Мой дед был память многих поколений.  Знал летописи древних мусульман  И разбирался в тонкостях учений  Язычников, евреев, христиан.  Читал он скальдов песенные эдды,  Предания германцев и датчан,—  В них наших предков битвы и победы  Слагаются в историю славян.  Мечтал об этом написать он книгу,  Но шел террор и было не до книг  Вел Ленин революции интригу,—  Страшнейшую в истории интриг.  Дед понимал: на это нужно годы,  Чтоб излечить от бешенства Россию,  Чтобы опомнились заблудшие народы  И прокляли незванного Мессию.  И понимая роли в этой драме,  Из рук не выпуская револьвера,  Служитель музам и прекрасной Даме  Не изменил присяге офицера.  Да, он стрелял! И тем приблизил час,  Когда прекрасная, как женщина нагая  Вернулась Правда, исцеляя нас,  Насилие и ложь ниспровергая.  Он истреблял кровавых палачей,  Распространявших вирус большевизма  И проклинавших в тысячах речей  Понятия: Россия и Отчизна.  А где ж Вы, дедушки ровесники седые,  Хранители истории народной?  Не шли за ним из нравственной Гордыни?  Презрели его в позе благородной?  Прекраснодушно стоя выше схватки,  Непротивлением убийства освятили!  Не прокляв Ленина кровавые порядки,  Народ безмолвием своим осиротили!  Когда мой дедушка Вас звал на злую битву,-  Боялись Вы восстать против народа?!!  Но не народ то был,—  Забывшая молитву,  Толпа иуд и каторжного сброда!  Сегодня снова воздух пахнет кровью!  Моих ровесников не утихают споры:  Опять зовут к врагам идти с любовью  И принимать покорно приговоры.  Но кто же право дал судить потомков Буса,  Олега, Рюрика, Вандала, Святослава...  Потомкам тех, кто распинал Иисуса,  И кем распята русская держава.

 Мы будем помнить много поколений  Как род наш нес кровавый, тяжкий крест  Через ГУЛАГ:  И тридцать лет мучений,  И каждый обыск, следствие, арест...  Россию мы иудам не отдали!  Но в нимбе из тернового венца  Ушел мой род в неведомые дали  Туда, где нет начала и конца.  Из ста мужчин осталось только трое:  Отец, мой сын и я. Спасибо Ленин!  Не все ушедшие из нас были герои,  Но не было! —  Упавших на колени.  Я палачей —  Как нечисть ненавижу:  На Бога!  Руку поднявшие хамы.  И письма брата деда из Парижа  Еще одна страница этой драмы.  ПИСЬМА ИЗ ПАРИЖА  (Памяти Юрия Дмитриевича)  Пятьдесят шестой в России был надеждами богат,  В этот год из-за границы нашел деда его брат,  Написал. Прислал проспекты внетявок своих на память,  Плакал: "Больше не увижу Петергофскую весну...  Как мечтали, брат мой милый, Родину собой прославить!  Не на то отдали силы. А теперь пора ко сну.  Я по памяти рисую зиму русскую в Смоленске,  Осень в нашей деревеньке, летний полдень на Дону...  Здесь же братец все чужое: реки, долы, перелески...  Как мне горько, что не дома, не в России я умру.  Впрочем, cher ami, стреляли мы недаром по чекистам.  Видишь, вот они и сдали. Грядет русский ренессанс.  Книгу ты прочел едва ли на своем пути тернистом  О побеге соловейком. Как использовал я шанс.  Прочти, брат, мне интересно отзыв знать специалиста,  Ее многие читали: Рузведьт, Чемберлен, Де Голль...  Впрочем, в ней они искали приключенья Монте-Кристо,  Ну а ты увидишь сразу, как рвала мне душу боль.  Помнишь Пасху в Петрограде, Апфельбаума ловушку,— [38]  Приказал он офицерам регистрацию пройти.  Мы тогда с тобой решили, что берет он нас на мушку,  Не пошли. С той самой Пасхи  Разошлись наши пути.  Тебя брали на квартире латыши и два еврея,  Дворник рассказал. Их трупы  Он отвез потом в чека.  Потерял тебя я в Смуту. Злое для России время.  А нашел только сегодня. И прошли с тех пор века...

 Высылаю тебе книгу. Дай ее прочесть и внуку.  Смотрит с карточки мужчиной он в сбои тринадцать лет..  Бедный дедушка! Не понял он тогда простую штуку:  Не пришла на Русь Свобода.  До сих пор ее здесь нет.  Изгнан был отец с работы. Мать уволили за книгу.  Хоть ее и не читали; Не видали никогда.  "Сын,— сказал отец,— прорвемся! Покажи в кармане фигу,  Найдем новую работу.  Это горе — не беда.  До войны бывало хуже: нас не брали в институты, [39]  А евреи шли потоком, без экзаменов туда.  Вот тогда мне выпадали, сын, тяжелые минуты,  И еще в войну. А это —  Не беда, а ерунда."  Не прочел я книгу. Письма  Брата деда из Парижа  Будят память, как отрывки.  Строки длинного письма.  А теперь уж не дополнишь. Никогда а не увижу  Лейб-поручика лихого и опасного весьма.  В Сен - Буа он спит. В могиле. Пухом будь ему земля.  Как его любви к России...  Не хватает у Кремля!

 Воздух пахнет Смутой, кровью и тоской.  Я на перепутье. Выбор не простой:  Повернешь налево —  Продотряд, чека, —  Выгребать заставят хлеб у мужика.  Жидо-комиссары, нет на них креста!  Я на этом хлебе  Вижу кровь Христа.  Повернешь направо — золото погон, —  Российская слава — незабытый сон.  Если путь не выберешь, — здесь найдешь конец:  Слева ли, да справа ли, —  Но найдет свинец.  Белому движению каркают беду.  Но мее решение:  Направо я пойду.  Пусть немногочисленны белые, полки,—  Все же мне привычнее с правой бить руки.  Редкую профессию имею,— военлет,  Белому движению послужит самолет.  На Дону восстали: долой большевики!  Прилечу с патронами,— держитесь, казаки!  Привезу с Кубани порох и табак,  А кому не хватит — повоюет так.  Привезу рассказы тех, кто был в чека,—  Чтобы понимали, что ждет там казака.  Шлепнули Подтелкова, первый был палач,  Штокмана,— бывают же злодеи!  Потом заколодило,—  Хоть кричи, хоть плачь!  Тонко рассчитали иудеи:  Пешкой был Миронов,— наивный идиот!  Казаков смиривший сказочкой о рае,  Пулю получивший от Бронштейна в лоб, [40]  Ленину писавший:" Правды я желаю..."  Еще неизвестно: чья 6 тогда взяла?

 Казаки пошли бы на столицу!  Улестил Миронов: "Зачем нам та Москва?  Наше дело вспахивать землицу."  На кругу кричали:  — Он природный, свой!  — Верить нам Миронычу с руки!  — Ваше благородие! Погоди! Постой!  — Не пойдут за белой костью казаки!  — Много шибко грамотных!  — Нам от них бяда!  — Мы державы становой хребет!  — Довели Рассею до ручки господа!  — Что нам та присяга?!  — Давно царя уж нет!

 В этом вся трагедия!  Роковой просчет.  Мы пуповину оторвали от народа.  За честь и привилегии нам предъявили счет.  Поплатилась русская порода!  Лишь один Столыпин понимал народ,  Неотрывен был от его плоти.  Мы же  Покушениям вели лениво счет,  А не впряглись помочь ему в работе.  Страшная расплата! Бедная страна.  Как разъели твою плоть газеты!  Ты обезоружена и разобщена.  Время русским вновь давать обеты!

 Горько Дон раскаялся! Да поди, верни  Тех, кто был расстрелян по оврагам.  Дон краснел от крови  В страшные те дни,  Не доверив страшный счет бумагам.  Убивали зверски женщин и детей,  За пол—года "расказачили" пол-Дона  По указу Свердлова и других вождей,  Для которых русские —  Особый вид назема.  До последних дней  Я летал на Дон  Им возил лекарства, порох и патроны.  И с небес я видел  Словно страшный сон  Вольницы казачьей,— России похороны.  Кончилось горючее. Мои верный револьвер  Пулю шлет за пулей. Стреляет офицер.  Их пыталось шестеро взять меня живьем.  Но не зря поют они:  "И как один умрем!.."  Крымская республика.  Лубок да картон.  В комиссара. В кожанку  Последний патрон.  На шаланде выгребли за синий горизонт,  Только не у Врангеля был мой последний фронт.  Восемь лет я парией скитался по Руси  И шептал затравленно:  "Спаси и пронеси!"  В день святой, родительский  На кладбшде пленен  Двадцать шесть этапов  По дороге в СЛОН.

 Снова в рабство обратили Русь поганые хазары.  Эх! Зачем Екатерина их поверила мольбам?  Ведь из Библии известно, как они губили страны,  А она заразу эту за сервиз впустила к нам..  Зря сенаторы читали ей заветы Святослава:  "Иудей России нужен или мертвый, или раб!"  Но премудрая царица хитрости не распознала,  Били упыри на жалость!  Ну а в этом русский слаб.

 В тюрьмах слуг тех адовых —  Избавленьем — смерть.  Но назло чекистам сумел я уцелеть.  Подобрал компанию: пять сорвиголов.  Шлепнули охрану и махнули в Соловков.  Утлый челн монашеский  На север правил, в лед.  Долго там искали нас, да кто во льдах найдет?!  А потом Норвегия, Англия, Париж!  Книга, как проклятие. И в кармане шиш.  Книге не поверило левое дерьмо.  Сыпали угрозами за письмом письмо.  Франс, Фейхтвангер, Шоу и Ромен Роллан  Предали анафеме: Клевета! Обман!  Сам иуда Горький написать был рад,  Что в СЛОНе дом отдыха для зэков, райский сад.  Ужас тридцать третьего. Воероссийский стон.  Вся держава русская превратилась в СЛОН,  А евреи кушали фрукты и кишмиш! [41]  А евреи ездили в Лондон и Париж!

 Вдруг на переправе — смена лошадей!  Сталин полновластным стал владыкой.  Палачей — евреев как, простых людей  Стал бросать в ГУЛАГ:  "Сиди и не чирикай!"  Что тут скажешь? Сталин...  Конечно же палач.  Но вернул иудам часть долгов кровавых.  В лагерях аукнулся им в избах детский плач,-  Стрелял левых также как и правых.  Ну а дальше больше,—  С Гитлером Война.  Сталин защищал от беды державу.  Рассчитались с немцами мы при нем сполна,  И вернули Родине воинскую славу.

 В трудный час России  Снова я в строю,  Вновь рискую буйной головою.  Громко ведь не скажешь — Родину люблю!  Что-то в этом чувстве есть такое...  Самому мне странно: русский офицер,  Четырех Георгиев имею,  Как гроза чекистов —  Многим я пример, но помог в войну и не жалею.  Помогал России, а не палачам.  Им на этом свете нет прощенья.  Мир уже не верил сладким их стихам,  Кровь невинных требует отмщенья.  Все вожди кремлевские — банда пауков!  Пожирающих друг друга ради Власти.  Сколько крови пролито в череде веков  Ради этой беспощадной страсти!  И Хрущев иуда  Кровавый был сатрап,  Отказал в могиле мертвому тирану,  Шут застольный! Преданный  И трусливый раб!  Мертвые не имут  Ни хулы, ни сраму.