,  Мы их подводили к забору,  Стреляли  Солдат есть солдат  По взмаху руки комиссара  Стрелял я и в детские лица  Дивизия наша спасала  От Голода Вашу столицу  Деревня свое отгалдела!  Поели!  Попили вино!  На наше великое дело  Нам нужны фураж и зерно.  Без Вашего кровного хлеба  Давно бы пропала Страна  А вы все  Березки, да небо,  Да Русь.  Ностальгия, весна...  Мне Ваша печаль незнакома,  Смешны ностальгия и слезы  В строительстве нового дома  На доски распустим березы  Дома Ваши —  Дрянь да солома!  Отроем в земле котлованы!  Из стали, стекла и бетона  Построим дома - великаны!  Воздвигнем фабричные трубы,  Земля — под асфальт и кирпич!  Народ мы реальный и грубый  Так жить завещал нам Ильич  Его исполняя заветы,  Загнали в колхоз мужика  Крестьян победили Советы,—  Теперь наша власть —  На века!  Арест мой —  Смешная ошибка.  Я предан партийной идее.  Какая ужасная пытка  Сегодня мне быть не при деле!  Враги трудового народа!  Вы все здесь сидите не зря.  Из Вас всех достоин Свободы  Один только!  Ленинец!  Я!

 Скажите, где Вы были,  Когда чужие кони поднимали пыль,  Когда кривые сабли головы рубили  И на крови сквозь кости рос ковыль?  Где были Вы, когда на Поле Куликовом  За Русь сражался Инок-Пересвет,  Где каждый третий пал в бою суровом...  Где были Вы, скажите, где Ваш след?  Или на Бородинском поле,  Где смерть за честь была для нас, славян,  Где русский дух сломил чужую волю,—  Вас в прошлом нет! Не клевещите нам!  Чужое, неприкаянное племя,  Так нагло лезущее к нам в учителя,  Кичась прогнившей древностью своею,  Свой путь монетой грязною стеля,  Что принесло ты русскому народу,  Чтобы решать, как нам сегодня жить?  Ты! Паразитствующее сроду,  Теперь желаешь нам законом быть!  Мы для тебя — безродная скотина,  Презренная, как мухи на стекле,  Тебе России прошлое противно,  Но вспомни,  Ты на чьей живешь земле?  Что ж, упивайся всласть талмудной пыли,  Заняв на время наши храмы и места,  Но, помни!  Мы не позабыли  Позорного  Предательства  Христа...

 Удивлены Вы на мой вид?  И потому со мной так грубы?  Я вижу рады Вы, что жид  Свои выплевывает зубы.  Вы здесь большие господа,—  Шестерки лагерные, воры.  Мне много сделали вреда  Ваш русский смех и разговоры.  Так я скажу,— смеетесь зря!  Ведь Вы отправили в расход  Дворянство, знать, семью царя,  Как повелел Вам  Мой народ.  Мы бережем своих царей,  Ведем их род от Соломона.  А вы — казните их детей,  Наследников земли и трона.  Теперь земля Ваша ничья!  Но станет нашею землею,—  Очищенной от мужичья  С его навозом и сохою.  Учителя Ваши в могиле.  Смела их ненавистью чернь.  Их мудрости могильной червь  Внимает в тишине отныне.  Теперь Вы не народ — толпа!  Обречены Ваши святыни  Александрийского столпа  Ваш ангел служит нам отныне.  За мной евреи всей страны.  Меня народ наш греет в зоне.  Вы — даже здесь разобщены,  И Ваш хозяин — вор в законе!

И пошло так с тех пор, и поехало,  Лили кровь на Руси почем зря.  Докатились!  И с малыми детками  На Урале сгубили царя!  Это нам, мужикам, нет прощения!  Жадность грызла, манила земля.  На звезду поменяла крещение  Иудейская клика Кремля.  Латыши, иудеи, острожники  Нас стреножили в этой борьбе  И штыками погнали безбожники  Вместо рая  Всех к рабской судьбе.  Пыль для них мы  И винтики малые.  Рубят лес, значит щепки летят?  И летят от нас щепки кровавые,  Превращая страну нашу в АД!  БОГ —  В державе стал прозвище бранное,  Место правды здесь заняла ложь.  Пустяковым считается главное  И кровавый обычен правеж.  Раскулачили!  Как без родителей  Стали сироты найти поля.  Пала жертвой родная земля  Самозванных кремлевских правителей.  Наши пашни пришли в запустение,  Земля стала соленой от слез!  Мы 6 пахали,  Хватило 6 терпения,  Да, видать, перегружен наш воз.  И сейчас всем приходит отмщение,  Стала нам поперек та земля.  И сулит нашим детям мучение,  Еще горше, чем детям Царя.  Кругом вижу я горе народное,  Стало некому сеять и жать,  Надниистся время голодное,  Свиоипеет опричников рать.  И везут меня злые колодники  На пожниву реке Колыме.  Помогите,  Святые Угодники,  Моим детям не сгинуть  В тюрьме.

 Где тот,—  Под пломбами, вагон?  Вагон немецкого Генштаба?  А силой взятый царский трон?  А проданный венец Царьграда?  На что смогли большевики  Нанять латышские дружины?  (Как при Владимире штыки  погнали в рай нас, тыча в спины).  Да плюс китайские полки?  В наемники шли миллионы! [6]  Как "бедняки" большевики  Себе купили легионы?

И почему среди людей,  Распявших в эти дни Россию,  Что ни спаситель,—  То еврей, Что ни еврей,  То наш Мессия?  Откуда золота река?  На эти скользкие вопросы  Ответ один: расстрел в чека!  Расстреляны великороссы.  Расстреляны интеллигенты  И весь народ пошел под нож!  Их пули — вот их аргументы,  И в "Правде" набранная ложь!  А выгоден кому был Брест?  Неужто думаете — немцам?  Да на проливах этих крест  Был нужен всем!  Всем иноземцам!  И в этом гений Ильича.  Он был уверен в их поддержке  Хотя, конечно, сгоряча  И были мелкие издержки.  Сравните их Базельский план [7]  С тем, что сегодня получилось.  И Вы увидите обман,  И станет ясно, что случилось.  Зачем им нужен Геноцид?  Зачем убийства лучших Гоев?  И почему весь мир молчит,  Когда здесь льется столько крови?

Вам станет ясно, почему  Гнием мы с Вами в этих зонах?  Да!  Объяснение всему:  В их  Талмудических законах!

 Я здесь сижу четвертый срок.  Три при царе. Один сейчас.  Такой нечаянный урок  Мне преподал рабочий класс.  Великий класс, класс гегемон,  Класс пролетарской диктатуры.  Авроры пушек грозный гром  В игру ввел новые фигуры,  Друзья, соратники в борьбе  В те дни мы были в упоеньи.  Из эмиграции к тебе  Слетелись все, великий Ленин.  Враги сильны как Голиаф,  Мы,-  Как Давид неустрашимы.  "Мятеж" эсеров и их крах —  Путь к достижению вершины.  Мы знали: выборы нам смерть!  Наш шанс — гражданская война!  Нам было некого жалеть  И нас устроила цена.  Пеняют красный нам террор,  Как преступленье. Геноцид!  Зато мы выиграли спор!  И взяли власть!  А Бог?  Простит.  Как жизнь казалась нам прекрасна  Средь дачной роскоши. В Крыму.  И вдруг все рухнуло. Ужасно!  Нас всех отправили в тюрьму!  Как это дико! Как нелепо!  Бьет по своим Иосиф Сталин!  Я выполнял приказы слепо  И перед партией кристален!  Друзья у Сталина от века:  Зиновьев, Каменев, Бухарин.  И нет надежней человека  У нашей партии, чем Сталин!  Еврей! Товарищ! Коммунист!  Всегда синонимами были.  А грязный русский шовинист  Имел один лишь путь —  К могиле.  Но вдруг! Призвал Ежова Сталин.  И стало все наоборот:  Зиновьев стал вдруг Апфельбаум,  Преступником стал Раппопорт.  Еврей вдруг стал космополитом,  А шовинист стал патриот!  Ежовым, палачем, бандитом  Был совершен переворот!  Эпштейна! Френкеля! Ягоду!  Какие это были люди!  В Державе делали погоду.  Ежов все наше дело губит!  Он вывел Сталина за стену  Железных, верных нам людей,  Вождем назвал шакал гиену  И сделал первым из вождей!  Но!  Слишком велика услуга.  Она опасней, чем вина.  И смертный приговор для друга  Ее в истории цена,  И утолит палач и Каин  К убийствам низменную страсть.  И не простит Ежову Сталин  Ему подаренную власть.  Но!  Как и бек хазар когда-то  И сам умрет в урочный час.  И снова слуги каганата  На пьедестал поднимут нас!

 Видишь? Бархатная книга...  Тихо!  Все в ней мертвецы.  Пали первой жертвой  Ига  Рода Русского отцы.  Дети, матери их, жены  Казнены  Иль съел их Голод.  Сорок лет шли похороны.  Торжествует серп и молот.  Есть на Белом море остров.  Там кровинушка моя.  Слышал я,  Что там не просто  Трудовые лагеря.  Перековывают веру  У детей там и монахов  Иноверцы изуверы  Пулей, голодом и Страхом.  Слыщишь,  Как звенят их цепи?  На страницах книги кровь!  Это маленькие дети  В самой страшной из неволь!  Тихо!  Не спугни!  Их души  Копошатся между строк.  Помолюсь,  А ты послушай,—  Вдруг ответит мне  Сынок?

 Я шел норд-ост. Была зима.  Монахов вез в трюмах на муки.  Охрана мучилась от скуки.  И был мой пароход — тюрьма.  Я помню, был тогда обед,  Когда узнав координаты,  Мой замполит, брюнет пархатый  Мне в сургуче подал пакет.  Я вскрыл пакет. Там был приказ:  При рандеву открыть кингстоны,  Попам устроить похороны.  Эсминец встречный снимет нас.  Я каюсь! Молод был, бездумен!  Как молодые все — жесток.  Я сам открыл кингстоны в трюме  И ледяной впустил поток.  Команда села на баркас,  А я, как пишется в романах,  Про долг последний капитанов,  По судну шел в последний раз,  Я ждал, что паника там будет,  Когда раздался крик: "Вода!  Мы тонем, братия, беда!  Спаси, Господь! Спасите, Люди!"  Вдруг чей-то голос скорбно, строго  Призвал к причастию монахов,  Послушников, седых экзархов  Во тьме железного острога.  За ним завел второй монах,  И третий подхватил тотчас,  И редкой силы трубный бас  Запел торжественно в трюмах...  За нас молились в смертный час  В трюмах от носа до кормы,  В храм превратившейся тюрьмы,  В последний раз. В последний раз!..  Осел у парохода нос,  А хор молился все за нас...  Когда садился я в баркас,  Не подал руку мне матрос  И был какой-то жуткий смысл,  В том, что почуяв смертный час,  Спасаясь с судна, сотни крыс,  За мной попрыгали в баркас...  Водой залило первый трюм.  И стали тише песнопенья.  Молили морякам спасенья,  Воды перекрывая шум.  Потом умолкли во втором.  Но выводили: — Аллилуйя! —  Чему-то радуясь, ликуя,  Монахи в трюме кормовом...  Потом умолкли и они!  И только чей-то голос детский  Звенел:— Святой заступник. Невский!  Воспрянь! И Русь оборо...  Тут, словно лопнула струна!  Для русских — эта память — свята!  Их оыло — тысяча два брата  И миля восемьсот до дна... [8]  Он звал: — В последний, смертный час  Сплотимся, братия, в молитве,  С антихристом в священной битве,  Он губит тех, кто губит нас.  Их души ждет за этот грех  В геене огненной мучения!  Мы примем смерть, как искупленье.  Нас примет тот, кто судит всех!

 Слепа, бездумна пламенная страсть.  И нет прощения без покаяния.  Нет Совести без наказания,  Преступна безответственная власть.  Кто к ней стремится властью демагога  Всем людям обещая рай земной,  И за него толкая в смертный бой,—  Тот метит за земле на место Бога!  Его мечта — стальная диктатура,  Перед которою весь мир дрожит.  И средство диктатуры — Геноцид,  В его игре — обычная фигура.  Как конкурента оттолкнет он Бога.  И назовет преступником святого.  А честь его — лишь звук, пустое слово,  А жизнь его — за власть свою тревога,  Слепа, бездумна пламенная страсть.

 Я не умер с голоду, как Блок,  Предо мной — не Гумилева стенка,  Как Сергей Есенин я не смог,  Письма не писал, как Короленко,  Не бежал» как Бунин и Куприн,  Не вернулся, как Толстой и Горький,  В сказку не сумел уйти, как Грин,  От кошмаров страшных сказок Тройки.  Я пытался жить, имел семью,  Боже упаси вздохнуть в обиде.  Позабыв профессию свою,  Каменно молчал о Геноциде.  Значит, зря робел я и молчал!  Значит, зря не написал, что надо!  Значит, зря я дался палачам!  Значит, зря мне смерть теперь награда.

 Латыш за золото послушен,  Неустрашим и деловит.  Прикажут — старый мир разрушит,  Прикажут:" В бой!" — Он победит  Стрелять прикажут — расстреляем.  Молчать прикажут — помолчим.  Вы от России растеряли  Давно уже ее ключи.  Не любит русский дисциплину.  Не зря же русские князья  В лихую для себя годину  К нам обращались,— за моря.  Еще Владимир,— Ваш креститель  Нас нанимал (к Вам на крещенье).  И Ленин нанял — Ваш учитель —  Вас обратить в свое ученье,  Отвергнуть все, что Вы любили,  Князей убить, как в старину,  Чтоб Вы друг друга истребили,—  Начать гражданскую войну .  Двадцатый год — год перелома:  Бесплатно служит пусть дурак.  Нашлись дела у нас и дома,  И там мы свой подняли флаг.  У Вас остались командиры:  Вот Берзин, Лацис, Петерс, Стучка ...  У них прекрасные квартиры  И генеральская получка.  А я вернулся в отчий дом,  На деда с прадедом надел.  Но как болезнь! Как страшный сон!  Забыть не мог кровавых дел.  Надеялся, — нас минет это,—  На растерзанье палачей  Не отдадим страну Советам  Под нож парадов и речей.  Но видно грех велик и страшен,  Разверзлась русская могила  И Вы победным вышли маршем  На берег Рижского залива ..  И нас сломила Ваша сила!  Меня! Латышского стрелка!  К преступникам и дезертирам  На смерть отправила ЧЕКА!

 Мы помним все!  И точен наш подсчет!  Зря на забывчивость надеются евреи.  Наш меч голов повинных не сечет,  Но пусть они мечу подставят шеи!  Кипит, бурлит славянская страна!  К возмездию взывают миллионы!  За раскулачиванье, тройки, трибунал,  За голод, за заложников, за зоны!  За рабский труд, убийства, геноцид  Еще возможно вымолить прощенье!  Прими, пока не поздно,  Вечный Жид,  Тропу тернистую Христова Искупленья  Вся наша кровь!  Проклятие твое.  Ее ты не отмоешь, не обманешь!  Отбрось талмуд, как грязное тряпье!  И в мире  Равным среди равных станешь!  Пока еще не поздно, кайся Жид!  Одно тебе спасенье —  Покаяние.  Покаявшись — познаешь жаркий стыд  За все свершенные тобою злодеянья  Отринь расчет на силы торжество  Оставь всемирного владычества химеру!  Забудь языческое,  Злое божество.  Последуй христианскому примеру.  И принеси на жертвенный Алтарь  Свою Гордыню,  Ненависть,  Жестокость!  И примет жертву ту  Небесный царь,  И путь тебе откроет  через пропасть.

 Прерву на этом исповедей ряд.  Ведь миллионы казнены в те годы.  Но не убиты генетические коды  Они в тебе, мой внук, заговорят.  Подскажут выход в трудную минуту,  Кто друг тебе, а кто смертельный враг,  Помогут превозмочь усталость, страх,  Боль сердца и души мятежной смуту  Душа твоя не примет Геноцид,  И станет с этих пор в цветах контрастна,  К истории Отечества причастна,  И палачам убийства не простит.  Познает ненависть и будет жаждать мести,  Услышать палача предсмертный стон,  Как высшей справедливости закон,  От имени всех жертв!  Как долг фамильной Чести!  И помни! Не найдется человека,  Кроме подонков, палачей, фашистов,  И нелюдей в обличье сионистов,  Кто стал бы защищать убийства века.  А были и такие. Ликовали.  И радовались казням, произволу,  И Беззаконию "как высшему закону",  И прямо к Геноциду призывали.  И упиваясь, празднуя победу,  "Всех, кто не с нами"  Насмерть забивая,  Запели слуги и сыны Синая,  Глумясь над русским языком и верой дедов.  Послушай, внучек, что они запели:

 Это ж надо, какой ужас!  Русским людям — смерть кругом!  Над страной вороны кружат,—  Вот погром! Так уж погром  Стал народ наш комиссаром.  И в борьбе за новый мир  Шляпник, ставший генералом,  Генералов победил!

 Долой историю России!  Долой историю царей!  Пришел израильский мессия  Отметить за слезы матерей  Пусть слез тех не было в помине,  Мы скажем были!  И Шабаш!  Достоин говорить отныне  Лишь тот, кто доказал, что наш  Что бы молчало гоев стадо,  Их вожаки пойдут под нож!  Для сердца моего отрада  Их видеть массовый падеж.  Чтоб покорить страну, не нужно войск и пушек  Достаточно детей поднять против отцов.  Гражданскую войну безумный сын послушно  Начнет, что бы изведать Сиона гнет оков.  Естественно, ему сулить нужно свободу,  И близкий рай земной, и царствие труда  И он убьет отца! Тем миражам в угоду  И станет нам рабом Навеки! Навсегда!

 По оврагам и по скатам  Коган волком рыщет,  Залезает носом в хаты,  Которые чище!  Глянет влево, глянет вправо,  Засопит сердито:  "Выгребай—ка из канавы  Спрятанное жито"!  Ну а кто поднимет бучу —  "Не шуми, братишка!  Усом в мусорную кучу,  Расстрелять и крышка "  Чернозем потек болотом  От крови и пота

 О! скоро ли рукою жесткой  Рассеюшку с пути столкнут?

 Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?  Что же! Вечная память тебе.

 Я предлагаю  Минина расплавить,  Пожарского.  Зачем им пьедестал?  Довольно Нам  Двух лавочников славить  Их за прилавками  Октябрь застал.  Случайно им  мы не свернули шею.  Я знаю, это было бы под стать.  Подумаешь,  Они спасли Рассею!  А может лучше было 6 не спасать?

 Левой, левой, левой  Разворачивайся в марше,  Словесной не место кляузе.  Тише ораторы,  Ваше слово, товарищ маузер!

 Товарищ Ленин,  Я Вам докладываю  Не по службе,  А по душе.  Товарищ Ленин,  Работа адовая  Будет сделана  И делается уже.  Дедушка: — Прервусь тут.  Страшно это, внук.  Я слышу в ритме их стихов  И молотков по гробу стук,  И музыку гробовщиков —  Внук: — Но, дедушка!  Нам все известно  Про гнев кремлевского вождя  Евреи жертвами репрессий  Ведь громче всех зовут себя —  Дедушка: — Ох, внучек, внучек!  Эта тема...  Запретна до сих пор для гоев.  Евреи — авторы устоев.  И ими создана Система.  Считают жертвою невинной?  А что ж они? Блюли законы?  Когда с жестокостью звериной  Людей казнили миллионы!  Где тот рубеж? Та грань раздела?  Врагов и жертв? Чека и палачей?  Под номером каким откроем дело  О казни в восемнадцатом детей? [10]  В державе были выше Бога:  Бланк, Джугашвили и Бронштейн,  Берг, Каганович и Эпштейн,  Нахамкес, Мехлис, Френкель, Коган  Игуда, Берия, Эрнштейн,  Юровский, Хаммер, Губельман,  Штерн, Бонч-Бруевич, Эйдельман,  Брик, Ульрих, Гринфельд, Эдельштейн

Гальперин, Радек, Тобинсон,  Сольц, Ланде, Авербах, Киршбаум,  Коротич, Гинсбург, Апфельбаум,  Кобзон, Иоффе, Перенсон ...  Шварц, Берман, Шварцман, Мейер, Блох,  Надь, Фишер, Вайсбарт, Эйзенштейн,  Ильф, Блюмкин, Эренбург, Ванштейн.  Так было! ГЕНОЦИД -ИТОГ!  Страшнее оборотни были,  Присвоив наши имена,  Как русские  О, времена!  Они безжалостно судили:  Каверин, Резник, Войков, Ларин,  Арбатов, Яковлев, Свердлов,  Дзержинский, Пятницкий, Сарнов,  Петров, Зиновьев, Троций, Сталин...  Бакланов, Евтушенко, Родов,  Раскольников, Кольцов, Дыбенко,  Шатров, Лакшин, Белобородов,  Урицкий, Каменев, Крыленко...  Раковский, Рыбаков, Крестинский,  Лелевич, Пятаков, Ногин  Дан, Голощеков и Ильин,  Воейков, Рывкин, Либединский...  Кто обвиняет в шовинизме  Славян измученный народ,—  Палач тот и преступник тот!  Смертельный враг моей Отчизне  Кто обвиняет в шовинизме  Славян измученный народ,  Пускай причины все сочтет,  За что славян лишали жизни:  — За то, что дорожат трудом,  Не отдавали хлеб свой даром,  И продотрядам, как татарам,  Платили кровью и зерном.  - За то, что кровным капиталом  России умножали силы,—  Купцы, заводчики, банкиры,—  Все пали жертвою хазарам.  - За то, что помнили свой род,  За то, что первые славяне,—  Все уничтожены дворяне  И вновь осиротел народ,  - Защитники души христиан:  Священники, дьячки, монахи,—  Погибли в ссылке и на плахе.  И в душах торжествует хам!  И еще живы палачи,  Наследники их, дети, внуки...  Испачканные кровью руки  Нам зажимают рот:  — Молчи! —  Молчи о преступленьях века!  Они защищены цензурой  И сионистов диктатурой  Их "правда" —  Полуложь, Калека!  Молчи о бедствиях славян:  У нас ведь дружба всех народов.  Индейцев защищай свободу  Забытых богом дальних стран.  Не помни!  Судят нашу Память.  Клеймят фашизмом, злым пороком.  Нас, искалеченных уроком,  Манкуртами хотят оставить.  Весь на беспамятство расчет!  Чтоб избежать за кровь возмездия!  Но преступлений их созвездия  Мы помним все наперечет:  К войне гражданской, как к спасенью,  Большевики вели не зря.  Пал на идеи Октября  Расстрел детей кровавой тенью.  Она была необходима  Тем, кто мечтал в державе власть  Навеки у славян украсть.  И третьего не стало Рима .  Что совесть им была, закон?  Расстреливались даже дети!  Зовут забыть расстрелы эти?  Зарос травою страшный СЛОН?  Но в этом именно ИСТОКИ  Тех сорока кровавых лет,  Непоправимых, страшных бед,  И нам, оставшимся — УРОКИ!  В семнадцатом! — Концлагеря,  Декретом Ленина — Цензура!  На смерть погнала диктатура  Весь двор, всю знать, семью Царя.  Цареубийства год. Станицы  Костьми усеяли поля. [11]  Стонала Русская земля  Под властью Свердлова — убийцы.  Все местечковые портные  Пошли в Советы и ЧЕКА.  Синонимом большевика  Стал бундовец, еврей отныне,  Год девятнадцатый. Разверстка!  ЧОН! Продотрядов страшный сон  И мужиков предсмертный стон:  "Стелили мягко. Спится жестко!"  Двадцатый. Под шумок войны  Уничтожались миллионы.  Дворян как класса похороны  (Бежали или казнены).

Брал Апфельбаум на расстрелы  В залог (о, нация!) детей, [12]  Жен, стариков и матерей,—  Мятеж Кронштадта. Двадцать первый!  Владивосток, Кавказ, Тамбов...  Землячка, Фрунзе, Уборевич,  Якир, Дзержинский, Бонч—Брусвич  Нас усмиряли, как рабов.  Год людоедства! Страшный голод.  И как подачу — на семь лет  Мир заключили серп и молот:  Налог деревне, стране НЭП.  Двадцать второй. Расцвет комчванства.  Бронштейна—Троцкого "триумф". [13]  Светильник Тихона потух  И в церкви правит самозванство.  Двадцать восьмой. Убийство НЭПа.  И в индустрии первый шаг.  "Гуманность, если рядом враг,—  Учили "Правда" нас,— нелепа."  Двадцать девятый. Казни, ссылки!  Тридцатый. Казни, лагеря!  Каналы на крови, моря,  Магнитки, ГЭСы и Бутырки.  Эпштейн погнал крестьян в колхозы,  Ягода, Френкель — в лагеря.  Союзники в войне Кремля  С Россией —  Голод и морозы!  Особо вспомним тридцать третий!  Вновь людоедства страшный год.  Кто нам за эту кровь ответит?  Чей богом избранный народ?

Для мира были эти беды,—  Костлявый призрак коммунизма.  Ответом было — взрыв фашизма  И его легкие победы,  В тридцать четвертом — паспортами  Штемпелевали наш народ.  Клеймили как рабочий скот  И обращались как с рабами.  А тех, кто сохранился чудом  По городам и лагерям  Из кулаков, купцов, дворян  Искал и добивал Иуда.  Тридцать седьмой был многолик.  Впервые по сынам Синая,  Убийц заслуги не считая,  Прополз кровавый маховик.  Ежов казнил всего два года.  Был первым русским палачом.  Друг Сталина. И нипочем  Ему был возраст, пол, порода.  Тогда евреев ждали в лагерях [14]  И были рады зэки этим встречам.  Отведайте и Вы!  И каждый вечер  Ко сну их провожал животный страх.  Над ними грянул первый гром.  Лишь тысячи сынов Синая  Убиты. До сих пор стенают  Они о том, тридцать седьмом.  И эти краткие два года — вот порода!  Они порочат как вселенскую беду.  Но в этих плачах я ни слова не найду  О страшных муках русского народа.

 Тридцать восьмой. Ежова год.  Он полностью тогда прозрел.  Но о, безумец! Он посмел  Задеть Кагана грозный род:  Сам Каганович "шел" по делу!  Но Сталин защитил Кагана.  Ежова, друга, Ветерана  Он сам приговорил к расстрелу.  И вот итог: за двадцать лет  Погибло сорок миллионов.  Земля славян исходит стоном  И палачам прощенья нет!  Нас как в Америке индейцев  Согнали с собственных земель.  И как индейцы мы теперь  Батрачим у землевладельцев.  Вопрос земли: Вопрос вопросов!  Ради нее вся эта кровь  Пытаются хазары вновь  Прибрать к рукам великороссов.  Дождемся:  Пропоют нам: "Братья!  Зло долго помнить некрасиво!  Поделим землю справедливо, [15]  Забудем распри и проклятья.  Кто виноват, что наши деды,—  Романтики (а не злодеи)  Казнили Вас ради идеи?  Нам пользы нет от их победы..."  Тридцать девятый год. Война!  И снова страшные потери,  Снаряды, пулеметов трели  Косили наши племена.

Кто скажет, что его народ  Страшнее пострадал в войне,—  Тот непорядочен вдвойне —  Палач в душе, славянофоб  Подсчет процентами — обман!  Игра погибшими людьми:  Равняют ценностью они  С одним своим — сорок славян.  И в то жв время та война  Славян от страха разбудила.  Нам стало ясно:  Наша сила  В том, что едины племена.  В том, что злодеям не с руки  Любовь нааязывать и братство.  Что наше главное богатство —  Патриотизм и мужики.  А казни шли и шли в черед:  Кто в оккупации, в плену  Случайно пережил войну,—  Пошли на каторгу, в расход.  Все так же Берия свирепо  После войны казнил славян.  Но виден стал уже обман,  Уже не верили так слепо.  Сорок восьмой год. Год измены.  Предательства евреев год.  Страну разрушивший народ,  Стал покидать России стены.  Но совершался поворот!  Измена! Ложь! Неотвратимо  Гнев направляла властелина  На "Богом избранный" народ.  Хитер был замысел тирана,  Готовил Геноцид детально,  Ему казалось — все реально,  Но обмануть не смог Кагана. —

 Сталин:  — По информации друзей  готовят заговор евреи.  Каганович:  — Я думаю крепка та шея,  Что так клевещет на людей.  Берия:  — Мы все, конечно же, проверим,  И негодяи не уйдут!  Не только пряник, но и кнут  Мы для таких людей имеем.  Сталин:  — Я Вас не понял! Это бунт?  Маленков:  — Нет! Нет! Злодеи не уйдут!  Сталин:  — Пора. Уж начали стареть  Мои орлы в Политбюро.  Берия (про себя):  — Ах ты, тюремное мурло!  Тебе недолго здесь сидеть!  Хрущев:  — Товарищ Сталин очень прав!  Булганин:  — Укоротим евреев нрав!  Маленков:  — Неооходима кадров смена!  Там, где евреи, там — Измена!  Молотов:  — Пора нам подвести итоги:  Теперь их не спасут и Боги!  И умер в нужный час владыка.  Для всех и до сих пор загадка  Природа странного припадка,  Но разгадать ее —  Поди-ка?  Традиций царского дворца  Не смог преодолеть и Сталин.  Еще Борис был Так представлен [16]  На суд Всевышнего Творца.  Год смерти Сталина. Смятенье.  Лаврентий Берия в цене.  России снилось в страшном сне  Его грядущее правленье.

Он рвался к шапке Мономаха  Стук ночью в двери,  Тюрем ад!  Но Жуков,— маршал и солдат  Освободил страну от страха  Хоть и не кончился кошмар,  Но можно подвести итоги:  Пустяк в сравнении, о Боги!  Резня монголов и татар  Славян за триста миллионов  Должно бы быть у нас в стране  Мы половину сатане  Скормили в жертву. Жертву Гоев  Мы заплатили эту цену  И вновь нам обещают рай?!  И вновь кричат;— Давай! Давай!  Те, кто готовит нам измену.  Как смеет Тать! Палач! Опять  (И внук, наследующий дачи,  А значит и доход палачий)  Нас в шовинизме обвинять?  Кто обвиняет в шовинизме  Славян измученный народ,—  Палач тот! И преступник тот!  Смертельный враг моей Отчизны  Терзали душу слова деда  Сжималось сердце от тоски  И стискивал я кулаки:  Откуда русским эти беды?  Перечеркнула нам пути  О рае на земле химера  Страшнее этого примера  В истории и не найти...  — Скажи мне дедушка, любовь,  Как жизни высшая награда,  Была ли в этом царстве ада,  Неволи горькой из неволь?  Как высший подвиг христиан  Встречал я, внучек, и нередко  Любовь в ГУЛАГа грязной клетке,  Где гибли тысячи славян.  В рассказе мрачном капитана  Монахи гибли. Вот они  Пример нам истинной любви  И совести больная рана.  Любви?  Любовь была награда.  Для ЗЭКов тоненькая нить,  Дававшая нам силы жить  И душу защитить от смрада.  В полярном царстве льда и тьмы  На дни считая жизни сроки,  Мы о любви шептали строки,  Забыв об ужасах тюрьмы.  Послушай эти строки, внук,  В них есть печаль и благородство.  И жжет трагическое сходство  Протянутых в пространство рук...

 — Если тебе грустно,— приходи!  Грусть твою развею нежной ласкою.  Если тебе скучно,— приходи!  Скуку прогоню я доброй сказкою.  Если тебе больно,— приходи!  Боль твою заговорю заклятьем.  Если тебе страшно,— приходи!  На врагов твоих нашлю проклятье.  Если не любила,— приходи!  Я тебе любви открою тайну.  Если изменила,— приходи!  И поймешь,— ошиблась ты случайно.  Если вдруг ревнуешь,— приходи!  И поймешь,— ревнуешь ты напрасно.  Если сердце есть в твоей груди,—  Не играй! Играешь ты опасно.  Если одиноко,— приходи!  Мы с тобой вдвоем не одиноки.  Слышишь как мне больно,— приходи!  Кровью истекают эти строки!  Умирал в горячечном бреду,  Звал любимую сокамерник сосед.  Но почувствовало вещее беду,—  Приподиялся и воскликнул:  - Нет!  Никогда сюда не приходи!  Люди здесь суровы и жестоки.  Вместо сердца — камень в их груди,  Нас здесь искалечили пороки!

 Чайник. Ржавая селедка.  Накрахмаленная скатерть.  Твоя легкая походка  И в божнице Богоматерь.  Гукает сыночек в люльке,  Белоснежное белье.  Путаются ноги в юбке...  Счастье! Солнышко мое!  Прилетел бы вольной птицей!  Да где крылья мне найти?  Долетел бы вольным ветром!  Горы встали на пути...  Мы молились вместо Бога  Революции, труду..  Трудимся...  Во тьме острога.  Как язычники в аду.  Офицер, буржуй, священник,—  Мы здесь пайками равны.  Счастью своему изменник  Я был враг своей страны!  Если Бог дарует силы  Пережить мне лагеря,—  Я вернусь к тебе, любимой,  Счастье, ладушка моя!

 Я тоже горд!  Я русский лорд!  Пусть я живу в тюремном хламе,  Моей души беспечный флот  Уже отплыл к прекрасной Даме.  Одели в грязное тряпье  И сняли кружева Брабанта...  Пусть будет все, как суждено!  Умру я нищим.  Пожил франтом.  Крепки тюремные замки  И давят каменные своды.  Но я искал твоей руки  Не через стены,  Через годы!  Мне сорок два.  Да трын-трава!  Всего полжизни прожито.  И что людская мне молва,  Когда мне всех дороже ты?  Любовь — сраженье двух сердец.  Здесь победителей не судят!  Пускай он шут! Глупец! Подлец!  Но побежденных здесь —  Не любят!  Так значит в бой!  На абордаж!  Сарынь на кичку!  Кортик в зубы!  —Покорнейший слуга я Ваш,—  Последнее, что шепчут губы.  Палач отнимет жизнь и Честь,  Но он любовь отнять не в силах,  Пока свобода мысли есть,  И кровь пока струится в жилах  Я сберегу  Любовь свою  И не отдам ее без бою.  Пока живу — тебя люблю!  А ты умрешь —  У мру с тобою!

 Ты помнишь, родимая, первый покос?  И нашу черемуху в темном логу?  Не нужно, родимая, охов и слез.  Я жив еще. Выживу. Если смогу.  Как наша телушка?  Ходила ли в стадо?  И будет ли в этом году молоко?  У батюшки сено скоси за оградой.  На дальний покос не ходи.  Детишек учи.  А в особицу Ваню.  Он ловок к наукам.  Глядишь, выйдет в люди.  Я доктором Ваню увидеть мечтаю...  А если не так, то учителем будет.  Отправь его в город к сестре моей Кате  Пусть в школе не знают, что я здесь сижу.  Из синей рубашки Анюте сшей платье,  Смотри, чтобы Прохор не сдвинул межу,  Картошку займи для посадки у Кати.  Ее в городских магазинах полно.  Сади, сколько можно Помогут и братья  — А Прохор,— скажи им,— сексот и говно  Смотри там!  Но если вдруг выпадет случай,—  Найдешь человека,—  Сходись с ним, не жди.  Родимая,  Сердце обидой не мучай!  Не шутят с такими как я здесь вожди

 Мадам! Тихо падают листья,  В их шорохе слышу беду.  Мадам! Ваше сердце так близко!  Я сделаю шаг — и войду.  Мадам! Моим клятвам не верьте.  Они лишь слова. Ритуал.  А верьте Вы детям и смерти,—  Ее этот мир повидал!  Ее этот мир повидал...  Палач с южно-русским акцентом,  Проворный одесский еврей  Меня убивал по рецептам  Религии страшной своей  Зарезан я был и расстрелян  В кровавом двадцатом году.  В конюшнях, что строил Растрелли,  Я умер в тифозном бреду.  Казнен был в казармах Крондштадта,  Замерз в Соловецком СЛОНе,  И пулей любимого брата  Убит на гражданской войне.  Но каюсь!  Бориса и Глеба  Я проклял пример на века.  Умри я —  Россию бы предал.  Жива она,— жив я пока.  И каюсь! Стрелял всегда первым!  А сам, как мишень на виду.  И я -пригожусь в сорок первом  России, попавшей в беду  России, попавшей в беду.  Сменю я фамилию дедов,  Смешаюсь с голодной толпой,  Мадам, я Россию не предал,  Хотя и враждую с Чекой.  История спор наш рассудит.  Чем я рисковал? Чем они?  И скажут мне русские люди:  — Фамилию внукам верни! —  Дождусь, назовет меня братом,—  Палач Джугашвили в мольбе.  Пройду пол-Европы солдатом,  Россию оставив себе.  Россию оставив себе.  Хожу я по лезвию бритвы.  Здесь кровь проливают рекой.  Хранят меня Ваши молитвы.  Мне рано еще на покой.  Мне снятся любимые внуки.  Мы счастливы будем, мадам!  Вернусь я из этой разлуки  И Вас никому не отдам.  И Вас никому не отдам.  Мадам! Уже падают листья  В заброшенном нашем саду.  Мадам! Ваше сердце так близко!  Я сделаю шаг и  Войду?

 Запомни!  Это их слеза  Дождем тебе омоет щеку  Следят за нами издалека  С ночного неба  Их глаза!  Пыль на дороге — их тела,  И мы  По их шагаем спинам!  И как обидно нестерпимы  Им наши мелкие дела...

 О! Русская земля! Опять ты сирота  Крылами бьет беда в твои просторы,  В душе Обида, Боль и Пустота,  А в Памяти — Обман и Приговоры.  Дни окаянные расстрелов без суда  От Октября по тридцать пятый год  Ведет тебя от бога в никуда  Жестокий "богоизбранный" народ.  Безлюдели террором города:  Ростов и Харьков, Ярославль, Крондштадт...  И как закон — расстреливал всегда  Наемный Лейбы Троцкого солдат.  Истории лишали и святых  Разрыли кладбища и осквернили храмы  Устраивали в алтарях пустых  Конюшни, туалеты, пилорамы...

 Сегодня правят внуки палачей  Манкурты — их рабы — безродные сатрапы.  Чтецы чужих, бессмысленных речей.  Послушать их — мы сами виноваты.  Мы сами отказались от столицы,  Культуры, академии наук..?  И сами разучились мы трудиться  Как при царе — не покладая рук?  Мы сами разоряли отчий дом?  И сами шли на смерть отцы и деды?  Все сами отдали, что нажито трудом?  И прочили великие победы?  И сами отдали Россию в кабалу  Народам полуграмотным и диким?  И в богадельню превратив свою страну  Сам наш народ стал некогда великим?  Журналы, телевиденье, газеты  Пытаются внушить нам этот вздор  И увести виновных от ответа.  И то, что не забыт по их словам — позор.  Но есть всему предел! Последняя черта.  И мы сейчас у этого предела,  Нам нужно покаянье, чистота,  А ложь и грязь — смертельно надоела,  До смуты один шаг. Где грянет первый гром?  Быть может спровоцируют в столице  Сыны Сиона яростный погром?  Или в Эстонии наемные убийцы?  В Ташкенте? Грузии? Молдавии? Литве?  Стучит нам в сердце пепел наших дедов  И шепчет нам, что кто—то там в Москве  Россию снова по дешевке предал.  И был той смуты каждый год  Страшнейшим со времен Адама  Торжествовал Искариот!  У стен разрушенного храма.