Прошло немало времени, пока ребята снова напали на след. Пригибаясь, они гуськом брели вдоль речки, утопая в глубоком снегу. Наконец добрались до прибрежных кустов — как раз в том месте, где Йенс утром хотел перебраться на эту сторону, но не смог. Мальчики посовещались. Отсюда следы вели почти напрямик к лесу, черневшему на горизонте. Казалось, он теперь был еще дальше, чем прежде. Косули нигде не было видно.

— Спряталась, наверно, — сказал Йенс.

— В укрытие, — прошептал Марийн.

— Да тут нигде не укроешься. — Кашек сдерживался, но по голосу чувствовалось, что он тоже увлечен погоней. — Похоже, наша косуля далеко удрала…

— С таким грузом на ноге?.. Исключено! Она где-то здесь, рядом, — с горячностью возразил Йенс.

Ветер нещадно трепал, скручивал в косицы стебли камышей, торчавшие из-под снега. Здесь дуло сильнее, чем над рекою, на открытом со всех сторон мосту. Ликса уткнулась лицом в воротник полушубка. Долго стояла она тогда на мосту — ребята уже скрылись из виду. Пораздумав, она все же решила пойти за ними. Не хотела отвечать на строгие, тревожные расспросы директора. А потом еще и классной руководительницы, приветливой молодой женщины в брючном костюме, с изящной старинной брошкой из слоновой кости в форме малюсенькой кареты. Та будет допытываться, что и как у них получилось, дружелюбно, но настойчиво. А что ей скажешь, как объяснишь?

Сейчас все вокруг было для Ликсы непривычным, странным. И зачем она здесь, в такой холодный, хмурый февральский день? И сколько времени уже прошло?

Ребята зорко оглядывали те немногие кусты и деревья, что попадались на пути и немного скрашивали однообразие зимней равнины. Бурые камыши трепыхались на ветру, и казалось, что они дрожат от страха. Косули нет как нет. Марийн решил прояснить томившую его неизвестность и, запинаясь, стал расписывать:

— А что, если косули уже нет в живых, если она совсем уже мертвая?.. Бывает, звери умрут и лежат, наполовину занесенные снегом. А с виду — как будто уснули, лежат, не шевелятся… Только снежинки на морде не тают — как насыпались, так и остались. Не тают, потому что животное уже застыло…

— Да уймись ты! — прикрикнул на него Кашек. — Смотри как бы ты сам не застыл.

— Ведь это в книжках так написано! — обиженно сказал Марийн.

— А там не написано случайно, как поймать косулю?

— С помощью лассо, конечно! Лапландцы на севере оленей ловят с помощью лассо, и лосей тоже, и вообще…

— У тебя есть такой ремешок?

Марийн обиженно надулся и замолк.

— Вот то-то и оно! Рассказиками тут не поможешь. Да и потом, в таких историях столько выдумано!..

— Но это же напечатали!..

Марийн очень страдал оттого, что старшие не принимали его всерьез. Вот и теперь по глазам его было видно, как он огорчен, что Кашек не верит ему. Даже верх его капюшона поник, и теперь ветер вовсю трепал его.

Кашек ворчливо сказал Йенсу:

— И зачем только мы взяли с собой Хильмара! От его болтовни обалдеть можно. Надо же: лапландцы!.. Северный полюс!.. Слушай, а все-таки что делать, если косуля вдруг покажется? Гнаться за ней?

— Нет-нет, только не так, — испугался Йенс.

— Ну, а как?

— Понимаешь, у нее на ноге эта штука… Ей же больно будет…

— Господи, нашли о чем говорить! Пусть она сначала покажется, — сказала Росси с легким вздохом. Правда, вздыхала она потому, что мешочек с едой уже почти опустел — осталось всего два бутерброда.

— «Бо-о-льно»… — протянул Кашек. — Незачем ставить капканы у крольчатника.

— Капканы вообще запрещены, — с готовностью подключился Марийн, явно обрадованный тем, что у них с Кашеком опять согласие.

Йенс ничего не ответил.

Когда ребята направились к лесу, Ликса вдруг почувствовала непонятную слабость. Она приостановилась, на минуту закрыла глаза. Полушубок казался ей нестерпимо тяжелым. Ломило руки и ноги. Может, это самовнушение? Может, на нее так подействовал мрачный рассказ Марийна про замерзших зверей? Или она просто выдохлась после утренней беготни по шоссе?

Растерянно глядела Ликса на лед, проломанный кое-где копытцами косули, на темную полоску воды посреди речки. Все здесь казалось ей чужим.

Летом было иначе. Ликса снова закрыла глаза. Как приятно вспомнить: лето, сквозь светлые струи виднеется песчаное дно. Если быстро подойти к берегу, тут же серыми тенями метнутся вглубь форели. Летом сюда издалека приходят удить рыбу. Рыбаки — молчаливые люди в высоченных, почти по пояс, резиновых сапогах — появляются поодиночке. Они осторожно бредут по воде вдоль берега, вверх по течению и забрасывают тоненькие удочки с наживкой.

Они приходят обычно, когда над водой тучами вьется мошкара, когда форели, взметнувшись из водных струй, широко разинув пасть, хватают добычу и тут же исчезают в глубине. Когда удильщикам случалось поймать маленькую рыбешку, они бережно пускали ее обратно в речку. Летом здесь тепло. Трава на берегу высокая, густая.

— Ликса, ты чего отстала?!

Это Росси издали ее окликнула. А мальчики все так же, скорым шагом, шли к лесу, держась вместе. Синее пятно — свитер Йенса, серое — штормовка Кашека. Только розовая куртка Марийна резко выделялась на голубоватом снегу. Малыш, видно, снова говорил без умолку: он то и дело размахивал руками, точно крыльями…

— Тебе что, нехорошо? — справилась Росси, когда Ликса нагнала ее.

— С чего ты взяла?

— Какая-то ты бледная вся…

— Не всем же так жарко, как тебе.

— Мне в самый раз, — отпарировала Росси, утыкаясь подбородком в расстегнутый ворот куртки.

Дальше они пошли вместе. По полю идти было еще труднее, чем вдоль берега. Ни тропы, ни дороги, везде то мерзлые кочки, на которых легко подвернуть ногу, то рытвины, оставленные с осени комбайнами. Конечно, Ликса никому не скажет, что у нее нет сил идти. Никому — ни Росси, ни ребятам. Тем более — Йенсу. Мать Ликсы не раз говорила, что человек, если захочет, все выдержит. А уж она-то, медсестра Гертруда Куль, знает, что говорит.

Вскоре Ликса поймала себя на том, что невольно высматривает Йенса. Она и досадовала и обижалась на него. Остальные-то признали, что он прав. Иначе они все давно были бы в школе, в Зофиенхофе, а не брели, то и дело спотыкаясь, по этой пустынной белой равнине. Да и она сама тоже увязалась с ними. Это, наверно, и злило Ликсу больше всего. Ей даже захотелось, чтобы Йенс опять вернулся ни с чем. Чтобы косуля так и не нашлась.

До леса оставалось уже не так много — метров двести, не больше. На опушке рядком выстроились молодые лиственницы с их пожелтелыми ветвями. За ними чернел густой ельник. В прогале виднелась лесная дорога. В стороне от нее была кормовая вышка, одна из тех, что здешние члены общества охотников соорудили повсюду для лесной дичи. Ясли с сеном прятались под навесом на столбах, на нем, как и на валуне у шоссе, лежала пухлая белая шапка. Внизу, слева, лежали штабелем занесенные снегом жерди. Наверно, остались после постройки кормушки.

Ликса по-прежнему молчала, и Росси, подумав, что она боится неприятностей в школе, принялась успокаивать:

— Знаешь, что я тебе скажу: скорее всего, нас никто ни о чем и не спросит. Увидят, что нет никого — ни из поселка, ни с мельницы, — и решат, что все мы просто не добрались до автобусной остановки. Из-за этих заносов… Ну, а если даже и спросят? Тогда мы возьмем и расскажем все как есть. Должны же они нам поверить, что мы это вовсе не ради удовольствия устроили. Неужели не ясно…

Впереди послышались крики. Марийн еще сильнее замахал руками. Справа, в нескольких шагах от него, метнулась спугнутая с лежки косуля.

Кашек бросился за ней. «Стой!» — хотел было крикнуть Йенс, но поздно: теперь и ему самому не оставалось ничего иного, как ринуться следом.

Косуля поскакала к лесу неестественными рывками. В ее движениях не было легкости — при каждом прыжке ей точно мешали путы. Казалось, будто косуля натыкается на невидимую преграду, будто какая-то сила подкашивала ей задние ноги. Что-то тащилось позади, взметая снег. Но разглядеть, что же это такое, было невозможно.

Ликса и Росси видели, как ребята нагоняют косулю. Кашек, работая локтями, несся впереди. Вот он споткнулся о кочку, упал, тут же вскочил на ноги, помчался дальше. Марийн не мог поспеть за ним, зато Йенс вскоре поравнялся с Кашеком. Теперь они бежали рядом. До косули было всего метра полтора, Йенс поднажал еще, рванулся, протягивая руки, попытался в прыжке схватить то, что ей мешало. И в тот же миг вскрикнул от боли. Кашек обогнал его — ну, сейчас он поравняется с косулей. Казалось, исход погони предрешен. Еще бросок — и косуля поймана.

И тут вдруг, непонятно почему, Кашек внезапно остановился, резко нагнулся. Косуля тем временем миновала камыши и вскоре скрылась за лиственницами на опушке.

— Все-таки ребята наши малость того! — изумилась Росси. — Сначала гнались за ней, как бешеные, а когда она почти в руках была, упустили!..

— Нет, Йенс не стал бы зря…

И Ликсу вдруг словно током ударило: ведь Йенс мог пораниться! Она даже не подумала, отчего это Кашек спасовал. Несмотря на усталость, ей хотелось побежать к Йенсу — узнать, что с ним. Но ей было неловко перед Росси, и она сдержалась…

Когда они подошли наконец к Йенсу, тот стоял на коленях в снегу, прижав правую ладонь к губам. Свитер его был закапан кровью — на морозе капельки походили на красные бусинки. Кашек с отчужденным видом расстегнул штормовку, доставая из внутреннего кармана перевязочный пакет. Наверное, Кашеку жалко было его распечатывать — ведь это был своеобразный сувенир, напоминавший о той самой стройке в долине, в сердце далеких Родоп, где работал его отец. На прорезиненной оболочке что-то написано по-болгарски, очевидно правила пользования. Шрифт был совсем такой же, как в учебнике русского языка, по которому они учились в школе.

— Главное — очистить рану, отсосать кровь! — крикнула Йенсу Росси, подойдя ближе. — Доктор Фогельзанг говорит, что на старом железе полно всяких микробов. Так что давай, а то получишь заражение крови. Или даже столбняк!

Йенс послушался. Порез на ладони у него был не пустячный. Йенс отсасывал кровь и сплевывал — снег вокруг него был испещрен розовыми пятнышками.

Кашек разорвал оболочку пакета и вынул бутылочку йода, пропитанный чем-то желтым марлевый тампон, от которого резко пахло больницей, и бинт. Кашек задумчиво оглядел все это, потом обернулся к Ликсе и деловито сказал:

— Действуй, чего ждешь?.. Ты ведь у нас медик.

Ликса, смущаясь, стараясь не смотреть на Йенса, присела на снег возле него. Она принялась за дело, но рукава полушубка мешали ей, и она отвернула их, чтобы ловчей было. Сурово сжала губы. Как будто Йенс посторонний человек. Она работала молча, только раз, когда она залила рану йодом и Йенс вздрогнул, Ликса сделала ему замечание:

— Спокойно, не дергайся, пожалуйста!

Эту манеру вежливой деловитости Ликса переняла у матери. Фрау Куль приходилось управляться с множеством дел. Она принимала больных в поселковой амбулатории, ездила на дом по вызовам на своем тарахтящем мопеде. К этому добавлялась неотложная помощь при всяких чрезвычайных происшествиях: кто-то прищемил себе палец, кто-то рассек бровь. Ей просто некогда было упрашивать пациентов, чтобы они покорно глотали пилюли, не стонали во время перевязки, соблюдали постельный режим, если им предписывал это молодой врач из Пампова. И хотя она была строгой и требовательной, ее любили.

Ребята, словно сговорившись, примостились кружком на корточках — заслонили Йенса и Ликсу, чтобы им чуть-чуть теплее было. Задул верховой ветер. Он теребил бурые косицы камышей, гнал косяком снежные хлопья, повалившие из низких тяжелых туч, свистел в тонких ветвях лиственниц на опушке.

Дрогнула земля — очевидно, это вдали рухнуло дерево, надломленное ночью во время бурана.

Косуля затаилась где-то — ее ни слышно, ни видно не было.