— Млять, ну вынь хрен изо рта, когда с людьми разговариваешь! — проворчал я, слегка подкручивая туда-сюда рукоятку — несущая частота, как и следовало ожидать, таки слегка гуляла, отчего сообщение становилось то громче и отчётливее, то тише, вплоть до полной неразборчивости.

— Бу-бу-бу-бу-бу-бу… В общем, когда тебя штормом занесёт на хрен в Арктику, то передавай от меня привет белым медведям! Приём! — я наконец поймал волну так, что голос Володи нехило долбанул по ушам.

— Ага, размечтался, млять! Я и без этой грёбаной Арктики знаю, почему фрицы не взяли Москву, так что в Арктику медведей проведывать и Северный полюс открывать сам плыви! И вообще, всех вас вместе с Гаттерасом облить кислым квасом! Приём!

— Гы-гы! — не знаю, читал ли спецназер в детстве жюльверновского "Гаттераса", но вот этот детский рассказ про радиохулигана он точно читал, — Ладно, так уж и быть, без тебя медведи в Арктике обойдутся, но вот если тебе Моби Дик попадётся, ты мимо него не проплывай, ладно? Приём! — была такая книжка про здоровенного кита-кашалота, на которого целенаправленно охотился один капитан-китобой.

— Какой тут тебе в звизду Моби Дик?! После того, как ты вчера своим движком всё море пропердел, я тут и дельфинов-то ни хрена не вижу! — вчера у нас шли испытания экспериментального одноцилиндрового полудизеля на небольшой лодке, и он вибрировал так, что расшатал к гребениматери всю герметизацию дейдвудной трубы, так что на пути к берегу пришлось вычёрпывать воду, ну и вонизм стоял ещё тот, поскольку выхлопной трубой на экспериментальном агрегате никто, конечно, не озаботился, — Приём!

— Да ничего, привыкнут твои дельфины! Главное — движок работает. Приём!

— Ага, к течи бы ещё мореманов приучить, а то нервничают они, когда плавник акулы видят, а под ногами вода хлюпает. Приём!

— Хрень война, главней — манёвры! У тебя-то там чего с рулём? Приём!

— Сру нормально — какой стол, такой и стул! Приём!

— А Габису там как срётся? Приём!

— Да пока никак — на румпеле, вроде, освоился. Но если ты ещё и сюда эту свою вонючую зубодробилку поставишь, тогда точно обосрётся! Приём!

— Да чего его ставить-то? И так уже понятно, что двухцилиндровик нужен, да и с этим, млять, дейдвудом грёбаным ты как в воду глядел — вот не хотелось, млять, но ведь в натуре придётся вертикальную колонку городить. Приём!

— Ну так а ты чего хотел? Ладно, у нас тут руль работает нормально, и нехрен его мучать. Ждите, возвращаемся — конец связи! — испытание ламповой радиосвязи на море мы решили совместить с испытаниями прямого руля шлюпочного типа, который у нас намечался на смену классическим античным рулевым вёслам.

— Мы возвращаемся, досточтимый? — уточнил на всякий случай по-турдетански Габис, сын Акобала, только в этом году поступивший на службу и по-русски понимавший ещё только отдельные слова.

— Да, правим к берегу, — подтвердил я, — Командуй!

По его команде гребцы подвели лодку к страхующей нас большой ладье, один из матросов забросил на неё конец каната, и нас взяли на буксир. Высвободив от гребли наших матросов, гадесец воспользовался этим, чтобы потренировать на румпеле и их, так что и на буксире мы не просто в кильватер ладье шли, а лавировали из стороны в сторону.

Как я уже говорил, помнится, триод генерирует высокочастотный сигнал — ну, в нашем случае относительно высокочастотный, по сравнению с дугой по крайней мере, и уж всяко не сетевые полсотни герц. В малом типоразмере, с которого мы, собственно, и начали, да с нашими материалами, наша "звизда" и мощность имеет соответствующую. Для радиосвязи, если не слишком дальняя, ещё кое-как годится, а вот для промышленного применения — ну, можно, конечно, и десяток их в параллель подключить, но это так, для начала, пока экспериментируем, а уж для реальной работы лучше побольше и помощнее типоразмер сваять. Собственно, что в радиоаппаратуре, что в промышленных агрегатах, генератор высокочастотного переменного тока принципиально один и тот же — лампа с конденсаторно-катушечным колебательным контуром, которым и настраивается нужная частота. Ну, гуляет она немного, как я уже сказал, но и для связи это не катастрофично, поскольку и на близких частотах сигнал всё-же ловится, а для промышленности — и вовсе несущественно. В конце концов, работают же индукторные печи и при частоте питания, просто производительность при этом — так себе, и заморачивался я ими главным образом ради сбережения лесов на Островах. Теперь же, получив возможность повысить частоту на несколько порядков, я и производительность их повышу во много раз. Ещё хлеще дело обстоит с электроэрозией — можно в принципе и на низкой частоте, но тогда расход меди будет не меньшим, чем "выжигаемого" металла обрабатываемой детали, а нахрена это надо, спрашивается? С высокими частотами — другое дело, и похрен конкретное значение. В общем, неслабый промышленный прорыв у меня с освоением триодов намечается.

Вот со связью труднее. Тут требования к качеству лампы повыше, а какое тут может быть качество у нашей кустарной грубятины? Да и много ли их наделаешь нашим способом? Из-за отсутствия у нас газопоглотителя вакуум в колбе будет ухудшаться, и с этим нам ни хрена не поделать. Серёга считает, что десятки часов составит ресурс нашего триода, вряд ли сотни, а это значит, что на каждую лампу в схеме должно приходиться до десятка запасных, и к круглосуточному радиовещанию или прослушиванию эфира это как-то не располагает. Второе же следствие — то, что ограниченность запаса радиоламп ограничивает и их приемлемое число в схеме. В общем виде радиостанция — это приёмник и передатчик, объединённые вместе. Различные ухищрения, которые Серёга объяснял нам по имевшейся у него статье со схемами и из которых я не понял и четверти, позволяют совместить их схемы, используя и для приёма, и для передачи одни и те же элементы, включая и лампы, которые работают при этом в разных режимах. За тонкостями — это к нему, у него хоть статья есть то ли Муторского какого-то, то ли Туторского, лохматых послевоенных ещё годов, где вся эта кухня более-менее разжёвана, а для меня толстость важнее — что даже и на одном триоде можно приёмо-передатчик соорудить относительно вменяемый, что мы, собственно, и проверяем на практике. Один в схеме, десяток в наборе запчастей — это приемлемо. Там, правда — ну, в той статье, в смысле — говорилось, что не всё коту Масленица. Можно, конечно, и на короткие волны такую рацию настроить, но устойчивой работы такой одноламповой схемы на них добиться трудно. То бишь где-то на их границе со средними волнами в лучшем случае, учитывая, что у нас и лампа ну никак не фабричная, а самопальная, а граница — это стометровая волна. Четверть волны минимум должна составлять антенна, а это от двадцати пяит метров получается. Уже не Эйфелева башня, но ещё далеко не верхушка мачты какой-нибудь малой рыбацкой шаланды. Есть, впрочем, и двухламповая схема, которая на коротких волнах поустойчивее одноламповой, но она и навороченнее, и громоздче, а главное — две лампы в схеме и запаса их требуют удвоенного, что не так-то легко при наших архаичных технологиях.

Можно в принципе исходный вакуум в триоде улучшить, если отжиг ему при откачке воздуха устроить, при котором большая часть газов из металла и стекла выйдет и откачается, и на сколько-то это, надо думать, ресурс триода продлит, но ведь это же время! Каких трудов нам ртутно-капельные насосы стоили, я уже рассказывал? Адова работа, и нарастить число этих насосов вот так вот с бухты-барахты я не могу. А откачивает один такой счетверённый насос одновременно только одну лампу, и удвоив, условно говоря, время откачки из-за этого отжига, я тем самым уменьшу вдвое выпуск продукции, а вот удвоится ли при этом ресурс — что-то мне сильно сомнительно.

И ещё засада в том, что это именно рация, а не радиотелефон. Переключать её надо с приёма на передачу и обратно, так что в нормальном телефонном режиме хрен по ней пообщаешься. И мы-то поначалу нередко об этом забывали, а бабы и вовсе путались всё время — ещё когда мы дуговые аппараты себе ваяли, сперва тоже рации замышляли, потому как рация при одной и той же элементной базе компактнее получается — одна дуга и один колебательный контур в нашем случае требовались. Но бабы есть бабы — для них рация как своего рода телефон, только без проводов, и необходимость переключаться с приёма на передачу Юльку с Наташкой, избалованных в той прежней жизни сотовыми телефонами, изрядно напрягала — ага, со всеми вытекающими для Серёги с Володей, ну а поскольку и рация-то получалась лишь сугубо стационарной, возражений у нас особых и не нашлось — не столь уж принципиален в таких условиях дополнительный массогабарит. Та же самая хрень ожидается, конечно, и с ламповой аппаратурой — радиотелефон будет заведомо громоздче простой рации, потому как в нём хрен схитрожопишь так, как в ней. Для одновременных приёма и передачи — как в телефоне — нужны полностью отдельные друг от друга приёмник и передатчик, пускай даже и смонтированные в одном корпусе, а значит, все их "общие" в случае рации элементы в случае радиотелефона должны быть продублированы и разделены. И поскольку, опять же, лёгкой компактной рации нам на нашей нынешней элементной базе один хрен не светит, придём мы, по всей видимости, к радиотелефону и в ламповом варианте. Один чемодан, условно говоря, в "аппаратной" за ширмочкой стоит или два — велика ли разница? Реальная цена вопроса для нас — только в количестве потребных для схемы ламп, от которого пляшет и количество запасных. Ну, в случае домашнего телефона ещё один чемодан с лампами тоже приемлем на крайняк, но не в корабельной же радиорубке судна, не столь уж и далеко ушедшего от классической античной корбиты! Так что там — только рации применимы, невзирая на их врождённое неудобство с переключением приёма-передачи.

Что касается массогабарита ламповых раций — ну, в принципе-то компактный и достаточно легко носимый аппарат вполне возможен. Не такой компактный, конечно, как современная ментовская рация, но и не чемодан или рюкзак. Была реально у фрицев под конец войны малая коротковолновка "Дорета" где-то с буханку хлеба величиной сама и с чуть большего размера аккумуляторной батареей, обеспечивавшая связь в радиусе до двух километров, а в благоприятных условиях — и до четырёх. Это с её "родной" выдвижной полутораметровой антенной, а если дополнительную растянуть, подлиннее, да повыше, то и на десятки километров. В радиусе прямой видимости, короче, который сам от высоты зависит. Чисто теоретически, присоединив эту "мобилу" времён фюрера к здоровенной антенне дальней связи, можно было бы и на сотни километров по ней связываться. Но это Вторая Мировая, почти середина двадцатого века как-никак, а значит, не один десяток лет опыта использования ламповой аппаратуры, и это фрицы, то бишь и промышленность на уровне, и культура производства — ага, пресловутое немецкое качество. Наша переносная рация тех же времён размерами на хорошую котомку тянула, а та танковая 10-РК, уже послевоенная, с которой Серёге доводилось иметь дело в экспедиционной геологической практике — это уже габариты хорошего чемодана с неподъёмным для пешей переноски весом. И это, опять же, середина двадцатого века и промышленные лампы, до которых нашим самоделкам как раком до Луны. А посему принцип принципом, но реально для наших условий если хотя бы уж в габариты той танковой свою простенькую грубятину уместим — для нас и это будет уже нехилым достижением. Хотя, как я уже сказал, тут и антенна тоже большую роль играет, а верхушки корабельных мачт — это как раз десятки километров прямой видимости. Ну и нижняя граница коротковолнового диапазона — не верхняя и не середина, с одной стороны это соответствующие немилосердные размеры антенн, но с другой — огибание волной препятствий получше, так что нет худа без добра, как говорится. Да и по размерам тоже выигрыш, если правильно сравнивать — не с той современной техникой, которая для нас один хрен недоступна, а с той дуговой, от которой мы теперь с помощью ламп наконец-то уходим.

Ну, насчёт того, чтобы прямо так уж всех дельфинов вчерашними испытаниями экспериментального движка распугали — это я просто подгрёбываю Володю, конечно, как и он меня Арктикой и кашалотами. А что нам, какие-нибудь официозные тексты бубнить при проверке связи прикажете? На самом деле мелькают и дельфины, а ближе к берегу — и тюлени. Море чистое, рыба не повыловлена, не страшны ей античные методы промысла, а населённость побережья — ну, не безлюдное оно, конечно, далеко не безлюдное, но и до современной плотности прибрежного населения ему ещё весьма далеко. На серебряном гадесском шекеле тунец не просто так изображён — и сейчас его промысел входит в число важнейших для испанских фиников занятий, а раньше, в период господства Карфагена, все наиболее доходные дела у "младших" собратьев отжавшего, был вообще основным. Шляется ведь тунец многочисленными косяками, а вымахивает до двух метров длины, и питается он уж всяко не водорослями и не планктоном, а рыбой помельче. Стало быть, есть чем кормиться в море его многочисленным косякам, да и просто по логике вещей мелюзги всегда во много раз больше, чем крупняка — ага, пищевая пирамида называется. Отчего же тогда и не водиться в море тем дельфинам с тюленями, раз корма и им хватает? Другое дело, что и их при случае промышляют, так что от небольших промысловых судов они стараются держаться на безопасном расстоянии…

Об электроэрозии я уже упомянул. С ней многие проблемы становятся вполне решаемыми. Та же самая тонкая проволока, например. Обычным механическим путём — сверлением или пробиванием гранёным шилом — я меньше полумиллиметра отверстие в волочильной фильере проделать не могу. В смысле, получиться-то оно в принципе может и из-под шила, тут раз на раз не приходится, но с такой поверхностью, что протягиваемая через него из мягкого металла проволочка то и дело рваться будет. А что такое диаметр в полмиллиметра? Для платиновой проволоки, которую мы в наших лампах накаливания используем, чтобы вакуумом в них не заморачиваться, это означает монструозный ток в семь ампер. Мыслимое ли дело? Нет, ну для себя-то любимых мы и такую роскошь себе позволить можем и позволяем, но о каком широком внедрении электроосвещения на тех же Азорах хотя бы можно при этом говорить всерьёз? В нашем современном мире ток в бытовых электроприборах не амперами, а миллиамперами измерялся, если кто не в курсе. А он в случае нити накаливания, которую для её нормального свечения должен до тысячи градусов накалить, от площади поперечного сечения означенной нити зависит — плотность тока должна быть обеспечена соответствующая. И чтобы уменьшить рабочий ток хотя бы вчетверо, и это один хрен будет больше ампера, ближе к двум, я должен вдвое уменьшить диаметр проволоки — ага, как хочу, не гребёт. Так вот, без электроэрозии я никак не хочу, и отгребитесь от меня. С ней — другое дело. Медную проволочку-электрод, хоть и сквозь зубовный скрежет и трёхэтажный мат, но на длине в пару-тройку миллиметров можно уже и до требуемого диаметра надфилем или оселком на пологий конус заточить, и если на ту фильеру одного такого электрода достаточно, то это мне уже приемлемо. Электроэрозии похрен, сырую сталь прожигать или калёную, и окалины она не образует — надо только режимы подобрать такие, чтоб межэлектродный зазор к минимуму свести и чтоб в воде работало, а это уже дело техники. С фильерами же я без проблем и на нити накаливания тонкую проволоку из платины получу, и на компактные катушки индуктивности из меди.

Просматривается для электроэрозии и ещё одно применение, для Античности куда более традиционное, а для государства куда более престижное — чеканка монеты. Это ведь штамповка по сути дела, на которую нужны штампы. Чтобы получить на "орле" или "решке" монеты выпуклое рельефное изображение, нужно иметь штамп с ответным ему вогнутым рельефом, а на обе стороны, соответственно, комплект из пары таких штампов — матрицы с "орлом" и пуансона с "решкой", например. Заготовка монеты в виде диска уже положенного ей веса, но гладкая, кладётся на матрицу и накрывается пуансоном, по верху которого с соответствующим усилием молотком хреначат. Я надеюсь, никому не нужно объяснять, что штампам подобное с ними обращение не по вкусу, и они от этого имеют дурную привычку изнашиваться? Ну, если не молотком хреначить, а на прессе давить, то тут износ будет поменьше, но один хрен будет, а хороший пресс — тоже удовольствие не из дешёвых, да ещё и производительность по сравнению с молотком снижается, так что реально в наше время вся античная денежная эмиссия молотками хреначится, и никто с теми прессами не заморачивается. В общем, штампы изнашиваются, и их надо новыми заменять, а это же целое дело!

Бронза, допустим, льётся хорошо, и выпуклое изображение хороший чеканщик на тонком медном листе прочеканит вполне. С этой чеканки нетрудно сделать вогнутый оттиск на восковой модели, а уж бронзовому литью по выплавляемым моделям античных литейщиков учить не надо — сами кого хочешь научат. Вот вогнутый рельеф в бронзовом монолите чеканить — это уже труднее, но это если с нуля, а если отлитый надо подправить, да резкой контрастности ему придать — работа хоть и непростая, но вполне посильная. Но вот ведь незадача — долго ли прослужит пара бронзовых штампов, особенно при чеканке бронзовой же разменной мелочи? Заготовки, конечно, отжигают, а то и раскалёнными на матрицу клещами укладывают, но один хрен это не панацея, и от бронзовых штампов все рано или поздно переходят к закалённым стальным. Вот тут-то и начинается настоящий геморрой! Стальное литьё античному миру недоступно, а с кричной поковкой, пусть даже и отожжённой, чеканщику делать нечего — это уже для гравировщика работа, а не для него. Керны всевозможные, фигурные штихели, зубильца в руки — и вперёд с песней, да ещё и с урря-патриотической, потому как дело-то — государственное. И сроки на это дело даются сжатые, потому как новому венценосцу невтерпёж свою собственную морду лица на новой партии монет увидать, и ответственность за брак в нём тоже под стать. Какому же венценосцу понравится грубую карикатуру на великого и непогрешимого самого себя лицезреть? Тут уже не банальной уголовщиной, тут уже аж целой политикой попахивает! А уж если это было изображение не смертного помазанника богов, а самого божества, как римляне нынешние среднереспубликанские любят, так это уже и вовсе святотатство самое натуральное! Тут уж лучше сам вешайся или вены режь или топись, не дожидаясь, пока эти бдительные урря-патриотические жополизы заметят, просекут и уж не упустят случая выслужиться проявленной бдительностью, гы-гы! Нет, ну это я утрирую, конечно, но секс с этими стальными монетными штампами в натуре ещё тот…

Электроэрозия же позволяет нам схитрожопить, совместив достоинства обоих вариантов и увильнув от их недостатков. Делаем бронзовый комплект, доводим его до предела реально мыслимого совершенства и аккуратно, ни в коем случае не молотком, а исключительно прессом, штампуем на нём электроды из мягенькой электротехнической меди. Их даём чеканщику, дабы довёл их до максимально возможного ума, и после этого выжигаем ими — аккуратнейшим образом на тщательно подобранных режимах — ответный вогнутый рельеф уже в закалённом стальном комплекте. И этим комплектом штампуем не монеты ни хрена, а те электроды, которыми уже штатные монетные штампы выжигаем, и в результате не существует для нас ни проблемы замены изношенных монетных штампов, ни проблемы неполного совпадения штампуемых ими изображений, неизбежной при их изготовлении вручную. Вот, как-то так монетная технология вырисовывается, если в неё электроэрозию внедрить, и ламповый генератор высоких частот это позволяет. Млять, да наш Миликон Первый, карманный царёк нашего карманного царства, имеет все шансы по части хайтека в чеканке монет со своей харей оказаться впереди планеты всей!

Можно было бы вполне и на прессах эти монеты с его царственным профилем чеканить, дабы разворот изображений по обеим сторонам монеты всегда правильным был, можно было бы даже и накаткой рифлёного рубчика по их ободу озаботиться — для нас и это теперь особой технической проблемы не составило бы, но этого мы делать не будем — в Испании, по крайней мере. Пусть и миликоновские монеты чеканятся криво молотком и без накатки, как и во всех нормальных античных государствах. Не потому, что нехрен его баловать — это реальной власти наш царёк лишён, а показушного почёта нам для него ни разу не жалко. Хотите, вот прямо сейчас вскочу, прищёлкну каблуками, выброшу руку в положенном жесте и гаркну "Хайль Миликон"? Вот был бы он реальным самодержцем, мне без крайней формальной необходимости почести ему воздавать было бы в падлу, а такому, бутафорскому — абсолютно не в падлу. В этом смысле ему потяжелее, чем любому из нас, так что своих почестей он честно заслуживает. Оказали бы их ему и в этом, если бы не Рим. Римских же гусей дразнить — уж точно нехрен. Увидят миликоновские монеты немыслимого для античного мира качества чеканки, и ладно бы просто обзавидовались, хрен бы с ними, так ведь у них же и вопросы тогда возникнут, абсолютно нам ненужные. На хрен, на хрен, обойдёмся уж как-нибудь без этих весьма чреватых обезьяньих понтов.

Вот что важнее на порядок, так это качество печатей и им подобной атрибутики, подтверждающей подлинность того или иного документа. Это сейчас нашей школоты с гулькин хрен, в волниевском классе пятнадцать человек, в младших немногим больше, и ни в одном пока ещё не больше двадцати пяти, так что все знают всех, и когда выучатся, выслужатся и важные должности займут, то и без служебных ксив хрен какой мошенник сможет за кого-нибудь из них себя выдать. Но с годами и десятилетиями счёт пойдёт уже на многие сотни, а там и тысячи, и вот тогда такой риск станет вполне реальным, так что лучше бы проработать этот вопрос трудноподделываемых ксив загодя. Юлька как-то раз поведала нам о случае с Изборском, захваченном в Ливонскую войну без боя литовским отрядом, которому защитники города не посмели оказать сопротивления. Бушевал как раз самый разгар Опричнины, и царские любимчики могли позволить себе с земскими любой беспредел, а их — попробуй только тронь. А их и с самого-то начала тысяча была набрана, а позже и вовсе до шести тысяч их корпус разросся — как их всех распознать и упомнить? Ну, литвины и просекли фишку. В основной-то ведь массе не лабусы ни хрена, а такие же русские, как и московиты, а чёрную рясу с клобуком поверх кольчуги напялить, да метлу с собачьей головой к седлу приторочить — много ли ума надо, чтоб додуматься? В общем, заявились те литвины внаглую прямо к воротам Изборска, представились страже у ворот государевыми опричниками и их сопровождением, ну и потребовали от тех зашуганных опричным беспределом служивых открыть ворота и впустить их в город. А как их можно было проверить? Это же время нужно, а его нет — их вот прямо сей секунд или впускать надо беспрекословно, или вступить в спор с высокой вероятностью оказаться неправым, а значит — "государевым изменником" со всеми вытекающими. А у опричников же по факту чрезвычайные полномочия вплоть до права на бессудную расправу с выявленными ими "изменниками", и навлекать на себя их неудовольствие — чревато боком. И в результате мощная каменная крепость, неоднократно выдерживавшая длительные осады и приступы с артобстрелами, САМА впустила противника, настолько слабого, что при подходе спустя две недели сильного московского войска тот оставил город, даже не надеясь его удержать.

Так это самый вопиющий случай, поскольку целого города-крепости касался в условиях внешней войны как-никак, а сколько было случаев беспредела выряженной под опричников обыкновенной уголовной шантрапы внутри страны, с которой никто не смел препираться, потому как полный звиздец придёт, если они, не дай бог, вдруг настоящими опричниками окажутся? Царь ведь и после того случая с Изборском — ну, расследование он там на следующий год какое-то провёл, виновных каких-то в "измене", ясный хрен, нашёл и казнил, чтоб другим неповадно было, а что неповадно-то? Полномочия-то ведь чрезвычайные у опричников как были, так и оставались вплоть до полной отмены самой Опричнины, а служебных ксив, те полномочия подтверждавших, как не было до того, так не появилось и после. Непосильная для тех времён задача? Монету свою многотысячными тиражами чеканить посильно, а жетоны типа современных полицейских уже непосильно? Монголы за триста с лишним лет до того с этой задачей как-то справлялись. Та "басма", которую предъявлял татарский посол или баскак, и тот "ярлык", который князь получал от хана на своё княжение — это не что иное, как обыкновенная монгольская пайцза. Они бывали самого разного достоинства, дававшего своим обладателям самые разные уровни полномочий, и те из них, что давали большую власть, чеканились из-под одного и того же штампа и были строго одинаковыми, что и обеспечивало трудность их подделки. Так что и техническая возможность у Ивана Грозного заведомо имелась, и сама идея служебного жетона была прекрасно известна поболе трёх столетий, и уж он-то, прекрасно для своего времени образованный и не раз сам татарских послов принимавший, не знать о татарских "басмах" и "ярлыках" в принципе не мог, вот только не нашлось у государя-самодержца желания элементарный порядок в стране обеспечить, а нашлось совсем другое желание — "вертикаль" выстроить, зашугав подданных своими беспредельщиками до беспамятства и до дрожи в коленках. Водится такое за некоторыми особо властолюбивыми деятелями.

Самое занятное, что поддедать ту монгольскую пайцзу было технически вполне возможно, если задаться такой целью во что бы то ни стало из спортивного интереса. Но это по тем временам была работа для весьма незаурядного ювелира, которых было не так уж и много, и все они были наперечёт, а работа ведь ручная, и у каждого из них в ней свой характерный "почерк", которого от знатока не скроешь, а настоящих пайцз такого уровня полномочий, ради которого имело бы смысл заморачиваться, тоже ведь на руках немного, и все их законные обладатели тоже известны, так что и мошеннику спалиться на подделке — раз плюнуть, и мастеру золотые руки от соучастия в мошенничестве не отвертеться, на "незнание" сославшись, и секир-башка по "Ясе" положена за это им обоим — даже и не за конкретную величину конкретного ущерба, а за сам факт. Преступлений, связанных так или иначе с обманом доверившегося, монголы не прощали, и масштаб обмана значения не имел — ну, на конкретном способе казни только мог сказаться, поскольку способа "Яса" не оговаривала, оставляя его на усмотрение обычая или выносящего приговор судьи. И если вероятность палева на подделке пайцзы низкого ранга была ниже, то риск-то ведь башкой один хрен оставался, а ради мизерных выгод башкой рисковать — это ж совсем отморзком надо быть, а таких ведь тоже немного, и они тоже все наперечёт. Все эти факторы, вместе и в комплексе обеспечивающие практическую трудноподделываемость аналогичного той пайцзе жетона-ксивы, вполне могли быть при желании задействованы и во времена Ивана Грозного. Естественно, будут они действовать и у нас, только у нас служебный жетон ещё и чисто технически подделать будет сложнее, потому как благодаря электроэрозии у нас и качество чеканки будет повыше, и образцы настоящих для сверки во всех сомнительных случаях будут доступны к ознакомлению, и индивидуальные номера, проверяемые легко и быстро — легче будет настоящий жетон законно получить, чем убедительно его подделать и не спалиться с соответствующими последствиями для собственной тушки…

Ладья добуксировала нас до бухточки — не до портовой гавани финикийской Лакобриги, а до небольшой рыбацкой местных кониев, более подходящей для наших не подлежащих широкой огласке экспериментов. Рыбаки — народ простой как три копейки, а доходы в захолустье небогатые, и возможность регулярного "левого" заработка ценится.

— Как обычно, — напомнил я хозяину ладьи, отсчитывая честно заработанные им и его командой монеты, и тот понимающе кивнул — не первый уже раз с нами работает и знает, что цена хорошего улова за два удачных дня, полученная за полудневной рейс, уж всяко не за болтовню с кем попало платится.

— В море бывают миражи, досточтимый, — ответил моряк, — И если мне и моим людям что-то померещилось, то это — померещилось.

Наша матросня и рацию, и свёрнутую заранее антенну, и багдадские батареи уложила в ящик, закрыла от лишних глаз крышкой и поставила на носилки, в которых и вынесла с лодки на берег, а там уже запряжённая ишаком тележка всего этого хозяйства дожидается, на которую его и погрузили. Саму лодку заперли на цепь у причала, накрыв её прямой руль как бы невзначай свёрнутой в несколько слоёв рыбацкой сетью. Местных этим, конечно, хрен нагребёшь, но они и так давно в курсах скормленной им в первый же день официозной версии — что этот руль скопирован с подсмотренного у каких-то чужих купцов в африканском Могадоре, а здесь испытывается на предмет того, стоит ли его на своих новых кораблях внедрять или те же яйца, только в профиль. Учитывая, что версия содержит немалую долю правды — как раз ту, которую скрыть один хрен невозможно, её схавали без особых сомнений. А то, что столичные шишки к заморским новинкам интерес проявляют, не удивительно. Их собственный вождь на праздники в карфагенский плащ из фальшивого пурпура принарядиться любит и греческую махайру вместо фалькаты носит, его жена карфагенское же стеклянное ожерелье и массилийские браслеты по поводу и без повода носит, а тут столичные — как же им без столичных-то понтов? Эти вот заморским лодочным рулём заморочились, и хрен их знает, чем им традиционные рулевые вёсла не угодили, но раз вреда от их чудачества никому нет, а за помощь в своих затеях они щедро платят, то почему бы и не помочь? И что в тайне свой руль держат, тоже понятно — понты ведь как раз в том, что только у них такой есть и больше ни у кого, а если и другие себе тоже такие же сделают, то какие же это тогда понты? Их вождь потому и носит эту свою заморскую махайру, что ни у кого в их деревне больше такой нет, а были бы такие же ещё у нескольких — он бы ещё что-нибудь заморское себе заказал, чего ни у кого больше нет. Кто богато живёт — все такие, и нечему тут удивляться.

Обсуждаем с Володей и Серёгой испытания нашей экспериментальной рации, прикидываем хрен к носу, в каком виде должен быть уже серийный образец, чем от него новый ламповый радиотелефон должен отличаться и какой триод нужен на стационарные наземные радиостанции, с которых связь и с кораблями будет вестись, и с колониями. И тут справа, из-за небольшого мыса, грохот доносится и бабий визг. Мы туда, а там девки Аглеи, будущие гетеры — мокрые, явно только что из воды, а перешуганы так, что даже и накинуть на себя чего-нибудь не сообразили, то бишь одеты исключительно в загар. Ну и объяснить ни хрена толком не могут, только на воду пальцами показывают. Мы с Володей переглядываемся, возникает подозрение, гляжу на гребень обрывающейся к берегу скалы и вижу солнечный блик явно на стекле. Прикидываем со спецназером высоту, расстояние, уже понимаем, что именно произошло, но ещё не понимаем, как именно. В смысле, ясно уже, что пацанва петарду в воде рванула, понятно даже, какую именно модель, но как на такое расстояние запульнуть ухитрились? Ничего, сейчас сами всё расскажут, млять!

Поймали мы их там, где и ожидали — там только одна нормальная тропа с той скалы и была, так что больше им оттуда ретироваться было и некуда. Подзатыльники, и не просто подзатыльники, а добротные затрещины я роздал им молча. После этого я отобрал у Волния трубу и объявил, что теперь до самого отъёзда они её больше не увидят, и это их расстроило явно посильнее затрещин.

— Это — за то, что попались, раззявы! — пояснил я им, — Видели, что тропа одна? Понимали, что как рванёт — сразу же смываться надо?

— С этими разве смоешься вовремя, господин? — Мато кивнул в сторону Ирки и её подружек-рабынь.

— И неправда это! — тут же возмутилась негритоска, — Смылись бы все вместе, если бы кое-кому не захотелось поглазеть кое на что подольше!

— Вам-то на что было глазеть? — возразил Кайсар, — Почему не смылись сразу?

— А мы и не глазели! Мы вас ждали!

— Кто вам вообще позволил с ними хулиганить?! — подзатыльники Серёга всем трём шмакодявкам отвесил не такие, конечно, как я пацанам, но достаточные, чтобы те разревелись, — Вы где должны были находиться?!

— За что, господин? — заныла блондинистая, — Мы здесь и должны были быть!

— Чего?! — опешил геолог, — Ты хотя бы ври-то уж с умом!

— Это правда, господин! — возразила та, — Госпожа велела нам с Ирой гулять всё время с ними и никуда от них не отходить!

— Правда, папа! — подтвердила опомнившаяся Ирка.

Мы переглянулись и расхохотались, въехав в ситуёвину. Понятно, что никак не участие в хулиганских выходках этих оболтусов Юлька имела в виду, но кого это теперь гребёт? Что она имела в виду, это её личное дело, а выполняется то, что она велела вслух, и понимать надо такие вещи, когда рот раскрываешь, чтобы чего-то скомандовать. Но не до всех доходит, что и высокий ранг не освобождает от обязанности следить за языком…

— А теперь — рассказывайте, браконьеры, каких тунцов или акул с дельфинами вы в двух шагах от берега петардой глушить вздумали? — они бы рассмеялись, если бы не понимали, что опасность ремня, а то и розог, ещё далеко не миновала.

— Это всё я, досточтимый, — вызвал вдруг огонь на себя Миликон-мелкий, — Я это всё придумал и их упросил, — млять, а ведь молодец царёныш, соображает, что ему от меня страшнее подзатыльника ничего не грозит, потому как сечь-то я его сам уж точно не буду, а отцу его на суд и расправу сдам, но это будет не сегодня и не завтра, а за эти несколько дней, если он сейчас моих от порки отмажет, так глядишь, и они его от отцовской порки отмажут, упросив меня отцу его не сдавать, а это ведь признак, что скорешились они за эти дни нехило, — "Гречанки" давно заметили, что мы за ними подглядываем…

— Гречанки? — переспросил я.

— Ну, их школа же греческая, и учат их там всему греческому, вот мы их за это "гречанками" и прозвали, — пояснил царёныш, — В общем, они заметили и поняли. Сначала руками интересные места закрывали, так это даже интересно было момент подлавливать, когла какая-нибудь забудется и раскроется, но потом они дразнить начали…

— Они про трубу прослышали и поняли, что мы не можем видеть всех сразу, ну и встанут все к нам спиной, так что ничего интересного и не увидать, а потом одна вдруг резко повернётся к нам и тут же обратно, и трубу на неё не успеваешь навести, — объяснил Кайсар, — А труба же одна, господин, и смотрим мы в неё по очереди, и такая досада, если момент упустишь, а на следующий — уже не твоя очередь смотреть! А "гречанки" же всё это понимают и смеются над нами! Обидно же, господин!

О чём эти оболтусы не в курсах, так это о том, что Аглея мне уже обо всёх этих делах рассказала — ну, ни разу не в порядке жалобы на пацанов, а в порядке прикола. Это ей девки, конечно, жаловались, но она им напомнила одну из главных заповедей гетеры — никогда не смущаться собственной наготы. Что пялится на них малолетняя пацанва — это, конечно, безобразие, но пресекать его надо, не нарушая заповеди — что это за гетеры такие из них выйдут, спрашивается, если они не умеют сами не показать того, чего показывать не хотят? В общем, усложнила она им задачу, совместив купание с импровизированной тренировкой по специальности в эдакой игровой форме, чем те с немалым удовольствием и занялись. Собственно, о дальнейшем можно было бы уже ребят и не допрашивать — и так всё понятно, но для проформы, как говорится, шоу маст гоу он.

— Значит, они вас дразнят, не дают вам свои сиськи-письки крупным планом в трубу разглядеть, и вам это жутко обидно?

— Ну да, господин, это же издевательство уже получается! — ответил Мато.

— А вы, значит, обиделись на них за это и решили рвануть их в клочья? — Володя с Серёгой с трудом удержали серьёзное выражение харь, когда я начал "шить" хулиганам статью о терроризме.

— Да нет, папа, мы же подальше в море эту петарду закинули, — начал колоться Волний, — Мы просто напугать "гречанок" захотели, чтобы они с перепугу раскрылись, и пока они не опомнятся, всех их по очереди разглядеть…

— А если бы промазали? Ты понимаешь, что вы их искалечить могли? — кто из них на самом деле придумал эту выходку, у меня сомнений не было.

— Это не он, это всё я, — напомнил царёныш свою наивную версию.

— А он не удержал тебя от этого, — строго говоря, доказать, что пацан врёт, я не мог, потому как просто понимание, что уж всяко не его это компетенция в их компании, юридически бесспорным доказательством считаться не может, но тут ведь не в степени соучастия суть, а в том, что так вообще не делается.

— Я сначала хотел с акульим плавником пошутить, — развивал отмазку Миликон, — Волний рассказывал мне про эту шутку одного из местных ребят на Островах — здорово было бы! Но Волний объяснил мне, почему ты, досточтимый, запретил так шутить, мы это обсудили и поняли, что так и в самом деле нельзя…

— А раз я не додумался запретить вам ещё и глушить девок взрывчаткой, то это, значит, можно? А почему бы вам тогда и охоту с трезубцем на них не устроить, если я и это вам запретить не сообразил, дисциплинированнейшие вы наши?

— Ну папа, ну мы же не совсем на голову ушибленные, — заметил мой наследник.

— Верно, ещё не совсем — пока ещё только наполовину. А если бы промазали и случайно по ним попали?

— Папа, пойдём, я тебе покажу, как мы это делали, и ты сам увидишь, что такого быть не могло, — предложение не было лишено смысла, поскольку просто рукой на такую дистанцию и взрослому-то мужику петарду не забросить, и как они решили эту проблему, нас тоже весьма интересовало. Если обычной пращой — млять, шкуры с идиотов спущу!

Подходим к обрыву, а там — нет, ну и дома-то в Оссонобе они для своих игр в войнушку тоже нечто подобное сооружали, но то был слабенький примитив, дабы только обозначить обстрел, но никого не зашибить всерьёз, а тут — теперь понятно, для чего они позавчера выпрашивали топорик, долото и моток крепкой бечевы. Катапульта наподобие греко-римского онагра была сделана ими грубовато, но грамотно и для своих скромных размеров выглядела достаточно внушительно. На конце рычага, правда, греческая праща, а не римская ложка, которая была бы надёжнее и безопаснее, но вот с тем, что это самый лучший вариант в смысле дальнобойности, хрен поспоришь. Зато камни под край рамы подложены толково.

— Для точного наведения? А как пристреливали? — в самом факте пристрелки у меня сомнения как-то сами собой улетучились.

— Вот этим, папа, — спиногрыз подал мне коротенький деревянный чурбачок из нескольких, лежавших рядом, я взвесил его в руке и не мог не отметить, что в качестве пристрелочного макета петарды он неплох, и остальные выглядят почти идентично этому — я опасался гораздо худшего.

— Ну, показывай, — я встал рядом, готовясь подать ему макет, пока он оттягивал рычаг с пращой — рукой, конечно, — Ровно взводишь? Уверен, что не сикось-накось?

— Вот по этой зарубке, — и показывает мне её на задней части рамы.

— Ну… гм… разумно, — увидев рядом угольки маленького кострища, я изобразил поджигание несуществующего фитиля, который у настоящей петарды — если только они его не укорачивали, конечно — был секунд на десять, подал макет пацану, тот быстро, но без суеты вложил его в пращу и быстро, но плавно отпустил удерживаемый другой рукой конец рычага. Рычаг резко дёрнулся вперёд и стукнулся об плотно обмотанную бечевой перекладину, праща описала полукруг и раскрылась, а макет петарды продолжил свой уже свободный полёт и плюхнулся в морские волны как раз примерно в том месте, куда нам и тыкали пальцами перепуганные "гречанки", — Так, ну-ка следующий! — Волний, не теряя драгоценных секунд, метнулся было к самому обрыву и изобразил руками вглядывание в отнятую мной у него трубу, ради чего всё это, собственно, и было оболтусами затеяно, но это мне было самоочевидно и так, а вот проверить рассеивание при стрельбе однотипным боеприпасом очень даже напрашивалось.

Мы отстреляли пять штук, и рассеивание оказалось в пределах шести метров в длину и трёх в ширину — учитывая примерно двадцатипятиметровое удаление от берега, продуманную пацанами систему безопасности приходилось признать если и не идеальной, то практически удовлетворительной. Ну, если купающиеся не рядом, конечно, а либо у самого берега, либо на таком же примерно расстоянии в стороне.

— А если бы какая-нибудь внезапно как раз туда поплыла?

— Так папа, одна как раз и нырнула в ту сторону, когда мы уже фитиль подожгли — вот, пришлось обрезать, — Волний достал из-за пазухи и показал мне петарду с обрезком фитиля, которого теперь хватило бы секунды на три, — Хорошо, что на всякий случай ещё одна при себе была.

— Надеюсь, ты не собирался взрывать и эту? — спрашиваю его, забирая опасный боеприпас, — Понимаешь ведь, что с ней можно уже и не успеть?

— Ну, не стрелять же ей теперь. Мы хотели в другой раз в костёр её бросить…

— Вот сейчас это и сделайте. Мато, разводи костёр вон там! — я указал ему место между двумя валунами шагах в двадцати от нас, — Кайсар, помоги-ка ему! А ты — держи, — мелюзга дружно вытаращила глаза, когда я протянул наследнику конфискованный у него боеприпас, — А вот с артиллерией этой вашей что прикажете делать? — детвора замерла, — В общем так — пращу убрать, и чтоб больше я её не видел. Вместо неё вы завтра же сделаете нормальную ложку…

— Так ты не сломаешь её, досточтимый? — изумлённо спросил Миликон-мелкий.

— Ну, во-первых, вы хоть и оболтусы, но сумели таки сделать хорошую вещь, и ломать её просто жалко. Да и отобрать её у вас — ну какой в этом смысл, если вы всё равно сделаете новую? Раз сделали — пользуйтесь, но с нормальной ложкой, с которой вы хотя бы меньше рискуете покалечиться или остаться без глаз. Ну и, смотрите мне, чтоб больше такого безобразия не было. А то ведь сделаете ещё Аглее её "гречанок" заиками, и что это тогда будут к воронам за гетеры? — пацанва рассмеялась.

Серёга тем временем аналогичным манером чехвостил шмакодявок, а те ныли, переводили стрелки на пацанов и доказывали, что ведь им ведь всё равно с ними гулять было велено, да и просто интересно же всё-таки! Представляю, в каком шоке была бы сейчас Юлька, если бы была тут сама и услыхала, как он им не столько "запрещает и не пущает", сколько технику безопасности втолковывает. А между тем — правильно делает. Запрещай, не запрещай, но если интересно — один же хрен будут делать, и лучше уж, если не втихаря, а под квалифицированным контролем. Не зря же умными людьми сказано, что если чего-то нельзя пресечь, то это надо возглавить. И ни хрена они, кстати говоря, не будут против. Им же и самим интереснее будет под руководством опытного взрослого всем этим заниматься, который заодно и за безопасностью проследит. Конечно, детвора есть детвора, и просто похулиганить её тоже будет тянуть, ну так "просто похулиганить" ей для этого и оставим лазейки — побезобиднее, да побезопаснее, а серьёзные шалости должны быть легальными или хотя бы уж полулегальными — типа, я закрыл глаза и ни хрена не вижу, но вообще-то, ребята, это вот так вот делается и вот так. Когда я самопалы в детстве делал, мать-то, конечно, в шоке была и такой хай подымала, что как говорится, туши свет, сливай воду, а отец хоть и все ухи мне прожужжал, как и чем это опасно, но отобрал у меня только один — самый первый, который я сделал безграмотно, вот только не сломал и не выкинул, а тут же прямо на нём показал мне все мои недочёты с подробным разбором, к каким конкретно неприятностям и почему каждый из них может привести. Второй, когда спалил меня с ним — покритиковал по мелочи и подсказал, что и как в нём доработать. Нужно ли объяснять, почему доработанный я принёс показать ему уже сам? После чего в самые ближайшие выходные мы с отцом пошли в лес — стрелять из моего изделия. Естественно, я и сам из него постреливал, как и из новых, которые делал позже, и с пацанами из нашей дворовой компании, и со школьными одноклассниками, но с отцом пострелять один хрен было гораздо интереснее. Вот так это и делается, если по уму…

Потом детвора рванула в костерке — под нашим руководством, естественно — ту петарду с укороченным фитилём. Вышло прикольно — Аглея со своими "гречанками" как раз поднялась к нам жаловаться на террористический беспредел наших мелких хулиганов, а тут — ага, самая натуральная организованная преступность наклёвывается, гы-гы! Они подходят, и как раз в этот момент петарда шарахает, у этих у всех глаза с блюдца, а мы хохочем. По нашему хохоту они понимают — сперва, что чего-то недопоняли, а затем — что тут, собственно, ничего страшного и не происходит, просто шутят тут так своеобразно. После этого им объяснили, что к чему, а девки увидели катапульту и обступили её, тоже заинтересовавшись, и вскоре вместе с нашими оболтусами принялись пулять из неё в море мелкими камешками, а потом у пацанов нашлось ещё несколько петард поменьше тех, и они тоже пошли в ход — ага, под восторженный визг "гречанок". Ну и как тут массилийке было после этого скандал закатывать?

Скандал позже закатила Юлька — когда "сарафанное радио" донесло ей версию, преувеличенную не менее, чем в "стандартные" три раза, и это только то, что было, а ещё ведь добавилось и то, чего не было. Ну вот как, например, ейные шмакодявки могли бы на самом деле ОДНОВРЕМЕННО и с нашими хулиганами на скале ныкаться, где те их ещё и якобы раздевали и лапали, и в море под бомбёжкой американский тихоокеанский флот в Пирл-Харборе изображать? Ничего, что для этого как минимум раздваиваться надо уметь? Я, например, этого не умею — даже встав перед нажравшимся в ломину алкашом, так и не получилось ни разу раздвоиться под его расфокусированным взглядом. Давненько мы уже так не смеялись. Я хотел ещё добавить, что даже когда девчонки и войдут в тот возраст и в те физические кондиции, когда надолго их с пацанвой без присмотра оставлять будет уже рискованно, так это не столько Ирке ейной будет грозить, сколько подружкам-рабыням, которые постарше, а значит, и стати соответствующие приобретут пораньше, но вовремя одумался. Юльке ведь только скажи такое, так она ж, чего доброго, закошмарит их обеих в качестве превентивной меры. И на остальных-то потенциальных соперниц дочурки она время от времени зыркает недовольно, но те-то не в её власти, а вот эти — очень даже в её. Объяснили ей только, что персонально Ирку ейную не только никто петардами не бомбил, но и сама она так ни одной и не взорвала — дали только одну подержать, а перед тем, как фитиль поджечь и из катапульты запульнуть, один хрен забрали. Тем не менее, в святом убеждении, что мы растим и воспитываем каких-то террористов-подрывников, Юлька так и осталась. Ну, тут уж хрен чего поделаешь, потому как гуманитарий — это ругательство.

— Юлю тоже можно понять, — сказала мне Велия, когда мы гуляли вечером по берегу моря, — Велтур, конечно, тоже не был в детстве примерным мальчиком, и мне часто приходилось его выгораживать, чтобы ему не так сильно влетало от мамы за его шалости. Бывало, конечно, что и сама с ним хулиганила. Мы и по деревьям лазили, и камешки из пращи метали не всегда в ту сторону, куда следовало бы, и на дубинках с ним фехтовали — всякое бывало. Но того, чему ты учишь детей, мы даже представить себе не могли.

— У вас просто было другое детство, — успокоил я на сей счёт супружницу, — Вам нечего было взрывать, а мне — было что. Место нам только укромное было найти труднее, чтобы не спалиться, а уж что бабахнуть — всегда можно было сделать без особых проблем или вообще раздобыть готовое. А у Волния детство хоть и не такое, как было у меня, но и не такое, как было у вас — есть ваш простор, но есть и мои возможности, и он всем этим, естественно, пользуется — что в этом ненормального? Было бы всё это у вас в его годы — наверняка ведь пользовались бы и вы.

— Ну, я это понимаю, конечно, и не прихожу в такой ужас, как Юля, но всё-таки — в самом деле как-то уж это слишком…

— Ага, весь в меня. Видела бы ты только, чего я вытворял в его годы. Так что я по себе знаю, что он способен отчебучить вместе со своей компанией, и пускай лучше они оторвутся вволю на каникулах в Лакобриге, где все привыкли к шуму молотов на нашей кузнечной мануфактуре, а главное — под нашим присмотром, чем будут потом добирать своё тайком в Оссонобе…