— Вы были правы, а я нет, — самокритично признал Миликон, когда его люди оставили нас одних, — А ведь только из уважения к вам, а точнее — даже не к вам самим, а к приславшим вас ко мне Тарквиниям я согласился тогда сделать по-вашему. Представляете, каково мне было объяснять «своё» решение моим людям и тем вождям и старейшинам, кто успел уже тогда примкнуть ко мне? Теперь — да, ваша правота видна всякому и неоспорима, и я рад, что с вашей помощью оказался «прав» и сам перед всеми этими людьми. Но тогда…

— Зато теперь, послушав нас, ты можешь спокойно прогуливаться по всей своей территории, не боясь вступить в недостойную твоего величия субстанцию, — утешил я его, — Да и дышать можешь легко, не зажимая пальцами ноздрей. Разве это не стоило того, чтобы вытерпеть ропот глупцов?

— Стоило, конечно, я ж разве спорю! Но каково было растолковать им, почему нужно сделать так, как никогда не делал никто из наших предков! Ведь одно дело — город, и совсем другое — временный лагерь! Теперь — да, теперь — понятно, — вождь обвёл рукой вереницы стягивающихся к лагерю людей, количество которых впечатляло. Кто налегке, кто со скудными пожитками в дорожной котомке, а кто и на телеге со всем своим домашним скарбом.

Говорили же мы о самом главном пункте устроенного вождём по нашему совету лагеря для переселенцев, который мы, не мудрствуя лукаво, предложили ему организовать по образу и подобию военного римского. А в римском военном лагере главный пункт — не преторий, не квесторий и даже не жилые палатки. Пожалуй, даже фортификационные заграждения лагеря имеют первостепенную важность лишь в том случае, если находиться в нём предстоит от силы несколько дней. В долговременном же лагере, а тем более — в постоянном, самым важным пунктом становится ни разу не героическое, а вполне прозаическое отхожее место. Срать надо упорядоченно. Не в том смысле, что строем на оправку ходить и укладываться в неведомо кем придуманные нормативы времени, как дрочат сержанты вновь призванных салажат в «непобедимой и легендарной», а в том, что делать это следует в специально отведённом месте, а не где кому приспичило. Ни в храбрости, ни в стойкости те же цизальпинские галлы — инсубры с бойями — гордым квиритам не уступают, в качестве оружия — тем более, ещё с лохматых времён научились даже и некоторым подобием строя воевать и не в одном сражении, бывало, сминали хвалёный строй римских легионеров. Многие сражения они у них выигрывали, а вот войны в целом — почти всегда проигрывали. Точнее — всегда, когда не удавалось одержать убедительной победы сразу же. И не в последнюю очередь из-за того, что не могли подолгу оставаться на одном месте. Не только оттого, что сжирали всё съедобное и начинали голодать, но и оттого, что засирали всё вокруг себя — вплоть до эпидемий. И если нужно избежать их — можно несколько дней питаться всухомятку и даже жить впроголодь, пока припасы не подвезут, можно поспать несколько ночей на соломе, а то и вовсе на голой земле, завернувшись в плащ, но нельзя срать где попало. Отправлять естественные надобности там, где положено — удовольствие ниже среднего. Там не обдувает свежий ветерок, вместо пения птиц жужжат мухи, да и пахнет совсем не полевыми цветами и травами — ведь ты на этом толчке не только не первый, но даже и не десятый. В первые дни воякам Миликона приходилось гнать туда желающих оправиться чуть ли не силой, а пару раз даже и драки случались, после которых пришлось показательно высечь виновных розгами. Нелегко прививаются порядок и дисциплина там, где они непривычны. А ведь это — турдетаны, самый культурный народ в Испании. Однако ж — даже их надо приучать к тому, что в лагере, как и в городе, срать можно лишь в специально отведённом для этого месте. Оттого-то и важнейшеее оно даже по сравнению с укреплениями. В первую очередь его показывают вновь прибывшим, а потом уж — всё остальное…

Но и об укреплениях, конечно, тоже никто не забывает — благо, есть кого задействовать на их строительстве. Ведь кто не работает — тот не ест, верно? По подсказке решившего приколоться Володи я, тоже приколовшись, надоумил Миликона приказать закрепить над воротами лагеря доску с вырезанной на ней и прорисованной красной охрой надписью «Труд облагораживает человека» — естественно, по-турдетански и похожими на руны иберийскими буквами. На самом деле лозунг «Arbeit macht Frei», реально висевший на воротах немецких концлагерей, переводится как «Труд делает свободным», но это было бы уже чересчур, и мы остановились на заведомо ошибочном, но ничуть не менее стереотипном варианте. Не обладая нашим послезнанием, вождь нашего циничного юмора, конечно, не уловил, но ему хватило и поверхностного смысла идеи. Для нас же суть прикола была в том, что хотя по своему предназначению миликоновский «концлагерь» и отличался от известных нам немецких аналогов самым принципиальным образом — ни уничтожать, ни морить голодом, ни гнобить непосильной работой помещённых туда людей никто не собирался — технически он всё-же был ни чем иным, как натуральным концентрационным лагерем. А как ещё прикажете разместить, организовать, прокормить и занять полезным делом такую прорву народу, не создавая при этом невыносимых условий для местного населения? Всех, кого можно, Миликон при первой же возможности расселяет по окрестным деревням и договаривается с их старостами о выделении пустошей под новые поселения и под распашку, но дело это непростое и небыстрое, а не проходит и дня, чтобы не подошло хоть сколько-то новых людей.

Прокормить — особая песня. Из-за постоянной опасности лузитанских набегов, местные привыкли выращивать жратвы лишь столько, чтоб хватало самим. А какой смысл богатеть, когда есть кому тебя раскуркулить? Ну и ради чего тогда перетруждаться, обрабатывая лишние площади? Лишней пшеницы у них, соответственно, не водилось, так что кормить «узников» приходилось ячменным хлебом, а на кашу организовывать сбор желудей. Эта «свинская» пища, кстати — вполне обычная и даже нормальная для большинства испанских племён, нормальным зерновым земледелием занимающихся не слишком фанатично. Турдетаны с бастетанами, конечно — другое дело, но в неурожайные годы тоже едят и жёлуди, и никто ещё от этого не умер. Что «еда нищих и дикарей», которую приличному человеку есть в падлу — это да, и чтобы обитатели лагеря не ощущали себя униженными, раз в пару-тройку дней жёлуди едят и охраняющие их вояки, а пару раз и мы с самим вождём их «подегустировали». Ну, не лакомство, конечно, но если правильно приготовлены — есть можно вполне. А если размолоть помельче и немного нормальной пшеничной муки добавить, то можно даже и хлеб печь. Тоже на любителя, конечно, но Бенат вон трескает с удовольствием и ни одной солдатской желудёвой трапезы не пропускает. Родное селение вспоминает, по его словам. Но понятно, что одно дело есть эту «свинскую» пищу изредка как мы с вояками, и совсем другое — постоянно. В этом тоже просматривается аналогия с концлагерем. Но, по крайней мере, никто не голодает.

Поскольку лагерь не только концентрационный, но и полувоенный, он тоже обносится укреплениями по периметру. Уже отрыт ров и насыпан вал, вкапывается частокол — скорее символическая, чем настоящая фортификация. Так, подучить людей фортификационным работам, чтоб потом настоящие укрепления строить умели. Поставили уже и пару вышек, на которых дежурят немногочисленные пока лучники — ага, для полной аналогии не хватает только единобразного обмундирования, рогатых касок, «шмайссеров» и овчарок, гы-гы!

— Если ти путишь плёхо рапотать, ти путишь полючайт сапога в морда! — схохмил Володя — по-русски, естественно — подбадривая землекопов, — Млять, надо было в натуре губную гармошку из дому прихватить! И чего я пожлобился? Не тяжёлая, много места в чемодане не заняла бы, а уж поприкалывался бы всласть!

— Напрасно вы так шутите, сеньоры! — заметил Васькин, — Для вас это шутки, а с вашей лёгкой руки уже и наши солдаты называют этот лагерь Дахау. А он ведь рядом с городом, который восстанавливает Миликон, и он решил дать ему новое название, но ещё не определился, какое именно. Пока он будет думать — может случиться так, что от наших солдат его подхватят и его собственные, а от них — и все жители. И что мы будем с этим делать, если оно вдруг приживётся?

— А ничего не будем, — ответил я ему, — Прикалывались и будем прикалываться, а местные не в курсах, и у них никакой ассоциации не возникнет. Главное — чтоб на деле параллелей было поменьше — понимаешь, о чём я?

— Так уже и на деле наметилась параллель — желудями людей кормим.

— Ты можешь посоветовать лучший вариант?

— Ну, можно ведь развести свиней и кормить желудями их, а людей — уже свининой. Я же видел, свиней здесь разводят. Не понимаю только, почему они мало распространены…

— Может, из-за влияния финикийцев на культуру Тартесса? Коз и овец, как видишь, разводят широко.

— Так свиньи ведь размножаются и растут быстрее.

— Не так быстро, как нужно — еда нужна людям уже сейчас. Да и прокормится свининой с тех желудей гораздо меньше ртов, чем теми же желудями напрямую. Всё понимаю, но пока — не время. Вот позже — да, надо будет внедрить обязательно…

— А кролики? Они ведь желудей не едят, а едят траву, листья там, ветки…

— На них и так охотятся, а разводить — нет традиции. Ладно, допустим, убедим мы Миликона. Допустим даже, что он убедит старейшин, а они — народ. А где держать тех кроликов? Нужны металлические клетки — где напастись столько проволоки? Железа-то хватило бы, но проката-то нет — представляешь, каково ковать её врукопашную? По этой же причине, насколько я понимаю, местные и кур держат мало.

— А курам-то клетки зачем?

— Ты забыл о хорьках и лисах. Какой смысл разводить кур для них?

— Млять! — резюмировал испанец.

К счастью, народ трудности понимал и не выступал. И видно было, что работают на совесть. Успевшие наработать опыт на ограждении лагеря теперь были задействованы на «лимесе». Как и объяснял Фабриций Рузиру, сыну Миликона, укреплённая линия возводилась вдоль всего берега реки. В основном земляная на основе плетня, и лишь в самых ответственных местах с досчатым парапетом — на самом деле прежде всего для тренировки плотников. Ведь в главное-то «досточтимый» пацана не посвятил — что «лимес» имеет чисто символическое назначение. Так, обозначить линию, которую лузитанам Ликута — в соответствии с достигнутой договорённостью — пересекать не следует. Обходить — не возбраняется, но тогда уж и безобразничать только там, не заходя на обозначенную бутафорской оградой территорию Миликона. Но договорённости — это с солидными людьми, а есть ведь ещё и буйная гопота, с которой договориться невозможно в принципе. Сюрпризов от подобной шантрапы нам не надо, поэтому сразу же за «лимесом» возводилась линия небольших, но хорошо укреплённых фортов по образцу будущих римских имперских. Добротным частоколом кроме того обносились вновь обзразуемые деревни переселенцев, по которым со временем должны были расселиться все обитатели «концлагеря». А самые мощные укрепления сооружались вокруг нового города Миликона — на их строительство перебрасывался народ, уже попрактиковавшийся в возведении пограничных фортов.

Но смысл фортификации был не только в целях обороны от набегов. До трети переселенцев прибывало не организованными общинами под руководством своих вождей и старейшин, а индивидуальным порядком, и строительные бригады облегчали задачу организовать их и выявить будущих предводителей. Ведь будущему царю пока ещё не подвластной ему сопредельной территории требовались не просто крестьяне. Требовались военные поселенцы — организованные, спаянные, дисциплинированные и умеющие обращаться с оружием. К счастью, у большинства оружие имелось — копья, дротики и кинжалы, не говоря уже о пращах, были практически у всех. Примерно половина имела мечи или фалькаты с цетрами, а около четверти — шлемы и кожаные панцири. Такие первым делом привлекались к военной подготовке, пополняя войско вождя, но не забывали и об остальных. В ожидании, пока для них будет изготовлено недостающее оружие и снаряжение, их уже занимали во второй половине дня тренировками с учебными деревяшками. А тем, кто пытался отлынивать от таких занятий, ссылаясь на усталость после работ, предлагали попробовать себя в охоте — только не с пращой, а с луком. Естественно, самодельным охотничьим, из тиса, можжевельника или лещины. Тем, кто покажет себя хорошим стрелком, обещался перевод со строительных работ на охотничий промысел. Многие роптали, показывая своих домашних хорьков, а некоторые — и виртуозный навык обращения с пращой, но настропалённый нами Миликон был непреклонен — пращников у него много, ему нужны лучники. А как ещё прикажете производить предварительный набор подходящих людей из народа, в общем и целом к луку непривычного? Нашлось где-то с десяток охотников-горцев, пришедших со своими луками и стрелять из них умеющих, а к ним уж стали поодиночке присоединяться желающие попробовать себя в новом качестве. Особенно, когда вождь объявил о еженедельных стрелковых состязаниях с призами в один гадесский шекель за третье место, два — за второе и три — за первое.

— Теперь понимаете, почему я настаивал на коротком охотничьем луке? — спросил я приятелей, когда мы наблюдали, как позорно мажут новобранцы на первой тренировке.

— Да понятно, что он во много раз легче в обучении стрельбе, чем длинный, — ответил Володя, — Но ведь он же совсем слабенький! Хрен ли это за оружие для настоящего боя? То ли дело длинный английский лук? Из испанского тиса, кстати, делался!

— Ну и сколько лет надо обучать хороших стрелков из него?

— Так то ж снайперов, можно сказать. Он же не для этого предназначен, а для залповой стрелбы издали по большим скоплениям противника.

— К которому ты перед этим вышлешь парламентёра с просьбой вывести своих людей на открытое место и построить их поплотнее? — съязвил Хренио, — Лузитаны так не воюют, и убедить их сделать именно так будет нелегко.

— Да, с ними придётся перестреливаться в зарослях, и тут нужна именно прицельная стрельба, — поддержал я его, — А видимость в лесу не такая, чтобы на большие дистанции стрелять — нахрена он сдался, этот длинный лук?

— Эта слабенькая игрушка чем-то лучше?

— Пусть хотя бы из неё для начала попадать в цель научатся. Из короткого лука это несложно — всё-таки целишься глазом, а не наугад стреляешь, как при растягивании длинного лука до уха. А как научатся — получат лузитанские луки, которые уже неплохие.

— Из которых лузитаны всю жизнь стреляют.

— Вот и пусть подтягиваются потихоньку к их уровню. А лучшие стрелки получат потом луки ещё лучше — из рогов горного козла или из антилопьих. Тесть обещал заняться этим вопросом плотно…

— А что это даст? Роговой лук просто сильнее деревянного, вот и всё. Дальнобойность в лесу бесполезна, а попасть из него ничуть не легче, чем из слабого.

— Смотря в какую цель. Представь себе, что мы с тобой перестреливаемся в лесу, и оба в шлемах и кожаных панцирях — таких, что слабый деревянный лук их не возьмёт, а сильный роговой — вполне. При этом у тебя деревянный, а у меня — роговой. Тебе, чтоб вывести меня из строя, нужно попасть мне или в гребальник, или в руку, или в ногу, а меня и туловище твоё вполне устроит. Ну и кому легче?

— Ну, если только так…

— А ты как думал? У лузитан преимущество в стрелковом опыте, на которое они будут крепко надеяться, а мы его у них подло скоммуниздим — тем, что наши стрелки будут стрелять в более крупную мишень. Для этого и нужен более сильный, но тоже короткий лук, из которого нетрудно научиться стрелять.

— Макс, там не так всё просто, — заметил Васкес, — Тугой лук быстрее утомляет стрелка, и простая физическая подготовка тут не поможет. У меня был один знакомый спортсмен-лучник, так он говорил, что в стрельбе из лука задействуются не те группы мышц, что обычно. Условно говоря, штангист-тяжеловес может оказаться слабаком для стрельбы из тугого лука. Пару раз выстрелит, а на третий уже сил не хватит.

— Гм… Даже так? Ну, тогда тем более пусть тренируются сперва на слабеньких самоделках. Поднакачаются слегка на них — перейдут на более тугие. Иначе-то как?

С чем у турдетанских переселенцев не было ни малейших проблем, так это с метанием гальки пращой и дротиков. Этому они учились сызмальства. Возможно, они были и худшими пращниками, чем балеарцы, и худшими метателями дротиков, чем нумидийцы, не говоря уже об африканских неграх, но для крестьян они управлялись со всем этим очень даже неплохо. То, чему римского новобранца приходилось учить, эти уже умели. Неплохо обращались они и с пикой — не слишком длинной, метра где-то два с половиной. Впрочем, тут уже приходилось переучивать — ведь вилами крестьянин орудует обеими руками, а требовалось одной — во второй будет щит. И не лёгонькая цетра, а куда более увесистый большой щит кельтского типа — поменьше и полегче римского скутума, но того же примерно класса. Ведь из тех, кто не станет лучником, будет формироваться главным образом тяжёлая линейная пехота — полегче и попроворнее римских легионеров, но в целом аналогичная им. А вот бою на мечах учить приходилось практически всех. Это у дикарей всякий мужик — воин, а турдетаны — народ преимущественно крестьянский. Имели-то оружие многие, но владели им гораздо хуже тех дикарей, и это видно было сразу. А задача предстояла куда сложнее, чем у римлян — тяжёлая пехота Миликона должна была уметь рубиться не только в строю, но и врассыпную. Для этого и щит полегче римского скутума, для этого и меч подлиннее гладиуса. Мы уже познакомили вождя с нашими мечами и продемонстрировали ему их преимущество перед традиционными. Понятно, что всего сразу не охватить, но со временем неизбежно перевооружение его воинства единобразными мечами установленного образца. А пока будущие турдетанские «легионеры» мутузят ни в чём не повинные столбы и друг друга деревянными учебно-тренировочными мечами. Занятия обязательны и для тех, кто уже расселён по деревням — ага, аракчеевщина, млять. И это ведь ещё до настоящей строевой дело не дошло — так, походной колонне их только пока учат, в которой интервалы достаточны, чтоб обойтись без шагания в ногу…

По поводу строевой у нас в самом начале целая дискуссия вышла. Нет, что для тяжёлой линейной пехоты она нужна — тут разногласий не было. Без строя не укрыться от плотного обстрела «черепахой», не отразить атаки конницы и не обойтись малыми потерями в бою с пехотой. Но Васькин предлагал сразу же начать обучение новобранцев полноценной строевой, как в современных армиях. Мы с Володей прикинули хрен к носу, вспомнили собственную срочную, переглянулись и поняли, что понимаем друг друга без слов — и сообщили Хренио, что он, как всегда, охренел. После чего объяснили ему предельно популярно, то бишь на пальцах, что парады никому на хрен не нужны, и дрочить шагистикой людей, к ней непривычных — ага, «сено-солома» — это самый верный способ отбить у них всякую охоту к обучению. Крепостничества тут как-то не завелось, законов против бродяг как-то тоже, не восемнадцатый век ни разу, так что из-под палки людей муштровать — разбегутся на хрен и будут правы. Хоть и дисциплинированы турдетаны по сравнению с прочей буйной дикарской вольницей — всё-же не настолько, чтоб делать из них зомбиков-болванчиков. А чтобы такой хрени не происходило — надо, чтобы люди не тупо выполняли команду ненавистного унтера с палкой, которого тогда в первом же бою первого же и укокошат, а ПОНИМАЛИ, для чего нужны эти «сено-солома». Чтоб постояли под обстрелом, чтоб получили фингалы от тупых учебных стрел и дротиков, чтоб убедились, что без «сена-соломы» и прочих сомнительных «прелестей» шагистики не получится слитного и слаженного плотного строя, без которого тяжёлому линейному пехотинцу в бою не выжить. Вот тогда — поняв и убедившись на собственной шкуре — люди воспримут правильно, вытерпят и научатся. А парады, все эти дурацкие церемониальные марши с идиотским выбиванием пыли из плаца, ни для каких практических целей на хрен не нужным — пусть этим римляне своих зомбированных задротов сношают. Доиграются они с этим в конце концов, когда начнутся солдатские бунты, первыми жертвами которых будут ненавистные центурионы, а без них развалится и армия. Нам такой обезьяньей игры в солдатики и на хрен не надо.

Увлёкшись зрелищем фехтующих на мечах новобранцев, мы не утерпели и тоже присоединились к занятию, дабы показать класс вчерашним пейзанам, а заодно и поразмяться самим. Но делать этих неумех нам быстро наскучило, и мы пофехтовали друг с другом, а потом, размявшись — с нашими бойцами.

— Ты только не поддавайся мне слишком уж явно, — предупредил я вполголоса Бената, когда мы встали в пару с ним, — Это заметно со стороны, а деревянным мечом ты меня не убьёшь.

— Ну, калечить тебя мне бы тоже не хотелось, — так же тихо заметил кельтибер, принимая боевую стойку и едва заметно ухмыляясь, — Хотя, ты ведь парируешь удары и МЕЧОМ…

Естественно, я так и делал. А как ещё прикажете выстоять в поединке с этим прирождённым головорезом, если не устраивать с ним вместо настоящей тренировки заведомого театрального спектакля? Только так и можно, широко применяя непривычные ему фехтовальные приёмы, в античном мире не прижившиеся из-за плохо приспособленного к ним античного оружия, но для моего — вполне подходящие. И даже такое бесспорное преимущество не давало мне существенного перевеса над этим уникальным самородком — так, лишь более-менее уравнивало наши возможности. Да и то — выбрав момент, когда это не будет заметно для зрителей, он мне всё-же слегка поддался. Типа, спас мою начальственную репутацию. И ведь в натуре — я успел здорово вымотаться, и сражайся мы с ним совсем уж всерьёз — он бы меня, скорее всего, дожал…

— Уфф… Если все твои соплеменники таковы…

— Не все. Лучше этих, намного лучше, — кельтибер презрительно скосил взгляд на турдетанских новобранцев, — Но если их хорошенько обучить и не пожалеть на это сил и времени, то даже НЕКОТОРЫЕ из этих смогут противостоять нашим ОБЫЧНЫМ бойцам. А меня — из тех наших, с кем мне доводилось состязаться — делали только пятеро, да ещё троим изредка удавалось это случайно. Это не моя заслуга — порода такая. Видел бы ты моего отца в его лучшие годы! Мало кто мог его одолеть, да и деда тоже. Только такие же, но ещё лучшей породы, а таких немного. Вот в тебе кое-какие задатки есть, хоть и не такие, как у меня и моей родни…

— Ты думаешь?

— Это заметно — у меня ведь глаз намётан на такие вещи. Ты можешь входить в то состояние, когда обостряется реакция, угадываются движения противника, а собственные движения делаются легко и без раздумий. Труднее, чем я, и не так хорошо, но кое-что всё-таки можешь. Тебя я, пожалуй, смог бы хоть чему-то подучить.

— А их сможешь? — я мотнул головой в сторону мутузящей столбы бестолочи.

— Этих — нет. Не потому, что не хочу, а потому, что невозможно. ЭТО — или есть от рождения, или нет. Если нет — научить этому нельзя. Ты думаешь, я не пробовал учить этому тех своих соплеменников, кому этого не дали боги? Пробовал, и не раз! И мой отец пробовал, и дед — бесполезно! Они даже понять не в состоянии, как это получается у меня, а я долго не мог понять, почему не получается у них. Если бы этому можно было научить — я бы и в своём племени стал большим и уважаемым человеком. Учил бы сынков вождей и старейшин и был бы с ними в большой дружбе…

— Пытался и не получилось?

— Хуже! У нас ведь ценится боевое мастерство. Ну и представь себе, как к тебе отнесётся бестолковый вождёныш, который на твоём фоне выглядит — ну, получше этих, конечно, но гораздо хуже, чем ему хочется самому. И как к тебе отнесётся его важный папаша, который хотел, чтобы ты сделал из его балбеса великого воина? А разве я виноват, что у них такая порода? Плохо служить тем, кто хуже тебя, да ещё и завистлив! Я ведь чего так охотно к тебе на службу подался? Ты такие вещи ПОНИМАЕШЬ и обиды не держишь. Поэтому у тебя служится хорошо. Но учить ЭТИХ — пусть их лучше учат те, кто НАУЧИЛСЯ сам. Такие — научат тому, чему научили их. Вот вы собираетесь учить эту бестолочь воевать строем — как римляне — и правильно делаете. Даже хорошо обученного, я в поединке легко сделаю любого из них. Двоих — скорее всего. Троих — ну, тоже шансы неплохие. Но против обученного строя мне ничего не поделать, как бы я ни тужился. Кого-то, конечно, успею убить прежде, чем убьют меня, но много ли мне будет от этого радости? А если им ещё и мечи дать такие, как у тебя и твоих друзей…

— Это намёк?

— Ну, мне бы не хотелось выглядеть наглецом, но — хорошо бы. С ТАКИМ оружием я, пожалуй, рискнул бы выйти и против четверых.

— В ближайшее время вряд ли получится…

— Да ничего, я подожду, — ну и что прикажете делать с этим вымогателем? Он ведь подразумевает не только тупой угол заточки «сильной» части клинка, как раз и позволяющий принимать удары на неё, а ещё и материал. Но Укруф остался в Карфагене, а Нирул переберётся сюда только на днях, и ему ж ещё обустроиться на новом месте не один день нужен. Ну и где я возьму бериллиевую бронзу без них?

— Римляне! — предупредил присланный начальником привратной стражи посыльный. В ворота как раз въезжали несколько римских верховых во главе с начальником в традиционном красном плаще.

— Почему-то я так и подумал, что найду вас здесь! — прозвучало вдруг знакомым голосом по-гречески, — А этруск не с вами?

— Он в Гадесе, почтенный, — ответил я Гнею Марцию Септиму после того, как справился с изумлением. Поди узнай его во всаднике, облачённом в военную экипировку, когда в палатке римского лагеря я видел его только в цивильном одеянии! Для наших и турдетан я негромко добавил:

— Аккуратнее с разговорами — он не первый год в стране и может знать язык.

— Я прибыл проверить, как здесь обустраивается Миликон, — пояснил римлянин, — Должны же мы знать состояние дел наших союзников и федератов. Вижу, неплохо вы тут развернулись…

Проквестор ловко соскочил с коня и передал повод одному из сопровождавших его римских солдат, у которого его принял слуга.

— Так, так! Военный лагерь? Ну, до нашего порядка, конечно, далеко, но для начала не так уж у вас тут и плохо, — заметил Гней Марций, осмотревшись вокруг, — Вижу, что общение с римской армией идёт испанцам на пользу. А это ваши рекруты? Ну-ка, дайте-ка и мне поразмяться!

Вооружившись поданными ему деревянным мечом и плетёным из прутьев щитом, римлянин примерился к ним, сделал несколько пробных движений и включился в тренировку, проявив весьма недюжинные навыки в обращении с оружием. Одного за другим он играючи сделал пятерых недавних крестьян, и видно было, что это он ещё их щадил. Серьёзный боец! А впрочем, чего ещё ожидать от римского всадника — не просто кавалериста, а представителя превилегированного всаднического сословия?

— Сразу видно новобранцев! — заценил он побеждённых противников, — Настоящие воины здесь есть?

— Володя, не покалечь его! — предупредил я спецназера, явно оживившегося от предложения помахаться с римлянином.

— Тогда я лучше — пас. А то, млять, в натуре ещё увлекусь…

— Я очень устал, — заявил мне Бенат, когда я взглянул на него.

— Это ты-то?

— Максим, ты ведь замечаешь, когда я тебе поддаюсь. И он тоже заметит. Но ты всё понимаешь правильно и воспринимаешь нормально, а он может обидеться, как и наши вожди. Я ведь сыт уже этим по горло. А если он заставит меня драться с ним всерьёз, то я его и деревяшкой — ну, убить не убью, но изувечить могу запросто. Лучше уж ты сам им займись. Двигается он ловко, но с твоей манерой боя незнаком — пожалуй, я бы даже рискнул поставить на тебя.

Васькин незадолго до появления проквестора отлучился куда-то по своим делам, так что деваться мне было некуда. Ох, млять! Собираясь в перспективе вооружать армию Миликона более дешёвым железным подобием НАШИХ мечей, мы и учебно-тренировочные внедрили соответствующие, так что меч был привычен, но вот щит — ни разу не цетра, а гораздо более громоздкий аналог скутума, привычный римлянину, но непривычный для меня. Против неумелых пейзан это не имело принципиального значения, но сейчас-то передо мной ни разу не пейзанин!

Я едва успел поддёрнуть вверх проклятый «скутум», принимая на него стремительный удар противника, и принял его, конечно, не на середину, где у настоящего щита был бы умбон, и даже не на край, который тоже был бы окован металлом, а просто на плоскость. А второй удар мне пришлось парировать уже мечом — хвала богам, всё-же «сильной» частью. У Гнея Марция глаза полезли на лоб от столь кощунственного попрания античных фехтовальных традиций, и я воспользовался кратким мигом его замешательства, чтобы, продолжая движение отбива, отжать его меч в сторону своего щита и тут же полоснуть его по руке — почти стандартный сабельный приём. Уфф! Удачно вывернулся! Затянись схватка подольше — у этого ловкача были бы хорошие шансы меня уделать…

— Ты привык к более лёгкому маленькому щиту, — определил он, отдышавшись.

— Ты прав, почтенный. Я служил в лёгкой пехоте.

— Тогда понятно. Но кто тебя учил принимать удар на меч? Будь это настоящий бой — ты бы испортил его.

— Зато остался бы жив и подобрал бы после боя неиспорченный. А много ли толку от неиспорченного меча мёртвому?

— Тоже верно! — усмехнулся римлянин, — Но ведь ты испортил бы при этом и мой, и тебе пришлось бы выбирать из двух испорченных мечей.

— Жизнь дороже, — возразил я, — Да и велик ли вред от небольших зазубрин у самой рукояти? Зачем их стачивать? Рубим-то мы той половиной, что у острия, — рассказывать ему о средневековых мечах, у которых «сильная» часть вообще не затачивается, я не собирался. Показывать свой — тем более. У меня и для Бената-то запасного меча пока нет, не хватало только ещё и этому зависть разжигать! Дарить ему свой я уж точно не стану!

К счастью, обошлось. «Уев» меня моей «неправильной» манерой боя, он вернул себе утраченный проигрышем кураж и в тонкости совать нос не стал. По его просьбе мы, включая и успевшего вернуться Хренио, присоединились к его людям, дабы показать ему окрестности. Вид нашего «лимеса» Гнея Марция озадачил:

— А почему на этом берегу? Разве тот берег не наш?

— Наш, но там труднее обороняться и держаться до подхода подмоги. Зачем нам лишние потери?

— Мне кажется, этим лузитанских разбойников и здесь не сдержать.

— Эта линия задержит их и даст нам время подготовить им встречу. В неудачном для нас случае — задержит их на обратном пути, и погоне будет легче нагнать их.

— Ну, если только так… Хотя — для начала неплохо. Я ожидал худшего. Довелось опробовать в деле?

— Не здесь — немного дальше, — я указал ему направление выше по реке, и мы поехали туда.

— У вас уже и форт есть? — изумился римлянин, увидев вдали первый из наших опорных пунктов.

— Этот и ещё парочка, почтенный, — я имел в виду уже готовые и функционирующие, не касаясь ещё доброго десятка строящихся или намеченных к постройке.

— Неплохо! А где было нападение?

— Не доезжая до него. Вон, где люди чинят вал.

— Одно было нападение?

— Три мелких и одно посерьёзнее, — о том, что к этому последнему нападению мы были готовы заблаговременно, поскольку были предупреждены Ликутом, я дипломатично умолчал. Зачем римлянам знать о наших непростых и неоднозначных взаимоотношениях с НЕКОТОРЫМИ лузитанами, о которых и из своих-то знают лишь единицы?

— И каковы результаты?

— Да вон они — висят на деревьях, — я указал на ту сторону реки, где на опушке леса успело ощутимо прибавиться повешенных «высоко и коротко» бандитов.

— Надо было распять их на крестах, как принято у нас. Иначе непонятно, кто они такие и кем казнены. Я слыхал, что и лузитаны тоже удавливают своих преступников подобным образом.

— Они — у себя, мы — у себя, — возразил я, — Кто ещё мог повесить разбойников на турдетанской территории кроме самих турдетан? Всё, как положено по закону!

— Варварский закон! Ладно, вас оправдывает то, что НАСТОЯЩИХ законов — наших, римских — вам изучать некогда, и они могут и обождать, а пока вы не обучены им — судите и казните, как умеете, — не стал спорить проквестор, по которому и так было видно, что брюзжит он лишь для порядка, а на самом деле вполне доволен.

Ещё довольнее он оказался, когда мы подъехали обратно к строящемуся городу Миликона, и он заценил укрепления:

— Неплохо! Для начала — совсем неплохо! Без осадных машин я бы даже подступать не стал. А откуда у лузитанских дикарей возьмутся осадные машины? Да, когда Миликон закончит строительство — здесь можно будет удержаться даже при ОЧЕНЬ серьёзном набеге. Неплохо! Я слыхал, что Миликон решил дать городу новое название? Что ж, он восстанавливает его из руин, можно сказать — строит заново, так что имеет на это полное право. Как его назвали?

— Дахау, почтенный! — бодро и с самым серьёзным видом доложил начальник привратного караула, отчего мы прыснули в кулаки.

— А что смешного? — не понял Гней Марций.

— Ну, вообще-то мы так называем тот лагерь, в котором ты уже побывал, — пояснил я ему.

— А вот это — правильно, хорошо придумали! — неожиданно одобрил римлянин, — У нас тоже многие города выросли из бывших армейских лагерей, и это настоящая римская традиция! Я доложу претору — он будет доволен. Ну-ка, ещё раз название города? — раскрыв навощённую дощечку, он нацарапал на ней стилосом под нашу диктовку большими латинскими буквами «DAHAU» и постановил:

— Так тому и быть! А теперь — поехали, посмотрим, что у вас там внутри этого вашего Дахау!

Никаких великих тайн, которых не полагалось знать римским властям, ни у нас, ни у Миликона в городе завестись ещё не успело. Сюрприз ожидал не проквестора, а вождя, наверняка собиравшегося назвать город совсем иначе. Но римляне — народ упрямый, типа «как сказал, так и будет», а тут ведь не просто сказал, тут уже и записал, да ещё и на глазах у собственных солдат, а это — уже не шутки, это уже серьёзно. Спорить с представителем римской власти Миликон едва ли станет, жаловаться претору — тем более. Скорее всего, чтобы не терять лица, сделает вид, будто сам так решил — Васькин явно оказался провидцем, гы-гы! Да и хрен с ним, пускай. Дахау — так Дахау…