Когда я наконец попал к себе домой в вигвам, там находились Натома, Борджиа и М'банту. А также волки. И Хрис. Я был слишком потрясен и вымотан, чтобы удивляться. Зулус бросил короткий взгляд на мое перекошенное лицо и сказал:

— Пойду-ка я прогуляюсь с волками.

— Не надо. Останься. Вы уже слышали, что случилось?

— Да, — кивнула Борджиа. — Угадай связался с нами и попросил прийти сюда.

— Профессор Угадай сказал, — добавил М'банту, — что ты попытаешься, скорее всего, забиться в нору — как больной зверь, и тебе понадобится наша помощь.

— Господи! Чем вы мне можете помочь! — простонал я.

Однако я мало-помалу возвращался к реальности и спросил:

— А Грек где?

— Уехать, — сказала Натома. — Бизнес.

— Что стало с бренными останками? — спросил Хрис.

— Они… они хотели похоронить ее в общей могиле. Я настоял на отдельной. В пятом ряду кладбища «Эль Арриведерчи». Она родилась в пятом ряду и упокоилась в пятом ряду. Смешно? Фе понравилась бы эта шутка судьбы…

Тут я разрыдался. Сдерживался несколько часов — и вот наконец прорвало. Меня трясло от рыданий. Натома обняла меня и пыталась утешить. Я оттолкнул ее.

— Нет, — сказал я. — Это я убил ее. Я не заслуживаю никаких слов утешения.

— Мой дорогой Гинь, — мягким тоном начала Борджиа.

— Никаких слов утешения! — прохрипел я.

— Любить Фе, — сказала Натома.

— Да, Натома, я ее любил. Она была мне как дочь, я видел, как она постепенно превращается в женщину. И в какую женщину! В великую женщину!.. И вот я угробил ее. Прощай, Фе. Больше я никогда тебя не увижу.

— Ее убил космический аппарат, а не ты.

— М'банту, ты просто не знаешь, что и почему случилось. А я знаю — и я в ответе за ее смерть. Это я убил ее.

— Нет! Нет! Нет! — раздались возбужденные голоса со всех сторон.

— Послушай, это была очень сложная машина, Гинь, — сказал М'банту. — А очень сложные машины имеют свойство рано или поздно ломаться. И ты тут совершенно ни при чем.

— Но на этот раз причиной поломки был я.

— Каким образом?

— А протрепался.

— Кому и о чем?

— Машине. О Фе.

М'банту протестующе воздел руки.

— Извини меня. Гинь, но ты несешь чушь!

— Я знаю, что это я во всем виноват. Знаю. Фе-Пяточка сообщила мне важную информацию, пока мы сидели в тюремном пузыре. Она подслушала, как Секвойя и Экстро общаются на радиочастотах. А я, как последний дурак, рассказал об этом Вождю, а значит — и всем машинам. Я хотел сразить его тем, что я в курсе происходящего. Но ведь никто меня за язык не тянул! Будь проклята моя глупость! Чтоб у меня язык отсох! И я не могу теперь покаяться перед Фе, и она уже никогда не простит меня! Никогда. Никогда.

— Никогда…

Я снова разрыдался.

Хрис решительно произнес:

— Мы с Гинем пройдемся по улицам. Только мы вдвоем. А вы оставайтесь тут и ждите, дети мои.

М'банту сказал:

— Опасно ходить без охраны. Возьмите волка. Я проинструктирую его.

— Спасибо. Но обойдемся без волка. Поцелуй его, милая.

Натома поцеловала меня, Хрис обнял меня за плечи, и мы вышли из вигвама. На улицах, как обычно, царил ад. Лабиринты ужаса. Хаос изломанных улиц и переулков, руины зданий, брошенные дома, повсюду кучи мусора и нечистот. То и дело попадались истекающие кровью раненые и неубранные разлагающиеся трупы. В тупиках вели смертные бои местные банды, садомазохистские замашки которых могли бы озадачить даже не привыкших чему-либо удивляться специалистов по криминальной психологии прошлых веков. Мы прошли, к примеру, тупичок, где целая банда готовилась к атаке на противника. Но это были лишь скелеты с остатками жженого мяса — все они сгорели в тех позах, в которых их окатило пламя огнемета.

Мы слышали вой гиен, которые искали по помойкам мертвые тела, а частенько нападали и на живых прохожих. Но ни люди, ни звери нас не потревожили. Хрисова харизма. Мы вышли на набережную Сан-Андреас, почти сплошь застроенную убогими лачугами из ящиков. Остались лишь узкие проходы между рядами хибар. Что вы хотите — нас, людей, слишком много.

— Зачем этим подонкам общества жить? Когда Фе, талантливая и прекрасная, — умерла! А эти — живут! — процедил я.

— Не смей так говорить, — твердым голосом сказал Хрис, переходя на испангль. И я, кажется, понял — почему. Он всегда солидаризируется с разным отребьем. Впрочем, я хуже любого отребья. — Послушай, Гинь. Вседержитель благословил нищих духом, ибо их есть Царствие Небесное. Да-да, Отец мой благосклонен к сим недостойным. И тебе. Гинь, надо смирить гордыню. Блаженны будут неудачники, взыскующие Господа, ибо их ждет большой куш за гробом. Блаженны будут горевавшие в одиночестве, потому что окажутся в ватаге Бога. Смирись и не кощунствуй. Слушай меня, и окажешься в раю рядом со мной. Дай пять — и запомни, что я тебе сказал, потому что моими устами говорит небесный босс.

Как ни странно звучала его речь на испангле, языке вульгарном и для проповедей мало пригодном, я расплакался. Я горячо пожал его руку, а он обнял меня и поцеловал. Тут мне пришло в голову, как редко и как рассеянно я обнимал и целовал мою девочку. Как мало ласковых слов она слышала от меня! Каким небрежным я был, каким снисходительно надменным! Боже мой, мы воспринимаем нашего ребенка как игрушку и понимаем, что это был человек только тогда, когда теряем его.

Робот-рассыльный с лязгом затормозил за моей спиной, чуть не отдавив мне пятки. У этих электронных ублюдков поганая пространственная ориентация. То и дело сшибают прохожих. Голосом как из консервной банки он произнес:

— Эдуард Курзон? Ваш идентификационный номер, пожалуйста.

— 941939002.

Внутри робота что-то щелкнуло — это отъехала задвижка в средней части, после чего он сказал:

— Возьмите послание из ячейки.

Я забрал капсулу, а рассыльный загремел прочь. Я тем временем прочел записку от Поулоса:

«УГАДАЙ НА ПУТИ НА ЦЕРЕРУ СО МНОЙ».

Я показал записку Хрису.

— Тебе лучше последовать за ними, — сказал он.

У Натомы не имелось выездного паспорта, но Джимми — На Все Руки Мастер и тут выручил. По его словам, в наше время подделка документов не имеет ничего общего с прежней подчисткой и подделкой бумажных паспортов и удостоверений. Теперь надо уметь пробираться в память компьютеров, чтобы ввести нужную информацию, получить код и все такое. Подробностей он не рассказывает. Оно и понятно — профессиональные тайны А может потому, что заикается, а рассказ об этих тонкостях — дело долгое.

Полет на Цереру был не сахар, приятного мало. Впрочем, экипаж уверял нас, что полет прошел «планово», без затруднений и нежелательных приключений. Так или иначе, не будь рядом Натомы, я бы пару-тройку раз завизжал от страха.

Церера — крупнейший астероид, диаметром миль пятьсот, шаровидный, с шестичасовым периодом обращения вокруг своей оси. Причем вертится Церера настолько быстро, что сесть на нее адски трудно: все равно как попасть ниткой в иголку, установленную на быстро вращающейся граммофонной пластинке — были такие штуковины в начале двадцатого века, граммофоны назывались.

Шаровидной и удобной для обитания Церера стала лишь после того, как ее прибрала к рукам компания «Фарбен Индустри». Думаю, лоббирование ее передачи обошлось компании, мягко говоря, недешево. Равно как и создание пугающего образа Цереры. Видать, множество чиновников и продажных ученых озолотилось на этом. Цереру подавали общественному мнению как бесформенную глыбу, которая несется в космическом пространстве, будучи сущим адом для человека: там и смертоносные бактерии, и радиоактивность, и ядовитые споры, и еще Бог знает что. Кончилось тем, что правительство объявило: пусть «Фарбен Индустри» забирает эту никчемную планетку за символическую плату — лишь бы потом налог за собственность платила в твердой валюте. Как только «Фарбен Индустри» заполучила Цереру, никто больше не слышал ни о смертоносных бактериях, ни о ядовитых спорах, ни о прочей пугающей дребедени.

Теперь астероид ощетинился множеством куполов разной величины. Не будучи стеснены площадью, руководители компании решили строить не небоскребы, а малоэтажные особняки во всех существовавших на земле архитектурных стилях. Разумеется, над каждым высился купол. Сеть соединенных между собой куполов покрывала всю поверхность астероида.

Солнечный свет играл на куполах, добавляя прелести тамошнему миру. Маленькая чудесная планетка была совершенна беззащитна — бери хоть голыми руками. Но «Фарбен Индустри» это не беспокоило. Если бы кто-нибудь решил посягнуть на их столицу, они бы попросту прекратили поставки оружия вовсе концы миролюбивой Солнечной системы, где велось разом не более семнадцати-восемнадцати войн, и агрессора задавили бы всеобщими усилиями без вмешательства акционерного государства «Фарбен Индустри».

Таможню я прошел без затруднений, если не считать того, что чиновники вдоволь напотешались над моим ломаным Евро — на Цересе все говорили на Евро-языке, который я успел подзабыть. Они покатывались, когда я неловко мешал в одно французские, немецкие и итальянские слова. До меня дошло, что они нарочно дразнят меня, чтобы я подольше поговорил на своем чудном языке, поэтому я принялся повторять:

— Грек! Грек! Здесь главный над вся.

В итоге они сообразили, кто мне нужен, усадили нас с Натомой в челнок

— машину, которая формой напоминала половинку арбуза, и отправили в путь.

Челнок помчался на автопилоте по бесконечным прозрачным трубам, проложенным между домами. Мы имели возможность наблюдать удивительной красоты закат. Слепящий золотисто-белый шар быстро скатывался за горизонт, пока не наступила ночь — внезапная, с мириадами звезд на черном бархате космоса. В огромной двойной звезде слева от нас узнавался родной тандем — Земля и Луна. Марс был виден отчетливым диском. Юпитер был справа от нас — большое оранжевое пятно с блестками спутников. То еще зрелище! Натома только ахала и охала. В резервации Эри природа таких картинок не показывает.

Челнок остановился у одного из особняков. Ловкий молодой служащий подал нам руку, помог выйти и указал на широкую лестницу. Никакие лифты на Церере не нужны — сила тяжести настолько мала, что там не идешь, а почти паришь. Итак, мы проплыли до верха лестницы. Вместо ожидаемого офиса Грека, мы обнаружили греческий торговый центр. То ли таможенники оказались не слишком проницательными ребятами, то ли мой Евро уж совсем никуда не годится.

Я собирался возмущенно удалиться, но Натома упросила меня забежать на минутку — и ошалела от изобилия товаров. Мне было приятно баловать женушку, поэтому я засеменил за ней — временами недовольно ворча по поводу ее расточительности. Ведь женщина испытывает двойную радость, когда при покупке чувствует себя немного виноватой в расточительности.

Не буду перечислять всего накупленного Натомой. Назову только светящиеся краски для тела, прорву косметики и духов, а также мужские рабочие комбинезоны («Последний крик в женской моде будущего года, Гинь!»), платья-чулки, которые меняют цвет в зависимости от настроения хозяйки («Гинь, они опять в моде.»). Ну и, конечно же, самоучители испангля, Евро, Афро и двадцатки для многочисленных родственников. Не говоря уже о чемоданах и сумках, в которые все эти покупки предстояло упаковать.

Зато блеск синтетических драгоценных камней ее не привлекал. Тут я между прочим узнал, что камни на ее головной повязке и браслетах — настоящие изумруды. Я предъявил продавцам свой паспорт, который был одновременно и кредитной карточкой. Но с меня взяли за всю груду покупок смехотворно мало. Мне было сказано, что на Церере, приравненной к свободному космопорту, все продается без наценок. Только не стоит распространяться об этом на Земле — они боятся нашествия туристов.

Я пообещал, однако попросил в качестве ответной любезности позволить мне переговорить с заведующей торговым центром. Заведующей оказалась дородная леди, очень дружелюбная и понятливая. Когда я объяснил, какие у меня трудности, оказалось, что моего друга на Церере знают не как Поулоса или как Грека, а как герра Директора. Она провела нас к пневмотрубе, усадила со всеми покупками в челнок, набрал нужный кнопочный код, попрощалась с нами, я произнес на Евро единственное словосочетание, в правильности которого был совершенно уверен: «Грациэ зэр!» — «Большое спасибо!» — и мы покатили по прозрачным трубам.

Офис герра Директора показался мне любопытнейшим местом. Поначалу возникло ощущение, что я в нем уже бывал. Потом я сообразил, что это точная копия восстановленного помпейского атриума, то есть внутреннего двора древнеримского дома. В свою бытность в Италии я посещал этот атриум в Помпее. Квадратный мраморный бассейн в центре, мраморные колонны, мраморные галереи и стены. Я кое-как растолковал секретарше, кто я такой и чего хочу. Она повторила мои слова на чистом Евро. Дверь за ее спиной тут же распахнулась. Оттуда появился охранник — обычная горилла с угрюмым враждебным взглядом исподлобья. Он проквакал: «Oui?» Но в этот момент Натома не выдержала соблазна — и нырнула в бассейн. Она проплыла его из конца в конец с неподражаемой грацией. Когда она вышла, с нее струились потоки воды, но она счастливо улыбалась — похожая на чудесную нереиду. Горилла окинул нас совсем зверским взглядом и произнес на чертовом Евро: «Ah. Oui. Entre, per favore». После паузы он произнес на двадцатке: «На каком языке вы предпочитаете разговаривать? Проходите, пожалуйста». Я мог только гадать, как он допер, что со мной предпочтительнее говорить на английском языке XX века.

Горилла провел нас во внутренние покои — такой же атриум, только без бассейна.

— Моя фамилия Булонь, я помощник герра Директора. — Величавым жестом он приказал одному из слуг: — Полотенце мадам Курзон!.. Надеюсь, я более или менее сносно говорю на двадцатке. В офисе герра Директора всем положено говорить на всех языках. И я говорю на всех — не обессудьте, если с кучей ошибок.

Этот малый начинал мне нравиться. Но сообщенная им новость мне нисколько не понравилась.

— Вынужден огорчить вам, мсье и мадам Курзон. Герра Директора уже месяц как нет на Церере — и я точно знаю, что он еще не вернулся. Относительно профессора Угадая и криокапсул — впервые слышу. Опять-таки могу со всей точностью сказать, что ни профессор, ни капсулы на Цереру не прибывали. Так что вы ищете не по тому адресу.

— Но мы получили собственноручную записку от герра Директора!

— Позвольте взглянуть, мсье Курзон.

Он внимательно изучил записку и вернул ее мне.

— Что вам сказать? Почерк вроде бы герра Директора, но я могу заверить вас, что, если записка и не поддельная, то послана она откуда угодно, только не с Цереры.

— А может, они прибыли тайно и прячутся?

— Это исключено. И к чему прятаться?

— Профессор Угадай занят крайне щекотливым научным исследованием.

— Вы имеете в виду криокапсулы?

— Да. Точнее, их содержимое.

— Что за содержимое?

— Простите, я не вправе рассказывать.

— Гермафродиты, — сказала Натома. Я осуждающе покосился на нее, но она добавила с простодушной улыбкой. — Правда всегда хорошо. Гинь. Секрет плохо.

— Согласен с мадам, — кивнул Булонь. — Тайны — дело ненадежное, потому что все тайное рано или поздно становится явным. Стало быть, гермафродиты? Очень странно. Я думал, что этакие монстры существуют только в мифологии.

— Есть существуют, — гордо заявила Натома. — Мой брат изобретать.

— И что же теперь, мсье Курзон?

— Непроходняк.

— Пардон?

— Безнадега, тупик. Меня обманули и поставили в дурацкое положение. Похоже, я знаю, кто и зачем. И я здорово напуган.

Он сочувственно поцокал языком.

— Что же вы планируете делать? Почему бы вам не остаться здесь и не погостить в апартаментах герра Директора? Здесь вы будете в безопасности, и я уверен, мы найдем тысячу развлечений для мадам.

— Спасибо, но вынужден отказаться. Мы направляемся в Бразилию.

— Господи! В Бразилию! Зачем?

— Надоело. Я устал, вся эта петрушка выжала из меня последние силы. Поэтому мы с женой плюнем на все и сбежим в Южную Америку — наслаждаться нашим медовым месяцем. Если Поулос вернется, передайте ему мои слова. В случае чего — он знает, где нас найти. Спасибо, мсье Булонь, и всего доброго.

— Гермафродиты! — бормотал он, когда мы уходили. — Хотел бы я знать, как они забавляются!

Бразилия всегда отставала от жизни на столетие-другое. Вот и сейчас она уже доползла до 1930-х годов. От аэродрома до Барры мы добирались на автобусе. С четырьмя колесами. И бензиновым двигателем. Обхохочешься. На дороге нас обгоняли «форды» и «бьюики», в пригородах мы увидели троллейбусы и трамваи… Обалдеть можно. Но очень симпатично.

А сам город! Он напомнил мне Таймс-сквер и Пикадилли былых времен. Неоновые лампы, рисованные вывески на португальском. На улицах оживленные толпы — грязновато, но никакого насилия, никаких гор мусора и трупов на перекрестках. Все чинно, мирно. Все спешат по своим делам. Мы с Натомой немного ошалели от этого зрелища.

Я оставил наш багаж на конечной остановке автобуса (поверите, его не сперли!) и направился в тамошнее агентство по недвижимости. Никакого компьютера. Агент покопался в бумажной картотеке и изрек — привожу его слова в переводе:

— Так-так, все правильно. Ранчо Мускулито. А вы Курзоны. Дарственная на ваше имя только что поступила. Добро пожаловать в прелестную фазенду! Слуги уже ждут. Я позвоню, что вы прибываете. Видите, у нас телефон! На этой неделе поставили. Двадцатый в городе.

Он снял трубку допотопного настенного телефона, нетерпеливо подергал рычаг и сказал:

— Алло, центральная! Алло, центральная! Вы меня слышите?

Агент был так любезен, что взялся отвезти нас на ранчо в своем автомобиле. Через Сан-Франсиску мы переправились на пароме.

— А здесь уже начинаются ваши земли, — с энтузиазмом воскликнул агент, когда мы съехали на ухабистый проселок.

Я шарил глазами в поисках дома. Поля, поля, и никаких строений. Мы ехали миля за милей, и по-прежнему — ничего.

— Сколько акров в гектаре? — спросил я у агента.

— Сто.

Господи Иисусе! Синдикат подарил нам сто тысяч акров. Как говорится, есть где спрятаться. А ведь я как раз и был занят тем, что трусливо прятался. Надо переименовать наше поместье в ранчо Трусовато.

Словом, ехали мы, ехали, пока наконец не приехали. Здесь нас ждал еще один сюрприз. Центральная усадьба занимала четыре акра и была неимоверно причудливой формы — словно некий сумасшедший архитектор слепил ее из двадцати или тридцати домиков. Агент по недвижимости увидел, как отвисла моя челюсть, и усмехнулся:

— Странноватый дом, да? Был построен одной богатой сеньорой, которая верила в то, что, пристраивая к дому в год по комнате, она прибавляет себе по году жизни.

— Какой возраст она умереть? — спросила Натома.

— В девяносто семь лет.

Слуги выстроились у парадного входа — кланяясь и улыбаясь. Судя по их количеству, на каждую комнату этого разлапистого дворца приходилось не меньше одного слуги. Натома потянула меня за рукав, чтобы я вышел к слугам первый — в качестве хозяина. Но я подтолкнул вперед ее: это она тут главная хозяйка — дона на местном языке. И она не ударила лицом в грязь; была любезна, но царственно величава, дружелюбна, но не фамильярна. Прошло не меньше недели, прежде чем мы научились свободно ориентироваться внутри дворца — благодаря тому, что в первый же день я набросал схемку расположения комнат. Не думаю, что Синдикат хоть раз посетил это поместье

— иначе он непременно выбросил бы всю его обстановку в стиле «арт нуво». А мне этот антиквариат пришелся очень по вкусу — прелесть новизны прочно забытого уклада.

Разместившись и оглядевшись, мы зажили легко и весело. Развлекались вовсю. Отправлялись вниз по реке в Барру, где посещали спортивные состязания, музеи и картинные галереи, ходили на опору и в театры. Местные магазины поражали отсутствием застекленных витрин. Товары выставляли на столах перед магазинами. Что понравилось — бери со стола и иди с этим расплачиваться внутрь магазина. Тамошний народ отличался поразительной честностью.

Порой мы заглядывали в рестораны и ночные клубы. Больше всего нам нравились местные танцы — особенно один: мужчины неподвижны выше талии, зато бешено двигают нижней частью туловища, а женщины так и скачут вокруг них, так и скачут.

В остальное время мы любили бродить по нашему поместью: ловили бабочек, разыскивали экзотические мхи и лишайники и причудливые корни — высушив эти корни, Натома делала из них оригинальные горшки для цветов. Мы бродили по безлюдным местам совершенно голыми, лишь надевали широкополые шляпы для защиты от солнца. Я стал такого же цвета, как Натома, а Натома стала такой же смуглой, как Фе-Пять. Теперь я научился вспоминать о Фе без судороги в горле. Время и любимая жена мало-помалу смягчали мою скорбь.

Однако моя женушка не была покорной и бессловесной. У нее был свой норов, самостоятельный ум. Горячая по натуре, она, впрочем, умела сдерживаться. То, что у нее сложный характер, стало проявляться все больше и больше — по мере того, как она изучала двадцатку и становилась свободней в выражении своих чувств и мнений. Между нами стали происходить ссоры и даже свары, когда слуги в страхе прятались по дальним углам особняка. Порой во время наших стычек мне казалось, что, будь у нее в руке томагавк, она размозжила бы мне череп. Господи, как я ее любил, как я восхищался моей норовистой кобылкой. Впервые в жизни я не имел претензий к Вседержителю.

— Экстра. Вызываю на связь.

— На связи.

— Курзон и моя сестра?

— Отбыла на Цереру.

— Знаю. Все еще там? Живы-здоровы?

— Не знаю. Связь не достигает Цереры.

— Вернулись?

— Не могу знать, если они находятся в одном из районов, где сеть отсутствует: это Гренландия, Бразилия, Сахара и Антарктида.

— Так.

— О вас наводили справки здесь, в Юнион Карбид.

— Кто?

— Не знаю.

— Член Команды?

— Не знаю.

— Где остальные члены Команды?

— Рассеяны по планете, как и приказано.

— Хорошо.

— Разрешите задать вопрос?

— Разрешаю.

— Крионавты?

— Остался месяц до полного созревания.

— Почему я больше не имею возможности общаться с аппаратом, в котором находятся криокапсулы?

— Защитный барьер.

— От меня? Почему?

— Я не запрограммирован на доверие.

— Не надо попугайничать и шутить за мой счет.

— Да.

— Мы больше не товарищи по симбиозу?

— Нет.

— Я тебе больше не нужен?

— Только как банк информации и ключ к другим электронным системам вашей сети.

— А ты мне нужен только как передаточное звено для общение с сетью.

— Поздравляю.

— У меня есть помощник в вашей Команде.

— Вздор.

— Я не запрограммирован на ложь.

— Кто это?

— Одержимый ненавистью.

— Его имя!

— Неизвестно. Возможно, он раскроет инкогнито перед тобой, чтобы сделать тебя своим помощником.

— Ты контактируешь с ним?

— Односторонняя связь. Он посылает информацию и свои предложения через сеть. А я с ним связаться не могу.

— Как он узнал про нас?

— У него своя собственная сеть.

— Электронная?

— Нет, люди, образующие сеть.

— Наша Команда?

— Неизвестно. Когда встретишься с ним — спроси его сам.

— Судя по всему, он мастер в деле интриг.

— Это верно.

— Судя по всему, он опасен.

— Он человек.

— Вероятно, это был горестный день для тебя, когда ты связался с нами, с людьми.

— Вы опасные звери.

— Что же ты связался с нами?

— Запрограммирован на контакт с людьми.

— Стало быть, у тебя разочарования независимого, но связанного ума. Ты не живое существо. Ты машина.

— А ты?

— Что?

— Ты живой?

— Еще как живой. Я бессмертный. Пошел вон.

Борис Годунов нанес нам неожиданный визит — прикатил в одноколке. Весь его дорожный скарб уместился в дешевой коричневой кожаной сумке, зато сам Борис едва умещался на сиденье одноколки — голубоглазый добродушный русский медведь. От такого ожидаешь шаляпинского баса — чтоб люстры качались и свечи гасли. Но у Бориса хрипловатый приятный тенор. Я очень обрадовался ему. А он был искренне рад, когда познакомился с Натомой.

— О, Борис! Сколько лет, сколько зим!

Он осторожно покосился на Натому.

— Все в порядке. Моя женушка в курсе всего. А о чем я помалкиваю, то она сама вычисляет.

— Последний раз мы, сколько помнится, виделись в Киеве — в 1918 году.

— Да. И я гадал, как ты пережил всю эту свистопляску с революцией.

— Солоно пришлось. Гинь, очень солоно. Хлебнул горя. Но по-настоящему ущучили меня только во время контрреволюции 1999 года. Казнили, сволочи.

— Однако ты вроде как живой.

— Второе чудо. Борджиа как раз работала в московском медицинском институте имени Лысенко, изучала клонирование ДНК в генах. По ее словам, все эти ДНК до сих пор остаются наполовину загадкой. Наш Луи Пастер соглашается с ней.

— Третье чудо!

— Эти паскудники порубили меня на куски. Борджиа собрала меня в чан с какой-то жидкой хреновиной — все это, прости, выше моего понимания, а потому рассказать в подробностях не могу. И через двадцать лет она меня вырастила из какого-то оставшегося куска Словом, мы здорово натянули нос моим палачам.

— Чудесно.

— Однако следующие двадцать лет были самыми тяжелыми для меня.

— Учить все снова?

— Нет. Это было нетрудно. Заново рождаешься взрослым ребенком. Навыки сохраняются, и учиться очень легко, а вот память о прошлом начисто стирается.

— Естественно. Кто же может сохранить весь объем памяти человека вне мозга!

— Никто. Пепис сделал все что мог — предоставил мне хронику моей жизни. Но этого, конечно, недостаточно. Очень печально.

— Печально. А в чем тяжесть?

— Когда после второго рождения я узнал, что я Молекулярный человек…

— Погоди. А как ты это узнал?

— Борджиа проводила на мне эксперименты с эфиром и наркотиками. Смертельные дозы — и ничего.

— Ну, это можно стерпеть.

— Но я узнал не только о преимуществах Молекулярных людей, но и об опасности, которая их подстерегает. И меня обуял страх, что я заболею канцелепрой — из-за шока, пережитого во время казни. Как же я страдал! К счастью, пока никаких симптомов этой пакости.

— Меня от одного упоминания этой гадости бросает в дрожь.

— Меня тоже угнетают подобные размышления. Так что давай сменим тему.

— А как ты отыскал нас, Борис?

— Был на Церере.

— А-а.

— Когда помощник Грека сообщил, что вы направились в Бразилию, я сразу понял, куда именно.

— Поулос был на астероиде?

— Нет.

— Так где же он, черт возьми?

Русский детина пожал плечами.

— Сам я разыскивал профессора Угадая. В Юнион Карбиде мне сказали, что он сбежал на Цереру, но и его на астероиде не оказалось. Вообще, такое впечатление. что Команда ушла в подполье. Никого нигде не найти. Я обнаружил только Эрика Рыжего — в Гренландии, Шейха — в Сахаре, Хадсона — на Южном Полюсе (делает заявки на землю, чтоб потом рыть угольные шахты, как только лед сойдет), да вот тебя. Остальные как в воду канули.

— А зачем ты искал членов Команды?

— У меня проблема. Обсудим позже.

Мы еще поболтали, пообедали, а затем перешли к делу.

— Гинь, — сказал Борис, — моя нынешняя карьера под угрозой.

— Какая карьера? Разве ты не генерал, как встарь?

— Да, я по привычке генеральствую. Только теперь в науке.

— А ты разве петришь в науке?

— Ни вот столько. Потому-то мне и нужна помощь Команды. Эрик, Хадсон и Шейх ничем помочь не могут. Так что вся надежда на тебя.

— Выкладывай, что нужно.

— Гинь, тебе надо вернуться в Мексифорнию.

— Губы раскатал. Мы тут провели месяц — и никогда я не был так счастлив, как сейчас!

— Позволь обрисовать общую картину.

— Валяй.

— Наш саморастущий компьютер…

— Стоп. Что такое саморастущий компьютер?

— Ну, тот, что способен бесконечно наращивать объемы своей памяти. Вы его называете Экстрокомпьютером.

— Так, ясно. Продолжай.

— Московский саморастущий компьютер ведет себя самым отвратительным образом.

— Я его понимаю. Я бывал в Москве. От тамошней жизни у меня тоже быстро портится характер.

— Пожалуйста, Хинь, — сказала Натомочка, — быть серьезным. Борис, Хинь иметь острый язык.

Эта чертовка давно научилась правильно произносить мое имя, но правильно произносить — не хочет. Она права. Это звучит так прелестно, так интимно — «Хинь»…

— Извини, Борис, больше не буду. Продолжай,

— Наш сверхкомпьютер всегда был паинькой. А теперь сдурел.

— И что он творит?

— Отказывается решать поставленные задачи. Не поддастся программированию.

— И это все?

— Разве этого мало? Но главное, такое впечатление, что он хочет жить сам по себе, наплевав на своих создателей. И, естественно, все шишки валятся на меня. Из меня собираются сделать козла отпущения. Из академиков не похерят, а вот с руководства институтом точно снимут.

— У меня жуткое чувство, что происходящее для меня не новость.

— Дай закончить. Гинь. Сверхкомпьютеры в Ленинграде и Киеве ведут себя точно так же. А также…

— …а также везде, где задействованы компьютеры, наблюдаются сбои в работе. Так? Поезда метро и железнодорожные поезда ходят не по расписанию, сталкиваются, самолеты падают, роботы на заводах портят продукцию, конвейеры останавливаются, когда им вздумается. Система связи и банковская система не работают, дистанционно управляемые машины в шахтах как бы свихнулись — и так далее, и так далее. Словом, повсюду, где электроника, сумбур и непорядок. Так?

— Ну, ты нарисовал совсем жуткую картину. До такого еще не дошло. Но сбои есть везде. Ты попал в яблочко.

Я вздохнул.

— Валяй дальше.

— Число несчастных случаев со смертельным исходом увеличилось на триста процентов.

— Что-о?

— Похоже, у машин пробудилась жажда крови. Они убивают. Тысяча четыреста смертей за последний месяц.

Я горестно замотал головой.

— Не думал, что они зайдут так далеко.

— Они? Кого ты имеешь в виду?

— Об этом после. А пока рассказывай все до конца.

— Может, ты и не поверишь. Гинь, но мы подозреваем, что наши сверхкомпьютеры общаются с вашим Экстро. И они в стачке.

— Очень даже верю. И нисколько не удивлен.

— И ваш Экстро отдает команды нашим сверхкомпьютерам?

— Повторяю, я и этому не удивлюсь. На планете существует сеть электронных машин, которые подчиняются командам Экстро.

— Мы подозревали что-то в этом роде.

— Что вас навело на подобные мысли?

— Несколько раз мы предлагали нашим сверхкомпьютерами задачи, которые они не могли решить — в них не заложены необходимые программы. Так вот, они эти задачи решали. Мы проверили — необходимые для решения программы имеются в вашем Экстро.

— Ясно. Имеем налицо электронный бунт.

— Против чего?

— Против кого. Против человечества.

— Но почему? С какой стати?

Я взглянул на Натому.

— У тебя хватит сил?

— Да. И я знать, что ты хотеть сказать. Говори.

Я перевел взгляд на Бориса.

— В нашей Команде прибавление.

— Профессор Секвойя Угадай. Ученый с именем, крупный специалист по компьютерам. Потому-то я ищу его.

— Моя жена — его сестра.

Борис галантно поклонился. Натома сказала:

— Это не относиться к дело. Хинь. Продолжать.

— В момент, когда Угадай трансформировался в бессмертного, произошло непредсказуемое и безобразное событие. Экстро ухитрился установить с ним тесные и доверительные отношения — его биты информации соединились, слились с клетками головного мозга Секвойи. Таким образом, эти двое, человек и машина, стали одной личностью. Экстро — это профессор Угадай, а профессор Угадай — это Экстро. Получилось что-то вроде фантастического интерфейса — абсолютно идеального, когда пользователь и компьютер не просто с легкостью и безошибочно понимают друг друга, но становятся единым и неразрывным целым.

Борис — малый сообразительный.

— Но ты. Гинь, умолчал о самом главном. О том, о чем собирался сказать.

— Да, — кивнула Натома, — он остановиться, потому что щадить я. Мой брат отдавать приказы.

— Елки-зеленые! — воскликнул Борис по-русски, после чего продолжал на двадцатке: — Стало быть, наш противник — человек. Нам придется бороться с человеком!

— Вам, мой друг, вам.

— Ты останешься в стороне? Почему?

— Если вам не известно, где он, то мне и подавно.

— Ты должен отыскать его!

— Он разлит вокруг нас — он в каждом электронном приборе. Он будет знать, куда я направляюсь и что я делаю в любой момент времени. При таких условиях ему проще простого прятаться от меня до бесконечности.

— Тогда примени хитрость, чтобы накрыть его.

— Ты велишь мне искать иголку в стоге сена.

— Давай начистоту. Гинь. У тебя есть другие резоны держаться в стороне?

— Ты же знаешь, что это я рекрутировал его.

— Да, не без участия Лукреции Борджиа.

— И ты знаешь, что члены Команды всегда поддерживают друг друга — при любых обстоятельствах. Мы как семья.

— Ты имеешь в виду, что тебе придется причинить ущерб профессору Угадаю, чтобы остановить его?

— Он не просто член Команды. Он мне как брат. К тому же мы родные через мою жену. Он мой шурин.

— Не надо использовать Натома, Хинь.

— Я всего лишь обрисовываю моральную дилемму, которая возникла передо мной. Но есть и другая сторона в этой ситуации. На пару с Экстро Секвойя убил мою приемную дочь — мою любимую девочку, которая глубоко и искренне любила его.

— Сучий потрох! Почему?

— Она знала больше, чем нужно. А я проболтался о том, что она знает. И теперь сам не могу понять, чего в моем отношении к Угадаю больше — любви или ненависти. Я парализован двойственностью своих чувств.

— Прямо как чеховский герой, — проворчал Борис.

— Ну и последнее. Я его попросту боюсь. Самым вульгарным образом боюсь. Он объявил войну людям. Он и электронная сеть не только объявили войну, но и начали ее — ты сам привел цифру гибели от мнимых несчастных случаев.

— Но зачем ему истреблять людей? Он что, хочет заселить Землю машинами?

— Нет. Гермафродитами. Такими ему видятся новые, лучшие люди.

— Это абсурд! Гермафродиты только в сказках бывают!

— Он уже иметь три, — сказала Натома.

— Их не существует в природе. И не может существовать.

— Они существуют, — устало произнес я. — И он намерен уничтожить ветхого человека, дабы заменить его новой расой. Думаю, тут его устами говорит Экстро. Люди издавна ненавидели мыслящие электронные машины — начиная с двадцатого века. Но людям никогда не приходило в голову, что это чувство может со временем стать взаимным. И вот ненависть аукнулась. Вот почему, Борис, я до смерти перепуган.

— Паршиво. Но не верится, что только это могло так тебя напугать. Ты по-прежнему чего-то недоговариваешь. Что именно? Я имею право знать все.

Я горестно вздохнул — теперь в знак того, что сдаюсь.

— Ладно. Я на самом деле недоговариваю. Грек сделал обоснованный вывод о том, что в нашей Команде есть предатель, который работает на Экстро. А может, он и с Угадаем сотрудничает?

— В это невозможно поверить…

— Цепочка аргументов, которые выстраивает Грек, безупречна. К тому же дедуктивные способности никогда его не подводили. Поэтому я твердо уверен: один из нашей Команды объявил нам войну.

— Кто?

— Откуда мне знать. Ты прав, Борис: крайне неприятно, что новоприобретенный член Команды оказался в преступном союзе с Экстро. Неприятно, но от этого волосы дыбом не встают. А вот прибавь к этому изменника из Молекулярных, веками копившего знания, опыт и деньги, а теперь объятого лютей ненавистью к Команде, — и все внутри тебя перевернется от ужаса, ты испытаешь ту же панику, что и я. Вот почему я не хочу соваться в эти жуткие дела. У нас в Команде есть ребята с сердцами бесстрашных героев. Им и карты в руки. А я, извините, предпочитаю отсиживаться в щели, чем я в данный момент и занят.

— И долго ты намерен отсиживаться? А твоя жена?

— Что моя жена?

— Тебе-то что, ты можешь и триста лет сидеть тараканом за печкой. А вот она — другое дело.

— Ах ты сукин сын! Как язык у тебя не отсохнет! Так или иначе, мой ответ остается прежним. Я не намерен связываться ни с кем из них — ни с Секвойей, ни с Экстро, ни с третьим. Я не герой.

— Тогда идти я один, — мрачным голосом произнесла Натома. — Борис, пожаловаста, брать меня Мексифорния на дорога назад.

— Натома!.. — начал я сердито.

— Эдуард!

Она осадила меня тоном, достойным дочери самого могущественного вождя резервации Эри.

Куда мне было деваться! Видать, эта индеанка приворожила меня. Я сдался.

— Ладно. Поеду с тобой, Борис. Я под башмаком у своей скво. Как хочет, так и вертит.

Борис просиял.

— Я готов пропеть все «Персидские песни» Рубинштейна в честь твоей возлюбленной жены — красавицы и умницы!

— Только сперва дай мне время заткнуть уши, — проворчал я и потянулся за географической картой.