Перед восходом солнца, ближе к 7 часам утра, русские войска устремились в атаку. Беннигсен приказал поручику Баранову, командиру четырех орудий легкой роты № 8, при выходе из леса дать залп, а Пиллару вывести на открытый участок егерей и прикрыть ими орудия. Выстрелы артиллерии должны были быть знаком для отряда Орлова-Денисова к обходу левого фланга неприятеля и, одновременно, сигналом 4-му пехотному корпусу начать движение к выходу из леса на соединение с 6-м корпусом Дохтурова.

В своих записках Беннигсен отмечает, что несколько состоявших при нем офицеров, «движимые нетерпением», выехали на опушку леса и были замечены неприятельскими ведетами, которые, подняв тревогу, сделали три выстрела из орудий, раньше, чем русские артиллеристы успели выйти из леса. «Это, — пишет Беннигсен, — оказалось выгодным для нас, так как наши колонны приняли эти выстрелы за условный сигнал, который мы должны были дать со своей стороны». Описание этого происшествия не встречается в дневниках и воспоминаниях других участников сражения, но, как бы то ни было, выступившие под прикрытием егерской бригады из леса орудия русской артиллерии открыли огонь по неприятельскому лагерю. Одна из гранат упала в расположение 3-го вюртембергского конно-егерского полка и разорвалась вблизи Рооса, не причинив вреда. Другое ядро убило лошадь в запряжке фургона, стоявшего рядом с палаткой командира 2-го карабинерского полка.

Примерно в то же время, когда части 2-го корпуса вступили в бой, на левый фланг неприятеля обрушилась кавалерийская колонна. Не дождавшись сигнала к атаке и опасаясь быть обнаруженным, Орлов-Денисов выдвинул свои полки из леса и устремился на лагерь противника. Это позволило ему, преодолев расстояние примерно в 3 км, напасть на отряд Мюрата почти одновременно с пехотными колоннами правого фланга.

В лагере, на левом фланге противника началась паника. С фронта вела огонь русская артиллерия, а с тыла и флангов наседали казаки, рассыпавшиеся на пространстве между рекой Чернишней и ручьем Десенка. Стоявшие на левой стороне ручья части 2-го резервного кавалерийского корпуса Себастьяни (2-я легкая и 2-я тяжелая дивизии) начали отступление к польским войскам. Об этом движении Росс писал: «Быстро сели мы на коней, которые после полуночи всегда стояли у нас взнузданными; оглянувшись, мы увидели неприятельские ряды уже перед нашим лагерем, а позади него большими отрядами носились казаки. Русские пушки развали сильный огонь, прежде чем успела тронуться с места хоть одна из наших — ибо половина лошадей у нас пала — и прежде чем успели собраться небольшие наши ряды».

В наиболее тяжелом положении оказались полки 4-й тяжелой кавалерийской дивизии корпуса Себастьяни (1-й и 2-й карабинерские, 1-й кирасирский).

О.Ф. Себастьяни (1772–1851).

В самом начале атаки казаки захватили стоявшую за лагерем без всякого прикрытия неприятельскую артиллерию (3-я и 4-я роты 1-го конно-артиллерийского полка и прикомандированная из 4-го кавалерийского корпуса 1-я рота польской конной артиллерии, всего 18 орудий). При этом, по свидетельству капитана 5-го польского конно-егерского полка Г. Дембинского, пьяные артиллеристы сумели сделать лишь один выстрел из 18 заряженных орудий. К этому эпизоду, вероятно, относится описанный в наградном списке подвиг есаула Грекова 18-го полка Костина, который, командуя сотней казаков, «при ударе на неприятельскую батарею первый вскочил на оную, переколол канониров и завладел одним орудием».

А. Ежов. Атака Донских казаков против 1-го кирасирского полка, 18 октября 1812 г.

«Многие офицеры и солдаты, — отмечал Колачковский, — погруженные в сон после ночной попойки, не успели добежать до лошадей. Кое-как удалось собрать остальных и выстроиться за деревней (Тетеринкой — В.Б.)». Несмотря на внезапность атаки и царившую в лагере противника панику, части 4-й дивизии сумели все-таки построиться и вступить в схватку. В «Рукописи карабинеров» этот эпизод описан следующим образом: «На биваках царили беспорядок и смятение; в первый момент люди смешались с лошадьми между повозок и экипажей, но, благодаря твердости духа карабинеров, вскоре был наведен порядок. Без страха, сохраняя спокойствие и хладнокровие, столь необходимые и столь трудно достижимые при подобных случаях, 1-й полк, несмотря на то, что его ряды не были полностью сформированы, слыша позади громкое „ура“ русской кавалерии, вовсе не собирался останавливаться. Три его маленьких эскадрона, последовательно меняя направление, устремились на массы противника, орудуя палашами и круша все, что было перед их фронтом, достигли высоты, которая должна была послужить позицией для наших войск». В то время, как 1-й карабинерский полк атаковал появившихся в тылу лагеря казаков, 2-й карабинерский и 1-й кирасирский полки предприняли попытку спасти свою артиллерию. Но когда они пробились к месту, оказалось, что большинство орудий уже были увезены казаками, а те, которые остались, не имели запряжек. Полки 4-й дивизии стремились удержаться на своих позициях, ожидая поддержки и отбиваясь от наседавшей со всех сторон русской конницы, численность которой постоянно увеличивалась.

А. Лалоз. Тревога на бивуаке легкой кавалерии, 1812 г.

Атаку казачьих полков поддерживали находившиеся в составе колонны Орлова-Денисова части регулярной кавалерии, пехоты и артиллерии. Кроме того, на начальном этапе сражения к левому флангу этой колонны примкнул Тобольский пехотный полк с тремя орудиями легкой артиллерии. Командовавший этими силами Вюртембергский, выйдя из леса, поддержал нападение, устремившись «на неприятельских кирасиров, старавшихся прикрыть от казаков расположение Мюрата».

По всему лагерю неприятельские войска спешно готовились к отражению внезапного нападения. Прикрытые рекой Чернишней, они были в большей безопасности. Тирион, служивший вахмистром во 2-м кирасирском полку 1-го кавалерийского корпуса, вспоминал, что «первый шум, за которым быстро последовали звуки выстрелов, указал нам, что мы атакованы неприятелем. Живо вскочили мы на коней, ежеминутно ожидая атаки, но таковой не последовало; все силы русских устремились на наших соседей (корпус Себастьяни — В.Б.), которые не были, подобно нам, ограждены с фронта оврагом ручья, перейти который впереди нас и скрытно от наших постов было не только трудно, но и прямо невозможно».

Вместе с тем, в начале сражения отдельные отряды казаков обошли расположенные на левом фланге неприятеля полки и пытались развить успешно начатое наступление. Например, эскадрон лейб-гвардии Казачьего полка под командованием ротмистра Чеботарева после нападения на неприятельскую батарею, где было захвачено одно орудие, «продолжая далее поражать бегущего и расстроенного неприятеля, напал на его пехоту, разбил и взял в плен более ста человек, но, бывши уже отрезанным многочисленным неприятелем, пленных всех на месте переколол и переранил, сам же с командою и орудием пробился через всю неприятельскую линию вперед, к нашим аванпостам». В этот критический для противника момент Мюрат не потерял присутствия духа и сумел организовать сопротивление, используя стоявшие на правом берегу Чернишни части 1-го резервного кавалерийского корпуса. «Он, — вспоминал Тирион, — бросался на все биваки, собирая всех попадавшихся ему всадников и, как только успевал набрать таковых с эскадрон, так мгновенно бросался с ними в атаку. Наша кавалерия обязана своим спасением именно этим последовательным и повторенным на нескольких пунктах атакам, которые, остановив неприятеля, дали войскам время и возможность осмотреться, собраться и пойти на неприятеля».

А. Ежов. Артиллерист 1-го конноартиллерийского полка, русская кампания 1812 г.

В этих схватках с казаками Мюрат получил легкое ранение пикой в бедро. О начальном этапе сражения Роос писал, что «общее наше состояние было настолько плачевно, что я думал, что русские просто захватят нас и отведут в плен; только впоследствии я узнал, каким чудом этого не случилось. А именно, проворность и быстрая решимость короля помогли ему так ловко использовать кирасир и другие мелкие отряды кавалерии, что удалось отвратить самое ужасное». Организованные Мюратом атаки русской конницы позволили остановить движение казаков на линии реки Чернишни и тем самым спасти основные силы противника от окружения и разгрома.

Наиболее подготовленными к нападению оказались части 5-го польского корпуса Понятовского. «По счастью, — пишет начальник штаба 16-й пехотной дивизии Вейссенгоф, — вся наша пехота и кавалерия находилась в сборе на позиции. Мы выступили по тревоге, к которой подготовлялись по приказанию командира корпуса, в полной боевой готовности, с оружием и в снаряжении. Эта предусмотрительность спасла не только нас, но и корпус короля (Мюрата — В.Б.), стоявший правее».

Обойдя полки 4-й тяжелой кавалерийской дивизии, казаки ударили в тыл польских войск и бросились на их обозы. Сотня казаков с сыном войскового атамана М.И. Платова сумела проскакать мимо Тетеринки к русской пехоте. В наградных документах о действиях войскового старшины М.М. Платова, командовавшего пятью сотнями Атаманского казачьего полка, говорилось, что казаки, «зайдя в тыл неприятельской позиции и несмотря на сильные картечные из пушек выстрелы, атаковали многочисленного неприятеля, прикрывавшего их орудия, коего по сильном упорстве опрокинули и с жестоким поражением прогнали», захватив 3 орудия. Поляки иначе оценивали этот эпизод сражения. «Казаки, — вспоминал Колачковский, — уже со своим обычным криком „Коли! Коли! Ура!“ ворвались в пехотный лагерь и начали опрокидывать ружейные козла».

Я. Шельминский. 2-й пехотный полк (Великое герцогство Варшавское).

Я. Шельминский. 8-й пехотный полк (Великое герцогство Варшавское).

По свидетельству Вейссенгофа, для защиты своего тыла командир 16-й пехотной дивизии Ю. Зайончек выслал несколько рот вольтижеров, которые «отбили обозы, перебили часть донцов и захватили в плен несколько десятков старых, большей частью украшенных крестами казаков». Кроме того, по приказу Понятовского несколько орудий были развернуты в сторону возвышенности, расположенной на правом берегу ручья Десенка, за Тетеринкой. Они открыли огонь гранатами по массам русской конницы. «Выстрелы, — пишет Колачковский, — были удачны и сдержали ее натиск. Началась настоящая битва».

Примерно в то же время, когда казаки ударили во фланг и тыл польского корпуса, бригада Пиллара, при которой находился Багговут, выйдя из леса, стремительно атаковала и сбила неприятельские посты. Под прикрытием огня четырех орудий легкой роты № 8, 4-й и 48-й егерские полки устремились к неприятельской батарее. Как свидетельствует Дурново, противник ответил на выстрелы 5 минут спустя и «третьим по счету ядром, выпущенным им, унесло у нас храброго генерал-лейтенанта Багговута, под которым была убита лошадь и которому оторвало ногу. Он умер спустя четверть часа». Его место занял старший во 2-м корпусе генерал — начальник 17-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Олсуфьев. Смерть Багговута произвела неприятное действие на войска. Находившийся при Милорадовиче поручик Глинка писал: «Когда повсюду гремело победоносное ура! К прискорбию узнают о смерти генерала Багговута. Среди кровопролитных сражений, среди многих жарких боев, храбрый генерал сей уцелевший от пуль и картечи, убит здесь вторым ядром, с батареи неприятельской пущенным».

Егерская бригада наступала на польский корпус в рассыпном строю, опираясь на свои резервы, за которыми из леса выступали и строились вдоль опушки полки 2-го корпуса. «Князь Понятовский, — свидетельствует Колачковский, — чтобы выиграть время, пока пехота успеет перейти из березовой рощи за оврагом на правый берег р. Чернишни, так как это движение было последним для соединения наших сил и обеспечением, чтобы неприятель не окружил нас совершенно, приказал князю Сулковскому, во главе его бригады, состоявшей из 5-го конно-егерского и 13-го гусарского полков, напасть на приближавшиеся неприятельские колонны. Последние, выдвинув своих стрелков, успели сформировать каре. Наша кавалерия немедленно атаковала их на рысях и разбила два каре. Следовало удивляться упорству, с которым дралась молодая русская пехота. Я видел лежавших на земле раненых стрелков, которые поднимались, когда мы проходили мимо и стреляли в нас. Приходилось добивать их, чтобы они не могли принести нам еще больше вреда». Во время боя бригадный генерал князь А.П. Сулковский получил ранение пулей в ногу. Об этой же атаке Вюртембергский писал, что «48-й полк бросился вперед врассыпную, и французские кирасиры, воспользовавшись этим, изрубили значительную часть его». Можно предположить, что в кавалерийской атаке, помимо указанных Колачковским полков, могли принять участия и отступившие по левой стороне ручья Десенки к расположению поляков части 2-й легкой и 2-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни. О том, что егеря пострадали, в основном, от кирасир пишет в рапорте Беннигсену и Олсуфьев, указывая, что положение спас подоспевший резерв 48-го егерского полка, который «открыл сильный батальный огонь и тем неприятеля обратил в бегство».

К.Ф. Багговут (1761–1812).

Я. Шельминский. 5-й конно-егерский полк (Великое герцогство Варшавское).

Следовавший с артиллерией 6-го корпуса Митаревский так описывал увиденное им в этот день поле боя: «Впереди нас было ровное место, на нем лежало много убитых и раненых наших егерей. Раненые рассказывали, что они шли в стрелках, на них из-за леска, что в левой стороне, напала французская конница, они не успели выстроиться в каре, и потому из них много перебито. Лежало тут довольно и французских кавалеристов; некоторые из них были в латах и шишаках, с конскими хвостами и в огромных ботфортах».

Несмотря на сложности, встретившиеся при движении русских войск к позиции, начало атаки правого фланга оказалось успешным и даже согласованным. Однако пехотные колонны не сумели вовремя выйти из леса и поддержать всеми своими силами начавшееся наступление. Этому, вероятно, в немалой степени способствовало то обстоятельство, что в движение полков 2-го корпуса были внесены незапланированные изменения, повлиявшие на задержку их сосредоточения. Кроме того, польские войска, в отличие от корпуса Себастьяни, сумели быстро подготовиться к отражению начавшегося наступления. Выходившие из леса русские части столкнулись с тем, что неприятель, как пишет Беннигсен, был уже готов к атаке, выстроившись в боевом порядке на холме перед деревней Юшково. Фронтальная атака егерской бригады Пиллара была отбита кавалерией, а казачьи полки отброшены за правый берег Десенки и сосредоточились в небольшом лесочке между Рязановским оврагом и рекой Чернишней. Польские войска смогли устоять на своей позиции и, сдерживая выдвигавшиеся из Дедневского леса части русской пехоты, готовились перейти на правый берег реки Чернишни. В свою очередь, перед русскими пехотными колоннами правого фланга встала задача сбить польские части с занимаемого ими пригорка и принудить их к отступлению.

Тарутинское сражение 18 октября 1812 г. 1-й этап (с 7 до 10 часов). Карта выполнена В.М. Типикиным и В.А. Бессоновым.

По мнению Беннигсена, на этом участке войсками в тот момент командовал Мюрат. Однако, как свидетельствует Вейссенгоф, Мюрат появился среди поляков лишь в тот момент, когда 16-я дивизия Зайончека переменила фронт для защиты левого фланга 5-го корпуса. «Мюрат, — пишет Вейссенгоф, — облегченно вздохнул, найдя средний корпус князя Понятовского в полном порядке, храбро отражающим неприятеля». Как видно, польские войска, против которых были направлены силы русского правого фланга, находились под командой Понятовского.

Атака польского корпуса закончилась неудачей еще и потому, что она не была своевременно поддержана силами 4-го пехотного корпуса Остермана-Толстого. В первые минуты сражения, когда были услышаны пушечные выстрелы, егеря 4-го корпуса бросились в лежавший перед ними лесок и сбили неприятельские пикеты. «Мне, — пишет Радожицкий, — велено было тотчас с двумя пушками выехать в долину, правее леса; и я увидел правее себя егерей 2-го корпуса, бегущих для занятия впереди их другого леса, за которым и против нас неприятель бивакировал около обгорелых развалин деревушки Дедни, за речкою». На этом движение 4-го корпуса закончилось. Он не прошел лес, в котором оставался выдвинутый для усиления аванпостов 3-й польский пехотный полк полковника Блумера, и не предпринял наступление на позицию 5-го польского корпуса. Участники сражения в своих воспоминаниях осуждали медлительность Остермана-Толстого. Так, например, состоявший при Главном штабе квартирмейстерский офицер Щербинин с иронией писал, что 4-й корпус «по причине непостижимой, остановил колонны свои в лесу, который, лежав перед фронтом его, был занят им без выстрела при первом бегстве французской линии. Уже и 2-й корпус возобновил движение вперед, а 4-й все еще оставался в этом ему приятном лесу». Вместе с тем, майор 1-го егерского полка Петров, служивший в корпусе Остермана-Толстого, отмечал, что не отыскано, «какой и от кого 6 (18) числа поутру, при начале сражения, прислан был офицер приостановить движение к нападению на неприятеля колонн пехотных нашего правого фланга. Глубокая вечность молчит». Следовательно, можно предположить, что атака неприятельской позиции была приостановлена не по «недостатку распорядительности» корпусного командира, который «в сей день не поддержал своей славы», а на основании полученного приказа.

Как только на правом фланге русских войск началась перестрелка, Милорадович отдал приказ выдвинуться вперед находившейся в его распоряжении кавалерии и пехоте. Кавалерийские корпуса под командованием Корфа были обращены на центр неприятельской позиции. Левее их наступал пехотный отряд Долгорукова. «Генерал Милорадович, — пишет Глинка, — вызвав фланкеров, приказывает в глазах своих сбивать пикеты неприятельские, которые на рассвете не могли еще различать ясно и стояли в недоумении. Мгновенно ведеты неприятельские сорваны, передовая цепь бежит». Командующий артиллерией 3-го корпуса резервной кавалерии полковник барон Ш.П.Л. Гриуа, спавший в дымной избе в деревне Кузовлево, был разбужен звуками начавшейся перестрелки. Выглянув в окно, он увидел, что «по ту сторону оврага наши ведеты в перестрелке с неприятельскими стрелками. Был густой туман, и я предположил, что к нам подошли русские патрули. Но перестрелка была слышна и в других местах, и на обоих берегах по всему лагерю трубили. Значит, началась серьезная атака».

Ю.А. Понятовский (1763–1813). Гравюра Дюбрея 1810-е гг. Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник.

Гриуа приказал артиллеристам закладывать лошадей и отправился к месту боя. «Наши конные форпосты, — пишет он, — стягивались уже к своим полкам, вступившим в битву. Мы некоторое время наблюдали. Наконец русские войска заколебались, и разорвавшийся туман позволил нам увидеть, как их ряды, маневрируя, надвигались на нас. Я направил против них огонь артиллерии, русские ответили, и вдоль всего фронта завязалось дело».

Вместе с тем, Гриуа писал: «Не знаю, какая несчастная случайность помогла артиллеристам достать в этот день водки. Я заметил это, когда при первых выстрелах отправился к парку и приказал ротам собираться и садиться на лошадей. Хлебная водка — настоящий яд и она уже оказала действие на нескольких солдат. Заметно оно было и на офицерах. Один из лучших, обычно вполне трезвый капитан при разговоре со мной упал почти без чувств. Другой был приблизительно в таком же состоянии. Таким образом, тяжело было вести дело; как заставить слушаться или хотя бы понимать приказания людей, утративших ясность сознания?».

Приближаясь к неприятельским войскам, расположенным у Виньково, Милорадович приказал занять выгодную высоту конно-артиллерийской роте № 4. «Полковник Мерлин с ротою своей, — пишет Глинка, — опередив даже кавалерию, взлетает на высоту, устраивает орудия, бьет по неприятельским бивакам и заставляет молчать открывшуюся было его батарею. Восходящее солнце видит нас уже побеждающими». В свою очередь, дивизионный генерал барон Л.П. Шастель, командовавший 3-м резервным кавалерийским корпусом вместо заболевшего и отправленного в тыл Лагуссе, «выбрал диспозицию, казавшуюся ему самой удобной, чтобы отразить нападение; распорядился даже сделать несколько кавалерийских атак. Но силы были не равны, и ему пришлось заботиться о том, чтобы отступить и не быть разбитым». Противник начал отходить на правый берег Чернишни, чтобы прикрыть свой фронт рекой и на этой позиции выиграть время для организации отступления. Однако стремительно начатая на левом фланге русских войск атака не получила своего продолжения. Во время наступления, как пишет находившийся при начальнике авангарда поручик Граббе, «Милорадович был отозван к Кутузову, и все остановлено было отсутствием начальника». Этот факт подтверждает в своих записках и Беннигсен. «Генерал Милорадович, с которым я условился накануне и который рассчитывал поддержать мою атаку со своим авангардом, был вызван, в тот самый момент, когда началась атака, за 10 верст к князю Кутузову, который продержал его до тех пор, пока сражение не кончилось».

В то время, когда на левом и правом фланге русских войск уже разгорелся бой, 6-й пехотный корпус, находившийся в центре боевой линии, построился в колонны и, не начав движения, простоял «в таком виде довольно долго». По свидетельству Беннигсена, командиру 6-го корпуса Кутузов «за минуту до начала боя послал приказ не трогаться с места, не предупредив меня о том».

М.Л. Милорадович (1771–1825).

Н.Н. Раевский (1771–1829).

Сам главнокомандующий во время сражения находился при гвардии и кирасирских полках. Его окружали многочисленные офицеры штаба и генералы. Среди последних были дежурный генерал Коновницын, начальник штаба 1-й западной армии Ермолов и командир 7-го пехотного корпуса Раевский. Ожидая начала атаки, главнокомандующий говорил: «Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель, приняв меры, заблаговременно отступает». Ермолов, понимая, что эти слова относятся к нему, толкнул коленом Раевского, которому сказал: «Он на мой счет забавляется». Когда стали раздаваться пушечные выстрелы, Ермолов сказал князю: «„Время не упущено, неприятель не ушел, теперь, ваша светлость, нам надлежит с своей стороны дружно наступать, потому что гвардия отсюда и дыма не увидит“. Кутузов скомандовал наступление, но через каждые сто шагов войска останавливались почти на три четверти часа, князь видимо избегал участия в сражении». Следовательно, с началом сражения, стоявшие на левом фланге пехотные корпуса и кирасирские дивизии начали движение в сторону противника. Однако, как пишет офицер лейб-гвардии Измайловского полка Симанский, 5-й корпус был вскоре остановлен. Войска построились «к атаке в колонну; в такой позиции, приготовлялись уже отправлять знамена, но оные оставили. Людям велено было отдыхать».

Как только стали слышны выстрелы, Кутузов направил на правый фланг Коновницына, чтобы тот донес ему о происходящем. Вместе с Коновницыным поехали многие офицеры, в том числе находившиеся при Коновницыне полевой генерал-аудитор 2-й армии Маевский, Михайловский-Данилевский, Щербинин.

По свидетельству адъютанта Кутузова Левенштерна, оставшийся на месте главнокомандующий «утверждал, что трех пушечных выстрелов не было сделано; но так как их было сделано несколько сот, то было очевидно, что атака началась». Вскоре к Кутузову прибыл Милорадович, «прося у него разрешение перейти в наступление и совершить движение для поддержки нашего правого фланга. Фельдмаршал с неудовольствием отверг это предложение». Михайловский-Данилевский в «Описании Отечественной войны 1812 г.» пишет, что Кутузов сказал Милорадовичу: «У вас только на языке атаковать, а вы не видите, что мы еще не созрели для сложных движений и маневров!».

Ермолов также пытался убедить главнокомандующего активизировать свои действия. «Я, — пишет Левенштерн, — находился возле фельдмаршала в тот момент, когда генерал Ермолов пытался доказать необходимость произвести фронтальную атаку. Кутузов приблизился к нему и сказал самым грубым образом, махая пальцем перед его глазами: „Вы то и дело повторяете: пойдем в атаку, вы думаете этим заслужить популярность, а сами не понимаете, что мы не умеет маневрировать. Сегодняшний день доказал это, и я сожалею, что послушался генерала Беннигсена“». Пытаясь, вероятно, избавиться от назойливых предложений Ермолова, Кутузов приказал ему ехать к действующим войскам и остаться при них. «Мне, — пишет Ермолов, — встретились случаи, в которых нашел я нужным употребить имя фельдмаршала: видел, что делалось и что должно быть сделано». Известно, что, достигнув места боя 2-го корпуса с поляками, Ермолов указал позицию орудиям легкой роты № 8, с которой они успешно действовали против неприятельской колонны.

Как видно, главнокомандующий, расположив свой штаб в тылу войск, у резервов, не имел возможности наблюдать самостоятельно заходом сражения. В то время, когда войска правого и левого фланга вступили в бой с неприятелем, Кутузов упорно не желал двигать основные силы в атаку. Требовавшим этого генералам он указывал на то, что русская армия не готова к наступлению, так как не умеет маневрировать. Следуя своему замыслу, главнокомандующий остановил успешно начатую атаку Милорадовича и распорядился прекратить движение 4-го и 6-го корпусов, нарушив этим выполнение диспозиции и сделав невозможным окружение и уничтожение неприятельского отряда. Предпринятые Кутузовым шаги привели к тому, что Беннигсен с частью имевшихся у него на правом фланге сил оказался один на один с противником, который продолжал упорно защищать свои позиции.

Благодаря действиям корпуса Понятовского и 4-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни, а также — кавалерийским атакам, организованным Мюратом, неприятель не позволил русским войскам разгромить свой левый фланг и получил возможность выиграть время, чтобы подготовить войска к обороне и организованному отступлению. Мюрат сосредотачивал свои силы на новой позиции, на правом берегу реки Чернишни. Войска выстраивались по ее течению под прямым углом, одна сторона которого была расположена перпендикулярно Калужской дороге, а другая — параллельно ей. Кроме того, к деревне Спас-Купля, для прикрытия дефиле, были направлены 1-й и 3-й полки Вислинского легиона и 4-й резервный кавалерийский корпус. Такое расположение войск защищало путь отступления и давало возможность Мюрату спасти свой отряд от окружения и разгрома.

Когда неприятельские войска устраивали новую линию обороны, на левом берегу Чернишни еще продолжали действовать части 5-го пехотного и 2-го кавалерийского корпусов. 1-й карабинерский полк не смог сдержать натиска окруживших его казаков и отступил на соединение с главными силами. Два других полка под ударами русской конницы продолжали удерживать свои позиции. При этом, 1-й кирасирский полк, стоявший на правом фланге, потерял связь с 2-м карабинерским и вынужден был самостоятельно отбиваться от казачьих атак.

Вероятно, в это время к колонне Орлова-Денисова в сопровождении многочисленной свиты прибыл Коновницын, который стал свидетелем того, что кирасиры противника опрокинули казаков. «Мы, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — обнажили шпаги и, устроя казаков, бросились с ними на неприятелей. Находясь рядом с героем Коновницыным, мы рубились; сеча продолжалась несколько минут, мою лошадь ранили, она упала и вместе с нею и я. В сей ужасной суматохе французские кирасиры нанесли мне несколько ударов плашмя, но по прошествии немногих секунд они были опрокинуты; я представляю о радости моей судить тем, которые в кавалерийской атаке находились в подобном мне положении. В сие время казак дал мне французскую лошадь и сказал при том, что это дурной знак быть в сражении на лошади, отбитой у неприятеля; я сел на нее и поскакал к Коновницыну».

Возможно, именно в этом бою был убит бессменный ординарец Кутузова, подпоручик лейб-гвардии Артиллерийской бригады А.А Безобразов. В дневниковой записи от 18 октября Дурново отмечал, что «Александр Безобразов пропал без вести. Полагают, что он был убит в атаке, которую наши казаки произвели против французских кирасиров. Это приведет его бедную мать в отчаяние: он был ее единственным сыном». 20 октября в дневнике появляются новые сведения: «Слухи о смерти Александра Безобразова, артиллерийского офицера, к сожалению, оправдались. Он был убит в сражении казаков с первым кирасирским полком. Его тело было обнаружено на поле боя совершенно обнаженное». Впоследствии мать Безобразова обратилась к императору с просьбой разрешить ей перевезти тело сына для погребения в село Кокино Орловской губернии, на что было получено высочайшее позволение.

В своих воспоминаниях Н.Н. Муравьев оставил иную, ходившую вероятно среди офицеров, версию смерти Безобразова, который, по его словам, был «большая повеса, но добрый малый». «Он, — пишет Н.Н. Муравьев, — накануне прибыл в армию и, не явившись еще в бригаду, поскакал по своей охоте в дело, где был исколот казаками, которые ошибочно приняли его за француза. Безобразова на другой день нашли и привезли; ни одна рана его не была смертельна, но их было так много, что он их не перенес».

Находившийся в 1812 г. при штабе Кутузова капитан И.Н. Скобелев — известный в 1830 — 1840-х гг. военный писатель, дослужившийся из солдат до чина генерала от инфантерии, в литературном произведении «Подарок товарищам или переписка русских солдат в 1812 г.» писал: «Кутузов хотя и не близко стоял, а чугунные просвирки и к нему долетали. При Главной квартире больно скучают об артиллерийском офицере Безобразове, который был в ординарцах и убит здесь же; молод, но умен был покойник и обещал в себе залихватского парня». Как видно, Скобелев использовал смерть Безобразова в качестве доказательства того, что главнокомандующий находился под огнем, хотя этого на самом деле не было.

Окруженный казаками, 1-й кирасирский полк оказался в тяжелом положении. На помощь к нему попытался прийти командир 2-й бригады 4-й дивизии бригадный генерал барон Л.К. Шуар. Возглавив половину 2-го карабинерского полка, он оттеснил передовые отряды казаков, но пробиться к кирасирам не смог. Наткнувшись на значительные силы русской конницы, карабинеры вынуждены были вернуться на прежнюю позицию, к своему полку. Вероятно, именно об этом отступлении неприятеля Маевский писал, что «французский эскадрон, опоздав примкнуть к своим, атакован был всеми нашими казаками. Едва мы бросимся на него, как храбрый француз повернет эскадрон лицом к нам и, не стреляя, отражает нас одною своею неустрашимостью, строгим порядком и присутствием духа. Он спасся, и мы утешились только предприятием».

Не имея возможности держаться против многочисленной русской конницы, 1-й кирасирский полк начал отступление к главным силам отряда Мюрата. Пытаясь укрыться от преследователей, он въехал в лесок, располагавшийся на правой стороне ручья Десенка. Кирасиры разомкнули строй и стали легкой добычей казаков.

П. Бениньи. Бригадир 1-го полка на крестьянской лошади, 1812 г.

Предположительно именно во время этого отступления сотник Иловайского 10-го полка Карпов 4-й взял почетный трофей — орла 1-го кирасирского полка. При этом, орлоносец полка младший лейтенант Ж. Берлемон получил в схватке 13 ран.

Оставшись один против русской конницы, 2-й карабинерский полк некоторое время еще удерживал позицию. Но, будучи окружен со всех сторон казаками, которые беспрестанно обстреливали и теснили противника, он, в конце концов, был вынужден отступить. Прорвав линию русской конницы, карабинеры пробились к основным силам. Соединившиеся на правом берегу реки Чернишни части 4-й тяжелой кавалерийской дивизии заняли место в боевой линии справа от прикрывавшей Калужскую дорогу польской батареи, установленной командующим артиллерией 5-го польского корпуса бригадным генералом бароном Ж.Б. Пельтье. За правым флангом 4-й дивизии встала уступом 5-я тяжелая дивизия 1-го резервного кавалерийского корпуса.

Таким образом, длившееся несколько часов противоборство казаков с тремя полками тяжелой кавалерии противника закончилось. Несмотря на частные успехи, карабинеры и кирасиры были не в состоянии сдержать натиск превосходящих сил и удержать позицию на левом берегу Чернишни. Хотя иррегулярные войска Орлова-Денисова не могли расстроить и уничтожить оказавшиеся в окружении полки регулярной кавалерии, они беспрестанно наседали на них со всех сторон, обстреливая и атакуя неприятеля. Высокую оценку действиям русской конницы в своем дневнике дал английский представитель при русской армии Вильсон, который писал: «Мне довелось быть вместе с ним (2-м пехотным корпусом Багговута — В.Б.) и казаками в самую решительную минуту, особливо когда казаки атаковали не приятельских кирасиров и карабинеров, что было произведено с величайшим умением и доблестью».

Вместе с тем, многие участники событий, отдавая в целом справедливость казакам, отмечали, что во время сражения их действия были направлены не только на борьбу с противником. Так, Ермолов в своих воспоминаниях отмечал, что «богатые обозы были лакомою приманкою для наших казаков: они занялись грабежом, перепились и препятствовать неприятелю в отступлении не помышляли». В своем дневнике 18 октября Дурново записал: «Лагерь неприятеля попал в руки казаков, которые его разграбили. Мюрата постигла та же участь: у него отняли все серебро». Поручик легкой роты № 2 лейб-гвардии Артиллерийской бригады И.С. Жиркевич вспоминал: «В лагере много продавалось казаками из вещей, принадлежавших неаполитанскому королю Мюрату, весь обоз которого был захвачен казаками и разграблен». Как отмечал Вильсон, у Мюрата было «взято все его серебро, карета, кровать и даже перо». «Казаки, — продолжал он, — настолько обогатились, что теперь они продают наиценнейшие вещи за малую толику золота, ведь только так могут они перевозить свою добычу. Вчера их снова ожидали невероятные трофеи. Я смог подобрать из них лишь несколько занятных писем по преимуществу от прекрасного пола».

О поведении казаков на поле боя Вюртембергский вспоминал, что «они занимались больше брошенными орудиями и прикалыванием раненых, нежели дружным натиском на французские колонны. Двум полковникам я сделал строгий выговор, особенно за жестокое обращение с раненым неприятелем; во всем же прочем я сам извинял их». В своих записках Михайловский-Данилевский рассказывал, что казаки, увидев на нем французскую шинель, приняли его за неприятеля и просили находившихся с ним рядом драгун разрешить им его добить. Но, справедливости ради, надо отметить, что не все казаки были способны лишить жизни безоружного противника. Н.Н. Муравьев был свидетелем случая, когда драгуну приказали убить пленного польского стрелка, чтобы не тратить времени на сопровождение его в тыл, к Тарутино. Драгун не смог выполнить это распоряжение и тогда «крикнул проезжавшего мимо казака: „господин казак“, сказал он ему, „убейте поляка; мне велено, да рука не подымается“. Казак хотел показать себя молодцом. „Кого?“ спросил он, „эту собаку заколоть? Сейчас“. Отъехав шагов на 15, он приложился на поляка дротиком и поскакал на него. Поляк не двигался; казак же, подскакав к своей жертве, поднял пику и, сознавшись, что ему не убить осужденного на смерть, поскакал далее. Затем драгун, разругав пленного, погнал его в Тарутино».

Любопытный эпизод противоборства неприятельского солдата с казаками зафиксировал в своих воспоминаниях Маевский. «Посреди сотней наших солдат, — пишет он, — идет гренадер-француз: едва налетит на него казак с пикою, француз приложится ружьем — и казак летит от него прочь. Это правда, что единицы не занимали тогда нас; но смелость и решительность в солдате, даже в неприятеле, есть благороднейшая черта, достойная подражания».

Итак, действия казаков на левом фланге противника в начальный период сражения ограничились, в основном, нападением на части 2-го кавалерийского и 5-го армейского корпусов. В результате атаки войска Орлова-Денисова заняли пространство на левом берегу реки Чернишни и правом — ручья Десенки. Однако им не удалось зайти в тыл основной группировки Мюрата и перерезать путь отступления — Калужскую дорогу. Это произошло потому, что, с одной стороны, неприятель сумел оперативно организовать отпор, чем остановил стремление русской конницы, а с другой, рассыпавшиеся на большом пространстве полки иррегулярной кавалерии не смогли достаточно слаженно и эффективно действовать против регулярных войск противника. Этому, возможно, способствовало и отвлечение внимания казаков на попавшие в их руки орудия, обозы, биваки и т. д.

Согласно данным Орлова-Денисова, представленным 19 октября в рапорте Кутузову, в ходе сражения казаки потеряли 173 человека (в том числе убитыми 23, ранеными 145 и пропавшими без вести 5), при этом ими было убито до 2000 человек, взят в плен 31 неприятельский офицер и 475 нижних чинов. Даже принимая во внимание явное преувеличение количества погибших от рук казаков неприятелей, можно констатировать, что полки иррегулярной кавалерии нанесли противнику серьезный урон, в несколько раз превышающий собственные потери.

После отступления 1-го кирасирского и 2-го карабинерского полков за Чернишню казаки заняли находившуюся в руках неприятеля возвышенность, на которой была установлена конная артиллерия. Примерно в это же время Коновницын, «видя французские колонны в полном бегстве», сказал подъехавшему к нему Михайловскому-Данилевскому: «Поедем к фельдмаршалу поздравить его с победой». После этого дежурный генерал в сопровождении офицеров штаба отправился с докладом к Кутузову.

Когда войска Орлова-Денисова боролись с полками 4-й тяжелой дивизии корпуса Себастьяни, Беннигсен, после неудачной атаки егерей, готовил вверенные ему войска для нанесения решающего удара по польскому корпусу. Он приблизил к себе 17-ю пехотную дивизию и отменил движение Волынского и Кременчугского пехотных полков к Вюртембергскому.

А. Шелумов. Атака лейб-гвардии Казачьего полка.

Благодаря этим мероприятиям, практически все силы 2-го пехотного корпуса были сконцентрированы в одном месте. Из состава 4-й артиллерийской бригады подполковника М.К. Фриша была выдвинута батарейная рота № 4, активно действовавшая против неприятеля и точными выстрелами взорвавшая два зарядных ящика. Не дождавшись появления 4-го пехотного корпуса, Беннигсен отменил движение 3-го корпуса вправо. Он приказал командующему корпусом генерал-майору графу П.А. Строгонову по выступлении из леса расположиться левее 2-го корпуса и занять лежащую там возвышенность батарейной ротой № 3 подполковника барона К.К. Таубе. По замечанию Беннигсена, эти 12 орудий «действовали успешно и расстроили ряды неприятеля». Оценивая действия Таубе, Строгонов писал, что тот, «командуя батарейною ротою, отличил себя искусным выбором местоположения и, действуя картечными и продольными выстрелами на главную неприятельскую батарею, принудил к отступлению и тем наиболее способствовал совершенному поражению противника». В ходе боя русские артиллеристы подбили одно неприятельское орудие.

Отличалась своей активностью и артиллерия противника. «Вообще, — писал в своем дневнике Дурново, — ядра свистели вокруг нас». Критикуя действия Беннигсена, Вюртембергский отмечал, что «густая масса нашей пехоты, без пользы и в бездействии, послужила верной целью для неприятельской двенадцати-фунтовой батареи, которая стреляла по ней в продолжение целого часа». О поведении под сильным огнем противника во время сражения Евреинов в своих воспоминаниях писал: «Примечено было мною, что не все могут быть равнодушны к летящим ядрам; один, которого не назову по имени, никак не мог прямо держаться на лошади, а всегда наклонял свою голову, когда видел летящее ядро, тогда как он сам должен был знать, что ядро, которое видишь, не убивает, а того, которое убивает, не приметишь; но при всем том невольным образом не в силах был он себя преодолеть, и с ним делалась тошнота и рвота».

Сражение при Тарутино 6 октября 1812 г. Литография С. Шифляра по оригиналу А.И. Дмитриева-Мамонова. 1822 г.

При Беннигсене, помимо чинов штаба, находился еще генерал-лейтенант принц А.-П.-Ф. Ольденбургский. В своем рапорте о сражении и записках Беннигсен указывал, что принц добровольно взял на себя обязанность развозить приказания, при этом он отправлялся в те места, где шел самый жаркий бой. Кроме того, отмечал Беннигсен, принц Ольденбургский сумел удачно расположить батарею, которая своими действиями нанесла ощутимый вред неприятелю. За участие в сражении он был награжден орденом Святого Георгия 3-го класса. О том, как это происходило, сохранилось свидетельство поручика Евреинова. В своих воспоминаниях он писал, что принц Ольденбургский, «желая показать свои услуги, подъехал к генералу Беннигсену, подле которого и я в то время находился, и спросил его, неугодно ли будет ему приказать подвинуть близ стоящую батарею против имевшейся невдалеке неприятельской пехоты? Генерал изъявил на то свое согласие, и принц тотчас отправился к батарее. Зная, что его высочество не совсем свободно мог объясняться на русском языке, я счел нелишним за ним последовать; и действительно, когда он подъехал к батарее и скомандовал так: артиллерий впруд, тогда я после него повторил: „артиллерия вперед“, после чего принц возвратился к генералу, а я еще несколько минут тут оставался, желая видеть, что из того произойдет». Евреинов покинул батарею, когда заметил, что «вся пехота на меня прицелилась и начала пускать пули».

Через полчаса, как свидетельствует Беннигсен, после выхода из леса 3-го пехотного корпуса и батарейной роты, он заметил «с неприятельской стороны большое движение. Оно причинено было усилием выводить войски из их позиции». Это, по мнению Беннигсена, было связано с действием казаков Орлова-Денисова. Последний в это время, вероятно, занял уже оставленную противником позицию на левом берегу Чернишни, и его артиллерия открыла огонь по неприятелю. Услышав в тылу поляков пушечные и ружейные выстрелы, Беннигсен приказал усилить атаку с фронта. «Неприятель выбит был из всех пунктов, которые он занимал перед своей позицией, между тем как я продолжал более и более сближаться к левому его флангу, дабы совершить сообщение с графом Орловым-Денисовым». С этой целью, возможно, Беннигсен направил на свой правый фланг 4-й егерский полк, который соединился с действовавшими уже на этом участке Тобольским пехотным полком и тремя орудиями легкой артиллерии, состоявшими под командой Вюртембергского.

В итоге, позиция 5-го польского корпуса с фронта оказалась под огнем установленных против нее батарей и была атакована выдвинутыми вперед егерями, опиравшимися на стоявшие у леса колонны линейной пехоты. С тыла ей угрожали находившиеся за ручьем Десенкой казаки, а с левого фланга наступал усиленный егерским полком отряд Вюртембергского. Все это заставило неприятеля начать отход за Чернишню, чтобы прикрыть свой фронт этой рекой. «Мои три орудия, — вспоминает Евгений Вюртембергский, — стали на продолжении фланга поляков. Первый же выстрел с моей батареи послужил как бы сигналом к отступлению неприятеля».

Под прикрытием стрелков, засевших на пригорке в березовой роще, поляки начали переходить овраг, а вместе с ними покинули позицию и части 2-й тяжелой и 2-й легкой кавалерийских дивизий корпуса Себастьяни. Сильный артиллерийский и ружейный огонь со стороны русских войск сопровождал это отступление. «Когда мы переходили овраг, — вспоминал Колачковский, — пуля попала в грудь Лефевру-Денуэтту (командир польской кавалерийской дивизии — В.Б.), но отскочила от пряжки перевязи лядунки. Он вскрикнул „Je suis mort“ (Я мертвый — франц.) и упал навзничь. Я обнял его рукой и, разорвав мундир, увидел, что это была только контузия. „Се n’est rien, general“(Это ничего, генерал — франц.), сказал я ему и, освежив немного водкой из моей фляги, проводил несколько сот шагов. Неприятельские егеря наступали очень быстро. Вынув саблю, я почувствовал, что ружейная пуля ударила меня в ножны. За несколько минут перед этим адъютант генерала Лефевра, по фамилии Дутан, потерял коня, убитого, осколком гранаты. Все офицеры штаба получили сильные контузии или легкие раны. Под генералом Лефевром-Денуэттом был, немного спустя, убит гранатой конь. Что касается меня, то сюртук мой был пробит пулями в нескольких местах и в ножнах сабли я нашел расплющенную карабинную пулю».

Во время этого отступления, возможно, легкое ранение пулей в левый бок получил генерал Зайончек и тогда же был убит начальник штаба 5-го корпуса польский дивизионный генерал С. Фишер. О его смерти Вейссенгоф писал: «Находясь около князя (Понятовско-го — В.Б.), он был ранен ружейною пулей в руку, а когда князь приказал ему отойти и осмотреть рану, он отвечал, что еще может сидеть на лошади. Внезапно вторая пуля, поразив его в лоб, положила предел этой честной жизни». Колачковский характеризовал Фишера «способным и одним из лучших организаторов нашей армии. Он был суровым блюстителем военной дисциплины и своей энергией на службе исправлял то, что зачастую портила мягкость характера Понятовского. Он был очень спокоен и храбр в бою, но благодаря своей вспыльчивости и принуждениям многих оскорблял и вообще не был любим младшими офицерами. Роста он был небольшого, с худым, всегда небритым лицом, на котором выдавался слишком большой нос. Глаза у него были светлые и одна лопатка выше другой».

Наступление на позицию 5-го корпуса велось силами 2-го и 3-го пехотных корпусов, в то время как 4-й корпус продолжал бездействовать.

План битвы при Тарутино (или боя при Виньково) 18 октября 1812 г. Начат в 1812 г., исправлен и нарисован в сентябре 1819 г. Составлен шефом батальона Мишелем, служившим в 1812 г. в должности адъютанта командира 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса.

По этой причине левый край Дедневского леса оставался в руках 3-го пехотного полка польских войск, при котором было два трехфунтовых орудия. Когда русская пехота перешла в наступление, то этот неприятельский отряд нанес ей удар во фланг. Как свидетельствовал Дурново, «французы (то есть поляки — В.Б.) имели стрелков в лесу и их артиллерия обстреливала дорогу, по которой мы шли». Беннигсен отдал приказ пехоту противника «принять в штыки; она из лесу бросилась в рытвину, и обе колонны, из коих она состояла, тотчас обращены были в бегство. Ни один человек бы не спасся, если б была под рукой кавалерия». Благодаря этой атаке, неприятель, вероятно, был отброшен от русского фланга, но своей позиции еще окончательно не оставил.

Беннигсен, оказался в затруднительном положении. Он предполагал, что 4-й корпус уже должен был соединиться с 6-м, но вместо русских войск на его левом фланге оказался неприятель. Для выяснения сложившегося положения Беннигсен в сопровождении находившихся при нем офицеров отправился под огнем неприятеля к Остерману-Толстому. В это время одно из ядер убило лошадь аудитора С.И. Бестужева, вырвало ему кусок мяса из правой ноги и на излете ударило по колену правой ноги Беннигсена, от чего тот получил сильную контузию. Ехавший рядом с Бестужевым Евреинов вспоминал: «Как во время войны равнодушно смотрят на подобные случаи! Все только обернулись и сказали: „это аудитор!“ и продолжали ехать далее». Евреинову стало жаль лежащего на земле Бестужева, он поспешил доехать до находившихся вблизи казаков и приказал отвезти его в ближайшую деревню. К вечеру раненый находился уже в Леташевке, где его товарищи оставили ему квартиру, а сами переехали в усадебный дом в село Леташево. Рану Бестужева считали малоопасной, но у него началась гангрена и 21 октября он скончался. Перед смертью с него был сделан портрет, который он просил отправить жене и детям. Особую трагичность этому случаю придает то обстоятельство, что аудитор не был обязан находиться на поле боя и его появление под огнем неприятеля было вызвано исключительно личным любопытством. Дурново пишет, что перед сражением Бестужева отговаривали не подвергать свою жизнь опасности, но он не послушал советов и «заплатил жизнью за свое безрассудство».

Несмотря на полученную контузию, Беннигсен добрался до своего левого фланга и, обнаружив, что войска Остермана-Толстого не соединились еще с 6-м корпусом, приказал ему выступить из леса и батарейной ротой занять третью возвышенность, находившуюся левее батареи Таубе. Увидев, что в центре боевой линии русских войск план атаки выполнен не был, Беннигсен, вероятно, решил выяснить в каком положении находятся дела на левом фланге. Возле одной из стоявших на месте пехотных колонн его встретил поручик Граббе. Он вспоминал, что Беннигсен появился «с выражением гнева и горести на лице и сказал вслух: „Я надеялся, по крайней мере, что храбрый Милорадович исполнит задачу“. Видя, что никто не отвечает, я подъехал к нему и сказал: „Нет ни малейшего сомнения, что он исполнил бы ее, по своему всегдашнему обычаю, но он отозван, и войска остаются без начальника и без приказаний“. Беннигсен выслушал меня с изумлением и, ничего не отвечая, взглянул только на небо». Возможно, после этого разговора Беннигсен, убедившись, что войска центра и левого фланга не поддержали своими силами атаку правого фланга, вернулся к вверенным ему частям.

В это время выдвинутый вперед 4-й корпус наткнулся на 3-й полк польской пехоты, который, находясь на значительном расстоянии от своих главных сил, оказался в тяжелом положении. Радожицкий писал, что «две колонки французов (то есть поляков — В.Б.), занимавших левее меня лес, бросились из него бежать через поляну, для соединения с своими; тогда у нас не случилось кавалерии, чтобы схватить их. Я пустил в них два ядра, и, зарядив пушки картечью, погнался за ними поближе; но меня остановили, потому что прикрытие пехоты отставало. Колонки между тем, к досаде нашей, перешли ручей и спаслись».

Свидетелем отступления 3-го польского полка стал ехавший к Кутузову Коновницын. «Мы, — вспоминал Михайловский-Данилевский, — увидели две колонны, стоявшие позади нас и которые в нас стреляли. Коновницын сказал мне, что это должно быть заблудившиеся войска из корпуса графа Остермана». Он направил к ним Михайловского-Данилевского, чтобы ввести их в дело. «Я бросаюсь, даю знак шпагою, чтобы более не стреляли, приближаюсь к ним, и что же представилось глазам моим? это были французы (поляки — В.Б.), я мог увидеть их мундиры, кивера и даже различить черты лиц. Я поворотил лошадь, но тысячи пуль свистят около меня, ибо по мне открыли батальный огонь; попадают в лошадь, одна пуля пробивает мою фуражку, а другая насквозь правую мою руку, попавши выше локтя, и вылетает близ кисти. Я сохранил столько силы, чтобы дать шпоры моей лошади; пули преследуют меня, горячая кровь льется из ран моих, свет меркнет в глазах, лес, находящийся передо мною, кажется, начинает двигаться… Я падаю, но в сию минуту вижу выезжающего из леса капитана Степанова, собираю последние силы свои, кричу ему: „спаси меня!“ и лишаюсь чувств».

За движением польской пехоты наблюдали и на правом фланге русской армии. Неприятель шел на соединение с главными силами по открытой местности, позади русской кавалерии. «Не видя ниоткуда никаких: приготовлений к атаке этой колонны, — вспоминал Граббе, — я подъехал к Васильчикову и сообщил ему это, как я полагал, незамеченное им обстоятельство. „Кажется, что здесь все начальствуют“, отвечал он мне с пренебрежением. „Напротив, кажется, что здесь никто не начальствует“, возразил я ему и, повернув лошадь, поскакал к польской колонне. Она продолжала идти поспешно, но в порядке, далеко впереди нашей пехоты, но все еще сзади нашей кавалерии, преследуемая картечью Донской конной артиллерии, наносившей ей вред, но недостаточный для ее истребления».

Таким образом, 3-й полк польской пехоты, находясь в окружении русских войск, до последней возможности оставался на своей позиции в лесу, активно противодействуя наступлению пехоты Беннигсена, и только под давлением превосходящих сил отступил в порядке к основным войскам противника. «Как только ему удалось выйти в чистое поле, — пишет Колачковский, — он построился в каре, оборонявшее друг друга огнем и, выдержав несколько атак, дошел, наконец, до Чернишни. Здесь он перешел глубокий овраг, по которому протекает эта речка, и был принят нами с неописанной радостью. Он сохранил даже свои орудия». Спасению польской пехоты в немалой степени способствовала несогласованность действий русских войск, и в первую очередь — 4-го пехотного корпуса и кавалерии левого фланга.

Выйдя из леса со своим корпусом, Остерман-Толстой выдвинул на возвышенность батарейную роту № 23, усилив тем самым наступательное действие на правом фланге. Несмотря на то, что неприятель сумел сосредоточить все свои силы на новой позиции за рекой Чернишней, он был не в состоянии выдержать все возраставшее давление русских войск, охвативших его левый фланг и угрожавших отрезать дорогу на Вороново. Действия русской артиллерии, пехоты и конницы Орлова-Денисова вынудили противника начать общее отступление. «С этого момента, — отмечает Дурново, — победа стала полной. Неприятель был разбит, и его преследовали по всем пунктам». 19 октября в рапорте Кутузову Беннигсен совершенно справедливо написал: «Малая часть бывших под командою моей войск имели таким образом честь и славу принудить армию под предводительством короля Неаполитанского к совершенному и скорому отступлению».

«Построив, — вспоминал Колачковский, — пехоту в каре, мы начали потихоньку отступать к Спас-Купле под прикрытием артиллерии и кавалерии». Войска правого фланга русской армии перешли к преследованию. С фронта наступали 2-й и 4-й пехотные корпуса, в то время как 3-й корпус был направлен вправо, за деревню Дмитровскую, «дабы прикрыть правый фланг армии и, вместе с тем, наблюдать дорогу, ведущую из Дмитровского в село Вороново». С фланга и тыла действовали казаки Орлова-Денисова при поддержке пехоты и регулярной кавалерии. «4-й корпус наш, — пишет Радожицкий, — подвигался медленно и невольно позволял перед собой уходить неприятельской пехоте, потому что при нем не было кавалерии». В 10 часов части Остермана-Толстого заняли неприятельские биваки поляков на левом берегу реки Чернишни. Следовательно, в течение примерно трех часов неприятель удерживал натиск русских войск, особенно активно действовавших на его левом фланге. За это время ему удалось создать новую линию обороны для прикрытия своего отхода, который начался ближе к 10 часам. Под давлением русских сил противник начал общее отступление к селу Спас-Купля.

А. Ежов. Рядовой егерского полка, 1812 г.