Процессор наконец заканчивает работу, и ночной воздух как будто набухает от тишины. Я слышу, как родители крадутся мимо дома. «Тсс», – шепчет папа, а мама в ответ хихикает. Затем они чокаются бокалами. Наконец, они закрывают за собой входную дверь.

Свежее масло холодного отжима уже разлито в маслобойном амбаре по бутылям объемом 6000 литров. Эван говорил, что урожай выдался очень приличный, а на завтра остается обобрать и отжать еще двенадцать рядов. Через месяц все повторится с сортом Мансанилья. Надеюсь, к тому времени мне снова разрешат участвовать в сборе.

Я сплю головой к окну, и занавески широко раздвинуты. После четырнадцати недель вне больницы это все еще кажется важным.

Непостижимо, как хаотичная вселенная живет по четким правилам. Будто тринадцать миллиардов лет назад был согласован план, которому с тех пор без отклонений следуют галактики. Живут себе там, наверху, в полной гармонии, без всяких сбоев логики, а мы, люди, только и успеваем за отпущенный нам срок, что все испортить и запутаться.

Я слышу, как кто-то идет по траве. Но мама с папой уже дома, а альпаки давно спят. Наверное, кто-то из зверей перевозбудился после туристов и теперь слоняется. Или Шеба, которой скоро рожать, не может заснуть.

Прислушиваюсь. Еще шаги, чуть поодаль, потом кряхтенье и плевок. Приподнявшись, я по пояс высовываюсь из окна. Мышцы рук ноют после таскания тяжестей.

Это престарелая альпака Дейзи.

– Иди спать, дуреха.

Но следующий звук издает явно не животное, а человек. Щелчок, затем вспышка голубоватого света где-то в районе хлева. Погасло. И снова вспышка.

Завернувшись в одеяло, я перелезаю через подоконник. Под ногами уже вертится Джей, мой джек-рассел. Он отчаянно размахивает хвостом и семенит за мной следом, пока я босиком поднимаюсь по тропинке, открываю и закрываю калитку, но остается на улице, когда я захожу в хлев. Трусишка.

В клетках под рыжеватым светом ламп мирно спят звери-малыши. Лисица им сегодня не страшна. Они сопят и видят сны.

Я прохожу мимо них в поисках источника синих вспышек. На сеновале лежит диск, похожий на мини-НЛО, и испускает во все стороны лучи. Вспыхивает, гаснет, вспыхивает, гаснет. Я и забыл об этом устройстве – папа вытаскивает его на свет каждый сезон, когда лисы выходят на охоту. Эта штука предназначена для отпугивания хищников – имитирует присутствие людей.

Надо сказать, имитирует убедительно: заставила меня выбраться из теплой постели. Укутавшись плотнее в одеяло и приподнимая его, чтоб не испачкать, я пробираюсь назад между вольерами и бреду к дому. Колючие точечки звезд насмешливо подмигивают. Босые ноги начинают мерзнуть.

Я карабкаюсь назад через окно. Снаружи все еще топчется Дейзи. Это же надо – впасть в бессонницу из-за дурацкого фонаря. Я закрываю окно, чтобы не слушать, как она пыхтит.

Проблема в том, что мне теперь тоже не спится. Я стою посреди комнаты. Слишком тихо; слишком тесно. В ушах начинает звенеть. Я бы обрадовался сейчас даже журчанию капельницы. Даже стуку в стенку.

И тут – тук-тук.

В окне появляется чье-то лицо.

Я вижу его, от неожиданности спотыкаюсь на ровном месте и падаю, и воспоминания яростно обрушиваются на меня, и невозможный образ из прошлого как будто рвется ко мне.

Она с некоторым трудом поднимает окно и протягивает ко мне руку, растопырив пальцы. Мол, тихо, не шуми.

Я замираю, вцепившись в одеяло, и стараюсь выровнять дыхание. Она не исчезает. Ее силуэт очерчен контуром из звезд. Может, она призрак?

Густые, короткие волосы. Огромные глаза.

– Мия?!..

Она подносит палец к губам. Затем окидывает взглядом комнату, разворачивает руку и манит меня жестом.

У нее холодная кожа. Я беру ее под локоть, чтобы помочь перелезть через подоконник, но приземление получается неуклюжим: в результате мы оба барахтаемся в одеяле.

Она тут, рядом со мной, пахнет ванилью, испуганная, замерзшая.

– Мия? – зачем-то повторяю я, хотя в этом нет никакой необходимости. Я высвобождаюсь из одеяла, она натягивает его на себя, заваливается на бок и молча поворачивается носом к стенке.

Я смотрю на нее, вцепившись в спинку кровати, совершенно обескураженный, и теперь мне окончательно не до сна.

Мне приходилось участвовать в спасении самых разных существ. Мы с Бекки обували сапоги, надевали куртки, садились с папой в машину и ехали – вызволять коз, запутавшихся в заборах, ловить блудных попугаев старыми полотенцами, везти домой картонные коробки с какими-то раненными зверушками.

Я много раз помогал кого-то спасать, но откачивать и лечить их умеет только папа. Мама только всплескивает руками, когда он притаскивает очередного дохленького ягненека и укладывает его в духовку на самый низкий жар с открытой дверцей. Бывало, что папа раздевался до трусов и забирался в теплую ванну в обнимку с ослабевшим детенышем альпаки, брошенным мамашей. Помню, как поначалу его головка безжизненно болталась, свесившись с папиной руки, а потом бедолага вдруг начинал втягивать носом воздух. Папа верил, что тепло способно вернуть кого угодно к жизни.

Интересно, что бы он сказал про девушку в моей постели. Она вроде бы согрелась, или мне так только кажется? Что бы сделал папа на моем месте?

Утренний свет мягко ложится на кровать. Я смотрю, как Мия дышит во сне, и пытаюсь дышать с нею в ритм. Мия. Ну надо же. Перекрасилась в блондинку. Челка неестественно ровная…

Теперь каждый звук меня пугает. Скрипнула половица – мама пошла стирать? Шорох травы – папа с Эваном идут к оливам. Оголтелое кудахтанье:

Бекки кормит цеплят. Наверное, все уже думают, что я заспался.

Я на цыпочках подхожу к окну и отодвигаю занавеску Куры и петухи клюют свой корм. Бекки не видно. Тогда я опускаю занавеску и разворачиваюсь. Мия уже открыла глаза и смотрит на меня. Волосы рассыпались по ее лицу, но она их не убирает.

– Привет.

Она моргает, продолжая смотреть на меня, но ничего не отвечает. Мне почему-то тяжело выдерживать этот взгляд, и я начинаю разглядывать свои руки, которые не знаю, куда деть. Я вообще не понимаю, что теперь делать!

Открываю рот, чтобы спросить, как она оказалась в моей комнате, но решаю, что вопрос «как» потребует слишком длинного ответа, так что выбираю другой:

– Ты заблудилась?

Вот я дебил. Как можно случайно попасть из Перта на южное побережье? Разумеется, она не заблудилась.

Кто-то идет. Я вижу, как зрачки Мии расширяются, и она быстро садится в кровати. Кто-то берется за дверную ручку.

– Зак, ты там?

– Да, – хрипло отзываюсь я.

– А чего заперся? Давай, вставай уже. И белье сними, я в стирку положу.

Но я не могу снять белье, потому что на нем сидит девушка, которая к тому же недвусмысленно поглядывает в сторону окна.

– Я хочу еще поваляться, – говорю я. – Даже Господь на седьмой день отдыхал от дел.

– Господь? Зак, с тобой все в порядке?

– Мам, я просто дочитываю седьмую главу «Гордости».

– Ну белье-то можешь мне отдать?

– Я уже несколько месяцев не хожу под себя, ты забыла?

– Мальчишки, – вздыхает мама. – Короче, не валяйся весь день напролет, Бекки одна не справится.

Затаив дыхание, мы слушаем, как мамины шаги удаляются. Мия прижалась к стене.

– Извини, – говорю я, хотя неясно, за что мне извиняться.

Ее лицо в обрамленьи коротких светлых волос совсем не похоже на то, которое я видел в больнице. Она стала другой. И дело не только в стрижке.

Мия тоже меня разглядывает. Я внезапно спохватываюсь, что стою с голым торсом, и чувствую непривычную уязвимость. Она жадно рассматривает мои шрамы: справа на груди, еще один на шее, точечные – от катетеров – на внтуренней стороне рук. Она точно знает, куда смотреть. И, по-видимому заметив то, чего ожидала, немного расслабляется.

– Фух, это действительно ты, – выдыхает она. – Ты здорово изменился, Хельга.

– Зак, – напоминаю я. – Ты тоже изменилась.

– У тебя глаза, оказывается, серые.

– Вообще-то голубые.

– В этом свете – серые.

Она смахивает с лица челку, а я складываю руки на затылке, сцепив пальцы. Папа так делает, когда ему нужно оценить ситуацию.

Что мы имеем? Девушка материализовалась из палаты с белыми стенами, которая четырнадцать недель как осталась в прошлом, и которая находилась в 500 километрах отсюда. Пожалуй, теперь можно и спросить.

– Как ты сюда попала?

Но она опускает взгляд и молчит.

– С тобой все хорошо?

На это она собирается ответить, но слова как будто застревают у нее в горле, и она морщится, словно нужно глотать колючки.

– Что случилось? – спрашиваю я, уже понимая, что у нее не хватит сил рассказать.

В свой последний день в больнице я хотел распрощаться с Ниной, но она, завидев меня из другого конца коридора, резко развернулась и ушла в другую сторону. Я заподозрил тогда, что она не хочет отвечать на вопросы про Мию, а значит, операция прошла неудачно. Но уточнить не было возможности. Всю дорогу домой мама тараторила, словно нарочно пытаясь меня отвлечь от этих мыслей, и ее даже не пришлось уговаривать остановиться у «Макдональдса», как обычно, хотя меня к тому моменту и перестало наркомански тянуть на бургеры. Я ехал домой, а Мия в это время приходила в себя после наркоза и обезболивающих, и чувствовала себя тяжелой и мутной, возвращаясь в мир. Чем этот мир встречал ее по пробуждении, кроме шрама? Я думал о ней, но ничего не знал, и спросить было не у кого.

– Прости, – говорю я.

Она напрягается.

Хлопает дверца клетки – мама кормит цыплят. Скоро пойдет готовить лавку к посетителям, а Бекки начнет обход на предмет родившихся и умерших. Я должен ей помогать.

Звуки жизни снаружи болезненно вторгаются в молчание, царящее в комнате. Мия натягивает одеяло на голову.

– Мия, зачем ты пришла?

Она молчит, спрятавшись, как в домике.

Что бы сделал папа? Оставил бы ее в покое? Взял бы на руки и понес спасать? Но в духовку она не влезет.

Я надеваю футболку и выхожу из комнаты. На кухне я делаю тосты с сыром, помидором и соусом. Пока они остывают, грею в микроволновке растворимый какао с молоком и затем отношу все в комнату. Мия продолжает прятаться под одеялом, так что я ставлю еду на пол.

Потом я ухожу в гостиную и сажусь на диван с книгой, где делаю вид, что читаю седьмую главу. И так проходит несколько часов.

Когда Бекки заглядывает проверить, все ли в порядке, я извиняюсь и говорю, что мне обязательно нужно дочитать еще три главы. Она с легкостью верит, и мне стыдно, что пришлось ей врать.

Я не знаю, что за жизнь у Мии. Вообще-то я ничего о ней не знаю. Что заставило ее ехать не куда-нибудь, а именно сюда, если в Перте у нее огромная группа поддержки. Помучавшись еще минут десять, я возвращаюсь в комнату. Тарелка и чашка пусты, одеяло скомкано, а Мия стоит у моего шкафа и роется там. Заглядывает в коробки с «Лего», сбрасывает с полки подписанный мяч, находит два «Плейбоя», спрятанные под коллекцией марок. Я даже неловкости не испытываю: ну да, когда-то женские тела казались дивным инопланетным миром.

– Помощь не нужна?

Она вздрагивает и поворачивается.

– Ой. Хельга.

– Зак. Ты что делаешь?

Она вздыхает, задумывается на секунду и признается:

– Мне нужны деньги.