1. Двигатель реальной политики

Уфф! Класс! Тьфу, млять, зараза! Накрывшая с головой волна заставила отплеваться и отфыркнуться, но насрать на это мелкое неудобство. Я ведь и не ждал идеальной озёрной глади в Атлантическом океане. Зато какой кайф, кто понимает! Вот наплаваться сейчас вволю, назагораться под тёплым солнцем шикарной Косты дэ ла Луз — и в отель! Коктейль со льдом подегустировать, кондиционер врубить, выкурить крепчайшую и ароматнейшую кубинскую сигариллу «Монте-Кристо». Включить комп, войти в интернет, Велию — уже переодевшуюся из пляжного бикини в не менее эротичные топик с мини-юбкой — на коленки к себе усадить и обнять, а впереди у нас — джакузи и широченный сексодром…

Ага, размечтался, млять! Во сне это было прекрасно, но наяву — мыылять! Омерзительнейшее это занятие — закатывать губы обратно! Нет, море-то ничем не хуже того, современного, даже лучше — уж всяко почище по крайней мере. Пляж — ну, поуже, не окультурен, так зато пейзаж не испорчен этими ублюдочными пластиковыми топчанами, по которым я совершенно не ностальгирую. А вот о современном навороченном отеле со всеми удобствами и мечтать не следовало — вот, прокрутил мысленно повтор сна, а нахрена? Зачем зря расстраиваться? Вместо коктейля со льдом — просто охлаждённое в погребе слабенькое вино — хорошее, вкусное, но без льда. Вместо кондиционера — в лучшем случае раб-опахальщик, вместо электронной почты — раб-посыльный, вместо развлекательных интернет-порталов или даже вульгарного зомбоящика, не говоря уже о ДиВиДи-плейере с кучей дисков — греческий театр, а если задолбал уже его не балующий разнообразием традиционный репертуар — изволь обзаводиться собственным театром с труппой актёров-рабов. Ну, до такого изврата я пока-что, хвала богам, не докатился, и надеюсь, что не докачусь и впредь, а вот за потомков — увы, зарекаться уже не рискну. С того света я ведь их уже не проконтролирую, а окружающий античный социум — он ведь затягивает. А с волками жить — сам шерстью обрастёшь. Если не сожрут до того. Мне повезло, не сожрали, но шерстью обрасти, дабы соответствовать своему месту в стае — это уж изволь, будь так любезен. И будь доволен, что ты — в стае, а не в стаде. Разницу надо разжёвывать?

И Велия сейчас не со мной, а в Карфагене. Корабли нынешние — тоже далеко не навороченные круизные лайнеры с каютами первого класса, а волна за Гибралтаром — уже океанская, да и на самом Средиземном море бывает временами суровой, и тащить с собой жену, которая на последних месяцах беременности — мы с ней пока ещё с ума не свихнулись, тесть — тем более. На подходе уже первый потомок, за которого я зарекаться не рискну, но всячески позабочусь о том, чтобы он и сам собственной волей кое от чего излишнего зарёкся, а кое-чем нужным и полезным — озадачился. По всем признакам уже видно, что пацан будет, и это меня, ясный хрен, ни разу не печалит. С пацаном ведь не в пример проще возиться, чем с девкой, да и наследник как-никак. Назвать решили Волнием — в честь прадеда. Давать имя сыну — прерогатива отца, хоть по этрусским обычаям, хоть по турдетанским, и тесть, в таких вопросах весьма тактичный, не потребовал, а лишь попросил. Но я ж разве хоть раз против? Волний Максимович, если по-русски — тоже звучит неплохо, а врастать в окружающий социум хотя бы по внешним признакам один хрен приходится. Правду о нас знают только те единицы, которым положено, а от всех прочих маскировать надо наши отличия, дабы на посторонний глаз они не выходили за рамки допустимых индивидуальных чудачеств…

А волна прибоя — уфф, хороша-то как! Тьфу! Опять захлестнула, зараза! Не расставил бы ноги пошире на прибрежной отмели — так сшибла бы на хрен с ног — красота, кто понимает! Жаль, понимают не все…

— Разве не лучше в бассейне?

— Ну, скажешь тоже! Не жил ты у нас, Фабриций! Бассейн — это бассейн, а море — это море!

— Ну и что? Просто большая и глубокая лужа, солёная и бурная. Волна с ног сбивает, захлёстывает — я же видел, как ты отплёвывался! Ну и какое в этом удовольствие?

— Для кого как. Ты всю жизнь прожил на морском побережье, а я бывал на нём лишь короткое время и далеко не каждый год. И не на таком море, а на гораздо худшем. Мне есть с чем сравнивать. Вот нас сейчас здесь несколько человек — хорошо, просторно, а там народу бывало столько, что и ступать-то надо было аккуратно, чтоб не споткнуться об кого-нибудь!

— Даже так?

— Да, так и было. Часто из-за этого даже и не ездил на море, а купался и загорал на озере — жалкое подобие, но хоть народу поменьше. Ну, если получалось взять отпуск летом.

— А зачем летом? Ведь жара же!

— Это у вас здесь жара, а у нас там лето — как у вас зима. Ну, почти…

— Верно, я и забыл — ты ж рассказывал. Не укладывается в голове, вот и забываю. Но теперь ты достаточно наотплёвывался от солёной воды?

— Ну, на сегодня — пожалуй, гы-гы!

— Ну ты и ненасытен, Максим! Как ты это называешь? Сделаться хреном?

— Ага, охренеть. Не жил ты у нас, Фабриций…

Тарквиниев Фабриций Арунтиевич, если на русский лад — гражданин Карфагена, этруск, языческого вероисповедания и эксплуататорско-рабовладельческого происхождения, не состоял, не был, не привлекался, не имеет, не участвовал. А ещё он — старший сын и наследник «досточтимого» Арунтия, моего тестя и наследника главы клана Тарквиниев, ещё более «досточтимого» Волния, коему, стало быть, приходится внуком по прямой наследственной линии. И при этом вовсе не изнеженный сибарит, каковыми являются сынки большинства финикийских олигархов. Мать-то его была финикиянкой как раз из таких, но отец его, который как раз был, состоял и участвовал, ещё в подростковые годы выбил из сына эту финикийскую олигархическую дурь и воспитал — ну, не совсем уж в ежовых рукавицах, но достаточно сурово. А как ещё должен был воспитывать своего сына-наследника ветеран Второй Пунической? И вырос этот полуфиникиец-полуэтруск вполне нормальным мужиком. Ну, не в кайф ему отплёвываться от морской воды, кайфует он в бассейне, но когда мы полезли купаться в море — полез и он. И такой класс плавания в бурных волнах нам показал, что мы прихренели. Типа, получше нас может, если захочет. Ну, это можно только приветствовать. Мой непосредственный в этой командировке, как-никак, и видно уже, что подход у него к делу отцовский, не дурак, не заносчив, не избалован — сработаемся. Да собственно, уже практически сработались.

— У нас важный гость, и он ждёт нас, — напомнило непосредственное начальство.

— Ты прав, досточтимый, — я перешёл на деловую форму, показывая готовность спуститься с небес на грешную землю. Это в узком кругу мне как зятю правящего кланом семейства дозволена некоторая фамильярность, а при посторонних субординация должна соблюдаться неукоснительно. Для моей солдатни и я сам просто Максим, если «вне строя», но в служебной обстановке — ага, аж целый «почтенный».

Гость же наш и в самом деле важен, и заставлять его ждать — моветон-с. На пляж он с нами не пошёл — чего он не видел на тех пляжах? А вот роскошный бассейн для него — экзотика, которой он наслаждается, покуда мы «маемся дурью». Вернувшись, мы плюхаемся туда же и смакуем поданные рабами чаши вина. Гость же наш, похоже, уже обдумал сказанное ему ранее и готов к конструктивной беседе. Для него ведь она важна ничуть не меньше, чем для нас.

Ликут, сын Вириата — не того Вириата, который войдёт в историю, тот ещё не родился и родится ещё нескоро, а совсем другого, ничем не знаменитого — мелкий вождь мелкой лузитанской банды, масштабами своей деятельности никого не впечатляющий и впечатлить при своих ничтожных силах неспособный. Просто толковый и удачливый атаман разбойничьей шайки, оказавшийся не отморозком, а человеком вполне вменяемым, что для нас куда важнее его наличных сил. А силы — дело наживное, на что ему и был дан весьма прозрачный намёк…

— И всё-таки я не понимаю, — сказал нам сей Ликут, тактично дав нам додегустировать вино, — Для чего это нужно мне — понятно. Но для чего это нужно вам? Ведь не просто же так вы даёте мне опытнейших воинов и огромнейшие по нашим лузитанским меркам деньги. Вы же прекрасно знаете, что сейчас мне нечего дать вам взамен. Значит — позже, когда я сделаю то, что задумал? Что понадобится вам от меня тогда?

— Твоя дружба, Ликут, — ответил ему Фабриций, — Дружба и взаимопонимание. Разве плохо для нас иметь в числе друзей — ну, скажем, царя всех лузитанских поселений в долине Тага?

— Целого царя? — лузитан озадаченно почесал бороду.

— На это, конечно, не хватит того, что мы даём тебе сейчас, но ведь мы же дадим ещё. Сейчас мы даём тебе то, что ты уже в состоянии употребить с пользой. Сможешь больше — дадим больше.

— Многие вожди в твои годы достигли гораздо большего, чем ты сейчас, — добавил я, — А чем они лучше тебя? Умнее? Удачливее? Отважнее?

— Вы что, издеваетесь? Сами же прекрасно понимаете, в чём тут дело! Они родовитее меня. Им помогали их влиятельные отцы и прочая родня. Нетрудно достичь большего при такой поддержке!

— А при той, которую предлагаем тебе мы?

— Вот я и хочу понять, в чём ваш интерес. Допустим, захватил я несколько поселений, утвердился в них, добился их признания в качестве вождя — чем я расплачусь с вами за вашу помощь?

— С нескольких поселений — ещё ничем, — пояснило моё непосредственное начальство, — Ты просто докажешь нам этим, что деньги вложены в тебя не зря, и при большей помощи ты способен на большее.

— Хорошо, допустим, получил я от вас вторую помощь, больше этой, подмял под себя всех соплеменников долины, уселся над ними царём — чем я тогда расплачусь с вами? Мой народ небогат. Вы хотите, чтобы я полностью разорил его?

— Вовсе нет. Мы хотим, чтобы ты стал сильным и влиятельным царём, дружба которого нам не повредит.

— И в чём же должна будет выразиться моя будущая дружба с вами?

— Лузитаны — очень беспокойный народ, и от этого страдают все их соседи. И не только ближайшие. Нам бы хотелось, чтобы объединивший их под своей властью царь навёл среди них порядок и направил их неуёмную отвагу в какую-нибудь приемлемую для нас сторону. Например, попробовал бы объединить всю Лузитанию, а не одну только свою долину…

— Лузитаны должны убивать лузитан? Когда кругом столько иных племён? Кто же на это пойдёт?

— Разве твоих соплеменников не беспокоят набеги кельтиберов? Почему бы им не объединить силы против них?

— Ну, не так уж и сильно они нас беспокоят. Мы сами беспокоим их не меньше и безо всякого объединения.

— Набег объединёнными силами дал бы твоим соплеменникам гораздо больше добычи. Тебе самому — тем более…

— Да какая там с тех кельтиберов добыча? Богатая Бетика — куда более лакомая цель для лузитанской молодёжи! Вы хотите, чтобы я удержал её от набегов на Бетику?

— Это было бы неплохо.

— Но как я их удержу? Вы же знаете моих соплеменников. Мне будут повиноваться лишь до тех пор, пока будут уверены, что я правлю ими в их же собственных интересах. Кто послушает меня, если я вздумаю запретить им славное и выгодное дело?

— А ты и не запрещай. Ты просто дружески отсоветуй. Дело ведь опасное, турдетаны многочисленны, а их ещё и римляне защищают. Малыми силами в набег идти — верная погибель. Надо сил побольше собрать, да обдумать всё хорошенько. А пока они обдумывать будут, ты нас предупредишь. А мы уж покажем твоим бузотёрам, как плохо не слушаться добрых советов своего царя. Прочие увидят это и будут слушать тебя внимательнее. Разве лучшее послушание твоих подданных повредит тебе?

— А если старейшины примут решение о всеобщем набеге на Бетику?

— Прямо сразу?

— Ну, не сразу, конечно. Сначала будут мелкие набеги, которые вы отразите. Но после этого могут уже и большого набега захотеть. От меня потребуют возглавить его, и по обычаю я не вправе отказаться, если хочу остаться их царём. И как мне тогда быть?

— Возглавишь и поведёшь. Это же твой народ, а ты — его царь.

— Но ведь это же война! Какая уж тут дружба?

— Да, это война. Но воевать можно ведь по разному. Разве друзья не договорятся между собой о взаимопонимании даже на войне?

— И как вы это себе представляете?

— Ты согласуешь свои планы с нами, и мы с тобой договоримся, где и на кого ты нападёшь удачно, где тебя отразят, а где ты и сам отступишь. После этого ты будешь действовать так, как договорились, и предупреждать нас обо всех случаях неповиновения тебе, а мы позаботимся, чтобы как договаривались, так и выходило, а не повинующиеся тебе жестоко поплатились за это.

— Значит, вы не против моих набегов на Бетику?

— Мы же знаем твоих соплеменников. Мы понимаем, что набеги неизбежны, но хотим взаимопонимания в их проведении.

— Чтобы не пострадали ваши интересы? Назовите мне их, и я укажу своим разбойникам, что и где не трогать и обходить десятой дорогой. В этом меня, пожалуй, и молодёжь послушает, если я объясню их вожакам…

— А вот этого делать не надо. Зачем о нашей с тобой дружбе знать всем и каждому? Мы даже приготовим специально для твоих мародёров добычу, которая не разорит нас, но будет хорошо известна всем как наше имущество.

— И всё-таки, в чём же тогда ваша выгода?

— Ты будешь нападать в основном на незащищённые или слабозащищённые поселения. Среди них будут те, которые по требованию римлян срыли свои укрепления и сдали оружие. Римляне обещали им защиту, но защитить их не смогут — особенно, если одновременно другие твои отряды подступят к поселениям италийских колонистов.

— Вы хотите роста недовольства и нового восстания турдетан против Рима?

— Вовсе нет. Мы хотим, чтобы Рим выполнил своё обещание и защитил их от тебя.

— И каким образом он это сделает?

— Для этого Риму понадобится местный союзник, который прикроет Бетику от твоих набегов.

— И кто им станет?

— Какая тебе разница, Ликут? Тот, кому мы поможем стать им. И с ним ты тоже будешь дружить — тайно, конечно. А для всех, кому о вашей дружбе не полагается знать, вы с ним будете злейшими врагами.

— Но ведь мне тогда придётся воевать с ним! Или я чего-то недопонял?

— Да, ты будешь с ним воевать, — разжевал я ему, — Мы потом договоримся с вами обоими, как именно это будет происходить…

В общем, покидал нас свежеиспекаемый нами лузитанский царёк в полной прострации от нашего цинизма. Нет, он, конечно, был наслышан краем уха о некоторых подробностях «войны» Кулхаса с Кордубой, и понятие «договорных» военных действий ему было известно, но не до такой же степени! И это ведь он ещё не знал всего!

— Ну вы с отцом и интриганы! — прикололся Фабриций, для которого такая степень политического цинизма тоже была внове, — Я с вас… эээ… делаюсь хреном?

— Ага. Я и сам с нас хренею, гы-гы!

А ближе к вечеру нас посетил и будущий турдетанский «друг и союзник Рима». Миликон был одним из мелких турдетанских вождей, подвластных Кулхасу и участвовавших в его мятеже, и хотя тот мятеж прекратился мирно, а в новом он явного участия не продемонстрировал, римляне со временем вполне могли припомнить ему старое. Во избежание этого Миликону не повредило бы «искупить вину» и уж всяко не следовало раздражать новых хозяев страны дополнительно. А легко ли от этого удержаться, когда сами римляне не очень-то стараются не раздражать турдетан?

— Два соседних городка Катон заставил сдать оружие и срыть стены! — поведал он нам то, что мы знали уже и без него, — А как им теперь от лузитан защищаться, когда эти разбойники в очередной набег припрутся? Римляне защитят? Что-то верится с трудом!

— Нам тоже! — заверил его Фабриций.

— И кто же нас тогда защитит?

— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — глубокомысленно изрёк я, — Если не ты, то кто же?

— И каким образом? Римляне и к моему-то городку уже начинают приглядываться — уж больно удобное место занимает и уж больно хорошие земли у жителей! — этим он нам с Фабрицием тоже никакой Америки не открывал. Как раз по этой причине мы и выбрали именно его из нескольких ему подобных и ничем его не худших…

— Один городок возле Кордубы — такой же, как и мой, и вождь его — мой хороший знакомый, — продолжал просвещать нас Миликон, — Так к нему римляне тоже приглядывались так, как сейчас ко мне. Он даже и в кулхасовском мятеже не участвовал, в этом новом — тем более, незачем ему было, и уж подавно ничего такого не замышлял. А когда Катон подавил мятеж — его тоже не разоружали, но начали приглядываться. Пару месяцев назад на одну из его деревушек кельтиберские разбойники напали, он их нагнал и побил, а главаря ихнего судил и на суку вздёрнул. Всё было справедливо и по обычаю, и на своей земле он был в своём праве. Да только вот те кельтиберы оказались римскими наёмниками! Прошла пара недель — и к городку подступил отряд римлян, а с ними несколько отрядов илергетов и тех же кельтиберов из вспомогательных войск. Обвинили его в нападении на римские войска и в подготовке мятежа. И что он мог поделать? Городок разграбили, жителей увели и продали в рабство, его самого увезли в Новый Карфаген на суд — не знаю, чем кончилось, но вряд ли чем-то хорошим. И думаю, он десять раз успел пожалеть, что не участвовал в тех мятежах. А на днях я прослышал, что в городок скоро прибудут италийские колонисты и поселятся в нём. Понимаете, что происходит? Вот и ко мне теперь так же приглядываться начинают, и я сижу тише воды, ниже травы. А вы мне тут силы наращивать предлагаете…

— Не прямо сейчас и не в твоём городке, — терпеливо поправил его мой непосредственный, — Твоего городка у тебя уже, считай, нет. Считай, что ты его уже римлянам подарил.

— Римлянам?! Да я лучше умру с мечом в руках у его ворот!

— Так и случится, если ты сделаешь такую глупость. Ладно, ты умрёшь героем, и прославишься посмертно. А что будет с твоей семьёй? И что будет с твоими людьми — теми, кто не погибнет героями вместе с тобой? Как ты думаешь, долго ли они будут славить тебя, погибая на рудниках в рабстве у римлян? А римляне будут рады. Они, правда, получат меньше рабов, чем надеялись, но твой городок всё равно достанется италийским колонистам. Городок неплохой, стены крепкие, земли вокруг них тучные — они будут довольны. Кто-то из них, возможно, даже помянет тебя добрым словом за такое наследство…

— Если получит его! Да мы лучше сожжём свои посевы, перебьём скот, зажжём городок и заколемся сами у порогов своих домов!

— В этом случае италийцам придётся потрудиться над разборкой завалов и строительством нового, уже своего италийского городка. Но земля всё равно достанется им, и они ей будут довольны.

— Так что же вы мне предлагаете? Взять и в самом деле подарить всё проклятым римлянам?

— Не подарить, а обменять. Когда на твоих людей нападут разбойники — зачем тебе повторять ошибки твоего знакомого? Ты возьмёшь их живыми, а раненым даже окажешь помощь, и ни один волосок не должен будет упасть с их голов, пока они находятся в твоих руках. Ты пригласишь свидетелей от соседей и покажешь им, что натворили эти бандиты. А потом, прихватив с собой и этих свидетелей, сопроводишь пленников в Кордубу — римскую, не испанскую. И там — добьёшься приёма у римского претора, сдашь бандитов ему и потребуешь справедливого суда над ними…

— На котором меня же и обвинят в нападении на римских союзников и их аресте?

— Конечно обвинят. Поэтому — только со свидетелями из неподвластных тебе и лояльных к Риму поселений, свидетельство которых будет трудно оспорить. А несправедливо осудить тебя в их присутствии будет не только труднее, но и опаснее по последствиям. Бунт одного только твоего городка претору был бы только на руку, но бунт всей возмущённой явной несправедливостью округи ему не нужен. Этого не одобрят в Риме.

— И вы верите в то, что римский претор осудит и справедливо накажет разбойников, которых сам же, скорее всего, и подослал?

— Конечно нет. Этого ему не простят их соплеменники, с которыми ему тоже ссориться не с руки. Даже отречься от бандитов он не сможет, и это поставит его в неловкое положение перед тобой и твоими свидетелями. Как он выкрутится из него, мы не знаем, но как-то, конечно, выкрутится. Скорее всего, затянет следствие и придумает какой-нибудь благовидный предлог, чтобы вообще замять это дело.

— И чего я этим добьюсь? Мне ведь нужна справедливость!

— Разве? — хмыкнул я, — Я думал, тебе нужно спасти свою семью, своих людей и себя самого от смерти и рабства…

— Надолго ли? За первым случаем последует второй, за ним третий. И что мне, каждый раз сдувать с бандитов пылинки и ездить в Кордубу жаловаться претору?

— Правильно соображаешь, Миликон! — одобрительно заметил Фабриций, — Но зачем же тебе ждать второго случая, который претор может организовать уже похитрее первого? Ты сразу же попросишь его — не потребуешь, а попросишь, с полным почтением и отчаянием в глазах — прислать к тебе римского префекта с гарнизоном, дабы не беспокоить впредь самого претора разбором каждого подобного пустяка. Пусть римский префект станет свидетелем и участником справедливого суда над любыми разбойниками, какие только объявятся в твоих владениях…

— Мне САМОМУ пригласить в свой городок римлян?!

— Да кто их к тебе пошлёт? Меньше центурии слать — несерьёзно, а зачем это претору? Если уж он положил глаз на твой городок — зачем ему в нём целая центурия РИМСКИХ свидетелей того, что обвинить тебя не в чем? Всю ведь центурию не посвятишь в коварный замысел, кто-то уж точно окажется СЛИШКОМ порядочным, а для легионеров он — свой и пользующийся немалым авторитетом.

— Тогда в чём смысл?

— Претор откажет тебе. Скорее всего, сошлётся на нехватку солдат. И тогда ты спросишь его, как же тебе быть. Твои люди устали от ожидания бандитских нападений и требуют от тебя избавить их от них — переловить и перевешать, как и положено по старому доброму обычаю. А ты этого сделать не можешь — боишься прогневить досточтимого претора, а в его лице — ещё и сенат и народ Рима, которых он здесь представляет, повесив по ошибке доблестных, но озорных защитников справедливого римского закона и порядка. Заодно и о случае с твоим знакомым ему напомнишь. Разумеется, всячески осуждая бунт и сопротивление представителям власти Рима, но сокрушаясь, что и ты не гарантирован от трагической ошибки, которую не знаешь, как предотвратить. Претор, конечно, не даст тебе удовлетворительного ответа, и тогда ты скажешь ему, что не можешь больше в таких условиях жить и дальше на своей земле. И попросишь его дать тебе наконец для тебя и всех твоих людей какую-нибудь другую землю — такую, на которой все бандиты — это настоящие бандиты, которых можно спокойно убивать и вешать без боязни провиниться перед Римом. Представь себе, ему нужен твой городок для италийских колонистов, и тут ты САМ предлагаешь ему очистить его…

— Да я его лучше сам сожгу!

— Зачем? Другие сожгут — вместе с италийцами. Есть кому. А ты будешь чист перед Римом. Тебе новая земля нужна?

— И где же претор возьмёт для меня бесхозную землю?

— У северной границы провинции. А если он сам до этого не додумается — ты подскажешь ему. Римским и италийским колонистам там земля не нужна — слишком близко к лузитанским разбойникам. Он даже и рад будет прикрыться тобой и твоими людьми от лузитанских набегов.

— А мне и моим людям страдать от них? Тамошних кониев проклятые лузитаны совсем разорили!

— Зато ТАМ ты будешь нужен Риму сильным и свободным. А лузитан ты сможешь убивать, не боясь прогневить этим Рим и навлечь на своих людей смерть и рабство.

— Да, ТАМ смогу — если сумею! А какими силами?

— Силы у тебя появятся. И силы, и деньги на обустройство.

— Откуда? Уж не претор ли мне их даст, а?

— Разве Тарквинии обманывали когда-то хоть кого-то?

— Гм… Вот как? Тарквинии… Так ты, значит, досточтимый Фабриций, говоришь от имени своего ещё более досточтимого деда?

— Ну, не от своего же собственного, Миликон! И от имени отца, и от имени деда!

— Это другое дело. Слову Тарквиниев верить можно… Вот только что досточтимые Тарквинии захотят получить от меня взамен?

— Твою дружбу, Миликон. Разве не пригодится нам дружба — ну, скажем, царя всех турдетан и кониев низовий Анаса?

— Ну… Гм, — вождь призадумался, — Целого царя? Так там же лузитаны!

— Лузитаны севернее, а там — турдетаны и конии. Конии — тоже тартессии, как и турдетаны. Ты получишь трудолюбивых и дисциплинированных подданных, а не какой-нибудь негодный сброд.

— Какая разница! Лузитаны уже проникли туда и разорили эти места так, что там уже и мало кто живёт! А кто остался — прячутся по пещерам или платят этим разбойникам дань.

— Вот ты и освободишь их от лузитанских грабежей и дани, а людей своих туда приведёшь и поселишь. Не сразу, конечно, а когда их накопится у тебя столько, что на них не хватит земли в твоих приграничных владениях. Ведь твой нынешний городок — не последний, на который положили глаз римляне. Будут и другие, и их жители, если будут достаточно умны, подадутся уже к тебе. Деревня за деревней, городок за городком — люди потянутся к тебе, Миликон.

— Так ведь со своими вождями же!

— Но на твои земли, а значит — под твою власть. Ты ведь не обязан принимать к себе тех, кто не захочет встать под твою руку, верно? Примешь тех, кто присягнёт тебе, и станешь вождём над вождями. А вождь над вождями — это уже царь. Ну, почти царь. Когда под твоей рукой соберётся достаточно вождей с воинами — пойдёшь с ними отвоёвывать себе у лузитан своё царство, над которым и усядешься настоящим царём.

— Отвоевать у лузитан? Легко сказать! Они же там все головорезы! А кто будет у меня?

— У тебя будут воины, понимающие толк в большой войне. Не очень много, но достаточно, чтобы научить твоих людей воевать. Ветераны Ганнибала…

— Откуда?

— Это наша забота, гм… будущий «великий», — мы с Фабрицием дурашливо, но торжественно стукнули себя правыми кулаками в грудь и даже обозначили лёгкий поклон головами, как и полагалось по старинному обычаю приветствовать царственных особ.

— Гм… Но ведь тогда те лузитаны, которых я вышвырну из низовий Анаса, попросят помощи у соседей. Против меня выступит тогда вся Лузитания!

— Не выступит, Миликон. У лузитан появится свой царь, который найдёт для своих подданных дела поважнее. А с тобой он будет дружить — тайно, конечно.

— Свой царь у лузитан? Откуда вы знаете?

— А откуда мы знаем о будущем царе турдетан и кониев?

Покидал нас будущий «великий» Миликон, потрясённым едва ли меньше своего будущего лузитанского «друга» Ликута. Мы с Фабрицием долго ржали, припоминая изумлённые хари обоих будущих «великих». А потом — уже в доме «досточтимого» Волния на Острове — ржали и Васькин с Володей, когда я уже им рассказал. Сам-то глава клана тоже повеселился немало, когда Фабриций рассказывал ему на этрусском, но мы-то этрусским всё ещё не владеем, поэтому нашим рассказывал я — на нормальном русском. В нынешней гадесской «командировке» мы втроём, а Серёга с Юлькой и Наташкой остались в Карфагене. Бабы — оттого, что нехрен им тут делать по определению, а Серёга — ну, его с нами нет, так что не слышит и не обидится — по той же, если совсем уж честно, причине. Ну нехрен таскать не приспособленного к таким делам человека туда, где зазеваешься — так и убить на хрен могут. В деле с нумидийцами давеча, хоть и рядом держался и не особо-то лихачил, а один хрен как-то ухитрился словить охреначником в лобешню, отчего нагребнулся с лошади и ушиб копчик. Хоть и не смертельно, да и не привыкать ему, но — на хрен, на хрен. Он нам живым нужен, а не таким, о котором только или хорошо, или никак. Поэтому поручил ему перед отъездом минералы местные карфагенские поизучать, дабы чувствовал себя занятым нужным и полезным делом. А если сумеет при этом и в натуре полезное чего-то найти — так разве ж я хоть раз против?

Ну, раз уж с него начали — геолог он наш, этот Серёга Игнатьев, какой-никакой, а всё-таки геолог. Хоть и за неимением лучшего, а бериллы мне таки распознал и откуда надыбать их в Карфагене — тоже вспомнил, так что для сельской местности — уж всяко пойдёт. Просто не надо тыкать его в те ситуёвины, под которые он, будучи по реальной работе офисным планктонщиком, ни разу не заточен. Юлька Сосновская — хотя по факту её следовало бы тоже Игнатьевой числить — наша истеричка… тьфу, историчка. Пединститутская, к сожалению, но за неимением лучшей приходится терпеть эту. Я ведь не случайно насчёт истерички оговорился, если кто не въехал, и как бедный Серёга её стервозную натуру выдерживает — у него надо спрашивать. Это меня она при случае давно уже больше ради прикола подначивает, чем всерьёз, и я давно уже именно так её взбрыки и воспринимаю, и случается это уж всяко не каждый день, а вот его она пилит на полном серьёзе и ежедневно. Но то — их семейное дело, меня не колышащее. А делом занята полезным без дураков — систематизацией нашего попаданческого исторического послезнания и составлением для всей нашей компании и для наших нанимателей «летописи будущего». Оно ведь полезно зачастую бывает — знать то, чего не знают окружающие. Фактор инсайдерской информации, скажем так. Наташка Галкина, а фактически — Смирнова, и это к моменту нашего отъезда было уже даже заметно на глаз, является нашей ботаничкой и вообще биологичкой — кому ж ей ещё быть, как не студентке Лестеха? Особенно забавна она в качестве спеца по насекомым — с её-то насекомобоязнью, гы-гы! Однако ж шелководческую ферму мне наладить помогла, при которой и состоит теперь в качестве эдакого своего рода инженера-консультанта. Между прочим, достаточно важная статья нашего благосостояния на перспективу — спрос на шёлк растёт, особенно — на косский, не такой дорогой, как индийский и китайский. А там, глядишь — и ещё чего полезного вспомнит и подскажет.

Володя Смирнов, супружник ейный и автор уже заметного на глаз признака ейной принадлежности — наш главный хулиган. В смысле — непревзойдённый драчун, бывший армейский спецназер. Не мыслитель ни разу, обычный работяга-автослесарь, но там, где нужен надёжный и ловкий человек под рукой на случай всяких непредвиденных неприятностей, Володя уж точно окажется при деле. А ещё — если надо что-нибудь смертоубийственное из подручных материалов сделать, да ещё и самому при этом на воздух не взлететь или каким-нибудь иным способом не самоубиться. Драчуны-то у нас уже и местные есть, а вот это — его бесспорный конёк. Спецназерский опыт и руки, выросшие не из жопы и заточенные не под один только хрен — явление для античного мира редкое, и этим — особенно ценное. Хренио Васькин… тьфу, Хулио Васкес — наш главный криминалист и контркриминалист. А кем ещё прикажете быть бывшему испанскому полицейскому? Кроме того, он — наш потайной козырной туз в рукаве, поскольку у него ещё остаётся двадцать четыре патрона к его табельному «стару». Его мы как-то ухитрились пока-что не засветить даже перед посвящёнными уже в нашу тайну нанимателями — ну, не считая моей супружницы, видевшей обойму и патрон, но уже определившейся с тем, что она теперь тоже одна из нас, и соображающей, с кем о чём поболтать можно, а с кем и о чём — никчему.

Ну и я сам — Максим Канатов, сволочь и эгоист, если по Юльке, а так — технолог-машиностроитель и профессиональный начальник в одном флаконе. Если надо чего-то эдакое соорудить — типа, сделай то, не знаю что, так сразу — Канатов, ты инженер или где? Ну, это-то ещё не самый тяжёлый случай, всё-таки понятие специализации для наших современников существует, и отмазаться от непосильной инженерной задачи, сославшись на некомпетентность в ней, всё-таки можно. А вот от управленческой — хрен отмажешься. Канатов, ты руководитель или нахрена? Вот и води руками, а разводить ими и без тебя есть кому. Продержит начальство в неведении до последнего момента, а затем огорошит задачей, которую нужно было решить ещё вчера. И разруливай её как хочешь, и никого не гребёт, что ты никак не хочешь, и не припомню что-то из таких «архисрочных» задач ни одной, к решению которой я был бы полностью подготовлен заранее. Подготовленным-то любой дурак разрулит, а ты вот так вот, не подготовленным изволь разрулить. Так что не привыкать к таким раскладам, и наша нынешняя ситуёвина, да и начальство наше нынешнее — весьма неплохой по сравнению с прежней жизнью вариант. Да и сами мы — мужики, конечно — давно уже не рядовые бандито-гангстерито, хоть и начали свою местную карьеру с рядовых стрелков-арбалетчиков. Отличились, выслужились, работаем уже больше головой, чем вооружёнными руками, и в этом смысле вошли уже в элиту принявшего нас на службу этрусского клана Тарквиниев. А я — так не только головой, но и головкой — ага, в самом буквальном смысле. Как-никак, на внучке главы клана женат, какой-никакой, а свояк, блатным, можно сказать, заделался. В прежней жизни всегда блатных сынков-зятьков-племянничков презирал, а в этой — сам теперь такой. Чтоб «досточтимый» — это только если с очень большой натяжкой, но уж «почтенный» — однозначно и без всяких базаров. Млять, эдак ведь и забронзоветь недолго…

А задача у нас — помочь Фабрицию организовать маленькую, но нужную Риму турдетанскую автономию у северной границы провинции Дальняя Испания. Точнее — не совсем так. Сперва сделать её, ещё не существующую, позарез нужной римлянам для прикрытия провинции от лузитанских набегов, а потом уж и саму её организовать. В идеале — по просьбе, а ещё лучше — под настойчивым принуждением со стороны самих римлян. Типа, дайте мне хоть какое-нибудь поручение, а уж особым-то я его как-нибудь и сам сделаю. Если это удастся — а мы, кажется, уже неплохо постарались в этом направлении и ещё ОЧЕНЬ постараемся — вряд ли римляне будут так уж возражать и против возникновения дружественного и союзного им турдетанского боевого хомяка на не принадлежащей им сопредельной территории. Правда, это сократит приток турдетанских рабов на рудники, но эту проблему римляне уж как-нибудь решат. Тех нумидийцев, что мы давеча захватили, мой тесть тогда оптом римскому работорговцу сбагрил, а уже здесь, в Гадесе, мы прослышали краем уха о приличной партии рабов-нумидийцев, прибывшей в Новый Карфаген и загнанной поголовно на рудники близ него. Те или не те — нам без разницы. Главное — эта проблема для римлян решаема и без порабощения тех турдетан, которые уйдут к Миликону. Зато их земли они высвободят для своих италийских колонистов без восстаний и без сожжения в ходе их тех италийских колоний вместе с их италийскими обитателями. Не станут турдетаны их жечь — это за них сделают и прекрасно с этим справятся и прорвавшиеся в обход владений Миликона лузитаны Ликута. Как раз будет римлянам и дополнительный повод для размышлений, не пора ли означенному другу и союзнику римского народа царю Миликону усилиться и расширить свои владения так, чтоб лузитанам обходить их потруднее стало. Исключительно по римской просьбе и даже под римским принуждением, гы-гы!

Как я себя при этом ощущаю, после эдаких циничных подлянок? А как прикажете ощущать? Это — политика. Если честно и без дурной злодейской бравады — то ощущаю я себя точно так же, как и Фабриций. Омерзительно. И турдетан немало пострадает при этих лузитанских набегах — бандитам ведь без разницы, кого убивать, насиловать и грабить. Да и италийцы — тоже ведь люди — две руки, две ноги, одна голова, хоть и бестолковая, раз на чужую землю при ещё живых её хозяевах польстились. Но мне и нашим турдетаны ближе. На них базируется клан наших нанимателей Тарквиниев, из них моя жена, из них же и большинство наших местных друзей-товарищей, с которыми мы вместе и мечами махали, и шкурой своей драгоценной рисковали, и всё это — не хрен собачий. Для нас — достаточно. Всех нам не спасти, но мы пытаемся спасти тех, кого ещё можно. Разве лучше будет, если и они либо погибнут в ходе отчаянных и заранее обречённых на неудачу восстаний, либо — несколько позже, но куда мучительнее — на рудниках возле Нового Карфагена и Кордубы, добывая металл — да побольше, побольше, работать, ленивые варвары, труд облагораживает человека — для сената и народа Рима?

Кто дал право судить и решать судьбы? А вот этого — не надо. Во-первых, я получил приказ, и тут уже не право — тут прямая обязанность. А во-вторых, права в реальной жизни не даются, а берутся. Часто — с оружием в руках и через реки крови. Ну и в-третьих наконец — в задницу досужих моралистов. Не морализаторство, а прагматичный цинизм — двигатель реальной, а главное — результативной политики. В известной нам истории те, кто хотел остаться белым и пушистым, просрали и народ свой не спасли. Перестали турдетаны существовать как народ, а по большей части — и биологически тоже. Рабы ведь в большинстве своём не размножаются и потомства после себя не оставляют. Вот так и сгинул целый народ, не считая растворившегося среди понаехавших италийцев ничтожного меньшинства. Из кого состояло это меньшинство, разжёвывать надо? Правильно, из жополизов, помогающих римлянам гнобить собственных соплеменников. Мы же — ни разу не в белых перчатках, это верно — пытаемся сделать хоть что-то и спасти, сколько удастся, куда более достойных…

 

2. Беспокойная граница

Оноба, расположенная у устья Тинтоса — самый край римской Дальней Испании. Город и его ближайшие окрестности ещё числится в составе провинции, а вот всё, что к северу и западу — уже за её пределами. Будущее царство Миликона, пока ещё и не подозревающее о своей судьбе. Пока-что это разорённый лузитанскими набегами край, из которого бегут — ага, даже сюда, на подвластную Риму территорию. Какой-никакой, а всё-же порядок. Римские наместники сюда ещё не добрались и произвола своего с лихоимством ещё не принесли, так что плюсов от подчинения этой территории Риму пока заметно больше, чем минусов. Управляют местные вожди так же, как управляли и раньше, при Баркидах, а налоги под римской властью уменьшились. С каких-то селений десятую долю урожая и приплода скота берут, с каких-то — вообще двадцатую. Для тёплого и плодородного Средиземноморья — сущий мизер. Если бы только не лузитанские набеги!

Здесь каждая деревня обнесена если не валом со стеной, то хотя бы уж частоколом, пашни — лишь бы урожая хватило, а стада — такие, чтоб легко было под защиту ограждений от бандитов загнать. В общем — Кавказ в чистом виде, только горы пониже и не так круты. А ведь местность — в её прибрежной равнинной части — ничуть не хуже низовий Бетиса, и при спокойной жизни, если бы её удалось здесь наладить, население могло бы кататься как сыр в масле. Ну, это я утрирую, конечно, кто ж позволит подвластному крестьянину совсем уж жировать, но — уж всяко не хуже, чем по берегам Бетиса, могли бы местные жить.

Особенно был поражён Васькин, хоть и баск по национальности, но андалузец по месту жительства. А как он объяснил нам, так и мы прихренели. Дело в том, что Тинтос тутошний — это будущая Рио-Тинто современная. Гнусная мёртвая «вонючка» с ядовитой красноватой водой, берега которой здорово напоминают марсианский пейзаж. Стала она такой в девятнадцатом и двадцатом веках, когда оставшиеся в местных горах после древней выработки бедные руды стали обогащать с помощью промышленной химии. Металла благодаря этому добыли столько, что у древних глаза бы на лоб полезли, но такой ценой, что от экологических последствий у всех современных андалузцев лезут. После рассказа Хренио я вспомнил случайно обнаруженные в интернете фотки — млять, это же в натуре ужас! Но сейчас до этого безобразия ещё пара тысячелетий, и долина Тинтоса пока-что радует глаз не хуже, чем долина Бетиса. Эдакая уменьшенная копия, скажем так.

— Вот хорошее место для города! — воскликнул Рузир, сын Миликона, посланный к нам отцом специально для поиска и выбора подходящего места. Вождь с куда большей охотой занялся бы этим сам — ну что там пацан присмотрит и выберет — но не мог оставить надолго свой подвергающийся ежедневной опасности городок. Там он был нужнее, а здесь его несмышлёному отпрыску могли помочь и мы. В конце концов, это ведь и в наших интересах тоже.

— Да, место неплохое, — одобрил Фабриций, — А главное — бесхозное.

Ну, бесхозное — это не следует понимать слишком буквально. Был там городок — хоть и поменьше Онобы, но побольше городка Миликона, насколько можно судить по его развалинам. Увы, кроме размера имеет значение и место — этот оказался слишком близок к границе. Сказались и обстоятельства — его вождю пришлось отрядить большую часть своих вояк в Кордубу, где Аппий Клавдий Нерон, претор Дальней Испании, опасавшийся большого набега кельтиберов, объявил сбор союзных вспомогательных войск. Этим и воспользовались лузитаны, взяв городок сналёту. Вождь и остатки его воинства пали в уличных боях, и лишь его племяннику с горсткой людей удалось прорваться и уйти к Онобе. Вождь Онобы помог отбить уведённых лузитанами пленных и даже примерно половину скота, но разве этим восполнишь урон? Особенно — для наших планов. Ведь именно убитый лузитанами вождь был намечен «досточтимым» Волнием в будущие цари будущей турдетанской автономии, именно с ним была достигнута предварительная договорённость, и именно ему предназначались подготовленные на это дело деньги и «сержанты-инструкторы» из присланных Арунтием ветеранов Ганнибала. А кому же ещё, если не человеку с границы, съевшему собаку на пограничных стычках с лузитанскими разбойниками? Миликону в этих первоначальных планах отводилась роль вассала-подручного будущего царя, и именно для такого разговора он и был приглашён в Гадес. Но лузитаны преподнесли сюрприз, и нам пришлось импровизировать на ходу — из всех будущих царских вассалов именно Миликон оказался наиболее подходящей заменой выбывшей из строя царской кандидатуре. Ага, вот и строй теперь после этого крутые и долгосрочные наполеоновские планы! Беспокойное место — эта лузитанская граница.

Почему не вождь Онобы? Рассматривал Волний, конечно, и его кандидатуру. Да и как её было не рассматривать? И город крупнейший в округе, и вождь его сильнейший из всех окрестных, да и попредставительнее прочих. Но — слишком уж солидный, слишком остепенившийся, слишком домовитый, ни разу не Вильгельм Завоеватель. Будь в наших планах просто укрепление границы и глухая оборона на ней — лучшей кандидатуры было бы и не сыскать. Но в том-то и дело, что это был лишь первый этап нашего плана, в дальнейшем предусматривавшего наступательную авантюру с образованием турдетанской автономии за пределами римских владений. И для этой, главной части нашего плана, требовался человек умный, вменяемый, расчётливый, но — с авантюрной жилкой. Такой у сильного и солидного вождя Онобы не имелось, зато она имелась у покойного вождя вот этого разгромленного лузитанами городка и у Миликона. Поэтому с вождём Онобы договорились о том, что он как был, так и остаётся самым большим и уважаемым в округе по хозяйственным делам и даже по взаимодействию с римскими властями, а намеченный нами кандидат на подвластной Риму территории становится как бы его правой рукой по чисто военным вопросам обороны границы от лузитан. Вне её — вопрос уже отдельный и интересов вождя Онобы напрямую не затрагивающий. Там ему никто ничего не обещал…

Но особенно ценна долина Тинтоса не сельскохозяйственными угодьями в низовьях, которых и не разовьёшь толком без усмирения лузитан, а своими верховьями, где расположены древние тартесские ещё рудники. Именно там закладывалось металлургическое процветание Тартесса, на котором он в своё время и поднялся. Сейчас они в основном уже выработаны — те богатые руды, которые разрабатывались легко и давали много металла минимальными усилиями — и интереса для Рима не представляют. Вот золотые копи — есть в верховьях Тинтоса и такие — это другое дело, их-то римляне однозначно к рукам приберут, когда руки до этих мест дойдут, а бедные по сравнению с кордубскими медные — едва ли. Я ещё на том медном руднике близ Кордубы, где проходил первый этап нашей службы Тарквиниям в качестве наёмной солдатни, обратил внимание на добываемое сырьё. Специально не интересовался, меня ведь конечная продукция интересовала, причём эксклюзивная, а не ширпотребовская, но когда охраняешь и сырьевую добычу — невольно ведь присмотришься и к сырью. Тем более — Серёга ведь рядом был, которому ж тоже хоть в чём-то значимость свою подчеркнуть хотелось, а в этом он как раз шарит — вот и просветил маленько. Медные руды в Испании — в основном колчеданные. Как этот медный колчедан выглядит, я и по школьному курсу экономической географии помню — показывала географичка образец. Серёга и формулу называл — я её, конечно, не запомнил, потому как никчему тогда было. Только и мечтать было рядовому наёмному солдату-арбалетчику, что о собственном медном руднике, гы-гы!

Запомнился только состав — кроме меди там ещё сера и железо. Короче — комплексная медно-железная руда, после извлечения меди годная ещё и для добычи железа. Теоретически, поскольку хватает в Испании, по словам Серёги, и куда более богатого железом магнитного железняка, и бедными по сравнению с ним рудами местные металлурги не заморачиваются. Они и ради меди-то, куда более дефицитной и ценной, этот колчедан разрабатывают неохотно — из-за выделяющегося при выплавке ядовитого сернистого газа. В имперские времена будут из-за этого печи с высокой трубой сооружать, а пока, выработав богатую жилу с большим числом медных самородков, месторождение забрасывают и на другое переходят. Ну, крупные металлодобытчики, выдающие продукцию на продажу. Мелочь-то, для таких добытчиков неинтересная, ещё осталась и здесь, и её продолжают разрабатывать местные для местных же нужд. У тех же Митонидов, например, гадесских, как раз где-то неподалёку тот ихний медный рудник был, где они свою чёрную бронзу выплавляли — кажется, единственный из крупных, только за счёт той чёрной бронзы и не заброшенный за нерентабельностью. Собственно, он и теперь никуда не делся, просто с некоторых пор он уже не Митонидов, а Тарквиниев. Но туда мы сейчас заезжать не собираемся — незачем такое эксклюзивное производство перед посторонними засвечивать. Строго говоря, о нём и мне знать не полагается, и знаю я лишь потому — и лишь о самом факте его существования где-то здесь, что служим мы Тарквиниям давно уже не первый день и не первый месяц — кое в чём поучаствовали, кое о чём краем уха слыхали, а кое-что и сами вычислили. В общем, имели к данному вопросу кое-какое косвенное касательство, скажем так. Но мне как-то и никчему — чего я там не видел после кордубского-то рудника?

— Вот здесь прямо вдоль берега реки можно насыпать небольшой вал и поставить на нём два плетня с землёй и камнями между ними, — просвещал пацана наш босс, — И так — вдоль всей всей границы. Не сразу, конечно, постепенно…

— Плетни… А почему не частокол, досточтимый?

— На частокол ты весь лес кругом сведёшь, а лузитаны его всё равно сожгут или повалят. Где новых брёвен на его восстановление напасёшься?

— Так ведь плетни разбойникам даже жечь не понадобится. Топорами порубят и копьями разворошат. Да даже и так легко перелезут…

— Перелезут, но не так быстро. Конницу им будет провести ещё труднее — это и в самом валу придётся проход для лошадей ворошить — сильный отряд нескоро переберётся. А ещё труднее им станет угонять к себе захваченный у крестьян скот. Погоня ведь на хвосте, им быстро уходить надо, а как тут быстро при таком заторе? Пару раз сбегут, бросив большую часть добычи, а на третий призадумаются, стоит ли вообще идти. Так это даже если уйдут от погони, а кто ж их так легко отпустит?

Идею «римского» лимеса, до которой самим римлянам допетривать ещё более двух столетий, мы с Фабрицием обсуждали ещё в ходе черновой проработки наших далеко идущих планов. Естественно, никто и не собирался сооружать для римлян целый Адрианов вал вдоль границ Дальней Испании. Захотят — пусть сами заморачиваются и надрываются. Будь такое в наших планах — не пожалели бы ради такого дела и окрестных лесов, которые можно, вдобавок, и с той стороны сводить. Как раз это не посвящённый в наши планы сын Миликона и пытается сейчас втолковать нашему «досточтимому», а тот предлагает ему обсудить данный вопрос с отцом, которому его в конечном итоге и решать. Нам же с ним — зачем этот лимес ЗДЕСЬ? И зачем нам сводить без пяти минут СВОИ леса? Ну, не без пяти минут — это я сильно утрирую ради красного словца, скорее — без пяти месяцев, а может быть, даже и лет — это как пойдёт подготовка, в темпах которой не всё зависит от нас. А пока она идёт — нам нужно не ПОСТРОИТЬ лимес, а ОБОЗНАЧИТЬ стремление отгородиться им от беспокойных соседей. Прежде всего — для римлян, которые должны увидеть неподдельное служебное рвение переселённого на эти земли подвассального вождя. Если посмеются над его фортификационными потугами и САМИ посоветуют ему бросить эту блажь и заняться настоящим делом вроде подготовки сильного войска и нанесения ответных ударов по разбойничьим гнёздам — тем лучше. Меньше потом будут задавать дурацких вопросов, на которые им нелегко будет дать устраивающий их ответ…

— Макс, у тебя твоя труба далеко? — спросил вдруг Володя.

— Голых баб на пляже в неё не поразглядываешь, — напомнил я ему, протягивая свой единственный пока в этом мире и весьма далёкий от совершенства оптический прибор, — Картинка в неё видится — ну уж очень сильно на любителя.

— Ну, считай, что я сейчас как раз такой любитель. Да ещё и с извращёнными наклонностями…

— Ты? Дык, вроде, за тобой такого не водится — солидный семейный человек.

— А мне вспомнилось что-то, как меня начальство в армии дрючило, — проговорил спецназер, вглядываясь во что-то среди отдалённых зарослей, — Ну и захотелось самому кого-нибудь вздрючить во все дыхательные и пихательные. И там, мне что-то сильно кажется, есть подходящий для такого случая бабозаменитель…

— Птицы, — пояснил Васькин, тоже всмотревшийся в ту сторону, — Беспокойно себя ведут…

— Ясно! — я тоже всмотрелся туда же, куда и они — в натуре, пернатые там какие-то нервные, — Так, Володя, ты бы всё-таки не так явно в одну и ту же сторону глядел, надо бы и в другие немножко — ну, для приличия…

— Понял! — отозвался тот, переводя трубу заметно левее и старательно изображая живейший интерес к кусту чего-то немилосердно колючего вроде нашего боярышника, где уж точно никто не мог ныкаться. Туда же примерно и мы с Хренио уставились, на самом деле косясь в прежнем направлении. И не зря — шевельнулись там ветки, подозрительно шевельнулись…

— Серьёзному отряду там, вроде, укрыться негде, — прикинул я, заценив заросли.

— Да, скорее всего, просто разведчик, — согласился наш испанский мент.

— Не один, — поправил Володя, — Я засёк троих и не уверен, что это все. Млять, «винторез» бы мне сейчас сюда! Хрен с ним, пускай даже без оптики! Или даже хотя бы старенький добрый АПБ на худой конец! Далековато для него, но можно было бы попробовать…

— Ага, размечтался! — весь наш ручной огнестрел, если не считать не подлежащего «засветке» пистолета Васкеса, пока-что ограничивался лишь кремнёвыми дульнозарядными пистолями весьма скверного качества, из которых попасть дальше, чем на десяток метров — ну, надеяться-то можно, но всерьёз рассчитывать я бы не стал. А этот скот тут сыпет соль прямо на открытую и кровоточащую рану — ага, горстями, млять!

— Уж и помечтать нельзя! — фыркнул наш хулиган.

— Можно. Иногда даже нужно. Но о ТАКИХ ништяках — да ещё и в такой момент — лучше «тихо сам с собою», ладно?

— Ладно уж — чего только для тебя не сделаешь! Ты фильм «Охота на тигра» смотрел — ну, про Шерлока Холмса который? Так вот, мечтаю «тихо сам с собою правою рукою» — так и быть, всего лишь о той «духовушке», с которой тот полкан Моран на того Холмса охотился…

— Млять! Сука! Урою!

— В карты или в шашки?

— В поддавки, млять!

— Понял! Только не это, гы-гы!

Охрана у нас солидная, и мы можем позволить себе позубоскалить. Хоть и не мозолят бойцы нам глаза, изображая — в учебно-тренировочных целях — полное алиби, держатся они неподалёку и ворон уж точно не считают. Численность противника мы прикинули человек в пять самое большее — чего тут опасаться? Не ожидая от лузитанской разведгруппы, высланной наверняка для простой разведки, а не для диверсий, ничего худого, мы бы и ещё попикировались подобным образом, но наши секьюрити, похоже, слишком уж качественно изобразили алиби, а этих оказалось существенно больше, и они решились…

— Млять! Уроды! — я едва успел прикрыться цетрой, иначе точно словил бы стрелу хлебалом, — Берегись!

— Ух ты! Мыылять! Уважаю! — стрела, предназначенная Володе, пришлась ниже, но дёрнувшийся под её ударом щит задел его окованным краем по подбородку.

— Мылять! — отозвался и испанец. Со щитом он не угадал, и «его» стрела тюкнула его в плечо, обтянутое вполне приличной и даже почти шикарной для этого мира бронзовой кольчугой. Ладно, фингал не в счёт, главное — цел.

Тут дела были явно не столь уж плохи, и я метнулся к начальству, которое, как я заметил ранее, утруждать себя лишней тяжестью поленилось:

— Фабриций! Держи! — я протянул ему свою цетру, — Да держи ж ты, орясина, млять, досточтимая! А ты, вождёныш, млять, недоделанный, чего глядишь? Пригнись на хрен! — и мы с боссом пригнули Рузира не очень-то учтивым образом — кажется, даже слегка уронили мордой лица в землю…

— Ааа, млять! — заметив, что я остался без щита, кто-то из лузитанских стрелков вообразил, что теперь меня можно сделать. Хрен он угадал, конечно, моя кольчуга — вообще эксклюзив, но тюкнула стрела чувствительно.

— Амбон! Мать твою за ногу! Арбалет! Кудда, болван! С рычагом и болтами! Нну, оррясина, млять! — мой слуга, растерявшись, чуть было не ломанулся ко мне со снятым с конского вьюка ОДНИМ только арбалетом, без болтов и «козьей ноги», — Да пригнись ты, подстрелят же на хрен!

Примеру Амбона, не дожидаясь особого приглашения, последовали и слуги Володи с Васькиным, а оба раба Фабриция кинулись к хозяину с его дорогим чешуйчатым панцирем. Мы же, вооружившись наконец достойно, занялись разухарившимся не по делу противником. И пора было — лук не в пример скорострельнее арбалета, и стрелы лузитан доставляли нам немалое беспокойство.

— Ухх! Урроды! — если бы не подол кольчуги — млять, кастратом меня сделать решили, что ли?! Ну, держитесь теперь!

Скорострельность — дело хорошее, но за неё лучник расплачивается тем, что стреляет стоя, в лучшем случае — с колена. Мы же, имея на своих арбалетах стремя для упора ногой и «козьи ноги», могли и усесться на пятые точки, что мы и сделали. Да и прицельнее арбалет. Словив мой болт солнечным сплетением, сложился пополам тот приколист, что вознамерился лишить меня самой ценной части мужского организма. Целил-то я ему туда же, куда и он мне — ага, око за око, а хрен за хрен, да он, сволочь, нагребал меня — как раз на колено опустился. Ладно, хрен с ним, и так сойдёт для сельской местности. Так, хлебалом не щёлкаем, быстренько перезаряжаемся…

— Дзинь! — ещё одна стрела звякнула по моему шлему. Мозгами я вообще-то тоже дорожу, так что этот деятель сам себя назначил следующим. Пока я его высматривал и выцеливал — на сей раз без мелочного юридического буквоедства, уложили по одному и наши. Тут и я подловил наконец «своего» — и не понял юмора. Я ещё рычаг не спустил, а разбойник рухнул мордой вперёд, и стрела в его шее ну никак не смахивала на наши арбалетные болты. Да и некому там было стрелять, из арбалета-то — все три тут у нас.

Тут нарисовались среди нас и бойцы нашей охраны, в том числе три обученных ещё в Карфагене лучника с луками лузитанского типа, которые сходу включились в перестрелку. Только что-то маловато людей, нас же гораздо больше сопровождало… А, млять! Понял!

— Володя! Хренио! Хорош стрелять! Своих побьём на хрен! Там уже наши работают! — только я до них докричался — по-русски, конечно, как ко мне подскочил один из наших «сержантов»:

— Хорошо бы прекратить стрельбу, почтенный — там уже наши…

— Да, уже прекращаем, — кивнул я ему, — Я что-то не вижу Бената — он тоже там?

— Там, почтенный.

Ну, раз Бенат там — можно успокоиться и даже слегка расслабиться. Этот кельтибер, можно сказать, родился на войне, и уж своё-то дело знает. И в кулхасовском мятеже под Кордубой отметился, и с нами потом в Африке, да и до того салажонком явно не был. Вряд ли старше меня по годам, но по боевому опыту — чувствуется, что явно не опытом означенным мне с ним есть смысл меряться. Мозгами, а главное — их содержимым — другое дело. Ну так потому-то я и в этом уже мире вылез в какие-никакие, а «водители руками», а он по прежнему лихачит в стычках, поражая виртуозным владением фалькатой. Ну, не одной только фалькатой, особенно последнее время, но в основном ей. Тоже неглуп, давно уже «сержант», а не рядовой рубака, ну так и за мной ведь при случае тряхнуть стариной не заржавеет — как сейчас, например. Надо будет — и мечом поработаем, тоже не вчерашние пейзане, и обращаться с ним умеем. Но это по широкой специализации, скажем так, а узкая у каждого своя…

А вот и сам Бенат — ага, довольный как слон:

— Вас, досточтимый с почтенными, даже на короткое время без присмотра оставить нельзя! Обязательно вляпаетесь в какую-нибудь передрягу, гы-гы!

— Да, мы — такие! — отшутился Фабриций, — Лезем, куда не просят, путаемся у серьёзных людей под ногами, да ещё и учим их их же собственному ремеслу!

После того, как все отсмеялись, кельтибер доложил:

— Их был всего десяток — семеро обстреляли вас, а вот эти трое были дальше в лесу при лошадях. Только этих и удалось взять живыми — стрелки, кого не перестреляли, дрались отчаянно, так что их пришлось завалить. И так одного убитым потеряли и двоих ранеными — зачем нам лишние потери?

— Ты правильно сделал, — успокоил его босс, — Трёх пленников достаточно.

Эти трое были здорово помяты, но тоже не выглядели вышедшими просто погулять. Из молодых, да ранние, как говорится. Представляю, каково было брать их тёпленькими, не имея права покрошить на хрен в капусту! Явно пришлось тупо числом их давить, и хорошо ещё для стычки с такими бандюганами отделались…

Лузитанский язык мало похож на турдетанский, а пленная троица упрямо играла в «моя твоя не понимай». Поэтому к их допросу я особо и не прислушивался, предоставив дело владеющим их языком профессионалам, и только когда стало ясно, что эти и по-лузитански предпочитают играть в героев-молодогвардейцев, что предполагало долгие и нудные пытки, а затем — ещё более нудный разбор выпытанного с выделением крупиц правды из потоков ругани и вранья, я решил вставить и свои двадцать копеек. Я не знаю, когда и кем изобретено сажание на кол. Одни говорят, что с глубокой древности известно, другие — что со средневекового Востока пришло. Так или иначе, среди известных и практикуемых законами древнего Рима способов казни этот вид не встречается, да и вообще в Западном Средиземноморье тоже. Я подобрал с земли палочку, заострил её конец кинжалом и объяснил суть идеи Фабрицию. Тот прихренел, затем, въехав, прикололся. Это — с этими — МОГЛО сработать. По его приказу пара наших вояк сходила в лесок и вырубила там подходящий кол — ага, осиновый. На осине я настоял исключительно ради хохмы. На глазах у пленников у кола обрубили сучья, не особенно стараясь сделать его гладким, затем заострили. После этого я подсказал расколоть остриё крест-накрест. А потом я стал рассказывать — по-турдетански, старательно подбирая слова и терпеливо ожидая, пока переводчик переведёт пленникам внятно и доходчиво на лузитанский. Сначала я рассказал о том, как будет выкопана глубокая и узкая яма, как будут приготовлены деревянные распорки, которыми кол будет закрепляться в ней вертикально — но не сразу, а уже «после того». Затем рассказал и о «том самом» — как первый из них — мы ещё не решили, кто именно — будет поставлен в гордую позу рака и куда именно ему будет заколочен этот кол. Неглубоко, всего на локоть примерно, больше ведь и не надо. А вот после — ага, вместе с насаженным на него куском орущего от боли и ужаса мяса, этот кол будет установлен и зафиксирован вертикально в означенной яме. С долгим, очень долгим ожиданием завершения процесса. Не только переводчик и остальные бойцы, но и наши, знавшие в принципе об этой казни, прихренели, пока я рассказывал. А уж как прихренели лузитаны, для которых обсуждаемый вопрос был ни разу не чисто теоретическим! Если, конечно, не останется других путей к консенсусу…

Ни трусами, ни слюнтяями они не были. Излюбленное римлянами в более поздние времена, а пока только недавно вошедшее у них в моду распятие на кресте — тоже далеко не образчик гуманизма, но встречались среди лузитан такие, кто выдерживал эту казнь с честью. Точнее — будут встречаться лет эдак через пятьдесят. Так что, думается мне, не столько мучительность «предлагаемой» им расправы сломила их, сколько её очевидная позорность. Смерть через «опускание» — что может быть унизительнее для таких гордецов? Заметно сбледнув, похлопав глазами и попереглядывавшись, они заговорили — тем более, что никому и не требовалось от них никаких сокровеннейших военных тайн горячо любимой Лузитании. Так, по мелочи только. Мелочи меня не интересовали, и я снова предоставил дело профессионалам.

— Хвала богам, не из ликутовской банды, — сообщил мне босс главный результат допроса, — Другая банда из числа соперничающих с ним. Решили, что здесь, где недавно был уже набег, повторного не ждут, а ждут в других местах, где и засады им устраивают, вот и вообразили, что здесь пройти будет безопаснее.

— Не так уж и глупо рассудили, досточтимый, — заметил я, — В самом деле ведь их здесь не ждали. Не принеси сюда нелёгкая нас — по совсем другому делу — этот номер вполне мог бы у них пройти.

— Пожалуй, — задумчиво изрёк непосредственный, — Кстати, Максим! Что такое «на хрен» и «милять», я уже знаю. А что такое «оръясинья»?

— Орясина? Ну… гм, — я вспомнил, как чехвостил его — по-русски, конечно — за непонятливость, когда всучивал ему свой щит. Вот, млять, попал!

— Я догадываюсь, что это тоже что-то не слишком почтительное, ха-ха! Не смущайся — я понимаю, что на войне не до хороших манер, и вовсе не сержусь. Мне просто интересно. Так что это такое?

— Ну… гм… В общем — дубина, досточтимый. Тяжёлая, твёрдая, часто суковатая…

— И не блещущая ни умом, ни сообразительностью, ха-ха! Понял, теперь буду знать!

Нет, приятно всё-таки, когда начальство всё понимает и воспринимает с юмором. В прежней жизни нечасто такое попадалось…

Потом решали судьбу пленников. Пощады им, конечно, никто не обещал, да они и не просили. Можно было бы, конечно, продать их в рабство, как наверняка поступили бы римляне, но много ли дадут за трёх буйных и опасных в обращении рабов? Просто отпустить — тоже не годится. Не тот воспитательный эффект получится. Будь они из шайки Ликута — тогда другое дело, такой жест доброй воли он бы понял и оценил правильно, а так — зачем? Каждый лузитанский разбойник, сходивший в набег на земли турдетан и вернувшийся оттуда живым — ходячее доказательство того, что это — МОЖНО. В натуре на колья их сажать никто, конечно, не собирался, на крестах распинать по новому римскому обычаю — так пока-что мы ещё не римляне, вроде. Подумав, Фабриций рассудил, что раз эта земля относится к будущему городку Миликона, которым тот и будет править вплоть до задуманной нами на перспективу наступательной операции, а с нами здесь присутствует его сын и наследник — пусть Рузир и постажируется как раз в исполнении отцовских функций. Кому ж ещё замещать отсутствующего отца, как не сыну-наследнику?

Напыжившийся от гордости пацан приступил к исполнению судейских полномочий вождя. В качестве отсутствующих, но полагающихся для участия в суде старейшин он задействовал нашего босса, нашу троицу и «сержантов» из нашей охраны. В свидетелях, тем более, недостатка не было. Факт нападения с целью убийства был налицо, грабительских целей проникновения на турдетанскую территорию пленники не отрицали, так что дело о разбойном нападении было совершенно ясным. Факт исключительно турдетанской юрисдикции на турдетанской территории тоже сомнений не вызывал. Даже с учётом римской верховной власти римские законы официально действовали только на территории римских и италийских колоний, прочие же подвластные территории управлялись собственными правительствами по собственным законам и обычаям. Ни римскими наёмниками, ни союзниками, ни тем более гражданами захваченные в плен бандиты не являлись, так что никакого римского суда им не полагалось даже теоретически. Да и смысла претендовать на него — тоже.

— торжественно продекламировал «вождёныш» соответствующую характеру преступления уголовную статью.

— Складно у них звучит! — заметил Володя, — Прямо как стихи!

— Почему «как»? Это и есть стихи, — ответил я ему, — Велтур же у меня на даче рассказывал нам, что у турдетан все их законы в стихах.

— Ага, вспомнил — это когда ты его нашим законом Архимеда уел. А вообще — молодцы, умно придумали — легко запоминать. А один кто-то забудет, так другие напомнят.

— Точно! И прикинь, это же на хрен не нужна целая орава адвокатов с юристами и всеми прочими ивристами, которые обдерут тебя как липку по любому пустяковейшему вопросу. Знаешь анекдот про адвокатов — отца и сына?

— Ну-ка, рассказывай!

— Ну, короче, адвокат-отец уехал в отпуск, а дела своей конторы поручил вести взрослому сыну-компаньону. Возвращается с отдыха, а сынуля ему гордо докладывает: «Папа, я тот бракоразводный процесс, что ты двадцать лет ведёшь, в два дня разрулил!» А папаша — задумчиво так, с расстановочкой: «Экий ты у меня быстрый, сынок! Я на этом процессе наш дом построил, все наши машины дважды сменил и тебя, бестолочь, выучил!»

Спецназеру пришлось отвернуться, дабы его смех не был слишком уж заметен окружающим, да и менту тоже — а то хрен их знает, аборигенов этих, какие у них тут санкции предусмотрены за неуважение к суду. Потом Васкес заметил:

— Всё-таки нехорошо как-то. Обвиняемый должен иметь право на защиту.

— Брось, Хренио! При простых и понятных всем законах обвиняемый вполне может защищаться и сам, и не нужно ему для этого никакого адвоката, — эти западники прямо-таки зациклены на своей сложной и навороченной юриспруденции, с которой в натуре без профессионала хрен обойдёшься. Хотя — что греха таить? У нас, что ли, с этим так уж сильно лучше? Догнали Запад, млять, того и гляди — перегоним на хрен!

— Но ведь они же иностранцы! Я не вижу, чтобы им кто-то переводил!

— Да понимают они. Взгляни, вон тот крайний слева, постарше который, уж больно внимательно вслушивается. Знает он турдетанский, просто на допросе дурака включал. Да и оба других хоть с пятого на десятое, да понимают — слов ведь общих не так уж и мало. Ты ведь понял тогда, в самом начале, Акобала — с трудом, не сразу, не всё, но суть понял. Хотя, сам ведь прекрасно знаешь, что твой баскский здорово от турдетанского отличается. Вот и они точно так же. Ну и не может же такого быть, чтобы все их предшественники ходили в набеги удачно. Кто-то, да попадался, кого-то, да вздёрнули — должны были знать, на что идут.

— Ну, может, ты и прав. Хотя… Они ведь даже не участники нападения на нас — так, пособники, лошадей сторожили. А их судят как настоящих бандитов.

— Сегодня эти сторожили, а те нападали, а завтра поменялись бы — какая разница? Да и простые тут законы, Хренио. Состоял в разбойничьей шайке, участвовал в разбойничьем набеге — значит, разбойник. А раз разбойник — повесить «высоко и коротко».

— У нас это тоже так формулируется — «высоко и коротко», — машинально подметил испанец.

— Это стандартная латинская формулировка, я как раз её и передразнил.

И тут мы все втроём едва не прыснули в кулаки. Пока мы обсуждали вполголоса по-русски турдетанское судилище, оно уже закончилось, и Рузир торжественно огласил приговор:

— Негодяев, виновных в разбое, повесить высоко и коротко! — ага, мы и сами в осадок выпали, именно так и сформулировал — «высоко и коротко»!

— Ты, кажется, только что говорил, что это латинская формулировка? — хмыкнул Володя, — Тогда она должна быть римской, а не местной, а что мы слышим в реале?

— Я тоже прихренел не меньше твоего, — заверил я спецназера, — Хотя — кажется, понял — вроде, логично вырисовывается…

— А чего понял-то и чего вырисовывается?

— Ну, у римлян традиционное повешение, кажется, не в ходу. Появится только в имперские времена, и ближе к поздним, а пока у них повешение — это одно из неофициальных названий распятия на кресте. Удушение верёвкой им известно, но именно удушение, без виселицы. А настоящее повешение — не ихнее, у кого-то переняли. Может, у германцев, может — у кельтов…

— Скорее, у кельтов, если не исходно испанское — уточнил Васькин, — Германцы далеко, кельты близко, а турдетанам эта казнь, как видите, прекрасно известна.

— Однозначно, — развёл я руками, — И тогда получается, что и формулировка «высоко и коротко» — либо испанско-иберийская, либо кельтская, а римляне её, выходит, просто собезьянничали у кого-то из них, да на латынь перевели.

— Получается так, — пожал плечами Володя.

Не знаю, как с этим обстоит дело у цивилизованных греков с римлянами, а в иберийской Испании приговорённых долгим ожиданием казни не мурыжат. Могут, конечно, отложить до утра, если есть где держать под замком и стражей, а суд только вечером закончился, но у нас-то указанное действо происходило среди бела дня и не затягивалось излишней бюрократической волокитой. А в силу самоочевидности ожидаемого приговора подходящие для его исполнения деревья с крепкими сучьями были присмотрены и выбраны заранее. Выбирали их с таким расчётом, чтобы казнённые висели не рядом, но и не слишком далеко друг от друга. Нужно было, чтобы всех троих было хорошо видно отовсюду с той стороны. Ведь в чём главный смысл виселицы, как и финикийско-римского креста? В наглядности. Чтобы вороны не разоряли огород, вокруг него развешивают убитых ворон. И с обезьянами надо точно так же — чтобы бандиты призадумались, стоит ли им лезть туда, куда их никто не приглашал, на их пути должны висеть казнённые бандиты.

В полном соответствии с этим принципом назидательной наглядности трёх лузитанских разбойников и вздёрнули — ага, высоко и коротко. Кстати — никто, надеюсь, пищу не принимает? А то, если кто не в курсах, организм в момент гибели утрачивает способность контролировать некоторые из своих функций…

— Могли бы и сводить их просраться напоследок! — буркнул Володя, когда мы отошли, дабы не наблюдать этих физиологических подробностей и не нюхать сопутствующего им кумара.

— Да, зрелище — на очень сильного любителя, — поддержал Хренио.

— Так я ж разве спорю, господа? — хмыкнул я, — Но в этом-то ведь и главный воспитательный смысл. Просто убить в бою — это война, которая всё спишет. Прирезать после боя, пускай даже и с особым садизмом — это беспредел, который тоже война спишет. А вот так вот — спокойно, вдумчиво и наглядно — это правовое государство. Мы ведь, надеюсь, правовое государство собираемся на этих землях строить?

Тут-то и проявилась нагляднейшая разница между русским и западноевропейским менталитетом. Испанец глубокомысленно покачал головой, хотя перед этим тоже характерно хмыкнул, а спецназер и вовсе заржал, схватившись за живот, да и я ведь сам не без труда сдерживал смех. Сам ржал точно так же, когда при мне в первый раз так пошутили. Хотя — как говорится, в каждой шутке есть доля шутки…

— Но вот так-то зачем — в говне-то? — поинтересовался Володя, отсмеявшись, — Я всё понимаю, но это уж перебор.

— Ну, не скажи — для кого как. Для нормальных людей — может и перебор, а для дикарей нужен наглядный урок. Умереть красиво и героически — это одно, и этим их не проймёшь, а вот так, обоссавшимся и обосравшимся — совсем другое. Ссутся и срутся ещё и от сильного страха, и это тоже прописано в обезьяньей подкорке. И совершенно не вяжется с героической разбойной романтикой, скажем так. Долго они, конечно, не провисят — не удивлюсь, если уже этой ночью соплеменнички и товарищи по банде подъедут, снимут их и захоронят как положено по обычаю. Но пока будут снимать — и нанюхаются, и извозюкаются — ага, в этом самом. И со всеми сопутствующими ассоциациями. И чем конструктивнее они поразмышляют об этом — потом, как-нибудь на досуге — тем лучше.

— Это всё понятно, — проговорил Васкес, — Но я вот пытаюсь взглянуть на нас как бы со стороны, и меня не радует то, что я вижу. Смотрите, что получается. У нас на глазах судят и приговаривают к смерти людей — пусть преступников, пусть достойных своей участи — но людей, таких же, как и мы сами — а мы с вами шутим и смеёмся. Их вешают — а нам снова весело. Даже местные серьёзны, а мы ведь с вами — цивилизованные люди…

— Ага, были в прежней жизни. Я — в Подмосковье, ты — в Кадисе. А здесь нам — не тут, Хренио. Здесь античный мир, и даже в нём мы сейчас не в Афинах, не в Александрии и не в Карфагене.

— Мы на войне, и это нормальное военное озверение, — добавил Володя, — Тут так и надо — с юмором, пускай даже и с таким, а не то — крыша запросто съедет на хрен. Это местные привычны, всю жизнь так и живут, а нам — только так и надо.

— Да, с волками жить — сам шерстью обрастёшь. Мы на лузитанской границе. А она — довольно-таки оживлённое и беспокойное местечко, — резюмировал я.

 

3. Римский порядок

— Ну, Нирул! — и мы снова сложились пополам от хохота, — Ну, отчебучил! Римского центуриона! — и опять мы ржали, схватившись за животы, а глядя на нас, невольно заразился весельем и хозяин дома — отец виновника нашего веселья. Хотя, ему-то как раз теперь не очень-то до смеха — будь ты хоть тысячу раз прав в конфликте по делу, в итоге прав окажется тот, у кого больше прав. А права римлян здесь с некоторых пор неоспоримы — не поздоровится тому, кто вздумает их оспаривать. Римский порядок, млять…

— Да они пьяны были в хлам! — возразил парень, — Протрезвеют — и помнить ничего не будут!

— На твоём месте я бы на такое везение не рассчитывал, — наставительно заметил Фуфлунс, — Хоть один из троих, да мог оказаться покрепче приятелей. И если узнает тебя или её…

— Так что же я должен был делать по-твоему?! Стоять и наблюдать, как они мою жену лапают?!

— Зря ты горячишься — не о том речь. Если бы ты позвал на помощь пару крепких соседей, вы бы справились с ними и голыми руками — сам ведь говоришь, что они были «в хлам». И тогда это было бы простое дело, которое нетрудно замять. А ты на них с фалькатой набросился, да ещё и сзади. Это же запросто можно повернуть как разбойное нападение на римских солдат…

— Так плашмя же!

— Это двоих плашмя, а третьего, да ещё и центуриона…

— Тупым обушком, не лезвием!

— Радуйся, что хоть на это у тебя ума хватило! Не хватало ещё только лезвием! Если бы ты убил его — римляне уже всю Кордубу перевернули бы вверх дном! Но ты и обушком отделал его так, что он валяется в лекарской палатке. Спасибо хоть — голову не пробил, а только контузил, но приятного мало и в этом. Римский гражданин — это тебе не союзник из вспомогательных войск, а центурион — ещё и не рядовой легионер. Этого римляне так не оставят. И что теперь с вами делать? Тебя-то — ладно, на рудник переправим, там искать вряд ли догадаются, а её?

— Так со мной же на рудник!

— Вдвоём вы слишком приметная пара. Кто-то из встречных запомнит, да и проболтается знакомым, а римляне ведь будут искать людей, похожих на вас…

— И чем же это мы так приметны? Пара как пара…

— Да не вы вдвоём, а она! — разжевал ему уже я, — На таких обычно обращают внимание.

— В плащи завернёмся и капюшоны на головы оденем…

— Ага, по тёплой и бездождливой погоде! Это всё равно, что сообщать всякому встречному о том, что вы скрываетесь и не хотите быть узнанными. Разве так ведут себя люди, которым нечего бояться?

— У вас родня какая-нибудь подальше от Кордубы есть? — спросил его Володя.

— Да нет, только в Кордубе и ближайших окрестностях…

— Забирать их отсюда надо, и чем скорее — тем лучше, — уверенно заявил Васькин, — Её — в первую очередь. Куда — не знаю, но надо поскорее.

— Ну, Нирул! Ну, отчебучил! — констатировал я уже безо всякого смеха.

Римский центурион — не хрен собачий, и проблемы своей необдуманной выходкой наш молодой и горячий мастер доставил себе и нам нешуточные. Откровенно говоря — ну их на хрен, такие проблемы. Но и его понять тоже можно. Эссельта, его молодая супружница, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор, явно того стоила. Среди юных турдетанок немало симпатичных, но и на их фоне избраннице Нирула ну никак не грозило затеряться. Будь я так сексуально озабочен, как тогда, в начале наших испанских приключений — сам бы на неё слюну пустил, и правильно парень сделал, что не показал мне её тогда. Теперь-то — при такой жене как Велия и такой наложнице как Софониба — с ума сходить, конечно, уже не стану, но понять парня — очень даже могу…

Выручать их надо так или иначе. Во-первых, Нирул — наш мастер по драгоценной чёрной бронзе, дающей клану Тарквиниев немалую часть его доходов. Хоть и не единственный уже с некоторых пор, на отобранном у Митонидов руднике ещё один есть, но и один из двух — ценный кадр, которыми умные люди не разбрасываются. Во-вторых, в своё время парень нам здорово помог — в перевооружении, а мне — так ещё и в «первоначальном накоплении капитала». Как-никак, те самоцветы, что я прихомячил тогда, подстраховывая меня, помогли мне преодолеть жабу и сделать немало весьма полезных приобретений, на которые я, не имея их в загашнике, едва ли решился бы. А в некоторых случаях — так ещё и банально купилок не хватило бы. Так что, хоть и не потрачена ещё и до сих пор их основная часть, вклад в мой «выход в люди» они — самим своим наличием — внесли немалый. Надо быть совсем уж неблагодарным скотом, чтобы сбросить такое со счёта. А в-третьих — мы в ответе за тех, кого приручили, как говорится. Нирул — мой вольноотпущенник, да ещё и мой первый раб, с владения которым началась моя местная рабовладельческая карьера, и такое тоже не забывается. Испания — не Греция и не Рим, и патронажно-клиентских отношений, обязывающих бывшего раба по прежнему зависеть от бывшего господина, в ней пока ещё как-то не завелось. Освободил — значит, освободил, и этим всё сказано. Но это, если по законам, а если по «понятиям», то и я вправе обратиться за помощью к нему, и он — ко мне. Кто же ещё окажет покровительство бывшему рабу, как не его бывший господин?

— Раз уж римляне обосновались здесь, то рано или поздно они приберут к своим загребущим рукам всё, что приносит ощутимую прибыль, — заявил Фуфлунс, — Досточтимый Волний не намерен дожидаться этого момента. Он решил перенести выплавку чёрной бронзы подальше от Кордубы и поближе к Гадесу, где о ней не так скоро пронюхают жадные римские шакалы. Ты, Нирул, так или иначе будешь переведён на новое место, и твоя жена всё равно переедет туда вместе с тобой. И пожалуй, раз уж тут творятся такие дела, её следовало бы увезти отсюда заранее. Тебя-то спрятать легче, а вот твоя красавица слишком приметна, и не стоит ей мозолить глаза римским соглядатаям. Тут ещё и вывезти-то её надо суметь как-нибудь понезаметнее. А как её — ТАКУЮ — вывезешь так, чтоб никто внимания не обратил? Тоже задачка не из лёгких…

У Володи, да и у Хренио тоже, имелось на сей счёт мнение, в корне отличное от мнения нашего бывшего «бригадира», и я его разгадал, переглянувшись с ними. Но разгадав, а затем взглянув на Эссельту и прикинув хрен к носу — понял, что их мнение — неправильное. Ну как ты убедишь и заставишь традиционную до мозга костей бабу, да ещё и по праву гордящуюся своей внешностью, по собственной воле испортить её, перевоплотившись в дурнушку? Да разве ж согласится она остричь свои роскошные волосы и извазюкать смазливую мордашку в саже? Вот моих баб если к примеру взять, так Велия ещё поняла бы — аристократка, образованная, из весьма непростой семьи, где умеют и любят мыслить нетривиально. Но и её при таком раскладе убедить — если по хорошему, не прибегая к прямому приказу — пришлось бы потрудиться. А вот Софонибе, которая хоть и тоже неглупа, но всё-же интеллектуально попроще — скорее всего, пришлось бы однозначно приказывать, и обида была бы практически гарантирована. Вот и нируловская супружница тоже — ага, вышла родом из народа, со всеми вытекающими. В принципе-то античные бабы всё-таки феминизмом современным ещё не испорчены и мужиков своих слушаться приучены, и если Нирул ей прикажет — обиду включит однозначно, но сцепит зубы и сделает, как велено. Да только хрен ведь прикажет он ей ТАКОЕ! Парень ведь без ума от её внешности, а по всем традиционным канонам ей полагается быть писаной красавицей, а ему — героическим защитником, и это обсуждению не подлежит. Священный обезьяний обычай предков, млять, и хрен чего с ним поделаешь! Нет, тут надо как-то иначе — попроще, но одновременно и похитрожопее. Ох и задал же мне задачку мой бывший раб… Млять! Эврика!

— Так, Нирул! У вас с отцом медь в мастерской сейчас есть?

— Есть, конечно. Что нужно сделать?

— Помнишь одну табличку с надписью на цепочке? Вот как раз такая же примерно и нужна.

— Ты хочешь купить себе ещё одного раба?

— Не раба, а рабыню. И не купить, а СДЕЛАТЬ ВИД, что купил. В Кордубе рабы гораздо дешевле, чем в Гадесе, а я — приезжий из Гадеса, и такое моё «приобретение» никого здесь не удивит. А кто станет внимательно приглядываться к какой-то рабыне, когда разыскивают СВОБОДНУЮ?

— Понял! Не надо ничего делать, я ведь и ТУ сохранил.

— Я думал, ты её давно переплавил. Ты же, кажется, собирался?

— Собирался, но потом передумал. У тебя мне хорошо служилось, и напоминание о ТАКОМ рабстве мне настроения не портит. Эссельта! Ты поняла, что мы с моим бывшим господином задумали?

Судя по её гримаске, она всё поняла, и в восторг её это, конечно, не привело.

— Я был НАСТОЯЩИМ рабом у этого человека, и как видишь, ничего со мной в рабстве у него не случилось. А тебе придётся только ИЗОБРАЗИТЬ рабыню на какие-то несколько дней! — урезонил её Нирул.

— Я поняла. Но не знаю… Дико как-то… Я, конечно, видела рабынь на рынке, но чтоб самой изобразить… Не знаю, сумею ли я не вызвать подозрений…

— У меня есть НАСТОЯЩАЯ рабыня, которая научит тебя, как правильно держаться, — успокоил я её, — Она через это прошла…

Самому Нирулу, напавшему на чрезмерно увлёкшихся римских охальников сзади и вырубившему их практически сразу же, опасность грозила куда меньшая, поскольку разглядеть его римляне толком не успели и едва ли смогли бы описать узнаваемо. Поэтому с решением вопроса о способе эвакуации его супружницы проблема разруливалась сама собой. Увы, проблема с нашими квалифицированными металлургическими кадрами была не только не единственной, но даже и не самой основной.

Римляне обосновались у Кордубы всерьёз. Если их прежний лагерь, разграбленный и сожжённый Кулхасом, выглядел легкомысленной времянкой, то новый был выстроен солидно и основательно. И вал повыше, да ещё и камнем выложен, и стена посерьёзнее — не просто забор чуть ли не из «вагонки», а настоящая стена с зубчатым парапетом. До стен самой Кордубы лагерной ограде римлян, конечно, ещё далеко, но по затраченному труду видно, что лагерь это не временный, а постоянный, и со временем наверняка обрастёт италийскими колонистами и преобразуется в конце концов в настоящий римский город. И это значит, что и в окрестностях Кордубы римляне наведут свой римский порядок куда быстрее, чем можно было бы ожидать. И не надо быть гениальным провидцем, чтобы понять, с чего они начнут. Естественно, с рудников. Как ни богаты сельскохозяйственные угодья турдетанской Бетики, главное её богатство — металлы.

Прежде всего это, конечно, серебряные рудники, один из которых принадлежит клану Тарквиниев. Хвала богам, не он приносит им наибольшую из всей кордубской собственности прибыль, но о чёрной бронзе и в Кордубе мало кто знает, и пока-что римлянам пронюхать о ней неоткуда, а вот серебро — очевидный лакомый кусок, который они постараются прибрать к рукам в первую очередь. Племянник главы клана, «досточтимый» Ремд, представляющий здесь интересы Тарквиниев, уже получил от дяди указание подыскать на этот рудник покупателя. А легко ли его найти, того покупателя, когда всем кордубцам, кто при деньгах, давно уже понятно, к чему дело клонится? И приходится — скрипя сердцем и прочими потрохами — учитывать и вероятность того, что продать рудник придётся в конце концов кому-нибудь из понаехавших из Рима «деловых» — естественно, практически за бесценок. Поэтому параллельно с поисками покупателя Ремд приказал забросить бедные жилы и сосредоточить все усилия на разработке богатых, дающих наибольшую отдачу. Зачем, спрашивается, дарить их римлянам?

Но за первой очередью рано или поздно наступит и вторая, а это — медь. И дожидаться этой второй очереди тоже совершенно незачем. Пока другие надеются ещё пересидеть и откупиться, «досточтимый» Волний решил перестраховаться и эвакуировать сверхприбыльное производство чёрной бронзы из мест, становящихся опасными. Сама медь — хрен с ней, ни разу не дефицит она в Испании. Вынудят продать рудник — жалко, но не сильно, удастся отбрыкаться — ещё лучше, но зависеть от столь непредсказуемой удачи клан Тарквиниев не собирался.

Железа же в Испании, тем более, хватает. И, судя по заявляёмому большому содержанию металла в руде, речь может идти — по мнению Серёги, которому как геологу уж всяко виднее нас, дилетантов — только о магнитном железняке. Собственно, практически только он и разрабатывается. Кто ж станет заморачиваться бедными рудами, когда богатые есть? Тоже, конечно, лакомый кусочек для Рима, уже выработавшего наиболее богатые месторождения Этрурии и Корсики, но в Испании таких полно. В том числе и рядом с Новым Карфагеном, из которого в Италию наиболее удобный вывоз, так что кордубские железные рудники заинтересуют римлян ещё нескоро, не говоря уже об ещё более отдалённых. Не месторождениями ограничены новые хозяева страны, а рабочей силой для их разработки…

Рабов на свои рудники римляне добывают всеми правдами и неправдами. Тот же Катон, например, при всей своей честности и справедливости в самом Риме, заморские провинции считает собственностью римского народа, которыми тот вправе распоряжаться исключительно в своих интересах, не считаясь с интересами покорённых варваров. Явного беспредела консул, конечно, не допускает, даже откупщиков всевозможных с ростовщиками гонит поганой метлой, но политику проводит — ну, скажем, неоднозначную. Шутка ли — заставить испанских иберов сдать оружие! Да они уже через пару-тройку месяцев новое накуют, но нанесённое им этим разоружением оскорбление — хрен забудут! Первый же пустяковый повод — и новый вооружённый мятеж практически гарантирован. Что это, дурость? Да нет, сдаётся мне, что тут как раз продуманная политика. Разоружают ведь не всех подряд, а только некоторые поселения. Соответственно, и бунты получаются локальные, которые подавить нетрудно. А подавив, продать уцелевших бунтовщиков в рабство — ага, на те же самые рудники, например. Кто не бунтовал, могут не беспокоиться — у римлян ведь порядок — пока им на их рудники новые рабы не понадобятся.

По дороге мы уже видели бредущие к римскому лагерю вереницы конвоируемых рабов, которые стягивались отовсюду. И это здесь, возле Кордубы, рудники которой ещё толком к рукам не прибраны. Что же тогда творится близ давно и хорошо освоенного Нового Карфагена! А у ворот лагеря — несколько висящих на крестах зачинщиков подавленных римлянами мятежей. Парочка из них была, кажется, ещё жива, когда мы проходили к воротам. Не самое эстетичное зрелище, скажем прямо, даже для нас, бывшей наёмной солдатни как-никак, но здесь не мы решаем, что эстетично, а что нет, здесь это решают римляне, а у них своеобразный вкус. А нам не до эстетики, у нас в римском лагере дело. Вообще говоря, его вполне мог разрулить и «досточтимый» Ремд, который как член городского совета испанской Кордубы запросто получил бы аудиенцию у самого претора Дальней Испании и решил бы с ним вопрос напрямую. Так вышло бы, скорее всего, и быстрее, и проще, но тут играл роль и кое-какой политический фактор. Дело было связано с вождём Миликоном, которому после переселения на лузитанскую границу предстояло взаимодействовать с нами, а не с Ремдом, и поэтому требовалось, чтобы именно нам он был обязан разрешением своих проблем. Вот почему «досточтимый» решил пойти другим путём, более сложным и медленным, зато политически правильным. Он выхлопотал для нас встречу не с самим Аппием Клавдием Нероном, человеком занятым и важным, целым сенатором как-никак, для которого мы рылом не вышли, а с сошкой помельче, не такой важной в оккупационной администрации провинции.

Гней Марций Септим, римский всадник, был младшим братом Луция Марция Септима, возглавившего римлян, уцелевших после разгрома братьев Сципионов — отца и дяди будущего Африканского, отличившегося с ними в сражении при Ибере и вошедшего в командный состав испанской армии самого будущего победителя Баркидов. В общем — «того самого» Луция Марция. На беду героя, в Риме мало быть «тем самым», чтобы выйти в люди, надо быть ещё и «своим» для отцов-сенаторов, весьма косо смотрящих на безвестных выскочек. А Луций — мало того, что не получил официального назначения, а был избран солдатами «на безрыбье», так ещё и, не зная броду, подписался под письмом-докладом сенату как пропретор. Без всякой задней мысли, просто по факту исполнения обязанностей и осуществления полномочий, но в сенате это сочли вопиющей наглостью. Наказать, конечно, не наказали, герой как-никак, но и в должности не утвердили, и так и сгинул бы он в безвестности, не прославившись больше ничем, если бы не был отмечен и приближен к себе только что прибывшим в Испанию молодым «тем самым» Сципионом. Надо ли удивляться тому, что малозначительные всадники-плебеи Марции вошли в число клиентов могущественного патрицианского рода Корнелиев Сципионов? Вот в качестве такового клиента и Гней, брат Луция, получил по протекции влиятельного патрона назначение квестором — не легионным, а провинциальной администрации — к претору прошлого года Квинту Фабию Бутеону, тоже из числа сципионовских друзей, да так и остался проквестором в администрации нового претора, не привёзшего ему замены. Связи с ним у кордубского представителя Тарквиниев установились за прошлый год хорошие и плодотворные, и грех было бы ими не воспользоваться.

Не зная пароля, которого нам как «людям с улицы» знать и не полагалось, так вот запросто в римский лагерь не войдёшь. Но нам и не требовалось запросто, нам было назначено. Услыхав названное нами имя преторского проквестора, начальник привратной стражи послал к тому солдата за подтверждением, и вскоре наш «бригадир», представившись по запросу, получил «добро» на проход себе и сопровождению, то бишь нам. И хвала богам. Не то, чтобы нас так уж тянуло пообщаться с римским начальством, наверняка заносчивым до омерзительности, но ждать не пойми чего вблизи от крестов с распятыми приятного ещё меньше. Тем более, что скучающая привратная стража развлекалась как могла, а могла она не так уж и много — сымитировать замах пилумом или дротиком для броска или прицеливание из лука для выстрела в ожидающего у ворот туземного просителя. Учитывая бесправие местных по сравнению с любым римлянином и то, что часовой всегда прав, не так-то легко было воспринимать эти незамысловатые солдатские шутки с тем же чувством юмора, с которым воспринимала их сама развлекающаяся римская солдатня. А останься мы ожидать Фуфлунса у ворот — это означало бы, что мы — как раз та шелупонь, с которой можно шутить таким манером совершенно безнаказанно…

Пройдя гуськом в слегка приоткрытую для нас створку ворот, мы последовали за легионером-сопровождающим по главной улице лагеря к его административному центру — преторию. И — вот что значит ВИП-статус нашей делегации — никто и не подумал разоружить нас у ворот. Это потом уже, в самом центре лагеря, за линией палаток военных трибунов, охранявшие преторий триарии попросили — не потребовали приказным тоном, а именно вежливо попросили — сдать оружие, и мы отстегнули свои мечи и кинжалы, с которыми перед этим прошли через половину лагеря. Впрочем, много ли мы навоевали бы четырьмя мечами среди пяти тысяч вооружённых римлян и их союзников? И снова — в который уже раз в этом мире — мы переглянулись меж собой, едва сдерживая ухмылки, да и наш бывший «бригадир» недалеко от нас в этом смысле ушёл. О многозарядном современном пистолете Васькина он, конечно, не был в курсе, но уж о наших пружинных пистолях знал и помнил прекрасно. Видел их в деле как-то пару раз — в Гадесе и его окрестностях, помнится. Как и все прежние «разоружальщики», римская стража вполне удовольствовалась отстёгнутыми и сданными ей на хранение мечами и кинжалами, даже не подумав о возможном наличии припрятанного оружия. Типа, соблюли установленный чисто ритуальный порядок — и прекрасно. Другое дело, что в этот раз мы своих смертоносных агрегатов с собой не прихватили, но ведь могли бы, запросто могли. Счастье высокопоставленного римлянина, к которому мы идём, заключается в двух немаловажных нюансах. Во-первых, мы идём к нему не за этим, а во-вторых — мы ни разу не самоубийцы-ассасины. Хоть и при деле подавляющее большинство лагерной солдатни, но помимо караулов снуют по лагерным улочкам и многочисленные вооружённые патрули, мимо которых хрен прошмыгнёшь, если тревога подымется. Нет уж, как говорится — на хрен, на хрен…

У претория, едва миновав разоружившую нас первую линию постов, наш проводник повёл нас налево — в квесторий, состоящий из больших складских палаток и нескольких жилых, в одной из которых и обитал назначивший нам встречу римский всадник. Там мы миновали ещё один пост охраны, с которым сопровождающий нас легионер обменялся паролём и отзывом, после чего проследовали за ним к самой большой из жилых палаток, один из охранников которой, кратко переговорив с проводником, пошёл внутрь докладывать о нашем приходе.

О римском бюрократизме мы уже были наслышаны и ожидали, что сейчас ощутим его и на собственных шкурах — ведь и не граждане даже, а всего лишь какие-то туземцы, а тут — целый преторский проквестор. Но — вот что значат связи «досточтимого» — не стал он нас мурыжить у входа, а принял сразу же. Не стал и слишком уж строить из себя неподкупного, когда сопровождавшие нас рабы выложили перед ним несколько увесистых и весьма характерно звякнувших кошелей и развернули свёрток с кучкой ювелирных украшений, в том числе и золотых — не так, чтоб очень уж массивных, но и не слишком ажурных, а главное — тонкой и искусной работы. Во всяком случае, Гнею Марцию Септиму наше подношение явно понравилось, и мы имели все основания рассчитывать, что и рожи наши ему после этого тоже понравятся, гы-гы! Ничто не предвещало беды, когда картинно возлежащий на ложе римлянин вдруг всмотрелся в Фуфлунса и изумился не самым благожелательным образом:

— Ты?! И тебе хватило наглости САМОМУ явиться в римский лагерь! Вот уж где не ожидал тебя увидеть!

— Разве мы знакомы?

— Короткая же у тебя память, этруск! Но у меня она подлиннее! — и римский проквестор выразительно хлопнул себя ладонью по правому боку, — Ну, вспомнил теперь?

Мы с Володей и Хренио лихорадочно соображали и приходили к весьма неутешительному выводу — что надо было всё-же рискнуть и прихватить с собой наш огнестрельный и холодно-метательный арсенал, потому как без него мы в полной заднице. Конечно, при нас наши складные ножи, которых римляне даже вообразить себе не в состоянии, и можно в принципе, взяв римлянина в заложники, попытаться вырваться на свободу, но дальше-то что? Жопа! Как есть полная жопа!

Проквестор тем временем, даже не подозревая о грозящей ему нешуточной опасности, не говоря уже о бесчестье, заговорил резко и отрывисто по-латыни, от которой настроение нашего «бригадира» тоже не улучшилось. Тот невесело, хотя и без явного испуга, ответил парой фраз на том же языке.

— Так-то лучше, этруск! — римлянин снова перешёл на греческий, на котором и начал этот не самый приятный разговор, — Не люблю, когда меня пытаются дурачить! Если бы ты упорствовал, я бы приказал арестовать тебя прямо сейчас. Но ты смел, этруск… как и тогда, при Заме… Почему я не видел тебя среди выданных нам перебежчиков? Тебя утаили от выдачи?

— Меня выкупили, — пояснил Фуфлунс, — По списку, без самой выдачи.

— А, помню, брат рассказывал мне об этой афере! Много вас таких было! Был даже скандал по этому поводу — небольшой, правда, поскольку в нём был замешан мой тогдашний командир Гай Лелий, друг и легат нашего проконсула, и по его приказу дело было замято. Что ж, Публий Корнелий Сципион — наш патрон, и ему виднее. Ну, раз уж ты не беглый, а выкупленный законно — ну, почти, хе-хе — будем считать, что ты отбыл свою кару, и арестовывать тебя не за что. А раз так — не будем ворошить старое и продолжать законченную войну. Хоть и нелегко мне забыть тот бой — хорошо ты меня тогда пометил, до сих пор ноет в непогоду!

— Впервые в жизни я рад тому, что мой удар в бою не достиг цели, — развёл руками наш «бригадир».

— Не прибедняйся, этруск — почти достиг! — хохотнул римлянин, — Если бы не боковая застёжка панциря — не беседовали бы мы сейчас с тобой!

— На всё воля богов и судьбы…

— Я же сказал — не прибедняйся! То была война, и ты был на ней достойным противником. Мы, римляне, умеем ценить ловкость и отвагу в тех, с кем воюем. Да и не хлопотал бы за тебя досточтимый Ремд, которого я знаю и уважаю, если бы ты не был достойным по его мнению человеком. А посему — война окончена, выпьем за мир! — по его знаку наша компания примостилась на ложах вокруг стола, а рабыня разлила по чашам вино.

Дальше разговор пошёл уже конструктивный, ради которого и пришли. План-то, предложенный Фабрицием Миликону, был хорош, но всего ведь не предусмотришь. Как говорится — гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Мы предполагали, что люди вождя, располагая численным перевесом, сумеют задавить противника массой и взять его живым, но слишком уж искусными бойцами оказались мнимые разбойники, и добрую их половину его турдетанам пришлось уложить на месте, а остальных изранить так, что лишь двое только и дожили до Кордубы. Миликон чехвостил своих остолопов последними словами, но что сделано — то сделано, и приходилось приноравливаться к реально сложившемуся раскладу. А он был не слишком хорош — один из доставленных в Кордубу пленников был контужен так, что толку от него добиться не представлялось возможным.

— Я охотно верю, что всё было так, как рассказывают вождь испанцев и его свидетели, — сказал нам Гней Марций, выслушав нас, — К сожалению, такое происходит — я мог бы назвать вам ещё несколько подобных случаев. Но что я могу поделать? Такова политика, проводимая людьми нашего консула, а оба нынешних претора — из их числа. Нерон — ещё более-менее умеренный человек, а доводилось ли вам слыхать, что вытворяет Публий Манлий в Ближней Испании? Там таких случаев — уже более десятка! Целые селения собирают свои пожитки и уходят на север — к кельтиберам! Представляете? К тем самым кельтиберам, на чьи набеги они прежде постоянно жаловались! И происходит всё это под неусыпным надзором нашего консула — честного, неподкупного и справедливого Марка Порция Катона! Сам-то Катон — я его знаю и готов поклясться, что ни единого подобного приказа он не отдал сам, но возможно ли поверить, чтобы его претор-помощник творил свой произвол без его ведома? Увы, такова наша нынешняя политика…

— Нас мало волнуют дела в Ближней Испании, — напомнил нашему собеседнику Фуфлунс, — Нас интересует судьба Миликона и его людей. Можно ли что-то сделать для него?

— Трудно. Говорить может только один из арестованных вождём бандитов, так что их даже нельзя допросить по отдельности, а без их показаний не получится достоверного следствия. Верить или не верить показаниям испанцев — решать будет претор, а его позиция вам, надеюсь, понятна? Я, конечно, сделаю, что удастся, но не могу обещать многого. С Нероном ведь ещё и его жена — жадная и капризная патрицианка, недовольная отсутствием домашней роскоши, и это тоже не слишком способствует справедливости и беспристрастности суда её мужа…

— А что, если бы человек, желающий повлиять на решение претора, преподнёс ему для его капризной жены нечто ценное и крайне редкое в Испании? — вкрадчиво поинтересовался я, и нашим не потребовалось разжёвывать, на что именно я намекаю.

— Кусок косской ткани, которого хватит на небольшую нижнюю тунику, — пояснил римлянину этруск.

— Косской?! — поразился тот.

— Ну, не совсем косской. Она не с Коса, но ничем не хуже, — разжевал я.

— Материал тот же? Не наполовину с шерстью или льном, а целиком тот?

— Абсолютно тот же. Ей не придётся больше жаловаться на насекомых в промежутках между приёмами ванны…

— Ну… Гм… Это было бы действительно достойное подношение. А нельзя ли раздобыть ещё кусок — поменьше, на мужскую нижнюю тунику, для самого претора? Ему, знаете ли, тоже изрядно досаждают проклятые вши с клопами и блохами. Представьте себе только, каково приходится ему на официальных построениях и приёмах, когда нужно держать приличествующую его положению позу и осанку, а его то и дело тянет почесаться, хе-хе! За такое подношение он был бы ОЧЕНЬ благодарен…

— Грёбаная завидючая шпана, — проворчал я по-русски, когда вся наша честная компания уставилась на меня. Кусок шёлка на платье у нас был приготовлен, хотя и предназначался не для преторской жены, а для жены Миликона, которой мы собирались поднести его на новом месте в знак уверенности в будущих успехах её мужа. Ничего, раз такие дела — почешется до следующего завоза, не сотрётся. Но вот нам самим чесаться не хотелось категорически, и снимать с себя весьма полезные в далеко не стерильной обстановке шёлковые поддёвки никто, естественно, не собирался, а запасная на смену была пока только у меня. Ну, грабители, млять! Грёбаная оккупационная администрация! Грёбаный римский порядок!

— Ладно уж, чего только не сделаешь ради Англии! — буркнул я, пародируя Джеймса Бонда — тоже по-русски, конечно. Перевести — не дословно, а по смыслу — было кому и без меня…

От Гнея Марция мы, спросив у него, где находится лагерная «санчасть», сразу после получения обратно своего холодного клинкового оружия, прогулялись туда. Фуфлунс ворчал, что это совершенно лишнее, и прибитый Нирулом римский центурион получил своё по заслугам, но я настоял на визите. Есть в ДЭИРовской «пятёрке» такая фишка — правило «второй ноги». Суть его в том, что вероятность неприятных событий резко снижается, если ты к ним подготовился и их не боишься. В этом случае тебя волнует уже что-то совсем другое, куда менее значимое, и скорее всего, именно в этом Мироздание и будет стремиться тебе подкузьмить. Дополнительно я раскочегарил и жизненную «полосатость», убедив себя в том, что потеря запасной шёлковой безрукавки, которую мне придётся пожертвовать для римского претора — самая натуральная чёрная полоса в жизни, за которую судьба теперь просто обязана предоставить мне белую. Тоже стандартный ДЭИРовский приём, практически бесполезный для дилетанта, но в исполнении подготовленного человека вполне работающий.

Навестив болящего и переговорив с ним — говорить пришлось нашему «бригадиру», поскольку кроме него никто больше из нас не владел латынью — мы убедили его в том, что он и сам был в том неприятном эпизоде не вполне прав. Разве достойно было честного и справедливого римского солдата приставать к честной замужней женщине, когда в Кордубе столько продажных шлюх? Поразмыслив непредвзято, а заодно и заценив поднесённое ему «лекарство» в виде нескольких увесистых пятишекелевых монет, достаточных на добрый десяток кутежей с далеко не самым скверным вином и далеко не самыми стрёмными шлюхами, бравый римский центурион понял и осознал, что мы — хорошие парни, хоть и всего лишь испанцы. Ну а раз к нему по хорошему, то и он ведь тоже готов ответить тем же. Он ведь римлянин, а не какой-то неблагодарный варвар. В общем, раз такие дела — он охотно признаёт, что был в тот раз неправ, и у него нет претензий к мужу той смазливой испанки. У его бойцов, пострадавших куда меньше его самого — тем более, уж это-то он гарантирует. Расчувствовавшись, он даже попросил нас передать испанской чете извинения за себя и своих солдат — парней вовсе даже неплохих, просто слегка подгулявших и перебравших вина. Полностью это проблему, конечно, не решало, поскольку дело успело получить огласку и было известно претору, но снятие обвинения со стороны потерпевших резко снижало его остроту на случай, если бы нам не удалось вывезти Эссельту из Кордубы незамеченной. В общем — подстраховались.

— Вымогатели, млять! Алариха с вестготами на них нет! — ворчал я на обратном пути, когда мы благополучно миновали кордубскую привратную стражу вместе с наверняка околачивающимися возле ворот тайными римскими соглядатаями. Хоть и намекнул потом Ремд при встрече самому претору, что заминая большие дела, нехудо бы вместе с ними и одно мелкое дельце замять, да и не грозили, вроде бы, очень уж серьёзные неприятности, очко всё-же играло. Замять — это одно, а вот отдать официальный приказ о прекращении розыска — совсем другое. Вряд ли претор на такое пойдёт, порядок есть порядок, а задержание и долгое разбирательство в наши планы ну никак не входило. На улицах города и в воротах, хвала богам, пронесло — Софониба научила мнимую рабыню, как она должна держаться, дабы не привлечь к себе внимания и не вызвать подозрений. Но мы не спешили расслабляться — римская агентура, если не совсем уж орясины, могла запросто не подать виду открыто, но втихаря доложить, куда следует. Не стоит недооценивать античных шпионов. Поэтому мы и по дороге продолжали руководствоваться принципом «лучше перебздеть, чем недобздеть» и уж «бздели» на совесть — только на привале и расслабились. Особенно я расслабился. Млять! Собственными руками перерезал бы этих грёбаных античных рэкетиров с берегов Тибра! Ведь запасную шёлковую безрукавку пришлось подарить этим грёбаным Аппию, Клавдию и Нерону! Да знаю я, что это один, а не трое, знаю! Жаль, что не трое — сам бы на три части расчекрыжил урода! Он там, у себя, теперь кайфует за мой счёт, а мне в простой льняной спать! Хотя — тут сам виноват, конечно, надо было Софонибу предупредить, что до Гадеса дотерплю, да вот, расслабился и забыл, а она тоже сама не сообразила, что запасной-то уже нет. В общем — постирала она мою шелковую поддёвку, пока мы в речке купались, так что теперь надо ждать, пока высохнет. А я ведь уже отвык от клопов, крепко отвык…

— Эссельта! — окликнул я нируловскую супружницу, направившуюся в кустики до ветра, — Далеко не забредай. Мы не для того вывозили тебя из Кордубы, чтоб подарить какому-нибудь лесному бродяге.

— А ты подстрахуй! — подгребнул меня Володя.

— От подстрахуя слышу! — отбрил я его, отчего они с Васкесом заржали оба. Мы ведь нашему испанцу этот анекдот скормили сразу же, как только он овладел «великим и могучим» в достаточной мере, чтобы въехать в юмор. Я и сам с удовольствием поржал бы вместе с ними, если бы не перспектива спать с клопами. Как это по научному называется? Инсектофилия, что ли? Млять, сделали таки извращенцем! Ну, римляне, ну, грёбаные оккупанты! Вернёмся домой, расскажу Велии, как с насекомыми ей изменял — так со смеху ведь упадёт, похлеще этих двоих. Любит она у меня такого рода шутки…

— Да ладно тебе, Макс! Всего-то одну ночку с клопами провести! — включил телепата наш спецназер.

— И тебя так же, тем же и туда же! — пожелал я ему, после чего мы наконец-то поржали уже втроём.

На самом деле это я, конечно, опять пользуюсь случаем, чтобы поДЭИРить, очередную белую полосу у судьбы рэкетнуть. Бельё ведь у нас у всех давно уже новое, ещё с прежней кордубской службы. Баб ведь на руднике нечем было занять, и мы им тогда грубой пряжи купили, из которой они вязать принялись. Ну, сперва-то просто шарфики — чисто от безделья, а потом уж прикинули хрен к носу и сообразили, что трусы с лифчиками нужны. Современные ведь ихние аборигенам нельзя было показывать, слишком уж тонкая работа, шквал лишних вопросов схлопотали бы, вот они и связали себе грубятину из грубой шерстяной пряжи, а мы вместо своих трусов туземными набедренными повязками обзавелись, не так уж сильно от плавок отличающимися. Одно неудобство — шнурки вместо нормальной резинки, но к этому уж пришлось приноравливаться. А в Карфагене, как появилась возможность, сразу же шёлковым бельём обзавелись, так что и без поддёвки не сильно-то меня те клопы заедят. Софонибу, кстати, надо с собой уложить. Хоть и в Кордубе ещё на постоялом дворе отымел её вволю, но иначе она ведь с Эссельтой за компанию уляжется, чтоб поболтать перед сном «о своём, о женском», а у неё ведь тоже шёлковое бельё, и хрен она удержится от хвастовства перед попутчицей. Так моя бастулонка просто похвастается, без всякой задней мысли, а та ведь обзавидуется до белого каления, после чего Нирулу уж точно хрен позавидуешь, гы-гы! Нет уж, на хрен, на хрен! Хоть и не мне страдать, но и мой вольноотпущенник не заслуживает такой участи. Такой участи заслуживают только оккупанты-римляне, и я — вот мля буду, в натуре, век свободы не видать — позабочусь, чтобы ихние стервозные патрицианки запилили своих несчастных патрициев до поросячьего визга! Дайте только шёлка побольше наработать, и тогда — держитесь, ущербные уроды! Припомню вам ваш грёбаный римский порядок!

 

4. Дахау

— Вы были правы, а я нет, — самокритично признал Миликон, когда его люди оставили нас одних, — А ведь только из уважения к вам, а точнее — даже не к вам самим, а к приславшим вас ко мне Тарквиниям я согласился тогда сделать по-вашему. Представляете, каково мне было объяснять «своё» решение моим людям и тем вождям и старейшинам, кто успел уже тогда примкнуть ко мне? Теперь — да, ваша правота видна всякому и неоспорима, и я рад, что с вашей помощью оказался «прав» и сам перед всеми этими людьми. Но тогда…

— Зато теперь, послушав нас, ты можешь спокойно прогуливаться по всей своей территории, не боясь вступить в недостойную твоего величия субстанцию, — утешил я его, — Да и дышать можешь легко, не зажимая пальцами ноздрей. Разве это не стоило того, чтобы вытерпеть ропот глупцов?

— Стоило, конечно, я ж разве спорю! Но каково было растолковать им, почему нужно сделать так, как никогда не делал никто из наших предков! Ведь одно дело — город, и совсем другое — временный лагерь! Теперь — да, теперь — понятно, — вождь обвёл рукой вереницы стягивающихся к лагерю людей, количество которых впечатляло. Кто налегке, кто со скудными пожитками в дорожной котомке, а кто и на телеге со всем своим домашним скарбом.

Говорили же мы о самом главном пункте устроенного вождём по нашему совету лагеря для переселенцев, который мы, не мудрствуя лукаво, предложили ему организовать по образу и подобию военного римского. А в римском военном лагере главный пункт — не преторий, не квесторий и даже не жилые палатки. Пожалуй, даже фортификационные заграждения лагеря имеют первостепенную важность лишь в том случае, если находиться в нём предстоит от силы несколько дней. В долговременном же лагере, а тем более — в постоянном, самым важным пунктом становится ни разу не героическое, а вполне прозаическое отхожее место. Срать надо упорядоченно. Не в том смысле, что строем на оправку ходить и укладываться в неведомо кем придуманные нормативы времени, как дрочат сержанты вновь призванных салажат в «непобедимой и легендарной», а в том, что делать это следует в специально отведённом месте, а не где кому приспичило. Ни в храбрости, ни в стойкости те же цизальпинские галлы — инсубры с бойями — гордым квиритам не уступают, в качестве оружия — тем более, ещё с лохматых времён научились даже и некоторым подобием строя воевать и не в одном сражении, бывало, сминали хвалёный строй римских легионеров. Многие сражения они у них выигрывали, а вот войны в целом — почти всегда проигрывали. Точнее — всегда, когда не удавалось одержать убедительной победы сразу же. И не в последнюю очередь из-за того, что не могли подолгу оставаться на одном месте. Не только оттого, что сжирали всё съедобное и начинали голодать, но и оттого, что засирали всё вокруг себя — вплоть до эпидемий. И если нужно избежать их — можно несколько дней питаться всухомятку и даже жить впроголодь, пока припасы не подвезут, можно поспать несколько ночей на соломе, а то и вовсе на голой земле, завернувшись в плащ, но нельзя срать где попало. Отправлять естественные надобности там, где положено — удовольствие ниже среднего. Там не обдувает свежий ветерок, вместо пения птиц жужжат мухи, да и пахнет совсем не полевыми цветами и травами — ведь ты на этом толчке не только не первый, но даже и не десятый. В первые дни воякам Миликона приходилось гнать туда желающих оправиться чуть ли не силой, а пару раз даже и драки случались, после которых пришлось показательно высечь виновных розгами. Нелегко прививаются порядок и дисциплина там, где они непривычны. А ведь это — турдетаны, самый культурный народ в Испании. Однако ж — даже их надо приучать к тому, что в лагере, как и в городе, срать можно лишь в специально отведённом для этого месте. Оттого-то и важнейшеее оно даже по сравнению с укреплениями. В первую очередь его показывают вновь прибывшим, а потом уж — всё остальное…

Но и об укреплениях, конечно, тоже никто не забывает — благо, есть кого задействовать на их строительстве. Ведь кто не работает — тот не ест, верно? По подсказке решившего приколоться Володи я, тоже приколовшись, надоумил Миликона приказать закрепить над воротами лагеря доску с вырезанной на ней и прорисованной красной охрой надписью «Труд облагораживает человека» — естественно, по-турдетански и похожими на руны иберийскими буквами. На самом деле лозунг «Arbeit macht Frei», реально висевший на воротах немецких концлагерей, переводится как «Труд делает свободным», но это было бы уже чересчур, и мы остановились на заведомо ошибочном, но ничуть не менее стереотипном варианте. Не обладая нашим послезнанием, вождь нашего циничного юмора, конечно, не уловил, но ему хватило и поверхностного смысла идеи. Для нас же суть прикола была в том, что хотя по своему предназначению миликоновский «концлагерь» и отличался от известных нам немецких аналогов самым принципиальным образом — ни уничтожать, ни морить голодом, ни гнобить непосильной работой помещённых туда людей никто не собирался — технически он всё-же был ни чем иным, как натуральным концентрационным лагерем. А как ещё прикажете разместить, организовать, прокормить и занять полезным делом такую прорву народу, не создавая при этом невыносимых условий для местного населения? Всех, кого можно, Миликон при первой же возможности расселяет по окрестным деревням и договаривается с их старостами о выделении пустошей под новые поселения и под распашку, но дело это непростое и небыстрое, а не проходит и дня, чтобы не подошло хоть сколько-то новых людей.

Прокормить — особая песня. Из-за постоянной опасности лузитанских набегов, местные привыкли выращивать жратвы лишь столько, чтоб хватало самим. А какой смысл богатеть, когда есть кому тебя раскуркулить? Ну и ради чего тогда перетруждаться, обрабатывая лишние площади? Лишней пшеницы у них, соответственно, не водилось, так что кормить «узников» приходилось ячменным хлебом, а на кашу организовывать сбор желудей. Эта «свинская» пища, кстати — вполне обычная и даже нормальная для большинства испанских племён, нормальным зерновым земледелием занимающихся не слишком фанатично. Турдетаны с бастетанами, конечно — другое дело, но в неурожайные годы тоже едят и жёлуди, и никто ещё от этого не умер. Что «еда нищих и дикарей», которую приличному человеку есть в падлу — это да, и чтобы обитатели лагеря не ощущали себя униженными, раз в пару-тройку дней жёлуди едят и охраняющие их вояки, а пару раз и мы с самим вождём их «подегустировали». Ну, не лакомство, конечно, но если правильно приготовлены — есть можно вполне. А если размолоть помельче и немного нормальной пшеничной муки добавить, то можно даже и хлеб печь. Тоже на любителя, конечно, но Бенат вон трескает с удовольствием и ни одной солдатской желудёвой трапезы не пропускает. Родное селение вспоминает, по его словам. Но понятно, что одно дело есть эту «свинскую» пищу изредка как мы с вояками, и совсем другое — постоянно. В этом тоже просматривается аналогия с концлагерем. Но, по крайней мере, никто не голодает.

Поскольку лагерь не только концентрационный, но и полувоенный, он тоже обносится укреплениями по периметру. Уже отрыт ров и насыпан вал, вкапывается частокол — скорее символическая, чем настоящая фортификация. Так, подучить людей фортификационным работам, чтоб потом настоящие укрепления строить умели. Поставили уже и пару вышек, на которых дежурят немногочисленные пока лучники — ага, для полной аналогии не хватает только единобразного обмундирования, рогатых касок, «шмайссеров» и овчарок, гы-гы!

— Если ти путишь плёхо рапотать, ти путишь полючайт сапога в морда! — схохмил Володя — по-русски, естественно — подбадривая землекопов, — Млять, надо было в натуре губную гармошку из дому прихватить! И чего я пожлобился? Не тяжёлая, много места в чемодане не заняла бы, а уж поприкалывался бы всласть!

— Напрасно вы так шутите, сеньоры! — заметил Васькин, — Для вас это шутки, а с вашей лёгкой руки уже и наши солдаты называют этот лагерь Дахау. А он ведь рядом с городом, который восстанавливает Миликон, и он решил дать ему новое название, но ещё не определился, какое именно. Пока он будет думать — может случиться так, что от наших солдат его подхватят и его собственные, а от них — и все жители. И что мы будем с этим делать, если оно вдруг приживётся?

— А ничего не будем, — ответил я ему, — Прикалывались и будем прикалываться, а местные не в курсах, и у них никакой ассоциации не возникнет. Главное — чтоб на деле параллелей было поменьше — понимаешь, о чём я?

— Так уже и на деле наметилась параллель — желудями людей кормим.

— Ты можешь посоветовать лучший вариант?

— Ну, можно ведь развести свиней и кормить желудями их, а людей — уже свининой. Я же видел, свиней здесь разводят. Не понимаю только, почему они мало распространены…

— Может, из-за влияния финикийцев на культуру Тартесса? Коз и овец, как видишь, разводят широко.

— Так свиньи ведь размножаются и растут быстрее.

— Не так быстро, как нужно — еда нужна людям уже сейчас. Да и прокормится свининой с тех желудей гораздо меньше ртов, чем теми же желудями напрямую. Всё понимаю, но пока — не время. Вот позже — да, надо будет внедрить обязательно…

— А кролики? Они ведь желудей не едят, а едят траву, листья там, ветки…

— На них и так охотятся, а разводить — нет традиции. Ладно, допустим, убедим мы Миликона. Допустим даже, что он убедит старейшин, а они — народ. А где держать тех кроликов? Нужны металлические клетки — где напастись столько проволоки? Железа-то хватило бы, но проката-то нет — представляешь, каково ковать её врукопашную? По этой же причине, насколько я понимаю, местные и кур держат мало.

— А курам-то клетки зачем?

— Ты забыл о хорьках и лисах. Какой смысл разводить кур для них?

— Млять! — резюмировал испанец.

К счастью, народ трудности понимал и не выступал. И видно было, что работают на совесть. Успевшие наработать опыт на ограждении лагеря теперь были задействованы на «лимесе». Как и объяснял Фабриций Рузиру, сыну Миликона, укреплённая линия возводилась вдоль всего берега реки. В основном земляная на основе плетня, и лишь в самых ответственных местах с досчатым парапетом — на самом деле прежде всего для тренировки плотников. Ведь в главное-то «досточтимый» пацана не посвятил — что «лимес» имеет чисто символическое назначение. Так, обозначить линию, которую лузитанам Ликута — в соответствии с достигнутой договорённостью — пересекать не следует. Обходить — не возбраняется, но тогда уж и безобразничать только там, не заходя на обозначенную бутафорской оградой территорию Миликона. Но договорённости — это с солидными людьми, а есть ведь ещё и буйная гопота, с которой договориться невозможно в принципе. Сюрпризов от подобной шантрапы нам не надо, поэтому сразу же за «лимесом» возводилась линия небольших, но хорошо укреплённых фортов по образцу будущих римских имперских. Добротным частоколом кроме того обносились вновь обзразуемые деревни переселенцев, по которым со временем должны были расселиться все обитатели «концлагеря». А самые мощные укрепления сооружались вокруг нового города Миликона — на их строительство перебрасывался народ, уже попрактиковавшийся в возведении пограничных фортов.

Но смысл фортификации был не только в целях обороны от набегов. До трети переселенцев прибывало не организованными общинами под руководством своих вождей и старейшин, а индивидуальным порядком, и строительные бригады облегчали задачу организовать их и выявить будущих предводителей. Ведь будущему царю пока ещё не подвластной ему сопредельной территории требовались не просто крестьяне. Требовались военные поселенцы — организованные, спаянные, дисциплинированные и умеющие обращаться с оружием. К счастью, у большинства оружие имелось — копья, дротики и кинжалы, не говоря уже о пращах, были практически у всех. Примерно половина имела мечи или фалькаты с цетрами, а около четверти — шлемы и кожаные панцири. Такие первым делом привлекались к военной подготовке, пополняя войско вождя, но не забывали и об остальных. В ожидании, пока для них будет изготовлено недостающее оружие и снаряжение, их уже занимали во второй половине дня тренировками с учебными деревяшками. А тем, кто пытался отлынивать от таких занятий, ссылаясь на усталость после работ, предлагали попробовать себя в охоте — только не с пращой, а с луком. Естественно, самодельным охотничьим, из тиса, можжевельника или лещины. Тем, кто покажет себя хорошим стрелком, обещался перевод со строительных работ на охотничий промысел. Многие роптали, показывая своих домашних хорьков, а некоторые — и виртуозный навык обращения с пращой, но настропалённый нами Миликон был непреклонен — пращников у него много, ему нужны лучники. А как ещё прикажете производить предварительный набор подходящих людей из народа, в общем и целом к луку непривычного? Нашлось где-то с десяток охотников-горцев, пришедших со своими луками и стрелять из них умеющих, а к ним уж стали поодиночке присоединяться желающие попробовать себя в новом качестве. Особенно, когда вождь объявил о еженедельных стрелковых состязаниях с призами в один гадесский шекель за третье место, два — за второе и три — за первое.

— Теперь понимаете, почему я настаивал на коротком охотничьем луке? — спросил я приятелей, когда мы наблюдали, как позорно мажут новобранцы на первой тренировке.

— Да понятно, что он во много раз легче в обучении стрельбе, чем длинный, — ответил Володя, — Но ведь он же совсем слабенький! Хрен ли это за оружие для настоящего боя? То ли дело длинный английский лук? Из испанского тиса, кстати, делался!

— Ну и сколько лет надо обучать хороших стрелков из него?

— Так то ж снайперов, можно сказать. Он же не для этого предназначен, а для залповой стрелбы издали по большим скоплениям противника.

— К которому ты перед этим вышлешь парламентёра с просьбой вывести своих людей на открытое место и построить их поплотнее? — съязвил Хренио, — Лузитаны так не воюют, и убедить их сделать именно так будет нелегко.

— Да, с ними придётся перестреливаться в зарослях, и тут нужна именно прицельная стрельба, — поддержал я его, — А видимость в лесу не такая, чтобы на большие дистанции стрелять — нахрена он сдался, этот длинный лук?

— Эта слабенькая игрушка чем-то лучше?

— Пусть хотя бы из неё для начала попадать в цель научатся. Из короткого лука это несложно — всё-таки целишься глазом, а не наугад стреляешь, как при растягивании длинного лука до уха. А как научатся — получат лузитанские луки, которые уже неплохие.

— Из которых лузитаны всю жизнь стреляют.

— Вот и пусть подтягиваются потихоньку к их уровню. А лучшие стрелки получат потом луки ещё лучше — из рогов горного козла или из антилопьих. Тесть обещал заняться этим вопросом плотно…

— А что это даст? Роговой лук просто сильнее деревянного, вот и всё. Дальнобойность в лесу бесполезна, а попасть из него ничуть не легче, чем из слабого.

— Смотря в какую цель. Представь себе, что мы с тобой перестреливаемся в лесу, и оба в шлемах и кожаных панцирях — таких, что слабый деревянный лук их не возьмёт, а сильный роговой — вполне. При этом у тебя деревянный, а у меня — роговой. Тебе, чтоб вывести меня из строя, нужно попасть мне или в гребальник, или в руку, или в ногу, а меня и туловище твоё вполне устроит. Ну и кому легче?

— Ну, если только так…

— А ты как думал? У лузитан преимущество в стрелковом опыте, на которое они будут крепко надеяться, а мы его у них подло скоммуниздим — тем, что наши стрелки будут стрелять в более крупную мишень. Для этого и нужен более сильный, но тоже короткий лук, из которого нетрудно научиться стрелять.

— Макс, там не так всё просто, — заметил Васкес, — Тугой лук быстрее утомляет стрелка, и простая физическая подготовка тут не поможет. У меня был один знакомый спортсмен-лучник, так он говорил, что в стрельбе из лука задействуются не те группы мышц, что обычно. Условно говоря, штангист-тяжеловес может оказаться слабаком для стрельбы из тугого лука. Пару раз выстрелит, а на третий уже сил не хватит.

— Гм… Даже так? Ну, тогда тем более пусть тренируются сперва на слабеньких самоделках. Поднакачаются слегка на них — перейдут на более тугие. Иначе-то как?

С чем у турдетанских переселенцев не было ни малейших проблем, так это с метанием гальки пращой и дротиков. Этому они учились сызмальства. Возможно, они были и худшими пращниками, чем балеарцы, и худшими метателями дротиков, чем нумидийцы, не говоря уже об африканских неграх, но для крестьян они управлялись со всем этим очень даже неплохо. То, чему римского новобранца приходилось учить, эти уже умели. Неплохо обращались они и с пикой — не слишком длинной, метра где-то два с половиной. Впрочем, тут уже приходилось переучивать — ведь вилами крестьянин орудует обеими руками, а требовалось одной — во второй будет щит. И не лёгонькая цетра, а куда более увесистый большой щит кельтского типа — поменьше и полегче римского скутума, но того же примерно класса. Ведь из тех, кто не станет лучником, будет формироваться главным образом тяжёлая линейная пехота — полегче и попроворнее римских легионеров, но в целом аналогичная им. А вот бою на мечах учить приходилось практически всех. Это у дикарей всякий мужик — воин, а турдетаны — народ преимущественно крестьянский. Имели-то оружие многие, но владели им гораздо хуже тех дикарей, и это видно было сразу. А задача предстояла куда сложнее, чем у римлян — тяжёлая пехота Миликона должна была уметь рубиться не только в строю, но и врассыпную. Для этого и щит полегче римского скутума, для этого и меч подлиннее гладиуса. Мы уже познакомили вождя с нашими мечами и продемонстрировали ему их преимущество перед традиционными. Понятно, что всего сразу не охватить, но со временем неизбежно перевооружение его воинства единобразными мечами установленного образца. А пока будущие турдетанские «легионеры» мутузят ни в чём не повинные столбы и друг друга деревянными учебно-тренировочными мечами. Занятия обязательны и для тех, кто уже расселён по деревням — ага, аракчеевщина, млять. И это ведь ещё до настоящей строевой дело не дошло — так, походной колонне их только пока учат, в которой интервалы достаточны, чтоб обойтись без шагания в ногу…

По поводу строевой у нас в самом начале целая дискуссия вышла. Нет, что для тяжёлой линейной пехоты она нужна — тут разногласий не было. Без строя не укрыться от плотного обстрела «черепахой», не отразить атаки конницы и не обойтись малыми потерями в бою с пехотой. Но Васькин предлагал сразу же начать обучение новобранцев полноценной строевой, как в современных армиях. Мы с Володей прикинули хрен к носу, вспомнили собственную срочную, переглянулись и поняли, что понимаем друг друга без слов — и сообщили Хренио, что он, как всегда, охренел. После чего объяснили ему предельно популярно, то бишь на пальцах, что парады никому на хрен не нужны, и дрочить шагистикой людей, к ней непривычных — ага, «сено-солома» — это самый верный способ отбить у них всякую охоту к обучению. Крепостничества тут как-то не завелось, законов против бродяг как-то тоже, не восемнадцатый век ни разу, так что из-под палки людей муштровать — разбегутся на хрен и будут правы. Хоть и дисциплинированы турдетаны по сравнению с прочей буйной дикарской вольницей — всё-же не настолько, чтоб делать из них зомбиков-болванчиков. А чтобы такой хрени не происходило — надо, чтобы люди не тупо выполняли команду ненавистного унтера с палкой, которого тогда в первом же бою первого же и укокошат, а ПОНИМАЛИ, для чего нужны эти «сено-солома». Чтоб постояли под обстрелом, чтоб получили фингалы от тупых учебных стрел и дротиков, чтоб убедились, что без «сена-соломы» и прочих сомнительных «прелестей» шагистики не получится слитного и слаженного плотного строя, без которого тяжёлому линейному пехотинцу в бою не выжить. Вот тогда — поняв и убедившись на собственной шкуре — люди воспримут правильно, вытерпят и научатся. А парады, все эти дурацкие церемониальные марши с идиотским выбиванием пыли из плаца, ни для каких практических целей на хрен не нужным — пусть этим римляне своих зомбированных задротов сношают. Доиграются они с этим в конце концов, когда начнутся солдатские бунты, первыми жертвами которых будут ненавистные центурионы, а без них развалится и армия. Нам такой обезьяньей игры в солдатики и на хрен не надо.

Увлёкшись зрелищем фехтующих на мечах новобранцев, мы не утерпели и тоже присоединились к занятию, дабы показать класс вчерашним пейзанам, а заодно и поразмяться самим. Но делать этих неумех нам быстро наскучило, и мы пофехтовали друг с другом, а потом, размявшись — с нашими бойцами.

— Ты только не поддавайся мне слишком уж явно, — предупредил я вполголоса Бената, когда мы встали в пару с ним, — Это заметно со стороны, а деревянным мечом ты меня не убьёшь.

— Ну, калечить тебя мне бы тоже не хотелось, — так же тихо заметил кельтибер, принимая боевую стойку и едва заметно ухмыляясь, — Хотя, ты ведь парируешь удары и МЕЧОМ…

Естественно, я так и делал. А как ещё прикажете выстоять в поединке с этим прирождённым головорезом, если не устраивать с ним вместо настоящей тренировки заведомого театрального спектакля? Только так и можно, широко применяя непривычные ему фехтовальные приёмы, в античном мире не прижившиеся из-за плохо приспособленного к ним античного оружия, но для моего — вполне подходящие. И даже такое бесспорное преимущество не давало мне существенного перевеса над этим уникальным самородком — так, лишь более-менее уравнивало наши возможности. Да и то — выбрав момент, когда это не будет заметно для зрителей, он мне всё-же слегка поддался. Типа, спас мою начальственную репутацию. И ведь в натуре — я успел здорово вымотаться, и сражайся мы с ним совсем уж всерьёз — он бы меня, скорее всего, дожал…

— Уфф… Если все твои соплеменники таковы…

— Не все. Лучше этих, намного лучше, — кельтибер презрительно скосил взгляд на турдетанских новобранцев, — Но если их хорошенько обучить и не пожалеть на это сил и времени, то даже НЕКОТОРЫЕ из этих смогут противостоять нашим ОБЫЧНЫМ бойцам. А меня — из тех наших, с кем мне доводилось состязаться — делали только пятеро, да ещё троим изредка удавалось это случайно. Это не моя заслуга — порода такая. Видел бы ты моего отца в его лучшие годы! Мало кто мог его одолеть, да и деда тоже. Только такие же, но ещё лучшей породы, а таких немного. Вот в тебе кое-какие задатки есть, хоть и не такие, как у меня и моей родни…

— Ты думаешь?

— Это заметно — у меня ведь глаз намётан на такие вещи. Ты можешь входить в то состояние, когда обостряется реакция, угадываются движения противника, а собственные движения делаются легко и без раздумий. Труднее, чем я, и не так хорошо, но кое-что всё-таки можешь. Тебя я, пожалуй, смог бы хоть чему-то подучить.

— А их сможешь? — я мотнул головой в сторону мутузящей столбы бестолочи.

— Этих — нет. Не потому, что не хочу, а потому, что невозможно. ЭТО — или есть от рождения, или нет. Если нет — научить этому нельзя. Ты думаешь, я не пробовал учить этому тех своих соплеменников, кому этого не дали боги? Пробовал, и не раз! И мой отец пробовал, и дед — бесполезно! Они даже понять не в состоянии, как это получается у меня, а я долго не мог понять, почему не получается у них. Если бы этому можно было научить — я бы и в своём племени стал большим и уважаемым человеком. Учил бы сынков вождей и старейшин и был бы с ними в большой дружбе…

— Пытался и не получилось?

— Хуже! У нас ведь ценится боевое мастерство. Ну и представь себе, как к тебе отнесётся бестолковый вождёныш, который на твоём фоне выглядит — ну, получше этих, конечно, но гораздо хуже, чем ему хочется самому. И как к тебе отнесётся его важный папаша, который хотел, чтобы ты сделал из его балбеса великого воина? А разве я виноват, что у них такая порода? Плохо служить тем, кто хуже тебя, да ещё и завистлив! Я ведь чего так охотно к тебе на службу подался? Ты такие вещи ПОНИМАЕШЬ и обиды не держишь. Поэтому у тебя служится хорошо. Но учить ЭТИХ — пусть их лучше учат те, кто НАУЧИЛСЯ сам. Такие — научат тому, чему научили их. Вот вы собираетесь учить эту бестолочь воевать строем — как римляне — и правильно делаете. Даже хорошо обученного, я в поединке легко сделаю любого из них. Двоих — скорее всего. Троих — ну, тоже шансы неплохие. Но против обученного строя мне ничего не поделать, как бы я ни тужился. Кого-то, конечно, успею убить прежде, чем убьют меня, но много ли мне будет от этого радости? А если им ещё и мечи дать такие, как у тебя и твоих друзей…

— Это намёк?

— Ну, мне бы не хотелось выглядеть наглецом, но — хорошо бы. С ТАКИМ оружием я, пожалуй, рискнул бы выйти и против четверых.

— В ближайшее время вряд ли получится…

— Да ничего, я подожду, — ну и что прикажете делать с этим вымогателем? Он ведь подразумевает не только тупой угол заточки «сильной» части клинка, как раз и позволяющий принимать удары на неё, а ещё и материал. Но Укруф остался в Карфагене, а Нирул переберётся сюда только на днях, и ему ж ещё обустроиться на новом месте не один день нужен. Ну и где я возьму бериллиевую бронзу без них?

— Римляне! — предупредил присланный начальником привратной стражи посыльный. В ворота как раз въезжали несколько римских верховых во главе с начальником в традиционном красном плаще.

— Почему-то я так и подумал, что найду вас здесь! — прозвучало вдруг знакомым голосом по-гречески, — А этруск не с вами?

— Он в Гадесе, почтенный, — ответил я Гнею Марцию Септиму после того, как справился с изумлением. Поди узнай его во всаднике, облачённом в военную экипировку, когда в палатке римского лагеря я видел его только в цивильном одеянии! Для наших и турдетан я негромко добавил:

— Аккуратнее с разговорами — он не первый год в стране и может знать язык.

— Я прибыл проверить, как здесь обустраивается Миликон, — пояснил римлянин, — Должны же мы знать состояние дел наших союзников и федератов. Вижу, неплохо вы тут развернулись…

Проквестор ловко соскочил с коня и передал повод одному из сопровождавших его римских солдат, у которого его принял слуга.

— Так, так! Военный лагерь? Ну, до нашего порядка, конечно, далеко, но для начала не так уж у вас тут и плохо, — заметил Гней Марций, осмотревшись вокруг, — Вижу, что общение с римской армией идёт испанцам на пользу. А это ваши рекруты? Ну-ка, дайте-ка и мне поразмяться!

Вооружившись поданными ему деревянным мечом и плетёным из прутьев щитом, римлянин примерился к ним, сделал несколько пробных движений и включился в тренировку, проявив весьма недюжинные навыки в обращении с оружием. Одного за другим он играючи сделал пятерых недавних крестьян, и видно было, что это он ещё их щадил. Серьёзный боец! А впрочем, чего ещё ожидать от римского всадника — не просто кавалериста, а представителя превилегированного всаднического сословия?

— Сразу видно новобранцев! — заценил он побеждённых противников, — Настоящие воины здесь есть?

— Володя, не покалечь его! — предупредил я спецназера, явно оживившегося от предложения помахаться с римлянином.

— Тогда я лучше — пас. А то, млять, в натуре ещё увлекусь…

— Я очень устал, — заявил мне Бенат, когда я взглянул на него.

— Это ты-то?

— Максим, ты ведь замечаешь, когда я тебе поддаюсь. И он тоже заметит. Но ты всё понимаешь правильно и воспринимаешь нормально, а он может обидеться, как и наши вожди. Я ведь сыт уже этим по горло. А если он заставит меня драться с ним всерьёз, то я его и деревяшкой — ну, убить не убью, но изувечить могу запросто. Лучше уж ты сам им займись. Двигается он ловко, но с твоей манерой боя незнаком — пожалуй, я бы даже рискнул поставить на тебя.

Васькин незадолго до появления проквестора отлучился куда-то по своим делам, так что деваться мне было некуда. Ох, млять! Собираясь в перспективе вооружать армию Миликона более дешёвым железным подобием НАШИХ мечей, мы и учебно-тренировочные внедрили соответствующие, так что меч был привычен, но вот щит — ни разу не цетра, а гораздо более громоздкий аналог скутума, привычный римлянину, но непривычный для меня. Против неумелых пейзан это не имело принципиального значения, но сейчас-то передо мной ни разу не пейзанин!

Я едва успел поддёрнуть вверх проклятый «скутум», принимая на него стремительный удар противника, и принял его, конечно, не на середину, где у настоящего щита был бы умбон, и даже не на край, который тоже был бы окован металлом, а просто на плоскость. А второй удар мне пришлось парировать уже мечом — хвала богам, всё-же «сильной» частью. У Гнея Марция глаза полезли на лоб от столь кощунственного попрания античных фехтовальных традиций, и я воспользовался кратким мигом его замешательства, чтобы, продолжая движение отбива, отжать его меч в сторону своего щита и тут же полоснуть его по руке — почти стандартный сабельный приём. Уфф! Удачно вывернулся! Затянись схватка подольше — у этого ловкача были бы хорошие шансы меня уделать…

— Ты привык к более лёгкому маленькому щиту, — определил он, отдышавшись.

— Ты прав, почтенный. Я служил в лёгкой пехоте.

— Тогда понятно. Но кто тебя учил принимать удар на меч? Будь это настоящий бой — ты бы испортил его.

— Зато остался бы жив и подобрал бы после боя неиспорченный. А много ли толку от неиспорченного меча мёртвому?

— Тоже верно! — усмехнулся римлянин, — Но ведь ты испортил бы при этом и мой, и тебе пришлось бы выбирать из двух испорченных мечей.

— Жизнь дороже, — возразил я, — Да и велик ли вред от небольших зазубрин у самой рукояти? Зачем их стачивать? Рубим-то мы той половиной, что у острия, — рассказывать ему о средневековых мечах, у которых «сильная» часть вообще не затачивается, я не собирался. Показывать свой — тем более. У меня и для Бената-то запасного меча пока нет, не хватало только ещё и этому зависть разжигать! Дарить ему свой я уж точно не стану!

К счастью, обошлось. «Уев» меня моей «неправильной» манерой боя, он вернул себе утраченный проигрышем кураж и в тонкости совать нос не стал. По его просьбе мы, включая и успевшего вернуться Хренио, присоединились к его людям, дабы показать ему окрестности. Вид нашего «лимеса» Гнея Марция озадачил:

— А почему на этом берегу? Разве тот берег не наш?

— Наш, но там труднее обороняться и держаться до подхода подмоги. Зачем нам лишние потери?

— Мне кажется, этим лузитанских разбойников и здесь не сдержать.

— Эта линия задержит их и даст нам время подготовить им встречу. В неудачном для нас случае — задержит их на обратном пути, и погоне будет легче нагнать их.

— Ну, если только так… Хотя — для начала неплохо. Я ожидал худшего. Довелось опробовать в деле?

— Не здесь — немного дальше, — я указал ему направление выше по реке, и мы поехали туда.

— У вас уже и форт есть? — изумился римлянин, увидев вдали первый из наших опорных пунктов.

— Этот и ещё парочка, почтенный, — я имел в виду уже готовые и функционирующие, не касаясь ещё доброго десятка строящихся или намеченных к постройке.

— Неплохо! А где было нападение?

— Не доезжая до него. Вон, где люди чинят вал.

— Одно было нападение?

— Три мелких и одно посерьёзнее, — о том, что к этому последнему нападению мы были готовы заблаговременно, поскольку были предупреждены Ликутом, я дипломатично умолчал. Зачем римлянам знать о наших непростых и неоднозначных взаимоотношениях с НЕКОТОРЫМИ лузитанами, о которых и из своих-то знают лишь единицы?

— И каковы результаты?

— Да вон они — висят на деревьях, — я указал на ту сторону реки, где на опушке леса успело ощутимо прибавиться повешенных «высоко и коротко» бандитов.

— Надо было распять их на крестах, как принято у нас. Иначе непонятно, кто они такие и кем казнены. Я слыхал, что и лузитаны тоже удавливают своих преступников подобным образом.

— Они — у себя, мы — у себя, — возразил я, — Кто ещё мог повесить разбойников на турдетанской территории кроме самих турдетан? Всё, как положено по закону!

— Варварский закон! Ладно, вас оправдывает то, что НАСТОЯЩИХ законов — наших, римских — вам изучать некогда, и они могут и обождать, а пока вы не обучены им — судите и казните, как умеете, — не стал спорить проквестор, по которому и так было видно, что брюзжит он лишь для порядка, а на самом деле вполне доволен.

Ещё довольнее он оказался, когда мы подъехали обратно к строящемуся городу Миликона, и он заценил укрепления:

— Неплохо! Для начала — совсем неплохо! Без осадных машин я бы даже подступать не стал. А откуда у лузитанских дикарей возьмутся осадные машины? Да, когда Миликон закончит строительство — здесь можно будет удержаться даже при ОЧЕНЬ серьёзном набеге. Неплохо! Я слыхал, что Миликон решил дать городу новое название? Что ж, он восстанавливает его из руин, можно сказать — строит заново, так что имеет на это полное право. Как его назвали?

— Дахау, почтенный! — бодро и с самым серьёзным видом доложил начальник привратного караула, отчего мы прыснули в кулаки.

— А что смешного? — не понял Гней Марций.

— Ну, вообще-то мы так называем тот лагерь, в котором ты уже побывал, — пояснил я ему.

— А вот это — правильно, хорошо придумали! — неожиданно одобрил римлянин, — У нас тоже многие города выросли из бывших армейских лагерей, и это настоящая римская традиция! Я доложу претору — он будет доволен. Ну-ка, ещё раз название города? — раскрыв навощённую дощечку, он нацарапал на ней стилосом под нашу диктовку большими латинскими буквами «DAHAU» и постановил:

— Так тому и быть! А теперь — поехали, посмотрим, что у вас там внутри этого вашего Дахау!

Никаких великих тайн, которых не полагалось знать римским властям, ни у нас, ни у Миликона в городе завестись ещё не успело. Сюрприз ожидал не проквестора, а вождя, наверняка собиравшегося назвать город совсем иначе. Но римляне — народ упрямый, типа «как сказал, так и будет», а тут ведь не просто сказал, тут уже и записал, да ещё и на глазах у собственных солдат, а это — уже не шутки, это уже серьёзно. Спорить с представителем римской власти Миликон едва ли станет, жаловаться претору — тем более. Скорее всего, чтобы не терять лица, сделает вид, будто сам так решил — Васькин явно оказался провидцем, гы-гы! Да и хрен с ним, пускай. Дахау — так Дахау…

 

5. Путь домой

Из Гадеса мы отплыли домой с чистой совестью и с сознанием выполненного долга. Всё, что требовалось — разрулили. С формированием будущей турдетанской армии дело было на мази, хозяйственные вопросы Миликон решил, а главное — удалось достичь взаимопонимания с преторским проквестором Гнем Марцием и подготовить более, чем приемлемый договор вождя с Римом, за основу которого при разработке мы взяли средневековый вассальный канон. В чистом виде его протолкнуть, конечно, не удалось — ну не понимают римляне таких вещей, как «служить сюзерену сорок дней в году», зато принцип полной автономии свежеиспечённого федерата прошёл легко. Вот что значит бросовая земля, заниматься которой гордым квиритам банально недосуг!

Удачно продемонстрировали проквестору и наше бедственное положение — приняв с нами участие в «дегустации» желудёвого пайка турдетанских переселенцев в Дахау — название таки прижилось и к городу Миликона — римлянин проникся и включил в договор пункт об освобождении всех подвластных вождю поселений в указанных границах от налогов и обязательных продовольственных поставок на пять лет. Мы о таком и не помышляли, собираясь просить лишь о трёхлетнем сроке, но, само собой, решение преторского чиновника нас ни разу не огорчило. В дальнейшем — как вассал-союзник — вождь должен будет передавать в распоряжение претора двадцатую часть урожая и приплода скота со своих земель и столько же будет обязан продать по фиксированной цене, если римлянам это потребуется. Это было обычной практикой в отношении подвластных союзников — просто подданные несли аналогичные повинности в удвоенном размере. Для тёплой и плодородной Испании это было вполне приемлемо и необременительно. Более того, мы ведь ещё и схитрожопили, настояв на ПОЛНОМ перечислении всех возделываемых культур и всей выращиваемой живности, с которых полагалось платить означенные налоги и осуществлять поставки. В результате всё, что завелось бы в хозяйстве автономии нового, в договоре не перечисленного, по букве договора налогообложению и обязательным поставкам не подлежало. Нужно было видеть при этом мгновенную ухмылку Васькина. Что он там давеча говорил о свиньях, а?

Понятно, что халявы в этом мире не бывает. За сниженные по сравнению с обычными подданными налоги и поставки союзник обязан предоставлять по первому же требованию римского наместника вспомогательные войска. Как раз на этом погорел предшественник Миликона, отправивший большую часть своих вояк в Кордубу и оставшийся беззащитным перед лузитанами. Заключённый договор гласил, что Дахау и прилегающие к нему земли должны отправлять в распоряжение претора не более половины своих войск, которые были особо оговорены как ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ, а наша «аракчеевщина» никак не фиксировалась, и крестьянское ополчение в договоре вообще не фигурировало. Какое же это войско? Так, сельские отряды самообороны. Уж очень неспокойно на лузитанской границе… Главный же наш финт ушами заключался в чётком указании границ автономии, в том числе и ВНЕШНИХ, полностью совпадающих с нашей частью границы римской Дальней Испании. Римляне — сами законники и бюрократы ещё те, так что данное буквоедство Гнея Марция не удивило, даже понравилось — варвары осваивают передовую римскую культуру, гы-гы! А в результате, в сочетании с полной самостоятельностью Миликона во всём, что не касалось налогов, поставок и предоставления «большому брату» вспомогательных войск, получалось, что Рим в этом договоре САМ обозначал территориальные ПРЕДЕЛЫ своей власти и юрисдикции, за которыми вождь получал таким образом полную свободу рук. И всё, что он завоевал бы там, в соответствии с ловко проведённым нами в текст договора «принципом нерушимости границ», было бы уже совершенно отдельным политическим образованием, к турдетанской автономии на территории римской Дальней Испании никакого отношения не имеющим и Риму ни под каким соусом не подвластным. Естественно, на эту тему мы с Миликоном молчали как рыба об лёд. Какие завоевания? Тут бы от набегов за укреплениями отсидеться, с нашими-то горе-ополченцами! В общем, сделали всё для юридической и организационной подготовки будущей операции «Ублюдок».

Ублюдок, а точнее, Бастард — это, если кто не в курсах, прозвище некоего гражданина Пешеходова Вильгельма Робертовича, француза норвежского происхождения, ортодоксального католика, служащего военно-феодального управленческого аппарата в должности герцога Нормандского. Почему Пешеходов? Ну, стыдно-с, господа, таких вещей не понимать. Предок Вилли как звался? Правильно, Рольф Пешеход. Ну и какую фамилию прикажете после этого назначить тому Вилли? Завоевав Англию, означенный гражданин Пешеходов, физически и биологически оставаясь одним человеком, политически и юридически разделился на двух двойников-клонов — вассала французской короны герцога Нормандского и независимого суверена короля Английского. И никого не сношало то, что это один и тот же человек — принципа нерушимости границ никто не отменял. Вот такое же политическое и юридическое раздвоение предстояло и Миликону, когда он поднакопит для этого достаточно силёнок.

Пару дней он дулся на нас из-за Дахау, который, как оказалось, хотел назвать по названию своего прежнего городка. Помозговав, мы посвятили его в секрет прикола — естественно, отредактированный в духе официальной версии нашего происхождения. Типа, была у нашего венедского племени далеко на северо-востоке большая война с германцами, а те были большими любителями пленников в укреплённые и охраняемые лагеря сгонять и заставлять там вгрёбывать как папа Карло на голодном пайке из отбросов, и настоящий Дахау — как раз один из таких лагерей, и даже внешне очень похожий. Тоже прямоугольный в плане, тоже с ограждением из плетня, тоже с такими же вышками — просто, не мудрствуя лукаво, описали ему устройство и характерные признаки его собственного лагеря, включая и кормёжку желудями. А для пущего правдоподобия не забыли упомянуть и об отличиях — охрана в шкурах и рогатых шлемах, которую мы описали по стереотипному киношному штампу древних германцев. Кто поедет проверять? Нашим басням о масштабах той бойни — с нашей стороны аж полторы тысячи полегло, и ещё пять сотен германцы в тех лагерях заморили, из которых сотню в том своём плетёном из прутьев Дахау — вождь не поверил, уменьшив заявленную нами цифирь в «стандартные» три раза, но суть прикола уловил и от души поржал, что нам от него и требовалось. Оценив юмор, он обиду выключил и махнул рукой — ладно, так и быть, пусть будет Дахау. Попросил нас только никому больше не рассказывать. Приятно человеку гордиться своей причастностью к сокровенному знанию, которым владеют лишь немногие, и он — в их числе. Особенно забавляли его самодовольные ухмылки Фабриция, действительно ПОСВЯЩЁННОГО в наш секрет и знавшего от нас НАСТОЯЩУЮ версию. От той редакции, что мы скормили Миликону, он хохотал едва ли не больше, чем от самого нашего прикола. Впрочем, сочиняя её для вождя, мы и сами поржали вволю — даже Хренио, когда я ради пущей хохмы описал ему старика Алоизыча с его характерными усиками а-ля Чарли Чаплин, но плаще из медвежьей шкуры и с чёлкой, выглядывающей из-под рогатого шлема….

— А помните, мужики, как пыжилось это чмурло, Антипка которое, когда представлялось? — припомнил, давясь от смеха, Володя, — Гней Марций Антип, — гнусаво передразнил он проквесторского клиента-вольноотпущенника.

— Дык, целый римский гражданин — не нам, варварам, чета! — хохотнул я, тоже вспомнив эту картину маслом, — Пуп земли, млять!

— Ещё вокруг Эссельты увивался, хотел её за два медяка уломать! — прикололся и Васкес, — И как надулся, когда она его отшила!

— Так ведь за какие медяки! Аж за два римских асса! Видели, какие блямбы? Так он же ещё потом и набавлял — до пяти! — спецназер аж дурашливо закатил глазки, — И кого отшила! Самого Гнея Марция Антипку, гражданина Рима! — и мы расхохотались все втроём — это ведь и в самом деле надо было видеть!

— А потом, вроде, и НАСТОЯЩИЙ Марций слюну на неё пустил? — ухмыльнулся наш мент, — Или мне показалось?

— Было дело! — хмыкнул я, — Только Софонибу приныкал, чтоб глаза ему не мозолила, а тут эта — ага, тоже типа как городская вырядилась. Он-то ведь за мою рабыню её принял и думал, что всего-то и делов — со мной договориться, а как услыхал, что свободная и замужем — видел бы ты, как скис!

Пока Нирул организовывал переезд со всем рудничным и прочим хозяйством, его жена продолжала оставаться у меня под видом служанки, дабы быть под присмотром и под защитой. И проблем это никаких не вызывало, пока римлян нелёгкая не принесла…

— Он же ещё потом таки пронюхал, что ейный муж — мой вольноотпущенник, — поделился я приколом, — Так прикиньте, у них же принято, что вольноотпущенник и на свободе должен угождать во всём бывшему хозяину, ну он и вообразил… Представляете, каково было ему разжевать, что здесь ему — не тут, да при этом ещё и не обидеть?

— Его, наверное, смутило то, как она время от времени тебе глазки строила, — предположил Володя, — Намекала, можно сказать, прозрачно! Ведь было же дело, а?

— Ну, намекала — и чего? Нахрена, спрашивается, усложнять жизнь сверх необходимости? Велия для чего со мной Софонибу отрядила, которая ей и дома очень пригодилась бы? Как раз для этого самого. А эту — сбагрил мужу обратно с рук на руки, отправил с ним — и хвала богам. Как это по-рюсски? Фрау с бричка — битюг есть легко.

— Так неужто ж самому не хотелось воспользоваться случаем? Ведь эффектная ж бабёнка! И конкретно в тебя глазками стреляла, с прицелом! И не только глазками!

— Есть такое дело. Да только, сдаётся мне, что ей не просто перепихнуться ради интереса захотелось. Вот и прикинь хрен к носу — Нирул мне такие ништяки делает, а я тем временем жену его буду брюхатить! Если ей самой мозгов не хватает сообразить, что не очень-то мы с ним внешне похожи, то мне-то мозги на что даны? Чтоб я вместо головы головкой думал? Нахрена, спрашивается?

— Ну, тоже правильно — не стоит оно того. Твоя бастулонка уж всяко не хуже — даже пофигуристее…

— И поумнее, кстати. А дома ещё и законная супружница, надо полагать, уже годна к употреблению, — коммуникации античного мира — те, что полагались нам, ни разу ещё не вершителям судеб, а всего лишь их подручным — оставляют желать лучшего, и сообщения о новостях приходят с изрядным запозданием, но по срокам Велия должна была уже и наследника мне родить, и после родов оправиться. Волний с Фабрицием осведомлены получше моего, но не колятся, стервецы — типа сюрприз. Но по ним видно, что сюрприз меня в Карфагене ждёт приятный — как говорится, спасибо и на том.

— Счастливчик! — позавидовал спецназер, — Моя-то ещё только с брюхом ходит!

— Ну так и у тебя ж рабыня есть.

— Ага, видел бы ты, как моя шипела, когда её со мной отправляла! Везунчики вы с Хренио — попали сюда без баб, женились на местных и горя не знаете.

— Так твоя ж, вроде, не такая уж и стерва. Ну, дурила поначалу, потом, вроде, за ум взялась…

— Взялась… Для этого надо иметь, за что браться. Просто угомонилась. А потом, как залетела, снова в дурь попёрла. При вас просто не выступала, но дома… Знаешь, как шипит королевская кобра?

— По-твоему, мне со стервами дела иметь не доводилось? Всякие попадались — с тех пор и научился распознавать и отфутболивать обезьян.

— То-то ты так похренестически реагировал на юлькины наезды! Она психует, а ты спокоен как удав…

— А мне-то чего психовать? Ты же сталкивался в интернете с сетевым троллингом? Так это — то же самое, только в реале. С точки зрения биоэнергетики — самый натуральный энергетический вампиризм. Ну и хрен ли на него вестись? Собака лает — а караван идёт. Каким отсеком спинного мозга Серёга думал, когда на такую польстился — это ты его самого спроси. Я — умея вампирьи присоски отсекать — с такими не связываюсь, потому как иногда просто расслабиться и отдохнуть хочется…

— Тоже верно. А ты вот как думаешь, пацан у тебя там или девка?

— Тёща уверяла, что пацан будет. Знахарка, которую она приглашала для проверки — тоже.

— И ты им веришь?

— А почему бы и нет? У тёщи и у самой в роду знахари были, так что она в этом кое-что понимает и шарлатанке не доверилась бы. Ну а я сам…

— Ах, ну да, ты ж у нас и сам экстрасенс хренов!

— Ну, я не по этой части. Мы с Велией, конечно, поработали и над вероятностями, но есть же ещё и характерные признаки.

— Ты про форму брюха? Так это, вроде, не так уж и надёжно.

— Да нет, предварительные. У наших родоков мы с братом — оба пацаны. То бишь наша порода уж точно не заточена под строгание одних девок. У моей — тоже брат, а не сестра, так что и с её стороны тоже опасности особой не просматривалось.

— Так ты, выходит, грамотно выбирал. А я, кажись, вляпался — прикинь, и у меня сеструха, и у моей. Это чего тогда получается, что она мне одних девок рожать будет?

— Ну, не обязательно, но вероятность, что она тебя девкой наградит, получается высокая.

— Млять, типун тебе на язык! Подрастёт — я ж загребусь следить, чтоб не вляпалась ни в какую хрень! Это ж девка! Да ещё и блондинка может получиться, да ещё и в Карфагене!

— Ну, с твоей бандитской репутацией и с твоими ухватками тебе только совсем уж отморозков опасаться придётся, — утешил я его, — Прочие десять раз подумают.

— А кстати, Макс, твоя тёща только определять умеет или может и повлиять? — заинтересовался вдруг испанец.

— Ну, в володином случае поздно уже влиять — что сделал, то теперь и будет.

— Это я понял. Я имею в виду — заранее. Мы с Антигоной тоже хотели ребёнка завести, как я вернусь. А я вот теперь думаю — у меня ведь тоже сестра. У неё, правда, брат, но это ведь получается равная вероятность, а мне тоже хотелось бы сына. Можно как-нибудь повлиять на это?

— Если совсем честно — хрен его знает. Мы-то с Велией над собой работали, а это легче и надёжнее — есть эффект обратной связи по ощущениям. Да и подготовка у нас всё-таки кое-какая имеется, и врождённые задатки какие-никакие. Вернёмся — напомни, поговорю с тёщей и помозгую сам, что тут можно сделать…

— Ты говоришь про врождённые задатки?

— Ну, как и в любом другом деле. Кому-то биоэнергетика даётся легко, а кому-то не даётся совсем. Школа ведь коммерческая, сам понимаешь, и книги — это прежде всего замануха для неумех на платные курсы, где с них состригут деньги за каждую ступень, а по форумам в интернете я понял, что многим и на повтор ступеней ходить приходится — выходит, снова плати. А у меня нормально выходило и по книгам — не такой яркий эффккт, как там описан, но в принципе всё выходило. Свою стал учить — у неё тоже дело пошло.

— Так это значит, ваши дети унаследуют от вас ваши задатки по обеим линиям? Способности ведь в этом случае у детей должны усилиться?

— По идее — должны.

— И ты не боишься, что это может сослужить твоим потомкам плохую службу? Ну, тем, кто будет жить при средневековой инквизиции? Я не хочу сказать, что Священный Трибунал жёг всех подряд, но всё-таки…

— Я знаю, что зверства инквизиции сильно преувеличены. Это во-первых. Во-вторых — с этими способностями у моих потомков будет гораздо больше шансов ДОЖИТЬ до той инквизиции. В-третьих, предупреждённый — вооружён. Они будут знать расклад заранее и шифроваться, где требуется. И наконец, в-четвёртых — есть те, кем манипулируют другие, а есть те, кто сам манипулирует другими. Как ты думаешь, к какой из этих ролей я буду готовить своих детей и внуков?

Перевозившее нас судно давно уже миновало Гибралтар. Конечно, и Средиземное море — тоже не Пироговское водохранилище, но по сравнению с океанскими волнами Атлантики средиземноморские — игрушечные. Так, покачивает слегка, но и только. Практически всё путешествие мы, развалившись на палубных циновках, точим лясы.

На сей раз у Тарквиниев подходящей СВОЕЙ оказии для нас не подвернулось, и мы возвращаемся в Карфаген на «попутке», никак с кланом наших нанимателей не связанной. Это не значит, что нам следует чего-то опасаться — все нужные словечки замолвлены ещё в Гадесе, но маршрут у «попутки» свой, и он несколько отличается от прежнего. Суда Тарквиниев в силу специфичности своего груза предпочитают по возможности поменьше мозолить глаза римлянам и сразу же за Гибралтаром движутся вдоль африканского берега. Прочие же — в зависимости от торговых интересов своих хозяев. Немалая часть первую половину пути проходит вдоль южного побережья Испании с заходом в её порты, и лишь потом сворачивает к Северной Африке. В их числе и та большая гаула, на которой путешествуем мы.

Примерно четверть её груза составлет кованое брусками кричное железо, а в основном она нагружена солёным тунцом, гадесским рыбным соусом — гарумом, зерном Бетики и шерстяными тканями. Часть гарума и рыбы, как мы поняли из разговора с купцом, предназначены для продажи в попутных финикийских городах, зерно, оставшуюся рыбу с соусом и ткани — в Новом Карфагене, где их охотно приобретут римляне для снабжения консульской армии, и там же хозяин судна собирался купить ещё металла, после чего — пересечь ещё неширокое в этой части море и уже вдоль африканского берега доставить существенно прибавившийся груз металла в Карфаген. По сравнению с прошлым разом получался крюк, но небольшой, да ещё и с частыми стоянками в приличных по сравнению с Северной Африкой портах. Да и удобнее большое судно для пассажиров даже само по себе.

Стоянка в Картее, расположенной практически сразу же за Гибралтаром, была короткой — только свежей питьевой водой запастись. Затем, после довольно длительного перехода, остановились — с ночёвкой — в Малаке. Пока хозяин судна проворачивал свои торговые дела на рынке, мы немного прогулялись по городу. По местным меркам он был очень даже на уровне, хоть и не шёл, конечно, ни в какое сравнение с Гадесом, не говоря уж о Карфагене. Но видно было и то, что Малака переживает не лучшие времена. Стены носили следы штурма, после которого не были ещё толком отремонтированы, народу на улицах для такого города, на наш взгляд, было как-то маловато, да и многие дома со следами погрома. Некоторые, как ни странно, даже пустовали — это при том, что и в античные времена, как мы успели уже заметить, ушлый народец не упускал случая переселиться из глухой деревни в ближайший культурный центр.

— Римляне, господин, — пояснила мне Софониба не самым весёлым тоном, — Город разграбили и многих продали в рабство…

— Это когда был тот мятеж двухлетней уже давности? — припомнил я, — В нём, вроде, и эти финикийские города участвовали. Из-за чего, кстати? Слишком большие налоги?

— Даже не так сами налоги, как вымогательства и бесчинства римских наместников и их вояк. Вон, полюбуйся, — бастулонка мотнула головой в сторону, и её взгляд сверкнул ненавистью, — Проклятая римская солдатня!

Судя по снаряжению, солдатня была не римской и даже не латинской — те экипировались аналогично римским легионерам, да и служили, собственно, тоже в легионах — чаще в отдельных, но иногда и вместе с квиритами — на правах соплеменников. Эти же, скорее, вспомогательные войска из прочих италийских союзников, неравноправных римлянам и латинянам, но здесь ведущих себя столь же нагло, а то и ещё наглее легионеров — типичный оккупационный гарнизон в далёкой от большого начальства глуши. Те, на которых указала моя наложница, растолкав прохожих, развязно приставали к женщинам, иной раз давая волю и рукам. Увидев шикарную бастулонку, оккупанты тут же заинтересовались, но заметили маленькую серебряную пластинку с хозяйским именем на цепочке, какие носят обычно очень непростые рабыни, принадлежащие очень непростым хозяевам — таким, которые запросто могут иметь достаточно крутые связи и на простого солдата управу всегда найдут. Потом, когда она юркнула за мою спину, разглядели и нас — прилично одетых, при мечах, при охране, держащихся уверенно, а главное — незнакомых, явно проездом, неизвестно куда и к кому направляющихся. А я ещё и с нехорошей ухмылочкой на них взглянул, ожидая их дальнейших действий. Это италийцев здорово обескуражило, и они, переблеявшись меж собой на каком-то своём языке, даже на латынь не очень-то похожем, демонстративно отвернулись и снова занялись местными горожанками. И не зря — здесь была всё та же Дальняя Испания, на территории которой полученный мной у преторского проквестора «аусвайс» позволил бы мне без особого труда добраться и до городского префекта…

— Скисли, мерзавцы, — прошипела Софониба из-за моего плеча, после чего снова пристроилась рядом.

— Ты ведь, кажется, сама из этих мест? — спросил я её, догадавшись о причинах её резкой реакции на италийских служивых.

— Не совсем, господин. Я не отсюда, а из Секси, но и там творилось то же самое. Город восстал вместе со всем окрестным населением, а потом пришли эти… Ты сам бывший солдат, и тебе не нужно объяснять, что вытворяют победители в захваченных городах…

Вечером, когда улеглись спать, наложница мне кое-что наконец порассказала. Раньше я как-то не сильно интересовался её прошлым и не настаивал — видел ведь и понимал, что воспоминания для неё не слишком приятны, да и суть её злоключений угадать было несложно. Правильно ведь говорит — было дело, у самого рыльце в пушку — и штурмовал, и убивал, и грабил, и насиловал. Секси же, по её рассказу, повезло куда меньше, чем Малаке, и даже чем тому туземному городишке, где куролесили в тот год мы сами со товарищи. Мы-то там, подавив сопротивление и выполнив поставленную перед нами задачу, именно что просто покуролесили, без особого фанатизма. Так, отвели душу, не более. Поселение-то было турдетанским, для большинства наших камрадов соплеменным, и свирепствовать в нём никто не рвался. Финикийские же города морского побережья ни разу не были для италийских оуккупантов своими. Более того — их воспринимали как соплеменников карфагенян, не интересуясь причинами их выступления и списывая их на происки карфагенской агентуры. Были таковые в действительности или нет — теперь уж не выяснишь, да и не столь это важно. В Малаке ещё как-то сообразили, что к чему, и после отражения первого приступа вступили с римским командованием в переговоры о сдаче. Поэтому и отделались ещё более-менее легко — казнили вступившие в город римляне немногих, да и в рабство продали только активных участников мятежа. А вот в Секси сопротивление затянулось, и в результате родной город Софонибы был взят штурмом — со всеми вытекающими…

Наутро выяснилось, что в Секси наш купец останавливаться не собирается, рассчитывая миновать его и к вечеру дойти до Абдеры. Уговорить его переменить планы не удалось — попутный ветер позволял значительно ускорить путешествие, уменьшая транспортные издержки, а заодно и поберечь силы гребцов. Так бы и не довелось моей бастулонке повидать родину, если бы не вмешались обстоятельства. Опасаясь патрулирующих испанское побережье римских военных кораблей, пираты нечасто отваживались шалить в этих водах, но раз на раз не приходится. А караваны торговых судов здесь — в надежде на тот же римский флот — невелики, и отбиться собственными силами не в пример труднее. Завидев паруса разбойников, торговцы решили не искушать судьбу, а свернуть к ближайшей гавани, да хорошенько прибавить ходу, дабы успеть. Бывшую греческую Майнаку, три столетия назад уничтоженную Карфагеном и заселённую с тех пор финикийцами, успели уже к тому моменту миновать, а попутный ветер — куда лучший движитель для тихоходных «круглых» гаул, чем вёсла, и владельцы судов рванулись к Секси. Пираты ринулись параллельным курсом мористее, надеясь обогнать и отрезать купцов от спасительной гавани, и шансы на это у них наклёвывались неплохие. Торгаши уже начали раздавать своей матросне на всякий случай оружие, мы облачились в доспехи и расчехлили свои арбалеты в ожидании перестрелки и абордажа, да и наша охрана тоже предвкушала добротную разминку, но тут из-за небольшого мыса, к которому противник и намеревался нас прижать, внезапно вынесло римских вояк-мореманов — одну трирему и две лёгких униремы. Разбойники спешно поворотили на попятный, но куда там! От унирем они может и ушли бы — сами лёгкие и многовёсельные, но разве уйдёшь от триремы — даже римской, широкой и отягощённой центурией морпехов и «вороном»? Естественно, хрен они от неё ушли. Протаранив в бочину последнего из пытающихся удрать пиратов и предоставив добивать его одной из унирем, трирема без особого труда нагнала следующего, но вместо тарана вышла на параллельный курс и опустила на его палубу свой корвус, по которому тут же побежала гуськом тяжеловооружённая морская пехота. Мы наблюдали классический римский абордаж во всей его красе. Растерявшиеся пираты не успели встретить атакующих у самого мостика, где те могли наступать лишь по двое в ряд, сражаясь против пятерых, а то и шестерых, и это позволило бы им продать жизнь подороже. Да только разве ж о славной смерти мечтали эти бандиты? Плюнув на героическую романтику, они побросали всё тяжёлое и попрыгали за борт в надежде добраться до берега вплавь и скрыться от преследования. За ними, стремясь зайти наперерез, рванулась вторая из двух унирем, и видно было, что лишь несколько лучших пловцов имеют реальные шансы спастись. Первая же унирема тем временем, дотопив протараненного триремой противника, погналась за последним, отчаянно выгребавшим к открытому морю. Но трирема, оставив на захваченном судне призовую команду из двух десятков морпехов, выдрала из его палубы и подняла абордажный мостик и присоединилась к преследованию, результат которого предсказать было нетрудно. Понял это, само собой, и главарь беглецов. И — молодец всё-таки, не перессал — ломанулся к прибрежным рифам, где широкой триреме было куда опаснее, чем ему, и та была вынуждена снизить скорость. Вперёд вырвалась лёгкая унирема, командир которой, видимо, вошёл в раж и решил, что где проскакивает пират — проскочит и он. Но пирату повезло — хрен преследователь угадал. Зная здешние подводные скалы явно лучше римлянина, беглец сумел использовать свой единственный шанс на спасение и заманить его на незаметную с поверхности каменюку, на которую тот и напоролся со всего маху. Это сразу же изменило расклад. Триреме пришлось, плюнув на преследование, спасать своих — она оказалась ближе второй униремы, а та ещё не закончила разбираться с вражьими пловцами, которых не хотела упустить, и преследовать отчаянного лихача оказалось некому. Естественно, он не зевал, а на всех вёслах понёсся в открытое море.

Наши купцы, счастливо отделавшись от нешуточной опасности, как-то не горели желанием досматривать представление, а поскорее обогнули мыс и устремились к гавани Секси. Всех ли пиратов, спасающихся вплавь, перехватила и перетопила унирема, всех ли потерпевших крушение римлян спасла трирема, мы уже не видели. Торгашей тоже можно понять — от добра добра не ищут. Если разобраться непредвзято, то маловероятно, чтобы на пути к Абдере нас подстерегала ещё одна пиратская эскадра — большими флотилиями своих лёгких, быстроходных и потому подозрительных для римского флота судов они стараются не плавать. Когда я высказал это соображение, моя бастулонка заметно помрачнела — тем более, что и сам владелец судна, похоже, колебался. Но остальные купчины капитально перебздели — на хрен, на хрен! Продолжать путь одному нашему торгашу было тоже как то неуютно, а тут ещё и его натерпевшаяся страху команда встала на дыбы и потребовала расслабона — хорошего расслабона, настоящего — с загулом и ночёвкой. В результате же в наибольшем выигрыше оказалась Софониба, получившая нежданно-негаданно возможность побывать в родном городе. И нетрудно было догадаться о смысле бросаемых на меня украдкой взглядов. Млять, жаль лишаться ТАКОЙ наложницы, привык ведь, жаба давит — спасу нет, но если ей судьба найти там родных и близких, значит — судьба…

Сойдя на берег и перекусив в портовой таверне, мы с ней пошли в город, но уже при выходе из порта я заметил, что не очень-то она рада.

— Всё напоминает о том дне? Не смотри по сторонам. Просто иди по улице, — посоветовал я ей.

— Дело не в этом, господин. Я, конечно, и не ждала, что увижу старых знакомых прямо на причале, но мы прошли через весь порт, и я не увидела НИ ОДНОГО знакомого лица. Вообще ни одного! Я знаю, что многих убили и очень многих продали в рабство, сама из этих проданных, но ведь не должны же были вообще ВСЕХ!

— Не спеши с выводами. Мы ведь не весь ещё город обошли. Веди дальше.

Но чем дальше мы шли, тем печальнее становилась Софониба. Наконец, остановившись на одной улочке, вдоль которой стояли средненькие по местным меркам дома, она окинула их все взглядом, а затем всмотрелась в один из них и не смогла сдержать слёз.

— Твой?

— Да, я жила в нём… А теперь в нём живут проклятые италийцы! — из дверного окошка, приоткрыв створку, как раз выглянул шатенистый парень, непохожий ни на бастулона, ни на финикийца, ни даже на грека.

— Не вини их в этом. Они поселились там, где им было указано. Не они лишили тебя всего.

— Я понимаю, господин… Но видеть в пускай даже и бывшем, но СВОЁМ доме этих… Не могу…

— Успокойся и присмотрись к остальным домам. Может, в каком-то…

— Нет, я уже присмотрелась — везде чужаки. Вместо соседей справа — греки, вместо соседей слева — бастетаны из какой-нибудь глухой дыры, судя по неряшливости. Напротив через улицу — наши бастулоны, но тоже не отсюда, а из какой-то деревни, а рядом с ними — опять греки и опять эти италийцы. И так — по всей улице, насколько я смогла разглядеть. Здесь нет НИКОГО из наших. Давай уйдём отсюда, господин — не могу больше на это смотреть…

Мы вернулись к порту, и у входа в него присели передохнуть на каменную скамью возле набережной. Потом зашли пообедать в ту же припортовую таверну, в которой и завтракали, где увидели за одним из столов Хренио с Володей и их слугами. Подсели к ним, заказали обед, подкрепились, подегустировали неплохого вина из окрестностей Гадеса. Поболтали с нашими, набили трубки, покурили — в Гадесе выяснилось, что несколько из привезённых Акобалом из последнего рейса мешков с табаком были подмочены морской водой в шторм, что считалось уже некондицией, и мне не составило особого труда выпросить у Волния один из них. Вкус, конечно, немного не тот, но табак есть табак — и такой с удовольствием выкурим. Докуривая, я заметил, что Софониба пристально наблюдает за каким-то дряхлым стариком финикийцем, зашедшим попопрошайничать.

— Знакомый?

— Да, он всегда здесь околачивался. Его здесь знали все, и он сам знал в городе очень многих…

— На вот, подай ему на жизнь, это развяжет ему язык, — я выудил из кошелька и вложил ей в ладонь полшекеля, — И вот ещё, угости его, — в нашем кувшинчике ещё оставалось вина на пару небольших кружек.

Пока она расспрашивала старика нищего, мы сыграли с гудящей здесь же матроснёй нашего купца в кости, проиграли им несколько медяков, которых им как раз не хватало, чтоб дойти до полной кондиции, и через это сделались в их глазах их лучшими друзьями. Потом моя бастулонка вернулась — ещё печальнее прежнего.

— Никого. Все или погибли, или проданы. Ну, почти…

— То есть кто-то всё-таки уцелел? — уточнил я для порядка.

— Ну, часть городской черни — из тех, кто всегда лизал римлянам пятки…

— Ладно, успокойся — прошлого не вернуть. Пошли-ка лучше… гм… куда-нибудь, — мы уже договорились с хозяином забегаловки о комнатушках для ночлега и прочего тому подобного времяпрепровождения. Город, в конце-то концов, как называется? Секси, если кто запамятовал. Ну и чем, спрашивается, нормальному человеку, заполнять свой досуг в городе с таким названием? То-то же, гы-гы!

Одно из достоинств этого дела — помимо основного, конечно — ещё и то, что оно здорово прочищает мозги от всякой хрени. Хорошенько вымотавшись и восстанавливая силы форсированной ДЭИРовской прокачкой энергопотоков, я заметил, что и эта часть задачи в общем и целом выполнена успешно. Ну, в пределах возможного, конечно. Понятно, что ТАКОЕ хрен забудешь, но способность соображать и рассуждать здраво к Софонибе вернулась:

— Я неточно выразилась. На самом деле уцелели многие, и не из одной только черни. По словам этого попрошайки, из важных и влиятельных — около половины отвертелись или откупились, из средних — около трети или даже немного больше. Просто среди них — никого из наших, с кем мы общались…

— Ну, всё-таки не весь город, как тебе показалось вначале. Хотя твоим, конечно, не повезло…

— Не повезло… А вот скажи мне, господин… Ну, вот если бы случилось иначе — если бы уцелели и нашлись мои родные — ты позволил бы мне тогда выкупиться на свободу?

— Выкупиться — это вряд ли, — поддразнил я её маленько, — Ну подумай сама, откуда у твоей родни взялось бы столько серебра, сколько ты стоишь. Да ещё и после такого разорения, которое пережил твой город. Пришлось бы отпустить тебя так — не разорять же твою родню окончательно. Хоть и очень не хотелось бы лишаться такой женщины, как ты, но это была бы судьба…

— Но судьбе было угодно иначе…

— Не грусти. Хочешь освободиться — так и скажи. Освобожу, давно заслужила, хоть и жаль тебя терять. Но вот, допустим, освободил бы я тебя хоть прямо сейчас — и куда бы ты пошла? Да даже и, допустим, нашлась бы вдруг каким-то чудом твоя родня — так в том ли она была бы положении, чтобы защитить тебя от всех возможных передряг? Ты видела, что творится в Малаке, и знаешь, что было здесь. Ты думаешь, дальше — в Абдере или Барии — окажется лучше?

— Я понимаю, господин. Вот это — гораздо лучшая защита сейчас, чем даже наше прежнее городское гражданство, — она приподняла на ладони свою серебряную пластинку с моим именем, которую носила на цепочке, — Нашего города больше нет. Вроде бы, никуда не делся, стоит на месте, но уже не наш. Тоскливо это видеть…

— Ничего, завтра уже уплывём отсюда. А то в самом деле…

— Для тебя есть разница?

— Ну, мало ли что? Сама же говоришь, что что не так уж и мало твоих сограждан уцелело. Вот возьмёшь, да повстречаешь ненароком ещё одного какого-нибудь знакомого, да помоложе и пообеспеченнее этого попрошайки, а тот возьмёт, да глаз на тебя положит. А на тебя ведь глаз положить нетрудно. Ну и что тогда прикажешь с тобой делать, а?

— Хи-хи! Я ещё не сошла с ума, чтобы вешаться на шею каждому, кто на меня глаз положит! А у тебя есть чем занять меня, чтобы я ни о чём подобном и не думала! — и ручкой мне туда, где «есть чем», оторва эдакая! Естественно, мы снова занялись хорошим и полезным делом…

— Слушай, Софониба, а я ведь только сейчас сообразил… Как ты вообще в Кордубу-то попасть ухитрилась? — осенило меня, когда мы снова отдыхали после трудов праведных.

— Пригнали, как и других. Ты же сам понимаешь, что нас никто не спрашивал.

— Я не про то. Смотри, что получается — в Кордубе тебя продавали за пятьдесят шекелей. В аттических драхмах это… так-так…

— Семнадцать аттических драхм за десять шекелей, — напомнила она машинально — вот что значит финикийская примесь в породе!

— Да, и это получается… так… ага, восемьдесят пять драхм — меньше сотни. Где-нибудь в Афинах или каком-нибудь другом большом городе за морем ты стоила бы в несколько раз больше. И обратили тебя в рабыню не где-то вдали от моря, а в приморском портовом городе. Любой соображающий в своём деле работорговец погрузил бы тебя на корабль — ну, не одну, конечно, а когда вас таких набралось бы достаточно — и повёз бы за море, где за тебя дали бы настоящую цену, а не погнал бы в Кордубу продавать за бесценок.

— А, вот ты о чём? Нас — тех, кого отобрали — как раз и собирались продать морскому перекупщику, но не сошлись с ним в цене, а потом римляне получили приказ немедленно выступать к Кордубе. Нами заниматься им было некогда, и нас погнали в обозе, чтобы продать при случае позже. После этого римлянам срочно понадобились зачем-то деньги, и нас быстро продали уже кордубскому работорговцу.

— Получается, я должен благодарить Кулхаса за его наступление на Кордубу? Ведь иначе «ваших» римлян не перебросили бы туда в такой спешке, и ты уж точно не досталась бы мне. Выходит, судьба?

— Судьба, господин… И… спасибо Кулхасу…

После этого у нас снова как-то не обнаружилось разгногласий, чем бы нам ещё таким заняться… Наутро, к счастью, не одним только нам было тяжеловато продрать глаза. Матросня нашего купца, да и не только евонная, расслабилась вечером так, что ни о каком утреннем отплытии не могло быть и речи. Торгаши визжали и брызгали слюной, но поделать с этим стихийным бедствием ничего не могли. Поэтому отплыли только около полудня и лишь к вечеру безо всяких приключений прибыли в Абдеру. Следов штурма город не носил, да и странно было бы — в кулхасовско-луксиниевском мятеже Абдера не участвовала. Но Софониба, сама того не желая и совершенно к тому не стремясь, таки сумела пробудить во мне интерес к некоторым специфическим тонкостям. Ради этого интереса я навёл справки и выяснил любопытную картину.

Будучи ещё в границах Дальней Испании, но не поддержав охватившего большую часть провинции восстания, этот финикийский город не дал римлянам повода для военного подавления — нечего было подавлять. Тем не менее, без репрессий чисто полицейского характера не обошлось и здесь. Наводя порядок в провинции, римляне и в Абдере ухитрились «обнаружить» карфагенских шпионов Ганнибала и их многочисленных пособников — общей численностью свыше двух сотен. Приговор — продажа в рабство вместе с семьями — нас почему-то уже абсолютно не удивил. А на улицах города мы обратили внимание, что оккупационная солдатня ведёт себя ещё наглее и бесцеремоннее, чем даже в Малаке. Как-то раз, во избежание вооружённого столкновения с особо охреневшими от безнаказанности италийцами, когда Бенат уже ждал от меня только знака, чтобы покрошить этих уродов фалькатой, мне пришлось даже достать и предъявить их старшему проквесторский «аусвайс», при виде которого тот мигом сдулся и долго извинялся, моментально «вспомнив» даже скверный, но вполне понятный финикийский. В результате нам — в целях недопущения подобных инцидентов в дальнейшем — дали текущий гарнизонный пароль, и пару раз в тот день он нам пригодился. Так то мы, а каково приходится тем, кто не имеет ни блата, ни «ксивы» и не знает пароля, нам довелось понаблюдать собственными глазами.

— У нас перед восстанием творилось то же самое, — тихонько сообщила мне моя бастулонка, — Такое впечатление, будто эти мерзавцы нарочно подбивают горожан на бунт. Тебе не кажется, господин?

— Мне — не кажется. Я в этом давно уже уверен, — ответил я ей на русском языке, который она понимала уже практически полностью, — Думаю, что в Барии будет так же или даже ещё хлеще.

— Из-за того, что ближе к Новому Карфагену? — въехал в мою логику Володя.

— К его рудникам, — поправил Васкес.

В Барии, где была следующая стоянка, я не стал проверять нашей догадки, а сразу же предъявил «аусвайс» первому встречному римскому патрулю прямо в порту и получил от римлян пароль. Но уже и в самом порту мы увидели такой беспредел римлян по отношению к беззащитным местным финикийцам и бастулонам, что гулять по городу нам как-то расхотелось. Млять, скорее бы уж домой — в Карфаген…

 

6. Дела в Карфагене

— Макс, ты хоть знаешь, кто ты есть? — ехидно поинтересовалась Юлька.

— Знаю. Сволочь и эгоист. А ещё — рабовладелец, эксплуататор, латифундист и вообще буржуин недорезанный. Дикарь и мясник. Ещё — бессовестный циничный политикан. Всё, вроде? Ах, да — ещё и похабный солдафон.

— Хи-хи! Тебе виднее! Похабным солдафоном я тебя, кажется, ещё не троллила!

— Это я предвкушаю заранее — будешь. Когда тебе заложат, чем мы в Испании занимались — буду у тебя и похабным солдафоном, а иногда даже, наверное, и графом Аракчеевым.

— Да ну тебя на фиг, Макс! Какой из тебя в задницу Аракчеев! Как был ты Канатбаевым, так Канатбаевым и остался! Чурбан ты стоеросовый, вот ты кто! А ещё — замшелый патриархальный домашний деспот!

— О! Вот это уже наконец-то что-то новенькое! Рассказывай наконец, что ли?

— А чего рассказывать? Пока вы там развлекались своими страшно секретными и наверняка страшно тёмными делишками, мы тут встали на уши и до сих пор на них стоим. А твоя дикарка могла бы запросто поставить нас с ушей обратно на ноги, но упёрлась рогом и ни в какую — говорит, ты запретил.

— Погоди-ка. Что именно я запретил?

— Ну, короче, нам тут позарез твой телефон понадобился. По делу сгодился бы и Васькина, но евонная Антигона — вообще «здравствуй, дерево», по-русски — почти ни бельмеса, и толку от неё не добьёшься, а твоя-то, хоть и дикарка, но уже вполне соображает. Ну, я к ней, растолковала, что надо до твоего «сейфа» добраться, объяснила, что именно нужно, она всё прекрасно поняла, но упёрлась — типа, ты запретил туда лазить без спросу, и пока ты не вернёшься — хрен кто туда залезет. Представляешь? Мы тут на ушах, а твоя мне лекции о патриархальных домашних устоях читает!

— Правильно сделала — нехрен в мой сейф без меня лазить.

— Ага, в полном соответствии с замшелыми реакционными обычаями! Хорошо ты её «Домострою» научил! Ну и кто ты есть после этого?

— Ну, Велию-то как раз, в отличие от некоторых — заметь, пальцем не тычу — приучать к «Домострою» и не надо. Для неё это естественный порядок вещей. А кто я есть после этого — ты мне уже разжевала. Ага, именно он и есть — в чистейшем и рафинированном виде, гы-гы!

— Да фиг с тобой, Макс! Нравится тебе быть патриархальным домашним тираном, устраивает это твою — будь сколько влезет, мне без разницы! Но указания для особых случаев на время твоего отсутствия ты ей мог оставить? Мы же тут с ума сходили! А если бы ты вообще не вернулся?

— Да ладно тебе — что со мной сделается?

— Да с тебя-то, конечно, что ни случись — всё как с гуся вода. Но всякое ведь бывает — вы же там не на компе в войнушку играли, а живыми солдатиками. Я твою спросила — не со зла, а просто в раздражении брякнула — слава богу, она всё поняла правильно. Так знаешь, что она мне ответила? Что если судьба сложится так, то вот ключ, а вот тот, кто воспользуется им, когда достигнет совершеннолетия — и кивает мне на вашего кроху-груднячка. Класс?

— Правильно сказала — именно так всё и было бы.

— А нам, значит, пришлось бы ждать, пока он вырастет? Лет пятнадцать минимум? А он — сосёт себе мамкину сиську и спокоен как удав, ноль внимания на наши муки. Весь в тебя, короче.

— Ну, ты уж до такой-то степени не утрируй. Насчёт моей заначки на чёрный день я Велии указания на всякий пожарный оставил. А о свёртке с моими прибамбасами из нашего мира — правильно, речи не было. Это же теперь просто статусные цацки, которыми наши потомки будут гордиться. Чего их таскать туда, сюда? В сейфе — сохраннее для пацана будут.

— Так в том-то и дело, что телефон твой позарез нужен. Ага, статусная цацка! У тебя на этой статусной цацке много чего полезного имеется, а главное — есть разъём под флэшку…

— Стоп! — я выпал в осадок, — Вот теперь — подробнее. Можешь даже по слогам, если я туго соображаю. Серёга что, «багдадскую батарею» где-то надыбать ухитрился?

— Ты сам-то понял, чего сказал? Чтобы мой говнюк и неудачник, да ещё и смог хоть чего-то ухитриться! Он только языком трепать, да падать и набивать шишки на ровном месте ухитряется!

— Но ведь насчёт флэшки ты, надеюсь, не просто так ляпнула?

— Для чёрного ты поразительно догадлив, Канатбаев! Именно об этом я тебе и толкую! Мы ведь тоже думали, что всё, халявы не будет, все мозги иссушили, чтобы вспомнить хоть что-то полезное. А теперь — сюрприз. Полюбуйся-ка, скептичный ты наш! — Юлька достала свой самсунговский смартфон и демонстративно включила его, показывая, что он РАБОТАЕТ. Не как телефон, конечно, а как мини-комп. Мыылять!

— А теперь — смотри, ЧТО Наташка нашла в своей сумочке, когда рылась в ней!

Я вторично выпал в осадок, когда Юлька продемонстрировала мне маленькое зарядное устройство с солнечной батареей. А потом — долго и старательно громоздил этажи родной русской словесности, и прекратил это лингвистическое упражнение лишь тогда, когда от хохота Юльки, Велии и Софонибы скуксился и разревелся мой наследник. Тогда я убавил громкость и начал постепенно разбавлять свою матерщину приличными словами. Ну, Наташка! Ну, клуша! Ладно последние месяцы, у беременных баб мозги вообще набекрень, так что простительно, но раньше-то! Ведь два года держала заныканной вместе с сумочкой эту свою солнечную заряжалку, которая могла бы реанимировать наши аппараты, и хрен о ней вспомнила! Мы ведь до нашей командировки не единожды и не дважды башку ломали, нельзя ли чего с электричеством замутить. Я из Испании целую котомку хороших крупных кусков магнитного железняка приволок — исключительно чтоб железяки намагничивать. Прежде всего для компаса, конечно, который рано или поздно понадобится, но были и совсем уж наполеоновские планы — поэкспериментировать и попытаться соорудить ну хоть какой-нибудь примитивный электрогенератор. Ага, сооруди его тут, когда в античном мире обыкновенная медная проволока, годная для электропроводки — задача нетривиальная. Думали и об известных в Месопотамии и Египте «багдадских батареях», но их точного устройства мы не знали и склонялись даже к мысли заказать в Египте готовые — ну, в светлом будущем, когда позволят финансы и дойдут руки. На телефонах-то, а точнее — на флэшках, она была и у меня, и у Серёги, как и много чего ещё бесценного в нашем положении, но хрен ли толку от дохлых телефонов, как раз для оживления которых то электричество и нужно. Замкнутый круг, млять! Разные варианты перебирали — вплоть до того, что на полном серьёзе обсуждали вопрос о ловле электрических скатов, о которых Юлька припомнила, что грекам и римлянам эти плоские акулы с электрошокером были известны, а значит — в Средиземноморье они однозначно водятся. Правда, мы понятия не имели, как снимать и запасать эту рыбью электроэнергию. Даже устройство простейшего аккумулятора в конце концов с Серёгой вымучили, хоть и совершенно не представляли, зарядится ли он не от нормального постоянного тока, а от кратковременного импульсного электрического разряда, выдаваемого скатом. А у этой бестолковой курицы всё это время валялась безо всякой пользы нормальная человеческая солнечная заряжалка, о которой она благополучно запамятовать изволила! Ну и откуда тут — ага, после всего этого — прикажете набраться приличных слов для её характеристики? Вольт-амперной, млять!

— Успокойся, я ей уже и сама высказала, что блондинка — это диагноз, — утешила меня Юлька, — Знаешь ведь, почему блондинкам нельзя играть в шашки? Потому, что они их в натуре едят, хи-хи! Представляешь, до чего она меня довела? В кои-то веки я наконец начала одобрять даже ТВОЙ выбор!

— Точно? Значит, это мне послышалось, будто кто-то — мы не будем называть, кто именно — буквально только что жаловался мне на Велию?

— Зануда ты, Макс! Но сейчас это хороший признак — значит, успокоился.

Способность соображать нормально и выражаться прилично — ну, относительно — ко мне и в самом деле вернулась.

— Так погоди, Юля! У Сереги же точно такой же аппарат, как и мой, — вспомнил я, — Точно такая же «Nokia E7», только понавороченнее, судя по цене. Я свою за семь штук брал, а он свою — говорил, что чуть ли не за восемнадцать. Так что всё, что есть у меня — у него тем более.

— Макс, это ж Серёга! Я не знаю, как он ухитрился свой телефон раскокать. ТАКОЙ — суметь же ещё надо! Это мой ронять на пол нельзя, а он свой трижды только на моей памяти ронял, и аппарату — хоть бы что!

— Да, агрегат крепкий — только если с размаху об стенку шваркнуть…

— Говорит, что пуля из пращи попала. Ещё там, в вашем первом походе. Проверяли уже — сдох полностью, мертвее не бывает. Ну не лузер ли? Вся надежда на твой — надеюсь, ты-то его по всем вашим походам не таскал?

— Вроде, нет, — проговорил я, уже поворачивая ключ в замке своего «сейфа», представлявшего из себя здоровенный сундук из твердющего и тяжеленного эбенового дерева, окованный бронзовыми полосами, — Но надо проверить. Выставь пока заряжалку в окно на солнечной стороне.

— Да заряжена уже! Вчера ещё под завязку дозарядили, пока ты тут воссоединением с семьёй наслаждался! Доставай уж, куркуль! — это она увидела, что в «сейфе» у меня ещё один ящичек, закрываемый уже на простую задвижку, из которого я и извлёк наконец свой коммуникатор. Подключили к заряжалке, включил — млять, хвала богам, в натуре работает! Юлька чуть было не завизжала от восторга, да Велия ей вовремя пальцем погрозила — в самом деле, нехрен ребёнка пугать.

— Ладно, держи. Ты, надеюсь, с охраной?

— А куда от неё денешься? Твой тесть, как я свою первую версию «прогнозов» — ту, что мы с тобой по памяти ещё восстанавливали — упорядочила на восковой раскладушке и перевела уже на греческий, прислал к нам переписчика с кипой папируса, и без охраны запретил даже нос из дому высовывать. На рынок теперь спокойно не прогуляешься — обязательно два вооружённых до зубов мордоворота следом топают. С одной стороны приятно такой важной птицей себя ощущать, но с другой — ты даже не представляешь себе, как иногда раздражает! Так это ещё что! Теперь и по ночам возле дома дежурят — можешь себе представить?

— Легко. Не у одной только тебя — привыкай. И это — я понимаю, что вам с Серёгой до хренища всякой всячины надо просмотреть и переписать, но выберите пока только самое важное — мне ж тоже не терпится. Так, и папируса ещё надо накупить побольше…

— Сдурел, что ли? Он же дорогой! Зачем на свои-то покупать? Я теперь, когда у нас кончается, переписчику твоего тестя говорю, и тот на следующий же день ещё здоровенную кипу притаскивает. А иногда и вовсе в тот же день с посыльным присылают. Я же теперь ему выжимку из Тита Ливия делаю — по Карфагену и Нумидии, по Испании, по римским делам, по греческим. Скажу — и тебе запас доставят.

— Так ты хочешь сказать, что мне Ливием можно не заморачиваться? Ведь если я его не осилил — это ещё не значит, что у меня его нет. Хотя — погоди, ты ведь его на греческом строчишь? А нам ведь надо и для себя — на нормальном человеческом…

— Не парься — выжимку я делаю по-русски, а потом уж на греческий перевожу и переписчику диктую. Все твои войны и прочие заварухи с политическими раскладами там будут, не переживай. Вы же с тестем — два сапога пара. Что тебе интересно, то и ему — оба милитаристы, империалисты, куркули-буржуины и политические интриганы, хи-хи!

— Ага, они самые…

Вот в этом вся Юлька. Раздраконила меня и убежала. А я теперь — жди как дурак, когда они там с МОИМ аппаратом наиграться соизволят. А у меня на нём, да ещё и на флэшке, СТОЛЬКО всего! Мыылять! Самое же обидное вот что. Солнечная заряжалка ведь и у меня была, причём — уж всяко получше этой наташкиной «AcmePower MF2010». Моя «раскладушка» от того же производителя — «AcmePower MF3020» — чуток покрупнее, но некритично, почти вдвое тяжелее и примерно вдвое дороже, зато втрое ёмче аккумулятор, но при этом — за счёт того, что две солнечных панели, да ещё и пошире — втрое быстрее зарядка от солнечного света. Ейную приблуду десять часов заряжать, так что в один день в наших городских условиях хрен уложишься, два надо, а мою — жалкие четыре часа. Есть разница?

Но вся беда в том, что моя «суперэлектростанция» так и осталась в тот день в номере отеля — не взял я её с собой на пляж. Ну откуда мне было знать, что понадобится? Я ведь на пляж хожу купаться и загорать, а когда я загораю, то медитирую, а не с телефоном играюсь. Хоть он у меня и натуральный мини-комп, даже клава нормальная физическая есть, если разложить, но это — для других случаев. Если на работе, допустим, выдалось вдруг спокойное и не загруженное ничем окошко, так залезть в интернет на форумы, чужие сообщения почитать, свои оставить, электронную почту проверить, а на пляже — исключительно средство связи. Чтоб самому куда позвонить, если вдруг приспичит, или чтоб мне немногие избранные могли звякнуть, если что-то экстренное, но случаи эти были нечастые, и не было в прежней жизни ни единого раза, чтобы мне на пляже заряда в аппарате не хватило. Так что купил я свою заряжалку, можно сказать, из чистой паранойи, так и не пригодилась реально ни разу, отчего и не выработалось привычки таскать её с собой, и в тот единственный раз, когда она была бы весьма кстати, у меня её при себе не оказалось. Закон подлости, млять!

Потерзавшись воспоминаниями и закатав губы обратно, я занялся куда более приятным делом — вознёй со своим потомством. Вот уж расстаралась Велия, угодила — слов нет. Всего месяц с небольшим карапузу, но крупненький, крепенький, эфирка плотная, да и сам спокойненький, не такой уж и плакса. Вчера-то, конечно, разревелся при виде непонятно откуда взявшегося здоровенного незнакомого дядьки, когда я на руки его взял, а сегодня — уже, смотрю, привыкает. Так, куксится только изредка, но как пальцем ему пузо пощекотал, так даже и развеселился. В общем — признал, и к матери на руки от меня уже не всякий раз просится. Тут Юлька права — весь в меня. Мне мать рассказывала, что когда я сам таким же был, то тоже ревел в основном только по веским причинам — когда проголодаюсь, обделаюсь или чего-то шуганусь. Тут, правда, у тёщи своё особое мнение — говорит, что и Велия такая же была, так что это маленький Волний в их породу пошёл. С бабами — даже правильно воспитанными — в таких вопросах спорить нежелательно, да я как-то и не шибко стремлюсь. Мне ж не шашечки, мне ехать, главное — сын у нас с супружницей получился, насколько можно судить по первому времени, как раз таким, как и надо. Для оставления за собой, как и положено, последнего слова я сообщил Криуле, что как раз такую мать для своего потомства и выбирал, и в этом у нас с тёщей разногласий не обнаружилось.

— Ну-ка, Волний Максимыч, иди-ка к папе, — я снова взял его на руки, — Ну тебя и упаковали! — бабы есть бабы. Спеленали пацана и навернули на него столько материи, что для полной ассоциации с почтовой посылкой не хватало только обвязки бечевой крест-накрест и сургучной печати. Куда столько — лето на дворе и ни разу не наше подмосковное, даже не испанское, а натуральное североафриканское! Сняв с него лишнее, я приподнял его… Уфф! Что ж ты творишь-то, хулиган — в усы мне вцепился! Ручонка-то мелкая, пальчики вообще миниатюрные, а хватка — будь здоров! Велия, хихикнув, помогла мне аккуратно освободиться от захвата. Я для порядка обозначил символический шлепок ему по попе, затем снова пощекотал ему пузо, отчего мой отпрыск тоже захихикал и вцепился мне уже обеими ручонками в складки туники — крепенько вцепился. Это напомнило мне Дольника — «Непослушное дитя биосферы», если кто не в курсах. Ради эксперимента я поддержал его левой рукой под попу, дал перехватиться повыше, убедился, что держится крепко, и начал постепенно ослаблять поддержку снизу, продолжая поддерживать правой рукой только его головёнку — это надо, тяжёлая она у мелких человеческих детёнышей, сами держать не могут. В остальном же они — обезьянята обезьянятами, что наш карапуз и продемонстрировал нагляднейшим образом. Велия забеспокоилась куда больше его самого, когда я совсем убрал поддержку под попу, а он лишь на миг нахмурился — скорее озадаченно, чем недовольно, а затем вполне уверенно повис на цепких ручонках и даже попытался подтянуться — тут уже и моя ненаглядная прикололась. То-то же! Любите книгу, она — источник знаний! Надо будет обязательно ещё разок Дольника перечитать, когда Юлька аппарат вернёт…

Потом этот мелкий приматёныш продемонстрировал ещё один врождённый инстинкт, обмочив мне тунику, и я, посмеявшись, передал его наконец в заботливые и надёжные материнские руки. Софониба, тоже прыская в кулачок, забрала у меня тунику и кинула в стирку, а мне подала новую. Велия тем временем уже снова спеленала маленького пачкуна в чистое и дала ему грудь, заняв его важнейшим на данном жизненном этапе делом. А накормив и укачав на руках, аккуратно уложила в кроватку — отдыхать от трудов праведных.

Как я и ожидал, от родов моя супружница давно уже оправилась, что и продемонстрировала мне в первую же ночь. Теперь же, при дневном свете — вчера недосуг было разглядывать мелкие подробности — я обратил внимание и на дополнительные бонусы. Не зря я ещё в самом начале к её матери приглядывался. Родив мне наследника, Велия стала чуток пошире в бёдрах и пополногрудее, приобретя ещё более соблазнительную контрастность фигуры, чем имела прежде. Вот что значит порода!

Лишь после обеда, дав мне насытиться и выкурить трубку, моя ненаглядная проверила сладко сопящего в своей кроватке Волния и подсела ко мне утолять извечное женское любопытство. Это ведь только меня она вчера не допрашивала, знает порядок, а у Софонибы выведала всё, что та знала и о чём догадывалась. А интересовало доставшуюся мне в спутницы жизни дочь простого карфагенского олигарха ну никак не то, какой фасон платьев и какие причёски носят нынче модницы в Гадесе — об этом её и бастулонка просветила исчерпывающе. Но не только и не столько об этом…

Что прежде всего волнует турдетанку? Естественно, судьба соплеменников, как и у всех малых народов. Наслушавшись вчера от Софонибы страшилок о незавидной судьбе бастетан, а в особенности — бастулонов-горожан южного побережья, Велия прекрасно сообразила, что и турдетанам под той же самой римской властью приходится несладко. Не просто ж так — от нехрен делать — затеяна эта долгая и геморройная бодяга с созданием турдетанского боевого хомяка, верно? Услыхав от меня теперь, что дела там творятся, конечно, тоже нехорошие, но всё-таки не до такой степени, как с бастулонами, моя турдетанка успокоилась. Хвала богам, она у меня тоже реалистка и прекрасно понимает, что всех не спасти, а кого можно и нужно — так есть кому. Супружник ейный законный чем занимался, пока она тут тужилась, наследника ему рожая? Вот этим самым и занимался, под мудрым руководством её деда и старшего брата, а раз так — дело под контролем и, можно сказать, на мази. А что бастулонам помочь некому — ну, это уже не столь важно. Не в том смысле, что совсем уж плевать, тоже жалко, в Карфагене вообще все испанцы — свои, но турдетаны всё-таки ближе и роднее. Ага, племенной национализм в чистейшем и незамутнённейшем виде.

Дико по нашим современным меркам? Увы, здесь — античный мир, для которого это абсолютно нормально и естественно. На втором месте по значимости для неё отцовская родня в Гадесе, но тут нет особых причин для беспокойства. Моей жене не нужно объяснять, что финикийские города на средиземноморском берегу — одно, а расположенный по ту сторону пролива и омываемый открытым океаном Гадес — совсем другое. По Внутреннему морю римские купцы и сами уже плавать наловчились, и финикийцы им там не очень-то нужны, а вот океан — страшен, и самим гордым квиритам соваться туда боязно — на хрен, на хрен, гадесцы на то есть, вот пусть они и рискуют головами на суровых океанских волнах. Поэтому Гадес Риму нужен целым и невредимым, а в рабство можно и ненужных средиземноморских финикийцев обратить, заодно и своих купцов от финикийских конкурентов избавив. Прочие же испанцы для неё — вообще начиная с третьей очереди, которую как раз и занимают бастулоны. Кому повезёт, кто продержится до начала задуманной нами с её отцом операции — те смогут принять в ней участие и получить свой шанс для достойной дальнейшей жизни. Каждому — своё…

Да и мои собственные оценки, если вдуматься, не так уж сильно отличаются. Вон сладко посапывает в своей люльке мой карапуз. А кто он? Прежде всего, конечно, русский — об этом я позабочусь. Но на четвертушку он этруск и ещё на четвертушку — турдетан, и пускай он сам ещё об этом едва ли подозревает — от этого никуда не деться. Турдетаны — ближе всех для моей семьи. А кто составляет большинство наших товарищей по оружию? Тоже турдетаны. Ну так и о чём тут тогда вообще думать-то? Конечно, и Софониба — ни разу не чужая, и против её несчастных соплеменников я ничего не имею, но — реализма, млять, никто не отменял. Как объяснишь тому же Миликону, например, в честь какого такого абстрактного гуманизма он обязан приютить под крылышком бастулонских беглецов, когда куча его собственных соплеменников ещё не пристроена? Турдетаны теснятся в лагере и питаются желудями, всех принять невозможно, а тут ещё и эти. Куда, спрашивается? Дахау, конечно, концентрационный лагерь, но и он ни разу не резиновый. Позже, когда всё устаканится, можно будет принять и некоторое количество хороших ремесленников из этих городов. Но вряд ли многих. Во-первых, свои хорошие ремесленники есть и у самих турдетан, и утеснять своих ради чужаков никто не станет. А во-вторых — нельзя портить отношений с Римом. На создание чисто военных поселений римляне «добро» дали, но о полноценных городах со сманиванием туда бастулонских горожан уговора не было. И так-то договор с Римом содержит в себе, как и все римские договоры, одну маленькую, но существенную оговорочку — «до тех пор, пока это будет угодно сенату и народу Рима», позволяющую гордым квиритам в любой момент пересмотреть достигнутое ранее соглашение. И куда было деваться? Без утверждения сенатом договор недействителен, а без такой оговорки сенат хрен чего утвердит — или соглашайся на такой подвох, или вообще безоговорочно сдавайся на сомнительную римскую милость. Третьего, как говорится, не дано, и давать римлянам лишний повод для пересмотра столь удачно заключённого договора — Миликон ещё с ума не сошёл. Мы сами — тем более. Не для того старались.

Говорили в этом контексте и о флоте. Обосновывая нужность и полезность своих соплеменников, Софониба напомнила о виденных нами в пути многочисленных малых гаулах бастулонских рыбаков — более узких и быстроходных, чем пузатые купеческие. А благодаря хоть какому-то килю — уж всяко не уступающих в остойчивости туземным плоскодонкам. Жизнь же у тамошних рыбаков — далеко не малина, особенно теперь, и стоит лишь поманить, объявить вербовку добровольцев — мигом найдутся и подходящие люди, и подходящие судёнышки. И ведь права, тут возразить нечего.

Никто не произносит вслух, но все в курсе, что при случае кое-кто из тех рыбачков и деревянную парусно-вёсельную «рыбу» сцапать не побрезгует, и немало таких, так что контингент это в самом деле тёртый и лихой, и для будущих целей Миликона — вполне пригодный. Но то — для будущих. Сейчас выхода к морю у владений вождя нет, они — выше по течению Тинтоса, а без своего морского порта не так-то легко будет объяснить римлянам смысл и предназначение многочисленной бастулонской флотилии. Это ведь для открытого моря те рыбацкие гаулы мелковаты, а на небольшой реке каждая из них будет выглядеть как та подводная лодка в степях Украины, гы-гы! А уж целый флот из таких гаул — на хрен, на хрен! Вот позже, когда Миликон поднакопит силёнок для наступательно-завоевательной операции, а Ликут со своими лузитанскими хулиганами — поможет обосновать перед римлянами её целесообразность и своевременность, тогда — другое дело. Тогда и жалоба дружественного и союзного Риму вождя на отсутствие у него своего собственного флота прозвучит убедительно и реакцию вызовет правильную — без тех идиотских вопросов, на которые ведь иначе пришлось бы на полном серьёзе чего-то внятное отвечать. Римляне — ни разу не хохлы, и довод «а шоб було» с ними не прокатит.

На следующий день, дав мне таким образом пару дней побалдеть в семейном кругу, тесть вызвал меня к себе для отчёта о командировке. Мужик есть мужик — ему и половины того не понадобилось объяснять, что я бабам своим разжёвывал. Самый подробный рассказ в результате оказался не о делах, ради которых я был туда направлен, а всё о том же приколе с Дахау — Фабриций успел отписать отцу, и мне пришлось разжёвывать Арунтию неизвестный ему контекст. Въехав в суть юмора, тесть тоже прикололся, после чего посмеивался всякий раз, когда в разговоре упоминалось название лагеря и городка. Но особенно доволен он остался, конечно, не приколом, а тем, как лихо мы настропалили Миликона на массовую подготовку турдетанских лучников. Оказалось, что и он здесь времени зря не терял.

Перед командировкой я как-то раз поделился с ним информацией о будущей помешанности римлян на травле диких зверей в их будущих амфитеатрах, о которой я сам вычитал в своё время в «Идущих на смерть» Даниэля Манникса — самая лучшая, на мой взгляд, из научно-популярных книжек о римских Играх. Целая часть у него там посвящена римским бестиариям и зверям, развлекавшим римскую чернь в имперские времена. Привередливые римляне будут требовать всё более и более экзотической живности, да ещё и во всё большем числе. И для травли преступников, и для гладиаторских боёв, и для «охоты» на цирковой арене.

Мало им ближневосточных и африканских львов с леопардами — подавай им индийских тигров и чёрных пантер! Подавай им зебр и жирафов, которых хрен встретишь севернее Сахары! Ладно слоны, но подавай им ещё и носорогов, которых отловить потруднее, чем тех слонов! Наскучили африканские — подавай индийских, и хрен этих капризных зрителей нагребёшь — разницу между африканским и индийским носорогами они знают назубок! Что уж там о всевозможных антилопах говорить! Хочешь добиться популярности в Риме — изволь угождать вкусам и запросам многочисленной римской толпы. И не гребёт её, что для этого нужно пересечь пока ещё проходимую, но широкую и полную дикарей Сахару, что влетит в нехилую копеечку! Не гребёт, что звери из Индии, пройдя через кучу перекупщиков, возрастают в цене многократно. Не гребёт, что давно уже кончились в ближайший окрестных странах и леопарды, и львы, что заканчиваются слоны в горных лесах Атласа, что повыловлены даже антилопы в прилегающих к ним саваннах. Им — вынь и положь. По мнению Манникса, возрастающие год от года денежные траты Рима на приобретение экзотических животных для Игр стали в конце концов одной из основных причин разорения и краха Империи.

На самом деле вопрос этот не столь уж прост и однозначен и уж всяко не бесспорен — времена пока-что ещё республиканские, и тратиться на зверей ещё долго будет не столько римское государство, сколько добивающиеся популярности у черни частные лица. Но для нас не столь важно, на каком по счету месте по разорительности для Рима окажется в будущем его «звериная» статья расходов. Важно то, что далеко не на последнем, что цирковая травля неизбежно окажется одним из любимейших зрелищ римлян, от которых они хрен откажутся. А раз так — почему бы Тарквиниям не нажиться на этой римской «зверомании»? И именно сейчас, пока она ещё не набрала оборотов, пока Рим лишь начинает входить во вкус перенятой у Карфагена травли преступников львами, самое время застолбить за собой будущий прибыльный бизнес. Тем более, что для Карфагена он не столь уж нов, а для не столь уж далёкого Египта и его соседей — весьма стар. Журавлей, антилоп и гиен египтяне приручали и даже разводили в неволе ещё во времена фараонов. По крайней мере — в Древнем и Среднем царстве. Пастбищ-то в давно распаханной долине Нила мало, практически каждый клочок земли возделан, и неприхотливая дикая живность, способная пастись на окружающих долину каменистых пустошах, представляла для египтян немалый хозяйственный интерес. Юлька говорила как-то, что даже целый ном в Египте получил своё название от разводимых в нём антилоп, вида которых, как и того названия самого нома, я не потрудился запомнить.

Биологию ведь не нагребёшь. Потому-то и не одомашнил никто ни газелей, ни ориксов, ни оленебыков, ни козерогов, что не поддаются они полноценному одомашниванию. Если кто не в курсах — рекомендую «Ружья, микробы и сталь» Джареда Даймонда, прекрасно разобравшего там факторы, в силу которых одни виды живности поддаются одомашниванию легко, другие — уже с трудом, третьи — вообще практически никак. Всё дело в агрессивности и стадном инстинкте. Физически та же газель мало отличается от обыкновенной козы, но попробуй-ка попаси её в больших стадах! Пробовали, польстившись на их многочисленные, казалось бы, стада — не только в Египте, но и в Передней Азии, где их поначалу тоже хватало. Да только хрен там! Оказалось, что многочисленное стадо газелей не едино, а состоит из множества маленьких стад из вожака-самца и его гарема самок, держащихся обособленно друг от друга и не допускающих сокращения дистанции. Даже в изобильной кормом африканской саванне! А сгони их вместе в тесный загон — самцы-вожаки тут же начнут разборки меж собой, да и самки из разных стад-гаремов не сильно от них отстанут. До увечий и убийств будут бодаться — нет у них всеобщего инстинкта стадного соподчинения, а агрессивность повышенная — в отличие от обычных коз. Даже близкородственные им нубийские козероги, с которыми египтяне тоже работали, оказались куда неуживчивее и агрессивнее своих домашних сородичей. Поэтому для хозяйственных целей все эти виды оказались малопригодными, и в эпоху Нового царства от их разведения в неволе отказались даже упорные и трудолюбивые египетские животноводы.

Наверное, похерили бы это занятие совсем, если бы некоторые виды антилоп не успели стать священными любимцами некоторых египетских богов, и их хотя бы небольшие стада требовались соответствующим храмам. Да и египетская знать уж очень пристрастилась лакомиться антилопьим мясом, а заодно и развлекаться охотой. А какая охота у избалованной элиты? Станет сынок какой-нибудь важной шишки выслеживать, выцеливать и преследовать по нескольку дней одного единственного зверя как какой-то простолюдин? Невместно! Дело вельможного отпрыска — развлекаться, а не подобной дурью низкорождённых маяться! А чтобы в пределах уверенного выстрела всегда имелась дичь, да ещё и на выбор — загонщики на то есть. А из ближайших окрестностей они ту дичь согнали или откуда-то издалека наловили и доставили — то их простолюдинское дело, высокорождённым совершенно неинтересное. Да и павианы ручные или страусы для престижа требуются, а кое-кому и львов дрессированных подавай. Рамсеса — номер два который — два дрессированных льва в походах сопровождали, а поскольку на войне иногда убивают, а означенный Рамсес — не кто-нибудь, а сам «его величество жизнь, здоровье, сила», то помимо тех двух львов наверняка и запасные имелись. А значит, надо думать, было кому их отлавливать, кормить и дрессировать.

Соответственно, навыки отлова и дрессировки этой живности у египтян были отточены до совершенства, но для массовых охот египетской знати, давно уже изнеженной и обленившейся, требовались всё новые и новые стада пригнанной прямо под выстрел дичи, а её поблизости оставалось всё меньше и меньше — как из-за истребления, так и из-за опустынивания окрестностей нильской долины. На территории ливийцев и нумидийцев Сахара — всё ещё вполне приличная степь, местами даже с сохранившимися галерейными лесами вдоль рек, а рядом с Египтом уже и настоящая пустыня завелась — и каменистые пустоши, и солончаки, и барханы имеются. Сфинкса ихнего уже пару раз по самую шею песком заносило, сотни людей для очистки его от того песка выделять приходилось, но выжигание травы для создания рукотворной пустыни — дело государственное, а значит — архинужное и архиважное. Официально — чтобы от жадных и воинственных дикарей-ливийцев благословенную богами страну непроходимой пустыней отгородить, дабы не тревожили и не разоряли добропорядочных подданных фараона своими набегами. А заодно — чтобы некуда было тем верным и благодарным подданным разбегаться от неусыпных забот данной богами и горячо любимой родной власти. Но политика политикой, география географией, а дичь для развлечений фараонов и знати требовалась по прежнему, и к её отлову и загону египтянам всё чаще приходилось привлекать и соседей-ливийцев. Их же задействуют для аналогичных целей и карфагенские толстосумы. А если требуется живность, обитающая южнее ливийских земель, то её отлов и доставку всегда можно заказать и гарамантам.

За время нашего отсутствия Арунтий запряг и тех, и других, и уже в нескольких его поместьях в специально огороженных загонах появились небольшие стада длиннорогих ориксов. В других же, не только надёжно огороженных, но и оборудованных искусственными склонами — там, где не хватило естественных холмиков — такие же стада местных африканских козерогов. Чудес на свете не бывает, и если их не сумели за целые тысячелетия полностью одомашнить для хозяйственных целей египтяне — вряд ли это удастся, да ещё и за считанные годы, одному простому карфагенскому олигарху. Да только ему ведь и не нужно полностью, ему нужно только, чтоб жили себе в загонах и хоть как-то плодились, а чрезмерной скученности их поголовья из-за перенаселения он не допустит. Не молоко и не шерсть от тех ориксов с козерогами моему тестю нужны, даже не мясо ихнее, хотя и ему, конечно, никто не даст пропасть. Для охоты развлекательной эта дичь нужна, а если удастся её расплодить — так и для продажи таким же страстным любителям азартной, но нехлопотной охоты.

Это — официальная версия, ни от кого не скрываемая. Да и чего тут, собственно, скрывать, когда это правда? Юлька ведь права, мы с тестем — два сапога пара. Как мне правда в глаза не колет, так и ему. Будут и положенные по статусу собственные «охоты», будет и бизнес на этом — всё как у людей, гы-гы! Так что всё это правда, только правда и ничего кроме правды — просто не вся. Неофициально, но тоже не слишком тщательно засекречено — будущее расширение бизнеса вплоть до экспорта экзотической живности в Рим. Любят гордые квириты Игры — отчего ж не подзаработать на этом? Но зачем же при этом бить ноги и напрягаться, вылавливая в горах и саванне дичь, да ещё и с труднопредсказуемым результатом, когда её можно тупо разводить в загонах? Это просто на молоко и мясо её разводить нерентабельно, а на охотничьи забавы и по соответствующим ценам — вполне. И ничем она от дикой отличаться не будет — все отличающиеся экземпляры для поддержания породы будут выбраковываться на собственных «охотах». А на экспорт будет идти ценный первосортный товар — правильной расцветки, правильного телосложения и с правильными большими рогами, как раз и придающими ориксам и козерогам их солидный и представительный внешний вид. И это тоже истинная правда — что ж я, собственного тестя не знаю? Мля буду, в натуре, век свободы не видать. А вот того, что и ЭТА правда — тоже ещё не вся, посторонним знать уже никчему. Особенно — нумидийцам. Арунтий ведь на своих загородных виллах не только экзотическим животноводством занимается, но и вполне традиционным. Нумидийских коров с быками, в качестве выкупа за знатных нумидийских пленников полученных, он ведь под нож не пустил, а старательно разводит. Пока мы в Испании циничной политикой занимались, он здесь, как рачительный хозяин, ещё пару хороших стад в Нумидии прикупил — настоящих нумидийских. Для Африки — самых обыкновенных, но от обычных европейских и ближневосточных бурёнок, несмотря на общего с ними предка тура, здорово отличающихся. Рогами. Не с волками, а со львами и леопардами приходится в основном бодаться африканским коровам и быкам, и рога у них по размерам не уступают рогам африканского буйвола…

И уж совсем незачем знать посторонним, что буквально за несколько дней до нашего возвращения мой тесть получил от киликийских пиратов давно заказанную им и щедро оплаченную «ценную посылку» в виде критского оружейника с семьёй. Оружейника очень непростого и очень узкоспециализированного. Ни бронзу лить, ни железо ковать он не умеет, зато прекрасно делает знаменитые критские луки. Короткие, растягивающиеся до глаза и позволяющие стрелять прицельно, но не деревянные, а роговые, и поэтому — тугие, с резким боем, вполне пригодные и для войны. Зря, что ли, критские лучники во всём Средиземноморье ценятся? И дорог критский лук не оттого, что так уж сложен — гораздо проще скифского он устроен. Просто сырья он требует специфического — длинных и толстых роговых пластин. Из обычных бычьих рогов их не получить — нужны рога горного козла, из-за перепромысла давно уже ставшего на Крите редким. Дальше, надеюсь, разжёвывать не нужно? Два плюс два складывать все умеют?

Работать критский мастер будет, естественно, не на вилле, а в городе, где получит в своё распоряжение добрый десяток помощников и учеников. В дальнейшем же, когда Миликон завоюет наконец своё царство, производство роговых луков будет перенесено туда. И от нумидийцев подальше, и к правильному потребителю поближе. Луки ведь роговые не кому попало предназначены, а правильным лучникам — нашим, турдетанским. Тем, чьё обучение мы как раз и организовывали в Дахау. Ну, сперва, конечно, совсем нашим, тарквиниевским, но затем и до миликоновских очередь дойдёт. Козероги водятся и в Испании, и те, кто научится разводить их здесь — справится с этой работой и там. Да и нумидийский скот вполне можно туда завезти и там размножить. Хорошая стрела с науглероженным и закалённым стальным наконечником, выпущенная прицельно правильным лучником из правильного лука — фактор серьёзный. Сотни таких стрел, выпущенных не в белый свет как в копеечку, а тоже прицельно — фактор, в сотни раз более серьёзный. Железа и умелых кузнецов у турдетан хватает и так, лучники готовятся, а теперь не заржавеет и за лёгкими в обучении, но тугими и дальнобойными луками. Ох и не завидую же я лузитанам! Пока, для начала — лузитанам…

И разумеется, незачем заморачиваться производством луков и прочего будущему царю турдетан. Что ему, заняться больше нечем? Частная буржуазно-олигархическая инициатива на что? А его дело — царствовать. На нём — политика. Кто-нибудь полагает, что управление государством — простое дело? Ага, щас — с кухни за рюмкой чая! Попробуйте для начала хотя бы заваленным по самые гланды срочной работой — даже не цехом — производственным участком из пары десятков работяг-станочников поуправлять! Небо с овчинку покажется, гарантирую. А на Миликоне будет не участок и не цех, даже не завод. На нём будет какое-никакое, а целое государство — с таким клубком проблем, что лично я — не завидую ему ни разу. Не синекура этот монарший престол, ни разу не синекура. Государство обустрой, порядок в нём наведи, казну наполни, подданных при этом не обидь, от врагов границы защити, союзникам помоги, а большому римскому брату ещё и угодить при этом ухитрись — покажите, где луна, в какую сторону волком выть? Да тут за любую помощь ухватишься как утопающий за соломинку! И естественно, клан Тарквиниев окажет ему помощь — к вящей его и своей выгоде. И в экономике, и в управлении, и в политике, и в обучении турдетанской армии, и в военных подрядах по её оснащению. Надо ведь и свои рычаги влияния на него иметь — чтоб помнил, кому он всем обязан, и от кого зависит его дальнейшее благополучие. Мы выбрали на турдетанский престол наиболее подходящего из всех, но гарантии в таком деле лишними не бывают…

 

7. Великая Нумидия

Ни сама оригинальная немецкая «Лили Марлен», ни вот эта кривошеевская пародия на неё на русском языке — ни разу не марш, но мы ведь не топаем в такт ногами, а размеренно покачиваемся в «рогатых» сёдлах верхом, так что — сойдёт. Тем более, что мы с Володей опять оторваны от семей, и это навевает соответствующий настрой. А вытянувшаяся по тропе стройной походной колонной наша многочисленная и вооружённая до зубов кавалькада, деловитая и невозмутимая на фоне беспорядочно носящихся взад-вперёд полуголых дикарей-нумидийцев, диктует и окрашивающие его соответствующие ассоциации. Ага, орднунг юбер аллес.

До «рус иванов» нумидийцам далеко, так что хрен мы им с Володей чего отдадим, хоть и способны они в принципе на «ураганный» обстрел дротиками. Да только ведь и наши испанцы в таком деле далеко не профаны, да и дожить надо ещё нападающим до переброски дротиками с нашей охраной, а при нас ведь и лучники ещё есть. Не наши, правда, а кельтские, одолженные Арунтием на эту поездку у дружественного ему олигарха. Наших лучников, а главное — наши луки, нумидийцам показывать не стоит. Пусть лучше видят длинные кельтские, из которых только кельты толком стрелять и умеют. Захотят скопировать и перенять — ну-ну, мы посмотрим и посмеёмся. В умелых же кельтских руках длинный лук страшен, и любой, кто осмелился бы напасть на нас, начал бы нести потери уже издали. Вблизи же испанцы мечут дротики не хуже нумидийцев, а уж в последующей рукопашке — не позавидуешь тому, кто угодит под испанские мечи и фалькаты, и дикари об этом помнят — имели не так давно случай убедиться, гы-гы! Да и не воюем мы сейчас с ними…

Собственно, с ними и Карфаген не воюет. Ну, были небольшие приграничные инциденты, сходу же и улаженные. А так — между Карфагеном и Нумидией мир, дружба, жвачка. По крайней мере — в теории. Масинисса пока ещё не успел «вспомнить» о так и не удовлетворённых территориальных претензиях к Карфагену, а сама Республика связана по рукам и ногам условиями мирного договора с Римом. Но то Республика, а мы-то тут при чём? Мы свой шесток знаем, в большую политику не лезем, а от бандитского налёта отбиться — это ж разве война? О разбойничьих бандах и о том, как с ними следует поступать, в мирном договоре Карфагена с Римом не сказано ни слова. Хвала богам, не докатился ещё античный мир до такого маразма, как защита прав уголовников и ограничение в правах на самооборону для частных лиц. Вот одно «досточтимое» для нас с испанцами и «почтеннейшее» для карфагенских финикийцев частное лицо и посамооборонялось немножко — ага, нашими руками. Ну и у кого какие к нему или к нам претензии?

Наши бабы уж всяко не хуже той «истинной арийки», но увы — даже без всякой войны дела требуют иногда длительных отлучек из дому. Как и сейчас, например. Есть у нашего нанимателя дела и в Нумидии, а теперь в их числе появились и такие, которые лично разруливать надо. А разве может ТАКОЙ человек, даже по дружественной — ага, теоретически — территории, путешествовать без охраны? Даже чисто по статусу — моветон-с. А то, что в этой охране есть и парочка наглых и хитрожопых морд, незадолго до того сплававших в Испанию и немножко там хитрых и тёмных делишек попроворачивавших, так это — ага, чистейшее совпадение. Даже у олигархов не так уж и много людей на службе состоит, и иногда приходится задействовать одних и тех же. Вот и приходится снова отрываться от семьи и тащить нелёгкую и непростую службу олигархического наёмника…

Нам эти военные превратности судьбы в этом вояже едва ли грозят. Умеет наш наниматель делать вчерашних врагов друзьями, и огрёбший от него не так давно изрядных звиздюлей племянник Масиниссы, теперь сопровождающий нас во избежание ненужных никому эксцессов — наглядный тому пример. Впрочем, дружба эта — сугубо частная, на карфагенское государство не распространяющаяся, и прочим подданным Республики толку от неё мало. Но такова уж сложная античная се ля ви. Каждому — своё.

— Ты, Харидем, уже и сам убедился в преимуществах правильно вооружённого и организованного войска, — просвещал Арунтий едущего рядом с ним бывшего именитого пленника, — И твой дядя затеял великое дело. С настоящим правильным войском он справится со всеми своими врагами, воюющими по старинке. А с флотом — будет безраздельно господствовать и на море, — и это наш наниматель произнёс с самым серьёзным и невозмутимым видом — вот что значит олигархическое воспитание!

— Аттставить смех в строю! — прошипел я нашим испанским бойцам, погрозив для верности ещё и кулаком, в который спустя пару мгновений прыснул и сам. Рядом так же давился от с трудом сдерживаемого смеха Володя — что уж тут говорить о большинстве наших вояк? Хоть и по-финикийски изъясняется меж собой начальство, да только и мы ведь с сослуживцами в Карфагене давненько уже обретаемся и язык этот тоже знаем. А этот грозный нумидийский флот — его ведь надо было видеть! Видели-то мы, правда, не весь флот Масиниссы, а только одну из его трирем, но и этого, млять, достаточно!

Ведь что такое трирема? Это нечто длинное, узкое и стремительное на ходу — хрен уйдёшь. Хоть греческая, хоть карфагенская, хоть даже римская. Насмотрелись мы на них в прежних плаваниях, да и в этом видели несколько раз. Ведь на лошадей-то, пригнанных сюда заблаговременно, мы только сегодня пересели, а большую часть пути преодолели морем. Видели по пути, конечно же, и патрулирующие море римские триремы — нормальные, правильные, какими им и полагается быть по идее. Некоторые даже корвусами оборудованы не были, практически не отличаясь от греческих. А может, и были греческими — из подвластных и союзных Риму южноиталийских городов.

Как-то раз — позавчера, не разобравшись, мы с нашими бойцами не на шутку перебздели, да и сам Арунтий озаботился, когда его прогулочную «яхту», на которой мы с ним плыли, нагнала одна из таких не пойми чьих трирем, да ещё и зашла под таким углом, что непонятно — то ли параллельным курсом пройдёт, то ли довернёт таранить нас в бочину. Хоть и не плавают пираты на триремах, а римляне так круто не хулиганят, но мало ли что? В южноиспанских городах мы видели, как ведут себя без строгого начальственного присмотра разнузданные италийские союзнички гордых квиритов, вымещающие собственное неполноправие на тех, кто ещё бесправнее их самих. Что, если и на море такая же хрень творится? Мы с нашими испанцами уже было приготовились к жаркой абордажной схватке, когда в последний момент трирема отвернула и прошла таки параллельным курсом — ага, типа пошутили, млять!

А потом мы увидели приближающуюся с другого боку нормальную римскую трирему — широкую, с многочисленными морпехами на палубе и с абордажным корвусом. Вот и гадай теперь после этого, в самом ли деле шутили римские морские союзнички или только при виде римлян одумались… Наш наниматель им этого, конечно, не спустил, тут же пожаловавшись на их хулиганство начальнику римской триремы и пригрозил жалобой в Совет Ста Четырёх с последующей её переадресовкой в Рим, и римлянину пришлось извиняться и обещать примерно наказать озорников. Вскоре его корабль, вспенив волны всеми тремя ярусами вёсел, рванулся вслед за не в меру шаловливыми союзничками. Вряд ли их ожидало что-то очень уж серьёзное, но ведь и в словесной выволочке приятного мало, да и на послужном списке сказаться может. Так или иначе, есть вещи, которых обезьянам спускать нельзя. Как сказал кто-то из великих, всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. А мы с Володей после этого призадумались на предмет вооружения судов, которое позволило бы при необходимости и более радикально пресекать подобные выходки. Что-нибудь вроде пулемёта или огнемёта, что ли? Так, чтоб сперва обескуражить, затем тут же обездвижить, а там уж и спокойно, без спешки, наглядно и доходчиво растолковать, что такое хорошо, а что такое больно. Всем без исключения — от начальника судна и до последнего гребца, дабы Нептун ихний или Посейдон мог заслушать подробные и обстоятельные отчёты от каждого…

А вчера как раз и нумидийскую трирему удостоились чести лицезреть. Млять, умора! На нашей палубе ржали все! Нет, в качестве первенца флота сугубо сухопутной до сих пор державы это изделие нумидийского кораблестроения, возможно, было не столь уж и скверным. Но мы-то ведь сравнивали его не с рыбацкими корытцами и даже не с купеческими гаулами, а с настоящими триремами, которые этот уродец и пыжился изобразить! Короткий — ну не умеют нумидийцы делать сборный киль, а цельного дерева не хватило, широкий, с тупыми плохо обтекаемыми обводами корпуса, высокий, да ещё и с башней, которые даже у римлян только на квинкеремах ставятся. «Скорпиона» мы на ней не заметили ни единого, лучников как-то тоже, и на кой хрен нумидийцам сдалось это громоздкое и тяжёлое сооружение, мы даже не сразу-то и въехали. Потом-то разглядели на ней расфуфыренного начальника, который обозревал с её высоты и подчинённых, и окружающий пейзаж. Обезьяны, млять! Как есть обезьяны! Ну и, само собой, грубое подобие римского абордажного корвуса спереди — видимо, чтоб всё «как у людей» было. Чтобы убедительно нагнать «яхту» Арунтия, идущую себе спокойным ходом, этому нумидийскому угрёбку пришлось задействовать все свои ряды вёсел, а потом наш наниматель, приколовшись, приказал прибавить скорости, и один единственный гребной ярус его прогулочного судна — правда, двойной, то бишь по два гребца на весле — легко сделал это несуразное нумидийское чудо.

Естественно, те из наших бойцов, кто был с нами на палубе, не упустили случая поделиться этим приколом с товарищами, пригнавшими лошадей по суше, так что в кулаки теперь прыскал весь наш отряд. Тесть же мой — продувная бестия — добившись нужного эффекта, тут же подсказал Харидему, что с хорошим греческим кораблестроителем его дядя сможет обзавестись и нормальными триремами, за качество и скорость которых ему не придётся краснеть перед соседями. И сразу предложил спутнику своё посредничество в поиске и найме нужного специалиста, которого на самом деле подыскал и нанял заблаговременно. В результате обрадованный племянник Масиниссы, получивший возможность крупно угодить царственному дяде, мигом стал его преданнейшим другом…

Между тем, соглашаясь на посредничество Харидема в делах с нумидийским царём, Арунтий одним выстрелом убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых — получал друга и союзника на сопредельной территории, а значит — спокойствие и безопасность в районе нашей недвижимости. Во-вторых — маскировал своё собственное участие в интриге подставным лицом, сам оставаясь формально в стороне. Ну, усиливается Нумидия, есть такое дело, но при чём же тут один простой карфагенский олигарх? Это всё он, неугомонный нумидиец Харидем, гы-гы! И наконец, в-третьих — это позволяло обойтись без заезда в Цирту к самому Масиниссе, а значит — ознакомиться не с царской показухой для важных иноземных визитёров, а с реальным состоянием нумидийских дел.

Впрочем, реальные дела тоже впечатляли. Это на море нумидийцы ни на что путное толком неспособны, но на привычной твёрдой земле их царь за считанные годы своего правления успел уже немало. Отражая набег сопредельной гопоты, мы наблюдали и били голопузых дикарей. Их и в глубине Нумидии немало, подавляющее большинство, да и не может быть иначе в небогатой стране с низкой общей культурой. Но здесь мы увидели и небольшие пока отряды уже настоящего царского войска — хорошо экипированных профессионалов. Многие в конических шлемах и в кольчугах римского типа — тесть не без труда сдержал ухмылку, опознав в них изделия карфагенских оружейных мастерских.

Мечи в основном с простой рукояткой, но с клинком испанского типа, а кое у кого — и с характерным раздвоенным набалдашником рукояти, тоже выдающим нам с потрохами происхождение оружия — сделано в Карфагене по настоящей римской технологии. Римский меч испанского типа, новейший, ничуть не хуже оригинала — римского, конечно, уж это-то фирма гарантирует. Пожалуй, даже чуток получше и чуток подешевле — для бедной Нумидии фактор решающий. В результате же налоги, содранные Масиниссой со своего несчастного народа, уже начали утекать по большей части в Карфаген. Великодержавная политика — дорогое удовольствие, и не всякому оно по карману. Нумидийцы пока-что ещё полны энтузиазма и стойко терпят «временные» трудности. И ведь в натуре временные — дальше будет ещё хлеще! Это ведь только цветочки, ягодки — впереди…

Основная масса нумидийского войска — не эти оснащённые по высшему разряду профессионалы, а всё то же легковооружённое ополчение — как пешее, так и конное. Но обучением этой массовки Масинисса занялся всерьёз…

— Млять, я хренею! — выпал в осадок Володя, когда мы увидели занятия нумидийских ополченцев, — Ты только погляди, чего творят!

— Мыылять! — ответил я ему.

— Милят! — подтвердили испанцы нашей охраны.

И было отчего. Множество нумидийцев — самых обычных, чуть ли не голопузых — отрабатывало атаку в легионном боевом порядке. Ага, выстроившись манипулами в три линии. Причём, в отличие от римских легионеров, нумидийцы не мелочились — численность триариев, отборных бойцов третьей линии, судя по величине строя их манипулов, не отличалась от манипулов двух первых линий. Вряд ли эти свежеиспечённые нумидийские триарии могли похвастать настоящей римской выучкой, но внешне от прочих они уже отличались, уже имея шлемы, нагрудные бронзовые пекторали и овальные скутумы. Даже мечи на правом боку, на манер римской пехоты. Испанского типа или ксифосы, мы за дальностью расстояния не разглядели — мне не хотелось засвечивать перед дикарями свою подзорную трубу, но судя по остроконечным ножнам — уж всяко не старые римские гладиусы галльского типа. В принципе их экипировка была пока-что на уровне римских гастатов, как и выучка, но соплеменные им гастаты и даже принципы не имели ещё и этого. Обратив внимание на их весьма непрезентабельный вид, Арунтий довольно ухмыльнулся — предстояли немалые военные заказы от нумидийского царя, и изрядная их часть должна была достаться его оружейным мастерским…

Ещё довольнее ухмыльнулся наш наниматель — и тут же свирепо глянул на нас, даже кулаком нам погрозив, дабы мы не вздумали расхохотаться открыто — при виде погоняющих это несчастное человеческое стадо нумидийских центурионов. По римским кольчугам и белым полотняным панцирям греческого типа в них несложно было опознать бывших ливийских ветеранов Бостара, в армии Масиниссы сменивших солдатские копья на центурионские витисы. Уроки, преподанные им их карфагенским командиром напоследок перед дембелем, явно пошли им впрок — прочно зарубив себе на носу аксиому о беспомощности фаланги македонского типа перед римской манипулярной тактикой, эти свежеиспечённые унтера теперь яростно вколачивали означенную аксиому в спины своих нумидийских рекрутов. Вплоть до шагания в ногу, да не просто в ногу, а ещё и слитной поступью, выбивающей пыль из учебно-тренировочного «плаца», от которой добрая половина уже чихала — ага, сено-солома, млять! Прямо как в родной отечественной «непобедимой и легендарной»! Хрен с ней, с боевой выучкой, главное — носок тянуть правильно и топать послаженнее, да погромче. Ага, чтоб красиво выглядело и командованию понравилось. Бесплатный цирк! Не имея ни малейшего понятия о нашем отечественном Петре, царь будущей Великой Нумидии, подобно ему, явно тоже вознамерился «пёрднуть первым».

Увидели мы и занятия нумидийского конного ополчения, тоже выглядевшего непритязательно, но как раз на наших глазах обкатывавшегося слонами. Большинство местных лошадей к запаху и виду слонов привычно и не очень-то их шугается, но Масиниссе требовалось хорошо отлаженное взаимодействие лёгкой кавалерии с «танками». Небольшие отряды конницы проносились буквально рядом с серыми гигантами или двигались между ними в общем боевом порядке, и это не могло не впечатлять. Мой Негр, хоть и сам из бывшего «нумидийского» табуна, пасшегося рядом с местообитанием атласских слонов, не дёргался и не всхрапывал, но всё-же косился в их сторону настороженно. Вот и иди знай, для чего нумидийцы обкатывают свою конницу. То ли с соседней Мавританией воевать собираются, у которой тоже и конница, и слоны, то ли против карфагенской конницы действовать, которая вот уже добрых пять лет слонами не обкатывалась, и ни одна из вновь поступивших туда лошадей к ним не приучена…

А слоны у Масиниссы — уже не те, которых мы наблюдали пару лет назад у стен Кордубы. Нет, вид-то — тот же самый, местный африканский лесной слон из атласских лесов. С виду — обычный африканский, с седловатой спиной, только ухи покруглее, бивни потоньше и попрямее, да сам помельче степного — редко какой до трёх метров в холке дотягивает, а в среднем метра два с половиной. Разница в другом. Там были слоны с одним только погонщиком на шее, явно отловленные недавно и обученные наспех — сей секунд хоть чем-то дыру заткнуть. Здесь же мы наконец увидели — среди таких же точно, пока ещё составлявших большинство — уже и нескольких настоящих боевых, с башенками на спине, в которых находилось по паре стрелков. Может быть — издали не видно — даже и лучников, хотя скорее — метателей дротиков, что для нумидийцев куда привычнее. Глядя на эти уже более-менее полноценные боевые единицы, мой тесть снова довольно ухмыльнулся — снаряжение для этих слонов было изготовлено в карфагенских мастерских по его заказу и с выгодой им перепродано нынешним владельцам. Заодно и карфагенским изготовителям дали и подзаработать, и квалификацию восстановить. Пожалуй, они её скоро ещё и дополнительно повысят, да и заработают нехило — ведь нумидийский царь явно собирается наращивать и модернизировать свою боевую элефантерию. Ну и прекрасно, пусть производители слоновой сбруи тренируются. Как знать, вдруг когда и самим пригодится? По нашей непредсказуемой жизни ни от чего зарекаться не следует…

На следующий день Харидем предложил Арунтию, а значит — и нам, и нашей испанской охране, понаблюдать собственными глазами за процессом повышения нумидийской военной мощи. А если сформулировать попроще и поточнее, то посмотреть охоту на слонов. Ага, сафари — в порядке развлекательной программы. Положены простому карфагенскому олигарху по его статусу экзотические развлечения в деловом вояже — вот ему их принимающая сторона и обеспечивает в лучшем виде. Ведь это только официально нас принимает всего лишь царский племянник, на самом же деле и самому Масиниссе прекрасно известно, с кем общается и сотрудничает Харидем, и все его действия сейчас — с царского ведома и одобрения и фактически — от царского имени и со всеми вытекающими. Просто некоторые вещи для посторонних глаз и ушей не афишируются — никчему. Великие дела сами по себе любят великую славу, но некоторые их мелкие и малозначительные нюансы — наоборот, великую тайну. Ну зачем, спрашивается, великому и могучему Риму знать, что в усилении его главного африканского союзника замешан мирный демилитаризованный Карфаген? Это может огорчить сенат и народ Рима, а разве к лицу огорчать Рим другу и союзнику римского народа Масиниссе? Вот если племянник его непутёвый пошалит сгоряча — это совсем другое дело. Много у царя родственников, где тут уследить за каждым?

Сразу после завтрака к поросшим лесом предгорьям потянулась внушительная охотничья колонна. Даже без нашего отряда — человек пятьдесят примерно — она составляла три сотни пеших загонщиков и обслуги, сотню конных охотников и пару десятков уже прирученных слонопотамов с восседающими на их шеях погонщиками. Как объяснил Харидем, с их помощью будет легче укротить пойманный слоновий молодняк, а затем доставить его в загон, где будущие погонщики займутся его дрессировкой.

Мы, естественно, в охоте не участвовали, а расположились вместе с царским племянником и его охраной на небольшом пригорке возле участка ровной степи, куда загонщики должны были выгнать слонов из леса. На наш холм лесные гиганты вряд ли свернут, будут стремиться или вернуться в заросли, или уйти степью, так что мы, будучи практически в безопасности, имели при этом хороший обзор места самых основных событий и не должны были упустить ни одного интересного момента. Ну, на взгляд Арунтия и Харидема, конечно. Мы с Володей, откровенно говоря, не отказались бы понаблюдать и за тем, как загонщики обнаружат слонов, как обложат, как спугнут и погонят в нужную сторону. Тоже ведь задачка не самая тривиальная. Слону ведь привычные заросли покидать неохота, а что ему те загонщики — жалкие двуногие карлики! Но кто нас спрашивал? Мы — на службе, где поставили — там и стой. И будь доволен, что находишься в числе зрителей, а не в числе разбивающей за холмом бивак обслуги. Часть охраны попала туда и не увидит даже того, что увидим мы, так что по сравнению с этими бедолагами мы в куда лучшем положении. Да и если по простому здравому смыслу рассудить — дело опасное, и дисциплина в нём обязательна. И неважно, что и Харидем, и наш наниматель — ВИП-персоны куда высокопоставленнее распорядителя охот. На охоте командует он, и ему на ней подчиняются все, включая и означенных ВИП-персон. Был бы с нами и сам Масинисса — не удивился бы, если бы подчинялся и он. Орднунг — он ведь завсегда юбер аллес. А раз так — мы ж тоже с понятием. Люди тут вообще-то делом заняты, а не развлечением экскурсантов вроде нас, и нехрен в такой момент путаться у них под ногами. Потом, опосля охоты, поконсультируемся.

Впрочем, вопрос отпал сам собой. Мы не увидели, мы — услыхали. Когда колотят со всей дури в медные или бронзовые листы — тут и дохлый вскочит с перепугу. Прямо как у Ефремова в евонной «На краю Ойкумены». Там мы-то услыхали издали, а каково пришлось тем элефантусам! Тут и густой цепи загонщиков не надо, даже на глаза толстокожим хоботным показываться не надо, надо просто звенеть погромче, да порезче. Ну, ещё в говно слоновое при этом не вступить желательно — когда уже гонишь тех слонопотамов на охотничью засаду. Засада, правда, прямо у нас на глазах разместившаяся, жидковатой выглядит для того ефремовского сценария. Я бы на их месте заранее «противотанковый» рубеж оборудовал — ага, с «ежами» и надолбами как минимум. Володя, тоже прикинув хрен к носу, добавил, что и ров хороший не помешал бы, да ещё и с крутым валом сразу за ним. Ведь как вынесется сейчас перешуганное стадо из лесу — так потопчет же всех на хрен! Обсуждали мы это дело меж собой по-русски, и большинству наших давних сослуживцев даже и переводить на турдетанский не требовалось — так, пару-тройку незнакомых им ещё слов, а чаще и показа жестом за глаза хватало. Но то они, а то тесть!

— Н-ни звизьдьи! — ответил он мне вдруг на корявом, но понятном русском, отчего наши испанцы выпали в осадок, да и мы сами со спецназером недалеко от них в этом отношении ушли…

— Я правильно сказал? — поинтересовался Арунтий уже по-турдетански, расценив наше замешательство по-своему.

— Почти, досточтимый, — сконфуженно пробормотал я, — А в чём я… гм… звижжю?

— У слонов маленькие стада, — просветил нас наниматель, перейдя на финикийский, дабы было понятно и не владеющему турдетанским Харидему, — Редко когда окажется больше десятка. Из них молодых, но не слишком маленьких, подходящих для ловли и обучения, будет два или три, вряд ли больше. Вот их и будут ловить, а остальным дадут уйти.

— Взрослые слоны хуже обучаются, — пояснил нумидиец тоже по-финикийски, — А совсем маленького мать будет защищать до конца, и её тогда придётся убить. Зачем же мы будем рисковать нашими людьми и убивать самок, которые ещё могут принести новых детёнышей? Мы лучше подождём, когда эти подрастут, и возьмём их через несколько лет безо всякого боя со взрослыми.

— А разве они не вступятся за своих подростков? — поинтересовался я.

— Не так, как за маленьких. А их будут продолжать пугать. Если старая самка, которая главная в стаде, будет упорствовать — её убьют. Но чаще стадо и само уходит, когда убедится, что пойманных уже не освободить. Слоны — не очень-то стойкие бойцы…

— Слышь, Макс, я чего-то не догнал — с хрена ли они так уверены, что стадо маленькое? — спросил Володя по-русски, — Сколько ни смотрел про них по ящику — показывали здоровенные стада, под сотню. Ну, несколько десятков минимум. Что за хрень?

— Ну, местным-то виднее. По ящику обычно показывают степных слонов, а эти — лесные, другой подвид. В лесу меньше корма, чем в саванне — большому стаду прокормиться погеморройнее. Оно им надо? Сам ведь знаешь, меньше народу — больше кислороду.

— Но не до такой же степени! Всего десяток — это ж охренеть!

— Я тоже прихренел — думал, больше. Но местным виднее. Наверное, в этих лесах ещё меньше корма, чем в настоящих джунглях…

Потом нам стало не до био-экологических дискуссий — металлический грохот приблизился, а затем затрещали заросли, и на опушку начали выбегать зашуганные им до состояния невменяемости слонопотамы.

Хоть и невелик лесной слон — ну, относительно невелик, по сравнению с его более известным нашим современникам саванновым сородичем, а так — туша и у него впечатляющая. Ведь одно дело на экране элефантуса наблюдать или в цирках всяческих с зоопарками, где они к людям привычные, прикормленные и смирные, а вот так — дикого и ошалевшего, да ещё и в натуре — я бы сказал, что очень сильно на любителя. А ну как моча какому из них в его тупую перепуганную башку ударит, да понесётся прямо на нас! И ведь не один же! Да, начальство оказалось право — прикидочно где-то около десятка. Посчитать точно мы с Володей не удосужились — не до того как-то показалось…

Мы-то думали, что это там, в лесу, загонщики колотят в свои жестяные дребезжалки со всей дури. Но оказалось, что там они колотили вполсилы. Ну, может, в две трети — не в полную, короче. В полную они заколотили только сейчас! Слонопотамы, окончательно ошалев, заметались — даже нас на нашем безопасном расстоянии мандраж пробрал, и как эти снующие между ними нумидийские охотники ухитряются не угодить им под ноги или под шальной хобот — у них надо спрашивать. А они тем временем приступили к ловле. Мне доводилось в своё время читать, как это делалось в Индии и в Бельгийском Конго. Вот так же примерно и нумидийцы действовали, только не в пешем, а в конном исполнении! Бррррр! Мой Негр, хоть и привычен к запаху и виду слонов с самого рождения и с ума не сходит, но под седлом всё-же мелко подрагивает — явно нервничает. Так то с хорошей дистанции, а они там, млять, в зоне непосредственного контакта. Вот что значит обкатка! Но техника работы явно аналогична индийской пешей — заарканить выбранного для отлова слона за ногу — лучше за заднюю, но тут уж как получится — и поскорее к увесистому бревну из числа принесённых и разложенных заранее другой конец прицепить. Если удастся на две или три ноги элефантусу гири эти привесить — ещё лучше. Как раз с тремя молодыми — помельче матёрых и с небольшими ещё бивнями — подростками эти отчаянные сорви-головы такой фокус и проделали. Ну, не всё сами, они арканили, да пешим помощникам свободный конец передавали, а те уж к сучьям брёвен цепляли и вязали. Один споткнулся об натянутую другим слоном чужую верёвку и едва не угодил под ноги мечущейся матёрой слонихе — конным пришлось отвлекать её на себя и уводить в сторону. При этом споткнулась и навернулась со всего маху одна из их лошадей. Всадник успел соскочить и смыться, но его сломавшего или вывихнувшего ногу скакуна разъярённая слонопотамша растоптала в лепёшку.

Тем не менее, опыт охотников сказывался. Не первый раз уже нумидийцы ловили слонов, даже не десятый, надо полагать. Не поручусь за времена флоберовской «Саламбо», автор которой всё-же ни разу не историк, но Сифакс элефантерией уж точно заморачивался и хоть как-то подготовленные кадры Масиниссе в наследство оставил. А тот ещё и от Сципиона часть карфагенских слонов получил — вместе с погонщиками и обслугой, надо думать. Было кому нынешних ловцов хоботных их ремеслу научить, и учёба, похоже, пошла впрок. Трёх заарканенных подростков ловко стреножили, и следовать за убегающим остальным стадом они не могли. Наверное, обошлось бы и в самом деле без серьёзной заварухи, если бы не облажался один из пеших. Какого хрена его понесло к совсем мелкому слонёнку — мёртвый герой-идиот уже не расскажет…

Естественно, дурню пришлось иметь дело с его матёрой мамашей, в которой инстинкт защиты потомства пересилил общий испуг. А разве убежать человеку от слона? Может быть, его бы и спасли конные, если бы в дело не вмешался непонятно как очутившийся среди стада матёрый самец. Этого привлёк отчаянный рёв уже пленённых подростков, и его совершенно не ко времени включившийся инстинкт обязанного защищать своих вожака мог натворить немало бед. Конные отвлеклись на него — умело им занялись, квалифицированно, ловко заарканив, обездвижив точными ударами пик и забросав наконец дротиками. Грамотно завалили, надо отдать им должное, мы с Володей аж прихренели. Но слониха беглеца тем временем догнала и растоптала. А потом напуганное и окончательно деморализованное стадо наконец убежало восвояси, и их, само собой, никто и не думал преследовать. Крысу — и ту без крайней нужды загонять в угол не рекомендуется, а тут слонопотамы! Ага, мелкие лесные, млять!

Таким образом, результатом охоты стал размен — три пойманных молодых слона и один убитый матёрый за одного растоптанного человека и одну растоптанную лошадь. Ушибы, ссадины и пережитый мандраж — не в счёт.

— Не повезло, — прокомментировал Харидем, — Самец всё дело испортил. Обычно они поодиночке и вдали от стад самок с молодняком держатся и в кольцо облавы не попадают, а этот оказался близко и попал. Не повезло…

Пойманных слонов привязали каждого к паре взрослых ручных, специально для этого на охоту и взятых, и пленникам пришлось покорно проследовать с ними в направлении базового охотничьего лагеря, где их быстро отучат дисциплину баловать и порядок хулиганить, а научат быть патриотами и любить родину — Великую Нумидию и её великого царя — ага, в лице назначенного по его повелению погонщика. Наблюдение за этим процессом в нашу «экскурсионную» программу не входило, но скорее всего их там тупо и незатейливо зафиксируют в специальных смирительных стойлах между брёвен и утихомирят голодом или жаждой, как это делают и индусы. Школа-то ведь слонового патриотизма исходно — индийская, и не просто же так погонщиков слонов, давно уже местных, по традиции «индусами» называют. К убитому же самцу начали уже стягиваться вездесущие пятнистые гиены. Наглые — спасу нет. Видимо, частенько им уже доставалась в подобных случаях халявная пожива, и они начали воспринимать её как должное. Но на сей раз на единственную слоновую тушу, не говоря уже о трупе погибшего товарища, у нумидийцев были собственные планы. Падальщикам с помощью копий и дротиков быстро растолковали, что здесь им — не тут.

Самым лакомым в слоновьей туше считается запечённый хобот. Каков он на вкус — это Арунтия надо спрашивать. Хобот достался им с Харидемом, распорядителю охот и самым отличившимся из охотников — по субординации и по заслугам, короче. Ну, это справедливо, тут без обид. Остальным, и нам в их числе, досталась остальная туша — может быть, и не такая вкусная, зато обильная — голодным не остался никто.

— Жестковато, — пожаловался Володя, разжёвывая свою порцию из доставшейся нам с испанцами слоновьей ляжки.

— Да ладно тебе! Зато хоть на зубах чувствуется! — сколько себя помню, мне всегда нравилось жестковатое, а «тающего во рту» я никогда не понимал, — Мясо — оно и в Африке мясо…

Но не на одной только армии базируется военная мощь великих держав. Войско надо оснащать, обучать и кормить, а профессиональное — ещё и должным образом стимулировать. Голый патриотизм ведь вместо масла на хлеб не намажешь. Это с ополчением всё просто — у африканских царьков не забалуешь. Повелит великий и грозный Чака своим зулусам — и со всех подвластных краалей стянутся к нему и вооружённые люди, и припасы для их прокорма. Как вожди краалей всё это обеспечат — то их проблема, великого Чаку ни разу не гребущая. Ну-ка, кто тут у нас не патриот? Ассегай в брюхо, и весь сказ. Так же примерно обстоит дело и у Масиниссы с его пешим и конным ополчением — пусть только попробует кто не явиться, когда горячо любимая родина под знамёна призывает! Но то с подневольным ополченцем, которому велено быть патриотом, и хрен он куда от этого денется. А профессиональный патриотизм ещё и стимулирования требует, и не одним только грозным окриком. Профессионала его ремесло кормить должно, иначе он или сбежит, иди с голоду сдохнет, и хрен ли тогда от него толку? Даже свой, для которого ты — и великий, и грозный, и вообще персональное олицетворение горячо любимой родины. А с чужими и вовсе без звонкой монеты конструктивного разговора не получится — что им твоё величие, если ты скуп или неплатежеспособен? Чем вооружать хотя бы тех профессионалов, когда с собственным нормальным оружейным производством в Нумидии напряжёнка? Только из-за бугра покупать за звонкую монету, будь ты хоть трижды великий и грозный. Как выразился кто-то из больших и уважаемых шишек, для войны нужны три вещи — деньги, деньги и ещё раз деньги. Экономика, короче, должна быть… Нет, я уже всё сказал. Именно — должна быть. Какая — это уже вопрос второй, лишь бы денег при этом на все царские хотелки хватало.

Когда собственное сельское хозяйство примитивно, ремесло едва наметилось, и с нищих подданных много не сдерёшь, но есть многочисленная и подвижная конница и есть более слабые соседи — ход экономической мысли правителя такой страны очевиден. Тем более, что и изобретать-то, собственно, ничего не требуется. И в реальной истории нумидийцы не упускали случая прогуляться в набег на юг — за чёрными рабами. Теперь же великодержавная политика Масиниссы потребовала таких финансовых затрат, что любительские набеги лихой молодёжи подвластных родов покрыть их не могли принципиально. И работорговля стала для Нумидии делом государственной важности — с соответствующим размахом и организацией. Мы со спецназером выпали в осадок, когда увидели многочисленные вереницы бредущих на север к морским портам африканских пленников и четвероногой живности.

— Они же так всю Африку опустошат на хрен! — прифонарел Володя, — Куда они только сбывают такую прорву черномазых?

— В основном — в Карфаген. Ты разве не обратил внимания, как на невольничьем рынке прибавилось негров и насколько они там подешевели? — я-то был в курсе заранее, поскольку этот вариант событий мы с тестем просчитывали.

— Так вроде, по городу-то негров-слуг больше не стало…

— А кому нужны в качестве слуг эти орясины? Их карфагенские перекупщики оптом скупают. Догадываешься, кому перепродают?

— Так, так… Если только для простых и тяжёлых работ… Римлянам, конечно! На рудники?

— Ну а куда ж ещё-то? Мы же турдетан из-под носа у римских работорговцев перехватили, а Миликон ещё и продолжает это славное и полезное дело. А кто-то ведь должен вгрёбывать и дохнуть вместо них на рудниках Нового Карфагена и Кордубы? Почему бы и не эти, раз римляне более рациональной работы организовать не могут?

— Да ясный хрен, пускай лучше эти! Я только вот чего прикидываю — вы с тестем не слишком перемудрили? В реале ведь черномазых в Африке начали вылавливать только где-то с шестнадцатого века. Ну, когда в Америку их возить начали.

— То уже Европа подключилась. А так — арабы их пачками ловить начали, когда халифат ихний образовался. И тоже морили самым идиотским образом. Я вон у Гумилёва в своё время вычитал, как они в Месопотамии пытались засолённые ещё с вавилонских времён почвы восстановить. Прикинь, погнали толпу этих черножопых врукопашную соль с земли в корзины собирать!

— Они что, гребанулись? Её ж вымывать надо, и воды на это хрен напасёшься!

— А хрен ли эти дебилоиды понимали? Увидели соль, въехали, что ни хрена не растёт из-за неё — ну и до чего хватило мозгов додуматься, то и отчебучили.

— И чем кончилось?

— Восстанием зинджей — так они негров называли. Представляешь, сколько их перед тем на этой дурацкой работе передохло? Кто ж такое вытерпит? Их, конечно, в мелкий салат тогда покрошили, но и с этим долбогребизмом потом быстренько завязали.

— Так тогда смотри, чего получается. У нас уже сейчас этих чумазиков вот эти вот нумидийские абреки вылавливают — и хорошо вылавливают, масштабно. До хрена ли после них останется? Арабам-то тех остатков хватит?

— Дык, на всё ж воля Аллаха, милостивого и милосердного, гы-гы! Ты за них сильно переживаешь?

— Да хрен с ними! Но кто-то ведь, помнится, говорил, что историю менять нам нежелательно?

— Говорил, говорю и буду говорить. Историю Средиземноморья, в котором живём мы и будут жить наши потомки. Основные события и основные персоналии должны в идеале оставаться неизменными, дабы всё в основном шло так, как написано у великого Тита Ливия и иже с ним. Чем правильнее будет оставаться наше послезнание — тем лучше для нас и для нашего потомства. Вот скоммуниздили мы, к примеру, у Рима испанских рабов — надо других взамен предоставить, а то ведь хрен его знает, как там та история пойдёт, если римляне испанского металла недополучат. Вот это мы и делаем. А Африка — хрен с ней. На что она повлияет в ближайшее тысячелетие? Арабам меньше чёрных рабов достанется? Ну так меньше роскошествовать будут — ага, скромнее надо быть.

— А если эти всех повыловят? Видишь же сам, как они взялись за это дело.

— Всех хрен повыловят. Те ведь тоже не совсем уж без мозгов. Увидят, что дело — дрянь, прикинут хрен к носу, да сами дальше на юг подадутся — поближе к экваториальным джунглям с их малярией и мухой це-це. Выгонят оттуда бушменоидов и сами обоснуются — подальше от нумидийских ловцов двуногого скота. А заодно, глядишь, и внутренние районы Сахары выжигать под посевы проса и вытаптывать своим скотом станет некому. Гринписа ведь на них нет — пущай уж нумидийцы за него поработают. Им же надо экономическую мощь Великой Нумидии крепить!

 

8. Порностудия

— Макс, мать твою за ногу! Аккуратнее! Фокусировку всю на хрен сбил! — облаял меня Серёга из-под полога своего монструозного сооружения, представлявшего из себя усовершенствованный вариант камеры обскуры, подогнанный под наши задачи.

— Пытаюсь! — честно ответил я ему, — Думаешь, легко быть аккуратным на этом шатком угрёбище, которое ты называешь стремянкой? Тут не рухнуть бы на хрен!

На этом издевательстве над самой идеей стремянки приходится иной раз буквально балансировать ногами и туловищем — где уж тут за фокусировкой уследить! Руки-то ведь заняты обе — моим же собственным раскрытым телефоном, с экрана которого Серёга там внизу честно пытается перерисовать изображение на большой лист папируса…

— Так! Замри! Ага, на полпальца выше подыми! О! То, что надо! Вот так и держи! — нет, этот фантазёр явно всерьёз полагает, что я могу НЕПОДВИЖНО держать аппарат в ТАКОМ положении всё то время, пока он соизволит перерисовать с экранной проекции подробную физическую карту Пиренейского полуострова! Ну, не всю, хвала богам, это я утрирую, только нужной нам его юго-западной части, но и на ней ведь до хренища всякой нужной, но вот прямо сей секунд — весьма утомительной хрени. Но для него это творческая работа, а я ему тут — что, штатив изображать должен?

— Юля, подай мне вон те планки — подложу под аппарат, — какого, спрашивается, хрена этот хрендожник сам до этого не допетрил!

— Макс, млять, ты там — что, танцуешь на стремянке?! — взвыл тот, когда Юлька взобралась мне на помощь с планками, и лестница заходила при этом ходуном.

— Ага, медленный танец, хи-хи! — тут же прикололась эта оторва, — Ну-ка, Макс, обними меня покрепче! Оооооо! Класс! Аахххх!

— Млять! Уррроды! — взревел Серёга снизу. Он, конечно, понимает, что эта мучительница его разыгрывает — на самом деле мои руки по прежнему заняты телефоном, а вовсе не выпуклостями евонной благоверной, но стремянка-то шатается, и изображение у него на папирусе пляшет, а у него ведь там уже не так уж и мало перерисовано!

— А будешь выступать — мы сейчас вообще «Ламбаду» станцуем! — пригрозила ему Юлька.

— Я вам станцую, млять!

— Так, он ничего не понял! Ну-ка, Макс, держи меня покрепче, не урони! Ага, вот так! Аахх! Оооооо! Уфф, класс! Ааааахххх! — на самом деле мы в это время, давясь от едва сдерживаемого смеха, аккуратно сооружали из планок и дощечек подставку для моего перевёрнутого экраном вниз коммуникатора, но эта стерва ведь ещё и в натуре пританцовывала на ступеньке лестницы, изображая приведение угрозы в исполнение!

— Млять! Ну вас на хрен, задолбали! Я тут сексом занят, а они там…

Тут уж мы не выдержали и расхохотались.

— Кстати, Серёга, ты мне анекдот напомнил! — осенило меня по ассоциации, — Слухай сюды! Студент в комнате общаги дрочится с курсачом — обводит уже готовый чертёж тушью. К нему заглядывает однокурсник: «Ну ты тут и засел, ботаник хренов! Хочешь потрахаться вволю?» Тот ему: «Ясный хрен, хочу!» Этот берёт пузырёк с тушью и плещет ему на чертёж: «Вот теперь — трахайся!»

Юльку пришлось на сей раз в натуре подержать, чтоб не навернулась вместе со стремянкой, да и Серёга там, кажется, чего-то опрокинул:

— Макс, млять, предупреждать же надо! А если бы я сейчас зеркало раскокал на хрен?

— Не пугай! Хрен ты его раскокаешь, оно бронзовое!

— А, точно! Вылетело из башки! Не, ну вас на хрен — перекур!

Он выбрался наконец из своего сооружения, и мы с наслаждением подымили — вдвоём, поскольку Юлька «этот горлодёр», каковым ей представлялся настоящий заокеанский табак, курить не могла. Это ей не слабенькие тонкие сигареты с ментолом! В отместку она прочитала нам лекцию о вреде курения, которую мы встретили особо смачными затяжками.

— Кстати насчёт зеркала! Твоя тебе уже, конечно, нажаловалась на меня? — спросила меня Юлька, — Я ведь на денёк только просила, а получилось — неделю уже держим…

— Ну не получается быстро, — добавил Серёга, — Пока все подробности прорисуешь — сам видишь…

— Понял, не парься. Когда Велия мне рассказала, я же сразу въехал и разжевал ей, что этот «денёк» затянется минимум на месяц, а ещё вероятнее — вообще с концами. Мы с ней на следующий же день пошли и другое купили, так что это оставляйте себе и работайте с ним спокойно.

Самое смешное, что «изобретать» примитивную камеру обскуру нам так и не пришлось. Иначе хрен её знает, сколько бы мы до неё додумывались. Мы ведь поначалу сушили мозги над диапроектором, но обломились — для полноценного объектива требовалось две хороших оптических линзы, у меня же была только одна — из нашего современного мира, взятая из раскуроченного объектива кинопроектора, от которой я прикуривал. Местные же, которые мне сделал из горного хрусталя Диокл, при всём его мастерстве и старательности, даже у него выходили всё-таки кривоватыми — на подзорную трубу лучшие из них ещё кое-как с грехом пополам сгодились, но для точного оптического объектива не подходили категорически. Мы ломали головы, что тут можно придумать, когда как-то на прогулке увидели представление заезжих александрийских фокусников — ага, как раз с камерой обскурой, роль которой играла затемнённая палатка с маленьким отверстием в одной из её матерчатых стенок. Никакой навороченной оптики, просто дырка! За несколько медяков попали на «сеанс», въехали в принцип, казавшийся темным обывателям чародейством, и поняли, что это — путь к решению нашей проблемы. Но оказалось, что это только его начало. Зеркало тут нужно позарез. То, что изображение в камере обскуре перевёрнуто вверх ногами — хрен с ним, лишь бы перерисовывалось нормально, а готовый рисунок можно ведь потом и снова перевернуть. Но это если пейзаж, скажем, рисуешь, от которого не точность, а красота и художественная реалистичность требуется. Или, допустим, поясняющие текст рисунки из учебника — сложные, но не теряющие своего смысла при их зеркальном отображении. Ведь тут принцип-то какой? Местами меняются абсолютно все стороны спроецированного предмета или картинки. И в результате — даже после возвращения с головы обратно на ноги — получается именно зеркальное отображение, то бишь право с лево меняются местами. Пока Сёрега рисовал всякую полезную мелочёвку типа устройства той же «багдадской» батареи — это принципиального значения не имело. Но потом он добрался до карт, и не игральных, а георгафических. А кому, спрашивается, нужна такая географическая карта, у которой запад на востоке, а восток — на западе? Нет, чисто теоретически-то можно пользоваться и такой, но на практике — это же запросто мозги сломаешь всякий раз её мысленно переворачивать! Вот такую хрень как раз и помогает исправить расположенное наклонно хорошее зеркало. Меняя местами верх и низ изображения, оно оставляет на местах его бока, возвращая ему тем самым его прежний первоначальный вид. Отображённая на папирусе карта с экрана становится нормально читабельной, с правильным расположением сторон света. Хотя, на мой взгляд, гораздо проще было бы разместить всю эту систему не вертикально, а горизонтально…

— Макс, ты сам-то хоть понял, чего сказал?! — взвилась Юлька, когда я озвучил Серёге эту идею.

— А я как по-твоему собирался сделать? — отозвался тот, — Да только разве ж этой докажешь?

— Ещё не хватало! — Юлька даже традиционно руки в боки упёрла, — Это у тебя, Макс, хоромы, а мой и так-то половину комнаты занял своей порностудией!

— Ну, ты скажешь тоже — половину…

— Ну, четверть — куда ж больше-то? Это, между прочим, жилое помещение!

По моей прикидочной оценке камера не занимала и шестой части комнаты, не так уж и сильно, кстати, меньшей, чем в моих «хоромах», но Серёга прав — разве ж этой докажешь?

— А почему порностудия? — поинтересовался я исключительно для перемены темы. Подозрение-то у меня имелось — сам ради хохмы частенько говорил в компании не «сфотографироваться», а «спорнографироваться». Но оказалось, что и тут я попал пальцем в небо…

— А потому! Видел бы ты, чем он тут занимался, пока вы по заграницам катались! Самую настоящую порнуху рисовал! С натуры, представляешь? Вот с этой, — Юлька ткнула пальцем в заглянувшую на шум довольно симпатичную служанку, — А тебе что здесь нужно, бесстыжая?! Марш на кухню и не смей мне тут подглядывать!

— Прямо так уж и порнуху?

— Я проверял качество изображения с твоей линзой, — пояснил Серёга, которому я как раз перед отъездом в Нумидию и оставил её как раз для этой цели, — Ну и, чтоб интереснее было…

— Ага, чтоб интереснее было! Макс, тебе показать, в каком виде эта бесстыжая перед моим кобелем позировала?! — эта оторва даже изобразила попытку расстегнуть фибулы на плечах…

— Ты чего, охренела?! — выпал в осадок её благоверный.

— А почему бы и нет? Рабыне можно, а мне нельзя? Это с какой же стати, а?!

— Ладно, уговорила. Порностудия — так порностудия, четверть комнаты — так четверть, главное — работает, — урезонил я её.

— Я же не виноват, что папирус не просвечивается, — добавил Серёга, — Была бы нормальная бумага — я бы рисовал с той стороны, на просвет, и даже зеркало не понадобилось бы…

— А что тебе мешало бумагу изобрести? Даже я знаю, что в ней ничего сложного нет — опилки, да клей, да на ровной поверхности скалкой раскатать и высушить…

— Юля, уймись. Какая в сраку бумага? — вступился я, пока наш геолог хватал ртом воздух от возмущения её тупизмом, которого не мог доказать ей сходу на пальцах, — Будь это так просто — давно бы сделали. Но так только толстую и неровную грубятину сделаешь, которая тоже просвечиваться не будет.

— Ну, я же не про кальку говорю. Ватман хотя бы.

— Ага, ватман тебе хотя бы… О! Слухайте сюды, анекдот вспомнил! Покупатель заходит в канцтовары и говорит продавцу: «Мне нужен ватман.» Тот ему: «Ватман в отпуске.» Покупатель: «Да нет, мне для кульмана.» Продавец: «Кульман на больничном.» Этот: «Да нет, мне чтоб с рейсфедером…» Тот: «Рейсфедер в командировке.»

Посмеялись, угомонились, разжевал ей наконец, что и для нас сей то ли фриц, то ли еврей — Ватман который — тоже в отпуске, да ещё и неопределённой длительности. Это же целая индустрия! И поверхность должна быть идеально ровной, и валик для раскатывания по ней бумажного «теста» должен быть идеальной цилиндричности — не кривым, не волнистым, не бочковидным и не седловатым. Ведь не скалка же для пельменей, в самом-то деле! Как такой сделать без нормального токарного станка с суппортом? По уму его и прошлифовать в центрах после обточки не помешало бы, но о круглошлифовальном станке даже не мечтаю, как и о плоскошлифовальном для получения ровного плоского «стола» под раскатку «теста» — зачем зря расстраиваться? А ей — «ну хотя бы уж ватман» подавай, гы-гы!

— Ну, погрубее немного, лишь бы просвечивалась. У тебя же токарный станок есть? — переключилась она теперь на меня.

— Ага, по дереву. Без суппорта, резец руками держать. Если тебе скалка для пельменей нужна — обращайся.

— А может, не надо? — взмолился Серёга, — Ты думаешь, она тесто ей катать будет? Ага, дождёшься от неё! Она ей, скорее, меня по жбану звезданёт, когда распсихуется из-за какой-нибудь хрени!

— Успокойся, я тебя и так затроллю, хи-хи! — прикололась Юлька, — Без всякой скалки! Я вам про другое толкую — чем вал для прокатывания от скалки отличается?

— Ну вот, опять по второму кругу! — простонал её затюканный благоверный.

— Не опять, а снова! И вообще, я не тебя, бестолочь, спрашиваю! Так чем, Макс?

— Юля, я же тебе в натуре русским языком разжёвывал. Точностью. Если не размеров, то хотя бы чисто геометрической. Кривоватой скалкой ты тесто для пельменей или там для слоёного пирога раскатаешь. Тут в одном месте миллиметром толще, рядом миллиметром тоньше, там опять миллиметром толще — тебе это тесто не просвечивать, а есть — после того, как испечёшь. Ты и разницы-то, скорее всего, на глаз не заметишь. Плевать на погрешность диаметра, плевать даже на конусность, но для прокатывания даже не хорошей, а просто приемлемой чертёжной бумаги внешняя образующая вала должна быть ровной прямой. Тут десятые доли миллиметра принципиальную роль играют, а ты их кривой и волнистой скалкой для теста прокатывать предлагаешь.

— Но у тебя же там твой старый грек чего-то там такое делает и по шаблонам проверяет…

— Ага, бронзовый вал. И делает его уже вторую неделю, и боюсь, что ещё столько же с ним провозится.

— Но ведь сделает же когда-нибудь? Вот им и бумагу катать!

— Юля, мать твою за ногу! Ты луку съемши или просто охренемши?! У меня квалифицированнейший человек занят сложнейшей для этого примитивного дикарского оборудования работой, которую молодому доверить нельзя! Старик, который в нашем мире давно бы уже сидел дома на пенсии — ага, поплёвывая в потолок или играя в домино с соседями во дворе — трахается с этим валом уже вторую неделю! И ты мне на полном серьёзе предлагаешь ТАКУЮ работу на какую-то хрень пустить?! А ещё — даже если бы я вдруг и свихнулся с ума до такой степени — на чём катать? Можно, конечно, притереть каменную плиту по другой, такой же. Намолоть наксосского наждака в тонкую пыль, замешать её с топлёным жиром — и притереть плиты друг по дружке с этой абразивной пастой. Плоскость будет. Но это тоже многодневный секс, от которого нормальный человек уже на третий день взвоет и убьётся об стенку. Оно мне надо — подобрать искуснейших людей с золотыми руками, чтобы задрочить их тупым долбогребизмом?

— А чем ты своего суперуникального старика сейчас занял? — ехидно съязвила эта оторва.

— Ага, именно этим самым и занял, — мрачно подтвердил я, — И это только начало дальнейшего бурного и продолжительного секса. Потом он будет корпеть над разметкой винтовых линий, по которым будет припиливаться — ага, вручную, напильниками — ходовая трапецеидальная резьба. Ну, предварительное черновое пропиливание канавы с основным съёмом металла я, конечно, молодым поручу, но окончательную припиловку, в чистовой размер — опять Диокла напрягать придётся. Пилите, Шура, они золотые…

— Обыкновенный винт?! — поразилась Юлька.

— Ага, он самый — для нашего мира обыкновенный. Только не крепёжный, а ходовой — для суппорта к уже нормальному человеческому токарному станку. Если уж трахаться с подобной хренотенью — так один раз, млять, и никогда больше! Вот ради чего я сейчас своего уникума напрягаю! Гайку ходовую — уже по этому винту восковую модель сформуем и по ней отольём. И сделаем нормальный станок с нормальным суппортом, на котором подобные валы можно будет уже нормально ТОЧИТЬ, а не напильником шкрябать. Может быть, даже и резьбу на нём получится нарезать, а не врукопашную пропиливать…

— А метчики с плашками сделать? — вмешался Серёга, — Володя рассказывал, что у них в автомастерской, когда надо было резьбу нарезать — ими и резали.

— Так крепёжную же — метрическую или там дюймовую. Там нитка мизерная, да и то — метчики постоянно ломают или плашка на винте резьбу рвёт, а то и заедает. Тут, конечно, деваться некуда, и крепёжную мы таким же макаром будем вымучивать, но на трапециедальной такой номер хрен прокатит. Слишком большая нитка — вороток из рук на хрен вывернет. Ладно деталь, ладно инструмент — так человека же на тот вал намотает.

— Ну, там не с такой силой и скоростью крутит, чтоб намотать.

— Я утрирую. Если руки ему сломает или вывихнет — тоже приятного мало. Такие работники, знаешь ли, не каждый день и не на каждом рынке продаются. Я на Диокла стараюсь не дышать без нужды, а уж рисковать им — на хрен, на хрен, ищите дурака. Да и его помощниками-учениками тоже рисковать без крайней необходимости не собираюсь. Таких днём с огнём сыскать — задачка нетривиальная. А этим — ещё и НРАВИТСЯ дело, которым они заняты. И это — именно потому, что они ЗНАЮТ, что их труд ценится, что их считают достойными интересной и творческой работы и что любой их нынешний напряг направлен на облегчение дальнейшего. Вот ради этого люди охотнее всего сиюминутные трудности терпят — чтобы никогда больше не пришлось терпеть их впредь. На пути к этой цели они, если понадобится, так и горы своротят. Но эти их ожидания должны оправдываться, если я хочу, чтобы люди старались и дальше. А я, как ты сам понимаешь, хочу именно этого.

— Да ладно тебе, Макс! — прифонарела Юлька, — Чего ты завёлся? Целую социологию тут развёл из-за каких-то рабов! Эти скопытятся — здесь тебе не твой завод, и отдела охраны труда на тебя нет. Просто новых купишь, и будут дальше работать…

— Ну, считай это моим профессиональным бзиком — ага, усиленным сезонным осенним обострением. Но если серьёзно — ТАКИХ хрен где купишь без особо редкостного везения. Это же штучные экземпляры.

— Ну да, раб самого Архимеда, хи-хи! Я понимаю, что для тебя это редкая ходячая достопримечательность. Ну так оборудуй ему вольер как в хорошем зоопарке, посади его туда, дай вволю бананов и сдувай с него там пылинки. Да у Архимеда тех рабов было — ну, думаю, что не меньше, чем у тебя сейчас. Вот если бы сам Архимед…

— Дался тебе этот Архимед! Гений, не спорю. Но — гений-теоретик. Математик, физик, да пускай даже и кинструхтер — вроде наших свежайшего современного разлива, которые в «Автокаде» такое нарисуют, что хрен сделаешь, а начнёшь ему это разжёвывать — так ещё ж и обидится! Ага, на косных ретроградов, не понимающих его гениальных идей. Типа, я изобрёл, а вы дрочитесь как хотите, я в вашу технологию не вмешиваюсь. Ну что твой Архимед сделал работоспособного собственными руками?

— Как что? А насос? Архимедов винт. Ну, не собственными руками — но ведь работает же! Разве не он у тебя на даче воду из реки на поля качает?

— Ага, он самый — от водяного колеса. А если бы рабы крутили, так проще было бы по старинке — вёдрами или амфорами — воду таскать. Собственно, так при моём предшественнике и делалось, когда колесо сломали. Там же зазоры между винтом и трубой такие, что добрая половина той воды обратно протекает! Вот поэтому-то в наших инсулах вода на верхние этажи и подаётся цепным водоподъёмником с черпаками, а не тем гениальным архимедовым насосом. Да и на метр с небольшим ту воду поднять — уже не простой деревенской орясине тот архимедов насос заказывать надо. Так вот, Диокл — как раз один из тех, кто превращал чисто теоретические прожекты своего хозяина-теоретика в реальные работоспособные изделия. Руками и головой! Или ты думаешь, сам Архимед голову ломал, как это сделать? Не барское это дело, холопы на то есть! Вот как раз такой холоп, который именно «на то», мне и достался. И учеников себе на смену — таких же мне готовит. Именно они — даже не железяки, что они делают, а прежде всего они сами — основа нашей будущей промышленности.

— Ага, высоких технологий позднего Средневековья! — хохотнул Серёга.

— Типа сострил? — тут же переключилась на него Юлька, — Отдохнул? Накурился? Марш в свою порностудию!

— Стоп! У тебя, Юля, рабыня на кухне есть? — вкрадчиво спросил я.

— Её он уже рисовал, порнографист хренов! Теперь пусть лучше карту свою рисует!

— Да я не против, карту — так карту. Вещь всем нам нужная и полезная. А что у нас с лизвиздричеством?

— Ну, заряжаемся же!

— Ага, выстраиваясь в круговую очередь за наташкиной заряжалкой и выдирая её друг у друга из рук. При этом аппарат Васькина сдох полностью и безвозвратно. Ну, его-то аппарата мне не жаль, у него там всё один хрен на испанском. Но твой-то с наташкиным далеко ли от него ушёл? Ведь едва живые! Володин — полуживой. Наверное, и мой был бы не лучше, если бы я перед самым отпуском аккумулятор в нём на новый не сменил. А если ещё и наташкина заряжалка сдохнет?

— Макс, типун тебе на язык!

— Да хоть два — согласен, если это продлит жизнь нашим аппаратам. Но боюсь, что не продлит. Поэтому ты, Юля, командуй-ка лучше своей рабыней на кухне.

— Типа кюхен, киндер, кирхен?

— Ага, они самые. А ты, Серёга, подскажи мне вот какую хрень — ты как-то говорил, что от «багдадских» батарей наши аппараты заряжать можно, но опасно. Они что, такие мощные?

— Ну, можно и мощные сделать, если по уму. Нахрена нам их уксусом заливать, когда рядом море, и морской воды до хренища? А она ещё лучше уксуса работает. А если ещё и один электрод вместо медного золотым сделать… Это реально, кстати?

— Серёга, даже не парься над такими пустяками. Если ты считаешь, что от этого будет толк — так хоть оба. Рисуй эскиз с размерами — сделаем.

— Оба не надо — разные металлы должны быть, иначе напряжения не будет…

— В курсе — прикалываюсь. Второй из меди или лучше серебряный?

— Лучше железный. Но их надо несколько, они расходоваться будут.

— Ясно. Гони эскиз с размерами.

— Да не надо никакого эскиза. Чем крупнее — тем лучше. В смысле — площадь рабочей поверхности побольше нужна. Работает ведь только она. Цельный золотой электрод лить не надо, гальванического покрытия на графите за глаза хватило бы.

— Нет у нас ещё той гальваники… Ладно, понял — выгнем из листа. А графит — он что, есть?

— А чем я по-твоему на папирусе рисую? Свинцовый же карандаш в потёмках еле виден. А графит — греки прямо готовые рисовальные грифеля продают — говорят, из Сирии его привозят. Хороший, жирный — пачкается, зараза, видишь — руки чёрные? Зато след чёткий оставляет — высококачественный чистый графит!

— Такой чистый, что пачкается? — не удержалась от шпильки Юлька.

— Считай это философским парадоксом, гы-гы! — прикололся я, — Это хорошо, что продаётся — в будущем пригодится. Так значит — возвращаемся к нашим баранам — мощные батареи реальны — на морской воде и с золотым электродом?

— Да вполне. Одна запросто несколько традиционных заменит. Но это и опасно — мы ж не знаем точно, какие она даст напряжение и ток. Нагребёмся и переборщим — спалим на хрен аппараты.

— Вы что, охренели?! Только этого нам ещё не хватало! — взвизгнула его благоверная.

— Юля, уймись, — простонал Серёга, — Можно и приборы сделать — амперметр с вольтметром. Схемы и устройство у нас есть…

— Какие приборы! Ты с дуба рухнул?! Соображаешь, чего несёшь?! Приборы — на коленке!

— Юля, мать твою за ногу! — взорвался и я, — Не греби людям мозги там, где ты сама — ни хрена не въезжающая кошёлка! Приборы, млять… Услыхала наукообразное слово и вообразила себе целый синхрофазотрон? Там прибор — одно название. Это по памяти я его хрен сделаю, потому как хрен вспомню, а если есть схема и внятные рисунки — так говно вопрос. Серёга, рисунки устройства есть? Может, их как-нибудь в первую очередь?

— Да давно уже и перерисовал, и текстовку к ним переписал.

— Вот и прекрасно! Как только у Диокла «окошко» в работе появится, в котором его и ученики подменить смогут — я его как раз этим хозяйством и озадачу…

— Ну, получите вы отклоняющуюся стрелку — а шкала? — опять встряла эта истеричка, — Как вы определите, чего вам там ваша стрелка показывает?

— Юля, не тупи. Знаешь, почему у технарей слово «гуманитарий» — это ругательство? Вот как раз поэтому. Не нужна нам вся шкала целиком, а опорные точки мы и методом научного тыка получим. Аккумуляторы наших аппаратов есть? Их паспортные данные есть? Вот и меряем, чего покажут в реале, да засекаем на пустой шкале черту и присваиваем ей своим хозяйским произволом номинальную паспортную величину, — разжевал я ей, — Потом, когда схему с батареей соберём — будем сопротивлений добавлять, пока наш самопальный прибор нужную величину не покажет. И только когда получим нужные напряжение и ток — будем аппараты наши от неё заряжать. Сдохнут окончательно аккумуляторы — и хрен с ними, от батареи аппараты запитаем и будем как стационарные компы использовать. Серёга, далеко у тебя рисунки с текстовкой?

— В другой комнате. Щас найду…

— Куда! — взвилась Юлька, — С ТАКИМИ руками?! Пошли, Макс, я и сама найду. А ты, горе, иди уж в свою порностудию!

— Шла бы ты уж на хрен! — пробурчал тот себе под нос.

— Чего?! Я тебе пошлю! Карту свою поскорее дорисовывай, идиот, пока телефоны ещё живые!

Серёга, бормоча что-то неразборчивое, залез обратно в своё монструозное сооружение, а мы пошли в другую комнату, где Юлька принялась рыться в кипе папирусов.

— Ты не ошиблась? — ехидно поинтересовался я, разглядев изображённое на поданном мне листе, — Если это схемы и рисунки амперметра с вольтметром, то я — испанский лётчик.

— Не беспокойся, найду тебе сейчас и их. А пока — полюбуйся-ка, чем тут мой порнографист развлекался, когда все остальные были серьёзными делами заняты. Теперь понял, почему я его халабуду порностудией называю?

— Ну, насколько я понимаю, это всё-таки не порнография, а эротика. И деваха симпатичная. Это ведь та твоя служаночка, которая заглядывала в комнату и которую ты выгнала на кухню?

— Ты, Канатбаев, как всегда, в своём репертуаре. Ты только взгляни, в каком виде эта бесстыжая шлюха и в каких позах!

— Ну так Серёга прав — ТАКУЮ рисовать интереснее и увлекательнее…

— Чем кого?!

— А, вот ты о чём, гы-гы! Что ж сама ему тогда не позировала?

— Обойдётся! Делать мне, что ли, больше нечего?

— Ну, вот он и обошёлся.

— И по-твоему это нормально?

— Абсолютно.

— Ты знаешь, кто ты есть после этого?

— Знаю. Сволочь, эгоист и закоренелый рабовладелец. Достаточно или продолжить? И как там всё-таки насчёт схем и рисунков приборов?

— Держи, зануда! — на этот раз она подала то, что требовалось. Убедившись в этом, я свернул оба листа трубкой и перевязал куском бечевы — доскональнее разберусь дома, спокойно и не торопясь, когда буду предварительно задание для Диокла обмозговывать.

— Больше ничего не хочешь посмотреть?

— В другой раз… Хотя — погоди. Ты говорила, что черновик выжимки из Ливия делала на нормальном человеческом языке? Вот его я бы глянул.

— Сейчас… Где же он… А, вот — держи, — протянула мне свиток.

Я уселся в кресло и погрузился в изучение одного из ценнейших в нашей ситуёвине источников «инсайдерской» информации. Составила его Юлька, надо признать, грамотно — я опасался от бабы худшего. И годы в нашем летосчислении для каждой книги указала, и начала сразу с 34-й книги о событиях следующих двух лет, не тратя драгоценного времени на переписывание уже бесполезного для нас прошлого. Я бы, правда, на её месте покороче — своими словами — сформулировал, а она дословно нужные абзацы переписала, из-за чего в тексте осталось немало и «воды», но баба есть баба — откуда ей сообразить, что для нас «вода», а что нет, так что правильно она в принципе сделала.

Пока я изучал ещё не родившегося великого римского историка, вполне живая, хотя и ни разу не великая и вообще известная лишь единицам, историчка прошлась в противоположный угол комнаты, открыла здоровенный сундук, поперебирала тряпки и вдруг… гм… если её служанка — «бесстыжая», то сама-то она какова, спрашивается? В общем, эта оторва затеяла переодеться, да ещё и не слишком при этом торопилась. В смысле, разделась-то быстро, да ещё и совсем, а вот одеваться как-то не спешила. То одну тряпку возьмёт, да к себе приложит, то другую — типа, колеблется в выборе, да ещё и встала так, чтоб мне в сектор бокового зрения уж точно попасть. Можно подумать, я там новое что-то для себя увижу — ага, после некоторых событий самого начала наших античных приключений! Тем более, что на папирусе мой глаз как раз в этот момент наткнулся наконец на нечто, весьма смахивающее на то, что я с таким нетерпением и искал! Так-так… О! Точно — то, что надо! Так-так!

— Хи-хи! Макс, ты знаешь, на кого ты сейчас похож?

— Знаю. На сволочь и эгоиста, — я бы сейчас и на куда более неприглядный персонаж охотно согласился, лишь бы только меня оставили в покое и не отвлекали от только что обнаруженного информационного сокровища!

— Да нет, на сволочь и эгоиста ты похож во всех остальных случаях. А сейчас ты похож на затаившегося в засаде и учуявшего приближение добычи хищника. Ты же только что даже урчал от предвкушения чего-то сытного и аппетитного — жаль, не меня. Что ты там хоть углядел такого?

— Да как тебе сказать-то…

— Чтобы не сильно обидеть? Не парься, я уже поняла, что по сравнению с твоей находкой даже близко не котируюсь. Посоветуй тогда хотя бы, что мне надеть, что ли, — кроме цвета два повисших на сгибах её локтей платья ничем больше, на мой взгляд, не отличались.

— Да какая разница? На свой вкус выбери…

— Так, ты точно что-то глобальное и основополагающее там вычитал! Ну-ка, дай и мне взглянуть! — и эта оторва, выбрав наконец тряпку, но даже и не думая одеваться, прямо так, нагишом, ко мне и зашагала. Которую из Афродит или Венер она при этом тужилась из себя изобразить, я не имел ни малейшего понятия, да как-то и не интересовался. Передо мной прорисовывалось кое-что поважнее голой бабы — не глобальное, правда, а вполне себе узколокальное, но зато — НАШЕ будущее.

— Так, ага — книга 35, 193–192 годы до нашей эры, самое начало по моей выжимке… Так-так, — она ещё и наклонилась, как бы невзначай коснувшись моего плеча верхней выпуклостью, — Так что тут у нас такое важное и основополагающее, что тебе похрен окружающая обстановка?

— Ты бы всё-таки оделась, а?

— Хоть бы уж полапал меня немножко для приличия, хи-хи!

— Теперь это называется «для приличия»? Ладно, чего только для тебя не сделаешь! — я исполнил её просьбу, огладив хорошенько все её выпуклости, иначе ведь хрен даст спокойно почитать, — Достаточно? Теперь ты оденешься?

— Ладно уж, чего только для тебя не сделаешь! — одевалась она не спеша и не забывая принять позы поэротичнее, — Но рассказывай, изверг, заинтриговал же!

— Я знаю, при каких обстоятельствах начнётся операция «Ублюдок». А сейчас мы с тобой уточним и сроки её начала…

— Ты думаешь, я что-то поняла?

— Сейчас поймёшь. 193-й год, значится? Сципион Назика назван пропретором, а в примечании указано, что это, скорее всего, условно — официальный срок его преторских полномочий истёк, но сменщик ещё не прибыл, и он продолжает управлять Дальней Испанией в ожидании смены.

— Ты про это? — Юлька ткнула пальцем в абзац с описанием столкновения Сципиона Назики с лузитанами, окончившегося их грандиозным разгромом.

— Соображаешь! Цифирь одолённых супостатов наверняка бессовестно завышена, но мне на неё насрать. Главное — суть. Прикинь, где та Лузитания и где та Илипа — середина Бетики! Представляешь, докуда добрались? Так это уже возвращались из набега, да под удар угодили, а максимально продвинулись, получается, ещё дальше…

— Нниффигассе! Офигеть! Илипа — это же на реке, мы же мимо неё проплывали и туда, и обратно?

— Ага, она самая. Теперь — сроки. У римлян ведь год с первого марта начинается, верно? Сципион Назика — по предыдущей 34-й книге претор 194-го года. С началом марта 193-го года в должность номинально вступает его сменщик, и я не думаю, чтобы кто-то в Риме позволил бы ему очень уж мешкать. Поэтому разгром Назикой лузитан близ Илипы — однозначно весна 193-го года. А у нас сейчас на дворе осень 195-го — считай, полтора года форы на подготовку операции. Маловато, но если форсировать подготовку, то успеть можно…

— Что успеть?

— Во-первых — помочь Назике побить офонаревших лузитан. Но с умом — сперва позаботиться о том, чтобы они выглядели повнушительнее и поопаснее, дабы он должным образом осознал, как тяжко пришлось бы ему без помощи наших турдетан. А во-вторых — исхитриться и суметь после этого повернуть дело так, чтобы он САМ попросил турдетанского союзника произвести вторжение на сопредельную лузитанскую территорию. И главное — эта просьба должна прозвучать ОФИЦИАЛЬНО, дабы у преемника Назики не было оснований считать нашу операцию самодеятельностью. Он должен её одобрять и приветствовать, а вернувшийся в Рим Назика — представить дело сенату в выгодном для нас свете. А наша дальнейшая самодеятельность должна выглядеть вынужденной импровизацией — типа, «мы не хотели, оно само так вышло».

— А в чём будет заключаться самодеятельность?

— Ну, официальной целью вторжения будет отвлечь внимание лузитан от римской Дальней Испании. Нагрянуть, показательно отметелить, ограбить и вернуться восвояси — типа большого ответного набега. Но при этом мы «как бы невзначай» отметелим лузитан крепче, чем нас попросят, да ещё и никуда с захваченной территории не уйдём. Она нам и самим не помешает.

— Так, суть поняла, милитарист ты наш античный! А почему «Ублюдок»?

— Ради прикола и в честь Вилли Бастарда — знаешь такого?

— Что-то не припомню…

— Историчка называется… Вильгельм Завоеватель.

— Макс, хорош, затроллил уже! Ну не было этого в учебнике! И в хрестоматии тоже не было! Мне что, заняться в институте было больше нечем? Ты хоть знаешь, что такое наш МПГУ?

— Представь себе, знаю — были пединститутские подружки…

— Ну так чего тогда дурацкие вопросы задаёшь? — Юлька уже успела картинно развалиться на кушетке напротив меня, — Ты утолил свой политико-милитаристский интерес? Может, займёмся наконец делом поувлекательнее, а?

— Надеюсь, ты не собираешься снова раздеваться?

— Я могу и просто подол задрать — у меня под ним ничего нет, — и она в натуре потянула тонкую просвечивающую ткань вверх…

— Ты чего, охренела? — я выразительно ткнул пальцем в стенку, за которой Серёга корпел над картой.

— Не будь занудой! Он занят сексом в своей порностудии — с картой, хи-хи! Я не такая извращенка и предпочитаю другой вид секса. Ну, по-быстрому, что ли?

— С каких пор тебя стало устраивать «по-быстрому»?

— Времени мало, Макс, а ты ещё и тупишь. Мог бы уже успеть быстренько, и читал бы себе потом этого Тита Ливия, сколько влезет. Ну почему ты не хочешь сделать меня счастливой? Я, может, тоже остепениться хочу! На кюхен и без меня есть кому стряпать, кирхен в Карфагене какие-то неправильные, а вот от киндера я бы не отказалась! А у тебя с твоей такой классный карапуз получился! Мне тоже такого хочется! У Наташки вон уже на подходе, Антигона Васькина тоже намылилась, а я что — рыжая?

— И прямо всенепременно от меня?

— Ну, не от моего же рохли и неудачника! Сдурела я, что ли — от него рожать! Думаешь, один только ты у нас о качестве породы беспокоишься? Ладно, отбивать меня у моего и жить со мной самому ты не захотел, твоя иберийка для тебя по всем показателям лучше меня — всё понимаю, но ребёнка-то ты мне за него сделать можешь?

— Тебе не кажется, что мы с Серёгой не очень-то похожи внешне?

— А, пойдёт! Я тоже не блондинка — спишет на это…

— Зачем мне эти сложности?

— Да какие сложности-то! Просто сделай мне такого же карапуза, как у тебя с твоей. Ну что тебе, трудно? Я тебе помогла с исторической информацией? Помоги и ты мне стать счастливой матерью! Мой порнографист тебе помогает с учебниками и картами? Помоги и ты ему стать счастливым отцом, хи-хи! Ну Макс, ну не будь ты такой сволочью и эгоистом!

Я уже и не знал, как отбрыкиваться дальше от этой оторвы, когда её благоверный за стенкой сообщил окружающему мирозданию, что эта «порностудия» его загребала и что каждый трудящийся человек имеет право на перекур. Кто бы возражал!

— И всё-таки — подумай на досуге! — шепнула мне эта озабоченная и жаждущая остепениться, прижавшись ко мне на миг своими выпуклостями, после чего мы с ней чинно и добропорядочно направились в комнату с «порностудией»…

 

9. Особенности попаданческой навигации

— Египтяне просят увеличить поставки заморских снадобий, — огорошил меня Арунтий при очередном вызове, — Не менее, чем вдвое, и при этом согласны платить прежнюю цену. И настолько охотно согласны, что наверное, и против некоторого увеличения цены особо возражать не будут — если, конечно, я повышу её в разумных пределах. Мимо такого шанса я, как ты сам понимаешь, пройти не могу…

— Куда им столько? Обкуриться и обкайфоваться, что ли? — проворчал я для порядка, — Или у них там эпидемия какая заразная?

— Птолемей Эпифан меняет внутреннюю политику. Он ведь с некоторых пор не просто царь, а настоящий египетский фараон — чувствуешь разницу? Теперь ему по вкусу все исконные египетские традиции, и это значит, что и среди его греческого окружения в моду теперь войдёт всё египетское. В том числе и мумифицирование покойников. Но ведь александрийские греки — элита государства, и простое дешёвое мумифицирование её не устроит. Ей надо всё по высшему разряду, и без наших заморских снадобий при этом не обойтись.

— И при чём тут я, досточтимый? — охватившее меня предчувствие почему-то не показалось мне очень уж заманчивым.

— Ты поразительно догадлив, Максим! — полностью подтвердил моё нехорошее предчувствие тесть, — Если бы это было простой задачей, я бы тебя этим… как правильно на твоём языке? Не навьючивал?

— Не грузил, — машинально поправил я его, — Но я разве моряк? Что я понимаю в мореплавании?

— Ты — человек из мира, в котором те заморские страны хорошо известны, а значит — известны особенности их хозяйства и освоены плавания туда. Люди, понимающие толк в мореплавании и не раз пересекавшие Море Мрака, у меня есть и свои. Есть и люди, умеющие думать над поставленными им задачами. Но пока-что они только подробно и обстоятельно рассказывают мне, почему этого сделать нельзя. А меня разве это интересует? Меня интересует совсем другое — что нужно для того, чтобы это было сделано! У тебя другие знания и другой взгляд на окружающий мир. Ты можешь увидеть и понять что-то такое, чего не видят и не понимают мои горе-мыслители.

— И для этого…

— Да, я хочу, чтобы ты сам побывал там и присмотрелся к местной обстановке. Возможно, ты придумаешь что-то такое, чего не приходит в голову моим людям…

— Да что там такого уж сложного, досточтимый? У тебя ведь Акобал… тьфу… ну, в общем — тот, кому положено — пробовал уже плавать не один раз в сезон, а дважды?

— Я предвидел поворот египетской политики, и мои умные головы просчитали рост потребности египтян в товарах из-за Моря Мрака. Поэтому я заранее озаботился созданием запаса товаров, и то, о чём ты говоришь сейчас — первое, что мы попытались для этого сделать. В прошлый сезон получилось удачно, хоть и нелегко, а в этот мы едва не сгубили Акобала вместе с его опытной командой. Проклятый шторм чуть не утопил судно и попортил добрую половину драгоценного груза! Тебе с твоими друзьями хорошо — есть теперь чем дымить на ваших посиделках, а каково мне! Я мог лишиться единственного человека, на котором держится это важнейшее и прибыльнейшее дело! Я не могу позволить себе такого риска!

— В чём там трудности?

— Если делать один рейс в сезон, как и делали всегда, то трудности невелики. Ну, точнее, они хорошо изучены и преодолимы. Попутные течения, попутные ветры, опыт многих поколений предшественников — всё работает на нас. Но если мы спешим сделать два рейса — выходить в первый рейс приходится слишком рано, когда ещё не окончился период штормов, а на обратном пути оттуда у нас нет попутного ветра. Приходится исхитряться и ходить под боковым — представляешь, как змея ползает? Вот так примерно и приходится, и это ещё в лучшем случае. Бывает так, что ветер вообще непригоден, и тогда приходится идти на вёслах. Представляешь? На «круглой» гауле! А на втором рейсе есть уже попутный ветер, но корабль возвращается из него гораздо позже обычного и опять попадает в проклятый сезон штормов! Вот так мы и едва не потеряли Акобала с его экипажем и судном!

— А один рейс, как и встарь, но не одним, а несколькими кораблями?

— Именно это я и намерен сделать, но люди! На долгом пути корабли неизбежно потеряют друг друга из виду, и я не могу посылать через Море Мрака суда с неподготовленными экипажами, а команда Акобала тоже не бесконечна. Начальником второго судна я поставлю помощника Акобала, старшим кормчим — его второго кормчего, половину его матросов туда переведу — и получу два несплаванных экипажа с половиной новичков. Ну, не совсем новичков — я приказал Фабрицию подыскать умелых, дисциплинированных и надёжных людей из гадесцев и тингисцев, уже плававших по Морю Мрака. Но никто из них ещё ни разу не пересекал его, и я не могу разбавлять экипаж Акобала до бесконечности. Поэтому пока — только два корабля.

— А сами суда усовершенствовать? Всё-таки на одномачтовых гаулах…

— И это уже делается. Акобаловский «Конь Мелькарта» так потрёпан бурей, что едва дотянул до испанского берега и больше не годится для прежних плаваний. Мы строим два новых корабля — побольше, покрепче, двухмачтовых и обитых медным листом вместо свинцового. Дорого, зато надёжно.

— Там ведь не только в обивке днища дело…

— Я понял, о чём ты. Не беспокойся, корабли строятся в Гадесе по образцу тартесских. На здешние финикийские только внешне похожи, а внутри корпус — совсем другой. Глубже и крепче киль, больше шпангоутов, никаких деревянных шпонок, всё на бронзовых гвоздях и заклёпках. Старый «Конь Мелькарта» тоже был не совсем уж обыкновенной гаулой — в Гадесе знают, какие суда нужны для Моря Мрака…

— Так ты, получается, все проблемы решил и сам, досточтимый. Чем тут ещё могу помочь я? — на самом-то деле я уже начал въезжать, но уж очень хотелось отмазаться от полугодовой командировки куда-то к чёрту на рога…

— Я же сказал тебе уже, что корабли неизбежно потеряют друг друга из виду, и им нужно будет как-то находить друг друга в море. А нужно ещё и как-то правильно выходить на пункт назначения. Наши моряки умеют неплохо определять своё положение с севера на юг по солнцу и звёздам, а вот с востока на запад — только очень приблизительно, по опыту прежних плаваний. Так друг друга в открытом море не найти.

— Хорошо, досточтимый, я понял. Раньше весны ты всё равно никого за Море Мрака не пошлёшь, а сейчас ещё зима, и за четверть года мы постараемся что-нибудь придумать, — я и сам уже понимал, что хрен отмажусь, но надежда-то ведь умирает последней…

— Хорошая попытка, — ухмыльнулся Арунтий, демонстрируя прекрасное понимание всех моих самых затаённых мыслей, — Но кто-то должен будет ещё и научить нащих моряков пользоваться тем, что вы придумаете, и это можно сделать только в настоящем плавании. А я позабочусь, чтобы вам не пришлось беспокоиться о ваших семьях. Обещаю тебе, что в присутствии твоего сына на твоём языке будут говорить не меньше, чем на турдетанском. Охранять твой дом и семью будут только те, кто уже говорит по-вашему, и я прикажу им, чтобы только так в вашем доме и говорили.

— Да уж, они наговорят! — буркнул я, представив себе эту солдатскую матерщину с неподражаемым турдетанским акцентом. Ладно я сам, похабник по жизни, но мелкого хотелось всё-же воспитать поприличнее. И ведь получалось по моим прикидкам — ага, пока дражайшему тестю не вздумалось в Америку меня прогулять!

— Ваши семьи будут постоянно общаться между собой, — заверил он меня, — Твоя торговля косской тканью будет расширяться так, как расширялась бы и при тебе. Велия ведь уже разбирается в этом? Я дам ей столько помощников, сколько понадобится, чтобы избавить её от обычной бытовой рутины. Я понимаю, что полгода — долгий срок. Подумай, что ещё может понадобиться и скажи мне — я сделаю всё, что окажется в разумных пределах и в моих силах. Моя дочь и мой внук — не чужие для меня. А ещё — я же прекрасно понимаю, что никто из нас не вечен. На работу с Фабрицием, когда придёт его черёд править кланом, тебя ещё хватит, и я рад, что вы с ним хорошо сработались в Испании. Но с его сыном будет работать уже твой сын, и мне не меньше, чем тебе самому, нужно, чтобы он знал и умел как можно больше из того, что знаешь и умеешь ты. Всё, что нужно для этого от меня — только скажи мне, и я помогу всем, чем смогу…

В общем — отрезал он мне все лазейки, через которые я ещё мог бы хоть как-то извернуться. Если бы он тупо приказывал — я нашёл бы факторы для обоснования нерациональности такого приказа и, скорее всего, убедил бы — не сходу, так где-нибудь за недельку или за две. На крайняк бабы помогли бы — жена с тёщей. Но в том-то и дело, что он не приказывал, даже не просил — он просто объяснил мне расклад, из которого неизбежно вытекало ПРЕДЛАГАЕМОЕ им единственно возможное решение. Какие уж тут факторы и какие тут бабы, когда на его стороне — и здравый смысл, и моя собственная совесть! Ведь чего он для меня не сделал и чего он мне не дал из того, что мне требовалось по делу, а иногда и даже просто хотелось? И в том, что обещает — хрен в чём нагребёт, и не потому даже, что я ему зять — это же Тарквинии, которые помешаны на данном кому бы то ни было слове! О награде даже не спрашиваю — знаю и так, что даст больше, чем хватило бы наглости попросить мне самому. И его это не удивляет — он знает, что я знаю. Ну и как тут отмажешься? Млять, вот это влип!

— В Испании Миликон за полгода не наломает дров?

— Фабриций следит за этим, а в помощь ему я хочу послать туда вашего Валода — там хватит и его знаний, чтобы действовать по вашим планам. Вашего Серга вы и сами последнее время стараетесь не брать на опасные дела…

— Здесь от него гораздо больше пользы, досточтимый.

— Это я уже понял! — тесть ухмыльнулся, — Но и одного тебя тоже посылать за Море Мрака нельзя. Получается, кроме Хула с тобой туда отправлять больше некого. В Египте вы справились и одни, а там с вами будет ещё два полных судовых экипажа. Ты поплывёшь туда как мой представитель, и все они получат мой приказ повиноваться тебе так, как повиновались бы мне самому. Ну, в разумных пределах, конечно — в открытом море всем приказывает только начальник судна, и я сам там повиновался бы ему. А вот на месте — ну, тебе ведь не нужно объяснять, что к советам не раз бывавшего там Акобала следует прислушиваться? Но он будет объяснять тебе обстановку и советовать, а решать и приказывать будешь ты. Ну и своих людей ещё по десятку с Хулом прихватите, — ага, типа подсластил пилюлю!

Я уже собрался было откланяться, когда он нагрузил меня ещё:

— Не спеши, Максим, отдохни во дворе. А то придёшь сейчас домой, начнёшь там… как это правильно? Накрывать меня тремя ярусами?

— Ага, крыть в три этажа…

— Вот именно. Ребёнка напугаешь, Велию расстроишь — зачем это? Отдохни во дворе, успокойся. У меня как раз Мириам гостит — спрашивала о тебе. Поболтайте там с ней, отвлекитесь от проблем…

Млять! Этой-то чего от меня надо? После того, как Арунтий выдал её наконец замуж за одного дружественного олигарха из Утики — по моему же, кстати, совету, учитывая ожидающийся в будущем звиздец Карфагену — я уже было и расслабился насчёт неё. Типа, спровадил наконец-то на хрен, то бишь в хорошие и надёжные руки, дабы не путалась тут под ногами. А то было тут дело в своё время — такое, что в египетскую командировку с удовольствием отсюда слинял! Мириам — старшая дочь моего тестя и босса от его первого брака, у них общая мать с Фабрицием. Но если её брат — нормальный мужик, воспитанный по-этрусски, то эта — финикиянка финикиянкой. Ага, со всеми вытекающими! Тогда была вдовой с мелким довеском — предполагается. что от покойного супружника, но я там со свечой не стоял и ручаться не могу, а натура ейная — ну, своеобразная, скажем так. Сперва пыталась меня с женой Фабриция в койку уложить, и это была та тайная причина, по которой Криула, усмотревшая в этом коварный и весьма недобрый умысел, убедила таки Арунтия спровадить вместе с наследником в Гадес и его супружницу. Это дело тогда параллельно с нашей с Васькиным подготовкой к египетской командировке происходило. Только разрулила тёща — на тот момент ещё будущая, но уже на то согласная — вот эту первую хрень, а эта — с новой аферой, ещё хлеще первой. Вне клана Тарквиниев, спасибо и на том, но уже натуральной уголовщиной попахивающей. Всё пацанёнка своего малолетнего крутым наследничком заделать норовила, для чего стремилась поубирать с его пути препятствия в виде настоящих наследников. Смазлива, неглупа, но стерва ещё та. Короче, слиняли мы с Хренио в Египет, порешали там проблемы босса, возвращаемся с победой и предвкушением достойной награды, особенно я, а тут — млять, опять двадцать пять! Не сумев настропалить меня на свои тёмные делишки и резко зауважав за устойчивость к бабьим манипуляциям — для обезьян такие перепады оценок характерны, вознамерилась вдруг женить меня на себе. Отбрыкался, конечно, но нервов это стоило немалых. В общем — ну её на хрен, эту Мириам, если совсем уж честно.

— Ты совсем забыл меня, Максим! Третий раз уже к отцу заезжаю, пару раз тебя видела, а ты — будто бы весь в каких-то важных и неотложных делах — прямо совсем меня не замечаешь! Обидно, между прочим!

— Я был в самом деле занят, досточтимая, — да, разок попадалась в поле зрения, но ведь и дела же, да и просто — ну её на хрен, а вот что за другой раз — хоть пытайте, хрен вспомню! На службе же, в натуре, не до стерв финикийских!

— Ну, вот, опять досточтимая! Мы ведь с тобой, Максим, совсем иначе уже, помнится, общались! Да и ты ведь давно уже непростой человек и нам не чужой — к чему церемонии между своими? Тебя нельзя надолго в Испанию отправлять — ты там опять дичаешь, хи-хи!

— Мириам, я ведь загружен по службе и по делам вот так! — я чиркнул ладонью по горлу для наглядности.

— Какая служба? Какие дела? Ты же не рядовой солдат, а начальник, большой и уважаемый человек! У тебя теперь свои солдаты есть, а дома и на вилле — рабы!

— Ты считаешь, что начальник свободнее подчинённых ему людей? Если бы! Солдатом я был свободнее! Получил приказ, выполнил его, доложил — и ни о чём больше голова не болит, начальство на то есть! А тут — думай, планируй, принимай решение, командуй… Ошибся, не учёл чего-то — люди погибнуть могут. Свои, не чужие!

— Ты прямо как отец говоришь…

— От мужа ты разве не то же самое слыхала?

— От мужа? Ну, мне как-то и никчему было! Скучные у него какие-то дела! У тебя — интереснее. Вот, поговорила с тобой совсем немного, и уже кое-что новенькое для себя узнала, хи-хи! Ну-ка, Миркан, погуляй пока по саду — нам с дядей Максимом поговорить надо, — и она махнула рукой своей ливийской рабыне, чтоб присмотрела за ребёнком.

Её четырёхлетний примерно пацан побежал по аллее сада, служанка побежала за ним, а довольная Мириам присосалась к кальяну.

— Славный мальчуган, но иногда от него так устаёшь! Да и не покуришь при нём конопли — дурной пример, хи-хи! Сам не хочешь курнуть? Ах, да, я ж и забыла — ты не по этой части. Теперь, я слыхала, ты куришь уже не те гнусные ивовые листья, а отцовскую заморскую траву, от которой ещё сильнее дерёт горло? Это мне тоже трудно понять, но хотя бы уж редкая и престижная диковинка. Видно хоть, что уже остепенился и вышел в люди.

Как и в один из прошлых разов, мне было предложено присесть на скамью, а сама она так и осталась развалившейся на коврике с подушками, только на сей раз на ней не было даже просвечивающей ткани — она её сверху вообще спустила, оставшись лишь в открытом лифе, ничего не закрывавшем, а только поддерживавшем формы. Ну и расположилась относительно скамьи так, что как раз на ейных формах взгляд невольно и фокусируется. Лежит себе непринуждённо в эдаком виде, да чисто символически дорогущим веером из привозных павлиньих перьев обмахивается:

— Жарко! Я бы и эту штуку скинула, да нельзя на виду — всё-таки замужняя женщина уже, неприлично будет, хи-хи! — и снова затянулась кальяном.

Понятия о приличии у неё, конечно, своеобразные, а где она жару нашла — это тоже у неё надо спрашивать. Зима в самом разгаре — хоть и не наша подмосковная и даже не испанская, но сезон дождей как-никак, и облаков хватает — нет того солнцепёка, под которым в натуре изжариться можно. Особенно — ей, местной североафриканке, как раз к этому климату генетически адаптированной и с детства привычной. Но, каждому — своё…

— Я видела вашего с Велией малыша — отличный он у вас получился. Крепенький, здоровый, но спокойный и почти нехлопотный — не то, что мой. Сделал бы и мне такого же, что ли?

Млять! И эта туда же! Юлька то и дело за тем же самым клеится, и хотя пока-что мне ещё удаётся отмазываться занятостью, для неё это уже идея-фикс. Чем ей Серёга в этом качестве не подходит, хрен её поймёшь. Ладно бы ещё больной какой-нибудь был или дурак дураком — так нормальный же абсолютно. Рохля — это да, есть такое дело, ну так когда родоки крутые, и всё по блату достаётся, а самого ни разу не в ежовых рукавицах воспитывали — дело обычное и закономерное. Хрен меня знает, каким бы я сам был, если бы в такой блатной семейке родиться угораздило. Что невезучий — тоже верно. Вместе с оставшимся в нашем прежнем мире блатом там же осталась и обусловленная им везучесть, а природная — ну, я в принципе не склонен так уж прямо с порога отметать версию о факторе генетической предрасположенности ещё и к ней, а туземцы в этом вообще свято уверены, но и абсолютизировать этот фактор тоже смысла не вижу. Жизнь — она сложнее и навороченнее устроена, и к простеньким схемкам её не сведёшь. Но баба есть баба — вбила себе в башку чушь, уверовала в неё, и хрен её теперь переубедишь. Современная образованная баба — чего уж тут тогда от этой финикийской обезьяны требовать? Тоже мне, быка-осеменителя нашли!

— Чем тебя муж для этого дела не устраивает?

— Ему за пятьдесят. Представляешь? Я, конечно, и не ждала, что меня — не первой уже свежести и с ребёнком — возьмёт молодой красавец, но это — слишком! На ложе — ну, для своих лет он не так уж и плох, но много ли удовольствия принадлежать такому?

— Так тебе от него нужно удовольствие или ребёнок?

— Ты не понял, хи-хи! От такого я не хочу ничего! Ну, кроме его богатства и положения в городе, конечно. Ты только представь себе! Он наедается всяких повышающих мужскую силу травок, влазит на меня и имеет как левой ноге захотелось! Я сперва в ужасе, затем — в изумлении, наконец мне это с ним даже начинает нравиться — в кои-то веки! Представляешь? И вот, когда дело близится к развязке, а я уже предвкушаю то, за что и люблю это дело — ему вдруг прохватывает поясницу! И он — ни туда, ни сюда! И ничего ему больше не хочется! Представляешь?

— Прострел? Ну, есть люди гораздо моложе меня, которые этим страдают, а уж для старика — простительно.

— Он тоже страдал этим с молодости — мне рассказала его старая служанка. А ещё он — малорослый недомерок, лысый и пузатый, и у него гнилые зубы. Я не хочу, чтобы такими были и мои дети!

— Ну а вокруг? Соседи там, знакомые…

— Где? В Утике? Это не Карфаген! Это строгий и старомодный город, в котором не очень-то пошалишь в своё удовольствие! Разве только здесь, гостя у отца? А ты не хочешь помочь несчастной женщине!

— Мне не хочется лишних сложностей, Мириам — жизнь и так непроста.

— Да какие сложности! Забудь о прежнем! У меня теперь всё есть, и от тебя мне ничего не надо. Если наша с тобой интрижка вскроется — я пострадаю от этого посильнее, чем ты, и мне этого не хочется.

— В семейном скандале тоже приятного мало.

— Одним больше, одним меньше… Или мне сказали правду? У вас с Велией — что, НА САМОМ ДЕЛЕ всё хорошо? Разве так бывает?

— Бывает. Редко у кого, но бывает. Если выбор делается правильный, и семья создаётся не с кем попало, а с подходящим человеком.

— Где ж их взять, подходящих?

— Это зависит от удачи. Кому-то везёт, кому-то нет. Мне — повезло.

— Ну, хорошо, допустим. Таким счастьем, конечно, не дорожит только глупец, а ты не похож на глупца. Ну а если бы Велия САМА попросила тебя сделать то, о чём я прошу?

— Ты веришь в такое чудо?

— Я не умею так ходить, как ходишь ты, не умею вгонять в оцепенение недругов и отпугивать назойливых мух, собак и попрошаек. Не умею я и двигать взглядом мелкие камешки. Но это — предоставь мне, а сам — подумай над моей просьбой на досуге…

Млять, ещё одна озабоченная! Мало мне Юльки! Тут над нашей текучкой башку ломать, серьёзные проблемы решать, которые, не успеваешь одну разрулить, как две новых наклёвываются, да все важные и срочные, пренебречь собой не позволяющие и отлагательства не терпящие, тесть вон ещё только что подсуропил такое, что впору за башку хвататься, так ещё и эти норовят на елду тебе усесться! Оно-то конечно, это всяко приятнее, чем когда на шею или на башку пытаются взгромоздиться, но нельзя ли как-нибудь ко времени или хотя бы уж по очереди, что ли? Ведь в натуре же катастрофически не до них!

Отделавшись от Мириам сей секунд и вышвырнув её на хрен из башки, я направился наконец-то к себе. Хвала богам, мой дом — моя крепость. И дома, конечно, тоже всем от меня чего-то надо, но этих всех — всего ничего, и это — свои, и просьбы у них в основном такие, что выполнить — раз плюнуть. Ну, иногда два или даже целых три раза плюнуть, главное — практически на автопилоте, не суша мозги над всякой хренью. И потом — это же отдых!

— Ты прав, Волний, — сообщил я под смех Велии и Софонибы лепечущему мне что-то на одному только ему понятном языке карапузу.

Едва полгода оболтусу, только ползает, а речью уже овладевает. То, что пока только своей собственной — вопрос уже второй. Ползает, кстати, тоже не по одной только горизонтали. Обезьянёнок — он ведь обезьянёнок и есть. Думали, посадили его в клетку, так он там и сидеть будет? Ага, щас! Только не мой! Как там в том анекдоте? «Мы сидели два дня, а на третий Соколиный Глаз увидел, что у сарая нет задней стены и крыши.» Тренировали его в висении и раскачивании на ручонках, тренировали — и дотренировались на свою голову. Пару недель назад Софониба в отпаде была, когда этот мелкий исследователь окружающего пространства позаталкивал все подушки в один угол своего решётчатого деревянного манежа-клетки, ухитрился с третьей попытки взгромоздить одну поверх других, вскарабкался со второй попытки на неё и добрался до верха клетки, у которой имелась задняя стенка, но не имелось крыши. Бастулонка застукала его как раз в тот момент, когда он — молча и без малейшей паники — переваливался через верх наружу. Сделать она уже ничего не успевала, да и попросту впала в ступор от изумления, и любой нормальный ребёнок на месте моего спиногрыза в лучшем случае набил бы себе изрядную шишку, а о худшем — и думать-то не хочется. Но этот — ненормальный. Вцепился ручонками в прутья, да так, что не упал, а плавно съехал на пол. И даже не испугался при этом толком, а так, слегка озадачился. Испугались мои бабы и хотели уже заказать рабам моего «завода» крышу к клетке, да тут я как раз вернулся, выслушал их жалобы, поржал и превращать детский манеж в кутузку запретил. Вместо этого купили ещё подушек, да и обложили ими клетку по периметру снаружи. Теперь если и навернётся при форсировании забора — так отделается, как говорится, лёгким испугом. Ну, ещё колец деревянных и шариков к потолочной балке на верёвках подвесили несколько, когда ему обычные погремушки наскучили…

— И в этом я тоже полностью с тобой согласен, — ответил я ему самым серьёзным тоном на очередную тираду его лепета неопределённой языковой принадлежности. Потом спохватился, когда увидел и осознал, что этот ползунок держится за мою ногу СТОЯ, да ещё и примеривается, как бы ему по ней мне на колени вскарабкаться. Пришлось подать ему пальцы, дать за них ухватиться и поработать немножко пассажирским лифтом.

— Он уже и вчера пытался, — заложила мне нашего карапуза Велия.

— У тебя уже приготовлен длинный пояс?

— Давно уже, — и показывает мне «фальшивый хвост», за который нашему отпрыску предстоит держаться, когда он вплотную займётся освоением ходьбы. Дольник — он ведь дурного не посоветует.

Потом она накормила его до состояния лёгкого осоловения и препроводила обратно в клетку. Я прошёл на кухню, уселся рядом с «вытяжкой», представлявшей из себя трубу с несколькими лёгкими пропеллерами вентиляторного типа, самораскручивающимися от естественной тяги и усиливающими её — раньше прямо за столом подымил бы трубкой, а теперь — подальше от мелкого. А едва успел докурить — стук в дверь — пожаловал Серёга, принёсший наконец-то взад мой коммуникатор.

— Заряжен под завязку, — заверил он меня, выкладывая следом и мою флэшку, а за ней и свою, без аппарата один хрен бесполезную, — Побалдей, как нормальный белый человек, пока у нас с Юлькой небольшой творческий перерыв.

— О, вот это дело! Хотя — побалдеешь тут… Ты, кстати, никуда не торопишься? А то оставайся на ужин, заодно и обкашлять надо кое-что…

После обкашливания подвешенной мне тестем проблемы Серёга выпал в осадок и пару минут молча её переваривал поверх ужина. Потом мы покурили, он ещё помозговал и глубокомысленно изрёк:

— Мыылять. Месяца три, говоришь, у нас времени? Ну, не знаю, но если бросить всю прочую хрень, то попробовать успеть можно. В принципе-то приборы не сильно навороченные…

— Какие приборы?

— Ну, во-первых — компас. Я понимаю, что финикийцы без него многие сотни лет обходятся — по солнцу и по звёздам, но с ним-то ведь удобнее. А устроен несложно. Железяку только намагнитить… Так… Где-то у меня было, — он воткнул в аппарат свою флэшку и принялся рыться в её содержимом, — Ага, вот оно! Потереть железную стрелку магнитом. Ты правильно сделал, что магнитный железняк из Испании привёз — какой-никакой, а магнит. Или в магнитном поле Земли — кладёшь стрелку по оси «север-юг» и оставляешь так на несколько дней, а лучше — на месяц. Но это хорошо работает для длинной иглы, которая будет вращаться в миске с водой на поплавке.

— Понял — говно вопрос. Чего ещё надо будет сделать?

— Ну, надо же ещё как-то свои координаты на местности определять — иначе как ты правильный курс выбирать и корректировать будешь, когда тебя то ветром сносит, то течениями? Тут надо секстан или астролябию…

— А нахрена они нужны?

— Широту свою определять по угловой высоте солнца или Полярной звезды. На глазок ведь — сам понимаешь, плюс-минус лапоть определишься. Я понимаю, что и у финикийцев наверняка какая-то приспособа для этого придумана, но явно ведь какая-то грубятина, которой пользоваться неудобно, а точность — средней паршивости. А нахрена ж нам средняя паршивость, когда можно по уму? Зря я, что ли, на форумах альтернативщиков срался как раз в том числе и по вопросу о нормальной попаданческой навигации в лохматых древних временах? Есть у меня тут и эти ништяки… Так, куда ж они заныкались-то? Ага, вот — гляди. Секстан — прошу любить и жаловать.

— Мыылять! — сформулировал я своё мнение о показанном мне самом совершенном из механических навигационных угломеров, — Зеркала, оптика — охренел ты, что ли? В мою трубу глядеть доводилось? Так там — лучшие линзы, какие только удалось сделать без станков. Без оптики никак не обойтись? Так-то ведь, если вдуматься, в основе — обыкновенный транспортир с небольшими прибамбасами…

— Ну, в принципе-то, наверное, можно и без оптики, но точность тогда будет — сам понимаешь. Тогда уж лучше астролябия… Так, сейчас — ага, вот она!

Ага — лучше, называется! Картинка, что он раскрыл, повергла меня в ужас. Нечто раскладное на шарнирах, представлявшее из себя не один, а несколько транспортиров в одном агрегате. Охотно верю, что это прекрасный, нужный и полезный прибор, верю даже, хоть и с трудом, что можно в приемлемые сроки научиться обращаться с ним, но сделать его на коленке — именно как работоспособный прибор, а не как макет-игрушку — увольте! Млять! Так что он там талдычил насчёт секстана? И своё краткое, но ёмкое резюме, и этот вопрос я озвучил вслух, отчего Серёга, взглянув на раскрытую им картинку, въехал и расхохотался, а затем сдвинул захват раскрытого документа ниже:

— Это я тебе навороченную показал, которая и в астрономии использовалась, а вот тут попроще — чисто навигационная, которая тебе и нужна.

— Дык, другое дело! Нахрена ж тогда было меня так пугать, гы-гы! — предложенная мне на сей раз картинка изображала вполне элементарный двойной транспортир с поворотной указкой, да ещё и наглядно показывала, как им пользоваться. С точной градуировкой, ясный хрен, придётся повозиться и тут, но это уж — дело техники.

— Такую — сделаем, не вопрос. Всё или ещё чего-то надо?

— Для определения широты — всё. Угол возвышения Полярной звезды над горизонтом в градусах — как раз и есть твоя широта безо всякого пересчёта. Если по высоте солнца — надо уже пересчитывать, да ещё и от даты зависит — целые таблицы нужны, если быстро определиться надо. В принципе-то и они у меня есть…

— Серёга, не грузи! Ну его на хрен, это солнце! По Полярной звезде буду! Про долготу лучше рассказывай!

— А вот с долготой — одновременно и проще, и сложнее. Определяется через разницу между гринвичским и местным временем и пересчитывается из расчёта оборот в сутки, то бишь 360 градусов за 24 часа. В теории — элементарно, как видишь, но на практике засада в том, что нужен точный хронометр. А он ведь ещё сложнее и навороченнее обычных пружинных часов…

— Так погоди! Маятниковые же с гирькой гораздо проще!

— Макс, ты сам-то понял, чего сказал? Какие в звизду маятниковые? Это же корабль, там же качка!

— Млять, в натуре! Извини, тормознул. Так чего там с тем хренометром?

— А то, что хрен мы его сделаем, этот хронометр Гаррисона. Я даже устройства его в интернете не нашёл, хоть и старательно искал для форумных срачей. Сам Гаррисон его не один десяток лет придумывал, делал и до ума доводил, а мы с тобой — ни разу не часовщики, и времени у нас — полгода.

— До этого Гаррисона как-то обходились?

— Обходились, но хреновенько — с ошибкой до трёх градусов. Матрос-вахтенный переворачивал песочные часы и отбивал «склянки» — как раз с тех пор традиция и пошла. И это всё время надо делать без перерыва, иначе весь труд насмарку. Но деваться некуда — другого способа нет. Надо срочно ваять песочные часы на какой-то точный период времени, ровно укладывающийся в сутки, да экипажи обучать…

— Охренела твоя голова — экипажи обучать? В Гадесе те экипажи, а нас с Васькиным Арунтий туда только незадолго до плавания направит — неделя в лучшем случае на предварительное общение с мореманами у нас будет.

— Тогда без хронометра — жопа.

— Не каркай! Хронометр, хренометр, звиздометр… Вот тебе — чем не хренометр? — я снял с руки и выложил перед ним на стол свой «Ориент».

— Млять, я и забыл, что ты с часами! И батарейка до сих пор не села?

— Серёга, какая в звизду батарейка? Они же механические, пружинные!

— Думаешь, я в них разбираюсь? Да я сам-то часов не носил, на телефоне время смотрел, и почти все мои знакомые тоже! Трое только часы носили — электронные, да ещё у одного только стрелочные были — кварцевые, но тоже на батарейке. А чтоб такую архаику носить — их же, небось, заводить каждый день надо?

— Обижаешь, начальник — сами заводятся! Если носишь весь день — руками ведь хоть как-то, но шевелишь — им хватает.

— Ну, если так… Только погоди, ты же говоришь, что они у тебя пружинные? И что, не звиздят, секунда в секунду ходят?

— Ага, щас! Я тебе что, зять олигарха?

— А кто ты?

— Млять, точно! Но это тут, а там — ни разу. Поэтому на настоящий швейцарский «Роллекс» я там заработать как-то не сподобился. А эти — звиздят, конечно, как и любые нормальные механические часы. За неделю на две минуты вперёд убегают. Ну и хрен ли с того? Буду через семь суток на две минуты взад возвращать — как раз то на то и выйдет. Ну и до какой степени я при этом нагребаться по долготе рискую?

— Ну, если по логике вещей… Триста шестьдесят делим на двадцать четыре… Млять, где у тебя тут куркулятор?

— Ну, ты даёшь, гы-гы! Пятнадцать с утра было! — тут и в столбик считать не надо, в уме — элементарно, и я просто хренею с тех, кто к этому не приучен. И не лень же всякий раз за куркулятором лазить!

— Значит, пятнадцать градусов долготы приходится на час, а один градус…

— На четыре минуты, — подсказал я ему, не дожидаясь, пока он повторит мой подвиг, — И тогда — в худшем случае, если определяться придётся как раз перед самой корректировкой часов — я нагрёбываюсь на полградуса. Градус — берём по максимуму — сто одиннадцать километров, если мне склероз не изменяет. Полградуса — пятьдесят пять с половиной километров.

— Ну да, получается так. Но это же в теории — если ты в самом начале выставил часы ровно в полдень секунда в секунду, а их убегание у тебя за неделю тоже ровно две минуты секунда в секунду.

— Да брось, Серёга, хрень всё это! Наблюдатель засёк полдень по солнечным часам, звякнул в колокол, я снимаю часы с руки, подвожу до 12–00 с поправкой на отсчитанные с момента звонка секунды — максимум на несколько секунд нагребусь. Ну так я ж не на экваторе буду, и реальный градус будет меньше — примерно то на то и выйдет.

— Допустим. Но ведь и полсотни километров — дистанция немалая. Сколько там высота мачты у финикийской гаулы? Ладно, пускай будет десять метров. Горизонт для них по таблице не помню, а искать её или по формуле считать лень, но думаю, что где-то около десятка километров — в пять раз меньше. Горный пик какой-нибудь ты увидишь, а вот низменность вроде кораллового атолла — хрен.

— Это с мачты. Напряги-ка память. Помнишь, когда Акобал нас в самом начале подобрал на берегу и в Гадес вёз, что мы у него на палубе видели?

— Да мало ли чего? У него там до хренища всякой всячины было…

— Среди которой ты не обратил внимания на малый БПЛА.

— Чего, чего?!

— Беспилотный летательный аппарат.

— Млять, Макс, ты табак курил или коноплю? Сам-то понял, чего сказал?

— Понял, не беспокойся. Чёрненький такой, в плетёной из прутьев клетке. Может, даже и говорящий, но я не проверял и спросить как-то не удосужился…

— А, вот ты о чём, гы-гы! Ворон!

— Ага, он самый. Ну и чем он тебе не малый БПЛА? Викинги им тоже охотно пользовались. Если земля по расчётам близко, но её ни хрена не видать, выпускали ворона, он взлетал повыше, засекал землю и летел к ней, а они плыли тупо следом за ним.

— Ну, можно и так — если он точно к земле полетит. А оно ему сильно надо, если он совсем ручной?

— Серёга, если тебя несколько дней продержать в клетке, кормя одной рыбой — как ты поступишь на его месте? Да он после этой настозвиздевшей рыбы любому червяку или кузнечику на суше рад будет!

— Ну, тоже логично…

— Ещё бы! Теперь давай вот что прикинем. Чтобы определять долготу было легче и не нагребаться в навороченных пересчётах, мои часы должны быть выставлены по Гринвичу?

— Ну, не обязательно. Можно по любому месту с точно известной долготой, но тогда — ты прав, придётся пересчитывать. Поэтому — да, лучше всего сразу выставить их по Гринвичу и потом больше с этим не париться.

— Так, а где тут у нас этот грёбаный Гринвич проходит?

— Сейчас глянем, — он принялся рыться в дебрях содержимого своей флэшки, — Ага, вот! — на экране появилась карта побережья Алжира, — Вот, смотри, Мостаганем у самого Гринвича, только чуток восточнее. На глаз — и четверти градуса разницы не будет. Доставай свою карту с финикийскими городами, найдём его — и никаких проблем…

— Мыылять! — вырвалось у нас обоих, когда мы раскрыли местную кожаную карту этого же региона с нанесёнными на неё финикийскими городами-колониями. Хрен нам там, а не Мостаганем! Есть Икосиум на месте современного Алжира-города, есть Иол на месте Шершеля чуть западнее его, Гунугус — ещё немного западнее, есть наконец даже Картена на месте современного Тенеса, но и она заметно восточнее Гринвича, и всё это — «недолёты», а дальше — практически один только Руссадир на месте уже марокканской Мелильи, и это уж очень далёкий «перелёт». Может, и есть что-то финикийское на месте нужного нам Мостаганема, но настолько незначительное, что нанесения на карту не удостоилось. А самим искать — так мелким подробностям береговой линии на современной карте верить нельзя. Изменились они за добрых два тысячелетия — вплоть до полной неузнаваемости. Мыылять!

— На хрен этот грёбаный Алжир! — приговорил я целую страну, — Глянь, в Испании вон тот мыс практически на Гринвиче! Что у нас там за хрень?

— Мыс Нао? Ага — как раз то, что нужно! Сейчас найдём… Так, Дения и Альтеа, обе ещё ближе к Гринвичу, чем тот алжирский Мостаганем. И Юлька как-то говорила, что там какие-то греческие колонии были небольшие — я только названий не запомнил. Их, правда, могли и карфагеняне разрушить, как и Майнаку, когда греков из Испании вытесняли, но и в этом случае развалины там точно отыщутся. Но могли и просто подчинить и налогами обложить — на месте Майнаки они собственный город построили, а возде мыса Нао ничего финикийского не завелось. Скорее всего, стоят себе спокойно на месте, как и стояли…

— Так, значит, туда прошвырнуться? Насколько я там с Гринвичем нагребусь, если буду где-то между ними мерять?

— Да на несколько километров максимум — уж точно в пределах того десятка, что с мачты в море видны. Но только там ведь римская территория…

— Млять! В натуре! Причём, Ближняя Испания, в которой у нас вообще никакого блата нет. В Дальней-то хоть ксива от проквестора преторского немножко помогала, но то — другая провинция с другой администрацией, которая в Ближней Испании никому не указ.

— Угу. А ещё там сейчас «тот самый» Катон, который очень неровно дышит к Карфагену, и совать башку прямо ему в лапы…

— Вот именно — ну его на хрен! А по весне, когда у них уже пересменка будет — могу уже и не успеть…

— Стоп, Макс! Дураки мы с тобой оба! Нахрена нам вообще сдался этот грёбаный Гринвич? Нам нужно просто ЛЮБОЕ место с точно известными координатами! И у нас есть такое буквально под боком! Ну-ка, сейчас… Вот! Читать русским по белому умеешь?

— Так-так… Географические координаты Карфагена: 36 градусов, 51 минута и 40 секунд северной широты и 10 градусов, 19 минут и 54 секунды восточной долготы… Млять! Откуда?! Только не говори, что и этим для форумных срачей обзавёлся!

— Обижаешь, начальник, гы-гы! Я ведь, собираясь в этот отпуск, уже заранее и о следующем отпуске думал! В Турции был, в Египте был, в Испанию как раз вот собирался, а над следующим мозговал — то ли в Грецию куда-нибудь, то ли в Тунис. Ну и обзаводился информацией заранее, в том числе и координаты до кучи — раз указаны, то отчего ж не скачать? У меня и координаты Кадиса есть, если хочешь — тоже сейчас найду. Просто думаю, что в Гадесе тебе будет уже не до того.

— Я тоже так думаю — наверняка, как и в любом серьёзном деле, сюрпризов в последний момент всплывёт столько, что впору будет за башку хвататься. Так, значит — чего мы имеем?

— Ну, на шесть секунд можно смело положить хрен с прибором — это заведомо в пределах 200 метров, а у тебя погрешность замера ну никак не меньшей выйдет. Поэтому спокойно округляем и получаем 10 градусов и 20 минут — одна треть градуса — восточной долготы. Градус долготы у нас — это четыре минуты по часам. Значит — сорок минут плюс одна треть от четырёх…

— Сорок одна минута и двадцать секунд разницы с Гринвичем.

— Точно! И раз долгота восточная — в Гринвиче поддень наступает позже как раз на это время. Соответственно, в полдень здесь ты выставляешь часы не на 12–00, а на 12–41 — 20, и это будет точное гринвичское время.

— Ага… Стоп! А точно? Не наоборот?

— Дык, а чего не так-то?

— В Карфагене полдень РАНЬШЕ, чем в Гринвиче? Мы в Карфагене, и ты мне в КАРФАГЕНСКИЙ полдень предлагаешь выставить ГРИНВИЧСКОЕ время ПОСЛЕ полудня, который там ещё не наступил.

— Млять! Нагребался! Конечно, наоборот — для гринвичского времени в Карфагене разницу вычитаем. Ставишь здесь в полдень…

— 11–18 — 40?

— Ага, как раз их. И вот тогда в гринвичский полдень они у тебя как раз 12–00 и покажут.

— Ну, вроде, теперь всё правильно. Только «здесь» — это где? Ты ведь мне координаты СОВРЕМЕННОГО Карфагена показал?

— Да, пригород Туниса. Но он на месте старого римского Карфагена, а его центр — храмы и общественные здания — строился на месте срытого холма Бирсы, где сейчас цитадель. Кого попало туда не пускают, и меня хрен кто туда пустит, но ты у нас — зять олигарха, а не хрен собачий. И твой тесть — пока-что ещё член Совета Ста Четырёх. Что он тебе, пропуск на Бирсу не выправит?

— Скорее всего — легко. Может быть, даже с храмовыми жрецами тамошними договорится, чтоб на больших и точных храмовых солнечных часах с помощью квалифицированного дежурного жреца местный полдень засечь…

 

10. Нелёгкая доля прогрессора

— Вы, господин и госпожа, с ума сошли! — тихонько сообщила нам Софониба, войдя вслед за нами в воду и принимая от нас выкупанного в морских волнах карапуза, — Брррр! Зима же, а вы и сами плещетесь, и ребёнка туда же! Мне — и то холодно!

— Если хочешь быть здоров — закаляйся! — ответил я ей, — Голой задницей на лёд — и катайся!

Велия расхохоталась, а маленький Волний скуксился на руках у бастулонки и заверещал, просясь обратно в воду. Пришлось забрать его у неё и снова несколько раз окунуть — к его полному восторгу. Млять, весь в меня! Сам, насколько себя мелким помню, холода в воде не ощущал и всегда хотел купаться ещё и ещё, да мать всё время из воды выгоняла, не дав даже толком во вкус войти. Но — хорошего понемногу, уж больно мал мой наследник. Мало ли чего, вдруг в натуре переохладится?

— Меня и дольше купали, — заметила моя супружница, — Хотя, конечно, уже не такой маленькой и не среди зимы. Но зато не здесь, а в Испании — даже в той речке, где ты за мной подглядывал, хи-хи!

— Зима — она и в Африке зима! — решил я в конце концов, — Идём-ка лучше, позагораем под тёплым февральским солнцем, гы-гы!

Солнце, хоть и зимнее, но всё-же африканское. Мелкого, конечно, вытерли насухо — хорошо растёрли, дабы разогрелся, а сами попросту обсохли. Красота, кто понимает! Особенно забавна реакция наших баб-попаданок. Наташка визг подняла, когда Володя, передав служанке их трёхмесячную Ленку, предложил ей искупаться, а Юлька Серёге ещё и затрещину залепила, после чего просветила его по вопросу его родословной за последний добрый десяток поколений. Антигона Васькина, глядя на Велию, захотела было окунуться тоже, но потом взглянула на свой выпирающий живот и передумала. В общем, в полном составе искупалось только моё семейство.

— Ты, Канатбаев — сам чокнутый и жену себе выбрал чокнутую, и потомство у тебя с ней — такое же! — просветила меня Юлька.

— Ага, яблоко от яблони далеко не падает, — согласился я с конструктивной составляющей ейного рецидива троллинга, — А ты — жди посреди Африки лета и думай, почему фрицы не взяли Москву.

— Оттого, что кто к нам с мечом придёт — с ним и замёрзнет, — разжевал ей на всякий случай Серёга.

— Ещё один умник выискался! — переключилась на него его благоверная.

Аккуратно опуская сына с рук на расстеленную подстилку, я в очередной раз убедился в наличии наследственного эффекта, и мы с Велией обменялись понимающими кивками и улыбками — не зря заморачивались при его планировании. Когда берёшь Волния на руки, отрывая от чего-то, для него увлекательного — он ощущается гораздо тяжелее, чем есть на самом деле. Из воды вынимал, так казалось по весу, что двухлетний уже пацан, хотя ему и до года ещё далеко — только летом исполнится. А вот когда он сам из рук Софонибы обратно ко мне запросился — так когда я его принимал, казалось, что вообще почти ничего не весит. Ходить — не ходит, только ползает, но когда на руки просится — легко на ножки встаёт и кажется лёгким, как пушинка. Пожалуй, оно и к лучшему, что мы в античном мире, где традиции взвешивать детей как-то не завелось. В нашем современном — хрен бы мы скрыли эффект антиграва от тех, кому знать о нём не положено…

— Ты из собственного ребёнка собственными руками земноводное делаешь! — отчехвостив Серёгу, Юлька снова переключилась на меня.

— Человек произошёл от водоплавающей обезьяны, — наставительно заметил я ей, — И глупо было бы не развивать унаследованную от предков способность, которая не раз ещё пригодится в жизни.

— Ты бы свою ещё вообще в воду рожать заставил! И как ты не додумался, а?

— С чего ты взяла, что я до этого не додумался? Очень даже додумался, но на память и на телефоне информации было недостаточно — дома она у меня вся осталась на домашнем компе, а местные повитухи в этом ни разу не копенгаген, а тут ещё нас троих в Испанию послали…

— И правильно сделали! Наворотил бы ты тут со своей идеей-фикс… Кого ты начитался? Харди или Никонова?

— Ну, Харди со своей притянутой за уши морской гипотезой идёт лесом, а с нормальной пресноводной я ознакомился ещё до Никонова, точнее — до его источников. Ян Линдблад её первым озвучил.

— Разве? — удивилась Наташка, — Он же, вроде, натуралистом-любителем был, а не антропологом. Про птичек писал, про зверушек всяких…

— Его последняя книга — «Человек — ты, я и первозданный». Русское издание было ограниченным тиражом, поэтому малоизвестно. Даже в библиотеки не во все попало, а уж в свободную продажу — вообще мизер. Я читал в библиотеке, потом купил свой экземпляр на барахолке с рук — каким-то чудом, не иначе. Прикинь, буквально за день до моего подхода к продавцу ему её прежний хозяин принёс и попросил продать. А в интернете электронная версия только в последние годы появилась…

— В чём там суть?

— В миоцене ведь — ближе к концу — климат сухим стал, и площадь тропических джунглей здорово съёжилась. В зоне саванн остались только узкие галерейные леса вдоль рек и вокруг озёр, и тем человекообрвазным, что оказались в них, пришлось полуводный образ жизни осваивать. Где-то с восьми и до четырёх миллионов лет назад, то бишь от рамапитека и до австралопитека. Вот за четыре, считай, миллиона лет и выработались все наши отличия от всяких там шимпанзе со всеми прочими орангутангами. Ну, кроме мозгов, конечно. Все его выкладки долго рассказывать, проще прочитать — у меня на флэшке есть.

— Но ведь он же не настоящий учёный?

— И что с того? Раскопали уже евонного гипотетического Х-питека. Датировка черепа — семь миллионов лет. Озеро Чад тогда покрупнее нынешнего было, так раскопали там, где тогда вода всё время стояла, вдали от берега с лесом. Сама посуди, что нормальная древесная обезьяна могла посреди озера делать? Её ведь в воду вообще хрен загонишь!

— А чё — логично, если вдуматься! — поддержал Володя.

— Нет, вы все с приветом! — выпала в осадок Юлька.

Потом, пока слуги разводили костёр и поджаривали шашлык, мы неизбежно переключились на обсуждение предстоящего нам с Васькиным трансатлантического круиза. И снова я — уже традиционно — оказался у Юльки сволочью и эгоистом. За что? А за то, что картошку ей в Америке добывать не захотел. Соскучилась она, видите ли, по варёному и жареному картофану. А кто из нас, спрашивается, не соскучился?

— Юля, ну подумай ты наконец своей бестолковкой! Мы в Вест-Индию плывём, на Антильские острова. Скорее всего, как я сильно подозреваю — на Кубу. А картофан — в Андах, в Перу, где инки, которых, кстати, ещё и в помине нет, — попытался я её урезонить, — Вот и прикинь, где та Куба и где Перу. Карту представляешь? Сама-то хоть понимаешь, чего хочешь? Поход через всю Центральную Америку и половину Южной, да ещё и с парой десятков людей от силы. Да тамошние чингачгуки с гойкомитичами, на человеческих жертвоприношениях своим богам помешанные, только и ждут такого подарка судьбы! Там сам Кортес со всем своим войском хрен прошёл бы! Писарро — и тот морем до самого Перу плыл из давно завоёванной и замирённой Панамы. 200 человек в военной экипировке 16-го века — в стальных кирасах и морионах, с толедскими шпагами, с лошадьми и огнестрелом. Как говорится — почувствуй разницу…

— Да понимаю я это, не держи ты меня совсем уж за дуру! Но почему ты решил, что картошка ТОЛЬКО в Андах? Может, она давно уже и в Вест-Индии есть? Кукуруза ведь из Центральной Америки аж до Великих озёр и до того же Перу распространилась.

— Ну, во-первых, если европейцы застали кукурузу в районе Великих озёр к концу 16-го века — это ещё не значит, что она есть там сейчас. А во-вторых — мы говорим о картофане. Кортес его в Мексике не обнаружил, и вывезли его испанцы только из Перу.

— Так это они культурную уже картошку оттуда вывезли, а дикая ведь может и в Мексике расти. Ну, не окультурили её там, не возделывали, а солдаты Кортеса на дикорастущую внимания не обратили — разве не могло такого быть? Так они не знали, что это такое, а ты знаешь. Как она выглядит, видел? А ты, Хренио? Наташа, у тебя есть картинка на телефоне?

— Не парьтесь, знаю. Сам в детстве у деда на огороде копал, а на краю посёлка и одичавшую видел. Но ты представляешь себе клубни дикого картофана? Картинку из школьного учебника ботаники за 5-й класс помнишь? Клубеньки величиной с грецкий орех в лучшем случае! Ты представляешь, каково их на хорошую кастрюлю или на хорошую большую сковородку начистить?

— Тоже мне, проблему нашёл! Сам чистить собрался, что ли? У тебя рабы есть! Сколько прикажешь им — столько и начистят!

— Ага, первые несколько дней. Потом — или сбегут на хрен, или повесятся от такого кошмара.

— Ну так мы же потом селекцию проведём — будем отбирать клубни покрупнее и сажать только их…

— Юля, ну тебя в задницу с твоей селекцией! — вмешалась вдруг Наташка, — Андские индейцы фиг знает сколько поколений эту картошку окультуривали! Ты думаешь, там дело ТОЛЬКО в размерах клубня? Если бы! Он у дикой картошки ещё и ядовитый! Его промораживать надо как следует, чтобы отрава разложилась, и всё равно он остаётся горьким на вкус. Так нам его тут ещё и проморозить негде — нет у нас тут высокогорья с морозами. Ту картошку, которую ты знаешь — уже не горькую, а нормальную — голландцы только в 17-м веке вывели, и только после этого она повсюду распространилась и «вторым хлебом» стала. И кстати, Макс прав насчёт проблем с чисткой, хоть и не знает всего. Клубни — мало того, что мелкие, так ещё и неудобной для чистки формы и сплошные «глазки». Чистить такую картошку — одно мучение.

— Но ведь голландцы же справились?

— Справились — за столетие. И это не с нуля, а доделывая работу многих поколений перуанских индейцев. А ты собралась повторять их подвиг с целью самой покушать? Не смеши мои тапочки! Что-то другое надо… Маниоку на Кубе возделывали, кассавой ещё называлась, и у неё клубни крупные, но тоже горьковатые — не то…

— Стоп! Нам шашечки или ехать? — вернул я баб к сути, — Нам ведь не смотреть, нам есть. Важны вкус и удобство в готовке, а как выглядит внешне — плевать и чихать с высокой колокольни!

— К чему ты клонишь? — заинтересовались обе.

— «Картофельный» банан. В сыром виде не употребляется, только варится, жарится или печётся, и на вкус как раз похож на картошку.

— Да, есть такой, — припомнила Наташка, — Овощной или «плантейн». Но ведь в Америке-то бананов нет, их только испанцы с португальцами туда завезут. Разве только на тихоокеанском побережье Южной — есть такая версия, что туда могли ещё в древности из Южной Азии завезти. Но ведь ты же туда переться не собираешься.

— Так через Канары же, скорее всего, будем плыть. А у того же Линдблада в том же самом «Человеке» я читал, что бананы — в том числе и «картофельные» — в Америку как раз с Канар и завезены. Выходит, там они должны быть. А если сами найти не успеем, так финикийцы же туда плавают — можно заказать им, чтоб привезли. Мало ли, вдруг и тут их акклиматизировать удастся?

— В Алжире бананы выращивают, — вмешался Серёга, — Ну, точнее — будут выращивать в наше время — я читал в туристическом справочнике. Просто в Алжире они вырастают мелкими и почти несладкими, так что никому не нужны и на экспорт не идут, и из-за этого мало кому известны. Но нам какая разница? Нам их вместо картошки, гы-гы!

— Закатайте оба губы обратно — СЕЙЧАС на Канарах бананов нет. Никаких — ни десертных, ни овощных, — испортила нам настроение Наташка, — Их туда только португальцы из экваториальной части Африки завезут. Но и там их тоже ещё нет — в Африку их только арабы завезут — из Индии. Только в Индии сейчас и есть ближайшие к нам бананы…

— Да, вроде, Плиний в имперские уже времена писал, что привозят из Индии, — припомнила Юлька, — Сушёные, наверное — свежие ведь подолгу не хранятся, быстро портятся…

— Так то ж в имперские времена? Ну, если я правильно понял логику, то начиная с позднереспубликанских? — уточнил я.

— Ну да, когда у римского нобилитета появилась мода на дорогостоящие пиры с редкими деликатесами.

— Именно! И соответствующий спрос на них. А сейчас его нет, и наживаться посредникам не на ком. Поэтому и сохранение монополии на обыкновенный и никому не интересный индийский ширпотреб их пока не сильно волнует. Если сыграть на этом, да заказать тем же птолемеевским египтянам семена или саженцы из Индии привезти — типа, хотим развести у себя на корм скоту и рабам, гы-гы!

— А что, может и сработать, — задумчиво проговорила Юлька.

— Вот и прекрасно. Этим и займитесь тут на досуге, пока мы с Хренио будем в Америке хулиганить, а Володя — в Испании.

— Издеваешься?

— Шутю. Знаю, что хрен справитесь. Занимайтесь лучше тем, в чём соображаете — вам тут и этого хватит за глаза. Поговорю с тестем — может, он по своим каналам это дело организует…

— Как с шёлком?

— А что, разве плохо организовал? Торговля идёт, деньги капают, крыша — надёжнее не бывает. Ещё и с выращиванием коконов нам помогает — считай, добрая четверть сырья нам от него идёт. Не жадничай, двадцать процентов за всё это — дешевле только даром.

— Ага, это тебе легко не жадничать, когда вы с Велией пятьдесят процентов имеете! А каково нам с нашим десятком процентов?

— Которые ты почти целиком берёшь натурой на пошив всё новых и новых тряпок, — съязвила Наташка.

— Ты, можно подумать, не обновляешься! Ленку вон свою — и ту в шёлковые пелёнки заворачиваешь. Макс вон поболе нас вместе взятых имеет, а своего так не балует.

— Поэтому и имею поболе вас вместе взятых, — хмыкнул я.

— А зачем каждый день в шёлке ходить, когда зима, и мух с комарами почти нет? — добавила Велия, — И зачем каждый день во что-то другое рядиться? Соседки по неделе одно и то же носят, и ничего.

— Ты и мне предлагаешь так же? Сама через день переодеваешься.

— А куда же чаще-то? Весь дом сундуками заставить и каждый день об них спотыкаться? Надо же и меру знать…

— Это моё дело!

— Тогда не жалуйся на маленькие доходы.

— У вас с Максом доля в пять раз больше!

— У нас с Володей — столько же, сколько и у вас, но почему-то хватает, — заметила Наташка.

— Так тебе Макс ещё и как инженеру-зоотехнику платит!

— Так за работу же, а не за просто так.

— Можно подумать, ты при этом перетрудилась!

— Тебе, Юля, тоже работу дать? — поинтересовался я.

— Обойдёшься, эксплуататор! Хватит с тебя рабов!

— Ну, как знаешь, — в принципе я предвидел подобный взбрык, и мне ей было что предложить.

Расширение шелководческих ферм требовало дополнительного обслуживающего персонала, но отбирать приходилось единицы, обладавшие врождённым талантом, и это было делом весьма непростым. Юлька же с её педагогическим образованием, пускай даже и не законченным, могла и отбор людей облегчить, и доходчивые учебные методички разработать, на орясин рассчитанные. Ну, раз не хочет вести трудовую жизнь буржуазного специалиста — как-нибудь обойдёмся. Рам, мой главный шелкоткач, продолжающий при этом работать и сам, с тремя помощниками-ткачами вполне справляется, да и Мунни двумя десятками прях руководит пока успешно. Уже, можно сказать, небольшая мануфактурка на базе мастерской развернулась…

Как мы и предвидели, почтенные римские матроны после отмены Оппиева закона как с цепи сорвались. Торгующий нашим шёлком купец чуть ли не на коленях умоляет увеличить поставки — сметают всё. Цена уже на пятую часть выросла — один хрен сметают, и на следующий год торговец уверенно прогнозирует рост цены до полуторного размера от исходной. Даже на осенний рейс решился, едва только у нас накопилась очередная партия товара, и расторговался, по его словам, за три дня — никогда раньше такого не было. Матронам, мужья которых нахапали несметные деньжищи в последних войнах, есть чем платить за свои хотелки, и спрос — огромен. Есть куда расширять дело, которое обещает оказаться даже ещё прибыльнее, чем я рассчитывал первоначально.

И хотя с выведением породы безволосого походного шелкопряда пока не очень-то ладится — короче стала его жгучая ядовитая волосня, заметно короче, но всё ещё слишком длинная, остающаяся в коконе — обычный дубовый размножается успешно, только новые фермы с обученной обслугой подавай. Ну и корм, естественно. Уже все межевые полосы между полями кустарниковым дубом позасаживали — всё чаще приходится прибегать и к этому резервному источнику дубовых листьев. Ну так зато и объёмы продукции нарастают. Пока они ещё далеко не те, чтобы с прядильно-ткацким оборудованием прогрессорствовать. Пряхи на индийских колёсных прялках прядут, ткачи — на индийских горизонтальных станках ткут, и это для античного Средиземноморья — вершина текстильного хайтека, в реальной истории так на всё Средиземноморье и не распространившаяся. Вот что значит дармовой рабский труд! Большинству проще повышать производительность, погоняя рабов, а не совершенствуя оборудование. Для Средиземноморья с его мягким климатом и многолюдьем — хватает. Как при этом римские ткачи ухитряются на примитивном ВЕРТИКАЛЬНОМ станке ткать пятиметровую римскую тогу — это у них надо спрашивать. Индусы ведь оттого и заморочились продвинутым горизонтальным станком, что длина традиционного индийского бабьего сари — до шести метров доходит. А у них ведь не рабы, у них свободные ремесленники-индивидуалы над этой работой корпят, вот и позаботились об элементарном удобстве работы. Повышение производительности тут уже дополнительным бонусом оказалось. А хвалёные цивилизаторы-римляне — ну, дело хозяйское…

Над другой техникой мозги сушить приходится. Токарный станок с суппортом, хвала богам, осилили — предельно тупым методом «пилите, Шура, они золотые». А вот с проклятым электричеством пришлось поизвращаться. Ну не по моей оно части, млять, и никогда я толком тонкостями электротехническими не интересовался. А зря, как выяснилось. Ну кто мог подумать, что понадобится? А понадобилось, млять! Даже не доходя до проклятых электроизмерительных приборов, с которыми особая песня, начиная с самых азов! Прежде всего — грёбаная «багдадская» батарея. Нет, схема-то её принципиальная вролне работоспособна, но вот её конкретная традиционная конструкция оказалась весьма далёкой от оптимума. Хоть и не пожалели золота на электрод с хорошей рабочей площадью, а работает — еле-еле. Оказалось, что не только в правильном подборе металлов гальванической пары порылась собака. Нужна ещё для оптимальной работы, как мы потом разобрались, и циркуляция электролита. А это — куда больший объём ёмкости под него и какая-никакая мешалка. Для неё в конце концов соорудили пресловутый архимедов винт, не очень-то подходящий в качестве водоподъёмного насоса, но с обыкновенным перемешиванием жидкости вполне справляющийся. Только решили эту проблему — другая нарисовалась. Мы-то думали, что по рисункам простейшие амперметр с вольтметром с налёту осилим, а оказалось — хрен там. Нелегка доля прогрессора-самоучки! Обломились на обыкновенной, казалось бы, проволоке для электромагнитных катушек — слишком толстой она у нас выходила, и прибору не хватало чувствительности. Кованая ведь, даже с последующей калибровкой по шаблону, которой в античном мире как-то не заморачиваются, меньше трёх миллиметров по диаметру не выходит. Для кольчуги, учитывая низкое качество античного железа и необходимость пробивать в расплющённых кончиках кольца отверстия под заклёпку — меньше и не нужно. Бывает, что и вовсе режут лист металла на полоски, которые потом скручивают — высококвалифицированный мастер и до двух миллиметров способен таким манером диаметр проволоки довести. Но и этого для электротехнических целей слишком много. Сделав наконец токарный станок с суппортом, мы выточили бронзовые прокатные валки с канавками разного размера. Миллиметр примерно — максимум, чего удалось получить на них для меди. Тоньше — уже только через фильеры протаскивать, а как их сделать, те фильеры? Сверлить-то ведь тонкие отверстия банально нечем. Для электроэрозии — электрод нужен, та же самая тонкая проволока — даже ещё тоньше, поскольку ещё и межэлектродный промежуток в пару десяток — десятых долей миллиметра, если кто не в курсах — в обычном электроэрозионном процессе присутствует. В принципе-то можно его уменьшить до мизера, у нас на заводе даже отверстия в восемь соток прожигали, но это — опять же, проволочный электрод, который надо ещё откуда-то взять, да ещё и уменьшающий межэлектродный зазор хитрый подбор режимов, в котором я ни разу не копенгаген. Словом — закатываем губы обратно с этой электроэрозией, как и со сверхтонким сверлением. Не по зубам.

Всё, что мы реально можем — это пробивать малые отверстия в мягком металле закалённым стальным шилом. В счастливом хулиганском детстве я как раз этим предельно архаичным способом запальные отверстия в медных трубках своих детских самопалов проделывал, и как раз его мы применили, когда делали свой здешний примитивный огнестрел. Не подвёл меня этот способ, казалось бы, и с фильерами. Пробил отверстия круглым шилом, развернул заходные и выходные конуса трёхгранным — всё как у людей. Почему «казалось бы»? А потому, что — опять же, собака порылась в нюансах. Пробить-то ведь я могу только мягкий металл, отожжённый, а для работы твёрдость нужна, иначе одноразовых фильер хрен напасёшься. Значит — термообрабатывать надо, а это — какой-никакой, а всё-же слой окалины. Даже для бериллиевой бронзы он ни разу не нулевой, да и исходное отверстие я не любое пробить в состоянии — сломается слишком тоненькое остриё. Твёрдая инструментальная сталь вроде лаконской — она ведь хрупкая, зараза. Короче — полмиллиметра только примерно получить удалось, пять десяток — с точностью «строго на глаз», потому как штангенциркуля у меня нет. Глаз-то у меня на такие вещи ещё с завода намётан, и сильно не нагребусь, но хрен ли с того толку? Серёга порылся в своих шпорах на флэшке и вывалил меня в осадок, объявив, что для потребных нам целей и одной десятки в диаметре может многовато оказаться — пять соток желательно для надёжности. Такую «волосинку» я даже пытаться сделать не стал — ясно же как день, что хрен осилю. А нахрена, спрашивается, зря затрахиваться? В общем — облом с нормальными амперметром и вольтметром у нас вышел капитальный. Я уже склонялся к мысли плюнуть и рискнуть каким-нибудь из наших аппаратов, попытавшись зарядить их наобум, методом тупого подбора количества батарей, добавляя в цепь по одной, пока не заработает, когда Серёга нарыл, что Ампер, оказывается, не имея ещё прибора для полноценного замера силы тока, оценивал его опосредованно — через отклонение стрелки поднесённого к проводнику с током компаса. Млять, ну какого ж хрена он сразу этого не нашёл!

Компас нам один хрен требовался, и не в одном экземпляре — как для той же самой трансатлантической навигации нам с Васькиным, так и Володе для ориентирования на местности в предстоящей ему испанской командировке по его прямой военной специальности. Легко намагничиваемая дешёвка со стрелкой из малоуглеродистой стали тут не годилась — что легко намагничивается, то и перемагничивается без особого труда. Ни для богатой месторождениями магнитного железняка Испании, ни для замера тока через создаваемое им магнитное поле, слабенький хреновый компас непригоден. А посему, если уж делать — так вещь, а не говно. Вещью и занялись. Сперва хотели из цельного куска магнитного железняка стрелки выгрызать, да опять обломились — среди привезённых мной из Испании кусков только пять подходящих и нашлось, а нам больше требовалось. Хрупкий он, этот магнитный железняк, и сломаться стрелка из него может запросто. Значит, и нам с Хренио запасные компасы желательны, а это уже четыре штуки, и Володе парочка, а это уже шесть, и тут для электрозамеров хоть пару, но вынь и положь. Восемь штук минимум, а лучше бы, если по хорошему — так и все десять. Поэтому решили идти другим путём. Это малоуглеродистая железяка — материал магнитомяккий и для наших целей малопригодный, а вот хорошо науглероженная и закалённая — совсем другое дело. Особенно, если охлаждать стрелку при закалке не абы как, а уже развёрнутой по оси «север-юг», тем самым уже намагничивая её в магнитном поле шарика. А потом уж и дополнительно намагнитить не полениться. Способ отыскали, порывшись в шпорах на флэшках — уж что-что, а тема компаса для всех попаданческих форумных срачей актуальна. Мы с Серёгой от души поржали, когда выяснили, что и на моей флэшке, и на евонной, оказалась одна и та же статья из «Юного техника» про опыт с намагничиванием стального пера от допотопной перьевой ручки с помощью предварительно намагниченной в магнитном поле шарика кочерги.

Железной кочерги у нас не оказалось — приличные люди в античном социуме бронзовыми пользуются, а мы — уж всяко люди солидные, не шелупонь какая-нибудь. Позориться, покупая на рынке дешёвую железную кочергу для нищебродов, мы не стали, да и маловата она для нужных нам результатов, а взяли один из цельножелезных саунионов у наших испанских бодигардов, выбрав подлиннее и помассивнее у самого здоровенного мордоворота. У сауниона ведь только сам наконечник хорошо науглерожен и закалён для бронебойности, а остальная часть, от которой только вес требуется — малоуглеродистая и сырая. Нам же как раз это и требовалось. Саунион вместо кочерги и закалённые стрелки будущих компасов вместо перьев для письма — вот и все отличия от описанного в статье опыта. Выверили в полдень по солнечным часам ось направления «север-юг», и пока помощники Диокла под его руководством закаливали уже изготовленные и науглероженные заранее стрелки компасов, мы с Серёгой занялись намагничиванием сауниона. Уложили его наконечником на север, затем приподняли его южный тупой конец на шестьдесят примерно градусов. В статье рекомендуется на семьдесят, но это для среднероссийских широт, а смысл, как мы его поняли, в том, чтобы нижний конец как можно точнее на магнитный полюс шарика был направлен. Карфаген же значительно южнее, и для него угол должен быть поменьше. Приподняли, ещё раз выверили направление и наклон, да и звезданули несколько раз по приподнятому тупому южному концу от души молотком. У вышедшего из мастерской — чтоб доложить мне об успешной закалке стрелок — Диокла отвисла челюсть, когда намагниченный нами саунион притянул наконечником лежащий на земле молоток, и мы ради хохмы приподняли его над землёй, гы-гы! Но самый основной секс — намагничивание этим саунионом стрелок — был ещё впереди. Это нужно было делать не просто правильно — это нужно было сделать ещё и по многу раз для каждой стрелки. Чем больше — тем лучше. Работа эта интересна лишь в самом начале, первые несколько раз — в силу новизны, а затем — нудная и скучная. Самим её делать не хотелось, а рабам доверить было боязно. Серёга долго ржал, когда я наконец придумал, как это сделать. Помощники Диокла — ребята неплохие. Крепкие, не лентяи, сообразительные, любознательные, достаточно лояльные и дисциплинированные, но — типичные молодые шалопаи, ненавидящие скучную рутину, и в таких работах полагаться на их добросовестность было бы рискованно. Правила намагничивания стрелки они усвоили с интересом и по нескольку раз потёрли каждую из них усердно и правильно — будущий северный конец от середины к острию об наконечник развёрнутого и приподнятого, как и при намагничивании, сауниона, а затем будущую южную часть аналогичным манером — об приподнятый тупой конец. А вот тереть дальше им было скучно, и вот тут-то я как раз и придумал, как обеспечить их усердие. В перерывах на отдых они обычно играли в кости — чаще всего на щелбаны по лбу. Я же постановил, чтобы впредь проигравший натирал по десять раз каждый конец каждой из стрелок, скрупулёзно соблюдая все показанные им тонкости процесса. Теперь контролировать их не требовалось — хрен кто позволил бы проигравшему схалтурить при отбытии «наказания».

В общем, решили проблему и с собственно компасом, и со стрелочно-указательной частью электроизмерительных приборов. Амперметр-то по сути дела получался готовым — провод с замеряемым током, да компас, который надо просто каждый раз при замере подносить с одной и той же стороны на одно и то же расстояние одинаковым образом. Вольтметр же — фактически тот же самый амперметр, только с мощным сопротивлением и подключаемый параллельно нужному участку основной цепи. Ну и проградуированный, соответственно, так, чтоб напряжение показывать. Нас эта тонкость не колышит, мы обе величины один хрен по азимуту компаса оценивать будем. Проблемой таким образом оставалось сопротивление — как для вольтметра, так и для основной цепи, в которой только с его помощью — путём регулировки — и можно было выставить требуемый ток при отрегулированном ранее требуемом напряжении. Нормальный реостат — это спираль из нихромовой проволоки, которой у нас не было. Но зато мы и не были ограничены ни габаритами, ни весом, ни — в данном конкретном единичном случае — финансами. Тут-то и пригодились сделанные ранее фильеры для протягивания проволоки. Проволоку вытянули золотую, миллиметровой примерно толщины — и контакты окисляться не будут, и сопротивление побольше, чем у меди. Агрегаты — мы их сделали на всякий случай три штуки — вышли громоздкими и увесистыми, поскольку нам требовалась жесткость конструкции, и на габаритах и весе опорных площадок мы не экономили, зато переделывать их не пришлось — даже для вольтметра, хоть и почти впритык, но всё-же хватило одного из наших самопальных горе-реостатов. После этого мы с Серёгой прорисовали все наладочные и основные электросхемы, проверяя себя и друг друга по нескольку раз и составили шпоры для последующей работы строго по ним.

Испытывали получившуюся в итоге монструозную систему на аппарате Володи. Наименее ценным из всех наших по физическому состоянию и содержимому памяти был наташкин, но та взвилась на дыбы и закатила истерику, в результате которой спецназер с тяжким вздохом согласился рискнуть своим. Хвала богам, всё прошло нормально — замерили штатные напряжение и ток его аппарата, записали соответствующие им азимуты, затем получили их же в собранной цепи питания и дозарядили аппарат спецназера под завязку. Аналогичная процедура для всех прочих наших аппаратов проблемы уже не представляла. Ну, не считая расходников. Для расходующихся в процессе работы железных электродов мне пришлось прорисовать эскизы и сделать проверочные шаблоны для Укруфа, которого я и озадачил изготовлением их солидного запаса. Куда более серьёзные затруднения вызвала обыкновенная морская вода. Вид раба, набирающего в амфору и несущего домой непригодную ни для питья, ни для готовки, ни для стирки солёную воду из моря не мог не привлекать излишне любопытных глаз тех, кому знать о нашем техническом прогрессорстве не полагалось категорически. Между тем, электролит требовал частой замены, и производить набор и пронос нужной для этого свежей морской воды скрытно оказалось практически невозможным.

Мы долго ломали голову, как бы нам обойти это не предусмотренное нами заранее препятствие, пока проблема вдруг не разрешилась сама собой. Ну, не совсем сама — мы этому всё-же поспособствовали, хоть и совершенно ненамеренно. А вышло вот что. С приходом февраля стали чаще выдаваться ясные солнечные дни, а мы за дождливый сезон успели здорово истосковаться по морским купаниям. Ну и принялись навёрстывать упущенное по вине сезонной непогоды. Я и Велию к этому делу приохотил, она матери рассказала, та в доме у Арунтия проговорилась — и пошло-поехало. Уже через несколько дней гостящая в очередной раз у отца Мириам, прослышав о наших купаниях, тоже пожелала искупаться в морской воде. Но разве пойдёт дочь карфагенского олигарха и жена утического купаться в море как какая-то простолюдинка! Да где ж это такое видано! Вместо этого она послала к морю рабов с амфорами, дабы натаскали морской воды в одну из ванн арунтиевского мегарского особняка. Результат ей понравился — подозреваю, что исключительно за счёт оригинальности и новизны для Карфагена, но какая разница? Как только мне донесли об «очередном сумасбродстве этой неугомонной», я решил ковать железо, не отходя от кассы. Ведь какая превосходная маскировка получалась! Тесть уже был наслышан краем уха о наших аппаратах — Велия сообщила мне об этом со слов матери. Кто нас заложил, мы могли лишь гадать, но раз уж мы один хрен спалились — тем лучше. Прихватив с собой свой заряженный коммуникатор, я заявился с ним к Арунтию, потребовал полной конфиденциальности и устроил ему небольшой закрытый индивидуальный киносеанс.

Имевшийся у меня на флэшке научно-популярный фильм про Тиберия Гракха из БиБиСи-шного сериала о Риме изрядно впечатлил его, после чего я показал ему уменьшившийся уровень зарядки аппарата и кое-как растолковал на пальцах, что нужно для его восстановления и чем он может мне в этом помочь. В результате — вместо взбучки за экстравагантную даже по мегарским меркам выходку — Мириам получила полное отцовское одобрение, да ещё и пару-тройку прежних подруг к «морским» ваннам пристрастила, так что теперь вид рабов, несущих в хозяйский дом морскую воду, никого больше на городских улицах не удивлял. Посмеивались, судачили, критиковали причуды мегарских богатеев, но и только…

Вот с чем у нас в нашем техническом прогрессорстве настоящая проблема — так это с огнестрелом. Нет, артиллерия-то казнозарядная удалась на славу. И в реальной истории ранняя огнестрельная артиллерия европейцев была казнозарядной. Сменные зарядные каморы — те же самые унитарные снаряды по сути дела — обеспечивали тогдашним лёгким пушкам весьма приличную скорострельность, и лишь отсутствие полноценной обтюрации из-за безобразного качества исполнения кованых из железных полос орудий предопределило в конце концов переход на мощную, но удручающе долго перезаряжаемую дульнозарядную артиллерию. Уж не знаю, что в реальной истории помешало подключить к литью казнозарядных пушек поднаторевших на литье по выплавляемым восковым моделям бронзовых статуй искусных скульпторов Ренессанса. На мой взгляд, они были вполне способны решить проблему серийной одинаковости сменных зарядных камор и обтюрации, и будь их знания и навыки востребованы в пушкарском деле — совсем иной, думается, была бы история европейской артиллерии. Но античные скульпторы по бронзе едва ли хуже позднесредневековых, и нам не было ни малейшего резона повторять заведомо тупиковый путь европейских оружейников-пушкарей. Не ударяясь в ненужный гигантизм и не стремясь породить непременно сей секунд «вундервафлю», мы изготовили с десяток скорострельных бронзовых кулеврин — лёгких, малого калибра, но относительно длинноствольных. Собственно, это были даже не столько пушки, сколько гибриды пушек с крепостными ружьями — для начала вполне достаточно. Воевать ими с римским флотом мы не собирались, а дикарей за океаном при необходимости шугануть — хватит за глаза.

Но артиллерия, пускай даже и лёгкая малокалиберная — это коллективное тяжёлое вооружение, которое на плече не очень-то потаскаешь, не говоря уже о скрытом ношении в подмышечной кобуре под плащом. А хотелось и компактных индивидуальных стволов. Конечно, у нас давно уже были кремнёвые дульнозарядные пистоли а-ля 18-й век, но хотелось-то ведь чего-нибудь получше — вроде револьвера. Мы попаданцы или нахрена? На худой конец — хотя бы уж капсюльный примитив вроде ранних моделей небезызвестного полковника Кольта. Увы, всё упиралось в капсюль, точнее — в его отсутствие. Как мы ни тужились, сколько ни экспериментировали с порохом, создать работоспособный и надёжный ударный состав на основе селитры нам так и не удалось. А гремучее чего-то типа ртути и ей подобного — это ж целая химическая наука! Не то, чтоб совсем уж не подступиться, всё-таки изучали, да и литература какая-никакая имеется — та же самая «Поваренная книга анархиста», например. Ох и поржали же мы, когда оказалось, что она есть и у меня, и у Володи, и у Серёги, гы-гы! И не в том даже дело, что рецепты там сырые и неполные, а по мнению некоторых — заведомо ошибочные, преднамеренная провокация, из-за чего подорвалось уже немало экспериментаторов-самоучек… Мы ведь взрослые люди, не пацанва неразумная, и технику безопасности знаем. Ничего страшного не случится, если не жадничать и каждый раз дозу готовить лишь на один капсюльный заряд. Но время, млять! У нас служба, у нас бизнес, у нас домашние дела, да и сами мы — нормальные семейные люди, а ни разу не фанатичные монахи-алхимики. Некогда нам фундаментальную пиротехническую химию с нуля воспроизводить! Урывками мы только можем прогрессорствовать, редкими и нерегулярными урывками. И в результате — нет у нас капсюля, хоть ты тресни. А без капсюля — нет и полноценного револьвера.

Вообще говоря, барабанное оружие револьверного типа началось далеко не с Самуэля Кольта. Были в принципе и кремнёвые револьверы, даже фитильное револьверное ружьё было. Проблема в том, что все они были с одним единственным запальным механизмом, и для каждого выстрела требовалось вручную открыть крышку полки той каморы барабана, что располагалась на тот момент соосно стволу. Так это в лучшем случае просто открыть, а иногда и затравочный порох из пороховницы на полку непосредственно перед выстрелом подсыпать требовалось. Какая уж тут в звизду скорострельность и готовность к выстрелу! Оттого-то и не получили тогдашние примитивные горе-револьверы широкого распространения, что овчинка выделки не стоила. Редкая и дорогостоящая статусная цацка весьма сомнительной практичности.

Для того, чтобы кремнёвый револьвер реализовал все свои преимущества многозарядного оружия, он должен иметь индивидуальные подпружиненные крышки-огнива на каждой из зарядных камор своего барабана. В принципе-то и такие конструкции были — трёх- или четырёхзарядные и с разомкнутой рамкой, держащейся лишь на оси барабана. С гладким стволом, естественно, потому как с нарезным такое изделие едва ли выдержало бы недетскую нагрузку при врезании пули в нарезы. Ну и хрен ли это тогда за револьвер? Если уж делать — так нормальный нарезной, а значит — прочный, с цельной замкнутой рамкой. Но как тогда прикажете впендюрить в габариты её барабанного окна самооткрывающиеся при выстреле крышки-огнива индивидуальных полок? Думал я над этим, много думал. Брал за основу капсюльный барабан, прорисовывал его с увеличенными обнижениями, даже наклонными их рисовал, дабы уместить в них проклятые крышки. И — один хрен, всё впустую. Нормальный размер не помещается, если не сооружать чего-то совсем уж монструозного, а уменьшенных размеров — ненадёжен. Ведь классический ударно-кремнёвый замок уже к 18-му веку принял свой окончательный вид, в котором и оставался с тех пор неизменным вплоть до наполеоновских войн включительно. Вылизанная и доведённая до ума конструкция, которую дальше совершенствовать уже некуда. Менять в ней что-то — только портить.

Если пробудить в себе спортивный интерес и задаться целью во что бы то ни стало, то наверное, справились бы мы когда-нибудь в конечном итоге и с проблемой хорошего бескапсюльного револьвера. Есть же в конце концов и куда более компактный, но вполне надёжный механизм обыкновенной колесцовой зажигалки. К нему только «камешек» искровый зажигалочный изобрести, да ударный храповик к колёсику, чтоб от удара курка проворачивалось. Были, кстати, подобные в старых бензиновых зажигалках. Но что-то подсказывает мне, что не зная состава зажигалочного «камешка», нормальный ударный состав для нормальных капсюлей мы вымучим явно раньше, чем его. А пока — будем пользоваться доступным в сиюминутных условиях паллиативом. Это настоящий хороший револьвер в ударно-кремнёвом варианте неподъёмен, а вот многоствольный бюндельревольвер, называемый ещё пепербоксом — очень даже вполне. Особенно, если не гнаться за громоздкой шестиствольной конструкцией, а удовольствоваться парой компактных трёхствольных, дающих в сумме те же самые шесть выстрелов.

Вот такими агрегатами мы пока-что и обзавелись, дабы хоть чем-то заткнуть зияющую прореху в нашем компактном индивидуальном оружии самообороны. Хоть и сопровождают каждого из нас приставленные к нам для охраны вооружённые до зубов лбы-мордовороты, всего ведь по жизни не предусмотришь. Жизнь — штука сложная и труднопрогнозируемая, и неучтённый потенциальным противником козырь в рукаве запросто может оказаться и совсем не лишним. Хочешь, чтобы тебе помогали боги — не ленись помогать себе и сам…

 

11. Всё второпях

— Максим, а кто такой Себастьян Перейра? — неожиданно огорошил меня шурин.

— Гм… В каком смысле?

— Ну, Валод послал меня на хрен и назвал грёбаным Себастьяном Перейрой. Я понял, что «на хрен» и «грёбаный» — это он просто в раздражении сказал, и это не буквально надо понимать, но что я сделал не так? И кто такой Себастьян Перейра?

— Велтур, ты объясни хотя бы, как дело было. Володя ведь у нас обычно человек спокойный и зря ругаться не станет…

— Я знаю. В общем, он что-то делал со своей маленькой шкатулкой, которая картинки показывает, как твоя. Он положил её возле этой вашей громоздкой штуки, которую вы «батареей» называете и смотрел на маленькую круглую штуку со стрелкой, которая лежала рядом с медной проволокой. Я знаю, что когда вы работаете со своей «батареей», руками там трогать ничего нельзя. Но я ведь и не трогал, я вообще ничего не делал, я просто подошёл посмотреть. Интересно же! Просто смотрел, больше ничего не делал, богами клянусь! А Валоду что-то не понравилось. Я спросил его, в чём дело, но ему было не до меня, он заругался и посоветовал у тебя спросить…

— Так-так… Гм… Просто смотрел, говоришь? А в каком ты был настрое? — я заподозрил спонтанный в его случае телекинез — вроде того, которым баловались мы с Велией, в том числе и с компасом. Яблоко ведь от яблони обычно далеко не падает…

— Да в самом обыкновенном. Я же не могу так, как ты — взглянул на что-то, сосредоточился, и там что-то сделалось непонятное, что-то задвигалось…

— Ну, Велия ведь это немножко может. Кто знает, вдруг и ты тоже?

— Так Велию ведь ты научил, она раньше не умела. А меня этому никто не учил, и я так совсем не умею. А вы ведь ещё и напрягаетесь для этого, сосредотачиваетесь…

— Тоже верно, — версию спонтанной паранормальщины приходилось отбрасывать как явно несостоятельную, — Тем более, Себастьян Перейра… Так, стоп! — я окинул его взглядом, зацепился глазами за уровень его пояса — и понял наконец-то, после чего сложился пополам от хохота. Млять, в натуре Себастьян Перейра, гы-гы! Говорить я не мог, я ржал, схватившись за живот левой рукой и тыча пальцем правой на его пояс, на котором висел не слишком длинный, но массивный ЖЕЛЕЗНЫЙ меч, подаренный ему отцом на совершеннолетие! Роскошный, элитный, хрен где такой купишь в обычной оружейной лавке за нормальную разумную цену. Только на заказ, лучшим карфагенским оружейником из трёх полос кованый — двух науглероженных и мягкой между ними. Так этот стервец ведь ещё и упросил нас его намагнитить, когда увидел наши фокусы с намагниченным саунионом!

— Он уже нажаловался тебе на меня? — поинтересовался закончивший зарядку своего телефона и вышедший к нам во двор Володя, — Понял, почему Себастьян Перейра?

— Ага! — и меня снова разобрал смех.

— Прикинь, я цепь для зарядки аппарата настраиваю, ток по азимуту компаса выставляю, а тут этот диверсант со своей грёбаной железякой! Да ещё и, прикинь, возле самого компаса встал! Помнишь, как там в том фильме? «Нет, потом-то я, конечно, убрал топор из-под компАса — но уже не в Тихом, а в Атлантическом океане»! — Володя дурашливо спародировал и голос, и интонацию того киношного персонажа.

— «А капитан Сэнд, наверное, подумал, что вся Южная Америка пошла к чертям на дно»! — так же дурашливо продолжил я, и мы оба расхохотались.

Ничего не понимающий шурин хлопал своими честными глазами, и я, отсмеявшись, принялся ему разжёвывать:

— Когда мы напитываем вот эти наши коробки той силой, от которой они работают, нужно точно соблюсти её величину. Если будет меньше нужной — коробка работать не будет, а если большей — может испортиться так, что мы её уже не починим. А оценивать эту силу мы можем только по стрелке компаса — вот этой круглой штуки. Но её стрелка отклоняется и от массивных железяк, и если какая-то из них рядом — компас врёт. А ты с мечом на поясе к нему подошёл…

— Так вы ведь тоже с мечами ходите, и ничего не случается…

— Так с КАКИМИ мечами! Стрелка на ЖЕЛЕЗО реагирует, понимаешь? У нас бронзовые мечи и кинжалы, а у тебя — ЖЕЛЕЗНЫЙ, да ещё и намагниченный — ну, напитанный той силой, что железо притягивает. Я понимаю, что ты, пока считался юным мальчишкой, страшно завидовал вооружённым взрослым, а теперь дорвался наконец-то и сам до права носить настоящее боевое оружие, и хрен ты угомонишься в ближайшую пару месяцев. Наверное ведь, только у ложа перед сном и снимаешь? Мы и сами такими были, все через это прошли и всё это понимаем. Но Велтур, компас не любит железа. Носи свой меч где угодно и сколько угодно, хоть спи с ним, если хочешь, но если тебе понадобится подойти к компасу ближе нескольких шагов — сними его и положи где-нибудь, не убежит он от тебя. Не хочется, я понимаю. Ну, тогда — чтоб не ходить безоружным как какой-то сопливый мальчишка — нацепляй вместо него тот бронзовый, который мы тебе подарили — точно такой же, как и наши.

— И как мой! — добавил хвастливым тоном сопровождавший меня Бенат, ещё с нашей испанской командировки откровенно вымогавший у меня меч нашего образца и наконец-то получивший его вместе с Велтуром. Как раз к совершеннолетию парня я приурочил заказ Укруфу ещё десятка наших мечей с кинжалами из бериллиевой бронзы — и ему подарить, и для нас запасные, ну и Бенату заодно. Всё-таки начальник моей охраны, давно уж заслужил, и тоже надо было уважить. Если хочешь, чтобы твои люди служили тебе на совесть — не забывай и сам заботиться об их нуждах и чаяньях…

— Ладно, это я всё понял, — заверил меня шурин, — Но я так и не понял, кто такой Себастьян Перейра и как он связан со мной.

— А это тоже такой деятель, который компас железяками дурил — прямо как ты сегодня. Ну и кто ты есть после этого? — и мы с Володей снова расхохотались.

Велтур, конечно, ни хрена не въехал, и нам пришлось рассказать ему и про детскую книжку Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан», и про снятый по ней старый — сталинских ещё времён — фильм, по поводу которого мы, собственно, и прикалывались.

Строго говоря, номинально он в число имевших допуск к нашей главной тайне не входил — ага, в теории. Ну так в той теории в этот узкий круг посвящённых и Велия, его родная сестра как-никак, не должна была входить. Кто-нибудь представляет себе такое явление на практике? Она — моя законная супружница, давно уже вошедшая в этом качестве в нашу попаданческую компанию, а он — наш наиболее частый гость, постоянно с нами общающийся и давно уже говорящий с нами по-русски. Ну и как тут его — на практике-то — в число посвящённых не включишь? Так что реально, конечно, и он был в курсе нашей подноготной, и скрывать от него мелочи особого смысла не было. Мой коммуникатор снова был в работе у Серёги, но этот фильм оказался и у Володи, и мы устроили парню киносеанс. Ага, развлекательно-познавательный — для него. Нам же то и дело приходилось останавливать просмотр, ставя фильм на паузу, чтобы разжевать ему непонятные моменты. Зато нашу хохму он наконец-то понял и хохотал лишь немногим меньше нашего.

Потом, ближе к концу фильма, он — ну, глазастый — обратил внимание на показанные там револьверы и заинтересовался ими. Не ружьями, на которых разглядел боковой курок, как и на наших кремнёвых пистолях, и посчитал их, не зная разницы между кремнёвым и капсюльным замками, однотипным оружием, а именно револьверами. Парень сходу — вот что значит Тарквиний-мужик — оценил их компактность и совершенство по сравнению с нашими трёхствольными кремнёвыми пепербоксами, из которых уже пару раз успел с нами и пострелять. Пара для него уже делалась, но тут Велтур увидел куда лучшую игрушку и загорелся — типа, подавай ему теперь такую же. Ага, размечтался! И не в том даже дело, что в фильме — вместо положенных по сюжету, но отсутствующих на советских складах капсюльных револьверов Кольта — показан «переламывающийся» Смит-Вессон русский номер 3, судя по характерной «шпоре» под средний палец и умеренной длине ствола, состоявший на вооружении русской армии до незабвенного револьвера Нагана образца 1895 года, то есть вполне совершенный револьвер под унитарный патрон центрального боя. Подобными ляпами старые фильмы, на малограмотного и непритязательного зрителя рассчитанные, который по некомпетентности и не такое схавает — кишмя кишат. В нашем случае — хрен бы с ним, перезарядка ведь в фильме не показана. Так главная-то ведь засада в том, что нам и оригинальная капсюльная грубятина типа кольтовской — категорически не по зубам. Капсюлей-то ведь у нас как не было, так и нет!

Там ведь не просто окислитель подходящий нужен типа той же гремучей ртути или бертолетовой соли, там тоже смесь типа той же пороховой, только ещё круче и сложнее — и горючее нужно подходящее, и флегматизаторы, дабы смесь от первого же неосторожного чиха не шарахнула. Об этих нюансах в пресловутой 'Поваренной книге анархиста' — ни единого слова. Серёга, правда, уверяет, что не так всё хреново, как кажется — есть и ещё кое-какая информация. Дайте-то боги, чтоб что-то нашлось — самих ведь загребла архаика! Вот и Велтуру пришлось объяснять суть проблемы, а для этого — разжёвывать разницу между уже известным ему по нашим агрегатам ударно-кремнёвым и недоступным для нас пока капсюльным принципами воспламенения и вытекающие из неё чисто технические проблемы. Причём, помозговав, шурин даже сам додумался до схемы с разомкнутой рамкой, держащейся лишь на оси барабана и решающей проблему с габаритами самооткрывающихся при выстреле крышек полок. Ага, гениально озарился и кинулся учить меня оружейному изобретательству, гы-гы! Творческому подходу к решению технических проблем. Античный хроноабориген и ни разу не технарь — меня, современного инженера! Вот мля буду, в натуре, век свободы не видать! Я аж в осадок выпал!

Ох и загребался же я ему объяснять, что может произойти с такой хлипкой конструкцией при нарезном стволе, без которого нет особого смысла в револьвере! А для этого — разжёвывать ему сам принцип нарезного оружия и вытекающие из него технические особенности. Утомил он меня, короче говоря. Другого бы на хрен послал, давя авторитетом современных знаний и двухвекового опыта прежних — для меня — поколений, но тут — случай особый. Тут — ни разу не в падлу. Во-первых — собственный шурин, родной брат жены, не чужой человек. А во-вторых — ну, «во-вторых» в данном случае напрямую вытекает из «во-первых» — это же показатель, эдакий биологический индикатор! Если хочешь знать заранее, в какую сторону твои сыновья будут отличаться от тебя самого — присмотрись к брату их матери, не ошибёшься. И похоже, что у маленького Волния, пока-что занятого исключительно своими важными карапузовскими проблемами и ещё ни о каких взрослых глупостях и не подозревающего, с творческим мышлением проблем не ожидается — вот что значит правильный выбор! Судя по деду и по дяде — о себе как бы скромно умолчу — должен башковитым парнем вырасти. Выучить бы его ещё должным образом, дабы развить эту природную башковитость по максимуму…

Невольная «диверсия» Велтура — ага, Себастьян Перейра, млять — напомнила и о не до конца решённых электротехнических проблемах, которые для нас — высший приоритет. Ведь чем дольше проживут — в качестве эдаких мини-компов — наши телефоны, тем больше мы успеем извлечь из них и использовать имеющейся на них полезной информации. Пока, вроде бы, процесс их перезарядки худо-бедно налажен — в смысле, заряжаются и работают. Но есть ещё и некоторые проблемы. А уж сколько их поначалу всплывало — впору было за башку хвататься! Хреново заниматься тем, в чём ты ни разу не копенгаген! А тут ещё и грёбаный цейтнот, не дающий ещё и помозговать как следует вовремя. Из-за этого — всё второпях делаем, а в результате — всё через жопу. С самого начала, например, мы столкнулись с тем, что золотой электрод, который в теории расходоваться не должен, в реале на теорию плюёт и бессовестно расходуется. Ну, не такими темпами, конечно, как железный, этого ещё не хватало, но всё-же заметно. Хорошо ещё, что мы не пожлобились и не стали наносить микроскопической толщины покрытие на медь, которое съелось бы полностью, а сделали электрод из нормального золотого листа. В результате тревожные признаки мы обнаружили своевременно — ох и перебздел же тогда обслуживавший батарею раб, решивший, что мы сейчас, не потрудившись разобраться, убыль золота на него повесим и пытать его почнём, гы-гы! Но мы разобраться всё-же потрудились — не только этого перепуганного аккуратно поспрошали, но и сам электрод осмотрели, и, Володя обратил внимание на какой-то странный характер его износа, на электрохимический не похожий. Показали мне, и мне тоже он каким-то странным показался — абразивным, что ли? Как будто бы абразивные зёрна какие-то в циркулирующей между электродами морской воде присутствуют. Откуда, спрашивается? Долго мозги сушили, пока не обратили внимание на РЖАВЫЙ железный электрод — его износ как раз через ржавление и происходит. Володя вспомнил, что какая-то из полировальных паст в качестве абразива как раз окись железа в себе и содержит, то бишь как раз эту самую ржавчину. А трётся она об золото, истирая его, оттого, что мы с циркуляцией воды переборщили — поручили лояльному и дисциплинированному, но недалёкого ума работничку, а тот и рад стараться, млять! Перестраховались, называется, на свою голову. В конце концов пришли к тому, что ну её на хрен, эту принудительную циркуляцию архимедовым винтом, просто горшок для батареи надо повыше, да пошире, чтоб морской воды в нём побольше было, а осаждающаяся на дно ржавчина с железного электрода и сама перемешивание воды обеспечивает. Заодно и человек от этой дурацкой работы для даунов высвободился, и его стало можно обучать работе потолковее — с тем, чтобы в дальнейшем его и произвести в электрики. Намучились поначалу и с запасом железных электродов — сперва сглупили и сложили их неподалёку, а они ж, сволочи, железные, да и куча получилась массивная, а там же компас — пришлось место подальше для них находить, чтоб на отклонение стрелки не влияли. Это разрулили, так бодигарды наши испанские ходить смотреть повадились — ага, интересно им. А у них ведь оружие тоже железное, не бронзовое, как у нас. Ладно, показали им всё, что их интересовало, утолили их любопытство, объяснили, почему нехрен с железяками возле компаса маячить — угомонились они наконец, хвала богам. Так они-то угомонились, мы наконец-то перевели дух, расслабились и делом занялись, да тут достойная замена им нашлась — достигший совершеннолетия Велтур с мечом — в роли киношного Себастьяна Перейры, гы-гы! Да и за рабом — горе-электриком нашим туземным — всё время следить приходится, дабы тот по своей безграмотности снова чего не отчебучил. Вчера он, например, забыл надеть вязаные нитяные перчатки и взялся сдуру за провод голыми руками, ну и шандарахнуло его, конечно. Серьёзного-то ничего не случилось, но перебздел он не на шутку. Теперь о перчатках хрен забудет, но не в этом дело. Всегда можно, закрутившись, забыть что-то из техники безопасности, и оставлять нашу примитивную электроцепь как есть — не годится. Надо над изоляцией проводов думать, что в античных условиях — задачка нетривиальная. В общем — хрен соскучишься.

Володя, дозарядивший после показанного моему шурину киносеанса свой аппарат и зарядивший наташкин — её солнечная заряжалка, как и мой аппарат, была в работе у Серёги с Юлькой — пошёл к себе, Велтур, поболтав ещё со мной немного за жизнь, отправился к отцу, а я присел в увитой диким виноградом беседке выкурить трубку. Просторный двор у мегарского особняка тестя — не то, что внутренние дворики наших инсул. Поначалу-то мы нашу «электростанцию» только из-за морской воды у него разместили — ванн у него в доме хватает, пять или шесть штук, не считая куда более солидного бассейна во дворе, а олигархическая «причуда» с купанием в морской воде прекрасно маскировала её настоящее использование. В дальнейшем подумывали снять небольшие пригородные усадьбы поближе к морскому берегу и переселиться туда, поскольку и в моей-то квартире, элитной по меркам Старого города, только одна ванна, а у остальных наших нет и этого. Но тут Арунтий встал на дыбы, не желая и слушать о подобном нарушении секретности, а потом мы и сами поняли, что никуда мы наше электрическое хозяйство не перенесём — когда столкнулись с тем, что нельзя держать железяки поблизости от электроцепи. Ну и где ещё столько места найдёшь? Тут особняк нужен хотя бы в четверть от евонного, а такие — даже если наплевать на цену съёма — у хозяев как-то не пустуют и внаём не предлагаются. Да и секретность, опять-таки.

Нет, млять, это карма! Специально ведь в беседку забурился, чтоб не беспокоили, но и тут нашли! Бенат со старательно сымитированным смущением развёл руками — типа, ничего не могу поделать — и тут же ухмыльнулся, стервец эдакий, слегка сторонясь и давая пройти ливийке — ровно настолько, чтобы та протиснуться могла, но именно протиснуться, упёршись в него своими выпуклостями — он её, типа, и не думал лапать, это всё она сама. Та, впрочем, не шибко-то и возмущалась и не слишком спешила миновать препятствие. Кельтиберу — развлечение, а мне… гм… как бы это выразиться покуртуазнее? В общем, ливийка эта — давешняя служанка Мириам, и разыскивала она меня ну никак не по собственной инициативе. Бенат вон уже и лыбится совершенно открыто — типа, при настоящей опасности он со своим клинком и парой помощников всегда рядом, даже свистеть не надо, сами не слепые и службу знаем, а вот от такого рода специфических «опасностей» он меня охранять не подряжался, и тут уж — ага, сам как-нибудь изволь управиться. Угу, придётся соизволять и управляться…

Сама хозяйка ливийки — как всегда, в своём репертуаре. С понтом, случайно в таком виде её застал, а она просто себе купалась, без всякой задней мысли. Ну, нравятся ей «морские» ванны, и неважно, что ещё только февраль на исходе, а ни разу не май, а сама она — изнеженная карфагенская аристократка, а ни разу не закалённая испанка — есть кому и подогреть воду, когда госпоже поплескаться приспичит. Типа, не одна только моя Велия посреди зимы искупаться в морской воде в состоянии — и другие могут, если захотят. Да ещё и с настоящим олигархическим комфортом — не то, что у некоторых.

Смущения, правда, при моём «неожиданном» появлении Мириам даже изображать не стала — чего уж там, после стольких-то раз! Всплыла, вынырнула, встала на ноги, к стенке бассейна прислонилась, да на краешек картинно облокотилась — как бы невзначай, но с таким расчётом, чтоб все свои формы в наилучшем ракурсе продемонстрировать.

— За тобой, Максим, всё время посылать приходится! Мог бы и сам зайти проведать! — ага, уже и в обязанность мне это дело вменить пытается, будто бы ей кто-то чего-то на самом деле должен. Обезьяны неисправимы!

— Не виноватый я! О твоей же, между прочим, репутации порядочной замужней женщины беспокоюсь! — тон при этом я выбрал полицемернее, дабы въехала, что ей скармливается положенная ей «официозная» версия, а истинные мотивы — не её дело. Нехрен забываться и садиться на шею — тоже мне, вторая Юлька тут ещё выискалась!

— Максим, ну обидно же! Неужели тебе не было со мной хорошо? Неужели не хочешь ещё? — ага, сработало, сбавила обороты, — Я надеялась, что хоть что-то для тебя значу, что пробужу в тебе какие-то чувства, что достойна их…

— Ну, пошли в ход тяжёлые баллисты Архимеда! О чувствах, Мириам, с тобой не договаривались.

— Я помню об этом. Большего, значит, не достойна?

— Жена, которую я выбирал сам, предпочтя её кое-кому, помнится — раз, — я загнул один палец, — Наложница, которую я тоже выбирал сам, предпочтя всем прочим, что стояли рядом с ней на помосте работорговца — два, — загнул второй, — Тут ещё и ты до кучи влезла — не мытьём, так катанием — три, — загнул третий, — Тебе не кажется, что это уже несколько многовато для одного? Я тебе что, Геракл?

— Некоторые и с большим числом управляются — и с женой, и с парой наложниц, и с парой любовниц…

— Ага, жуя всякие травки по этой части и ничего больше не делая. Так, наверное, и с добрым десятком управляться можно — какое-то время. Год или несколько лет — вряд ли у простого смертного хватит здоровья на более долгий срок. У меня же нет на это ни сил, ни времени, да и здоровье — своё, а не служебное, так что двух моих женщин мне хватает за глаза. И обделять их в угоду тебе — уж не обессудь, не собирался и не собираюсь. Этого тебе никто не обещал.

— Мне обещали кое-что другое — ты сам знаешь, что именно…

— Знаю. Второй месяц уже стараюсь — когда ж ты наконец залетишь?

— Ты думаешь, я сама к этому не стремлюсь? На всё воля Астарты и Танит!

— Ага, боги тебе теперь виноваты! Меньше надо было в своё время «шалить» с кем ни попадя…

— Не будь ханжой, Максим! Все мои подруги были таковы, шалили напропалую, парочка и похлекще меня — так одна только потом бесплодной оказалась, а у всех остальных теперь нормальные семьи и дети. Да и мне эти прежние шалости Миркана зачать и родить не помешали. Всё в руках богов — от нас же требуется старание и терпение. Пойдём — будем стараться дальше…

Она так и пошла через сад — нагишом, даже чисто символически покрывало накинуть не потрудившись. Идёт, бёдрами покачивает — откровенно дразнит. И пожалуй, оно и к лучшему — не люблю стерв, и когда выбор есть — раздраконить надо, чтоб на такую взгромоздиться потянуло. Хоть и эффектная баба, всё при ней, но натура такая, что напрочь желание связываться с ней отбивает. Фабриций, хоть и брат ей родной, но в отца этруска пошёл, а эта — больше в покойную мамашу финикиянку. В семитском смысле, то бишь настырная — спасу нет. И ведь добилась таки своего. Как говорила в тот раз — так и вышло. Я молча прихренел, когда буквально через несколько дней после того разговора, который я тогда сразу же из башки и выбросил, Велия вдруг САМА попросила меня уделить внимание «этой несносной финикиянке» и сделать ей то, о чём она просит — чтоб угомонилась наконец и остепенилась. С ней, оказывается, её мать об этом говорила, а её Арунтий настропалил — типа, пропадает дочка в глуши замшелой Утики, муж — никакой, и потомство от него никудышным будет, а надо, чтоб нормальное было — хоть какая-то ей будет радость в жизни. В общем, уговорил он Криулу — умеет тесть убеждать, если целью такой задастся. Ну а та уж и мою ненаглядную убедила. Точнее, сперва-то обе испанки с Мириам уже напрямую переговорили — и договорились, как ни странно. А раз так — это ведь уже совсем другое дело. Мне ведь нетрудно, мне ведь главное, чтоб в семье проблем дурацких на ровном месте не возникало. А то водится за некоторыми, гы-гы!

Чего у стервозных баб не отнять, так это того, что в постели они обычно хороши. И если любовнице-стерве окромя тех постельных утех ничего больше от тебя и не надо, как и тебе от неё — можно считать, что это очень даже неплохой вариант. А Мириам, как это нередко случается у избалованных олигархических оторв, ещё и шлюхой успела побывать первостатейной, и такое в постели вытворяла, что только держись…

— Получил своё и хоть трава не расти? — съязвила она, когда я, честно осеменив её наконец, откинулся вкушать полностью заслуженный на мой взгляд отдых.

— Хочешь сказать, что ты своего не получила?

— Ну, хоть бы приласкал уж для приличия!

— Ну, раз надо для приличия — так и быть, — я подцепил её подмышки, подтянул поближе и ухватился за её вполне того стоящие выпуклости, — И всё-таки, залетала бы ты уж поскорее…

— Вот, все вы такие! Так и норовите обрюхатить женщину и бросить!

— Ага, мы — такие…

— Курнуть не хочешь? — финикиянка потянулась к кальяну.

— Конопля, конечно? Нет, я лучше позже — своё. Зря ты всё-таки этим делом увлекаешься…

— Не будь ханжой! Все её курят, и ничего. Живём, как и все нормальные люди.

— Ага, нормальные. Стали приличной выплавить не в состоянии, элементарного арбалета изобрести не можете. Ладно дикари, но вы-то, культурные…

— Ты думаешь, я что-то поняла?

— Ладно, не напрягайся, это я уже о своём, о наболевшем…

— Вот именно — все вы такие. Получите от нас удовольствие, и думаете после этого только о своём. Все в больших и важных делах. А нам что делать? — Мириам выпустила струю конопляного дыма и закатила глазки.

— Значит, надо балдеть от конопли?

— А какие ещё радости в жизни? В этой Утике — от тоски взвоешь! Зачем ты меня туда сослал? Я ведь давно уж выведала у отца, что это он по твоему наущению меня именно туда замуж выдал! За что ты меня так наказал? За то, что пыталась тебя… Как ты это называешь? Сооружать?

— Ага, строить. Не за это, успокойся. Для твоего же блага, кстати, — на сей раз мой тон был вполне серьёзен, и она это заметила.

— Ты думал, там я за ум возьмусь и глупости делать перестану?

— Нет, в такие чудеса я не верю. Какая ты есть — такой и будешь всю оставшуюся жизнь.

— Но окажусь подальше от тебя и не буду путаться под ногами?

— Ага, особенно — сейчас. Нет, просто нам всем нужно будет со временем уносить свои ноги из Карфагена. В Гадес тебя не загонишь, для тебя это — край света, там ты точно с тоски зачахнешь. Вся остальная Испания — тем более. Утика — самый развитый город после Карфагена, да и расположена рядом, ездишь ведь к отцу постоянно и без особых затруднений — самое лучшее место для тебя.

— Ты прямо как отец говоришь, — она снова задумчиво выпустила дым, — Обсуждали с ним мою судьбу?

— А как ты сама думаешь? И не только твою…

— Да, отец говорил. Ты тоже думаешь, что в Карфагене будет плохо?

— Уверен. Карфаген теперь слаб, а со слабыми никто не церемонится.

— А Утика, значит, сильна? Ведь ещё слабее Карфагена!

— Утика под защитой Рима и дружественна ему. А к Карфагену в Риме отношение — ну, ты ведь вовсе не так глупа, как хочешь иногда казаться, так что должна бы понимать, как римляне смотрят на Карфаген. После Требия, после Транзименского озера, после Канн, после попытки осады самого Рима…

— Но при чём тут Карфаген? Это же всё Ганнибал и Баркиды!

— Точно? И никто ему не помогал? Африканскую пехоту он в Испании набрал? Слонов тоже в Испании наловил? И в Локры к нему подкрепление тоже из Испании прибыло?

— Да какое там подкрепление! Я хоть и не помню сама, совсем маленькая ведь ещё была, но мне рассказывали, как негодовал тогда Магон Барка, когда его с большим войском послали не в Италию к брату, а в Испанию — в Локры направили жалкие крохи.

— Согласен — по сравнению с испанской армией Магона. Но среди этих жалких крох было сорок слонов — больше, чем Ганнибал взял с собой из Испании. Ты думаешь, римляне забыли об этом? Ещё живы матери, чьих сыновей затоптали эти слоны!

— Верно, такое не забывается, — ага, въехала наконец, нашёл я таки довод, способный убедить бабу, — Но ведь не они же правят Римом? Правит сенат, а там политики. Карфаген же платит Риму большую дань. Зачем же им резать дойную корову?

— Да, они — политики. А их избиратели, чьим запросам им приходится угождать — простые римские крестьяне. А этих крестьян разоряет дешёвый карфагенский хлеб. Здесь урожаи гораздо выше, чем в Италии, да ещё и два в год вместо одного.

— Но разве мы виноваты в том, что они живут в плохом месте?

— Их это не волнует. Они живут там, где жили их предки, и хотят жить на своей земле хорошо. И не привыкли они мозги сушить, и некогда им — политики на то есть. А они просто требуют от своих политиков, чтобы те обеспечили им достойную жизнь.

— Да, но ведь карфагенским хлебом торгуют в Риме сами римляне. Пусть требуют от них, чтобы не сбивали италийских цен, а торговали по такой же цене, как и они сами! При чём же тут мы?

— Политики добиваются популярности у горожан, а для этого нужен дешёвый хлеб. Их окружение наживается на поставках хлеба для армии, и для этого тоже нужен дешёвый хлеб. А для простого крестьянина все эти тонкости слишком сложны. Он видит, что его разоряет дешёвый хлеб, привезённый из Карфагена. Вот он, зримый враг, солдаты которого убивали их отцов и старших братьев, и который теперь разоряет их самих. А как поступают с врагом?

— Но ведь это же глупо! Надо же просто подумать…

— Какого ума ты ждёшь от тёмной деревенщины? Ливийские крестьяне сильно умны? Ну так и римские — такие же, недалеко от тех ливийских ушли. Пока Карфаген не выплатил контрибуцию полностью, совсем уничтожать его не будут, но и жить спокойно тоже не дадут. Надо же показать своим гражданам заботу об их интересах, и время от времени им будут её демонстрировать.

— И каким же это образом?

— Будут позволять Масиниссе разорять и отгрызать у Карфагена богатые и плодородные земли.

— Масиниссе? Разве этот дикарь не получил уже всего, что хотел?

— Это пока. Скоро он захочет ещё. Он ведь своего противника Афтира преследовал? Через карфагенские земли в Эмпории при этом проходил? Богатства этого края видел?

— Ну да, было дело. Но ведь он же тогда разрешения на проход просил, а значит — признал, что эти земли — наши по праву. Мы как раз тогда и перестали бояться и начали развивать там хозяйство. Видел бы ты, какие владения там у рода моего покойного первого мужа! Три хороших виллы Миркану принадлежат — как его доля наследства. Ну, почти принадлежат — бывший свёкр болен и при смерти. А могло бы, кстати, гораздо больше достаться, если бы ты тогда помог! Ты глупец, Максим! Я бы тогда любую из них подарила тебе за помощь! Ну, официально Миркан бы подарил после совершеннолетия, но на деле ты получил бы её сразу же. Там самая маленькая побольше той, что отец подарил тебе в долине Баграды, а я подарила бы тебе любую, в какую ты только ткнул бы пальцем! Я, наверное, кажусь тебе негодной дрянью? Может быть и так. Но я — тоже дочь Тарквиниев и тоже умею быть благодарной и держать слово. Ну почему ты такой глупец?!

— Не жадничай, Мириам. Земли в Эмпории не принесут счастья родне твоего покойного мужа. Ни счастья, ни богатства. И никому другому не принесут.

— Опять ты говоришь, как отец! Я хотела посетить те виллы, что должны достаться Миркану, а отец отсоветовал. Он хочет, чтобы я их вообще сразу же продала!

— Так и сделай. Родной отец тебе дурного не посоветует.

— Нет, ну я понимаю, конечно, что он мне только добра желает, но странно как-то… Там же земля дорожает год от года. Лет через пять, возможно, и в полтора раза дороже стоить будет. Подумать надо, нельзя же так, второпях…

— У нас всё второпях — нету времени. Лет через пять тебе за неё не дадут и половины её нынешней цены. И это в лучшем случае — если её вообще не захапают нумидийцы. Тогда ты не получишь за неё вообще ничего. Ты хоть представляешь себе, ЧТО там будет твориться?

— Набеги дикарей? Но ведь вы же с отцом уже один отразили?

— Мы отразили самовольный набег обычной банды. Крупной, но всё-таки банды, а не настоящего войска. А там кроме таких же разбойников может нагрянуть и сам Масинисса с войском. С настоящим войском, хорошо вооружённым и обученным, да ещё и со слонами. Против него там не выстоять ни родне твоего покойного мужа, ни нам, ни даже Бостару. Продавай, Мириам, не жадничай. Сейчас — в смысле, когда земля достанется тебе — не знающее расклада дурачьё у тебя её оторвёт с руками, и ты даже поторговаться сможешь. Пользуйся моментом, пока есть дураки, готовые купить.

— Вы с отцом так уверены в этом? Неужели всё настолько плохо?

— Боюсь, ещё хуже, чем ты думаешь. Послушай отцовского совета, продай эти земли и вложи деньги в торговлю в Утике. Твой новый муж — опытный человек, и с его помощью ты вложишь деньги разумно. Считай, что Карфагена — такого, каким ты его знаешь — больше нет. Он ещё стоит, ещё торгует, ещё наживает барыши, но у него нет будущего. Утика — другое дело. Против неё Рим ничего не имеет, и будущее в Африке — за ней. Вот поэтому твой отец и отдал тебя замуж именно туда. В Утику он будет переносить те дела, которые не могут вестись вдали от Карфагена, и ты — через мужа — поможешь ему в этом. При этом он будет спокоен за тебя, а я — за того, кого ты собираешься родить мужу с моей помощью, — для пущей убедительности я сжал покрепче и помял выпуклости озабоченной судьбой своего потомства финикиянки, — Когда ж ты наконец залетишь?

— Да залетела уже, не беспокойся. Не хотела тебе говорить — ты ведь теперь скажешь, что я получила обещанное, а ты — семейный человек, и хватит с меня. Я ведь с тобой своё разгульное и беззаботное прошлое вспоминала, когда было весело и интересно. А в Утике теперь в самом деле браться за ум и остепеняться придётся. Это же такая тоска! Ты хоть понимаешь, чего от меня хочешь?

— Это в любом случае не затянулось бы надолго. Ты ведь знаешь, что мне скоро отправляться в Гадес?

— Ну, не завтра же! Отец говорил, что вы втроём отправитесь туда по весне, и это будет надолго.

— На полгода.

— Опять в Испании одичаешь?

— Судьба у меня такая, — я сообразил, что Арунтий не посвятил её в излишние для неё тонкости, и она не в курсе, что на самом деле нам с Хренио предстоит прогуляться гораздо дальше Испании. И одичать среди тамошних чингачгуков с гойкомитичами, если встать на её точку зрения, куда серьёзнее, чем среди давно привычных и практически своих турдетан…

— Велию это устраивает? Хотя — да, она ведь у тебя и сама испанка. Ты знал, кого выбрать в жёны, хи-хи!

Велию это устраивало примерно так же, как и меня самого. Была бы такой, как Мириам или Юлька — наверняка закатила бы истерику, едва узнав о предстоящей мне полугодовой трансокеанской командировке. Но Велия — это Велия, античная испанка до мозга костей. Надо — значит надо, и нечего тут обсуждать или на судьбу сетовать. Испанские иберы — тоже ни разу не истинные арийцы, и характер у большинства из них — тоже ни разу не нордический. Тоже южане, и если заведутся — спасайся, кто может, мало не покажется никому. Да только вот заводятся они реже и вдумчивее — сказывается, видимо, многовековая традиция ношения меча или фалькаты каждым вторым, а хорошего ножа, вполне пригодного и для продырявливания обидчика — каждым первым. Психи и долботрахи в такой среде долго не живут и потомство после себя оставить обычно не успевают. А в результате получается вполне приемлемый социум. Но финикийцы карфагенские — это нечто! Наверное, потому и не носят в городе ножей, что иначе пыряли бы ими друг друга по любому пустяку. Ведь склочники же, каких ещё поискать. И в Мириам эта неприятная черта проскальзывает и раздражает ощутимо, но она — баба, и баба не только молодая и смазливая, которой в силу этого многое прощается, но и воспитанная — аристократка, как-никак. А вот простонародье ихнее, как в поле трава выросшее — млять, доннер веттер, где мои рогатая каска и «шмайссер»! Хоть и не евреи, но тоже семиты типичнейшие, и с этой омерзительнейшей семитской — в точности как у евреев — бесцеремонной настырностью, за которую иной раз на месте убить хочется. Встречаются такие порой — и в нашем современном мире, и в этом — ага, тут таких полный Карфаген. Прекрасные моряки, прекрасные строители, прекрасные мастеровые — рукастые, работящие, говна не делают и баклуши бить не приучены, но — это же финикийцы! Даже с друзьями и соседями ухитряются ссориться на каждом шагу и по любой ерунде, да так, что в осадок с них выпадаешь. Ко мне-то, вооружённому и при охране, никто цепляться не смел, но мне ведь несложно поставить себя мысленно на место другого — безоружного, никем не охраняемого и вынужденного терпеть подобное хамьё. Пообщаешься с такими поближе и поплотнее, чем хотелось бы — и невольно начинаешь понимать и Катона, и одного кавалера Железного креста в ефрейторском чине, художника ещё неплохого. Пробираясь по городским улицам к себе и наблюдая очередную склоку опять завёвшихся на ровном месте из-за какой-то хрени карфагенских горожан, я вдруг спохватился, что насвистываю себе под нос «Шварцбраун». Никто не объяснит мне, почему мне так нравятся немецкие марши?

Когда я вернулся наконец домой, то застал занимательную картину маслом. Юлька — млять, легка даже на мысленном помине — возясь вместе с Велией с Волнием, читала ему по памяти какие-то детские стишки — ага, то и дело запинаясь, поскольку сама помнила их не очень-то хорошо, зато на нормальном человеческом языке. Ну и славненько — я-то их вообще практически не помню, хотя мелким был — помнил, кажется, все. Вылетает ведь из башки всё, что не требуется по работе или в повседневной жизни. Счастливая мать и гостья, увлёкшиеся вознёй с карапузом, моего прихода не заметили, выглянувшей с кухни Софонибе я, ухмыльнувшись, подал знак молчать, и только сам спиногрыз при виде меня ловко взобрался на стенку своей клетки, явно задавшись целью форсировать преграду. Юлька, перепугавшись, подхватила его на руки — и остолбенела, не поняв юмора. Велия, проследившая за взглядом сына и увидевшая наконец моё появление, всё расценила правильно и юмор поняла, после чего мы с ней расхохотались над юлькиным изумлением.

— Канатбаев, он у тебя какой-то…

— Ага, антиграв включил, — подтвердил я, принимая у неё из рук наследника и подбрасывая его несколько раз в воздух, — Всё нормально, он у нас такой. Когда хочет, чтобы его подняли повыше, то и сам помогает, как умеет.

Потом я спустил его на пол, где были рассыпаны в полном беспорядке деревянные кубики.

— Мы с ним пробовали домик построить, а ему неинтересно, — пожаловалась Юлька, — Это разве нормально?

— Для него — нормально. Вы ж, небось, какую-нибудь халупу строить пытались — что интересного в таком примитиве? Мы с ним сейчас крепость строить будем, — отцепив перевязь с мечом и пояс с кинжалом, я тоже уселся на пол и принялся сооружать квадратный в плане периметр стен с воротами и башнями по углам.

Волний сначала просто следил, высунув язычок, потом начал подавать мне кубики, а там и сам, въехав в суть незамысловатого архитектурного проекта, стал добавлять недостающие строительные блоки — сикось-накось, конечно, так что я подправлял за ним, стараясь делать это понезаметнее. Особенно, когда надстраивали с ним перемычку над проёмом ворот. Затем, пристроив большую часть крупных кубиков, взялись за мелкие и выложили из них поверху стены парапет с зубцами.

— Ты его сразу таким сложным вещам учишь? — поразилась наша педагогичка.

— Нормально, пусть привыкает. Жизнь — она ведь вообще штука сложная. Так, теперь в углу главную башню замка пристроим…

В общем, ужин нам подавался прямо на пол, где мы и поглощали его — ага, без отрыва от производства. К тому моменту, как свод из маленьких кубиков наверху башни достроили — пару раз обваливался, сволочь, и приходилось перестраивать заново — как раз и доели. Потом, видя, как мы усаживаемся за стол поболтать за жизнь, карапуз снова попросился на руки, а оттуда — на колени, и Велия прыснула в кулачок, потому как уже поняла, что сейчас будет. Юльку же наш обезьянёнок застиг врасплох, и та выпучила глаза, когда мелкий посерьёзнел, сосредоточился — и небольшой лесной орешек, предварительно очищенный мной от скорлупы, вдруг САМ покатился по столешнице к нему. Ну, покатился — это громко сказано, на самом деле процесс был прерывистым, пару раз я ему даже незаметно помог, но в основном он всё-же справлялся сам.

— Ты его уже и ЭТОМУ учишь?!

— Естественно. А когда ж его ещё начинать этому учить? Чем больше освоит сейчас — тем легче будет потом осваивать остальное.

— Ну ты прям сверхчеловека какого-то растишь! Ницше, что ли, начитался?

— Ага, «так говорил Заратустра» — и его в своё время в том числе. А кого ты мне растить предлагаешь? Винтика? Государева холопа? Рабочего муравья для горячо любимой родины? А хрен ей — не мясо? И кроме того, Юля, я спешу — времени мало, всё второпях делаю, а успеть надо многое…

— Ах, да, ты ведь на полгода…

— Даже немного больше. Надо пораньше выехать — и Володе там помочь контакты навести, и с мореманами заранее сработаться. А ещё — с Гнеем Марцием, римлянином нашим, лучше бы не списываться, а лично встретиться. Если «посылку по почте» ему пришлю — это один эффект, а если из собственных рук свои подарки вручу — сама понимаешь, совсем другой. Тогда гораздо проще договориться обо всём будет…

— Ты задумал тот самый финт ушами, который мы обсуждали на днях?

— Ага, именно его. Сама же говорила, что потом эту лазейку прикроют, так что нечего резину тянуть. Только пока — молчок об этом.

— У меня ещё не готов проект вашего договора — там ведь надо как следует все юридические тонкости продумать, чтоб никаких подвохов потом не всплыло…

— Ничего, время ещё есть…

— На это-то есть. А вот как насчёт того, что ты мне обещал?

— Вообще-то я тебе не обещал.

— Макс, не будь занудой! Мириам этой беспутной делаешь, а мне? Я, между прочим, первой попросила!

— Млять, Юля, мать твою за ногу! Охренела, что ли?!

— Во-первых, не выражайся при ребёнке. Он, конечно, всё равно потом от похабной солдатни нахватается, у которой — не без вашей помощи, кстати — через каждый десяток иберийских слов минимум одно русское матерное. Но то — на улице, а не в доме. А во-вторых — знает уже твоя, успокойся! Поговорили мы с ней уже — иначе ведь от тебя не дождёшься. Решишь ведь ещё, параноик фигов, что шантажировать тебя потом буду. Не будет этого, не парься. Ты же на полгода с лишним убываешь, времени мало, а я тоже успеть хочу!

Мы с Велией переглянулись и расхохотались. Млять, ну отчебучила, оторва!

— А про Мириам ты откуда узнала?

— Я сама ей рассказала, — пояснила моя ненаглядная, — Она как раз твой аппарат занесла, а тебя нет. Пока ждали тебя — поболтали, разговорились, потом с Волнием стали возиться, увлеклись…

— И что ты об этом думаешь?

— Раз уж на то пошло — почему бы и нет? Тем более, что и Юля тоже — уже не последняя в очереди. Софониба уже давненько меня о том же просит…

— Ну, бабы, вы даёте!

— Так радуйся, что даём, хи-хи! — схохмила Юлька.

Радовался я, впрочем, не столько этому, сколько тому, что эта оторва весьма своевременно перескочила с не менее скользкой темы. А если учесть заморочки античного мира — так и с куда более скользкой, к обсуждению которой родня моей дражайшей половины — аристократы, млять — уж точно не готова. Уж очень нестандартный с их точки зрения финт ушами я задумал. Так что рано ещё об этом говорить, слишком рано. И у Юльки проект договора не готов, и мне самому ещё многое обмозговать тут надо хорошенько. Никак нельзя мне в этом деле лопухнуться. Если выгорит всё так, как задумал — большое и нужное дело сделаю и для себя, и для семьи, и для всех своих потомков, начиная вот с этого вот сидящего у меня на коленях карапуза. А следом — и для всех наших…

 

12. Римский раб

Читая текст предложенного ему частного договора, Гней Марций Септим то и дело хмыкал — иногда изумлённо, иногда одобрительно — а затем, даже не дочитав ещё до конца, но уже явно въехав в суть, расхохотался.

— И ты туда же, варвар? Меня буквально на днях попросили о подобной же услуге трое союзников-латинян и двое италиков, хе-хе! Но они задумали переселиться в Рим, а тебе-то это зачем? Разве плохо тебе живётся в Испании и Африке? Не очень-то ты похож на обездоленного и ищущего лучшей жизни в Риме! — проквестор скосил взгляд на мои «скромненькие» подношения и ухмыльнулся.

— Римское гражданство с некоторых пор весьма полезно и в Испании, — ответил я ему, — Ты сам видел немало испанцев, которым оно уж точно не повредило бы, если бы они обзавелись им вовремя, — я намекал на давно уже ставшие привычной частью окрестного пейзажа вереницы бредущих под конвоем рабов, из которых подавляющему большинству предстояло окончить свои дни на рудниках, — Зачем же я буду упускать такую возможность для себя и своей семьи? Жизнь может повернуться по всякому.

— Ты хитёр и дальновиден, испанец! — одобрительно заметил римлянин, — Но способ! Хе-хе! Как ты вообще додумался до такого?

— Разве я виноват в том, что по римским законам никакого другого способа просто нет?

— Ну, так уж прямо и никакого? Сенат и народ Рима могут даровать римское гражданство чужеземцу, оказавшему им важные услуги. Например, Масинисса…

— Всего-навсего царь Нумидии, поставивший на службу Риму всё своё царство. Многие тысячи нумидийцев служили Риму и погибли за Рим, но лишь один только Масинисса, единственный из всего своего народа, стал за это римским гражданином. У меня же, почтенный Гней Марций Септим, нет ни царства, ни многотысячного войска, и я не в силах оказать римлянам ТАКИХ услуг, за которые мог бы рассчитывать на такую награду от сената и народа Рима. Зато я могу услужить одному римлянину — тебе, например. И получить римское гражданство с твоей помощью — тем единственным способом, который допускают римские законы. Что плохого в том, что мы с тобой поможем друг другу, если Рим не потерпит от этого ни малейшего ущерба? Всего лишь небольшая частная сделка между двумя честными и порядочными людьми…

— Настолько честными, что они вынуждены совершать её втайне? — не удержался от шпильки проквестор, — Договор ведь на греческом, да и по своей сути не подлежит огласке, так что официально сам по себе он не может иметь юридической силы. Клятва перед богами и при свидетелях, которой ты от меня хочешь — другое дело. Ты верно рассчитал — такие клятвы у нас не нарушают. И ты прав — вреда Риму от этого не будет никакого, а мне самому такой клиент, как ты, уж точно не помешает. Что ж, будь по-твоему. И ты молодец, вовремя обратился ко мне — я передаю дела сменщику и скоро должен вернуться в Рим. Поэтому не будем медлить. Марк! Будь добр, оторвись от папирусов и выйди к нам! Луций и Квинт, зайдите тоже!

— Моё почтение! — пробормотал я. Шутка ли — Марк Корнелий Руфин, дальний родственник Сципионов и новый квестор провинции, прибывший в составе администрации нового претора — Сципиона Назики, двоюродного брата самого Африканского, ныне всего-навсего консула Республики! Этот год, 194-й до нашей эры, оказался весьма урожайным на высокопоставленных Сципионов и прочих Корнелиев…

— Ты не передумал, Максим? — поинтересовался Гней Марций, — Вот Марк, мой сменщик, и не из плебейского рода вроде моего, а из знатного патрицианского, близкого к Сципионам. Если ту сделку, которую ты предложил мне, с тобой заключит он, это будет гораздо полезнее для тебя. Мы с тобой ещё ни в чём не поклялись друг другу, и ты вправе передумать. А патрон-патриций будет в Риме поважнее и куда полезнее патрона-плебея!

— Я благодарю тебя за щедрое предложение, почтенный Гней Марций Септим, но я не меняю своих решений! Я предложил эту сделку тебе и намерен заключить её с тобой! — млять, знал бы заранее, что так сложится, так конечно к этому патрицию мосты навёл бы! Но квесторы — мелкие сошки, у Тита Ливия только преторы указаны, и предвидеть такого варианта заранее мы с Юлькой не могли, отчего и готовились к уже известному нам и проверенному. А теперь уж поздно, теперь уж слово сказано, а римляне — ещё те, старые, республиканские, помешанные на верности слову, клятве или договору и ждущие того же от всякого, кто претендует хоть на какое-то с их стороны уважение. И это — важнее, а посему — увы и ах, но без прямых связей с Корнелиями придётся обойтись. Впрочем, я ведь на них и не рассчитывал, верно? Ну так и будем считать, млять, что не очень-то и хотелось…

— Вот это — похвально! — одобрил новый квестор-патриций, полностью подтвердив правильность моего решения, — Мы, римляне, ценим постоянство и верность слову! А что за сделка, кстати? Нам ведь, как я понимаю, предстоит её должным образом засвидетельствовать?

— Ну, сделка частная и пустяковая, да ещё и неофициальная по смыслу и сути, — объяснил ему предшественник, — В общем, как это частенько уже делается между нашими согражданами и их друзьями италиками, я беру этого испанца Максима и его семью в фиктивное рабство, а затем формально освобожу их как выкупившихся, и они — уже как римские вольноотпущенники — получат римское гражданство. Что тут такого? В конце концов, у нас каждый пятый легионер — если не сын, то внук или правнук бывших рабов.

— То есть он и его семья поедут с тобой в Рим?

Я прихренел — млять, этого ещё только не хватало!

— Нет, я придумаю ему какое-нибудь поручение, которое он будет как бы исполнять здесь или где-нибудь ещё, а в Рим он прибудет с семьёй уже для освобождения.

— Гм… А это обязательно — именно в Риме? — осторожно поинтересовался я.

— А как же? Для того, чтобы стать римским гражданином, ты должен быть официально вписан в списки какой-нибудь из римских триб. Кто же это сделает, если твоё освобождение произойдёт не на римском Форуме и не в присутствии городского претора? Только после того, как он засвидетельствует законность процедуры освобождения и объявит тебя свободным по римскому закону, тебя внесут в списки римских граждан.

— Если тебя освободить где-нибудь вне Рима, то твоё римское гражданство может быть оспорено и заменено гражданством того места, где ты был освобождён. Если это случится в Лациуме — гражданство будет латинским, если за пределами Лациума — италийским, а если вне Италии и италийских колоний, то ты будешь считаться вообще перегрином, то есть чужеземцем, которым ты являешься сейчас и так, — пояснил мне Марк Корнелий, — А тебе нужно римское гражданство, официально признанное и неоспоримое. Если строго по закону, ты и жить после этого был бы обязан в Риме или его ближайших окрестностях — получить там землю и крестьянствовать, но на деле этого не потребуется — земли давно уже не хватает на всех граждан, мастеровых и торговцев в городе достаточно, а как вольноотпущенник ты не будешь подлежать и призыву в легионы. Могут призвать во флот — матросом или гребцом, но и это делается лишь в исключительных случаях, которых не предвидится. Так что проживать в Риме необязательно, главное — законно попасть в списки граждан.

Собственно, примерно так мне и Юлька расклад объясняла, так что никакого обмана тут не просматривалось. Но млять, Рим — это же самое логово нынешних гегемонов, для которых все прочие — варвары, самими богами предназначенные им в рабы! Римский Форум я не смогу наводнить вооружённой до зубов испанской охраной, которая покрошила бы в мелкий салат любого, кто вздумал бы нарушить негласную договорённость. Если решат нагребать и не дать обещанной свободы там, в самом центре Рима — млять, это будет проблема! Сам-то — с помощью нескольких хоть как-то вооружённых надёжных бодигардов и энного количества нанятых на один раз местных бандюков — скорее всего, сумел бы улизнуть, но с женой и мелким карапузом — мыылять! Разве только… Эврика! Нехрен их в Рим везти, в самом Риме подставных лиц вместо них найму! Что там, мало брюнетистых молодых баб с мелкими детьми, стеснённых в средствах и желающих хорошо и без особого напряга подзаработать? Дам хороший задаток, посулю втрое больше и договорюсь, чтобы прошли со мной на Форум с рабскими ярлыками на шеях и назвались указанными им именами — бояться им нечего, у них знакомые-граждане есть, которые засвидетельствуют в случае чего, что никакие они не рабы. А уж сам, без семьи, да с лихими друзьями-головорезами, да с предварительной подготовкой путей отхода — ну-ну, попытайтесь-ка меня нагребать! Самоубийцы — два шага вперёд, гы-гы!

— Ты уже придумываешь, как будешь прорываться из города и из Италии, если я тебя обману и откажусь освобождать? — угадал Гней Марций.

— Да он уже придумал! — ухмыльнулся его сменщик, — Видно по нему! Успокойся, испанец — мы не гневим богов ложными клятвами. Ну, суть дела мне ясна. Хоть оно и не вполне безупречно по букве закона, так делают многие, и я не вижу причин для отказа. Я согласен быть свидетелем при заключении сделки, — после этого он обернулся к двум другим подошедшим вместе с ним римлянам — видимо, мелким чиновникам квестория — и переговорил с ними на латыни, а затем, обернувшись опять ко мне, снова по-гречески:

— Писцы квестория Луций и Квинт, оба римские граждане, тоже согласны быть свидетелями вашего договора. Не будем тогда терять время попусту — начинай, Гней! Текст договора на греческом? Нет, мне его не показывай, переводи сразу на латынь!

Тот снова развернул текст, пробежал его глазами и начал излагать его содержание — для двух писцов, греческим явно не владевших — на латыни, делая паузы между фразами, в которых Марк Корнелий переводил сказанное на греческий — для меня. Из-за двойного перевода сходство с текстом получалось, конечно, не дословным, но по смыслу я существенных отличий — что считать существенным, мы с Юлькой разбирали — не уловил. Вроде, всё честно, без обмана. Оба чиновника, выслушав латинский перевод до конца, подтвердили своё понимание сути сделки и согласие быть её свидетелями.

Подписавшись внизу свитка, скрепив печаткой своего массивного серебряного фамильного перстня, свернув свиток обратно и положив его на стол, Гней Марций Септим картинно возложил на него ладонь и торжественно заговорил — по-гречески, для меня и сменщика, и с паузами для перевода на латынь для писцов:

— В присутствии свидетелей я, Гней Марций Септим, клянусь Юпитером и Масоом, Ларами моего дома и гениями моих предков! Клянусь в том, что признаю рабство испанца Максима фиктивным и не претендую на владение им как рабом, что освобожу его по истечении годичного срока без всяких условий как выкупившегося на свободу и не имеющего передо мной никакой задолженности, что буду способствовать получению им римского гражданства с внесением его в списки граждан и что не обременю его по освобождении никакими клиентскими обязанностями сверх общепринятых по нашим обычаям. Я клянусь также в том, что всё, сказанное об испанце Максиме, в равной с ним мере касается и членов его семьи — жены Велии и сына Волния, которых я признаю его семьёй и также клянусь освободить вместе с ним, на тех же условиях и сохраняя единство семьи. Я признаю и клянусь, что оказанные им мне услуги считаю его выкупным платежом за себя и семью, который уже выплачен мне сполна. Я клянусь, что в случае моей смерти до истечения указанного годичного срока освобождение испанца Максима и указанных членов его семьи на указанных условиях будет выполнено моими наследниками по моему завещанию. Клянусь также, что в случае смерти испанца Максима члены его семьи будут освобождены так и на тех же условиях, как были бы освобождены при нём. Если я нарушу эту клятву, полностью или частично, да обрушатся на меня и на весь мой род гнев богов, проклятие моих предков и да предадут меня и мой дом все мои друзья и клиенты. Если её не исполнят мои наследники в случае моей смерти — да обрушатся на них и на их потомков гнев богов, проклятие моих предков, моё собственное проклятие и предательство всех наших друзей и клиентов…

— Это страшная клятва, испанец, — заметил Марк Корнелий, закончив перевод её последней фразы на латынь для свидетелей-писцов, — Такую не осмелится нарушить ни один добропорядочный римлянин. Мы не шутим с нашими богами и гениями наших предков и дорожим их благоволением к нам, как и верностью наших друзей и клиентов…

После этого мы обсудили те «общепринятые» клиентские обязанности, которыми я буду обременён после «освобождения» из липового рабства и в исполнении которых я должен буду сейчас поклясться в ответ. Ничего страшного там не оказалось. Это если бы я собирался жить в Риме — тогда да, тогда они были бы в какой-то мере обременительны. Навещать патрона чуть ли не каждый день, выполнять его всевозможные поручения, какие ему только в башку взбредут, вплоть до работы на него, когда ему приспичит, подношения по любым праздникам — это ж затрахаться недолго! Впрочем, по сравнению с настоящим рабством… Но для меня всё это было исключительно в теории — ясно же, что ни из Карфагена, ни из Испании в Рим не наездишься, и никто от меня этого требовать и не собирался. Реально я буду обязан поддерживать с патроном связь перепиской и оказывать ему помощь в делах, которые могли бы возникнуть у него в зоне моего радиуса действия. Я даже набрался наглости и тут же оговорил, что речь может идти только о частных делах Гнея Марция и никак не о служебных, какими его могут ещё нагрузить в перспективе сенат и народ Рима, аппетиты и запросы которых общеизвестны. Римляне посмеялись и согласились, что моё уточнение справедливо. Наконец, согласовав с ними окончательную формулировку моей клиентской клятвы, я поклялся великими и всемогущими Авосем с Небосем, Гринписом, Ментовкой, Налоговой и грозным Ростехнадзором, подразумевая под тремя последними мнимыми божествами вообще все службы горячо любимой родины, кошмарящие всякого, занятого хоть какой-то полезной деятельностью. Ассоциация наклюнулась такая, что римляне оценили мой настрой и поняли, что моя клятва не менее страшна. А то, что упомянутые божества им неизвестны — так ведь сколько на свете разных племён и народов, столько и разных божественных пантеонов. Кто сказал, что честный добропорядочный варвар не вправе поклясться своими племенными богами? В общем — договорились.

— Теперь, Максим, я по праву господина дам тебе своё поручение, которое ты должен будешь выполнить до своего прибытия в Рим, — огорошил меня вдруг фиктивный хозяин.

— Надеюсь, оно будет не слишком обременительным? — насторожился я, заподозрив неладное.

— Зря надеешься — попотеть тебе придётся.

— И что же я должен буду сделать?

— Ну, для вида будешь периодически приносить от моего имени небольшие жертвы гадесскому Геркулесу, которого финикийцы называют Мелькартом. А всерьёз — потрудись выучить латынь, орясина! Надеюсь, ты не заставишь меня краснеть на Форуме перед городским претором за нового гражданина, которого Рим получит по моей милости? Или ты думаешь, там все говорят по-гречески?

— Тем более, что и твой греческий ужасен, и понять его не так-то легко, — добавил Марк Корнелий, — Мало того, что это какой-то торгашеский жаргон, так ты и в нём ещё ухитряешься делать кучу ошибок. Это простительно для варвара, но как будущий римский гражданин — изволь овладеть латынью так, чтобы тебя могли понимать все твои будущие сограждане. Ну и семью свою, разумеется, изволь латыни выучить!

Против такого поручения, нужного и мне самому, у меня, естественно, возражений не нашлось. Потом оформили уже официальные римские «бумаги», то бишь папирусы, затем мне — как свободному варвару-перегрину, поскольку здесь о моём фиктивном рабстве никому лишнему знать не полагалось — вместо утратившей силу старой «ксивы» выправили новую, уже от имени вступившего в должностные полномочия нового преторского квестора. Заодно, снова набравшись нахальства, я выцыганил такую же и на Володю, которому предстояло в эти полгода действовать-злодействовать в Испании, и его тоже следовало подстраховать на случай щекотливых ситуёвин с римскими вояками и чинушами. Наконец, уладив все дела и отпустив свидетелей, Гней Марций дал отмашку откланяться и мне — не до нас ему теперь, гы-гы! Ещё бы! Показав ему свои подношения мельком, я лишь раздразнил его аппетит, и теперь он спешил познакомиться с ними поближе — хорошенько разглядеть, как следует ощупать, а кое-что, точнее — кое-кого и на ложе опробовать. Мешать ему в этом я, конечно, не собирался…

— Порядок! — сообщил я ждавшим меня у входа нашим.

— И с чем прикажешь поздравить свежеиспечённого римского раба? — подколол меня Володя.

— Ага, вот с этим самым можешь и поздравить.

— Ну, проздравляю! А где твой рабский ошейник?

— Млять, ещё один тролль на мою голову! Забаню на хрен!

— Без предупреждения? Это не по правилам, гы-гы! Модераторский беспредел!

— Ага, вот как раз за спор с модератором и забаню на хрен! Ладно, идёмте отсюда… гм… туда же!

— А почему, кстати, «ещё один» тролль? Я уже не первый сегодня, что ли?

— Размечтался! Третьим будешь! Два первых — проквестор этот «наш» и его сменщик. Я пока звиздоболил с ними и добазаривался, так внимания не обращал — не до того было. По-гречески ведь — сам знаю, что хреново шпрехаю, так что только за формулировками следил, чтоб в них не нагребали, и уже от одного только этого мозги плавились. А как добазарились, и у меня наконец-то от жопы отлегло — вот тут только и заметил, КАК они со мной говорили…

— Высокомерно?

— Ну, не так, как те катоновские быдлячьи выскочки себя ведут, которых потом только и мечтаешь, что повстречать один на один на узенькой дорожке и поучить хорошим манерам — ага, с летальным исходом. Эти — сципионовская клика, воспитанные, не такие обезьяны. Общаются демократично — в неформальной обстановке, по крайней мере, вроде этой. Я ж к ним не на официальный приём заявился, а по делу — вопросы порешать и на лапу дать для лучшего взаимопонимания. Поэтому всё нормально было — ну, если строго по смыслу разговора. Но — ты представляешь себе этот снисходительно-покровительственный тон? Я таким с пьяным в ломину забулдыгой разговариваю, если настроение хорошее, а он ещё не успел нахамить и заслужить направления по сексуально-пешему маршруту…

— В общем — не мытьём, так катанием, но дали почувствовать дистанцию?

— Ага, вроде того. В предельно куртуазной, млять, аристократической манере. Причём, у меня даже сложилось впечатление, что это они не столько передо мной понтовались, сколько друг перед другом павлиньи хвосты распустили, а я — так, просто в виде ходячего удачного повода для этого им подвернулся.

— Так ты, Максим, для чего это затеял? — поинтересовался Васькин, — Теперь-то уж можешь рассказать? А то всё секретничаешь, секретничаешь. А уж сколько ты дал этому римлянину — на такие деньги, наверное, целую римскую центурию нанять для охраны можно.

— Римскую нельзя — не дадут. А вот италийских союзников — наверное, и две нанять можно, — поправил я его, — Две шёлковые туники для него самого, два приличных куска шёлка на платья для его жены, да и рабыня мало того, что шикарная, так ещё и в Гадесе куплена — по немилосердной гадесской цене.

— Не мог в Кордубе купить? Раза в три дешевле обошлась бы, — заметил Володя.

— Купил там, где попалась. А попалась — в Гадесе. И что прикажешь делать, когда требуется именно такая?

— Уже усмирённая?

— Не только. Ещё и именно такая внешне. Ему ж как раз такие нравятся.

— Точно! Кого-то она мне напоминает, — припомнил Хренио.

— Эссельту, жену Нирула — почти точная копия, — раскрыл я им тайну, — Рядом поставить и одеть одинаково — и я не враз их различу. А он ведь тогда, в Дахау, слюну на Эссельту капитально пустил — пришлось спроваживать её к Нирулу подобру-поздорову…

— Ага, было дело — сперва Антипка, вольноотпущенник евонный, а потом уж и он сам! — вспомнил и прикололся спецназер, — Это ты ему здорово угодил! Может и не самый идеал его вкуса, но близко к нему, а главное — уважуху ему продемонстрировал не словом, а делом!

— Дык, чего только не сделаешь ради римского гражданства! — хмыкнул я.

— Оно того стоит? — поинтересовался испанец.

— Вот, взгляни! — мы как раз миновали ворота римского лагеря, и я указал ему на очередную партию пригнанных легионерами пленников, дальнейшую судьбу которых предсказать было несложно, — Вся их беда в том, что они — не римские граждане. Римского гражданина нельзя обратить в раба, а их — можно. За любую хрень, а то и вовсе за попадание под руку не в то время не в том месте. Они бы, наверное, любые деньги за римское гражданство дали, да только хрен им кто его за деньги продаст. А римскому вольноотпущеннику гражданство на халяву полагается. Ну, для него самого ещё слегка усечённое, но его потомки уже полноценными римлянами будут считаться.

— Так значит, ты подстраховываешься на будущее от попадания в рабство через само рабство? — хохотнул Володя, — Ну ты и оригинал!

— Ага, подобное лечится подобным, гы-гы! Только тут я не оригинал, а всего лишь подражатель — в Италии так делается уже давненько. Латинянин или италик договаривается с корешем-римлянином, оформляется к нему в фиктивное рабство, а тот его через какое-то время освобождает — ага, на римском Форуме.

— А ты откуда знаешь?

— Да штудировали с Юлькой Тита Ливия и вычитали у него. В Риме нехилые скандалы из-за этого были… тьфу, будут. В 178 году, кажется, окончательно прикроют эту лазейку — отпускаемого на волю заставят клясться в том, что это делается не для перемены гражданства. Так что надо пользоваться, пока не зашухерили малину.

— Через шестнадцать лет, получается? И куда ты так торопишься? Времени ж ещё — вагон!

— Не совсем. До этого — точного года не помню, сто восемьдесят какой-то — тоже был — ну, будет — скандал с разовой высылкой хреновой тучи латинян, успевших заделаться римскими гражданами. В том числе и с уже прошедших лет, кстати.

— А как их выявлять будут?

— Да элементарно — по спискам из их родных латинских городов — как раз они и настучат в римский сенат на утечку призывного контингента.

— Ну так ты ж не латинянин и даже не италик. На тебя-то кто список подаст?

— Я не уверен, что и прочую «лимиту» заодно не подчистят. В меньших масштабах, поэтому у Ливия не отразится — может ведь такое быть? На хрен, на хрен, не хочу зря рисковать. Надо «прописываться», пока до тех скандалов ещё далеко.

— Да ладно тебе! Ну, заставят поклясться — так поклянёшься. Ты ж не суеверный римлянин, которому боязно до усрачки прогневить богов.

— Володя, при чём тут боги? Разве по нашим рожам и нашему акценту не ясно, что мы — «лимита»?

— А при чём тут мы? Речь вообще-то о тебе.

— И о моей семье заодно. А следом — и о вас с вашими семьями. До эдикта Каракаллы ещё не одно столетие, и за это время любого из ваших потомков тысячу раз в раба обратить успеют, если не повезёт. Оно вам надо, спрашивается, такой риск?

— Ну, если с этой колокольни… Но способ ты выбрал, млять…

— Какой есть, такой и выбрал. Если с умом применять, то самый быстрый и надёжный, кстати говоря. Брезгующих им ты видел на дороге и в воротах лагеря. Как ты думаешь, СЕЙЧАС я им завидую или они мне?

— Ну, ясный хрен, им не позавидуешь! Если так рассуждать…

— А как иначе? Или ты всерьёз рассчитываешь тупо забить на римлян хрен и отбиться от них, когда им это не понравится? Ганнибал — не нам чета — с Римом не справился, а мы — такие крутые, что каким-то чудом справимся? С Римом — только мирным путём проблемы разруливать. Ага, предвидя их заранее и разруливая заблаговременно. Si vis pacem, para bellum.

— А это ты к чему? К принципу миролюбия?

— К тому, что и латынь ещё надо зубрить. Какие из нас в звизду римские граждане, когда мы латынью ни хрена не владеем?

— И потеть под летним солнцем в пятиметровой шерстяной тоге?

— Дык, мёртвые не потеют! А рабы — очень даже потеют, хоть и не носят тогу. Я уж лучше в тоге попотею — только я ж хитрожопый и тогу себе закажу облегчённую, поменьше размером и не шерстяную. Радуйся, что это всё-таки тога, а не современный пиджачный костюм, с которым не очень-то и схитрожопишь…

— Ага, с застёгнутой наглухо рубашкой и этой грёбаной удавкой на шее!

— Вот именно! В средиземноморскую летнюю жару и без кондиционера!

Уже на палубе сплавлявшегося вниз по Бетису торгового судна мы продолжили зубоскальство.

— Наверное, у твоего римлянина никогда ещё не было такого раба! — прикололся Васкес, — Побогаче его самого и имеющего собственных рабов побольше, чем у него!

— Ну, я его не спрашивал, чем он владеет и сколько у него рабов, но похоже на то, — согласился я, — Видели бы вы, как у него глаза загорелись, когда я шёлк перед ним развернул.

— Разве он недостаточно взяток набрал за два-то годичных срока? — усомнился Володя, — Понятно, что поменьше претора, но тоже ведь себя не забывал. Казначей как-никак. Помните ведь анекдот про еврея? «Не надо мне вашей зарплаты, посадите меня только на управление финансовыми потоками, и я сам себе заработаю».

— Это-то само собой, но кто он такой по сравнению с претором? Так бы прямо и позволил ему кто брать не по чину! Да и поделиться в Риме он много с кем должен будет. Кто-то ему избраться квестором в самом начале помог, кто-то его в Дальнюю Испанию направил и концы связей дал, кто-то позаботился, чтобы ему по истечении первого года не прислали с новым претором смены и продлили полномочия ещё на год — такая помощь ведь не просто так оказывается, — поделился я своими соображениями, — Так что зарабатывал он не только для себя, но и для своих благодетелей из сципионовской группировки. Да и большинство подношений ведь, скорее всего, не ему лично шло, а для Сципиона — как его представителю. Может быть, на шёлковые тряпки он себе в принципе и заработал, но жаба задавила бы покупать, а тут — на халяву…

— Ты для Миликона и его семейства, надеюсь, не забыл? — поинтересовался спецназер, которому как раз с нашим «прикормленным» вождём и предстояло тесно сотрудничать.

— Забудешь тут, млять! Хрен я теперь позволю кому себя раздеть! — это я, конечно, утрировал — на самом деле только запасную шёлковую тунику пришлось в тот раз прежнему претору подарить, — Да, держи, кстати, тролль ты наш доморощенный, пока в натуре не забыл, — я протянул ему выхлопотанную у нового квестора «ксиву», — Вроде бы, при Сципионе Назике проблем особых быть не должно, но — на всякий пожарный.

— О, вот это дело! — обрадовался Володя, — В тот раз я тебе с твоей крутой «малявой» обзавидовался!

— Ну, владей. Только смотри, не засвечивай без крайней нужды перед кем попало. Этому козырю место — в рукаве, — я намекал на весьма непростую и неоднозначную дружбу миликоновских турдетан с римлянами. В теории-то друзья, а вот на практике, если совсем уж честно, то таких друзей — за хрен, да в музей…

— Ну уж, таким-то азам техники безопасности меня не учи, — хмыкнул тот.

— Считай это очередным плановым инструктажом в начале квартала. Не гребёт, что знаешь и так, расписаться в журнале инструктажа один хрен обязан. И вспоминай, чего я тебе ещё не дал. Компас дал? Трубу дал?

— Ага, старую — с кривыми линзами. В которую голых баб разглядывать не рекомендуется — во избежание хронической импотенции.

— Ну уж извини — тебе на десятки или сотни метров кусты впереди осматривать, а нам с Хренио в открытом море кончики мачт на горизонте не проворонить…

— Не парься, шутю — всё ж понимаю. В «зелёнке» видимость один хрен такая, что редко когда та труба и понадобится — не те дистанции. Вот компас — другое дело, хороший компас — это вещь!

— Ты только не сильно доверяйся ему в горах. Месторождений железа там до хренища, и не все ещё разведаны и разрабатываются…

— Млять, точно! Вот засада! Хрен ли тогда от него толку! А карты — одни заготовки, которым тоже верить нельзя. Стыдно будет перед бойцами-турдетанами, если облажаюсь — инструктор называется…

— У тебя часы есть, — напомнил я ему, — По ним проверишься, если в компасе сомнения будут.

— А, по Воловичу? Всё, вспомнил! — спецназер поднял левую руку с часами так, чтобы циферблат расположился горизонтально, развернул часовой стрелкой на солнце и по биссектрисе угла между стрелкой и единицей, соответствующей часу дня, определил ось «север-юг», после чего проверил её по компасу — совпало.

Часы у него были тоже самозаводящиеся ориентовские, только модель попроще моей, не говоря уже о навороченной трёхциферблатной модели нащего испанского мента, раза в два, если не во все три, дороже моей. Впрочем, на их точности и надёжности это заметно не сказывалось — механические ориентовские часы в этом плане все примерно одинаковы, а конкретная модель — дело вкуса, определяемого в основном компромиссом между кошельком, жабой и понтами. Но перед кем нам, спрашивается, понтоваться, когда наши часы вообще нежелательно засвечивать перед посторонними? Спасибо хоть, принятые у испанских иберов кожаные наручи, закрывая от лишних глаз циферблат, обеспечивают им неплохую маскировку под обычный браслет-украшение.

— Порядок, сориентируюсь. Ты сам лучше за своим Себастьяном Перейрой следи, чтоб своими железяками компас тебе не нагрёбывал, — прикололся Володя, — Нахрена ты его вообще с собой взял? Его же, вроде, отец пускать не хотел.

— Ага, видел бы ты, как он меня упрашивал, чтоб и я сам за него попросил!

— Дык я что, не видел? И ты купился на его обещание не путаться у тебя под ногами?

— Наоборот — взял с него слово в том, что под ногами он путаться, конечно, один хрен будет, но дисциплинированно, а шаг влево, шаг вправо без согласования со мной приравнивается к самоходу в военное время и карается отсидкой на «губе».

— Рискованно. Всё время присматривать придётся…

— А кто обещал лёгкую жизнь? Но парень — Тарквиний или куда? Он должен на чём-то стажироваться или нахрена? У меня на него, знаешь ли, виды кое-какие имеются…

— Будет тебе обязан? — ухмыльнулся Васькин.

— И это тоже, ясный хрен. Но прежде всего — расклад. Исходим из худшего — афера с Нумидией у тестя не выгорает, «нумидийская угроза» Рим не настораживает, карфагенский «боевой хомяк» в противовес Нумидии ему не нужен, и спасти город от уничтожения не удаётся. Как раз на этот случай тесть и подготавливает перенос дел в Утику. Североафриканская штаб-квартира слишком важна в силу исторически сложившихся торговых путей, и свято место пусто не бывает. Карфаген это будет или Утика — не один ли хрен? Важно то, что наиболее крутые торговые сделки будут осуществляться там, и именно там должен находиться «основняк» клана Тарквиниев.

— Так Велтур же на него не тянет. Фабриций есть.

— И прекрасно. Сейчас он в Гадесе просто на всякий пожарный. Старый Волний не вечен, начинает сдавать, и Фабрицием заткнули дыру для подстраховки, а заодно и стажировки. Но готовит его отец на смену себе, а значит — туда, в Северную Африку. А в Гадесе кто-то свой нужен?

— Ремд есть.

— Да, и на ближайшее время ему альтернативы не будет. Но и он не вечен, да и больше по чисто хозяйственной части. Она его детям останется, а на Гадес надо Велтура готовить и выдвигать…

— Обязанного этим тебе и заодно родного дядю твоих детей?

— Ага, исключительно «заодно», гы-гы! А ещё «заоднее» — без пяти минут одного из нас.

— Млять, ну ты и спланировал, дон Корлеоне ты наш доморощенный, — хмыкнул Володя, — Типа, так зарождалась мафиозная группировка Канатова.

— Гнея Марция Максима, римского гражданина, — поправил я его, — Почувствуй, как говорится, разницу.

— А, не один ли хрен? И кстати, с хрена ли Гней Марций?

— Дык, у римлян же вольноотпущенник при освобождении принимает имя и фамилию бывшего хозяина, а своё прежнее имя сохраняет в качестве третьего. Против священного обычая предков хрен попрёшь — не поймут-с. Млять, чего только не сделаешь ради потомков…

— Кстати насчёт потомков. Ты, кажется, для моей Ленки вашу «клетку» обещал?

— Распорядился перед отъездом, не беспокойся. Кроме «спорткомплекса» моему спиногрызу ещё и новую кровать делают, так что «клетка» с её подвесными прибамбасами ему уже не будет нужна. Ну и погремушки там всякие, из которых мой уже вырос. Это всё Наташке сразу же передадут.

— Вы не забыли, сеньоры, что и я на очереди? — напомнил испанец.

— Ты ещё только на подходе, — уточнил спецназер, — Не бзди, всё, что моя девка не сломает — тебе достанется, а что сломает — сам починю, как вернусь. Ну, а уж если не вернусь…

— Ты мне это брось! Убьют — на глаза не показывайся! — одёрнул я его, — Нехрен там героя из себя корчить! Есть кому у Миликона геройствовать, а твоё дело — разведка.

— Да, армия у него уже приличная — ну, по местным меркам, конечно…

— Ещё бы! Тесть вон второй уже корабль с тремя сотнями роговых луков критского типа отправить ему собирается. Если по критским расценкам их ему посчитать — он и за десять лет за них и за прочее снаряжение хрен расплатится.

— В общем, будет там у Тарквиниев карманная «банановая республика»?

— Ага, нашими руками. Банановое царство, если точнее. А если ещё точнее — так и ни разу не банановое — нет там бананов и в обозримом будущем не предвидится.

— А чего там будет?

— А всё практически. Всё, что сделаем и организуем, то и будет. Львиная доля экономики там, считай, Тарквиниям будет принадлежать — самые лакомые отрасли. Свободная территория, дружественная Риму, но неподвластная, да и не очень-то ему нужная — будет где и нам развернуться. Планов ведь — громадье…

— А точно римляне не позарятся? Они ж — того, глаза завидючие.

— Им Бетики за глаза хватает и долго ещё будет хватать. Мы с Юлькой изучали — все конфликты римлян с лузитанами и кельтиберами будут начинаться не по римской инициативе. Они их своими набегами будут допекать, пока не раздраконят. А в нашем случае лузитанские набеги на Бетику прекратятся, когда их утихомирит Миликон — ага, с нашей помощью. Утихомирит и подомнёт под себя — кусок за куском, область за областью. Примерно до долины Тага, где Ликут обоснуется — считай, южная часть Португалии, если по современной карте, наша будет.

— Ну, в принципе логично, — согласился Володя, — Миликон ведь тут уже один небольшой лузитанский набег отразил, да ещё и без римской помощи обошёлся…

Об этом набеге, случившемся в аккурат перед нашим прибытием, нам рассказали в Гадесе. Небольшой, всего-то пара-тройка сотен участников. И, что самое интересное, стихийный, то бишь настоящий, ни разу не договорной. Ну, почти, скажем так. Не успел ещё наш тайный лузитанский друг Ликут вознестись так, чтобы реально влиять на события. Успел только прознать своевременно, своих людей от участия отговорить, неудачу этой авантюре открыто напророчить, да агентуру Фабриция втихаря предупредить. Извещённый загодя Миликон подготовил разбойникам тёплую встречу, полностью подтвердившую правоту Ликута, что, надо полагать, несколько повысило его тамошний авторитет. Для самих же лузитанских хулиганов дело обернулось всерьёз, не понарошку. И встречали их всерьёз, и убивали всерьёз, и с пленниками обошлись тоже не по детски, а как положено. Пятерых пойманных зачинщиков вздёрнули «высоко и коротко» на дубах вдоль границы близ Дахау, полсотни рядовых — не считая добитых на месте «тяжёлых», с которыми некому и незачем было возиться — продали римлянам на рудники.

Нельзя сказать, чтобы скороспелое и наспех обученное турдетанское воинство нашего подопечного вождя проявило себя в этом деле с блеском. Какой уж тут блеск! Не просрали — и на том спасибо! Победа, млять — смех сквозь слёзы, да и только. И лучников в перестрелке потеряли больше, и линейная пехота облажалась, не сумев удержать строя и едва не побежав, и кавалерия — ага, при трёхкратном численном перевесе — тоже не враз решила исход стычки. Но чего ещё было ожидать от новобранцев, вчерашних крестьян? Профессионалов-то ведь настоящих, равномерно распылённых инструкторами по всему ополчению, среди них и полусотни не набиралось, а ветеранов Ганнибала — и вовсе менее десятка. Подсчитав результаты, Миликон горько пожалел о том, что послал на дело этих деревенских орясин, а не провёл операцию сам со своей дружиной. Ведь всё сделали через пень-колоду! Тем не менее, кое-какой боевой опыт его деревенщина приобрела и в том, что даже «великих и ужасных» лузитан, как оказывается, тоже можно бить — убедилась. Для начала и для таких горе-вояк — уже немалое достижение. А до серьёзной заварухи с серьёзными боями время ещё есть. Год ещё примерно этого драгоценного времени…

Для нас же тут важно вот что. Лузитаны ведь не за звиздюлями шли, а за добычей и славой. То бишь, даже зная о военных приготовлениях нашего подопечного, которые было невозможно скрыть, эта разбойничья звиздобратия всерьёз их не воспринимала и рассчитывала на успех. В реальной же истории не было и этих приготовлений, так что этот набег — скорее всего, реальный и никак нашим вмешательством не вызванный. Его результаты — другое дело. Хрен их знает, какие там у него были в ортодоксальном реале результаты. Слишком уж мелкомасштабное событие, чтобы зафиксироваться у античных историков. Ну и хвала богам, нам ведь глобальную историческую линию менять не надо. На хрен, на хрен, у нас на ней всё наше попаданческое послезнание базируется. А без него преимуществ у нас пока-что — ноль целых, хрен десятых. Вот и дальше надо в таком же примерно духе действовать. Окружающую нас реальность, непосредственно на нас сказывающуюся, менять и прогибать под себя можно и нужно. Античный мир суров, и иначе — банально не выжить. Но прогибать с умом, просчитывая последствия и сглаживая те, что могут повлиять на основные исторические события. Вот случится через год уже большой лузитанский набег, который Сципион Назика под Илипой пресечёт — вот в этом мы поучаствуем уже аккуратно, с оглядкой. Не просто на стороне известного нам по реальной истории победителя, а ещё и так, чтобы и по мелочи повлиять поменьше. Те римляне, которым суждено погибнуть — должны погибнуть, дабы не стать соперниками тех, кому суждено жить и творить дальнейшую историю. Значит, не в основной схватке нам надо будет участие принять, а там, где исключительно вспомогательные войска будут действовать. Лучше — местные испанские. Нам ведь просто отметиться в том деле надо, да бонусы себе и Миликону на этом заработать, а менять историю — на хрен, на хрен!

Из Америки мы с Васкесом к тому времени, надо полагать, вернёмся и даже отдохнуть от трудов праведных успеем, а вот успеть съездить в Рим и «освободиться» из фиктивного рабства мне, скорее всего, не судьба. Не делаются такие вещи в спешке. Так что на момент участия в «союзнической помощи» Сципиону Назике юридически я всё ещё буду числиться «рабом» Гнея Марция Септима. Млять, надо не забыть нагрудную табличку с его именем себе заказать. Маленькую серебряную, дабы любому остолопу было ясно, что перед ним очень непростой раб очень непростого человека, ссориться с которым весьма хлопотно и весьма чревато. Если удастся там и перед самим Назикой отметиться, так ему ту табличку предъявлю — и подстраховка дополнительная на предмет будущего получения римского гражданства, и «хозяину» фиктивному заодно услугу окажу. У римлян ведь заслуга раба — это юридически заслуга его хозяина, и ему это у его патронов Сципионов тоже зачтётся, а у него самого — зачтётся мне. Неблагодарной сволочью Гней Марций Септим не выглядит, уж в людях-то я более-менее разбираюсь, а благодарность и расположение римского патрона в будущем римском мире — фактор не пустяковый.

Но это — через год, до этого ещё дожить надо, а пока нам с Хрению всего-то через Атлантику прогуляться предстоит. Ага, к тамошним чингачгукам с гойкомитичами. Хвала богам, карибов в Вест-Индии ещё нет, там даже араваков ещё нет, но свято место ведь пусто не бывает, верно? Эндрю Коллинз в своих «Вратах Атлантиды» про древнюю кубинскую культуру земляных насыпей упоминает, аналогичную гораздо более поздней североамериканской культуре маундов. По нему и основатели культуры ольмеков, тоже на земляных насыпях свои культовые центры строивших — выходцы с Кубы, и вообще именно Кубу с её знаменитыми краснозёмами он считает священным Тлапалланом — мифической Красной Землёй ольмеков и майя и родиной Кецалькоатля тольтеков с ацтеками. Что-то там не такое уж и простое может оказаться…

И в любом случае, Атлантика — не Средиземноморье. Вояж предстоит нешуточный, случиться там может всё, что угодно, да и на месте наверняка немало сюрпризов преподнесётся, а поставленную нам задачу надо выполнить, все мыслимые и немыслимые препятствия преодолеть и своевременно вернуться обратно. В идеале — с успехом, но на худой конец — хотя бы уж целыми и невредимыми. И подготовиться к предстоящему путешествию надо как следует, и для этого столько ещё всего следует предусмотреть и переделать — млять, впору за башку хвататься!

 

13. Море Мрака

— И вот, значит, все эти крестоносцы — ну, фанатичные последователи Распятого — стеклись в Венецию. Это вот тут, — я показал Велтуру место на примитивной античной карте, только для Средиземноморья более-менее адекватной, — Один из крупнейших торговых портов был — ну, для тебя — будет. И с большим собственным флотом, что ещё важнее. Поход ведь был уже не первый, а четвёртый по счёту, и всякий раз морем переправлялись — проще ведь и удобнее, чем на сухопутных горе-дорогах пыль глотать. Так и в этот раз задумали, только своих кораблей ни у кого не было, и решили воспользоваться венецианскими. Но при этом рассчитывали, что венецианцы перевезут их даром — в качестве своего вклада в общее богоугодное дело. Ну, или хотя бы уж недорого возьмут. А те — торгаши до мозга костей, не хуже нынешних финикийцев. А когда ж это финикиец свою выгоду упускал? Вот и эти — такие же. Поняли, что без них хрен обойдутся, ну и заломили цену. Денег таких ни у кого нет, не готовились к такому варианту, а отменить поход тоже нельзя — все обет дали, вроде клятвы нынешней, только ещё хлеще. Ну и стоит войско под Венецией, топчется, и никто не знает, хрен ли делать. А благородная солдатня — сам понимаешь, один хрен солдатня. Жрёт, пьёт, срёт, а когда заняться больше нечем — так ещё и буянит, и к бабам пристаёт. А где ж тут напастись шлюх на такую прорву вояк? Тем более, что шлюхи ведь даром не дают, а они там уже последние деньги проедали, им жрать скоро не на что было бы — не то, что шлюхам платить. Представляешь, к чему там дело шло? То-то же! Ну, венецианские толстосумы — тоже не дураки и тоже легко представили себе эту картину маслом в лицах и в цвете. Прикинули хрен к носу, перебздели и тоже озадачились, как бы им это крестоносное воинство и из Венеции куда-нибудь на хрен спровадить, и выгоду при этом с него всё-таки поиметь. Ну и придумали наконец — перевезут их за счёт городской казны, но те свой перевоз должны заработать. А как солдатне заработать? Исключительно по специальности. Город был один спорный в Далмации, это нынешняя Иллирия, — я показал на карте весьма приблизительное место, — На тот момент другой стране принадлежал, тоже чтящей Распятого, но до того был венецианским — несколько раз хозяев менял, и хрен разберёшь, чьим был исходно, так что обе стороны считали его своим по праву и владели, когда могли подтвердить своё право силой. Вот венецианцы и решили, что самое время им снова правыми оказаться, раз сила подходящая под рукой появилась. А крестоносцам, хоть и воротит от такой сделки, а деваться некуда — обет-то исполнять надо, а для этого — перевоз мечами зарабатывать, раз звонкой монеты в кошельках негусто…

— А почему воротит? — не понял Велтур, — Сделка, вроде бы, честная.

— Так они ведь не за этим в поход шли. Шли иноверцам звиздюлей давать и освобождать из-под их власти Иерусалим, а получилось, что с людьми своей же веры воевать пришлось.

— А где этот… как его… Ерусалим?

— Иерусалим. Вот, где-то тут, — я ткнул пальцем куда-то в район Палестины — точнее не получалось, поскольку мой палец накрывал её на карте всю.

— Так это же южная Финикия! Разве там есть такой город?

— Не на побережье, а дальше вглубь суши. Там, сразу за Финикией — другая страна, маленькая и задрипанная — Иудея. Так Иерусалим — это её столица. Распятый родом из этой страны, а в Иерусалиме — его гробница, священная для его последователей.

— То есть, им нужно было доплыть морем до южной Финикии, высадиться на берег и немного — ну, несколько дней пути — пройти по суше?

— Ага, примерно так. На самом деле план сложнее был, но в конечном итоге — туда, — разжевать шурину в понятных ему античных терминах план крестоносцев по захвату Египта, в котором всё ещё преобладали на тот момент христиане-копты, и лишь затем вместе с ними идти на Иерусалим, представлялось мне делом настолько муторным, а на суть рассказа не влияющим, что я решил его опустить, — Но на перевоз морем нужно было заработать.

— Всё, теперь понял. И что там дальше было… тьфу, будет?

— Подступили вместе с венецианцами к этому спорному городу…

— Который в Иллирии?

— Ага, к нему. Ну, построили осадные машины, пошли на приступ, местным звизды вломили, те обосрались и сдались — взяли, короче. Всё, работа сделана, перевоз честно заработан, можно грузиться на венецианские корабли и плыть в ту Палестину. Ну, после зимовки — зима уже была на носу. И тут, пока они зимуют, к ним вдруг наследник византийского императора заявляется — бывшего, скинутого родственничком. И предлагает им восстановить его папашу на престоле, а за это обещает им от его имени и денег до хренища, и флот, и сухопутные войска для участия в их походе. С одной стороны, опять нехорошо получалось — это ж снова с единоверными греками вместо иноверцев воевать надо. Византийские греки ведь — тоже последователи Распятого, обрядность только немного другая, да верховный жрец другой, с ихним европейским хренами мерялся и считался раскольником, но сама вера — одна и та же. Воевать это не мешало — если было из-за чего, то звиздились, конечно, и с ними, и вообще меж собой, со своими, но не в крестовом же походе! Крестовый поход — это только за свою веру и против иноверцев. Но, с другой стороны — законному правителю трон вернуть, порядок навести, справедливость восстановить — дело хорошее и богоугодное. Ну и заодно сильного союзника для крестового похода заполучить, с которым вместе и вздрючить врага покруче, чем исходно планировали. Прикинули главари крестоносцев хрен к носу, да и решили, что дело стоящее. Ну и поплыли в результате весной — ага, на Константинополь вместо Палестины.

— А это где?

— Да вот тут, на Босфоре, — я показал на карте, — Греки нынешние его Боспором Киммерийским называют, и сейчас там греческий Византий стоит. Константинополь как раз на его месте и построен.

— Поэтому и страна Византией называется?

— Ага, как раз поэтому.

— Ну и как поход проходил?

— А почти никак. Хрен кто сопротивлялся толком. Греки — везде, где флот проплывал — перебздели и покорялись город за городом — боёв практически и не было. Только под самой столицей бои серьёзные и начались, да и там греков хватило ненадолго. Кому ж охота за узурпатора собственные жизни класть? Огребли звиздюлей, побежали, крестоносцы ворвались на их плечах в Константинополь, а там — ворота нараспашку, дворец пустой — император самозваный очканул и сгребался. Усадили на трон законного — и ждут, значится, когда ж тот наконец обещания свои выполнить соизволит. Деньги обещал? Флот обещал? Войско обещал? Ну и где всё это?

— Он их обманул, получается?

— Ну, по правде говоря, денег он им сколько-то всё-таки дал. Но обещал-то до хрена, а дал мизер — так, на прожитьё. Больше, наверное, и не мог — казна пустой оказалась. Но не дал ни флота, ни войска. Может, их у него и тупо не было — империя при всём её внешнем блеске на самом деле в таком раздрае была, которого крестоносцы даже и вообразить себе не могли. У них, в их собственных странах, конечно, тоже не всё путём было, хватало и своих безобразий, но не до такой степени. Чтоб пообещать то, чего выполнить не сможешь, и за базар свой не отвечать — такое для них тогда немыслимо было. А человеку ведь свойственно судить о других по себе. В общем, решили они, что их развели как лохов и нагло кинули, ну и обиделись на такое кидалово…

— Примерно как наши испанцы, если с ними без уважения обойтись?

— Ещё хлеще. Они ж — господа рыцари, благородные, честь превыше всего, и если вдруг чего не по понятиям, то обидчивые — спасу нет. А тут — эдакая гнилая хрень!

— Напали на город?

— Ну, напали… Как ты это себе представляешь? Их, если верить тому из их главарей, что книгу потом про их поход написал, семнадцать тысяч только и было. Это вместе с обычной солдатнёй, а не одних только господ рыцарей. Короче — боевого состава, всех, носивших оружие.

— Это разве мало?

— Так смотря для чего. Ты хоть представляешь себе, КАКОЙ это был город? Миллионник! В смысле — миллион жителей, тысяча тысяч.

— Не может быть! В Карфагене — пятьсот тысяч, и нет города крупнее его!

— Это сейчас нет. Но Рим при наивысшем расцвете двухмиллионным будет. Ну, это вместе с «понаехавшими», конечно, но какая на хрен разница? Им ведь тоже надо будет что-то жрать, что-то пить, где-то спать и где-то срать. И как-то будут помещаться. А Константинополь — миллион, два Карфагена нынешних. Застройка — не выше нынешней карфагенской, даже ниже — ни семиэтажек, ни шестиэтажек, пять этажей — самое большее. Так что площадь — две карфагенских с учётом Мегары считай, и вряд ли сильно нагребёшься. Протяжённость городских стен представляешь? И они были, кстати, ничуть не хуже карфагенских. Ну и число защитников потенциальных прикинь. Если даже и по самому минимуму брать, каждого десятого, то и тогда сто тысяч годных в ополчение наберётся. Сто делим на семнадцать — сколько греков на одного крестоносца выходит? У меня — шестеро получаются. Ну и как ты представляешь себе нападение на ТАКОЙ город?

— Если честно, то — никак. Ни единого шанса. Но если, как ты говоришь, эти крестоносцы такие гордые, то ведь просто так взять и уйти восвояси они тоже не могли?

— Хрен там! Только не эти!

— И что они сделали?

— А что могли при таком раскладе, то и сделали. В окрестностях, конечно, порезвились от души, а к самому Константинополю только подступили и взяли в осаду. Чисто символическую — там ворот было столько, что даже напротив каждых по сильному отряду поставить было нереально. Продемонстрировали таким манером своё неудовольствие в надежде на то, что греки, как они успели уже убедиться, вояки хреновые и враз их от города не отбросят. Взять город такими смехотворными силами, конечно, и не помышляли. Максимум, на что рассчитывали — создать горожанам такие неудобства, что те предпочтут собрать деньги и откупиться за своего неплатежеспособного монарха. Город-то ведь — богатый. Пока ждали выполнения обещаний, в нём многие уже побывать успели, и от богатств его тихо охренели. Во всех их странах столько едва ли набралось бы, да и их лучшие города — гадюшники по сравнению с этим. А им, прикинь, талдычат про пустую казну и про полную невозможность с ними по этой причине расплатиться…

— Так ты же, вроде, сказал, что осада была не полной? Тогда какой смысл? Они бы сами быстрее оголодали, чем горожане!

— Наверное, этим бы и кончилось, да тут в Константинополе опять переворот случился — левый совершенно человек власть захватил. Ну, не совсем бродяга с улицы, конечно, крутой и влиятельный вельможа, но даже ни разу не императорского рода. Ну и обоих законных — отца и сына — при этом укокошил. По европейским понятиям — полный беспредел, после которого ни о какой законной власти в Вилантии и речи быть больше не могло. Ну, греки проще на такую хрень смотрели — у них каждая новая династия примерно таким путём к власти и приходила. Но это ж не сразу, сам понимаешь. Желающих поцарствовать до хрена и больше, а права, считай, у всех на тот момент одинаково птичьи — кто сильнее, тот и прав. Короче, раздрай там такой начался, что большинство вояк хрен на службу забило — всё прикидывали, чью сторону в городе принять, а крестоносцев никто уже и не боялся. А те увидели, что служба на стенах несётся через жопу, а в успехе осады уже ведь и сами отчаяться успели — ну и рискнули таки пойти на штурм. Там, ясный хрен, не ожидали, растерялись, сопротивления им — практически никакого. Ворвались, двинулись к дворцу, покуролесили по пути, как водится. Так покуролесили, что и самим потом стыдно вспоминать было, поэтому дипломатично помалкивали. Добычу награбленную прикарманить их дипломатизм им, правда, не помешал. Новый захватчик-император сбёг, как и прежний, и сильнее крестоносцев в городе никого не оказалось. А они — не в курсах, засели с награбленным скарбом во дворце и прилегающем к нему районе и думают, что воевать ещё всерьёз придётся, город-то — огроменный. Прикидывали, что недели две на его полное завоевание уйдёт, а пока — забаррикадировались в захваченной части и всерьёз готовились отбивать атаки опомнившихся греков. И сами в осадок выпали, когда к ним уже на следующий день греческие городские чинуши явились — ага, за указаниями по управлению городом…

Велтур хохотал долго. Отсмеётся, задаст мне очередной уточняющий вопрос, я отвечу ему — как сумею и как вспомню из давненько уже читанных и порядком подзабытых мемуаров Жоффруа де Виллардуэна «Завоевание Константинополя» — и он снова складывается пополам от смеха. Я ведь начал-то рассказ с чего? С излюбленного нашими православными урря-патриотами повтора советской ещё версии о коварном и вероломном завоевании крестоносцами-католиками православной Византии. Типа, с самого начала вынашивали свой злодейский замысел. По-ихнему ведь, делать Западу было больше нехрен, и других забот у него не было, кроме как православие изничтожить. Ну, любили у нас всегда вешать на «не наших» всех мыслимых и немыслимых собак, и история Четвёртого Крестового похода — нагляднейший тому пример. А на самом ведь деле — сплошная цепь непредвиденных обстоятельств и импровицаций по ходу дела, о которых никто изначально и не помышлял. Да, приняли в конце концов решение завоевать и править самим, но когда приняли? Уже стоя под стенами и уже зная, что законной власти там теперь нет и быть не может в принципе. Да и решили-то сгоряча — не факт, что силёнок хватило бы, если бы случай не помог. Ну и сверхцентрализация эта византийская бюрократическая, из-за которой без указаний начальства шагу ступить нельзя, и уже на второй-третий день все дела встают намертво, если те указания поступать перестают. Тут — в такой ситуёвине — и чёрту лысому покоришься, лишь бы приказы нужные отдал и заторы те бюрократические преодолеть помог. Вот ведь в чём суть, если разобраться непредвзято. И когда вникнешь во всё это как следует, сопоставишь показушные блеск и величие империи с её реальными маразмом и бессилием, да оценишь известные исторические события с этой колокольни — как тут не ржать, схватившись за живот? Это мой шурин и делал, когда во всё это наконец въехал. Греки и в античности понтами и показухой славятся, так что представить себе этот эффект вживую ему нетрудно.

Вот так мы в основном и коротали дни нашего долгого плавания через Атлантику. А чем ещё прикажете заниматься, когда делать совершенно нехрен? Подобно матросне, что ли, в кости резаться? Так я уж лучше шурина попросвещаю о нашем современном мире и о тех промежуточных временах, которые и сделали его таким, какой он есть, а нас — такими, каковы мы и в натуре, да в глазах хренеющих с нас аборигенов. Без пяти минут один из нас, давно уже член нашей узкой компании — должен нас понимать, а для этого — знать, если не всё, конечно, так хотя бы солидную часть того, что знаем мы. Вот этим я и занят, и хвала богам, что есть с кем поговорить об умных и серьёзных вещах. Каково приходится Васькину, плывущему на другом корабле и лишённому доверенного и образованного собеседника, мне даже представить себе тошно. Кроме своей охраны, да начальника судна, бывшего акобаловского помощника, ему там вообще поболтать не с кем, а о чём с ними поболтаешь? В узкий круг посвящённых они не входят, и многого им знать категорически не полагается. Увы, всем вместе на одном корабле нам тоже плыть нельзя — на каждом должен быть хотя бы один из нас, умеюший обращаться с компасом, координатной сеткой на карте и с часами, которые тоже нельзя передавать аборигенам, да и просто показывать без необходимости тоже не стоит. Млять, это ж какое терпение надо иметь! Пока вдоль берега африканского плыли, да на Канарах останавливались, то для ночёвки хоть к берегу приставали и хоть вечерами могли втроём пообщаться, но теперь уже и Канары позади, так что халява кончилась. Сорок дней, если верить ссылающемуся на античных географов Эндрю Коллинзу, и Акобал адекватность этой цифири вполне подтверждает. Ну, применительно к собственному прежнему опыту плаваний на старом одномачтовом «Коне Мелькарта». На новом двухмачтовом судне, будем надеяться, что выйдет быстрее, но вот намного ли? Это покажет только будущее…

Обсудив тему деяний приплывших в Константинополь вместо Палестины крестоносцев, мы плавно переключились с неё на более злободневную тему — на корабли. Велтур уже понял по моему рассказу, что эта описанная мной ему эпоха отличалась от привычной ему практически во всём, и прежде всего — в оружии и технике. Оружейные отличия я ему в общих чертах разъяснил на примере наших арбалетов и мечей, и теперь парня заинтересовало, на каких же это судах такие войска — да ещё и с многочисленной конницей — переправлялись.

— Ну, если по сути, то ещё крупнее и ещё пузатее, чем нынешние, — разжевал я ему на пальцах, — Были даже и здоровенные двухпалубные со входом на нижнюю палубу через борт. Там и для пассажиров помещения были, и конюшни для лошадей.

— Разве такое возможно? — усомнился шурин, — Это же какой-то чудовищный корабль должен получиться! Он же плавать не сможет!

— Ну, «Сиракузия» же плавает. Я ведь рассказывал тебе про неё? А на якорях у александрийского порта ещё и корабль-крепость стоит, ещё крупнее. Вот они — да, чудовищные гиганты, и я хрен их знаю, как их такие плавучими сделать удалось. Но и римляне позже будут корабли-дворцы строить, а я тебе про обычных больших «купцов» говорю. Ты же видел в Карфагене новейшие финикийские корбиты — «лебедей» этих двухмачтовых? Ну, не обязательно лебедь, может быть и трафиционный финикийский конь, а может быть и вовсе статуя какого-нибудь бога или героя. Главное — не на носу, где наклонная мачта с малым парусом вперёд вынесена, а на жопе. На корме, в смысле. Если корабль нормальной величины — с большую гаулу примерно, так груза столько же возьмёт, а экипажа — десяти человек достаточно. Ну, для управления, конечно, охрана от пиратов не в счёт. Так это нормальной величины, а римляне сперва тупо скопируют этого «лебедя» один к одному, а потом уже и крупнее строить будут. Я ведь говорил тебе уже, что Рим со временем до двух миллионов населения разбухнет? Ну и как прикажешь кормить такую прорву народу? Африканского зерна давно уже не будет хватать, без египетского будет не обойтись, а его ж ещё и перевезти надо на чём-то. Вот и будут строить здоровенные зерновозы такого же типа, а на их верхней палубе — уже приличного размера жилые надстройки. Так от такого «лебединого» зерновоза до тех кораблей, про которые я тебе говорю — уже, считай, один шаг. Те, пожалуй, даже помельче в основном будут…

— Ты как раз такие отцу строить предлагал?

— Ну, не совсем. У тех сложная система парусов, здесь таких никто не знает, и нет людей, которые бы умели с ними обращаться. А никто из нас тоже сам под парусами не плавал — в смысле, не работали с ними, не управляли, так что мы сами ничего в этом не понимаем и научить этому здешних моряков не можем. Поэтому — ну их на хрен, эти сложные паруса. Я твоему отцу другое предлагал — сделать эту новейшую корбиту подлиннее, да ещё одну прямую мачту поставить. Тогда — вместе с передней наклонной — три мачты получаются. «Сиракузия» как раз так и оснащена. Только нам её гигантских размеров не надо, нам оснащение парусное нужно, как у неё. Я как увидел её на подходе к александрийскому порту, так и понял, что новые корабли для Моря Мрака как раз так и нужно оснащать. Парусов больше, и лавировать ими при боковом ветре легче, но каждый из них прост и морякам привычен, так что переучиваться им почти что и не надо. Зачем нам лишние сложности, от которых лишние ошибки?

— Тогда почему отец не согласился? Он разве не понял преимуществ?

— Всё он понял, не держи своего отца за дурака. Но — время, Велтур, время! В Гадесе и обычных-то корбит никто не строит, а в Карфагене не умеют строить таких прочных корабельных корпусов, как в Гадесе. Они ведь и не нужны для Внутреннего моря. Пока растолкуешь кораблестроителю, что тебе от него нужно, пока он сообразит, как это правильно сделать — ага, впервые в жизни — представляешь, сколько времени пройдёт? А у нас нет этого времени, нам поскорее надо поставки заморских снадобий для Египта увеличить. Твоему отцу и ради этих-то гораздо более простых судов пришлось срочно покупать в южноиспанских портах и перегонять в Гадес образец. Думаешь, это так просто? Будь доволен, что хоть на двухмачтовых кораблях Море Мрака пересекаем, а не на том одномачтовом старье, что плавало уже и добрых пятьсот лет назад! Акобал вон всё понимает правильно и вполне новым судном доволен…

Наш давешний знакомый — первый, кстати, в этом мире — как раз в этот момент приглядывался к солнечным часам, ловя момент полудня. Не так-то и легко это в море, в условиях морской качки. Наконец, зафиксировав полдень, финикиец подошел к довольно громоздкому прибору, устроенному аналогично, но с высоким вертикальным гномоном и без часовой шкалы, вместо которой были размечены лишь ось 'север-юг' и перпендикулярные ей деления с северной стороны. Приказав вахтенному матросу развернуть прибор тенью от гномона по размеченной оси, Акобал засёк длину тени — грамотно засёк, дважды, максимальную и минимальную — для учёта влияния морской качки. Истинная длина тени, характеризующая угловую высоту солнца над горизонтов, составляет среднее арифметическое от этих крайних величин и может быть использована для определения географической широты — ага, если тонкости знать. Высота-то ведь того солнца даже на одной широте в течение года «плавает», так что надо и дату учитывать. Но наш моряк ведь не за красивые глазки и не по родственному блату в начальники судна выбился. Знал он, естественно, эти тонкости, да и «шпаргалки» у него имелись. В первый раз мы с Велтуром прихренели, когда увидели вместо папирусного или кожаного свитка аж целые скрижали на бронзовых листах с вычеканенными на них таблицами. Потом, помозговав, поняли, что иначе и нельзя. И папирус, и кожа — боятся сырости, а куда от неё денешься на примитивном античном судне? Перерисовывать же их по десять раз на свежий носитель тоже не будешь — секретность, млять! А потом я, заценив трудоёмкость вычислений и их сугубую относительность, понял и то, почему Атлантика до сих пор не кишит гаулами предприимчивых финикийских купцов, снующими за известными уже не одно столетие драгоценными заокеанскими снадобьями. Не только в секретности дело, но и в сложности определения своего местоположения в открытом океане. Не всякий эдакой премудрости научиться способен! Тут ведь и педантичная скрупулёзность ещё нужна, требующая — ага, нордического характера. А много ли таких среди горячих южных семитов? Я ведь, кажется, упоминал уже о неуравновешенности и склочности основной массы карфагенских финикийцев? Ага, заставь такого точные измерения и вычисления проводить, если это не связано с подсчётом звонкой серебряной, а ещё лучше — золотой наличности! Такие, как Акобал — исключения, единичные случайные мутанты среди семитов. Не зря ведь он и сам у этрусков Тарквиниев служит, на турдетанке женат, и в команде у него турдетаны преобладают — тоже не истинные арийцы ни разу, но куда уравновешеннее большинства финикийцев. Подобное тянется к подобному. Но и при всём этом точность определения широты даже у него — плюс-минус лапоть, что самое-то обидное. Не удивлюсь, если и до трёх градусов ошибка выскакивает. Пока одним кораблём плавали — не играло это особой роли. Малые Антилы — острова вулканические, с высокими вершинами, а протянулась их цепь с севера на юг так, что даже и без всяких координат хрен пронесёт мимо них мощное попутное течение.

Тура Хейердала вон на его несуразном папирусном «Ра» — и того прямо на Барбадос то течение вынесло. На трудноуправляемой в открытом море примитивной тростниковой лодке-плоту! Нормальный корабль, способный и при боковом ветре лавировать, и на вёслах на крайняк выгрести, уж всяко не хуже той папирусной плетёнки до места назначения добраться должен. Ну, если только ураган какой далеко к северу или к югу не отнесёт. Но ещё весна, для ураганов — не сезон, так что хватает для одиночных плаваний и лапотной точности. Вот двумя кораблями, не говоря уже о большем числе — другое дело. Один раз уже теряли друг друга из вида за ночь и только с помощью дымовых сигналов утром встретились вновь. А если далеко разнесёт? Потому-то и становится важным более точное определение своего местоположения.

— Твой способ надёжнее, — заметил Велтур.

— Ещё бы! — хмыкнул я. Морскую навигационную астролябию в этом мире то ли ещё не изобрели, то ли она не успела ещё получить широкой известности, так что наши с Хренио вполне могли прокатить на безрыбье за вершину хайтека. Но главная фишка метода не столько в самом агрегате, сколько в том, что широта меряется напрямую, минуя сложный пересчёт. Достигается же это тем, что меряется она по Полярной звезде. Чисто геометрически — из подобия треугольников — её угловая высота в градусах как раз в точности и равняется географической широте точки наблюдения.

Элементарно? Ага, в наши времена так бы оно и было. Засада в том, что время — ни разу не наше, а за два с лишним тысячелетия до нашего. 194-й год до нашей эры, если кто запамятовал. Ох уж эта мне, млять, грёбаная прецессия земной оси! Из-за неё наша привычная Полярная звезда на данный момент — ни разу не полярная, а вертится в течение суток вокруг положенной ей полярной точки вместе со всеми прочими звёздами. А сама полярная точка подло пустует. Нет, какие-то там звёзды поблизости от неё есть, и как-то худо-бедно — за неимением компаса — античные моряки направление на север по ним определяют. Но нам-то нахрена мазохизмом таким страдать, когда компас есть? А вот широта — тут жопа. Иначе разве мучался бы наш финикийский навигатор с определением высоты солнца, заранее мирясь с погрешностью замеров и громоздкостью пересчётов?

В Карфагене, думая над проблемой навигации в открытом океане, мы как-то про эту злогребучую прецессию не вспомнили и из вида её упустили, так что про отсутствие стабильной полярной звезды нас уже в пути мореманы просветили. Вот конфуз-то вышел, гы-гы! Сюрприз был, конечно, неприятным, но не смертельным. Выход-то всегда можно найти, если мозги не заржавели. Зря, что ли, геометрию и черчение в школе изучали? За Васкеса не поручусь, хрен их знает, этих западноевропецев, чему их там учат, а чему нет, а я чертил окружность в изометрической проекции — тот же эллипс по сути дела — и в школе, и в технаре, и в институте. Из той же геометрии по двум противоположным точкам окружности или эллипса всегда можно центр его найти — как раз посередине отрезка между ними он и будет. У нас задача даже проще, нам насрать на горизонталь, то бишь на восток с западом, нас только вертикаль интересует, та самая угловая высота. Меряем её у той же Полярной, которая здесь ни разу не полярная, в одной точке, меряем в противоположной, которую она же ровно через двенадцать часов займёт, вычисляем среднее арифметическое — и вот она, угловая высота нашей полярной точки, равная нашей географической широте. Ну, сами замеры, естественно, тоже по нескольку раз делаем и среднее арифметическое вычисляем, дабы влияние морской качки к минимуму свести — это-то, надеюсь, всем понятно?

Беда в том, что одна из нужных нам точек на светлое время суток попадает, когда те звёзды без хорошего телескопа хрен увидишь. Полярную — уж точно. Да только мы ведь, чёрные — все хитрожопые. Нахрена нам, спрашивается, непременно Полярная, когда любая с тем же успехом годится? Есть звёзды и поярче Полярной, и некоторые из них можно и утром или вечером невооружённым глазом наблюдать. Самая яркая звезда нашего Северного полушария, да ещё и голубоватая, хрен с какой другой спутаешь — Вега из созвездия Лиры. Первой вечером появляется, последней утром исчезает. В тропиках, правда, заходящая, но на меньшую часть суток, так что в двух противоположных точках поймать её можно. А что относительно далека от полярной точки — так это даже лучше. Погрешность-то замера у меня для любого угла одинакова, потому как обусловлена несовершенством прибора и морской качкой, и чем больше амплитуда замеренных величин — тем меньше доля погрешности как в них самих, так и в искомом среднем арифметическом.

Пять дней назад — на Канарах, где была последняя стоянка перед долгим плаванием через океан — мы с испанцем как раз и замерили широту по Веге. По сравнению с координатной сеткой карты — нашей современной, конечно — меньше, чем на полградуса нагребались. Сам замер, правда, на практике потруднее оказался, чем я рассчитывал. Хрен его знает, из-за чего, но в это время Вега, оказывается, всё-же меньшую часть суток видна, и прямого замера двух противоположных точек эллипса не получается. Пришлось хитрожопить и маяться бессонницей, замеряя её угловые высоты через час, дабы построить по точкам достаточно длинную для последующего нахождения центра дугу. Но справились и методику на будущее отработали.

На тех Канарах и оторвались хорошенько — от всей души, попировав до отвала и нагулявшись напоследок по бабам. К счастью, не весь архипелаг дикими гуанчами населён — два ближайших к материку острова давно уж финикийцами колонизованы и обжиты. Гуанчей их предки там то ли зачистили, то ли ассимилировали, хрен их знает, да и не столь важно. Главное — нормальные финикийские острова. Глухая дыра, конечно — даже по сравнению с Гадесом, не говоря уже о Карфагене, но где-то на уровне дальних западноафриканских колоний. Такая же древняя финикийская архаика без малейших признаков эллинизации, какой давно уже не встретишь в развитых городах на перекрёстках оживлённых торговых путей. Сами финикийцы тамошние — это что-то с чем-то, ещё склочнее карфагенских. Прямо как евреи в натуре — не рафинированная городская интеллигенция, а кондовое местечковое хамьё, и хвала богам, что жить с ними бок о бок нам не нужно. Когда речь об их барыше, их цена тебя устраивает, и ты платишь звонкой монетой — их будто подменяют, и дело с ними иметь можно. Цены же, как и всегда в глухом захолустье, просто смешные, так что торговаться и смысла особого нет. Вино хорошее, свежей жратвы от пуза, баб симпатичных тоже хватает. С бабами там, правда, строго — в смысле, с порядочными, и насчёт этого Акобал нас и новичков в экипаже предупредил особо. Но какой же финикийский город без шлюх-профессионалок, которые всегда к услугам страждущей матросни? И какой же финикийский город без храма Астарты с её элитными шлюхами-жрицами? А цены там ведь на всё смешные, в том числе и на это дело, так что нам с Хренио и Велтуром даже визит к самым элитным храмовым красоткам — на порядок дороже, чем портовые — вполне по карману оказался. На других же островах, всё ещё гуанчами населённых, даже не останавливались. Васькин, проводивший как-то раз один из своих отпусков на Тенерифе, предложил было высадиться на нём — наломать обсидиана, которого там целые глыбы, а местами — и скалы. На Больших Антилах его ведь нет, верно? Значит — цениться должен. Кремень и обсидиан — лучшие материалы для каменных орудий, и для живущих в каменном веке туземцев должны быть желаннейшим товаром. Но Акобал — после того, как отсмеялся — объяснил нам, что гуанчи свирепы и неприветливы к чужеземцам, и без сильного вооружённого до зубов отряда высаживаться на их островах — чистейшее безумие. Тем более — ради какого-то обсидиана. Вот будь те глыбы золотыми или хотя бы уж серебряными — тогда другое дело. Проплывая мимо третьего острова — всё ещё населенной гуанчами Гран-Канарии, мы убедились в правоте моряка — высыпавшие при виде наших кораблей на берег туземцы грозили нам копьями и пращами, и в их действиях на случай нашей высадки сомневаться не приходилось. И учитывая, каковы здешние финикийцы, я этим почему-то ни разу не удивлён…

Сейчас, спустя несколько дней после оставления за кормой последнего из Канарских островов, вглядываясь в безбрежные просторы Атлантики, все уже не без ностальгии вспоминали даже Канары. Финикийские, конечно, а не гуанчей. Особенно Велтур с его юношеской гиперсексуальностью. Арунтий ведь ему на совершеннолетие не только крутой меч, но и весьма смазливую наложницу подарил, и парень, конечно, успел уже войти во вкус по этой части. Да только остались дома и стальной карфагенский меч, и жаркая податливая красавица. Меч тот с собой брать я ему отсоветовал, порекомендовав прихватить вместо него наш бронзовый. И не заржавеет от морской сырости, и компас не нагребёт. А наложницу ему отец велел дома оставить. Античный мир патриархален, и отцовская власть в нём — далеко не чистая формальность и уж всяко не пустой звук. По сравнению с той его наложницей — как и по сравнению с моей Софонибой — даже те элитнейшие жрицы Астарты из оставленного нами неделю назад захолустного канарского городишки выглядели не слишком презентабельно, но на нынешнем безрыбье посреди океана шурин тоскует уже и по ним.

— Не понимаю я отца! Неужели он думает, что я на ложе с красивой рабыней забуду о важных делах? Вот ещё! Разве для этого я просился в это плавание? Наоборот — не имея под рукой своей женщины, я то и дело буду пялиться на всякую встречную и думать о том, как бы мне с ней… Как ты это называешь? Потолкаться?

— Ага, перепихнуться.

— Ну и зачем это нужно? Почему отец не понимает таких простых вещей?

— Всё он понимает. Но и я, как видишь, свою Софонибу тоже с собой не взял.

— А ты-то почему? Ладно я, мне отец запретил, и я обязан повиноваться ему даже в этом, но тебе-то кто мог запретить? Велия ведь всё понимает правильно — прошлый раз сама же её с тобой и послала…

— То — в прошлый раз. Не сравнивай Внутреннее море с Морем Мрака. Взгляни на Акобала. Вряд ли он заметно беднее нас с тобой и наверняка тоже имеет шикарную наложницу — вряд ли она сильно уступает нашим. Ну и где она? Ты видишь её на судне? А ведь он на этом корабле — царь и бог, и никто не вправе запретить ему чего бы то ни было.

— Женщина на корабле приносит несчастье? Но ведь это же глупое суеверие! Он — моряк и может верить в этот вздор, но ты-то ведь образованный человек. Ты же плавал с Софонибой и в Гадес, и обратно, и ничего страшного не случилось. Внутреннее море или Море Мрака — какая разница?

— Большая, Велтур, очень большая. На Внутреннем море плавание редко продолжается больше трёх дней. Чаще — меньше. Бывает, что и каждая ночёвка — в каком-нибудь порту. Воинам и матросам есть где найти себе шлюх и выпустить пар. Поэтому там — в таких условиях — я мог позволить себе прихватить с собой собственную женщину. Когда простой человек может без труда получить своё — он легче и спокойнее относится к тому, что кто-то имеет больше его. Но мы — в Море Мрака. Сорок дней плавания! Ты представляешь, что это такое? Не ты один соскучился по женской ласке — все соскучились. И Акобал, и я, и Хренио, и наши бойцы, и матросня. А ведь прошло только пять дней из сорока — посчитай сам, сколько осталось.

— Не напоминай, Максим! — страдальчески простонал парень, — Не знаю, как я это выдержу!

— Выдержишь, как и все. Придётся. Вот, представь себе на миг, что мы все трое — Васькин на другом корабле, и его я не считаю — дружно сбрендили и взяли с собой своих наложниц. Ты — свою, я — свою, Акобал — свою. Прикинь — три бабы, да ещё и штучных, высшего сорта, куда там до них потасканным портовым лахудрам, разгуливают по палубе среди кучи оголодавших по хоть какой-нибудь влажной дыре мужиков. Уже сейчас, всего через пять дней, все пялились бы только на них. А что было бы ещё через десять дней? А теперь — взгляни на нашу кормовую каюту, в которой мы спим все трое. Мало того, что она невелика, так и стенки у неё — одно название. А дверей и вовсе нет — только матерчатая занавеска. И вот — представь себе на миг — мы договорились, кинули жребий и распределили очередь, кому в какую ночь заниматься любовью. Сегодня, допустим, тебе выпало, и мы с Акобалом и нашими бабами спим на палубе среди всех, а ты наслаждаешься в каюте на ложе со своей. Много ли толку от того, что вас с ней никто не видит глазами? Вас слышно! Ложе скрипит и ходит ходуном, твоя шикарная краля ахает и повизгивает от восторга — ты ведь не заткнёшь ей рот кляпом, верно? И значит, все эти звуки разносятся по всему кораблю и прекрасно слышны всем. И практически каждый не просто знает, что происходит в каюте, а по каждому аху и взвизгу твоей красавицы безошибочно угадывает каждое твоё движение. Качка с её размеренным ритмом и так-то наводит на ассоциации — особенно, если весь день перед этим чужие и недоступные для них бабы глаза им мозолили, а тут ещё такой концерт, гы-гы!

— Ну, ты уж преувеличиваешь, ха-ха!

— Утрирую для наглядности. Не весь корабль — так половина. Тем, кто не слыхал, слыхавшие расскажут утром и — будь уверен — преувеличат похлеще моего. Ну и как ты им прикажешь на это реагировать? Так это ведь ещё и не одну ночь, а каждую. Сегодня ты, завтра я, послезавтра Акобал. Как ты думаешь, на какой день плавания нам придётся загнать своих баб в каюту, а самим стоять у входа с мечами наголо?

— Ну а если не каждую ночь? Ну, хотя бы изредка и потихонечку…

— А ты утерпел бы, имея свою под рукой? Но — хрен с ним, допустим, утерпел бы. И хрен ли толку? Не в первую же неделю, так на вторую, не на вторую, так на третью — какая на хрен разница? Хрен доплыли бы мы так до земель по ту сторону океана! Нельзя раздражать людей, надолго лишённых того, что легко доступно тебе. Именно тем, что мы все здесь в равном — ну, в этом смысле в равном — положении, и обеспечивается порядок на судне. Даже сам вид красивых баб, доступных нам и недоступных им — уже доводил бы их до белого каления. Так что, Велтур, не такое уж это и глупое суеверие. В долгом плавании женщина на корабле может запросто принести несчастье…

— Верно, я не подумал об этом сгоряча. Но сколько ж это ещё терпеть! Тридцать пять дней?

— Сейчас проверим. Полдень был недавно, так что сильно не нагребёмся, — я взглянул на часы, — Что тут у нас? Ага, 1 — 22 по Гринвичу. Ну, две минуты мы с тобой уж точно проболтали, так что смело округляем до двадцати минут. Час — это пятнадцать градусов по долготе, двадцать минут — треть от часа, так что ещё пять. Двадцать градусов западной долготы примерно получается.

— И что это значит?

— А то, что четыре дня назад мы проплывали мимо Гран-Канарии — это тот остров с дикарями, и его долгота — пятнадцать с половиной градусов. Почти пять градусов за четыре дня. Ну, немного меньше, но мы ведь и плывём не строго на запад, а пока ещё на юго-запад. Даже ещё круче к югу — видишь ведь, где солнце? Когда течение уже строго на запад повернёт, будем преодолевать около полутора градусов за день. А долгота тех малых островов по ту сторону океана, на которые нас должно вынести — шестьдесят два градуса. Ну, на самом деле немного ближе, но я округляю. Отнимаем двадцать пять — остаётся тридцать семь. Делим на полтора… Так-так… Гм… У меня двадцать пять дней получается. Но это — сам понимаешь, очень прикидочно и без учёта целой кучи возможных обстоятельств, так что тут — никаких гарантий. А учитывая закон подлости, по которому какая-нибудь пакость случится обязательно — тридцать дней надо брать…

Что «очень прикидочно» — это не то слово, если совсем уж в тонкости влезть. Даже безо всяких неизбежных на море случайностей, я ведь ещё и поправку на дату сделать поленился. Ну, лень было идти в каюту, где у меня в моём дорожном бауле была и скопированная из Воловича таблица поправок. А по ней в наиболее крутых случаях и до шестнадцати минут разница набегает. Ну, в конце весны и начале лета не так всё хреново, несколько минут всего, точно не помню.

Причина этого безобразия в том, что — из-за годового вращения нашего шарика вокруг Солнца и собственного движения самого Солнца — угловая скорость его суточного вращения в течение года неравномерна. А ещё одна крутая подлянка в том, что и датам в той таблице тоже верить нельзя. И не в календаре даже дело — смена Юлианского календаря Григорианским просто набежавшую за века погрешность компенсировала, и будь у меня точная дата по Юлианскому календарю — можно было бы смело насрать на разницу между ними. Но засада в том, что нет ещё и Юлианского календаря, который только Цезарь Тот Самый и введёт, а вместо него и сами римляне пользуются пока-что этрусским. А этрусский календарь — да простят меня тесть и все остальные весьма уважаемые мной Тарквинии — довольно ублюдочен. Там меньше дней в году, и раз в несколько лет жрецы для компенсации дополнительный месяц вводят. Ну и какая может быть в звизду астрономическая точность дат по такому календарю? По этой же причине я и географическую широту по долготе дня определять остерегаюсь. Казалось бы, чего проще, при наличии скопированной из того же Воловича номограммы? Нашёл засеченную по часам с рассвета до заката долготу дня на левой оси, текущую дату на правой, соединил обе точки ниткой или линейкой и получил на её пересечении с горизонталью свои градусы широты. Но дата — млять, урыл бы на хрен того этруска, что календарь ихний уродский внедрил!

— Значит, всё-таки на пять дней раньше? — Велтуру по барабану все мои уточняющие оговорки, он слышит только то, что хочет услыхать — что терпеть, оказывается, не так долго, как он боялся. Млять, мне б его юношеский оптимизм!

— Ну, может быть. Всё-таки сорок дней — это для одномачтовой гаулы, а у нас корабли двухмачтовые и вполне могут добраться быстрее. Но это я только до цепи малых островов подсчитал.

— А, какая разница! Главное — земля, на которой живут люди, а значит — и женщины!

— Не уверен. Людей там может и не оказаться, — первая волна араваков по моим сведениям ещё только осваивает Малые Антилы, а сибонеи Больших Антил по мнению некоторых историков — выходцы не из Южной Америки, а из Флориды. И если так, то северная часть Малых Антил вполне может быть пока ещё и никем не заселена.

— Боги, сделайте так, чтобы на этих островах оказались люди! — взмолился шурин, — Я уже заранее влюблён во всех тамошних прекрасных островитянок!

— А если они там и есть, то я не уверен в том, что они там красавицы.

— Почему ты так думаешь?

— Гм… Как тебе объяснить-то… В общем — это дикари, — мне-то ничего объяснять не надо, я видел фотки амазонских индейцев и кое-какие документальные фильмы про них, и уж голых амазонских индианок на тех фотках и в тех фильмах было предостаточно. Бррррр! И не думаю, чтобы оринокские, откуда родом те араваки, так уж сильно отличались от тех амазонских. Но парень-то ведь тех фоток с фильмами не видел, и ему надо разжёвывать, дабы заранее подготовить к будущему горькому разочарованию.

— Понимаешь, дикари — это обычно изгнанники. Те, кого сильные соседи выгнали с хороших земель на неудобные для жизни, и они там одичали. А кто же переселится на плохие земли с хороших добровольно? Поэтому бабы ихние ушли с ними в изгнание только те, на которых победители не позарились. Самые уродливые, на которых без слёз не взглянешь. А яблоко от яблони — сам понимаешь, далеко не падает. Не хочу тебя расстраивать, но боюсь, что именно таких мы там и встретим, если встретим вообще.

— А ты уверен, что это именно изгнанники? Ты же сказал «обычно»?

— Почти. Я ведь видел тех потомков этих племён, что дожили до МОЕГО времени. И баб ихних тоже видел. И у меня они ни малейшего вожделения не вызывали. На ТАКУЮ у меня не встанет!

— А они не могли выродиться за последующие времена? Ты ведь говорил, что до ТВОИХ времён — больше двух тысячелетий? — но уверенности в этой версии его голосе уже не ощущалось, — Ну и вообще, знаешь ведь, как говорят? Что не бывает некрасивых женщин, а бывает только мало вина.

— Велтур! Я СТОЛЬКО не выпью! Особенно — того мерзкого пойла, которое у них вместо вина! Ты знаешь, КАК они его готовят? Ихние бабы пережёвывают печёные коренья до состояния жидкой кашицы и сплёвывают эту жвачку в тыквенный сосуд. Потом отжимают сок со слюной от жмыха, и он бродит от слюны. И когда он перебродит — они ЭТО пьют! Но — хрен с ним, пускай даже и нашлось бы у них нормальное вино. Если я даже каким-то чудом и выпью его столько, сколько надо, чтобы ТАКАЯ баба не показалась мне безобразной — так мне после ТАКОЙ дозы будет хотеться уже просто свалиться и заснуть, а не бабу.

— Ну, если даже до такой степени… Тогда конечно, — тон парня выдавал крайне испорченное настроение.

— Ладно, Велтур, не бери в голову. Ну их на хрен, всех этих дикарских баб! Слухай-ка ты лучше сюды. Лет где-то примерно за пятьсот до МОИХ времён жил один моряк — Христофор Колумб. В то время привычный путь в Индию через Египет был перекрыт враждебной Европе империей, и все европейцы искали другой путь — в обход преграды. В основном — вокруг Африки. А этот Колумб верил, что наша Земля — шар.

— Так это ведь и Эратосфен в Александрии доказывает. Я, правда, не читал его трактата сам, отец не успел ещё его раздобыть, но мне рассказывали о нём. Я понял не всё, но то, что я всё-таки понял из пересказа — выглядит убедительно.

— Эратосфен прав. Но в последующие времена его учение было забыто, и вспомнили о нём только незадолго до этого Колумба. Вот он и был одним из тех, кто поверил учению Эратосфена. Но труд мудреца дошёл до потомков через множество переписчиков, и в него закрались ошибки. Колумб считал, что наш земной шарик гораздо меньше, чем он есть на самом деле. И о той земле, к которой мы сейчас плывём, он тоже ничего не знал. Тогда о ней вообще никто не знал. И он решил, что плывя через Море Мрака на запад, можно тоже достичь Индии. Долго убеждал правителей той страны, что будет на месте нынешней Испании, а когда убедил и получил от них наконец корабли и людей, то и поплыл на запад — ага, в Индию…

 

14. Непростая античная Вест-Индия

Нет, правильно всё-таки говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Ну, или прочитать, что практически одно и то же. Дождливый сезон, млять! Ещё со школьных уроков физической географии я запомнил, что в субэкваториальных широтах, в отличие от субтропиков, дождливый сезон приходится на лето, а засушливый — на зиму. А по читанной в те же примерно школьные годы художественной литературе я на полном серьёзе полагал, что тропический ливень — нечто катастрофическое, и когда такое происходит изо дня в день — ну, не весь день, конечно, обычно во второй половине дня, но так целых полгода — млять, и как там только люди жить ухитряются? Но оказалось — не так всё хреново, как я опасался. По крайней мере — здесь, в будущей Вест-Индии. Нет, ливни-то, конечно, настоящие, всё по-врослому. Но во-первых, и в дождливый сезон они случаются не каждый день, а в среднем где-то через два дня на третий. Во-вторых, не на все полдня, а на полчаса максимум, а чаще минут на десять, хоть и не по одному разу. Ну, бывает, что и на пару-тройку дней обложной зарядит, но это редко. А в-третьих — и в ливень нет худа без добра. До современной загрязнённой экологии с её кислотными дождями античному миру ещё как раком до Луны, и вода с неба льётся не только пресная, но и чистая — пить можно спокойно. Ведь сколько там той воды надистиллируешь из морской с помощью сварганенного по Воловичу солнечного опреснителя? Человек на пять от силы, а возни с ним было — мама не горюй! Он ведь для пустыни был придуман, а не для океана, так что вместо обыкновенной ямы пришлось ваять буксируемый плотик с закреплённым на нём медным котлом, а вместо отсутствующей в этом мире как явление целлофановой плёнки применять бычий пузырь. Чтобы обеспечить таким манером питьевой водой весь экипаж, понадобился бы целый караван таких опреснителей — штук семь, не меньше. Понятно, что без запаса воды никто не путешествует, но свежая всегда приятнее, и хвала богам за их периодическое дождевое водоснабжение страждущих мореплавателей. Если греблом не щёлкать, то и за десяток минут ливня несколько больших амфор можно наполнить запросто.

А максимум через полчаса, как уже сказал, ливень обычно прекращается, и в доброй половине случаев бывает так, что и тучи рассеиваются и выглядывает солнце. Иногда резко — радугу мы наблюдали раза четыре, не меньше. И если уж дождливое ненастье сменится солнечной погодой, так за пару часов всё высыхает так, будто того дождя и вовсе не было, и только пополненный запас воды в амфорах напоминает о пережитом мини-катаклизме. Так вышло и на этот раз. Всего полчаса только и прошло, а палуба сохнет стремительно, и мы с Велтуром давно уже выбрались из-под тента. Я продолжаю просвещать шурина:

— При возвращении из второго путешествия тот Христофор Колумб был встречен неприветливо. Ведь золота он привёз с гулькин хрен, хотя обещал золотые горы, а пряностей — тех, индийских, что на вес золота в Европе тогда ценились — так и не привёз вообще. Зато привёз до хренища больных — как лихорадкой, так и скверной болезнью, которой его люди заразились от туземных баб. Те больные заразили уже местных шлюх, а от них заразилась ещё куча народу, в том числе и те солдаты, которых потом отправили в Италию. Там, уже от заражённых ими местных италийских шлюх, начали заражаться и сами италийцы, и вторгшиеся туда французы — это страна на месте нынешней основной Галлии. Эти вернулись к себе, италийские моряки расплылись по куче средиземноморских портов, и эпидемия этой болезни, которую мы называем сифилисом, разнеслась по всей Европе. А болезнь страшная, для многих европейцев смертельной оказалась. Я ведь уже рассказывал тебе, что моряки и солдаты Колумба оспу на эти острова привезли? Так для них это была просто болезнь — неприятная, но для большинства не смертельная — поболел и выздоровел. А дикарей на островах она косила хуже чумы, ведь они совершенно не были к ней приспособлены. Вот так же и европейцы оказались не приспособленными к этому сифилису, который подцепили от островных дикарок.

— И что, он совсем неизлечим? Ну, я имею в виду — для нас, — озадачился парень.

— Ну, в наше время от него научились делать лекарство, и если обнаружить болезнь вовремя — излечить можно. Но само это лекарство таково, что снижает устойчивость к другим болезням, — более понятно я не мог пока растолковать ему, что антибиотики здорово сажают иммунитет, — Да и его мы здесь, в этих условиях, сделать не можем — сложное оно в изготовлении и требует специальных знаний, которых у нас нет.

— А до вашего времени разве не лечили? Если целых пятьсот лет…

— Лечили, как не лечить? Ртутью лечили, больше хрен чего помогало. Но она ведь сама — подарочек ещё тот. Или от сифилиса помирай, или от отравления ртутью — ну его на хрен, такой говённый выбор! Уж лучше думать головой и не заражаться!

— Ты это рассказываешь мне для того, чтобы я не жалел о тех упущенных нами островитянках? — сообразил Велтур — догадливый, млять!

— Ага, именно для этого. А ещё — для того, чтобы ты помнил об этом тогда, когда мы всё-же доберёмся до баб на больших островах. И чтобы думал при виде их — если окажутся вдруг симпатичными — головой, а не головкой, гы-гы!

— Да ну тебя, Максим! Опять всё настроение испортил! — буркнул шурин, отворачиваясь от проплывавшего вдали за бортом берега острова Гаити.

Его гористое южное побережье, вдоль которого мы плыли, здорово напоминало Малые Антилы, которые мы уже миновали несколько дней назад. Такая же узкая полоска песчаного пляжа там, где берег не обрывист или не зарос манграми, такие же пальмы и такие же поросшие лесом горы за ними. Романтика, млять, кто понимает! Увы, Велтур — не понимает. Особенно, когда видит поднимающиеся над зарослями дымки — явный признак присутствия на острове людей. На Акобала парень глядит в такие моменты особенно неприязненно, а мы с финикийцем обмениваемся понимающими взглядами. Да, люди здесь однозначно есть, но вот нашему появлению в здешних водах эти люди едва ли рады. Дымки ведь — характерные, прерывистые, наверняка сигнальные, что-то вполне осмысленное означающие, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить о связи дымовых сигналов с нами. Желанных гостей так не встречают…

Но шурин думает совсем не об этом, у него на уме лишь островитянки. Уже на пятый день после Канар его начал донимать юношеский сухостой, а Атлантика ведь широка. На Средиземном море давно бы уж до порта какого-нибудь добрались, но тут — океан. До ближайшей земли — две мили, сэр — ага, в вертикальном направлении. Не знаю, сколько бы нам пришлось реально плыть до Малых Антил — месяц, как получалось по моим прикидкам или «честные» проверенные многими плаваниями сорок дней — не вышло у нас чистого эксперимента. Вышел «грязный» — из-за вмешательства шторма. На настоящий ураган он, хвала богам, даже близко не тянул, но нам с Велтуром, как и нашим бойцам, и вообще всем пересекавшим Атлантику впервые, мало не показалось. Гроза, ветер, волны, болтанка вверх-вниз — океанская волна и так-то уж всяко будет похлеще средиземноморской, а тут и вовсе взбесилась. Тропическая идиллия, млять — аттракцион не для слабонервных! Троих из наших иберийских бодигардов и двоих мореманов-новичков укачало, двое проблевались — так мореман хоть до борта свой рвущийся наружу завтрак донести сумел и честно за борт его выблевал, а вояку прямо на палубе наизнанку вывернуло. И такая хрень — два дня подряд. Вымотались так, что потом целый день дрыхли вповалку. Ну и второй корабль, на котором Васькин плыл, посеяли, конечно, на хрен. Так уже бывало пару раз и раньше — вечером его видно, а утром — хрен его знает, куда девался. В первый раз с помощью дымовых сигналов друг друга обнаружили, во второй, когда дым не помог, Акобал приказал ручного ворона из клетки выпустить. Птиц взлетел повыше, покружился, да и полетел вдруг уверенно на северо-запад, мы- за ним, и за полчаса наш живой пернатый «беспилотник» вывел нас прямиком на потерявшихся товарищей по путешествию. Но на третий раз — после того шторма — не помог уже и ворон. Взлетел, покружился, осмотрелся — и спустился обратно на палубу. Типа, нет там ни хрена, и лететь некуда. Тут уж и наш финикийский моряк развёл руками. За судьбу товарищей он особо не опасался — и корабль их ничем не хуже нашего, тоже добротной гадесской постройки, ещё и не на такие капризы морских богов рассчитанной, и начальник на нём — его бывший помощник — мореман опытный, в куда более крутых переделках с ним побывавший, и подводных скал никаких на маршруте быть не могло — не было причин для серьёзного беспокойства. Но вот как теперь отыскать пропавших, унесённых штормом слишком далеко даже для его «морской авиации», Акобал понятия не имел, в чём и признался нам честно и откровенно. Одним кораблём всегда раньше плавали, и не возникало никогда такой проблемы. Млять, святая античная простота!

Естественно, на подобный случай у нас задумки имелись, и договорённость с Хренио соответствующая — тоже. Да и начальники судов были проинструктированы нанимателем — в подобных непредвиденных обстоятельствах нас слушать и советам нашим следовать. Не приказам, боже упаси, в открытом море только начальник судна приказывать вправе, а именно дружеским советам. И мне не требовалось особо гадать, чем был занят в тот момент наш испанец — тем же, чем и я сам. Часы наши ориентовские ведь ещё и водонепроницаемые. Моя модель попроще, на тридцать метров погружения рассчитана, у него — покруче, на все пятьдесят. Так заявлено производителем, по крайней мере, а проверять его на практике — дураков нет. Нам ведь такого экстрима и не надо, для нас главное, чтоб часы наши брызг и сырости не боялись, а уж это-то узкоглазый производитель обеспечил гарантированно. Закоординатились, с местоположением своим по карте определились, и получилось у меня прикидочно, что находимся мы где-то чуть ли не на долготе Барбадоса, только севернее по широте. Короче — в двух шагах от цепи Малых Антил. Шторм — нет худа без добра — попутным для нас оказался и в качестве дополнительного ускорителя бесплатно на нас поработал. Очень уж далеко он нас раскидать не мог, и если мы сами градуса на три севернее Барбадоса, то и Васкес, надо полагать, тоже. А раз так, то место встречи — Доминика, северная оконечность, которая к высочайшей вершине острова — почти полуторакилометровой — поближе. Вершины-то и на Мартинике с Гваделупой не худшие имеются, да только их ведь ещё опознать надо безошибочно при нашей-то невеликой точности закоординачивания, а Доминику хрен с чем спутаешь — берега скалистые, обрывистые, характерный видок имеют. Потому-то её, собственно, и англичане с французами в период колонизации на целое столетие карибам местным оставили, что мест подходящих для портов там практически нет, а кому нужна колония без хорошего порта? Так что местечко характерное, не разминёмся, а заодно и вода получше — речушки бурные, с водопадами, и при таком течении зараза в воде не заводится — для питья набирать можно смело. А посему, курс — строго на запад!

С широтой я, впрочем, несколько нагребался, и вышли мы не на Доминику, а на расположенную южнее её Мартинику — Акобал, узнав остров, подтвердил, что нужный мне гористый с обрывистыми берегами находится севернее. А пока подошли к Мартинике, и на ней-то как раз и вышла мимолетняя встреча со взбудоражившими Велтура островитянками. Выгребаем мы, значится, из-за мыса, огибаем поросшую пальмами и кустарником песчаную косу, а там — они. Ага, плещутся на мелководье. Ну, матросня, само собой, восторженные вопли подняла, да и шурин мой недалеко от них ушёл. Индианки, естественно, перебздели — сперва застыли в ступоре, а затем опомнились и пустились наутёк. Я-то успел разглядеть их в трубу ещё не заметившими нас, а потом замершими на месте — так, ничего особенного. Не так страшны, впрочем, как я опасался, вспоминая фотки амазонских уродин, бабы как бабы, но на каком-нибудь штатовском конкурсе красоты — даже с учётом модной политкорректности — им ловить было бы нечего. В общем — не впечатлили. Шурин — другое дело. Выпросив у меня трубу, он уставился на уже убегающих дикарок, и ему они почему-то показались писаными красавицами — ага, на трезвую-то голову! Млять, я и в его-то годы поразборчивее был. Или это мне теперь так кажется?

Короче, парень — что твой жеребец — взвился на дыбы и пожелал немедленного десантирования и преследования, матросня из новичков его в этом поддержала, да и многие из наших вояк поглядывали на берег весьма красноречиво. Акобалу пришлось прикрикнуть на своё дурачьё, я с помощью Бената угомонил наших бойцов, но Велтур долго ещё рассказывал нам свою версию нашего происхождения и нашей сексуальной ориентации, гы-гы! А чего тут ориентироваться-то? Я всё прекрасно понимаю и я ни разу не толстовец, но у нас лишь два десятка матросов и полтора десятка солдат. Судно без присмотра и охраны не оставишь, хоть по пять мореманов и вояк оставить на нём надо, и выходит, что только человек двадцать пять максимум и можно десантировать. Перепуганные туземки тем временем наверняка уже поставили на уши всех своих мужиков, и лишь одним богам известно, сколько их тут имеется, и есть ли у них луки. Отравленную стрелу в бочину сильно надо? Местные ведь знают здесь каждое дерево и каждый куст, и не такие они дураки, чтоб под наши копья и мечи подставляться, а даже если у них и не окажется луков, то уж дротики-то точно найдутся. И много ли тогда толку от нашего железа с бронзой? Да и вообще — нахрена, спрашивается, наживать себе врагов на ровном месте? Ради десятка жемчужин и пары-тройки золотых побрякушек в лучшем случае? Или ради минутного удовольствия от заваленных в кустики баб со вполне реальными шансами подцепить в нагрузку вместе с почти гарантированными мандовошками ещё и сифилис? Ну и стоит оно того? Пришлось урезонивать шурина, и не могу сказать, чтобы это было так уж легко.

Потом Акобал «раскололся», что пару-тройку раз останавливался здесь и даже торговал с туземцами — Велтур тут же приободрился, но оказалось, что напрасно. Наш моряк имел в виду «немую» торговлю. На берег — подчёркнуто мирно, с опущенным оружием — сошли два его матроса из старого опытного экипажа с корзиной, в которую финикиец положил несколько ниток цветных стеклянных бус и связку ярко-красных ленточек. Посланцы медленно и осторожно подошли к опушке леса и поставили корзину на землю, после чего вернулись на корабль. Встали на якорь возле впадающей в море речушки, часть людей сошла на свободную от зарослей часть песчаной косы, дабы поразмяться, искупаться, а главное — постираться, потом их сменили другие — удаляться от судна Акобал запретил, и я подтвердил его запрет и для наших вояк. На хрен, на хрен, нам лишних приключений на жопу не надо. Мы ведь тут не за этим, верно? Ничего, подождём — посреди океана дольше ждали. Тем более, что есть чем полезным заняться. Пока пересекали океан — помыться ведь можно было только забортной солёной водой, чего без пресного душа часто делать не будешь. А душ — дождь ведь дождю рознь. В сильный ливень и ветер с волнением на море соответствующие, так что не до душа обычно в такие моменты. А уж постираться — тем более было нереально, пресная вода — только для питья и приготовления пищи, так что грязью мы за время плавания через океан заросли основательно, и стоянка на острове с пресной водой оказалась весьма кстати. Вечером, поставив часто сменяющиеся караулы, мы заночевали, а наутро те же двое матросов прогулялись к той же опушке и принесли три больших корзины со свежими фруктами и несколькими тушками больших попугаев — здоровенных жёлто-зелёных ара — и каких-то крупных грызунов, похожих на южноамериканскую капибару, но помельче — где-то с небольшого поросёнка величиной. Не бог весть какие сокровища, но побаловать истосковавшихся по свежей жратве людей — уже кое-что. А чего ещё возьмёшь с нищих дикарей на мелких вулканических островах?

Погрузившись на судно и снявшись с якоря, обогнули Мартинику, после чего взяли курс на север, пересекли пролив и прошли вдоль западного побережья Доминики. Там пристали к берегу лишь один раз — набрать свежей воды из маленького водопада. Как я и ожидал увидеть, берег там практически повсюду представляет из себя скалистые обрывы, так что понять будущих англичан с французами я могу вполне — и я не стал бы заморачиваться с колонизацией этого острова, пока есть бесхозные острова поудобнее. Зато в качестве характерного ориентира, пока весь архипелаг изучен слабо — то, что доктор прописал. Из-за мелей и рифов вдоль побережья шли медленно и к северной оконечности острова вышли лишь к вечеру. Мест, удобных для причаливания, нам там не попалось, так что заночевали прямо на корабле, встав на якорь. А утром на нашей палубе уже важно расхаживал ворон со второго судна, вслед за которым к полудню нарисовалось и оно само.

При встрече, пока начальники-мореманы общались на финикийском, Васкес поделился с нами выпавшими на долю его экипажа приключениями на нормальном человеческом. Им, как выяснилось, досталось от шторма посущественнее. Матросы из новичков замешкались со спуском большого паруса, и при мощном порыве ветра лопнула пара удерживавших мачту канатов. К счастью, никого не зацепило, но мачта накренилась, в результате чего треснула её опора. И хотя вынесло их на широту Доминики точнее, чем нас, пару дней они потеряли на вынужденную стоянку у восточного побережья острова, понадобившуюся для замены сломанной опоры и починки снастей. Заодно и с дикарями местными немножко поторговали — точно таким же «немым» способом, как и мы на Мартинике, и с точно таким же результатом. Баб туземных перед ними не мелькало — видимо, по причине неудобства берега для купания, так что и утихомиривать сексуально озабоченных особо не пришлось. Тогда не пришлось — пришлось после встречи, когда наши озабоченные поделились впечатлениями с озабоченными из второго экипажа — естественно, здорово приукрасив внешность не рассмотренных даже толком туземок. Вот что значит многодневный сухостой! Акобал с коллегой провели целое собрание, на котором сперва терпеливо выслушали истосковавшийся по бабам молодняк, затем объяснили всю неразумность и возможные последствия самодеятельности, а напоследок пообещали, что терпеть осталось не так уж и долго — на месте назначения недостатка в податливых бабах не будет, и там общение с ними выйдет куда безопаснее. Трудно сказать, насколько убедительной была бы начальственная речь, если бы её не подтвердили моряки из старого состава. Им — поверили, и недовольство как-то устаканилось. У меня же — и думаю, что и у Хренио тоже — накапливалось к нашему морскому руководству всё больше и больше вопросов. Не задавали мы их пока лишь в силу выработавшейся за время «гангстерской» службы привычки к тому, что не всё нам полагается знать, а что полагается — до нас доведут в нужное время. Такова уж специфика дел, любящих тайну…

Кое о чём, правда, не так уж и сложно догадаться. Это матросы-новички, да наши бойцы-бодигарды не в курсах, а мы, хоть и не плавали, но кое-что знаем. Сам по себе случайный характер «немой» торговли с дикарями Малых Антил и её смехотворные результаты — финикийца нашего, впрочем, вполне устраивающие — о чём-то ведь говорят? Лично мне — о том, что Малые Антилы — пункт исключительно транзитный, ни разу не основной. Хотя теперь-то это и козе понятно, когда уже и Пуэрто-Рико миновали, и на Гаити, судя по всему, высадка не планируется. Почему я считаю, что не планируется? А из-за маршрута. Достаточно на карту Гаити взглянуть — современную физическую, конечно — чтобы всё стало ясно. Второй ведь уже день вдоль гористого южного побережья идём, и на всём своём протяжении оно одинаково. То есть конечная цель — явно не оно. Есть на этом большом острове места и поудобнее — залив Гонав, напрмер, с западной стороны — с его довольно широкими речными долинами и наверняка плодородной почвой. А на какой ещё, спрашивается, выращивают в товарных количествах нужные нам табак и коку? Но закавыка в том, что совсем не тем путём мы к нему направляемся, если к нему. Огибая остров с севера — были бы уже там, да и на самом северном побережье ничуть не худшие долины имеются в изобилии, а здесь, с юга — длинный и узкий гористый «хрен» огибать надо.

Оно-то конечно, для бешеной собаки и сотня вёрст — не крюк, да только вот совершенно не похож Акобал на бешеную собаку. Рациональнее его — ещё поискать. Так что не думаю, чтобы на Гаити была конечная цель нашего путешествия. Скорее — на Кубе, как мне и думалось с самого начала. Вот туда — к знаменитым плодороднейшим краснозёмам западной части Кубы, где выращивается ещё более знаменитый кубинский табак для брендовых марок гаванских сигар — мы плывём как раз правильно и рационально. Ну, строго говоря, и Ямайку исключать нельзя, тоже как раз по пути, но мне думается, что всё-таки Куба. Не первое столетие уже возят в Египет табак и коку эти античные «наркоконтрабандисты», так что давно уж должны знать, где товар дешевле и качественнее. Да и аргументация Эндрю Коллинза представляется мне почему-то достаточно убедительной. Из всех атлантологов, каковых мне доводилось читать, он показался мне наиболее вменяемым и адекватным, хоть и ссылается в основном на малоизвестные археологические труды, о которых не так-то легко и упоминания-то найти, не говоря уже о самом тексте. Но упоминает-то он о серьёзных вещах. Например, о культуре курганов — единственной в Вест-Индии, но весьма похожей на культуру маундов долины Миссисипи, а заодно и на раннеольмекскую. Скорее всего — такой же примитив на наш современный взгляд, да и сведений широкоизвестных наверняка было бы не в пример больше, окажись там что-то посущественнее и попрезентабельнее, но на фоне вообще первобытных дикарей и земляные культовые насыпи — уже целая цивилизация. И не на Гаити, не на Ямайке, а именно на Кубе, в западной части острова — как раз там, где и лучшие краснозёмы. Вроде бы, он и о каких-то каменных находках необычных там упоминает — типа правильно отёсанных столбов и чуть ли не высокохудожественно исполненного мраморного идола, что для примитивных культур не характерно. Млять, перечитать бы сейчас Коллинза, освежить в памяти! Увы, мой аппарат остался дома. И заряжать его в пути не от чего, слишком громоздка наша «электростанция», и нужнее он там Серёге с Юлькой. Ладно, доберёмся — сами увидим, что там за хрень на самом деле. Акобал и его матросня из бывалых могли бы просветить нас о многом, уж они-то бывали и видели не по одному разу, но молчат пока-что как рыба об лёд — прямо как современный режим секретности на соответствующих объектах, доведённый до абсурда. Ладно, недолго уже терпеть…

Может быть, финикиец и собирался посвятить нас в расклад за день или два до прибытия на место, а может, так и отмалчивался бы до конца — типа, и сами там всё собственными глазами увидите, а разбалтывать вам секреты приказа не было. Выглядит маразмом, но на деле — типичная профессиональная деформация сознания, неизбежная для любой специфической профессии. Можно одобрять её, можно раздражаться, но она есть, и это — объективная реальность, данная нам в ощущениях. Хренио вон — мент есть мент — всюду норовит стукача-осведомителя вербануть, и я не удивлюсь, если окажется, что кого-то из экипажа второго судна он уже в чём-то «расколол» и знает на данный момент о цели нашего путешествия поболе моего. Да и я сам — с точки зрения таких же профессиональных бзиков — далеко ли от него ушёл? Задумаю чего-нибудь эдакое, чего в этом мире нет, так первая мысль — как и чем сделать, какие инструменты нужны, какая оснастка. Тогда ведь, в самом начале, не окажись у меня мультитула — хрен бы даже в башку пришло арбалет делать — профессиональная деформация производственника в чистом виде! Вот и у нашего трансатлантического контрабандиста Акобала она своя — на секретности торговых маршрутов густо замешанная, и с этим приходится считаться.

— Парус слева по борту! — крикнул матрос-наблюдатель с мачты.

— Чего?! — не въехал я, — Что за на хрен, млять?! — а как ещё прикажете реагировать, когда там в натуре парус? Специально для тех, кто в танке, разжую — нехрен ему тут делать в эту эпоху. Нашим парусам тут быть дозволяется, раз уж мы сами их сюда приволокли, прочим античным — тоже дозволяется, но уже со скрипом сердца и зубовным скрежетом ортодоксальных историков-американистов — если только бурей кого случайно занесёт, а вот туземные паруса в этих водах совершенно неуместны. Позже — за пару столетий до Колумба — другое дело. Большие парусные пироги появятся к тому времени у майя, да и некоторые большие каноэ карибов тоже будут нести мачту с парусом — на гербе Доминики, например, такое изображено. Но это — сильно позже, ближе к официальному открытию Америки, а сейчас, в махровой античности, туземным парусным лодкам здесь находиться строжайше запрещено — ага, теми самыми историками-американистами. Шибко серчать будут, если узнают. Я, конечно, не стукач и ни хрена им не скажу, но самому разобраться явно не мешало бы. Достав трубу и наведя её на чужой парус, я разобрался — и выпал в осадок. То, что бороздило волны Карибского моря под категорически запрещённым для этих времён парусом, смахивало не на туземную лодку, а на малую финикийскую гаулу вроде тех рыбацких, которыми кишмя кишит Западное Средиземноморье! И деловито эдак бороздит, явно зная, куда и зачем направляется!

Интереснее же всего оказалась реакция Акобала и его старых морских волчар. Точнее — её полное отсутствие. Новички всполошились, наши бойцы всполошились, а этим — хоть бы хрен! Подумаешь, парус, экая невидаль! Да и на той малой гауле как-то тоже не забегали и даже глаза не вытаращили — ну, разглядывают нас, конечно, но без ажиотажного интереса — прямо как так и надо, млять! Или я совсем дурак, или парусная гаула старого финикийского типа — самый обычный транспорт для античной Вест-Индии? Нет уж, ну вас на хрен с вашей маразматической секретностью! Хочет того финикиец или нет, но пора бы уж и честь знать!

— Что за люди на той гауле? — спросил я его прямо.

— Финикийцы, конечно, — невозмутимо ответил тот, — Ты разве не видишь сам, что корабль — финикийский? — ага, класс! Парус практически у самой линии горизонта, едва виден, я тип судна только в трубу и определил, хоть и не жалуюсь на зрение, а для него — «финикийцы, конечно»!

— Такие же торговцы, как и ты?

— Может быть, торговцы. Может — рыбаки. Может — ловцы рабов. Я сказал бы тебе точнее, если бы хорошо рассмотрел судно и узнал его. Но оно слишком далеко, и я могу только гадать, как и ты.

— Ты хочешь сказать, что знаешь все здешние корабли и их владельцев?

— Не всех, но многих. Как не знать? Давно плаваю, многих видел, со многими общался…

— Даже так? Я думал, только ты плаваешь через Море Мрака…

— Сейчас — да, только я. Когда-то давно плавали и другие, но это было очень давно…

— А эти?

— Эти — местные, только в здешних морях плавают.

— Местные финикийцы, ты хочешь сказать?

— Ну да, кем же им ещё быть?

— И что, у них где-то здесь есть колония?

— Да, Эдем. На другом большом острове, который находится за этим. Мы как раз туда и направляемся.

— Эдем? — я прикололся, — Круто назвали, гы-гы!

— Да, равнина. А что смешного?

— Ну, я слыхал, что у иудеев — тех, которые живут рядом с Финикией — так называется сказочный сад ихнего бога, где всё росло само, и не нужно было работать, — современное понятие библейского рая объяснить Акобалу мне представлялось затруднительным, и я скормил ему упрощённую версию.

— А, эти фанатичные единобожники? — хмыкнул финикиец, — Их пророк — и тот не знал всего, а нахватался лишь крупиц знаний у египетских жрецов. Ну а последующие иудейские проповедники даже то немногое, что услыхали краем уха — не поняли и всё переврали. У нас же сохранились древние легенды прежних морских народов, по которым благодатная земля, на которой не нужно работать — находится как раз где-то здесь. И это правда — та равнина с красной землёй, на которой находится Эдем, настолько плодородная, что воткни в землю палку, и она пустит корни и прорастёт. Ну, работать всё-таки нужно, если людей много, но гораздо меньше и легче, чем в наших странах.

Разговорившись, Акобал наконец просветил нас с Велтуром о весьма непростой, как выяснилось, античной Вест-Индии, и я, слушая его, молча выпадал в осадок. И было отчего! Не с финикийцев, оказывается, начались трансатлантические плавания за «наркотой». И вовсе не со случайного заноса бурей они начались…

О самом начале наш навигатор знал лишь туманные легенды, по которым выходило, что о землях по ту сторону Моря Мрака знали всегда. Не все, конечно, а лишь немногие посвящённые. Откуда пошло это знание, Акобал понятия не имел. По легендам — от богов или потомков богов, прибывших из-за моря, но в это сам наш финикиец как-то не слишком верил. Достоверно же ему было известно лишь то, что чудодейственные снадобья из-за океана привозили ещё мореходы Эгейского моря. А может быть — и какие-то ещё более ранние. Ещё не было никакой Финикии, в Египте всё ещё строили пирамиды для своих мнящих себя живыми богами фараонов, но кто-то в Средиземноморье давно знал о драгоценных товарах из-за океана и не просто покупал, а даже заказывал их тогдашним морским бродягам. Их — знающих путь через океан — и тогда было немного, но гораздо больше, чем теперь. Знания передавались от отца к сыну из поколения в поколение, и торговля заморскими снадобьями продолжалась веками. Менялась лишь верхушка, правителям которой торговцы «отстёгивали» за спокойную жизнь. Кикладских царьков сменяли владыки минойского Крита, тех — микенские греки-ахейцы, а купцы по прежнему возили через Море Мрака мешки с табаком и листьями коки. Была ли у них уже тогда колония на этих островах или только посещаемая периодически торговая фактория, предания умалчивали. Потом настали хреновые времена — самый натуральный беспредел, всех подробностей которого Акобал не знал, но парой-тройкой уточняющих вопросов я выяснил у него, что речь шла о хорошо известном нашим современным историкам «Кризисе бронзового века». Читал я о нём в своё время. Климат ухудшился, урожаи снизились, и экспортёры зерна — Египет с Месопотамией — только сами себя и могли худо-бедно прокормить. А соседи ихние давно уж себя не кормили, плотно на хлебном импорте сидели — глобализация, млять. В общем, голодные, но хорошо вооружённые босяки ломанулись грабить всех, с кем только могли справиться. А они ж отчаянные, им терять нечего, потери не страшат, так что справиться они могли со многими. Рухнули тогдашние империи и царства, и Восточное Средиземноморье захлестнули голод, войны и морской разбой «народов моря». Большой Звиздец, короче.

Разноплеменный пиратский сброд едва не покончил с долгой и прибыльной торговлей заокеанскими снадобьями. Многие торговые династии в то время прервались, не оставив потомков, и их знание умерло вместе с ними. А уцелевшие всё реже и реже осмеливались отправиться в опасное путешествие, в котором вместо прибыли можно было запросто лишиться головы или свободы. Как раз в то время единый прежде торговый маршрут и разделился на отдельные отрезки, контролировавшиеся семейными кланами торговцев под «крышей» местечковых царьков. Переселившиеся в Испанию тирсены — близкие сородичи предков италийских этрусков — заключили союз с окрестными иберами и образовали общность будущих тартессиев — предков нынешних турдетан и кониев. Под их контролем оказались и семьи, чьи моряки всё ещё продолжали возить снадобья из-за океана. Но теперь они сбывали их в возникшем вскоре Тартессе, а уже другие купцы везли приобретённый у них товар в Средиземноморье. Там он снова менял хозяев, и уже третьи посредники доставляли его во вновь возникший финикийский Тир, в то время ещё больше филимистянский, чем семитский — финикийский народ только складывался. А тем временем вторгшиеся с севера дикари-дорийцы окончательно уничтожили последние остатки ахейской Греции, и некому стало больше подавлять морскую экспансию сынов Ханаана, которые только того и ждали. Лишь пара столетий потребовалась предприимчивым наследникам крито-микенских филимистян на освоение средиземноморских торговых путей, а заодно и средиземноморской части табачно-кокаинового транзита. Затем тирские колонисты, в числе которых были и предки Акобала, основали на месте прежней минойско-тирсенской фактории хорошо укреплённый Гадес, сразу же вступивший в острое соперничество с Тартессом — как из-за олова, так и из-за прочих заморских товаров. Вряд ли отдалённая колония Тира справилась бы с небольшим, но имеющим опору на местные племена тартесским царством, если бы в их противостояние не вмешался стремительно набиравший силу Карфаген. Разгром и разрушение Тартесса и погрузившая остатки города на дно моря катастрофа произошли лет триста назад. Уцелевшие тартесские купцы переселились в Гадес, где вскоре перероднились с финикийцами, и в их числе были те, что плавали через океан. Так и стал трансатлантический «наркотрафик» финикийским. В это время какое-то небольшое, но постоянное поселение гадесских финикийцев на месте нынешнего Эдема по сведениям Акобала уже определённо существовало.

Казалось бы, теперь-то уж лафа гадесцам наступила? Ага, хрен там! Сам Гадес под власть приглашённого на помощь союзничка угодил, хоть и оставался формально свободным. Наместника карфагенского в городе не было, гарнизона постоянного тоже, налогов Карфагену тоже не платили — прямых налогов уж точно. Но вот в торговле — кому вершки, а кому и корешки. Прибыльную торговлю с Чёрной Африкой прожорливый Большой Брат оттяпал практически полностью — через основанные Ганноном Мореплавателем колонии. В торговлю оловом влез нагло и бесцеремонно, оставив гадесским купцам едва треть. Но мало того — ещё и всю торговлю Гадеса со Средиземноморьем Карфаген в свои загребущие лапы захапал, забрав тем самым себе и самые сливки — посредническую торговую наценку. И хрен тут сконтрабандничаешь — Гибралтар карфагенским флотом блокирован. Многим бывшим процветающим торговцам в Гадесе пришлось тогда на милостиво оставленные городу лов и засолку тунца и выработку рыбного соуса — гарума — переключиться. Разве случайно с тех пор на гадесском шекеле тунец изображён? Основа гадесской экономики! Но хрен ли это за экономика, когда только промыслово-производственная монополия у Гадеса, а торговая — у Карфагена? Опять же, все жирные сливки — ему. В городском Совете Пятидесяти, само собой, толкались «правильные» речи о свободе и финикийском братстве, но на удицах, да и в в домах — даже в олигархических особняках — вслух поговаривали о том, что не оправдывает себя это хвалёное финикийское братство, и зря тогда к Карфагену за помощью против Тартесса обращались — надо было с Тартессом об умеренных налогах и о приемлемых справедливых условиях раздела торговых путей и рынков договариваться, да и сдаваться на этих условиях под власть тартесских царей. Те ведь в своё время куда меньше требовали, чем «братский» финикийский Карфаген «по братски» же и отобрал. Но кто ж заранее-то предполагал, что такая хрень выйдет? Думали, со своими финикийцами лучше договорятся, ну и дороворились — ага, на свои головы. За что боролись, как говорится — на то и напоролись. Неспроста ведь Гадес в недавнюю Вторую Пуническую при первой же возможности на сторону Рима переметнулся — в печёнках давно уж сидело это разорительное для Гадеса и выгодное лишь Карфагену «финикийское братство»! Но этого благоприятного момента три столетия пришлось ждать — ждать и терпеть, скрипя зубами…

Пока «нормальные люди» скрипели зубами, ждали и терпели — те, кому становилось совсем уж невтерпёж, поглядывали, куда бы им податься подальше от опостылевшего братства. Некоторые — по знакомству — подавались и к трансокеанским мореходам. Не за сладкими пряниками от торговли заокеанскими снадобьями — один хрен карфагенским купцам всё в Гадесе сбывать приходилось — а затем, чтоб самим в благодатные заокеанские земли переселиться. И переселялись — кто сам по себе, а кто и с семьёй. В каждом конкретном случае это были единицы, но за столетия таких набралось немало. Сколько точно, никто не подсчитывал, но по мнению Акобала — не одна сотня и даже не пять, а ближе к тысяче. Пару раз в числе этих переселенцев бывали и его собственные предки, но они-то были потомственными участниками многовековой торговли, имевшими в ней свою законную долю, так что им не было причин пускать корни по ту сторону Моря Мрака. Разбогатев на «фронтире», его предки — последним был дед — возвращались в куда более культурный Гадес вкушать блага средиземноморской цивилизации. Были и другие, сумевшие поправить свои достатки и вернуться, и от них поползли слухи о сказочно богатых заокеанских землях.

Слухи эти, пошедшие от болтунов, едва не довели до беды. Карфаген есть Карфаген. Прослышав о заморском рае земном, карфагенские толстосумы вознамерились прибрать его к рукам, а заодно и излишек разросшегося населения туда спровадить. Так уже делалось во времена Ганнона Мореплавателя, основавшего чуть ли не десяток карфагенских колоний на западноафриканских берегах и поселившего в них до тридцати тысяч карфагенян. Теперь вот и до заокеанских земель очередь дошла. Случись их полноценная карфагенская колонизвция — уж торговлю снадобьями карфагеняне в первую очередь захапали бы полностью. Спасло от этого два обстоятельства.

Во-первых, это — океан. Плывущему вдоль африканского берега Ганнону нетрудно было пополнить запасы провизии и пресной воды, а заодно и дать поразмяться и передохнуть тесно скученным на кораблях многочисленным колонистам. По той же причине не составляло для него труда включить в свою экспедицию и «длинные» военные корабли — быстроходные и с отрядами вояк на борту. Но попробуй-ка проведи подобную экспедицию через океан! Сорок дней плавания! За это время многие сотни гребцов на «длинных» судах сожрут всю жратву, выпьют всю воду и передохнут от жажды и голода. И это — если их ещё раньше не утопит первым же пустяковейшим штормом, а то и вовсе обыкновенной «спокойной» океанской волной, которая похлеще средиземноморской в разы. В общем, хрен проведёшь через Атлантику традиционную военную флотилию Средиземноморья. Только пузатым высокобортным «круглым» судам — относительно тихоходным, но вместительным и управляемым немногочисленным экипажем — под силу преодолеть сорокадневное плавание. Ключевой фактор тут — большее количество припасов на меньшее количество потребляющих их людей. Новое судно Акобала побольше и повместительнее его прежнего «Коня Мелькарта», а экипаж — пара десятков человек. Пассажиров — нас с Велтуром и наших испанских вояк — ещё десятка полтора, и это — максимальное число, при котором можно не бояться, что не хватит взятых на борт припасов. Получается, что для перевозки полутора сотен колонистов без громоздкого багажа требуется уже десяток таких кораблей, а как провести этот десяток, не растеряв по дороге? Даже один десяток, на котором крупных сил не перебросить. Мы вон двумя кораблями трижды друг друга теряли! Ну и как тут покорять и брать под карфагенскую руку заокеанскую колонию гадесцев?

Во-вторых, карфагенская элита элементарно перебздела. Вернувшиеся из первого плавания моряки рассказывали о настолько привольной жизни, что отцы города крепко призадумались. Ведь если предоставить человеку выбор — станет ли он горбатиться на больших и уважаемых людей, когда можно лишь чуть-чуть поднапрячься на себя любимого с семьёй, а вместо работы на больших и уважаемых — забить на них хрен и с превеликим удовольствием бить баклуши? Да за такой жизнью, если дать согражданам волю, такой поток желающих хлынет, что Карфаген, того и гляди, опустеет! А кто тогда приумножать богатства и укреплять власть большой и уважаемой элиты будет? Нет уж, на хрен, на хрен, от греха подальше! Поэтому новых экспедиций с пополнением карфагенские олигархи за океан не послали, а болтливым мореманам крепко постучали по шапке, чтоб языки свои попридержали, да умов народных неокрепших не смущали. А особо непонятливых и упрямых, вроде бы, даже и казнили, дабы прочим неповадно было. В общем — зарубили идею широкомасштабной колонизации Вест-Индии на корню. А что гадесцы там драгоценные снадобья сами добывают и сами через океан возят — так и пускай. Один хрен, к конечному покупателю их товар через карфагенское посредничество попадает, и львиная доля прибылей прилипает к карфагенским рукам. Добытчики же довольствуются такими крохами с барского стола, что жадничать по поводу этих крох даже как-то и несолидно выглядит. Хрен с ними, пусть поживут… гм… пока…

В результате малочисленная горстка карфагенских переселенцев погоды в заокеанском Эдеме не сделала, и колония так и осталась гадесской номинально и независимой фактически. И естественно, местных колонистов, включая и большинство вновь «понаехавших» из Карфагена, этот расклад как-то совершенно не опечалил. Ну его на хрен, этого прожорливого и властолюбивого Большого Брата. Случился этот карфагенский «пшик» где-то лет полтораста назад, и с тех пор никто больше не вмешивался в самостоятельную жизнь удалённой финикийской колонии.

— Так это, выходит, уже несколько столетий Эдем существует? — резюмировал я услышанное от Акобала, — Небось, разросся город за это время?

— Не так сильно, как ты думаешь, — ответил тот, — Это не Карфаген и не Гадес. По сравнению с ними Эдем покажется вам большой деревней.

— Но ведь население же за столько веков должно было вырасти?

— Не настолько. Не всё здесь так просто и гладко — есть на этих землях и свои проблемы. Но есть у них и свои достоинства — вы убедитесь в этом, когда увидите всё собственными глазами…

 

15. Проблемы вест-индского Эдема

— Ещё? — финикиянка повернулась на ложе так, чтобы подразнить меня своими роскошными формами.

— Хватит с тебя, да и с меня тоже, — возразил я, заняв её вполне того достойными выпуклостями руки, поскольку оставить сочную бабу совсем уж без внимания было бы невежливо. Но вот по прямому назначению — в натуре хватит. Вторая половина дня, поздний вечер, да ещё и только что утром — сколько ж можно! Это она теперь хоть целый день может отдыхать в храме в ожидании вечера, а у меня на этот день ещё хренова туча дел запланирована!

— Может, укрепляющего отвара? Я распоряжусь! — она протянула руку к подвешенному на бечеве бронзовому диску с колотушкой, дабы вызвать прислугу.

— Уймись, Аришат! — я завалил её обратно на ложе и как следует полапал, чтоб успокоилась, — Млять, ну вас на хрен с вашим кока-чифиром, наркоши грёбаные! — это я максимально ровным и миролюбивым тоном добавил по-русски. В принципе-то этот завариваемый на манер чая кока-мате — ни разу не наркота, эффект даже гораздо слабее, чем от традиционного для Анд жевания листьев, но это если нормальная доза — ну три листика на чашу, ну пять — куда ж больше-то? Но эти античные кокаинщики меры не знают и вполне сродни в этом плане нашим балдеющим от чифира мотающим срок зекам. Так те от чайного передоза мотор сажают, а эти — ну, может и не скокаиниваются они от доброго десятка листиков на чашу, но нахрена ж мне, спрашивается, такие эксперименты? Местная самобытная традиция, млять? Ну так и соблюдайте её сами, граждане местные, а я-то тут при чём? Сами мы ни разу не местные, так что я лучше сигару покурю!

Сигары оказались приятным сюрпризом. Я боялся, что их всё ещё не изобрели. Майя их знали, но то классические майя, до которых ещё не одно столетие. Знали их и островные араваки-таино, которых застал Колумб, но до этого ещё добрых полтора тысячелетия. Знала ли их первая аравакская волна, ещё даже и не земледельческая, кажется — хрен их знает, этих аравакских первопроходцев, но и этот вопрос не актуален, поскольку нет их ещё на Кубе, а есть только доаравакское население, по мнению копавших его археологов — весьма примитивное. В том, что оно курит трубки, у меня сомнений не было — раз знает табак, то наверняка как-то использует, иначе разве выращивало бы? Но трубки мы и без дикарей кубинских знаем и давно уж курим — было бы чем набить те трубки. А вот по сигаретам или по сигариллам — маленьким сигарам — я здорово соскучился. Но оказалось — и изобрели, и курят. Вожди с шаманами больше трубки, а вот простые кубинские гойкомитичи — в основном сигары. Местные туземные сигары, правда, не такие уж и маленькие — ага, «HAVANA-CLUB», кто понимает — но мы ведь ни разу не снобы, нам и забычковать не в падлу, дабы потом докурить при случае. Насрать на тонкость аромата, которую только лорды те клубные и способны различить, и без тех ароматов непередаваемый кайф после давно настозвиздевшей трубки!

— Как докуришь — может, всё-таки соберёшься ещё с силами? — млять, да она вконец охренела! Может и собрался бы, прокачав как следует эфирку, но нахрена, спрашивается?

— Уймись, Аришат! Если тебе мало — тебе нетрудно найти ещё кого-нибудь, с кем покувыркаться на ложе, а мне силы нужны ещё и на день…

— Я не хочу с кем-нибудь, я хочу с тобой, а ты отвергаешь меня! — финикиянка обиженно надула губки, — А я, между прочим, саму Астарту сейчас олицетворяю! Тебе не кажется, что ты оскорбляешь богиню? — ну, манипуляторша, млять!

— Вчера олицетворяла, — возразил я, — Праздник Астарты был вчера, а сегодня — уже сегодня.

— Праздник Астарты продолжается три дня. Три дня и три ночи, — поправила жрица, — Это светские горожанки жертвуют своё тело богине один раз и успевают сделать это все в один день — наш город невелик, и их немного, а их благочестие не таково, чтобы отдать богине больше положенного. Мы же, служительницы Астарты, служим богине на совесть! В обычные дни не у всякого хватит содержимого кошелька, чтобы заполучить на ложе кого-то из нас, но в эти три дня мы отдаёмся бесплатно тем, кто угоден ей. Ты должен гордиться тем, что оказался угоден, а ты…

— Ну, ещё ведь не вечер, верно? Вечером, если я ей — ага, в твоём лице — всё ещё буду угоден, мы с тобой снова почтим богиню, и не кое-как, а достойным её образом.

— Ты ещё смеешь торговаться с Астартой?!

— Вообщё-то — с тобой.

— Какая разница?! Я олицетворяю её!

— Послушай, Аришат, если я переспал с женщиной — это ещё не значит, что ей дозволено сесть мне на голову. Этого я не позволю ни тебе, ни Астарте. И кстати, уж не хочешь ли ты сказать, что в эту ночь я имел не столько тебя, сколько твою любящую это дело богиню?

— А разве нет? В праздник Астарты именно это и происходит!

— Ну, если так — я польщён великой честью, но… Гм! — вспомнив кое-что, я расхохотался.

— Что смешного в великом таинстве соединения с богиней?

— Да был один случай — года два с половиной назад в Гадесе. Я как раз добивался руки и сердца своей нынешней жены. Ну, точнее, сердца-то уже на тот момент добился, а вот руки и кое-чего посущественнее — ещё нет. Я в то время — ещё простой наёмный солдат. Ну, не совсем уж простой, уже из отборных, но наёмник, один из многих. А она — родная внучка моего нанимателя. Представляешь ситуацию?

— Немыслимо! — заценила схематично обрисованный ей расклад жрица.

— Ага, я тоже ошалел, когда узнал, кто она такая. В общем, отношение её матери к идее этого брака ты вполне себе представляешь, да и прочей родни, пожалуй, тоже, — я не стал уточнять, что отношение прочей родни Велии было и тогда уже не столь уж однозначным — сложно объяснять, да и лишнее это для финикиянки, — И тут будущая жена подсказала мне послать раба принести жертву Астарте, а мольбу ей написать потаинственнее, чтоб никто ничего не понял и мог только гадать, что там было на самом деле. Ну я и написал, да так, что… Гм! — я снова расхохотался, припомнив все похабные формулировки своей «молитвы».

Как и Велия с Софонибой тогда, два с половиной года назад, Аришат сперва выпала в осадок и вытаращила глаза от ужаса:

— Нечестивец! И богиня не покарала тебя за дерзость?!

— У неё была такая возможность, — пожалуй, так и следовало характеризовать наше последующее дельце с Дагоном, которе я тогда как раз и закончил, — Как раз после моих визитов в её храм несколько позже, мы и встретились на узкой дорожке с одним моим давним врагом, тоже тот храм частенько посещавшим. И это, я тебе прямо скажу, достойный был противник. Столько нервов нам с друзьями и нанимателем перепортил…

— И чем кончилось?

— Как видишь, я жив и здоров, чего не могу сказать о нём.

— Ну а твоя любовная история?

— Пришлось ещё побороться, но уже скоро два года, как женаты, и как раз недавно нашему сыну год исполнился. Славный мальчуган…

— Я с тебя балдею! — проговорила жрица, — Ни один финикиец не посмел бы так рискованно шутить с Астартой!

— Ну, я ж не финикиец. Да и Астарта, как видишь, поняла мою шутку правильно. А теперь вот и сама пошутила…

— Пошутила? Это как? Дав тебе исполнить заявленное тогда? — до неё наконец дошло, и она сама заливисто расхохоталась, — Ну, раз уж сама богиня простила тебе твою дерзость, не подобает и мне быть строже её! — она снова рассмеялась, а затем — я как раз докурил сигару — схватила меня за руки и повалила прямо на себя с явной целью раздраконить.

— Аришат! Дай мне хотя бы к вечеру силы восстановить! Я тут с тобой и так-то не выспался толком…

Трудно сказать, чем бы это дело кончилось — финикиянка своё дело знала и шансы на успех имела неплохие, но мне повезло:

— Salut, Maximus! Carpe diem! Tempori parce, buccelarius! — раздался со двора издевательский голос этруска Тарха. Если я ничего не перепутал, то он велел мне ценить наступивший день и дорожить временем, а заодно огульно обвинил в нахлебничестве и бездельи. Много он понимает!

— Млять! Иди ты на хрен! Ad corvi! — сперва я на рефлексе послал его по-русски, но затем спохватился и направил уже на латыни. Не совсем туда же, дословно — к воронам, как у греков с римлянами и принято, но надеюсь, он понял меня правильно…

— Ad turtur! — поправил он меня, подтверждая тем самым, что я в нём не ошибся, — Propera pedem, mentula! — это он мне, кажется, снова велит поспешать и сравнивает с полным комплектом мужских гениталий. А то я без него не знаю!

— Perite, morologus! — это я, если не напутал, порекомендовал ему отстать, точнее — отгребаться, а заодно и просветил его по поводу его интеллектуального уровня…

— Что это за собачий язык? — поинтересовалась жрица, несколько уязвлённая тем, что я отвлёкся от её шикарных форм на словесную перепалку не пойми с кем.

— Латынь. Язык римлян — тех, что победили Карфаген и владеют теперь Испанией и Гадесом, — я разъяснил ей предельно упрощённо, дабы не вдаваться в кучу тонкостей, которые загребался бы разжёвывать по-финикийски.

— И зачем ты говоришь на нём здесь? Разве не проще говорить по человечески?

— Проще. Но это язык победителей, и я изучаю его на будущее.

— Разве? Мне показалось, что ты на нём ругаешься, — хмыкнула финикиянка, — С кем ты там перелаиваешься? — она выглянула в окно.

— Qualem muleirculam! — тут же заценил её этот скот — ага, будто бы я и без него не знаю, что Аришат — классная тёлка, — Hic erit in lecto fortissimus! — можно подумать, мне и мои же собственные постельные возможности тоже без него не известны!

— Tarhus! Puto vos esse molestissimos! — рявкнул я ему в ответ, уже одеваясь. Ведь в натуре же достал!

— И что у тебя общего с этим тупым самодовольным животным? — спросила обескураженная моими поспешными сборами жрица Астарты.

— Это тупое самодовольное животное меня охраняет, тренирует, а заодно ещё и учит латыни. Не самой изысканной, это ты верно угадала, но мне как раз и нужна прежде всего живая разговорная речь — хорошим манерам можно будет и позже научиться…

Едва я вышел во двор, Тарх молча швырнул мне массивный деревянный меч с закругленным остриём, который я поймал на голом рефлексе, лишь через пару мгновений осознав, что мне предлагается очередная разминка — ага, для него это просто лёгкая разминка…

Не давая мне времени промедитироваться и прокачать эфирку, этруск сразу же взял меня в жёсткий оборот. В своё время мне доводилось слыхать бахвальство крутых фехтовальщиков-спортсменов — типа, попади он в какие-нибудь лохматые времена, так уж он бы там… Ха-ха три раза, млять! Я, конечно, ни разу не мастер спорта и даже не крутой разрядник, но кое-чему в секции таки наблатыкался. А хрен ли толку? Будь у меня одни только спортивные навыки — и десятка секунд не продержаться бы мне против этой гориллы! Совсем другое оружие, совсем другая сила ударов, совсем другие правила — всё это требует совсем другого исполнения даже тех же самых, казалось бы, приёмов, меняя их до неузнаваемости. Правила — это вообще что-то с чем-то! Не то, чтоб они совсем уж отсутствовали — швырять песок в глаза или лупить ногой по яйцам на разминке и в поединках для признанного бойца считается всё-же дурным тоном, но только такого рода нюансами эти правила и ограничиваются. Практически всё остальное — не только можно, но и приветствуется. Что бы вы сказали, например, о спортсмене-саблисте, который вместо положенного по всем канонам укола или рубящего удара тоненьким чисто символическим клинком своей недосабли, вдруг заехал бы противнику в маску эфесом? В спорте это немедленное прекращение боя судьёй с присуждением проигрыша в лучшем случае, а вообще-то — практически гарантированные снятие с соревнований и дисквалификация. Но то в спорте, а в реальном бою — горе побеждённым. Vae victis, кажется? Млять! Ну как есть горилла! При парировании очередного чудовищного удара у меня едва не вывернуло из руки меч. Этому неандертальцу и суперприёмов никаких навороченных не надо — силы и природной сноровки за глаза хватает.

Как и всегда, он в считанные минуты довёл меня до состояния, когда ещё немного — и делай со мной, что хошь. Развлекается он так при разминке. И вдруг, делая очередной картинный выпад, на отражение которого у меня физически не хватило бы уже силёнок, Тарх почему-то слегка промахнулся и промедлил с закрытием защиты, чем я и воспользовался на рефлексе. Он ещё картиннее разводит руками — типа, облажался, даже с ним бывает, а сам ухмыляется, зараза! Поддался, конечно, в последний момент!

— Viva victoris! — это он на весь двор, — Не позорить же тебя на глазах у твоей святой храмовой шлюхи, хе-хе! — это уже вполголоса, хоть и не владеет здесь никто не только латынью, но и турдетанским, — Но, если откровенно и между нами, то учиться тебе ещё… Добрую половину того, что я вдолбил в тебя в тот раз, ты уже успел напрочь позабыть! Как ты собираешься уцелеть в ожидающих тебя переделках, ума не приложу!

— С помощью таких как ты и Бенат. А ещё — с помощью вот этого, — прохрипел я, хлопнув по торчащей из поясной кобуры рукояти трёхствольного кремнёвого пепербокса.

— Только это ты и умеешь! — проворчал этруск, уже наблюдавший, как мы постреливали из наших трёхстволок, — И во что только превратится благородное искусство боя, если твоему примеру начнут следовать все?

— Ага, вот в это самое и превратится, — подтвердил я его худшие опасения, когда отдышался, — Не всё ж торжествовать здоровенным мордоворотам вроде тебя! Но ты не расстраивайся, это ещё нескоро будет — на твою долю куража хватит. И ещё на много поколений подобных тебе…

— Ну, спасибо, ты меня успокоил!

— Всегда пожалуйста!

Мы дождались Васькина, который составил нам компанию в пользовании праздничным «субботником» местных жриц Астарты, после чего направились в город. Точнее — на наше торговое подворье, где и обитали наши.

Город — тут Акобал оказался совершенно прав — одно название. Ну, за неимением других городов, получше — и это за город сойдёт. Дворец правительственный есть? Особняки элиты есть? Храмы есть? Городские стены — даже с башнями — есть? Ну и чем тогда этот вест-индский Эдем — не город? Какой — это уже другой вопрос. Каменного сооружения мы в нём не увидели вообще ни одного. Деревянные портовые причалы, деревянно-глинобитные дома и склады — даже дворцы знати и храмы. Дворцы с храмами, правда, оштукатурены известью и даже фресками какими-никакими расписаны, но внутри, под штукатуркой — те же самые дерево и необожжённая глина. Деревянные колонны, что характерно, часто суживающиеся книзу — как у крито-микенской культуры. И по той же самой причине, как объяснил нам Акобал — земля здесь настолько плодородна, что если нижним, корневым концом в неё бревно вкопать — может запросто пустить корни и прорасти. Критяне минойские настолько к таким колоннам привыкли, что и каменные впоследствии такими же суживающимися книзу стали делать. Местные же финикийцы до стадии капитального каменного строительства ещё даже и не доросли, и непонятно, собираются ли дорастать вообще. Им здесь и дерева с глиной хватает, и надрывать пупы без необходимости они явно желанием не горят. Городские стены тоже чисто глинобитные — не удивительно, что никаких серьёзных археологических следов — таких, которые ну никак не припишешь местным гойкомитичам — эта финикийская колония так после себя и не оставила.

Тем более, что и самих гойкомитичей тут хватает — как ассимилированных колонистами, так и натуральных. Да и сами колонисты — мало кто может похвастать чистотой финикийской или какой предшествовавшей им средиземноморской породы. Даже свободные граждане города, не говоря уж о рабах. Аришат — та похожа на чистую финикиянку, но она по здешним меркам аристократка, каких немного, а основная масса имеет заметную туземную примесь. Дело даже не в цвете кожи — и среди чистопородных средиземноморцев немало таких, что в смуглоте индейцам не уступят. Тут более мелкие характерные признаки рулят — сполошь и рядом попадаются на улицах Эдема вполне респектабельные граждане — одетые по-финикийски, подстриженные и причёсанные по-финикийски, ведущие себя как заправские финикийцы и говорящие по-финикийски правильно и без акцента — ну, не считая некоторых отдельных местных жаргонных словечек, которые повсюду свои есть, но на морду лица — чингачгуки чингачгуками. И удивляться тут нечему — легко ли перевезти бабу и мелких детей через океан? Поэтому солидные семейные переселенцы были в меньшинстве, а преобладали холостые мужики, бравшие себе в жёны местных туземок и вовлекавшие волей-неволей в жизнь колонии ещё и туземную родню своих краснокожих супружниц. И продолжался этот процесс не одно столетие, так что наблюдаемый нами антропологический результат вполне закономерен. На непривычный взгляд выглядит диковато, в какой-то мере даже шокирующее, но если въехать в расклад и вдуматься непредвзято, то — закономерен. По сравнению с этим «нормальные» чингачгуки, то бишь в набедренных повязках, в перьях и с каменными томагавками, выглядят куда естественнее. Ну, насчёт каменных томагавков — это я, конечно, просто ради стереотипной хохмы сказанул. У тутошних красножопых томагавки не в ходу, а в ходу у них дубинки, да копья с дротиками — ага, с каменными или костяными наконечниками. Причём, дубинку и дротики берут с собой на дело — на охоту или там на войну, а ради престижа с копьём разгуливают, дабы всем издали видно было, что не хренота какая-нибудь, а великий воин шествовать изволит. К порядку они уже более-менее приучены, знают, что здесь им — не тут, и в городе особо не наглеют, но и их без повода задирать тоже не рекомендуется — во избежание…

Как раз когда мы храмовый двор покидали, одно такое расфуфыренное чудо в перьях весьма недовольным взглядом нас сопроводило. Судя по цацкам и довольно густой татуировке — не просто великий воин, а целый вождь, перед которым соплеменники исключительно на цырлах ходят. При копье, естественно, как и его свита — кто ж великого человека требованием сдать оружие оскорбить посмеет? Впрочем, по этой же причине и нас в воротах храмовой ограды тоже никто не разоружал. Не заведено здесь такого порядка — нехрен дикарям превилегированность свою перед колонистами ощущать. Обезьяны — они ведь к подобным мелочам весьма чувствительны и далеко идущие выводы делать из них склонны. А в праздник Астарты их немало к храму стекается — ведь финикиянки в эти дни ДАЮТ, а священный обычай предков требует от них не кому попало дать, а чужеземцу, и хитрожопые дикари давно уж просекли фишку!

Колонисты, впрочем, местные — тоже не лыком шиты. Обычаи обычаями, но жизнь есть жизнь. Это же финикийцы! Дать себя нагребать каким-то голопузым дикарям? Обойдутся! И в Карфагене-то, как я слыхал, обычай давно уж обходить наловчились. Обязана, скажем, благочестивая карфагенская девица свою девственность с помощью чужеземца какого-нибудь Астарте пожертвовать — так что же ей теперь, имея вполне приличного жениха, перед каким-то бродягой-наёмником ноги раздвигать? Давно прошли те времена! Жених выезжает на несколько дней в отдалённое загородное имение и уж оттуда прибывает в нужный день к храму — ага, в качестве эдакого условного чужеземца, а уж в какой части храмового сада они с невестой встретятся — это у них меж собой заранее давно условлено. Случаются, конечно, и накладки, но редко, а уж у знатных людей и подавно — слуги на то есть, чтоб досадных накладок не допускать. Ну и золотая карфагенская молодёжь, само собой, случая перепихнуться со смазливой простолюдинкой — ага, исключительно во славу Астарты — тоже хрен упустит. Все поголовно к нужному дню «чужеземцами» оказываются, гы-гы! То же самое и в Эдеме тутошнем происходит. Тут даже хлеще! Ведь чем глуше захолустье, тем крепче в нём держатся давно устаревшие традиции! В принципе-то и замужние бабы раз в год отдать дань Астарте по обычаю обязаны, но в Карфагене и Гадесе, как и в большинстве прочих финикийских городов, дань эта давненько уже «монетизирована». Жертвует баба храму серебряный шекель, а уж передком ейным он в храмовом саду заработан или просто из кошелька вынут — жрецам не один ли хрен? Поэтому реально там только до замужества один раз передком богине служат, да и то — норовят схитрожопить и не случайному встречному дать, а с кем заранее договорено, а уж в следующие разы только шлюхи отмороженные «натурой» Астарту чествуют, порядочные же откупаются. Но то — там, в развитых культурных центрах, а здесь — глухая заокеанская колония. Здесь, как и в древнюю старину, если положено — вынь и положь. Точнее — задирай подол и раздвигай ноги. Замужняя, незамужняя — не гребёт. И предохраняться при этом, что самое интересное, не принято. Залетела — значит, такова была воля Астарты. Разве может быть нежелательной беременность, угодная самой богине? Вот и приспосабливаются местные эдемские финикийцы к священному обычаю предков, не смея его ни отменить, ни модифицировать «как в метрополии». Мужья на несколько дней какие-то важные и неотложные дела за городом находят, чтоб собственную жену в храмовом саду «снять», никому другому не уступив, да и женихи таким же манером «очужеземливаются» на время, дабы собственной невесте никакую постороннюю сластолюбивую сволочь ублажать не пришлось. Особенно — туземную, давно фишку просёкшую и до тел молодых финикиянок весьма охочую. И ведь всякий раз находят эти гойкомитичи, кому впендюрить! Не все, конечно, только самые крутые, но уж эти-то — находят. Если баба вдруг бесхозной оказалась или там накладка какая у ейного мужика вышла, то это ведь никого не гребёт — откупиться или каким иным образом от обязаловки уклониться в Эдеме не прокатит. Кому-то — один хрен обязана дать. В теории — вообще первому же, кто её пожелал, и если ни с кем заранее не договорилась, то изволь дать татуированному чуду в перьях — ага, расслабься, красотка, и постарайся получить удовольствие.

Но тут ведь ещё и помимо симпатий с антипатиями — да даже и беременности нежеланной — немаловажная засада имеется. Сифилис тот самый, о котором я Велтуру давеча талдычил. Среди чингачгуков этих пернатых он уже много столетий гуляет, и они отбор на устойчивость к нему пройти давно успели. Неустойчивые — вымерли на хрен, а размножились вместо них потомки устойчивых. Появились среди них и такие, кто даже и не заражается сам, но способен передать возбудителя дальше «по эстафете». Акобал рассказывал, а Аришат подтвердила, что были в своё время эпидемии этой дряни — не одна, а несколько, от которых немало колонистов скопытилось. В первый раз — лет триста с тех пор прошло — никто вообще не понял, откуда взялась зараза. Поселение не столь уж давно образовалось, разрастись не успело, жителей было немного, а унесло поветрие добрую треть. Не разобравшись в причинах, списали бедствие на гнев богов и задобрили их жертвоприношением малых детишек. Я ещё не говорил, что в этом захолустном Эдеме у тутошних финикийцев и такой милый самобытный обычай сохранился? Ну, виноват, из башки вылетело, прошу пардону. Сохранился, сволочь, и цветёт пышным цветом, млять. Но об этом — как-нибудь при случае, а пока — о грёбаном сифилисе. Зарезали, короче, на алтарях богов ни в чём не повинную детвору, до кучи и болезных закарантинили — ага, тоже с летальным исходом, финикийцы ведь — народ серьёзный и основательный. В общем, справились с напастью. Понаприплывало из-за океана пополнение, влилось в общину — но в основном-то ведь опять холостые мужики. Баб, естественно, набрали туземных, да не абы каких, а покрасивше. На этой почве случился и конфликт с красножопыми, которым такая убыль лучших невест резко не понравилась. Сдаётся мне, что вновь прибывшие колонисты и не церемонились тогда особо со сватовством и повод гойкомитичам для войны дали вполне законный. Так или иначе, заварушка вышла знатная, Эдем едва звиздой тогда не накрылся. Отбились лишь благодаря лукам, из которых тупо расстреляли изрядную часть атакующих — у дикарей островных луков нет. Ну, доходило дело пару раз и до рукопашки, но противник до неё добирался уже сильно прореженный, а железное оружие финикийцев тоже куража туземцам не прибавило.

Словом, красножопых вразумили, половой дисбаланс им подправили — ага, с хорошим запасом, потом ещё и ответный поход предприняли, в котором и рабов себе заодно наловили. Ну, в основном-то рабынь, с которыми тоже поразвлеклись, как водится. Ну и словили в результате новую эпидемию. В этот раз, поскольку поразила она только участвовавших в набеге и баловстве с пленницами салаг из пополнения, в причину беды наконец въехали. Ну, болезных снова закарантинили, распространиться заразе не дали, а главное — догадались наконец следить, кто кому и когда впендюрил. Не только бабы стали с куда большей оглядкой мужикам давать, но и мужики начали призадумываться, какой впихнуть, а какую и проигнорировать. В общем — строже стали нравы.

Единичные случаи, конечно, время от времени происходили, но народ был на стрёме, в основном их замечали своевременно и эпидемии не допускали. Так, пару раз только человек до пяти заражалось. Поэтому следующая эпидемия пришла, откуда не ждали. Лет двести назад примерно очередное пополнение прибыло. В смысле, оно постоянно понемногу прибывало — то побольше, то поменьше, и та партия вновь прибывших была далеко не самой большой по численности — так, средненькая. Никто бы и не запомнил её особо, если бы с ней не прибыла шлюха. На тот момент — бывшая, решившая остепениться. Собственно, дело обычное — и в классическую-то колонизацию Америки немалую часть первых добропорядочных американок составили сосланные туда «на исправление» работницы передка. А где ж порядочных-то в достаточном числе набрать? Бабы — они ведь в среднем куда тяжелее на подъём, чем мужики, и согласных добровольно переселиться не просто в глухомань, а ещё и в заокеанскую, со всеми вытекающими — днём с огнём искать надо. Ну, вот один и нашёл себе такую — не слишком тяжёлого поведения, зато не капризную, на всё согласную и не слишком ещё потасканную. Может, и в натуре остепенилась бы, наверняка ведь не одна она из таких была, да не судьба оказалась. Через пару лет после прибытия она овдовела, да и за старое принялась — передком ведь работать куда легче, чем руками. А баб ведь не хватает, а дикарок ведь свежих, не проверенных ещё, трахать из-за опасности сифилиса стрёмно, а проверенные тоже в дефиците — дохлячки они, от любой самой пустяковой хвори скопытиться норовят, а тут — своя, финикиянка, бояться нечего, да ещё и берёт за любовь умеренно, куда дешевле жриц Астарты. Короче, востребованной оказалась у хронических сухостойщиков, да и не у одних только сухостойщиков. Но ещё востребованнее заокеанская прошмандовка оказалась у местных чингачгуков. Настоящая финикиянка, да ещё и бесхозная, да ещё и всё время даёт, а не только раз в год! В конце концов почала она и дикарей платежеспособных обслуживать, да не в открытую, а втихаря, и вскрылось это дело лишь тогда, когда она уже и всю свою финикийскую клиентуру сифилисом наградить успела, в том числе и парочку достаточно именитых и уважаемых в Эдеме граждан. Скандал был тогда нешуточный, ведь болящих — уже традиционно для колонии — пришлось снова радикально закарантинить. Этого урока хватило надолго, и следующие полсотни лет обходились единичными случаями.

А потом начало прибывать пополнение из Карфагена. Не то, чтобы оно было таким уж проблемным — проблемных быстро вразумили, особо непонятливых — летально. Но они привезли с собой и скот — коз и овец. Их, собственно, и раньше привозили, но совсем по чуть-чуть, и развести их в колонии не удавалось, а тут — какое-никакое, а стадо. Использовали ли этих коз с овцами эдемские сухостойщики заместо недостающих баб, история умалчивает, да и не столь это важно — не от этого пришла беда, а от самого факта выпаса стада. Не поняли этого явления местные гойкомитичи. В принципе-то понятие ручной живности им известно. Добудут на охоте самку с молодняком, так молодняк тот, если добычи хватает, живым берут и в поселении выкармливают — и живые игрушки для детворы, и запас мяса на случай неудачной охоты. Такой — прирученной местной дикой живности — и у колонистов хватает. Вчера вон вечером, когда мы с Аришат в её комнату заходили, я уж было решил, что мы опоздали, и помещение уже другой парочкой занято — ага, типа сюрприз, млять! Оглядываю комнату и ни хрена не вижу, кто это тут на чистейшем местном финикийском сеанс постельного служения Астарте озвучивает. А оказалось — здоровенный попугай ара в плетёной из прутьев клетке! Ну и у многих горожан подобного рода живые домашние игрушки заведены, а у дикарей — тем более. Для них ведь это ещё и живые мясные консервы. Но тут-то — живность вне поселения!

Незнакомая, но крупная, явно мясистая, а эти финикийские глупцы и сами на неё не охотятся, и нормальным людям не дают! Разве ж это по-людски? В общем, решили дикари и справедливость восстановить, и соседей пришлых правильному поведению научить. Я даже охотно допускаю, что туши убитой скотины они при этом намеревались честно и справедливо поделить пополам с колонистами, гы-гы! Как я понял по рассказу жрицы, дикари были свои, соседи, дружественные, так что вполне могли. Но тут уж финикийские пастухи их действий не поняли. В общем, случилась заваруха, в которой каждая из сторон считала себя правой и несправедливо обиженной, а такие конфликты миром хрен разрулишь. Нападения от дружественных соседей колонисты не ждали и оказались застигнутыми врасплох. Стены-то у тогдашнего Эдема ещё легкомысленные были, не чета нынешним. Красножопые преодолели их с наскоку и, пока финикийцы спохватывались, вооружались, да организовывались, успели лихо покуролесить в захваченной части города. Попавшихся под руку колонисток, естественно, пустили при этом по кругу. Короче, после отражения наскока и наведения порядка — опять карантин, и опять летальный для заразившихся и заболевших. А набралось таковых не столь уж и мало…

Последний же случай, лет сорок назад произошедший — вообще ни в какие ворота. Срамотища — сам храм Астарты на сей раз рассадником оказался. Давно уж вёлся скрупулёзнейший учёт — кто, когда и с кем, давно уж следили и за всеми крутыми вождями окрестных дикарей и их ближайшим окружением, уже не одно поколение лакомившимися финикийской любовью в ежегодные праздники любвеобильной богини. Если какой из крутых и уважаемых чингачгуков хотя бы даже и просто под подозрением оказывался — находили благовидный повод для отказа в допуске на празднество, да и вне праздника жрицы такого, конечно, не принимали — типа, Астарта не велит. Иногда целый спектакль приходилось устраивать для особо настырных, дабы сами убедились в неблаговолении богини — а куда денешься? Дикари ведь — обидчивые до усрачки, и выгнать взашей большое и уважаемое чудо в перьях без веской и убедительной причины — войной чревато. А кому она нужна, та война? Хоть и обнесли уже город солидной глинобитной стеной, хоть и несут бдительную службу караулы, хоть и тренируется регулярно городское ополчение — на хрен, на хрен! Воевали уже, сыты по горло! Словом — уберегались от заразы как только могли, да только один хрен прошляпили. Гойкомитич был давно известный и числился в храмовой «картотеке» на хорошем счету, так что уж от него-то зловредную заразу подцепить не ожидали никак. Никогда ничем подобным не болел, никаких разнузданных групповых оргий за ним не водилось — респектабельный и надёжный клиент, а заодно — ещё и наглядный пример для прочих. Как такого не уважить? Ну и уважили на свои головы. Я, кажется, уже говорил, что среди местных дикарей есть и такие, что сами хрен заразятся, в смысле — хрен заболеют этой дрянью, но передать заразу могут? Вот и этот как раз из таких оказался. Где он сам заразу нашёл — хрен его знает, это так и осталось его тайной, но заразил он после этого не прошмандовку портовую и не прихожанку благочестивую, а жрцу Астарты, причём — высшего разряда и весьма в городе популярную. Посещали её, естественно, тоже не портовые грузчики и не мастеровые, а люди сплошь солидные и уважаемые, и когда эпидемия сифилиса вспыхнула среди городской элиты — это было что-то с чем-то! Ага, опять карантин — традиционный, млять!

Надо ли объяснять, отчего эдемские бабы от одной только мысли о необходимости перепихнуться с красножопым в ужас приходят? Особенно забавляет эта реакция у тех не шибко элитных горожанок, которые сами минимум на три четверти той же расы, а то и вовсе практически чистопородные аборигенки. Для них ведь тот сифилис ничуть не страшнее насморка — впрочем, это не шутка, а констатация факта. Я ведь уже упоминал вскользь, что беда в этом плане с туземными бабами? Привезёт финикийский мореман из своих странствий очередной какой-нибудь штамм обыкновенного гриппера или простудифилиса, так сам только покашляет, да посопливит пару-тройку недель от силы, а супружница-индианка — хорошо, если вообще от такой хрени коньки не отбросит. Это, конечно, всех индейцев касается, не только баб и не только ассимилированных, и дохлячество это ихнее тоже порой оборачивается нешуточными проблемами. Но то уже загородные проблемы, в городской же черте важен факт, что для финикийской горожанки туземного разлива сифилис не так страшен, как для настоящей финикиянки. Особенно, если и муж у неё того же разлива, что тоже не редкость. Однако ж — финикийское воспитание и общественное мнение! Да и перспективу карантина со вполне реальными шансами радикального решения вопроса тоже ведь со счёту не сбросишь…

В общем, от перепихивания с окрестными дикарями — пускай даже и во славу самой Астарты — даже при всей своей весьма нешуточной набожности гражданки Эдема уклоняются всеми правдами и неправдами. И это тоже — помимо привозимых нами ништяков из Средиземноморья — достаточно веская причина нашей популярности. Мы ведь летом прибываем, а праздник Астарты как раз на лето и приходится. Горожанка, оказавшаяся вдруг бесхозной, за счастье почтёт последнему из нашей матросни в храмовом саду дать, лишь бы гарантированно отвертеться от назойливых чингачгуков. А уж командный состав, элитарии — вообще нарасхват. Отсюда и растут ноги у моей связи с Аришат, жрицей Астарты высшего разряда, а заодно — дочерью некоего Фамея Хирамида, постоянного члена Совета Пятнадцати и — в очередной раз — городского суффета Эдема. Он сам же нас и свёл, если разобраться непредвзято, да ещё и практически сразу же после нашего прибытия. Основная масса прибывающих из-за океана мореманов на торговом подворье останавливается, но нас означенный главный финикиец колонии прямо к себе на постой определил. Типа, из уважения к высоким гостям. Акобал — и тот ошалел. Его-то, конечно, и в прежние приезды в гости приглашали частенько, но лишь на краткие визиты, а тут вдруг такой особый почёт. А хитрожопый финикийский суффет принялся ежедневно дочку свою из храма к себе вызывать, да ещё и явно сразу же ценные указания ей дал соответствующие. В первый день Аришат к нам присматривалась и уже к вечеру на меня глаз положила, а папаша ейный уже со следующего дня в качестве эдакого гида её ко мне приставил, да ещё и принялся старательно организовывать нам с ней обстановку, весьма способствующую — ну, скажем, достаточно неформальному общению. А бабёнка ведь классная, тут Тарх абсолютно прав — финикийцы со своими богами не шутят, и дурнушке заделаться жрицей Астарты не помог бы никакой блат. На третий день знакомства Фамей велел дочурке показать мне не только купальню своего особняка, но и то, как ей здесь пользуются. Причём, именно показать, а не рассказать словами, да ещё и самолично, что Аришат и послушно исполнила. Прозрачнее намекнуть на ожидаемые и явно желаемые от меня действия было уже просто невозможно, а Акобал успел проконсультировать меня об обстоятельствах, вариант подставы полностью исключающих. Ну, раз так, раз уж сами предлагают, да ещё и настолько откровенно — лишь дурак не воспользовался бы случаем.

Прямо в купальне я её тогда и отымел. Правда, не без конфуза. Я-то ведь без всякой задней мысли культурного соблазнителя включил и ломания её показушные и чисто символические предельно мягко преодолел, а она — уже после того, как дело было сделано в лучшем виде и к обоюдному удовольствию — вдруг обиду включила. Оказалось, что не так я должен был её домогаться. Грубее надо было — не совращать, а хотя бы чисто символически изнасиловать. Млять, вот ещё новости! Стараешься тут как лучше, а им не надо, им похуже подавай! Что за хрень, спрашивается? Въехав, что я не нарочно, а просто банально не в курсах об ихних финикийских тонкостях, Аришат смягчилась и просветила меня. Жрицы Астарты, как она мне объяснила, только в своём храме шлюхи, а вне храма чуть ли не целок из себя строить обязаны. А я её, выходит, не зная броду, согрешить перед богиней заставил. Млять, век живи, век учись, и один хрен дураком помрёшь! Ладно, главное — разобрались. После этого уж финикиянка и порассказала мне в общих чертах об особенностях местной жизни, а когда я, прихренев от услышанного, засыпал её уточняющими вопросами — выданные мне в ответ подробности сложились с услышанным ранее и увиденным в такую картину маслом, что хоть стой, хоть падай. В общем — позаботился хитрый финикийский папаша о здоровье дочки, пристроив её на опасные дни праздника блудливой богини в хорошие руки. Но разве одним только этим исчерпываются проблемы Эдема? Ага, хрен там!

Я уже упоминал ведь о высокой смертности гойкомитичей от самых пустяковых, казалось бы, средиземноморских болячек? Собственно, этого следовало ожидать. И в классическую ведь колонизацию Америки происходила та же самая хрень. Это протестанты — англичане с голландцами — додумались в конце концов нарочно европейскими хворями индейцев заражать, дабы зачистить территорию для своих колонистов. Испанцы и в мыслях подобного не держали. Им ведь не просто земли были нужны, а земли с индейцами, на которых благородным идальгос и кабальерос не придётся ковыряться в земле собственноручно как какому-то мужичью. Пеоны им, короче, требовались для будущих асьенд. И когда те пеоны почали вдруг дохнуть как мухи от первого же чиха, целые экспедиции конкистадоров с Эспаньолы отправлялись не за золотом и не на завоевание новых земель, а исключительно за пленниками для работы на асьендах. Уже через пятнадцать лет после открытия Эспаньолы Колумбом начались эти экспедиции, да и Кортес своих мексиканских пленников тоже на Антильские острова продавал, но хрен ли толку? Это были такие же индейцы, как и те, вымершие, и мёрли они в свой черёд точно так же. Вот то же самое примерно и сейчас вокруг финикийского Эдема происходит. Ну, не до такой степени, как во времена Конкисты, оспу финикийцы завезти сюда как-то не сподобились, однако же и то, что завезли, косит хоть и не всех подряд, но многих.

С одной стороны — так им и надо, красножопым, за сифилис ихний грёбаный, гы-гы! Но с другой — это в резервациях проблемы индейцев шерифа не гребут, где все индейцы — заведомо чужие. Но здесь-то помимо чужих индейцев и своих уже немало, не говоря уже о метисах. Это ведь и жёны туземные, и дети от них, и рабы, и сограждане из числа детей и внуков принятых в общину и вполне обфиникиившихся аборигенов. А кроме них — ещё и соседи, давно уже к финикийцам и к их странностям привычные, с которыми и отношения нормальные налажены, и взаимопонимание достигнуто. Разве спроста у берегов Пуэрто-Рико, да и у Гаити тоже, дикари о появлении наших кораблей дымовыми сигналами друг друга оповещали? Боятся ловцов рабов из Эдема! И ворона-то в собственном гнезде старается по возможности не срать, а финикийцы эдемские уж всяко не дурнее. Давно уже за рабами на другие острова плавают или хотя бы уж в отдалённые от колонии части Кубы, а ближайших соседей без веских причин не обижают. Скорее всего, не случилось бы и того давешнего инцидента с козами и овцами, что к войне и очередной эпидемии сифилиса тогда привёл, если бы соседи-чингачгуки были давние, хотя бы несколько поколений рядом с колонистами прожившие и прежние их попытки развести здесь скот заставшие. Но вышло так, что лет за двадцать до того старых соседей здорово проредила очередная завезённая из-за океана хворь, а немногочисленных уцелевших другое племя вытеснило, ранее с колонией напрямую не контачившее. Отношения-то и с ними эдемцы наладили, да только вот понимание особенностей средиземноморского образа жизни вроде понятия о домашнем скоте привить им не успели, на чём и погорели…

Есть, впрочем, у этой вирусно-бактериологической медали и удачная для нас сторона. Аборигены ведь островные нынешние, в отличие от тех араваков, что в дальнейшем их сменят — ни разу не земледельцы. Эти — собиратели. Правда, продвинутые — не просто собирают полезную растительность, где обнаружат, а ещё и пересаживают её молодую поросль поближе к своим поселениям, образуя возле них если и не настояшие плантации, то достаточно густые компактные скопления, удобные для сбора халявного урожая. Пока население не слишком плотное — хватает этого за глаза, и совершенно незачем корячиться и надрывать жилы на настоящей земледельческой обработке полей и огородов. Делать, что ли, больше нехрен? Поначалу-то колонисты пытались завести привычное им средиземноморское хозяйство. За неимением волов друг на друге пахали, млять — это ж охренеть! А оказалось, что зря горбатились — не пожелали в этом местном климате приживаться ни пшеница, ни даже ячмень — ага, даже вот на этих роскошных кубинских краснозёмах! И в результате пришлось им в конце концов у туземцев их продвинутое собирательство собезьянничать. Но то съедобной растительности касается, для себя выращиваемой. Товарной же продукции, на продажу идущей, много надо, да ещё и сорт более-менее стандартный желателен. Табак, например — как раз из этой категории. Сами местные гойкомитичи его дикорастущим собирают, и им хватает, но эдемским колонистам потребовались плантации. Сперва они схитрожопили, соседей туземных пересадить к себе и выращивать его настропалив и за бесценок его у них скупая, дабы самим с этим делом не заморачиваться. Но очередная зловредная привозная хворь повыкосила тех соседей, а новых приучать и подряжать — это не один год пройдёт. А кто же несколько лет ждать станет, когда товар каждый год нужен? Вот и начали колонисты, покряхтев от досады, сами табак выращивать — и для себя, поскольку курить у дикарей первым делом научились, и для продажи трансокеанским торговцам вроде нашего Акобала. Зато теперь у самого города небольшие, но вполне настоящие табачные плантации раскинулись. Расширить их эдемцам — ни разу не проблема, так что увеличение табачных поставок — вопрос вполне решаемый. Дайте боги, чтобы и с кокой так же легко всё разрулилось!

Ведь Акобал прав — проблем у жителей здешнего финикийского Эдема хватает. Но это их головная боль, а мы прибыли сюда из-за океана не по их делам, а по своим собственным. Вот ими и займёмся…

 

16. «Медвежья» охота

— Мыылять! Ни хрена себе, сказал я себе! — обещанный нам туземными охотниками-проводниками местный кубинский «медведь» поначалу-то особого впечатления не производил — ага, пока на четвереньках был и уйти от нас пытался. И не так уж и неуклюже, кстати, как можно было бы предполагать, учитывая его настоящую биологическую принадлежность. Хотя до натурального медведя ему в скорости передвижения, конечно, как раком до Луны, что данный экземпляр и продемонстрировал нагляднейшим образом. Мы даже и не запыхались, догоняя его. Зато когда он, отчаявшись в попытках слинять, развернулся, встал на дыбы, растопырил когтистые лапы и заревел — вот тогда да! Ну, зубки-то — так себе, ничего подобного медвежьим клыкам в его пасти нет и в помине, но вот коготки на лапах — млять, всем коготкам коготки! Куда там тому медведю! Попадись ему в лапы — как нехрен делать пополам раздерёт! Собственно, именно это он и попытался нам продемонстрировать, раскинув свои хорошо вооружённые лапы пошире, этот «медведь», а на самои деле — местный наземный ленивец…

— Стреляем по очереди! — прошипел я, опомнившись, — Хренио! Стреляй первым! — зверь всё-же способен хоть и не на медвежий, но всё-же на довольно быстрый бросок в атаке, и следовало на случай промаха иметь запасные выстрелы наготове. Тем более, что наши гойкомитичи предупредили… Млять! Так и есть! Правильно они нас предупредили!

Болт испанца поразил «медведя» в грудь, но совсем не так глубоко, как мы надеялись, и разъярённый зверь попёр на нас. Хвала богам, что это не настоящий медведь! Когти когтями, но как раз сейчас они ему только мешают, а ведь рулит-то в данный момент скорость!

— Расступаемся и бьём с боков! — скомандовал я Велтуру, тоже вооружёному арбалетом. Опустившийся для атаки обратно на четвереньки зверюга представлял теперь из себя гораздо худшую мишень, да и скрытая в толще шкуры костная «броня», о которой нас и предупреждали проводники, на боках у него наверняка покрепче, чем на брюхе. Но ведь охотятся же на него сами дикари со своими дротиками, верно? Вжарим ему сейчас залпом, а там и Васькин перезарядится.

Расступились, подпустили поближе, вжарили оба ему в бочины, тот взревел и снова вскинулся на дыбы, и этим моментом воспользовался успевший перезарядиться Хренио. В общем, завалили «косолапого мишку», как его там по научному? Самый здоровый, со слона который, мегатерием дразнился, более мелкий, с быка величиной — милодоном, а этот островной «медведь» — хрен его знает. Ну и хрен с ним, пущай тогда медведем и будет у нас числиться зверюга эта бронированная. Ага, ленивец, млять!

— Ду и што, типерь даволид? — прогундосил я как при тяжком насморке, поскольку мой нос был уже зажат пальцами левой руки, — Дахреда тибе сдалась эта вадючая туша? — туша в натуре воняла так, что впредь при наличии другой дичи охота на ЭТО хрен когда меня больше заинтересует.

— Я ди видават, што АДО такое! — прогундосил аналогичным манером в ответ шурин, — Я иво в гавде ди вазюкал!

— Од саб извазюкался, как тибя увидил! — подгребнул его Васкес, тоже старательно зажавший нос.

— Scrofa stercorata et pedicosa! — констатировал предусмотрительно оставшийся поодаль Тарх, и я кивнул ему в знак понимания насчёт грязной завшивевшей свиньи и своего полного с ним согласия, поскольку внятный ответ на латыни с зажатыми ноздрями у меня едва ли вышел бы.

— Милят! Хозяйский срач! — присоединился к нашему общему мнению и Бенат, тоже остановившийся рядом с этруском.

— Срань господня! — поправил я его, отойдя от зловонной туши и освободив наконец ноздри, — Ну и как ты теперь собираешься свежевать и разделывать этот свой роскошный охотничий трофей? — это я уже Велтура подгребнул, который, собственно, и втравил нас в это пахучее охотничье недоразумение.

Тот и сам не имел ни малейшего представления, как это теперь сделать, и энтузиазмом явно не горел, но на его счастье наши проводники-туземцы оказались не столь брезгливы…

Ноги же у этой охотничьей блажи моего шурина выросли всё из того же праздника Астарты. Мы-то тогда по жрицам ейным пошли. Я — по не высказанной открытым текстом, но тщательно подготовленной отцом Аришат предварительной «договорённости», остальные — и за компанию со мной, и по соображениям «такие красотки, да ещё и умелые, да ещё и дают в эти дни бесплатно» — это ж дураками надо было бы быть, чтоб таким раскладом не воспользоваться, а дураков среди наших не водилось. Велтур в принципе тоже составить нам компанию намеревался, да вмешался его величество случай. На праздник Астарты ведь в храм практически все благочестивые финикиянки стекаются, дабы передком своим богине послужить. Ну, кроме тех, кому уже по преклонному возрасту или по уродству «просьба не беспокоиться», гы-гы! А обычай ведь священный, как я уже упоминал, помнится, здесь весьма суров. Если баба оказалась вдруг бесхозной, то обязана дать первому же, кто её пожелает, и не гребёт, если этим первым пожелавшим окажется даже и дикое татуированное чудо в перьях. Сифилитика-то туземного, конечно, хрен кто в храмовый двор пустит, даже просто подозрительного найдут повод обратно завернуть, но какой-то ведь риск один хрен остаётся, а обычай есть обычай — не гребёт. Чтоб красивой шестнадцатилетней девчонке, да из хорошей семьи, да бесхозной вдруг оказаться — это я даже и не представляю себе, как постараться надо. Но — факт остаётся фактом — только-только вошедшей в возраст невесты Милькате это удалось. Велтур, правда, уверяет, что её вины тут нет, это жених ейный — дурак и козёл, но звучит это как-то неубедительно. Учитывая панический страх эдемских горожанок перед сифилисом, так уж лучше свой финикийский дурак и козёл — за которого, вдобавок, замуж собралась, чем дикарь-гойкомитич. Поэтому хрен её знает, что там у неё с козлом ейным не так вышло, не интересовался я подробностями, но вышло так, что пришлось весьма аппетитной девке — тут вполне шурина могу понять — нарезать круги по саду, силясь «не заметить», но при этом избежать встречи аж с тремя положившими на неё глаз дикарями.

От судьбы хрен уйдёшь, но Велтур, сходу заценив девчонку и расклад, решил, что её судьба — это уж всяко он, а не эти красножопые. Та, естественно, против такого поворота судьбы не слишком возражала, так что удалились они служить Астарте вдвоём и под ручку. И то, что парню это понравилось настолько, что и продолжения захотелось, меня не удивляет — Мильката эта в самом деле классная деваха. Не аристократка, но, как уже сказал, из хорошей семьи. Здесь это — помимо всего прочего — означает, что примесь тутошних чингачгуков в ней невелика, хотя и присутствует в наличии. Но куда больше она похожа — ну, не на семитку, а скорее, на минойскую критянку — были ведь и эти деятели среди предков финикийцев, да и через Атлантику первыми они или кто-то близкий к ним шастать начал, а потом уж только натуральные финикийцы этим эгейским предшественникам на хвоста сели. Смуглая, фигуристая, волосы не просто волнистые, а мелковьющиеся безо всякой завивки — редкий для здешних мест типаж, да и в Средиземноморье, откровенно говоря, нечасто последнее тысячелетие встречающийся. Короче — есть на что глаз положить, что шурин и сделал. Да только вот ведь незадача — не гребёт это тут никого. Мало ли, кому невеста в праздник Астарты дала? С кем богиня в этот день свела, тому и дала. Послужила богине, пожертвовала ей должное — и баста, никакого продолжения священный обычай предков не предусматривает. Правда, и не запрещает категорически, но ТАКИЕ невесты ведь бесхозными не бывают. Есть у девки какой-никакой, а жених, за которого она просватана, а шаловливая разгульная жизнь до замужества не приветствуется и у финикийцев. Праздник Астарты — типа, не в счёт. А Велтур, похоже, не на шутку смазливой колонисткой увлёкся и добиться от неё взаимности пожелал во что бы то ни стало. Ну и втемяшил себе в башку, что слава великого охотника ему его шансы здорово повысят. Ну, не самая бестолковая затея, демонстрирующих наглядный успех победителей бабы таки любят, а загорелся он этой идеей-фикс так, что готов был и в одиночку на охоту намылиться. Это в наши планы, ясный хрен, не входило, дел куда важнее этой блажи — невпроворот, и можно было бы в конце концов напомнить парню о его собственной клятве — без согласования со мной и без моей санкции — никуда ни на шаг. И скорее всего — сработало бы, ведь данное слово для Тарквиниев свято. Но — вспомнил я самого себя в его годы, когда не был я ещё таким прожжённым циником, как теперь, да и у Васкеса его романтичный испанский менталитет включился — в общем, помозговали, обсудили, да и решили пойти ему навстречу. О том, чтоб одного его на такое дело отпустить, конечно, и речи быть не могло, так что пришлось дела прервать ради этой дурацкой охоты. Вот и поохотились — млять, ну и дичь же он выбрал! Ещё вонючее не мог найти? Впрочем, выбор-то, если разобраться, не столь уж и велик. Кроме «медведя» этого дюже зловонного, из крупняка тут только гигантская хутия ещё встречается. Насколько я могу судить по обычным мелким, которых мы по пути штук пять уже подстрелить успели, этот вариант был бы куда предпочтительнее. Но дикари наши, которые нам о ней и рассказали, уверяют, что редкая она. Когда-то, в давние времена, много её в здешних лесах водилось, да повыбили её их славные предки, и теперь она попадается куда реже, чем этот всё ещё обычный для местных лесов большой вонючий ленивец. И почему меня это не удивляет?

А больше-то здесь на суше ничего достойного великого охотника и не водится. Ну, крокодилы ещё есть, но тех лишь условно можно к сухопутной дичи отнести — в том смысле, что не в море всё-таки. Ну и кому охота по болотам за ними шляться, да москитов кровососущих кормить? Вот в море — совсем другое дело. Те же самые хорошо знакомые ещё по Гадесу тунцы хотя бы. И в тех-то водах, невзирая на активный массовый лов, не редкость ещё двухметровые экземпляры. Если на удочку ловить — так сродни подъёмному крану должна быть та удочка. Таких в античном мире никто не делает, так что только сетью, да ещё и трезубцами гарпунить, иначе ведь хрен вытащишь из воды такую махину. А здесь, где ловят тунца куда меньше, видели как-то раз экземпляр чуть ли не в два человеческих роста длиной. Гойкомитичи окрестные таких даже и не пытаются гарпунить — каноэ ведь перевернёт на хрен! Только колонисты с малой промысловой гаулы могут добыть реально крупный для тунца экземпляр, чем некоторые иногда и развлекаются. Но по делу — лов относительно мелких удочками и сетями и легче, и продуктивнее. Ну, это-то мы и в Гадесе видели, так что таким зрелищем нас не удивишь.

Ламантины — те поспокойнее больших тунцов, когда пасутся, и на них эдемские лихачи с трезубцами охотятся куда чаще — тем более, что и мясо у них настоящее, не чета рыбе. Но и матёрый ламантин, если его шугануть, натворить дел вполне способен. С гаулой он, конечно, ничего не поделает, а вот узенькую туземную долблёнку опрокинет запросто. Поэтому и на них чингачгуки предпочитают охотиться не на самых крупных, а выбирают помельче, да к берегу поближе.

С ламантинами этими, кстати, или с каким-то родственным им видом, вот ещё какая хрень прикольная получается. Гомер греческий, конечно — выдумщик ещё тот, да и вообще греки — любители присочинить небылицы, но вот некоторые считают, что сирены те мифические или русалки морские, если проще, а если ещё проще и доступнее, то бабы с рыбьими хвостами вместо ног, которые матросню Одиссея едва в море не завлекли и не перетопили на хрен — не такая уж и выдумка. За них, говорят, та матросня как раз ламантинов или кого-то похожего на них приняла. Ну, не знаю уж, какой острой формой спермотоксикоза страдать надо, чтоб в такой свинской туше соблазнительное женское тело углядеть — о том тех мореманов одиссеевских спрашивайте, а ещё лучше — самого Гомера. Помер уже старый враль-извращенец, говорите? Ну и хрен с ним, пущай тогда эта хрень с бабами-сиренами его тайной и остаётся, гы-гы!

Поподвижнее тех ламантинов, зато куда мельче и безопаснее местные тюлени, похожие на уже виденных нами средиземноморских. Только здесь их гораздо больше. Ну, не так, чтоб совсем уж хренова туча, большими стадами они не кучкуются и тесных многочисленных лежбищ на берегу не образуют, но в принципе — хватает. Тюленье мясо — оно сильно на любителя, так что колонисты охотятся на них редко. Некоторые, впрочем, уверяют, что его надо просто уметь готовить, и если приготовлено правильно, то пальчики оближешь, но основная масса эдемцев предпочитает всё-же не экспериментировать, да и у нас такого желания тоже как-то не возникло. Трескают их красножопые — ну и пусть трескают, ни разу не жалко. А те охотятся на тюленей с удовольствием, иногда даже с чрезмерным. В смысле — настолько этим делом увлечься могут, что слишком далеко от берега отплывут, а это уже не есть хорошо. Нет, сам-то тюлень туземному каноэ не страшен, страшны конкуренты. Не одни только гойкомитичи до тюленьего мяса охочи. Кроме них его ещё любят акулы, да не абы какие, а в основном большие белые — ага, те самые кархародоны кархариусы. «Челюсти» Бенчли читать доводилось или хотя бы фильм по ним посмотреть? Вот та рыбёшка кусачая и прожорливая — как раз из них. Ну, чтоб шестиметровая, да у самого побережья тусовалась — это Бенчли загнул, конечно, ради пущего драматизма. Таким и простор нужен соответствующий, и на мелководье им неудобняк, так что мористее они обитают и больше по дельфинам специализируются. А вот те, что помельче, которым дельфины не по зубам — эти и на мелководье заходят — ага, за тюленями. Но и двухметровая акула может уже, войдя в раж, и на человека напасть, а четырёхметровой и целиком его проглотить труда особого не составит. Для этого ей надо, правда, сперва из каноэ того человека в воду вытряхнуть, но хрен ли там опрокидывать это узенькое долблёное каноэ? Даже таранить не надо, просто бочиной бортануть…

Зато уж в чём чингачгуки вне конкуренции — так это в ловле здоровенных морских черепах. Панцирь у них такой, что и бронзовым-то трезубцем хрен пробьёшь, не говоря уж о костяной туземной остроге, но дикари издавна наловчились ловить эти бронированные живые консервы с помощью привязанной к длинной бечеве рыбы-прилипалы. Она и в природе любит на халяву прокатиться, прицепившись к акуле или к той же черепахе, так что дело это для неё знакомое и привычное. С них, собственно, рыбу эту и добывают. А на промысле — увидят черепаху, приблизятся, насколько удастся, да и выпускают рыбу на бечеве. Та подплывает, прилепляется — хрен отцепишь, пока из воды не вытащишь. Ну её — ага, вместе с черепахой — к лодке тогда осторожненько и подтягивают. Тут надо суметь не впасть в чрезмерный азарт и не переборщить, иначе разорвёшь полезную рыбину на хрен пополам, но этому-то туземные черепахоловы сызмальства обучены. Учатся этому экзотическому промыслу и некоторые из эдемских финикийцев, но далеко им в этом искусстве до красножопых! Вот яйца черепашьи — те собирать проще, но это только в сезон, да и тут — и места надо знать, и правильное время, и просто уметь. Не один ведь собираешь, и без должной сноровки добыча будет — курам на смех. Да и совсем не так это зрелищно и увлекательно, как ловля самой черепахи с прилипалой. Вот где показывают настоящий класс гойкомитичи!

Пока наши проводники свежевали и разделывали «медведя», мы с Васькиным выкурили по сигаре. Млять, только этот вопрос и успели решить из-за этой грёбаной затеи шурина с охотой! Тем более — к бизнесу никакого отношения не имеющий, а направленный исключительно на наши собственные запросы. Ну, вопрос с увеличением поставок табака Фамей на себя взял, и трудностей тут особых не ожидалось. Просто на будущее посевы расширят, а сейчас — продадут нам и тот табак, что для собственного употребления растили, а для себя дикарей соседних дикорастущего заготовить подрядят. Ещё и в выгоде при этом окажутся, ведь те туземцы за гроши буквально заказ исполнят. Для них ведь и одна единственная стеклянная бусина — уже богатство, за которое не в лом и поработать, если работа не слишком утомительна. Мы же колонистам больше даём — пусть зарабатывают, нам зато хлопот меньше. А раз удалось часть забот на местные плечи перевалить — дурачьём надо быть, чтобы собственные вопросы заодно не порешать. Тем более, что и это нетрудно оказалось. Понятно, что в технологии производства сигар ничего такого уж запредельно сложного нет, но это ести ты её знаешь. В любом деле есть свои тонкости, для специалиста самоочевидные, но для дилетанта — тайна за семью печатями, и облажаться, взявшись не за своё дело — как два пальца обоссать. И брались, и лажались — знаем. К счастью, необходимости в этом не возникло — давно уже эдемские колонисты и сами к сигарам пристрастились. Не то, чтоб трубок не любили, просто трубка и обстановки соответствующей требует, а сигара в этом плане удобнее. Сперва, само собой, чтоб самим не заморачиваться, у красножопых соседей их за гроши покупали, но при очередном их моровом поветрии — курить ведь и сей секунд хочется — занялись изготовлением сигар и сами. В основном этим, конечно, голытьба эдемская занимается, но нам-то не один ли хрен? Главное — прямо в городе заказать можно, не разыскивая для этого туземцев посреди джунглей. Ну, мы и заказали, ясный хрен, солидный запас — не только здесь покурить, но и с собой увезти. Заказывали, правда, маленькие сигариллы с сигарету примерно величиной, но каждый мастер обладает собственной творческой натурой и собственным пониманием того, как правильно и хорошо, так что делать нам их начали в средний примерно палец длиной и в мизинец толщиной, и с этим поделать уже ничего было нельзя. Ну не понимают эдемцы, как это можно курить прямо на ходу, для них перекур, как и для аборигенов здешних — целое чуть ли не церемониальное мероприятие. Менталитет-с, млять! Ладно уж, хрен с ними, с тормозами античными, пусть делают как умеют и понимают, лишь бы побыстрее, да побольше! К калибрам, да к шаблонам для выдерживания допусков их приучать — и хлопотно, и смешно, да и просто ни разу не нужно. Нам ведь не космический летательный аппарат из их изделий собирать, нам их просто курить.

Мы докурили, чингачгуки наши с трофеем разобрались, Велтур аж светится от счастья, предвкушая, каким героем и великим охотником перед Милькатой предстанет. Нам-то эти зубы с когтями вонючки этой кубинской медвежьей и на хрен не нужны, а уж шкура её вонючая — тем более, так что пусть делает с ними, что ему заблагорассудится. Из зубов и когтей — вот к бабке не ходи — наверняка ожерелье себе закажет, типа тех, что крутые гойкомитичи носят, а по их примеру — и некоторые из колонистов, кто охотой промышляет. А вот шкуру — млять, постирать её хорошенько для начала не мешало бы…

— Постирай эту шкуру в болоте — глядишь, не только вся рыба, но и крокодилы кверху брюхом повсплывают! Представляешь, какую добычу ты сможешь тогда показать своей зазнобе! — подгребнул я шурина.

— Да ну вас всех, — отмахнулся тот под наш хохот.

— Ну, смотри, дело хозяйское. Учти, второго раза не будет! Дел ведь куча — с кокой ещё вопрос не решён…

С кокой оказалось труднее, чем с табаком. Я то, увидев табачные плантации, понадеялся было, что и коку колонисты давно уж сами выращивают. Ведь сколько веков уже в бизнесе участвуют! Оказалось — хрен там. Плавают на материк и закупают там. И не потому, что такие уж бестолковые тормоза — давно уж до этого додумались и пытались неоднократно, да не вышло ни хрена. Местную разновидность коки — не соврал Коллинз, есть такая — первым делом нашли, да только оказалась она какой-то неправильной. С виду — кока как кока, но кокаин тот в её листьях, если и присутствует, то ноль целых, хрен десятых. Натуральный чифир из них заваривать пробовали, но толку — практически никакого. Так, еле-еле. С этим ещё эгейские предшественники нынешних финикийцев экспериментировали и убедились, что дохлый номер. Они же, как нам уже рассказал Фамей, и первую попытку заказать своим торговым партнёрам саженцы и семена настоящей андской коки предприняли. Судя по описанию суффета, этими партнёрами были, скорее всего, ольмеки. Сперва им даже золото предлагали, но эти зачинатели мексиканской цивилизации золотом не заинтересовались — они на нефрите помешаны. Специально для них первосортный зелёный нефрит в Европе разыскивали, да через океан везли, и лишь после этого упрямые материковые индюки взялись исполнить непростой заказ. К ним ведь и к самим та кока с Анд через несколько посредников попадала, так что операцию им пришлось тогда провернуть, надо думать, нехилую. Но за нефрит — провернули честь по чести. Получили от них саженцы, посадили, вырастили — а результат почти тот же, что и с местной кокой. Ну, получше, конечно, но не настолько, чтоб за полноценный товар сойти. Решили, что саженцы с семенами некачественными оказались, ещё пару раз заказывали — один хрен то же самое выходило. Обломились, успокоились и дальше закупки готового товара продолжили. Вторую попытку уже финикийцы предприняли — вскоре после образования полноценной колонии. Да только ольмеки были уже зажравшиеся, самый расцвет их культуры был, нефрит уже из внутренних районов Мексики получали, так что пришлось их живым товаром ублажать. Людей они пожелали заокеанских. Зачем — Фамей руками разводит, типа не знает, да только глазки-то при этом в сторону отводит! Всё они, конечно, знали — как не знать тех, с кем веками торгуешь? Из привезённых через океан рабов ольмекам больше понравились африканские черномазые, и именно ими и стали с ними расплачиваться финикийцы, заказывая в очередной раз рассаду коки. То-то многие из знаменитых ольмекских каменных голов негроидные черты имеют!

Некоторые американисты на полном серьёзе полагают, что те головы правителей ольмекских изображают — млять, святая учёная простота! Где ж они таких дурных вождей видели, которые бы место своё тёплое и насиженное добровольно освободили, да негру заморскую на него усадили? Вот богов невиданной экзотической жертвой почтить, да подвиг сей на память потомкам в камне увековечить — совсем другое дело. Но не помогли и зарезанные на ольмекских алтарях негры — или обезглавленные по версии нашего маститого американиста Кинжалова, на что отдельная голова без тушки как бы намекает — один хрен не желала андская кока давать полноценные листья на кубинской земле. Ольмекам, правда, тоже те эксклюзивные жертвы впрок не пошли — в упадок их цивилизация вскоре скатилась, население города свои забросило и западнее переселилось, где живёт теперь не в пример скромнее прежнего. И сдаётся мне, что неспроста оно от насиженных мест жопы оторвало. Может, негра очередная хворь какую африканскую занесла? А то что-то, как глава Эдема жалуется, не льстятся теперь уже эти нынешние поздние ольмеки и на черномазых. Снова пришлось нефрит для них искать и привозить — благо, с общим упадком у них и торговля в упадок пришла, и теперь нефрита у них снова мало. Это уже для последней попытки делалось, относительно недавней, которую дед Фамея предпринимал. Результат оказался тем же, что и прежде, и когда мы с Хренио подкинули суффету эту идею, его реакция была кислой. Как раз тогда он и рассказал нам об этих неудачных попытках, изрядно нас этим рассказом озадачив.

Пришлось нам поломать голову, пытаясь въехать, что за хрень такая с этой кокой происходит. Хвала богам, Васкес вспомнил лекции по нарколикбезу, которые им читались, где говорилось, что кока — растение высокогорное, естественное произрастание — на высотах от километра до двух. Ну, есть уже и равнинные сорта, которые и в низинке достаточно кокаина вырабатывают, но все они — современные, выведенные искусственно. Старинная же кока — вся высокогорная. Правда, ближайший к Эдему западнокубинский горный хребет Сьерра де лос Огрганос — невысокий, меньше километра, но высоты в несколько сот метров там есть, и испанец прикинул, что может в принципе и хватить. Тем более, что коку-то для посадок не обязательно снова ольмекам заказывать, можно ведь и разводимую ранее там высадить — в подходящих для неё условиях она должна «исправиться». Лучше всего, конечно, на самых больших высотах, какие там найдутся. Не могу сказать, чтобы эта идея горной плантации коки очень уж эдемского суффета вдохновила — и до гор этих от города не совсем уж рукой подать, и неизвестно ещё, как гойкомитичи тамошние к разбивке той плантации отнесутся. Но Фамей обещал подумать и на Совете Пятнадцати эту идею обкашлять, так что на будущее, надо думать, этот вопрос решится. Какой же финикиец от барыша дополнительного откажется? А вот сей секунд, то бишь в этот раз и на ближайшие годы — млять, вот это проблема…

— Что-то наши индейцы насторожились, — негромко сообщил мне Хренио, отвлекая от размышлений о проклятой коке. А ведь и в самом деле — явно вида не показывают, но зыркают между делом по сторонам куда внимательнее, чем раньше. Да и вояки наши испанские, глядя на них, как бы невзначай перегруппировываться начали потихоньку. Характерно так перегруппировываются, стараясь взять нас в «коробочку»…

— Берегись! — рявкнул Бенат, прыгая к нам с Васкесом и отражая цетрой уже летящий в кого-то из нас дротик.

— Scuta premite! — гаркнул Тарх, тоже прикрываясь щитом и обнажая меч, — Testudo! — ага, класс! И как он это себе представляет? Сомкнёшь тут щиты и выстроишься в эту «черепаху» с нашей смехотворной численностью и с нашими маленькими цетрами! Но кое-что наподобие мы с нашими испанцами таки изобразили — правда, больше уворачиваясь от полетевших в нас из зарослей дротиков, чем отражая их.

Потом, сориентировавшись, метнули свои дротики в чащу наши чингачгуки. Под прикрытием щитов наших бодигардов мы взвелись и зарядились. Двое наших лучников, высмотрев что-то, выпустили по стреле. Затем Бенат, тоже что-то углядев, швырнул тяжёлый саунион прямо сквозь густую поросль кустарника — и, судя по вскрику, кого-то там таки зацепил.

— Цельтесь туда! — подсказал кельтибер, — Сейчас зашевелятся!

Естественно, так оно и вышло. Судя по каменным наконечникам дротиков, напал на нас кто-то из окрестных красножопых, для которых цельножелезный испанский саунион — ну, наверное, как для нас был бы цельнозолотой! Там, конечно, тоже не олухи царя небесного засели, и в нашу сторону полетела очередная порция дротиков — типа отвлекающего обстрела. Но этими деятелями занялись наши гойкомитичи и лучники, а мы с нашими тремя арбалетами прицелились с колена в место попадания бенатовского сауниона и вжарили, ориентируясь по шевелящимся веткам кустов. И снова кого-то, кажется, подстрелили…

Переглянувшись с Васькиным, мы без слов поняли, что думаем об одном и том же. Что с этим безобразием надо как-то кончать и не слишком с этим добрым делом мешкать. Воевать с красножопыми в привычном им лесу, да ещё и привычным им — ну, отчасти привычным — способом выглядело форменным идиотизмом. Дон Кристобаль Колон, надо полагать, скомандовал бы сейчас своим бравым конкистадорам аркебузный залп, а затем — лихую кавалерийскую атаку. Ну, с кавалерией-то у нас напряжёнка, а вот с огнестрелом — хоть и тоже не бог весть что, но кое-что таки есть.

Млять! Закон подлости в чистом виде! Грёбаный дождливый сезон с его грёбаной сыростью! «Перечница» Хренио громыхнула, а вот у меня — осечка, млять! Ладно, сейчас! Судя по характерному чирку и ругательствам, осечка вышла и у Велтура, но я уже повернул стволы и взвёл курок — вот что значит многозарядное оружие! На сей раз мы с испанцем выдали слаженный залп — ага, аж из целых двух стволов. Потом наконец-то удалось шмальнуть шурину, затем я выпустил третий заряд, а наш мент разразился эмоциональной тирадой в адрес своего осёкшегося аппарата, после чего нас ещё разок выручил Велтур. Оценить эффективность стрельбы второпях и в дыму было нелегко, но дротики в нас лететь определённо перестали. Млять, ещё бы! И наши-то чингачгуки — видно по ним, что перебздели не на шутку, один аж на земле распластался и башку руками накрыл, гы-гы! Ну а те, что не наши — хоть и хрен их знает, попали ли наши пули хоть в кого-то, судя по удаляющемуся топоту и потрескиванию веток, и подавно решили, что близкое знакомство с «громом и молнией» их красножопому здоровью ни разу не на пользу. Дикари-с! Что ж, тем лучше.

Может быть, по канонам военной науки и следовало бы немедленно пуститься в преследование бегущего противника, но эта идея нас как-то не вдохновила. Ага, ищите дураков, а уж мы-то знаем назубок, что чем дальше в лес — тем толще партизаны. Ну, или герильерос, если в более привычных для Васкеса терминах. И в самой-то Испании такие время от времени заводятся, а уж для латиносов американских это и вовсе национальный вид спорта. Без достаточных для прочёсывания леса густых пехотных цепей, без кавалерии и без мастино неаполитано — собачек таких конкистадорских, если кто не в курсах — на хрен, на хрен! Поэтому мы ограничились только проверкой результатов стычки. Раненых супостатов наши туземные проводники, конечно, разыскали в два счёта — всех троих, но двое из них оказались уже при смерти, так что их оставалось только добить, чтоб зря не мучились, а вот до третьего, к сожалению, первым из наших добрался Тарх. Млять, грёбаный гладиатор, ни разу не вояка! Решил показать нам, салагам, класс работы мечом по живому мясу! Сперва я ознакомил этруска со своей версией его происхождения и родословной, затем Хренио развил и дополнил эту тему, потом ещё и Бенат от себя добавил. Нахрена нам, спрашивается, его мясницкий «класс» сдался, когда «язык» говорящий нужен? У кого нам теперь выпытывать, что за хрень тут происходит? Много ли толку с того, что это чудо, бывший «бог арены», въехав наконец в ситуёвину, самокритично признало себя «Stultus stultorum rex»? Можно подумать, мы и без него об его умственном уровне не догадываемся!

Ещё двое нападавших оказались убитыми наповал, а пара-тройка «лёгких», выявленных нашими следопытами по следам крови, убежала вместе со здоровыми, и преследовать их даже нашим дикарям представлялось неразумным. Чревато. Вот позже, всем племенем… В общем, «языка» добыть нам оказалось не судьба. Ну, Тарх! Дебилоид вращения, млять! А тут ещё и война намечается — ведь насчёт «всем племенем» наши гойкомитичи не шутят. У них вообще на такие темы шутить не принято. Это наши с их щитами и доспехами отделались дёшево — двумя «лёгкими», не считая неизбежных в подобных переделках ушибов и ссадин с царапинами, а у них — один «лёгкий» и один труп, и хотя тех больше полегло — дела это не меняет. Напали-то ведь ни с того, ни с сего — так не делается, и спускать этого нельзя!

— Охота чужой лес — хозяин нападать нет! — поведал нам на ломаном финикийском старший наших туземцев, — Хозяин — выходить и говорить с охотник. Сражаться нет. Охотник делиться с хозяин добыча — оба разойдись довольный…

Васькин, мигом включив мента, занялся выяснением всех местных обычаев, хоть как-то связанных с нашими обстоятельствами, и я решил довериться профессионалу. Тем более, что главноя-то странность видна в принципе и так. Первые дротики нападавших летели в НАС, а наши туземные спутники пострадали, скорее всего, просто до кучи — из-за того, что оказались в одной компании с нами. Ну и спрашивается, чем же это мы успели ТАК насолить кому-то из дикарей, если за город выбрались вообще впервые, да и браконьерство в чужих угодьях, как выясняется, здесь ещё не повод для крутых разборок. Вышли бы, предъявили бы свои права — что мы, отказались бы отдать им часть мяса? Больше, вроде, ничего ещё натворить не успели. Млять, одни загадки!

Загадок прибавилось, когда испанец выяснил всё, что сумел. Оказалось, что и браконьерство нам инкриминировать ну никак не получалось — лес принадлежал племени наших проводников. И раз мы здесь не сами по себе, а с ними — значит, охотимся законно. А вот те, напавшие, племенную принадлежность которых наши чингачгуки определили сходу, как раз на птичьих правах в этом лесу находились — их племя обитало северо-западнее. И вражды-то с ними у племени наших туземцев не было, что самое-то интересное — нормальные соседские отношения. Всё страньше и страньше…

Потом старший гойкомитич ещё что-то Хренио повтолковывал, показывая трофейные дротики и свои, отчего у нашего мента вообще глаза полезли на лоб.

— Я не понял, о чём он, — развёл руками Васкес, — Говорит, будто таким оружием никто не воюет, а я не вижу разницы — наконечники каменные и там, и там…

— Дай-ка мне взглянуть, — заинтересовался я. Может быть, я и не понимаю ни хрена в криминалистике, но древней историей, в том числе и первобытной, в своё время интересоваться доводилось. Мало ли, вдруг соображу чего?

— Охота, война — такой дротик не возьми! — тут же принялся объяснять мне индеец, указывая пальцем на дротик с длинным и тщательно обработанным наконечником, — Ценный, сломался — жалко. Такой — на праздник возьми, другой люди покажи. А охота или война — вот такой возьми, — он указал на свой, наконечник которого был гораздо короче и обработан грубее, — Сломался — другой сделай, камень много.

Камень, на мой взгляд, у обоих наконечников был один и тот же — здорово смахивающий на кремень, так что дело, надо думать, не в сорте. В размерах, что ли? Я прикинул на пальцах длину «ценного» наконечника…

— Длинный — большой камень надо. Большой камень — мало, очень ценный, — подтвердил мою догадку туземный старшой, — На война или охота такой не возьми — вот такой возьми.

— Понял, благодарю тебя, — кивнув индейцу, я обернулся к менту, — Длину наконечника видишь? Пластина-полуфабрикат откалывалась от призматического нуклеуса. Чем длиннее пластина — тем выше нуклеус на неё нужен. Такие здоровенные каменюки за тысячи лет, считай, почти все повыработали, и найти такую — редкая удача. Изделия из неё — считай, предмет роскоши, а сломать — как два пальца обоссать. Поэтому на дело мелкие идут — как он на своих дротиках показывает…

— Тогда как это понимать? — наморщил лоб испанец, — Абсурд какой-то! Надо бы взглянуть на остальное оружие убитых…

Осмотр оружия вражьих трупов поверг нас в ещё большее недоумение. Среди дротиков преобладали ценные, то бишь с длинными наконечниками, в то время как копья для рукопашки все были оснащены практичными короткими, нашего проводника не удивившими. Получалось, что при экономии на предметах длительного пользования наши противники вздумали вдруг совершенно спокойно транжирить редкие и дорогие расходники. А ведь по уму-то должно бы быть с точностью до наоборот. В натуре абсурд! Может быть, эти красножопые и сдвинуты по сравнению с нами по фазе, но не настолько же, в натуре! Тем более, что вот он, точно такой же местный чингачгук, как и те — и точно так же удивляется увиденному.

— Или я совсем дурак, или это смахивает на показуху, — предположил я.

— А смысл? Не дороговато ли для них?

— Должна быть веская причина, оправдывающая такие затраты. Но прикинь сам, чего получается — на фанатичных смертников типа шахидов они сильно похожи? Значит, гибнуть и оставлять нам своих убитых они не собирались. Тогда, если бы всё прошло по их плану — в наших руках остались бы только убитые и раненые наши и орудия убийства — вот эти слишком редкие и ценные для простых гойкомитичей дротики.

— Ты хочешь сказать, что могут быть другие, для которых такое оружие — обычно? — до Васькина дошло мигом, — И нас хотят поссорить с ними?

— Ага, натравить на них. Элементарная подстава, млять!

— Может быть… Похоже на то… Да, скорее всего, так оно и есть, — резюмировал мент, прикинув хрен к носу, — Вот только… Гм… Почему именно нас? Странно…

— Дело, скорее всего, не в нас самих, а в том, что мы — гости Фамея. Это его, похоже, хотят на кого-то неизвестного нам натравить, а мы — просто удачно подвернулись под руку.

— И некого допросить! — мрачно процедил Хренио.

— Я уже признал, что был неправ и сожалею о своей глупости! — напомнил нам на всякий случай Тарх, на которого мы оба невольно покосились, — И кстати, если дикарь разбирается в этом дикарском оружии, так может, он знает и то, на КОГО нас натравливают?

Идея была здравой, и мы с Васкесом снова принялись опрашивать индейца. Из-за его далеко не блестящего владения финикийским и он понял едва половину из наших вопросов, и мы поняли едва ли больше половины сказанного им в ответ, да и в понятом не могли быть уверены до конца. Кто такие Чаны — судя по интонации нашего проводника, именно так, с большой буквы — мы поняли не до конца. Для племени, вроде, малочисленны, но не семья и не род, что странно для родоплеменного социума. Очень могущественны, хотя властью в общепринятом понимании и не обладают. Жрецы, влиятельные в силу авторитета веры? Но тогда где раскиданные повсюду храмы их религии? Да и не показались нам верования местных чингачгуков хоть сколько-то канонизированными, тянущими на настоящую религию. Верования есть, а вот религией и не пахнет. Тем не менее, из услышанного нами вытекало, что существует некая общность, напрямую не связанная ни с одним из местных племён, но могущественная и почитаемая всеми, весьма влиятельная и владеющая некими таинственными знаниями, а заодно и в изобилии оснащённая крайне редкими и дорогими для обычных гойкомитичей длинными кремнёвыми колюще-режущими предметами. Нельзя сказать, чтобы такой уровень знаний об означенных Чанах нас устраивал, но повысить его сей секунд мешал грёбаный языковый барьер, и мы решили, что информационные пробелы можно будет заполнить и в Эдеме. Быть такого не может, чтоб о столь влиятельной силе там ничего не знали, так что вопрос об одной из сторон провоцируемого кем-то конфликта мы, можно надеяться, проясним. Другую бы ещё сторону прояснить, самих провокаторов…

В том, что это не верхушка племени убитых нами нападавших, туземец был практически уверен. Не в интересах вождей рисковать ссорой со столь важными и могущественными людьми, да и дороговато получается даже для большого вождя целого племени, не говоря уж о родовых вождях. Скорее — кто-то нанял этих людей и использовал их втёмную, но кто бы это мог быть, у нашего проводника не было даже подозрений. Оставалось лишь надеяться, что со временем как-нибудь выяснится и это.

Как установили туземные следопыты, группа нападавших состояла из десяти человек. Половину мы укокошили, потеряв лишь одного индейца, оставшиеся напуганы «громом и молниями» а до их племени путь неблизкий, так что опасаться повторного нападения не приходилось. Нашим же чингачгукам требовалось захоронить убитого соплеменника, и это делало неизбежным привал. А заодно… гм… в общем, у этих первобытных охотников не принято, чтобы пропадало без толку хорошее мясо, поэтому заодно они намеревались не дать пропасть мясу убитых супостатов. В общем, съесть они их решили — ага, без соли и без лука, вместо которых они быстренько набрали изрядную охапку всевозможной съедобной растительности…

Наши и так-то прихренели, а тут ещё и гойкомитичи со своими радушными и явно приглашающими к совместной трапезе жестами — мне пришлось знаком осадить Бената и Тарха, иначе просто не представляю себе, что случилось бы. Уверен, что ничего хорошего. К счастью, и старшой ихний понял всё правильно и помог мне.

— Мы знать — вы не есть такой еда. Но мы и вы — вместе. Вы — не есть, но мы — предложить, — объяснил, короче, после чего велел своим зажарить для нас с нашими бойцами часть туши «медвежьего» ленивца.

Пока основная масса наших хватала ртом воздух — Велтура я даже подгребнул, что муха влететь может — нашего испанского мента, который в силу профессии в некоторых вопросах, пожалуй, даже поциничнее меня, вдруг осенила дельная мысля. Суть её заключалась в том, что сбежавшие супостаты с перепугу бросили своих тяжелораненых и об их судьбе ни хрена не знают. В том числе и о том, что Тарх убил потенциального «языка». И это хорошо, что не знают. Что, если сымитировать, будто мы взяли пленника живым, увели и где-то прячем, выпытывая у него всё, что нас интересует? Разве не забеспокоятся от этого «провокаторы», едва ли желающие, чтобы их интриги вскрылись? А как занервничают, засуетятся — тут-то и наделают ошибок, по которым их и можно будет выявить.

Поговорив со старшим наших людоедов и объяснив ему суть задумки, мы с ним легко договорились. Съесть целых пять трупов они один хрен не могли, а идея им понравилась, так что одним «пожертвовали» безо всякого спора. Да ещё и работу всю сделали, пока мясо жарилось, со всей дикарской основательностью и квалификацией. Труп добитого Тархом несостоявшегося «языка» аккуратно перетащили и притопили с помощью камней в болоте, кровищу и прочие следы хорошенько прибрали, а затем «как надо» поверх наследили. Даже кровищи с других трупов сцедили, дабы при уходе создать характерный кровавый след…

Каково на вкус человеческое мясо, мы дикарей не спрашивали. У них своя жизнь и свои понятия о том, что хорошо и правильно. Спасибо хоть — специально ради еды на людей не охотятся. Нам их сейчас один хрен не переделать, да и не за этим мы здесь, откровенно говоря, а по своим собственным делам. Они же нам свой образ жизни не навязывают, верно? Не нравится — не ешь, как говорится. А мясо ленивца оказалось очень даже вполне. Вонизм при зажаривании на костре исчез полностью, а на вкус оно баранину напоминает. Мясо как мясо, так что стрескали мы его с удовольствием.

 

17. Следствие ведут знатоки

— Всё, как вы и предполагали! — сокрушённо развёл руками Фамей, — Ятонбал клянётся богами, что и эти его рабы тоже сбежали — прямо один за другим бежать от него повадились. Я уверен, что негодяй нагло лжёт, но доказать ничего нельзя, а без доказательств я не могу арестовать и подвергнуть пытке наследника уважаемого рода и сына верховной жрицы Астарты.

При этих последних словах отца Аришат поморщилась — едва заметно, стараясь не показать вида, и я решил пока не заострять на этом внимания. Позже её расколю, с глазу на глаз…

— Тем более, что совершенно непонятно, зачем это ему, — добавил Васькин.

— Я знаю, зачем! — заявил вдруг Велтур.

— И молчал? — прихренел я.

— Я пытался тебе рассказать, но тебя это не заинтересовало!

— Даже так? Ладно, я был неправ, и теперь меня это интересует. Рассказывай!

— Ну, я ведь тогда начинал рассказывать тебе про этого дурака и козла — жениха Милькаты? А это он и есть, этот самый Ятонбал.

— Он не так уж и глуп, — заметил суффет.

— Ладно, это не столь важно, — вернул я разговор к теме обсуждения, — Какое ему дело до нас? Допустим, ему удалось бы — что он от этого выигрывает?

— Так месть же! Я же его невесту… ну, в общем…

— Сделал женщиной, — закончил я за него, — Это было на празднике Астарты, и если он сам проворонил, то кто ему виноват? Лучше было бы, если бы размалёванное чудо в перьях какое-нибудь её распробовало? И кстати, а почему он сам проворонил? ТАКУЮ деваху — ну никак не должен был…

— Так говорю же — дурак он! Мильката мне сказала, что он увлёкся ещё какой-то жрицей и в праздник эту жрицу искать пошёл, а про неё забыл. Ну, Мильката и обиделась, а тут ещё и эти дикари…

— Что за жрица? — обернулся я к Аришат, — Вас в храме и двух десятков не наберётся, и все видят всё, так что ты должна знать, кто именно.

— Да неважно это, — поморщилась финикиянка, — Какое это имеет отношение к делу?

— Нам тут любые подробности важны.

— Я тебе потом расскажу — с глазу на глаз, ладно?

— Нужно, чтобы знал и Хренио — он у нас как раз по части расследований.

— Ладно, но не сейчас. Не при отце…

На эту тему мы с ней говорили вполголоса, а мой шурин тем временем развивал другую тему — о патологической дури соперника:

— Кем надо быть, чтобы не понимать? Жрица могла и до другого дня подождать, а девчонка уже пришла и уйти не может, пока не… гм… это самое… А этот идиот — вообще непонятно, о чём думал. А теперь бесится, хоть сам же и виноват.

— Это похоже на него? — спросил испанец у Фамея.

— Ну, молодой, горячий, мог и наделать глупостей сгоряча…

— Не сгоряча, а спьяну, — шёпотом прокомментировала для меня Аришат.

— Хотя — странно всё-таки, — продолжал её отец, — Мог, конечно, в дурь попереть, но чтоб НАСТОЛЬКО…

Нормальная тема для мирной застольной беседы? Увы, слишком уж она для нас сейчас злободневна…

Как мы и ожидали, придуманная Васкесом ответная провокация оказалась результативной. Приведённый под конвоем и помещённый в подземелье фамеевского особняка раненый «пленник» — его старательно изобразил переоблачённый и размалёванный соответствующим образом один из наших туземных проводников — заставил наших тайных недругов занервничать. А уже ночью, ближе к рассвету, в дом попытался проникнуть диверсант. Не то, чтоб его ждали именно в эту ночь, но чисто из профессиональной ментовской паранойи Хренио допускал и версию внутригородских интриг, и исключительно в её рамках мы убедили суффета перестраховаться. Мнимый пленник, которому в «кутузке» было возвращено его настоящее обличье, уже поздним вечером был тайком выпущен и присоединился к соплеменникам, с которыми и покинул город совершенно открыто, а его место в подвале занял загримированный под него боец из наиболее преданных Фамею воинов городской стражи. Засада состояла из нескольких его сослуживцев, притаившихся в самом доме. Так, для порядка — в качестве основной версии мы рассматривали туземную, и именно к ней наш мент готовился всерьёз, собираясь на следующую ночь засесть в засаду сам с пятью хорошо натасканными и тщательно проинструктированными бойцами из числа наших бодигардов. Млять, ну и облажались же мы с этим приоритетом версий! Нет, бдительности-то эдемским стражам порядка хватило, не хватило квалификации. Взять проникшего в дом злоумышленника живым им не удалось, и наутро мы лицезрели лишь его труп. А мёртвые — они ведь просто поразительные молчуны. Впрочем, не всегда и не для всех. Когда убитого рассмотрели местные, в нём опознали одного из рабов видного и заведомо добропорядочного гражданина Ятонбала. Было от чего выпасть в осадок! По словам его именитого хозяина, раб был послан им накануне с мелкими поручениями на рынок и — ага, не вернулся. Что ж, при всей необычности инцидента — увы, бывает и такое. Но это были ещё только цветочки — ягодки ожидали нас днём…

Иду я, значится, по рынку, никого не трогаю — даже рэкетировать никого и не думаю, гы-гы! С самыми мирными и даже законопослушными намерениями, короче говоря. И тут из толпы вдруг выпрыгивает размалёванный гойкомитич, да без единого звука сразу на меня бросается, да всё это как-то моментально — я и перебздеть-то толком не успел. Юмора, естественно, ни хрена не понял, на автопилоте руку его с кинжалом перехватил — это когда он уже второй раз замахивался. В общем, не будь на мне моей бронзовой кольчуги под туникой — так бы и пал героически во славу Тарквиниев, млять! Индюк вырывается, отскакивает — видно, что тоже юмора не понял. Я — всё ещё на автопилоте — за меч хватаюсь, Бенат с Тархом — уже с мечами наголо — подскакивают и продырявить чингачгука норовят, я хриплю им, чтоб «живьём брать демона», тот въезжает, что здесь ему — не тут, да наутёк, мы — следом. А чингачгук, хоть и босой, но бегать умеет, надо отдать ему должное. Гоняться за этим горе-ассасином по всему рынку — ага, мальчика нашли, млять — в мои планы не входило. Народец-то ведь кругом тоже всполошился, а среди толпы каждый третий — такой же гойкомитич, и они ж для нас практически все на одно лицо, так что неразбериха назревала ещё та. Исключительно чтобы пометить нужного нам, дабы ошибки не вышло, я шмальнул ему вслед из пружинной пистоли и угодил в поясницу. И тут это чудо красножопое, почуяв, что дело — дрянь, вдруг ещё один кремнёвый ножик выхватывает — тот кинжал оно, убегая, зачем-то под ноги нам швырнуло — и по горлу себе чикает. В общем, опять не склонный к даче показаний труп нам достался. Так это, думаете, конец истории? Хрен там!

Практически одновременно состоялось аналогичное покушение и на Велтура. Ну, мы-то все в кольчугах под туниками, так что и результат, хвала богам, точно таким же оказался. Только вот охрана шурина всё-же с квалификацией подкачала, да и сам парень погорячился, вместо пружинной пистоли — я дал ему свою вторую на всякий пожарный — меч обнажил. Ранить-то они этого индюка ранили, и достаточно приметно, но не тяжело, и тот таки смылся. Что характерно — тоже не забыв бросить под ноги преследователям орудие не удавшегося убийства. Ну, этот-то в конечном итоге тоже хрен ушёл — попался патрулю городской стражи, от которой и схлопотал копьё в брюшину. Короче — три безмолвных трупа и три каменных кинжала. Два последних трупа, когда их отмыли, да местным показали, тоже рабами этого Ятонбала оказались — ага, тоже сбежавшими, не спросясь хозяйского дозволения. И кинжалы откуда-то из неведомого хозяину источника взявшими — туземные каменные, но по туземным меркам весьма непростые и уж всяко не дешёвые. Причём, в двух последних случаях редкое, дорогое и весьма характерное оружие ПРЕДНАМЕРЕННО оставлялось для будущего следствия — ага, типа эдакой подсказки для особо тупых…

Я уже говорил, кажется, о разнице между каменным оружейным ширпотребом и предметами роскоши? Да, помню, только на примере копий и дротиков. Ну так и с ножами та же самая хрень. Нормальный практичный каменный нож гойкомитичей — короткий, чаще всего его клинок короче рукояти. Даже у ритуальных жертвенных ножей тех же самых ацтеков, уж всяко не ширпотребовских, редко когда их кремнёвый или обсидиановый клинок заметно длиннее рукояти бывал. Нет, кинжалы-то длинные боевые и охотничьи у чингачгуков тоже есть, но они у них либо костяные, либо из твёрдого дерева, а режущие лезвия — наборные из вклеенных в желобок костяной или деревянной основы каменных микролитов. А иногда и ими не заморачиваются, кинжал ведь — оружие прежде всего колющее, а режущим ему при этом быть не обязательно. Но это — нормальный функциональный ширпотреб, изготавливающийся и применяющийся рационально. Перед нами же лежали три длинных цельнокаменных кинжала, прямо таки кричащих о своей редкости, эксклюзивности и ну никак не ширпотребовском назначении. Зарезать или заколоть таким кинжалом надёжно удерживаемую и лишённую возможности сопротивляться жертву на алтаре — это я представить себе ещё могу, но вести им бой — одноразовое какое-то оружие получается. Собственно, у всех трёх острия и выкрошены при ударах и падении, как и следовало ожидать. В общем, при наличии нормального и вполне функционального ширпотреба — прямо сюрреализм какой-то получается. Театр абсурда, если не считать того, что он чуть ли не аршинными буквами — ага, специально для тугодумов вроде нас — указывает на Чанов.

Как мы и рассчитывали, кое-что Фамей нам о них порассказал. Это не племя и не род, это объединение местных туземных жрецов. Причём, какое-то отдельное, прямого отношения к местным племенам не имеющее. Их уважают, их почитают, их побаиваются, но как-то опосредованно. Я ведь, кажется, уже упоминал, что развитой канонизированной религии у тутошних гойкомитичей нет? Есть какие-то ритуалы, есть шаманы, есть священные пещеры, где они молятся духам — всё как у людей… тьфу, у дикарей. А вот настоящей религии нет — ни храмов, ни жреческой касты с её иерархической организацией и запретными для мирян тайнами. Но это у них нет, у простых кубинских дикарей, а вот у Чанов — есть. Ну, не египетские храмы и не месопотамские зиккураты, попроще и поближе к природе, но кое-что. Например, пирамидальные земляные насыпи, на вершинах которых — деревянно-земляные святилища. Примерно о таких же рассказывают и плававшие на материк купцы, но это у ольмеков тамошних сейчас по бедности, а раньше они их и камнем облицовывали. Ну, в городах, конечно, в деревнях-то всё попроще было. В глубокой древности, до того, как зажрались — тоже, говорят, не облицовывали и в городах, так что к истокам, можно сказать, вернулись. Так то ольмеки материковые поздние, которым после этапа развитой цмвилизации сами боги велели пирамиды строить — хотя бы уж земляные, раз каменные не под силу. А тут — дикари натуральные, даже земледелия настоящего не знающие, некоторые даже в пещерах всё ещё живут, а всё туда же — тоже земляные пирамиды сооружают. Кто у кого этот обычай собезьянничал, интересно узнать? Но о таких тонкостях эдемский суффет не знал. Знал только о том, что земляные пирамидальные подножия святилищ были всегда — и на имеющем развитые земледельческие культуры материке, и здесь, на этом населённом дикими охотниками и собирателями острове. Только не на всём острове, а у Чанов. Живут они к северо-западу от Эдема, у подножия невысоких гор и в самих горах — ага, тех самых, в которых Васькин коку выращивать предлагает. Горы это известняковые, с крутыми склонами, но почти плоскими вершинами, да и пещер в них — видимо-невидимо. В этих пещерах и в селениях из примитивных хижин и шалашей живут точно такие же дикари, как и по свему острову, а рядом с ними — насыпные пирамиды и посёлки этих таинственных Чанов. И так было всегда, как сказал нам Фамей, с самых незапамятных времён….

Какова степень влияния этого жреческого объединения на окружающие их племена местных чингачгуков, главный городской финикиец и сам не очень-то представлял. Власть в её традиционном понимании Чаны имели лишь над теми дикарскими общинами, что жили непосредственно рядом с ними, кормили их и участвовали в их обрядах хотя бы в качестве зрителей. То бишь, говоря современным языком — над адептами своей религии, в отношении которых правомерно говорить о какой-то первобытной теократии. Странно для примитивного охотничье-собирательского социума? Однако ж — факт. Но сколько их там таких, фанатично верующих? Горстка по сравнению со всем населением острова! А над прочими племенами власти у Чанов не было, был только авторитет. Хватит ли его на то, чтобы поднять все окрестные племена на «священную войну» против эдемцев? Этим вопросом Фамей задавался и сам, и возникавшие при этом мысли его не радовали. Судя по произошедшим инцидентам, их организаторы явно считали, что запросто может хватить. Иначе какой смысл натравливать его на немногочисленную и слабую в чисто военном отношении жреческую общину?

Политик есть политик. Мы с Хренио гадали, рассматривая различные версии, в том числе и эту, а суффет сразу же почуял, что ноги у этих провокаций растут из города — однозначно и без вариантов. Все прежние конфликты колонистов с туземцами происходили из-за инцидентов непосредственно с соседними племенами и ограничивались войной с конкретным племенем, в которую прочие не вмешивались. Чаны — тем более. За несколько столетий существования колонии не возникало у них для этого причин, никакого дела до города им не было, как и городу до них, и наше появление ничего в этом раскладе не меняло. А вот кое для кого в городе — очень даже меняло. Клан Тарквиниев сейчас — единственная связь Эдема со средиземноморской прародиной, без которой судьба колонии представляется исключительно в мрачных тонах. Бросить-то баснословно выгодный бизнес Тарквинии, конечно, и не подумают, но инциденты с сыном и зятем наследника главы клана, то бишь с Велтуром и со мной — это ведь не хрен собачий. Даже не смерть, даже не ранение, даже сам факт покушений — уже повод для нешуточного скандала с гарантированным поиском виновных «стрелочников». А кто главный «стрелочник»? Тот, кто должен был обеспечить нашу безопасность, то бишь городская власть. А власть здесь — это он, Фамей. Прошляпил, не обеспечил, а в результате — подверг всех своих сограждан опасности ссоры с единственным связующим звеном через океан. Тут уже не столь важно, как на самом деле отреагируют на инциденты Тарквинии, важнее настрой перепуганных перспективой ссоры горожан. Это во-первых, а есть ведь ещё и весьма не пустяковое «во-вторых». От него ведь теперь будут ожидать и требовать немедленных действий, а все улики указывают на Чанов. А война с ними, судя по расчётам злоумышленников, чревата и войной с окрестными дикарями, и это — ещё большая опасность для колонии. А виноват кто? Правильно, опять власть, то бишь опять он, Фамей. Так может, он — того, занимаемой должности не соответствует? Может, городу другой суффет нужен, поблагоразумнее и поосмотрительнее?

Теоретически на должность суффета мог претендовать любой гражданин. На практике — достаточно обеспеченный, поскольку у финикийцев, как и у римлян, жалованья от казны магистратам не предусматривалось. Хочешь занять престижную должность и этим прославиться — прославляйся, но за свой собственный счёт. Ещё реальнее — с хоть какими-то реальными шансами быть избранным, а не провалиться на выборах — могли тянуть на суффетскую должность лишь представители пятнадцати богатейших и влиятельнейших семейств, как раз и составлявшие городской Совет. Но и в Совете Пятнадцати не все одинаковы. Род Фамея — традиционно знатнейший и влиятельнейший. Если бы законы позволяли избираться каждый год подряд — скорее всего, он так бы и был бессменным суффетом, как и его напарник из дружественного семейства. Такого священные законы предков не позволяют, но какая разница? На следующий год, после осенних выборов, его сменит верховный жрец Баала, представитель второго по знатности рода, и оба они с напарником будут продолжать его же политику, с ним же и согласованную. А ещё через год их снова сменят они с напарником, и так всё время. В отличие от крупных городов Средиземноморья, Эдем невелик, в нём все знают всех, и политика здешняя проще и «домашнее». И не в свой год правления городом многие решения фактически, будучи бесспорным лидером всех четырёх «суффетских» семейств, всё равно будет принимать Фамей — вплоть до того, что и гонцы с донесениями частенько будут бегать сперва к нему, а потом уж к действующему суффету. Все ведь обо всём прекрасно знают, и всех это вполне устраивает — ну, кроме некоторых смутьянов…

Род Ятонбала был из числа крутых полутора десятков «советских», то бишь по местным меркам олигархических, но не из числа четырёх «суффетских». Словом — не из «партии власти». И из тех остальных он не был бы самым крутым, если бы не мамаша евонная, из фамеевского рода происходящая и двоюродной сестрой самому Фамею приходящаяся. Дальняя родня, короче, но по женской линии, в официальный расчёт не принимаемая. И если, скажем, суффет Фамей вдруг в глазах сограждан круто облажается, так это он не просто сам по себе персонально облажается. Если бы! В его лице облажается вся его «партия власти», и тогда новых суффетов города осенью запросто могут выбрать из противостоящей им в Совете группировки. И Ятонбал в этом случае — один из наиболее вероятных претендентов. Есть познатнее его, есть побогаче, но не у всех мамаши — верховные жрицы Астарты. Суффет-то надеялся, что родственница обеспечит лояльность своего нового семейства, а выходит — зря надеялся. Родной сын ей ближе двоюродного брата, а влияние храма Астарты в городе, населённом по-архаичному набожными финикийцами — уж всяко немалое. Млять, ну и гадюшник же тут у них, в этом ихнем «раю земном»!

— Теперь — рассказывай! — велел я Аришат, когда мы наконец прошли в её покои после пирушки, — Что там с этим Ятонбалом и жрицами твоего храма?

— Ну, вы ведь уже слыхали, что его мать — наша верховная жрица? Но понимаете ли вы, что это значит?

— Я уже понял, что она — твоя начальница. Или ты имела в виду что-то ещё?

— Как вы уже знаете, для любого эдемца провести ночь со жрицей Астарты — очень престижно. Со жрицей высшего разряда — ещё престижнее. А уж иметь с ней постоянную связь — догадываетесь? — и подмигивает мне с улыбочкой — типа, осознай и зацени своё счастье, — И чем выше позиции жрицы в храме — тем престижнее. А я — считаюсь первой после верховной и её наиболее вероятной преемницей. А поскольку она уже не в том возрасте, чтобы продолжать служить богине на ложе — получается, что из тех, кто служит, я — первая, — ага, и снова мне подмигивает эдак многозначительно.

— Я оценил, — подтвердил я ей с ухмылкой, — Не отвлекайся от рассказа.

— Ну, а Ятонбал — её сын. И он домогается меня — представляете? Его мать — двоюродная сестра моего отца, он мне — троюродный брат, и это его совершенно не останавливает!

— А как к этому относятся ваши законы? — поинтересовался испанец.

— Браки между родными и двоюродными братьями и сёстрами запрещены категорически. При родстве от третьего до седьмого колена — уже не так строго, но не одобряется. Требуется специальное разрешение, которое при родстве в третьем колене получить — ну, за всё время существования Эдема ещё не было таких случаев, чтоб разрешили. Даже для четвёртого колена не припоминаю…

— А почему тогда?..

— Так в законах ведь говорится о браках, а не о… В общем, получается лазейка, на которую нет чёткого и однозначного запрета. Он домогается, его мать прозрачно намекает, что надо поддаться и что так угодно Астарте, я уклоняюсь всеми правдами и неправдами, а отцу не говорю — не хочется скандала. И так отношения между ними гораздо хуже, чем следовало бы между роднёй…

— Так, ну а к нам это каким боком? — вернул я её «ближе к телу».

— Ну, я уклоняюсь как могу, а тут вы приплыли. А на носу ведь ещё и праздник Астарты — дикари, естественно, набегут, проходу от них не будет. Ну, я к отцу — надо, мол, от дикарей этих как-то отвертеться, ну а с кем-нибудь из вас меня свести он уже и сам сообразил. В целях улучшения важных для города торговых отношений, хи-хи! Тут нашей верховной крыть нечем, причина уважительная — не может же Астарте быть неугодна польза для всего Эдема, хи-хи! Ну, она пока отстала, без её давления сынка её отшивать легче, а он обиделся, в праздник напился, а он ведь, как напьётся — глупее ламантина делается. Такое отчебучит, что хоть стой, хоть падай…

— Забыл о невесте и полез к тебе?

— Ну да! Только ко мне его, конечно, никто не пустил — я ведь занята была… ну, кое с кем! — и снова подмигивает мне, оторва, — А этот ещё хлеще обиделся, о Милькате и не вспомнил, стал к другим жрицам приставать, ну и нашлась одна, перед мамашей его всё время выслуживается…

— Так-так! Я, значит, получается, тебя у него из-под носу уволок, а Велтур тем временем его невесту вместо него распробовал? А этот проспался, протрезвел, осознал…

— Снова напился и обиделся уже на вас обоих, — закончила за меня мою мысль финикиянка.

— Из-за того, в чём сам же себе и виноват? — хмыкнул Васкес.

— Из-за этого — в особенности, — подтвердил я, — Обезьяны, особенно высокопоставленные, всегда правы, а виноват у них всегда кто-то другой. Обычно — тот, кто испортил настроение. А уж тот, кто выставил такого примата дураком — враг номер один, покусившийся на святое, — из-за цейтнота с моим аппаратом я так и не успел скормить нашему менту даже «Непослушное дитя биосферы» Дольника, не говоря уже о Протопопове с Новосёловым. А их ведь там, в полиции, этологии не учат, их только ортодоксальной психологии учат, которая сама многого не догоняет, так что — увы, не всё в человеческом поведении понятно и доблестным правоохранителям…

— Ну, может, ты и прав. Наш комиссар иной раз именно таков и бывал. Как-то раз облажался, а я ведь предупреждал, что так нельзя — так я же и виноватым у него оказался, что не сумел убедить. Сержанта вон из-за этого не получил в положенный срок…

— Начальство — оно практически всё такое. Это тут нам с Тарквиниями крупно повезло, но такое толковое начальство — редкое исключение, а обычно уроды вроде твоего комиссара попадаются. Думаешь, моё начальство в прежней жизни лучше было? Обезьяны ещё те! Особенно — потомственное начальство, не в первом поколении которое — бабуины бабуинами, млять…

— О чём это вы? — поинтересовалась Аришат, поскольку начальственные кости мы перемывали, конечно же, не на финикийском.

— Да об обезьянах — двуногих и без хвостов, — разжевал я ей суть.

— А разве такие бывают? — здесь вообще только один вид американских широконосых обезьян водится, так что она ни о в натуре очень похожих на людей человекообразных обезьянах Старого света, ни даже о макаках с павианами не в курсах, и аналогия ей сходу не понятна.

— Так а этот Ятонбал — кто по-твоему? Да и разве один только он?

— Точно! — подтвердила жрица после того, как въехала наконец и отсмеялась.

— Так тогда получается, что все эти покушения — просто из-за ревности Ятонбала? — с явным сомнением спросил Хренио, — Два последних на рынке — ещё можно было бы на это списать, будь они единственными, но ведь было же ещё и нападение в лесу, а затем — попытка убрать нашего пленника. Не слишком ли грандиозно для обычной ревности?

— Причём, напавший на меня САМ перерезал себе горло, чтобы не попасться нам живым, — добавил я, — Такая преданность хозяину — большая редкость, и такими рабами даже не самый умный хозяин не станет жертвовать по пустякам.

— Тем более, что прошло несколько дней, и Ятонбал должен был успеть и протрезветь, и одуматься, — заметил Васькин, — Нет, хоть убейте меня, но тут наверняка что-то посерьёзнее…

— Наверное, вы правы, — согласилась Аришат, — И ешё, я бы посоветовала вам приказать охране пленника не пускать к нему вообще НИКОГО — ну, кроме моего отца и вас самих. Только скажите об этом отцу сами, а я… Ну, в общем — я вам этого не говорила, вы сами додумались.

— И ты нам, конечно, ничего не расскажешь? — предположил я.

— Не могу — я поклялась перед Астартой. Постарайтесь догадаться сами…

— Перед Астартой, говоришь? А ведь такую клятву с тебя могла взять только ваша верховная, верно? И вряд ли она стала бы посвящать тебя во что-то, о чём надо молчать, если бы это знание не требовалось тебе для выполнения какого-то её тайного приказа — так? И если это связано с нашим пленником…

— Яд у тебя уже при себе? — тут же въехал в суть Васькин.

Ничего не отвечая нам вслух и не нарушая тем самым формально данной клятвы, финикиянка лишь глазами показывала нам, что мы на верном пути к разгадке.

— А объяснила она тебе своё задание тем, что нельзя допустить опасного для города скандала? — и снова в ответ молчание, но с утвердительным взмахом ресниц.

— Выходит, твой отец прав, и интрига направлена прежде всего против него, — подытожил наш мент, — А имитация мести из ревности — маскировка на случай, если мы всё-таки что-то пронюхаем? Что у вас полагается по вашим законам для таких случаев?

— Даже за убийство может быть присуждена денежная вира, — ответила жрица, поразмыслив, — Не в вашем случае, конечно — слишком большой скандал. Но это если вас собирались убить. Если только ранить без смертельного исхода, то и с вами речь была бы только о вире. Ятонбал достаточно богат, чтобы заплатить её. Заплатит, поклянётся перед богами больше так не делать, и инцидент будет считаться исчерпанным…

— Тогда с покушениями в городе ситуация ясна. А с нападением в лесу? Десять человек, из которых потеряны пятеро. Разве у Ятонбала так много настолько преданных ему рабов? Сомневаюсь! Да и наши дикари говорили про соседнее племя…

— То чудо в перьях во дворе храма, что недовольно зыркало на нас с Тархом! — припомнил я, — Оно из того племени?

— Да, это один из их вождей, — подтвердила Аришат, — Как раз на днях у него пропало несколько человек, а позавчера я видела у него на поясе железный кинжал…

— Вы продаёте оружие дикарям? — быстро спросил испанец.

— Нет. Формально это не запрещено, но так никто не делает. Маленькие хозяйственные ножики и топорики из мягкого и быстро тупящегося железа — это самое большее. А вообще — хватает с них стеклянных бус и цветных ленточек. Они и со своим-то каменным оружием опасны, а если дать им ещё и железное — да спасут нас боги от такой беды!

— Ясно. Значит, кинжал — вознаграждение вождю за предоставленных для нападения на нас людей. Раньше он принадлежал Ятонбалу?

— Не тот, который он носит сам. Не роскошный, а самый обычный — вряд ли удастся доказать, что он принадлежал ему. Такие у многих наших горожан.

— Облом, — констатировал мент, — К чему ж прицепиться-то…

— Откуда у дикарей редкие и дорогие длинные наконечники для их дротиков? — напомнил я вопрос, которым мы задались ещё в лесу, — Эти жрецы ихние, Чаны которые, торгуют ими?

— Очень редко и понемногу, — сообщила финикиянка, — Стоят они дорого и хранятся бережно, так что хватает надолго. Даже у самих Чанов такие наконечники — скорее церемониальные, чем охотничьи.

— То есть покупка нескольких десятков таких наконечников — очень крупная сделка? — Хренио в этот момент здорово напомнил мне взявшего след охотничьего пса — не зря ведь ментов издавна ещё и легавыми кличут, гы-гы!

— Да, и в тайне её не сохранить, — закончила понявшая его мысль жрица.

— А дикари не слишком богаты для таких крупных покупок, — заметил я.

— Верно, — Хренио призадумался, — А в городе никто из местных богатеев не коллекционирует оружие дикарей?

— Коллекционируют. Как раз Ятонбал и коллекционирует, — сказал неведомо как подошедший незаметно для нас Фамей, — С этим я разберусь…

Когда суффет и Васькин ушли заниматься следственными мероприятиями, мы с Аришат, ясный хрен, тоже зря время не теряли — ага, в горизонтальном положении. Она ведь в нём просвещать меня предполагала «с глазу на глаз», так зачем же разочаровывать классную бабу? А вот после того, да ещё и выкурив сигару — отчего ж не поговорить?

— Зачем вы с шурином вообще на рынок пошли? Вам-то здесь что покупать? — недоумевала финикиянка.

— Да мы и не покупать, мы — так, присмотреться…

Покупать нам тут и в самом деле нечего, ведь самые лучшие товары нами же и привезены. А присматривались мы к местному ширпотребу, дабы въехать, чем вообще живёт город, вокруг которого мы не увидели ни хлебных полей, ни виноградников. Пшеница и виноградное вино здесь — редкие элитные деликатесы, которые только олигархам местным и доступны. Тем не менее, и хлеб простые горожане едят, и вино пьют. Как нас тут уже просветили, в принципе-то и пшеница, и ячмень в этом климате и прорастают, и вызревают. Да ещё какие! В человеческий рост трава вымахивает, а то и выше, но колосков с зерном — хрен, да ни хрена. И климат благодатнейший, и земля плодороднейшая, да только не в коня корм — всё в стебли с листьями и уходит, то бишь в солому, а урожай зерна — мизерный, да ещё и собирать его неудобно с эдакой-то высоты. Птицы явно больше склюют, чем жнецы соберут. Такая же хрень и с ячменем получается, из которого, вдобавок, и хлеб выходит говённый. Потому-то и не заморачиваются здесь с зерновыми. Для элитариев торговцы со Старого Света пшеницу привезут, дабы те пищей предков полакомились, а прочие — кукурузный хлеб трескают. Я ведь уже упоминал, кажется, о торговых связях эдемцев с ольмеками? Кока андская через них транзитом идёт, ну а заодно и кукуркзное зерно у них же покупают. У ольмеков оно сущие гроши стоит, цивилизация ведь — аграрная, на кукурузе той как раз и базирующаяся, так что смысла колонистам выращивать её самим — ни малейшего. Ага, местечковая глобализация…

Кукуруза, впрочем — одно название по сравнению с привычной нам современной. Зёрнышки мельче современных раза в два, початок — редко когда заметно крупнее хорошей еловой шишки. А так — кукуруза как кукуруза. Мать рассказывала мне про кукурузный хлеб — детство её на времена Хруща пришлось, на той кукурузе помешанного, так что наелась она его, что называется, по горло, и впечатления по сравнению с пшеничным — ниже плинтуса. И крохкий, и комковатый, и тяжёлый, и вкус какой-то совсем не хлебный — раскритиковала мне его в пух и прах. А ведь и за таким в очередях давились в те полуголодные времена! Может, от этого у матери и такие воспоминания о том кукурузном хлебе? На мой же вкус — вкус человека, выросшего в куда более сытое время — ну, своеобразный хлеб, на любителя, но есть можно вполне. Если, конечно, желудок его принимает и переваривает. У меня — переваривает без проблем, так что я воспринял его нормально, да и Велтур тоже, а Хренио он, например, даже понравился.

С вином же здесь ещё проще. Местный дикий виноград — тот, который настоящий — не очень-то для виноделия пригоден, хотя экспериментировали эдемцы в своё время и с ним. Не то, чтоб привезённый не прижился — прижился, но за ним же ухаживать надо, а колонисты местные по сравнению со своими средиземноморскими предками здорово обленились. Зачем утруждать себя без необходимости? Разве за этим они через океан плыли? Так что культурный виноград у них быстро выродился, а дикий каким-то не таким оказался. Ну так и что с того? Олигархи тутошние привозным вином лакомятся, а простонародье давно уж тому винограду замену нашло — морской виноград. Строго говоря, он не морской, а приморский, то бишь на берегу растёт, а не в самой воде, да и не виноград это на самом деле — не вьющаяся лоза, а настоящий кустарник, и листья у него округлые, совершенно на виноградные непохожи. Похожи только грозди ягод, да только сами ягоды — с одной крупной косточкой и очень сладкие, когда созреют. Из-за этой косточки есть надо осторожно, как и груши эти местные костистые, авокадо которые — тоже с виду груша как груша, но внутри одна крупная косточка. Вот и виноградины эти морские такие же точно. Их и так едят, и варенье из них делают, и вино. Не виноградное, конечно, своеобразное, но тоже очень даже неплохое. При этом растёт себе этот псевдовиноград сам по себе, ухода не требует, да ещё и солёной воды не боится — по барабану она ему. Не то, что эти тоже вкусные, но страшно капризные груши-авокадо, у которых хорошо, если одно дерево из десятка нормально заплодоносит. С этим морским виноградом таких проблем нет — нашёл подходящий молодой кустик, аккуратно выкопал, в свой сад пересадил, и все дела. Ну, поливать ещё иногда в сухой сезон не помешает, а так — посадил и забыл, что называется. Хрен его знает, чему он там на самом деле родственен, не ботаник я ни разу, но растительность явно полезная, и как вернёмся в Карфаген — надо будет с Наташкой поконсультироваться на предмет его акклиматизации.

Собственно говоря, примерно так эдемские колонисты и выращивают для себя всё то, что выращивают сами. Табак — не в счёт, это — основной экспортный товар, а всё прочее — по линии наименьшего сопротивления, как говорится. Папайю, например — дынное дерево, на пальму похожее, хотя и не пальма ни разу, плоды которого в натуре здорово дыню напоминают — точно так же, как и морской виноград — пересаживают к себе найденное в лесу молодое деревце. Она совсем не так капризна, как авокадо, так что грушами, которые не груши, в Эдеме мало кто заморачивается — разве только те, у кого сад большой и рабов достаточно, а дыни, которые не дыни — как и виноград, который тоже ни разу не виноград — есть практически у всех. Есть тут и здоровенная настоящая пальма — знаменитая кубинская королевская, как Васкес мне объяснил, дающая плоды вроде орехов — отдалённо кокосовые напоминают и тоже съедобны, но мельче, гораздо мельче, и до настоящих кокосовых по качеству им далеко. А настоящих кокосовых пальм, которыми современная Вест-Индия кишмя кишит, мы здесь почему-то не увидели ни одной, да и сами колонисты ничего о них даже и не слыхали. Не только сухопутные горожане, даже те местные морские купчины, что к ольмекам на материк за кокой и кукурузой плавают. Это оказалось неприятным сюрпризом — Коллинз уверял, что испанцы в Центральной Америке застали её практически повсюду, а Колумб, вроде бы, даже и на Кубе обнаружил, и я крепко надеялся набрать зелёных орехов на обратный путь. А тут — такой облом. Выходит, Колумб королевскую пальму с кокосовой перепутал? Так ведь не настолько они похожи, а настоящие кокосовые он должен был видеть и хорошо запомнить ещё до своих плаваний, когда бывал на португальской службе на западном побережье Африки. Ну да ладно — хрен с ним, с этим Колумбом, нет — так нет, не очень-то и хотелось. Так или иначе, жратвы местной — дикорастущей и привозной с материка — эдемским финикийцам хватает, а та, что привозится из Средиземноморья — так, полакомиться для тех, кому по карману. В окрестных десах ещё хватает дичи, море полно рыбы и тех же ламантинов с черепахами, а во дворах местами даже привезённые с материка индюки попадаются. С голоду без наших поставок тут вряд ли кто скопытится.

Такая же примерно хрень и с тканями. Шерсть здесь стричь, конечно, не с кого, да и жарковато для шерстяной одёжки, а хлопковых плантаций мы близ города не углядели, но какую-то дерюгу местные из чего-то выделывают. Я ведь упоминал уже, что тонкими тканями хорошей выделки и средиземноморский античный мир не слишком избалован? Ну так а тутошняя ткань и по средиземноморским меркам — мешковина мешковиной, разве только нищебродам каким на одёжку сгодилась бы. Поэтому элита местная в привезённые из-за океана ткани одевается, а простонародье и дерюгой этой довольствуется. Надо для приличия быть хоть во что-то одетым, ну и достаточно, на тенты от солнца, на паруса и на занавески от москитов тоже годится, а от холода на Кубе никто ещё не задубел. Перегреться на солнце здесь не в пример реальнее! В принципе, и без наших поставок тканей ничего с Эдемом не случилось бы, если бы не одно «но». Цветные ленточки, которые так обожают дикари, должны быть не просто яркими, а ещё и тонкой выделки. Дерюгу же вроде местной эдемской гойкомитичи и сами выделывать умеют, и за неё не выручить ни коки, ни кукурузного зерна. Да и стеклянные бусы с прочими безделушками, этот второй по важности товар для меновой торговли с туземцами, эдемцы вообще-то и сами делают, но говённые по сравнению с нашими средиземноморскими. Наши — качественнее на порядок, и спекуляция ими, как и ленточками из тонкой ткани, как раз и обеспечивает колонию как кокой для нас, так и кукурузным хлебом для себя. И это при том, что эдемцы давно нашли в здешних водах и пурпурного моллюска — наши ткани, например, в местный пурпур окрашиваются. Но кому, спрашивается, интересна окрашенная в пурпур грубая мешковина?

Выделывают колонисты и собственный металл — благо, железной рудой остров богат, едва ли беднее Испании. Трудность у них в квалификации местных кузнецов — разве отправится в заокеанскую глушь хороший мастер, который и в Средиземноморье себе на безбедную жизнь заработает? С рудой-то здесь с любой работать умеют — и с богатой, которую на мелких прибрежных островках прямо с поверхности скальных пород добывать можно, и с красной болотной, которая гораздо беднее, зато в любом болоте есть. Даже из почвы, из этого самого краснозёма, добывать железо пробовали и получалось, хоть и малопроизводительно — но это для подстраховки, на случай войны с чингачгуками, чтоб прямо из-под ног на крайняк запасы металла пополнить можно было. В этом плане — извлечь железо из чего угодно — эдемцы любого испанского кузнеца за пояс заткнут, но вот в работе с готовой крицей им до испанских иберов далеко. И куют хреновенько, и науглероживают слабо, а от этого и закалка готового изделия даже по античным меркам — так, на троечку с минусом. Красножопые-то и такое оторвали бы с руками, да только им колонисты железо стараются не продавать принципиально — нехрен лишаться своего главного военного преимущества и вооружать дикарей против себя же. Так что и собственным железом город обеспечен, хоть и далеко не первоклассного качества. Воевать-то с голопузыми туземцами, если придётся, и таким можно, так что привозимое нами оружие — такой же предмет роскоши, как и ткани с бусами, зерном и вином, и если статус в социуме не обязывает, то и местным обойтись можно вполне. Но тут критично не оружие, а инструмент! Я ведь упоминал уже, что из камня в Эдеме не строятся, а строятся из глины и дерева? А глиняное строение ещё больше от деревянных несущих конструкций зависит, чем каменное. Балки перекрытий, колонны — это же всё из дерева делается. И не из абы какого. Тропики здесь, если кто запамятовал, а в тропиках в изобилии водится такая пакость, как термиты. Дерево, изгрызенное этой сволочью, видеть доводилось? Так это ещё не самый хреновый случай, когда повреждения от термитов своевременно обнаруживаются. Чаще же эта мелкая шестиногая мразь выгрызает древесину втихаря изнутри, поверхность не трогая. Снаружи — балка как балка или колонна как колонна, а внутри — труха, и заметишь это лишь тогда, когда обрушится дом. И если это не жалкая бедняцкая лачуга, а солидный особняк, то там ведь и вес соответствующий — убить на хрен или искалечить жильцов при обрушении может запросто. Поэтому не всякое дерево здесь годится для строительства, а только особо твёрдое, которого термитам не угрызть. Красное, например, из которого тут в основном каркасы солидных зданий и строят. А на небольшие, но ответственные детали — вообще «железное», которое не зря так названо — ещё твёрже даже того красного. А ведь и красное-то дерево обычным — даже современным — деревообрабатывающим инструментом не очень-то угрызёшь. Я его, например, только ножовкой по металлу пилил, простой по дереву даже и не пытался — мазохист я, что ли?

А железо местной эдемской выделки — сталью его назвать у меня язык не поворачивается — пластилин пластилином. Тупится об твёрдое красное дерево, не говоря уж о «железном», моментально, так что хрен его обработаешь местным инструментом, если интересует хоть какая-то вменяемая производительность, а не просто чтоб рабы загребались. Даже хороший карфагенский инструмент на таком материале жало держит хреново, так что без элитного инструмента из дорогой высокоуглеродистой лаконской стали, который мы сюда и привезли, жизнь местных плотников и столяров стала бы сущим мучением. И это надо взять на заметку. Я ведь для чего всем этим интересуюсь? Раз уж принесла меня сюда нелёгкая, оторвав от семьи, ради увеличения поставок табака и коки для тестя, так надо заодно и о дальней перспективе подумать. Элитные ткани и высококлассная стеклянная бижутерия, да лаконский инструмент — это то, без чего не обойтись местным колонистам, и это должно оставаться монополией клана Тарквиниев. И о существенном снижении себестоимости этих столь нужных эдемцам ништяков подумать очень даже стоит — особенно о лаконском инструменте. Почему бы тестю не озаботиться сманиванием к нам пары-тройки лаконских сталеваров и кузнецов-инструментальщиков? Наверняка ведь у себя в Лакедемоне за гроши работают, а львиная доля цены — торговая наценка. Так пусть в Испании — даже не в Карфагене — инструмент свой высококлассный делают, нехрен торгашам-перекупщикам втридорога переплачивать. Это, скажем так, вопрос относительно ближней перспективы, «наркоторговли» нашей трансатлантической касающейся. А есть ведь ещё перспектива и более отдалённая.

Нам промышленность собственную налаживать и развивать предстоит, и не столько добывающую, сколько обрабатывающую, для которой античный мир — поле непаханое. А обрабатывающая промышленность — это не только инструмент, это ещё и оборудование — станки и прочие механизмы. А механизмы — это подшипники. До нормальных подшипников качения — хоть шариковых, хоть роликовых — нам как раком до Луны, и лично я дожить до такой лафы не рассчитываю и даже практически не надеюсь. Нам будут реально доступны только подшипники скольжения — бронзовые для сильно нагруженных узлов и деревянные для второстепенных. Так вот, для деревянных — дерево тоже не всякое годится. Нужно твёрдое, плотное и маслянистое, самосмазывающееся при трении. Как раз таково баснословно дорогое чёрное дерево из Египта, но таково же по свойствам и местное кубинское «железное» дерево — бакаут, кажется, если мне склероз не изменяет. Небольшое, кривое, корявое вроде нашей яблони, крупное чего-нибудь хрен из него сделаешь, но на серьёзную ответственную мелочёвку — в самый раз. Надо будет обязательно прихватить запасец, когда обратно домой собираться будем.

Баба есть баба — всех этих технических нюансов Аришат не понять, и это к лучшему. Не вникая в суть, но по наслышке зная о многом, она в перерывах между постельными занятиями — исключительно дабы значимость свою продемонстрировать — выболтала мне немало подробностей, проясняющих непростые местные расклады. Её отец, политик до мозга костей, да ещё и понимающий технические тонкости мужик, наверное, поостерёгся бы рассказывать мне и половину рассказанного незадачливой дочуркой. Хоть и не собираются Тарквинии душить Эдем своей монополией на привозные ништяки, но мало ли как обстоятельства могут сложиться? В политике ведь важны не намерения, а возможности…

— Ятонбал сбежал из города! — огорошил меня вечером Хренио.

— Мыылять! Вы его что, спугнули?

— Да Фамей этот, чёрт бы его побрал! Вообразил себя великим знатоком следственных дел и припёр Ятонбала к стене — покажи, мол, ему немедленно свою коллекцию дикарского оружия! Представляешь?! Хоть бы посоветовался сперва, идиот!

— Млять, надо ж было втихаря сперва разнюхать!

— Вот именно! Завербовать осведомителя из числа его домашних слуг, да через него всё потихоньку выведать! А этот высокопоставленный остолоп…

— Ясно, — процедил я. Увы, частенько именно таким и бывает высокое начальство. В чём-то весьма неглупое, во многом даже почти гениальное, иначе хрен бы когда в таком гадюшнике наверх пробилось, но у пробившихся и утвердившихся, когда не надо уже ни перед кем лебезить, а лебезят уже перед ними, нередко проклёвывается этот дурной обезьяний гонор, особенно характерный для цивилизаций Востока! А финикийцы, пускай даже чисто географически и западнее некуда — это Восток по менталитету. Мыылять!

Фамей, как объяснил мне мент, мало того, что не провентилировал вопроса аккуратно, не поднимая шума, так ещё и со стражей домой к Ятонбалу заявился — ага, власть свою наглядно продемонстрировать. Видно, утомляет его всё-же общение с нами, представителями того, с кем ссориться нежелательно, тянет попрессовать кого-то, и тут как раз повод наклюнулся. Дуреют от этого высокоранговые обезьяны и соображать перестают. Ведь хоть бы образцы отметившихся в покушениях смертоносных камней с собой прихватил! Тогда, если уверен, что они отсюда, можно слуг к стене припереть, да опознать те каменюки заставить, а так — естественно, вышел пшик. Коллекции у Ятонбала, ясный хрен, не оказалось, но хрен ли толку? Правильно, скоммуниздили. А почему не заявил о краже? А не успел, сам буквально только что пропажу обнаружил. И ежу ясно, что нагло врёт, да только сходу ведь это хрен докажешь, а не доказав — нет и повода для ареста. Грамотного же расследования молодой интриган, само собой, дожидаться не стал…

 

18. Война с Чанами

— Мыылять! Ну, Фамей! Ну дурак, млять! — прорычал я, поскользнувшись на глинистой грязи и едва удержав равновесие, — Аккуратнее, не уроните пулемёт! — я-то налегке иду, даже арбалет с болтами слуга несёт, и то иной раз балансировать приходится, а расчёт полибола тащит свой смонтированный на носилках агрегат. Ну Фамей! Выбрал времечко для войны, орясина!

— Порох! Берегите порох! — вторит мне Васькин, чавкающий грязью рядом с нашими кулевринщиками. Хвала богам, краснозёмную низину войско преодолело по реке, а в предгорьях земля уже глинистая, да каменистая. В краснозёмах — ага, тех самых, плодороднейших и высокоурожайнейших — вообще утонули бы на хрен в грязи. Но и раскисшая от воды глина — тоже подарочек ещё тот. А тут ещё и этот грёбаный дождь, млять!

— Vae! — рявкнул нагребнувшийся таки прямо в лужу Тарх, — Stercus accidit! — этруск настолько привык между занятиями по фехтованию учить нас с Велтуром ещё и латыни — в своём весьма похабном стиле — что и сам с собой иногда на ней же переругивается. Что называется, вошёл в роль, гы-гы!

— Semper in excremento, sole profundum qui variat, — утешил я его. Он эту лужу с говном сравнил, а я ему напомнил, что в этом несовершенном мире мы по жизни в говне, только глубина меняется. Спасибо хоть, не в буквальном смысле — здесь нет ни лошадей, ни волов, ни мулов, ни ишаков, а двуногие носильщики всё-же не ленятся сойти с дороги, когда им приспичит посрать.

— Млять! Mala pituita nasi! — добавил шурин, только что тоже вступивший в грязь и сравнивший её с омерзительными соплями.

— Милят! — поддержал его Бенат, тоже не сумевший остаться в этой помойке чистюлей.

— По нашей жизни куда-нибудь, да вступишь — не в говно, так в партию, не в партию, так в лужу, не в лужу, так в секту, — резюмировал я.

Ну, если совсем уж непредвзято разобраться, то Фамей тут не виноват. Не он развязал этот дурацкий и никому по сути дела не нужный конфликт Эдема с Чанами, а через них — и с доброй половиной окрестных племён местных гойкомитичей. Всё этот грёбаный Ятонбал! Вот уж кто самый натуральный ущербный урод! Просто выходит так, что Чанов для их умиротворения надо взять за шкирку и хорошенько встряхнуть у самого их логова, а то эти дикари уж больно обидчивы и не склонны ни башкой думать, ни разбираться в навороченном спокойно и беспристрастно, пока им не вправишь мозги хорошей затрещиной. Промедлишь с этим — придётся в осаде сидеть, а это эдемцы уже проходили и урок усвоили, да так, что в его повторе больше не нуждаются. А кроме того, тут задействованы и наши интересы, так что и наше участие в этом походе тоже справедливо. Но основная масса его участников — эдемские финикийцы, и возглавляет поход их суффет Фамей, и если не утруждать себя разбором причин и следствий, то чисто на пальцах выходит, что это по его милости я сейчас чавкаю подошвами по грязи. Что удивительного в том, что в данный конкретный момент я несколько предвзят?

Началась же вся эта хрень вот с чего. О том, что молодой интриган Ятонбал смылся, не дожидаясь следствия и суда, я ведь уже упоминал? Ну и прекрасно. А вот куда смылся, когда его разыскивают по всему городу и окрестностям, включая и пограничные сторожевые форпосты колонии? Вокруг ведь одни чингачгуки, у которых избалованному финикийскому олигархическому обалдую и делать совершенно нехрен, и затеряться среди них абсолютно нереально. И непохож он на красножопое чудо в перьях ни разу, и знают там все друг друга и у себя, и в соседних общинах. Любой новый человек такое внимание к себе привлекает, что слух о его появлении разносится моментально. И город-то невелик, и в нём-то практически все старожилы друг друга знают хотя бы в лицо, а уж о любом представителе городской элиты всем известно всё. В малочисленных общинах дикарей — тем более. Собственно, по зрелом размышлении мы с Васькиным даже и не виним Фамея в топорном следствии — ну никак не должен был подозреваемый в бега податься. Должен был отпираться до последней возможности, а исчерпав и её — падать в ноги и молить о снисхождении, заодно давая на лапу всем, чьё мнение могло бы хоть как-то повлиять на решение суда. Так что удивил Ятонбал своим побегом, весьма удивил…

Пока разбирались и ломали головы над тем, куда этот дуралей мог лыжи навострить, пока Фамей дружков евонных, кто с ним не сбежал, брал за жабры, да допрашивал, пока выяснялась и без того уже вычисленная Хренио картина интриги, направленной на дискредитацию традиционного эдемского правительства как в глазах самих горожан, так и в глазах Тарквиниев — несколько дней прошло. А попутно ведь и другие вопросы решали. Это табак дополнительный суффет нам без особых проблем организовал, но нам же и кока дополнительная требовалась, и насчёт неё пришлось договариваться с торгующими с материком эдемскими купчинами-судовладельцами, дабы ещё по рейсу к ольмекам сделали, да хорошенько у них поискали. А заодно и ещё кое-что — Наташка ведь мне перед отъездом из Карфагена ТАКОЙ список накатала, что я охренел на месте. Я-то по простоте душевной надеялся, что раз за картофаном, да за бананами в Анды переться не надо, так и обойдёмся как-нибудь основной задачей. Ага, хрен там! Даже без кокосов, которые нам не попались на островах, но по наташкиным заверениям имеют даже в этом случае неплохие шансы найтись на тихоокеанском побережье южной Мексики — ага, так я ей туда и попёрся с шилом в заднице и парой десятков вояк под рукой — она мне понаписала достаточно. Это как на рынок за покупками. Хоть и не совдеповские давно уже были очереди в нашем прежнем мире, а так, несколько человек от силы, да только ведь очередь очереди рознь. За мужиками мне и за пятью стоять было не в падлу. Мужик — он ведь одно что-то берёт, редко когда больше, а вот бабы — мыылять! Вон того ей немного, теперь вон того — нет, это не подходит, покажите вон то, а теперь вот это и ещё взвесьте немножко вон того. За одной-то бабой ради одной единственной покупки стоять упаришься, пока она все свои сделает, а уж за парой-тройкой баб я хрен в очередь встану — не мазохист я ни разу ждать, пока они все по всем своим длиннющим спискам отоварятся. Вот и Наташка — баба есть баба — примерно таким же списком мне удружила. И помидоры, которые должны уже быть известны на материке, хоть и мелкие, сорт «черри» напоминающие, и подсолнух, и кукурузу ту же самую, и перец красный стручковый — причём, она предполагает, что и сладкий эти индюки мексиканские могли уже в принципе вывести. Прямо так и сказанула, когда я ехидно поинтересовался, чем ей стручковый ливийский плох. Ну и какава та самая, шоколад которая — ольмеки уже должны знать и выращивать. И не гребёт её, что у самих ольмеков та какава — напиток элитный, ни разу не простонародный — раз есть, значит найди и привези. Кошёлка, млять!

Нет, я в принципе-то ни разу не против, если обстоятельства позволяют, а нам они позволяли. Один хрен попутных осенних ветров для обратного пути ждать, один хрен коку дополнительную местным мореманам заказывать, так отчего ж заодно и эти вкусности не заказать? Выяснилось, что не так уж всё и хреново, как я опасался. Кукурузу они с материка и так возят — это я, кажется, уже упоминал? Знают и о какаве — редкая и дорогая она у ольмеков, зараза, как я и предполагал, но достать можно. Наслышаны они оказались и о красном перце — правда, только об остром, о сладком не слыхали, и даже о помидорах — мелких и желтоватых, как Наташка и предполагала. Вот о подсолнухе не слыхали совершенно — то ли вообще ещё не окультурен, то ли возделывается где-то в других местах, а ольмекам неизвестен. Ну и хрен с ним, откровенно говоря. Масла мне и оливкового хватает, а к лузганью семечек я как-то с детства не пристрастился. Пробовал, как не пробовать, но фанатом этого дела стать как-то не сподобился. А если Наташка сподобилась — так то её проблемы. Тыквенные вон пускай лузгает, если чего. Ничего не слыхали эдемские финикийцы и о кокосах, но обещали поспрашивать и разузнать, если вдруг и в самом деле окажутся. Ананасами я их уже не особо-то и грузил — и так знаем, что нет их там ещё, из Южной Америки они, и появились в Вест-Индии только вместе с таино — последней волной араваков, если не вообще с карибами. Собственно, насчёт ананасов Наташка и не заикалась — это уже Юлька. О кукурузе и ананасах, изображённых на какой-то фреске или мозаике в Помпеях, я и сам в своё время где-то читал, а эта историчнейшая наша взяла, да и напомнила. Ну и, забыв, как это водится за обезьянами, что со мной такие номера не проходят, циркулярку включить попыталась — типа, я их всю жизнь трескал — ага, только и делал, что ананасы трескал, особенно в совдеповские годы — а вот мой бедненький маленький Волний так их ни разу в жизни и не попробует. В общем, это о моём сыне она, оказывается, заботится, а вовсе не о своих собственных хотелках. Даже Серёга тогда ржал, схватившись за живот, за что тут же и схлопотал переключение юлькиной циркулярки уже на себя. Меня-то хрен ли пилить? Об меня и не такие зубья своих пил обламывали, гы-гы! Исключительно спасая Серёгу от безвременной кончины, я пообещал ей, что обязательно выкопаю, посажу в горшок и буду регулярно поливать, дабы не засох, первый же попавшийся мне в Вест-Индии ананас. И я бы это сделал, если бы он мне тут попался. Но раз не попался — я не виноват, а в Южную Америку специально за этими ананасами плыть уговора не было. Ведь даже каучук — и тот оказался хорошо известным и ольмекам, и купцы обещали привезти пару десятков шаров с хороший футбольный мяч величиной. Ну и нахрена тогда она сдалась, та Южная Америка? Нет, картинку то того ананаса я купчинам показал, некоторые туда таки плавают, может и найдут чего. Ведь возил же их кто-то для римских пиров, а кроме трансатлантических контрабандистов Тарквиниев делать этого некому, так что и без нас один хрен нашли бы, а теперь с моей подачи искать будут — ещё одна заслуга перед кланом мне уж точно не повредит.

В общем, разбирались с единомышленниками Ятонбала и их дурацким заговором, решали вопросы бизнеса и разнообразия своего будущего стола, и за всем этим как-то отвлеклись от темы дальнейших целей и действий беглеца. Да и что он поделать-то мог, если логически рассудить? А потом приключился ураган, и всем стало как-то не до того. Насколько сильный — не будучи знатоком, судить не берусь. Но Акобал, например, с такими не сталкивался и был страшно рад, что встретил его на твёрдой земле, а не посреди открытого моря. По словам Фамея, случалось его городу переживать ураганы и посерьёзнее этого. Аришат же уверяла, что такого катаклизма ещё не видела ни разу. Впрочем, подозреваю, что тут она несколько предвзята. В храме Астарты, как раз в жилой пристройке жриц, потолочная балка треснула, и часть перекрытия рухнула в их кельи. Одну жрицу оглушило, другая руку сломала, три других получили нехилые фингалы, в том числе и прямо на харизме, что для баб уже само по себе сродни изрядной катастрофе. Не будь она сама в тот вечер под предлогом визита к отцу у меня, могла бы тоже оказаться в числе пострадавших. Ну, там у неё ещё и клетку рухнувшим перекрытием разломало, отчего попугай ейный улетел, да так потом и не объявился — в общем, одни неприятности с этим грёбаным ураганом. В доме суффета, правда, тоже приятного было мало. Крыши из пальмовых листьев с пристроек и хозяйственных зданий посрывало на хрен практически сразу, лёгкую плетёную мебель швыряло по комнатам, из-за пары опрокинутых светильников едва не начался пожар. Хотя — куда ему было особо распространяться, при таком-то ливне?

На начало безобразия лично я как-то внимания не обратил. Ну, жаловались на головную боль удавленники, то бишь страдающие давлением, ну, нажралась под предлогом лечения до свинского состояния пара рабов-гойкомитичей, ну, свалилось у соседей и по улице несколько мотористов, то бишь сердечников, а один из них и коньки при этом отбросил — при античной медицине, да ещё и в глухом захолустье, дело житейское. Естественный отбор, млять — прошу любить и жаловать. Шокирует? А это, если кто не въёхал, как раз цена здоровой древней породы по сравнению с современными задохликами, народившимися от спасённых современной медициной. Все эти мотористы, удавленники, язвенники, да гриппозники с диабетчиками — млять, одни мутанты Х! Здесь же, в этом малоразвитом и жестоком к ущербным античном мире таких — единицы, а когда таких мало, то и окочуриваются они обычно где-то далеко и нечасто, так что не надо излишне драматизировать. У всякого образа жизни есть свои минусы и свои плюсы. Нам же с Аришат было и вовсе не до того — как раз в койку улеглись, да делом занялись. Ну, стемнело за окном, ну, дождь начался, ну, ветер усилился — какие проблемы? Даже воздух свежее и вентиляция хорошая — самое то, когда этим самым занят. А что шум снаружи, так и хрен с ним. Нас ведь не беспокоят, верно? Внешняя суета сама по себе, мы — сами по себе. Я, значится, уже в режиме ускорения, финикиянка подо мной визжит — ну так ей и положено в такой момент визжать, она такая, а что дёргается при этом сама куда активнее, чем в прежние разы — так даже и классно, кто понимает. Давненько уже не было такого кайфа! Сделал дело, откинулся передохнуть, обнимаю её — а она всё визжит и вырывается, а в окне занавеска ветром сорвана, и со двора всякий мусор влетает, и похоже, что не мешало бы разобраться в трёх глобальных и основополагающих вопросах — кто я, где я и что за хрень тут происходит. Чего она визжит-то так, что хоть ухи затыкай? Мужа ревнивого у ней, вроде, ещё не завелось, мышей, вроде, тоже не шибко-то боится. Тут ветром сорвало на хрен с колышков полку с посудой. На автопилоте я сдёрнул Аришат с траектории массивной доски, отшвырнув на противоположную сторону комнаты, а вот плотненькой бомбардировки посудой нам избежать не удалось. Спасибо хоть, эдемские колонисты — лентяи ещё те, и посуда у них в основном тыквенная — представляете, каково было бы получить по кумполу глиняной? Одна калебасина, правда, не пустой оказалась, но это уже мелочи. Тут ведь даже и в купальню переться не надо, вот он — халявный душ, да ещё какой!

Короче — познакомились с местной климатической достопримечательностью, и скучать при этом не пришлось. Так это — в выстроенном достаточно добротно особняке крутейшего из тутошних местечковых олигархов. А что по городу творилось — млять, сюрреализм какой-то! Половину порта затопило нагнанной волной, три малых местных гаулы сорвало с якорей — одна протаранила причал, другая — соседнюю посудину, закреплённую понадёжнее, а третью вообще в море унесло. Хвала богам, оба наших корабля ввиду долгой стоянки были вытащены на берег и практически не пострадали. Ну, хламом всяким их разве только присыпало. Так тот хлам ведь повсюду — на улицах, на крышах, внутри домов — бардак вышел первостатейный. Халупы простонародья, как и склады не самых ценных товаров, выстроены были куда небрежнее важных общественных зданий и жилищ столпов местного социума, так что им и досталось похлеще. Некоторые — в основном примитивные мазанки — вообще развалились, у строений подобротнее местами отвалилась плохо наложенная штукатурка, и дождём размочило саманные блоки основной кладки. Кое-где даже рухнули стены, не говоря уже о крышах — несолько погибших и десятка полтора покалеченных как с куста. Хорошее стадо сбрендивших и сорвавшихся с нарезов слонов — типа тех, что я наблюдал у римлян и у нумидийцев — хрен бы так набедокурило, даже задавшись такой целью. Нет, если когда-нибудь мы сподвигнемся основать в этих местах собственную колонию — на хрен, на хрен, строиться — только в нормальном полноценном камне…

В наибольшем выигрыше от пережитых приключений оказался Велтур. Шурин, когда вся эта хренотень началась, как раз Милькату домой провожал. Где-то парочку кварталов и оставалось дойти, когда наплыли тучи, пошёл дождь, поднялся ветер, а со стороны моря показался здоровенный тёмный столб смерча. По мере его приближения ветер усилился настолько, что кое-кого из прохожих и с ног повалило. Девка, ясный хрен, в этой свистопляске капитально перебздела — особенно, когда её саму очередным порывом ветра едва к стене не припечатало. Парень — вот что значит наша школа — тут же хвать её в охапку, да под плащ — ага, с понтом от дождя, ну а плащ ведь на двоих не рассчитан, так что облапил он Милькату при этом цепко, а в процессе подбора оптимального хвата ещё и все ейные выпуклости как следует ощупал, чему та после не столь уж давнего праздника Астарты не очень-то и противилась. В том, что по пути к её дому размыло и обвалило хреново оштукатуренную стенку, и на узкой улочке образовался затор, заслуги Велтура не было, но воспользовался он этим удачным для себя стечением обстоятельств грамотно и ловко, потащив девчонку как бы в обход завала, да такими закоулками, что к нам — ага, типа совершенно случайно — оказалось и проще, и ближе. Мы с Аришат к тому моменту как раз определились с глобальными вопросами бытия и примерно с половиной узколокальных, а тут как раз и эта парочка нарисовалась — мокрая и заляпанная грязью. Ну, перво-наперво Аришат Милькату увела с наших глаз под дождём отмывать, да в чистое переодевать, а то стеснительная она больно, шурин тем временем себя в порядок привёл, потом все вместе уселись согреться вином с мёдом и специями, а жрица, когда я просёк ситуёвину и намекнул ей, ещё и добавки девке спроворила, в которую незаметно капнула чего-то из маленькой склянки. В результате опосля сугреву Милькату ещё и разогрело не на шутку, чем парень, ясный хрен, и воспользовался — ага, в освободившейся после нас комнате и на освободившейся после нас койке. К тому времени, как он довёл дело до конца, как раз и ураган начал утихать. Надо ли говорить, что пройдоха Велтур тут же связал одно с другим и с лёгкостью доказал девчонке угодность богам их связи?

Смех смехом, но финикийцы есть финикийцы — именно на гнев изобиженных непонятно чем богов эдемцы этот ураган и свалили. И нельзя сказать, чтоб совсем уж безосновательно. Даже Фамей потом, поразмыслив, признал, что не так уж и предвзята молодёжь — на их памяти такого ещё не было. Хоть и нередки здесь ураганы, бывает и по несколько за сезон, но обычно или стороной пронесёт, или краешком только город заденет, а тут — досталось Эдему практически по полной программе. О происшествии в храме Астарты я уже говорил? Так оказалось, что оно — не единственное. Ещё и в святилище Ваала молния звезданула. Это мы с Васькиным считали и считаем, что нехрен было таким высоким его строить, да ещё и медным шпилем в аккурат к этой весне его верхушку украшать, но то мы, два чужака, которые в финикийских делах не копенгаген по определению. А истинные правоверные финикийцы знают совершенно точно, что богов надо чтить, и чтить хорошо, а если чтишь плохо, так они гневаться изволят, и тогда жди неприятностей — вот, вроде этого урагана, например. И если уж ты навлёк те означенные неприятности на свою грешную голову, так выбрасывай из неё поскорее дурь, да моли богов о прощении, да думай хорошенько, как их умилостивить. Как умилостивить богов, прекрасно знали, поскольку установили это экспериментально, Велтур с Милькатой, но то дело частное и деликатное, о котором не стоило трепаться по всему городу. А телепатией фанатичные кликуши не владеют и сами хрен додумались, а додумались они совсем до другого — что давненько что-то боги не получали достойной их и исконно финикийской жертвы — маленьких детей.

Я ведь упоминал уже, кажется, об этой милой и самобытной старинной финикийской традиции? Так в культурных центрах вроде Тира с Сидоном она была, да давно сплыла, в Карфагене и Гадесе, да даже и в Тингисе, как-то тоже из моды выходит, и лишь изредка случаются рецидивы. Но чем захолустнее дыра, тем крепче в ней держатся за старинные обычаи, а тут — заокеанский Эдем, захолустнее некуда. Вот и нашлись в нём ущербные уроды, которые потребовали восстановить добрую традицию благочестивых предков. И мало того — нашлись ведь ещё и перешуганные фанатичные идиоты, которые на эту хрень повелись и САМИ потащили СОБСТВЕННУЮ детвору к храмам. Фамей на говно изошёл, вразумляя дебильное дурачьё, сам верховный жрец Ваала, которому и предназначалась большая часть тех несчастных младенцев, тоже пытался остановить это безобразие, но это же финикийцы! Истинно сказано — нет большей угрозы для порядка, чем толпа верующих фанатиков. А тут ещё и мамаша ятонбаловская, верховная жрица Астарты которая, нет бы чтоб в духе своей богини к сексуальному субботнику всех благочестивых финикиянок призвать, вдруг тех кликуш поддержала и тоже детских жертв потребовала. Я-то по наивности полагал, что Астарта детьми не питается, а больше любит, когда их делают, но оказалось — и за ней водились людоедские наклонности. Очень давно и далеко не в такой степени, как за Ваалом и прочими, но всё-же когда-то тоже водились. И кое-кто, как оказалось, об этом помнит…

Ничем хорошим такой расклад, естественно, кончиться не мог. Видя отсутствие единодушия даже среди верховного духовенства, фанатики осмелели, кто-то потребовал даже смещения верховного жреца Ваала и передачи новому благочестивому первосвященнику всей полноты власти, и ясно было, что новый предлагается как раз из числа этих бузотёров — словом, назревала нехилая эдакая клерикально-теократическая революция. Суффет вызвал городскую стражу, которая, хвала богам, не забыла, кому она подчиняется. В небольшой заварухе уконтрапупили человек двадцать пять, если считать и окочурившихся потом от ран, фанатики прихренели и слегка присмирели, но кликуши продолжали бузить, требуя жертвоприношения детворы, а ятонбаловская мамаша — их в этом поддерживать, и старинный обычай предков, как ни крути, был на их стороне. В результате сошлись на компромиссе — вместо задуманного мракобесами массового жертвоприношения отобрали лишь пять младенцев по жребию — трёх Ваалу, одного Астарте и одного Мелькарту. На этом и восстановили в городе порядок — ага, самобытный благочестивый древний семитский порядок, млять! Никто мне не объяснит, почему мне так нравятся немецкие марши?

А вскоре — через дружественных Эдему соседних чингачгуков — донёсся слух, что Чаны объявили городу священную войну и поднимают на неё все окрестные племена. Ну, все-то они хрен подымут, этих-то, предупредивших колонистов — уж точно хрен, но кого-то — наверняка. Так и случилось — на тропу войны вышло ближайшее к Чанам племя, их соседи с запада и, как и следовало ожидать, то племя, к которому принадлежали напавшие на нас в лесу. Два других давно соседствующих с городом племени объявили о поддержке эдемцев, а остальные племена — о своём нейтралитете. Причина же войны оказалась идиотской. Кто-то убил одного из высокопоставленных и весьма авторитетных Чанов. Убийство было предательским, на предварительно назначенной встрече в лесу, и орудием убийства был ЖЕЛЕЗНЫЙ кинжал…

Не только нам с Васькиным, но и Фамею сразу же стало ясно, что это примитивная провокация, и скорее всего — забытого нами за всеми этими хлопотами последнего времени беглеца Ятонбала. Если уж «чановское» КАМЕННОЕ оружие по мнению дружественных колонии гойкомитичей слишком ценно, чтобы разбрасываться им без достаточно веских на то причин, то что говорить о ценности для любого красножопого ЖЕЛЕЗНОГО кинжала эдемцев! Ни один дикарь не оставит такую вещь в теле убитого просто так, и если это всё-же сделано, то сделано явно нарочно. Элементарно? Смотря для кого. Мы сообразили, суффет сообразил, большинство в городском Совете тоже сообразило, а не сообразившим — разжевали, как и собранию граждан. Наверняка сообразили и вожди дружественных Эдему туземцев, да и нейтральных, скорее всего, тоже. А вот Чаны — повелись и дали себя одурачить. И ладно бы просто повелись — ну, бывает, погорячились — так можно же потом было спокойно помозговать, послать в город парламентёров, встретиться, поговорить и разобраться. Но оказывается, религиозно озабоченные всюду одинаковы — что у финикийцев, что у чингачгуков. Без крови — не хотят вразумляться принципиально. А в данном случае — без большой крови. Вот чавкаем мы сейчас подошвами по грязи — местами обычной серой, но местами и кроваво-красной, для кубинских краснозёмов тоже вполне обычной и естественной, но чавкаем-то ведь мы не просто так, а по поводу, и повод этот весьма кровав. Одно утешает — не мы начали эту дурацкую свару, и не на нашей совести будет эта теперь уже неизбежная кровь…

— Сомкнуть щиты! — донеслось спереди по-финикийски. Так и знал — началось. Да и давно уж пора. Первая стычка произошла там, где войско высаживалось с лодок на берег, и это было легкопрогнозируемо. Где ж ещё и нападать легковооружённым и не умеющим воевать строем гойкомитичам, как не там, где и их противник временно лишён своего главного преимущества? Если бы не солидное количество лучников — досталось бы эдемскому ополчению по первое число, а так — хоть и не без собственных потерь, конечно, но один хрен вломили красножопым, да ещё и своих красножопых прикрыли, сохранив их кураж до настоящего дела. В общем — с великим почином, как говорится. Ещё одна засада ожидала уже выстроившуюся колонну за поворотом тропы, но и это было ожидаемо — обошлись вообще без «двухсотых» и лишь двумя «трёхсотыми» против полутора десятка выведенных из строя дикарей. Третью засаду, в точности повторявшую вторую — ну как малые дети, в натуре — вычислили и вовсе тупо расстреляли из луков, не приближаясь на бросок дротика. После этого урока нас добрых полдня никто не беспокоил, даже во время обеденного привала. Но приближались предгорья, а с ними — селения выступивших против нас чингачгуков и святилища самих Чанов, и не в интересах противника было дать нашему войску добраться до них. И если я хоть что-то понимаю в колбасных обрезках, нас ожидает что-то вроде генерального сражения — ну, в том виде, как его представляют себе местные гойкомитичи.

— Завал в ущелье! — передали по колонне из остановившегося и прикрывшегося щитами авангарда, — Обстреливают со склонов!

Ну, обстреливают — это громко сказано. Дротиками всё теми же забрасывают, да камнями — так будет точнее. Но забрасывают на сей раз грамотно — сразу видно, что продумали и подготовились. Высунется чудо в перьях, метнёт дротик или каменюку, и тут же обратно в укрытие, и поди успей его подстрелить. Лук ведь всё время растянутым держать не будешь, а индюк — не дурак дожидаться стрелы в тушку. Некоторых, правда, успевали, но и в голове колонны появились потери, и не факт, что их соотношение складывалось в нашу пользу…

— Вашими машинами что-нибудь можно сделать? — спросил подошедший к нам Фамей.

— Сейчас взглянем, — наши как раз закончили собирать и раскладывать переносную стремянку, на которую я и взобрался. Оглядываюсь — ох, млять! Какие тут в звизду машины! Завал — не завал, но баррикаду поперёк ущелья красножопые отгрохали добротную, не поленились. Её опорный каркас составили несколько поваленных деревьев — небольших, но валили-то ведь КАМЕННЫМИ топорами, и с учётом этого проделанная дикарями работа внушала уважение. Умеют, оказывается, работать, если захотят!

Вязанки хвороста, местами даже приличных размеров валуны — хотя подозреваю, что их-то как раз туда втащили не столько в фортификационных целях, сколько дабы сбросить на головы атакующим, буде те полезут сдуру в лоб. Желающих, естественно, не нашлось, и интерес суффета к нашей технике вполне понятен и оправдан, да только вот порадовать-то его особо нечем. Ну хрен ли тут сделает полибол? Вот если бы мы оборонялись на той баррикаде, а эти чингачгуки лезли бы снизу толпой, тогда — да, а вот так, с точностью до наоборот — заведомо дохлый номер. Кулеврины — тем более. Хоть и кончился уже дождь, а хрен ли толку! Чтобы укрепления разметать, пускай даже и такие легкомысленные, нужны настоящие пушки, на худой конец — хотя бы уж малокалиберные фальконеты, но никак не наши совсем уж мелкашечные по артиллерийским меркам — эдакие крепостные аркебузы или затинные пищали по сути дела. Хотя… Гм… Млять! Я — дурак на букву «м»!

— Это отчего же? — поинтересовался Хренио — я, оказывается, вслух себя охарактеризовал, гы-гы!

— Оттого, что так оно и есть! — ответил я ему, — Я тут калибр и огневую мощь наших хлопушек зацениваю, и совсем забыл, дурень, что для дикарей это — гром и молния!

— Причём — среди бела дня! — тут же въехал испанец, — Да, вполне может сработать!

— Будем надеяться… Эй, почтеннейший Фамей! Мы тут сейчас немножко пошумим — предупреди всех своих, чтобы были готовы и не обосрались! И особенно — наших красножопых! — я успел сообразить, что в плане готовности к грохоту выстрелов из огнестрела эдемские колонисты недалеко ушли от туземцев…

Наши бодигарды быстренько собрали две высоких треноги, на которые кулевринщики и установили свои горе-орудия. Я указал им цели — наиболее рьяных метателей дротиков на склоне справа. Сюрприз сюрпризом, но для должного эффекта он должен быть не только эффектным, но и эффективным. А посему, раз реальная огневая мощь нашей рахитичной артиллерии невелика — сконцентрируем её.

Громыхнули наши хлопушки от души, на вспышки и дым тоже не поскупились — и эдемцы-то рядом с нами перебздели не по детски, хоть и были предупреждены своим суффетом, а уж наши союзные гойкомитичи — ну, спасибо хоть, врассыпную не сиганули. Ведь рядом же шарахнуло, не издали, а эти дети природы уж всяко посуевернее выходцев из какой-никакой, а всё-же цивилизации Средиземноморья. Противник же, помимо этого, отведал ещё и картечи. Залп, правда, вышел несколько вразнобой, ну так не на параде же, сойдёт для сельской местности, а за его результативность я особо и не тревожился — на тренировочных стрельбах нашим кулевринщикам доводилось работать и с большей дистанции. Оно-то конечно, как говаривал Джеймс Бонд, расстрелянный в пух и прах кусок картона ещё ровным счётом ничего не доказывает, но у нас — не тот случай. Лучники и пращники у вражин отсутствуют как явление, копьеметалок как-то тоже не обнаружилось, а от дротиков и каменюк, бросаемых врукопашную, наши стрелки защищены как расстоянием, так и щитами эдемского авангарда. Так что отработали они свой залп спокойно и деловито, как на учениях. Ещё дым не успел рассеяться, ещё результатов не видать, а они уже выбили запорные клинья, сменили зарядные каморы, снова заклинили, проверили затравочный порох на полках кремнёвых замков и взвели курки. На сей раз я указал им цели на склоне слева. Снова залп, даже почти слитным вышел, снова ни хрена не видать за дымом, зато справа он уже рассеялся, и можно уже заценить результаты первого залпа. Одно чудо в перьях так и повисло на суку дерева, за которым ныкалось, а ещё одно — сразу же за ним — сидело на карачках, держась за окровавленный живот, и явно размышляло о смысле жизни. Там же, куда впендюрил свой заряд второй из наших стволов, корячилось трое «трёхсотых», один из которых прямо на глазах переквалифицировался в «двухсотого». И добрых два десятка татуированных харь озадаченно вытянулись и застыли в оцепенении…

— Я думал, они попадают с перепугу, — удивлённо проговорил Васкес, — Ну, как в фильмах про дикарей показывают…

— Хренио, это же тебе не кино про Робинзона Крузо. А кроме того, это тебе не черномазые, а красножопые.

— А какая разница? Что те дикари, что эти, так те хоть металлы знают, а эти вообще в каменном веке.

— Да не в этом дело — порода разная.

Обсуждать различия между африканскими и американскими дикарями времени не было — кулевринщики снова перезарядились и запрашивали новых целеуказаний. Я настропалил их снова на правый склон, где выпавших в осадок чингачгуков было погуще, а единичных начали уже выбивать опомнившиеся и получившие команду от Фамея финикийские лучники. После третьего залпа индюки справа не выдержали и побежали, и их соплеменники слева, которых тоже начали прореживать стрелы эдемцев, не стали дожидаться четвёртого. А суффет, перебросившись парой фраз с вождями туземных союзников, тоже опомнившихся наконец, натравил на бегущих наших дикарей…

Сбережённый четвёртый залп приняла на себя баррикада, на которой противник отчаянно пытался удержаться. Мы бы и пятый туда влепили, да только на гребень влезли уже и наши гойкомитичи, и появился риск зацепить картечью своих. Но тут уж эстафету приняли у нас финикийские лучники, пусть и не славящиеся наравне с критскими или скифскими, но стрелять всё-же умеющие. А затем, не боясь больше обстрела, двинулась вперёд и основная колонна. Баррикаду, уже захваченную красножопыми союзниками, растащили в стороны, и по расчищенному пути войско выкатилось на оперативный простор снова расширившейся долины. Ох, не зря дикари пытались героически отстоять этот рубеж!

Перед нашим авангардом раскинулась довольно широкое ровное место, а за ним — приличных размеров селение, посреди которого возвышалась пирамидальная земляная насыпь, увенчанная обычного типа, но крупным туземным строением. Обиталище Чанов! Добрались! Вот теперь и побеседуем с этими не в меру обидчивыми на тему, что такое хорошо и что такое больно! Судя по брошенным убегающими бабами и подростками вязанкам хвороста, здесь тоже собирались возвести оборонительный рубеж, да хрен успели — заранее ведь надо было, а не тогда, когда уже ясно, что основной вот-вот падёт. Ну и кто им доктор, спрашивается? Хотя — сразу видно, что заведомый акт отчаяния. Ну хрен ли тут за оборона, на плоской равнине? Ладно бы ещё зарослями была покрыта, в которых эти чингачгуки как у себя дома, но нет тут тех густых зарослей, давно на хворост и на плетни хижин сведённых, а есть только отдельные пальмы — здоровенные, но редкие. И есть толпа гойкомитичей — многочисленная, но нестройная, а главное — вся сплошь голопузая. Как в том бородатом анекдоте — с голой пяткой на шашку.

И ведь они на полном серьёзе намеревались атаковать! Сделай они это сразу, когда ещё только голова колонны вышла из узкого ущелья — у них были бы весьма неплохие шансы. Не победить, конечно — в открытой схватке беспорядочной толпой против правильной античной тактики это невозможно в принципе, но задержать эдемское войско, дав смыться подальше собственному мирному населению, а затем уж и подавшись в бега самим — на это их шансы были бы вполне реальными, если бы они не промедлили. Фамей, сразу же въехавший в расклад, приказал немедленно разворачиваться в боевой порядок уже вышедшим на равнину копейщикам, а под их прикрытием — лучникам. Быстрое перестроение финикийцев привело индюков в замешательство, неплотный, но меткий обстрел заставил отступить, а эдемский авангард продвинулся вперёд, давая развернуться уже главным силам. Наши кулевринщики тут же снова расставили свои треноги, а между ними начал раскладывать сложные носилки, преобразуя их в высокий станок, «пулемётный» расчёт нашего пулевого полибола. Это против баррикады или против плотного строя тяжёлой одоспешенной пехоты с большими щитами от него было бы мало толку, но здесь, в чистом поле, да против толпы голых дикарей — это была зверь-машина!

И достоинства, и недостатки той или иной разновидности полибола определяются его штатным боеприпасом. Острая стрела для надёжного поражения цели требует гораздо меньшей скорости, чем тупая круглая пуля, а теряет она её не так быстро — благодаря обтекаемости и большему весу. Поэтому полибол-стреломёт, даже при всей своей относительной дороговизне, кое-какое распространение всё-же получил — на Родосе, в Александрии и у тех же римлян, ещё не вылезших в абсолютные гегемоны и потому всё ещё охочих пока-что до технических новинок учёных греков. Пулевой же, изобретённый практически одновременно со стреломётом, если не раньше, так и остался в единичных экспериментальных экземплярах, не получивших признания и не заинтересовавших античных вояк. Главная причина — как раз вот в этой меньшей поражающей способности против одоспешенной античной фаланги и её разновидностей. При равных прочих это — определяющий фактор. А прочие у греков как раз практически равны, если не считать несколько меньшей стоимости пулевого полибола за счёт несколько более простой конструкции — ползун вместо сложного поворотного вала-подавателя с винтовым пазом. Почему Дионисий Александрийский — или кто там на самом деле изобрёл пулевой полибол — не додумался до кривошипно-шатунного механизма, взводящего ползун при неподвижном «ствольном» направляющем желобе, ума не приложу, но факт остаётся фактом — в греческом полиболе, даже в пулевом, аналогом затвора является подвижный направляющий желоб, который перед выстрелом надо вернуть в исходное положение. В результате стрелять вращением рукоятки ворота в одну сторону не получается — сперва взводим механизм вращением на себя, затем возвращаем «ствол» взад вращением обратно, останавливаем, стреляем, потом повторяем цикл снова — хрен тут разгонишься до хорошей скорости вращения. Для стреломёта разгоняться, пожалуй, и никчему — стрела в этом случае может и не успеть провалиться из магазина в паз вала-подавателя, а из него — в ложе желоба, но для пулевого модификация с неподвижным желобом и непрерывным вращением рукоятки была бы вполне реальной и работоспособной, если бы греки до неё допетрили. Но они не допетрили, и в результате ихний «пулемёт» не имеет ни малейших преимуществ в скорострельности перед стреломётом, а значит, с учётом его меньшей поражающей способности, и на хрен никому не нужен.

Я вовсе не хочу сказать, что означенный Дионисий — если это был он — дебил и недоумок. Хрен бы я промозговал всю конструкцию нашего агрегата с нуля, и спасибо ему огромное за тот конструктивный задел, который он выполнил за меня. Но подобных недоделок, выхолащивающих гениальнейшее изобретение, я всё-же не люблю, и поэтому мы пошли другим путём. Я ведь уже упоминал, кажется, что от громоздкой торсионной рамы мы отказались, вернувшись к простейшей арбалетной схеме? Имея пружинную бериллиевую бронзу — решение самоочевидное. А потом, когда мой раб-инженер Диокл уяснил суть, я растолковал ему буквально на пальцах идею неподвижного желоба-ствола и небольшого ползуна-затвора прямо на тетиве, а затем — и приводящего всю эту систему в действие кривошипно-шатунного механизма.

С этого момента от меня больше ни хрена не требовалось — ну, окромя финансирования работ, конечно. Ведь учить бывшего раба-механика самого Архимеда его же ремеслу — это же заведомо только портить. Всю систему зацепления-расцепления ползуна-затвора с шатуном, как раз и обеспечивающую «автоматическую» стрельбу при непрерывном вращении рукояти, мой сицилиец придумал уже сам, предоставив мне в итоге готовый механический «пулемёт» Дионисия — Канатова — Диокла. Машинка удалась на славу и в заварушке с нумидийцами — уже в трёх экземплярах — зарекомендовала себя прекрасно. А уж в каком восторге от неё был тогда Бенат! Он и сейчас с удовольствием согнал бы с уже разложенного станка первого номера нашего «пулемётного» расчёта и занял бы его место сам, как и тогда, дабы тряхнуть стариной, да только другая у него теперь служба и другие функции. Есть кому и без него вдарить техническим прогрессом по многолюдству и лихой дикарской отваге размалёванных чуд в перьях.

Вот из этой машинки мы и звезданули по густой толпе чингачгуков, когда те опомнились и решились таки атаковать. А когда её магазин опустел, и второй номер расчёта наполнял его новыми свинцовыми пилюлями, дали залп кулевринщики. И снова стрелял «пулемёт», и снова грохотали наши хлопушки, а вместе с ними не забывали о своих обязанностях и эдемские лучники Фамея. А ещё стояла стеной уже выстроившаяся в подобие фаланги, прикрывшаяся щитами и ощетинившаяся копьями тяжёлая линейная пехота колонистов, фланги которой прикрывали дружественные им гойкомитичи. Но до рукопашки дело так и не дошло — положив лучших бойцов под пулями, картечью и стрелами и израсходовав свой драгоценный и трудновозобновимый запас героев, дикари растеряли весь свой кураж, и на схватку с эдемскими копейщиками их уже не хватило. Ещё один залп кулеврин и ещё один магазин «пулемёта» сломили их окончательно, и заметно поредевшая толпа, оставив на поле боя где-то с четверть своего состава — ага, в виде «двухсотых» и «трёхсотых», задала стрекача. Лучники ещё дали по ним залп для порядка, но ясно было уже и так, что в селение дикарей войско теперь войдёт беспрепятственно. Ну, разве только пара-тройка мелких уличных стычек…

Так оно примерно и вышло. Лишь в паре мест пришлось давить сопротивление правильному строю эдемских копейщиков, а в основном с зачисткой вполне справлялись и наши красножопые союзники. Только у самой пирамидальной насыпи настропалённые Чанами дикари вновь попытались дать нам сражение, но мы с Васькиным и Велтуром выбили из арбалетов самых зачинщиков, а лучники — наиболее зомбированных из массовки.

— Ты не даёшь мне отличиться! — возмутился шурин, — Я помню, что я тебе обещал, но так же тоже нельзя! За всю эту войну я так ни разу даже и не обнажил меча!

— Как и я сам, между прочим, — заметил я ему в ответ.

— Но ты успел уже намахаться мечом и раньше, а я — нет! — возразил парень, — Что обо мне подумают наши солдаты?

— А главное — одна очень симпатичная эдемочка? Скажи нам, сколькими лично убитыми дикарями ты намерен перед ней похвастаться, и мы всё подтвердим. И даже поможем тебе придумать подробности поправдоподобнее.

— Тебе всё шутки, Максим, а я не могу понять, зачем ты тогда вообще дарил мне меч и зачем меня учили с ним обращаться. Я понимаю, что есть кому и без меня — ты ведь это мне хочешь сказать? Но должен же я хоть что-то сделать и сам!

— Ты уже пристрелил троих из арбалета. Тебе мало этого? Утебя есть ещё две «перечницы». Стреляя из них, ты будешь метать громы и молнии — именно так это воспринимают эти размалёванные, да и большинство неразмалёванных тоже. Порази пару-тройку молниями, а если мало — я тебе и свои «перечницы» дам, и ты будешь круче Геракла, за которым такого подвига уж точно не водилось. А мечом голопузого бедолагу проткнуть — любой солдат может запросто.

— Так в том-то и дело, что мы должны уметь и всё то, что умеют наши солдаты! Ты же сам это говорил не раз! И вы все уже это делали не по одному разу, а я — нет!

— Ладно, хрен с тобой, поработай и мясником, раз приспичило. Но смотри мне, не вздумай там сам героически пасть! Убьют — на глаза не показывайся!

Дав Велтуру отбежать — ага, с уже обнажённым мечом — десяток шагов, я указал ему вслед Тарху:

— Присмотри за ним. И ты, Бенат, тоже. Всех наших рубак берите — он ведь в самую гущу сейчас полезет. Можете дать ему получить лёгкую рану, чтоб ощутил себя настоящим героем, но чтоб ничего серьёзного с ним не случилось! Только не на такой дурацкой войне, которая нам абсолютно не была нужна…

 

19. Остатки платоновской Атлантиды

Нет, с этих дикарей, млять — хоть стой, хоть падай! У них в натуре мозги набекрень, и как они ухитряются не вымереть на хрен с такой логикой мышления — это ихних богов, да духов ихних предков спрашивать надо. Причём, что самое-то интересное, простой гойкомитич-охотник, если вынести, скажем так, за скобки его племенные суеверия, в нормальных бытовых вопросах вполне адекватен. Ну, если вина эдемского не перебрал, что за ними, увы, водится. Вожди ихние со старейшинами, реально жизнью своих поселений управляющие, охоты и войны организующие, да переговоры с такими же коллегами-соседями ведущие, дабы поменьше тех войн случалось — короче, реально рулящие и реально хоть как-то отвечающие перед соплеменниками за результаты своего руления — тоже в принципе вполне вменяемы. Над ними, конечно, в гораздо большей степени довлеют традиции, которые они призваны сохранять и всячески оберегать, да и фактора обезьяньего меряния хренами… тьфу, авторитетом — тоже никто не отменял, но если эти специфические моменты учитывать и острые углы обходить, то и с ними дело иметь и вопросы решать можно. Но жрецы с шаманами, то бишь сношающие всем мозги и ни за хрен при этом ни перед кем не отвечающие хранители священной местечковой идеологии — нет, это в натуре что-то с чем-то! Идиологи, млять — от слова «идиот»!

Я ведь чего на говно исхожу? Даже по нашим примерным подсчётам — а нам ведь было как-то не до досконального изучения вопроса, и видели мы далеко не всё — выходило, что воевавшие за Чанов чингачгути потеряли ну никак не меньше полутора сотен убитыми и окочурившимися от ран, да и пленниками — Фамей, будучи истинным финикийцем, воспользовался плодами победы по полной программе и наложил на побеждённых контрибуцию людьми — эдемцы уводили в рабство тоже ну никак не меньше сотни здоровых мужиков, да сотни две с лишним, если не все три, баб с подростками. Не распределись эти потери более-менее равномерно между всеми тремя пошедшими на поводу у Чанов племенами, а придись на какое-нибудь одно из них целиком — племя было бы практически загеноцижено. Ну сколько там народу в тех охотничьих племенах? А Чанам — хоть бы хрен! Ладно, допустим, нет им особого дела до дикарей — за них же воевавших, между прочим — так ведь и их же собственное селение, на нашем пути оказавшееся, подверглось полному разгрому и опустошению. Халупы разграблены и сожжены, одна только насыпь храмовая и осталась, люди перебиты или в плен захвачены — ага, с перспективой неизбежного рабства, а Чаны — млять, уроды! Думаете, они о тех людях переговоры повели, когда образумились наконец? Хрен там!

Нет, о людях-то разговор был — явившиеся к нам на переговоры даже показали тех конкретных людей. Точнее — трёх живых Чанов и пятерых убитых, тела которых они просили отдать им для достойного их погребения. Но это — во вторую очередь, а в первую речь пошла о выкупе захваченного нами на пирамидальной насыпи идола ихнего божка, лежавшего перед ним жертвенного камня и ещё какой-то прилагавшейся ко всему этому ритуальной мелочёвки, тоже для них жутко священной и сверхценной. И за всё это чохом Чаны предлагали ещё добрую сотню рабов, да ещё и не сильно расстроились, когда тут же включивший купчину эдемский суффет принялся торговаться. Наверное, он бы вообще всех ихних людей в конце концов в рабство выторговал, если бы мы его не урезонили. Хрен ли толку от тех красножопых рабов, из которых четверть наверняка скопытится в городе в первый же год от первого же свежего гриппера или простудифилиса? Поэтому мы посоветовали ему селений чановских не опустошать, удовлетворившись удвоением предложенного невольничьего контингента, а доплаты потребовать территорией. Нам ведь высокогорье под плантации коки нужно, а тут местность как раз подходящая. Горная цепь, среди которой немало известняковых скал с более-менее плоской вершиной. В основном их высота не столь уж и велика, но в несколько сот метров имеются, да плюс сама по себе высота предгорий над уровнем моря — в целом как раз то, что нужно, и выходит. Один хрен пришлось бы договариваться с контролирующими этот район Чанами, так отчего ж не сделать этого прямо сейчас, когда они поставлены в гордую позу рака, и в ходе начавшихся переговоров о мире им можно диктовать практически любые условия? При этом плантации-то получали Фамей и его местные компаньоны, а клан Тарквиниев в нашем лице намеревался покупать у него коку по прежней цене, если он сумеет обеспечить надлежащее качество местной продукции. Нам ведь Арунтий сбивать цену не поручал, устраивает она его вполне и баснословные барыши клану приносит, и надо ему только поставки товара увеличить. А раз так — чего жлобиться на эти жалкие гроши, составляющие долю эдемцев? Живёшь сам — давай жить и другим. Поэтому убедить суффета нам удалось без труда.

С Чанами этот вопрос решить оказалось сложнее — ведь под плантации коки требовались наибольшие высоты, а у них чем выше гора, тем она священнее. Тут уж пришлось нам самим на них надавить и пригрозить, что если они будут упрямиться, то на следующий год мы заявимся из-за Большой Солёной Воды уже не на двух кораблях, а на двух десятках, и громов с молниями у нас будет достаточно, чтобы взять силой не только интересующие нас горы, а и вообще всю окрестную территорию, зачистив её от населения и решив таким образом все проблемы раз и навсегда. О действии наших кулеврин они уже представление имели — кое-кто из испытавших его на себе всё-таки сбёг и порассказал им, как водится, в здорово преувеличенном виде, а разницу между двумя мечущими молнии орудиями и двадцатью они вполне представили себе и сами. В общем, когда после меряния хренами вернулись к конструктиву, то быстро выяснилось, что священны-то не сами горы, а только маленькие святилища на их вершинах. Ну и часть прилегающих к ним пещер в толще известняковых скал — очень небольшая среди всего их изобилия, так что в конце концов договорились насчёт высокогорных плантаций и с Чанами.

Но больше всего меня возмущает не это, а та аргументация, с помощью которой мы сподвигли их наконец взяться за ум. Чисто символическая, не имеющая ни малейшего отношения к нормальной здравой логике. Ведь что мы им доказали логически-то, если вдумчиво разобраться? Что ихнего почтенного и уважаемого жреца, из-за которого-то и разгорелся весь этот сыр-бор, не убивали ни лично я, ни лично Васькин, ни лично Велтур, ни кто бы то ни был из наших испанских солдат? Можно подумать, и без того кто-то шил это дело персонально кому-то из нас! Шили его эдемцам, а не нам, да ещё и всем им чохом, не ища конкретного виновника — типа, все отвечают за каждого. И единственное подобие хоть какой-то логики тут в том, что ценное оружие оставляется в теле убитого или рядом с ним лишь в одном случае — если по нему легко вычисляется владелец и его сторонники, и им именно это и требуется. Иначе говоря, подобные инциденты являются эдаким своеобразным способом объявления войны, а войны, как известно, ведутся уж всяко не в одиночку, а посему — не столь уж и важен конкретный убийца, а важно то, чей он и откуда, то бишь с кем предстоит воевать. Вот так они это дело и расценили, не утруждая себя даже элементарным размышлением, нужна ли эта дурацкая война здешним финикийцам — малочисленным и живущим на отшибе, в невообразимой дали от готовых и способных оказать им помошь соплеменников. Мысль об обыкновенной подставе так и не посетила головы этих профессиональных идиологов. То, что нужно было сделать сразу же, они сделали лишь тогда, когда огребли звизды и соизволили наконец в переговоры вступить. Вот тогда, в ходе уже нормального разбора взаимных претензий, они наконец и предъявили тот злополучный кинжал — самый обычный, наиболее распространённого в Средиземноморье типа. Такой есть как минимум у каждого второго эдемца — и Акобал ежегодно привозит, и сами местные оружейники изготавливают. Купить один из них или выменять, а то и просто скоммуниздить, если позарез нужен для той же подставы — дело вполне для провокатора посильное. Так думаете, этим доводом мы их убедили? Хрен там! А убедил я их, и не собираясь даже ни в чём убеждать, а просто психанув из-за ихнего тупизма. Я достал свой собственный кинжал — испанский, с широким треугольным клинком, у рукояти раза в два шире того, предъявленного Чанами. Достаю, сую им под нос, показываю. Глядят — явно не въезжают. Обматерил их трёхэтажно — по-русски, конечно — глазами хлопают, индюки тупорылые, а мыслей — по прежнему ноль целых, хрен десятых. Тут я им, загребавшись, как совсем уж малым детям разжевал — приложил два пальца к своему кинжалу, отмерил ими его ширину, да к ихнему этот отмеренный отрезок приложил, показывая, насколько он уже моего. Ага, въехали! Переглядываются меж собой, лопочут чего-то на своём красножопом языке — типа, открытие совершили, млять! Кто-нибудь, выпишите им Нобелевскую премию, гы-гы! Тут Хренио сообразил, да свой достал и показал им — такой же, как и у меня. Следом шурин свой точно такой же достаёт и показывает. Потом и вся наша испанская солдатня свои кинжалы обнажила и показала — не наши бронзовые, а простые железные, но тоже такие же широкие, как и у нас. Детсадовский аргумент, ребяческий, по делу ровным счётом ни хрена никому не доказывающий, но именно он-то как раз на этих чуд в перьях и подействовал, заставив наконец призадуматься. И похрен то, что на поясах финикийцев висят такие же узкие кинжалы, как и показанный ими, хотя буквально только что они возмущённо тыкали в них пальцами. Похрен то, что и любому из нас, испанцев, не составило бы особого труда раздобыть как раз ради такой подставы и узкий финикийский кинжал. Похрен даже то, что никто, собственно, и не думал обвинять в этом убийстве именно нас, так что я просто чисто демагогически опроверг никем и не предъявлявшееся мне обвинение. Но вышло так, что как раз эта демагогия и сподвигла их на мысль о возможной подставе.

А потом я и сам успокоился и сообразил, как действовать дальше. Свой кинжал убрал обратно в ножны, подал знак слуге, тот сунул мне свёрток мешковины, я развернул его и предъявил Чанам тот кремнёвый кинжал с выкрошенным остриём, которым меня в городе ятонбаловский раб уконтрапупить пытался. Уставились они на него, узнали по стилю исполнения, переглянулись, несколькими фразами перебросились, да на меня глаза вылупили — так это, озадаченно. Я рассказал о покушении — по-финикийски, да ещё и короткими простыми фразами, дабы красножопому переводчику полегче было на ихний язык переводить. Выслушали, впечатлились, переглянулись и долго на сей раз меж собой лопотали. Потом снова уставились на меня — растерянно эдак, а главный ихний целую речь толкнул — бедный переводчик переводить её умаялся. Добрая половина той речи состояла из перечисления великих и всемогущих богов и духов предков, которыми старый жрец торжественно клялся в том, что Чаны не имеют отношения к подлому и злодейскому нападению на божественного повелителя молний — ага, прямо так и загнул, если переводчик всё точно перевёл. За этим последовало тоже достаточно подробное перечисление стращшных кар, которые старик призывал на свою седую голову, если хоть одно его слово окажется лживым. Мы с Васкесом едва удержались от хохота, слушая подробный и обстоятельный рассказ о том, как один их великий оружейный мастер — имени его мы не разобрали и уточнять не стали, поскольку оно нас абсолютно не интересовало — искал подходящий кремнёвый желвак, постился, молился богам, затем аккуратно обкалывал его с боков, придавая ему годную для дальнейшей работы форму правильной многогранной призмы, потом снова постился и молился, потом с величайшей осторожностью откалывал от него пластину, из которой и выделывал потом это драгоценное оружие. Мы устали слушать о многочисленных храмовых обрядах, сопровождавших чуть ли не каждый чих оружейника при работе над этим кинжалом. И всю эту хренотень нам, оказывается, пришлось выслушать лишь для того, чтобы узнать великую тайну — что этот священный кинжал был подарен великому вождю соседнего племени, и дальнейшая судьба оружия им неизвестна. А потом последовал патетический и многословный повтор страшной клятвы о полной непричастности Чанов к покушению. Первым не выдержал и заржал Велтур, за ним — Бенат с Тархом. Расхохотался и Фамей, тоже въехавший в весь юмор ситуации. Мы с испанцем держались, сколько могли, но в конце концов и сами прыснули в кулаки. Чаны были в ужасе, решив, что мы не поверили их оправданиям, и я кое-как, сквозь смех, растолковал, что прекрасно знаю, кто раздобыл это оружие и пытался руками своего раба применить его против меня, а эдемский суффет добавил, что тоже об этом знает и знает виновного, и что никаких претензий к Чанам за это покушение никто из нас не имеет. Короче — мы знаем, что это не они, хоть оружие и ихнее, а стало быть — что их перед нами кто-то подло подставил, и мы знаем, кто это. Самое время было теперь ткнуть указующим перстом в предъявленный ими финикийский кинжал и пояснить для особо тупых, что кто-то точно так же подставил перед Чанами и эдемцев.

Именно это и собрался уже сделать Фамей, когда его опередил один из наших красножопых собеседников. Указав на оружие, он о чём-то залопотал остальным, те залопотали в ответ, а в глазах мелькнуло понимание — ага, наконец-то дошло до тупорылых! Не прошло и столетия, млять, идиологи гребанутые! Опять гениальное открытие совершили, первооткрыватели, млять, доморощенные! Нет, ну точно по кому-то из них Нобелевская премия плачет! Имя Ятонбала — они произносили его на свой лад, но узнаваемо — звучало в их разговоре неоднократно, и если бы мы даже и не вычислили этого ещё при сборах в поход, то и теперь не составило бы труда сообразить, что беглый интриган находится у Чанов.

О дальнейшей судьбе незадачливого заговорщика и его спутников спорили недолго. Строго говоря, их полагалось доставить в город, где и распять на крестах принародно на рыночной площади. Я ведь уже упоминал, кажется, что эта традиционная «римская» казнь на самом деле заимствована римлянами у финикийцев? В Карфагене, например, государственных изменников к кресту приговаривают. А то, что эти угрёбки нахреновертили, вполне тянуло на государственную измену. Но, учитывая особые обстоятельства — не у всякого государственного преступника мамаша является верховной жрицей Астарты — Фамей склонялся к мысли произвести ускоренный военно-полевой суд и казнь прямо здесь. Тем более, что и перед Чанами Ятонбал виновен ничуть не меньше, и по справедливости их тоже следовало допустить и к суду, и к созерцанию справедливого возмездия. Чаны же, со своей стороны, желали покарать убийцу своего собрата сами, но никак при этом не желали прогневить победителя-суффета. Собственно, и спор-то вышел из-за элементарной непонятки — жрецы-чингачгуки нудили о каком-то высшем почёте, который почему-то прямо-таки необходимо оказать преступнику, финикийцы же считали его достойным лишь самой позорной казни. А я чесал загривок и силился въехать, о каком таком почёте для Ятонбала талдычат эти красножопые идиологи. Случайно мой взгляд упал на земляную пирамиду с маленьким храмом-хижиной наверху, потом вспомнилось кое-что из прочитанного когда-то об ацтеках — и я въехал. Фамей выпал в осадок, когда я посоветовал ему сделать Чанам любезность и приговорить заговорщиков к выдаче им — ага, для означенного «высшего почёта». Чисто формально, поскольку преступники и так у них. Пришлось пояснить суффету, что это наверняка связано с отправкой к богам, от которых, как известно, никто ещё не возвращался обратно на грешную землю. Вот тогда наконец въехал и Фамей, наслышанный о некоторых местных обрядах, и когда Чаны подтвердили нашу догадку, у него как-то не нашлось принципиальных возражений…

Жертвоприношение Ятонбала и его подельников наши недавние враги совместили с похоронами пятерых убитых в бою жрецов и двух союзных им вождей. Трупы, обильно украшенные ожерельями и перьями, внесли на носилках на вершину пирамиды, где над ними тут же принялись совершать положенные обряды, а следом повели туда же и приговорённых к жертвенному камню — тоже разряженных по высшему туземному классу. Мы ожидали, что те будут визжать, вырываться и умолять о пощаде, как это водится обычно за подобными деятелями, отважными лишь перед теми, кто от них зависит и никогда противодействовать им не посмеет. Но оказалось, что у Чанов всё схвачено и предусмотрено — жертвы были предварительно одурманены какой-то ихней наркотой и с идиотскими улыбочками послушно шагали к алтарю, явно не понимая, что их там ожидает. Фамей ворчал, что не таким должен быть настрой идущих на казнь преступников, но мы с Васькиным напомнили ему о вполне вероятной смуте, приведи он их для суда и казни в Эдем. Всё-таки верховная жрица Астарты в финикийском городе — величина немалая и весьма влиятельная. Потом я вкрадчиво поинтересовался, может ли быть в числе высшего духовенства та, кто принимает сторону смутьянов, заведомо вредящих интересам города, и суффет, хоть и отмолчался, но крепко задумался над этим вопросом. Ясно же, что мамаша казнённого едва ли простит ему, так стоит ли дожидаться её практически гарантированной мести? Тем более, что есть кому сменить её на слишком хлопотной для убитой горем женщины должности. Аришат явно не будет обижена повышением, а с собственным отцом она уж всяко поладит. Да и с этими грёбаными человеческими жертвоприношениями пора завязывать на хрен. Ладно гойкомитичи, на этом деле помешанные, хрен их вот так вот запросто переделаешь, не ломая всего их жизненного уклада, но колонистам, и так уже это архаичное безобразие изживающим, надо бы с ним кончать. Не пристало подобное белым и мало-мальски цивилизованным людям. И Фамей, и Аришат в этом плане настроены правильно — вот и пущай рулят.

Подводя итоги прошедшей скоротечной заварушки, мы с Хренио пришли к выводу, что для такого сюрприза сымпровизировали очень даже недурно. Конечно, эффект был бы ещё хлеще, если бы мы прихватили в поход все четыре «пулемёта» и все восемь кулеврин. Но могли ли мы, не зная броду, позволить себе такой риск? Ведь ошибись в чём-то Фамей, окажись грамотнее и толковее противник, случись поражение — и нам пришлось бы спасаться бегством, бросив на хрен технику. Так потерять её в этом случае всю или только четверть — есть разница? Нам ведь ещё домой возвращаться, и на обратном пути у испанских берегов нарваться на лузитанских пиратов — как Акобал тогда, в самом начале, когда мы с ним впервые повстречались — раз плюнуть. А экипажи наших кораблей немногочисленны, и сами корабли не очень-то быстроходны — такова цена, что приходится платить за способность пересечь океан. И без тяжёлого вооружения с теми лузитанами встретиться — на хрен, на хрен! Это вам не голопузые кубинские чингачгуки! Да и в городе оголять Акобала с его совсем уж малочисленной охраной судов явно не стоило — мало ли чего могло приключиться в отсутствие войска? Поэтому и прихватили самый минимум — и выходит, правильно сделали. Хватило за глаза и его.

— Ну и рожа же была у их главного первосвященника, когда ты расстрелял из своей «перечницы» его магические погремушки! — припомнил Васкес.

— А у остальных святош! — хохотнул Велтур, — Ещё немного, и они бы точно обгадились с перепугу!

— Поглядел бы я на тебя, если рядом с тобой вдруг настоящий гром шарахнет, — прикололся я.

Случай, который им сейчас вспомнился, произошёл в самом начале мирных переговоров, которое получилось не самым мирным. Мы тогда как раз разделались с тем первым селением Чанов и подступили ко второму, значительно крупнее. Но побитые нами гойкомитичи не успели ещё толком опомниться после учинённого им разгрома, так что это гнездо местных идиологов защищать оказалось практически некому. Тогда-то и вышли нам навстречу сами Чаны. Ну, те, кому по рангу положено на своих двоих шагать. Главный ихний, самый расфуфыренный и здорово павлина напоминавший, на носилках восседал, которые четыре простых чингачгука тащили. Так четверо тащат носилки. а ещё столько же — вместо того, чтобы помочь носильщикам — опахалами это чудо в перьях обмахивают. И двое ещё спереди дорогу перед процессией вениками подметают. Всё селение на четвереньках, глаза в землю, а эти шествуют, важные — спасу нет. Вот готов на что угодно спорить, что сам Фамей в городском Совете даже вполовину так не пыжится, как самое последнее чмурло из этих. Обезьяны, млять, самые натуральные!

Подходят к нам, значится, носилки аккуратенько наземь опускают, высокопоставленную тушку ещё аккуратнее под локотки берут, дабы помочь священную задницу от сидения оторвать. Ну, в принципе-то оно может быть и оправдано — у нас такой старик давно бы уже на пенсии отдыхал, а пенсию ведь, как известно, просто так не дают. Да только хрен там — старикан лишь прикидывался божьим одуванчиком, а оказался — дайте боги мне быть таким в его годы! И не только физически! Ну, что с нормальным житейским здравым смыслом у этих профессиональных идиологов напряжёнка, я уже рассказывал. Но в знаниях по ихней части и в хорошей памяти ни разу не сомневаюсь — какая ж идеология без соответствующей мифологии? А это ж — священная догма, которую наизусть знать полагается, и боже упаси хоть в одном слове нагребаться. Так оно и оказалось, но это уж потом оказалось, когда во всех непонятках разобрались и по всем основным вопросам общий язык нашли. А тогда, в первый момент, естественно, хренами меряться пришлось. Точнее — эфирками. Не знаю, как с этим делом у греческих, да римских жрецов, настолько плотно я с ними не общался, но думаю — уж всяко послабже. Эфирка старого чингачгука напомнила мне, скорее, гребипетских жрецов, с которыми пришлось иметь дело в Мемфисе — к счастью мирное, торговое, с войной и политикой никак не связанное. Но там — храмы, там — древняя письменная традиция, там — наука, хоть и замешанная на религии. Словом — развитая цивилизация. А тут? Однако ж, крепок оказался старикан по этой части, не ожидал. Я-то эти фокусы с раздуванием и накачкой эфирки знаю, азы ДЭИРовской «единички» как-никак, но — силён старпёр красножопый! Финикийцы эдемские — и те малость перебздели, а уж гойкомитичи наши и вовсе сникли. В схватках с противником они доказали свою надёжность, но ведь одно дело с такими же дикарями собачиться и совсем другое — с могущественными колдунами, которые и сглазить, и спортить могут запросто, и никакой инквизиции на них нет. На такое наши туземные союзники не подписывались.

На это, скорее всего, и был расчёт у старого жреца — куда легче вести переговоры и выторговывать выгодные условия, когда противная сторона подавлена твоим пусть и непонятным, но чётко ощущаемым явным превосходством. Васькин, будучи уроженцем современной атеистической эпохи и веря в эти вещи гораздо меньше, поддался этому общему настрою в меньшей степени, но видно было, что и ему не по себе. Велтур, которого мы с Велией кое-чему всё-же поднатаскали, попытался противостоять энергетическому натиску, но куда там! Шурин сообразил, что противник не столько собственной силой давит, сколько силой эгрегора Чанов, и действовал-то он в принципе правильно — ну, для своего уровня. Но слишком уж тяжёлый попался случай для простенькой ДЭИРовской «тройки» — не заточена она под борьбу с эгрегориальным лидером, каковым явно был этот старикан. Тут, пожалуй, и базовой «пятёрки» мало будет! Пришлось вмешаться мне, и не скажу, чтобы это было легко. Простая «труба», конечно, хрен помогла, даже блокирование его основных энергопотоков подействовало далеко не сразу — меня самого едва не начало колбасить, пока передавливал его подключку к эгрегору. Но справился, хоть и не без труда, отсёк его от эгрегорной подпитки, заставил бороться «честно», то бишь собственными силами — и вот тогда сразу же сказалось превосходство современной биоэнергетической школы, дополненной нехилыми собственными наработками на её базе, над замшелой архаикой. Жрец заметно напрягся, занервничал, но — уважаю, хрен сдался! Пытаясь перебороть меня, он аж наэлектризовался — даже остатки волос дыбом встали. Но тут лопнул и осыпался мелкими осколками его нагрудный амулет из крупного кристалла горного хрусталя. Вот тогда-то ему и подали в протянутые руки пару тыквенных погремушек, которые у красножопых шаманов вообще считаются вундервафлей — куда там до неё обыкновенному шаманскому бубну! Видимо, и он меня зауважал, раз решил прибегнуть к крайнему средству для восстановления своей связи с эгрегором с помощью крутого магического обряда. Вряд ли ему бы это удалось — я-то работал с тонкими энергоструктурами напрямую, что уж всяко эффективнее. Но мне уже наскучило это обезьянье меряние эфирками, и я достал «перечницу». Проверил порох на полке и кремень, взвёл курок, изобразил погружение в медитацию, прицелился — пришлось ловить момент, когда это не грозило безвинно пострадавышими — и шмальнул в одну из его погремушек. Пули в наших трёхстволках не простые круглые, а продолговатые, с хвостовиком-стабилизатором, да ещё и надрезанные крест-накрест — экспансивные, короче, или разрывные, если совсем уж по простому. Эту набитую мелкими камешками маленькую тыкву моя пуля разнесла вдребезги. И Чаны-то остолбенели, прочие гойкомитичи аж присели с перепугу, а ошарашенный старик ещё и уронил свою вторую погремушку. Потом опомнился, потянулся поднять — ага, так я ему это и позволил! Обматерив его нараспев, но трёхэтажно — в качестве ритуального заклинания — я повернул ствольный блок следующим стволом, взвёл курок и тупо расстрелял и это его магическое орудие. Тут-то он и сник окончательно, и мы смогли наконец перейти с этими идиологами к конструктиву…

— Совсем давно, никто не помни, здесь жил много люди, жил хорошо. Красный земля был большой, на нём был великий народ — весь мир его знай, весь мир его крепко уважай. Люди забывай богов, корми их плохо, приноси мало жертва. Боги рассердись и присылай Великий Пернатый Змей с Семи Звёзд. Великий Пернатый Змей упади в Большой Солёный вода, земля затрясись, много большой дом развались, много люди задави. Потом с Большой Солёный вода приходи большой волна, много люди утопи. Земля трясись, лес гори, много люди задохнись. Боги присылай великий темнота и великий дождь, много люди погибай. Потом темнота проходи, но нет больше великий народ. Оствавайся совсем мало мудрый Чан. Мудрый Чан почитай богов, приноси жертва — боги довольны и не присылай больше Великий Пернатый Змей. Но Большой Солёный вода поднимись, много земля затопи — Красный земля маленький стал. Потом мудрый Чан отправляйся на Большой земля за Большой Солёный вода, учи тот люди правильно чтить богов. Великий народ Красный земля не слушал мудрый Чан и весь погибай. Надо слушать мудрый Чан, он знает, как надо чтить богов. Боги довольны — всем люди хорошо, — вот как звучал краткий курс истории Чанов в пересказе туземного переводчика. Дымя сигарами, мы вспоминали и прикалывались, передразнивая его ломаный финикийский. Потом Хренио призадумался:

— Так это что же получается? Красная земля — это ведь Куба! И если я хоть что-то понял правильно из корявого пересказа дикаря, то Чаны рассказали нам об Атлантиде! Остатки платоновской Атлантиды — у нас под ногами!

— Ну, это ты уж загнул, — усомнился Велтур, — Я ведь читал и неплохо помню платоновский «Тимей» — ни малейшего сходства. «Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию, вместе взятые» — вот так сказано у Платона. А я видел на вашей карте, что даже вместе с этим морем, если считать, что раньше на его месте была суша, все эти острова всё равно не идут ни в какое сравнение даже с одним материком. А Платон ведь писал и о противолежащем материке, отделённом от Атлантиды проливами — значит, не всё это море было сушей. Какая же это Атлантида?

— Ливия и Азия на карте греков показаны гораздо меньшими, чем на самом деле, — возразил испанец, — А размеры Атлантиды могли быть и сильно преувеличены теми, от кого Платон получил свои сведения.

— Дело не в этом, — вмешался я, — Традиция предполагает, что предки египтян сами в Атлантиду не плавали, а знали о ней только то, что слыхали от самих атлантов. А теперь представим себе эту теократическую деспотию, зацентрализованную по самое не балуйся и гребущую всем мозги до поросячьего визга…

— А почему ты решил, что она была обязательно централизованной? — перебил меня Васкес.

— Могущество. По условиям задачи, то бишь по Платону, эти допотопные гойкомитичи господствуют на море, держат в своих руках морское сообщение со Старым Светом и даже владеют какой-то его частью. Ну, чтоб Африкой аж до Египта и Европой аж до Этрурии — это, конечно, оставим на совести Платона или его источников…

— А что с ними не так? — спросил шурин, — Платон ссылается на египетских жрецов, а их знания общеизвестны…

— Ага, по сравнению с полным невежеством прочих. И это, на твой взгляд, показатель? Но — хрен с ними, с теми гребиптянами. Допустим, хотя мне и это как-то сомнительно, что они в течение многих тысячелетий сохранили своё знание о той Атлантиде и не переврали его. Но что это за знание? То, что им самим рассказали те атланты. Торгуют они, допустим, с соседней страной, дружат с ней примерно даже и на равных, но полученные от них товары называют данью с покорённой страны, а свои товары, что отдают взамен — подарками лояльным варварам. И получается, что эти соседи им как бы подвластны, хотя даже и хрен подорзревают об этом, гы-гы! И пусть только кто посмеет усомниться в этом внутри страны — мигом научат диссидента и вражьего наймита родину любить! Ну и посланцы местечковой великой державы, сами понимаете, повсюду официальную версию толкают, что все окрестные страны их повелителю подвластны.

— Ну так это и у египтян так же, — заметил парень, — Но при чём тут это? Мы же говорим о размерах Атлантиды.

— Или о размерах всех якобы подвластных ей земель — смотря что имели в виду те посланцы Атлантиды, рассказывая тем предкам гребиптян о своей стране. И если они объявили подвластным своим царям весь «противолежащий материк», то бишь сразу обе Америки — ты ведь видел их на НАШЕЙ карте мира? Ну и сравни их с ГРЕЧЕСКИМИ Ливией и Азией на ИХ карте — как раз больше их и получается.

— Хорошо, с размерами — возможно, ты и прав. Но как с остальным быть? В «Критии» у Платона сказано, что главный остров Атлантиды был богат металлами, а что мы видим здесь? Дикарей с каменным оружием!

— И эдемцев с железным, из которого не так уж и много привезено Акобалом и его предшественниками, а основная часть выделана местными кузнецами из местной руды.

— А дикари?

— Так дикари ведь. Не знают они металлов и не умеют их обрабатывать. Их предки приплыли сюда уже после катастрофы и не застали здесь тех, кто мог бы научить их металлургии.

— Ладно, допустим и это. А животные? Платон писал о многочисленных слонах, лошадях и быках, а мы здесь охотились только на неуклюжего и страшно вонючего медведя…

— По твоей милости, кстати, — напомнил я ему, — Но ты прав, здесь вряд ли хоть когда-то водилось что-то крупнее этого несуразного медведя, а точнее — большого наземного ленивца.

— А как же тогда слоны и лошади с быками? Или ты считаешь их выдумкой?

— Нет, они были, только не на острове, а на материке. В том числе и в тех его частях, которые были или на самом деле подвластны, или якобы подвластны царям Атлантиды. Там слоны водились — точнее, животные, очень похожие на известных нам слонов…

— Мамонты? — сообразил Васькин.

— Ну, и мамонты тоже, но они обитали севернее, а я имею в виду мастодонтов.

— А это ещё кто такие? — спросил Велтур, которого я успел уже просветить насчёт мамонтов и им подобных хорошо известных вымерших зверюг прошлого, но не успел про менее известные вымершие виды.

— Тоже хоботные, ещё древнее мамонтов, — пояснил я ему, — По нашу сторону океана вымерли задолго до появления людей, а по эту — дождались гойкомитичей. Они попримитивнее, но внешне были больше похожи на обычных слонов, которых ты знаешь.

— А лошади откуда? Их же только конкистадоры должны завезти, — заметил наш испанский мент.

— Были и лошади. Они, если хочешь знать, вообще как раз в Северной Америке и появились впервые, а в Азию распространились из неё. Потом в Америке то ли сами вымерли вместе с мамонтами и мастодонтами, то ли чингачгуки тогдашние им вымереть помогли. Но не сразу — я где-то читал про древние наскальные рисунки красножопых, на которых изображены всадники. Видимо, у некоторых допотопных государств была и конница…

— А быки — бизоны? — снова догадался Васкес.

— Ага, они самые. И сильно подозреваю, что тоже не современный подвид, а тот, вымерший — покрупнее и с такими рогами, что и африканский буйвол нервно курит в сторонке.

— Так погоди, Максим, ты же говоришь о материке? — уточнил шурин, — А у Платона в «Критии» сказано, что царь Атлантиды и подвластные ему цари приносили в жертву богам быка в самой столице. Получается, всё-таки на острове?

— Да, если это не выдумка. Но материк не так уж и далеко — как раз на него эдемские купцы плавают за зерном и кокой, а бизон — не мамонт и не мастодонт, а всего лишь бык. Устроить на материке охоту, добыть на ней живых телят и доставить их на остров для пополнения храмового стада — тоже, конечно, задача непростая, но вполне посильная. Поэтому, если сведения источников Платона про жертвоприношение быка точные, а не перевранные — как про слонов — это, скорее всего, привезённые мелкими телятами с материка и выращенные уже в столице бизоны.

— Хорошо, если так — с живностью понятно. Но если ты считаешь, что остатки Атлантиды у нас под ногами — получается, она затонула не вся? Тогда где города атлантов? Пусть разрушенные, пусть запустевшие, но ведь какие-то руины должны же были сохраниться?

— В самом деле, — спохватился и Хренио, — От такой цивилизации должно было что-то и остаться. Ну и где?

— Где, где… В звизде! Под водой, господа. На шельфе, вплоть до стометровой глубины. Ледники-то ведь какие были — что в Европе, что в Америке! Уровень океана был на добрую сотню метров ниже нынешнего, и львиная доля тогдашних городов стояла на ТОГДАШНЕМ побережье, то бишь на нынешней стометровой глубине. А тут, во внутренних районах тогдашней суши, было глухое захолустье. Почему города к морскому побережью тяготеют, объяснять надо?

— Снабжение большого населения легче наладить по морю, — блеснул эрудицией Велтур.

— Да, морской транспорт — самый вместительный и дешёвый, — подтвердил испанец.

— Правильно, господа. Но в дополнение к этому учтите ещё и вот какую хрень. Земледелия нормального тогда, скорее всего, не было, а продвинутое собирательство с пересадкой полезной растительности поближе к дому — всё-таки не то и полноценной заменой земледелию служить не может. Скотоводство нормальное тоже сильно сомнительно — оно пастбищ обширных требует, да ещё и не слишком далеко от тех городов, для которых то мясо выращивается. А значит, для городов острова — на самом острове, и тогда на нём остались бы следы того скотоводства и здесь — хотя бы уж кочевники какие-нибудь бродячие. Но чего не наблюдаем, того не наблюдаем. Значит — не было и скотоводства. И чем тогда прикажете население тех городов кормить? Лично мне приходит на ум только рыба и прочие морепродукты.

— Да, получается, что больше нечем, — согласился Велтур, — Но тогда, раз океан поднялся из-за таяния ледников — разве могло это произойти в один день и одну ночь, как сказано у Платона?

— Однозначно нет. Ледники таяли очень долго, и уровень океана поднимался очень медленно. Тут, скорее всего, за прошедшие с тех пор века и тысячелетия рассказчики перепутали и смешали в одну кучу два разных явления — катастрофические землетрясения с гигантскими цунами, которые, собственно, разрушили и смыли на хрен те города, и медленное затопление прибрежных зон поднимающимся морем. Уже через несколько столетий руины уничтоженных городов скрылись под водой, а грамотных не осталось, письменность исчезла, предания о катастрофе передавались от поколения к поколению устно, и что-то неизбежно путалось и перевиралось. Много ли мы знаем достоверного о том же минойском Крите, например? Ведь одни легенды, если вдумчиво разобраться. А ведь он по сравнению с той допотопной цивилизацией существовал совсем недавно…

— А откуда те волны взялись, что города атлантов смыли? Цунами — это ведь большая волна? — допытывался шурин.

— Ага, она самая. От камешка. Кинь в воду булыжник — от него круговая волна во все стороны пойдёт. Чем крупнее будет та каменюка, которую ты не поленишься в воду кинуть, тем больше от неё будет волна. А у богов силёнок-то дурных до хренища, и они не поленились — ОЧЕНЬ большую каменюку в океан швырнули. Представляешь, КАКАЯ волна будет от камешка величиной с хорошую гору?

— Максим, а ты не путаешь? Мы ведь о платоновской Атлантиде говорим, а не о динозаврах, — вмешался Хренио.

— Ну, там была совсем уж огроменная каменюка, да ещё и звезданула она уж очень в неудачное место. Точнее, в удачное — для нас. И кстати, не одна. Ты ведь на Юкатанский астероид намекаешь, о котором всем все ухи прожужжали? Так он — по последним исследованиям — был за триста тысяч лет до окончательного вымирания тех динозавров. Тоже, конечно, набедокурил круто, но не настолько, как в американских фильмах показали. А окончательно их прикончил другой, который в море рядом с Индостаном звезданул, и от него как раз деканские траппы попёрли — та базальтовая лава излилась, из которой нынешнее плоскогорье Декан и состоит. Вот то был настоящий звиздец, без дураков! Но такие здоровенные каменюки — случай редкий, и схлопотать такую — надо ещё очень постараться. А мелочь вроде той, что допотопную цивилизацию укокошила, практически каждые тринадцать тысяч лет на наш шарик падает. Ну, какой-то раз может и промазать, если повезёт, но обычно хоть какой-нибудь, да попадает. Вот этот последний, что тринадцать тысяч лет назад рухнул, сдвинул полюса так, что Вюрмское оледенение сменилось нашим межледниковьем, а заодно до кучи и ту Атлантиду со всеми прочими местечковыми прибрежными цивилизациями на ноль помножил.

— Ты сказал — тринадцать тысяч лет назад? — удивился шурин.

— Виноват, одиннадцать, — ухмыльнулся я, — Тринадцать — это от НАШЕГО времени, а от этого — одиннадцать или немного меньше. Я забыл вычесть разницу.

— Но у Платона сказано про девять.

— Если его источники действительно из Египта, то мы ведь не знаем, когда именно был записан египетский текст предания об Атлантиде. Рассказывавший его египетский жрец тоже ведь мог процитировать его слово в слово, включая и записанную в нём дату, но забыть прибавить прошедший со дня записи срок.

— Ты хочешь сказать, что египетский текст мог быть записан за две тысячи лет до Платона?

— А почему нет? Даже сам Египет — как государство — тогда уже существовал, а уж его жреческая каста, которая ещё древнее — тем более. Жрец добросовестно заучил наизусть священное предание с указанной в нём датой и так же добросовестно повторил его как попугай — текст ведь священный, и переврать его хотя бы в одном единственном слове категорически возбраняется. А что с тех пор ещё две тыщи лет набежало — так то уже пустяки по сравнению со священной традицией, о которых забыть — тоже нехорошо, конечно, но уже простительно. Ну, он и забыл благополучно…

— Как и ты только что! — тут же подколол он меня.

— Ага, как и я, — мне ведь правда в глаза не колет — ну, облажался, бывает.

— А Чаны, значит, получается — потомки жрецов Атлантиды? — с явным сомнением проговорил Васькин, — Что-то не очень они похожи на наследников великой цивилизации…

— Ну, во первых — подозреваю, что не самих жрецов, а их учеников из числа приплывших на Кубу уже сильно позже той катастрофы дикарей-гойкомитичей — предков вот этих, что до сих пор с обколотыми каменюками на ленивцев и грызунов местных охотятся. Во-вторых — не самых главных и не самых образованных жрецов, а раздолбаев двоечников, получивших распределение в это далёкое от тогдашнего побережья глухое захолустье. В-третьих — предки этих чингачгуков прибыли на остров через несколько тысячелетий после гибели цивилизации и затопления её развалин, и за это время эти горе-жрецы наверняка деградировали до уровня — ну, скажем, не сильно выше, чем у вновь прибывших дикарей. Короче — что-то забыли, что-то не знали, да ещё и забыли, что-то переврали за кучу поколений сами, а что-то — при переводе на язык дикарей-учеников, а те ещё и поняли услышанное исключительно в рамках собственного примитивного дикарского мировоззрения. Ну и сами, ясный хрен, переврать уже при передаче собственным потомкам не поленились. Вот и рассказывают нам теперь, да ещё и через едва владеющего финикийским переводчика про то, как «совсем давно, никто не помни, Великий Пернатый Змей упади в Большой Солёный вода», гы-гы!

 

20. Допотопная працивилизация

С этой цивилизацией платоновской Атлантиды, а точнее — с допотопной працивилизацией, поскольку едва ли та Атлантида была бесспорным мировым гегемоном, и наверняка должны были существовать не менее развитые и неподвластные ей другие страны — одни непонятки. Да и странно было бы иначе, когда все надёжные историко-археологические свидетельства — сплошь косвенные, и практически ни одного прямого. Ну, мелькали какие-то отчёты конкистадоров и испанских церковников о каких-то каменных руинах, которые они якобы застали в окрестностях Гаваны, ну Колумб ещё упоминал о каком-то похожем на мечеть каменном сооружении на холме — арабы теперь на основании того колумбовского отчёта заявляют, что это они первые Америку открыли. Но где они, те каменные постройки или хотя бы их развалины? То ли померещились они испанцам, то ли их постигла та же судьба, что и финикийскую конную статую на азорском острове Корву, которую португальцы разломали как языческого идола — не место ему во владениях добрых католиков. Возможно, и испанцы на Кубе посчитали найденные ими там развалины неприемлемыми для христиан языческими капищами, а может, и просто камень им понадобился для собственного строительства — дело в истории вполне обычное. В результате же ни хрена, похоже, на той Кубе не осталось такого, что можно было бы отнести к достаточно развитой и бесспорно местной культуре. По крайней мере — на суше. Мраморного идола, вроде бы, какого-то высокохудожественного раскопали, да только где он, тот идол, окромя словесного упоминания у того же Коллинза? Ведь ни фотки, ни даже рисунка нигде не отыскивается. Ну, упоминает он ещё про раскопанный курган-маунд, в котором два правильно отёсанных каменных столба нашли — тут хоть, по крайней мере, и фотку привёл. Но так или иначе, все эти единичные мелочи сами по себе никакой такой высокой местной культуры не доказывают — невелик груз, вполне могли и привезти откуда-то.

Под водой — другое дело. О крупных правильной формы каменных блоках на дне Багамской отмели и о выложенной из точно таких же блоков дороге Бимини слыхали или читали многие. А ведь та Багамская банка — в двух шагах, можно сказать, от Кубы. Тот же Коллинз упоминает и о якобы обнаруженных у северного побережья острова — как раз напротив Багам — аналогичных подводных сооружений, здорово напоминающих своей правильной планировкой развалины города. А не так давно — незадолго до моего отпуска в Испанию, в котором меня и угораздило провалиться в эту замшелую античность — мне попалось в интернете сообщение об обнаруженном канадскими исследователями подводном городе у западной оконечности Кубы. Эхолот показал не только правильную планировку, но и пирамиды, и другие характерные здания — вплоть до архитектурного стиля, который канадцы посчитали наиболее близким к стилю древнемексиканского Теотиуакана. Как раз это обстоятельство и придаёт на мой взгляд правдоподобия этой информации — уж очень хорошо перекликается с известным ниспровергателем догматических мифов Скляровым, который уверяет, что главный культовый комплекс Теотиуакана — ещё тех, допотопных времён…

Но, дабы въехать во всю эту хрень вдумчиво — развесьте ухи и слухайте сюды, почнём с небольшой преамбулы. И для начала — насчёт первенства открытия Америки. Так вот, первыми открыли её не испанцы Колумба и не арабы, не исландские викинги и даже не финикийцы с эгейцами. Первыми её открыли предки нынешних чингачгуков. Открыли и заселили по праву первооткрывателей. О сроках этого события историки спорят и по сей день — ну, в НАШИХ временах — и всё никак не договорятся. Основная масса стоит насмерть на самом конце Вюрмского оледенения, то бишь в промежутке с пятнадцати по двенадцать тысяч лет назад, когда проход между горным Кордильерским и равнинным Лабрадорским ледниками протаял. Как раз к этому времени подавляющее большинство раскопанных палеоиндейских стоянок и приурочено, так что логика в этой ортодоксальной теории таки есть. Да только вот ведь, какая закавыка — есть среди тех стоянок и такие, чья датировка гораздо более ранние времена указывает. Мало их, очень мало среди общей массы, но всё-же есть. Ортодоксы предпочитают во внимание их не принимать — типа, либо датировки ошибочные, либо случайно попали более поздние артефакты в более ранние слои — известны в археологии подобные случаи. Главный их аргумент — крайне малое число таких находок с ранней датировкой. Вот основная волна гойкомитичей, что уже в самом конце оледенения туда пробралась — та хорошо наследила. За считанные века размножилась многократно и заселила, хоть и не слишком плотно, но практически весь североамериканский материк. Первая же волна древних красножопых, ортодоксами оспариваемая, должна была просочиться в Америку в промежутке примерно между пятьюдесятью и двадцатью пятью тысячами лет назад, когда проход был тоже открыт, и тогда на заселение материка у этих пионеров-первопроходцев было бы десять тысяч лет как минимум. Да за такое время, как считают ортодоксы, можно было размножиться так, что на головах бы друг у друга стояли! Ну и где они, те следы потомков размножившейся первой волны? Железная логика, как говорится, и быть бы ей неоспоримой, если бы не одна не учтённая ими тонкость.

Не учитывают же ортодоксы вот чего. Времена-то ведь были ледниковые, и уровень океана на сотню метров ниже нынешнего. А сотня метров по вертикали — это десятки, а местами и сотни километров по горизонтали. Изрядная часть нынешнего континентального шельфа сушей тогда была, так что было где расселяться той первой волне палеочингачгуков. Ведь чем хорош морской берег? Тем, что на нём и сухопутные ресурсы доступны практически все, какие и во внутренних районах материка имеются, и дары моря тоже под боком. Захотелось на тех же мамонтов или бизонов поохотиться — пожалуйста, захотелось рыбы или съедобных моллюсков — тоже никаких проблем. Богаче и обильнее кормёжка на морских побережьях, а значит — и жизнь обеспеченнее. Кем надо быть, чтобы не въехать в этот расклад? Ни дураками, ни мазохистами те первые жители Америки не были, так что преимущества прибрежной зоны они наверняка оценили по достоинству, а не пустить их туда было банально некому — они ж первые. Вот вторая волна, ортодоксальная — та расселялась там, где для неё оставались не занятые ещё никем угодья. Как раз в глубине материка, первую волну не прельстившей.

Чем обильнее пищевые ресурсы, тем легче они достаются добытчикам и тем больший процент не занятых их добычей людей способен прокормить владеющий ими социум. У такого социума квалифицированнее ремесленники, искуснее врачеватели-шаманы, опытнее и толковее руководители, а сам социум многочисленнее и при необходимости выставит куда больше вооружённых вояк, чем решившие попробовать их на зуб соседи. Да и сами вояки и оснащённее, и тренированнее, а их командование — лучше знает своё дело. Профессионалы — они завсегда дилетантов сделают. Так стоит ли удивляться тому, что жители морских побережий развитее и продвинутее своих внутриматериковых соседей?

Нет, в принципе-то и охотники на мегафауну тоже не пальцем деланные. Ведь КАК рисовали! Не всякий современный художник так сумеет! Но для нас в данном случае важнее не мастерство исполнения пещерных фресок, а их содержание. Встречаются среди пещерных изображений и весьма любопытные. Например, пятнистая лошадь и пятнистый бык. Кто-нибудь видел таких в дикой природе? А вот среди современной домашней живности таких — сколько угодно. Буровский, например, ещё один известный ниспровергатель исторических догм, считает на основании этих изображений, что европейские кроманьонцы были не только охотниками, но и скотоводами, то бишь задолго до неолита создали производящее хозяйство. И, глядя на фотки этих пятнистых быков с лошадьми, с ним как-то затруднительно спорить.

Но то — Европа, Старый Свет, богатый пригодной для одомашнивания живностью. От того же самого тура, который на кроманьонской фреске пятнистым изображён, и современная домашняя корова происходит, в неолите реально выведенная. Раз смогли в неолите — вполне могли и в верхнем палеолите, было бы только время и желание. Однако же, возьмём на заметку — одомашнили тура, а не зубра. Зубр гораздо агрессивнее тура, а бизон — практически тот же зубр, только степной, пасущийся куда более многочисленными стадами. Всполошится такое стадо, понесётся, не разбирая дороги — стопчет на хрен любого, кто на пути окажется. Ну и как их таких одомашнивать? А туры до американских прерий и лесов так и не добрались, и водятся там одни бизоны. Поэтому у красножопых гойкомитичей, в отличие от европейских кроманьонцев, со скотоводством дело не заладилось, даже если они и честно пытались. В результате контраст в развитии чисто материковых и прибрежных племён в той допотопной Америке должен был быть ещё большим, чем в европейском Средиземноморье. Иначе говоря, жители побережья должны были пойти в резкий культурный отрыв.

Как я уже упоминал, времени у них на это было достаточно — минимум десяток тысячелетий. Ровно столько же, сколько от древнейшего Иерихона, едва начавшего осваивать земледелие и скотоводство, до нашей современной технической цивилизации. За такое время, да ещё и в благодатном климате, высокой по сравнению с окружающим верхним палеолитом культуры не успеть создать — это ж очень постараться надо!

Но всё это, как я и предупреждал с самого начала, была только преамбула. Разобрались в ней? Прекрасно — переходим к собственно «амбуле». Мы живём в ледниковую эпоху, в которой оледенения чередуются с межледниковьями вроде нашего нынешнего. Чем дальше, тем больше исследователей склоняется к мысли, что смена оледенений межледниковьями и наоборот обусловлена сдвигом географических полюсов относительно земной коры. Ну, точнее-то оно, скорее всего, наоборот, но сказать «сдвиг полюсов» — короче и нагляднее по сути. Как сдвинутся в очередной раз полюса, то и будет. Подходит текущее положение полюсов для оледенения — будет оледенение, подходит для межледниковья — будет межледниковье. У последнего оледенения — Вюрмского — наиболее холодным периодом с наибольшим распространением ледника был завершающий — с двадцати шести до тринадцати тысяч лет назад. Но вот располагался ледник по современным меркам весьма своеобразно. Казалось бы, он должен был покрывать прежде всего Сибирь, где климат сейчас гораздо холоднее, чем в Европе и в Северной Америке? А вот и хренушки! Практически не было его в Сибири, а вот Европе и Америке — особенно Америке, где подо льдом оказалась вся нынешняя Канада — досталось по первое число! И многие исследователи успели уже прийти к выводу, что в то время Северный полюс располагался где-то там, ближе к Америке. Спорят только о конкретном месте — одни в Гренландии его помещают, другие в Гудзоновом заливе, но эти мелкие разногласия уже не столь существенны. Главное — где-то в том районе.

Культура Теотиуакана считается первой классической мексиканской — всё, что было в центральной мексиканской долине до неё — примитив. Теотиуакан же по всем основным признакам уже настоящая мексиканская классика. Это первый в Мексике город с правильной планировкой улиц и главных общественных зданий. Его культуре позднее подражали сменившие его тольтеки — те самые, которые по ацтекским легендам считаются создателями вообще всех культурных достижений Анауака… Датируется Теотиуакан примерно римскими имперскими временами, хотя и пережил Римскую империю на пару столетий, после чего город был заброшен и оставался лишь местом паломничеств из других населённых пунктов. Но конец его нам неинтересен, нам интересно начало. Расцвет города принято относить ко второму веку нашей эры, когда туда перебралось население заброшенной из-за извержения близлежащего вулкана прежней столицы. Но какое-то поселение существовало там и раньше, а крупнейшая из его пирамид — пирамида Солнца — считается построенной за полтора столетия до нашей эры.

Уже этот момент несколько настораживает. До начала расцвета города более трёхсот лет, там ещё и города-то настоящего нет, только шесть сельских общин близ его территории обитают, то бишь глухое захолустье. И вдруг в этом глухом захолустье с бухты-барахты отгрохивают такую громадину, достойную лишь столицы, которая совсем в другом месте, и ейная главная пирамида — примитив с круглым основанием, как и вся раннемексиканская доклассика. А тут — мало того, что классическая пирамида, с квадратным основанием, так ещё и вторая по величине в Мексике. Крупнее её только пирамида Чолулы, но та построена несколько позже, так что на момент строительства теотиуаканская была крупнейшей. Ну так и с хрена ли, спрашивается, её соорудили не в тогдашней столице, а в какой-то сельской глубинке, где за глаза хватило бы и простой земляной насыпи? Кто и когда так делал? Дураки обычно к власти не приходят, а если каким-то чудом и приходят, то надолго у неё не задерживаются. По крайней мере — настолько, чтобы не только задумать и спроектировать, но и воплотить в камне столь грандиозный проект. И если не считать тогдашнее руководство местного социума выжившими из ума прожектёрами, то датировку строительства следует признать ошибочной, и тогда остаётся лишь одно из двух — или пирамида Солнца на самом деле построена позже, когда Теотиуакан стал столицей, или… ГОРАЗДО раньше. То есть УЖЕ была там, когда туда пришли самые первые предки населения классического Теотиуакана.

Именно этой версии и придерживается Скляров, уверяющий, что не только эта пирамида Солнца, но и весь культовый комплекс города относится к куда более ранней эпохе, а теотиуаканцы нашли его заброшенным, расчистили и отреставрировали. В доколумбовой Мезоамерике вообще традиция такая была — подновлять старые пирамиды новым слоем облицовки, вот и пришедшие туда чингачгуки тоже оригинальничать и собственные пирамиды строить не стали, а подновили найденные старые. Истинный же их возраст по мнению Склярова — допотопный. И главный его аргумент — в том, что пирамиды и весь завязанный на них архитектурный комплекс с главной улицей и площадью ориентирован по сторонам света НЕПРАВИЛЬНО. Дело в том, что все пирамиды с правильным квадратным основанием всегда строго ориентированы по сторонам света. Во всём мире — и в Египте, и в Месопотамии, и у майя, и в центральной Мексике. Погрешность — мизерная, вызванная исключительно несовершенством технологий. Даже земляные пирамидальные насыпи Чанов — и те, как мы заметили, этому непреложному правилу подчиняются. Досконально мы, конечно, не проверяли, недосуг как-то было, но на глазок — заметных отклонений не увидели. А там, в куда более совершенном Теотиуакане — отклонение на целых пятнадцать градусов! Да на такой угол и с хорошего бодуна хрен нагребёшься! Тем более, что годами из запоя не выходить — это ж хрен здоровья такого богатырского напасёшься. И вот недавно выяснилось, что направление-то это «неправильное», выбранное теотиуаканскими строителями, ориентировано как раз на район вычисленного исследователями ДОПОТОПНОГО Северного полюса. Кто-нибудь верит в ТАКИЕ случайные совпадения?

Итак, к чему мы в результате приходим? К руинам предположительно допотопного — судя по ориентированию его культового комплекса на старый Северный полюс — культурного центра. А что до ортодоксальных датировок, то они ведь достаточно старые — ещё тех времён, когда кроме радиоуглерода ни хрена и не было. А что меряет тот радиоуглерод? Органику. Древесину, кости, угольки кострища. И определяет их радиоуглеродная датировка именно их собственный возраст, а никак не дату строительства расположенных рядом руин. Германцы у развалин римского Колизея тоже и костры свои жгли, и покойников своих хоронили. Арабы средневековые в Египте тоже наверняка останавливались и у Сфинкса, и у Великих пирамид. Будем по уголькам их костров судить о возрасте самих каменюк? То-то же! А значит, хоть и нельзя тут, конечно, говорить о бесспорном вещдлке допотопности, косвенным свидетельством со вполне реальными шансами на подлинность считать его всё-же можно. И когда канадцы — никак, кстати, не связанные со Скляровым — заявляют, что обнаруженные ими на морском дне у западной оконечности Кубы остатки древнего города напоминают по архитектурному стилю Теотиуакан — это невольно заставляет призадуматься и сложить два плюс два. Подозрительна, правда, заявленная в сообщениях СМИ семисотметровая глубина — как-то чересчур это даже для тектонического провала. Порт-Ройал вон, что на Ямайке, всего на несколько метров под воду ушёл, даже без аквалангов местные ныряльщики в нём роются. Но в паре сообщений говорилось о семистах футах, так что метры оставим на совести бестолковых журналюг и поделим заявленную ими глубину втрое. Двести тридцать примерно метров при этом получается. Сотню отнимаем, на которую океан с тех пор поднялся, где-то сто тридцать остаётся. Тоже до хрена, обычное землетрясение такого грандиозного провала не учинит, но там камешек расстарался — от него, надо полагать, сейсмическая волна нехилая по всему шарику прошлась. Камешек — это ведь условно, на самом деле там целый рой был. Самый здоровенный в Тихий океан рухнул, а вот пара-тройка помельче, но тоже серьёзных — в Атлантику, причём один из них — в Карибское море, то бишь практически рядышком с Кубой. Мифы красножопых, кстати говоря, гласят, что в прежние времена какая-то часть Малых Антил единый остров составляла, а раскололась как раз тогда. В смысле — перемычки между ними провалились так, что даже шельфа нынешнего общего у них нет. А это — уже глубины, как раз сопоставимые с той, что заявлена для обнаруженного канадцами подводного города. Так что верить этой сенсации или нет — вопрос пока-что именно веры, поскольку раскопки археологические настоящие — дело вообще небыстрое, а уж подводные — тем более. И пять лет может пройти, и десять, пока более-менее внятная информация о том допотопном городе появится или опровергнется, и дождаться её могут лишь те, кто в нашем прежнем современном мире остался, а я — тут, в античности, и могу лишь тупо верить или не верить. Но на мой взгляд — с учётом всего, сказанного ранее — правдоподобно.

Тут следует ещё и вот какую хрень рассмотреть. Где тот кубинский город и где тот Теотиуакан? Дело даже и не в расстоянии — не так уж и велико оно, если по карте прикинуть. Дело в ландшафтных зонах. Мы ведь о приморской цивилизации разговор этот начали, верно? Затонувшие руины на шельфе — типа тех же багамских — в неё вписываются, провалившийся глубже кубинский город — тоже, а вот сугубо внутриконтинентальный Теотиуакан — как-то не очень. Между тем, если канадцы не ошиблись, и единство архитектурного стиля таки имеет место быть, то о чём это говорит? Прежде всего — о единой культуре. Единого государства при этом может и не быть — как у тех же классических майя, например, у которых каждый город был столицей своего собственного местечкового государства со своим собственным царьком, и даже союзнических отношений нормальных между ними не наблюдалось, грызлись меж собой почём зря, но культура была единой — и религиозная, и чисто бытовая. Чтоб Теотиуакан был подвластен той кубинской, а точнее — вест-индской Атлантиде — это едва ли, уж очень труден и непривычен для приморских жителей путь через горы, да и коммуникации такие получаются, что хрен прикроешь их от континентальных гойкомитичей, буде те вдруг партизанить вздумают. Да и нахрена их завоёвывать, когда можно просто дружить и мирно торговать? Народ-то, судя по единой культуре, родственный, так что договориться — никаких проблем. Нахрена это явно родственное допотопным вест-индцам племя вообще в горную долину попёрлось, когда на морском побережье куда больше ресурсов? Ну, во-первых, посреди будущего Анауака своё собственное маленькое море имелось — солоноводное озеро Тескоко, так что было откуда теотиуаканцам водные ресурсы черпать, хоть и не такие богатые, как в настоящем море. Зато буквально под ногами в той долине другой важнейший ресурс валялся — такой, без которого в верхнем палеолите, как говорится, и не туды, и не сюды. Вулканов там до хренища, и долина изобилует ценнейшим в ту эпоху материалом — обсидианом. Обсидиан же для излюбленных в том каменном веке ножевидных пластин подходит даже лучше, чем хороший кремень. Так что имело смысл некоторым из тех чингачгуков первой волны не спускаться к морю, а занимать ту внутриконтинентальную долину, очень даже имело. Даже если и овладела в конце концов та платоновская Атлантида металлами, то произошло ведь это далеко не сразу. С верхнепалеолитических каменных орудий она стартовала, и теотиуаканский обсидиан должен был сыграть в её старте далеко не последнюю роль.

Причём, что самое-то интересное, даже с переходом на металлы обсидиан сохраняет свою полезность. Легко ли, допустим, побриться моментально тупящейся медной или даже бронзовой бритвой? Да пускай даже и железной — что мы, железа этого античного не знаем? Юлька рассказывала, что студенты-историки — те, что на летней археологической практике после первого курса верхнепалеолитические стоянки копают — норовят приныкать найденный кремнёвый отщеп и бреются им. Сама-то она античность в Тамани копала, у них там два варианта на выбор, но кое-кто из ейных одногруппников как раз другой вариант выбрал и каменный век копал, так парочка из них как раз эти кремнёвые микролиты и опробовала в качестве бритв и осталась ими весьма довольна. А обсидиан в этом плане, как я уже и говорил, даже лучше кремня. Я и сам ведь с этими убогими античными бритвами не заморачиваюсь, а как въехал в суть того юлькиного рассказа, так и заказал себе бронзовую рукоятку с зажимом для пластинок сицилийского обсидиана — вот этой обсидиановой бритвой мой слуга Амбон меня и бреет. Наши, увидев и заценив такое дело, тоже аналогичными обсидиановыми бритвами обзавелись. Кроме того, обсидиан ещё и хорошо полируется, и зеркала из него получаются гораздо лучше тех металлических, которые реально получить при несовершенных технологиях металлообработки. И в Старом Свете они ценятся, хоть и давно уже умеют там делать и очень даже неплохие бронзовые и серебряные. А уж в древних храмах, где строго соблюдаются многовековые священные традиции, пользование обсидиановыми зеркалами — вообще неотъемлемая часть старинных обрядов. Так что полезный это материал и в эпоху металлов.

Тем не менее, есть косвенные признаки и того, что платоновские атланты знали и металлы — ага, вот эти самые допотопные приморские гойкомитичи. Я не о тексте Платона говорю, если кто не въехал, а о самой натуральной археологии. Про так называемых «людей красной краски» слыхать доводилось? Это уже постледниковая культура индейцев Лабрадора и южнее, где-то шестого тысячелетия до нашей эры. В общем и целом — самая обычная, то бишь каменного века, как и практически все самобытные культуры красножопых вплоть до колонизации Америки европейцами. Но по мелочам есть и отличия. Прежде всего, название своё эта археологическая культура получила от красной охры, которой изобилуют её захоронения. Явление в общкм-то известное и широко распространённое, но не до такой же степени! У них не только самих покойников означенной охрой вымазывали, у них и саму могильную яму ей посыпали, а затем и уложенный в неё труп. Обильно посыпали, не скупясь, так что расходовалось этого достаточно ценного для каменного века ресурса на эти ихние ритуалы реально до хренища. Прямо бзик у них был какой-то на этой красной охре. Складывается впечатление, что именно она и была для этого племени основным символом этнической самоидентификации, отличающим их от прочих окрестных племён. А ведь по делу-то чем одно племя от другого отличается? Происхождением! И получается, что красная охра — намёк на прародину предков этого племени, то бишь на какое-то такое место, где этой красной охры — хоть жопой жри. И если их прародина — не Куба с её краснозёмами, за которые она и прозвана Красной землёй, то где же ей тогда ещё быть?

И сразу же возьмём на заметку — Куба богата металлами. Само по себе это, конечно, ещё не доказывает знания металлов его допотопным населением. Но есть и ещё дополнительные косвенные признаки. Кремня в равнинной части Северной Америки в общем-то хватает. Кремнёвые наконечники стрел были обычны среди чингачгуков к моменту прибытия европейцев. А ведь это — боеприпасы, расходники, на которые дефицитное сырьё никто тратить не стал бы. Если кремень не был дефицитом в тех местах даже спустя добрых семь тысячелетий, то мог ли он быть дефицитом для «людей красной краски»? Между тем, все их реально раскопанные каменные орудия — шлифованные. По остроте режущей кромки такое орудие — грубый суррогат бритвенно острого кремнёвого скола, и при наличии кремнёвого сырья это говорит лишь об одном — эти люди банально НЕ УМЕЛИ обрабатывать камень обкалыванием, а учиться — не считали нужным. Видимо, тоже в силу традиции, обусловленной их особым происхождением. Скорее всего, их предкам такой навык не требовался, обходились они как-то без него, а вот затачивать лезвия своих орудий на твёрдом шероховатом камне им приходилось наверняка. Но каких орудий — каменных или металлических?

И ещё один важный момент. Их шлифованные топоры и наконечники копий вполне функциональны — нормальные предметы повседневного обихода. Но были и другие, функциональность которых, мягко говоря, сомнительна. Например, узкие мечи — по сути дела шпаги — из ростра меч-рыбы. Их раскопано столько, что другое название этого народа, тоже принятое у археологов — «морские охотники на меч-рыбу». Но много ли толку от костяной шпаги? И стальные-то клинки европейских шпаг ломались при неловком ударе, а тут — куда более хрупкая рыбья кость. Чисто ритуальный предмет, для практического применения не предназначенный? Охотно допускаю. Но ни один ритуальный предмет никогда не возникал сам по себе, всегда имелся практичный и функциональный ширпотребовский прототип. Вот были, скажем, у минойских критян маленькие ритуальные двойные секиры-лабрисы, часто золотые и ни для какой рубки не предназначенные — так были ведь и вполне функциональные бронзовые, на которые те ритуальные и намекали. Вопрос на засыпку — из какого материала должны были быть функциональные прототипы тех ритуальных костяных шпаг «людей красной краски»?

Но и это ещё не всё. Кроме костяных «шпаг» были у них ещё и длинные каменные кинжалы — шлифованные из сланца. Ровный клинок ромбического сечения, довольно тонкий в поперечнике, тоже абсолютно не функционален — сломается при первом же хорошем ударе. Так мало этого — вместо того, чтобы делать этот кинжал из сланца — ну, раз уж религия или ещё какой сдвиг по фазе на позволяет вырезать его из оленьего или лосиного рога — целиком, вместе с рукояткой, как сделал бы на их месте любой нормальный человек, эти красножопые придурки не ленились вышлифовать вместо рукояти тоненький хвостовик — ага, для всаживания в полую рукоятку. Видимо, на клей в костяную. Давно как-то я смотрел научно-популярный фильм про них — по ящику показывали. Так я тогда в осадок выпал, как увидел эти хрупкие сланцевые клинки с ещё более хрупкими тонюсенькими хвостовиками. У напильников такие делают, а ещё делали у металлических мечей и кинжалов. Сланцевый кинжал этих шизанутых дебилоидов — ежу ясно, что тоже чисто ритуальный. Но из какого материала должен был быть его реальный функциональный прототип? Хоть пытайте меня, хоть режьте, хоть ставьте к стенке и расстреливайте, но если не стальным и не бронзовым, то хотя бы уж медным!

И ещё возьмём на заметку — храмы майя красились в красный цвет, и наверняка это делалось тоже неспроста, а топоры у них — при наличии кремня на самом Юкатане и обсидиана в горах — тоже шлифованные. Так если элитный топор из нефрита крепок и прекрасно затачивается до почти бритвенной остроты, то обычные ширпотребовские из бросового камня — доброго слова не стоят. Лишь от крайней безысходности можно работать столь убогим инструментом — или если священная традиция предков другим пользоваться не велит. И что мы наблюдаем в результате? Что два разных народа, жившие в разных местах, одинаково помешаны на красном цвете и одинаково не умеют или не хотят обкалывать кремень или обсидиан, а предпочитают шлифовать дерьмовый камень, затачивая его на другой каменюке — точно так же, как затачивали бы и металлическое лезвие, если бы оно у них имелось. Не из общей ли прародины происходят эти их весьма схожие заморочки?

В платоновском «Критии» цивилизация Атлантиды предстаёт похожей на греческую. Но не будем забывать, что текст афинского мэтра — пересказ с целой кучи пересказов. Вроде бы, около четырёх, начиная с Солона, который как раз и привёз этот миф из Египта. И при каждом пересказе, надо полагать, какие-то мелочи перевирались или просто не оговаривались для уточнения отличий, и в результате всё недосказанное воспринималось очередным пересказчиком как подобное привычному греческому. Не будем их за это осуждать — как сумели, так и передали, спасибо и на том. Мы же, в отличие от Платона, имеем и какую-никакую, а реальную археологическую информацию, пускай даже и косвенную. И вытекает из неё совсем другая картина — платоновская Атлантида вырисовывается в ней цивилизацией мексиканского типа, вроде теотиуаканской, только с приморской спецификой и куда более развитой. Металлы, похоже, получили в ней такое распространение, что были доступны и низам социума — иначе как объяснить утрату всем народом навыков обработки пригодного для откалывания ножевидных пластин камня вроде кремня и обсидиана? Бритвы, видимо, готовые из того же допотопного Теотиуакана получали, так что самим их делать не требовалось, а для всего остального металл практичнее. Минимум медь, если судить по кинжалам, и минимум бронза — учитывая крито-микенские аналоги, если судить по узким мечам-шпагам.

И цивилизация эта была явно городской. Даже у «людей красной краски» этот нюанс в виде обычая-пережитка прослеживается. В том научно-популярном фильме про них, что я по ящику смотрел, их главная стоянка показывалась, на которой всё племя собиралось. Возможно это было лишь раз в году и лишь на короткое время, когда вблизи от берегов появлялись большие косяки промысловой рыбы — точно не помню, какой именно, но скорее всего, трески. Вот на эту рыбалку, когда уловом все прокормиться могли, всё племя вместе и собиралось. Жиди, конечно, и на этой стоянке в привычных вигвамах, но ставились они не абы как, а в ряд, да ещё и на приготовленный для них сложенный из валунов своего рода фундамент. Длинный такой фундамент, общий для всех и состоящий из индивидуальных ячеек с индивидуальными входами. Труд в его строительство был вложен немалый, и всё это лишь для того, чтобы пожить «как люди» раз в году и едва ли дольше одного месяца, а скорее — гораздо меньше. Явно традиция, тоже восходящая к предкам и указывающая на их особость, иначе кто стал бы так себя утруждать? И если этот общий длинный фундамент — не ритуальный символ городского многоквартирного дома, то что это тогда?

Аналогичные находки, только не в пример солиднее, встречаются и в Мексике. Особенно они часты у майя. Длинные здания с кучей индивидуальных входов в помещения весьма характерны для их архитектуры, а крупный храм на одной из их пирамид — прямо один в один городская многоэтажка. Для жилья они таких строений не возводили, а для священного культа — пожалуйста. А что такое культ, если не средоточие священных традиций предков? И если предки считаются великими, то изволь им подражать, и не гребёт никого, каким трудом тебе это подражание достаётся. Обязан! Но ещё круче одна из пирамид тотонаков. В смысле, тотонаки ей пользовались, но часть историков считает, что они её не строили, а унаследовали в готовом виде от своих предшественников, современников ольмеков. Так там вообще каждый из многочисленных ярусов той пирамиды представляет из себя ряд ниш с индивидуальными входами. Сейчас эти ниши пустуют — конкистадоры постарались в порядке искоренения богомерзких языческих культов. А до них в каждой нише идол обретался — эдакий жилец-квартирант. А в целом получается тоже своеобразная городская многоэтажка. Если это не традиционное жильё обожествлённых великих предков, то что это?

Таким образом, перед нами предстаёт культура с высоким уровнем городской урбанизации. Куда там до неё тем классическим грекам? Тут финикийские многоэтажные инсулы на ум приходят — вроде гадесских и карфагенских. И эта цивилизация — тоже морская. И ничего удивительного в этом нет, если разобраться. Колыбелью европейского мореплавания стало Средиземное море — относительно спокойное по сравнению с открытым океаном и окружённое со всех сторон сушей. И для каботажного плавания вдоль берегов оно удобно, и отдалиться от берега, потеряв его из вида, не столь уж страшно — даже заблудившись, куда-нибудь, да приплывёшь. Идеальное место для зарождения и освоения мореходных навыков. А в Новом свете, да ещё и в допотопные времена, аналогом Средиземного моря было Карибское. Уровень его, как и всего океана, был тогда на добрую сотню метров ниже, чем теперь, и многие отмели были в то время островами. Проливы между отделяющими это море от океана Малыми Антилами были уже современных, а их вулканические вершины — выше над уровнем моря. И сейчас-то они видны издали, не заметить и промазать — ещё постараться надо, а уж тогда — тем более. Если уж реальные исторические карибы, будучи эдакими викингами Нового света, бороздили его на своих утлых каноэ вдоль и поперёк — ага, дикари дикарями, то что тогда о мало-мальски развитой цивилизации говорить, если само её размещение на островах не позволяет ей обойтись без мореплавания? Тем более, что и времени на это у неё был — вагон. Тут и Платон в своих текстах прямо и недвусмысленно указывает на владение атлантами трансатлантическими маршрутами, а косвенно и на их связи с Египтом намекает. Ведь сами-то исторические египтяне — ни разу не мореплаватели, и тут следует учитывать, что обусловлено это религиозными заморочками, требующими мумификации и погребения всенепременно на родине. Никак нельзя было правоверному египтянину сгинуть без вести на чужбине! А значит, и проповедовавшая этот культ мёртвых египетская жреческая каста, которая куда древнее самого Египта, едва ли в этом отношении от своего народа принципиально отличалась. Но связи — имелись однозначно.

Весьма любопытна в этом плане карта турецкого адмирала Пири Рейса, что составлена им в тысяча пятьсот тринадцатом году, а на ней довольно точно — лишь с незначительными ошибками — показано побережье Южной Америки. Вдумываемся в расклад. Америка ещё только-только открыта, еще только завоёвывается Куба, ещё не исследовано мексиканское побережье, нет в Южной Америке ни одного испанца, ещё только самый краешек Бразилии известен открывшим её португальцам, а у весьма далёкого от плаваний через Атлантику флотоводца Блистательной Порты имеется карта, где показана вся обращённая к Атлантике часть материка, да ещё и с реками. Устье Амазонки, правда, показано дважды — тут ошибочка вышла, ну так ведь и сам Пири Рейс честно признаётся, что эта карта — компиляция, выполненная им на основе целой кучи других карт, старинных уже в его времена. Сам он их в библиотеке стамбульской нашёл, от Константинополя ещё византийского унаследованной, а туда ведь ещё в позднеримские времена много чего из Александрийской библиотеки перекочевало. Часть древних карт, послуживших ему первоисточниками, к четвёртому веку до нашей эры относится, часть — ещё древнее. Кто-нибудь верит в то, что греки, не знавшие даже реальных очертаний Африки, как и её величины, открыли и исследовали Южную Америку? Между тем, не только Южной Америкой ограничивается странная анахроничность карты Пири Рейса. На ней ещё и прилегающая к Атлантике часть побережья Антарктиды прорисована. Мало того, что этот южный полярный мтерик лишь в девятнадцатом веке открыт — там это побережье ещё и свободным ото льда показано. И показано довольно точно, согласно современным реконструкциям. Выходит, первоисточник составлен тогда, когда эта часть Антарктиды была в натуре свободна от ледников? По современным исследованиям такой период был как раз до потопа, когда Северный полюс был где-то в районе Гудзонова залива или Гренландии, а Южный, соответственно — ближе к противоположному побережью Антарктиды, обращённой к Тихому океану и Австралии. Кто мог составить такие карты кроме мореплавателей допотопной морской працивилизации?

Строго говоря, мы не знаем, вест-индская ли культура осуществила эти открытия и картографирование или какая-то другая, современная ей. Затопленный ныне поднявшимся океаном континентальный шельф материков велик и обширен, и вовсе не факт, что платоновская Атлантида была единственной приморской цивилизацией. Но вот ведь в чём закавыка. Исследователи карты Пири Рейса считают, что её проекционный центр — в Каире, который расположен рядышком с древним Мемфисом и Гизой с её Великими пирамидами и Сфинксом. А значит, авторы карты-первоисточника — всё-таки египетские жрецы. И составляли они её по картам, скорее всего, той допотопной морской цивилизации, что контактировала с их предшественниками непосредственно. А это, если верить Платону и его источникам, как раз евонная Атлантида и есть. Недурно для красножопых гойкомитичей?

И ведь даже после полного краха своей цивилизации их одичавшие потомки оказались, как выясняется, выдающимися для своих убогих возможностей мореходами. Это я снова об упоминавшихся ранее «людях красной краски» говорю, если кто не въехал. Спустя примерно тысячелетие после расцвета их культуры на Лабрадоре, характерные для них захоронения вдруг откуда не возьмись, то бишь без малейших местных предпосылок, появляются на северных берегах Европы. Это — непреложный археологический факт. А в дополнение к нему — факт генетический. В генотипе потомков североевропейских пиктов — древнейшего, кстати, населения этого северного края Европы — присутствуют американские гены. То есть чистые пикты, до их смешения с пришедшими туда позднее европеоидами — получается, что потомки тех самых помешанных на красной охре чингачгуков. Основываясь на этом факте, американскихе историки всерьёз говорят об «американском открытии Европы». И совершено оно на выдолбленных каменными тёслами утлых челноках, которым даже до ранних кнорров викингов — тех, что добрых пять тысячелетий спустя открыли Исландию и Гренландию с той же Америкой — как раком до Луны. Недурно для дикарей с каменными томагавками?

И ещё одно косвенное свидетельство контакта платоновской Атлантиды с допотопными предшественниками египтян прослеживается. Точнее — с помощью той платоновской Атлантиды, обеспечившей тот контакт транспортными перевозками. Или кто-то всерьёз полагает, что допотопное население андского высокогорья владело собственным флотом на Атлантике? Между тем культурная связь южноамериканских Анд с египетской Гизой несомненна. И даже глубоко копать не надо — на поверхности она лежит для наблюдательного глаза. Странные удлинённые черепа Эхнатона и Нефертити на их статуях и настенных изображениях припоминаем? А высокие головные уборы фараонов, как раз под такую форму черепа и заточенные? Так вот, точно такие же черепа и у некоторых южноамериканских мумий в Андах. Встречаются они и в Мексике, хоть и гораздо реже, и именно в подражание им знать майя собственные черепа с детства деформировала. Так сами по себе эти черепа — ещё не весь факт, а только половинка факта. Другая же половинка — это сходство мегалитической каменной кладки в андском высокогорье и на Гизе. Я говорю об «инкской» антисейсмической кладке, которая на самом деле не инкская, а их далёких предшественников. Культура Тиауанако на озере Титикака, что на боливийском нагорье, официально датируется первым тысячелетием уже нашей эры — ага, по стилю керамики и по радиоуглероду органики. Ну, об адекватности той радиоуглеродной датировки я уже говорил применительно к Теотиуакану. Кострища, мусорные кучи и захоронения — это одно, монументальные каменюки — совсем другое. И с Тиауанако, похоже, та же самая хрень, что и с Теотиуаканом — дикари-гойкомитичи просто пользовались тем, что унаследовали в готовом виде от допотопных предшественников. Ведь по мнению некоторых историков мегалитическим сооружениям Тиауанако не менее пятнадцати тысяч лет! И когда сравниваешь их ярко выраженную и вполне функциональную антисейсмическую кладку с аналогичной, но уже чисто декоративной — потому как для сейсмически спокойного Египта она и на хрен не нужна — кладкой Храма Сфинкса в Гизе, то как-то не возникает сомнений, кто у кого её творчески сплагиатил. А точнее — кто кого учил монументальному каменному строительству. Стиль архитектуры всего сооружения в целом тут вторичен, он местными традициями определяется, с которыми малочисленные «понаехавшие» должны были считаться, а вот характер самой кладки — это как раз то техническое «ноу-хау», которое от местных культурных традиций не зависит и перенимается без возражений. Правда, потом и вырождается за ненадобностью…

Кстати говоря, и у Чанов кубинских мы эти деформированные черепа увидели. А у главного ихнего он был ещё и удлинён, хоть и не настолько, как на тех раскопанных черепах андских мутантов. Видимо, прямой потомок тех древних жрецов андского происхождения. Была ли андская культура Тиауанако частью платоновской Атлантиды — это едва ли. Слишком далеко и слишком высоко, да и что хорошего в том холодном высокогорье, чтобы его завоёвывать и удерживать? Скорее всего, это была независимая от морской вест-индской державы отдельная региональная культура, поддерживавшая с ней торговые, дипломатические и культурно-религиозные связи. Чтоб выходцы оттуда были в Вест-Индии в очень уж большом авторитете в период её процветания — тоже как-то сомнительно. Но всё должно было измениться после камешка. Гиза — она ведь уже по современным сторонам света ориентирована, так что явно уже после того камешка выстроена. А камешек ведь не только гигантские цунами вздыбил, он ведь и сейсмическую волну по всему шарику нехилую пустил. Вдоль всех геологических разломов тогда должно было трясти, и перебздеть от этого тогдашний допотопный народец должен был не на шутку. Океан не враз поднялся, и остатки былой культуры тоже не враз деградировали. Какое-то время смертельно раненая працивилизация ещё трепыхалась в конвульсиях, пытаясь сохранить всё, что ещё возможно. А земной эллипсоид вращения перестраивался под новое расположение полюсов, и шарик продолжало трясти. В этих-то условиях и оказались страшно популярными андские специалисты по антисейсмическому строительству.

 

21. Новые веяния

— Берегись, млять! Мать твою за ногу! — я отдёрнул Велтура, прикрывая одновременно цетрой, об умбон которой тут же лязгнула стрела, — Ну куда тебя несёт, дурья башка! Не нагеройствовался? Так это тебе уже не красножопые!

— Это точно! — покладисто согласился шурин, когда вторая стрела лязгнула по моему шлему, — Так и будем терпеть это безобразие?

— У тебя арбалет для чего? Чтоб таскать лишнюю тяжесть и лезть с мечом наголо в рукопашку? — мы уже успели укрыться от обстрела, и я мог позволить себе немножко побрюзжать, — У нас и так уже один «трёхсотый», и я не собираюсь терять людей почём зря! А тут и ты ещё под стрелы лезешь! Хочешь, чтоб твой отец мне из-за тебя башку открутил? Думаешь, у меня новая вырастет?

— А хрен тебя знает, может и вырастет, — тут же подгребнул меня этот стервец, — Зуб-то ведь у тебя новый вырос…

— Так башка ж была — а в неё едят, между прочим. Ты видел, сколько сыра я лопал, чтобы этот зуб вырастить? — отшутился я.

Это было ещё в Карфагене. Тёща как-то пирожков с вишней напекла — классно они у неё получаются, да попалась мне в одной вишне косточка, ну а я ж не ожидал такой засады и лопал с аппетитом — ну и сломал об неё в результате малый коренной. Криула уже хотела высечь, а затем сослать на виллу очищавшую вишни от косточек и пропустившую именно эту вишню рабыню, и не так-то легко было отмазать девчонку. Потом и самому пришлось отмазываться, и это оказалось ещё сложнее — тесть собрался египетского дантиста вызывать — чтоб, значит, остаток зуба мне выколотить, да мост с протезом из слоновой кости вместо него поставить. Умеют это в античном мире, и все, кто позволить себе может, так и делают. Но мне-то это, спрашивается, нахрена? Хорошо хоть, Велия въехала в расклад и на помощь пришла, и лишь вдвоём с ней мы насилу уломали ейных родоков не сходить с ума и не мешать мне самому решить возникшую проблему. А то ведь ещё и опиум мне норовили дать в качестве обезболивающего! На хрен, на хрен, наркошей ещё только становиться не хватало! Античная медицина — она ж такая. Зато эгрегор куда менее зловредный, чем в нашем современном мире. Здесь ведь не только в богов верят, но и в колдунов, и в чудеса, причём именно верят, а не просто увлекаются сплетнями, и верят практически все. И этой верой насыщен эгрегор античного социума, так что делать такие вещи в нём на порядок легче, чем в нашем насквозь атеистическом современном. Боль я унял тогда практически сразу, остаток сломанного зуба выталкивал где-то с неделю, да новый рос недели три — в пути уже окончательно вырос. Так что кое-что из регенерации тоже, можно сказать, освоил, но с башкой таким же манером экспериментировать — увольте, гы-гы!

Смех смехом, но кое с кем нам тут именно таким манером и приходится экспериментировать. Стоило Васькину выглянуть из-за укрытия, как очередная стрела тут же разлохматила ему гребень на шлеме. Задолбали, млять!

— Заряжаемся! — скомандовал я нашим, — Лучникам не высовываться! — хрен ли толку с того, что у наших испанских стрелков луки уже новые, роговые? Целиться и стрелять лучник только стоймя может, в лучшем случае с колена, и мишень он при этом представляет из себя ещё ту — что ихний, что наш, один хрен. Так наш ихнего подстрелит — хрен с ним, туда ему и дорога, а если ихний нашего? Наших-то за что? На хрен, на хрен, я тут на такие размены не подписывался! Арбалет же тем хорош, что к выстрелу готов, если взведён и заряжен предварительно. Можно даже лёжа стрелять, а это уже совсем другие расклады. Вот так-то лучше! Так — поиграем! Давно всё на тренировках отработано.

— Давайте! — махнул я рукой Бенату и Тарху, когда мы зарядились.

Оба лихача резко высунулись, выкрикнули противнику сверхценную информацию о его родословной и сразу же пригнулись обратно. Запоздалые стрелы свистнули над их головами, после чего привстали мы с уже приготовленными к стрельбе арбалетами. Целиться как следует времени особо не было — навели как успели, шмальнули и тут же пригнулись. В кого-то, судя по сдавленному стону, кто-то попал, но было кому и ответку нам послать, так что укрылись мы как раз вовремя. Следом наши лучники залп дали и тоже кого-то подстрелили, затем мы перезарядились и снова отстрелялись, и опять кому-то с той стороны не поздоровилось. Точнее — не с той. Не ту сторону выбрали эти неплохие в общем-то ребята, против которых мы еще пару дней назад абсолютно ничего не имели. А теперь вот — если повезёт нам, а не им — перебьём их на хрен. И ладно бы по серьёзному поводу, так хрен там — из-за дурных обезьяньих взбрыков какой-то тупорылой кошёлки…

Это я так о мамаше покойничка Ятонбала, местной верховной жрице Астарты, если кто не въехал. Неприятностей от неё, учитывая случившееся с её дражайшим чадом, следовало ожидать, и их, само собой, ожидали, но не до такой же степени! Короче говоря, покуда мы из-за интриг ейного угрёбка с Чанами и ихними гойкомитичами отношения выясняли, и с Фамеем в тот поход большая часть его сторонников ушла, эта сучка, млять, переворот в городе затеяла! Типа, попытка номер два. Первая-то, после урагана которая, комом вышла, подавили её и компромиссом религиозным уладили, так она теперь — вторую следом. То ли из мести за дражайшего сынулю, то ли въехала, что пертурбация небольшая в ейном храме намечается, в её планы не входящая, но отчебучила — мама, не горюй! Снова кликуш зомбированных мобилизовала, да фанатиков с их помощью взбунтовала — заварушка для занюханного захолустья вышла нехилая. Город-то, конечно, хрен ей дали захватить, напарник ведь фамеевский, второй суффет который, тоже не зря свой хлеб с маслом наворачивает, но чуть ли не полусотня 'двухсотых' с обеих сторон — шутка ли для мелкого городишки? Выбитые из городской черты мятежники закрепились вокруг храма Астарты, а когда вернувшееся из похода войско Фамея дало им звиздюлей и там, остатки закрепились в самом храме. Хрен ли это за крепость, этот храм, если чисто по военному рассуждать, тупо на приступ войско послал, и делов-то на полчаса максимум. Но то в теории, а на практике — никак того не можно. Храм — святое место, и брать его приступом как вражью крепость хрен какой добропорядочный финикиец подпишется. Особенно — провинциальный, набожный до усрачки. На это-то и рассчитывала эта горе-революционерка теократическая, да только одного досадного пустячка не учла. Вернее — двух. Наших испанцев и союзных чингачгуков. Ни мы, ни они — ни разу не финикийцы, и нам с ними на святость храма — ну, не то, чтоб совсем уж насрать, но и не шибко напрягает. Есть занятый противником объект, который надо от означенного противника очистить, по возможности щадя сам объект и не участвующую в мятеже часть мирняка — вот так для нас формулируется задача. А наше дело — солдатское, наклюнулась задача — надо исполнять.

Засевшие там зомбированные фанатики — не проблема. Военная подготовка у них чисто ополченческая, и любому нашему бойцу-профессионалу такой ополченец — так, на один зуб. Проблема в вояках храмовой стражи, привыкших подчиняться своей верховной и теперь героически защищающих храм. В этом — их предназначение и смысл их жизни, и хрен ли толку с того, что в мятеже они, строго говоря, не участвовали? Сейчас они — с ними, и теперь это можно исправить только хирургическим путём — ага, с летальным исходом. А ребята они серьёзные, хорошо подготовленные, и выбить их, не положив взамен столько же своих — задачка ни разу не тривиальная. Из-за святости для финикийцев этого места мы не можем применить здесь наши кулеврины, которые его неизбежно попортят, а пулевой полибол малоэффективен против одоспешенного противника, да ещё и прикрытого храмовой оградой. Он, конечно, поддержит нас стрельбой, когда мы пойдём на приступ, но не следует ожидать от него слишком многого. Млять, ну попадись мне только эта гнусная стерва! С Фамеем предварительно этот вопрос обкашляли и пришли с ним к полному взаимопониманию — живая она нам не нужна. А поскольку осудить и приговорить к казни или вечному изгнанию саму верховную жрицу Астарты — дело для финикийцев практически немыслимое, будет лучше для всех, если она героически падёт на своём посту. И конечно же, совершенно случайно. Мы не хотели, оно само так выйдет ненароком. Вот повыбьем защитничков и организуем случайность…

— Ты-то куда лезешь! — одёрнул я Аришат, облачившуюся в какой-то левый и явно парадный кожаный панцирь с тонкими чеканными медными бляхами и такие же браслеты — млять, ещё одна героиня тут выискалась! Типа, воительница-амазонка, гы-гы!

— Надо поговорить с ними!

— Ты уже пробовала! Забыла, чем кончилось? Так это тебе ещё очень повезло!

На самом деле её наверняка просто пощадили — я бы, например, хрен промахнулся с такой дистанции. Но воткнувшаяся в землю аккуратно ей под ноги стрела весьма недвусмысленно намекала, что щадить до бесконечности её не будут, и переступать обозначенную стрелой черту ей не рекомендуется. Спасибо хоть, предупредили — вряд ли это сделано по приказу верховной, которая была бы рада избавиться от соперницы. Она ведь тогда едва сумела улизнуть из храма, когда его мятежники заняли, и за ней даже погоня была. Так что, скорее всего, это кто-то из храмовых бойцов по собственной инициативе, которую едва ли одобрила бы верховная. Оценил её попытку решить дело миром, без лишнего кровопролития, ну и ответную любезность оказал. И не внять столь любезному предупреждению было бы глупо…

— Но я хочу спасти людей! — не унималась финикиянка, — Это мой храм, понимаешь?

— Ещё не твой. Будет твой, если ты доживёшь до этого момента. Ты сделала, что могла, а теперь — предоставь это дело нам.

— Я хочу помочь!

— Вот и прекрасно! Иди в тыл, куда не долетят стрелы, и помоги нам оттуда.

— И чем же я вам оттуда помогу?

— Послужишь нам живым знаменем. А главное — даже не нам, а твоим же соплеменникам, дабы поняли ситуацию правильно и не нервничали понапрасну. Там ты нужнее — объясни им, что изменница интересам города не может оставаться его верховной жрицей. А посему — иди на хрен и не путайся у нас под ногами, — последнюю фразу я проговорил, конечно, по-русски, но таким же важным и торжественным тоном, как и предыдущие по-финикийски, так что Хренио и Велтур едва не заржали.

Уфф! Спровадил наконец эту амазонку недоделанную! А то сперва Акобал со своей матроснёй, потом эта! Моряки, откровенно говоря, лишними не были бы — тоже ведь недурно обучены на случай схватки с пиратами. Но меня и вояк-то наших класть жаба давит, а уж мореманов акобаловских — тем более. Кто нас домой через Атлантику доставит? А там ведь дом, там семья, там остальные наши и там намечаются большие и серьёзные дела, к которым надо обязательно успеть, и застревать в этой вест-индской дыре я не собираюсь. Выполним стоящие перед нами задачи — и до дому, до хаты. Что ещё два полибола нам доставили — это молодцы, пригодятся, а вот в атаке геройствовать и жизни свои почём зря класть — этого не надо. Массовку нам тут и гойкомитичи наши союзные в лучшем виде обеспечат. Ну, мореманов взад отослал, Аришат эту не в меру воинственную — тоже. Наконец-то можно спокойно заняться своей работой!

— Все готовы? Пулемёты!

Частый свинцовый град из трёх полиболов здорово осложнил жизнь лучникам противника, зато здорово облегчил её нам. Теперь мы стреляли куда прицельнее, чем прежде, да и наши лучники смогли заняться своим делом с чувством, с толком и с расстановкой. Нет, что-то та сторона всё-таки отчаянно пыталась. Рухнула, словив по стреле, парочка зазевавшихся чингачгуков, выругался один из наших турдетан, когда ещё одна стрела оцарапала ему плечо, пара стрел звякнула о щиты. Но мы тем временем уполовинили число противостоящих нам стрелков, и оставшимся стало как-то сразу не смешно. Так, ещё один! Укрываясь от пуль полибола за слишком узким зубцом стены, финикиец загородил щитом такой же узкий промежуток между зубцами и посчитал, что этого достаточно. Я аккуратно прицелился, вычислив расположение его тушки за щитом, и плавно выжал спусковой рычаг. Есть! К моему подранку кинулись двое его соседей, и одного из них тут же завалил Васкес, а Велтур сшиб шлем с башки второго, и думаю, что и нехилый фингал ему обеспечил. Тоже недурно! Ещё одного уложил кто-то из наших лучников, пока мы перезаряжались. Млять, всем хорош мощный тугой арбалет, но этот его взвод «козьей ногой» загребёт и дохлого! А для гладкоствольной «перечницы» слишком далеко, хрен попадёшь отсюда. Эх, был бы нормальный нарезной револьвер! Нет, как вернёмся и разгребёмся с текущим срочняком — все мозговые мощи на решение проблемы капсюльного состава! Загребла эта грёбаная архаика! Револьверы — хотя бы уж капсюльные для начала — нужны как воздух! Ну а пока — чем богаты…

После залпа, вывевшего из строя ещё двоих храмовых лучников, я решил, что пора. Может, один там ещё и уцелел, да зомбики ангажированные луки убитых похватали, но хрен ли это за стрелки? Перед смертью не надышишься! Я махнул рукой вождю наших красножопых, тот проорал чего-то своим чудам в перьях, и толпа гойкомитичей с рёвом понеслась к стене. Мы рванулись следом за ними, стараясь не отставать.

Где-то с пяток чингачгуков рухнули от нестройного залпа стрелами и копьями — эти орясины-фанатики сами оставили себя без длинного оружия, а сколько там у них хороших мечей? Далеко не у всех ополченцев они имеются, у многих вместо них секиры и палицы, серьёзного преимущества перед дубинками дикарей не дающие. Ну, кто-то возьмёт мечи убитых нами вояк — так с ними ж ещё обращаться надо уметь. Подбежав к стене вплотную, красножопые сами метнули дротики и кого-то завалили, потеряли несколько своих, пока карабкались на стену, а потом там завязалась мясорубка, и падать начали вперемешку — и те, и эти. Когда мы взобрались следом за ними, нашим мечам работы там уже и не осталось.

А вот во дворе храма нашим туземным союзникам пришлось несладко. Там финикийские мятежники сумели организовать некое подобие правильного строя, и это сразу же сказалось на ходе боя. Ну, поначалу, покуда мы осматривались и в обстановке разбирались. А потом мы зарядились и зашухерили этим ухарям ихнюю малину из арбалетов. Хрен ли арбалетному болту, да ещё и с такой смехотворной дистанции, тот щит? Бенат и ещё двое наших турдетан метнули свои саунионы и тоже проредили эту горе-фалангу, после чего гойкомитичи смяли её окончательно. А уж в поединках-то они и сами с усами — даром, что металлов не знают. Без щитов им, конечно, приходилось нелегко, но тут уж и мы с нашими испанцами спрыгнули во двор — стена-то невысокая, одно название.

Только закинул за спину на ремне арбалет, да ухватил подвешенную к поясу цетру — ухарь с палицей на меня несётся, размахивает ей бестолково и орёт лишь немногим тише паровозной сирены. Кто ж таким манером об атаке своей противника предупреждает? Шипы у него на охреначнике, правда, серьёзные, щит пробить могут, да только с чего он взял, что я под прямым углом его удар приму? Ну как малый ребёнок прямо! Цетру я подставил, естественно, сикось-накось, сведя его богатырский удар на рикошет, а уж меч ему в брюхо ткнул и вовсе на автопилоте. Даже и неудобно как-то получилось — ведь бестолочь бестолочью. И какого хрена, спрашивается, таких на подвиги тянет? Работой тяжкой в Эдеме никого не изнуряют, налогами никто не душит, с голоду никто не опух — транзитной торговлей город живёт по большому счёту. Работал бы себе спокойненько по своей специальности, прожил бы ещё долго и счастливо. Ну чего людям неймётся, спрашивается? Второй посерьёзнее оказался — с мечом, да ещё и более-менее наблатыканный — ну, для этого захолустья. По деревенски им не размахивает, щитом прикрывается — типа, бывалый. Ну, раз бывалый — мы тоже с понятием. Раскрываюсь как бы невзначай, этот Д'Артаньян хренов с торжествующим воплем распрямляется в выпаде, я отбиваю его клинок сильной частью своего, у того глаза на лоб от неожиданности — вот он, стереотип античного фехтования! Пока он глазами хлопал, я использовал отбив вместо замаха и полоснул его клинком по кадыку. Свежий труп грузно осел — ага, уноси готовенького. Кто там следующий?

Следующей оказалась шмякнувшаяся мне сразмаху в цетру бородатая башка — уже отделённая от туловища. Оглядываюсь — Тарх скалится, довольный как слон. Орёл, млять! Щит за спину на ремне закинут, вся защита слева — широкий кожаный напульсник на руке, одним мечом только и орудует. Типа, учитесь у профессионала — гладиатор есть гладиатор, без понтов шагу не ступит.

— Probatum est! — одобрил я его действительно мастерскую работу. Мне ж разве в падлу похвалить хорошего специалиста? И сам человек похвалой доволен, и работа у него тогда ловчее спорится.

А справа тем временем Бенат мой фокус со средневековым фехтованием «меч на меч» повторил, но куда виртуознее — вот что значит природный самородок! Не просто удар парировал, а ещё и с закруткой, отчего его противник клинок свой выронил, а мой главный бодигард ему краем цетры в челюсть, да пинка в брюхо, а как тот согнулся — вот тогда кельтибер и показал класс рубки, отмахнув ему башку наземь, чтоб ни в кого не отлетела. И тоже скалится довольный — не зря ему новый меч нашего образца подарен. Ну, я ж разве спорю? Тоже молодец, золотые руки, приятно с такими людьми работать. Пока Бенат рисовался, наш испанский мент — тореадор, млять — проткнул молодецким выпадом бородача с секирой, Велтур срубил героического зомбика с копьём, а на меня ещё одно чмурло зомбированное наброситься попыталось — вообще с дрекольем. Ну, дрын евонный я сильной частью клинка отклонил, да раздвоенным набалдашником рукояти в лоб ему засветил — клинком этого неумеху протыкать даже и совестно как-то показалось. Впрочем, толку от моей совести немного вышло — от судьбы хрен уйдёшь. Я ещё и не решил даже, чего с ним дальше делать, как его тут же один из наших красножопых копьём продырявил. Кысмет, млять! В общем, поразмялись маленько для восстановления тонуса.

Двор и пристройки были уже зачищены, уцелевший мирняк сгонялся наружу, где с ним Фамей уже разбираться будет, чингачгуки местами уже и мародёрством по мелочи занялись, что на войне принципиально неизбежно — спасибо хоть, сами трупы в чисто гастрономических целях разделывать не начали. Я ведь уже говорил, кажется, что водится за ними такое? Ну а у входа в сам храм скучковались двое фанатов и один профи из храмовой стражи. Я даже узнал его — старшой ихний. Зомбики героические рожи корчат, мечами размахивают — типа, не подходи, покрошим на хрен в капусту, а этот — стоит себе расслабленно и глядит тоскливым и всё понимающим взглялом. Он уже, ясный хрен, весь расклад заценил и все шансы просчитал — и за себя, и за нас. И когда я знаком остановил наших хреново вооружённых чингачгуков, дабы не гибли понапрасну, его это не удивило. Он и сам на моём месте сделал бы то же, к чему склонялся я. Что ж, не будем обманывать ожиданий ветерана — я кивнул шурину и Хренио, которые уже взвели арбалеты. Оба, не сговариваясь, уложили зомбиков…

— Ты не обидишься, если я предложу тебе сдаться? — спросил я храмового вояку.

— Не обижусь. Но ты же понимаешь, что я не могу бросить оружие?

— Оставь его себе и иди — ты исполнял свой долг, и к тебе ни у нас, ни у Фамея, нет никаких претензий.

— Спасибо, но — не могу. Ты же сам сказал про долг, а он должен быть исполнен до конца. Мои люди исполнили его, я — ещё нет.

— Храм никто не осквернит и не разграбит, — заверил я его.

— Слово Тарквиниев, — подтвердил Велтур, — Клятва перед богами нужна?

— Не нужна. Но разве в этом дело? Я давал СВОЮ клятву и обязан сдержать её, — страж прислонил к дверному проёму свой щит, снял и поставил у ног шлем и расстегнул застёжки панциря, который тоже снял и прислонил к щиту, после чего выпрямился в проёме с одним только мечом в руке — не в пружинистой фехтовальной позе, а прямо, облегчая нам свой расстрел, — Это всё, что я могу сделать без урона для своей чести…

— Жаль, что так вышло. Но ты прав — иначе нельзя, — признал я, — Только вот что ещё — ты ведь командовал своими людьми?

— Какое это теперь имеет значение?

— Имеет. В моей стране есть один старинный обычай. Когда расстреливают военачальника, достойного уважения, то в знак особого почёта ему позволяют самому командовать своим расстрелом.

— Достойный обычай, — одобрил финикиец, поразмыслив.

— Раз так — я жду твоей команды, почтенный.

— Спасибо. Тогда — заряжай…

Я взвёл арбалет и вложил в желобок болт.

— Ты будешь молиться богам?

— Какой смысл? Они и так всё видят. Вот лежат мои люди, и я должен присоединиться к ним. Целься!

Я тщательно навёл арбалет, целясь в сердце, и кивнул ему в знак готовности.

— Давай — присоедини меня к ним!

Болт прошил его навылет, но он ещё ухитрился кивнуть мне напоследок прежде, чем осесть наземь — так и не выпустив из руки меча…

— Никому не трогать его оружия! — распорядился я, — Его похоронят с ним!

Вождь наших гойкомитичей кивнул в знак понимания и перевёл своим. А мы устремились внутрь храма. От арбалетов в тесноте мало толку, и мы даже взводить их не стали — просто закинули за спины и достали наши кремнёвые «перечницы». Фамей просил нас не шуметь в святом месте, и мы не взяли с собой на это дело наших кулеврин, но о наших трёхстволках он не вспомнил, а я не стал напоминать. Вся храмовая стража лежала во дворе, но в переходах храма ещё могли находиться зомбированные фанатики, а нахрена нам лишние потери? Лучше ведь перебздеть, чем недобздеть. От лёгкого ручного огнестрела — разве ж это шум по сравнению с артиллерией? Чем мечом от зомбиков отмахиваться, лучше уж классическую бродилку-стрелялку им устроить.

Бродилка-стрелялка вышла жиденькой — мы гораздо худшего опасались. Так, пара зомбиков только нарисовалась в коридорах, которых мы сходу завалили. Основная масса всё-таки ограду и двор обороняла, где и честно полегла. Провинциалы-с! Из глубины храма доносились музыка и пение — там явно шёл какой-то обряд, и мы двинулись туда. Вызывания верховной каких-нибудь потустронних монстров или демонов мы, конечно, всерьёз не ожидали — успешного по крайней мере, но тут уже было дело принципа. Мятежница и изменщица должна быть низложена, и нехрен ей обряды тут проводить. Утратила она на это право, скажем так. А посему, наша задача — пресечь до передачи полномочий новой законной верховной, которую я, вдобавок, неплохо знаю. И вот, наконец, мы добрались до главного храмового святилища. Раньше-то как-то не доводилось — передком-то жрицы Астарты служат своей богине в своих кельях или в храмовом саду, так что впервые мы в самом храме оказались. Тёмный зал, лишь несколькими масляными светильниками освещаемый, какие-то фрески на оштукатуренных стенах, которые разглядывать некогда, да и незачем — не за этим мы сюда явились. Ещё один зомбик попытался нам дорогу заступить, но свинцовой пуле насрать на религиозный фанатизм, и присоединить его к прежним труда не составило. Ещё две жрицы — не те, что передком богиню чтут, а чисто храмовые лахудры-прислужницы — сами отскочили к стене зала, явно не стремясь жертвовать жизнью за священный обряд. А в глубине зала верховная ведьма стояла перед коленопреклонённой молодой, явно с целью посвящения её во что-то. Молодую я опознал по описанию Аришат — как раз та её соперница, что ублажала покойничка Ятонбала вместо неё. Успела верховная посвятить её в свои заместительницы и преемницы, как я догадываюсь, или нет — дело сугубо ихнее, а меня — ни разу не гребущее. Как говаривал то ли некий революционный товарищ Дыбенко, то ли некий не менее революционный матрос Железняк, караул устал, млять!

— Ну и почём тут опиум для народа? — поинтересовался я чисто риторически, а посему — по-русски. По-финикийски им слишком долго пришлось бы разжёвывать суть вопроса, а надо ли это трупам? Ведь оставлять их в живых никто не собирался.

Сперва я навёл «перечницу» на вновь посвящаемую, которой не судьба вкусить плюшки от повышения по службе. Смазливая, сучка, даже жаль, но — увы, не ту сторону она выбрала. Пуля вышибла из неё мозги, и она свалилась на площадку перед алтарём у изваяния богини. Кажется, ихняя захолустная Астарта не брезгует человеческими жертвами? Вот и пущай принимает первую. А сейчас мы её напоследок и второй угостим, дабы насытилась — ведь Аришат твёрдо намерена осуществить реформу культа, а на сытый желудок Астарта отнесётся к этому, надо полагать, поблагосклоннее. Сытые — они всегда добрее и покладистее. По справедливости следовало бы и изваянию богини-людоедки свинцовую пилюлю в морду лица влепить, но мы ведь обещали храма не осквернять, а шурин даже и слово Тарквиниев дал. Неважно, что уже покойнику, слово Тарквиниев свято и нерушимо само по себе. Заменит новая верховная эту статую новой в ходе реформы культа или эту по новой переосвятит — это уж ей решать. Замершая в ступоре старая верховная в молодости наверняка тоже была эффектной бабой, но с тех пор прошло немало лет, да и не играло это уже никакой роли. Ей я тоже прицелился в башку и спуск выжал без малейшего сожаления…

Не солдатское дело — женщин убивать? Ну, во-первых, не женщин, а стерв, да ещё и первостатейных стерв. Нормальная баба разве станет подобной хренью заниматься? Власть, политика — то мужские дела, и со всякого, кто влез в них, и спрос соответствующий, невзирая на пол и прочее. А во-вторых, мы сейчас и не солдаты, точнее — не армейские солдаты. Мы сейчас — спецназ, которому не всегда чистыми делами заниматься приходится. Политика — вообще дело грязное, хотя и нужное. Место для Аришат нужно было от преступной старой карги освободить? Или она сама должна была кинжалом ей горло перерезать? А соперница ей нахрена, спрашивается? Самой ей её грибами не того сорта кормить, что ли? Классное было бы начало правления новой верховной, собравшейся гуманизировать культ! Нет уж, лучше мы сделаем за неё эту неприятную работу. Мы ведь здесь чужаки — приплыли, набедокурили и уплыли по своим делам обратно, а ей здесь жить и править храмом. Ей и так тут столько разгребать! И довольно об этом, ладно? Самому тошно!

— Астарта поразила громом и молниями угодные ей жертвы! — разжевал я по-финикийски перепуганным лахудрам-прислужницам, — А теперь — марш во двор! Встречайте вашу новую верховную, которая решит, как вы будете жить дальше.

Во дворе уже распоряжался Фамей, назначая новую храмовую стражу. Аришат осматривала заваленный убитыми двор, и энтузиазма в её взгляде не просматривалось.

— Вот теперь храм — твой, — сказал я ей, толкнув к её ногам склонившихся прислужниц, — Мы тут, правда, немножко намусорили. Надеюсь, ты распорядишься, чтобы за нами прибрались?

У её отца-суффета проблема наметилась посерьёзнее, нехилым конфликтом с союзниками чреватая. На войне ведь как? Что с боя взято, то свято. А взяли наши чуда в перьях оружие перебитых мятежников и храмовой стражи — ну, кроме оружия расстрелянного мной ихнего старшого, которое я запретил трогать, и теперь Фамей вёл жаркий спор с их вождём, предлагая тому взамен стеклянные бусы и цветные ткани — млять, старый прожжённый политик, а элементарнейших вещей понимать не хочет! Так прямо и отдадут ему красножопые взад превосходнейшее железное оружие, ставшее их законными трофеями по священному праву войны, за какую-то хрень! Поздно пить «Боржоми», если почки отказали, гы-гы! Когда вождь наотрез отказался принять взамен оружия даже вино, до которого эти чингачгуки столь охочи, суффет впал в ступор — больше предложить дикарям интересного для них ему было абсолютно нечего. Только бы он не занервничал, да глупостей сгоряча не наделал…

— Только не горячись, почтеннейший! — предостерёг я его, — Это оружие храмовой стражи сильно священно?

— Да, оно освящено на алтаре богини, и его могут носить только воины храма.

— Тогда объясни это им и дай взамен другое, но тоже хорошее, не хуже этого. Это они поймут правильно и согласятся.

— То есть как это — дай? — опешил Фамей, — Не переутомился ли ты после тяжёлого боя?

— Не настолько, чтобы не понимать, о чём говорю. Зато — достаточно, чтобы не рваться в следующий бой — уже с ними. Разумно ли ссориться с союзниками из-за нескольких мечей, щитов и копий?

— Ну, так уж прямо и нескольких! А луки со стрелами? И потом, мы им оружие даже не продаём ни под каким видом, а ты говоришь — дай. Мыслимое ли это дело?

— Что не продаёте — это правильно делаете. Нельзя им хорошее оружие продавать. А вот награждать им отличившихся на службе твоему городу — можно и нужно. Вот и положи начало доброй традиции, раз уж ты не смог предотвратить захвата.

— Ну, если только так, — суффет тоже уже прокачал ситуёвину и въехал, что другого приемлемого решения нет, — Но ты говоришь — хорошее им дать? Не жирно ли для дикарей?

— Ты хочешь оскорбить их неравноценным обменом? Это не улучшит твоих отношений с ними. Не жадничай, Фамей, тут скупиться нельзя. Дай им оружие из числа привезённого Акобалом — ваше местное, уж не обижайся, дерьмецо ещё то, и они это заметят.

— Да они ведь даже обращаться с ним не умеют! — сварливо буркнул включивший купчину финикиец, — Заржавеет оно у них и через год не будет ни на что годно!

— А ты прикажи своим людям научить их правильному обращению с железом — как чистить, как смазывать, как точить — всему пусть научат. Не скупись, почтеннейший, награждать — так награждать!

— Ну, может быть, ты и прав, — политик в суффете Эдема, похоже, всё-таки начал брать верх над торгашом, — Но дело ведь даже и не в цене — хорошего привозного оружия у нас просто мало!

— Теперь каждый год к тебе будут прибывать два корабля, а не один, как раньше. Пока — два. Позже, через несколько лет — возможно, что и больше. На них можно перевезти гораздо больше товаров. Какие закажешь — такие и привезут. Оружие — так оружие, — утешил я его.

Пока Фамей улаживал едва не разразившийся конфликт с красножопыми и договаривался с ними о справедливом обмене их трофейного оружия на равноценное, меня этот случай над куда более глобальным вопросом призадуматься заставил. Точнее — вернуться к размышлениям над ним.

Ещё когда мы с Чанами воевали, да на улицах их селения дикарям ихним кровь пускали, Хренио в такой раж вошёл, что даже выкрикнул «Santiago Mataindios!» — я уже настолько привык к тому, что с нами он давно уж говорит по-русски, что даже как-то и не сразу въехал, что кричит он не на латыни, в которой мы все помаленьку упражнялись с Тархом, а на современном испанском. «Святой Яков, порази индейцев!» — вот, что это буквально означает. Потом, когда с Чанами замирились и во время переговоров биваком там стояли, наш испанский мент просветил нас с Велтуром, в чём тут порылась собака. У него, оказывается, один из предков конкистадором был. Не капитан-генералом и не капитаном, простым солдатом. Кубу с Веласкесом завоёвывал, потом — Мексику с Кортесом. Подвигами великими не прославился, карьеры военной не сделал, баснословных богатств не награбил, шикарной асьенды с толпой индейцев тоже как-то не удостоился, но был на хорошем счету и кое-какие деньжата всё-таки нажил и сумел не растранжирить, так что вернулся домой не нищим, а вполне даже себе — для родного баскского захолустья, конечно — солидным и уважаемым человеком. Во всяком случае, в роду им гордились. А тут — тоже Куба и тоже бой с индейцами, и чисто по ассоциации Васкес вспомнил о предке, ну и прорвало его. А прорвав — понесло. Загорелся он вдруг идеей колонизации Кубы. Нет, в принципе-то идея эта у нас давненько уже в воздухе витала, и поговаривали мы уже на эту тему не единожды и не дважды, но — именно в принципе, то бишь сугубо теоретически. Мысля-то соблазнительная, но когда и какими силами её реализовывать? Поэтому я и тогда значения этому не придал — какая тут в звизду колонизация? У нас и метрополии-то ещё нет ни хрена, её саму ещё завоёвывать, да обустраивать предстоит, и проблем при этом наверняка будет выше крыши. А этот кабальеро хренов, млять, о заокеанских колониях тут уже размечтался, гы-гы!

Теперь же, глядя на едва не состоявшееся безобразие, я — и тоже по ассоциации — припомнил те разговоры уже гораздо серьёзнее. Ведь хорошо, предотвратили мы таки наметившийся конфликт. А что, если бы не удалось? Что, если бы эдемские финикийцы вдрызг рассорились даже с дружественными городу гойкомитичами? Как бы отреагировали на это нейтральные, не говоря уже о недавних супостатах? Это ведь для нас Эдем — замшелая дыра, а для них — целая сокровищница, битком набитая ценнейшим добром. Что, если бы чингачгуки поднялись вдруг все и взяли город в осаду? Реально ли в этом случае отсидеться за его стенами? Ой, что-то сильно сомневаюсь! Хрен ли это за стены? Ведь голимая необожженная глина! Обколоти с неё штукатурку в дождливый сезон, и оплывёт эта стена на хрен после первого же хорошего ливня! Примерно это мы и наблюдали после того урагана незадолго до заварушки с Чанами — так то были мелкие локальные разрушения из-за небрежного оштукатуривания при строительстве, специально ту штукатурку никто не повреждал. А в слусае осады города красножопые ведь целью такой зададутся и всерьёз этим займутся. На соплях всё сделано в этом вест-индском Эдеме, откровенно говоря. Ведь даже с чисто исторической точки зрения рассудить — вот он, какой-никакой, а всё-же город средиземноморских колонистов. Ну и где хоть какие-то его внятные археологические следы в нашем современном мире? Нету их, хоть в лупу гляди, хоть в мелкоскоп. О чём-то это говорит?

Нет, по технике-то дела всё объяснимо. Стоит городу пасть, как в первый же год в нём не останется ни одного металлического предмета и ни одной стеклянной бусины — всё соберут дикари. Землю просеют, но соберут, ведь для них это — редкостные сокровища, которые теперь хрен откуда раздобудешь. Медь и бронза за века сточатся, железо проржавеет в труху, стекляшки разойдутся по захоронениям именитых чуд в перьях, деревяшки сгрызут термиты, а глина оплывёт. За два с лишним тысячелетия могут сохраниться только камень и керамика. Но из камня здесь никто не строится, да и керамики — с гулькин хрен, тыквенными сосудами в основном пользуются. Все крупные черепки красножопые тоже старательно соберут — пригодятся в хозяйстве в качестве скребков, а мелкие ничем не будут отличаться от тех, что спустя века оставят после себя уже знакомые с керамикой земледельцы-араваки. Так что с этим всё более-менее понятно, и не об этом речь.

Речь о том, что ненадёжно положение этого слепленного на соплях финикийского Эдема. Легкомысленный он какой-то, несерьёзный. А вместе с ним не очень-то надёжным выглядит и трансатлантический «наркотрафик» наших нанимателей Тарквиниев, для расширения которого мы сюда и посланы. Основные доходы клана будут связаны с американскими табаком и кокой на ближайшие пятьсот лет, а за пятьсот лет мало ли чего может случиться с этой занюханной финикийской колонией? Слишком зыбкий это фундамент, чтобы на него можно было полагаться в планах, рассчитанных на века. А значит, Хренио прав. Своя собственная колония в Вест-Индии Тарквиниям нужна. Не сей секунд, конечно — сей секунд физически не потянем ещё и это. Но на перспективу, когда метрополией нормальной обзаведёмся, надо будет на сей счёт хорошенько помозговать. И конечно же, наша колония, когда у нас дойдут до неё руки, должна быть подобротнее этой финикийской перманентной времянки. Это ж рассказать кому — так хрен поверят, что можно жить на одном и том же месте уже не одно столетие, но так и не удосужиться отстроиться капитально, в камне. Даже земледелие — и то забросили, зерно кукурузное у красножопых за морем покупают. Раздолбаи в этот заокеанский Эдем стеклись — торгаши и искатели лёгкой жизни. Оттого и боятся они даже дружественных городу чуд в перьях железным оружием вооружать, что ни своего хорошего оружия производить не научились, ни укреплений нормальных соорудить не сподвиглись. Лень им было всем этим заморачиваться. Так важные дела не делаются.

Совсем не такой должна быть полноценная колония. Серьёзнее и основательнее надо. Хороший порт — и обязательно с приличной судоверфью. Разве это дело, когда только мелкие примитивные гаулы строятся типа рыбацких баркасов? Вот случись чего — так эдемцы даже и эвакуироваться обратно в Средиземноморье не смогут — не на чем им. Карибское море на ихних утлых посудинах ещё можно пересечь, но никак не Атлантику. И что-то, когда я призадумываюсь, чем же в реальной истории кончил этот финикийский город, мысли у меня на сей счёт уж больно нехорошие возникают. Первая волна араваков, сейчас пока ещё Малые Антилы осваивающая, доберётся ведь в конце концов и сюда. И поэтому наша колония обязательно должна будет иметь настоящую каменную крепость. Не обязательно такую, как в Карфагене, ведь осадных машин у гойкомитичей нет и не предвидится, но и не это глиняное эдемское убожество, которое, если постараться, так и копьями раскурочить можно. Хотя с местными дикарями один хрен собачиться не надо. Эдемцы-то с ближайшими только ладят, а у прочих, кто подальше, рабов ловят. Неумно это — и рабы бестолковые, к работе непривычные, и отношения с их племенами хреновые, а они ведь и переселиться могут, внезапно став соседями. Без рабов — для тех же рудников, плантаций и строительства — в этом мире не обойтись, но мы тогда уж лучше у ольмеков их купим — и не соседствовать с ними, и работнички эти ольмеки куда лучшие, а жизнь у них там под властью «родных» царьков и жрецов такая, что наша эксплуатация по сравнению с той их едва ли напряжёт. Особенно, если прямо целыми семьями их покупать. Заодно и продовольственную автономность колонии обеспечим, а то не дело это — от подвоза жратвы всецело зависеть. И не только растительной жратвы это касается — ольмекам ведь и какое-никакое животноводство уже знакомо. Управятся и с европейской скотиной, если научить, и охотиться на неё по дикарской наивности уж точно не станут. В перспективе надо будет здесь нормальный античный город развивать.

Здесь — это в широком смысле, то бишь на Кубе. Но остров большой, и вовсе не обязательно лепиться рядом с финикийцами. Помозговать ещё надо будет над конкретным местом. Может быть, даже и в восточной части острова разместиться, где горы повыше, нам ведь собственные горные плантации коки понадобятся. Долины с краснозёмами и там найдутся — меньшие, чем на западе Кубы, но нам хватит за глаза. Кукуруза ведь та же самая только для самой колонии и будет выращиваться, ананасы тоже — хрен доставишь их через океан свежими, так что нет смысла на вывоз их растить. На вывоз — только уже традиционные табак с кокой, ради которых, собственно, и весь сыр-бор, и они — не на всю Европу, так что нет нужды весь остров ими засаживать.

Заморская колония — вдобавок ко всему прочему — ещё и подстраховочный «запасной аэродром» на случай, если в метрополии вдруг жареным запахнет, и когти рвать оттуда срочно понадобится. В Карфагене ведь не просто из тупой паранойи решили открытие этих земель в тайне сохранить. И чтобы население от горячо любимой элиты сюда не слиняло, и чтобы было куда самим слинять, если что. Так, чтоб и концы при этом в воду — ага, в буквальном смысле. Когда мы перспективу обсуждали, нынешних наполеоновских планов о турдетанском государстве у нас ещё не было, а Карфаген ведь обречён, и мы рассматривали разные варианты. Серёга на полном серьёзе предлагал тогда на Кубе обосноваться — такой же практически кладезь ресурсов, как и Испания, а населён голопузыми дикарями, которые любой нормальной античной армии — так, на один зуб. Завоевать и жить себе спокойно, не парясь соседством с могущественным и прожорливым Римом. Даже Юлька — в кои-то веки — в этом вопросе с ним согласилась — ну, при условии, конечно, что полноценный город будет, культурный центр не хуже Карфагена, то бишь на дальнюю перспективу. Пришлось о сверхдальней перспективе им напоминать — о шестнадцатом веке нашей уже эры, в котором сюда прибудут соотечественники нашего испанца — в касках и кирасах, да со шпагами и аркебузами. И с бактериологическим оружием в виде оспы. И каково будет отражать их вторжение нашим дальним потомкам — за добрых полтора тысячелетия давно почившим на лаврах местных гегемонов и расслабившимся, а вдобавок — переженившимся на девках местных чингачгуков и давно утратившим иммунитет к европейским хворям. Оно нам надо, спрашивается? Когда ожили наши телефоны — специально «Ружья, микробы и сталь» Джареда Даймонда им скормил, чтоб въехали и прониклись, что колонии могут быть где угодно, но метрополия — только в Европе, дабы всегда было кому наших потомков в тонусе держать и почить на лаврах не давать. Вредно это в дальней перспективе…

 

22. Азоры

Акобал долго смеялся, когда я высказал опасение, не промажем ли мы мимо Азорского архипелага. О том, что он нашему финикийцу прекрасно известен, мы знали ещё до отплытия в обратный путь. Нет, сам-то главный трансатлантический навигатор Тарквиниев своей привычке темнить до последнего момента не изменил, но мы вычислили истину по его обмолвкам и намёкам на некие гористые острова примерно на полпути — это могли быть только Азоры. А стоянка на них нам не помешала бы, и это мягко говоря. Если говорить как есть, то нужна позарез. Ну, почти — смерть от голода и жажды никому из нас не грозит, но вот кое-что и кое-кого без промежуточной остановки мы рискуем и не довезти. А кое-что и не стоит везти прямо в Европу — вредно это для бизнеса наших нанимателей, да и нашего в недалёкой перспективе тоже. Арунтий весьма прозрачно намекнул перед нашим отправлением, что если выполним поставленную нам задачу — будем в доле. А слово Тарквиниев — это слово Тарквиниев, и этим всё сказано.

Ведь прихватили-то мы с Кубы немало. Точнее — вообще из Америки, поскольку многое было доставлено по нашим заказам с материка. Ведь пока мы ч Чанами воевали, да в самом Эдеме помогали Фамею порядок навести, купчины ещё разок на материк прошвырнулись — и за дополнительной кокой, и по нашим особым заказам. С самой же Кубы — ну, разве только табачная рассада, которой совершенно нехрен делать в Европе, но которой самое место на Азорах. Растили ведь русские крестьяне свой самосад на своих деревенских огородах? Если уж в нашем родном холодильнике табак прижился, с хрена ли ему в азорских субтропиках не прижиться? Четыре раба-гойкомитича из Эдема, умеющие обращаться с тамошней растительностью, обошлись нам в цену доброго десятка свеженаловленных дикарей, но сделка того стоила. Дело даже не в том, что они понимают и говорят по-финикийски. Главное — они уже не в первом поколении живут бок о бок с эдемскими колонистами и являются потомками тех аномальных красножопых, которые не спешат скопытиться от хворей Старого Света. Дохляки-то нам нахрена? Везём мы, естественно, и саженцы коки, которой тоже совершенно нехрен делать в Европе, но на Азорах она, как и табак, Тарквиниев вполне устроила бы. С ней, правда, не всё так просто, и полной уверенности в её успешной акклиматизации на осторвах у нас нет. Всё-таки сугубо тропический это вид, и в нашем современном мире вне Америки её плантации развели только в горах Южной Азии. В чём там засада, я не копенгаген, попробовать — попробуем, а выйдет ли толк — как говорится, только вскрытие покажет. Но хотелось бы, чтоб вышел — с Азор-то ценные «заморские снадобья» возить куда проще и сподручнее, чем аж из самой Вест-Индии.

Под таким же вопросом и доставленная нам от ольмеков какава, шоколад которая. Саженцы-то нам в достаточном количестве раздобыли, на Кубе их высадили, мы с собой тоже везём, но приживутся ли они на Азорах — хрен их знает. В Африке же какаву выращивать — дураков нет, чтоб монополию на такой товар упускать. Наступит эпоха роскошных римских пиров — на одном только шоколаде с ананасами наши с Тарквиниями потомки груды серебра с римских нобилей слупят. Ананасов, правда, эдемские торгаши найти нам пока не успели, но найдут ещё. За предложенную нами награду — думаю, что найдут в самые ближайшие годы. А уж плантации ананасов на наших современных Азорах — стопроцентная гарантия того, что там они приживутся. Везём, естественно, и кукурузу, куда ж без неё-то, но пока, пожалуй, тоже ограничимся Азорами. Если исследователи тех помпейских фресок или мозаик ничего не напутали, то и кукуруза, как и ананасы, за редкостный деликатес у богатеньких римских гурманов шла, и рановато её тогда, получается, в Европе выращивать. Сперва — срубим на ней бабла как на деликатесе, да в полновесных римских денариях. А в Африке — обойдутся без неё черномазые, нехрен кроличьими темпами раньше времени размножаться. Вот для промежуточных плантаций всех этих американских вкусностей, на которые монополия требуется, как раз и нужны нам Азоры.

Это — по большому счёту. А по мелочи заодно и ещё резоны наклёвываются. Попугаи редкостные американские тоже ведь наверняка ценными окажутся. Ну, обычных то мы не везём, но несколько штук доставленных нам с Доминики живых тамошних жёлто-зелёных ара, до нашей современности не доживших, мы с собой прихватили. Домой привезём или на Азорах размножаться выпустим — ещё не решили, но длительную морскую перевозку они переносят с трудом, и передышка им нужна позарез. Слишком уж здоровенные они для тех маленьких клеток, какие мы могли позволить себе на кораблях — наглядный пример островного гигантизма, за который их в реальной истории и перестреляли — на мясо. Мы-то, конечно, ни с дуба, ни с кубинской королевской пальмы не рухнули, чтоб взрослых брать, таких вообще и до Азор хрен довезли бы, но и взятые нами подростки — птенчики ещё те. Уже заметно крупнее обычных взрослых ара, и мы не раз уже успели пожалеть, что вообще с ними заморочились. Сперва-то хотели непременно домой привезти, а теперь вот крепко призадумываемся на предмет выпустить на островах.

А ещё одну «тоже типа птичку» Велтур с собой прихватил, и с ней проблем уж всяко не меньше, чем со всеми теми попугаями-переростками, вместе взятыми. Нет, ест-то она едва ли больше их, но на корабле с ней мороки — выше крыши. Птичка — это ж я прикалываюсь. Милькату он свою из Эдема прихватил. Нет, девчонка-то стоящая, я ведь уже упоминал об этом, кажется, и чисто по человечески понять парня мне нетрудно, но не думал, что аж до такой степени он в неё втрескался. Я-то надеялся, что натешится он с ней, да и успокоится, когда обратно собираться время придёт, а оно вон как вышло. Мы, значит, уже на корабли грузимся, отплывать скоро, а этого ухаря всё нет. В последний момент появляется — ага с ней рука об руку, да ставит нас перед фактом, что намерен на ней жениться и без неё хрен с нами поплывёт. Ну и хрен ли с ним прикажете делать? Другого кого-нибудь я бы и оставил на хрен в Эдеме, раз такие дела, но собственный шурин и сын нанимателя — не хрен собачий. А с другой стороны, спусти ему этот фортель, так другие ведь возбухнут, с хрена ли кому-то можно, а кому-то нет, и правы ведь будут. Исключительно по этой причине я его капитально отругал — давненько уже ни на кого на такое говно не исходил, да велел ему завернуть на хрен обратно добрую половину ейных шмоток — ага, вместе с несущими их рабами. Пассажирский круизный лайнер ей тут, что ли? Нет, в принципе-то не так уж и до хрена она с собой тащить намеревалась, и можно было как-нибудь уж утрамбовать, но другие-то ведь на это дело смотрят, и если не отчехвостить его хорошенько при посадке — недовольство остальных гарантировано, а оно нам надо? Не зря ведь баб стараются не брать в долгое морское плавание. Да и что он, сам не понимает? Не дурак ведь, хвала богам.

Зенки на смазливую финикияночку, конечно, пялят, а по ночам некоторые наверняка и дрочат, но это уж неизбежно, и странно было бы иначе. К счастью, она тоже не дура, и не вилять своими аппетитными формами где надо и где не надо, дразня народ целенаправленно, ей ума хватает. Держится скромно, лишний раз старается глаза и ухи матросне не мозолить — так и везёт её Велтур, на птичьих правах. Но всему в этом мире есть предел, а баба есть баба, и без остановки на Азорах тут хрен обойдёшься.

Опасения же промазать мимо архипелага возникли у меня из-за непогоды. Нет, шторм-то — хрен с ним, не особо-то он был и серьёзным, краешком только нас и зацепил. Но эта грёбаная облачность! Она установилась надолго, и за ней хрен разглядишь даже ярчайшую Вегу. Солнце-то днём сквозь тучи кое-как светило, но и полдень-то определить по этому крайне размытому свету было нелегко — как тут закоординачиваться прикажете? Долготу-то я ведь по часам в местный полдень определяю. Часы-то я раз в неделю на пару минут возвращать взад не забываю, так что на безрыбье и они — хронометр, но полдень-то местный точно ли Акобал определяет? А он ведь и широту в полдень по высоте солнца определяет — уже точность не та, что по точечной звезде, да плюс ещё погрешность ловли самого полудня из-за облачности — ну и хрен ли тут намеряешь? Ох и хохотал же мореман по поводу этих невесёлых соображений!

Как он объяснил нам — после того, как отсмеялся, промазать мимо тех островов, что по пути расположены, едва ли легче, чем мимо Малых Антил. Архипелаг ведь тоже здоровенный и тоже вулканический, с высокими вершинами, которые видны издалека. И хотя не так густо там острова скучкованы, как в Вест-Индии, да и вершины на многих пониже, так зато ж и не одной цепью. Случись ненастье с хреновейшей видимостью на пару-тройку дней, так этого хватило бы, чтоб Малую Антильскую гряду миновать, ближайших островов не заметив, если прямо на какой-то из них не вынесет, а проливом протащит. Те же острова, которые только Азорами и могут быть, за пару-тройку дней хрен минуешь, а стоит погоде чуть проясниться, так и чайки вечером путь к ближайшей суше укажут, если она вдруг всё ещё сама на горизонте не замаячила. Да, с долготой, исключительно по пройденному пути из опыта плаваний оцениваемой, он ещё может нагребаться крупно, на несколько дней пути, но широту — ну, если со средней для архипелага нагребётся, то в пределы крайних островов уж всяко впишется. А если даже и чайки подведут, что совсем уж маловероятно, так ворон-то дрессированный на что? Он на такую высоту взлетит, на которую из лука хрен дострелишь, и уж с неё-то ближайшую вершину увидит точно. Если слишком далеко для него — может и не полететь, но тогда он, снизившись, направление укажет, а этого вполне достаточно.

Так оно и вышло на деле, а точнее — так нам продемонстрировали. Позже-то Акобал, посмеиваясь, признался, что и по чайкам прекрасно путь к ближайшему острову определил, да и был бы он позже виден наблюдателю с мачты при нашем курсе, но специально для нас навигацию с вороном продемонстрировал. Мы ведь до сих пор видели его применение только для поиска потерявшегося из вида второго судна, а теперь вот — и его основное предназначение. Едва под прояснившимся небом на горизонте чуть завиднелись кучевые облака над вершиной, финикиец, не дожидаясь, пока их увидим и мы, приказал выпустить из клетки ворона. Птиц, поднявшись, даже кружиться в воздухе не стал, а сразу же полетел в ту сторону. Совсем уж на остров, правда, лететь поленился и вернулся в конце концов на «авианосец», но направление указал чётко и недвусмысленно. Примерно через полчаса плавания кучевые облака стали видны отчётливо, а там уж и сама вершина показалась. Можно было вполне и долавировать до острова под парусами, но соскучившаяся по хоть какому-то берегу матросня сама с удовольствием уселась за вёсла, так что к берегу пошли прямым курсом, а за нами последовало и второе судно, в эту ночь сумевшее таки не потеряться. Искупаться и постираться хотели, конечно, все, но особенно радовалась Мильката, нуждавшаяся по своей бабьей породе поболе нашего, да и совершавшая подобный вояж впервые в жизни. Прямо глазами приближавшийся остров буравила, владела бы пирокинезом — точно взорвала бы его на хрен. Не иначе, как гипнотизировать пыталась, дабы приближался побыстрее.

Сами Азоры только её-то особо и впечатлили — прожив всю жизнь на Кубе, Малых Антил она ведь не видела, Канар — тем более, так что Азоры оказались первыми для неё вулканическими островами. Мы-то видели и то, и другое, теперь вот и эти — такие же в общем-то, если совсем уж к мелочам не цепляться. Гористые, скалистые, пологий песчаный пляж не враз ещё и найдёшь, прибрежные воды подводными скалами усеяны — гляди в оба, наблюдай за бурунами, если в робинзоны не метишь. Но акобаловские-то мореманы бывали здесь в большинстве своём уже не раз и фарватеры безопасные давно, конечно, знали. Нашли они и удобный для причаливания и высадки песчаный пляжик. Ну, не светлый песок, а тёмный, местами даже и почти чёрный — обычное для подобных мест явление. А так, конечно, диковато выглядят острова для человека, привыкшего к равнинной местности. Тем более, что и практически необитаемые. На одном маленьком островке из крайних западных — Корву, как я понял — было по словам Акобала небольшое финикийское поселеньице, а скорее — станция с маяком, но когда карфагеняне трансатлантический маршрут к заокеанским землям засекретили, да своим мореманам плавать через Атлантику запретили, её забросили за ненадобностью. Он бы показал нам и маяк, и конную статую Мелькарта, действительно указывающую на запад, да промазали мы мимо Корву и вышли на центральную группу островов существенно восточнее. Не возвращаться же теперь на него взад, верно? Ещё одно было на крупнейшем из центальных островов, на самом берегу, но и оно с тех пор, хоть и не оставлено ещё полностью, изрядно запустело — так, рыбацкая деревушка только небольшая и осталась, если только за последний год не забросили и её. Баб там бесхозных и сговорчивых давно уж нет, так что и матросня туда как-то не рвалась, и посещать его в этом рейсе финикиец смысла не видел. Другого же населения на этих островах и вовсе не имелось. На Канарах хоть дикари-гуанчи, на Малых Антилах — дикари-красножопые, а тут — вообще никого.

На острове, куда нас вынесло, Акобал приказал разбить временный бивак возле речушки с водопадом. Высадились просто воду в амфорах свежей заменить, на берегу поразмяться, выкупаться как следует, да постираться. Охотиться тут особо и не на кого — коз только португальцы завезут, да их полное отсутствие и невооружённым глазом видно — леса нетронутыми стоят, ни трава, ни кусты подлеска не объедены. Своего рода райская идиллия. Кедры высятся — едва ли меньше атласских, по предгорьям окрестностей Карфагена хорошо знакомых. Дикой вишни полно, зреет уже полным ходом — насобирали и налакомились до отвала. Немало и реликтовой растительности, на материке уже практически и не встречающейся, даже древовидные папоротники местами попадаются. Животных только практически нет, если птиц не считать. Для наших попугаев-переростков с Доминики, пользуясь случаем, соорудили временную клетку попросторнее. На корабле её, конечно, хрен разместишь, но мы уже всё больше склонялись к мысли выпустить их тут на хрен, то бишь на волю. Пару-тройку дней на острове побалдеть — это людям вынь и положь, а за это время и птицы привозные к местному корму малость попривыкнут. Полноценно они ещё не летают, но вспорхнуть с земли на куст, а оттуда уже на дерево в принципе могут, так что орлам местным на закуску, будем надеяться, не достанутся. А больше им тут, собственно, никто и не страшен.

Сами с непередаваемым наслаждением купались, хоть и сшибал океанский прибой временами с ног. Волна ведь — нешуточная, океанская, прибой внутренних морей рядом с этим нервно курит в сторонке. Даже на кубинском побережье он послабже маленько. Но само море — высший класс. И в Гадесе-то оно куда чище современного, да даже и в Карфагене, хоть и один из крупнейших портовых городов, и есть кому его всякой дрянью там засрать. Но тут-то — абсолютно некому. Вода — прозрачнейшая, рыбёшки непуганные видны, вдали — дельфины резвятся, разок даже несколько китов проплыло, и один прямо у нас на глазах фонтан выпустил. Красота, кто понимает! Мореманы акобаловские рыбалку устроили, тунцы ведь тут тоже практически непуганные — одного, небольшого правда, помощник нашего навигатора на спор прямо руками поймал. Но в основном, конечно, сетью и острогами ловили. Мы с Васькиным вволю наплавались, наплескались, чуть поодаль и Мильката с Велтуром хорошенько выкупалась — народ то и дело на трубы наши подзорные красноречиво эдак зыркал, да только мы старательно включили дураков — нехрен тут. А то как там в том анекдоте? «Лейтенант, немедленно прекратите разглядывать женщин на пляже в оптический прицел! Майор не успевает навести на них свой бинокль!» Мы-то её уже видали — ну, не совсем уж нагишом, но — в промокшем до до нитки после ливня в тот ураган и прилипшем к телу платье — она не сильно-то тогда от голой отличалась, гы-гы! Но и издали — тоже хороша, во вкусе шурину хрен откажешь. И видно, что на море выросла — волн не шибко-то и испугалась, вошла спокойно, без визга этого, для современных изнеженных баб характерного, окунулась сразу, поплыла, нырнула, вынырнула, поплескалась вволю, на мелководье уселась, в волнах прибоя побалдела, вышла, расстелила подстилку обсохнуть и позагорать — так это, без особого стеснения, по-античному. Хоть и не гречанка ни разу, даже не продвинутая эллинизированная финикиянка, а самая натуральная провинциальная, но в этом плане архаичные финикийские обычаи явно от эгейских пошли, как и греческие — из одного, можно сказать, источника. Рядом ведь никто посторонний не торчит и откровенно не пялится? Ну и прекрасно. А издали — это издали, это по античным меркам не в счёт.

Потом, обсохнув и одевшись, на гору поднялись — не на саму вулканическую вершину, конечно — до неё, не говоря уж о самом восхождении, ноги бить загребёшься, а просто на ближайшую скалу. Просто, чтобы осмотреться, да местность заценить. Я ещё по Средней Азии, где срочную служил, заметил характерную для горной местности особенность. Вот горы, вплоть до отвесных скал, а практически рядом — участок абсолютно плоской равнины. Небольшой, конечно, но их таких немало. На Кубе — в той её части, где мы побывали — тем более, но там и горы-то несерьёзные — так, результат выветривания былой известняковой гряды, так что Куба в этом плане — не показатель. А вот в Средней Азии горы — это горы. Наверное, и вид имеют восхитительный — ага, для зевак-туристов, глазеющих на них с колёс доставившего их транспорта. Когда лазишь по ним на своих двоих, да ещё и в полной солдатской выкладке, впечатление от них, скажем прямо, совсем другого сорта, но вот на этот нюанс — абсолютно ровные участки между горами — я тогда внимание обратил. И немало обрадовался, увидев такие же, но куда зеленее, и здесь, на Азорах. Ведь как только мы уяснили, что попасть на архипелаг на обратном пути из Вест-Индии — ни разу не проблема, сразу же возникла мысля и о плантациях здесь для всех тех американских вкусностей, что должны оставаться монополией Тарквиниев и нашей вместе с ними. И если кока любит, где повыше, то для табака равнина напрашивается.

Вынесло нас, судя по пояснениям Акобала, на Фаял — самый западный из центральной группы островов. Остров относительно невелик, восточнее его есть острова и покрупнее, возможно — и поудобнее, но с этим будет ещё время разобраться. То селение рыбацкое, о котором финикиец говорил, как я понял с его слов, на крайнем восточном острове этой группы находится, то бишь на Терсейре. Он гораздо крупнее Фаяла, да и равнины там в его южной части куда шире и удобнее. Скорее всего, на него и будем пока нацеливаться. Если селение всё ещё не оставлено полностью, то договоримся со старостой на предмет поселения там наших четырёх чингачгуков, дабы начинали уже разбивку первоначальной плантации с привезёнными нами саженцами. На случай успеха им обещана не только свобода, но и бабы, и немало прочих ништяков. Это если хотя бы табачную плантацию нам разведут, а коку — просто акклиматизируют. А если и её тут сумеют до ума довести, так за такой подвиг не жалко и почётными гражданами будущей азорской колонии их сделать. Тем более, что первые наши поселенцы — кого тут сейчас ещё оставишь, при нашем-то малолюдье?

А колония на Азорах нужна. И просто как «аэродром подскока» на пути из Америки, и как плантации для всего, что здесь приживётся, дабы в меньшей степени зависеть от американского подвоза, и как секретная база для всего того, чего нельзя показывать античному миру, дабы не утратить наших преимуществ перед ним. Для этой цели, конечно, и Куба та же самая подошла бы, но уж больно она далеко от Европы, и если надо побыстрее обернуться, то проблематично это. Азоры же гораздо ближе, а в античном Средиземноморье тоже практически неизвестны. А нам ведь, как метрополию себе завоюем, промышленность налаживать, и не хотелось бы ограничиваться одной только античной. Я не о социальной организации говорю — чем принципиально в этом смысле отличается крупная рабовладельческая мастерская с разделением труда от мануфактуры позднего Средневековья? Я о технике. Добывающая-то промышленность и до девятнадцатого века нашей уже эры в общем и целом недалеко от античной ушла, да и к месторождениям сырья она жёстко привязана, так что кроме самой Испании ей быть и негде. А вот обрабатывающая — тут собака порылась в нюансах. Что не сильно продвинуто по сравнению с античностью и завидючих римских глаз особо не возбудит, можно и в Испании — поближе к сырью — размещать, а настоящий хайтек ныкать от римлян надо, и для этого лучшее место, чем Азоры, трудно даже и придумать.

Тут ведь расклад какой? Нам, например, сталь хорошая нужна, а не то говно, из которого практически весь античный ширпотреб куётся. А значит, и металлургия нам нужна на уровне позднего Средневековья минимум. Не сыродутная печь, а хотя бы уж средневековый штукофен, который, кстати, только для Европы средневековый, а в Индии уже известен. Собственно, он там и изобретён, а римляне, как Сирией и Египтом овладеют, с Индией напрямую торговать почнут. А где торговля, там и шпионаж, в том числе и промышленный. Ну и где он, скопированный с индийского римский штукофен? Нету его, и не ищите. Не заинтересовал он римлян. А раз в Индии не заинтересовал — надо думать, что и в Испании особо не заинтересует. Тигельная плавка стали? Опять же, в Индии известна, да даже и в Греции, кстати, тоже — лаконская инструментальная сталь тигельной плавкой как раз и производится. Но производится и будет производиться сущий мизер — дорогая она, эта высококачественная тигельная сталь. Поэтому тоже в плане широкого внедрения римлян она едва ли заинтересует. А раз так — можно эти технические прибамбасы и в Испании внедрять. А вот методы попродвинутее, типа домны и мартена — это мы лучше на секретной базе развернём, нехрен римлянам такие вещи показывать. Дешёвая сталь стабильного состава, да ещё и легированная, нержавеющая, да ещё и долгой и дорогостоящей высококвалифицированной ковки для хороших механических свойств не требующая — это для наших потомков, а римляне перебьются. В реальной истории ведь перебились? И в этой перебьются. То, что у наших потомков есть — не про их честь.

Аналогично и со всем остальным. Водяное колесо, например, античному миру известно, и водяную мельницу римляне изобретут и без нас. Широко не внедрят, но кое-где местами применять будут. Поэтому сам по себе водяной привод им показать можно, а вот механический кузнечный молот — тут надо очень крепко думать. Станки современного типа, которыми мы, я надеюсь, когда-нибудь оснастимся — уж точно не для римских глаз. Электричество — ну, багдадские-то батареи известны, а вот если сумеем посерьёзнее что-то замутить — опять же, нехрен римлянам их завидючие глаза мозолить. Оружие — я и арбалеты-то наши не хочу им показывать, а уж огнестрел — тем более. Мечи для наших вояк, конечно, из хорошей стали делать будем, но обязательно ковать, чтоб внешним видом от античных практически не отличались. И естественно, всё производство не положенных римлянам вкусностей так и просится на Азоры.

Флот — вообще особый разговор. С Володей перед нашим отплытием ещё типы кораблей обсуждали, а в Карфагене — ещё и с Серёгой. У обоих среди хороших знакомых водились и яхтсмены, по парусной части их просветившие. У Юльки, кстати, тоже был и даже катал её, проболталась как-то, но я ж понимаю, что это был за «хороший знакомый» и в чём он там её просвещал, да и баба есть баба, так что Юлька — не в счёт. На движок ведь нормальный для моторного судна мы нескоро ещё сподвигнемся, так что поначалу альтернативы парусникам нет и быть не может. Я упоминал уже, кажется, что гребное судно типа тех же трирем с квинкеремами — через океан не ходок? Хрен напасёшься жратвы и воды на многочисленных гребцов, так что только парусник — вместительный и способный управляться малым экипажем. По консультациям же с ребятами выходило, что наилучший для Атлантики тип парусника — шхуна с гафельным парусным вооружением, идеальным для галсирования при уж очень не попутном ветре. Ну, не знаю, как при полном «вмордувинде» будет, а при неполном — вполне двигаться можно. И в принципе-то по технике дела у меня возражений особых-то и нет. Нет мореманов, умеющих с такими парусами обращаться — так можно ж их сперва на небольших одномачтовых яхтах предварительно обучить, дабы не рисковать сразу на серьёзном судне. Никто ведь и не предлагает сразу же гафельными шхунами заморачиваться, это — на перспективу. Возражения у меня совсем другого характера — всё тот же грёбаный фактор римских завидючих глаз. Нельзя им такие корабли показывать. А посему — через Атлантику-то на чём угодно шляться можно, на гафельных — так на гафельных, но без захода в европейские порты, а значит — с базированием на Азорах. С них же на европейский материк и обратно — другие корабли нужны, внешним видом поархаичнее и для античного финикийско-греко-римского глаза попривычнее. Вот есть ведь уже корбита — «лебедь» двухмачтовый позднефиникийский, который и римляне позднее у них собезьянничают — так и пущай нечто подобное и у нас наблюдают. Мачту только прямую с прямым же парусом ещё одну поставим — как на «Сиракузии». Тем более, что в имперский период, вроде бы, и римляне такие либурны строить будут. Такой корабль, резко от античных канонов внешним видом не отличающийся, слишком уж пристального интереса у римлян не вызовет.

В общем, по всем видам выходит, что без азорской секретной базы нам не обойтись. Ведь какое прогрессорство мы можем позволить себе в Испании, в двух шагах от владений Рима? Только по мелочи, да ещё и замаскированное под античный стиль — эдакий «псевдоантичный ампир». Да и по сути нельзя там в очень уж большой отрыв от античного стандарта идти — слишком заметно это будет, хрен спишешь на «местные особенности». Ну и хрен ли это тогда за прогресс получится? Человек ведь обычный среднестатистический — даром, что хомо сапиенсом себя именует — ленивая, упрямая и консервативная до мозга костей скотина. Те же самые греки с римлянами во всей красе этот фактор продемонстрируют, похерив или просто не внедрив широко в хозяйство хренову тучу античных же изобретений. Того же Архимеда за его насос собственные сограждане-сиракузцы осмеяли — типа, лучше бы он механического надсмотрщика сконструировал, который не заснёт под солнышком и не напьётся, а будет бдительно и без устали погонять ленивых рабов-водоносов, гы-гы! Понятно, что не весь античный мир таков, и отдельные прогрессорствующие чудаки в нём были, есть и будут. Вот под таких чудаков мы только и сможем замаскироваться в самой Испании, если не хотим проблем с римским «большим братом». А мы их разве хотим? На хрен, на хрен! А значит, не можем мы позволить себе в Испании такого прогрессорства, которое дало бы сёрьезные и хорошо заметные преимущества. И тогда — нахрена оно такое сдалось простому античному обывателю? Нахрена ему напрягаться, новшества какие-то вымучивать, да привычный образ жизни ломать, когда ему и так неплохо?

А ведь среди них, в этом самом античном социуме, предстоит жить и нашим потомкам. И если мы ограничимся лишь тем малым прогрессорством, которое не страшно и римлянам показать, то уже наши внуки и правнуки деградируют до римского примерно уровня, после чего и сами неизбежно романизируются и разделят судьбу тех римлян. В составе Римской империи или вне её — какая в этом случае разница? Один хрен неизбежен тогда для них и пресловутый Кризис Античности с разорением хозяйства, обезлюдением страны и деградацией культуры, то бишь утрата практически всех преимуществ перед варварами, которые только того и ждут. Ну и к чему тогда все наши наполеоновские планы? Чтобы этого не произошло, чтобы наши потомки не деградировали, а развивались, мы должны оставить им в наследство такой уровень культуры и такой образ жизни, да ещё и с таким вектором развития, по сравнению с которыми жизнь крутейшего античного олигарха покажется убогим и до омерзительности скучным примитивом. И сделать это мы можем лишь там, где не надо оглядываться на римлян, не надо соразмерять свои замыслы с тем, как к ним в Риме отнесутся, где на Рим можно вообще забить хрен и игнорировать даже сам факт его существования. А это значит — не в Европе и не на Ближнем Востоке, вообще не в какой-нибудь из известных античному Средиземноморью стран, а однозначно за пределами античной Ойкумены, но достаточно близко к нашей будущей испанской метрополии. А это — только Азоры.

И ещё один немаловажный фактор повышает их полезность для прогрессорства — их вулканический характер. Платон ведь чего в своём «Критии» про Атлантиду писал? В числе прочего — и про источники с ГОРЯЧЕЙ водой. Как раз на этом основании многие его толкователи помещали остатки евонной Атлантиды кто на Азорах, кто на Канарах, а кто — на Малых Антилах. Короче — на вулканических островах, на которых таковые источники имеются. А нам ведь для себя и своих потомков наш современный образ жизни воссоздать хочется, и не замшелый деревенский, а продвинутый городской, со всеми городскими удобствами, в том числе и с горячим водоснабжением. В идеале — халявным. Мы ведь русские или нахрена? А какой же русский не любит халявы? Ведь по себе знаю! Кончался срок действия очередного ключа к антивирусу, и что я делал? Лицензионный покупал? Ха-ха три раза! Хоть и стоил он, допустим, полштуки на год, а мой дневной заработок почти две штуки составлял, то бишь четверть моего дневного заработка та годовая лицензия стоила, я один хрен тратил иной раз неделю — вечерами после работы драгоценное время своего досуга — чтобы найти в интернете и скачать халявный ключ. Какая тут в звизду экономия? Я для чего работал? Чтоб досуг свой финансово обеспечить — тот самый досуг, который и есть настоящая жизнь. И вот этот досуг я тратил на поиски пустяковой в общем-то даже для меня халявы. И Володя, зарабатывавший примерно столько же, делал то же самое, и Серёга, получавший в своём офисе поболе нашего чуть ли не вдвое. Чистейшей воды спортивный интерес, который сродни охотничьему азарту, когда достижение успеха интересно и даже в некотором роде престижно само по себе. Вот почему не жалко было потратить на это время своего драгоценного досуга! Ни мне, ни Володе, ни Серёге. Бабы — не в счёт, им хахали ихние или мужья ту халяву преподносят, а мы — самцы, мы — добытчики. Купить и лузер бестолковый может, а ты вот ДОБЫТЬ сумей — ага, на халяву. Вот таков наш менталитет. А геотермальные источники на вулканических островах — как раз то самое халявное горячее водоснабжение и есть. Там же, где настоящие гейзеры имеются — и вовсе пар, в том числе перегретый. Дармовой нагрев чего угодно до сотни градусов Цельсия, если кто сходу не въехал. Отопление жилых домов для субтропических Азор, возможно, не очень-то и нужно, но вот готовка жратвы — она и на экваторе высоких температур требует, а промышленность — тем более. Хоть и мало тут зачастую тех халявных ста градусов — для той же металлургии, например, но нагрев от двадцати градусов или от ста — есть разница? Кроме всего прочего — немалая экономия древесного угля, а значит — и сбережение лесов. Да даже и просто побалдеть в горячей ванне — в любой момент, как только захотелось, не дожидаясь как какой-то вшивый римский аристократ, пока рабы воду нагреют — поди хреново?

Среди тех вулканических горячих источников хватает и минеральных. Те же соли всевозможные, та же сера — халявные реактивы для химической промышленности. На большую, конечно, хрен хватит, но нам и не надо полмира продукцией заваливать, нам для собственных нужд. А ведь для многих химических реакций, кстати говоря, нагрева в пределах той же халявной сотни градусов вполне достаточно. Да и в тех же паровых машинах что работает? Пар! А возле гейзеров он халявный, жечь топливо не надо. Для стационарного привода — дармовой источник энергии. Впрочем, уж для вращения-то рабочего вала тут и водяных колёс на водопадах за глаза хватит. Здоровеннейшая река на равнине хрен даст такой напор, какой здесь бурный горный ручей шутя выдаст! Для нормальной ГЭС, конечно, электрогенератор полноценный нужен, что для нас ещё долго недостижимым хайтеком будет, но кто сказал, что электричество можно только вращением вала генератора получать? Мы телефоны свои от чего заряжаем? От вполне античной «багдадской» батареи. Уж этот-то вариант, вполне уже нами освоенный, всегда теперь будет в нашем распоряжении. Но можно ведь и не только от тех батарей — не самый рациональный вариант, кстати, железо-то расходуется, а на его получение немало древесного угля и труда затрачено. Можно ведь и от термопар то электричество получать. В струе гейзера — сотня градусов, в раскалённых камнях возле него или ближе к жерлу вулкана — и поболе найти можно. А в металлургической печи, даже в простой сыродутной — многие сотни. А мы ведь тут и не сыродутные печи размещать будем, мы тут продвинутую металлургию разместим — даже не штукофены, а как минимум блауофены — побольше штукофена и с поддувом предварительно подогретого воздуха. А может — со временем — и домны с мартенами. Особенно, если доступ к каменному углю — кантабрскому или британскому, например — получим и коксование его освоим. А к здоровенной металлургической печи ведь хренову тучу термопар приделать можно. С термопарами теми, конечно, немало экспериментировать придётся, да оптимальные пары металлов и типоразмеры подбирать, я ведь не электрик ни разу, и никто из наших тоже ни разу не электрик, но — будем пробовать. Уж очень соблазнительна идея получать халявное электричество от дармового или один хрен производимого для совсем других задач тепла.

Проблемой является, пожалуй, практически полное — в современном смысле — отсутствие на Азорах полезных ископаемых. Но вспомним ту же Японию, для которой аналогичная сырьевая нищета послужила дополнительным стимулом к развитию. Ведь какое-то время, пока резко выросший уровень жизни не сделал экономически невыгодным всякое производство, эти узкоглазые по развитию были чуть ли не впереди планеты всей, да и опосля остались в числе мировых лидеров по хайтеку — ага, на привозном сырье. Ну так и нашим потомкам подобный стимул тоже не помешает. Да и относительно оно, это отсутствие сырья. Лесами покрыты все острова, так что деловой и топливной древесиной архипелаг обеспечен надолго. В лавовом вулканическом камне недостатка нет, в глине — тоже. Дефицитен, правда, известняк, но и его, вроде, хватает на каком-то из островов восточной группы, ближайшей к Европе. Так что уж со стройматериалами-то проблем особых возникнуть не должно. Даже со строительным раствором схитрожопить можно — по некоторым данным те же египтяне аналог бетона получали, замешивая каменную щёбёнку, крошку и пыль на нильском иле, который под солнцем не хуже цементного раствора схватывается. А мы что, пальцем деланные? Неужто ила в море или в кратерных озёрах не найдём? А бетон — нормальный или вот такой вот схитрожопленный — уже немало проблем решить позволяет. Здоровенные каменные блоки отчего, например, античными строителями применяются? А по двум причинам. Во-первых, они и собственной тяжестью в кладке удерживаются, часто и безо всякого скрепляющего раствора, который ещё и изготовить надо, а для этого, если раствор известковый — так известняк обжечь. А это — температуры полноценной чёрной металлургии, если качество раствора требуется заметно выше плинтуса. А во-вторых, практически всё античное Средиземноморье — сейсмически неспокойный регион. Трясёт его периодически, и иногда очень даже немилосердно. Много ли от той античности не разрушенных каменных зданий уцелело? То-то же. А увесистый крупный блок не так-то легко с места его в кладке стряхнуть, и вся кладка — хоть на говённом растворе, хоть вообще без раствора — куда устойчивее получается. Особенно, если полигональную кладку делать — во, даже название на сей раз вспомнил — вроде «инкской». То, что выдерживало землетрясения в Андах, выдержит их и на Азорах. Но в монолитном камне все эти угловые выемки вытёсывать, да ещё и друг к дружке эти блоки подгоняя — слово «загребёшься», если кто не в курсе, пишется с мягким знаком. Это даже для известняка с туфом, а для каменюк покрепче я бы и с твёрдым написал. А вот бетонный блок, пока он ещё не застыл, любой формы сделать можно, да ещё и прямо на месте его сформовать, чтоб ворочать потом поменьше. Скляров, кстати, у культуры строителей Тиауанако, которой по всей видимости та полигональная «инкская» кладка на самом деле и принадлежит, и явно бетонные блоки обнаружил. Озеро Титикака — не из маленьких, и ила в нём — до хренища…

Со жратвой же для азорской колонии и вовсе проблем не предвидится. В реале и современные Азоры вполне себя кормят, а в прошлом ещё и метрополию снабжали, особенно — её флот. Острова, собственно, для того и колонизованы были португальцами, чтоб флоту было где жратвой и водой пополниться. Вулканический пепел ведь, если не свежевыпавший, а хорошо полежавший — превосходнейшее удобрение, так что и поля, и пастбища здесь — плодороднейшие. Да это ведь и по буйной лесной поросли прекрасно видно. Часть леса ведь неизбежно сведётся на то же топливо и кораблестроение, да на строительные балки перекрытий — вот эти площади и пойдут под первоначальные сельхозугодья. Ну и даров моря никто не отменял. Китобойный промысел и в двадцатом ещё веке на островах процветал, а тунца и в двадцать первом продолжат промышлять — основное занятие жителей архипелага. Скот, само собой, завезём. Коз, пожирающих подлесок, не будем, а овец можно вполне — заодно и шерсть будет. Коров с лошадьми — само собой, свиней — однозначно. На таких островах, да колонию не прокормить — это ж очень постараться надо.

Наконец, немаловажный фактор — тот, что колония эта будет не турдетанскому государству потомков Миликона принадлежать, а нашим с тарквиниевскими потомкам. Малые масштабы производства, больших трудовых ресурсов не требующие, в сочетании с его хайтечностью, требующей наших знаний, исключительно на русском языке излагаемых, обеспечит среди островитян куда больший удельный вес русского языка, а значит — и завязанной на него культуры, чем на материке. Хотя бы пару десятков русскоязычных колонистов подготовить для начала — и тогда вливающиеся в эту первичную общину по одному или по двое разноплемённые новички тоже будут осваивать русский язык и переходить на него. Это сразу надо на заметку брать — чем разноплёмённее будет пополнение колонии, тем лучше. Вот нас самих хотя бы взять — вляпался с нами, пятью русскими, один испанец, и деваться ему некуда, приходится по-русски с нами общаться, а вместе с языком — волей-неволей — и прочие наши особенности перенимать. Ведь кто ему ближе всех в этом замшелом античном мире? Только мы, современники! Вот как представлю себе на миг обратную ситуёвину — что вляпываюсь я в подобную переделку один с пятью испанцами — так оторопь ведь берёт. Ведь это ж я бы давно уже по-испански с ними лопотал, лишь изредка матерясь по-русски, и чем дальше — тем реже. А ещё — вполне возможно, что и молился бы уже вместе с ними на католический манер — это я-то, атеист до мозга костей. И не потому, что такой конформист, а потому, что нельзя иначе в таком маленьком социуме. В нём все свои должны быть своими полностью и безоговорочно, и если попал в волчью стаю — изволь, как и все, обрасти шерстью и выть вместе со всеми в унисон. Особенно, если надо не только в своей среде свою культуру сохранить, но и ближайшему туземному окружению её навязать, дабы не наши потомки среди ихних ассимилировались, а наоборот, ихние — среди наших. Хвала богам, вышло всё так, как вышло, и не будут наши потомки петь вечерами серенады под бренчанье гитары, не будут, скорее всего, балдеть от корриды, возможно, даже и футболом не очень-то увлекутся, да и шпагами звенеть на дуэлях по всякому пустяку тоже едва ли станут. А будут совсем другую культуру развивать — потехничнее, да посовременнее, ведь даже и сама наша русская лень — нехилый двигатель прогресса. А что матерщинниками будут первостатейными — так от этого у нас никто ещё не помер. И ключевой фактор к сохранению и развитию всего этого — вот он, у нас под ногами. Азоры. Небольшой вулканический архипелаг посреди Атлантики, необитаемый, практически без полезных ископаемых и почти никому в античном мире не известный. Край света.

Но пока до этого ещё далеко. Пока — лишь несколько дней мы здесь побудем — передохнём посреди дальней дороги. А потом — дальше. Надо доставить груз в Гадес, надо разобраться в наверняка изменившейся в наше отсутствие обстановке, надо поскорее до дому добраться, да с семьями повидаться. Ведь сколько мы пробудем-то с ними в Карфагене? Осень уже на дворе, а по весне снова в Испании надо быть, да ещё и в полной боеготовности. И не только нам самим с нашими отрядами, но и Миликону со всем его основным войском. Если Тит Ливий ничего не перепутал и не переврал, если мы с Тарквиниями чересчур не нахреновертили и сами себя не перехитрожопили, если всё пойдёт так, как и должно идти в реальной истории, то весной должен состояться большой лузитанский набег на подвластную Риму богатую Бетику. Уже на обратном пути отягощённых добычей разбойников должен перехватить со своей преторской армией не дождавшийся ещё сменщика Сципион Назика, пропретор Дальней Испании. Он должен справиться и без нас, но чтобы всё затем пошло так, как нужно нам с Тарквиниями, надо и нам с нашими отрядами в той заварушке отметиться, дабы долг союзнический образцово исполнить и впечатление о себе соответствующее создать. А главное — получить санкцию пропретора на ответный набег, под который и будет замаскировано начало давно уж задуманной и тщательно подготавливаемой операции «Ублюдок». Той самой, которая и даст турдетанам и нам вместе с ними собственную страну, не подвластную Риму. За счёт лузитан, правда, которым придётся при этом пострадать, но не надо мне тут демагогию разводить о слезинке ребёнка, ладно? Законов сохранения всего и вся в этом несовершенном мире никто не отменял, и чтобы кто-то выиграл — кто-то должен проиграть. И хорошо — не тогда, когда хорошо всем, что невозможно в принципе, а тогда, когда выигрывают наши, а проигрывают — не наши. В данном случае — лузитаны. Ох и ненавидеть же они нас будут за это, хотя по справедливости — благодарить должны бы! Но откуда им знать, ЧТО их ожидало бы без организованного нами турдетанского завоевания? Ведь не будет ни их дальнейших больших набегов на Бетику, ни направленных на их пресечение римских вторжений. Не будет ни вириатовщины, ни вызвавшего его избиения лузитан Гальбой. Млять, надо будет не забыть ещё и этому жадному римскому угрёбку где-нибудь в другом месте аналогичное «сафари» организовать, дабы в Риме всё шло по прежнему так, как и должно идти. Столько проблем ещё разрулить предстоит, а я тут уже, млять, об азорской прогрессорской идиллии размечтался, гы-гы!

 

23. Дома

— Софониба! Тебе, наверное, уже хватит, — заметила Велия, кивая на её хорошо заметный живот.

— Верно, госпожа! — спохватилась бастулонка, — И маленькому тоже давно пора на берег! — она протянула руки подхватить подмышки Волния, намереваясь вытащить его из воды — куда там! Мой спиногрыз — нет, ну точно весь в меня — просёк расклад, в его собственные планы явно не входящий, молча нырнул, да так под водой и проплыл, вынырнув только перед матерью — типа, избежал опасности. Понятно, что Софонибе не составило бы особого труда его поймать, но та опешила — уж больно непривычен для её традиционного античного менталитета лихо плавающий и ныряющий в море полуторагодовалый карапуз. А он же ещё и погружается при нырке в своей собственной неподражаемой манере — практически в том же горизонтальном положении, в котором и плавает — типа, как подлодка при наборе забортной воды в балластные цистерны — и наши-то глаза вытаращивают, когда такое видят. А для него — в порядке вещей. Нахрена, спрашивается, нужен антиграв, если им не пользоваться? В принципе то Волний вполне нормально реагирует на мою наложницу — почти как на эдакую заместительницу матери, ежели чего, и обычно разногласий у них не бывает, но тут — особый случай. Тут — покусились на святое!

— Волний, тётя Софониба права — тебе тоже хватит, — сообщила ему Велия, — Ты же уже весь синий!

— Ни хасю! — пискнул мелкий и снова нырнул — на сей раз ко мне. Типа, не понимают эти бабы всего кайфа от морского купания. Обычно-то он послушен, но тут-то ведь есть к кому апеллировать — вышестоящая инстанция рядом, в пределах досягаемости. Ну и чего с ним прикажете делать? Сам ведь тоже — ну, постарше, конечно — но таким же точно был. Плавать, правда, не умел, на мелководье только плескался, но КАК плескался! Не помню случая, чтоб в те счастливые детские годы по собственной воле из воды на берег вылез. И ведь права супружница — много ли надо карапузу, чтоб переохладиться? А с другой стороны — верно ведь малец просёк — как тут теперь его вытаскивать, когда он, можно сказать, твоей защите и справедливости доверился? Ну, политик, млять! Не в деда ли с прадедом по материнской линии по этой части пошёл? Ну, этим-то нас не так-то легко перехитрожопить, гы-гы!

— Что ж ты, парень, маму-то не слушаешься? — я чисто символически шлёпнул его по попе, после чего взял на руки. Не вынимая из воды, просто взял, да побултыхал. Тут ещё и очередная волна нас обоих окатила, и мы оба отфырнулись практически одинаково. Я ржу, этот хихикает, Велия с Софонибой тоже покатываются. Бастулонка протянула руки принять у меня наследника, но тот тут же протестующее заверещал.

— Иди уж, мы тут сами управимся, — махнула ей рукой моя супружница и протянула к Волнию руки сама. Мелкий, моментально въехав в расклад, напряг эфирку и запросился вниз. Я набираю воздух, он просекает, что сейчас нырнём, и тоже старательно вдыхает. Беру его подмышки и погружаюсьвместе с ним — плывём под водой, мелкий впереди на моих вытянутых руках, он загребает ручонками, я ногами, да потихонечку и заворачиваю в сторону берега. Замечает это мой спиногрыз или нет — хрен его знает, но из воды ж его сей секунд никто не вытаскивает — мы ж плывём! Так и доплыли до такого уже лягушатника, что там уж поневоле выныривать пришлось. А это, как говорится — обстоятельства непреодолимой силы. Волна прибоя вынесла нас на песок, а моя ненаглядная — уже там. Она ж прямиком к берегу двинулась, покуда я по большой дуге к нему заворачивал. В общем, вытащили наконец под солнце этого водоплавающего обезьянёнка.

К счастью, он успел уже, как и вся мелюзга его возраста, основательно проголодаться. В воде не до того было, а на воздухе сразу же ощутил зверский аппетит, а на берегу ведь костёр, дымком пахнет, а он ведь с нами на таких вылазках не первый уже раз и даже не пятый, и ему не нужно объяснять связь костра с предстоящим насыщением. Там у него уже возражений не возникает, но попытка Софонибы взять его по привычке на руки остаётся безуспешной — не верещит, но эфиркой и антигравом даёт понять, что не надо. Идёт уверенно, хотя при его размерах утоптанный нашими следами песок — буераки ещё те. Бастулонка вытаращила глаза, да и наши тоже, когда Волний, споткнувшись, не столько навернулся, сколько замедленно спланировал. Мы с Велией расхохотались и, убедившись, что за мелкого опасаться нечего, пошли искупаться ещё. Это Софонибе в натуре хватит — хоть и приохотилась вместе с нами к таким купаниям ещё год назад, но ведь не на шестом же месяце беременности. А для нас этот фактор не актуален, нам — в самый раз. Раз выдался посреди туч и дождей солнечный день — надо пользоваться. Мало ли, что зима? Хрен ли это за зима, на этой Карфагенщине? В нашем Подмосковье по половине лета таким же примерно бывает! Отряхнулись, обсохли пару минут под тёплым декабрьским солнцем, да и ещё разок искупались. Красота! А то дожили — с собственной законной женой не всякий раз уединиться могу!

Ведь как мы с «командировки» вест-индской вернулись — этот оболтус меня буквально затерроризировал. С одной-то стороны приятно, конечно — доводилось слыхать, что у многих, если отец надолго куда-то слинял, так мелкий карапуз его при возвращении не узнаёт и пугается как чужого дядьку, пока снова не привыкнет. С моим такой хрени не произошло — узнал сразу же, и куда скорее, чем я его. Он-то ведь изменился гораздо заметнее. Когда я отбывал — ещё совсем кроха был, ползал только, лишь начинал пробовать на ноги вставать, а о ходьбе и речи не шло, да лепетал что-то своё, лишь одному ему только и понятное. А теперь — и ростом уже с мой меч в ножнах, и ходит уверенно — спасибо хоть, не бегает ещё, иначе вообще с непривычки впору было бы за башку хвататься! И говорит уже — пискляво, конечно, слов мало, но вполне осмысленно, а главное — ещё и на нормальном человеческом языке! В смысле — на русском. Тесть ведь обещал позаботиться об этом, ну и позаботился. И Юльке с Наташкой настоятельно рекомендовано было — боюсь, что в приказном порядке — почаще бывать у Велии, и сама она наверняка соответствующее отцовское внушение получила, но в моё отсутствие по-русски в доме говорили явно больше, чем по-турдетански, и результат — налицо. Ну, если не считать неистребимого турдетанского акцента, но нельзя же в самом деле требовать от жены, наложницы и слуг совсем уж невозможного. И за это-то премного благодарен! Особенно забавно, как Волний подстраивается под конкретного собеседника — с Юлькой и Наташкой почти без акцента, с матерью — с чуть большим акцентом, а со слугами и Софонибой — с хорошо заметным, да ещё и упрощённо, если собеседник хреново русским владеет — типа «дай вода». Это если по-русски говорят. А когда они меж собой по-турдетански, а изредка даже и по-финикийски — так и он тоже, особенно с бабушкой Криулой, русским практически не владеющей. Умора! Возиться с ним — одно удовольствие, но всему ведь должен быть какой-то предел. А он же соскучился за эти полгода, да всё время ко мне липнет. Мы с Велией спать укладываемся — ну, после того, как — так хрен там! Он к нам и меж нами укладывается, и пока не заснёт, пока не перенесу его в его кроватку — хрен с собственной женой перепихнёшься! Мы ж ещё и въехали-то не сразу, думали сперва, что к матери поближе хочет быть, так когда я с Софонибой улёгся — он и туда ко мне полез. Ладно, за пару недель с этим устаканилось, угомонился — так то ночью, а днём — свято убеждён, что это его законное время. Вот и сейчас, когда на пикничок за город на море выбрались, только я с моими бабами в воду пообжиматься — так и он с нами. Ладно, сейчас Софониба его на какое-то время кашей займёт, и мы, ясный хрен, проведём это время с толком.

Когда мы наплавались и наобжимались, от костра уже ощутимо потягивало дразнящим запахом шашлыка. Там целый консилиум над ним священнодействовал. По шашлыку у нас непревзойдённый специалист Володя. В смысле — по его приготовлению, лопать-то его мы все горазды. Да только вот беда — в нашем прежнем мире его в нашей Центральной России в основном из свинины делают, и володины навыки как раз под неё и заточены, но Ближний Восток и Северная Африка со свиноводством и свиноедством не в ладах, так что здесь шашлык можно сделать лишь сугубо традиционный — из баранины. С ней же наш спецназер не копенгаген, и в результате приходится решать проблему коллегиально — непосредственно с мясом работают наши слуги, а Володя следит, чтоб выдерживались и современные правила. И результат всякий раз получается разным — не набрали ещё пока достаточной научной статистики.

— А всё ты, Макс! — не упустила случая съязвить Юлька.

— Нет, всё- это только бог, а я — простой смертный, — поправил я её, — Чего тебе опять не так?

— Да опять шашлык не совсем такой, как в тот удачный позапрошлый раз!

— Ну и я тут при чём?

— А кто моду завёл рабов освобождать? Только Володя начал твоего Нирула чему-то учить — ты его освободил. Укруфа твоего уже почти было научили — ты и его перед отплытием освободил. Индийцу вон своему, с Коса который, тоже свободу обещаешь, из-за тебя и нам тоже самых обученных рабов освобождать приходится, а нас обслуживают неумелые орясины!

— А чего их в рабстве-то держать? Идти им один хрен некуда, работают отлично, и их жалованье меня не разорит. Один, считай всей моей тяжёлой промышленностью заведует, добрым десятком рабов уже распоряжается, и то ли ещё будет? Без пяти минут начальник цеха — это разве рабская должность? Тем более, он классную невесту себе подыскал, а кто ж её за раба-то замуж отдал бы?

— А ткач твой косский? Его-то краля — тоже твоя рабыня. Ну и поженил бы их, твоя хозяйская воля, а освобождать зачем?

— Юля, кто из нас закоренелый рабовладелец — ты или я? Можно подумать, я ему из твоего кармана жалованье платить собираюсь. Рам тоже ведь, считай, всем моим текстилем командует, а они с Мунни евонной, хоть и греки косские, но ведь в натуре от индусов происходят, и менталитетец у них ещё тот, с индийской кастовой придурью. Да плюс ещё этот греческий снобизм презрения к рабам. Ты у нас историчка или куда? Сама же лучше меня эти моменты понимать должна бы.

— А при чём тут греческий снобизм? По индийским меркам они одной касты, по греческим — раб и рабыня — тоже одного достоинства.

— Вот именно. А любой свободный — на голову выше, если не на все две. И чего это за семья у Рама будет, если его жёнушка его будет динамить, а ко всякому свободному в койку прыгать?

— Ну, допустим, не ко всякому свободному, а к одному и вполне конкретному. И я даже знаю, к кому именно, но как воспитанная женщина не буду тыкать пальцем, хи-хи!

— И пусть только попробует прыгнуть к кому-нибудь другому, — заметила как раз закончившая кормить Волния кашей Софониба.

— И тебя это устраивает? — прихренела эта оторва.

— А почему нет? Вот будут у госпожи Велии месячные, а кто её подменит? Я не могу, — бастулонка красноречиво огладила рукой свой уже хорошо выпирающий живот.

Юлька взглянула на неё, потом на её живот, потом на свой, куда меньший, неопровержимо доказывающий моё полное алиби, потом на моего спиногрыза, которого Софониба как раз передала мне, и тихонько проговорила:

— Сволочь ты, Макс! Сволочь и эгоист!

— Ага, он самый, — подтвердил я, размещая мелкого поудобнее на колене. Пока доспевал над углями шашлык, я подобрал с песка камешек, положил перед Волнием, и мы с ним поиграли в телекинезбол. Причём, помогать-то ему мне уже почти и не пришлось.

— Своей законной вон какого сделал, стерве этой из Утики тоже, скорее всего, не хуже, наложнице — и той сделал, а мне? Сволочь ты самая натуральная!

— Это не я, это судьба. Я тебе впендюрил, шанс залететь у тебя был, и если он не реализовался — при чём тут я? Фактор-то — вероятностный.

— Когда ТЕБЕ надо — вероятности у тебя сразу же сами в нужную тебе сторону выстраиваются. Ты просто не захотел! А я из-за тебя своему стала давать без предохранения — уверена ж была, что от тебя уже заряжена. А потом продолжать пришлось, чтоб ничего не заподозрил, а когда спохватилась и предохраняться начала — поздно уж, от него залетела. Сперва аборт хотела делать, да сначала твоя отсоветовала, потом Наташка, а потом и сама передумала — и в наше-то время рискованно, а уж в этом диком мире — тем более. Теперь вот от своего рохли такого же рохлю рожать буду, а всё из-за тебя!

— Это — судьба, — повторил я ей, — И как правило, что бы она ни выдала — всё обычно к лучшему оказывается.

— К лучшему? У тебя РАБЫНЯ скоро уникума-вундеркинда родит, а Я кого? И это — к лучшему? Или ты и её тоже освободишь?

— Спасибо, кстати, что напомнила — надо бы, и не слишком мешкая.

— А что так?

— Греческие и римские законы о таких делах помнишь? Финикийские сильно либеральнее?

— Вы о чём? — не въехала Софониба.

— Тебе рожать через три месяца, — разжевал я ей, — Ребёнок кем будет?

— Ну, как ты решишь, тем и будет. Ты же его, я надеюсь, не обидишь?

— Я-то не обижу, а окружающие? Они его кем считать будут? Освобождать тебя надо в натуре, да побыстрее. Ещё тогда, перед отъездом надо было, вслед за Укруфом, если по хорошему, да у меня тогда с этими сборами из башки вылетело…

— Так, а меня тогда кто подменит, когда я второго вынашивать буду? — спросила успевшая уже обсохнуть и одеться и подошедшая к нам Велия, — Надо же замену искать.

— Не надо, госпожа, — возразила бастулонка, — Как подменяла тебя, так и буду подменять. Тем более, что и мне одного ребёнка мало. По очереди вынашивать и рожать будем.

— А я? — попыталась качнуть выторгованные ранее, но не реализованные права Юлька, — Мой первый — ладно, что вышло, то вышло, но второй — за Максом!

— Поздно, — вмешалась Наташка, — Второй должен быть похожим на первого, если не хочешь неприятностей. И потише, кстати — слугам незачем обо всём слыхать.

— Сволочь ты, Макс! Если девчонку рожу — вашего на ней жените?

— Если окажется подходящей. И если он сам именно её выберет. В моей семье будет так, — постановил я сходу, — Мы будем советовать и предостерегать от ошибок, но выбор и окончательное решение — за ним самим.

— Эгоист! Социал-дарвинист! Фашист!

— Ага, он самый. А ты рожай и воспитывай толковую, а не… гм…

— От кого?

— Не так уж твой и плох, — заметила Софониба, — Здоров, неглуп, усидчив. Не всем же воинами и вождями быть. И девочка от него очень даже неплохой может получиться. А от Максима — мы уж с Велией как-нибудь и сами…

— Типа, каждому — своё? Макс вам не рассказывал, где это было написано?

— Тихо ты! — одёрнула её Наташка, — мой и твой возвращаются, — Володя с Серёгой отходили к камням на берегу, где спецназер пытался тряхнуть стариной и загарпунить какую-нибудь рыбёшку из своего подводного ружья.

— И завязывай с демагогией. Хорошая попытка, но тут тебе не зомбики нашей полувековой давности, — прикололся я, — А вы две уже прямо и сами за меня всё решили?

— А у тебя есть лучшее решение? — ехидно поинтересовалась моя законная, и обе расхохотались, — Так и будем — по очереди.

— И тебя, Велия, это устроит? — опешила Юлька, — Одно дело наложница, это у вас принято, но тут-то будет уже свободная любовница! И ты это потерпишь?

— Ну, наложницей же я её терпела? А любовницей она же и будет — что при этом меняется? Мириам по-твоему кто?

— Так тогда ж дети бывшей рабыни, получается, будут равны твоим?

— Ну, не совсем. Мои — как вы это называете? Равнее? Этого вполне достаточно.

— Ну, ты даёшь! Офигеть!

— Ты, Юля, не о том думаешь, — моя благоверная как раз забрала у меня Волния покачать на руках, — Сколько нас всего? Десяти не наберётся. А сколько нужно, чтобы сохранялся ваш язык, на котором написаны все ваши мудрёные книги? Один — вот, у меня на руках. Вторая — на руках у Наташи, третий — у Васькиной, у тебя — четвёртый намечается. Ну, пятого ещё Велтур с Милькатой, надеюсь, тоже скоро добавят. Вот и всё, если по-твоему рассуждать. Ну, ещё по одному через пару-тройку лет родим, потом ещё. Но по десять детей мы уж точно не потянем — этих ведь учить надо, и кроме нас это делать некому. А нужно больше. Кого ты той же истории вашего мира учить собралась, по которой вы и знаете заранее, что когда и где произойдёт? Вот, одного нам Софониба скоро добавит. Потом — Укруф со своей. Кого-то — Рам с Мунни, кого-то — наши солдаты-охранники и другие вольноотпущенники, которых надо для этого приучить к нашему образу жизни и языку и отпустить на свободу. Но ты же понимаешь, что лучше всех будут обучены наши, родившиеся в наших домах и воспитанные вместе с нашими законными детьми? Да вам всем нужно хороших наложниц для своих мужей искать, и пускай они тоже детей им рожают, вместе с вами…

— Ну, ты скажешь тоже! — тут и Наташка выпала в осадок вместе с Юлькой, хотя и в меньшей степени.

— Оооо, даст ист фантастиш! Смотри-ка, Серёга! Тут, оказывается, здравые мысли обсуждают! — прикололся Володя.

Наташка зыркнула на него жёстко, с явно пирокинетическими намерениями, но в таком деле намерений мало — надо ещё и уметь. С умениями такого рода у неё напряги, у спецназера же с толстокожестью — полный ажур, и «гаремную» тему они пока, как говорится, замяли для ясности. Серёга, его толстокожестью не наделённый, благоразумно промолчал, но спасло его от юлькиного разноса не это — за этой стервой ведь и авансом не заржавеет, а сообщение оставленного на контроле за слугами Хренио, что шашлык дозрел.

Вышел он на сей раз подгоревшим снаружи, местами аж чёрным, но внутри мясо было розовым — самое оно, кстати, если на мой вкус. Остальные наши тоже вполне одобрили, и только Юлька с Наташкой морщились. У Юльки глаза полезли на лоб, когда я, сняв кусок мяса с шампура, срезал с него ножом слегка подгоревшую корку, с аппетитом слопал её сам, а розовую сочную мякоть порезал на совсем маленькие кусочки и принчлся кормить ими Волния. Тот, хоть и налопался уже каши, дегустировал с удовольствием — даже без вина, которое ему, естественно, никто давать не собирался. Наташка тоже как-то насторожилась — вычитали обе где-то, что рано якобы карапузам мясо давать. До хрена они понимают, кошёлки! Чем, спрашивается, наши предки кроманьонцы десятками тысячелетий мелюзгу свою кормили, пока не знали земледелия, и не из чего было им варить те каши? Если в меру, а порода здоровая — как может повредить то, что не вредило сотням поколений предков? Может, оттого они и в шоке, что порода? Ну и хрен с ними…

Потом, наевшись, мы выпили вина, Велия снова забрала у меня спиногрыза, а мы с нашими раскурили сигары из привезённого нами хорошего запаса. Хоть и ни разу не фирменные «HAVANA-CLUB», но едва ли сильно хуже — настоящие кубинские. И снова Юлька зыркает недовольно — для неё слишком крепко. Ну, я ж и так давно в курсе, что я сволочь и эгоист, и мне правда в глаза не колет, гы-гы!

Поскольку глобальные и основополагающие вопросы бытия мы как-то в основном успели уже обсудить, а что не успели — пока временно замяли, переключились на мелкие и пустяковые. Тут ведь за время нашего с Васкесом и Велтуром отсутствия немало чего произошло! Если по убыванию степени важности, то вот как это выглядит.

Во-первых, Мириам тоже скоро родить должна, а поскольку, если строго между нами, это не без моей помощи, так тоже помозговать надо на предмет нормального человеческого образования для этого конкретного потомка одного олигарха из Утики.

Во-вторых, Серёга тут без нас не только юлькин троллинг стойко переносил, но иногда ещё и плодотворно работать в этих условиях как-то ухитрялся. В числе прочего — нашёл источник калийной соли. В принципе-то она и здесь есть, и в Испании местами, но грязновата, очищать надо, да и не открыта ещё, искать загребёшься, а вот сицилийская давно уж известна и используется на удобрения. А отделить её от нормальной поваренной легко — в сицилийских залежах у них цвет разный. Даже вывозится в этом качестве, так что заказать и купить в нужном количестве и недорого — ни разу не проблема. Нет, мы бы её на крайняк и так получили — из обыкновенной поваренной и поташа, который основную часть обыкновенной золы составляет. Реакция настолько несложная, что даже моих невеликих химических познаний на неё за глаза хватило бы. Но это ведь лишний геморрой, а нахрена он нужен, когда готовую калийную соль достать можно?

А нужна она нам для капсюльного состава. Точнее — для пистонного. Детские пистоны для игрушечных пистолетиков все помнят? Ну и чем это, спрашивается, не капсюль? Основа же его — бертолетова соль, которую можно получить электролизом из калийной. Мы ведь практически все и фантастикой попаданческой увлекались, и на форумах по техническим вопросам прогрессорства срались, а для аргументации в тех срачах и информацией нужной обзаводились. Этот рецепт я, впрочем, не с попаданческо-прогрессорских форумов скоммуниздил, а с выживальщическо-постапокалиптического, который тоже почитывал. Понятно, что мини-ГЭС нам тут ваять не из чего, а там сильный ток нужен, если быстро надо, но у нас ведь «багдадские» батареи есть, которых можно сколько угодно соорудить и нужным образом соединить. А надёжный ударный состав — хоть на гремучей ртути, хоть на бертолетовой соли — нам ведь без разницы. Капсюли — это капсюльные револьверы в достаточно близкой перспективе и унитарный патрон в более отдалённой. Я ведь уже говорил, кажется, как тоскливо было без хорошего нарезного длинноствольного револьвера — там, в Вест-Индии? А кто сказал, что они нам и тут не пригодились бы? Лишний козырной туз в рукаве хоть кому-нибудь из нас помешает?

В-третьих, Диокл довёл наконец до ума токарный станок с суппортом — даже подвижную пиноль к его задней бабке сделал, так что и сверлить теперь на нём можно. Хоть и ручная у него пока подача, то бишь рукоятки рукой крутить надо, но в виде деревянного макета он продемонстрировал мне и механизм автоматической, который теперь, получив моё одобрение, и воплощает в металле. И сам старик — видно, что на любимой работе воспрял духом и даже как-то помолодел, что ли? Как-то раз захожу в мастерскую, а он рабыню оглаживает, что поесть ему принесла — типа, седина в бороду, бес в ребро! Освободить его, да женить, что ли? Глядишь, и детей тогда настрогает, а люди с такими талантами и наклонностями нужны позарез…

В-четвёртых, римский «шёлковый бум» превзошёл мои самые алчные расчёты. Рим оказался не только богат, но и ненасытен, и почтенные римские матроны, за годы Второй Пунической истосковавшиеся по роскоши, а после её и Второй Македонской окончания дождавшиеся наконец достатка, пустились теперь во все тяжкие. Нет, что-то, конечно, вкладывалось и в восстановление хозяйства, и даже в его развитие. Кто-нибудь верит в то, что большая часть? Римские кошёлки ничуть в этом отношении не лучше наших современных. С прилавков сметалось всё! Несмотря на наше существенно расширившееся производство, шёлка по прежнему не хватало, и он продолжал дорожать, принося нам всё больше и больше прошедшего через цепкие и загребущие римские руки македонского, карфагенского, испанского и даже кровного римского серебра. Что ж, таким сюрпризам я только рад — у нас, в отличие от римлян, лишним этот тяжёлый мягкий металл уж точно не будет.

В-пятых, тут ещё и политиканы без нас нахреновертить успели. Хвала богам и Титу Ливию, ожидаемо нахреновертили, без особых сюрпризов. Только мы отплыли по весне, как в Карфагене нарисовался тириец Аристон, посланный Ганнибалом. То, что в числе адресатов послания Одноглазого окажется и мой тесть, неожиданностью для нас тоже не стало. Странно было бы иначе — после некоторых не столь уж давних событий. Серёга вон до сих пор помнит, на каких местах фингалы себе тогда схлопотал, когда те давешние греки — официально сами, без нашего участия — перепились, повздорили и немножко друг друга перебили. Водится такое иногда за лихой и разнузданной наёмной солдатнёй, гы-гы! К счастью, не один только Арунтий то послание ганнибаловское получил, а практически весь Совет Ста Четырёх, так что скандал спустили на тормозах, а Аристона означенного арестовывали для выдачи римлянам настолько неспешно, что тот благополучно смыться успел.

В Рим-то, само собой, нашлось кому настучать, и там тоже нехилый скандал в сенате вышел — помнят там Ганнибалову войну, и от одной только мысли увидеть его во главе огроменной и прекрасно вооружённой армии Антиоха наверняка многим там не по себе стало. Но то дела римские и нас особо не гребущие. Важнее другое — Масинисса этим скандалом воспользовался. Просёк, что в Риме теперь на Карфаген крепко обозлятся, да и напал на Эмпорий, что на побережье Малого Сирта — Мириам едва успела продать наконец по нашему совету свои тамошние виллы за нормальную цену, как начались нумидийские набеги. Сперва небольшими разрозненными бандами, а затем, когда землевладельцы организовались, да войско из Карфагена какое-никакое подошло — и сам царь со своим войском нагрянул. С тяжёлой конницей, с оснащённой и обученной по римскому образцу пехотой и со слонами. Отряды карфагенские, тоже римского образца, он смял сходу, весь тот плодороднейший район разорил, а разграбив — покидать явно не спешил, а все селения и городишки данью в свою пользу обложил. А ведь в их числе — Малый Лептис с богатой торговлей, который Карфагену со своих доходов талант серебра В ДЕНЬ отстёгивает. Ну, отстёгивал до недавних пор — теперь Масиниссе его отстёгивает. А всех, кто хоть как-то сопротивляться пытается, терроризируют голопузые, но лихие и многочисленные конные банды отмороженных дикарей.

Стерпеть такой беспредел в Карфагене, конечно, не могли. Тесть едва убедил Бостара не выступать с отборными войсками самому, а дать жадному нумидийцу побить худшие, как и предусматривал разработанный нами план. Чем грознее будет выглядеть в глазах римлян Нумидия и чем беспомощнее Карфаген — тем лучше. Но чудеса в этом мире — явление нечастое. За карфагенским посольством в Рим буквально по пятам последовало нумидийское. Пунийцы жаловались на беспредел Масиниссы — его послы тут же обвиняли их город в тайном союзе с Антиохом, война Рима с которым давно уже назревала и тайной ни для кого не являлась. Тут и случай с этим Аристоном наизнанку вывернули, представив дело так, будто весь Карфаген с этим ганнибаловым посланцем в сговоре и ждёт только начала войны, чтобы тоже на стороне Антиоха против Рима выступить. Карфагеняне напоминали о том, как сам же Масинисса, преследуя через Эмпорий своего недруга Афтира, просил позволения на проход с войском, признавая тем самым эти земли карфагенскими по праву, но нумидийцы тут же оспорили даже проведённые самим Сципионом границы, а потом, войдя в раж, заявили, что кроме Бирсы вообще ничего Карфагену по праву не принадлежит — всё якобы у Нумидии отторгнуто. То, что самой Нумидии как государства тогда ещё и в природе не существовало, их, ясный хрен, не смутило. Вспомнили даже старинную легенду о том, как нагребала ливийцев и с этой Бирсой сама основательница города — бежавшая из Тира царица Элисса. Договорилась она тогда якобы с местным вождём о покупке за немалые деньжищи такого участка земли, который можно охватить бычьей шкурой. Дикарь, наверное, и на слоновую бы за такую цену согласился, но Элиссе хватило и бычьей. Ночью её якобы втихаря разрезали на тонюсенькие ремешки, да в один шнур вместе их связали, и их общей длины как раз и хватило на охват того холма, где Бирса карфагенская с тех пор выстроена. В самом Карфагене, как мы успели заметить, мало кто из коренных горожан в эту легенду всерьёз верит, легковерным приезжим её только в основном впаривают. Но в Риме верят тому, чему хочется верить, а хочется подыграть Масиниссе, так что и этот бред сивой кобылы отцы-сенаторы выслушивают там с самым серьёзным видом. Политика, млять!

Оба посольства, во второй половине лета в Рим отправившиеся, так и сидят там безвылазно, продолжая этот срач на заседаниях сената. По слухам, вроде бы, склоняются уже к тому, чтобы отправить в Карфаген римскую комиссию во главе со Сципионом, от которого пунийцы ожидают справедливости и заступничества. Напрасно ожидают — спорные земли останутся за Масиниссой, и лишь в одном Сципион Карфагену поможет — возьмёт с царя-разбойника слово, что пока он жив, тот воздержится от дальнейших захватов. Вот вам и плодородная земля по дешёвке, как пытались меня тут, помнится, убедить некоторые — ага, тоже изображу воспитанного и не стану тыкать пальцем. И без этого, надеюсь, понятно, на кого я эдак тактично намекаю?

Беженцами с Эмпория, кажется, весь город наводнён. За грошовую работу чуть ли не дерутся меж собой, через рыночную площадь лучше даже и не ходить без крайней нужды — проходу нет от жаждущих предложить свои рабочие руки. Это днём, а ближе к вечеру от баб-беженок проходу нет — им ведь окромя передка и торгануть-то больше нечем. Черни городской раздолье — за пару медяков далеко не самую страхолюдную на ночь снять можно, если скверной болезни подцепить не боишься. Ведь ясно же, что ни одной мало-мальски смазливой из попавшихся к ним в лапы финикияночек нумидийцы не пропустили, не продегустировав её в ближайших кустиках, а многих и коллективно — ага, по кругу, и не факт, что только по одному кругу…

Нам с Велтуром тоже досталось от Арунтия по первое число — Хренио, будучи у меня на подхвате и решений не принимавший, оказался в стороне. Счастливый человек! Нет, основными-то результатами нашей командировки босс остался весьма доволен, а услыхав, как мы лихо помогли Фамею и заговор раскрыть, и войну с дикарями выиграть, и власть свою в городе укрепить, и небольшую религиозную реформу провести — словом, сделали его по гроб жизни обязанным клану Тарквиниев, изрядно повеселился и тоже явно не был опечален нашей инициативой. Подумав, он даже и мою самовольную импровизацию с закладкой плантаций на Азорах одобрил полностью и безоговорочно, хоть это и взваливало на него непредвиденные хлопоты по подготовке колонизации архипелага. Но от чего тесть хохотал до слёз — так это от того, КАК я саженцы коки и прочих заокеанских вкусностей для азорских плантаций добывал. Точнее — как суффет Эдема САМ сделал за меня эту работу, лишающую его город абсолютной монополии на драгоценные «снадобья». А вышло всё предельно просто. Всего-то и потребовалось для этого, что развернуть перед Фамеем НАШУ карту всего вест-индского региона и показать ему на ней «тайные» места проживания всех тех материковых гойкомитичей, с которыми его подданные торговать изволят. Складывать два плюс два суффет умел. Сопоставив наши новые корабли с картой и нашим знанием обстановки, он мигом въехал в расклад и понял, что мешать нам — себе дороже выйдет. Ну, насколько бы он там ту монополию свою продлил? На год, максимум — на пару-тройку. И это — ценой нешуточной ссоры с Тарквиниями, которым он обязан сохранением и укреплением власти и от поддержки которых она теперь в немалой степени зависит. Да и сам-то Эдем долго ли просуществует без средиземноморского оружия и инструментов? Мне даже не пришлось расписывать боссу реакцию эдемского партнёра — со всей этой немой сценой и мимикой. Это Юльке с Наташкой подробно разжёвывать пришлось весь этот расклад, в чуть меньшей степени Софонибе, в ещё меньшей — Велии и тёще, чтобы до них весь юмор ситуёвины дошёл, а мужику ведь несложно поставить себя мысленно на место другого — особенно, когда понятна специфика. А что в ней для Арунтия непонятного-то? Сам олигарх, сам политик, сам монополист — да он с лёгкостью представил себе эту картину маслом вживую, в лицах и в цвете! Как тут не оборжаться! Суффету Эдема было тогда, конечно, не до смеха, но отреагировал он достойно. Приняв весь этот новый расклад во внимание и сообразив, что в товарных количествах наши собственные плантации нескоро ещё продукцию дадут, Фамей и сам понял, и Совет свой убедил, что с нами надо дружить и всячески нам помогать, дабы оставаться для Тарквиниев нужными и полезными в дальнейшем. Ясно же, что не всё мы сможем у себя акклиматизировать, так что всегда найдётся чем с нами торговать. А что-то и смысла нет выращивать. То же красное дерево и тот же «железный» бакаут растут настолько медленно, что жизни не хватит результатов дожидаться, и тут кубинские леса остаются вне всякой конкуренции. А за десятилетия эдемцы уж всяко приспособятся к изменившейся торговой конъюнктуре.

Гроза же разразилась из-за пустяка — ну, по сравнению с этими основными результатами. Из-за Милькаты велтуровской. Мы-то с ним ведь из чего исходили? Из того, что он — как не от законной жены рождённый — 'самым младшим' считается. Законный сын Арунтия от второй жены — пацан пацаном по сравнению с Велтуром, но он — законный исходно, и оттого котируется выше, а дети от наложниц в карфагенской олигархии практически не котируются. А раз так — какие у его отца могут быть планы на его брак? Казалось бы, логично мы рассудили, да одного не учли — что после некоторых предшествующих событий, не без нашего участия произошедших, позиции моего тестя в олигархических кругах Карфагена ощутимо усилились, да и в наше отсутствие он тоже зря времени не терял и связи неслабые дополнительно приобрёл. Суффетом ему, конечно, не бывать, для этого финикийцем надо быть, да и не нужно это ему, но через связи теневое влияние у него теперь в городе вполне с властью суффета сопоставимо. И теперь даже его 'самый младший' Велтур, оказывается, котируется повыше иных законных олигархических наследников. Соответственно, и брак его стал вопросом политическим, а он взял, да вон какой фортель отчебучил, все планы отцовские на его судьбу тем самым похерив. Меня-то тесть ни в чём не винил, не приказывал он мне невинность сына оберегать, девчонку — тем более, но самого парня отчехвостил похлеще, чем я сам, когда он меня перед фактом поставил. А разве ж я мог не вступиться за шурина? Ну и вступился, за что и сам огрёб до кучи. А тесть — он ведь как на награды щедр, так и на звиздюли, а уж напорист, если в раж войдёт — куда там до него тем финикийцам!

Спасая себя и Велтура от его бешеного натиска, я рискнул напомнить ему, что Карфаген один хрен «должен быть разрушен», а раз так, то хрен ли толку от тех олигархических связей? За 'пораженческие настроения' я схлопотал от Арунтия дополнительную взбучку, но по делу крыть ему стало уже нечем, и он наконец угомонился. Ведь обсуждали всё это уже не раз, и так, и сяк хрен к носу прикидывая, и выходило однозначно, что Карфаген придётся сливать римлянам на хрен. Тут — без вариантов, никак не получается иначе. Разве что только сам город от уничтожения спасти — тут какие-то призрачные шансы ещё прорисовываются, но только при полной и безоговорочной капитуляции с обязательным ДОБРОВОЛЬНЫМ переходом под официальную власть Рима. Полную, на правах провинции, со всеми вытекающими. Приятного мало, ясный хрен, но каков выбор-то? К слову вспомнилось и найденное с Юлькой у Тита Ливия — по весне сто девяносто первого года, то бишь через пару лет с небольшим, когда Рим полным ходом к войне с Антиохом готовиться будет, Карфаген вдруг возьмёт, да и предложит римскому сенату снарядить ФЛОТ, да ещё и ПОЛНОСТЬЮ выплатить всю контрибуцию — ту огроменную, что на пятьдесят лет им рассрочена! Охренели, что ли?! Идиоты, млять, ущербные! Это ж, млять, ещё додуматься надо было! Ведь на карфагенский флот у Рима особый пунктик! Ещё в конце войны, но до инцидента с разграблением севших на мель римских транспортников и Замы, Сципион даже выдачи слонов с запретом заводить новых от Карфагена не требовал, но по флоту его позиция и тогда была жёсткой — двадцать трирем и ни кораблём больше! И напоминать Риму о своей возможности в короткий срок построить и оснастить новый флот — кем для этого надо быть, спрашивается? А по деньгам — это ж вообще как красная тряпка для быка! Примерно одна пятая всей контрибуции будет только на тот момент выплачена — ну, малость побольше, но уж точно меньше четверти. И выплачена не без труда — на первый взнос едва наскребли, да ещё и приличная недостача при взвешивании в Риме обнаружилась, которую там же и занимать у римских ростовщиков пришлось. А тут — после всего этого — вдруг более трёх четвертей СРАЗУ отдать предложат! Типа, не напрягает ни разу! Ганнибалу в войну денег практически не давали, тот почти одним только испанским серебром всю свою кампанию финансировал, а тут — вчерашнему врагу-победителю в виде дани! Ну и как это должно отразиться на римской антикарфагенской паранойе? Это ж каким отсеком спинного мозга думать надо?! Две аттических драхмы или чуть больше полутора карфагенских шекелей в день составляет жалованье хорошего тяжеловооружённого пехотинца-наёмника, и это по максимуму, если кто не в курсе…

Озадачив Арунтия перспективой и необходимостью непременно пресечь предстоящую роковую ошибку сограждан — ему-то в Совете Ста Четырёх отследить и повлиять в нужную сторону вполне под силу, я и сам отбился, и шурина отбил. А так, если вдуматься, то и и так и не озвученный боссом его собственный план — он даже вскользь не упомянул, на ком женить парня собирался, и сам его резкий наезд — хороший признак. Что ж я, собственного тестя не знаю, а Велтур — отца? Он бы не психовал, если бы не посчитал свой замысел насчёт женитьбы сына похеренным, а просто запретил бы отцовской властью и объявил бы ему своё решение. А раз психанул и капитально отругал, не жалея эмоций — значит, менять теперь свои планы намерен в соответствии с изменившимся раскладом, а кому ж такое понравится? Уж всяко не крутому олигарху и политику, давно привыкшему, что у него всё схвачено, предусмотрено и спланировано. А тут — на-ка, папаша, получи сюрприз!

Так оно вскоре и вышло — уже через несколько дней отмечали официальную помолвку Велтура и Милькаты, а через пару недель — и свадьбу. То, что при этом он оказался обязанным мне своим счастьем куда круче, чем мы замышляли исходно, нас, естественно, тоже не опечалило. Фабрицию не вечно в Испании торчать, а кроме Велтура Арунтию особо-то и некем его там сменить, а нам ведь именно там большие дела и предстоят, так что на дальнюю перспективу непосредственное начальство намечается просто идеальное. Но то — на дальнюю перспективу задел, а в Испании нам уже к ранней весне надо быть. Нельзя тут мешкать — другого такого случая может и не представиться.

Хоть и наладил Володя к осени обучение турдетанских новобранцев Миликона, но мало ли чего там испанские инструктора за зиму без него нахреновертят? Шутка ли — из вчерашних мирных крестьян настоящее войско не хуже, а кое в чём и получше римского сделать? Вот весна как раз и покажет, что реально сделать удалось. Сурово покажет, без скидок на неопытность и некомпетентность — в реальных военных действиях, и просрать нам предстоящую войну никак нельзя. Слишком многое в наших дальнейших планах завязано на её удачный исход и всецело от него зависит, а планов этих — громадье, на десятилетия, и всё надо успеть, если мы хотим оставить нашим потомкам динамично развивающуюся цивилизацию современного типа. А воевать не с деревенскими увальнями придётся, а с махровыми лузитанскими головорезами. Один только Вириат в реальной истории полтора десятка лет римлян терроризировал, а ведь и до него было там кому от всей широкой лузитанской души покуролесить, и нам такого счастья на хрен не надо. Мы ж не римляне, нас-то за что?

А пока до весны ещё далеко — можно отдохнуть дома, с семьёй, наслаждаясь заслуженным зимним отдыхом — ага, североафриканским, от нашего подмосковного лета недалеко ушедшим. В море вон купаемся. Юлька тут как-то выдала тираду об изнеженной южной породе, так мои бабы ей это припомнили и ту изнеженную южную породу показали — громче и пронзительнее её самой при входе в воду никто не визжал. Шашлык, правда, вместе с нами лопает — не забывая, впрочем, пошипеть, что «бараном пахнет». Судя по Наташке, реально давно уж притерпелись обе, но Юлька есть Юлька, и если никого не обшипит и не облает за день — так этот день, можно сказать, зря прожит. Вспомнила, конечно, и об американских вкусностях, которых мы привезли мало и которые, само собой, быстро кончились. Типа, больше надо было везти, чтоб и хватило на дольше, и здесь посадить для дальнейшего выращивания. Млять, святая простота! Так бы прямо и позволил нам Арунтий деликатесы редкостные заокеанские вот так вот запросто на дачах в двух шагах от Карфагена выращивать! Сильно подозреваю, что и в Испании хрен он нам это позволит. Спасибо хоть, на Азорах «добро» дал. Тесть ведь — даром, что делами своими олигархическими по уши загружен — руку на пульсе событий держит, и чутьё на перспективу у него — отменное. В карфагенских пирах на своих олигархических междусобойчиках он и сам участвует, да и об александрийских пирах погрязших в роскоши Птолемеев тоже в курсе. Думаю, что и о пирах сирийских Селевкидов он знает достаточно. И спрогнозировать, какие пиры через несколько десятилетий начнёт закатывать дорвавшийся до роскоши римский нобилитет, он и без нашей с Юлькой подсказки вполне в состоянии. И в преддверии такого фарта монополию из рук выпускать? Ради сиюминутных хотелок пусть и образованной и знающей немало полезного, но во всём остальном — обыкновенной кошёлки? Он ведь и из прежних наших разговоров ничего не забыл. Пока мы через Атлантику прогуливались, он в параллель с нами и бананы в Индии заказал — саженцы, в смысле, не одни только сушёные плоды. Наверное, уже и росли бы в его саду, если бы таможня птолемеевская в Египте его контрабандистов не зажопила. Кто-нибудь верит в то, что после этой неудачи он уймётся? Правильно, хрен там! Это надо совсем уж Арунтия не знать, чтоб такое о нём подумать! Ныкая от карфагенской стражи того пресловутого Аристона, дабы на корабль его потом втихаря усадить, да обратно в Тир к Ганнибалу отправить, он и его настропалил насчёт транзита банановых саженцев через владения Селевкидов похлопотать. Типа, кончайте вы там с Ганнибалом дурью военно-политической маяться, а достаньте-ка мне лучше из Индии саженцы ихних бананов, гы-гы!

 

24. Военный совет в Дахау

— После прошлогодних неудач на вашем валу большинство наших вождей выступает за удар в обход. Мы собираемся обойти вашу линию обороны восточнее. Может быть, даже намного восточнее. Некоторые предлагают вторгнуться вообще у самой Кордубы…

— Лихо замахнулись! — присвистнул Миликон, — И вас не смущает римский лагерь с сильным гарнизоном?

— Союзнички! — презрительно махнул рукой лузитанин, — Да ещё и местные в основном, италийцев — горстка. Назика со своей армией отдыхает на южном побережье. Даже если и не поленится поднять её, так пока поднимет — мы вниз по течению Бетиса всю долину разграбим, а пока он Бастетанские горы перевалит — мы уж в обратный путь двинемся. И вот тут — учтите, у некоторых вождей на вас зуб имеется, хотят через ваши земли обратно выйти. Вы готовы?

— Мы-то давно готовы, — этот вариант мы прорабатывали как самоочевидный, так что сюрпризом для Миликона предупреждение лузитанских друзей не стало, — Но уж очень лихо вы размахиваетесь. Какими силами?

— Все лузитаны долины Тага по эту сторону реки, все сопредельные с вами — как раз они-то и хотят обязательно наведаться к вам с тыла, многие с северных берегов Тага…

— Немало! И не боитесь оголить собственные поселения?

— С кельтиберами заключён мир, а с веттонами — и союз. Они пропускают нас через свои земли и посылают с нами несколько собственных отрядов. Нас будет сто тысяч!

— Не будет и пятидесяти, — хмыкнул Фабриций, — А скорее всего — и тридцати.

— Возможно, — не стал спорить лузитан, — Но будет достаточно, чтобы вырезать гарнизон кордубского лагеря, если префект осмелится вывести его в чистое поле.

— Такой глупости он не сделает, — заверил наш турдетанский вождь, — Я его знаю…

— Мы тоже так думаем. Ну и пусть отсиживается в лагере — там он нам не мешает. Мы опустошим всю округу, а ту италийскую колонию, о которой мы договаривались ранее, Ликут обещает…

— Не надо имён, — одёрнул я его, — Все, кому полагается знать — знают. Наш друг — пусть будет так.

— Хорошо, пусть будет так, — усмехнулся посланец нашего лузитанского друга и его собственный племянник, — Ваш друг обещает поголовно вырезать всех италийцев и сравнять колонию с землёй. Вы приготовили то, что обещали?

— Вот здесь указано, где зарыт клад с серебром, — Миликон протянул кожаный свиток, который племянник Ликута принял с особенным удовольствием.

— Такой же будет ждать нашего друга и на нашем руднике, — Фабриций протянул ему ещё один свиток, — Наши люди там будут предупреждены и не окажут сопротивления, но и вы там тоже не хулиганьте. В свитке указан пароль. Вышлете человека на переговоры, он назовёт пароль начальнику рудника и обо всём с ним договорится.

— Никто не пострадает, — пообещал лузитан, — Ничего вашего и сами не тронем, и другим не позволим — всё в целости и сохранности останется.

— Нет, этого как раз не надо — подозрительно будет выглядеть, — возразил мой непосредственный, — Зачем римлянам догадываться о наших с вами особых отношениях? И сожжёте коё-что, и сломаете, и убьёте кое-кого. Вам всё дадут и покажут, что нужно. И даже помогут следы нападения и бесчинств изобразить. Вы только сами от себя ничего не добавляйте — всё и так продумано в лучшем виде…

Продумано всё было и в самом деле досконально — ну, насколько это вообще возможно в таком деле. Мы ведь ради чего пёрлись сюда уже в феврале, наплевав на всё ещё бушующие шторма? Нет, опасность-то не столь уж и велика была, мы ж не на утлой длинной гребной военной триреме плыли, которую и средненький шторм утопить на хрен может, а на добротной большой пузатой гауле, которую утопить — очень постараться надо. Но неудобства! Хоть и не страдаем мы, хвала богам, морской болезнью, но кому ж понравится эта бесконечная болтанка на штормовой волне? Не из мазохизма мы на это пошли, ещё и с семьями из-за этого раньше времени расставшись, а исключительно для того, чтобы иметь достаточно времени для подготовки к предстоящим событиям. А кое в чём — ага, по мелочи — и для подготовки самих событий. Хотя многое было подготовлено и загодя.

Пока мы с Васькиным и Велтуром в Америку прошвыривались и бизнес для Тарквиниев там расширяли и укрепляли, Володя здесь не только чистой разведкой и обучением новобранцев занимался, но и тайной дипломатией. Ну, не сам, конечно, а купцов-лазутчиков Фабриция подстраховывая. Как там в том бородатом анекдоте про трёх альпинистов? Не знаете? Тогда — слухайте сюды. Лезут, значится, в связке по отвесной скале три альпиниста. Верхний орёт вниз: «Эй! Подстрахуй!» Средний в ответ: «Сам подстрахуй!» Нижний: «От подстрахуя слышу!» Вот таким примерно подстрахуем и Володя бывал время от времени для тех фабрициевских тайных дипломатов. А как ещё прикажете с нашими тайными лузитанскими друзьями связываться, дабы и вопросы с ними нужные порешать, и их самих при этом не подставить? В результате же наш тайный друг — прикормленный нами заранее Ликут — уже через свою собственную агентуру настропалил нескольких сопредельных с нами лузитанских вождей напасть на наш «лимес», к тому времени уже законченный и доведённый до ума. Набеги были не только бестолковыми, но ещё и разрозненными, так что потери эти хулиганы понесли немалые, да и Миликон расстарался, развесив «высоко и коротко» на дубах тех пленников, что были познатнее и поавторитетнее, и продав римлянам на рудники остальных. Да ещё и парочку ответных набегов своей конницей устроил — с аналогичной судьбой для взятых в тех набегах пленников.

А лузитанские разбойники к такому не привыкли. Это они должны нападать, грабить и бесчинствовать, а с ними-то так за что? Дикари — народ обидчивый, и изобиженные миликоновским «зверством» сопредельные с нами лузитаны, ясный хрен, воспылали праведной жаждой мести. Но складывать свои героические лузитанские головы при тупом лобовом штурме миликоновского «лимеса» желающих как-то сильно поубавилось, и дальнейший ход лузитанской военно-тактической мысли предугадать было несложно. У кого какие соображения? Правильно, нормальные герои всегда идут в обход. А в обход — это восточнее, это через долину Бетиса, которая куда богаче нашей приграничной автономии. Месть — дело святое, но какая же жаждущая мести лузитанская душа откажется заодно раскуркулить по пути богатеньких и давно отвыкших быть всё время на стрёме обывателей? Хрен их знает, участвовали ли эти наши беспокойные лузитанские соседи в том реальном историческом набеге на Бетику. Каким конкретно путём шло вторжение — Тит Ливий как-то тоже отмалчивается, и об этом мы могли только гадать. А гадать нас не устраивало, нам точно знать требовалось. Вот мы и позаботились о столь нужной нам определённости и предсказуемости. А заодно — и о том, чтобы как можно больше лузитан из сопредельных с нами земель гарантированно прогулялись со своими северными соплеменниками в этот набег, с которого им не суждено вернуться. Чем меньше их останется, тем легче потом пройдёт намеченная нами собственная операция…

— Да, чуть не забыл! — спохватился я, переглянувшись с Хренио, — Надо бы, чтобы обозначилась нешуточная угроза и нашей оборонительной линии с фронта. Нападать не обязательно, но подступить и помаячить, изображая разведку и накопление сил для атаки — нам бы очень пригодилось. Нельзя ли это организовать?

— Ну, не знаю, — озабоченно наморщил лоб племянник Ликута, — Трудно это. Все лузитаны в обходной набег собираются, и мы с дядей для убедительности тоже с ними идём. Кто подготовку к нападению на вас изображать будет?

— А кониев местных с кельтиками нанять? — подсказал я, — Нам ведь не надо настоящей войны, надо только, чтобы ОЧЕНЬ много вооружённых неизвестных появилось и продефилировало перед нашими укреплениями с неизвестными нам намерениями, и так несколько раз подряд — с каждым разом во всё большем и большем количестве.

— Деньги на это — не проблема, — тут же заверил Фабриций, понявший мою мысль сходу.

А хрен ли тут не понять? После разгрома вторгшихся в Бетику лузитан у Илипы — если, конечно, всё пойдёт так, как и должно по реальной истории — каждый день будет иметь значение. В идеале Миликон должен начать своё собственное вторжение в южную Лузитанию сразу же, едва дождавшись гонца с сообщением о победе под Илипой, то бишь о том, что лузитанского удара с тыла не будет. Чем больше операция «Ублюдок» будет походить на блицкриг, тем успешнее она пройдёт и тем в меньшие потери обойдётся. А для этого вся армия будущего турдетанского царька — включая и крестьянское ополчение, а не одних только вояк-профи — должна быть заранее отмобилизована и приведена в полную боеготовность. А на каком основании, спрашивается? Ведь мобилизация — дело большое и нешуточное, требующее немалых подготовительных мероприятий, которые невозможно скрыть и которые должны начаться ещё ДО вторжения лузитан в долину Бетиса. То бишь войны с лузитанами ещё нет, а Миликон осуществляет действия, такой войной чреватые. Подобная инициатива союзников Римом категорически не приветствуется, приветствуется лишь неукоснительное исполнение римских предписаний. И значит, нужна чрезвычайная ситуёвина, такую инициативу полностью оправдывающая. А заодно и убедительно объясняющая скопление БЕЗДЕЙСТВУЮЩИХ крупных сил турдетан у границы, в то время как лишь малые их силы исполняют союзнический долг в глубине римской Бетики. В смысле — достаточные по букве союзнического договора с Римом, но смехотворно малые по сравнению с мобилизованной армией у границы. Вот эту-то ситуёвину, всё объясняющую и оправдывающую, нам и нужно организовать. Типа, мы не хотели, это всё они, проклятые, нас вынудили…

— Ну, если деньги на это вы даёте, тогда — другое дело, — пробормотал лузитан, превозмогая изумление. Шутка ли — мы САМИ финансируем демонстрацию нехилых военных приготовлений против себя же!

О том, что с вождями кониев, которые и должны были дать для этого основной контингент, давно уж достигнута тайная договорённость, не знал даже Ликут. Во-первых, ему об этом знать и не полагалось, а во-вторых, наши контакты с кониями и не нуждались в лузитанском посредничестве. Как-никак, тоже бывшие тартессии, как и турдетаны, да и самих турдетан среди них немало — практически свои. Не любящие римский порядок, но и от лузитанского беспредела изрядно уже подуставшие. То-то удивятся их тайные гонцы, прибывшие донести о попытке лузитан подкупить их, когда Фабриций, посмеявшись, даст им ещё столько же и от себя — с указанием ВЗЯТЬ деньги у лузитан и ИСПОЛНИТЬ то, о чём они просят! Три бутафорских «потёмкинских» деревни уже строятся — ещё на нашей формально территории, но уже за пределами нашего «лимеса» — специально для разграбления и сожжения в ходе заказанной нами показушной демонстрации.

— Сколько на это нужно? — деловито спросил мой непосредственный.

— Понадобится примерно тысяча конных, — прикинул племянник Ликута, — По три шекеля каждому — один шекель вперёд в качестве задатка и два на окончательный расчёт. Ну и вождям надо дать примерно по сотне — трёх с половиной тысяч будет достаточно.

Скорее всего, он нас слегка нагрёбывал — и с рядовыми кониями наверняка за два шекеля договорятся, и с вождями по полусотне сторгуются, и людей наймут на пару сотен меньше, так что и в собственные карманы они с дядей нехилый куш положат, и это мы с непосредственным начальством предполагали исходно, но — хрен с ними, пусть подкармливаются от наших щедрот. Тем лояльнее отнесутся потом к нашим сюрпризам…

— Я даю пять тысяч, — решил Фабриций, — Полторы тысячи вашим семьям и вашим местным друзьям с их семьями на дорогу. Когда всё это начнётся, все они должны, не мешкая, собрать свои пожитки и отбыть на ваши земли в низовьях Тага. Южнее может стать жарко, и не хотелось бы, чтобы ваши при этом пострадали…

— Я понял, досточтимый, — ответил лузитанин, — Мой дядя всё сделает, как нужно.

Понял-то он, конечно, далеко не всё. Наверняка решил, что речь идёт просто о широкомасштабных ответных набегах для грабежа, добычи рабов и устрашения. Ну и пущай — нехрен Ликуту лишнее знать. Обещана ему помощь в создании собственного царства в долине Тага? Ну так слово Тарквиниев свято, и это уже делается. А земель южнее ему никто не обещал, и не его дело, что на них будет твориться…

Получивший деньги лузитан откланялся, Миликон велел дружиннику у входа пригласить всех собравшихся на совет вождей, и мы приступили к собственно военному совету, ради которого и собрались в Дахау. И не в самом городке, не во дворце вождя, а в лагере, в большой штабной палатке, что должно было символизировать чисто военно-походный характер мероприятия. Как будущий царёк, Миликон уже заранее приучал подвластных вождей к повиновению и должному этикету, и во дворце это соблюдалось строго, но на войне не до церемоний, там вообще товарищество требуется реальное, а не показушное, и вожжи формальной субординации во многом отпускать приходится. Нельзя злить тупой начальственной спесью тех людей, которым сражаться и рисковать жизнью за тебя в скором времени предстоит. Вот Миликон и нашёл выход, придав военному совету походный характер, при котором субординация сглаживается и демократичнее становится, сохраняя рациональную суть дисциплины, даже усиливая её, но отбрасывая за ненадобностью идиотскую обезьянью показуху. Молодец, соображает! И вожди его подвластные, если не совсем уж дурачьё, а такие обычно в вожди не выдвигаются, то заметят, выводы сделают и сами со своими людьми таким же манером держаться теперь будут. Ведь предстоит нешуточная война!

— Итак, через пару недель конии дадут мне повод объявить мобилизацию, — начал наш верховный главнокомандующий, — Это даст мне в дополнение к моим пяти сотням настоящих бойцов ещё три с небольшим тысячи ополченцев.

— Больше, досточтимый, — поправил его один из его подручных вождей.

— Я считаю только обученных, — пояснил Миликон, — Ещё пару тысяч свежих новобранцев, конечно, тоже поставим в задние ряды строя, но толку от них…

— Обучатся уже в деле, — заметил другой вождь, — А пока будут обслуживать основной боевой состав и разгрузят его для отдыха между боями.

— Тоже не пустяк! — прокомментировал Володя, — Один лузитанский головорез стоит трёх наших ополченцев, и в первые дни так оно и будет. Но их будет мало, все они будут задействованы, и сменить их будет некому. За пару недель они устанут так, что их можно будет брать голыми руками. Ну, основную массу. Небольшие-то группы, конечно, укроются в горных пещерах и примутся партизанить, но с ними уже справятся наши профессионалы…

— До этого ещё дожить надо, — буркнул верховный, — Конии проводят свои манёвры, жгут наши ложные деревни, мы начинаем мобилизацию ополчения, а лузитаны тем временем обходят наши укрепления с востока. Кстати, на тот край надо бы хорошие силы выделить — вдруг Ликут ошибся, и эти разбойники не пойдут дальше к Кордубе, а сразу же повернут на нас? Я ведь — официально — о них ничего не знаю и заранее двинуть туда войска не могу — нет законных оснований.

— Туда выдвинемся мы, — предложил Фабриций, — У нас шесть сотен хорошо обученных наёмников и три сотни недавно набранных. Остановить не остановим — тысяч пятнадцать их там точно будет, не меньше, но задержим на какое-то время на перевалах.

— Это хорошо, — одобрил вождь, — Хотя бы денёк там продержитесь — я к вам в помощь свои пять сотен пришлю, а ещё через день из Онобы помощь подойдёт.

— Тогда выдвинемся сразу под видом учений и наши сборно-разборные форты на перевалах поставим, — решил наш представитель Тарквиниев, — Первую атаку отобьём, а гибнуть в настоящем штурме им и самим не в кураж. Скорее всего, обойти надумают, так что ты своих лучше сразу на наш открытый фланг направляй, да и людей из Онобы туда же.

— Не только из Онобы — туда уже и из ближайших городков низовий Бетиса подмога подтянется. Я ведь всех тамошних вождей заранее предупрежу, и они будут наготове…

При этих словах Миликона мы с Фабрицием переглянулись и ухмыльнулись. Вожди низовий Бетиса были УЖЕ наготове, поскольку посланцы Тарквиниев успели у них побывать и обо всём договориться.

— Но это на крайний случай, — продолжил демонстрацию своего стратегического гения верховный, — Скорее всего, лузитаны проведут разведку, наткнутся на вашу оборону и пойдут дальше в обход, где их не ждут. А это — уже и в самом деле ближе к Кордубе…

— Наши рудники прикроет Ликут, когда «захватит» их первым, так что за них мы можем не беспокоиться, — проговорил мне вполголоса Фабриций, — Всех наших людей оттуда Ремд стянет к себе и тоже сформирует сильный отряд…

— Тордул с ним будет? — наш самый первый командир, под рукой которого мы начинали свою службу у Тарквиниев рядовыми стрелками-арбалетчиками за шекель в день, оставил о себе наилучшие впечатления, и вояка он опытнейший, матёрый волчара, едва ли хуже ганнибаловских ветеранов, которые у нас с некоторых пор весьма ценятся.

— Будет, но не с ним, — хитро ухмыльнулось начальство, — На него у нас особые планы, — сказано это было столь таинственным тоном, что мне стала очевидна вся бесполезность дальнейших расспросов. Не то, чтоб Тарквинии так уж любили держать своих людей в неведении, на фоне которого ярче видна осведомлённость начальства, не их это стиль, хвала богам, но вот эффектные сюрпризы преподносить они любят. И похоже на то, что мне как раз такого рода сюрприз и приготовлен. Очень похоже, что встретимся мы с бывшим командиром в предстоящих переделках, и поработать нам с ним наверняка предстоит плотно и плодотворно, как и встарь…

— Пока лузитаны будут разведывать обстановку и обходить нас дальше, пока пополнение от своих северных соплеменников и от веттонов примут, пока разберутся и договорятся меж собой, кто у них главным будет — это ещё пара недель пройдёт, — вещал прописные истины Миликон.

Лузитаны — они такие. Соподчинение между их вождями если и существует, то больше в теории, чем на реальной практике. Даже если и подчиняется один другому, то весьма своеобразно, творя всё, что собственной левой ноге захотелось. Ну, я утрирую, конечно — и с другими вождями, и с собственными людьми им при этом считаться приходится. Всякое новое решение у них новых согласований и договорённостей требует, и как они ухитряются при этом вообще хоть какие-то совместные действия предпринимать — одним богам, наверное, известно. Вириат ихний как раз на этом прежде всего и погорит. Точнее — погорел бы, если бы мы предоставили Лузитанию её реальной исторической судьбе. Ведь как в реальной истории было? Только он римлян расколошматит, только мирные переговоры с ними проведёт, только о мире договорится — так его башибузуки тут же буянить почнут, новых набегов, побед и добычи требуя. Не на самих римлян, так на союзников ихних, под римской защитой находящихся. А откажешь им, так они самовольно набег устроят, и хрен ли это тогда за мир? Римляне таких вещей не понимают, с ними если заключил договор — изволь соблюдать, и не гребёт, способен ли ты его соблюсти. Если неспособен — нахрена тогда договаривался и обещал? Считаются эти люди твоими — изволь отвечать за их самодеятельность, раз в узде их держать не умеешь. Вот и нарушаеться будет мир всякий раз с лузитанской стороны, иной раз и против воли Вириата, а в ответе — он. Договор о дружбе и союзе с ним заключили? Царём лузитанским признали? Ну так и чего тогда за хрень происходит, спрашивается? А он — реально не может 'подданных' своих обуздать, даже если бы и захотел! Царь у лузитан — одно название! Вот из-за этой полной недоговороспособности лузитанских вождей и завоёвывали римляне их страну в реальной истории — саму по себе и на хрен им не нужную, но уж очень беспокойную и доставляющую постоянную головную боль. Сколько ж терпеть-то это безобразие можно? Сама же эта нищая Лузитания, даже уже замирённая, и при Цезаре будет давать сущий мизер по сравнению с богатой Бетикой, а проблем с ней будет во много раз больше. Драконовские меры придётся принимать Ликуту для наведения порядка в своём будущем царстве! Нам в нашей части страны — тем более…

— Гонца к Назике я отправлю сразу же, как только конии сожгут наши ложные деревни, — продолжал верховный, — И о нашей мобилизации уведомить, и санкцию на ответные действия попросить. Естественно, валить мы всё будем на лузитан. Поскольку об их обходе мы официально ничего не знаем, предупредить пропретора явно о готовящемся вторжении мы не можем. Можем только высказать свои опасения, а уж как он к ним отнесётся — от нас никак не зависит. В любом случае он не сможет поднять свою армию и выступить в поход сразу же. Будем исходить из худшего — лузитаны вторгаются в долину Бетиса в районе Кордубы, и Назика только через несколько дней после этого получает донесение с гонцом от своего префекта. Ещё несколько дней ему понадобятся на сборы, так что даже при самых благоприятных обстоятельствах он не снимется с лагеря раньше, чем через неделю после вторжения…

— Полторы, не меньше, — прокомментировал вполголоса Фабриций, — И это при том, что узнает о вторжении в тот же день — Ремд пошлёт к нему донесение с почтовым голубем. И сам Назика давно уж ждёт сменщика, и солдаты его на зимних квартирах расслабились и ждут смены командования, а все римляне и латиняне — и отправки домой, и союзников окрестных быстро собрать — дело нелёгкое.

Собственно, на этом и строятся все рассчёты лузитанских бандитов. Год у римлян с мартовских календ начинается, а в должность вновь избранные консулы и преторы вступают в мартовские иды, то бишь ближе к середине марта. Да только закавыка в том, что календарь у римлян — ублюдочнее некуда. Я уже высказывался, кажется, по поводу календаря этрусков? Так у римлян как раз он и был, да ещё и нахреновертили они с ним от себя так, что хоть стой, хоть падай. Там раз в два года добавочный месяц вставлялся, чтоб к астрономическому соответствию год вернуть, но в аккурат во Вторую Пуническую они на эти поправки хрен забили, да так к ним пока и не вернулись. Год их календарный без этих поправок уже месяца на три вперёд убежал, если не на все четыре. Реально на дворе то ли самый конец февраля, то ли самое начало марта, а по римскому календарю уже лето. Уже добрая четверть года, как срок преторских полномочий Сципиона Назики истёк, и он уже пропретором числится, пока новый претор не прибыл. А новый уж четверть года, как избран, провинцию по жребию получил и в должность официально вступил, но Средиземному морю насрать на римский календарь, оно штормит не по нему, а по реальному сезонному, по которому весна ещё только начинается. Это мы на транспортной гауле прибыли, которой те шторма не столь страшны, а у Марка Фульвия Нобилиора армия и военный флот — гребной, маломореходный, который только по спокойному морю и можно безопасно провести. В лучшем случае он только к отплытию готовится. И тут масса факторов имеет значение.

Во-первых, Нобилиор — не из сципионовской группировки. Род старинный, влиятельный, но плебейский, с патрициями Корнелиями не в ладах, хоть и не примыкающий прямо к катоновской группировке. Тем не менее, приятного тут мало. Новая метла ведь, как говорится, по новому метёт. А мести он два года будет — как раз с него по Титу Ливию начнётся привычка римского сената продлевать испанским наместникам их империум на второй год. Облегчать жизнь представителю соперничающего клана Сципиону Назике нет ни малейшего резона, и это не добавит ему служебного рвения в преддверии передачи полномочий.

Во-вторых, новый претор набрал новую армию, а старую ему предписано отпустить в Италию на дембель, и солдаты Назики об этом, конечно, давно уж в курсе. А им ведь нелегко в то лето пришлось. Хоть и спокойно было в Дальней Испании, да в Ближней неладно было. Катон ведь Сексту Дигитию крупно подосрал. Имея под рукой помимо двух консульских легионов ещё и третий — преторский своего помощника, он заварил крутую кашу, унизив и оскорбив подвластных иберов срытием городских стен и разоружением, да ещё и развязав войну с кельтиберами. Имея три легиона, побеждать было не столь уж трудно, вот он и победил, добычу захватил, триумф справил, а расхлёбывать кому всё то, что он в Испании натворил? Сменщику, Сексту Дигитию, обыкновенному претору с одним преторским легионом! А ведь в провинции восстали все племена, обиженные перед тем Катоном! Тут бы нововведеия эти долбодятловские все на хрен поотменять, да старый порядок восстановить, и наверняка договорились бы миром. Но сенат в Риме постановил все решения Катона в Испании в силе оставить, и разве может претор ослушаться воли сената? Пришлось воевать, отстаивая этот катоновский маразм. Вроде бы, и не было крупных сражений, но и в мелких стычках Дигитий потерял добрую половину своих солдат. Вот и пришлось Сципиону Назике выступить со своей армией на помощь коллеге в долину Ибера. То ли сам он оказался способнее, то ли солдаты ему достались дисциплинированнее, то ли само его имя роль сыграло, но действовал он не в пример успешнее коллеги. Пять десятков восставших городов сдались ему, не доводя дело до штурма! Но сражаться пришлось и ему, и его солдаты тоже гибли в боях и выматывались на марше. Победили, закончили войну, вернулись на зимние квартиры, на носу прибытие смены и долгожданный дембель, и тут — снова воевать?!

В-третьих, и местным союзникам римлян выслуживаться сейчас перед пропретором смысла особого нет. Сменщик с недели на неделю ожидается, а он — из противной партии, и их усердие перед предшественником едва ли по достоинству оценит, и лучше уж поберечь силы, дабы выслужиться уже перед ним. Они-то, конечно, не в курсе, что два года терпеть Нобилиора придётся, тот и сам ещё этого не знает, но и за год много чего произойти может, и лучше быть в милости у нового претора. А для этого — отличиться именно под его началом.

В общем, по всем видам выходит, что собираться и выступать в поход армия пропретора будет без особого рвения, а будет ли погонять её сам пропретор — вилами по воде писано. Вся надежда лишь на фактор священных для римлян патронажно-клиентских отношений, установившихся между Сципионами и испанскими городами ещё с конца Второй Пунической. Не должен бы Сципион Назика бросить в беде испанских клиентов своего могущественного и знатного рода. Уж очень это для Корнелиев не комильфо…

— А лузитаны тем временем будут продвигаться по долине Бетиса, — просвещал нас Миликон, — Их, конечно, будет обременять награбленная добыча, но что, если они успеют дойти до низовий раньше, чем Назика перевалит через Бастетанские горы? Местные вожди их остановить не смогут, если мы не окажем им достаточной помощи. А я могу послать туда только половину своих профессионалов — вторая нужна мне здесь, среди наших основных сил. Я, конечно, оторву от души и добавлю три или даже четыре сотни обученных ополченцев, но сильно ли это поможет?

— Ну, лишними-то они там уж точно не окажутся, — проворчал его главный подручный, — Жарко там будет…

— Знаю, — согласился верховный, — Подмогу из Онобы тоже туда направлю. Мне обещают тысячу человек, но не очень-то верится. Хорошо, если хотя бы семь сотен прибудут, а твёрдо рассчитывать будем на пять. И скорее всего, профессионалов там будет не более сотни, а остальные — ополченцы, да ещё и обученные похуже наших…

— Это уж точно, — хмыкнул помощник, — Много тут навоюешь с такой подмогой!

— Знаю и это! Сам бы повёл, да и должен бы сам, но — ты ж понимаешь, что здесь мне нужно быть, с главными силами. Поэтому в Бетику вместо себя Рузира пошлю, а с ним — тебя. Официально командует он — как мой сын и наследник, но на деле — ты.

— Ну, спасибо! Удружил!

— Знаю! Но кроме тебя мне в таком деле довериться некому! И сына посылать не хочется, но надо — если не я сам, то хотя бы он должен там быть вместо меня. Именно потому, что опасно! Во всём прикажу ему твоих советов слушаться и по ним свои приказы отдавать. Если ослушается — скажешь мне, когда вернётесь, и я шкуру с него спущу!

— ЕСЛИ вернёмся…

— Вернётесь, и с победой! — подбодрил его Фабриций, — Наши тоже с вами пойдут!

— Все? Я рассчитывал на помощь твоих профессионалов здесь! — вмешался верховный, — Моих-то со мной горстка остаётся! Если плохие известия от вас будут — сам всех, кого смогу, на помощь поведу, а если хорошие — ни единого дня нам терять нельзя! И в такой момент ты оставить меня собрался?

— Нет, я остаюсь с тобой, и при мне будет треть наших людей. А две трети выступят с твоим сыном. Максим, тебе их вести…

Вот обрадовал, млять! Нет, участвовать-то в этой заварухе я намеревался однозначно — нужно позарез. И среди бойцов наших турдетанских авторитет обновить и поддержать следует, и перед римлянами отметиться, а в идеале — и со Сципионом Назикой познакомиться. И уж, само собой, в лучшем виде перед ним себя зарекомендовать. Ведь сделаем все срочные дела тут — в Рим отправляться предстоит, за освобождением из фиктивного рабства и гражданством. Знакомство с самим Назикой и его протекция тут уж точно лишними не будут. Но одно дело участвовать на вторых-третьих ролях — ну, уж с сотней-то бойцов управлялся уже, помнится в деле с нумидийцами, но тут-то не одну, а несколько сотен Фабриций под командование навязывает! А оно мне сильно надо?

— Привыкай, Максим, дальше — больше будет! — добил меня непосредственный, — И помощник у тебя будет хороший — ты им будешь доволен, — и ухмыляется, стервец!

— Ну так ему бы и поручил командование! — буркнул я.

— Нет, он сам просится под твоё начало, так что кроме тебя — некому.

— Ну, спасибо! Удружил! — отозвался я точь в точь, как помощник Миликона.

— Мы ведь самый худший вариант рассматриваем, но если римляне подоспеют вовремя, то всё будет хорошо! — добавил будущий царёк, поняв меня на свой лад.

— Два разборных форта и все шесть полиболов возьмёшь с собой, — подсластил мне пилюлю Фабриций.

— Наши все со мной? — поинтересовался я.

— Хул и Велтур — с тобой. А Валод остаётся здесь, с нами.

— Разведку проводить? — спросил спецназер, — Так есть же уже кому, вроде, и без меня управиться…

— Разведывать есть кому, а ты мне в городе нужен — поможешь со сведениями от разведки разбираться, — постановило начальство, — Да и от Максима донесение придёт, а кто его прочитает, если тебя рядом не будет? Оно же на вашем языке будет…

— Можно подумать, досточтимый, будто я тебе целый трактат писать буду! — хмыкнул я, — Одна короткая фраза только и будет — крупную записку голубь не потянет.

— Именно поэтому, Максим! Я ваши буквы почти не разбираю, а ты ведь ещё и мелкими напишешь, да ещё и твоим почерком, — почерк у меня в самом деле такой, что не всякий разберёт без должной тренировки, так что тут Фабриций не так уж и неправ.

— Володе, думаешь, мои каракули разбирать легко будет? Ладно, убедил. Дай-ка папирус! — я достал свинцовый карандаш, — Значит так. Если хреново всё будет, я напишу вот это: «SOS» — Володя знает, что это такое. Тогда — шлите подмогу, да посильнее и побыстрее, а мы будем держаться, млять, скоько сумеем. Ну, а если повезёт — если всё загребись будет или хотя бы средней паршивости — короче, если справимся сами, и у вас развязаны руки для нашего дальнейшего плана — тогда вот что будет… Так, Хренио — не подглядывать! Потом увидишь и посмеёшься, когда отправлять буду! — и я со зверской ухмылкой написал безобиднейшую для непосвящённых короткую фразу о хорошей погоде в одном не столь уж обширном регионе. Я ещё не закончил её писать, когда Володя, поняв юмор, сложился пополам от хохота.

— Опять одна из этих ваших шуток, которые только вам и понятны? — въехал непосредственный, — Рассказал бы хоть, что ли?

— Володя расскажет — дня через три после нашего выступления, — мстительно сообщил я, — Смотри, Володя, не раньше! Это тебе, досточтимый, за то, что удружил мне с этим командованием, гы-гы!

— Разбойник ты, Максим! — ухмыльнулся тот, — Но раз заслужил — потерплю. Или дашь всё-таки шанс искупить вину?

— Частично, досточтимый. Так и быть, скощу тебе срок до суток, если ты за это позаботишься о флоте.

— А что там с флотом? — заинтересовался Миликон.

— Бастулоны из южных финикийских городов давно ждут нашего сигнала, чтобы присоединиться к нам, — пояснил Фабриций, — Но на это, сам понимаешь, нужна санкция от Назики. А для неё нужно обоснование. Время ещё есть — я договорюсь с рыбаками кониев, чтобы изобразили лузитанскую пиратскую флотилию. Полсотни ладей, думаю, будет достаточно. Помаячат возле Онобы, в одном месте даже высадятся и сожгут пару бутафорских лачуг, которые мы там специально для этого и выстроим. В общем, обозначат лузитанскую угрозу с моря. Твой гонец к пропретору пожалуется ему и на неё и попросит помощи флотом. А где римлянам взять для тебя лишний флот? Их и самих оголяют — перебрасывают лучшие корабли поближе к Греции, где ожидается война с Антиохом, и оставшихся кораблей едва хватает для борьбы с местными пиратами. И если ты попросишь позволения на вербовку бастулонских ладей с добровольцами — скорее всего, он тебе не откажет. А разве тебе помешает морской десант — догадываешься, где?

— Понял! Действуй, и не мешкая! Он нам и здесь не помешает, если дела пойдут хуже, чем я надеюсь! Я тогда ещё хотя бы пару сотен ополченцев для Бетики выкрою…

О дальнейших действиях, относящихся уже к задуманной в тайне от римлян операции «Ублюдок», особо не разжёвывали. Вчерне план был давно уж проработан, технические и организационные моменты в основном продуманы, а до мелочей всё планировать никто не видел смысла. Всего один хрен не предусмотришь, и реал — он ведь в любом случае внесёт свои суровые и неумолимые коррективы в любой самый детальный и распрекрасный план. Многое ведь, как уже обсудили, и от хода этого лузитанского набега зависеть будет. Все силы, выделяемые для участия в его отражении загодя — оторваны от основных, которым придётся начинать операцию без них. Если их вдруг не хватит — придётся отрывать ещё, и тоже из числа лучших, и они, следовательно, тоже не примут участия в начале операции. А ведь план исходно рассчитывался на их непременное участие в первом эшелоне наступления, и как пойдёт дело без них — известно лишь богам, да судьбе. Получится ли без них вообще задуманный «блицкриг»? Например, как поведут себя конии? Нет, сопротивления-то реального они уж точно не окажут, ведь давно уж с нетерпением ждут нашего прихода, а уж живущие среди них турдетаны — тем более. Пожалуй, даже и помогут, но в каких масштабах? Они ведь там не сами по себе, там их поселения и семьи, и там же — лузитаны. Все ведь в намеченный набег не пойдут, кто-то, да останется, но какая часть — никто пока не знает. А ведь большинство оставшихся составят матёрые мужики, в молодости сами немало покуролесившие и в набегах на дальних соседей, и в прессовке ближних. Опыт, как говорится, не пропьёшь. И уж они-то точно не будут в восторге от сменившейся власти, многие наверняка партизанить вздумают, и фактор их мести «предателям и коллаборационистам» — вопрос серьёзный. Из-за этого, надо полагать, перебздят местные конии и турдетаны помогать нам очень уж активно. Позже, когда всё устаканится, их лояльность гарантирована, но пока всё висит на волоске, пока ничего ещё не решено и не определилось — на их серьёзную помощь в боях рассчитывать нельзя. Это мы на крайняк ретироваться можем, нам есть куда, а куда им? Всех ведь мы не эвакуируем, у самих всё переполнено, и земли Миликона — ни разу не резиновые. Да и не хотят они под римскую власть, о которой давно наслышаны, а кое-кто — и повидал. На хрен, на хрен! А ещё там есть кельтики. Лузитаны их практически не обижают, даже прессовать окрестный турдетанско-кониевский мирняк иногда позволяют, так что лузитанская власть им всяко предпочтительнее нашей. Не до такой степени, чтоб поголовно за неё гибнуть, когда мы придём, но вот позже, когда сравнят турдетанский орднунг с былой вольницей — проблемы с ними гарантированы. И даже не столько с теми, кто к лузитанам открыто партизанить подастся, сколько с теми, кто останется. Днём — типа мирный житель, а ночью — ага, «народный мститель». А это — вялотекущая, но от того не менее кровавая гражданская война…

Об этом мы и говорили меж собой, когда после военного совета, поужинав, болтали «за жизнь» у костра между лагерными палатками. А потом Володя достал из своего баула греческую кифару, к которой пристрастился вместо неизвестной античному миру нормальной гитары:

Песня «Преторианцы» некоего Зайцева, который Барон — не так известна, как «Орёл шестого легиона», но тоже из серии песен наших студентов-историков про Рим. У Юльки на ейном телефоне она тоже нашлась, а понравилась нам куда больше «Орла». Тот по духу — ближе к официозным маршам, а какой же солдат, если только он не зазомбирован до абсолютно бараньего состояния, любит официоз? Те же фрицы в войну куда охотнее горланили «Вен ди зольдатен», чем официально принятый и активно насаждаемый нацистами «Хорст Вессель» — ага, при всей их немецкой дисциплине! Вот и «Преторианцы» — как-то вольнее и жизненнее «Орла». Умели всё-таки наши тогдашние студенты-историки не только лихой текст сложить, но и дух эпохи в нём передать. А эпоха, хоть и не совсем та, в которую мы угодили, да и народ несколько иной, но по духу — вполне злободневно и настрою нашему созвучно.

И у нас такая же примерно хрень намечается. И лузитан у Илипы будет видимо-невидимо, и тяжко нам там придётся, если Сципион Назика со своей армией промешкает и вовремя не подоспеет. И рубиться с ними придётся формально за Рим, менее формально — за будущий миликоновский трон, а уж совсем неформально — о том молчать пока-что надо как рыба об лёд, да и впредь не шибко-то с кем попало откровенно разглагольствовать. Сейчас мы идём исполнять союзнический долг перед Римом — и точка!

А так ведь и выйдет по сути, если рассудить непредвзято. Насрать на Рим, насрать на неплохих в общем-то патрициев Сципионов, не говоря уже о долбодятле Катоне с его подручными долбодятлами, насрать даже на Миликона, если по большому счёту. Разве в них дело? Не за них мы будем воевать, а за своё будущее. А лузитаны — за своё. Оно-то конечно, в Бетику их никто не звал, но — не будем тупыми буквоедами. Не катоновские, чай, долбодятлы. Набеги — неотъемлемая часть их привычного образа жизни, от которого они добровольно хрен откажутся. Позже их потомки — те, кто сумеет смириться с турдетанским порядком, принять турдетанский образ жизни и, следовательно, ассимилироваться среди турдетан — эти, будем надеяться, поймут и оценят перемены по достоинству. Но поймут и оценят уже задним числом, спустя поколения, а сейчас мы идём убивать их предков, а они — нас. Формально — ради спокойствия Рима и ради упрочения его власти над Бетикой испанцы идут убивать испанцев. Ага, «коллаборационисты» против «борцов за свободу».

А потом ведь ещё хлеще расклад будет. Это в Бетике турдетаны на своей земле, и если вынести за скобки власть Рима, то защищают свои дома и своих близких. Но затем начнётся операция «Ублюдок», и она-то уж будет проходить на лузитанской территории. Там лузитаны будут сражаться за Лузитанию, а мы за что? Мы ведь — тоже за Лузитанию, получается. Только они за свою, а мы — за нашу, и это две разных Лузитании, и на одной и той же территории им мирно не ужиться. У них своя правда, у нас — своя, а то, что наша власть получше римской будет, для них ведь не очевидно, да и сам выбор между нашей властью и римской тоже не очевиден. Нет у них сейчас ни нашей, ни римской, а есть только своя привычная вольница, и именно за неё они будут сражаться со всяким, кто к ним вторгнется. В реальной истории это были римляне, но в этой нашей, если всё пойдёт так, как нужно нам, вместо них туда придём мы, и это от нас, а не от римлян, они будут отстаивать и защищать свою лузитанскую свободу. Завоевателями и поработителями — вот кем мы к ним придём, если с их колокольни на это дело глядеть, а другой у них нет и не было никогда. Другую только мы и принесём, да в принудительном порядке им навяжем, и лишь тогда, уже с неё, их потомки смогут понять, каков был реальный выбор их предков, и от какой судьбы их избавило наше вторжение. А сейчас для этих их предков мы — захватчики и душители их свободы. Такова уж судьба цивилизатора…

 

25. Над всей Испанией безоблачное небо

— Не стрелять! — рявкнул я, распознав Ликута. Хорошо хоть, догадался в трубу глянуть, а не то завалили бы сейчас на хрен нашего тайного лузитанского союзника! Это ополченцы турдетанские — лучники ещё средней паршивости, а у нас — профессионалы, теми же лузитанами в своё время и обученные, и луки у них — роговые, уж всяко получше лузитанских. И он хорош! Знал ведь, где на наших уже наткнётся, и не мог выехать один с зелёной веткой в руках! Ага, теперь только сообразил, орясина, млять! Спутников отослал обратно, один к нам едет. Издали ещё выкрикивает чего-то, хрен разберёшь за дальностью — пароль условленный, что ли? Ладно, раз уж узнал я его — не будем мурыжить, выедем навстречу.

У него, конечно, трубы не было, но и он на полпути узнал меня — по бронзовой кольчуге. Ухмыляется, довольный — ещё бы, млять! Нарвался бы на наших соседей справа, простых турдетанских ополченцев — показали бы они ему, что бывает с теми, кто в пароле путается!

— Великий вождь кувшин! Великий вождь кувшин! — на сей раз я разобрал его выкрики. Ну, дундук лузитанский, млять! Если память дырявая — записывать надо! Вон свитком даже каким-то трясёт над головой, не иначе как дюже важным его полагая — значит, грамотный, надо думать! Или хотя бы уж смысл пароля спрашивать, что ли? Это ж надо было до такой степени переврать «на горшке король», гы-гы! А если бы в натуре не на нас, а на мобилизованных пейзан его нелёгкая вынесла? Кто бы стал его спрашивать, чьего это великого вождя он кувшином обозвал? Правда, и Володя хорош — оно, конечно, по приколу было счастливое детство вспомнить, но надо ж соображать, с кем дело имеешь! У римлян тех же для чего пароль в письменном виде даётся? Чтоб ни один дебил не перепутал и не переврал! И это при том, что язык у них там один — всем известная и для большинства родная латынь. А для этого и турдетанский-то не родной, так как ему пароль на русском запомнить? Хрен ли толку с того, что на турдетанский ему на всякий пожарный перевели? Конспирация конспирацией, но с умом же надо! Лучше бы уж, раз такой конспиратор, «зебру» ему назначил — «лошад полосатый» как-нибудь прокатило бы и с ополченцами, из которых добрая половина и сама только так бы и запомнила…

— На голову себе надень этот кувшин! — буркнул я ему вместо приветствия.

— Я разве что-то перепутал? — озадачился лузитанский вождь.

— Ну, как тебе сказать, чтоб не обидеть? Почти всё. Твоё счастье, что прямо на нас вышел. Но — ладно, раз всё обошлось — не бери в голову. Рассказывай!

— Всё сделано, как договарились. Мои соплеменники перегружены добычей и спешно идут к Илипе этим путём, так что выйдут прямо на вас. Я выехал вперёд на разведку…

— А куда они так спешат?

— Поскорее вторгнуться в ваши земли и поквитаться с вами за прошлое. Но главное — поскорее уйти отсюда с добычей. Ещё вчера на юге были замечены передовые разъезды римлян!

— То есть армия Назики на подходе? Это хорошо!

— Для кого как! — хмыкнул лузитан, — Со мной почти пять сотен отличных бойцов, но римлян — легион, и я не для того собирал свой отряд, чтобы положить его в проклятой мясорубке! Я сделал всё, о чём мы с вами договаривались, и теперь хочу поскорее выбраться и вывести своих людей из этой ловушки!

— Никаких проблем, Ликут. Выводи свой отряд прямо на нас.

— Тогда у меня потом проблемы возникнут. Вот спросят меня потом дома мои соплеменники, как это я ухитрился пройти через ваши заслоны без боя, и что я отвечу? Да и не все мои люди знают о наших с вами делах, и я не могу укоротить языки всем. Нужно, чтобы мы ПРОРВАЛИСЬ через вашу оборону и ушли САМИ. Вот здесь у меня карта, — он развернул свой свиток.

— Ясно. Поехали с нами, будем думать.

— Да поскорее надо бы…

— Это я понял. Тем более…

Можно было в принципе обо всём договориться и там, на нейтральной полосе, но карта Ликута — млять, это что-то с чем-то! А обозначено у него на ней немало такого, что так и просится поскорее перенестись на нашу нормальную человеческую карту.

Миновав с нами наши заграждения — как раз рядом с одним из наших фортов переносных проехали — Ликут здорово впечатлился нашими приготовлениями и зауважал нас явно покрепче прежнего. А уж как карту нашу увидел, на которую мы с Васькиным тут же принялись переносить все его пометки, которые он нам пояснял — вообще как-то съёжился даже. Видимо, прикинул уже хрен к носу и въехал, что ожидает остальных лузитан, не имеющих с нами никаких договорённостей…

— Мне никто не поверит, что я прорвался через вашу оборону, не положив доброй трети своих людей и не бросив всю добычу, — озабоченно проговорил он, когда я предложил ему уходить долиной за занятой нами грядой холмов, — А что ваши испугались и не приняли боя на ТАКОМ рубеже — тем более никто не поверит.

— Это лучший вариант — здесь стоят наши наёмники, которые не приучены задавать лишних вопросов, — пояснил я ему, — Тебе ведь нужно поскорее? А с соседями по бокам от нас надо ещё договариваться.

— Я договорюсь, если ты отпустишь меня прямо сейчас, — вмешался Тордул, — Вот этой долиной прямо перед нами пускай уходят. Там, выше по течению, сильный отряд стоит, но мы с их вождём — давние хорошие знакомые. Там нет укреплений, и легче будет разыграть прорыв.

— Значит, я вывожу отряд сюда, вижу укрепления, вы меня обстреливаете, — прикинул лузитан, — Я сворачиваю вправо и веду отряд под вашим обстрелом…

— А если зацепим кого-то? — я тут же въехал, что без эксцессов не обойдётся, — Наши лучники, конечно, получат приказ мазать, но пять сотен — это пять сотен, и по такой толпе в одного промажешь, так в другого случайно попадёшь.

— Обязательно зацепите, — согласился Ликут, — Человек пять мне подраните или десяток, несколько коней, парочку вообще убейте…

— Так то коней, а если людей?

— На всё воля богов. Если кого случайно уложите — значит, судьба его такая, и довольно об этом. Ваш обстрел необходим, и раненые — тоже необходимы. Итак, я бросаю всё громоздкое и малоценное, сворачиваю вправо, и мои конные с мечами и фалькатами наголо несутся по долине на север. Что там делаем?

— Атакуешь, но уже никуда не сворачивая и не увлекаясь, — проинструктировал его Тордул, — Я договорюсь, чтобы по вам дали встречный залп, а потом испугались и разбежались в стороны. Если не будете преследовать, а просто проскочите по открытому для вас проходу — боя не будет. Так, постреляют немного для порядка.

— Подходит тебе это? — спросил я лузитана.

— Вполне. Сам о чём-то вроде этого хотел просить. Только вот ещё что — друг и союзник у меня есть ещё с тремя с половиной сотнями людей. Хорошо бы и его тоже вслед за мной так же выпустить.

— Об этом мы не договаривались, — напомнил я ему, — Но хорошо, присоединяй его к себе, и проскочите вместе. Большими силами и прорыв ваш убедительнее будет выглядеть. Но предупреди его и сам проследи, чтоб не хулиганил при прорыве и по пути домой…

— Я поговорю с ним, и он будет рад без памяти — о наших делах он не знает и гадает уже, треть людей положит в бою или половину. За возможность спасти всех — ну, почти всех — он на всё согласится.

— И тебе своим спасением по гроб жизни обязан будет, — добавил я с ухмылкой.

— Это уж — как водится! — ещё шире ухмыльнулся этот разбойник, — Должен же и я что-то выгадать на этом приключении, хе-хе!

— Хорошо, быть по сему! — решил я, — Ты, Тордул, бери полсотни наших и поезжай к своему знакомому, пусть подготовятся к встрече. А ты, Ликут, возвращайся к своим, зови приятеля, втолковывай ему, что тут к чему, да через пару часов изображайте атаку. Предупреди только, как пойдёте.

— Мой племянник подъедет и предупредит.

— Скажи ему только, чтоб один подъехал и обязательно с зелёной веткой в руке. А то тут тебя самого едва не обстреляли — хорошо, я вовремя тебя узнал. Или ты думал, что все наши солдаты знают вас с племянником в лицо? У нас деревни побольше иных ваших городов…

— Это я уж заметил…

Лузитан понёсся предупреждать и инструктировать своих, Тордул с полусотней отборных ветеранов — к своему знакомому, а я занялся инструктажом нашего отряда. Это вариант мирного пропуска нашего тайного друга мы прорабатывали заранее, а такой — с имитацией боевых действий — требовал особой подготовки. Требовалось ведь ещё и соседей-ополченцев предупредить, что всё схвачено и под контролем, и на помощь нам бросаться не надо, гы-гы!

Двух условленных часов «наши» лузитаны не утерпели — уже через полтора на взмыленном коне прискакал вертящий целым свежесрубленным молодым деревцем племянник Ликута. Ну, часов у дикарей нет, так что в пределах допуска, можно сказать. Я ведь тоже брал время с «ефрейторским зазором» на раззвиздяйство и случайности, так что реально за час подготовился. Но оказалось — не в дикарском раззвиздяйстве дело. На подходе были уже и другие лузитанские отряды, и нужно было спешить. Молодой лузитан ещё не закончил рассказа об изменившихся и требующих ускорить исполнение нашей договорённости обстоятельствах, мой гонец к Тордулу ещё только садился на коня, когда вдали уже показалась лузитанская конница. Хвала богам, пока ещё дружественная…

Племянник Ликута понёсся к дяде договариваться о хотя бы пятиминутном тайм-ауте, дабы мой гонец успел предупредить встречающих на месте будущего прорыва, вождь начал развёртывание конницы а-ля казачья лава, следом выбежала и заняла места между конными лёгкая лузитанская пехота.

— У них есть лучники, и неплохие лучники, — напомнил я нашим бойцам, — Перед атакой они дадут залп и могут зацепить зазевавшегося ротозея — всем укрыться и ворон не считать! Бенат — ты на «пулемёте»! Бить только поверх голов! Ну, все готовы? Трубач! Сигнал!

Турий рог звучит куда гнусавее медного горна, но мы сюда воевать пришли, а не духовой оркестр слушать. Такой же рог и с лузитанской стороны отозвался, их лучники дали залп навесом, а конная лава с лихим гиканьем и посвистом понеслась вперёд…

Ну, чтоб всё идеально вышло, как замышлялось — так, увы, в реале не бывает. Не вышло, конечно, идеала и у нас. И лузитанские стрелы кое-кого из наших зацепили, и наши, хоть и были пущены поверх голов, но то поверх передних голов, а были ж ещё и задние, и кому-то из них досталось. И пращники наши тоже добавили, хоть и били заведомо навесом, не стремясь попасть. И конники дружка и союзника ликутовского, будучи не в курсах, не все вправо повернули, а кое-кто сдуру на наших ломанулся, и этих уж пришлось валить целенаправленно. И один хрен трое успели метнуть дротики, да одного из наших подранить. И при обстреле обходящих нас лузитан, хоть и слева, где у большинства щиты, тоже без чрезмерно метких попаданий не обошлось, и где-то с пяток — однозначно с летальным исходом, да и состояние некоторых из удержавшихся на лошадях и унёсшихся вместе со всеми тоже было под вопросом. И «пулемёт», то бишь пулевой полибол, хоть и задействовали мы лишь один из шести, да и били только по угоняемому лузитанами стаду скота, тоже ещё и кого-то из них зацепил. Но война есть война, даже если она и договорная, и совсем уж без эксцессов на ней не обходится. Да и понимали ведь всё с самого начала, а жертвы случайных эксцессов только правдоподобия нашей инсценировке придают. В целом же сработали удачно. Мой гонец, вернувшийся от Тордула, доложил, что и там всё идёт по плану. Голова лузитанской колонны беглецов уже прошла между расступившимися турдетанскими ополченцами, и дальше её ведут к северу выделенные Ликуту проводники. Выведут чуть восточнее границы нашей автономии, а точнее — северо-восточного края нашего «лимеса», дабы не пропускать через нашу территорию слишком уж явно. А так — ну, облажались, не успели подготовиться, упустили из «котла», а дальше их и перехватывать уже некому, но это мы только этих упустили, а дальше уж — хрен кто через наш рубеж пройдёт!

Вернувшийся вскоре Тордул доложил, что к моменту его отъезда уже и хвост колонны лузитанских беглецов миновал раскрытый перед ними оборонительный рубеж. Без эксцессов, конечно, не обошлось и там — в основном опять со стороны не знавших расклада людей ликутовского союзника. Пришлось вмешаться нашей полусотне, а там уж и Ликут со своим приятелем вмешался, и общими усилиями завязавшуюся было стычку разняли и замяли. В общей сложности здесь и там семь «двухсотых» и полтора десятка «трёхсотых» с нашей стороны и до трёх десятков тех и других с лузитанской. Учитывая вынужденную импровизацию с переменой планов — результат вполне приемлемый.

Тордул как раз и оказался тем самым помощником, которого мне давеча с таинственным видом пообещал Фабриций. Что ж, тут босс удружил на полном серьёзе — о лучшем я и не мечтал. Шутка ли — наш первый отец-командир в этом античном мире, по большому счёту и вывевший нас в здешнем социуме в люди! Как-никак, во всяких переделках нам с ним побывать довелось, и как начальником мы остались им весьма и весьма довольны. А ведь и до нашего появления он был уже матёрым волчарой, да ещё каким! Сам-то он о прошлых подвигах особо не распространялся — общая это черта у настоящих, а не дутых героев, а порассказали мне о нём позже другие. Не ганнибаловский ветеран, в италийском походе не участвовал, но и здесь, в Испании, успел дать копоти во Вторую Пуническую. В конном этрусско-турдетанском отряде Арунтия служил и против обоих старших Сципионов лихо с тестем повоевал. Отметился маленько и против младшего Сципиона, будущего Африканского, но — в связи с переменой политики клана Тарквиниев в Испании — этот этап надолго не затянулся, сменившись переходом местных войск на сторону Рима. Очень своеобразным, правда, как мы и сами имели уже случай убедиться в начале нашей собственной службы Тарквиниям. Было как-то дело под Кордубой… В общем, человек это крутой и повидавший виды, Тарквиниями уважаемый и ценимый, да и сам себе цену знающий, и когда такой человек, да ещё и рядовым бойцом-салажонком тебя видавший и тобой самим успевший покомандовать, САМ вдруг просится под твою руку — это ведь что-нибудь, да значит, верно? Такое — дорогого стоит!

Наши бойцы успели обобрать трупы случайно убитых лузитан и оттащить в наше расположение туши убитого скота, где ими занялась обслуга на предмет свежего горяченького для служивых, когда спереди во весь опор примчались два высланных туда разведывательных разъезда:

— Лузитаны!

Это — уже всерьёз, шутки кончились, начинается дело, ради которого мы сюда и прибыли. Я дал отмашку, сотники облаяли десятников, те — рядовых, напоминая солдатне о её сытном пайке и щедром жалованьи, которое теперь следует честно отработать. Примерно то же самое, только с меньшим упором на звонкую монету и с гораздо большим на урря-патриотическое мозгосношение, наверняка происходило сейчас и у наших соседей, где преобладало ополчение. Там тоже спешно выстраивали густые заграждения из «ежей», в десятый уже раз проверяли амуницию и боезапас, а уж нервничали по неопытности всяко похлеще нашего. Не зря ведь именно наёмники-профессионалы Тарквиниев поставлены на место наиболее вероятной атаки противника! Наши строились споро, но без суеты, с эдакой даже показушной ленцой — пришлось даже слегка поторопить расчёты пяти остальных «пулемётов», выкатывавших свои агрегаты на позицию.

А потом показался и противник, да не просто показался, а внаглую попёр. Это с соподчинением реальным у лузитанских вождей напряжёнка, но связь поддерживать и взаимодействовать меж собой они, если захотят, то очень даже умеют. Факт «прорыва» через наши позиции двух не самых мелких, но и далеко не самых крупных лузитанских отрядов тайной для остальных не оказался. Ведь отряды-то в указанном направлении отбыли? Назад не вернулись? Единичных беглецов и мелких групп тоже не вернулось? Значит — нашли слабое место и вырвались на свободу. А на пятки уже Сципион Назика наступает — с полноценным римско-латинским легионом и союзными вспомогательными войсками! Лузитан больше — не в разы, конечно, но больше. Но это ж сражаться насмерть с настоящей хорошо организованной армией, а разве за этим они вторглись в Бетику? Вторглись ведь, чтобы покуражиться и пограбить, а затем вернуться домой — живыми, здоровыми и богатыми. И если уж попали в ловушку, так прорываться надо через тех, кто слабее — через пейзан турдетанских едва обученных, которые давно уж, поди, обгадились с перепугу, узнав об их приближении! Ну так нахрапом их, нахрапом, как отцы и деды всегда и делали! Ладно, раз так — покажем им едва обученных обгадившихся пейзан…

— Лучники — неприцельный залп! Пращники — залп навесом! Пулемёты — ждать команды! — я мог бы и не командовать сейчас, всё уж давно до исполнителей доведено и разжёвано, и сотники своё дело знают, но — на всякий пожарный, как говорится.

Нам не надо, чтобы лузитаны ломанулись на настоящих пейзан, которые могут и не выдержать, нам — вот сюда, пожалуйста. А для этого наши первые залпы должны быть самыми нестройными и самыми неприцельными, дабы до самого тупого из этих разбойников дошло, что вот здесь — как раз на этом месте — и стоят самые необученные и самые обгадившиеся из турдетанских ополченцев, а значит — вот сюда, пожалуйста! Будь у лузитанских вождей время как следует поразмыслить — вполне могли бы и заподозрить подвох. Но нет у них времени на раздумья, римляне ведь на хвосте, и нет на войне ничего хуже, чем оказаться зажатыми в клещи. Да и дисциплина у лузитан хромает, особенно сейчас, когда надо спешно драпать и добычу спасать, а она ведь уже поделена, и если ты потерял свою долю — это сугубо твои проблемы. И если мешкать, да долго раздумывать, так плюнут разбойники на своих вожаков, другие найдутся, кто поведёт их спасать драгоценные шкуры и награбленное добро. А такое вожди допустить разве могут? И вот — ага, по многочисленным просьбам трудящихся лузитанских масс — звучат команды и гнусят рога, подавая сигнал ко всеобщей лихой молодецкой атаке. И они пошли — хорошо пошли, красиво, впечатляюще! Начали разбег широким фронтом, но уже выгибается вперёд направленная прямо на нас середина, а фланги сжимаются, перегруппировываясь за ней. Был бы при себе заряженный под завязку аппарат — так не утерпел бы наверное, уж несколько кадров, да отснял бы. И хорошо, что аппарата нет — не за этим я тут, совсем не за этим…

— Лучники и пращники — самостоятельная прищельная стрельба! Пулемёты — готовьсь! — прицельность у полиболов похуже, чем даже у пращников — наших пращников, само собой, балеарцев, да ещё и с бору по сосенке отобранных, и для шести наших агрегатов желательно, чтобы атакующий противник сгрудился поплотнее. А тот — рад стараться. Понимают ведь, что копьями их встретят на рубеже, и для прорыва поплотнее масса нужна. Передние уже замахиваются дротиками, за ними многие и этим уже не заморачиваются, сразу же обнажая бликующие под солнечными лучами мечи и фалькаты, а за ними — всё новые и новые, и хрен уже остановятся передние, даже если бы вдруг и захотели — задние снесут и растопчут на хрен!

— Пулемёты — бей! — теперь уже и целиться толком не надо. Пуля — хоть и дура, но в такой толпе всегда своего дурака найдёт, а шесть пулевых полиболов на такой дистанции и по такой цели добрую сотню хороших пращников с успехом заменяют! Целые ряды под пулями и стрелами валятся прямо под ноги следующим за ними, а тем тоже деваться некуда — задние напирают. Единицы только прорываются к нашему рубежу — чтоб тут же рухнуть под меткой стрелой или дротиком. И нету времени у лузитанских вождей план прорыва менять, да и потери уж немалые понесены, и надо же, чтоб не зряшными они оказались, а раз так — вперёд, да поплотнее, сомнём этих турдетан массой и лихостью, как отцы и деды всегда сминали! А победа — она ведь всё спишет…

Нет, кто-то там всё-таки сообразил и повёл свой отряд — ага, вправо, ниже по течению, но и там не одни только пейзане, там наш вождёныш Рузир с помощником и правой рукой Миликона, и с ними — лучшая часть миликоновской дружины, а ещё ниже — дружины вождей с низовий Бетиса со своими ополчениями, а напор ведь уже не тот, и нет уж того первоначального куража. А выше, левее нас — там старый приятель Тордула, и на что угодно спорить готов, что не просто приятель, а бывший сослуживец, повидавший с ним такие виды, которые нам и не снились. И нет у меня как-то особых сомнений в том, что и там тоже всё схвачено и предусмотрено — наверняка рогатки с ежами так понаставлены, что хрен сквозь них продерёшься. А ещё туда ведь и подмога из Онобы направлена, в числе которой около сотни профессионалов — дружинников вождя. Да и узостей больше в тех каменистых верховьях, которые куда легче оборонять. Это Ликута с его дружком выпустили по договорённости, а у этих блата нет, и с ними никто цацкаться не будет. Кое-кто всё-же решил, видимо, попробовать и этот вариант — где-то с пару сотен туда свернуло, тоже плюнув на основную массу. Вот она, лузитанская сплочённость и дисциплина, во всей красе вырисовывается! Каждый в отдельности — крутой головорез, но все вместе, да в чистом поле — доброго слова не стоят. И ещё строят какие-то иллюзии, млять, о сохранении своей независимости и своего образа жизни! Фантазёры, млять!

Но даже и с уходом тех, кто возомнил себя самыми хитрожопыми, у лузитан против нас всё ещё остаётся крепко сжатый кулак, и оставшиеся вожди понимают, что бить надо им, а не растопыренной пятернёй. И все их отряды уже втягиваются в атаку, давя и толкая с трудом продирающихся через завалы трупов передних. Они всё-таки приближаются, и наши лучники уже не всех подряд щелкают, а выбирают лучников и тех, кто готовится метнуть дротик, а подравнивают их фронт пращники, и только полиболы, перезарядившись, продолжают выгрызать в атакующей толпе глубокие бреши. Поначалу в ней преобладали конные, но теперь их изрядная часть образовала завалы, через которые уже карабкается их пехота — лёгкая, подвижная, лихая, но сейчас продирающаяся сквозь затор и потерявшая всю свою стремительность. И затор растёт — теперь уже за их счёт…

— Линейная пехота — на позицию! — надо прикрыть стрелков от чересчур приблизившегося противника, который, того и гляди, дротики метать почнёт. Хоть и есть у всех их малые цетры, но хрен ли это за защита? Скутумы наших копейщиков поменьше и полегче римских, кельто-иберийского типа, но тоже вполне пригодны и для построения типа фаланги, и для «черепахи». Не прямо к рогаткам выдвинулись, а на десяток шагов позади их — эдакие короткие фаланги в четыре шеренги между фортами и редутами, в которые теперь отходят по частям наши стрелки. Первая треть уже оттуда бьёт поверх голов, остальные — ещё навесом из-за строя копейщиков, которых готовы уже подпереть сзади и легковооружённые ополченцы. Противник приблизился на уверенный бросок, и первые шеренги наших копейщиков по команде своих сотников метнули дротики. Их у каждого по два — помимо пики для рукопашки. Следом за первыми пошли вторые, затем — дротики задних, передаваемые передним, а ополченцы начали передавать задним уже свои. После реформы Мария будут случаи, когда римские легионеры одними только пилумами будут отражать атаки галлов и германцев, так и не доведя дело до мечей. Но то — уже профи будут, а не нынешние призывники, да и пилум всяко покруче простого дротика будет. Ещё круче иберийский саунион, и они тоже у нас в обозе имеются, но не на этих же легковооружённых их расходовать! И под дротиками валятся! Вон, трупы уже на самих рогатках повисли!

Наконец первые лузитаны преодолели и рогатки — ага, чтобы оказаться перед стеной скутумов и напороться на пики. Они у наших копейщиков примерно трёхметровые — не с македонского же типа фалангой воюем и не с тяжёлой кавалерией, клином выстроенной, так что шестиметровые сариссы тут заведомо излишни. Всё новые лузитаны преодолевают заграждения, но кураж у них уже не тот — и потери слишком велики, и на наших прекрасно экипированных матёрых наёмников нарваться не ожидали, а ожидали увидеть, сходу смять и покрошить в мелкий салат нестройную и перепуганную толпу наспех обученных и разномастно вооружённых пейзан. Сюрприз, млять! Пики передних, правда, уже унизаны трупами, и их приходится бросить, но продолжают колоть меж их головами задние, а передние обнажили мечи. Ещё не нашего типа, нет ещё их массового выпуска, как нет ещё и нашей промышленности, ещё традиционные для Испании самые обычные гладиусы и фалькаты, но они в умелых и опытных руках профессиональных головорезов, собранных в немалом числе в одном месте…

— Надолго этих разбойников не хватит! — уверенно предсказал Тордул, — У них только первый натиск силён, но если он неудачен — они теряются. Я бы сейчас конницу к атаке подготовил…

— Давай, — кивнул я ему, — Потихоньку, без лишнего шума…

Конницы у нас полторы сотни, среди которых десятка два ветеранов Ганнибала. И ещё десятка два местных, однокашников моего помощника, остальные — обучены ими и не сильно хуже. Это я профессионалов считаю, а приданной нам ополченческой — ещё с сотню наберётся. У противостоящих нам лузитан столько, пожалуй, уже и не осталось, да и деморализованы они, и кони устали, а у многих и изранены — прав помощник, сомнём как нехрен делать!

Правее, где натиск лузитан был пожиже, и их разгромили быстрее, судя по воплям и показавшимся беглецам, контратака уже началась.

— Проклятый щенок! — прорычал Тордул, имея в виду вождёныша Рузира, — Ну куда его несёт! А этот старый хрыч куда смотрит?! — это явно относилось к помощнику Миликона.

— Думаешь, заманивают парня в засаду?

— Может и на самом деле бегут — там их есть кому хорошенько отколошматить. Но я бы на их месте обязательно попробовал заманить. Главный ты, и решать тебе, но на мой взгляд — надо выручать молокососа, покуда его не взяли в клещи…

— Тогда — не будем терять времени! Бери половину конных, ты справа, я — слева! Пехота! До рогаток — вперёд! У рогаток — остановиться! Велтур — командуй тут!

Копейщики отвлекли на себя внимание лузитан, которым было некуда спасаться и которых они методично истребляли, и наши два конных отряда, врезавшись в уже обескураженную толпу с флангов, всполошили и центр, вообразивший, что его окружают. Мы бы так и сделали, по правде говоря, если бы не нужно было выручать вождёныша.

Гнедой Мавр подо мной, всхрапнув, лягнул какого-то пешего, который аж отлетел, а затем вцепился зубами в холку встречной лузитанской лошади, седок которой не без труда удержался на потнике, но защищаться уже не мог — мой меч без помех вошёл в его бочину. Так, один есть! Высвобождая клинок из оседающего покойника, я вскинул цетру, стремясь принять на рикошет фалькату второго, но он вдруг как-то резко раздумал и тяжело рухнул с саунионом, проткнувшим его прямо сквозь щит. Я ведь говорил уже, кажется, что саунион покруче римского пилума будет? А вот этот пеший тут явно лишний! Он и сам это уже понял, да поздновато — обгоняя, я отмахнул ему мечом башку. Ещё одного конного смял и срубил прямо перед моим носом Бенат, а для меня следующего как-то уже и не осталось — прочие улепётывали во весь опор, и мы принялись рубить не столь прытких пеших.

Мой помощник тем временем со второй половиной нашей конницы тоже прорубился сквозь тех лузитан, что посмелее, рассеял тех, кто потрусливее, да ломанулся наперерез преследующему таких же трусов Рузиру. Млять, а ведь если он прав — ему самому, того и гляди, подмога понадобится…

Мы вынеслись на гряду невысоких холмиков, с которой я и осмотрелся. Прямо от нас противник улепётывал, левее — тоже, судя по характерным клубам пыли ещё левее — было от кого. В глубине виднелись колонны лузитан с обозными телегами и гуртами скота, и от них отделялись конные, собираясь в отряд. Только у меня как-то не сложилось впечатления, что атаковать они сейчас намыливаются. Скорее, собрались прикрыть свою добычу и охраняющих её пеших от нашей атаки. Ну и хрен с вами, не очень-то и хотелось, гы-гы! Вот справа, напротив вождёныша и перехватившего его наконец Тордула, мне что-то обстановка не нравится! Эти-то откуда нарисовались? И странно как-то атакуют, слишком уж вразнобой, но лихо скачут, совсем коней не жалея. И многовато их, даже для такой бестолковой атаки многовато!

Мы перехватили их и дали просраться, и они как-то слишком уж легко признали, что здесь им делать нехрен, а дела поважнее ждут их поюжнее и нас, и Тордула с Рузиром. А оглянувшись, я въехал, почему южнее, а не севернее, куда, казалось бы, лежал их путь домой. Там показались уже всадники из Онобы, а с северо-востока им навстречу — какой-то слишком уж ровно построенный отряд, да ещё и под здоровенным знаменем.

— Похожи на италийцев! — определил Бенат, — Из кордубского лагеря, что ли?

Мой помощник уже отчитывал вождёныша — сурово отчитывал, как нашкодившего хулиганистого пацана, потом миликоновский помощник подъехал, начал что-то Тордулу возражать, а двое против одного — это ж разве честно? Я собрался подъехать к ним для восстановления паритета, но тут меня Хренио тормознул:

— Макс, к тебе тут гонец! Не пойму только, от кого и чего ему надо.

Гонец оказался от Рузира. Мы с Васкесом едва из сёдел не вывалились от хохота, когда выяснилось, что он был послан ко мне ещё до нашей атаки, да опоздал и всё это время догонял меня, чтоб передать приказ поддержать их собственную атаку!

— Молодец! — утешил я опоздавшего, — Лучше поздно, чем никогда! — в конце концов, боец ведь честно выполнил полученный приказ, а в том, что он не нашёл нас там, где мы должны были быть, его вины нет.

— А теперь — рассказывай, за каким хреном тебя Геракла изображать понесло? — ехидно поинтересовался я у вождёныша. Но пока тот подбирал слова для достойного его сана ответа, вмешался помощник Миликона:

— Римский гонец передал приказ от Назики — связать боем и не выпускать бегущих лузитан. Он настиг их у самой Илипы, но у него мало конницы, и он не может перехватить беглецов. Это должны сделать мы.

— Класс! Слыхал, Хренио? Это мы, оказывается, над беззащитными беглецами тут изгаляемся! — съязвил я, и турдетанам переводить с русского не понадобилось — сами догадались. Пока ржали, подъехал римлянин и стал на ломаном турдетанском доводить до нас обстановку. Оказалось, что напрасно мы опасаемся подхода тех крупных сил лузитан, которые были тремя скоплениями показаны на карте Ликута — их-то как раз и настиг со своей армией Сципион Назика. Поначалу там было жарко, но на момент отъезда гонца к нам римляне уже сломили сопротивление противника и обратили его в бегство. Те, которых остановили мы, были, конечно, не беглецами оттуда, а передовыми отрядами, выдвинувшимися для разведки и прорыва, а вот беглецы — это те последние, которых мы шуганули.

— Пора разделаться с этими! — спохватился я, указывая на собравшийся плотной массой конный отряд лузитан и пеших с награбленным скотом. Насколько я помнил по юлькиной выжимке из Тита Ливия, отобранную у лузитан добычу Назика должен свезти к Илипе для возвращения прежним хозяевам, если таковые объявятся, а всё невостребованное продадут для дележа денег между солдатнёй. Кто-нибудь верит в то, что ограбленные лузитанами пейзане следуют за ними в надежде вернуть своё от самой Кордубы? Лично я — как-то с большим трудом. В то, что кто-то их известит и будет их дожидаться — как-то тоже. Но как делить невостребованное будут? Нетрудно сообразить, что римлянам и латинянам может запросто перепасть куда больше, чем союзникам, а италийским союзникам — куда больше, чем испанцам. Но та добыча, которую захватим мы — наша. Что с боя взято, то свято, как говорится. Ну так и брать надо, раз дают!

Лузитаны, конечно, имели на сей счёт своё особое мнение, но кого оно интересовало, их заведомо неправильное мнение? Их лучшие бойцы легли в атаке на наш рубеж, а эти тыловые крысы даже экипированы были хуже самых захудалых из миликоновских ополченцев — ну, если честно сравнивать, конечно — пеших с пешими, а конных с конными. Конницу ихнюю мы смели сразу же, пешие попытались было что-то вроде вагенбурга из телег изобразить, но настолько бестолково, что и половины не успели. Часть мы порубили, часть оружие побросала. Три десятка я оставил разбираться с добычей, а сам с Тордулом поспешил к рубежу, где «на хозяйстве» оставался Велтур. Но там всё тоже завершалось — стрелки расстреливали противника из фортов, копейщики держали фронт, а лёгкая ополченческая пехота, которую шурин догадался выдвинуть в прорывы вслед за нашей конницей, охватила противника с флангов и тыла. Кто-то сражался до конца, стараясь продать жизнь подороже, кто-то — хотя бы уж умереть с оружием в руках, кто-то закалывался сам, дабы не попасть в плен, но кто-то и бросал оружие. Где-то с полсотни пленников набралось, и хрен ли с ними прикажете делать? Нам-то они нахрена? Римлянам разве только продать? Пожалуй, так и сделаем — один хрен с Назикой встретиться надо. Но это позже, а пока — есть дела поважнее…

У себя в палатке я достал одну из заранее приготовленных записок — ту, что для победного случая предназначалась. Подаю её нашему «почтмейстеру», тот к лапе голубя вяжет.

— Макс, ты обещал показать, что там написано, — напомнил мне Васькин, — А то один только я не знаю.

— Да не ломай глаза, там же мелко, только Володя и разберёт. Я сейчас покрупнее и поразборчивее продублирую.

— А зачем?

— Тучи видишь? Погода нелётная, и как по ней голубь долетит — хрен его знает. Да и мало ли что в пути случиться может? Охотник подстрелит, коршун сцапает — надо ещё и гонца отправить. Бенат! Ты как, отдохнул? Выбери десяток людей, кто устал поменьше, да дуйте к повару, чтоб накормил вас впрок. Потом возьмёте по два коня посвежее и доставите моё донесение в Дахау. Фабрицию, Володе, хоть самому Миликону — без разницы.

Пока они лопали, я достал кусок папируса и накорябал крупными печатными буквами: «НАД ВСЕЙ ИСПАНИЕЙ БЕЗОБЛАЧНОЕ НЕБО». Хренио прочитал, перевёл для себя мысленно на испанский, въехал — ох и долго ж он хохотал! Ему ведь тоже не нужно разжёвывать, ЧТО начнётся, едва в Дахау получат и прочитают это донесение! Мы ещё только выезжали, когда Миликон уже начинал выдвигать отряды за «лимес», на самую границу. Несколько дней они накапливались там в ожидании сигнала, и только его же ждут и его лучшие силы, оставленные у городка только на случай, если их придётся высылать к нам на помощь. Теперь ясно, что не придётся, а сигнал — вот он, у меня в руках. Именно этой кодовой фразой по радио, если кто не в ладах с новейшей историей, был подан сигнал к началу военного мятежа в Испании — того самого, который привёл к власти генерала Франко. Вот и мне тоже захотелось приколоться, подав тот же самый сигнал к началу операции «Ублюдок», гы-гы! Поржали с Васкесом — с нами он таким же циничным приколистом, как и мы сами, заделаться успел, я свернул папирус в свиток, запечатал, отдал Бенату — всё, главное — сделано.

Гнать туда сей же секунд наши уставшие в бою отряды — глупо. Толку от них, валящихся с ног! И без нас там есть кому быть в первом эшелоне вторжения — зря, что ли, Миликон всё своё ополчение мобилизовал? А мы, передохнув и разобравшись со здешним срочняком, как раз во второй эшелон поспеем.

Пожрали, передохнули, отправку добычи на территорию нашей автономии организовали, да и поехали с Рузиром и римским гонцом к Илипе — с пропретором Сципионом Назикой встретиться. Хоть и сменщик его в скором времени ожидается, но пока не прибыл, именно он в Дальней Испании олицетворяет официальную римскую власть, и все его решения — законны и обязательны. Этот порядок римские наместники соблюдают строго, ведь из-за ублюдочного сдвига римского календаря относительно нормальных времён года каждый из них почти половину своего годичного срока уже не претор, а пропретор. И едва ли Нобилиор отменит решения, принятые Назикой, без совсем уж крайней необходимости.

Ещё не доезжая до Илипы, мы наткнулись на поле боя. Млять, ну и мясорубка тут была! Трупы уже начали мародёрить, но до многих ещё не добрались, и среди убитых лузитан можно было увидеть немало и сражённых ими легионеров, не говоря уже о союзниках италийцах. И снова мне припомнилась юлькина выжимка из Тита Ливия:

— Прикинь, Хренио, официально заявленные потери римлян в этом сражении — семьдесят с чем-то человек. Недурно мухлюют?

— Бессовестно! Я уже насчитал раза в три больше, а поле — вон какое, мы и четверти не объехали. Кто так нагло врёт?

— Тит Ливий. Точнее — те, у кого он переписал.

— Странно. Юля, вроде, говорила как-то, что он близок к объективным оценкам.

— Ну, насколько я могу судить по его «Войне с Ганнибалом», то да — римских ошибок не скрывает, случаев сомнительной правоты — тоже.

— Но тогда он не должен бы врать. И как увязать это с тем, что мы видим? Ты ведь, Макс, видишь то же, что и я? Сколько, кстати, убитых лузитан заявлено?

— Точной цифири не помню, но больше десяти тысяч.

— Так, так! — испанец окинул взглядом поле и прикинул, — Может, и не втрое завысили, но вдвое — уж точно. Но это — ладно, это — противник…

— Пиши поболе, чего их жалеть, этих басурман, как говаривал один наш фельдмаршал и граф.

— Вот именно. Тут ради государственного престижа могут на слово поверить. А как можно свои потери занизить, за которые отчитываться приходится?

— А это смотря как их считать. Можно посчитать всех, а можно — только римских граждан. Спросят ведь в Риме только о них.

— Но я ведь одних только легионеров вижу не одну сотню!

— Правильно, и я тоже. Но в легионах служат и латиняне без римского гражданства, а прочие италийцы — и вовсе не в легионах, а во вспомогательных войсках. Вот ту же Заму взять, где Сципион Ганнибала отметелил. Карфагенские потери оцениваются в двадцать тысяч убитыми и десять — пленными. А римские — официально заявленные — в две тысячи убитых. Ты веришь этой цифре?

— Однозначно нет. Что-то тут не так.

— Правильно, на самом деле Сципион потерял гораздо больше, но посчитаны только римские граждане, без союзников. Вот, такая же примерно хрень, наверное, и тут.

Пока разоблачали — по-русски, конечно — римский мухлёж с потерями, проехали поле и увидели строящийся римский лагерь. Римляне на своих лагерях сдвинуты по фазе. Если хотя бы на одну ночёвку останавливаются — строят лагерь. Не такой капитальный, конечно, как мы возле Кордубы видели, времянку, но со всеми основными признаками лагеря — хоть каким-то рвом, хоть каким-то валом и даже хоть каким-то частоколом, колья для которого легионеры вместе со своей собственной поклажей на марше таскают. Вот и тут они такой же примерно затеяли — ров с валом небольшие, колья — как раз вот эти переносные.

Сопровождавший нас римлянин назвал привратному караулу пароль, и нас впустили внутрь лагеря. А внутри — ну, все римские лагеря, кроме совсем уж мелких, по единому установленному плану строятся, так что кто побывал в каком-то одном из них, тот видел их все. Удобно — не нужно искать, где что находится. Не факт, конечно, что в лагере и сам пропретор, он ведь аж целый император, то бишь человек, наделённый империумом — большой начальник, короче. А большое начальство — оно такое, распущенное, хрен когда доложится подчинённым, куда слинять намылилось. Но нам повезло — Сципион Назика оказался в лагере и даже там, где ему полагалось быть, то бишь в претории. Более того, он как раз к нашему приходу — ну, почти, минут десять только и ждать пришлось — распустил совещание и принял нас.

Ну, мужик как мужик, римлянин как римлянин, патриций как патриций — все они в принципе одинаковы, и если бы не особые патронажно-клиентские связи между Сципионами и испанцами — не было бы особой разницы. Неудачным моментом было то, что повоевали мы вдали от основной мясорубки, и в деле Назика нас не видел. Я-то, планируя своё участие в этой заварухе, рассчитывал в лучшем виде перед пропретором отметиться, да судьба иначе распорядилась. Хотя, уж мне-то грех жаловаться — рядом с наместником-императором вдруг оказался и его квестор, точнее — уже проквестор. Марк Корнелий Руфин, сменщик и приятель моего фиктивного римского хозяина Гнея Марция Септима, помогавший нам в обстряпывании нашего негласного договора, и уже в силу этого не совсем уж чужой дядя! Проквестор тоже узнал меня, сперва прихренел от моего диковатого воинственного прикида, потом заценил юмор ситуёвины и прикололся.

Рузир от имени отца поздравил наместника с выдающейся победой, затем доложил о нашем вкладе в неё. Слегка замялся, правда, при перечислении успехов, поскольку уведомлять римлян о размерах взятой нами добычи в наши планы как-то совершенно не входило, но пропретор всё понял правильно и сам закруглил скользкую тему, сведя её к шутке. В конце концов, и дело ведь сделали немалое! Потом нас пригласили к столу — выпить вина за славную победу, да закусить, чем боги послали, а послали они важному патрицию немало, так что обстановка за столом успела перетечь из официальной во вполне приватную. Тут-то, уже за частным разговором, Марк Корнелий и представил меня Сципиону Назике лично, и тот долго хохотал, въехав в двусмысленность расклада. С одной стороны — он, целый патриций и облечённый империумом наместник провинции, ест и пьёт за одним столом с рабом. А с другой — и раб рабу рознь, и фиктивность моего рабства он разгадал сразу же. А хохотать начал тогда, когда я выпростал из-под своей добротной бронзовой кольчуги, качество которой он своим намётанным глазом вояки оценил по достоинству, чеканную серебряную бирку с именем фиктивного хозяина, как раз и обозначавшую моё рабское состояние. Раб-телохранитель или раб-управляющий — в Риме дело обычное, но раб-военачальник, командующий несколькими сотнями свободных вояк, в том числе элитных профессионалов — такого в Риме не видел никто!

Посмеялись, поболтали, откланялись. На прощание Назика подтвердил Рузиру своё высочайшее «добро» и на активные действия его отца против лузитанских разбойников, не требующие согласования с римскими властями, и на вербовку им добровольцев для сухопутных войск и флотилии. И не просто на словах подтвердил, но и грамоту вручил, в которой латынью по белому было всё это прописано. Её ещё после переданного миликоновским гонцом ходатайства подготовили, да оказии для передачи вождю не подворачивалось, а теперь вот как раз и вручили его сыну и наследнику.

— Над всей Испанией безоблачное небо, говоришь? — подгребнул меня Васкес, когда мы вышли из палатки и угодили под моросящий дождь.

— Ага, оно самое! — прикололся я, и мы оба расхохотались. Не погода, конечно, нас развеселила. Бенат, естественно, ещё и половины пути не одолел, но голубь, если ничего не случилось, вполне мог уже и долететь. И вполне возможно, что уже сейчас из ставки Миликона несутся во все стороны гонцы с приказом о начале операции «Ублюдок». Скоро зачавкают по раскисшей от дождя земле тысячи конских копыт и тысячи солдатских сапог…