Глава первая

Как молоды мы были…

Когда Анна Васильевна вспоминала молодость, что случалось не слишком часто, она поражалась как мало ценила то, что у нее было, как легкомысленно откладывала что-то «второстепенное» на потом, на будущее… Вот муж защитит диссертацию и станет получать «нормальные деньги»; когда сын подрастет и перестанет болеть всякими коклюшами и свинками; когда их двухэтажную «виллу», пленными немцами строенную, наконец-то снесут и они получат отдельную, благоустроенную квартиру…

Потом, потом, все будет потом… Эти мечты помогали отрешиться от двух склочных соседок по коммунальной квартире, не замечать убожества давно требовавших ремонта «мест общего пользования», годами носить одно и то же пальто и «всепогодные» сапожки. Это все временные трудности, которые переживает вся страна, ничего страшного.

Зато была замечательная компания бывших сокурсников: ее — филологов и мужа — химиков; поездки на природу; посиделки под гитару и разговоры; регулярные походы в театры и на концерты. Черно-белый телевизор включали чрезвычайно редко. Основное украшение комнаты составляли книги, добытые всеми правдами и неправдами, а безумная любовь, которая бросила их, тогда еще студентов, в объятия друг к другу, благополучно перешла в любовь-дружбу двух умных, интеллигентных людей, превыше всего ценящих духовность.

— А ты знаешь, Анка, — как-то сказал ей супруг Евгений, — ты ведь сумасшедше красивая баба. Мне повезло.

— В чем? — изумилась Анна. — В том, что женился на красотке? Да их вокруг…

— Нет, милая моя, в том, что ты не делаешь из своей красоты фетиш. И не посвящаешь жизнь тому, чтобы окружающие курили фимиам твоей прелести.

Анна расхохоталась:

— Что это с тобой сегодня? Мы больше десяти лет женаты, и ты никогда…

— Поумнел, — лаконично отозвался Евгений. — К тому же в наши времена такая боевая подруга, как ты, дорогого стоит.

Времена действительно наступили непонятные. Идолоподобного вождя страны заменил молодой и говорливый руководитель, моментально обретший было популярность в народных массах и почти тут же ее потерявший из-за введения «сухого» закона. Прилавки в магазинах пустели, сахар стали выдавать по талонам, а осатаневшие от уже практически наступавшего голода провинциалы мели все подряд, оттесняя в сторону москвичей.

И тем не менее, неожиданное высказывание Евгения Анну поразило. Он вообще был скуповат на слова, считал, что чувства доказываются делами, а не болтовней. Но, конечно, отдавал должное внешнему виду супруги, ограничиваясь лаконичным:

— Класс.

А тут — такие дифирамбы. К чему бы это?

В тот вечер Анна, запершись в ванной комнате, где было относительно большое, хотя и порядком помутневшее зеркало, разделась и долго, придирчиво разглядывала себя, пока одна из соседок не начала барабанить в дверь с воплями, что «другим тоже надо!».

Но Анна успела-таки провести «общую инспекцию». Фигура прекрасная, ничего лишнего, но и кости не торчат, ноги стройные, длины умеренной, талия тонкая, пропорционально бедрам. Кожа…

Кожа действительно класс, хотя никакими специальными кремами Анна не пользовалась и в салоны красоты не ходила. Да их и не было тогда. Коллеги на работе иногда завистливо вздыхали:

— Дал же Бог такое… Как кинозвезда.

— А вы курите поменьше! — хохотала Анна. — И кофе литрами не пейте. Гулять перед сном, опять же, полезно.

Лукавила, конечно. Гулять перед сном ей было некогда: муж и сын требовали постоянных забот. Да и копна роскошных темно-каштановых волос тоже была подарком судьбы, и ни от каких прогулок, естественно не зависела. Равно как и густые ресницы, ровные, белые зубки и красивой лепки руки, не нуждавшиеся в маникюре. Полчаса работы визажиста — и хоть на обложку.

Но про визажистов, опять же, тогда слыхом не слыхивали, на обложках журналов помещали героев труда и победителей спортивных соревнований, а сниматься в кино… Такой вариант Анне и в голову не приходил, хотя ее собственная работа была, мягко говоря, тоскливой.

После института ее, отличницу с «красным дипломом», направили на работу в издательство Академии наук. Но не в головное учреждение, а в маленькую, хитрую контору под названием «Редакционный совет», размещавшийся в трех комнатушках на первом этаже монументального жилого дома. Комнатушки были до потолка забиты пыльными папками, на свободном месте помещалось семь столов: два — начальственных, в отдельной комнате, остальные — для рядовых сотрудников, в двух оставшихся смежных.

Чем занимался этот самый «РС», оставалось загадкой даже для его учредителей. Пятеро дам и двое мужчин сводили воедино бесчисленные тематические планы различных академических издательств и, согласно указаниям свыше, вносили в них необходимые коррективы и дополнения. Один из мужчин был начальник, а второй — его заместитель. Оба ездили на разные совещания и в командировки.

А четыре дамы обеспечивали работой пятую — машинистку Верочку, безотказную старую деву, которая способна была по несколько раз перепечатывать маловразумительные бумаги, составленные ее коллегами. Все четверо были замужними, с детьми, с бытовыми проблемами и не слишком легкими характерами. Но в целом, за годы совместной работы коллектив сложился и даже оброс какими-то традициями, типа совместных кофе- и чаепитий с сушками из соседней булочной.

С девяти до десяти утра собирались, наводили марафет, обменивались последними новостями, выпивали по первой чашке кофе, выкуривали по первой сигарете. К половине шестого в конторе уже не было ни одной живой души.

Платили, конечно, гроши, но и работа-то была… Анна, конечно, не предполагала всю жизнь прокорпеть в этих пыльных папках с одними и теми же разговорами. Просто пока сын ходил в детский сад, а потом — в младшие классы школы (с продленкой, естественно), такая работа была просто находкой. Кроме того, полагался один библиотечный день в неделю, то есть фактически третий выходной, да и отпроситься с обеда проблемы не составляло.

Евгений необидно подшучивал над работой супруги, но в глубине души был доволен. Никаких амбиций, никаких коллективных посиделок, никаких коллег-соперников, в смысле мужчин. Начальник был занят сооружением своей капитальной дачи на месте недавно купленного скворечника в ближнем Подмосковье, а его заместитель — проблемой выпивки вечером и опохмелки утром. Больше его вообще ничего в жизни не интересовало, в том числе, и женщины.

Но были у этой странноватой работы и некоторые плюсы. Во-первых, ведомственный детский сад, удачно расположенный неподалеку от дома. Во-вторых, ведомственная поликлиника и, соответственно, больница. В услугах последней Анна не нуждалась, но поликлиника с запланированными двумя диспансеризациями в год экономила массу времени и позволяла не связываться с кошмаром районного здравоохранения. В-третьих, раз в месяц полагались так называемые «продовольственные заказы», а к праздникам — соответственно, праздничные, что было совсем не лишним.

В общем, Анна отсиживала часы, а Евгений работал в каком-то Закрытом научно-исследовательском институте, учился в заочной аспирантуре, порой до глубокой ночи засиживался в лаборатории. Денег, правда, приносил немного, но на жизнь семье хватало, даже удавалось кое-что откладывать, например, на отпуск в Крыму или на письменный стол сыну школьнику.

Жили, как все живут, точнее жили в те времена. Никаких сюрпризов, потрясений, неожиданностей. Поэтому внезапное прозрение Евгения относительно красоты законной супруги поразило эту самую супругу до глубины души. С чего бы это? Точнее, с какого перепугу?

На следующий день во время очередного чаепития Анна со смехом поведала эту историю коллегам. Но те ее веселья, как ни странно, не разделили.

— У него кто-то появился, — безапелляционно заявила самая старшая из коллег Нонна Сергеевна, считавшаяся экспертом в брачных вопросах, поскольку замужем была уже в третий раз. — И он сравнивает тебя с нею.

— Все-таки мужики — сволочи, — вздохнула искусственная блондинка Раечка, которой вот уже десять лет было тридцать пять. — Как ни крутись вокруг них, все равно норовят налево. Вот мой…

Сага про Раечкиного супруга всем уже давно надоела, поэтому Марго, жгучая брюнетка, игравшая в коллективе роль женщины-вамп, перебила ее достаточно бесцеремонно:

— Только приворотом, девочки. Если нужно, могу дать адресок. И разлучницу накажут так, что мало не покажется.

Марго и сама немного смахивала не то на цыганку, не то на ведьму, и была давно и прочно «задвинута» на всевозможной магии и прочей чертовщине.

Верочка в дискуссию не вступала, только хлопала глазами и вздыхала. Да ее и не воспринимали, как полноценного собеседника, тем более — в вопросах любви и брака.

— А вообще-то, Аня, красота проходит быстро, — грустно вздохнула Раечка. — Как и молодость.

— Так что пользуйся, пока есть возможность, — поддержала ее Нонна Сергеевна, прикуривая очередную сигарету от предыдущей.

Анна слегка опешила:

— Как это — пользуйся?

— Заведи любовника, — безмятежно пояснила Марго. — Или двух.

— Зачем?

— Чтобы были! — фыркнула Раечка. — Чтобы водили по кабакам, дарили цветы, побрякушки…

— Где это ты таких видела? — ядовито поинтересовалась Нонна Сергеевна.

— Мне подруга рассказывала… — слегка смутилась Раечка.

— Подруга тебе содержание какого-то кинофильма пересказала, — предположила Марго. — А ты, святая простота, поверила.

— Девочки, стоп! — вмешалась Анна. — Я замужем, какие любовники? Да и некогда мне… Шурик вон скоро в шестой класс пойдет, за ним глаз да глаз нужен. И Евгений тоже…

— Тогда положи свою красоту в чемодан и убери на антресоли, — сухо сказала Нонна Сергеевна. — Только не тычь ею в глаза окружающим.

Анна даже оторопела:

— Но я и не думала…

— А зачем тогда всю эту историю рассказала? — чуть ли не хором закричали коллеги.

Анна пожалела, что разоткровенничалась, дискуссию на этом прекратили. Скандальчики в их коллективе были не редкостью, характеры у всех были непростые, но сама Анна предпочитала держаться от этого в стороне. И вот — на тебе! А сама виновата: нечего трепаться про личную жизнь.

В общем, все, конечно, помирились еще до конца рабочего дня, но у Анны остался осадок. К тому же не давала покоя идея, зароненная многомудрыми дамами: у Евгения кто-то есть. Или появился. Или… уже давно есть?

Ревность не была присуща Анне. Во-первых, она искренне считала, что это недостойное чувство недоверия к близкому человеку, во-вторых, поводов для ревности у нее никогда не было. А то, что супруг периодически пропадал до глубокой ночи, так это было понятно и объяснимо: работа такая. Вечерами в лаборатории пусто, оборудование свободно, да и не все опыты можно просто взять и прекратить до следующего дня. Это не издательские планы составлять.

А через несколько дней после этого разговора случилось такое, что начисто выбило у Анны из головы все предыдущие события. Глубокой ночью соседний подъезд их «особняка» со страшным шумом и треском обвалился. К счастью, обошлось без смертельных случаев. Но девять семей из четырех квартир остались без крыши над головой, а уцелевшая половина дома — без света, газа и воды.

Понаехавшие к утру чиновники всех уровней проблему, как ни странно, решили довольно шустро: лишившимся жилья тут же выделили квартиры в малоизвестном тогда Солнцево, а оставшимся предложили на выбор жилье из «выморочного фонда». Семье Анны досталась двухкомнатная смежная малогабаритная квартирка в панельной башне, но в пяти минутах ходьбы от метро, причем станции кольцевой линии.

Очередной отпуск Анна провела по уши в известке, обойном клее и прочих ремонтных прелестях. Евгений, как нарочно, вынужден был уехать в командировку, сына, благо наступили летние каникулы, удалось пристроить в пионерский лагерь, несмотря на его явное неудовольствие, а сама Анна занялась ремонтом и переездом. А закончив оба этих процесса, долго потом удивлялась, как она вообще смогла осилить такое.

— А чему ты удивляешься? — спросил ее вернувшийся из командировки Евгений. — Я всегда знал, что ты — женщина сильная, коня на скаку остановишь только так, а уж про горящую избу вообще молчу. Я бы только путался у тебя под ногами, ты же знаешь, быт — не моя стихия.

Это, кстати, было правда. За годы семейной жизни Анна научилась и гвозди забивать, и стекла вставлять, и даже с простыми сантехническими проблемами разбираться. А уж побелить потолки и поклеить обои… Это она и работой-то не считала. Так, рукоделие от безделья.

Свеженькая и вылизанная до стерильного блеска квартира казалась игрушкой… пока в ней не собралась вся семья и не перевезли мебель. Проходную комнату предназначили сыну, сохранив за ней функции гостиной, вторую — совсем крохотную — сделали спальней. И только. На десяти квадратных метрах, часть которых занимало окно с балконом, а часть — дверь, кроме кровати, шкафа и пары тумбочек места не хватило уже ни на что. В пятиметровой кухне было тоже тесно, а совмещенный санузел вообще создавал неведомые доселе проблемы. Так что про себя Анна даже пожалела, что не согласилась на полнометражную квартиру в далеком Солнцево.

Она-то пожалела про себя, а вот муж и сын свои негативные эмоции не скрывали. Шурка, давно переросший Анну на голову, поначалу обрадовался, что сможет приглашать новообретенных приятелей в собственную комнату. Но быстро понял, что на заставленных до предела четырнадцати метрах особо не развернешься, и что мать имеет обыкновение приходить с работы в самый неподходящий момент.

А потом побывал в гостях у кого-то из приятелей и несколько вечеров подряд бормотал себе под нос, что некоторые умеют жить, и дают жить другим по кайфу, что бывают приличные дома, где макушкой не задеваешь потолок, а плечами — стены, и у взрослого человека есть своя, изолированная комната, куда предки нос не суют, да и в карманных деньгах не отказывают, а он, как первоклашка, до сих пор получает какие-то копейки на школьный завтрак. Что другие…

В конце концов терпение Анны кончилось.

— Чем ты недоволен? — прервала она как-то вечером один из подобных монологов вполголоса. — Одет-обут, крыша над головой есть, слава богу, не голодаешь…

— По-твоему, человеку больше ничего не нужно? — скривил губы Шурик. — Ни мага приличного, ни кассет, ни шузов…

— Будь добр, выражайся по-русски, — одернула его Анна. — Какие еще шузы? Ботинки, что ли?

— Ботинки? Ты еще скажи — валенки. У нас все в фирме ходят, кроссовки, джинсы, все такое только с лейблами. А я будто из тундры.

— Это что, главное в жизни? Тряпки с модными наклейками?

— Ну, поехали! Конечно, для тебя главное — духовность.

— Представь себе.

— А что тут представлять? Считаешь копейки, носишь годами одну и ту же юбку, зато книгами весь дом забит, от пыли деваться некуда. Лучше бы видак купили…

Анна посчитала про себя до десяти, потом как можно мягче сказала:

— Шурик, видеомагнитофоны появились совсем недавно, а книги мы покупали много лет подряд. И потом, откуда у нас возьмутся деньги на…

Сын, не дослушав, фыркнул:

— Да козе понятно, что денег нет. Телек — черно-белый, маг — допотопный. Другие вон кооперативы строют, деньги гребут лопатой и детям покупают не кеды, а музыкальные центры.

— Скажи это отцу. Он, кажется, зарабатывает больше меня.

— Сколько? — с неподдельным интересом спросил Шурик.

И тут Анна растерялась. Она понятия не имела, сколько зарабатывает супруг, который вот уже много лет выдавал ей с каждой получки ровно сто рублей. Наверняка он получал не те сто двадцать, которые полагались Анне в ее издательском совете, но сколько? Сто сорок? Сто восемьдесят? Сколько может получать младший научный сотрудник без степени?

— Я не знаю точно, — пробормотала она. — У нас как-то не принято говорить о деньгах…

Сынуля посмотрел на нее с какой-то жалостью и решительным жестом нацепил наушники от пресловутого допотопного магнитофона. Жить без музыкального сопровождения он, похоже, просто не мог. А Анна прошла на кухню, налила себе чашку напитка с условным названием «чай» (то, что содержалось в упаковке с соответствующим названием не слишком походило на благородный напиток, зато пока еще не было дефицитом), села в свой уголок и задумалась.

Сын, конечно, избалован, спору нет. Но как это могло получиться? В прежней школе никаких претензий не возникало, приятели у него были из таких же семей научных и околонаучных работников, жили все примерно одинаково. Здесь школа, вроде бы, тоже обычная, но… Но как же она не заметила, что их панельная башня торчит, как инородное тело, среди куда более современных и элегантных домов светлого кирпича со встроенными лоджиями? Совсем не простые домики, обычным людям тут квартиру не получить…

Духовность? Как ни грустно, сынуля во многом прав. Это раньше собирались компании, обсуждали литературные и театральные новинки, гордились отсутствием мещанских предрассудков. Где теперь эта компания? Как-то незаметно прекратились ежемесячные посиделки: кто-то уехал, кто-то переехал, кто-то просто незаметно исчез с горизонта. И долгие разговоры вечером с мужем «о духовном и греховном» — когда они закончились? Анна не могла вспомнить последней подобной беседы.

А уж по поводу зарплаты супруга… Тут Шурка попал не в бровь, а в глаз. Она, наверное, совсем уж не от мира сего, если понятия не имеет, сколько зарабатывает ее благоверный. И о том, что она — красавица и умница — тоже больше ни разу не заикнулся, а домой фактически приходит только ночевать. Даже выходные проводит в своей лаборатории, если, конечно, не врет. А если?..

Анна отчаянно замотала головой. Нет, не может быть, все в порядке, просто Евгений вот-вот защитит диссертацию, нужно проводить бесконечные опыты, серию за серией. И сына он любит, каждую свободную минуту проводит с ним, берет его на свой обожаемый футбол, если удается достать билеты, помогает с уроками… иногда. Нет, она просто устала, смертельно устала от нудной, серой жизни, где все труднее купить, точнее, достать самое необходимое, где вокруг происходит непонятно что под названием «становление демократии».

Анна отлично помнила, как всех взбудоражил недавний первый съезд нового Совета депутатов, какие страсти бушевали на голубом экране и вокруг. У них на работе трудовая деятельность фактически прекратилась: тихоня Верочка приволокла черно-белый портативный телевизор и дамы, забыв про все на свете, упоенно следили за происходящим на экране. Ей же это казалось нестерпимо фальшивой, непомерно затянутой сценой из какой-то скучной пьесы, поставленной, к тому же, отвратительным режиссером.

И еще было страшно. С экрана открыто говорили то, о чем раньше только шептались на кухнях, и все воспринимали это, как нечто само собой разумеющееся. А толку от этих разговоров не было, скорее, наоборот. Москва становилась чужим и угрожающим городом, дня не проходило, чтобы не сообщили о каком-нибудь убийстве или особо дерзком ограблении. Грабили, между прочим, не неизвестно откуда взявшихся хорошо одетых людей на иномарках, а всех подряд, так что на улицу с наступлением темноты и выйти-то было страшно.

И вот под угрозой оказался собственный дом, который казался таким незыблемым и уютным. Сын считает ее идиоткой-идеалисткой, муж вообще непонятно чем живет и о чем думает, на работе все чаще поговаривают о том, что скоро будет большая реформа Академии наук и их «шарашкину контору» обязательно прихлопнут за бесполезностью, так что надо начинать подыскивать новое место работы. Какой? Где? Что они умели делать, дамы далеко не первой молодости, давно привыкшие к своей комфортной синекуре?

Анна протянула руку, чтобы налить себе еще чашку чая, и вдруг согнулась от нестерпимой, режущей боли. Словно кто-то всадил ей в живот нож и медленно, с садистским упоением, поворачивал его, раздирая внутренности. Звать на помощь было некого: Евгения дома нет, сын за своими наушниками ничего не услышит… Перед глазами все поплыло, она сползла на пол и уже в позе эмбриона потеряла сознание.

Очнулась она совершенно в незнакомом месте, прежде всего поразившим ее своей тишиной. Попыталась разглядеть что-нибудь в полумраке, но не столько увидела, сколько почувствовала воткнутую в вену иглу и резиновую трубку, уходящую куда-то вбок и вверх. Анна попыталась шевельнуться, но не смогла и непроизвольно застонала. Тут же над ней склонилось незнакомое женское лицо, обрамленное белой косынкой:

— Очнулась, милая? — тихо спросила женщина. — Ну, вот и хорошо, все правильно.

— Где я? — почти беззвучно шевельнула губами Анна.

— В реанимации, милая. Почти сутки здесь, мы уж стали беспокоиться. Правда привезли тебя… поздновато. Но ничего, операцию сам профессор сделал, все будет хорошо.

«Какую операцию?» — хотела спросить Анна, но перед глазами опять все поплыло и она снова провалилась в беспамятство.

Когда она снова открыла глаза, то обнаружила, что находится в большом сумрачном помещении с несколькими койками. Капельница стояла рядом с ее кроватью, только игла была воткнута уже в другую руку. И туман в голове был не такой густой, она даже вспомнила, что уже приходила в себя, что лежит в реанимации после какой-то операции, и что все прошло довольно успешно. Но как она вообще сюда попала и что за операция? Неужели под машину попала? Ничего не вспоминалось, кроме того, как она вышла с работы и отправилась домой.

Страшно хотелось пить, но кого об этом просить и как она не знала. И тут, словно в ответ на ее немую мольбу, появилась медсестра. Вроде бы та, которая подходила в прошлый раз. Или другая? Эти косынки всех делают на одно лицо.

— Пить, — прошептала Анна.

Сестра молча, привычным движением протерла ей губы извлеченной откуда-то влажной салфеткой.

— Пока потерпи, — сказала она. — Скоро профессор посмотрит, решит, что тебе можно, а что пока нет. Сейчас утренний обход будет.

— Как я сюда попала?

— Как все — по «Скорой», — краешком губ усмехнулась сестра. — Сначала в операционную, потом — под капельницу. Скоро, наверное, в палату переведут, и так ты тут задержалась.

— Меня сбила машина?

Сестра изумленно приподняла брови:

— Машина? Нет, тебя вроде бы по другой части оперировали. По женской. Ты пока полежи молча, я тебе утренний туалет сделаю, а вопросы врачам задавать будешь. Договорились?

Анна молча кивнула, ошарашенная услышанным. Операция по женской части? Странно, с этим у нее вроде бы все было в порядке. Или — не совсем? Вдруг вспомнились неоправданные задержки и преждевременные кровотечения, периодические тянущие боли внизу живота, еще какие-то мелочи. А диспансеризацию она в этом году пропустила, что-то помешало, все откладывала. Вот и дооткладывалась.

В любом случае, любая беременность и выкидыш исключались: Евгений не прикасался к ней уже несколько месяцев. Кстати, он-то знает, что с ней произошло? И что с Шуркой? Неужели он дома один? Если верить сестрам, она здесь вторые сутки, как же там ее мужчины?

 

Глава вторая

Не было бы счастья…

Поток ее невеселых мыслей прервало появление группы людей в белых халатах. Надо полагать, обещанный утренний обход. Ну, что ж, теперь хоть что-то прояснится.

— Как самочувствие? — спросил мужчина, который явно был главным в этой группе. — Что беспокоит?

— Пить очень хочется, — прошептала Анна.

— Естественно. Сейчас я вас посмотрю, если все в порядке, дадим попить, пора уже. Боли не беспокоят?

Анна покачала головой.

— Ну и славно. Теперь — только покой, лекарства и все будет прекрасно.

— А что со мной было?

— Опухоль, уважаемая…

Врач заглянул в медицинскую карту, услужливо протянутую ему кем-то из свиты, и продолжил:

—…уважаемая Анна Васильевна. С моей точки зрения, абсолютно доброкачественная, но результатов гистологии все равно придется подождать. Запустили вы себя совсем, раньше можно было бы лечением обойтись. А вы дотянули до операции.

— И что теперь?

— Ничего страшного. Правда, пришлось практически все удалить, но ведь вы рожать больше не собираетесь? Сын у вас уже есть, почти взрослый. Зато недомоганий периодических не будет, уже плюс.

— То есть я уже не женщина? — с ужасом спросила Анна.

Профессор укоризненно покачал головой и присел на краешек постели:

— Удивительный все-таки народ — прекрасный пол, — назидательно сказал он. — Если раз в месяц не… болеете, значит, не женщина? Смешно, ей-богу. Вы еще молодая, к тому же красивая женщина, запомните это, пожалуйста. Только вот супругу вашему совершенно не обязательно знать о некоторых… изменениях в вашем организме. Он может воспринять это… неадекватно.

— А что же я ему скажу? Кстати, он знает, что я в больнице?

— Знает, конечно. «Скорую»-то сын вызвал, он же и отцу позвонил… на работу. Вот переведут вас в обычную палату, повидаетесь с ними. А сказать можете… ну, скажем, про внематочную беременность.

— Исключено, — покачала головой Анна. — Беременность исключается в принципе.

— Вот как? Ну, тогда скажите, что вам удалили полипы, в подробности не вдавайтесь. Все наладится, Анна Васильевна, не грустите. Еще радоваться будете, что все так обошлось, помяните мое слово.

Медики отошли к другой койке, а Анна прикрыла глаза и попыталась осмыслить услышанное. Значит, ей стало плохо дома, а вовсе не по дороге с работы. Да, она же сидела в кухне пила чай и думала… О чем она думала?

Господи, да о разговоре с сыном, конечно! Неприятный этот разговор вдруг с предельной точностью ожил в памяти, вызвав сильное сердцебиение. Это был фактически разговор с чужим человеком, который не понимал ее и не хотел понимать. Как же так? Ведь она растила и воспитывала его совсем по другим принципам, по своим, и вот — такое. Где же она не досмотрела?

И как теперь быть с мужем? Профессору легко советовать, ничего не говорить или напустить туману. Во-первых, она не умеет врать, во-вторых, Евгений тут же поймет, что она говорит неправду. В-третьих, у него, практически здорового человека, какое-то патологическое отвращение ко всякого рода недомоганиям, и даже обычный грипп приводит его в состояние крайнего раздражения. С его точки зрения больной — значит, неполноценный. А она ведь действительно стала неполноценной…

Стоп. Это имеет какое-нибудь значение? Когда муж последний раз смотрел на нее любящими глазами? Когда замечал, хорошо или плохо она выглядит, во что одета? Для него она уже давно бесплатная домработница, а не жена. За последние годы случаи близости между ними можно было пересчитать по пальцам. Можно просто отмахнуться от вопросов, сказать, что это — скучные женские дела. Вряд ли он будет допытываться подробностей. Если первое его посещение пройдет нормально, то дальше все будет по-прежнему. Только вот с Шуриком нужно будет заниматься больше…

К вечеру ее действительно перевели в общую палату, и только тут Анна поняла, что попала все-таки в родную академическую больницу, а не в районную. Палата была светлая, четырехместная, с умывальником и зеркалом над ним, в холле стояли мягкие кресла и цветной телевизор. Правда, мебель знавала лучшие времена, да и все помещение требовало хотя бы капитального ремонта, но это уже были такие мелочи, на которые не стоило обращать внимания.

Палата подобралась на редкость удачная, в плане уживаемости. Две молодые девицы-аспирантки отлеживались после «плановой чистки», точнее, весь день пропадали в соседнем урологическом отделении, где резались в преферанс. Третья пациентка была ровесницей Анны, ухоженной и уверенной в себе женщиной, супругой директора одного из академических издательств. Представилась она Инной и тут же повернула дело так, что Анна оказалась как бы под ее опекой и покровительством.

Анне было все равно. Она вполуха слушала бесконечные истории Инны о поездках с мужем на модные заграничные курорты, о хлопотах с машиной и ремонтом в квартире, об интригах коллег… Детей у Инны не было, как не было и желания ими обзавестись, поэтому перенесенную операцию, точь-в-точь такую же как у Анны, она рассматривала как гигиеническую процедуру.

— Слава Богу, убрали лишнее. Аппендицит-то мне еще в школе вырезали.

— Но это же не аппендицит, — робко пробормотала Анна.

— Это хуже! — безапелляционно заявила Инна. — Сколько времени я потратила на всякие дурацкие курорты, точнее, на процедуры, на лекарства, на хождение по врачам. Про деньги молчу, на потраченные можно было две машины купить. И все равно то и дело что-то болело. Теперь — свобода! Никаких критических дней, никаких головокружений, тампонов и прочей ерунды. И свидания переносить не придется…

— Свидания? — удивилась Анна.

— Ну да, с любовниками. Что ты на меня смотришь круглыми глазами? Муж — это муж, я его люблю, если хочешь знать. А любовники — это для самоуважения, для здоровья. Для поддержания тонуса. Гормональная терапия. Теперь мне это тем более будет нужно, естественный-то процесс уже не пойдет.

Анна даже не знала, как на это реагировать. Супруга Инны она видела каждый вечер: он приезжал навещать жену с букетами цветов, роскошными коробками конфет, фруктами. Еще не старый, но совершенно седой мужчина, импозантный, подтянутый, исключительно вежливый. Жену явно обожал, достаточно было видеть, какими глазами он на нее смотрел. Какие тут еще могут быть любовники?

— Осуждаешь? — спросила как-то Инна, когда, проводив супруга, вернулась в палату. — Понятное дело. Эдик, конечно, мужик экстра-класса, но рядом с ним от тоски мухи дохнут. И в постели, прямо скажем, так себе…

— Я не осуждаю, — вздохнула Анна. — Я просто не понимаю…

И неожиданно для самой себя рассказала Инне историю своего брака и про свою семью. Та слушала, не перебивая, только порой иронически кривила губы. Наконец, Анна выговорилась и замолчала.

— Все ясно, — сказала Инна. — Типичный совок, даже скучно. Разбаловала ты своих мужиков, Анка, вот что плохо. Сынуля твой обожаемый сюда носа не кажет — это понятно, парню в такое отделение соваться неловко. Но благоверный-то твой сколько раз был. Один? Или два?

— Ты же знаешь, что один, — тихо сказала Анна. — Видела его.

— Ну, могла что-то пропустить. Значит, один. И чем же он так занят, что не может любимую супругу после тяжелой операции навестить?

— Я сказала, что операция ерундовая, просто полипы удалили…

— Да? Интересненько. Это почему?

— Мне так профессор посоветовал. Сказал, что мужики иногда неадекватно реагируют.

— Ну, не знаю. Мой-то счастлив до потери пульса, что одной проблемой в голове меньше стало. Детей он не любит и никогда не любил, а я аборты терпеть не могу. Особенно если не от законного супруга залетаешь. Такая канитель… Ну, ладно, это к делу не относится. Так чем твой муженек занят?

— Готовится к защите диссертации. Он химик. Часто задерживается в лаборатории… Ну и вообще…

— А сын как?

— Женя сказал, соседка помогает. Надо будет ее потом как-нибудь отблагодарить. Хорошая тетка, только очень разговорчивая. И слишком энергичная. Сейчас все эти фонды появились, сулят прибыли немеряные, так она только ими и живет. В один вложит, из другого проценты вынет…

— Доиграется, — безапелляционно сказала Инна. — Сама только в эти фонды не суйся, это для Буратин всяких организовано. Ну, бог с ней, с соседкой. Знаешь…

…В дверь палаты постучали. Женщины недоуменно переглянулись: для супруга Инны было рановато, а кроме него…

К изумлению Анны в палате появилась целая делегация из ее конторы: Нонна Сергеевна, Раечка и Марго. С букетиком каких-то похоронных хризантем и кульком фруктов. Если честно, то меньше всего Анна ожидала визита коллег, скорее уж Шурка мог прорезаться.

— Ну, как ты тут? — затараторили наперебой посетительницы. — Поправляешься? Выглядишь прекрасно. Что у тебя было? Когда выпишут?

— Не знаю еще, — честно сказала Анна. — Чувствую себя прилично. Наверное, скоро.

— А ты не торопись, — мрачно сказала Нонна Сергеевна, поудобнее усаживаясь на стуле. — Некуда.

— В каком смысле? — оторопела Анна.

— Прикрывают нашу лавочку, — почти всхлипнула Раечка. — Хорошо, что я уже пенсию оформила. Все не на улицу.

— Ты — пенсию? — искренне удивилась Анна.

— Она у нас просто вечно молодая, — с кривой усмешкой вступила Марго, — а по паспорту постарше будет… годков на двадцать. Такие вот пироги, девушка.

— А вы как же?

Нонна Сергеевна пожала плечами:

— Меня сестра обещала в какой-то кооператив пристроить. Продавщицей. Деньги неплохие. А Марго нигде не пропадет.

Марго сделала загадочное выражение лица и всем видом продемонстрировала, что — да, она-то не пропадет, ее вся эта свистопляска совершенно не волнует.

— А я? — спросила Анна, у которой болезненно защемило сердце.

— А ты посиди на больничном, сколько можно. Шеф вроде бы обещал тебя куда-то пристроить.

— С чего вдруг такая милость? — не без иронии спросила Анна.

Хотя в общем-то знала, почему. По дурацкому своему характеру, львиную долю работы тянула именно она. Реже всех отпрашивалась с работы, реже всех бюллетенила, никогда не опаздывала и не срывала сроки сдачи всевозможных планов. Заодно и коллегам помогала. Так что шеф вполне мог порекомендовать ее кому-нибудь в секретарши. Во всяком случае похоже на то…

— Заместитель-то шефа в вытрезвитель угодил, — ни с того ни с сего обронила Марго. — Уволился по собственному. Теперь совсем сопьется.

— А сам шеф? — спросила Анна?

— А сам шеф как плевал на все, так и плюет. Проворачивает какие-то свои гешефты, во всяком случае, не грустит, не тужит. Ему всегда контора до лампочки была.

— Круче всех Верочка отмочила, — хихикнула Раечка. — Смотрела-смотрела телевизор, да и подалась в помощники к какому-то депутату. Заходила за расчетом, точнее, заезжала на машине с шофером — ну, прямо бизнес-леди. Хотя внешне как крысой была, так и осталась…

Неизвестно, сколько бы еще болтали коллеги, но помешал ежевечерний визит супруга Инны. Дамы при его появлении как-то увяли, застеснялись и гуськом потянулись к выходу, обещая обязательно быть еще в самом ближайшем будущем, и вообще…

Инна с мужем вышли в холл, а Анна так и осталась полулежать на малокомфортной больничной койке в совершенной растерянности от обрушившейся на нее лавины новостей.

Допустим, еще месяц она проведет на больничном. А потом? Мифическая должность секретарши, вроде бы обещанная шефом? Что-то в это слабо верилось: шеф славился еще и тем, что практически никогда не выполнял своих обещаний. Тогда что? В Академии наук вакантных мест отродясь не бывало, туда попадали обычно по блату, либо уж по совершенно дикому везению.

Хотя… Сейчас все, наверное, переменится. Павловская реформа перевернула многое в стране с ног на голову, вчерашний приличный оклад стал копейками, а вчерашние кандидаты и доктора наук выстроились скорбными шеренгами в наиболее людных местах, пытаясь продать хоть что-нибудь — от семейного сервиза до каракулевой шубки. Сыну скоро в институт поступать, нужны репетиторы… Господи, да что же это все так сразу посыпалось?!

— Ты никак реветь собралась? — услышала она насмешливый голос Инны. — Из-за чего, интересно?

Анна только судорожно всхлипнула.

— Подружки расстроили? А они молодцы: пришли, так сказать, морально поддержать больную коллегу. Я бы таких убивала.

— Толку-то что? — устало спросила Анна. — Лучше самой умереть.

— Вот еще! — фыркнула Инна. — Я тебе место соорудила, как закроешь больничный, так туда и отправишься работать. Не пожалеешь.

— Секретаршей? — тупо спросила Анна.

— Нет, дурочка, старшим редактором. Я тут рассказала Эдику о твоих проблемах, он тебя к себе в издательство берет, не глядя. Три дня в редакции, два дня — дома. Оклад приличный, но работа, предупреждаю, тоскливая. Эдик хочет тебя на мемуарную линию посадить.

— Не поняла.

— Они перестраиваются, вместо всякой научной лабуды начинают издавать как бы художественную литературу. Переводную и отечественную. На любовные романы и детективы, сама понимаешь, охотников полно, а вот с мемуарами возиться мало кому охота, скука же смертная.

— Ты бы посмотрела, чем я на работе занимаюсь… занималась, — слабо улыбнулась Анна. — Мемуары по сравнению с этими таблицами просто Джеймс Бонд. И потом я люблю серьезную литературу.

— Я так и думала. Так что выкинь из головы глупости, поправляйся себе спокойно, а потом начинай новую жизнь. Нет неразрешимых проблем.

— Я твоя должница, — с огромной благодарностью сказала Анна.

— Сочтемся, свои люди, — отмахнулась Инна. — Кстати, твоим единственным и непосредственным начальником будет мой супруг, так что если что не так — сразу звонишь мне… Шучу.

И все-таки, несмотря на счастливое завершение этого дня, ночь Анна провела практически без сна. Два дня работать дома — это, конечно, прекрасно, только где? В комнате Шурика — исключено, он этого просто не потерпит, в спальне негде даже табуретку лишнюю приткнуть, не то, чтобы стол со стулом. Получается, что только на кухне, благо там подоконник достаточно широкий.

И еще — новый коллектив. Анне было элементарно страшно. После института она сразу попала в «РИСО», отсидела там пятнадцать лет, привыкла… И к нудной работе привыкла, могла ее делать с закрытыми глазами. А теперь будут новые обязанности, новые люди вокруг, новый начальник… Страшно.

Следующий вечер принес новый сюрприз: визит Евгения. Второй по счету за все время пребывания в больнице. Выглядел супруг ухоженным, не слишком обеспокоенным, хотя приличествующую ситуации маску озабоченности на лицо натянул. И вопросы о самочувствии задавал правильные. Но что-то было не так, а что — Анна никак не могла разобраться.

— А я три дня назад защитился, — вдруг сообщил Евгений. — Теперь только решения ВАКа нужно подождать. Впрочем, сейчас это быстро.

Анне бы обрадоваться, но что-то мешало сделать это по-настоящему.

— Поздравляю тебя, — сказала она с нужной долей энтузиазма. — Я очень рада. Теперь тебе полегче будет, а то ты последнее время совсем замотался.

— Это точно, — подтвердил Евгений. — Прости, что к тебе редко выбираюсь…

— Ну что ты, я же понимаю. А как дела у Шурика?

— Весь в науках, представь себе. Проснулась тяга к знаниям.

— А чем вы питаетесь?

— Валентина свет Максимовна заботится. Стол — как в ресторане. Я ей приплачиваю, конечно… за качество обслуживания.

«Мог бы сказать: без тебя все-таки не то, дома тоскливо. Нет, не скажет. Ему, кажется, даже легче, что я не торчу вечерами у окошка в кухне и не высматриваю его приход… Квартиру, наверное, запустили до невозможности. Но ведь мужикам это без разницы».

— А почему ты сказал, что ВАК теперь быстро все решает? — поинтересовалась она, чтобы хоть что-то спросить.

— Да потому, что сейчас защищаются только дураки вроде меня, — с неожиданным озлоблением ответил Евгений. — Зарплата остается прежней, в должности меня никто повышать не собирается, ассигнования на опыты урезают бесконечно. В общем, мрак. Надо что-то придумывать, пока институт совсем не прикрыли.

— Ваш институт? Да у вас же почти сплошные госзаказы…

— Были, — все так же желчно завершил фразу Евгений. — Государства-то уже практически нет, спустись с небес на землю.

— Меня уже спустили, — сообщила Анна. — Наш Совет разгоняют.

— Давно пора, — хмыкнул Евгений. — Та еще богадельня.

Анна ждала закономерного вопроса, куда же она теперь денется, но так и не дождалась. Похоже, Евгения это вообще не интересовало. Но оказалось, что она слегка ошиблась.

— А может, оно и к лучшему, — продолжил Евгений после небольшой паузы. — Я, видишь ли, прорабатываю одну комбинацию… Контракт на три года за рубежом. Если все пойдет нормально, приедете с Шуркой ко мне…

— Насовсем? — с ужасом спросила Анна.

— Что ты так переполошилась? Что тебя здесь держит, объясни, сделай милость. Работа? Роскошная квартира? Интересная жизнь?

— Нет, но эмигрировать…

— Пока никто про эмиграцию не говорит, — оборвал ее Евгений. — Пожить в цивилизованной стране, заработать нормальные деньги, вот и все, чего я хочу. А вернуться сюда можно в любое время, было бы желание. Ты все-таки безнадежный совок, Анка.

— Какая есть, — сказала она, сдерживая подступающие слезы. — И как скоро ты собираешься…

— Не завтра, успокойся. Пока еще все в стадии проекта. Но главное сделано: диссертацию я защитил. Ладно, мне пора. Будь умницей, поправляйся скорее.

Он приложился к ее щеке с дежурным поцелуем и с видимым облегчением покинул палату.

Инна, вернувшаяся из холла с очередной встречи с мужем, застала Анну в слезах:

— Опять? Что еще случилось? Твой благоверный тоже работу потерял?

Анна, путаясь в словах и всхлипывая, довольно бессвязно пересказала содержание разговора.

— И что ты ревешь? — удивилась Инна. — Устроится мужик за кордоном, потом высвистит тебя с сынулей и заживете по-человечески. Ты молодая, красивая, заездил тебя только быт тутошний, вот и все. А там — расцветешь.

Анна покачала головой:

— Что-то мне кажется, все будет совсем не так замечательно…

— Когда кажется; креститься нужно, — резко сказала Инна. — Думаешь, не вызовет? Хочет тебя бросить? Глупая, для этого совершенно не обязательно уезжать за границу. У нас в одной Москве сотни пар ежедневно разводятся. Ну-ну, только не реви, ради Бога, это же я так, предположительно. А сама прикинь: мужик защитился, скинул многолетний груз, у него стресс сильнейший…

— От радости, что ли?

— Представь себе, от этого тоже. Ты — в больнице, дома наверняка небольшой бардак. В такой обстановке трудно сохранять хладнокровие и выражать нежные чувства.

— Но твой же муж…

— Правильно воспитан, — хмыкнула Инна. — Попробовал бы он вести себя по-другому. Я лично ему в такой ситуации не завидую.

— А я тебе завидую. Я не умею вот так… жестко.

— Жестко? А разве можно по-другому? Милая моя, жизнь нужно брать за морду, и поворачивать ее так, как тебе нужно. А не изображать из себя скорбящую богоматерь, мужики этого не ценят, поверь мне. Они, как это ни смешно, искренне верят, что женщина — существо слабое, и без них ни в коем случае не проживет.

— Так я же…

— А ты, Анечка, сильная женщина. Ты все сама, всегда сама, про тебя можно забыть и не волноваться: ты выкарабкаешься. Мой Эдик думает, что если он меня оставит, я тут же повешусь или отравлюсь, потому что к жизни не приспособлена ни капельки. И я позволяю ему так думать. Более того, культивирую этот образ, хотя самым распрекраснейшим образом могу со всеми проблемами справиться сама.

— Мудрая ты женщина, — прошептала Анна.

— Нет, просто земная. Я ведь Эдика семь лет обхаживала, пока он на мне жениться решил. Учились вместе в полиграфическом, он парой курсов старше, москвич, красавец, из хорошей семьи. А я — пермячка, перебивалась на стипендию, место в столичном издательстве зубами выгрызла, а супруга своего измором взяла. Какие невесты вокруг крутились — красавицы, умницы, с родителями, дачами, машинами… Всех перетерпела, смогла так сделать, что без меня Эдику плохо, а со мной — полный кайф. А когда поняла, что он детей иметь ну ни в какую не хочет — тут-то и подловила: дала понять, что со мной таких проблем не будет. И вообще все будет так, как он скажет, потому что я без него — никто и зовут меня никак…

Анна слушала темпераментную исповедь Инны, затаив дыхание.

— Он до сих пор не понял, что карьеру ему я выстроила, точнее, вылежала с кем надо. Докторскую защитил, директором издательства стал, все его мечты, как по мановению волшебной палочки исполнялись. А когда роли-то переменились, он уже этого не заметил. Привык со мной советоваться, привык обо всем мне рассказывать, привык носиться со мной, как с хрустальной вазой. Я же без него пропаду, я же для него всем пожертвовала: карьерой, возможностью иметь детей… Вот так-то. Иначе вернулась бы в свою Пермь и сидела бы там в какой-нибудь пыльной дыре младшим редактором. Пик везения — выйти замуж за директора магазина. Нет, это не для меня…

— Я бы так не смогла, — искренне сказала Анна. — Сил бы не хватило.

— Вот-вот, а со стороны ты выглядишь совсем наоборот. Благополучная, устроенная, всем довольная. Так с какой стати с тобой церемониться? Везешь свой воз — и вези, никто помогать не будет.

— Ты же помогла работу найти.

— Я, Аннушка, воробей стрелянный, людей на своем веку повидала — всяких. И тебя, уж извини, насквозь вижу. Торговать в кооператив какой-нибудь ты не пойдешь — не то воспитание, да и характер не тот, свое дело открыть — это тоже уметь надо, а ты не умеешь. Так и будешь сидеть в своем уголке, грызть сухую корочку и ждать, когда времена изменятся к лучшему. А они сами по себе не изменятся. И потом разве это помощь? Это я Эдику своему очередное благодеяние сделала — надежного, ответственного сотрудника нашла. А тебе при этом просто повезло. Хотя… Из бывших твоих коллег, если честно, никого бы к мужу в издательство сватать не стала. Тунеядки и халявщицы по призванию.

— Ну уж и тунеядки, — обиделась было Анна за сослуживиц.

— Хорошо… бездельницы, — легко поправилась Инна. — Между прочим, они уже все пристроены, подсуетились, прежде чем к тебе с благой вестью наведаться. Тебя это ни на какие мысли не наводит?

— Нет, — растерянно покачала головой Анна.

— Девушки ловили благоприятный момент: вдруг предложили бы действительно хорошее место. Так на него однозначно тебя бы взяли. Но — не срослось, пришлось по-другому устраиваться. Вот тут уже можно тебя информировать, терять больше нечего. Ладно, милая. Поздно уже, сейчас наши преферансистки прискачут, давай-ка спать готовиться. Меня, кстати, послезавтра выписывают, а тебя?

Анна пожала плечами.

— У врача спросить ты, конечно, стесняешься? Эх, Анна, Анна, до чего ты к жизни не приспособлена! Ладно, я завтра с сестричками пошушукаюсь, может, что узнаю…

Эту ночь Анне все-таки удалось поспать. То ли биополе у Инны было достаточно мощным, чтобы зарядить энергией и соседку по койке, то ли организм мобилизовал защитные силы и не допустил второй бессонной ночи. А на следующий день выяснилось, что результаты ее анализов пришли, просто их куда-то засунули и забыли, что ничего «страшного» у нее нет, и через пару-тройку дней можно домой: на нормальную пищу, витамины и амбулаторное долечивание. Даже швы, точнее шов, снимать не надо: делали по новой технологии, должен рассосаться сам. Теоретически.

— Я тебе позвоню, — сказала ей Инна, выписываясь. — Недельки через две. Отдохнешь еще немного, оформишь увольнение с прежней работы… Хотя, зачем тебе этой ерундой заниматься? Совсем я тут тонус потеряла. Секретарша Эдика все оформит переводом, придешь сразу на новое место. От тебя, кстати, две остановки на метро или двадцать минут автобусом. Скажи, удобно?

— Спасибо тебе, — искренне сказала Анна. — Я бы без тебя тут совсем пропала, честное слово.

— Не пропала бы, — хохотнула Инна. — Ты — баба сильная, выкрутилась бы и сама. Правильно?

— Неправильно, — слабо улыбнулась Анна. — Я — слабая, я только теперь это поняла. Просто меня жизнь жалела-жалела, да и перестала.

Она даже не представляла себе, насколько была права. Евгений, которому позвонила накануне выписки, довольно сухо сказал, что освободиться в первой половине дня никак не может, и что ей разумнее взять такси, благо от больницы до дома недалеко. У Шурика какая-то сверхважная олимпиада, его лучше вообще не трогать. Так что увидятся дома.

Можно было бы позвонить кому-нибудь из бывших коллег, но Анна так и не смогла заставить себя это сделать. То ли гордыня внезапно появилась, то ли просто не хотелось видеть никого с уже прежнего места работы: их визита в больницу ей вполне хватило, чтобы понять: за много лет она так и не стала частью дружного коллектива, да и коллектив-то держался, в основном, на общем стремлении делать как можно меньше.

Такси брать не стала по одной простой причине: не было денег. Евгений как-то об этом не подумал, а у нее в сумочке оставалось несколько рублей — на метро. Слава Богу, ключи от квартиры там тоже были, иначе возвращение домой в первой половине дня стало бы проблематичным.

Анна открыла входную дверь и тут же увидела новые кроссовки, импортные, стоявшие там, куда Шурик обычно ставил свои видавшие виды кеды. В квартире на полную катушку гремела любимая музыка сына, от которой у нормального человека полопались бы барабанные перепонки. А как же важная олимпиада?

Анна осторожно заглянула в комнату: сын сидел за столом и что-то писал. Кошмарная Музыка ему абсолютно не мешала. Беспорядок был умеренный, могло быть хуже. Все так же тихо Анна прошла на кухню: почти чисто. Во всяком случае, в мойке — только пара тарелок, а не гора заплесневелой посуды, пол не затоптан. Плита, правда, нуждается в хорошей чистке, ну, это дело привычное. Да и мало есть мужчин, которые считают обязательным мытье плиты.

Анна снова вернулась в комнату и после минутного колебания нажала кнопку «стоп» на новом, между прочим, кассетном магнитофоне. Похоже, ее пребывание в больнице повлияло на благосостояние семьи в положительную сторону.

Внезапно наступившая тишина заставила Шурика подскочить на стуле и развернуться к матери. Проступившее на его лице изумление было совершенно неподдельным. И… мгновенно промелькнувшее выражение досады. Или ей показалось?

— Мама? Тебя уже выписали?

Анна бросилась к своему мальчику, стиснула его в объятиях, принялась осыпать поцелуями. Как же она по нему соскучилась, господи! Как она могла так долго его не видеть?

Шурик на эмоциональный порыв матери отозвался довольно вяло, но он всегда скептически относился к таким вещам, особенно в последний год. Впрочем, поцелуй ей вернул достаточно искренне, тоже, кажется, соскучился.

— Разве папа тебе не сказал, что я сегодня вернусь?

Шурик покачал головой.

— Он вчера поздно пришел. Я уже спал.

— А как твоя олимпиада?

— Какая?

— У тебя сегодня должна быть важная олимпиада. Отец сказал…

— Он что-то напутал, — пожал плечами Шурик. — Олимпиада была на прошлой неделе. Я, между прочим, занял второе место.

— Молодец! А как вообще дела в школе?

— Нормально. Учимся помаленьку. Меня теперь отец премирует за успехи: видишь, маг классный купил.

— И кроссовки…

— Ага. И еще — джинсовый костюм. Клево, да?

Анна присела в кресло и сморгнула внезапно навернувшиеся слезы:

— Наверное, клево, сынок. Наверное…

 

Глава третья

Все течет, все меняется…

Анна думала, что Евгений придет пораньше — все-таки жену выписали из больницы, но он появился уже после десяти часов. Заглянула соседка, поздравила с выздоровлением, рассказала массу историй про свои финансовые дела. Анна поблагодарила ее за хлопоты, но та лишь отмахнулась:

— Пустяки. Я все равно на пенсии, времени полно. Да и Евгений Петрович не обижал…

— В смысле? — не поняла Анна.

— В смысле — неплохой приварок к пенсии был. Мне, правда, деньги особо не нужны, но как не помочь соседям.

На прощание соседка испекла пирог с капустой и предложила свою помощь на тех же условиях. Анна вежливо поблагодарила, а от предложения уклонилась: ни да, ни нет. Сколько ей будут платить на новой работе она не знала, а по больничному листу, когда его еще оплатят, золотые горы ей вряд ли отвалят. А жизнь продолжается.

Но интересно все-таки, откуда у Евгения нашлись деньги и на модные обновки сыну, и на магнитофон, и на оплату услуг домработницы. Почему же до сих пор были только классические сто рублей в месяц и ни копейки больше? Этот вопрос не давал Анне покоя весь вечер, пока она довольно бестолково тыкалась по квартире, пытаясь навести предварительный порядок, а потом прилегла: шов все-таки давал о себе знать.

Когда в замке повернулся ключ, она не без труда поднялась и вышла в переднюю встретить мужа. Вместе с ним в прихожую влилось облако совершенно незнакомых запахов: то ли вкусной еды, то ли дорогих напитков, то ли всего вместе в смеси с каким-то парфюмом. Увидев жену, он вздрогнул, как если бы для него это было огромным сюрпризом.

— Слушай, прости, я забыл, что тебя сегодня выписывают, — произнес он, касаясь мимолетным поцелуем ее лица где-то в области переносицы. — Ну, как ты?

— Как положено, — ответила Анна. — Ползаю вот по квартире потихоньку. На кухне пирог, могу чай подогреть.

— Спасибо, я сыт, — рассеянно сказал муж. — Шурка дома?

— Естественно, — с некоторым изумлением ответила Анна. — А где ему быть в такое время?

Евгений пожал плечами:

— Мало ли, парень взрослый уже. Просто музыки не слышно.

— Я попросила его надеть наушники. Кстати, откуда такой дорогой магнитофон?

— Из магазина. Можно мне пройти помыть руки? Или ты так и будешь держать меня в прихожей?

Меньше всего это походило на радостную встречу любящих супругов. Конечно, для Анны была не новость, что ее супруг, мягко говоря, скуп на нежности, но не до такой же степени! С соседями — и то вежливей обходится.

— У тебя неприятности на работе? — спросила она, когда Евгений, переодевшись в домашний костюм, появился на кухне.

— С чего ты взяла? Скорее наоборот. Но об этом мы с тобой попозже поговорим.

— О чем, об этом?

— О моей работе. Точнее, о моей зарубежной работе.

— А что, есть положительные сдвиги?

— В общем, да… Но об этом после. Скажи пожалуйста, что за операцию тебе делали?

— Ты мог поговорить об этом с лечащим врачом, — слегка побледнела Анна.

— Я поговорил с медсестрой, этого было достаточно. Аборт с осложнениями, так ведь?

Анна лишилась дара речи. Откуда он вообще взял такой диагноз.

— Какой аборт, Женя? Мы с тобой несколько месяцев не спали…

— Я не единственный мужчина на свете.

Как всегда в экстремальных ситуациях в Анне словно включался ироничный наблюдатель со стороны, четко фиксировавший все происходящее и не дававший впасть в элементарную истерику.

— Ты себя-то слышишь? — с огромным спокойствием спросила она. — Ты понимаешь, в чем меня обвиняешь? Причем на ровном месте, да еще в первый мой вечер дома.

— Я узнавал, что только в подобных случаях женщина не может больше иметь детей, поскольку лишается необходимых для этого органов.

— Возможно, я не в курсе. А ты хочешь еще детей?

— Нет, — быстро ответил Евгений. — Но еще меньше хочу быть обманутым идиотом.

— Так не будь им, — пожала плечами Анна. — Аборт — это плод твоей фантазии. А детей у меня действительно больше не будет.

— Потому что ты больше не женщина?

«Пресловутая врачебная тайна, — с горечью подумала Анна. — Конечно, он побеседовал с какой-нибудь милосердной сестричкой, обаял ее, и та все выложила. Ей-то все равно. Предупреждал ведь меня профессор, ну, и что толку?»

— Молчишь, — с удовлетворением констатировал Евгений. — Значит, так оно и есть.

— На все остальные женские функции это не влияет, — тихо сказала Анна.

— Возможно. Но мне не хотелось бы иметь дело с выпотрошенной куклой.

Анне показалось, что ей дали звонкую пощечину. Она машинально вытащила из пачки мужа сигарету и неумело прикурила. Даже не закашлялась, как это обычно бывает с теми, кто курит впервые. Просто ничего не почувствовала. Было только предельно ясно, что после всего этого прежние отношения между ними вряд ли восстановятся. Так что если он действительно уедет на пару лет за границу… Хуже ей от этого не станет.

Евгений, кажется, понял, что перегнул палку и постарался дать задний ход:

— Прости. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Ну, что я могу поделать, если у меня такое ощущение?

Анна пожала плечами.

«Придержать его при себе, — подумала она. — И вообще думать, прежде чем что-нибудь говорить. Хотя… он всегда был такой, с чего ему вдруг меняться? Просто я этого не замечала».

«Или не хотела замечать, — вмешался ехидный внутренний голос. — Лишь бы все было тихо и гладко, а выяснять отношения, скандалить — фи! Мадам всегда была выше этого».

Анна тряхнула головой, отгоняя наваждение. Не сейчас, во всяком случае. Не сегодня. Все постепенно выяснится и встанет на свои места.

Молча они допили чай. Молча же отправились спать, стараясь не разбудить сына, который уже спал сном праведника, богатырски раскинувшись на раскладном диване. Молча улеглись каждый со своей стороны постели, оставив между собой приличный зазор. Больше всего Анне хотелось заплакать, причем от души, всласть, но именно этого она позволить не могла: женских слез ее супруг не переносил. Как только услышит первые всхлипывания, встанет, Оденется и уйдет, причем неизвестно куда и насколько.

«И ведь это тоже было, — думала Анна, изо всех сил сдерживая слезы. — А я терпела. Всегда ровная, спокойная. Веселая. Всем довольная. Идеальная, все понимающая и всепрощающая жена. Вот и награда — за идеальность. Права Инна, трижды права: мужчины не понимают хорошего отношения, понимают это как вседозволенность для себя, любимых…»

За этими мыслями Анна как-то незаметно уснула. Наверное, действительно дома и стены помогают. А проснувшись, обнаружила, что времени уже десять часов утра и в квартире царит тишина. Значит, Шурка ушел в школу, а Евгений — на работу. Все правильно, жизнь продолжается. Только она впервые в жизни не принимала участия в процессе сборов своих мужчин. Все когда-то бывает впервые.

В холодильнике еще был суп, так что обед для Шурика имелся. В морозилке лежал кусок мяса и пачка пельменей, да и вообще имелись все необходимые продукты. То ли соседка старалась, то ли ее мужики вовсе не такие беспомощные, как казалось Анне до сих пор. В любом случае, можно было не торопясь заняться приготовлением ужина, что она и сделала. Самой есть не хотелось, кусочка хлеба с сыром оказалось вполне достаточно.

Шурик пришел часа в три, объявил, что через час у него — важные дополнительные занятия и придет он не скоро, мгновенно поел и так же мгновенно испарился. Анна даже не успела расспросить его про школьные дела. Только когда захлопнулась входная дверь, с горечью подумала, что всего за две недели сын отвык от нее так, как если бы она отсутствовала два года.

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть: она совершенно этого не ждала. В трубке раздался жизнерадостный голос Инны:

— Привет, подруга! Как дома? Небось, блаженствуешь?

Анна хотела что-то ответить, но горло перехватил спазм.

— Так, — хмыкнула Инна, — все еще хуже, чем я думала. Дома бардак, да? Кто тебя встречал?

— Никто меня не встречал, — глотая слезы ответила Анна, — а дома все относительно чисто, даже еда есть. Но они совсем чужие, понимаешь, чужие…

— Не понимаю, — озадаченно ответила Инна. — Что не встретили, конечно, свиньи, ты их разбаловала. Но почему чужие?

И Анна неожиданно для себя рассказала Инне все, что произошло между ней и мужем накануне вечером. Инна слупила ее внимательно и перебила только один раз, причем сугубо непечатным выражением, когда узнала, кто рассказал Евгению о диагнозе.

— Грустно, — подвела она итог, — но не смертельно. Твой благоверный за границу-то собирается?

— Вроде, да. Мы только мельком этого коснулись.

— Оно и к лучшему. Только потребуй, чтобы он тебе деньги высылал ежемесячно. А то ты со своими интеллигентскими замашками совсем пропадешь. Хотя зарплата у тебя будет приличная — примерно триста баксов, но это не бог весть что…

— Триста! — ахнула Анна. — Это же такая прорва деньжищ!

— Прожиточный минимум для тебя с сыном, — сухо ответила Инна. — Так что засунь свое благородство туда, где никогда не бывает загара, и веди себя по-умному. Хотя бы для разнообразия.

— Сын меня практически не замечает, — грустно усмехнулась Анна. — Отец тут накупил ему кучу импортных шмоток, магнитофон… Я вроде бы лишняя.

— Не накручивай себя, пожалуйста. У парня подростковый возраст, за магнитофон он и тебя, и папеньку своего продаст, не поморщится. Перестань киснуть, выйди погулять, купи себе витаминов, фруктов, в общем, возвращайся к нормальной жизни. А я тебе еще позвоню.

«А вот интересно, как бы поступила сама Инна, попади она в такую ситуацию? — подумала Анна. — Хотя она в такую ситуацию не попадет, просто не позволит ей возникнуть. А я не могу себе представить, как ставлю Жене какие-то ультиматумы насчет денег. Я даже боюсь его спросить, откуда появились деньги сейчас, хотя любая нормальная жена тут же этим заинтересовалась бы. Наверное, я ненормальная».

Анна даже мысленно старательно обходила возможность предстоящей беседы с Евгением о его заграничной поездке, поскольку предчувствия у нее были самые что ни на есть мрачные. Хотя она и уговаривала себя, что это — глупо, что они уже давно в порядке голубой мечты обсуждали перспективы перебраться за границу и зажить там по-человечески. Дать Шурке нормальное образование, уберечь его от возможного призыва в армию…

Но это было раньше. А теперь Анне почему-то была неприятна сама мысль о том, что Евгений уедет на неопределенный срок, будет там как-то устраиваться (да и устроится ли прилично?). А вдруг устроится так, что не пожелает вызвать к себе жену и сына, решит полностью обновить свою жизнь? Разве мало Анна слышала и читала подобных историй? Да ими набиты все средства массовой информации.

Евгений пришел домой раньше Шурика, от ужина не отказался и вообще вел себя менее агрессивно, чем накануне. В какую-то минуту Анна подумала, что вчера супруг перебрал лишнего, поэтому нес всякую ахинею. Но когда она убрала со стола грязную посуду и налила чай, то услышала:

— Аня, я хочу с тобой поговорить. Серьезно.

— О чем?

— О моем отъезде за границу.

— Все-таки отъезде?

— Все-таки отъезде. В этой стране мне делать нечего.

— И как скоро ты собираешься…

— Это зависит от тебя.

— Не поняла, — растерянно сказала Анна.

— Я могу уехать без особых хлопот, если мы разведемся.

— Все равно не поняла, — тупо повторила Анна. — Как же ты потом сможешь вызвать нас с Шуркой?

— Шурка поедет со мной.

— При разводе ребенка оставляют с матерью, — шепнула Анна побелевшими губами.

— Он уже не ребенок, может сам решить, с кем ему лучше. Конечно, ты можешь судиться. Но он вот-вот получит паспорт, тогда нас без хлопот разведут через ЗАГС.

— И все-таки я не понимаю…

— А ты постарайся понять, — жестко сказал Евгений. — У меня появилась возможность жениться на одной даме, канадке, хозяйке небольшого предприятия. Тогда я буду не бесправный эмигрант — наемный работник, а полноправный гражданин цивилизованной страны. И мой сын тоже. Вместо того, чтобы присылать на него алименты, я полностью буду его содержать.

— А алименты тебе буду платить я? — бессильно съязвила Анна.

— Не юродствуй, тебе не идет. Будешь свободной, самостоятельной женщиной. Личную жизнь, конечно, вряд ли устроишь после того, что с тобой произошло…

— Мне, между прочим, не ногу отрезало или руку…

— На таких, кстати, больше охотников, чем на женщин с твоим диагнозом. Впрочем, меня это не касается.

— А что тебя касается? — вырвалось у Анны. — И зачем тебе понадобился сын?

— Затем, — отрезал Евгений. — У Агнесс детей нет и не будет, а тут — готовый наследник. И муж не захребетник, а полноценный партнер. Впрочем, я могу с ней поговорить, она найдет тебе какого-нибудь заморского жениха.

Анна разрыдалась. Вопреки ожиданиям, супруг не встал и не хлопнул дверью, а просто сидел и курил, пережидая этот всплеск эмоций. По-видимому, решил расценивать его, как внезапный ливень при отсутствии зонтика: хочешь — не хочешь, а придется переждать. Анна уже начала немного успокаиваться, когда в замке повернулся ключ. Сын пришел домой.

— Умойся, — прошипел почти беззвучно Евгений. — Не травмируй парня своей опухшей физиономией.

Анна, как сомнамбула, подошла к раковине и плеснула в лицо ледяной водой. Дух перехватило, но слезы вроде бы прекратились. В этот момент в кухне появился Шурка:

— А пожрать в этом доме дадут? — весело спросил он.

Заплаканных глаз матери сын то ли не заметил, то ли не пожелал замечать. В данный момент его интересовала только еда.

Евгений из кухни не выходил, словно чего-то выжидал. Чего именно, Анна поняла, когда тарелка перед сыном опустела.

— Александр, — сказал Евгений, — мы тут с твоей матерью обсуждали планы на будущее. Ты не передумал?

Анну словно ударило в грудь чем-то тупым и тяжелым. Она бессильно опустилась на табуретку. Значит, они это уже обсуждали, и Шурик ничего не имеет против того, чтобы уехать с отцом. Значит, она для него уже действительно больше ничего не значит? Или он ее вообще не любит, как и Евгений?

— Ну, мам, чего ты? — нахмурился Шурка. — По-моему, отец клево все придумал. Прикинь: от армии косить не придется, с учебой — без проблем, со всем остальным — тоже. Что я в этом совке забыл?

— Меня, — ровным голосом сказала Анна.

— Ну мам, ну, какая ты… Я буду приезжать на каникулы и вообще… Тебе же легче будет. А мне отец машину купить обещал, здорово, правда? Ты же не купишь… И у меня наконец будет отдельная комната, а не этот чертов закуток…

— Так, — по-прежнему спокойно сказала Анна, — я вижу, вы все уже обсудили, продумали и решили. О чем же вы тогда со мной беседуете? Мы с отцом разводимся, я остаюсь здесь, потому что вам не нужна, вы уезжаете. Что вы хотите, чтобы я плясала от радости на столе? Или кинулась вас обнимать со слезами восторга?

— Аня, — чуть повысив голос сказал Евгений, — по-моему ты…

— Что — я? Не волнуйся, скандала не будет. И развод я тебе дам, и Шурика отсуживать не собираюсь. Он действительно уже взрослый, а насильно мил не будешь. К тому же разве можно колебаться в выборе между родной матерью и мачехой с машиной и отдельной комнатой? Даже смешно.

Шурик набычился и пробормотал себе под нос:

— Конечно, обо мне никто не думает. А если с тобой что-нибудь случится, как я тут буду?

— В смысле, если я умру? — поинтересовалась Анна.

— Но ты же практически инвалид.

— Это тебе папа сказал? — ровным голосом спросила Анна.

— Да все говорят! — взорвался Шурик. — И как мы тут будем на зарплату твою копеечную? Мне перед ребятами стыдно, я словно детдомовец какой-то…

— Хорошо, — все так же неестественно спокойно сказала Анна. — Ты поедешь с отцом и не будешь как детдомовец. Я останусь здесь со своей «копеечной зарплатой» и, думаю, выживу. Если я правильно понимаю ситуацию, за границей я вам не нужна ни под каким видом. Ладно. Жалею только об одном…

— О чем? — сухо спросил Евгений. — О том, что вышла за меня замуж или о том, что родила ребенка?

— О том, что выжила после операции. Тогда вы могли бы не просто спокойно уехать, но и избежать хлопот с разводом, и квартиру продать — все-таки стартовый капитал. Ну, извините, если что не так. А теперь я пойду лягу, устала.

Ее уход из кухни сопровождался полным молчанием. То ли сказать было нечего, то ли они уже вычеркнули ее из своей жизни и рассматривали как некое препятствие, которое нужно даже не преодолеть — обойти, и продолжать свой светлый путь в будущее.

Как ни странно, слез у нее не было. И боли особой она не ощущала: словно вся находилась под воздействием какой-то мощной анестезии. Только много позже она поняла, что в этот момент организм включил все свои защитные силы, чтобы не дать ей сойти с ума или покончить с собой. Точнее, он ее просто отключил — на время. Во избежание, так сказать, короткого замыкания и пожара с непоправимыми последствиями.

Как прошли следующие три месяца, Анна никогда не могла толком вспомнить. Разводили их по доверенности, которую она молча подписала вместе с другими бумагами, в том числе отказом от каких-либо моральных и материальных претензий к бывшему супругу и согласием о предоставлении полной свободы совершеннолетнему сыну.

Инна, периодически звонившая, сначала пыталась как-то Анну раскачать, пробудить от этой неестественной спячки, заставить бороться за свои права:

— Он обязан выплачивать тебе содержание, — яростно втолковывала она приятельнице. — Или выплатить компенсацию за то, что ты уступаешь ему все права на сына. Ты ему просто подарок делаешь из-за гордыни своей дурацкой или уж не знаю, чего там…

— Оставь, Инна, — наконец не выдержала Анна. — Сыном я торговать не собираюсь, а от Евгения мне ничего не нужно. Он меня предал. И виновата в этом только я, ты сама мне миллион раз твердила, что я избаловала своих мужиков. Теперь нужно платить по счетам.

В конце концов, Инна махнула рукой и добилась только того, что после закрытия больничного Анна получила бы оплачиваемый отпуск на предыдущей работе и такой же отпуск, можно сказать, авансом, в издательстве. То есть сделала так, чтобы в эти тяжелые дни приятельнице не пришлось «вливаться в новый коллектив» и совершать трудовые подвиги.

Прежний начальник тоже проявил непонятный альтруизм и осчастливил уже бывшую подчиненную бесплатной путевкой в подмосковный санаторий «по профилю заболевания». Это было действительно благодеянием: больше всего в те дни Анне хотелось оказаться где-нибудь подальше от дома. Ей было безразлично, как без нее обойдутся: пусть привыкают.

Весна в том году была ранней и удивительно теплой: деревья зазеленели уже в начале апреля. Санаторий, когда-то ведомственный, а теперь неизвестно чей, представлял порядком запущенный особняк на краю то ли парка, то ли леса, и находился в трех километрах от ближайшего поселка с магазинчиком и прочими благами цивилизации.

А до железнодорожной станции нужно было добираться рейсовым автобусом, который теоретически ходил трижды в сутки, а практически — когда водителю заблагорассудится. Словом, такую глушь еще надо было поискать, зато Анне достался одноместный номер — крохотный, от силы восемь метров, с основными удобствами в конце длинного коридора. Зато была довольно удобная кровать, черно-белый, неизвестно как уцелевший телевизор, ловивший только два канала, и — главное — небольшой балкончик, выходящий на сосновый бор.

В первую же ночь Анна заснула, как провалилась, и проспала почти двенадцать часов, причем без сновидений. Естественно, опоздала на завтрак, зато впервые за долгое время с аппетитом съела довольно-таки незамысловатый обед. На полдник полагалось яблоко и плюшка, после ужина — стакан кефира. Большинство обитателей санатория оставались полуголодными, и чуть ли не ежедневно совершали экскурсии в поселок «за приварком».

Анна сходила туда только один раз: купила небольшую баночку растворимого кофе и кулечек сахара. Кипятильник ей одолжила сердобольная горничная: кто-то из предыдущих обитателей номера оставил этот незатейливый прибор в тумбочке. А еще купила сигарет, хотя курить в санатории категорически запрещалось. Но кто мог помешать ей курить на балкончике? Да и не следил за ней никто.

Хотя… Следить-то следили, но совсем в другом смысле. Как-то раз она краем уха услышала обрывок разговора, явно относящийся к ней: «…в одноместном номере — и одна? Что-то не верится…» Но поверить пришлось: Анна мягко, но бесповоротно отвергала все попытки сильного пола познакомиться с нею, не сблизилась ни с кем из женщин, прогулки по лесу совершала всегда в одиночестве. Через неделю ее оставили в покое, приклеив ярлык «эта тронутая».

«Эта тронутая» обнаружила в дальнем углу санатория очень даже неплохую библиотеку, и почти все время, свободное от сна и прогулок, читала. Читала русскую и зарубежную классику, затрепанные детективы, современные, неизвестно как попавшие сюда, любовные романы. Читала так же машинально, как другие вяжут, заставляя себя думать о прочитанных героях, а не о собственной жизни.

И еще — заставляла себя любоваться природой. За свои тридцать восемь лет ей как-то не пришлось обращать внимание на окружавшие ее пейзажи. Когда еще совсем молодыми ездили дикарями на юг, там природа воспринималась просто как неотъемлемая часть счастья и жизни. Потом поездки прекратились, отпуск все чаще приходилось проводить в городе, а затем и вовсе отказаться от него: денег не хватало. И вот теперь она могла спокойно наблюдать, как с каждым днем гуще и ярче становится листва на деревьях, как мощно пробивается трава и распускаются первые цветы, каким прекрасным бывает небо на закате…

«Мне не дают покоя лавры Андрея Болконского, — иронически подумала она как-то раз. — Толстой из зрелища зазеленевшего дуба вывел целую жизненную философию, которую потом десятилетиями вдалбливали несчастным школьникам. Но если не навязывать это наблюдение, то оно действительно имеет очень глубокий смысл, только каждый должен прийти к этому самостоятельно. И вообще глупо преподавать детям подобную литературу: кроме стойкого отвращения к «скукочище» это ничего не вызывает. А я перечитываю «Анну Каренину» и нахожу в ней удивительно умные вещи. Жаль, бесполезные. Для меня, во всяком случае».

Ее никто не навещал, да она и не ждала этого. Инна отправилась долечиваться на модный заграничный курорт, бывшие коллеги, во-первых, не знали, где она находится, а если и знали, то слишком были заняты устройством собственных дел. Только в санатории до сознания Анны дошла не слишком приятная истина: подруг у нее нет.

Друзей — тоже. Та, молодая компания состояла, в основном, из приятелей Евгения, с их женами и подругами. А в обыденной жизни ей хватало общения с мужем и забот о сыне, флирт она не приветствовала, воспитана была достаточно строго. Если бы родители не погибли в автокатастрофе, когда она только-только поступила в институт, возможно, многое в ее жизни сложилось бы по-другому. Но в то черное время она ухватилась за Евгения, как за соломинку, благо казался он надежной опорой и, кажется, искренне ее любил.

А потом — разлюбил. Или жизнь переменилась так, что вытащила наружу не самые приятные черты его характера. Или он сам переменился, пытаясь не просто выжить, а устроиться «как белому человеку», а не «нищему совку». И нашел женщину, которая готова была помочь ему стать этим самым белым человеком. Возможно, он ее даже и не любит. А возможно — это непреодолимая страсть. Какая ей, Анне, разница? Она своими руками так выстроила жизнь, что осталась практически в полном одиночестве. И жаловаться при этом может только на себя саму.

И — курить, как только сердце начинало предательски трепыхаться. Как все ранее некурящие женщины, Анна, начав курить, уже через несколько дней просто не могла обходиться без сигарет. Да и отвлекало это немудреное занятие: открыть пачку, вытащить сигарету, щелкнуть зажигалкой, затянуться… Все при деле, а голова после первой затяжки уже не кружилась, наоборот, становилась более ясной и трезвой.

Уезжала из санатория Анна практически здоровая физически, но все еще не отошедшая от своего «внутреннего наркоза». Кстати, уезжать не хотелось: конец апреля был уже почти по-летнему ясен и даже жарок, бытовые заботы не тяготили, а дома… Что такого приятного ждало ее дома? Готовые к отъезду, уже чужие муж и сын? Пустая квартира? Новая работа? Вот разве что работа…

Дома ее, впрочем, ждал сюрприз: вместо готовых к отъезду мужа и сына она обнаружила полупустую, хотя довольно чистую квартиру, девственно пустой холодильник и записку на столе, возле ее любимого места:

«Нам удалось уехать чуть раньше. Прости, что не получилось по-человечески попрощаться. Я забрал часть библиотеки и, естественно, все наши вещи. Напишем, когда окончательно устроимся на новом месте. Шурик тебя целует. Е.»

Анна опустилась на стул и тупо перечитала записку еще раза три. Вот так закончились почти девятнадцать лет абсолютно благополучного брака. Почти пустые книжные полки, распахнутые полупустые шкафы, уже успевший осесть на мебели тонкий слой пыли. А она-то готовила себя к еще одному испытанию: долгому прощанию! Снова ошиблась…

Надо надеяться, что Шурику будет хорошо на новом месте. Десятый класс он закончит уже там, в Канаде. Или у них другая система образования? Хотя какая разница, ей об этом вряд ли кто-нибудь что-то сообщит. И писем не будет: Евгений часто говорил про себя, что у него, как у самолета, нет заднего хода. И стоп-крана тоже нет, и никогда не было…

Ну, вот и все. То, что началось несколько месяцев назад сильнейшим приступом боли в любимом углу кухни, там же и закончилось — абсолютным крахом. Еще недавно она считала, что у нее есть все, сейчас отчетливо понимала, что не осталось ничего. И есть только два выхода из этого положения: покончить с собой, причем не откладывать это ни на минуту, или…

Или стиснуть зубы и попытаться жить дальше. В санатории она поняла, что есть многое, кроме работы и забот о семействе. Она свободна, совершенно свободна, к тому же может не беспокоиться ни о работе, ни о деньгах: обещанной зарплаты ей хватит.

А сейчас нужно сходить в магазин, купить что-то на первое время, немножко прибраться в квартире, принять ванну, по которой она истосковалась после общего, не слишком презентабельного душа в санатории. Купить газету с программой телепередач. Лечь спать пораньше…

Анна решительно поднялась с места и медленно, как во сне, опустилась на пол…

 

Глава четвертая

Мой генерал

Работа в издательстве, к которой Анна приступила, увлекла ее больше, чем она могла предположить. Читать она всегда любила, а тут выяснилось, что у нее помимо врожденной грамотности обнаружились еще и отличное чувство слога и феноменальная память. Рукописи, прошедшие ее редактирование, не нуждались даже в корректуре.

С другой стороны, мемуары оказались вовсе не такой «скучищей», как можно было предположить. Правда, большинство авторов излагали интереснейший материал «шершавым языком плаката», но лишь немногие из них с пеной у рта отстаивали свою авторскую самобытность и право именно на такой стиль изложения. Этих Анна отправляла к старшему редактору, а тот, как правило, значительно дальше, причем после первых двух случаев даже не читал того, что ему передавали.

Зато с другой категорией мемуаристов работать было и легко, и приятно. На стилистическую правку они соглашались безропотно, признавая, что сами «не по этому делу», а по ходу редактирования рукописи припоминали свежие и интересные детали по сюжету, которые только украшали книгу. Подавляющее большинство из них потом забывали, кто так отшлифовал их первоначальное произведение, и все лавры охотно возлагали на свое чело.

Но были и другие, правда, в меньшинстве. Знаменитый, еще не старый генерал авиации, отличившийся в афганском небе, пригласил Анну к себе «на чашку чая», познакомил с женой, молодой красавицей, бывшей балериной, и несколькими близкими друзьями, превознося до небес «редактора от Бога».

Эту же мысль он несколько раз — для пущей доходчивости — повторил самому директору издательства, а тот, в свою очередь горячо поблагодарил жену, которая сосватала ему прекрасный кадр. И кто бы мог подумать!

Инна впоследствии заметно охладела к Анне и звонила все реже и реже. По-видимому, принадлежала к той категории людей, которые предпочитают покровительствовать «сирым и убогим», а не общаться на равных с благополучными и в чем-то талантливыми людьми. Она искренне считала, что свою миссию выполнила, и может заняться чем-нибудь более интересным. И приглашать в гости не спешила.

Оправившись от операции и психологического шока, Анна снова похорошела. Правда, в густых каштановых волосах мелькали серебряные нити, а у глаз появились мелкие морщинки, но кожа по-прежнему поражала нежностью и гладкостью, а фигура — врожденной грацией. Вводить такую женщину в дом… ну, нет. Соперниц Инна не терпела ни в каком качестве.

Заработную плату Анне повысили, а заодно и прозрачно намекнули о возможном карьерном росте. Покупать одежду Анна предпочитала на ближайшем вещевом рынке, но коллеги были уверены, что все ее туалеты — из модных и дорогих бутиков. Есть такой тип женщин, на которых заурядные вещи смотрятся стильно и красиво. А к месту подобранные аксессуары лишь усиливают впечатление элегантности и хорошего вкуса. Конечно, Анна теперь могла себе позволить много больше, чем во времена семейной жизни, но покупала вещи лишь по необходимости, а не из любви к тряпкам и побрякушкам.

Мало кто, а точнее, никто не знал что пришлось пережить их немногословной, всегда ровной и приветливой коллеге в совсем недавнем прошлом. Курила она по-прежнему много, но в издательстве этим грешили практически все, благо сам директор был курящим и драконовских мер по борьбе с никотином не вводил. А вот то, что Анна время от времени украдкой совала под язык таблетку валидола или принимала горошину валерианки, никто не замечал. Как, естественно, не знал и того, что заснуть без снотворного было для Анны практически нереальным, а иногда и с его помощью не получалось.

Считалось, что Анна — разведенная одинокая женщина, каких в любом коллективе достаточно. Коллеги и сочувствовали, и завидовали. Сама себе хозяйка, обслуживать никого не надо, денег на жизнь хватает, на работе ценят. Особо участливые советовали завести какую-нибудь домашнюю живность: собачку, например, или, лучше, кошку. Кошка была лучше собаки только потому, что ее не нужно было выгуливать два раза в день, но и только.

Но Анне — теперь все чаща Анне Васильевне — не хотелось ни собаки, ни кошки. Ни даже канарейки или рыбок. Временами ей хотелось буквально выть от тоски в своей уютной квартирке с прекрасной библиотекой, с новым телевизором, видеомагнитофоном и музыкальным центром. А временами просто не хотелось жить, хотя о таких ее настроениях никто не догадывался: «держать лицо» Анна Васильевна умела. Так что сочувствие коллег закончилось быстро, а зависть не проходила: элегантная, ухоженная, уверенная в себе, все еще красивая женщина явно не нуждалась ни в какой жалости, а просто замечательно устроилась в жизни. Всем бы так.

Были, конечно, и поклонники. Но то ли Анна Васильевна была слишком разборчива, то ли ее не устраивала современная манера ухаживания: напроситься в гости, оглядеться и попытаться тут же затащить хозяйку в постель. Никому в голову не приходило пригласить в театр или в кафе, наконец. И уж совсем разили наповал планы тех, кому приглянулись в одинаковой степени и квартира и хозяйка. Вывод был один: женимся, живем у тебя, мою берлогу сдаем, деньги откладываем на черный день.

Подобные перспективы не рисовали только те ухажеры, которые уже имели в своей квартире законную жену. Эти искали спокойную, неприхотливую любовницу, с которой можно время от времени «отвести душу». К такой роли Анна Васильевна была решительно не готова. Дома посидеть она и одна могла, а если душа жаждала прекрасного, то можно было пойти в театр или на концерт, благо жила в центре и к любому «очагу культуры» могла, при желании, добраться пешком.

Но желание такое возникало нечасто. Всем «творческим» сотрудникам издательства установили компьютеры и Анна Васильевна на удивление быстро освоила новую технику с необходимыми текстовыми программами.

Постепенно появилась и своя клиентура: репутация «редактора от Бога» делала свое дело. На дополнительный заработок Анна Васильевна установила компьютер и дома. А после подключения Интернета проблема проведения досуга перестала существовать, как таковая…

Когда однажды утром Анна вспомнила, что сегодня день ее рождения, причем дата вполне круглая — сорок лет, она слегка удивилась. Как ни банально это звучит, время — действительно лучший лекарь и боль в душе хоть и не ушла, но основательно притупилась, затаилась где-то в глубине.

За два года из Канады от сына пришло только одно письмо, точнее несколько фотографий: Шурик позировал на фоне ухоженного дома, новенькой машины и за клавиатурой компьютера. Вопросов к матери у него, судя по всему, не было, даже традиционного: «Как твои дела?» Евгений не написал ни строчки, впрочем, этого она уже и не ждала.

«Сорок лет — бабий век, — иронично подумала Анна. — Что ж, начинаем красиво стареть, ничего другого все равно не предвидится».

Как удачно, что сегодня неприсутственный день, так что можно благополучно избежать показушной суеты на работе и традиционных подарков в виде огромных мягких игрушек или гжельской посуды, тем более, что она терпеть не могла ни то, ни другое. Да и неформальное застолье ее не манило — пьяных она терпеть не могла, а сама к спиртному была равнодушна. Праздновать юбилей не собиралась, гостей не звала, а просто уехала в Нескучный сад и почти весь день бродила по практически безлюдному парку, который в конце августа был роскошен, но уже с легкими признаками надвигающегося увядания. Совсем как женщина бальзаковского возраста…

На следующий день начальство все-таки поздравило ее: неформально, в собственном кабинете, сообщением о том, что подписан приказ о ее повышении с соответствующей прибавкой к окладу. Главная прелесть повышения заключалась в том, что у нее будет свой отдельный рабочий кабинет. Анна Васильевна с милой улыбкой поблагодарила и пошла осматривать свои новые владения: собственный, ее собственный кабинет!

Теперь ей не придется сидеть рядом с еще одним редактором, Анатолием, который был приятным и остроумным человеком, только, как он сам порой смущенно признавался, «сильный духом»: пахло от него к концу дня всем, чем может пахнуть от «нормального мужчины» — потом, несвежими носками и пивом, которое он очень уважал и потреблял в значительных количествах. Что, впрочем, нисколько не мешало ему в работе.

Да, Анатолий был милым человеком, но мысль о том, что теперь они будут находиться в разных помещениях поднимала Анне настроение. Ее новый кабинет был «новым» только для нее, а на деле представлял несколько запущенную шестиметровую комнату, где пахло пылью и почему-то чесноком. Но это были мелочи…

Уже на следующей неделе коллеги потянулись на неформальные экскурсии в стерильно чистую комнатку со светлыми стенами и до блеска сверкающим окном, чуть прикрытым жалюзями золотистого цвета; с уголком отдыха, где уютно разместились журнальный столик и два кресла и с книжными стеллажами, на которых также царил безупречный порядок. Интерьер украшала ваза с композицией из сухоцвета, а в комнате витал аромат хорошего кофе, дорогих сигарет и тонких духов, которые давно уже были неотделимы от образа Анны.

Сама же она выглядела, как рекламная картинка в журнале: «Мудрая женщина — мудрое решение». Но по-прежнему была чуть холодновата, держалась немного отстраненно, и при этом никак не подчеркивала произошедших изменений в ее служебной жизни. Неизменно пунктуальная и доброжелательная Анна Васильевна, с давно приклеенным прозвищем «Царевна-Несмеяна».

Но в один прекрасный день все переменилось. Коллеги с изумлением увидели в глазах Анны Васильевны какой-то новый блеск, она как бы даже помолодела, стала еще больше следить за собой и время от времени вела какие-то таинственные переговоры по телефону, явно не с автором, если судить по выражению лица. Коллектив подумал и сделал правильный вывод: «Наконец нашла себе нормального мужика».

Найти-то нашла, только что понимать под словом «нормальный»? Все началось столь же внезапно, сколь закономерно. На книжной выставке к стенду, возле которого дежурила Анна Васильевна, подошел невысокий, крепко сбитый мужчина, одетый добротно, но неброско: отглаженные брюки, свитер, вычищенные ботинки. Брюнет с карими глазами и по-восточному смуглой кожей.

Он задал какой-то вопрос — она ответила и совершенно незаметно для себя оказалась втянутой в довольно интересную дискуссию о типах мемуаров и свойствах людей, которые эти мемуары пишут. С точки зрения Владимира Николаевича — так представился мужчина — мемуары пишут хорошо только те, кто действительно оказался в гуще событий, а не наблюдал их со стороны.

— Вот вы, например, собираетесь писать мемуары? — огорошил он ее неожиданным вопросом.

Анне Васильевне впервые за долгое время стало смешно. Ей — мемуары? О чем? О разбитом семейном очаге? О нынешней работе или о прежней? Чепуха!

— Но вы по роду работы наверняка встречаетесь со многими знаменитыми людьми, — настойчиво продолжал развивать свою мысль ее собеседник.

— Ну, «многими» — это сильно сказано, — раздумчиво ответила Анна Васильевна, припоминая своих авторов. — Попадаются, конечно, интересные люди… Но писать что-нибудь вроде «Мои встречи…» — увольте.

— Согласен. А написать книгу в соавторстве не хотели бы?

— Я редактор, а не писатель, — уклонилась от прямого ответа Анна Васильевна.

— Зато, как мне говорили, с отменным чувством слога и стиля. Не удивляйтесь, я человек любопытный, задаю много вопросов, обожаю собирать информацию. Как говорится, издержки прежней профессии… Впрочем, я отвлекся. Так как насчет книги?

— Право не знаю, — замялась Анна Васильевна. — Это так необычно…

— Понимаю. Знаете что, у меня есть к вам конкретное предложение. Вы когда освобождаетесь?

— Часа через два.

— Прекрасно. Через два часа я возвращаюсь сюда и мы продолжаем беседу в более подходящей обстановке. Как вам такое предложение?

Анна Васильевна открыла рот, чтобы вежливо и мягко отказаться: она уже устала и мечтала о тихом вечере дома. Но с изумлением услышала, что благодарит за приглашение и ничего против не имеет. Было похоже, что энергичный Владимир Николаевич ее просто загипнотизировал, поскольку и внешне никак не соответствовал ее представлению об интересном мужчине.

Правда, такие энергичные обычно забывают о своих обещаниях через две минуты. Но и тут Анна Васильевна ошиблась. Ровно через два часа возле стенда возник Владимир Николаевич… с тремя гвоздиками в руке. Вот это уже было занятно: цветов «просто так» Анне Васильевне давно не дарили, а если быть честной — не дарили никогда.

Второй сюрприз ждал у выхода из Выставочного центра и был черной «Волгой» с шофером и даже, кажется, спецсигналами. Владимир Николаевич уверенно открыл дверцу и предложил:

— Прошу. Если не возражаете, я знаю тут недалеко один ресторанчик…

— Вы что, партийный босс? — попыталась шуткой скрыть свою растерянность Анна Васильевна.

— Сохрани Боже! Я директор охранного агентства, точнее, его хозяин. К тому — генерал в отставке. Так что обязан держать марку, хотя мне все это уже порядком осточертело.

— Что — агентство? — поинтересовалась Анна Васильевна, усаживаясь в машину.

— Нет, все эти прибамбасы… Поехали, Димочка. К «Максимычу».

Димочка молча и плавно тронулся с места, и минут через пятнадцать затормозил у свежеотлакированной двери в торце жилого дома. Вывеска, возможно, и была, но Анна Васильевна ее как-то не приметила. Зато внутри — полдюжины столиков, тихая музыка, полумрак и минимум посетителей.

Как только они сели за столик, возле них возник довольно массивный мужчина в белом поварском одеянии:

— Владимир Николаевич! Ну, порадовали! У нас сегодня…

— Максимыч, — довольно бесцеремонно перебил его Владимир Николаевич, — давай сначала выясним, что хочет моя гостья.

— Я не голодна, — попыталась возразить Анна.

Но перед ней уже появилось довольно обширное меню. Отвыкшая от кулинарных изысков, Анна Васильевна даже слегка растерялась, что тут же заметил хозяин.

— Рекомендую телятину по-итальянски. Очень деликатное блюдо.

— Правильно, — поддержал его Владимир Николаевич, — а мне как обычно, сам знаешь. Плюс салатец какой-нибудь и для парня моего… ну, спроси, чего он там хочет.

Только теперь Анна Васильевна заметила, что шофер Димочка сидит в дальнем углу зала, причем так, чтобы видеть шефа.

— Он еще и телохранитель? — пошутила она.

Но Владимир Николаевич шутки не принял.

— Что положено, то положено. Без телохранителя меня подчиненные из офиса не выпустят. А за Димочкой я как за каменной стеной.

— Он и дома вас охраняет?

— Дома у меня жена, — все так же серьезно ответил Владимир Николаевич. — Это будет покруче любого телохранителя.

Анна не стала комментировать эту реплику. Что ж, мужик достаточно ясно и вполне тактично дал ей понять, что женат. Значит, по крайней мере, не будет лишнего вранья, если…

Встреча прошла исключительно приятно. Говорили, в основном, о той книге, которую Владимир Николаевич собирался написать, да времени катастрофически не хватало. А набросков, черновиков, архивных материалов — целая коробка. Вот если бы Анна Васильевна согласилась посмотреть…

— Не бесплатно, конечно, — поторопился добавить Владимир Николаевич. — За нормальные, правильные деньги. Собственно говоря, там все есть, нужно только свести воедино, литературно изложить. Строго между нами: я когда-то предотвратил покушение на Горбачева. Об этом пока практически никто не знает, хотя слухи ходили и ходят. А мне все известно, так сказать, изнутри…

— Вы… служили в КГБ? — с изумлением спросила Анна Васильевна.

Не то, чтобы она боялась этой организации: Бог миловал, сталкиваться лично и даже косвенно не приходилось. Но как и все законопослушные граждане почему-то ощущала легкий холодок в спине при упоминании этой аббревиатуры. Генетический страх, не иначе.

Владимир Николаевич кивнул.

— Да, только после прихода этих, с позволения сказать, демократов, пришлось уйти в отставку. А потом с коллегами-единомышленниками создали охранное агентство. Одно из лучших в Москве, кстати. Если не в России.

Следующие полчаса были посвящены красочным и захватывающим описаниям того, как Владимир Николаевич лично участвовал в каждой акции агентства на первых порах, причем все они были смертельно опасными, иногда — с применением оружия, и всегда — триумфально-успешными. Теперь репутация агентства безупречна, финансовое положение — дай Бог каждому, но только вот душа просит творчества. А времени на него нет.

— Хорошо, — сдалась в конце вечера Анна Васильевна, — привозите ваши материалы, я посмотрю. Только привозите домой, на работе мне этим заниматься совершенно некогда. Да и неудобно.

Владимир Николаевич рассыпался в благодарностях и комплиментах, пообещал, что Анна Васильевна никогда в жизни не пожалеет о принятом решении, что это — только первый шаг, а потом он откроет собственное издательство и сделает ее его полновластной хозяйкой. Для него это пустяки, он более чем состоятельный человек, хотя все и записано на агентство, но на самом деле…

Анна Васильевна подумала, что это уже чересчур, но бокал сухого вина и изысканные блюда сделали свое дело: ей было приятно сидеть в уютном полутемном зале, слушать цветистые комплименты и даже откровенное хвастовство. От ее собеседника исходила какая-то мощная аура властности и обаяния, противостоять которой она не могла и не хотела. Да и необходимости в этом не видела: он же ее не в любовницы зовет, а дело предлагает.

Владимир Николаевич отвез ее домой, но не попросил напоить его кофе и вообще не сделал ни единой попытки проникнуть в квартиру своей новой знакомой. Просто дал ей свою визитную карточку и попросил об ответной любезности, каковую и получил. А через два дня молчаливый Димочка притащил на квартиру Анны Васильевны приличных размеров картонную коробку с материалами для будущей книги. К коробке прилагался роскошный букет темнокрасных роз и огромная коробка шоколадных конфет.

Вот после этого и начались те загадочные телефонные звонки, которые так заинтересовали коллег Анны Васильевны. Но Владимир Николаевич звонил не только на работу, ежевечерне звонки раздавались и в квартире Анны Васильевны, которая прилежно, хотя и не очень успешно, разбиралась с привезенными материалами. Не слишком успешно потому, что ей… было элементарно некогда. Чисто деловое знакомство быстро превратилось в роман, который протекал стремительно, но не сказать, чтобы уж очень банально.

Почти каждый вечер Владимир Николаевич заезжал к концу работы за Анной Васильевной и они ехали в какой-нибудь ресторанчик. Букеты роз в доме не переводились. Довольно скоро из ресторанчиков стали приезжать к Анне Васильевне домой, со всеми проистекающими отсюда последствиями. Вплоть до совместно проводимых ночей. По-прежнему ничего не скрывающий от возлюбленной, Владимир Николаевич мимоходом сообщил, что супруга его в данное время отдыхает и лечится в Карловых Варах.

Анна Васильевна не стала спрашивать, что будет, когда генеральша вернется. Что будет, то и будет, а пока она едва ли не впервые в жизни была по-настоящему счастлива. Хотя и чувствовала порой некоторую неловкость.

Частенько Владимир Николаевич заезжал за ней в полной генеральской форме, приводя сотрудников в состояние легкого ступора. Время от времени брал с собой на какие-то «деловые встречи», где представлял своим компаньоном и будущей владелицей крупнейшего в стране издательства. Даже пару раз привез в офис своего агентства, где на нее смотрели как-то странно, но были чрезвычайно почтительны, чтобы не сказать угодливы.

— А ты не боишься, что донесут твоей супруге? — спросила Анна Васильевна после второго визита. — Она же со дня на день возвращается.

Владимир Николаевич беспечно махнул рукой:

— У меня предателей нет. А потом, мы же с тобой книгу пишем, правда?

— Кстати о книге… — начала было Анна Васильевна, но Владимир Николаевич мгновенно закрыл ей рот поцелуем.

Написание книги не двигалось с места. В те редкие свободные часы, когда Анна Васильевна пыталась разобраться с содержанием картонной коробки, она очень быстро приходила в недоумение: связной картинки никак не складывалось. Какие-то интервью, намеки, недомолвки, протоколы встреч Горбачева с иностранными высокопоставленными деятелями, даже меню приемов на высшем уровне. Вычленить из этого хаоса главную сюжетную линию не удавалось, равно как не удавалось подвигнуть Владимира Николаевича на совместную «работу с документами».

А накануне приезда генеральши Владимир Николаевич… сделал Анне Васильевне предложение руки и сердца. Признаний в пылкой и страстной любви уже было сделано предостаточно.

— Но ты же женат… — растерялась Анна Васильевна.

— Просто нужно время, чтобы развестись. И есть только одно «но». Моя супруга настолько не приспособлена к жизни и беспомощна, что я боюсь, без меня она просто погибнет. Нужно все как следует обдумать, как сделать так, чтобы она потеряла минимум в связи с разводом. Ей, бедняжке, и так несладко придется: профессии нет, в Москву мы перебрались лет семь тому назад, подруг — никаких, все родственнике живут в Липецкой области.

— Конечно, — тут же «вошла в положение» Анна Васильевна, — не стоит пороть горячку. Но она ведь, наверное, догадывается…

— Догадываться она может сколько угодно. К счастью, у меня такая работа, что я бесконечно в разъездах, могу иногда месяцами обследовать филиалы в других городах. Для нас с тобой это очень удобно.

«Было бы очень удобно, — подумала некоторое время спустя Анна Васильевна, — если бы ты не носил с собой все время этот чертов мобильный телефон».

Судя по голосу, слишком часто доносившемуся из трубки, Владимир Николаевич свою супругу, мягко говоря, идеализировал: голос вполне мог принадлежать торговке на рынке, привыкшей командовать грузчиками. А звонила генеральша практически каждый час, если не чаще, и, судя по всему, не прочь была устроить мини-скандальчик прямо по телефону. Выключить аппарат на время общения с Анной Васильевной Владимиру Николаевичу и в голову не приходило, точнее, он почитал «отключение правительственной связи» слишком явным доказательством своей супружеской неверности.

А время шло, ни на миллиметр не приближая развитие событий к разводу и последующему бракосочетанию. Теперь Владимир Николаевич все чаще «вызванивал» Анну Васильевну в обеденный перерыв поближе к своему офису, и основное общение происходило в небольшом, мало кому известном, хотя и элитном кафе. Потом шофер вез Анну Васильевну на работу или домой. Правда, звонил Владимир Николаевич каждый день, но разговоры становились все короче и короче.

А потом Анну Васильевну вызвал к себе директор издательства Эдуард Аркадьевич, по совместительству — супруг приятельницы Инны.

— Анна Васильевна, — начал он, заметно нервничая, — вы знаете, как мы… и я, конечно, в первую очередь, вас ценим и уважаем. Моя супруга о вас отзывается только в превосходной степени, а она в людях разбирается, как никто. Но мне сказали очень серьезные люди… Простите, что вмешиваюсь в вашу личную жизнь, вы взрослая, самостоятельная женщина…

— Которая закрутила романчик с женатым мужчиной, хотите сказать? — осведомилась, привычно закуривая Анна Васильевна. — Это портит моральный климат издательства?

— Да господь с вами, какое кому дело до личной жизни других, лишь бы работе не мешало. Ну, сплетничают, конечно, только это все чепуха, я не об этом хотел поговорить.

— Есть претензии к моей работе, Эдуард Аркадьевич? — уже сухо спросила Анна Васильевна.

— Ни в коем случае! Я же говорю: услышал от серьезных людей, что ваш… друг. Словом, он не совсем тот, за кого себя выдает, так что будьте осторожнее, во избежание, так сказать…

— Он что, брачный аферист? — усмехнулась Анна Васильевна. — Или тайный мафиози?

— Отдаю должное вашему остроумию, но все гораздо проще. Он выдает себя за генерала. А мне сказали, что его уволили в отставку полковником, и что он всю жизнь проработал в разных отделах кадров. Правда, комитетских, тут он не врет. Остальное же…

— Это Инна просила мне передать? — в лоб спросила Анна Васильевна.

— Да… Почти… Она считает, что если скажет все это сама, вы подумаете, что она вам завидует и строит козни. А ее действительно заботит ваше благополучие. Я… мы просто хотели предупредить. Вот и все. Чтобы вы не попали в нелепое положение.

— Спасибо, — сказала, поднимаясь Анна Васильевна. — Я все поняла, учту. Можете быть уверены, что я не поставлю в неловкое положение ни себя, ни… издательство. Личная жизнь останется личной жизнью. Передавайте Инне огромный привет.

— Я всегда знал, что вы умница, — с облегчением вздохнул директор.

Остаток дня Анна только делала вид, что работает, на самом деле бесконечно прокручивала в голове всевозможные ситуации и сюжеты, которые и ее саму иногда удивляли или настораживали. Несостыковки в сюжетах, разные версии одного и того же события, рассказанные с интервалом в несколько недель, упорное нежелание заниматься той самой книгой, которая, по его же собственным словам, была мечтой всей жизни.

Не генерал? Это ее волновало меньше всего. Кто-то объявляет себя академиком, не закончив толком среднюю школу, кто-то — великим врачом, проработав полгода фельдшером в деревне. Мужское тщеславие — штука странная. Но неужели предложение соединить свои судьбы тоже из разряда «сказок на ночь»? Только зачем? Она же не просила на ней жениться. Даже не намекала на возможность замужества. Поговорить с возлюбленным, чтобы расставить все точки над «i»? Это было совсем не в характере Анны Васильевны. Она предпочитала, чтобы события развивались сами по себе, а выяснения отношений боялась, пожалуй, больше, чем возможной разлуки.

Единственное, на что она решилась — это попросить Владимира Николаевича звонить ей на работу в самых крайних случаях. Он поймет, должен понять, он же деловой человек. Или пусть, наконец, выполняет свое давнее обещание: делает ее руководителем собственного издательства, потому что выслушивать бесконечные планы и перспективы этого «проекта века» ей уже поднадоело.

Но просить ни о чем не пришлось. Как-то само собой получилось, что на работу Владимир Николаевич стал звонить ей только в самых крайних случаях. Например, чтобы отменить уже запланированную встречу, или сообщить о внезапном отъезде в командировку. Правда, после этого обязательно были цветы и подарки: надо полагать, как моральная компенсация. Но что-то уже неуловимо изменилось в их прекрасном романе.

Хуже всего было то, что Анна Васильевна осознавала, как незаметно полюбила этого непостижимого, непонятного человека, что ей, в общем-то, все равно: врет он ей или говорит правду, и что если он сделает предложение стать его законной женой, она не найдет в себе сил отказать ему.

Как правильно заметил классик: «Странная вещь — сердце человеческое вообще, а женское — в особенности».

 

Глава пятая

Интеллигентность — залог одиночества

— Она хотела покончить с собой, — мрачно заявил Владимир Николаевич в один из редких вечерних приездов к возлюбленной. — Я вернулся поздно, а она лежит на кухне без сознания…

— Таблетки? — холодея от ужаса, спросила Анна Васильевна.

— Нет, просто выпила целиком бутылку водки. А она ведь практически не пьет.

Анна Васильевна проглотила просившуюся на язык фразу о том, что так с собой не кончают, так начинают спиваться. Или продолжают, если процесс был когда-то уже запущен.

Вне всякой логики ей было жалко свою соперницу, которая, как ни крути, прожила с мужем около тридцати лет, помоталась с ним по разным гарнизонам, пока не обосновалась в Москве. Детьми этот брак Господь не благословил. Инна сказала бы: «Опять твои столично-интеллигентские штучки. Доминдальничаешься, подруга».

— Может быть, ее нужно положить в неврологическую клинику? — робко предложила Анна Васильевна.

— Она не хочет. Но я что-нибудь придумаю, не беспокойся.

Легко сказать: «не беспокойся», когда речь идет о жизни и здоровье женщины, состояние которой не могло не отражаться на Владимире Николаевиче, а значит, опосредованно, и на ней, Анне Васильевне.

И как можно было не волноваться, если вместо запланированной совместной «командировки-отпуска» Владимира Николаевича, о которой они уже давно мечтали (точнее, мечтала Анна Васильевна) появилась необходимость недельного пребывания с супругой в подмосковном санатории. Он даже позвонить оттуда не мог, поскольку генеральша не отходила от мужа ни на шаг. За эту неделю Анна Васильевна обнаружила у себя первые седые волосы и явные, когда-то хорошо знакомые, признаки невроза.

Конец этой истории приблизила сама Анна Васильевна, которая на свое несчастье, влюбилась во Владимира Николаевича без памяти, и потеряла свойственную ей осторожность. Как-то передала через верного Димочку книгу со вложенной личной запиской. Правда, без подписи, но достаточно откровенной, чтобы не сказать больше. Эту-то злосчастную записку и обнаружила генеральша при очередной ревизии карманов супруга.

Для Анны Васильевны это было тройным потрясением. Во-первых, она не могла понять, как можно унизиться до обыска. Вот просто так взять и обшарить карманы. Во-вторых, их роман с Владимиром Николаевичем оказался расшифрованным — теперь генеральша точно знала, кто ее соперница-разлучница. Как это можно было определить по пусть и любовному, но неподписанному письму, понять так и не удалось, но Анна Васильевна подозревала, что Владимир Николаевич не выдержал допроса с пристрастием и, как говорят в определенных кругах, «раскололся».

И, в-третьих, не такой уж хрупкой и беспомощной оказалась генеральша. И не такой уж непрактичной: через несколько дней Анну Васильевну снова пригласили в кабинет директора, причем голос у секретарши был какой-то странный.

— Вызывали, Эдуард Аркадьевич? — спросила Анна Васильевна, входя в директорский кабинет.

Тот не успел ничего ответить, как из кресла точно ракета взметнулась женщина лет пятидесяти, с сильно накрашенным лицом, ослепительными бриллиантовыми серьгами и не слишком стройной фигурой. Лицо посетительницы было искажено самой неподдельной яростью, к которой, впрочем, при виде вошедшей Анны Васильевны примешалась некоторая толика изумления.

— Так она еще и старуха! — услышала Анна Васильевна голос, знакомый ей по телефонным разговорам Владимира Николаевича. — Вот уж чего не ожидала. Думала, молодая вертихвостка-лимитчица нацелилась на солидного мужика… Да тебе внуков пора нянчить, жердь сушеная! И ведь носит же земля…

Анна Васильевна стояла, как вошла, не в силах пошевелиться, и не зная, что сказать этой фурии, оскорблявшей ее все более изобретательно. Багровый от неловкости Эдуард Аркадьевич сидел в своем кресле, не поднимая глаз от поверхности стола. Но тут сзади Анны Васильевны раздался голос, пожалуй, еще более зычный, чем у генеральши:

— Ты что тут разоралась, тварь размалеванная? Дома на мужа ори, если он тебе позволяет, а в кабинете моего супруга изволь держать себя прилично! Ты зачем сюда притащилась? Что тебе нужно, лимита неотесанная?

По счастливой для Анны Васильевны прихоти судьбы именно в этот момент Инне понадобилось посетить супруга с каким-то сверхважным делом. Она вошла в кабинет — и с ходу, что называется, «въехала» в ситуацию. И, в отличие от приятельницы, нужные слова нашла немедленно, причем говорила не те, которые приняты в обществе, а те, которые лучше всего знала.

Через несколько минут на генеральшу жалко было смотреть. Инна не пропустила ничего: ни безвкусной прически, ни «боевой раскраски», ни особенностей фигуры, ни вопиющего безвкусия туалета. Упомянула и о том, что «нечего жене какого-то писаришки строить из себя ее высокопревосходительство», и что таких генеральш, только помоложе и посвежее, у трех вокзалов тусуется немеряно и за сходную цену.

— И убирайся отсюда к чертовой матери! — закончила свой темпераментный монолог Инна. — Пока здесь хозяин мой супруг, никаких потаскух в этом кабинете не будет. Поняла, мочалка рваная?

«Мочалка» не стала дожидаться продолжения и выскочила за дверь, как побитая собака, старательно обходя Анну. А Инна, еще не утратив боевой задор, накинулась уже на приятельницу:

— Молчишь? Благородная? Тебя мордой в помои — а ты даже не утираешься? Эх, Анка, сколько лет тебя учу жить — ничего ты не усвоила. Интеллигенция… А ты, Эдик, тоже хорош: не мог эту бабу сразу из кабинета выставить. Эх вы, столичные жители! Как вы вообще до сих пор сохранились — ума не приложу. Ладно, Анка, успокойся, на тебе лица нет. Поезжай домой, отдохни. Правильно, Эдик?

— Конечно, Инночка, конечно, — с готовностью закивал Эдуард Аркадьевич. — Простите за эту дикую ситуацию, но я, право, растерялся… Как удачно, что Инна вовремя появилась…

Инна появилась действительно вовремя, только появление генеральши оказалось для Анны Васильевны сильным шоком. Выйдя из кабинета руководителя, она чувствовала себя облитой помоями с ног до головы. И еще — понявшей, наконец, чем провинциалки отличаются от коренных москвичек: короткая словесная дуэль в директорском кабинете оказалась для нее крайне поучительной, хотя практически бесполезной. Характер в таком возрасте менять сложно.

А когда выяснилось, что за считанные часы пикантная новость облетела уже все издательство, почувствовала себя так скверно, что коллегам пришлось вызывать для нее «Скорую». Инна уже уехала, но Анна Васильевна не сомневалась, что супруге директора все будет известно сегодня же вечером.

Неделю после этого Анна Васильевна провела на больничном листе. За это время Владимир Николаевич позвонил только один раз и пообещал обязательно приехать. И приехал… накануне того дня, когда Анне Васильевне надо было выходить на работу.

— Анечка, мне самому неприятно, что так получилось. Но пойми и ты: больная женщина, истеричка, климакс опять же. Я даже не знаю, как она могла вычислить место твоей работы.

— Вот это как раз понятно: «стукнул» кто-то из твоих сотрудников. Думаешь, на твоей фирме никто ни о чем не догадывается? Да и я пару раз в самом начале там появлялась. «Засветилась», так сказать.

— Ерунда! Ко мне тысячи людей ходят…

— Не считай своих сотрудников глупее себя, — устало вздохнула Анна Васильевна. — И не считай свою супругу такой горлицей беззащитной. Она с чем угодно способна справиться, пойдет вперед, как танк.

— Я понимаю, ты обижена, тебе тяжело, поэтому ты несправедлива. Это ты сама можешь справиться с чем угодно. Моя половина приплелась с вашей встречи, будто мешком пришибленная, и ничегошеньки не рассказывает. Судя по всему, соли ей на хвост крепко насыпали.

— Не я. У меня вообще слов не было.

— Тем более. Ведь ты же очень сильная женщина…

— Я? — искренне поразилась Анна Васильевна. — Я сильная женщина? Ты шутишь!

— И не думаю. Знаешь, малыш, нам нужно на какое-то время перестать встречаться, пусть страсти утихнут. А я тем временем подготовлю свою супругу к неизбежности развода. Да и о жилье для себя мне нужно позаботиться, квартиру я, конечно, оставлю ей, тут вопросов нет.

Все было правильно, все было логично, но какое-то внутреннее предчувствие беды не оставляло Анну Васильевну. Владимир Николаевич даже не звонил. На один ее звонок ответил довольно резко, дав понять, что занят, а других попыток она не делала. На работе все постепенно улеглось, поскольку свежего материала для сплетен не поступало. Только нервы оставляли желать лучшего: невроз перешел в стойкую депрессию и слезы лились как-то сами по себе.

«Сильная женщина плачет у окна», — с некоторым сарказмом вспоминала она иногда слова из песни Пугачевой. Какая же она сильная? Она в тысячу раз слабее и беззащитнее этой самой кошечки-генеральши, неужели Володя этого не понимает? Чем же она его держит? Ведь ни разу по-настоящему доброго слова о ней не сказал, явно не любит. Жалеет? А ее, Анну Васильевну, почему не жалеет? Наверное, потому, что тоже не любит. Или… просто боится неприятностей.

Наверное, за свою любовь нужно бороться. Но как? С кем? Она не находила ответов на эти вопросы. Ответ пришел сам, откуда она его и не ждала, причем даже не ответ, а недвусмысленная подсказка.

После безобразной сцены в кабинете у директора она снова попала — с точки зрения Инны — в разряд «несчастненьких». И та снова круто взялась за дело: звонила, утешала, наставляла, подбадривала. По-видимому, психологической обработке подвергалась в этот период не только Анна, ибо месяц спустя Эдуард Аркадьевич предложил занять специально созданный для нее пост заместителя директора.

— Я уже не молод, Анна Васильевна, — объяснял он ей этот свой неслыханный шаг, нервно крутя в руках очки и упорно избегая ее взгляда. — Мне нужен человек, на которого можно всецело положиться, оставить «на хозяйстве» на время отпуска или, не приведи Бог, болезни. Вы — женщина молодая, энергичная, прекрасный работник…

— Предмет сплетен всего коллектива, — язвительно продолжила Анна Васильевна.

— Ох, голубушка, все давно забыли эту нелепую историю. Да и вы в ней — жертва, так что выбросите из головы и живите дальше. Пока посидите в своем прежнем кабинете, а через пару недель сделаем из приемной уголок для секретарши и полноценный кабинет для вас. Хватит уже по чуланам ютиться. Тем более, что на работе придется бывать практически каждый день…

«Зато — машина с шофером, более чем приличный оклад, достойный пост… Ах, Инка, Инка, добрая ты душа, чтобы было без тебя с моей нелепой жизнью? Жаль только, что когда все наладится, ты снова перестанешь со мной общаться. Ну, что ж, нельзя иметь все сразу. У начальства, как говорится, друзей не бывает…»

Впрочем, в чем-то Эдуард Аркадьевич был прав: коллектив посудачил какое-то время о катаклизмах в личной жизни начальства, сменил Анне Васильевне прозвище «Несмеяна» на «генеральшу», и зажил дальше. Ни хуже, ни лучше к Анне Васильевне относиться не стали, поскольку жалеть ее было нелепо — она не выглядела жалко, а завидовать — нечему.

Разве что повышению по службе, так все видели, что она пашет, как лошадь. Ну, и пусть пашет, тем более, что начальницей она была все-таки более доступной и гуманной, чем Эдуард Аркадьевич, который, судя по всему, подкаблучное свое положение в семейной жизни стремился компенсировать чрезмерной авторитарностью в служебной деятельности.

Владимир Николаевич постепенно отплывал в прошлое, о нем навязчиво напоминал только ворох «документов» для так и ненаписанной книги. В конце концов, Анна Васильевна сложила все обратно в коробку и засунула в глубину стенного шкафа — подальше от глаз.

Так бы все и прошло, как все в этой жизни, только нелепый случай снова напомнил Анне Васильевне о Владимире Николаевиче. И место-то было почти неприличное: дамский туалет в издательстве. Анна Васильевна тихонько сидела в одной из кабинок, когда в помещение впорхнули две молодые сотрудницы, по голосам — младшие редакторы из отдела дамских романов. Анна Васильевна знала обеих: смазливые, шустрые, пока еще незамужние вчерашние провинциалки.

— Ксюхе-то, приятельнице моей, как повезло! — услышала Анна Васильевна захлебывающийся от возбуждения голосок. — Всего без году неделя, как из нашего Мухосранска прикатила, а теперь — на тебе! Госпожа генеральша!

— Шутишь?! — ахнула вторая.

— Вот те крест! Ловко мужика окрутила, хотя способ старый, как мир. Секретарша забеременела от шефа! Даже не смешно.

— А шеф, что, неженатый?

— Еще как женатый… был! Да, ты же у нас недавно, не знаешь. Он хозяин охранного агентства, бабками набит по уши, и у него был серьезный роман с нашей Генеральшей…

— Иди ты!

— Правда, правда, все издательство знало, да они и не скрывались особо. Так его мадам так нашу шефиню нынешнюю, пассию своего супруга, шуганула, что та чуть в Кащенко не угодила. Сама знаешь: интеллигентная москвичка, сроду голоса не повысит. Ксюха рядом с ней дешевка-дешевкой.

— Зато с генеральшей справилась.

— Это точно. Да так, что та даже квартиру разменять согласилась и тихо уползла то ли в Тамбов, то ли в Липецк, короче, на свою историческую родину. Нашла коса на камень… Нет, в провинции кадры все-таки крепче…

Девчонки, пересмеиваясь, убежали по своим делам, а Анна Васильевна осталась буквально окаменевшей. Очнулась только тогда, когда в туалет еще кто-то вошел и дернул дверь кабинки. Но, может, это просто совпадение, мало ли в Москве генералов — шефов охранных агентств? Или…

Вечером, презирая себя за слабость, она позвонила помощнице Владимира Николаевича, которая ей в свое время даже симпатизировала. Уж та-то, безусловно, в курсе. И Наталья Федоровна не обманула ее надежд:

— Да, взяли на работу секретаршей какую-то свиристелку. Ну, может, и хорошенькая — за краской не разглядишь. Ножки, попка и сисечки, как у Мэрилин Монро. Мужики наши специально в приемную заходили, чтобы на нее посмотреть. А она, видать, нацелилась на самый верх. Ну, Владимир Николаевич не святой, сама знаешь. А через два месяца эта красотка ему говорит: так мол и так, я от тебя беременна, об аборте речи быть не может и вообще нужно официально оформить отношения. Он хотел, по-моему, увильнуть, но ребенком она его крепко прижала. Кто-то стукнул генеральше, та примчалась, устроила дикий скандал, до драки дело дошло. Победила, как ты догадываешься, молодость. За месяц она их развела, за второй — квартиру разменяла…

— Он же собирался квартиру жене оставить, — вырвалось у Анны Васильевны.

— Так ему Ксения и позволила! Теперь бывшая генеральша кукует в однокомнатной где-то в Бибирево, а молодые двухкомнатную «сталинку» в центре обживают. Ксения уже в декрете, так что шеф только о будущем ребенке и говорит.

Наталья Федоровна помолчала немного и добавила:

— А ведь он тебя любил, я знаю. Только не умеешь ты за себя постоять. Одно слово — москвичка.

— Я же сильная женщина! — горько усмехнулась Анна Васильевна. — Справлюсь. Новая-то жена, чай, беспомощнее котенка. По замашкам видно. Ну ладно, спасибо за информацию. Не говори шефу, что я звонила, ладно?

Конечно, Наталья Федоровна проговорилась. Потому что через несколько дней позвонил сам Владимир Николаевич и предложил встретиться «на нейтральной территории». Просто посидеть после работы в каком-нибудь кафе. По ее выбору.

Анна Васильевна от предложения была не в восторге, но еще больше ее огорчило то, что она на него согласилась.

— Ты пойми, малыш, — тихо говорил Владимир Николаевич, нервно крутя в руках рюмку с коньяком. — Ну, сглупил, мужик ведь, не бревно. А тут — ребенок. Мне всю жизнь сына хотелось. Ну, хотя бы дочку. Да и сама Ксана еще дитя малое, пропадет она в Москве без надежной поддержки. Она без меня не справится…

— А я? — бесцветным голосом спросила Анна Васильевна. — Я без тебя справлюсь?

— Ты сильная женщина, Анечка. Прости меня, пожалуйста. Так жизнь сложилась…

— Жизнь сама по себе не складывается, — вполголоса заметила Анна Васильевна. — Многое зависит от людей.

— Тоже правильно, — согласился Владимир Николаевич. — Кстати, как там моя книга?

— Что? — не поверила своим ушам Анна Васильевна.

— Ну, книга, для которой я тебе целую кипу документов дал. Неужели ты ничего не сделала? Ну, Анна, это не спортивно, знаешь ли…

— В каком смысле? — все еще ошарашенно спросила та.

— В том, что я очень на эту книгу рассчитывал. Думал, ты ее уже к изданию подготовила, что я вот-вот гонорар получу. А ты, выходит, все свои обязательства — по боку? Раз не спим больше вместе, то и обещания выполнять не нужно?

— Ты себя-то слышишь, когда говоришь? — спросила Анна Васильевна, почувствовав вдруг невероятную усталость. — Какие обязательства? Какие обещания? Кстати, ты обещал на мне жениться, не припомнишь?

— Это совсем другое дело, — прошипел побагровевший Владимир Николаевич. — Так обстоятельства сложились, сама знаешь. И потом ты не выглядишь убитой горем: тебя, слышал, повысили на службе, в деньгах ты не нуждаешься, выглядишь отменно…

— А ты хотел бы, чтобы я повесилась или утопилась? — уже с некоторой долей иронии осведомилась Анна Васильевна.

— Конечно, нет. Да мне и в голову не приходило, что ты что-то с собой сделаешь. Ты баба сильная… Кстати, а может быть, книга уже издана? Только не под моей фамилией?

— Успокойся, — устало сказала Анна. — В ближайшие дни пришлю тебе в офис все твои документы, плюс то немногое, что я успела написать. Кстати, книга там вряд ли получится: концы с концами не сходятся. Рассказчик ты потрясающий, но вот с реальной жизнью, с фактами, как-то не получается. Так что извини.

— Но ты…

— Сейчас уйду, мы уже все друг другу сказали. Прошу только запомнить, что я не баба, а женщина. Сильная или слабая — это уже другой вопрос. И если тебе кто-то книгу все-таки напишет — не предлагай ее нашему издательству. Не приму.

— Ты мне мстишь? — осведомился Владимир Николаевич.

— Это тебе решать, — сказала Анна, поднимаясь. — А если у тебя финансовый кризис, то за это посещение кафе я заплачу сама. Не обеднею.

Она положила на столик крупную купюру и направилась к выходу, стараясь ни в коем случае не расплакаться прямо здесь, в кафе, на глазах как говорится, у изумленной публики и бывшего возлюбленного. Домой, домой, только там можно расслабиться и вести себя как захочется.

«Крикну, а в ответ тишина, снова я останусь одна. Сильная женщина плачет у окна…» — опять вспомнилась Анне Васильевне пугачевская песня. И от этого комок, подступивший к горлу, стал еще плотнее.

Но оказавшись дома, плакать не стала. Перегорело, наверное, пока сдерживалась по дороге. Она просто думала, как ей пережить ту огромную пустоту, которая снова образовалась внутри нее. Ну, был роман, ну была любовь, но все ведь рано или поздно кончается. Вот и кончилось. Теперь нужно взять себя в руки и жить дальше. Она сможет… наверное. Она же сильная женщина. Господи, как же ей осточертела подобная репутация!

Злосчастную коробку «с документами» она на следующий же день отправила с шофером в офис Владимира Николаевича, наказав передать либо лично в руки, либо даме по имени Наталья Федоровна. И никаких комментариев.

Но правильно говорят, что жизнь — это плохая литература. Несколько месяцев спустя Анне Васильевне позвонил тот самый генерал авиации, герой Афганистана, который издал у них свои мемуары и попросил о встрече. Книга разошлась быстро, даже имела успех, и Анна Васильевна подумала, что генерал хочет предложить еще одну рукопись.

Она ошиблась. Андрей Павлович, шестидесятилетний, подтянутый мужчина с неправдоподобно голубыми глазами, не собирался предлагать издательству никаких рукописей. Он предложил совершенно другое.

— Анна Васильевна, — начал он, расположившись в кресле, — я человек военный, говорить не большой мастак, поэтому сразу к делу. Я приехал просить вас стать моей женой.

Сказать, что Анна Васильевна опешила — значит ничего не сказать. Поклонников она в своей жизни уже перевидала достаточно, причем самых разных, но это было нечто из ряда вон выходящее.

— Вы женаты, если я не ошибаюсь, — начала было она, но Андрей Павлович прервал ее нетерпеливым жестом.

— Разведен. Уже год как моя вторая женушка оставила меня ради американского бизнесмена. Спасибо, что до нитки не обобрала, а ведь могла…

— Зачем же было жениться на такой? — изумилась Анна Васильевна, припоминая супругу генерала, выхоленную красотку с умопомрачительной фигурой.

— Затем, что старый дурак.

— Вы еще не старый, — не слишком ловко отреагировала Анна Васильевна.

— А что дурак — не отрицаете, — усмехнулся Андрей Павлович. — Правильно. Видите ли, моя первая жена была врачом. Военным врачом. Мы всю жизнь были рядом, и в Афганистан она со мной поехала. Там и осталась… навсегда. Их госпиталь так разнесло, что…

— Простите, — тихо сказала Анна Васильевна, — я не знала. И не хотела…

— Не надо извиняться. В общем, несколько лет я прожил бобылем, а потом встретил свою вторую жену, Лизу. Она была такая хрупкая, такая… неприспособленная к жизни, да и карьера у нее не слишком задалась. Любовниц я не признаю, поэтому женился. Чем все это кончилось, вы знаете.

— Теперь вы хотите снова жениться? Только не на слабой и беспомощной, а…

— Не на беспомощной, это точно. Но я прошу вас быть моей женой потому, что кто-то должен о вас позаботиться. Кто-то должен дать вам возможность стать самой собой — слабой, женственной женщиной.

— Вы что-то путаете, мой генерал, — усмехнулась Анна Васильевна. — Меня считают сильной… даже не женщиной, а бабой.

— Ну и дураки. Да нет, вы, конечно, не хрупкий мотылек, но… У вас глаза — контуженного человека. Я знаю, насмотрелся в Афгане. С виду — герой-супермен, а глаза… Глаза, как у загнанного зверя.

— Ну, спасибо. Чокнутой меня называли, что было, то было, а вот контуженной…

— Да не придирайтесь вы к словам, — вдруг рассердился генерал. — Вы нормальный человек, просто жизнь вас не баловала. Вам опора нужна, друг, если хотите. Вот я и предлагаю…

— Дружить?

— Да, только сначала выйти за меня замуж. Ко всему прочему, вы мне очень нравитесь. Красивая, умная женщина…

— Спасибо, но…

— Что — но? Вы свободны, я знаю. Или вы кого-то любите?

Анна Васильевна покачала головой:

— Уже нет. Было… когда-то, было и прошло. Но я и вас не люблю, Андрей Павлович, простите великодушно.

— Я вам неприятен?

— Вовсе нет, скорее наоборот.

— Тогда кончайте со своими интеллигентскими замашками и выходите за меня замуж. Я, между прочим, вам тоже в пылкой страсти не признаюсь. Но мы нужны друг другу, я это знаю. Чувствую.

— Все это так неожиданно, — пробормотала Анна Васильевна, говоря очередную банальность, если не пошлость. — Мне нужно подумать…

— Не нужно! — по-военному отрезал генерал. — Вам нужно думать о своей работе и о том, желаете ли вы сделать перестановку в нашей квартире. Об остальном буду думать я.

— Как фюрер за своих солдат? — съязвила Анна Васильевна.

— Примерно. Вы выйдете за меня замуж, да или нет? Можете подумать… пока выкурите сигарету. Другого времени я вам не дам.

— «Быстрота и натиск» — девиз великих полководцев, — пробормотала Анна Васильевна, действительно закуривая сигарету.

«А о чем, собственно, думать, — вдруг пришла ей в голову ясная и четкая мысль. — Не старый, привлекательный и неглупый мужик, не морочит голову словами о неземной любви, а четко предлагает свою руку, защиту и опору. Да, я его не люблю, но может, это даже и к лучшему. Одиночество, конечно, замечательная штука, только нужно кому-то время от времени говорить об этом. А я скоро начну разговаривать сама с собой… все от того же роскошного одиночества. Любая нормальная женщина на твоем месте… любая провинциалка… Провинциалка…»

— Андрей Павлович, я согласна, — спокойно сказала Анна, гася сигарету. — Я выйду за вас замуж. Мне надоело быть сильной женщиной.

Похоже было, что в положительном ответе Андрей Павлович и не сомневался. Он поднялся, подошел к Анне Васильевне, взял ее руку и очень нежно и почтительно поцеловал:

— Вы об этом не пожалеете. Слово офицера. Назначайте день свадьбы.

— Нет, мой генерал, командовать парадом будете вы, — улыбнулась Анна Васильевна. — Я не возражаю против того, чтобы иметь совещательный голос. Только прежде, чем думать о том, какую перестановку делать в квартире, было бы неплохо на нее взглянуть. Хотя бы один раз… до свадьбы. И, насколько я понимаю, вы не возражаете против того, чтобы я по-прежнему работала.

— Правильно понимаете, — улыбнулся Андрей Николаевич. — Квартиру посмотрим сегодня вечером, точнее, после того, как подадим заявление в ЗАГС. У вас есть сегодня какие-то неотложные дела? Совершенно неотложные?

Анна Васильевна покачала головой:

— Сегодня пятница. Все может подождать до понедельника, тем более, что директор уже уехал.

— Тогда собирайтесь. Если нужно, можете позже сюда вернуться. Я понимаю, дело есть дело.

— По-моему, — сказала Анна Васильевна, выходя из-за стола, — я веду себя как восемнадцатилетняя шальная девчонка, но…

— Вы ведете себя как взрослая, мудрая женщина, — перебил Андрей Павлович. — Мирная жизнь не слишком отличается от военной, и если подвернулся благоприятный момент, нужно действовать, а не размышлять.

Через месяц прозвище «генеральша», к величайшему потрясению издательства, перестало быть таковым. Анна Васильевна действительно стала ею, хотя внешне на ней это не отразилось, да и не стремилась она афишировать перемены в личной жизни. Так что когда о них узнали коллеги, для поздравлений было поздновато. Пришлось принимать факты такими, какими они были.

К величайшему изумлению Анны Васильевны, брак оказался счастливым. Андрей Павлович, несмотря на бравирование «солдатской прямотой» солдафоном не был, любил в свободное время читать, смотреть хорошие фильмы по телевизору и гулять с женой по старой Москве или в парках. Да и круг его друзей принял новую супругу достаточно радушно, как свою. Словом, брак по расчету себя полностью оправдал: расчет, судя по всему, был сделан с математической точностью.

А главное, больше никто и никогда не называл Анны Васильевну «сильной женщиной». Называли, правда, «боевой подругой», но это совсем, совсем другое дело.

Особенно когда рядом — надежное плечо друга и настоящего мужчины.