Это уже не мемуары … Дальше начинается настоящее:
Рухнула Стена!!! Москва, Наташа и «Мармион». Окуджава. Лена и щениха Нюша. В Питере. «Пень — клуб». Развесёлая «Правда». «Уходят, уходят, уходят друзья»… Вот и Синявского нет… Вознесенский, «видеомы» и «Триумф». Под флагом В.Скотта. «Коты, Зелёный рыцарь и Сильвия Плат». В Лондоне у Жоры.
…Чем ближе к сегодняшнему то время, о котором я рассказываю, тем больше деталей вылетает куда-то, тем короче рассказ. «Люди, годы…» — тоже вылетают «в мясорубочную трубу» А жизнь?..
… В 1988 году в гости к дочке приехала в Париж из Питера Вика Кассель (когда-то — Уманская), душа нашей компании пятидесятого года. Она разыскала меня в Париже через 17 лет после моего отъезда…. Я заново познакомился с её старшей дочкой Леной.
…В начале 1988 года мы разошлись с Ветой. Она осталась в огромном деревенском доме с Динкой и её семейством. А я — в городской Медонской квартире рядом с лесом, с моим лесом.
…Рухнула Берлинская стена. Вездесущий Ростропович уже к вечеру там, играет под разбираемой стеной! Телекамеры всей Европы показывали крупным планом его сверкающую лаком виолончель…
…Закрылось парижское бюро радио «Свобода». Несколько человек, в том числе и я, были отправлены на преждевременную пенсию, а на Мюнхенской, «главной станции», пошли большие сокращения. Через несколько лет примерно одна десятая часть бывших мюнхенских сотрудников радиостанции переехала в новую штаб-квартиру — в Прагу.
Прорвало плотину, хлынул радостный поток гостей из «СССР, переходящего в Россию».
…В том же 1988 году в университете «Париж 10»(Нантер) состоялась Ахматовская Конференция.
Приехал из США Л. Лосев, а из СССР (пока ещё не России!) С. Лурье, Я. Гордин, К. Азадовский, … Семнадцать лет я их не видел. После заседания все, кроме мрачного Кости, поехали ко мне.
…Полгода спустя я — в Москве.
Поклонной горы нет. Серебряного переулка нет. И Антокольского нет давно уже. А вот «вставная челюсть Москвы», как он называл «Новый Арбат», есть. Куда ж она денется…
…Наталья Вишневская, индолог, когда-то моя однокурсница по питерскому востфаку, а теперь старший научный сотрудник Института Мировой Литературы, подала мне идею предложить в «Литпамятники» мой, сделаный за 25 лет до того, но так и не опубликованный в СССР, перевод вальтер-скоттовского «Мармиона». Я удивился, не надеялся, но решил попробовать. Написали с ней заявку. К моему удивлению «Мармион» был принят к изданию.
«Оказывается, его в Ленинграде помнят, — сказал Наташе удивлённо, приехав из Питера с заседания редколлегии «Памятников», Андрей Дмитриевич Михайлов (имея в виду не «Мармиона», а меня), — и Нина Жирмунская, и Нина Дьяконова, даже не читая заявки, сказали, что помнят отрывки и что обязательно надо издавать!»
—-- —------
…Позвонил Окуджаве.
За эти 18 лет мы видались в Париже почти в каждый его приезд. А теперь в грязной электричке я ехал в Переделкино с какой-то тяжестью, потому что совсем недавно, в мае 1990 года, пришло от Булата очень необычное письмо: настроение у него мрачнее некуда… Он писал:
«…Дошло до какой-то зловещей черты, за которой — ночь. Продолжаю по врождённому легкомыслию верить и надеяться, вернее, только надеяться на благополучный исход.
Сижу безывлазно в Переделкине и понемногу работаю, стараясь не участвовать в литпроцессе…»
Это «врождённое легкомыслие», о котором он тут упоминает, нас всегда сближало. И я написал ему письмо-стих, адресованное «Автору «Путешествия дилетантов»»:
… Вы — офицер гусарский,
А с Вами — бумажный солдат,
И даже если последний
Троллейбус проходит мимо —
Поручик Амилахвари,
Ведь Ваш псевдоним — Булат!
Будьте достойны, поручик,
Этого псевдонима!
Никак нам нельзя в отставку…
При встрече оказалось, что не так страшен чёрт, как его малюют. Но никак не думал я, что вижу Булата в последний раз…
… Новый 1991 год мы встречали в Париже втроём с викиной дочкой Леной и её подругой, приехавшей к ней из Питера. С того Нового года Лена осталась у меня.
…Когда я через месяц опять ехал в Россию, она сказала, что хочет завести собаку. Предпочтительно ньюфа. Тогда щенки в России стоили раз в двадцать дешевле, чем на западе!
…У моих московских друзей Гали Полонской и Яши Коцика, маститых собачников, разводивших годами карликовых пуделей, я спросил, как достать щенка ньюфаундленда.
И вот мы с Натальей Вишневской поехали куда-то в Кузьминки, где у каких-то людей были месячные ньюфята, и я выбрал самую бойкую щениху, которая по головам своих братьев и сестёр разгуливала, как по паркету. Коцики ей маленький (пуделиный) ошейничек подарили. А в поезде до самого Парижа щениха ехала на столике: я один был в купе. Тогда поезда в Россию доживали последние месяцы, никто не ездил уже. Все летали.
…На Северном вокзале я протягиваю Лене клеёнчатую сумку, «вот, говорю, подарочек». Лена молнию сдвинула, а оттуда — чёрный нос. Назвали маленькую ньюфиху Нюшей.
Она прожила 12 лет, наша Нюшка-старушка: по- человечески ей было уже за девяносто, надо считать… А теперь у нас Катя. Ей два года.
…Так и живём. Так и повторяю, что «на старости лет повезло мне немыслимо». Ни с кем вместе так удивительно не жилось и не работалось, как с Леной.
1991 год. Позвонил я Синявским, позвал в гости. Марья сперва одна приехала «на разведку», а на следующий раз они уже вдвоём. Мы теперь снова стали общаться не реже, чем раз в неделю. Благо пять километров — и вовсе ближнее соседство…
…Мы с Леной предприняли поездку на машине в Англию и Шотландию, опять «по следам Мармиона.» Путевые заметки вошли в издание «Литпамятников», как приложение.
…Вечера стихов в России: народу мало, но как прежде хорошо слушают. На мой вечер в «Доме писателей» пришел Д. С. Лихачёв.
…Заходим днём в буфет. Половина — знакомые… Но уже не все…
…В. С. Шефнер за столиком. Ест. Взгляд, неподвижный. Я не подхожу, смотрю метров так с десяти. Постарел Вадим Сергеевич. Посмотрел прямо и, не узнав, отвёл глаза.
…Когда я в другой раз приехал в Питер, то попал с лёгкой руки Ильи Штермлера на сборище «Пень-клуба». Собрались в «Доме творчества» в Комарове. Всюду начало развала. Дом тоже осыпается.
Похоже, что город «симпровизированный императором Петром» (выражение Дж Казановы), грозит вместе с пригородами уплыть в небытиё…
За столом со мной один раз оказались слишком благополучные в прошлом, а теперь очень по-советски ностальгирующие, ничего не забывшие, не понявшие и, главное, ничему не научившиеся, полуказённые «два розовых Саши» — редактор Рубашкин и критик Нинов… «О, Боже мой, какая скука!»…
…Не выдержав плохого отопления, на второй день смылись в город первыми «Митьки», а потом и мы с Андреем Арьевым…
…В тот же мой приезд Белла Куркова показала по телевидению в своём цикле «Пятое колесо» мой рассказ о том самом издевательском «последнем номере «Правды», который мы с Ариком Вернером и Савиком Шустером соорудили в Италии ещё в начале 1980 года к московским олимпийским играм.
Сделали мы это в редакции и при поддержке сатирического римского журнала «Иль Мале» и напечатали там же немалым тиражом. Самое трудное, оказалось — найти в Италии бумагу такого дрянного качества, чтобы на советскую, «правдинскую» была похожа!
В этой «Правде», объявлялось, что это — последний её номер. В этой полупародийной газете 1980 года описывался, как вчера совершившийся факт, «выход России из состава СССР» (почти за десятилетие до всем известных событий). И ещё многое мы угадали. Но все эти угаданные сюжеты были такими веселыми только в нашей газете, а то, что на деле случилось — оказалось жуткой и печальной пародией на наши «пророческие» вымыслы…
А развесёлую эту газету (с настоящей правдинской шапкой и шрифтами!) итальянцы раздавали в Москве на олимпийских играх 1980 года… А Шустер ещё и в Афганистане умудрился её пораздавать…
…Ну, не знаю, пользовалось ли успехом моё выступление об этом по телевидению, но вот пироги, которые Белла Куркова спекла в тот вечер, были, безусловно, выдающиеся…
«Континент» кончился. Максимов отдал его в Москву Игорю Виноградову, новомирцу. Поскольку «Новый мир» постепенно становится церковным вестником, боюсь что и «новый» «Континент» — тоже туда же…
…А вскоре — у Максимова рак почек.
Хороним его на Сен-Женевьев де Буа… Там уже Галич. Некрасов тоже.
/Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни в никуда, а другие…
Другие тоже в никуда…
…Умер Эдик Штейн. У себя в Нью-Хейвене.
Из всех, кто принесён был той волной,
Последним прихожу на край земной,
И шумно обнажает пена дней
Седое одиночество камней…
(Bretagne, Pointe du Raz.)
…Вот фотография в моём альбоме:
В саду у Синявских: А.Синявский, А. Непомнящая, Дима Кассель (отец Лены), Боря Великсон. (Спиной — Лена).
Конец августа. В саду у Синявских. Он сам в какой-то пёстрой стёганке, очень, как всегда, домашний. Марья чечевичную похлебку свою любимую разливает. Вот и Вика сидит, весёлая. Ей жарко. Тоже как всегда. Рядом — Лена, Дима, Боря — «все, все, все…», кроме меня, поскольку я снимал. Не думал никто, что это последняя фотография Синявского…
Через несколько дней после этого вечера выяснилось, что он болен…
…Всё это длилось долго и тяжело. Какая-то особая диета. Какой-то порошок из акул…
Потом ему стало настолько лучше, что каждый день он садился за работу.
Три месяца, за которые он успел закончить свой последний роман, «Кошкин Дом». Закончил и снова слёг.
Больше не встал.
…Хоронили Андрея Синявского, а с ним и Абрама Терца…
Как сказал тогда Ефим Григорьевич, «Абрама вместе с Андреем попы отпоют и ведь не заметят: вот что такое одесский жулик!!!»
…В церкви на Сергиевском подворье толпа. Кто-то схватил меня за плечо. Оказалось — Маша Эткинд. Она из Канады к отцу прилетела. С корабля, да не на бал…
…А в углу в глубокой тени стоял Андрей Вознесенский, только что прилетевший из Москвы.
На кладбище он развернул пакет. Оказалась в маленьком цветочном горшке «земля с могилы Пастернака». Я невольно поморщился: уместно ли? Но тут Андрей начал читать стихотворение:
…Последнею хохмой чёртовой печаля иконостас,
Мария повязку чёрную повязала ему на глаз.
Пиратские череп и кости прикрыли зрачок его…
Упокой душу, Господи, усопшего раба твоего.
. . . . . . . .. . . .
А он отплывал пиратствовать в воды, где ждёт Харон.
Сатана или Санта-Мария встретят его паром?
…. ….. ….. …
Стилист? Хулиган? Двурушник? Гроб пуст. В нём нет никого.
Упокой Господи, душу уставшего шута твоего…
…Проходим… Горсти земли уже не стучат о крышку, а с шорохом, как бы удаляющимся, падают мягким земляным дождём…
Земли переделкинской горсточку брошу на гроб его…
Упокой душу, Господи, духовного бомжа Твоего…
…Потом Марья опубликовала эти стихи в 36 номере «Синтаксиса».
В 1998 вышло в Питере моё «Избранное».
В редакции «Звезды» Я. Гордин, А.Арьев, А.Кушнер, В.Рогозина и я. фото Е.Невзглядовой.
В один из моих приездов в Питер, на мой вечер в «Звезде» пришла Фаина Шушковская. Через четверть века снова увиделись! Я пригласил Фаину приехать в Париж. Один год она не смогла, какие-то дела срочные были, второй год уже собиралась, но снова что-то помешало…
Так и не приехала.
И вот дочка её звонит: «Вчера умерла. Инфаркт. Она вас любила».
…А потом и Ефима Григорьевича Эткинда не стало. Последние свои годы он прожил напряжённо и счастливо. И «Барселонскую прозу» написал. («Уходят, уходят…»)
--------
…Позвонил Вознесенский. Приглашает на выставку своих «видеом». Мы с Леной приехали.
В подвальном выставочном зале знаменитого модельера Кардена около двух десятков работ Андрея. Разные. Вот узкий серый холст в раме. К холсту криво присобачен жёваный окурок «мальборо». Аллен Гинсберг! Портрет. Ничего нет, вроде, а ведь узнаётся!
А вот белая плита, за которой раздается треск, вроде пулемётного, и красные вспышки букв напросвет «Гумилёв, Гумилёв….» — по-моему, чудовищно пошло и безвкусно.
Под потолком: «Чайка — плавки Бога».
Узкий и вертикальный, тёмный холст в теплых тонах, а на нём только две половинки кофейного зёрнышка: одна наверху горизонтально, как коричневые губы, другая — внизу вертикально…
— Помнишь, у меня подружка была тут в Париже, негритянка? Так это её «портрет».
«Помнишь!», Было это в конце восьмидесятых. Когда он улетал в Москву, так я эту подружку перехватил тут же в аэропорту!
Очень забавно, когда Андрей подходит к какой-нибудь работе и радостно так, по-детски, говорит: «А ведь, правда, как это здорово сделано, а?!» Вот с такой же непосредственностью когда-то Н. П. Акимов смотрел свои собственные спектакли…
….Следующей весной Вознесенский опять приехал и сразу позвонил, приглашает на какое-то сборище, связанное с премией «Триумф» (вроде бы, Березовский раскошелился, что ли?) в особняк Дассо на Елисейских полях. Говорит, приезжайте чуть пораньше, поболтаем до начала. Сели с Леной и Марьей в машину. Приехали «чуть пораньше», а ворота кованые с Елисейских полей в «Отель Дассо» заперты. Внутри по двору шатаются «мальчики с мобильниками».
Торчим перед запертыми воротами этого дворца. Мы с Леной и Марьей, Кира Сапгир в чёрном, с цыганской шалью, новейший «эмигрант» Собчак в каком-то дурацком малиновом пиджаке. Где-то в толпе Целковы мелькают, по крайней мере, тонькина голова над толпой…
Наконец входим. В зальчике помещается человек двести приглашенных.
…Премию «Триумф» дают. Однако, с триумфом — неизвестно чьим — плохо. Не триумфально это всё.
Через зал проходит хозяйскими шажками кто-то коротенький, побрякивая огромными золотыми браслетами. Оказывается — это «некто по кличке «Тайванчик».
Чего он тут?
А Вознесенский показывает висящий над импровизированной эстрадкой какой-то обломок оконной рамы из Ипатьевского дома.
К чему?
Эрик Неизвестный, вроде бы, премию получает, — а стыдно мне: Вознесенский читает «Реквием Неизвестному» — очень старые стихи, ещё из «Треугольной груши», в которых на ходу меняет имя подружки Неизвестного, то есть «актуализирует», как газетчик, да ещё и втыкает в это прекрасное стихотворение, написанное чуть ли не в шестидесятом году, слова о сегодняшней премии «Триумф»!
Зачем?
…Мы смываемся. Стараемся миновать набитый людьми буфет. Возле входа стоит Зоя. Андрей догоняет: дарит свои мемуары. На бегу прощаемся с ним и Зоей: скорее к своей машине…
…Так причём тут Тайванчик? Свадебный генерал, что ли?
…Вышел в «Литпамятниках» «Мармион», наконец-то!
…Cорок два года тому назад Татьяна Григорьевна поручила мне перевод «рассказа трактирщика», вставной легенды из этого рыцарского, приключенческого, иногда ироничного, романа в стихах. Особенно хороши в нем «лирические вступления» к каждой главе, в которых Вальтер Скотт (и это в 1806 году!) с истинно пушкинской непринуждённостью рассказывает то о своих предках-шотландцах, то о том, как он охотится с соседом, как бродит по окрестностям…
В этих «онегинских отступлениях» истинная лирика, может быть, лучшее, что в поэзии Скотт написал. Из-за них, кстати, роман и не влючили в двадцатитомное собрание Скотта — не понравилось кому-то, что поэт «прославляет разных консервативных английских деятелей, врагов России»
Позднее вспоминил я: этот «кто-то» был всесильный тогда профессор-стукач Р.Самарин, редактор этого издания.
…По сути дела под флагом Вальтера Скотта я находился примерно полжизни, как сама Гнедич под флагом Байрона. А может и дольше, если учесть, что отнятый учительницей в 1938 году «Айвенго», которого я читал на уроке под партой, был началом, а вышедший в 2000 году мой перевод «Мармиона» — завершением моей «Скоттиады»…
…Пока «Мармион» «готовился», а в «Литпамятниках» это всегда долго, позвонил мне как-то директор московского издательства «Ладомир», приехавший в Париж на несколько дней. Поговорили о всяком, и он спросил, не хочу ли я перевести средневековую анонимную поэму «Сэр Гавейн и Зелёный рыцарь», которую он очень любит. Я сказал, что не читал. Он настоятельно посоветовал прочесть, а может быть…
Так и вышло. Достали мы с Леной текст, сначала поэтический перевод на современный английский. Напомнило это десятки «переводов» «Слова о полку». Потом купили «двуязычное» издание: подлинный староанглийский текст, а на соседних страницах, современный английский подстрочник. Лена повертела, повертела, и мало помалу стала понимать этот английский 1400 года!
А перевод, и верно, зазвучал забавно!
«Литпамятники» приняли к изданию. Комментариями и прочим аппаратом занялся молодой учёный Сергей Оверченко в Институте Мировой литературы. В середине 2003 года и эта книга вышла.
А после «Зелёного рыцаря» мы предложили «Литпамятникам» полное собрание стихов Сильвии Плат. Они согласились. Так что вот уже пару лет оно лежит у них готовое. Авось. Долго у них всегда… Вот только в марте 2005 года подписали наконец в печать.
Ну, зато время остаётся и поработать, и попутешествовать…
В Альпах.2001 год
…Познакомились мы у Марьи лет пять тому назад с издателем Игорем Захаровым. Ему понравились тогда элиотовские коты в моём переводе. Захаров издал «Котов» двуязычно, с подлинными текстами. Два тиража разошлись.
После моего перевода «Котов» он выпустил, тоже в двуязычных изданиях, стихи Огдена Нэша в переводе Иры Комаровой, мою Сильвию Плат (около 30 стихотворений) и Хиллара Беллока в переводе Жоры Бена.
Так сама собой незаметно создалась двуязычная серия захаровского издательства, в которой, пока, все переводчики — всё из того же семинара Татьяны Григорьевны Гнедич.
Вот уже четыре книжки. Изящные чёрные книжечки с белым шрифтом названий. Английская и американская поэзия на двух языках, в подлиннике и в переводе.
Готовится и пятая книжка: Великий английско-валлийский поэт Дилан Томас.
В Лондон едем теперь всего три часа, из них минут сорок под Ламаншем по туннелю. С вокзала Ватерлоо — ещё полчаса на метро.
…К станции метро встретить нас подкатывает на ярко красной, слегка пижонистой машинке Жора Бен.
…А помнишь, Жора, как ты с Таней четверть века тому назад притащился ко мне в Медон из Мюнхена на жучке-фольксвагене, каком-то «полуавтомате», у которого, пока ты доехал эти 800 км, две скорости из четырех уже не работали? Или даже в начале поездки отказали? Мы с тобой на нём всё-таки в Сюренн (это всего километров за семь от нашего дома) к Ефиму Григорьевичу ещё съездили. А назавтра вы бросили у меня это чудо техники и уехали в Мюнхен на поезде!
…Четверть века вроде прошло, но я не знаю, заметили мы это, или не совсем?
Г. Бен с нашей собакой Нюшей…
…На Би Би Си в студии. Стол четверорогий: из него торчат четыре микрофона. Рядом сидит ветеран русского зарубежного радио Леонид Владимиров, старый, старый… Таня Бен… Лена. Сева Новгородцев — ведущий. Передача из цикла «Сева-оборот» (бибисишники её кратко «обормотом» именуют). Разговариваем, я читаю что-то из «Котов» Элиота. Звучат мелодии из этого знаменитого мюзикла.
…Идём с Леной и Таней пешком по Лондону, шумному, толкотливому, но как всегда уютному…
…Букинисты на Черринг Кроссе. В руках у меня толстый однотомник: Эдгар По… Как я был бы немыслимо счастлив, достанься мне эта книга там, в Питере, году в 58 ом!
…А сегодня, как писал Галич, «пылится в моей передней взрослый велосипед…»
Работаем вместе с Леной. И Сильвию Плат, и Дерека Уолкотта, и Дилана Томаса разбирали вместе (мне никогда бы самому не распутать всю английскую паутину ассоциаций этих сложнейших поэтов!)
…Лена пишет комментарии, предисловия. Потом слушает стихи, читает глазами, делает редакторские замечания. И всё это сверх преподавательской работы в институте. Все её «компьютерные науки» вовсе не мешают литературной работе. Возможно даже, что наоборот…
…Вот получаю от Захарова свою книгу, которая только что вышла: «Стихи разных лет». На задней стороне обложки фотография. Как всегда, очень мастерская фотография работы Вали Павловой.
Вот я. Вот моя собака. Вот жизнь, которая продолжается.
Надеюсь, верую, вовеки не придёт
Ко мне позорное благоразумие. — В. Маяковский.
Да заравствует легкомыслие! — Дж. Казанова.