Глава 1
ТВОРЦЫ и МУЗЫ
1. "Я похож на букву Z!" (Поль Скаррон)
Принято считать, что глупый человек должен быть здоровым и заурядным, а болезнь и страдания делают его утонченным, умным, т. е. особенным. Почти аксиомой стало и другое мнение: не познав страдания, нельзя понять и счастья. С античных времен мы знаем, что только катарсис очищает нашу душу. Так было в высокой литературе. Трудно возразить против того, что сострадание, сопереживание возвышают наш дух. А само страдание? И тут жизнь, действительность вносят свои коррективы. Жизнь показывает, что в болезни нет ничего возвышенного, она мучительна.
Настоящая же трагедия начинается там, где судьба оказывается столь жестокой, что благородную душу поэта облекает в убогое, уродливое тело. Пример тому - великий итальянец Леопарди. Или наш герой - поэт Франции, романист и драматург Поль Скаррон.
Его душа, "оскорбляемая убожеством тела, опустилась в низины иронии и сарказма". "До чего я похож на букву Z! Руки у меня короче, чем надо, как, впрочем, и ноги, а пальцы - как руки; словом, перед вами - сокращенный вариант человеческого убожества!" Клод Карон в своей книге о поэте приводит его портрет: "У него была слишком большая для тщедушного тела голова, один глаз посажен глубже другого, редкие темные зубы, тело изгибалось дугой, а подбородок почти упирался в грудь... Он не жаловался на свое уродство. Он смеялся сам и смешил других... И люди забывали, что перед ними урод, почти чудовище. Люди из самого что ни на есть лучшего общества бросали свои дела, чтобы увидеться с ним".
Поль Скаррон родился, как утверждает литературная энциклопедия, в Париже 7 июля 1610 года. Клод Карон приводит другую дату - 1601 год. Отец Поля был членом Парижского парламента; за набожность его прозвали Апостолом. Правда, набожность не помешала ему жениться во второй раз. И тут возникла проблема - слишком красивый сын при молодой мачехе. Неизвестно, почему мачеха возненавидела красавца-пасынка (может быть, не ответил взаимностью?!), но Апостол отправил сына, которого в 19 лет назначили аббатом, в провинцию. Поль занимался поэзией, продвигался по иерархической лестнице; он стал каноником, путешествовал в свите епископа, побывал в Риме. Его карьера блестяще развивалась, его красота не оставляла равнодушными женские сердца, а ироничный ум задевал высшие чины. Поль не побоялся высмеивать даже Мазарини, будущего кардинала.
Несчастье произошло вдруг. Скаррону было 28 лет. Биографы не могут в точности определить это заболевание и его причину. Современники злословили о "мужской болезни", которую не долечили. Другие утверждали, что Поль, любивший жизнь взахлеб, разгоряченный после костюмированного бала, провел ночь на болоте голышом. Как обстояло дело - неизвестно. Известен результат: некогда красавец Скаррон стал калекой.
Он скрыл свое горе, свою боль в смехе и иронии. Он был силен духом, этот поэт-Квазимодо. А как же тяжело было жить этому человеку, который даже в постели не мог повернуться без посторонней помощи. Возникли трудности и материальные - мачеха и ее дети выиграли процесс по наследству отца Скаррона. Ему отошли самые крохи, которые никак не могли обеспечить привычный комфорт. На помощь пришло творчество. Оно не только заполнило душу, оно стало кормить его.
Нашим читателям имя Скаррона мало известно, но в середине XVII века он был очень знаменит. Поэма "Тифон, или Гигантомания" (1644 г.) утвердила поэта как создателя нового жанра в европейской поэзии - бурлеска, поэм-травести. Скаррон отрицал эстетику классицизма. Античных богов и героев он низвел до уровня простого человека, наделив их всеми слабостями и пороками смертных. Подобное религиозное свободомыслие было странным для каноника, шокировало адептов религии, возбуждало светское общество. Настоящую славу принес "Комический роман" (1651-1657 гг.). Из русских поэтов его почитали Василий Тредиаковский и Александр Сумароков. Вся жизнь Скаррона, закованного в броню своего несчастья, проходила в стенах дома. Париж сам спешил к нему в гости: его дом стал центром аристократической знати того времени. А поскольку хозяин не мог обеспечить роскошный прием, приходили с собственной едой, ибо знали, что Поль любит что-нибудь вкусненькое, и баловали его хорошим вином или паштетом. Поэт благодарил стихами. Долго за полночь раздавались смех и нескромные шутки.
Когда Скаррон жил один, он не считал преступлением попросить для себя денег. Но когда он женился...
Да, безжизненное тело просило покоя, душа же хотела любить. Он не мог рассчитывать на взаимность. Он нежно любил сам.
Когда Франсуаза впервые увидела своего будущего мужа, она разрыдалась. Девушке было 16 лет. Франсуаза д'Обинье. Любителям истории это имя говорит о многом - это будущая мадам де Ментенон, жена короля Франции Людовика XIV.
Франсуаза родилась 27 ноября 1635 года в крепости Ниор, куда были заточены ее родители по распоряжению кардинала Ришелье. По велению того же кардинала она была крещена по католическому обряду. Ее отец, Констант д'Обинье, был человеком слабым, безвольным. Немилость кардинала совершенно его сломила. Нужда стала спутницей жизни его семьи после освобождения из крепости. Мать Франсуазы любила повторять: "Я жива только милостью Божьей".
Судьбой Франсуазы занялась ее крестная мать, госпожа де Нейян. Она отдала девочку в монастырь урсулинок в Ниоре. Перед бедной девочкой был скудный выбор или оставаться в монастыре, или выйти замуж. Она выбрала второе. Но кто возьмет бесприданницу? И предприимчивая крестная вспомнила о поэте-калеке Поле Скарроне.
Первая попытка окончилась неудачей - девушка была в шоке от увиденного. Но судьба уже начала раскручивать этот невиданный сюжет ее жизни - они стали переписываться. Скаррона удивила проницательность Франсуазы, ее способность к анализу, а Франсуаза впервые почувствовала истинный интерес к себе, к своей судьбе. Она доверилась этому необычному человеку. Более опытный в интригах Скаррон быстро понял хитрости госпожи де Нейян, но не протестовал. Общение с Франсуазой стало его потребностью, он полюбил ее. Но что мог предложить бедный поэт этой красивой девочке?
Высокая, статная, величественная. Пухлый маленький рот, светлые пепельные волосы. Такой видим мы ее глазами современников. Клод Карон дополняет этот портрет: "Очень закрытое платье не могло скрыть совершенной линии плеч".
Замужество не изменило Франсуазу, скорее усугубило ее сдержанность и целомудрие. Чувство долга и чести стали основой ее жизни. Брачный контракт поэт Поль Скаррон и Франсуаза д'Обинье подписали 4 апреля 1652 года. Для этого Скаррону пришлось отказаться от звания каноника.
Современники подсмеивались над брачным контрактом поэта, особенно над той его частью, где говорилось, что Франсуаза получает от мужа в случае его смерти все имущество, "при условии, что от вышеупомянутого брака не будет ни детей, ни внуков".
Поль Скаррон обожал свою жену, но страдал, что ничего не может ей дать: ни любовных утех, ни богатства. Франсуаза все это поняла и приняла. Она была верной женой, нежным другом, умным собеседником. Но иногда нервы Скаррона не выдерживали: он ей грубил в присутствии гостей. Не мог выносить страстные взгляды, которые бросали на его жену эти красивые бездельники. Понимал беспочвенность ревности - Франсуаза доказала свою верность. О госпоже Скаррон говорили как о редкой женщине. Но иногда обида брала свое. Когда шутки и насмешки мужа становились особенно скабрезными, Франсуаза поднималась к себе и спускалась вниз только после того, как гости расходились.
Поль Скаррон умер 7 октября 1660 года. Кредиторы тут же атаковали Франсуазу, и ей пришлось выдержать много испытаний, прежде чем жена маршала д'Омона добилась для нее собственной небольшой квартирки в Шарита-Нотр-Дам.
Дальнейшая судьба Франсуазы Скаррон похожа на авантюрный роман. Скажем только, что свою карьеру при дворе Людовика XIV она начала уже очень зрелой дамой. Она занималась воспитанием детей фаворитки короля мадам де Монтеспан. Постепенно влияние госпожи Скаррон на короля, дружба с королевой потеснили мадам де Монтеспан из спальни короля. А после смерти королевы Франсуаза, ставшая к тому времени мадам де Ментенон, сочеталась гражданским браком с королем Франции. Она не стала королевой, но в течение 30 лет безгранично властвовала над королем и Францией. Ей даже приписывают слова: "Государство - это я!"
Франсуаза д'Обинье, мадам де Ментенон, умерла 17 апреля 1719 года, на четыре года пережив Людовика XIV. Ее останки покоятся в Версале.
2. Причуды гордого сердца (Роберт Бёрнс)
Бёрнс знал, что его срок близок. Конечно, надежда не оставляла, но он предпринял все возможные меры, чтобы защитить семью и близких в случае своей кончины. Желание защитить было сильнее боли, сильнее страха ухода... Незадолго до рокового дня он написал стихи, обращенные к девушке, преданной ему и его семье:
В полях под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой верный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
Удивительным образом исполнилось его желание. Джесси Льюарс, к которой обращены слова, спустя полвека была погребена у подножия памятника поэту. Рассказывают, что плита над могилой Джесси в любую непогоду остается сухой. Мраморный памятник Бёрнса укрыл ее от ненастья...
Он любил женщин, любил теплоту и ласку, шедшую от них. Он поэтизировал их, считал, что женщина - лучшее, что создала природа. А венец всему любовь:
Любовь, как роза, роза красная.
Цветет в моем саду.
Любовь моя - как песенка,
С которой в путь иду.
Он был верен своей любви.
Будь счастлива, моя любовь,
Прощай и не грусти.
Вернусь к тебе, хоть целый свет
Пришлось бы мне пройти!
И он был горд в своей любви.
А началось все в ранней юности, когда пятнадцатилетний Роберт влюбился в Нелли Килпатрик, милую девчушку в крахмальном чепчике, беленьком фартучке, в городских кожаных башмаках. Про таких, скажет он впоследствии, в Шотландии говорят: "Хорошая, пригожая да ласковая". Он не объяснялся ей в любви, ибо сам еще не мог разобраться, "почему при звуках ее голоса сердце трепетало, как струна Эоловой арфы, и почему так бешено стучала кровь в висках, когда касался ее руки...". Ей были написаны первые стихи: "Так для меня началась Любовь и Поэзия".
Состоялась встреча Поэта и его Крестьянской Музы. Это поняла и приняла Джин. Джин... Их встреча еще впереди.
Роберт трезво оценивал жизнь, он понимал, что крестьянское происхождение "обрекает на вечный труд". Он не мог рассчитывать на легкий успех. Его характер? Послушаем, что он сам о себе говорил. "Я жаждал общения с людьми, обладал природной живостью, умением все замечать, обо всем составлять свои собственные суждения".
С таким характером сложно рассчитывать на легкий путь. А еще он любил любить:
Как дождь весной - листве лесной,
Как осень - урожаю,
Так мне нужна лишь ты одна,
Подруга дорогая!
Но он беден, а потому "робеть заставляет нужда". А она - дочь богача, в ответ он услышал "нет". Обижен? Расстроен? Конечно, но обиду спрятал за, иронию.
О Тибби, ты была горда
И важный свой поклон
Тем не дарила никогда,
Кто в бедности рожден.
Вместе с друзьями создает Клуб холостяков, в уставе которого значится: "Каждый, кто собирается избираться в это общество, должен обладать честным, искренним и открытым сердцем, стоять выше всякой грязи и подлости и, не таясь, быть поклонником одной или нескольких представительниц прекрасного пола".
Любовь - это ответственность. Бёрнс не боится ее. Да, его подружка родила. Первый его ребенок. Дочь. Бёрнс взволнован. Он не считает возможным жениться на ее матери, но дочь... разве можно от нее отречься? Он берет девочку себе.
Девчурка, пусть со мной беда
Случится, ежели когда
Я покраснею от стыда,
Боясь упрека
Или неправого суда
Молвы жестокой...
Я с матерью твоей кольцом
Не обменялся под венцом,
Но буду нежным я отцом
Тебе, родная.
Расти веселым деревцом,
Забот не зная...
Он был заботливым отцом своим многочисленным (!) детям. Как ни старался Роберт Бёрнс избежать "неравного брака" - не получилось. Ему исполнилось 26 лет, когда летним вечером увидел Джин:
Как любовался я, ликуя,
В тот день тобой!
Темноглазая Джин, дочь богатого подрядчика Армора. Ей 17 лет. Она горда, порывиста, озорна. Хороши девушки в деревне Мохлин, но Джин...
Мисс Миллар стройнее и тоньше, чем фея.
Мисс Маркланд мила, но умнее мисс Смит.
Мисс Бетти - румяна, мисс Мортон - с приданым,
Но всех их, конечно, Джин Армор затмит.
Роберт понимал, это старый Армор никогда не согласится на их любовь.
Зачем разлучница-судьба
Всегда любви помеха?
И почему любовь - раба
Достатка и успеха?
На этот раз разум отступил перед чувствами. Джин стала его судьбой, горькой, трудной, счастливой... Ей посвящает свои лучшие стихи.
Ты свистни - тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни - тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут бранится отец мой и мать,
Ты свистни - тебя не заставлю я ждать!
Сопротивление родителей не остановило влюбленных. Они были осторожны, им приходилось прятаться, чтобы не ославить, не опозорить любимую.
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем до меня.
И при этом мечтали о своем доме, о детях:
Придет он вечером домой,
Промокший и усталый,
- Переоденься, милый мой
И ужинать пожалуй!
Я накормить его спешу,
Постель ему готова.
Сырую обувь просушу
Для друга дорогого...
И влюбленные нашли выход. Они заключили тайный брак по древнему шотландскому обычаю: подписали брачный контракт, в котором признавали себя мужей и женой. Документ хранился у Джин. Впрочем, тайна эта была известна половине города. Можно себе представить ярость Армора, когда известие о браке дочери дошло и до него. Он разорвал контракт и отправил Джин к своей сестре, подальше от нищего поэта. Джин не смела протестовать. Не забывайте, это не XXI век.
А Роберт?! Он вне себя от боли и гнева, обиды. Джин - предательница. В письме к другу он признается: "...Из-за нее я окончательно стал несчастным. Никогда человек так не любил, вернее - не обожал женщину, как я любил ее, и должен сказать правду, совершенно между нами, что я все еще люблю ее, люблю отчаянно, несмотря на все; но ей я ни слова не скажу, даже если мы увидимся, хотя этого я не хочу..."
Он в отчаянии, а потому слеп и глух к ее положению. Он не хочет понимать, что в "стране святош", которых он высмеивал и обличал, девушке труднее жить. Стараясь забыть Джин, он бурно проводил время: ходил на масонские собрания, "предавался всяческим увеселениям", участвовал в пьяных пирушках. Увы, Джин не отпускала. И тогда он решил найти другую женщину и уехать с ней на Ямайку. К счастью, план не осуществился.
Бёрнс - бедный фермер, нищий поэт, слава которого растет обратно пропорционально его доходам. Нужда душит. Но Роберт не сдается, он счастлив - вышел первый томик его стихов. Только тот, кто сам пережил это, кто сам держал свою первую книгу, поймет его состояние - это действительно ни с чем не сравнимое счастье.
Теперь он не боится ни мистера Армора, который грозится посадить его в тюрьму за совращение дочери, ни нужды. Он переполнен надеждой. Но Джин... Она скоро должна родить. О ней болит сердце. И вот радостное известие Джин родила близнецов, мальчика и девочку. Для Бёрнса, единодушно утверждают все биографы, отцовство всегда было радостью: "Поздравь меня, дорогой мой Ричмонд! Армор одним махом принесла мне чудесного мальчишку и девчонку!" И далее: "...бедненькая Армор вернула мне залог любви вдвойне. Чудесные ребята... пробудили во мне тысячи чувств, и сердце бьется то от нежной радости, то от мрачных предчувствий".
Он бросился к Джин, чтобы обнять ее, прижать к себе... Его не впустили к ней, разрешив только взглянуть на малышек. Сердце остановилось и замерло от боли.
Прошло время. Его вновь потянуло в родной дом. Он приехал на ферму, где теперь хозяйничает брат Гильберт, увидел мать, сестер, окунулся в теплую атмосферу семьи. А ночью неожиданное счастье - пришла Джин. Как прежде - тайно, любя. Прозрение наступило утром, когда узнал, что ей разрешили: мать сама (!) проводила Джин к Роберту. Когда же это кончится? Новое предательство! Любовь по разрешению! Он теперь знаменит, и старые Арморы уже не чувствуют себя униженными от связи с ним. Нет! Он не может этого принять. Гордое сердце...
1787 год. Ему 28 лет. Нужно что-то решать в своей жизни. Он любит Джин. У них дети. Но он не может ее простить. Дети - святое. Но жениться на Джин? Нет, никогда! Роберт уезжает в Эдинбург. Ему кажется - навсегда.
Бёрнс - ответственный человек. Он прилагает все усилия, чтобы получить место акцизного чиновника. Да, он не женится на Джин, но о детях необходимо заботиться. Тем более что ночь любви не прошла бесследно: Джин вновь беременна.
Джин тоже принимает решение. Она не смеет надеяться на прощение Роберта и уходит от родителей. Беременность протекает тяжело, близкие опасаются за ее жизнь. Узнав об этом, Бёрнс возвращается к любимой женщине. Ведь Джин - его жизнь, его судьба.
Родился сын. Мать в безопасности. Роберт счастлив.
Тебя напоминает мне
В полях цветок любой.
И лес в вечерней тишине
Заворожен тобой.
Бубенчик ландыша в росе,
Да я и не он один,
А все цветы и птицы все
Поют о милой Джин...
Наконец-то у него своя семья, свой дом! Джин оказалась замечательной женой. "У моей жены удивительно мягкий, спокойный и добрый характер, горячее сердце, со всей силой и преданностью готовое любить, отличное здоровье и веселый, легкий нрав, весьма выгодно оттененный более чем привлекательной внешностью",- с восторгом пишет он своей приятельнице миссис Дэнлоп.
Джин была мудрой женой. Она прекрасно понимала, что необразованна, что уступает в манерах и светскости его эдинбургским знакомым. Но не ревновала, ибо у нее была только одна соперница - его Крестьянская Муза. И когда однажды Роберт признался, что у него родилась дочь от "золотокосой Анны", Джин спрятала боль глубоко в сердце, а мужу ответила любящая женщина: "Привези ее мне..." Впоследствии Бетси - так звали дочь умершей родами Анны - вспоминала: "Добрее и ласковее Джин не было человека на свете..."
Джин занималась домом, детьми. Она не задавала вопросов, видимо, исповедуя мудрость: не допускай, чтобы тебе лгали. Она верила мужу, она его поддерживала, ибо он "избран ею в короли".
А как трогательно ее желание соответствовать своему королю. Она тайком училась писать красиво, чтобы Роберт с удовольствием читал ее письма. И была вознаграждена! "Дорогая моя любовь! - пишет Роберт.- Прочел твое милое письмо с таким удовольствием, какое ни одно письмо, кроме твоего, мне доставить не может..."
Бёрнс редко бывает дома. Он - акцизный чиновник. Он - поэт. Желание обеспечить огромную семью (ведь шестеро детей!) не оставляет времени на развлечения. Он почти остепенился. Он так устал. Обострился еще в детстве приобретенный ревматизм. Болят суставы. Он еле ходит. Болит сердце. "Как быстро проходит жизнь! - сетует он в письме к миссис Дэнлоп.- Кажется, совсем недавно я был мальчиком, только вчера стал юношей, и вот уже я чувствую, как от старости костенеют суставы и коченеет тело..."
Согласитесь, слова старца. А ведь ему всего... 37 лет!
И тем не менее он счастлив с Джин. Он обрел покой в семье, но...
Но счастье точно маков цвет:
Сорвешь цветок - его уж нет.
Обеспокоенность будущим семьи гложет. Он может уехать в Лондон. Слава поэта докатилась и до столицы королевства. Он может работать в газете "Морнинг кроникл". Это известность, обеспеченность. Но... Он не может рисковать скромной стабильностью семьи. Он слишком своенравен и независим. Он приветствовал казнь французского короля и королевы. Он не сможет идти на компромисс со своими взглядами. И тогда конец благополучию. Что ждет его семью? И он отказывается: "...Служба в акцизе кое-что да значит, по крайней мере для такого человека, как я, обремененного ответственностью за благополучие, вернее - за саму жизнь шести беспомощных существ,- с этим шутить не приходится".
Со здоровьем шутить тоже было нельзя. Море, куда поехал подлечиться, не помогло. Его последнее письмо наполнено заботой о Джин. "...Боли стали легче, и я как будто окреп",- успокаивает он жену.
21 июля 1796 года в пять часов утра Джин сама закрыла его глаза. Она не смогла проводить мужа. 25 июля 1796 года, в день его похорон, она родила Роберту сына.
Похороны, вопреки воле Бёрнса, были помпезными. Джин и ее семью обеспечили друзья Роберта Бёрнса: они по подписке собрали значительную сумму. Премьер-министр назначил вдове Бёрнса пенсию - Джин отказалась от нее. У Джин и Роберта были гордые сердца.
3. И море приняло его (Перси Биши Шелли)
Ученые, философы, прорицатели и просто обыватели не устают выяснять, что определяет человеческую судьбу. Судя по всему, они не скоро найдут ответ на вопрос "что есть человек, хозяин судьбы или "тварь дрожащая"?". Правда, есть расхожее мнение, что происхождение и среда - две основные составляющие жизненного пути человека. В теории, возможно, и так, а в жизни...
Английский поэт Перси Биши Шелли, родившийся 4 августа 1792 года, должен был прожить жизнь долгую, обеспеченную и спокойную. Ему его происхождением (английский баронет) было уготовано место в палате лордов, общественная известность и признательность. А он... Кто знает, почему он выбрал себе судьбу мятежного поэта? В "Оде западному ветру" он как бы проецирует свою другую реальность:
Будь я листвой, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя.
(Пер. Б. Пастернака)
Вот это стремление "с тучами гоняться не шутя" характерно для каждого мгновения его жизни. Уже в 1811 году его исключают из университета за издание брошюры "Необходимость атеизма". Бунт и неприятие действительности - вот сущность его отношения к жизни. Душа Шелли не может оставаться спокойной, когда кругом
Продажно все, продажен свет небес,
Дары любви, что нам даны землею.
Ничтожнейшие маленькие вещи,
Что в глубине, в далеких безднах скрыты,
Всё что есть в нашей жизни, жизнь сама...
(Пер. К. Бальмонта)
Жизнь не оставляет Шелли в покое - он живет с такой отдачей, будто предчувствует свой ранний уход. Реальная жизнь притягивает его и с бесцеремонностью бросает в пучину событий, как потом Провидение бросит его в пучину Средиземного моря.
Когда ирландцы начинают борьбу за свободу, Шелли отправляется в Дублин. Он обвиняет Англию: "Вот Англия!.. Свобода в ней мертва..." - и призывает восставших: "Разбейте оковы - и рвитесь, и рвитесь!" И в то же время мятежный поэт просит "западный ветер":
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез...
(Пер. Б. Пастернака)
"Что это? - воскликнет читатель.- Откуда это стремление к буре и желание покоя? Раздвоенность души?!"
Поэт Константин Бальмонт нашел точное объяснение природы его гения: "Шелли в продолжение всего своего существования на земле был в каком-то идеальном возбуждении; он всегда как бы помнил о другом, более красивом мире, откуда он пришел, и с изумлением смотрел вокруг себя, стараясь в этом новом воплощении увидеть сквозь призму своей мечты, воспоминания угасшего лучшего дня и рассвет нового золотого века".
И люди, сталкивающиеся с ним по жизни, не могли не чувствовать, что перед ними необычный человек. "Среди товарищей-школьников,- вспоминает один из современников,- он считался каким-то странным существом. В то время как все кричали и шумели, он уединенно следил за своими призрачными мыслями, обособленный от других миром своих живых фантазий".
"Божественный Шелли",- говорили женщины.
"Безумный Шелли",- возражали мужчины.
Его ангелоподобная красота действовала обезоруживающе. И невозможно лучше поэта Бальмонта словами описать его портрет:
"Прекрасное существо с большими голубыми глазами, достигавшими в минуты возбуждения необыкновенного блеска, с волосами нежными, как пряди шелковистой паутины, с красивыми руками, созданными для красивых движении, с лицом, напоминающим не мужчину, не женщину, но существо с другой планеты, с походкой легкой, как движение призрака, дух, заключенный в земной оболочке..."
В поэме "Адонаис", написанной в 1821 году и посвященной памяти поэта Дж. Китса, он и сам признается: "Призрак средь людей". Не случайно Бальмонт вынес в заголовок эти слова в своем эссе о Шелли.
А каково людям общаться с "призраком", даже столь прекрасным? Соприкосновение с ним не делало их счастливыми. А был ли счастлив сам Шелли? Да и возможно ли счастье для поэта?..
За день до своей смерти Шелли пророчествовал: "Если завтра я умру, знайте, что я прожил дольше, чем мой отец. Мне 90 лет". Так мог сказать только очень уставший человек. А ему не исполнилось и тридцати. А может быть, он действительно пришел к нам с другой планеты?!..
Влюбчивый по натуре, Шелли обожал женщин, поклонялся им как возвышенным, неземным существам. Свое отношение к любви поэт выразил в "Философии любви":
Ручьи сливаются с рекою.
Река стремится в Океан;
Несется ветер над землею,
К нему ласкается туман...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Целует ночь морские струи,
А землю - блеск лучистый дня.
Но что мне эти поцелуи.
Коль не целуешь ты меня.
(Пер. К. Бальмонта)
Первый любовный опыт был горьким. По окончании школы в Итоне Шелли влюбился в свою родственницу Гарриет Гров. Родители в восторге от намечавшегося союза. Но тут роковую роль сыграли атеистические взгляды юноши. Набожная Гарриет не захотела мириться с религиозным отступничеством возлюбленного. Вот ведь как бывает!
Помолвка расстроилась. Шелли потрясен. Но он получил то, что хотел, ибо, отрекаясь от Бога, он таким образом отрекся и от "успокоения, от него исходящего".
Не исключено, что именно это обстоятельство наложило отсвет на все последующие поступки поэта. Образ Гарриет преследует его, и Шелли совершает ошибку, осложнившую его собственную жизнь и сломавшую жизнь его новой избраннице. Шелли женится на Гарриет Вестбург, девушке, носящей имя его первой возлюбленной и чертами лица ее напоминавшей.
Создается впечатление, что реальность жизни, в которую, казалось бы, Шелли погружен, на самом деле не существует для него. Он создает свою реальность, плетет ее из мимолетностей и ощущений сиюминутных, не задумываясь о последствиях. А жизнь, не приспособленная для мечтаний и мечтателей, больно бьет.
Гарриет Вестбург была подругой его сестры. Она принадлежала к другому социальному сословию: ее отец - торговец. Шелли это мало заботило, но баронет Перси Шелли, его отец, не мог допустить подобного мезальянса. Да и господин Вестбург был не в восторге от выбора дочери. Молодые поженились вопреки воле родителей и, как пишет дореволюционный биограф Шелли Н. Дубинский, это была "самая несчастнейшая из женитьб".
Молодые бежали из дома и обвенчались в Эдинбурге. Шелли 19 лет, Гарриет - 16. Жизнь сразу и больно ударила по иллюзиям молодоженов: "злой тиранический мир чувствует слишком большую потребность в деньгах". А их-то и не было. К словам Шелли можно добавить, что "тиранический мир" требовал большую волю к жизни, умение противостоять ему. А они не умели ничего. Гарриет не имела не малейшего представления о ведении домашнего хозяйства, а Шелли - о том, как заработать деньги. Правда, юноша был непривередлив. При первых же приступах голода шел в булочную за хлебом. Отсутствие обеда его не смущало: "Пудинг - предрассудок".
В сущности, они были детьми. И когда наступил момент, то они расстались так же непонятно, как и сошлись. Скорее всего то, что они приняли за любовь, рассеялось как туман. Наступило прозрение. Оказалось, что дело не в социальном неравенстве, о котором не уставали твердить родители, а в отсутствии духовной близости. "Все, кто знает меня" должны понимать, что спутницей моей жизни станет та, кто умеет чувствовать поэзию и разбираться в философии. Гарриет - породистое животное, но она ни на что подобное не способна".
Проницательный читатель понимает, что подобные мысли возникли не вдруг. Да, действительно, эти слова сказаны Шелли в момент очень драматичных обстоятельств.
Однажды, прибыв в Лондон, Шелли посетил своего старого знакомого, книгоиздателя Уильяма Годвина, автора "Исследований о политической справедливости". Этот трактат вызвал в свое время восторг Шелли, и он считал Годвина своим учителем. Поэт и прежде бывал в доме Годвина, но на этот раз ему представили дочь Годвина Мэри и ее сводную сестру Клер. Разговорам не было конца - о революции, поэзии, свободной любви... Вскоре Клер поняла, что все красноречие юноши обращено к Мэри.
В 1796 году Уильям Годвин познакомился с Мэри Уолстонкрафт, автором книги "Защита прав женщин". Она была одной из основательниц феминистского движения. Через десять дней после рождения дочери Мэри Уолстонкрафт умерла, и Годвин назвал девочку в честь матери - Мэри. В 1801 году он женился вторым браком на вдове Клермонт, у которой были дочь Клер и сын Чарльз. Потом у них родился сын Уильям.
Девочки были очень разными, но жили дружно. Они были привязаны друг у другу, но между ними всегда стоял Шелли. На исходе жизни Мэри призналась своей невестке: "Она была проклятием моей жизни с того дня, как мне исполнилось три года". Да, Клер была далеко не ангелом. Она любила Байрона, родила от него дочь. Но злые языки утверждали, что это дочь... Шелли. Мэри гневно протестовала, услышав, что Клер была любовницей Шелли: "...я бы скорее умерла, чем повторила столь низкую ложь". Байрон же относился к этому по-другому: "Она не мой ребенок, она ребенок мистера Шелли". Но воспитывал ее как свою дочь. Надо сказать, что Шелли обожал Аллегру и не скрывал этого, утверждает его биограф И. Уоллес в книге "Любовницы, героини, мятежницы", приводя следующие строки поэта:
Игрушка, милее которой
Благозвучная Природа не сотворила.
Серьезное, нежное, буйное, но доброе создание...
К сожалению, девочка действительно оказалась "игрушкой". Байрон поместил ее в недорогой пансион, где она и умерла в пятилетнем возрасте. Именно Шелли выпала горькая участь сообщить об этом матери.
Клер прожила долгую жизнь. Она боготворила Шелли, охотно рассказывала о нем. Она ненавидела Байрона, не простила ему смерть дочери. И еще маленькая подробность. Ее племянница записала: "Клер погребена, как и желала, с маленьким платком Шелли..." Но это в будущем.
А мы с вами вернемся к тому периоду, когда они молоды, у них вся жизнь впереди. Они влюблены. Их беседы становятся все продолжительнее и все уединеннее. В них все меньше слов о политике, все больше о любви...
Она как свет фантазии живой.
Меж тысячью зеркал она блуждает,
В земле глубокой, в тверди голубой,
Сквозь бездну призм изменчиво блистает,
Безбрежный мир исполнен ей везде,
О ней во тьме звезда поет звезде...
(Пер. К. Бальмонта)
Но Шелли женат, у него дети. И Мэри это знает. Слово за ней. И она его скажет. Удивительно, как в этом действе проявилась ее суть, нерв ее творчества. Забегая вперед, скажу, что Мэри осталась в истории мировой культуры не как жена Шелли. Знаменитой ее сделал роман "Франкенштейн, или Современный Прометей". Так вот - первое свидание и объяснение Мэри обставила в духе своего мрачноватого романа.
Это произошло перед могилой ее матери на кладбище при церкви св. Панкратия. Можно себе представить, в каком экстатическом состоянии находился Шелли, сам склонный к мистике!
Итак, сомнений нет - он любим. "Никакими словами не передать даже отдаленнейшее представление о том, каким образом она развеяла мои заблуждения,- пишет он другу.- Высокий, торжественный миг, когда она призналась в любви к тому, чье сердце давно и тайно принадлежало ей..."
Гарриет, мать его детей, пытается бороться за спасение если не счастья, то хотя бы семейных уз. Она приезжает в Лондон, где встречается с Мэри, поведением которой возмущена: "Она разжигала его воображение разговорами о своей матери и вместе с ним посещала ежедневно ее могилу, где наконец и призналась ему, что до смерти в него влюбилась". Короче, Мэри во всем виновата, она пыталась его соблазнить таким странным образом. Отец Мэри, напротив, возмущен поведением женатого человека, который ... ну конечно же - соблазняет девушку, которой всего 17 лет!
Однако Шелли во власти своих чувств. Он любит, все остальное для него препятствие, которое необходимо устранить. "Они мечтают нас разлучить, моя любовь,- обращается он к Мэри.- Тогда смерть соединит нас!" Он предложил возлюбленной выпить яд, для себя приготовил пистолет. Мэри, рыдая, отказывается выпить яд. Попытка самоубийства не удалась. Еще не пришло время его ухода. Провидение отвело курок пистолета.
Конечно, по-разному можно относиться к поступку Шелли, можно называть его безответственным и бессердечным по отношению к жене и детям. Но так уж мы устроены, что к поступкам гениев более снисходительны, чем к проступкам простых смертных. И в данном случае мы не берем на себя функции ни прокуроров, ни адвокатов. Просто попытаемся понять поэта, почти мальчика. Да, он женат, у него дети. Он безответствен?! Да! Да! Да! Вспомните, как случайно он женился,- это многое объясняет. А потом, Шелли никогда не отказывался от воспитания своих детей. Другое дело, что общество ему в этом отказало.
Ему всего 22 года. Душа и плоть жаждут любви. Он не в силах бороться с обстоятельствами и предпринимает вторую попытку самоубийства - принимает яд. И во второй раз Провидение спасает его.
28 июля 1814 года Шелли и Мери и Клер покидают Лондон. Они путешествуют по Европе. Клер начинает вести дневник, который впоследствии станет одним из основных источников сведений о последних годах жизни поэта.
По возвращении в Лондон молодые люди сняли квартиру и начали совместную жизнь. Клер, в свою очередь, знакомится с Байроном. Эти две пары неразлучны. Однако, как скажет столетия спустя другой поэт и в другой стране: "Покой нам только снится".
Драматические коллизии не оставляют Шелли. Покончила с собой его жена Гарриет. 10 декабря 1817 года ее тело обнаружили в реке Серпентайн в Гайд-парке. Ей был 21 год.
Тайны смерти пребудут, не будет лишь нас,
Все пребудет, лишь труп наш остывший не дышит...
(Пер. К. Бальмонта)
Ошеломленный происшедшим, Шелли на какое-то время потерял себя. Несколько дней подряд он, всегда воздержанный к вину, пил не переставая. Ему казалось, только бутылка его утешит: "С этой подругой я никогда уже не расстанусь!" А друзьям признавался: "Я думаю о Гарриет".
Но острое горе проходит быстро. Уже через две недели поэт женился на Мэри Годвин. Этот, с точки зрения общественности, легкомысленный шаг сыграл решающую роль при установлении опеки над детьми. Шелли припомнили и его атеистические взгляды. В итоге Канцелярский суд отдал его детей на воспитание обоим родителям бывших супругов.
Испытания продолжаются. Умирает отец Шелли. Рождаются и умирают во младенчестве его с Мэри дети.
Супруги уезжают в Италию. Рождается сын Перси. Душа постепенно успокаивается. Как он напишет в "Стансах, написанных в часы уныния близ Неаполя",
Природы ласковой соседство
Меня покоем обдает.
Он много, очень много пишет, сплетая стихи, как заметил Бальмонт,
Из облачка, из воздуха, из грезы,
Из лепестков, лучей и волн морских...
Погруженный в свое творчество, он многого не замечал; размышляя о жизни и смерти, он был вне досягаемости для окружающих. Это очень тяжело близким, им приходилось мириться с тем, что рядом с ними "человек-призрак":
Красивый дух, он шел земной пустыней,
Но - к морю, зная сон, который дан
Вступившим в безграничный Океан.
(Пер. К. Бальмонта)
И море приняло его...
Яхта "Дон Жуан", на которой находился поэт, затонула в заливе Специя 8 июля 1822 года. Обезображенное тело Шелли выбросило на берег через несколько дней. Его останки были преданы огню на берегу моря, поглотившего его. И сегодня в Ливерпуле в галерее Уокера экспонируется картина Луи Эдуарда Фурнье, написанная в 1889 году. Она изображает "Сожжение тела поэта Перси Биши Шелли в августе 1822 года".
Байрон, присутствовавший на этой церемонии, с ужасом думал: "Неужели это человеческое тело?.. Это насмешка над нашей гордостью и глупостью". Ему самому оставалось менее двух лет...
Лишь сердце Шелли удалось "выхватить из огненной стихии". Мэри всю жизнь хранила его в шелковом чехле и всегда брала его с собой в путешествия. Когда их единственный сын сэр Перси умер в 1899 году, сердце его отца было похоронено вместе с ним в Англии. А прах поэта покоится в Италии. На его надгробной плите высечено:
Ни части его не растает,
Только изменится море
И станет богаче и краше.
(Пер. М. Ненарокомова)
4. Любовь к геометрии (Вольтер)
Маркиза Габриаль-Эмилия дю Шатле, известная французская писательница, вызывала у современников сложные чувства. Мужчины ее обожали, женщины ненавидели. Иначе и не могло быть. Женщины не могли принять и простить ей то, что она, некрасивая, окружена многочисленными поклонниками, среди которых - герцог Ришелье. Мужчины преклонялись перед ее обаянием, ее умом. Да, она была некрасива и порой напоминала "идеального швейцарского гвардейца". Ее кожа была груба, а ноги ужасны. Так живописала ее портрет кузина маркиза Креки. При этом "художница" забыла добавить, что удивительно стройная Эмилия прекрасно смотрелась на лошади, и когда она мчалась на быстром коне, то казалась "плодом поэтического воображения".
Вызывали насмешки прекрасных дам ее блестящее образование, увлечение философией, математикой. Эмилия даже ночью могла решать геометрические задачи. Одна из современниц саркастически заметила: "Каждый год она производила смотр своим принципам, из боязни как бы они не ускользнули от нее".
Справедливости ради надо сказать, что ее увлечение математикой раздражало и любовников. Вольтер однажды не выдержал: "Нет сомнения, что вы прославитесь этими великими алгебраическими вычислениями, в которые погружен ваш ум. Я сам дерзнул бы погрузиться в них, но, увы, А+В=С не равняется словам "Я вас люблю".
С великим Вольтером маркиза встретилась в 1733 году. Ему было 39 лет, маркизе - 27. Их знакомство не было случайным, но произошло при необычных обстоятельствах, как в авантюрном романе.
Возмутитель общественного спокойствия, Вольтер, боясь быть заточенным в Бастилию, жил под вымышленным именем в Руане. Однажды, когда жизнь отшельника ему стала невмоготу, он отправился погулять. Была лунная ночь, он с удовольствием шел по пустынной улице, но вдруг увидел людей, угрожающих ему палками. Поэт уже имел печальный опыт подобных встреч, когда герцог Роган-Шабо, взбешенный его ядовитым памфлетом, отомстил ему таким низменным способом: приказал слугам поколотить Вольтера палками. Поэтому, увидев на улице подозрительных людей, Вольтер спрятался. Неизвестно, чем бы закончился этот эпизод, если бы не двое всадников: прекрасная амазонка с развевающимися перьями на шляпе в сопровождении кавалера. Это были маркиза и маркиз дю Шатле. Узнав от друзей адрес скрывающегося поэта, они решили нанести ему визит. Чудесное появление незнакомки избавило Вольтера от новой неприятности. Супруги дю Шатле пригласили его в свой замок. Согласие было получено незамедлительно.
Пятнадцать лет провел Вольтер в замке маркиза дю Шатле. Этот период считается самым плодотворным в его творческой деятельности. И этим он, конечно, был обязан хозяйке замка, которую называл "божественной Эмилией". Замок Сире был для него "земным раем": "Я больше не поеду в Париж,- писал он в 1733 году,- чтобы не подвергать себя бешенству и суеверию. Я буду жить в Сире..."
По законам своего времени супруги дю Шатле жили раздельно, каждый своей жизнью. Маркиз предпочитал Париж, красивых женщин. Жизнь в замке Сире напоминала идиллию комфортного читального зала. Вольтера приходилось по нескольку раз звать к обеду, ибо он никого не слышал за своим письменным столом. Зато, отдыхая, он начинал рассказывать всякие истории, шумел, язвил.
Восторгаясь Эмилией, Вольтер тем не менее считал, что она недостаточно гуманитарна, что увлечение математикой сделало ее глухой к поэзии и истории. Маркиза называла Тацита "старой прачкой". Вольтер в бессилии спора использовал оригинальный аргумент - в Эмилию летели тарелки со стола и серебряные приборы. Однажды он с горечью сказал, что ему хочется, "чтобы она была менее ученой и менее умной и чтобы ее сексуальный аппетит был все же несколько менее ненасытным".
И понятно - годы брали свое, и Вольтер вынужден был признаться, что он не может полностью удовлетворить ее "аппетит". У маркизы появился молодой любовник. Вольтеру осталось только просить: "По крайней мере соблюдайте осторожность и не делайте таких вещей на моих глазах".
Эмилия пренебрегла осторожностью - поздняя беременность стоила ей жизни. Как скрыть это от общества и Вольтера?! Маркиза зовет мужа. Она с ним нежна, как прежде в молодые годы...
Узнав о беременности, муж счастлив: наконец-то у него будет наследник! Маркиза провела мужа, но не судьбу. Она умерла родами 10 сентября 1748 года.
И после смерти "божественная Эмилия продолжала "шутить". И муж, и Вольтер знали о существовании у маркизы медальона, и каждый из них втайне был уверен, что там находится его портрет. Увы, там был портрет настоящего отца ребенка - последнего любовника маркизы офицера Сен-Ламбера.
5. От любви до ненависти (Мадам де Сталь)
Мадам де Сталь называли "мученицей", "гонимой совестью мира". Наполеон Бонапарт самолично запретил ее книгу "О Германии". А когда в 1803 году он выслал мадам де Сталь из Парижа, то подруга писательницы мадам Рекамье, до того равнодушная к политике, переходит в открытую оппозицию: "Человек, который изгоняет женщину, и такую женщину... не может быть в моем представлении не кем иным, как безжалостным деспотом". Надо сказать, что никого из своих друзей мадам де Сталь так не любила, как Жюльетту Рекамье. Последние годы она жила у мадам Рекамье и скончалась на ее руках в 1817 году.
Мадам де Сталь не была красавицей, но многие ее считали привлекательной. Мы бы сказали: она была очень интересной. "Ее черты скорее резкие, чем тонкие",- пишет один из современников. И добавляет: "Ее черные глаза искрятся гением..." В том, что мадам де Сталь необыкновенно умна, не сомневался никто. А если учесть, что ум, мужской и сильный, сочетался с добротой, нежностью, благожелательностью, способностью слушать собеседника и понимать его с полуслова, становится ясно: такая женщина могла составить конкуренцию самой блестящей светской красавице.
Но... Поражение ей тоже было известно, причем поражение, которое во многом определило ее политические пристрастия.
Французская писательница мадам де Сталь - Анна-Луиза-Жермен Неккер родилась в апреле 1766 года в семье министра финансов при Людовике ХVI. Она получила разностороннее образование, а интеллектуальный салон матери приучил к беседам с величайшими умами того времени. Повзрослев, выйдя замуж за шведского посланника Сталь-Гольштейна, она и сама стала хозяйкой салона, который находился в оппозиции к абсолютизму. Великую Французскую революцию де Сталь встретила восторженно. К тому времени она уже стала известной писательницей, которой были близки взгляды просветителей. В 1788 году она опубликовала "Письма о произведениях и личности Ж.-Ж. Руссо".
Якобинская диктатура несколько охладила ее революционные восторги, и она в 1792 году уезжает в Швейцарию, а затем в Англию. Во Францию она вернулась спустя шесть лет, в 1798 году. Основной нерв ее творчества право на свободу чувств, мнений и действий.
В жизни она придерживалась этого же правила, что делало ее неудобной правительству, а вернее сказать, Наполеону. И писательница вновь вынуждена покинуть Францию. Она много путешествует, встречается с различными деятелями культуры, среди которых Шиллер, Гёте, Гумбольдт. Итогом ее эмиграции стал роман "Коринна, или Италия" (в 1807 году роман был переведен на русский язык). Коринна стала символом женщины, отстаивающей права на свободу чувств и мнение. "Северной Коринной" называли в России Зинаиду Волконскую.
А автора "Коринны" встретили в России восторженно. Пушкин впоследствии писал: "Из всех сочинений г-жи де Сталь книга "Десятилетнее изгнание" должна была преимущественно обратить на себя внимание русских. Взгляд быстрый и проницательный, замечания разительны по своей новости и истине, благодарность и доброжелательность, водившие пером сочинительницы,- все приносит честь уму и чувствам необыкновенной женщины".
Многие годы изгнания... Историки задумывались, чем руководствовался Наполеон, преследуя мадам де Сталь. Марк Алданов предлагает свою версию. Он считает, что не стоит искать разумный ответ, ибо поведение Наполеона скорее иррационально. Разгадку можно найти, если использовать не историко-политический подход, а художественно-психологический: "У Наполеона к Коринне безотчетная, непреодолимая антипатия... Скажем вульгарно: госпожа де Сталь действовала ему на нервы".
Так чем вызвано сие раздражение?!
Во времена итальянской кампании молодой генерал Бонапарт, завоевавший мировую славу, получил от незнакомой ему писательницы несколько писем с объяснениями в любви. Мадам де Сталь - а это была она - предлагала генералу всего-навсего... бросить свою жену.
"Эта женщина психопатка",- решил Наполеон и оставил письма без ответа. Но де Сталь не унывала - она ждала встречи, убеждая всех, что Наполеон "лучший республиканец Франции". Встреча состоялась, но сближения не произошло. Напротив - только неприятие друг друга и раздражение. "Я становлюсь глупой в присутствии вашего брата,- признается она Люсьену Бонапарту,- так мне хочется ему понравиться".
Увы, отвергнута! И все в душе перевернулось, любовь сменилась ненавистью. Алданов иронизирует: "Ненависть к Наполеону, презревшему ее, привела к оппозиции его власти".
Де Сталь стала свидетельницей крушения своего бывшего кумира, но это не принесло ей удовлетворения. Новая власть не нуждалась в советах писательницы. Последние годы прошли в стороне от политической жизни. Для мадам де Сталь это было крушением иллюзий.
А что Наполеон? Удивительно, но он оказался мелочно мстительным: попытался опубликовать ее письма уже после смерти де Сталь. Не получилось.
Противники кончили жизнь в политической изоляции. А если бы Наполеон ответил на чувства мадам де Сталь? Ведь и история Европы могла бы развиваться по-другому...
6. Веймарский мудрец (Иоганн Вольфганг Гёте)
Германия отметила 250-летие со дня рождения великого соотечественника - Иоганна Вольфганга Гёте. Программа торжеств, посвященных юбилею, началась в Веймаре 2 апреля 1999 года в 15 часов исполнением произведений Йозефа Гайдна. Кульминация - день рождения Олимпийца, 28 августа. Торжества продлились до 31 декабря. Заключительный аккорд Новогодний праздник в Национальном музее Гёте. Столицей праздника выбран Веймар. Организаторы торжеств делают все, чтобы не "обожествлять" поэта, помня его напутствие: "Я не диковинная зверушка, чтобы на меня глазели".
Не остался в стороне от праздника и уютный немецкий городок Ветцлар, где в 1772 году работал в суде Гёте и где 9 июня он встретил Лотту, Шарлотту Буфф, прелестную девушку с нежной красотой и веселым характером. Перелистайте страницы романа "Страдания юного Вертера" и прочитайте сцену их первой встречи - пред вами предстанет восхитительное зрелище! "В первой комнате шестеро детей от двух до одиннадцати лет вертелись около красивой, среднего роста девушки, одетой в простенькое белое платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала черный хлеб и отрезала порцию для каждого из окружавших ее малюток..."
Увы, встреча не принесла радости: Лотта была помолвлена с другим. Желание любить у Гёте столкнулось с непреодолимым препятствием невозможностью разрушить чужое чувство. Да и Лотта не собиралась отступать от данного ею слова. Романтическая любовь Гёте не была способна на вероломство, чувство долга усмирило пламень любви, но не страдания. Как жить с этой болью? Выход один - самоубийство. Но это эффектно для романа. В действительности "закаленное сердце реалиста,- пишет Дубинский,- не способно было на этот шаг". Некоторое время Гёте, ложась спать, клал рядом с собой кинжал, но так и не смог "запустить себе его в грудь на два дюйма". Гёте уехал из городка, оставив записку: "Теперь я один и завтра уезжаю. О, моя бедная голова".
Итогом этой несостоявшейся любви стал роман "Страдания юного Вертера", ибо творчество великого поэта всегда "летопись его душевного состояния". А любовь и страдание, ею вызванное,- священное семя, оплодотворяющее сердце творчеством. Роман автобиографичен. Только самоубийство Вертера нереализованный порыв автора. Роман вышел в 1774 году и имел шумный успех. Сам Наполеон Бонапарт прочитал его восемь раз. Роман оказал удивительное воздействие на молодых читателей - по Европе прокатилась волна самоубийств. Гёте сам был удивлен этой реакцией: "Я всего один раз прочитал эту книжку после того, как она вышла в свет, и поостерегся сделать это вторично. Она начинена взрывчаткой! Мне от нее становится жутко, и я боюсь снова впасть в патологическое состояние, из которого она возникла".
Написав роман, Гёте изжил свою любовь: возлюбленная стала музой, а освобожденное сердце вновь было открыто для новой любви. Впоследствии он описал это состояние: "Это необыкновенно приятное ощущение, когда в нас начинает зарождаться новая страсть в то время, как старая еще не совсем отзвучала. Так иной раз, наблюдая заходящее солнце, посмотришь в противоположную сторону на восходящую луну и любуешься двойным светом обоих небесных тел".
Иоганн Вольфганг был удивительно влюбчивым человеком, а потому не один раз любовался сиянием двух светил одновременно. В "Доме Лотты" в Ветцларе вывешен список женщин, которыми он был увлечен; список занимает целую стену...
Гёте возвращается в родной Франкфурт-на-Майне. И здесь судьба сводит его с Елизаветой Шенеман, 16-летней Лили, которая сразу же привязала его к себе. "Мы взглянули друг на друга,- пишет поэт в автобиографии,- и, не хочу лгать, мне показалось, что я почувствовал притягательную силу самого приятного свойства".
Иоганну Вольфгангу 25 лет, он по-прежнему пылок; достаточно одной встречи, чтобы воскликнуть:
Сердце, сердце, что с тобою?
Что стесняет так тебя?
Лили Гёте посвящает знаменитую элегию "Парк Лили". Он изображает себя неуклюжим, неповоротливым медведем, которого она одаривает ласками:
Ласково у меня за ухом чешет,
Или пинком дружелюбным потешит,
И я мурлыкаю, тронутый весь, умиленный,
Точно в блаженстве новорожденный...
(Пер. И. Вейнберга)
Влюбленные мало подходили друг другу. Задумчивый, романтичный поэт и веселая, живущая в роскоши легкомысленная девочка, всем сердцем любящая удовольствия высшего света. Семья воспротивилась этому союзу: старый советник Гёте не мог женить своего сына на дочери банкира Шенемана. Какая ирония судьбы! Как будет наказано социальное честолюбие, когда Гёте женится на простушке Вульпиус...
А пока Гёте с тоской простаивал под окном возлюбленной, ловя в окнах ее тень. Впоследствии Лили вышла замуж за страсбургского банкира, и, встретив ее через несколько лет, разочарованный Гёте напишет: "Я пришел к Лили и застал прекрасную мартышку, играющую с семинедельною куклою. Я нашел, что милое создание очень счастливо замужем. Ее муж, по-видимому, честен, неглуп и деловит; он богат, имеет прекрасный дом, важный бюргерский ранг и т. д.- все, что ей нужно".
А что нужно Гёте?! Его преследуют любовные неудачи, романтические увлечения заканчиваются страданиями души.
Встреча с Шарлоттой фон Штейн внесла новую краску в его чувства. Впервые он встретил женщину. Прежние возлюбленные - юные девы, чистые, трепещущие от первых волнений любви, любви умозрительной, платонической. И вот перед ним - женщина! Ей 33 года. Она замужем. У нее... семеро детей.
Иоганн Вольфганг встретил женщину немолодую (по тем временам!), прекрасную, умную, восторженную, способную понять его душу, его неуверенность в себе. Она дарит ему надежду на счастье, притом еще не изведанное им счастье. Гёте оживает, он много пишет, в частности знаменитую "Ифигению". Но эта любовь без будущего...
Женитьба Гёте на Христине Вульпиус повергла Шарлотту в шок, а потом вызвала ненависть. Она написала пасквиль в форме драмы, где Гёте описан самым оскорбительным образом.
Они встретились много лет спустя, когда ему было 55 лет, а ей - 62. Встреча разочаровала обоих. Шарлотта вспоминает: "Я чувствую, что ему не по себе у меня, а наши взгляды до такой степени разошлись, что я, сама того не желая, ежеминутно заставляю его страдать".
Женитьба Гёте повергла в ужас не только Шарлотту фон Штейн, но и все общество. Вагнер в "Фаусте" утверждает, что
Ведь человек дорос,
Чтоб знать ответ на все свои загадки.
Увы! По сей день нет ответа на вопрос, что есть человек и что есть любовь. Да и сам Гёте оставил больше загадок, чем ответов. Женитьба на Христине Вульпиус - одна из этих загадок.
18 июня 1788 года в дворцовом парке в Веймаре встретились двое: гигант духа Иоганн Вольфганг Гёте и необразованная девушка-цветочница. Ему 39 лет, ей - 23. Встреча не была случайной: Христина передала министру иностранных дел, тайному советнику, письмо брата с просьбой о помощи. Брат тонко рассчитал, послав письмо с миловидной девушкой. Просьба была удовлетворена, а между Гёте и Христиной завязался роман. Свежесть и неискушенность молодой женщины подкупили поэта. Вскоре Христина оставляет работу и переезжает в дом Гёте, становясь его любовницей, а спустя годы, в 1806 году,- законной женой.
Семейная жизнь не стала идиллией, тем не менее Христина довольна: она поднялась по социальной лестнице и ее любил сам "господин тайный советник". Современники, особенно женщины, злословили, что даже во время любовных утех Христина обращалась к Гёте со словами Herr Rat. Вот только оценить все созданное господином советником любящая женщина не могла. Но это нимало не смущало поэта; более того, он признавался: "Часто я сочинял стихи, лежа в ее объятиях и легко отбивая гекзаметр указательным пальцем на ее спине". Вот этого и не могли понять интеллектуалки, возмущавшиеся: "Гигант духа и необразованная цветочница!" Именно поэтому Шарлотта фон Штейн писала на него пародии, а взбалмошная Беттина устраивала публичные скандалы его жене. Не могли они понять, что сердце небожителя требовало земных утех.
И после смерти жены в 1816 году Гёте оставался великим женолюбцем. Последняя его привязанность - Ульрика фон Левенцов. 74-летний поэт сватается к 18-летней девушке. Ему в ответ предложена дружба. На пути из Карлсбада в Веймар Гёте прощался со своей любовью:
Друзья мои, простимся! В чаще темной
Меж диких скал один останусь я,
Но вы идите смело в мир огромный,
В великолепье, в роскошь бытия!
Все познавайте: небо, земли, воды,
За слогом слог - до самых недр природы!
Расставшись с Ульрикой, Гёте работал над "Фаустом". В день своего рождения, 28 августа 1831 года, он записал: "Завершено главное дело моей жизни".
В одиночестве отметил он свой последний день рождения и написал прощальное письмо матери Ульрики Амалии фон Левенцов: "Я ставлю перед собой бокал, напоминающий череду былых лет и воскрешающий в моем воображении прекраснейшие часы жизни".
Иоганн Вольфганг Гёте скончался 22 марта 1832 года. Простуженный, он сидел в кресле, попросил вина с водой. Потом неожиданно воскликнул: "Больше света!" И умолк. Навеки.
А что же Ульрика? Прочтите рассказ Ю. Нагибина "О ты, последняя любовь!". Она не вышла замуж. В женихах не был недостатка, но что-то всякий раз мешало, останавливало. "Быть может, память о старике с огненными глазами?!"
7. Страсти по Виктору Гюго
Виктора Гюго представлять читателю не надо: его произведения прочно вошли в духовную жизнь России. А вот каков был в жизни этот человек, которого величали Олимпио?
Советское литературоведение стыдливо умалчивало об этом, делая акцент на страстном желании писателя бороться с общественным злом и несправедливостью. А какие бури бушевали в душе самого Олимпио? Гюго сам ответил на этот вопрос: "У нас в душе всегда таится много наводящего ужас".
Не наша задача углубляться в бездны подсознания, но даже поверхностное знакомство с его жизнью позволяет сделать вывод, что энергия Виктора Гюго (и сексуальная тоже!) бурлила до самой старости. Своему юному внуку, который однажды, войдя неурочно в комнату, увидел своего 80-летнего дедушку, обнимавшего молодую служанку, Гюго сказал: "Смотри, Жорж, вот кого они называют гением!"
Виктор Гюго женился в 20 лет на Адели Фуше, юной, свежей, бесконечно нежной. Он был неискушен в любви, плоть еще не будоражила его, поэтому Виктор нашел забавным утверждение жены, что "страсть - это нечто излишнее, она недолговечна". Да и сам Гюго еще был юношей, как пишет Андре Моруа, "исполненным опасной девственности".
Чистая любовь жены и творчество делали его счастливым. Стихи, обращенные к Адели, полны целомудрия и восхищения:
Люблю и чту тебя, как высшее созданье,
Как предков правнуки благоговейно чтут,
Как любит брат сестру, что делит с ним страданье,
А старики - внучат, которые к ним льнут.
Я так люблю тебя, что слезы умиленья
Текут из глаз моих при имени твоем...
Но шли годы. Менялись отношения с женой, все меньше было в них гармонии. И вот уже друг семьи Сент-Бёв замечает:
Он говорил. Жена ему внимала стоя...
Я, наблюдая их, все недоумевал,
Что с хрупким деревцом связало шумный вал...
Смятение появилось в сердце Адели, когда потребность любви неизведанной заговорила в сердце Виктора. Радость покинула обоих. Всегда сдержанная Адель и вовсе стала холодна, избегала его ласк, занималась только детьми. В одном из стихотворений Гюго признается:
Печаль сидит во мне. Она,
Как скверный гость, меня терзает.
Я - башня, что на вид сверкает,
Внутри - угрюма и темна.
А это мешало творчеству. Виктор повзрослел. Ему 31 год. Он уже известный писатель. Вокруг столько соблазнов!.. И вот однажды в театре Порт-Сен-Мартен во время читки своей пьесы "Лукреция Борджиа" Гюго увидел актрису Жюльетту Друэ. Он не верил своим глазам. Самая блестящая красавица Парижа! Виктор не был с ней знаком. Он видел ее как-то на балу, пленительную, сверкающую драгоценностями:
Она, восторгов дань приемля величаво,
Бросая в жар сердца, дурманя и пьяня,
Казалась птицею, возникшей из огня...
Он не посмел тогда подойти к ней. И вот роли поменялись. Он знаменитый автор, она - актриса, мечтающая получить роль в его пьесе. Гюго пленен, восхищен, он не может устоять перед этим чувством. Прочь сомнения! В ночь с 16 на 17 февраля 1833 года, когда Париж смеялся и пел, празднуя масленицу, любовники уединились у Жюльетты. "Париж упивался хмельной радостью,- восторженно писал Гюго,- а мы - настоящей". Эту ночь писатель считал своим новым рождением, ибо "первый раз это происходит, когда мы рождаемся для жизни, а второй раз это случается в день, когда мы рождаемся для любви". В письме к Жюльетте он признавался: "Мать произвела меня на свет, а ты создала меня... Целую душу твою. Ты - красота, ты - свет. Я обожаю тебя".
Это не была тривиальная любовная связь. Эта любовь продолжалась 50 лет. Гюго называл Жюльетту своей "истинной женой".
Жюльетта Друэ родилась в 1806 году в Фужере, в семье портного. Рано оставшись сиротой, воспитывалась в пансионе при монастыре бенедектинок общины Вечного поклонения в Париже. Любимица монахинь, она даже собиралась принять постриг, но вмешался архиепископ парижский - монсеньор де Клен, который понял, что черноокая красавица не создана для монашеской жизни. А далее началась ее бурная светская жизнь. Связь со скульптором Джеймсом Прадье, которому она позировала, рождение дочери Клер. Жюльетта пытается пробовать себя на артистических подмостках, но таланта нет. Приходится довольствоваться маленькими ролями. Отсутствие таланта возмещалось ее необыкновенной красотой. Череда любовников менялась, пока не появился богатый покровитель - русский князь, сказочно богатый Анатолий Демидов.
Итак, Жюльетта - куртизанка. Но, как написал Андре Моруа, "она сохранила свежесть чувств, бретонскую склонность к мечтаниям, страстную любовь к дочери, кроткий взгляд бархатных глаз, в которых минутами сквозила ее небесная душа, веселость и очаровательное остроумие". Позднее Гюго с благодарностью ей напишет: "В тот день, когда твой взгляд впервые встретился с моим взглядом, солнечный луч протянулся из твоего сердца в мое, словно свет зари, упавший на руины". "Адель, столь желанная когда-то,объясняет состояние Гюго Андре Моруа,- могла дать ему только боязливую покорность новобрачной; а тут вдруг у него появилась возлюбленная, прекрасная, как в сказке, искусная в любовных утехах. Любовные ласки искусство, так же, как поэзия. Жюльетта была тут виртуозом".
Но она дала ему не только искусство любви - она отдала ему свою душу, всю свою жизнь: оставила театр, прежнюю роскошь, даже разлучилась с дочерью. Жила уединенно, скромно, ожидая внимания своего повелителя как милости, разделила с ним все тяготы изгнания. За эти полвека она написала ему 1700 писем, он ей - не меньше. Жюльетта сберегла все, что было связано с его именем, ее комната была маленьким музеем Гюго. В феврале 1883 года, в день их "золотой свадьбы", писатель подарил Жюльетте свою фотографию с надписью: "Пятьдесят лет любви - вот самое прекрасное супружество".
Это "супружество" было не простым. Радость признания Гюго делил с семьей; ей, Жюльетте, доставались редкие моменты близости с ним - их путешествия, их встречи в ее комнатке, его письма, стихи.
Нас годы обокрасть пытаются напрасно;
Все так же нежен я, все так же ты прекрасна,
И сердце молодо, как десять лет назад.
Страшиться времени - не стоит, дорогая!
Как годы ни летят, нас к небу приближая,
Они нас от любви не отдалят!
Но Жюльетта не могла быть спокойна. В то время, как годы беспощадно уносили ее красоту и силы, "старый фавн" оставался молодым. В одном из писем в октябре 1873 года Друэ с болью признается: "Право, я уже не в силах переносить мучения, постоянно возрождающиеся в моем бедном любящем сердце, и противостоять целой стае молодых искусительниц... ты все еще не пресытился..."
Осознавал ли Гюго, что недостоин этой жертвенной любви? Любовница, помощница в творчестве... Многие современники говорили о его "чудовищном гюгоизме". Да, он это осознавал. И успокаивал: "Ты солнцем чувств моих владеешь навсегда".
Только незадолго до смерти Жюльетта была допущена в дом Виктора Гюго. Умерла Адель. Писатель похоронил детей:
Из всей моей семьи остались мне
Лишь сын да дочь.
О Господи! В печальной тишине
Иду я в ночь.
Рядом была Жюльетта. Она сблизилась с его друзьями, родственниками. Но признание пришло слишком поздно: Жюльетта угасала от злокачественной опухоли кишечника. Исчезла ее чудесная красота, только нежные глаза ласково глядели на любимого. 1 января 1883 года она написала свое последнее письмо: "Дорогой, обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту пору на следующий год, но я счастлива и горда тем, что могу подписать свидетельство о своей жизни двумя словами: "Люблю тебя. Жюльетта".
Она скончалась 11 мая 1883 года и похоронена рядом с дочерью.
Виктор Гюго всего на два года пережил Жюльетту Друэ. Он скончался 22 мая 1885 года. Прах его покоится в Пантеоне. Своему внуку он оставил удивительное завещание: "Ищи любви... Дари радость и сам стремись к ней, люби, пока любится".
Олимпио знал, что завещал юности. Он сам любил, он был любим.
8. Русские женщины Александра Дюма-сына
Как красива русская женщина, начинаешь понимать только после того, как побываешь за границей. И перестаешь удивляться восхищению иностранцев. Знаменитая Коко Шанель приглашала к показу мод русских аристократок, оказавшихся в Париже в эмиграции, ибо только они соответствовали ее представлению об истинной утонченности. А в начале XIX века Париж дважды был покорен русскими. В 1814 году это сделала русская армия, а чуть позже русские красавицы.
Иван Тургенев, живший в Париже, удивлялся, как быстро русская барыня перенимала чуждую ей жизнь: "...Наняла щегольскую служанку, отличную повариху, расторопного лакея; не прошло недели, как она уже перебиралась через улицу, носила шаль, раскрывала зонтик и надевала перчатки не хуже самой чистокровной парижанки. И знакомыми обзавелась..." И при этом оставалась русской.
Они, эти русские дамы, блистали в парижском обществе: "блуждающая" княгиня Екатерина Багратион, дочь Пушкина Наталия Дубельт, Варвара Дмитриевна Римская-Корсакова, чьим портретом вы можете полюбоваться в музее д'Орсэ.
Александр Дюма-сын называл русских красавиц "эксцентрическими существами, которые говорят на всех языках и смеются в лицо всякому мужчине, не умеющему подчинить их себе... Самобытность почвы, которая их взрастила, неизгладима, она не поддается ни анализу, ни подражанию... Они,продолжал писатель,- обладают особой тонкостью и особой интуицией, которыми обязаны своей двойственной природе азиаток и европеянок, своему космополитическому любопытству и своей привычке к лени".
Писатель имел все основания утверждать это, ибо в его жизни русские женщины сыграли роковую роль.
Шел 1850 год. Александру Дюма-сыну 26 лет. Он красив, статен, широкоплеч. У него мечтательный взгляд и слегка курчавая светло-каштановая шевелюра, что напоминает о его прабабке, черной рабыне из Сан-Доминго. В это невозможно поверить, глядя на одетого, как денди, высокомерного молодого человека.
Его остроты беспощадны. И только очень близкие люди знают, какой чувствительный характер он унаследовал от матери.
Сын знаменитого отца, Александр только казался беззаботным. Он много работал, ибо жаждал собственной славы, и пережил душевную драму - умерла его любовница Мари Дюплесси. Дюма узнал об этом как уже о свершившемся факте, когда вернулся из путешествия. Он потрясен, он выплакал горе в стихах:
Расстался с вами я, а почему - не знаю,
Ничтожным повод был: казалось мне, любовь
К другому скрыли вы... О суета земная!
Зачем уехал я? Зачем вернулся вновь?
Потом я вам писал о скором возвращенье,
О том, что к вам приду и буду умолять,
Чтоб даровали вы мне милость и прощенье,
Я так надеялся увидеть вас опять!
И вот примчался к вам. Что вижу я, о боже!
Закрытое окно и запертую дверь.
Сказали люди мне: в могиле черви гложут
Ту, что я так любил, ту, что мертва теперь1.
Эта смерть перевернула его душу: "Заблудшие создания, которых я так хорошо знал, которые одним продавали наслаждение, а другим дарили его и которые готовили себе лишь верное бесчестье, неизбежный позор и маловероятное богатство, в глубине души вызывали у меня желание плакать, а не смеяться, и я начал задаваться вопросом, почему возможны подобные вещи". Дюма попытался ответить на этот вопрос романом "Дама с камелиями", обессмертившем имя Мари.
Роман имел оглушительный успех. Дюма-сына называют защитником падших женщин, ибо он отчетливо выразил мысль, что "комедия удовольствия в жизни, увы, часто оборачивается трагедией". Его часто видят в обществе дам полусвета. Александр опустошен, его не покидает ощущение потери, разлуки это проскальзывает в его письмах, в его отношениях с женщинами. Вот тут ему на помощь приходит старый друг граф Ги де ля Тур дю Пэн.
Как-то после обеда у одной особы легкого поведения граф сказал ему: "Дружеское расположение к вам и мой возраст - я лет на пятнадцать старше вас - позволяют мне дать вам один совет... Мы только что отобедали у этой прелестной и остроумной девицы. У нее бывают самые разные люди, вы можете изучать тут нравы. Изучайте, но постарайтесь, чтобы вас больше не встречали в этом доме..."
Александр послушался. Но если бы он только знал, каких "заблудших созданий" ему подбросит высший свет!
"Русская аристократия,- пишет Моруа,- представляла тогда в Париже нечто вроде неофициального посольства красавиц. В России царь, мужья, семьи обязывали их соблюдать определенную осторожность. В Париже они вели себя, словно сорвались с цепи". Обидные слова? Но вот одно из подтверждений. Ослепительная красавица Римская-Корсакова, которую называли "татарской Венерой", явилась на костюмированный бал к императору Наполеону III в костюме жрицы Танит, который состоял только из газовой ткани, наброшенной на прекрасное тело. Скандал не смутил дерзкую женщину, и она продолжала являть обществу "самые совершенные ноги во всей Европе".
Париж добровольно сдался красоте русских женщин. Александр не стал исключением. Его отец, Александр Дюма-старший, рассказывает в своих "беседах", как познакомился у сына с молодой женщиной "в пеньюаре из вышитого муслина, в чулках розового шелка и казанских домашних туфлях". "Ее распущенные роскошные черные волосы ниспадали до колен. Жемчуга мерцали на запястьях и в волосах...
- Знаешь, как я ее называю? - спросил Александр.- Дама с жемчугами".
Графиня попросила Александра прочитать отцу стихи, написанные накануне. Сын стеснялся читать в присутствии отца, на что графиня возразила: "Ваш отец пьет чай и не будет на вас смотреть". Он не посмел ослушаться.
Мы ехали вчера в карете и сжимали
В объятьях пламенных друг друга, словно мгла
Нас разлучить могла. Печальны были дали,
Но вечная весна, весна любви цвела.
Начало любви, а Александр уже боится зимы-разлучницы: "Зима - когда со мной не будет рядом вас".
"Дама с жемчугами", которую боялся потерять Дюма-сын, звалась графиней Лидией Нессельроде. Она была дочерью московского генерал-губернатора графа А. А. Закревского и знаменитой красавицы, "Клеопатры Невы", Аграфены Закревской.
Двадцатилетнюю Лидию выдали замуж за статского советника графа Дмитрия Нессельроде, сына государственного канцлера и министра иностранных дел Российской империи. Брак был выгоден обеим семьям, чувствами дочери не озаботились. И Лидия ответила своеобразным бунтом - уехала в Европу лечить нервы. Жила в Париже широко, весело, делая несметные долги, чем приводила в ужас семью. Даже рождение сына не изменило ее отношение к браку с Нессельроде.
Муж, естественно, развод не дал. Более того, по приказу царя - а Лидия была крестницей Николая I - она была вынуждена вернуться в Россию. В марте 1851 года Дмитрий Нессельроде увез блудную жену, которую в обществе называли "соломенной вдовой", в Москву.
Роман Лидии Нессельроде с Александром Дюма-сыном вызвал скандал. Великосветский Петербург негодовал: "Один наглый французишка осмелился компрометировать ее своими ухаживаниями..." Александр по-другому воспринимал случившееся. Он считал, что похитили его возлюбленную, и потому бросился ей вдогонку. Однако на границе с Польшей в местечке Мысловиц его остановили: таможенники получили инструкцию не пропускать Дюма-сына в Россию. На постоялом дворе он провел две недели, здесь он простился со своей любовью:
Расцвета летнего любовь не увидала:
Едва зажегся луч, согревший нам сердца,
Как разлучили нас. Печально и грустно
Мы будем врозь идти, быть может, до конца.
Они действительно более не увиделись. Но "печально и грустно" было только Дюма. Прелестная кокетка вскоре вновь оказалась в Европе. Однако не спешила встретиться с Александром. Ее перелетное сердце устремилось к новым приключениям. Дюма потрясен. Лидия казалась ему такой нежной, любящей, такой беззащитной. Его сердце ожесточилось, но при этом он оставался неисправимым идеалистом. Разрыв с Нессельроде его измучил, но ничему не научил. Он по-прежнему мечтает найти любящую женщину. Он, с детства лишенный дома, семьи, мечтал создать эту семью. Его идеал - прямота и честность. Даже для середины XIX века это несбыточное желание. Чтобы окончательно освободиться от боли, изжить ее, Дюма пишет роман "Дама с жемчугами". Одновременно он создает драму "Диана де Лис" и пьесу "Полусвет".
Жизнь - не роман, здесь драма разворачивается по своим законам, не подвластным воле автора. И если в пьесе Дюма утверждает, что "порядочному человеку надо помешать женится на авантюристке", он клеймит адюльтер, то в жизни он "приговорен" к этому ненавистному адюльтеру.
Так уж случилось, что известие о разрыве с Лидией Нессельроде ему принесла подруга графини княгиня Надежда Нарышкина. Ее называли "сиреной с зелеными глазами". Мог ли Дюма подумать, что эта женщина станет сиреной в его судьбе. Да и знал ли он, что привело ее в Париж? Может быть, зная, он бежал ее?
Княгиня Надежда Нарышкина происходила из древнего рода баронов Кнорринг, восходящего к 1123 году. Единственный ребенок действительного статского советника Ивана Федоровича Кнорринга. Мать - Ольга Федоровна Беклешева из старинной дворянской семьи.
Необычная красота девочки, хорошее воспитание, знатность, богатство сделали Надежду Кнорринг завидной невестой. Можно сказать, ей не дали дотанцевать первый вальс. Семья не смогла отказать знатному вельможе князю Александру Григорьевичу Нарышкину. Надежда была слишком молода, чтобы понять последствия этого брака, который превратил ее "в существо неудовлетворенное и необузданное". Не согласимся с Моруа. Неудовлетворенность - да. А необузданность - это в крови, с нею рождаются. Другое дело, обстоятельства часто способствуют ее проявлению.
Князь Нарышкин - старый, но не грозный муж. Он боготворит жену, а когда родилась дочь Ольга, счастью его не было границ.
В 1850 году княгиня блистала в московском высшем свете. Небольшого роста, с замечательными "ручками и ножками ребенка", она, по мнению председателя Цензурного комитета Евгения Феоктистова, "приковывала к себе внимание главным образом какою-то своеобразной грацией, остроумной болтовней и той самоуверенностью, которая свойственна так называемым львицам".
Бывший посол Франции в России Шарль Морни, брат Наполеона II, вспоминал о Нарышкиной как о "знатной русской даме, отличавшейся оригинальными привычками, вечно оживленной, превращающей ночь в день, проводившей время за книгами, курением и беседой в полном согласия со своим веселым характером, возбужденным и шаловливым умом".
Конец ее внешне благополучному браку с Нарышкиным положила встреча с уже известным писателем Александром Васильевичем Сухово-Кобылиным. Он имел репутацию светского льва, любил жизнь, любил женщин и как настоящий русский барин не отказывал себе в удовольствиях. У него была любовница, но кто будет считаться с этим!
Княгиня Надежда Ивановна знала о многолетней связи писателя с прекрасной француженкой Луизой Симон-Деманш, которая ради него приехала в Москву из Парижа. Понимала, что та ревнует. Но что ей до милой Луизы! "Шаловливый ум" княгиня искал развлечении, а тут представился случай - ну как не поиграть?! Сухово-Кобылин был во власти княгини, он был пленен ею, такой непредсказуемой, коварной, обольстительной. Он невольно позволил втянуть себя в ее опасную игру. Эта история потрясла Москву и Петербург.
...Бал удался. Разгоряченная княгиня подошла к окну. Она довольна: рядом любимый мужчина, от которого она ждет ребенка. Правда, старый Нарышкин... Что о нем думать! Нужно уехать в Париж. Ведь сбежала Лидия Нессельроде от своего Дмитрия?.. Мысль о муже испортила настроение. Надежда раздраженно повернулась к окну и прислонилась к стеклу. Ее внимание привлекла женщина в роскошной шубе, бродившая среди костров, у которых грелись кучера и лакеи. Неожиданно женщина остановилась и стала так внимательно всматриваться в окна, что Нарышкина невольно отпрянула.
Луиза... Конечно, это она.
Княгиня вновь развеселилась - ситуация показалась ей забавной. Она подозвала ничего не подозревающего Александра Васильевича и прильнула к его губам...
Труп обнаружили 9 ноября 1850 года. Женщина с перерезанным горлом. Ее не ограбили: серьги и кольца с бриллиантами были на ней.
Опознали сразу, так как московский барин Сухово-Кобылин еще накануне заявил об исчезновении своей любовницы Луизы Симон-Деманш.
Хоронили несчастную 12 ноября. Княгиня Надежда Ивановна была рядом с Александром Васильевичем. Она ни на минуту не оставляла убитого горем человека. А 9 декабря, получив разрешение на выезд, покинула Россию. Навсегда.
В убийстве обвинили писателя, который якобы приехал с бала к себе вместе с княгиней. А там разгневанная любовница сделала сцену. Он схватил канделябр... Улики указывали на него. При обыске в квартире писателя обнаружили пятна крови.
Сухово-Кобылин провел некоторое время в тюрьме, но суд оправдал его. Виновный так и не был найден.
Обе столицы бурлили, негодовали. И недоумевали: почему не была даже допрошена княгиня Нарышкина? Почему ей разрешили уехать, хотя шло следствие? "При аресте Кобылина,- вспоминал Лев Николаевич Толстой,полиция нашла письма Нарышкиной с упреками ему, что он ее бросил, и с угрозами по адресу г-жи Симон. Таким образом, и с другими возбуждающими подозрение причинами, предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиной".
Вот с такой жуткой тайной появилась Надежда Нарышкина в Париже. А может быть, мудрый "муж зрелых лет" Нарышкин спрятал свою обожаемую и взбалмошную жену?.. Ведь она уехала с дочерью, забрав с собой все драгоценности. Тайком от мужа этого не сделаешь. Не забывайте - XIX век на дворе, а не XXI.
Андре Моруа, повествуя о жизни Ал. Дюма-сына, много (и вполне справедливо!) страниц уделяет Нарышкиной. Но ни слова о московской трагедии, ни слова о рождении в 1851 году внебрачной дочери. Ее назвали Луиза Вебер. Впоследствии Сухово-Кобылин получил императорское соизволение на удочерении девочки. В 1889 году Луиза вышла замуж за графа Исидора Фаллентена. Как тут не увидеть мистическое совпадение: в 1872 году старшая дочь Нарышкиной Ольга вышла замуж за отпрыска той же фамилии - маркиза Шарля де Тьерри Фаллентана.
Но вернемся в Париж 1852 года. Княгиня Надежда Нарышкина ведет привычный образ жизни. Ей 26 лет. Она в расцвете красоты. Она вновь жаждет любви. И находит ее - Александр Дюма-сын.
В письме к Жорж Санд он признается: "Больше всего я люблю в ней то, что она целиком и полностью женщина, от кончиков ногтей до глубины души...Это существо физически очень обольстительное - она пленяет меня изяществом линий и совершенством форм. Все нравится мне в ней: ее душистая кожа, тигриные ногти, длинные рыжеватые волосы и глаза цвета морской волны..."
Любовники счастливы, но... Она замужняя женщина, мать. Князь и слышать не хочет о разводе. Но что странно - не настаивает на возвращении жены и дочери в Россию. Вы помните, Нессельроде до царя дошел, чтобы вернуть Лидию.
Более того, Надежде Нарышкиной помогают обустроиться в Париже. Ее мать покупает недалеко от Парижа на имя мужа барона Ивана Кнорринга красивую виллу. Если вам придется быть в Люшоне, то и сегодня вы увидите "виллу Нарышкиной". В то время она называлась "Санта-Мария". Здесь с 1853 по 1859 год жили любовники и часто можно было видеть, "как на газоне и посыпанных песком дорожках перед домом играют в мяч красивый молодой человек, красивая девочка и женщина с глазами цвета морской волны". Девочка - Ольга, дочь Нарышкиной. А Луиза? Ни слова о малышке, рожденной в 1851 году. Сюда в 1857 году приезжал Сухово-Кобылин, вышедший из тюрьмы. Увы, его не ждали
Совместная жизнь с "зеленоглазой Надин" была отнюдь не идиллией. Дюма страдал от невозможности узаконить их отношения. А судьба точно издевалась над ним. Он ратовал за крепкие семейные узы, слыл "великим моралистов". Он пишет в 1858 году обличительную пьесу "Внебрачный сын", а в 1860-м у него рождается внебрачная (!) дочь. И его дочь живет под именем Мария-Александрина-Генриетта. Того требует закон о незаконнорожденных детях. Дома девочку зовут Колет. Указано имя ее матери - Натали Лефебюр. Прошли годы, прежде чем Дюма смог удочерить собственную дочь. Только после смерти князя Нарышкина он смог жениться на Надин.
В новогоднюю ночь 31 декабря 1864 года молодые устроили праздничный ужин в честь своего бракосочетания. Очень скромный. Присутствовали Дюма-отец и узкий круг друзей.
Казалось, теперь ничто не мешает быть счастливыми. Увы! Видимо, слишком много душевных сил было потрачено на преодоление. Их совсем не осталось, чтобы быть счастливыми. Появились и новые проблемы. Мы ничего не знаем о положении Луизы в семье. Возможно, ее забрал отец, Сухово-Кобылин.
Но вот Ольга Нарышкина. Ей 18 лет. Она красавица. Она богата, ибо мать, выйдя замуж за иностранца, по российским законам теряет титул и право наследования. Она знатна. Нарышкины в родстве с царской семьей: Наталия Кирилловна Нарышкина была матерью Петра I. Высокое положение Ольги позволяет ей занять достойное место при царском дворе. Можно себе представить, сколько стоило сил и нервов матери и Дюма, обожавшему девушку, как свою дочь (ведь он вырастил ее), убедить Ольгу не возвращаться в Россию.
Нервы... Они, к сожалению, стали определять жизнь этой семьи. Больные нервы... И прежде-то характер Надин был не ангельским - "инфернальным", как называл его Дюма. А теперь... Дюма мечтал о сыне. Беременность жены протекала тяжело и закончилась выкидышем. Переживания г-жи Дюма обернулись для семьи адом. Ее капризы, ее плохое настроение, увядание ее красоты, безумная ревность...
Ревность Надин не звала границ, она подозревала в кокетстве любую молодую женщину, даже свою повзрослевшую дочь. Ольга была вынуждена уехать от матери. А вокруг Дюма всегда много женщин, актрис, поклонниц. В его жизни появляются женщины, жаждущие подарить ему свою любовь, но разочарованный Дюма с горечью признается: "Дружба представляется мне единственным чувством, ради которого стоит жить". Он устал.
3 мая 1867 года родилась дочь Жаннина. Рождение малышки не улучшило обстановку в семье, напротив, раздражительная и ревнивая Надин стала еще несноснее. Устраивала семейные сцены, впадала в депрессию. Девочками занимался отец. Особенно он любил Колетт.
А Надин все чаще овладевает черная тоска, природу которой не могут понять ни муж, ни врачи, ни тем более дочери. Какие видения беспокоили ее? Вряд ли все можно списывать на ее безумную ревность, как это делают биографы Дюма. А может быть, в ее воспаленном мозгу проплывали воспоминания далекой молодости, всплывал образ убиенной Симон-Деманш? Вскоре стало ясно: несчастная женщина неизлечимо больна.
В 1891 году она покидает дом мужа и переезжает к Колетт, а 2 апреля 1895 года княгиня Надежда Нарышкина скончалась. Дюма похоронил ее рядом со своей матерью на кладбище Нейли-сюр-Сен. Он пережил г-жу Дюма всего на несколько месяцев - Александр Дюма-сын умер 18 ноября 1895 года и похоронен на кладбище Монмартр. В нескольких шагах от могилы Марии Дюплесси, "дамы с камелиями".
Р.S. В конце жизни Дюма понял "трагическую неудачу своего брака с зеленоглазой княгиней" и попытался быть счастливым. Его лебединой песней стала Анриетта Ренье. Дюма навсегда запомнил одну дату: "13 апреля 1887 года - день, когда она отдалась после первого поцелуя": "Ты неожиданно вошла в мою жизнь, дав моему идеалу самое лучезарное воплощение..."
Он женился на Анриетте меньше чем через три месяца после смерти Надин. Ему было уже 71, ему оставалась так мало. Но Любовь победила и Старость, и Смерть. Он познал наконец Счастье.
9. "Любовь мне жизнь..." (Василий Жуковский)
Все тот же вопрос: что определяет нашу судьбу? В какой мере мы властны над ней между рождением и концом? Насколько правомерно рериховское "волшебником буду сегодня и неудачу в удачу превращу"? На эти вопросы каждый дает свой ответ. Несомненным кажется одно - в выборе человека нет жертвенности, есть только его воля, порой неосознанная. Мы сами виноваты, если удачу превращаем в неудачу. Мы сами выбираем свой удел...
ПЕВЕЦ "ЭОЛОВОЙ АРФЫ"
Василий Андреевич Жуковский уже своим рождением был поставлен в необычные высшему свету обстоятельства. Внебрачный сын тульского помещика Афанасия Ивановича Бунина и плененной турчанки Сальхи, он воспитывался в семье Буниных. Мальчик рос баловнем. Стерильное женское воспитание, заласканность развили в нем безволие и инфантилизм.
Высокий, худощавый. Полувосточное происхождение угадывалось в его облике: темные глаза, слегка приподнятые, крупные локоны черных волос. На губах постоянно играла чуть заметная улыбка. Таким видим его на портрете, написанном О. Кипренским в 1816 году. Его все любили: "Знать Жуковского и не любить его было дело невозможное".
Его любили, но всерьез не принимали. Только ли из-за того, что небогат, то ли что незаконнорожден... А может быть, женщины интуитивно чувствовали в нем не мужа, а вечного юношу, не способного создать семью, обеспечить ее? А потому восхищались мадригалами, но связать с ним свою жизнь не спешили. А он так мечтал иметь дом... Может быть, слишком мечтал?..
Читая его дневники, мы становимся свидетелями нравственных исканий, наблюдаем, как формируется этот характер, который столетие спустя писатель Борис Зайцев назовет "ангелическим". "Желать что-нибудь страстно - значит мешаться в дело Провидения" - этот тезис во многом объясняет поведение Жуковского, его отношение к людям, к возлюбленной. Нет страстности, а значит, нет действия. Весь мир переживаний, ощущений переплавляется в слово, в поэзию. Отсюда и выбор возлюбленной - не опытная жрица любви, не ровесница, а юная дева, почти ребенок. Он никогда не был "мучеником пола". В то время когда его сверстники тратили время на мучения плоти - "тяжелого и грубого мужского",- Василий Андреевич изучает труды американского просветителя и педагога Б. Франклина и создает свою собственную систему самовоспитания. Эту-то систему он впоследствии использовал, став воспитателем будущего императора Александра II. А пока Жуковский применяет советы и рекомендации американского педагога в работе со своими племянницами. Дело в том, что сводная сестра поэта Екатерина Афанасьевна Протасова приглашает брата в Муратово Белевского уезда, небольшое имение на Орловщине, учителем своим юным дочерям. Василию Андреевичу 21 год.
"Ангелический характер" Жуковского предопределил его отношения с воспитанницами, особенно с Машей. Девочке 12 лет, и она стала его "духовным созданием". Он, как Пигмалион, воплотил в Маше свои идеальные представления о женщине: одухотворенность, глубина и сила чувств, богатая гамма настроений. Одного не учел Жуковский - его Галатея не обладала "ангелическим характером". От природы страстная, она была женщиной во плоти. Его воспитание в духе смирения судьбе лишь надломило ее, но не лишило воли. А это еще более драматизировало ситуацию. Она не могла жить "без счастья, без восхищения, а с должностью просто". Она не могла жить без действия.
Первое упоминание о Маше мы находим в дневниковых записях Жуковского в 1815 году, там же - поэтическое признание в любви:
Тобой и для тебя
Живу и жизнью наслаждаюсь;
Тобою чувствую себя;
В тебе природе удивляюсь.
И с чем мне жребий мой сравнить?
Чего желать в столь сладкой доле?
Любовь мне жизнь - ах! я любить
Еще стократ желал бы боле.
"Любовь мне жизнь..." Поэт полон надежд. Он даже забыл, что состоит в прямом родстве с возлюбленной - она его родная племянница. Жуковский посвящает Маше стихи, он рисует ее нежные черты, ее мягкие рассыпающиеся локоны. В 1811 году, когда девушке исполнилось 18 лет, он пишет ее портрет. Он просит ее руки. Ему отказано.
Произвол матери? Ее религиозные предрассудки? Полноте. Ведь это начало XIX века, а Екатерина Афанасьевна - дочь века XVIII, она воспитана его нравами. Да и церковь никогда не разрешит этот брак. То, что Маша влюбилась в своего учителя, это так понятно. Но учитель?! Его "ангелический характер" воспарил над землей, обрекая и себя и Машу на мучения.
Отчаяние заставляло Жуковского думать о самоубийстве, разум - о деле. Помните, у Овидия: "Делом займись - и тотчас делу уступит любовь". Любовь Жуковского всегда уступала делу.
Неожиданно у влюбленных появилась эфемерная надежда. Надо сказать, что Екатерина Афанасьевна вела себя непоследовательно: с одной стороны, возражала против брака, с другой - провоцировала развитие греховного, с ее точки зрения, чувства. Она разрешает Жуковскому сопровождать семью в Дерпт - младшая дочь Сашенька вышла замуж за друга поэта А. Войекова, поступившего в Дерптский университет в качестве профессора.
Однако надежда быстро улетучилась, ибо жить с возлюбленной под одной крышей, но не иметь возможности видеться с ней - мать не разрешала даже сопровождать ее в церковь - было пыткой. Спасение приносило только творчество. Именно тогда и была написана знаменитая "Эолова арфа":
Минутная сладость
Веселого вместе, помедли, постой;
Кто скажет, что радость
Навек не умчится с грядущей зарей!
Жуковский покидает Дерпт, он покидает Машу, оставляя ее со смятенной душой, неутоленным чувством. Да и жизнь Маши в семье сестры была невыносимой. Присутствие Жуковского сдерживало Войекова, а с его отъездом тот дал волю своим инстинктам: ночные кутежи, карточные игры, семейные сцены. Перед Машей встал выбор: терпеть деспотизм зятя или устроить собственную жизнь. Она принимает решение выйти замуж. Профессор Мойер был врачом, пользовавшим семью Войековых-Протасовых. В его лице девушка нашла верного и преданного защитника, безмерно ее любящего. Можно ли в этой ситуации говорить о жертвенности Маши? Скорее сработал естественный здоровый прагматизм - спастись.
Да, Жуковский страдал, но страдал в Петербурге, при дворе... Он ошеломлен известием, разгневан, отговаривает от этого "ненужного пожертвования ради спокойствия семьи", он предлагает... повременить.
Опять ждать! Маша, получив письмо Жуковского, понимает, что должна взять ответственность за свою жизнь в свои руки. И Екатерина Афанасьевна поддерживает дочь. Многие биографы Жуковского обвиняют ее в том, что она, мол, виновна в трагической судьбе своих дочерей. Горячо любя их, она "в сущности, не понимала их натуры". Не будем осуждать несчастную мать.
Свадьба состоялась 14 января. Жуковский спешно приехал в Дерпт. Познакомившись с доктором, он более не возражал. Он видел, как Мойер любит Машу, видел Машину нежность. Поэт грустит: "Вокруг меня все устроено. Свадьба кончена, и душа совсем утихла. Думаю только о работе".
И она появилась. Василия Андреевича пригласили учителем русского языка при великой княгине, будущей императрице Александре Федоровне, супруге Николая I. В это же время его избирают в члены Российской академии, жалуют пансион. Наконец-то он материально независим. И он делает свой выбор Петербург.
А что же Маша? Мария Андреевна Мойер? Первое время она счастлива. Никогда еще она так много не смеялась, не радовалась. Зимние гулянья, катание в креслах по замерзшей реке. Свой дом. Всю страсть своей деятельной натуры она отдает его благоустройству, вникает во все премудрости ведения хозяйства, становится помощником мужа в больнице. Она серьезно занимается медициной, изучает книги, практикует.
Мария Андреевна окружена заботой и любовью мужа. Казалось, свершилось все, о чем мечтало уставшее сердце. Однако спокойный и медлительный Мойер не мог заполнить жизнь этой страстной женщины.
"В ее улыбке не было ничего ни радостного, ни грустного, а что-то покорное",- вспоминают близкие. Да, она смирилась. Уроки Жуковского не прошли даром. Разум смирился, а сердце... В письме к кузине признается, что ценит доброту и благородство своего мужа, но просит: "Не требуй, чтобы я водила тебя по закоулкам сердца. Это - лабиринт, я сама часто теряюсь в нем". Там, в лабиринте чувств, жил Жуковский. "...Ты не можешь вообразить, как ты мне бесценен и как дорого для меня то чувство, которое я к тебе имею..."
Письма от Жуковского приходят нерегулярно. Его любовь - "Эолова арфа". Любовь Маши - плотская, страстная. Мечтательность, внушенное смирение, увлечение романами Жана-Жака Руссо не только утончили это чувство, но и обостряли его. Мария Андреевна хочет, чтобы Жуковский оставил двор, приехал профессорствовать в Дерпт. Обещает создать ему условия для творчества. "Вообрази, как бы мы стали поживать",- мечтательно вырывается у нее.
Мечты... А в действительности рождается дочь Катенька. Маша видит в этом награду за все испытания. Любовь к дочери переплетается с любовью к Жуковскому: "Я вас обоих люблю одинаково". В письмах к нему более не скупится на ласки: "мой ангел", "Жучка", "мое сокровище". Беспокоится о нем: "Какова его жизнь? Он еще не знал счастья".
В начале 1823 года Жуковский приезжает в Дерпт. Последние встречи с Машей. Последние зарисовки ее прелестного лица. О своем визите написал Елагиной: "Я от всех оторванный кусок и живу так, что душа холодеет. Был в Дерпте, как во сне".
Рождение Катеньки, ожидание второго ребенка не принесли успокоения смятенному сердцу. Любовь иссушила Машу, выжгла изнутри.
Она умерла 18 марта 1823 года. Смерть завершила череду драматических испытаний, выпавших на ее долю. Внешне кроткая и смиренная, она была объята внутренним пламенем. Теперь она успокоилась.
Сохранилось неоконченное письмо Марии Андреевны к Жуковскому. Приведем отрывок из него: "Друг мой! Привязанность, которую я питала к тебе и которая покинет меня лишь вместе с жизнью, украсила все мое существование, не нанося вреда тем обязанностям, которые я на себя возложила. Любить тебя означало любить эти обязанности... ты утешишься мыслью, что, имея ТВОЮ душу в руках, моя жизнь была завидна! Будь счастлив! Думай обо мне с совершенным спокойствием, потому что последнее мое чувство будет БЛАГОДАРНОСТЬ".
Ежедневно ходил поэт на русское кладбище к свежей могиле. Ушедшая Маша была с ним навсегда.
"АНГЕЛ ГОЛЬБЕЙНА", или ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Умолкла "Эолова арфа". Со смирением принял Василий Андреевич смерть Маши. Ему чужды были гамлетовские терзания. Скорбь постепенно сменилась тихой, непроходящей грустью. Исповедуя убеждение, что "на свете много хорошего и без счастия", Жуковский посвятил свою жизнь, по утверждению друга А. Тургенева, не поискам счастья, а служению друзьям. И в этом служении поэт не боялся быть назойливым. Жить ему помогало творчество. Страдание питало его. Восторженный Пушкин сообщает в письме к Вяземскому: "Однако ж вот тебе и добрая весть: Жуковский точно написал 12 прелестных баллад и много других прелестей..."
Василий Андреевич очень изменился. Некогда высокий и худощавый, с романтической бледностью и горячим взором, он располнел; исчезла его прекрасная шевелюра, обнажив выпуклый лоб; лицо стало тучным, молочно-белым, темные глаза смотрели спокойно и дружелюбно, и только на губах по-прежнему играла приветливая улыбка. Держался в обществе отстраненно. Прошел было слух о его увлечении графиней Самойловой, да... Впрочем, послушаем современника и приятеля поэта: "Жуковский, сказывали мне, объяснялся с графиней Самойловой. Он ей сказал, что сожалеет о том, что исканию его дружбы она не ответствовала, и изъявление его к ней дружбы приписала, как видно, другому чувствованию, которое, впрочем, внушить она всех более может. Как доведено было до этого и что далее им было сказано не знаю, но на эти слова она, сказывают, молчала, и будто показались у ней на глазах слезы... И подлинно: как? Человек приходит женщине сказать: не подумай, ради бога, чтоб я в тебя был влюблен!!!"
На этом все и кончилось.
Шли годы, зимы, весны... Казалось, ничто не могло изменить жизни закоренелого холостяка. Наступил год 1841-й. Жуковскому 57 лет. И тут он совершает неожиданный для всех поступок: подает в отставку и... женится. "И вдруг в одно мгновение из чаши судьбы Провидение вынуло мне жребий, с которым все так давно желанное разом далось мне". Не он решил - "Провидение вынуло"...
Нареченной Василия Андреевича стала Елизавета фон Рейтерн, старшая дочь старинного друга Гергарда Вильгельма фон Рейтерна, с которым поэт познакомился в далеком 1826 году в Эмсе. Как будто повторилась история с Машей, но только на первый взгляд. Познакомились будущие супруги в 1832 году, когда девочке было 13 лет. Поэт произвел на нее большое впечатление. Жуковский очень редко виделся с семьей друга - раз в несколько лет, когда сопровождал своего венценосного воспитанника, путешествующего по Европе. Когда же в 1839 году он приехал в замок фон Рейтерна, то был потрясен. "Дочь Рейтерна, 19 лет, была предо мною точно райское видение, которым я любовался от полноты души... Мне было жаль себя; смотря на нее и чувствуя, что молодость сердца была еще вся со мною; я горевал, что молодость жизни миновалась и что мне надобно проходить равнодушно мимо того, чему бы душа могла предаться со всем неистощенным жаром своим... Это были два вечера грустного счастья. И всякий раз, когда ее глаза поднимались на меня от работы (которую она держала в руках) в этих глазах был взгляд невыразимый, который прямо вливался в глубину души... Этот взгляд говорил мне правду, о которой я не смел и мечтать". А может быть, вспомнилось последнее Машино напутствие: "Женись, Жуковский! Это единственное, чего тебе недостает, чтобы быть совершенным!"? Во всяком случае, после долгих размышлений и колебаний он объяснился с Рейтерном. Ему было отказано. Пока...
Жуковский не обременял семью визитами. Лишь год спустя он вновь вернулся к этому разговору и услышал в ответ: "Все зависит от решения дочери".
Любовь, надежды, мечты наполнили сердце Василия Андреевича радостью и восторженным удивлением: "Вся моя личная жизнь помолодела". Это заметили и друзья. "Он сохранил себя лучше нас. Я нашел его моложе себя, а он годом старее",- писал Ал. Тургенев в письме.
Объяснение состоялось 3 августа 1840 года. Елизавета была подготовлена отцом к этому разговору. Ее сердце ответило: "Да!" Жуковский в письме к родным не сдерживает чувств: "Она любит меня так, как будто я был молодой человек". Друзья и близкие радовались за поэта: "Подруга его, кажется, искренне любит его".
Восхищала друзей и невеста. Долли Фикельмон очарована ею: "Прелестна, ангел Гольбейна. Один из этих средневековых образов: белокурая, строгая и нежная, задумчивая и столь чистосердечная, что она как бы и не принадлежит здешнему миру". "Не принадлежит здешнему миру..." Всегда удивляюсь женскому чутью.
Молодые поселились в Дюссельдорфе. Жуковский сам выбирал дом. "Я убрал этот домишко так удобно, что не могу желать более приятнейшего жилища". Он счастлив и боится спугнуть счастье. В письме к Елагиной звучит страх сомнения: "...Долго ли продлится блаженный сон? и не дай бог проснуться!"
Пробуждение было скорым. После первых безмятежных недель стало ясно, что Елизавета, воспитанная на Гёте и Шиллере, не готова принять тернии жизни. Вся тяжесть семейное жизни упала на Василия Андреевича. На пятом месяце беременности у Елизаветы произошел выкидыш. Молодая женщина едва осталась жива. Жуковский назвал это "предисловием моего будущего".
Болезнь сломала нежную и трепетную Елизавету Евграфовну (так ее величали на русский манер). Ее воля совершенно парализована. Она долгими неделями не поднимается с постели; всегда ровная, спокойная, Елизавета стала задумчивой и замкнутой. "Семейная жизнь есть школа терпения",успокаивал Жуковский своих друзей. А может быть - себя?
Он ласков и заботлив. Он благоустраивает дом. Он всеми силами борется с отчаянием: "Не покоем семейной жизни дано мне под старость наслаждаться; беспрестанными же, всякую душевную жизнь разрушающими страданиями бедной жены моей уничтожается всякое семейное счастие... Крест мой нелегок, иногда тяжел до упаду..."
Рождение детей, Александра в 1842 году и Павла в 1845-м, еще больше подорвало здоровье жены. Тяжелое нервное заболевание не оставляло надежд. А дети растут. Ими надо заниматься. Жуковский посвящает им все свободное время. Но его собственные силы таяли с каждым днем. Он почти ослеп. Последнее горькое известие о смерти любимого Гоголя ускорило конец. Жуковский спокойно готовился к смерти. Своему камердинеру Василию наказал: "Ты, когда я умру, положи мне сейчас же на глаза по гульдену и подвяжи рот; я не хочу, чтобы меня боялись мертвого".
Василий Андреевич Жуковский умер в Баден-Бадене 12 апреля 1852 года (ст. ст). Его похоронили на загородном кладбище, в склепе, где на одной из каменных плит были выбиты его же стихи, написанные в 1821 году:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были.
В августе 1852 года слуга Жуковского Даниил Гольдберг перевез прах поэта в Петербург. Жена и дети остались в Германии.
Похороны состоялись 29 августа. Гроб в Александро-Невскую лавру несли студенты Петербургского университета.
Возвращение поэта состоялось. Душа улетела в вечность. Поэзия осталась в России.
10. Нина Грузинская и Александр Невский (Александр Грибоедов)
У юго-восточного въезда в Тбилиси, где Кура вырывается из горного ущелья и течет по степи, воздвигнут монумент - высокий обелиск с вечным огнем. Памятник 300 воинам из долины Арагви, которые вели отчаянную борьбу с персами и были зарублены все до одного в страшный сентябрьский день 1795 года.
Прошло более 200 лет. А в Грузии опять льется кровь ее сыновей. Неважно, как их зовут: кахетинец, гуриец или имеретинец, абхаз или мигрел, сван или хевсур. Это ее дети, и они убивают друг друга. Что не смогли сделать персы, хотят сделать амбициозные политики.
Израненная, страдающая Грузия... Ей страшно смотреть на юг, она уже не хочет смотреть на север.
Грузия, Кавказ, Россия... Узел проблем, завязанный значительно раньше, чем был подписан Георгиевский трактат. Грузия - южная Сибирь, горько шутили современники Пушкина. Туда, в губернский Тифлис, был отправлен в почетную ссылку опальный Ермолов, герой 1812 года. Ермолов наполнил кавказский край "своим именем и благотворным гением". Так считал Пушкин. А вот грузинские матери считали по-другому: они пугали его именем детей своих. Слишком уж ревностно служил генерал российскому престолу.
В Тифлис ссылались декабристы и им сочувствующие. "Тифлис для нас ссылочная столица",- вздыхал Денис Давыдов. Наплыв "беспокойных людей" из России будоражит и так неспокойное грузинское общество.
Тифлис начала XIX века. Он уже не похож на "изнеженный, торговый, славный и великий город" своего расцвета. Тифлис приходит в себя после почти полного уничтожения полчищами Ага-Магомет-хана в 1795 году. Город формирует свой новый облик - облик губернской столицы. В этот город в октябре 1819 г. приезжает Александр Грибоедов, "чтобы, быть может, за хребтом Кавказа" найти новую жизнь. Едет со смешанным чувством. Однако Грузия очаровывает поэта. В Тифлисе Грибоедов работает над пьесой "Горе от ума". Здесь, в доме будущего тестя Александра Чавчавадзе, состоялось ее первое представление.
Дом князя Александра Чавчавадзе - поэта, государственного и общественного деятеля, европейски образованного человека - был центром общественно-литературной жизни Тифлиса. Обе дочери князя, Екатерина и Нина, получили европейское образование, знали французский и русский языки, играли на фортепиано, прекрасно пели. Старшая из них, Нина, родилась в 1812 г. Впервые Грибоедов ее увидел совсем ребенком. Он был своим в этом доме, играл с детьми, музицировал с Ниной. Девочка обожала Сандро, особенно, когда Грибоедов, "надев красную турецкую феску и белый халат, отплясывал с детьми какой-нибудь дикий танец".
Спустя время Грибоедов вновь приехал в Тифлис. Конечно, первый визит в дом князя. Каково же было его удивление, когда к нему вышла... нет, выплыла Нина! Легкая, грациозная, чуть полноватая, она казалась старше своих лет. Большие, похожие на миндалины глаза смотрели спокойно и ласково. Плавность и изящество движений околдовывали. "За ангельскую красоту можно было ее назвать существом истинно неземным". Прекрасная грузинка росла и резвилась, обласканная любовью близких.
Удивительно ли, что чувство, дремлющее, подспудное, вспыхнуло пламенем. Желание было хоть и импульсивным, но окончательным. Вот как описывает Грибоедов вечер своего признания в письме к Булгарину 24 июля 1828 г.: "Это было 16-го. Я обедал у старой моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзевой... все на нее глядел, задумался, сердце забилось... Предложил ей выйти. Она меня послушалась, как всегда; верно, думала, что я ее усажу за фортепиано. Вышло не то. Я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее. Она заплакала, засмеялась. Я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили".
А между тем "вьюки и чемоданы готовились, все уложено на военную ногу". Российский посланник отправляется в Персию с дипломатической миссией. Как он писал: "Любовь не заглушит во мне чувство других моих обязанностей". В дороге Грибоедов тревожится: "Скажите Нине, что продолжаться не будет и что скоро я сделаюсь отшельником в Цинондалах". В письме к Ахвердовой просит: "Добрейший мой друг, говорите Нине обо мне побольше..." Но он напрасно тревожится. И сердце, и мысли невесты переполнены ожиданием счастья...
В начале августа Грибоедов возвращается в Тифлис. Жестокая лихорадка свалила его. Исхудавший, пожелтевший, он не решается показаться в таком виде Нине. Но она, узнав о болезни, приходит сама и выхаживает будущего мужа. На 22 августа назначено венчание. И вновь приступ: "В самое то время как мне одеваться к венцу, меня бросило в такой жар, что хоть отказаться совсем, а когда венчался, то едва на ногах стоял". В довершение обронил обручальное кольцо - дурной знак. Что это? Предупреждение Всевышнего?!
Влиятельный государственный чиновник... Не слишком ли он поторопился? В одном из писем к Паскевичу признается: "Нина мой Карс и Ахалцых, и я поспешил овладеть ею так же скоро, как ваше сиятельство столькими крепостями". Завидная откровенность. Но что скрывается за ней? Какие раздумья?..
Нам ничего не известно о жизни Грибоедова. По словам Пушкина, "жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств". Облака закрыли даже дату его рождения - 4 января 1795 г. или... сентябрь 1790 г. Тайна покрыла и его личную жизнь: была, говорят, несчастливая любовь, о которой он сам писал: "Испортила мне полжизни", "чернее угля выгорел". Может быть, эта незнакомка и повлияла на то, что, по мнению современников, он не любил женщин, считал, что "они не могут быть ни просвещены без педантизма, ни чувствительны без жеманства". И вот стремление начать новую жизнь: "Теперь так светло и отрадно". И вновь сомнение: "Но мне простительно ли после стольких опытов, стольких размышлений вновь бросаться в новую жизнь?" Но жребий брошен: "Как утешительно делить все с прекрасным, воздушным созданием".
Любящее сердце оставило самое точное описание Нины: "Хотите знать ее? В Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Богородица в виде пастушки Murillo - вот она". Мадонна Мурильо...
Итак, бракосочетание состоялось 22 августа 1828 г. Книга Сионского собора с записью о браке Грибоедовых хранится в Литературном музее Грузии. "Весь Тифлис проявляет живейшее сочувствие к этому союзу: он любим и уважаем всеми, она же очень милое, доброе создание, почти ребенок". Нина очень обижалась, когда ее называли ребенком. Она чувствовала себя сильной женщиной, способной к любви и самопожертвованию.
Когда Грибоедовы под руку выходили из собора, собралась толпа. На всем пути следования карету молодых сопровождала стрельба из ружей и пистолетов. Перед ними расстилали бурки, им бросали цветы. У дверей квартиры Грибоедова возник коридор из скрещенных клинков и обнаженных сабель, и молодожены прошли по нему. На пороге дома Нина, по старинному обычаю, пригоршнями рассыпала кукурузные зерна, отпив из бокала сладкую воду, передала ее жениху, чтобы сладкой была у них жизнь. За свадебным столом пели "Мравалжамиер" ("Многие лета") и свадебную "Макрули".
А потом свадебное путешествие в имение князей Чавчавадзе Цинандали в Кахетии. "Там, где вьется Алазань, веет нега и прохлада", они были бесконечно счастливы.
Но краток миг блаженства. Долгим было горе. Поездка в Тегеран. Бунт обезумевшей толпы и гибель Грибоедова. Нине не решались сказать о неотвратимом - боялись за нее, за ее будущего ребенка. Нина была переполнена страшными предчувствиями. Перечитывала его стихи:
И груди нежной белизною,
И жилок, шелком свитых, бирюзою,
Твоими взглядами под свесом темных вежд,
Движеньем уст твоих невинным, миловидным,
Твоей, не скрытыми покровами одежда,
Джейрана легкостью и станом пальмовидным...
Его последнее письмо, написанное незадолго до гибели, дышит любовью и нежностью.
"Душенька! Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде, расставаясь с многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя - тоска исчезла. Теперь чем далее от тебя, тем хуже. Потерпи еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться. Прощай, Ниночка, ангельчик мой... Грустно..."
Сандр не вернулся... Горе захлестнуло Нину. Двойное горе - умер через несколько часов после рождениях их сын. Больше месяца пролежала она в "нервической горячке". Опасались за ее рассудок. Но молодость взяла свое...
Останки Грибоедова, по его завещанию, вдова захоронила в монастыре Мамадавити (св. Давида) на Мтацминда, в самом "пиитическом месте принадлежности Тифлиса".
Мой легкий прах земле моей верните,
И где святая высится гора
Меня над городом похороните.
Интересно, знал ли Грибоедов эти строки тифлисского ашуга Азира?
Как бы ни было знойно в городе, в гроте всегда полумрак. Обхватив руками крест надгробия, застыла коленопреклоненная женщина. На боковой плите надпись: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя? Незабвенному - его Нина". По преданию, она ежедневно поднималась сюда и смотрела на город, который так любил ее Сандр.
Нине досталась жизнь, полная горя, потерь, разочарований. Она лишилась мужа и сына, погиб отец, умерла мать. Отряд лезгин Шамиля поджег поместье Цинандали и погнал в плен жену брата и пятерых детей. Шамиль потребовал возвратить его плененного сына и прислал выкуп. Нина попросила выдать ее вдовью пенсию за пять лет вперед, чтобы набрать денег на выкуп. Во время пожара в имении сгорели все рукописи, дневники и письма Грибоедова. Жизнь ее не щадила, но не сломила. Память о муже, забота о судьбе его пьесы "Горе от ума" спасали в трудное время.
А красота Нины все больше расцветала. Много прекрасных людей встречалось на ее пути. Но, как написал Григол Орбелиани, до конца дней своих любящий Нину:
Но есть сердца, подобные граниту,
И если чувство врезалось в гранит,
Не властно время дать его в обиду,
Как и скалу, оно не раздробит.
Только один раз дрогнуло сердце. Искушение зашептало: "У тебя будут дети... Своя жизнь..." Память услужливо пришла на помощь: "Любя и желая тебе счастья, я хочу, чтобы, в случае если меня не станет, ты вышла замуж за хорошего человека". Так сказал Сандр в их медовый месяц. Нет, она не смогла предать Любовь:
Немало в Грузии невест!
А мне не быть ничьей женою!...
(М. Лермонтов)
Шли годы. Над Тифлисом разразилась новая беда - холера. Стояло жаркое и сухое лето 1857 г. Нина Александровна, отправив всех своих в Кутаис, осталась в городе, чтобы помогать больным. Схватка оказалась неравной. Болезнь победила Нину. Ее последние слова: "Меня... рядом с Сандром..." Так закончилась эта Любовь "Нины Грузинской и Александра Невского".
"Два горя - горе от любви и "Горе от ума",- писал в посвящении Аполлон Григорьев. Нина закончила свой земной путь и ушла в бессмертие к своему Сандру.
P.S. В августе 2001 года ряд влиятельных политиков Грузии потребовали отправить останки Александра Грибоедова из Грузии в Россию. Поэта обвиняют в шпионаже. Без комментариев.
11. Его пророчества сбылись (Дмитрий Веневитинов)
Любовь - мечта, любовь - иллюзия. Ожидание любви, готовность любить... Это чувство не оставляет, когда читаешь романтически прекрасные и отрочески чистые стихи Дмитрия Веневитинова, обращенные к княгине Зинаиде Волконской.
Можно представить их встречи, робкие его прикосновения, поэтические признания - и венец, робкий поцелуй... Нет, этого не было. А что же было? Была мечта, восторг юности перед женской красотой, поклонение женщине как божеству. Чувство ныне, увы, неизведанное.
Впрочем, пора и познакомить нашего читателя с героем повествования. Да-да, в этой истории один герой. Это легенда о любви поэта, "юного Адониса", возмечтавшего о "царице муз и красоты".
Дмитрий Веневитинов родился 14/26 сентября 1805 года в Первопрестольной. Его отец - гвардии прапорщик Владимир Петрович Веневитинов, а мать - урожденная княгиня Анна Николаевна Оболенская. По линии матери поэт состоял в дальнем родстве с Пушкиным. Семья принадлежала к московской аристократической элите. Быть москвичом для этого круга значило прежде всего осознавать свою народность, быть независимым в занятиях и суждениях.
Вот в такой московской "вольнице" сформировалось мировоззрение Дмитрия Веневитинова. В 1824 году он оканчивает Московский университет и поступает в Московский архив Коллегии иностранных дел. Одновременно становится активным членом Общества любомудрия, сближается с Киреевскими, Кошелевым, Одоевским, Хомяковым. Любомудры собирались у председателя общества Вл. Одоевского. Изучали философию, особенно Шеллинга, увлекались идеей самобытности России.
1824 год обострил радикализм их взглядов, под влиянием Рылеева обсуждали необходимость "произвести в России перемену правления". Позднее, на допросе, Веневитинов на вопрос, не состоял ли он в декабристском обществе, заявит: "...но мог бы принадлежать ему..."
Веневитинову всего 20 лет. Он прекрасен собой. Современники отмечают его замечательную красоту, сравнимую разве только с красотой лорда Байрона. И при этом, "несмотря на веселость, даже самозабвение, с которым он часто предавался минутному расположению духа, характер его был совершенно меланхолическим". Он предчувствовал свою раннюю кончину и грустно-пророчески писал:
Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе все чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься.
Может быть, от этого он старался не выплескивать свои чувства стремился удержать их в себе и пытался найти ответ на эту странную загадку - жизнь:
Теперь гонись за жизнью дивной
И каждый миг в ней воскрешай,
На каждый звук ее призывный
Отзывной песнью отвечай.
"Отзывной песнью" было, видимо, и чувство его к княгине Зинаиде Волконской. В одном из писем по поводу посвящения ей "К моей богине" Веневитинов на редкость откровенен: "Разум ищет своего бога... почему сердцу не иметь своей религии?.."
Не в этих ли словах разгадка?
Их встреча, как гласит предание, состоялась на похоронах императора Александра I в Архангельском соборе Кремля.
Княгиня недавно появилась в Москве. Современники сочли капризом ее желание покинуть двор Александра I, где она блистала красотой и талантами, и поселиться в Москве, в особняке на Тверской, что на углу Козицкого переулка. "Зинаида Волконская отличалась редко встречающейся в женщинах независимостью, пренебрежением светскими условностями. "Северная Коринна" смело противопоставляла им артистическую свободу. Обладательница прекрасного голоса и крупного сценического дарования, она несколько раз выступала в операх Россини на сценах парижских и римских театров; ее сценический образ в роли россиниевского Танкреда и Жанны д'Арк из ее собственной оперы увековечили своей кистью Брюллов и Бруни". К этому свидетельству современника следует добавить, что вдохновенные строки ей посвятили Пушкин, Мицкевич, Боратынский и Вяземский. Сам "старик Гёте" дорожил встречами с ней в "своем Веймаре". Ближайший друг Веневитинова Шевырев признавался: "Княгиню чем ближе видишь, тем более любишь и уважаешь". Однажды увидев ее, и Веневитинов уже не смог забыть:
Ты в блеске снилась мне, и ясный образ твой,
В волшебные часы мечтаний,
На крыльях радужных летал передо мной.
Вам, естественно, уважаемый читатель, не терпится подробнее узнать княгиню. Извольте.
Дочь русского посланника князя Белосельского-Белозерского Зинаида Александровна родилась в Италии, в Турине, 3 декабря 1789 года. Княжна росла в красоте, богатстве, в мире высокой музыки и литературы. Она получила блестящее воспитание в традициях высшего света. Овладев многими языками, она, подобно Татьяне Лариной, "по-русски плохо знала". Первые стихи писала на французском языке. В 20-е годы в Риме Волконская сдружилась с русскими художниками - Брюлловым, Щедриным, Бруни. Под их влиянием княгиня обратилась к русской истории, русскому искусству. Тогда-то она и начинает изучать русский язык, а позднее писать на нем свои стихи.
Таким образом не каприз, а совершенно сознательный выбор сделала княгиня Волконская, когда в 1824 году вернулась в Россию. Она избирает Москву, которая, по ее мнению, сохранила национальные традиции. Волконская стремится создать в Москве "Русское общество" (по образцу европейских академий) и общество "Патриотическая беседа", чтобы шире познакомить Западную Европу с русской культурой. В то же время она мечтала приобщить русского человека к европейской культуре. Ее мечту суждено было воплотить профессору Ивану Цветаеву, не раз отмечавшему, что первая мысль создания Музея изящных искусств принадлежит именно княгине Зинаиде Волконский.
Дом Волконской, по выражению Вяземского, "был сборным местом всех замечательных, отборных личностей современного общества". Салон ее, этот "волшебный замок музыкального мира", притягивал к себе. В нем царствовала красавица с голубыми глазами и золотыми волосами. И казалось, вспоминал Киреевский, что "она сама является одним из самых счастливых изящных произведений судьбы". Но именно своих баловней и бьет судьба, но об этом позже.
Прекрасная княгиня со всеми добра, приветлива, участливо ровна. Осталась ли для нее тайной юная страсть поэта? Конечно нет! Но чем она могла ответить? Она уже не молода, у нее 15-летний сын. Да и законы света... Их не переделать... А главное, нужно ли это ей?...
В "залог состраданья" княгиня дарит Веневитинову итальянский перстень, найденный в Геркулануме. В 1706 году при раскопках засыпанного пеплом города нашли этот ничем не примечательный бронзовый перстенек, без всяких украшений и изображений. Он попал в лавку антиквара, где и приобрела его для своей коллекции Волконская. Не исключено, что какое-то время она даже носила его. Вот этим перстнем и была повенчала несостоявшаяся любовь.
Подарок приобрел для поэта мистический оттенок. Он его носил как талисман на цепочке часов и говорил, что наденет на палец только в день свадьбы или... смерти.
Ты был отрыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
Талисман, увы, не охранил поэта. Зимой 1826 года он покидает Москву. Причина отъезда не ясна: Веневитинов уезжал из оппозиционной, но более-менее спокойной Москвы в Петербург, где все еще дышало трагедией декабря. Считалось, что он уезжает на новую работу. Друзья же его считали, судя по их письмам, "что он бежал из Москвы, страстно любя Зинаиду Волконскую, которая холодна к нему была". Было и другое мнение. Многие знали о вольных взглядах Дмитрия, знали об этом и в Судебной палате. Как это часто бывает, причин было предостаточно, чтобы покинуть Москву. Прощаясь с поэтом, Волконская просила его взять в спутники француза Воше, только что вернувшегося из Сибири, куда он сопровождал княгиню Трубецкую. Мог ли отказать Веневитинов?..
И вот по московско-петербургскому тракту поехали два экипажа. В одном Веневитинов, в другом чиновник из департамента, его друг Федор Хомяков и француз Воше. Можно представить, как печален был поэт. Безрадостен был и пейзаж за окном - нищие деревни, пустые зимние поля. Заканчивался 1826 год...
Петербург его встретил сурово. На Московской заставе их остановили. Хомякову разрешили продолжать путешествие, а Веневитинова и Воше задержали. Трое суток продержали поэта в холодном и сыром помещении гауптвахты. Допрос вел генерал Потапов, назначенный следователем по делам декабристов. По свидетельству биографа Веневитинова Кошелева, "Дмитрий не мог освободиться от тяжелого впечатления, произведенного на него допросом. Он не любил об этом говорить, но видно было - что-то тяжелое лежало у него на душе". Нельзя исключить, что Веневитинов беспокоился о судьбе любимой им женщины. Княгиня Волконская находилась под пристальным вниманием III Отделения. Донесения о ее деятельности часто ложились на начальственный стол в Петербурге, в одном из них можно прочитать: "Между дамами две самые непримиримые, всегда готовые разорвать на части правительство,- княгиня Волконская и генеральша Коновницына..."
Горькие разочарования, безответная любовь, чужой холодный город. Все сошлось разом, и "в нем сердце к радости остыло". Поэт таял на глазах. Его съедала чахотка. Веневитинов, предчувствуя свой срок, жил как в лихорадке. Посещал службу, необычайно много писал. Эта "беспрестанная деятельность" как спасение от безысходности, от раздирающей душу тоски. Он и сам признается: "Тоска замучила меня".
Постоянны размышления о счастье: доступно ли оно человеку? обязательно ли оно для него? Не оставляют мысли о Волконской. В письмах к сестре, Софье Веневитиновой, вопрошает: "Что происходит на вечерах у княгини Волконской? Поют ли, танцуют ли? Мне хочется обо всем знать".
Весна 1827 года в Петербурге была солнечная, капельная.
... я вдоль Невы широкой
Скитаюсь мрачный, одинокий.
Состояние поэта, его здоровье вызывают тревогу у друзей. Часто "делался жар"; врач определил лихорадку, укладывал в постель.
Однажды на балу, разгоряченный, он вышел на свежий воздух. На другой день сильно занемог: воспалительная горячка. На шестой день болезни заключение врачебного консилиума повергла всех в ужас: "Больному жить осталось день-два". Ему был 21 год с небольшим.
В ночь на 15 марта (ст. ст.) у постели Веневитинова дежурил Федор Хомяков. Ему предстояло страшное - подготовить поэта к неотвратимому. Он надел на палец Веневитинова перстень, подаренный Волконской. Очнувшись, больной спросил: "Я женюсь?" Услышав ответ "нет", заплакал...
"Мы отпели его у Николы Мокрого и тело его отправили в Москву",напишет потом Кошелев. Была исполнена последняя воля умершего: быть похороненным в Симоновом монастыре.
Смерть Веневитинова поразила всех. Ходило множество слухов, даже о самоубийстве.
Однако правы, видимо, те, кто объяснял это нравственным надрывом, "сильной, нервической горячкой, которая унесла его юную жизнь, небогатую случаями, но богатую чувствованиями". Его сжег "огонь томительный, мятежный":
Нет! он и жжет, и мучит, и мертвит,
Волнуется изменчивым желаньем,
То стихнет вдруг, то бурно закипит.
И сердце вновь пробудится страданьем.
Но сердце устало. Вы помните: "В нем сердце к радости остыло".
Справедливо писал Герцен на его смерть: "Нужен был другой закал, чтобы вынести воздух этой мрачной эпохи..." Гражданское и личное. Вечная драма поэта на Руси.
Друзья Веневитинова создали своеобразный культ его памяти и собирались 40 лет. 15 марта 1867 года они собрались в последний раз:
Кружок друзей его стал тесен:
Одни вдали, других уж нет.
Но вечен мир высоких песен,
И с ними вечно жив поэт.
А что же княгиня Волконская?!
Она написала французское стихотворение на смерть поэта "Сложил художник свой резец". Опубликовано было оно спустя 60 лет. В саду своей римской виллы она поставила урну в память друга.
Дальнейшая судьба княгини Волконской была печальной. Состояние последних лет передают ее стихи:
Ты арфа страданья,
Ты арфа терпенья,
Ты арфа с душой!
Твой дух, твои струны
Поют хор мученья.
Напев их: аминь!
После смерти мужа княгиня дала "обет нищеты", ревностно занимается попечительством и благотворительностью. Блестящая салонная красавица порвала со светом, стала служить делу Бога, делу Добра. Римская беднота ее боготворила, ее прозвали "Беата", т. е. Блаженная.
Княгиня Зинаида Волконская скончалась 5 февраля 1862 года. По Риму ходил упорный слух, что она простудилась, отдав нищему свой теплый плащ. О ней говорили, как о святой.
Если вам случится быть в Риме, вы непременно захотите бросить монетку в фонтан Треви. Здесь же, на площади, в церкви св. Викентия и Анастасии в первом приделе с правой стороны покоится прах нашей замечательной соотечественницы. Автору этих строк посчастливилось быть в Риме, поклониться Зинаиде Волконской, поставить свечу в память о ней. Хочется верить, что исполнилось для нее некогда ею же написанное:
И Ангел скорбящих
Твой голос узнает.
И впустит тебя...
Но вернемся в Россию, в Москву 30-х годов XX века, по которой пронесся ураган, уничтоживший многие церкви и монастыри. 22 июля 1930 года к бывшему Симонову монастырю прибыла группа работников Наркомпроса. Среди других вскрыли и могилу Дмитрия Веневитинова. На безымянном пальце правой руки чернел перстень. Сбылось пророчество поэта:
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя отроет вновь...
Останки поэта захоронили на Новодевичьем кладбище. Перстень же хранится в фондах Литературного музея. А 18 мая 1994 года под Воронежем в селе Новоживотинном открылся музей Дмитрия Веневитинова. В усадьбе, принадлежавшей роду поэта. Небезынтересно будет узнать, что в имении Веневитиновых гувернанткой и домашней учительницей служила английская писательница, автор романа "Овод", Этель Лилиан Войнич. И кто знает, может быть, и ее вдохновили слова русского поэта:
Да! Смерть мила, когда цвет жизни
Приносишь в дань своей отчизне.
Яркой свечой сгорела жизнь самого поэта, как будто принесенного в жертву на алтарь вечности.
12. "Одинокая жрица" (Евдокия Ростопчина)
Ее называли "московской Сафо". За необыкновенную красоту, за неиссякаемую женственность, за безыскусный стих, похожий, по мнению поэта Серебряного века Владислава Ходасевича, на "романс, таящий в себе особенное, ему одному свойственное очарование, которое столько же слагается из прекрасного, сколько из изысканно-безвкусного". Ее судьба драматична возможно, виной тому все та же женственность, которую она не уставала воспевать:
А я, я - женщина во всем значенье слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне;
Я только женщина,- гордиться тем готова,
Я бал люблю!.. отдайте балы мне!
("Искушение")
Только женщина, душа которой жаждала праздника, душа которой хотела петь. И она выплескивает себя в стихах, по которым можно проследить всю ее жизнь. Она очень искренна в этом своеобразном дневнике, но...
Но только я люблю, чтоб лучших снов своих
Певица робкая вполне не выдавала,
Чтоб имя призрака ее невольных грез,
Чтоб повесть милую любви и сладких слез
Она, стыдливая, таила и скрывала...
(1840)
Так она советует в стихотворении "Как должны писать женщины". А когда ее обвиняют в излишней сентиментальности, говорят, что ее стихи слишком женские, она не отрекается от своего женского естества, она его воспевает:
Но женские стихи особенной усладой
Мне привлекательны; но каждый женский стих
Волнует сердце мне, и в море дум моих
Он отражается тоскою и отрадой.
Когда же хор критиков становится агрессивным, она отвечает "по-мужски":
Сонм братьев и друзей моих далеко.
Он опочил, окончив жизнь свою.
Немудрено, что жрицей одинокой
У алтаря пустого я стою.
Кто же она, эта одинокая жрица? Знакомьтесь - графиня Евдокия Петровна Ростопчина, замечательная русская поэтесса. Она родилась 23 декабря 1811 года (4 января 1812 года) в Москве, в особняке своего деда по матери Ивана Александровича Пашкова на Чистых прудах. Шести лет девочка потеряла мать, та умерла от туберкулеза. А отец, Петр Васильевич Сушков, редко бывал дома, в основном был занят работой. Девочка находилась на попечении деда, бабушки и многочисленных тетушек. Росла в любви, холе, богатстве. Ее воспитывали для света, а потому дали прекрасное домашнее образование. Додо - так звали ее дома - знала европейские языки, много читала, музицировала, рисовала. Барышни в то время вели дневники, это была возможность выразить себя, познать себя, приучиться анализировать. Чтение Шиллера, Байрона, Жуковского, Гёте развили в Додо мечтательность, захотелось высокого, пылкого чувства. Незаметно девочка начала писать стихи. До нас не дошли ее первые опыты. Известно, что писать она начала в 12 лет. Сохранилось ее стихотворение "К страдальцам", написанное в 1827 году и посвященное декабристам. Надо сказать, что впервые оно было опубликовано только... в советское время: 16-летняя девочка пишет:
Пусть вас гнетет, казнит отмщенье самовластья,
Пусть смеют вас винить тирановы рабы,
Но ваш тернистый путь, ваш крест - он стоит счастья,
Он выше всех даров изменчивой судьбы.
Дети всегда вырастают вдруг. Вот и прелестный ребенок превратился в прекрасную девушку. Зима 1828 года особенная в ее жизни. Кончилось детство, впереди новая жизнь. Взрослая (!) жизнь, полная тайн и соблазнов... Впереди первый бал! Вы, уважаемый читатель, помните, конечно, страницы "Войны и мира", посвященные первому балу Наташи Ростовой. Перечитайте их еще раз, и вам станет понятным состояние нашей героини. Она не могла сдерживать своего восторга, своей радости, звонкой, как весенняя капель:
Двенадцать бьет, двенадцать бьет!
О, балов час блестящий...
Успех был необыкновенный. Она закружилась в танце, в вихре приемов, маскарадов. Поклонники, выгодные партии, блестящие предложения. Это время было самое упоительное, самое волшебное.
Ей нравилось казаться итальянкой. Живая, остроумная. Смуглое лицо, карие глаза, черные блестящие волосы. Такой она предстает на одном из портретов. А то ей вдруг захочется предстать богиней, украшенной цветами. Художники с удовольствием писали ее. Особенно она любила работы Тропинина и Федотова.
На балу у московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына она знакомится с Пушкиным:
Он с нежным приветом ко мне обращался,
Он дружбой без лести меня ободрял,
Он дум моих тайну разведать желал...
Счастье успеха, такого естественного в "осьмнадцать лет", было омрачено несостоявшейся любовью. Князь Александр Голицын, человек благородный, был наделен душой возвышенной и поэтической. Но бабушка Додо решила, что этого мало для ее внучки, и настояла на другой партии - граф Андрей Ростопчин, сын генерал-губернатора Москвы времен Отечественной войны 1812 года.
Додо в замешательстве, ведь она влюблена в князя Голицына. Но только ли в него? О юное создание! В феврале 1830 года она пишет стихотворение "Когда б он знал!":
Когда б он знал, как дорого мне стоит,
Как тяжело мне с ним притворной быть!
Когда б он знал, как томно сердце ноет,
Когда велит мне гордость страсть таить!..
И совсем горькое понимание, что
Не любит он... а мог бы полюбить!
Когда б он знал!
Биографы повторяют слухи великосветских гостиных: то был московский лев князь Платон Мещерский. Говорили даже, что Додо дала согласие на брак с Ростопчиным, чтобы вызвать ревность Мещерского.
В свете любили поговорить, ведь тогда не было ТВ.
И вот Додо стала графиней Ростопчиной. "Свадьба,- вспоминает ее кузина,- сладилась совершенно неожиданно для всех нас и грустно удивила меня. Кузина за неделю до решения участи своей писала мне с отчаянием о своей пламенной и неизменной любви к другому. Но как выразить мое удивление? Я не верила глазам и ушам своим, когда меня встретила кузина моя, не бледная, не исхудалая, но веселая, цветущая, счастливая".
Да, ее радовало, что вся Москва завидует ей, ее бриллиантам, ее красоте, ее удаче. Но брак оказался несчастливым. Рождаются дети - трое сыновей. Она много пишет. После короткого уединения, связанного с рождением мальчиков, она возвращается в свет и зиму 1834/35 года встречает в Москве. Она вновь царица балов. Но что-то изменилось в ней. Уже нет прежней восторженности:
Нет! Нет! Я гордого молчанья
Навек дала благой обет...
Не лучше ль утаить страданья,
Которым исцеленья нет?..
Она вновь встречает князя Платона Мещерского. Но надежды на счастья растаяли: "Любовь живет надеждой и утратой". Она навсегда прощается с мечтой. Через 17 лет вернется воспоминаниями:
Тебе воздвигнут храм сердечный,
Но милым именем твоим
Не блещет он: под тайной вечной
Ты будешь в нем боготворим.
Сердечные переживания, разлад в семье - и громкий успех в литературе. Впервые ее стихотворение "Талисман" поэт Вяземский опубликовал в 1830 году в петербургском альманахе "Северные цветы". Додо было 19 лет. Разразился скандал. Одно дело писать в альбом, другое - печататься. Для барышни неприлично. Но теперь она светская дама, хозяйка салона, она может позволить эту вольность.
Стихи ее ходят в списках среди молодежи. Легкие, изящные, они не только о любви. Порой они наполнены страстным гражданским звучанием. Восхищенный Лермонтов посвящает ей следующие строки:
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны...
В 1841 году выходит первый сборник Ростопчиной, который, по мнению Белинского, "ознаменован печатью истинной поэзии". В середине 40-х годов Ростопчины живут за границей. Там она пишет балладу "Насильный брак", в которой осуждалось угнетение Польши русским самодержавием. Старый барон (читайте - царь) говорит:
И дал державною рукою
Ей покровительство мое:
Одел ее парчой и златом.
Несметной стражей окружил,
И, враг ее чтоб не сманил,
Я сам над ней стою с булатом;
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена...
Жена думает по-другому:
Не нужны мне его щедроты,
Его я стражи не хочу...
Как современно звучат строки Ростопчиной! А тогда это был прямой вызов царю, причем опасный вызов. По совету Гоголя ("Пошлите стихи без имени в Петербург - не поймут и напечатают") поэтесса направила балладу в "Северную пчелу" Фаддея Булгарина. Напечатали. А умные советники разъяснили суть баллады Николаю I. Последовали репрессии. Булгарин вынужден был объясняться, а Ростопчиной отказали от двора и удалили... в Москву:
В Москву, в Москву!..
Но глушь уединенья
Найду я там...
В Москве Евдокия Ростопчина пытается воссоздать петербургский салон. Е. М. Погодин вспоминает: "Графиня была в апогее своей лирической славы и красоты. В Москве жила на широкую ногу в своем прекрасном доме на Садовой... Ее талант, красота, приветливость и хлебосольство влекли к ней, а вдали, как в тумане, мерцал над ней орел мученичества".
Ростопчина была напугана гневом царя, вызовом в Третье отделение. Слишком памятны были расправы над декабристами, над их семьями. Нам ли, живущим в спущенной сверху свободе, осуждать ее, мать троих сыновей. Поэтесса отказывается от своих критических и свободолюбивых взглядов, становится на сторону защитников самодержавия. Ее стихотворение на смерть Николая I вызвало осуждение Огарева, который назвал Ростопчину "отступницей".
Ростопчина сближается со славянофилами, сотрудничает в журнале "Москвитянин". Наступает самый трудный период ее жизни. Евдокия Петровна тяжело больна, ее стихи более не имеют успеха, прежние друзья отвернулись. У нее уже нет сил держать удар:
Нет, не Коринна перед вами
С ее торжественным венцом...
А сердце, полное слезами,
Кому страданьем мир знаком!
Графиня Евдокия Ростопчина умерла 3 (15) декабря 1858 года. Она похоронена на Пятницком кладбище в Москве.
В апреле 1838 года, еще молодая и прекрасная, она писала:
Вы вспомните меня когда-нибудь... но поздно.
Когда в своих степях далеко буду я...
Когда надолго мы, навеки будем розно,
Тогда поймете вы и вспомните меня...
И вот она пришла к нам из далекого прошлого. И нам понятны ее смятения, и нам понятна ее душа. Страдающая душа одинокой жрицы.
13. Признание в любви (Каролина Павлова)
Давно ушли в прошлое времена, когда женская поэзия называлась дамским рукоделием. Анна Ахматова и Марина Цветаева вернули ей утерянную со времен Сафо славу, когда античную поэтессу гордо величали ПОЭТ, ставя в один ряд с великим Гомером.
Среди русских поэтесс достойное место занимает Каролина Павлова.
Забытое современниками имя поэтессы вновь открыли на рубеже века поэты-символисты, а Софья Парнок видела в ней параллель со своей собственной личной и литературной судьбой:
Но современницей прожив бесправной
Нам Павлова прабабкой стала славной.
Игорь Северянин считал, что Каролина Павлова - маленькая жемчужина в короне русской поэзии.
Каролина Павлова. Давайте перенесемся в год 1890-й. Каролине Карловне идет 83-й год. Возраст пощадил ее: та же стройная высокая фигура, твердая походка, те же прекрасные глаза. Разве только черные локоны тронула патина времени.
Каролина Карловна жила уединенно под Дрезденом. Много работала. писала, занималась переводами. В Дрезден практически не выезжала. Ее никто не навещал. О ней забыли. Одинокая, всем чужая, Павлова безжалостна в стихах:
Смотрю с террасы. Даль береговая
Вся светится, как в золотом дыму;
Топазных искр полна река седая;
Уносит пароход народа тьму,
Битком набита палуба до края;
Их лиц не различишь, да и к чему?
Здесь остаюсь я - здесь, где все мне ново,
Где я чужда и людям и местам,
Где теплого я не промолвлю слова,
Где высказаться я душе не дам,
Где далека от края я родного,
Где не бывать тому, что было там...
Вот и эта весна ничем не отличалась от предыдущих. Пробуждение чужой жизни, проходящей мимо нее. Приход почтальона нарушил привычный ритм: он принес письмо из прошлого. Далекого, отболевшего прошлого. Почтальон принес письмо от Владислава Мицкевича, просившего ее, Каролину Карловну, прислать письма отца.
Каролина Карловна не сразу решилась ответить. Она вновь и вновь перелистывала альбомы, перечитывала письма, вновь, как будто бы впервые, рассматривала перстень, когда-то им подаренный.
В воспоминаниях не было стройности. Чтобы как-то справиться с волнением, Каролина Карловна стала перечитывать автографы, ей посвященные,Пушкина, Лермонтова и Боратынского, написавшего:
Альбом, заметить не грешно,
Весьма походит на кладб?ще...
Перебирала письма Александра Гумбольдта, восторгавшегося ее французскими и немецкими стихами. Особенно Каролина Карловна гордилась письмом Гёте, показывая его друзьям, чем вызвала насмешки Соболевского:
Дарует небо человеку
Замену слез и тяжких бед;
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.
Но тот блаженней, Каролина,
Кто, мир и негу возлюбя,
Нарочно едет из Берлина,
Чтоб только повидать тебя.
Ох, эти пересуды... А жизнь рассудила по-своему.
Каролина родилась 10/22 июля 1807 года в Ярославле в семье обрусевшего немца. Ее отец, Карл Иванович Яниш, получил образование в Лейпцигском университете и служил профессором физики и химии в Московской медико-хирургической академии. Со стороны матери среди предков девочки были французы и англичане.
Семья переехала из Ярославля в Москву в 1808 году. И с тех пор вся жизнь Каролины, ее счастье и боль связаны с Москвой, которую она любила страстно: "Люблю Москвы я мир и стужу". Ничто не могло изменить этого чувства. Она, воспитанная в Первопрестольной, впитавшая с детства ее дух, культуру, ощущала себя русской поэтессой и с полным правом писала в 1840 году Языкову в Италию:
О Риме ныне не тоскуя,
Москве сравненьем не вредя,
Стихи здесь русские пишу я
При шуме русского дождя.
Первые впечатления Каролины о Москве связаны с событиями 1812 года. Еще девочка, всего 5 лет, но в памяти живо пожарище Москвы, разорившее многих, и среди этих многих ее семью. Только став взрослой, Каролина поняла, что стоило родителям дать ей блестящее образование и воспитание. А в юности об этом не думалось. Природа щедро одарила ее разными талантами, особенно способностями к языкам. Ребенком она легко овладела немецким, английским и французским. Позже выучила испанский. На этих языках она написала свои первые стихи. Тогда же стала переводить русскую поэзию. Переводы имели успех.
Незаурядные способности юной Каролины, ее глубокие познания в литературе отличали девушку от сверстниц. Не то чтобы она не любила балы и светскую жизнь, но интереснее ей было среди поэтов и музыкантов. Она охотно посещала салоны Авдотьи Елагиной и княгини Зинаиды Волконской. Здесь Каролина познакомилась с Боратынским и Языковым, здесь встретилась с Пушкиным. Особенно любила бывать в Козицком у княгини Волконской, где собирались по понедельникам.
И вот однажды Каролина пришла позже назначенного времени. Все увлеченно слушали импровизатора. Незнакомец декламировал стихи по-французски. На бледном лице огнем пламенели огромные глаза. Черные волосы трепетали всякий раз, когда он вскидывал свою прекрасную голову.
"Мицкевич, польский изгнанник",- представили ей незнакомца. Позднее об этой встрече Каролина напишет:
Я помню, сердца глас был звонок,
Я помню, свой восторг оно
Всем поверяло как ребенок...
Можно, конечно, сказать, что Мицкевич произвел неизгладимое впечатление на романтическую девушку, жаждавшую любви. Все было проще и сложнее: Каролина влюбилась. Ей хотелось встреч с ним. Но как?! Биографы пишут, что она проявила свойственную влюбленным находчивость, упросив отца пригласить Мицкевича преподавать ей польский язык.
Несложно предположить, что их встречи не ограничивались только уроками. У них был общий кумир - Шиллер. Они наперебой читали друг другу. При этом у Мицкевича был непревзойденный дар импровизатора. Под негромкий аккомпанемент своей ученицы Адам вдохновенно импровизировал на заданную тему. В эти минуты он был восхитителен.
Теперь, когда Каролина, делавшая успехи в польском, могла читать поэта в подлиннике, Мицкевич познакомил ее со своей поэмой "Конрад Валленрод", герой которой жертвует личным ради общего блага. Восхищение Мицкевичем-поэтом, сострадание к его судьбе изгнанника, обаяние его прекрасной внешности питали влюбленность Каролины.
Не остался равнодушным к своей ученице и Адам Мицкевич. Восхищение ее талантами переросло в более романтическое чувство: 10 ноября 1828 года поэт попросил руки Каролины Яниш.
Отношения Каролины к поэту не были тайной для ее близких, тем более для отца. И он не возражал. Но... Вот это всесильное "но"! Отец был небогат. Образование дочери, ее воспитание, все ее будущее зависело от богатого родственника, дяди Каролины. А этот богатый бездетный пожилой господин по-своему понимал счастье любимицы. Он был готов обеспечить жизнь Каролины и ее семьи, но при условии, что она не свяжет свое будущее с неизвестным поэтом: "Ссыльный поляк, да еще нищий!" Жесткое условие.
Карл Иванович не мог принять подобной жертвы со стороны дочери и... благословил ее. Ситуация сложилась безвыходная. Мицкевич уезжает по делам в Петербург, откуда пишет своему другу Киприану Дашкевичу: "Еще моя осада не снята, и кто знает, предприниму ли я новый штурм... Помни, что ты должен приготовить рапорт и сообщить в своей обычной манере подробно и точно, что происходит на Мясницкой". На Мясницкой, как вы понимаете, жила семья Яниш. Обстоятельства не позволили Мицкевичу быстро вернуться в Москву, о чем с сожалением он сообщает в письме к ее отцу. С письмом он посылает Каролине два тома парижского издания своих стихов 1823 года. На втором томе он написал: "Каролине Яниш посвящает ее бывший учитель польского языка А. Мицкевич. 1828, 25 декабря".
Долгими зимними вечерами читала и перечитывала Каролина стихи Адама Мицкевича, переводила поэму "Конрад Валленрод". Время шло, надежды таяли. Бессонные ночи, полные смятения, и вот она решилась на письмо: "Я не могу дальше выносить столь продолжительной неизвестности... Десять месяцев прошло со времени твоего отъезда... Я убедилась, что не могу жить без дум о тебе, убедилась, что моя жизнь всегда будет только цепью воспоминаний о тебе, Мицкевич! Что бы ни случилось, душа моя принадлежит только тебе одному. Если же мне суждено жить не для тебя, то жизнь моя похоронена, но и это я снесу безропотно".
Письмо написано 19 февраля 1829 года.
Весна не принесла ни ясности, ни утешения. В апреле Мицкевич в Москве. В один из апрельских дней 1829 года он пишет Каролине в альбом:
Когда пролетных птиц несутся вереницы
От зимних бурь и вьюг и стонут в вышине,
Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицы
Знакомым им путем к желанной стороне.
Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!
Едва надежда вновь блеснет моей судьбе,
На крыльях радости промчусь я быстро с юга
Опять на север, вновь к тебе!
Разлука неизбежна. Это понимают все. Тем более что заграничный паспорт стараниями Зинаиды Волконской уже получен. Теперь слово за Каролиной. И она последовала чувству долга: "Отец готов был принять для меня эту жертву, но я не могла ее принять".
Разум, беспокойство за семью взяли верх: "Прощай, мой друг. Еще раз благодарю тебя за все - за твою дружбу, за твою любовь... Я не скажу тебе ничего более в минуту расставания, ибо то, что я могла бы сказать, я не в состоянии высказать и облечь в слова. Но как бы то ни было, ты ведь понимаешь меня и ты знаешь мою любовь, если даже она нема. И все же, когда я думаю, что я, может быть, никогда уже не скажу тебе ни слова, мне так тяжело закончить письмо. Но так должно быть, прощай, мой друг! Я ведь знаю, что ты любишь меня. Прощай!"
Они больше никогда не встретились. Не переписывались. Каролина закрыла дверь в прошлое, не оставив никакой надежды себе. Спустя шесть лет она узнала о женитьбе Мицкевича.
Надо было жить, быть сильной. Легко, конечно, писать об этом, а как это пережить?! Не будем домысливать, обратимся к ее стихам:
Когда в раздор с самим собою
Мой ум бессильно погружен,
Когда лежит на нем порою
Уныло-праздный полусон,
Тогда зашепчет вдруг украдкой,
Тогда звучит в груди моей
Какой-то отзыв грустно-сладкой
Далеких чувств, далеких дней.
Кончилась пора романтического девичества, душа повзрослела:
Не раз себя я вопрошаю строго,
И в душу я гляжу самой себе;
Желаний в ней уже завяло много,
И многое уступлено судьбе.
Каролина Карловна очень изменилась. Стала еще сдержаннее, еще более полюбила уединение, работу. Ей уже 30... Как всякая женщина, она не оставляет надежды иметь семью.
Она уже богатая наследница: умер дядя, завещавший ей все состояние. В 1837 году Каролина Яниш делает попытку быть счастливой. Она выходит замуж за известного писателя Николая Филипповича Павлова.
Жизнь не сложилась. Уж очень разные были супруги: рассудительная Каролина Карловна и ее муж - игрок и мот. Она многое терпела ради сына, но, узнав, что у Николая Филипповича есть вторая семья, приняла решение его оставить. Надо сказать, что и Николай Филиппович не скрывал своего истинного отношения к жене. Он признался однажды, что сделал гадость, женившись без любви, "на деньгах". И он их безжалостно тратил, проигрывал в карты, делал долги. В конце концов военному губернатору Москвы Закревскому поступила жалоба на него. У Павлова произвели обыск, нашли "Полярную звезду". Писателя арестовали и сослали в Пермь. Московская молва обвинила в этом Каролину Карловну:
И куда не взглянешь,
Все любовь - могила:
Мужа мамзель Яниш
В "яму" засадила.
Каролина Карловна уезжает в Дерпт с сыном и матерью. И здесь молва не щадит ее: оставила больного отца.
Через год, в 1858 году, Павлова ненадолго вернулась в Москву, чтобы уже навсегда покинуть родину.
В добровольном изгнании ей предстояло прожить 35 не самых легких лет. Была безуспешная попытка устроить свою жизнь, разрыв с сыном, потеря родителей, полное забвение на родине.
День за днем она ожидала счастливого поворота своей судьбы, но следующий поворот вновь ей предлагал испытания, как будто спрашивал: "Изменит ли твердый мне дух?"
Нет, твердый дух не изменил Каролине Павловой. Она много работала, путешествовала. Ее стараниями в Германии вышли книги А. К. Толстого: "Смерть Иоанна Грозного", "Царь Федор Иоаннович", поэма "Дон Жуан". Внимательно следила Павлова за событиями в России. На освобождение крестьян откликнулась стихами, но трудно писать вдали от родины, где ее уже начали забывать.
Одиночество и нужда стали ее спутниками. И воспоминания:
О чем мне напомнить они б ни сумели?
Вернуться нельзя!
Да, она пережила всех. Давно уже нет и его, любимого Адама Мицкевича...
Каролина Карловна взяла в руки перо: нужно ответить его сыну. Что написать?! "Мы никогда не переписывались. Я написала ему только два письма, которые вам известны. Он мне никогда не писал... У меня имеется только одно его письмо к моему отцу... Это письмо я вам посылаю..."
Каролина Карловна откинулась в кресле и надолго задумалась. Потом, как бы очнувшись, взяла это единственное письмо и прижала к себе. Сдержанность изменила ей. Окончание письма было пронзительным: "Третьего дня, 18 апреля, миновало шестьдесят лет с того дня, когда я в последний раз видела того, кто набросал это письмо, а он еще жив в моих мыслях. Передо мной его портрет, а на столе маленькая вазочка из жженой глины, подаренная мне им; на пальце я ношу кольцо, которое он мне подарил. Для меня он не перестал жить. Я люблю его сегодня, как любила в течение стольких лет разлуки. Он мой, как был им когда-то...".
Каролина Карловна Павлова скончалась 2 декабря 1893 года. Ее хоронили за счет местной общины, распродав для покрытия расходов все ее имущество.
В России ее смерть прошла незамеченной.
14. "Божественная Амалия" (Федор Тютчев)
Один из портретов в Мюнхенском музее заставил меня вздрогнуть: не поверила своим глазам - Амалия Крюденер. И невольно память перенесла в год 1965-й. Родное Подмосковье, Мураново. Мы только что окончили филфак МГУ, и моя сокурсница Инна Королева, научный сотрудник Мурановского музея, водила меня по комнатам, читала стихи Боратынского, Тютчева. Она и поведала мне историю создания этого портрета, историю любви Амалии и тогда еще юного Тютчева.
Амалии не было и пятнадцати лет, когда она считалась первой красавицей Мюнхена. Ее отец - граф Максимилиан фон Лерхенфельд, а мать - сестра королевы Пруссии Луизы княгиня Тереза фон Турн. Незаконная связь незаконнорожденный ребенок. Но девочка не испытала тех сословных унижений, которые выпадали на долю бастардов, которые пережила Идалия Полетика. Ее удочерила сестра отца: дала ей фамилию Лерхенфельд и все знаки почета, какие полагались по рождению в столь знатной семье.
Блистательная красота Амалии, ее чистота и невинность не оставили равнодушным короля Людвига I. Вполне вероятно, так и осталась бы красавица Амалия, "Божественная Амалия", как назовет ее поэт Генрих Гейне, одной из прекрасных героинь Галереи красоты, этого "расписного сераля" короля, если бы не встреча с поэтом Федором Тютчевым.
Девятнадцатилетним юношей приехал он в 1822 году в Мюнхен в качестве атташе при русской дипломатической миссии. Пылкое сердце юноши мечтало о любви, и оно с готовностью откликнулось на красоту и прелесть юной кокетки. Молодые люди много времени проводят вместе, совершают прогулки по древним развалинам, любуются красотой Рейна.
Белеют руины замка, рядом "младая фея" стоит,
Ногой младенческой касаясь
Обломков груды вековой;
И солнце медлило, прощаясь
С холмом, и замком, и с тобой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты беззаботно вдаль глядела...
Край неба дымно гас в лучах;
День догорал; звучнее пела
Река в померкших берегах.
То было "время золотое", когда можно быть беззаботным, наблюдая догорающий день в лучах уходящего солнца. Позднее он вспомнит эти счастливые, беспечные вечера:
Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край;
День вечерел; мы были двое;
Внизу, в тени, шумел Дунай.
Эти строки датированы 1834-1836 годами, когда их пути уже разошлись, но они оставались верными друзьями. Но тогда!... Тогда душа замирала при взгляде на юную деву, а сердце жило надеждой на счастье.
Влюбленные обмениваются шейными цепочками. Иван Аксаков вспоминает, как сердился в письме к матери поэта его дядька Хлопов: "Федор Иванович изволил обменяться с ней часовыми шейными цепочкам и вместо своей золотой в обмен получил только шелковую...".
23 ноября 1824 года Тютчев пишет в альбом своей обожаемой Амалии строки, в которых к восторгу любви примешивается горечь:
Твой милый взор, невинной страсти полный,
Златой рассвет небесных чувств твоих
Не мог - увы! - умилостивить их
Он служит им укорою безмолвной.
Кого должен был умилостивить взор Амалии? Чьи сердца не внемлют их любви?
Родственники Амалии вначале не обращали внимания на отношения юных влюбленных - они считали это обычным делом: прекрасная девушка и влюбленный в нее юноша. Гуляйте и развлекайтесь, сказали бы мы. Но когда дело зашло далеко и Тютчев заявил о своих намерениях, то тут аристократическая спесь, расчет взяли верх. Родственники были глухи к чувствам девушки, ибо, по их мнению (вполне справедливому), нетитулованный молодой атташе не мог составить партию блистательной Амалии. По их мнению, ей больше подходил другой сотрудник русской миссии - барон Александр Сергеевич Крюденер.
Поплакав, Амалия дала согласие. Не будем ее осуждать. Она была так юна, а впереди ее ждала такая заманчивая светская жизнь взрослой женщины.
Тютчев в неистовстве от случившегося. Он даже вызвал соперника на дуэль. Гнев, отчаяние, тоска - все смешалось в его сердце. Он испросил отпуск и уехал Москву. Юноша был горяч, но отходчив. Он не мог жить без любви, и в его жизни вскоре появляются новые привязанности. Тем не менее первая любовь напоминает о себе, он интересуется судьбой Амалии, тревожится о ней, ибо до него доходят слухи (ох, эти слухи!), что она не очень счастлива. Сохранилось его письмо к родителям, в котором он, в частности, спрашивает: "Видите ли вы иногда г-жу Крюденер? Я имею основания предполагать, что она не так счастлива в своем блестящем положении, как бы я того для нее пожелал. Милая, прелестная женщина... Она никогда не будет так счастлива, как того заслуживает. Спросите ее, когда вы ее увидите, помнит ли она еще о моем существовании. Мюнхен очень изменился со времени ее отъезда".
"Помнит ли она еще о моем существовании"?! Не в этих ли словах заключается разгадка "беспокойства" Тютчева о ее судьбе. Даже великие грешны. Может быть, где-то в подсознании ему и хотелось, чтобы покинувшая его возлюбленная не была счастлива без него? Жизнь Амалии Крюденер была полна разных событий. Она испытала и счастье и горе. Обычная, нормальная жизнь разве бывает без потерь?
В его словах слышна ревность отвергнутого. Но справедливости ради следует предположить, что вряд ли Федор Иванович сделал бы ее счастливой, ибо сам не был создан для семейного рая.
Жизнь показала, что и Амалия не забыла своего друга, не забыла свои первые романтические переживания. В июле 1840 года поэт уже в другой интонации пишет родителям: "...можете легко себе представить, какую радость доставило мне свидание с нею. После России это моя самая давняя любовь. Она все еще очень хороша собой, и наша дружба, к счастью, изменилась не более, чем ее внешность".
Она действительно удивительно хороша собой. Петербург очарован баронессой Крюденер. О ее появлении в столице мы узнаем из письма поэта Вяземского, который в июле 1833 года описывает вечер у графини Бобринской: "...Была тут приезжая саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива". А чуть позднее подсмеивается над Пушкиным, который, "краснея, поглядывал на Крюденершу и несколько увивался вокруг нее". И вот мнение Александры Петровны Дурново: "Крюденер действительно очень красива, такая прекрасная кожа, черты такие тонкие..."
Азалия Максимилиановна, как звали ее в России, блистала в свете, восхищала умом, образованностью. Она прекрасно разбиралась в литературе, была первой читательницей новых произведений как русских, так и европейских писателей. Ее дружбой дорожили. Именно Амалия познакомила Россию со стихами Тютчева, передав Пушкину его первые опыты. По словам Вяземского, тот "пришел от них в восторг". Стихи появились в "Современнике" под названием "Стихотворения, присланные из Германии".
Надо сказать, в течение всей жизни Амалия не оставляла Тютчева дружеским участием, оказывала ему услуги. Они были необходимы дипломату Тютчеву, обремененному большой семьей. Он принимал помощь баронессы, но сожалел, что подобные услуги могут испортить дружеские отношения. К Амалии это не относилось - она была щедра и деликатна.
В 1852 году умирает барон Крюденер. После нескольких лет вдовства Амалия выходит замуж за графа Адлерберга, генерал-губернатора Финляндии. Их встречи становятся совсем редкими.
В июне 1870 года Федор Иванович лечился в Карлсбаде. Здесь они встретились вновь и... "все былое в отжившем сердце ожило":
Я вспомнил время золотое
И сердцу стало так легко...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь,
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
Теплота этого чувства, очарование его первой возлюбленной согрели и последние месяцы жизни поэта. 31 марта 1873 года разбитый параличом Тютчев увидел Амалию... Нет, уважаемый читатель, это не видение умирающего. Амалия Максимилиановна, узнавшая о несчастье, приехала навестить поэта. Они молча смотрели друг на друга, слезы не мешали им видеть дорогие черты. На следующее утро Тютчев написал дочери дрожащей рукой: "Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй".
15 июля 1873 года Тютчев скончался. Амалия пережила его на 15 лет. Кто знает, возможно, листая старый детский альбом, она не один раз перечитывала строки юного атташе:
Твой взор живет и будет жить во мне...
Вот такую историю вспомнила я в Мюнхене перед портретом из Галереи красоты.
15. Тургеневская девушка
Помню, в далеком 1957-м мы, абитуриентки филфака МГУ, готовились к очередному экзамену. Шум фестиваля мешал сосредоточиться и вносил смуту в наши души. "Почему бы тебе не постричься?" - раздумчиво спросила подруга. И добавила: "Теперь тургеневские девушки не в моде". При этом она подергивала меня за косу. Она же ощущала себя очень модной, потряхивая свеженькой шестимесячной. Мне нечего было возразить да, признаться, и желания не было. Этот эпизод я иногда вспоминаю, глядя на современных девочек, которые в большинстве своем и не имеют понятия, что это такое - "тургеневская девушка".
Только с возрастом пришло понимание, что тургеневская девушка - это состояние души, не зависящее ни от длины волос, ни от фасона юбки, ни от социальных преобразований. Удивительно точно это передал поэт Серебряного века Константин Бальмонт:
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали...
Вам кажется странной такая ассоциация? А вспомните описание последней встречи Лизы Калитиной с Лаврецким, самый драматичный момент их отношений. Она прошла мимо него "ровной, торопливо-смиренной походкой монахини - не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только ниже наклонила она свое исхудалое лицо - и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались друг к другу".
А у Бальмонта:
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
"Тургеневская девушка" - это чисто российское понятие. Жертвенность, самоотречение. Их красота очищает и облагораживает. Это чувственно-романтические натуры, которые во имя долга укрощают свою плоть. Надо сказать, и современники неоднозначно встретили образ Лизы Калитиной. Но наш рассказ о другом.
Лиза Калитина имеет свой прототип - Александру Николаевну Бахметеву, урожденную Ховрину.
Шушу, как звали ее близкие, родилась в 1823 году в дворянской семье в Москве. Ее мать, пензенская помещица Мария Дмитриевна Ховрина, "имела славу женщины большого света, охотно отворявшей двери своей гостиной для замечательных людей времени". Это были братья Аксаковы, Гоголь, Станкевич, Белинский, Огарев, Герцен...
Прекрасное образование, блестящее знание литературы, семейные литературные вечера, исторические споры самых ярких представителей "западников" и "славянофилов" сформировали эстетические и нравственные принципы Александры Николаевны, определили "смысл жизни". А если к этому прибавить, что она была замечательной красавицей, то можно не сомневаться в словах Николая Станкевича: "Ее нельзя не любить, как доброе дитя".
Весной 1839 года Мария Дмитриевна Ховрина с двумя дочерьми, Александрой и младшей Лидией, отправляется в Италию. Там, в Риме, и встретились Иван Тургенев и Александра Ховрина.
Ивану Сергеевичу всего 21 год. Он влюблен в прелестную Шушеньку, он страдает, он весь в сомнениях. Вот его письмо-признание к Станкевичу.
"Так привык каждый день слышать голос Шушу, что теперь и грустно. Что еще страннее - так это то, что я почти никогда не говорил с ней более трех минут сряду, а так было приятно быть в одной комнате с ней... Хочется мне и колется... чтобы дать вам понять о моих ощущениях в отношении к Шушу, вот вам какие стишки я подмахнул:
Что тебя я не люблю
День и ночь себе твержу.
Что не любишь ты меня
С тихой грустью вижу я.
Что же я ищу с тоской?
Не любим ли кто тобой.
Отчего по целым дням
Предаюсь забытым снам?
Твой ли голос прозвенит
Сердце вспыхнет и дрожит.
Ты близка ли - я томлюсь
И встречать тебя боюсь,
И боюсь и привлечен...
Неужели я влюблен?.."
Станкевич вспоминает: "Тургенев вчера сказал нам, что видел во сне, будто женится на Шушеньке, но уверял, что он боялся этого брака..." В этих словах весь Тургенев. Он будет бояться всю жизнь.
Александра Николаевна не ответила взаимностью. Ее внимание было отдано Станкевичу. Они вместе читали Шиллера, играли в четыре руки на фортепиано. Тургенев более не тешил себя иллюзиями. Он сидел в гостиной, всматривался в Шушу, рисовал ее. Потом черты Александры Николаевны мы увидим в образе Лизы Калитиной, ей же он переадресует стихи, посвященные Шушу:
Луна плывет над дремлющей землею
Меж бледных туч,
Но движет с вышины волной морскою
Волшебный луч.
Моей души тебя признало море
Своей луной,
И движется и в радости и в горе
Тобой одной.
Тоской любви и трепетных стремлений
Душа полна;
И тяжко мне; но ты чужда сомнений
Как та луна.
Их судьбы разошлись. Александра Николаевна вышла замуж "за богатого артиллериста П. В. Бахметева, воспитавшегося под влиянием своих дядей Нащокиных". Как пишет И. Сухарев, для читателя начала ХХ века это определение было достаточным: богатство, удачливость, душевная щедрость и доброта...
Петр Владимирович занимался общественной деятельностью в Дмитровском уезде, где было их имение - сельцо Шихово. Много внимание уделял работе своей жены, в частности завел типографию для печатания книг для детей и в селе открыл школу для крестьян.
В 1857 году Александра Николаевна опубликовала первую книгу для народного и детского чтения. Она видела свою задачу в том, чтобы серьезное и историческое чтение было доступно для детей "простого народа". Уверена, что и современным школьникам было бы полезно и интересно читать рассказы Бахметевой: "Как освободилась Русь из-под татарского игра в 1480 году", "Начало христианства в России и крещение Руси при великом князе Владимире", "Притчи Господни" и многие другие. В наше время вышло репринтное издание книги Бахметевой "Жития святых".
Александра Николаевна Бахметева скончалась в 1901 году и похоронена в Москве.
Известно, какой популярностью пользовалась в начале века певица Варя Панина. Особенно любили в ее исполнении один цыганский романс, в котором ее голос особенно завораживал слушателя:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые...
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Думаю, для некоторых было откровением узнать, что эти слова написал Иван Сергеевич Тургенев в 1843 году и посвящены они Татьяне Бакуниной. О разлуке с ней плакало сердце писателя.
С Михаилом Бакуниным Иван Сергеевич познакомился в Берлине в 1838 году. "Оба,- вспоминает современник,- были восторженные приверженцы гегелевской философии, казавшейся нам в то время ключом к познанию мира..." Друзья неразлучны: "Заняты целый день лекциями и домашними занятиями, а вечером обыкновенно отправляемся к Вареньке. Довольно часто слушаем вместе симфонии, квартеты и оратории..."
Варенька - сестра Михаила Бакунина - жила в Европе. Она искренне относилась к Тургеневу и писала сестрам в Россию: "Чистая, светлая, нежная душа". Поэтому неудивительно, что, вернувшись в 1841 году домой, Тургенев поспешил в Прямухино к сестрам Михаила и Варвары.
Если вам придется побывать в современном Прямухине Тверской губернии, вы увидите печальные развалины некогда прекрасной усадьбы Бакуниных. Ее хозяин, Александр Михайлович Бакунин, окончил Падуанский университет, служил в русском посольстве в Неаполе. Он состоял членом литературного кружа Державина, дружил с писателем Капнистом, декабристами Муравьевыми, на кузине которых Варваре Муравьевой был женат.
Так и хочется написать "семья была большая и дружная", но главное любящая. "Вы редко бранили нас и, кажется, ни разу не наказывали нас,напишет отцу знаменитый Михаил Бакунин, анархист и бунтарь.- Я помню, с какой любовью, с какой снисходительностью и с каким горячим вниманием вы слушали нашу детскую болтовню". А детей было много: шесть сыновей и четыре дочери. Пятая, Софья, умерла во младенчестве. В год рождения очередного ребенка отец высаживал дерево, называя его именем родившегося. Так и росли они вместе...
О сестрах Бакуниных нынче редко кто вспоминает, а вот современники, знающие их, гостившие в Прямухине, признавались: "Бескорыстно любуешься этими девушками, как прекрасными созданиями, смотришь, слушаешь, хочешь схватить и навсегда при себе удержать эти ангельские лица, чтоб глядеть на них, когда тяжело на душе".
В эту семью и приезжает Тургенев. Там он знакомится с Татьяной Александровной Бакуниной. И влюбляется в нее.
Татьяне Александровне 25 лет. Она старше Тургенева, она уже сложившийся человек, со своими идеалами, взглядами. Знавший ее Белинский писал о ней: "Что за чудное, за прекрасное создание Татьяна Александровна... Эти глаза темно-голубые и глубокие, как море; этот взгляд внезапный, молниеносный, долгий, как вечность, по выражению Гоголя; это лицо кроткое, святое, на котором еще как-то не изгладились следы жарких молений к небу..."
Тургенев очарован, околдован этими глазами, этим кротким лицом. Он полностью попал под ее влияние, называет Татьяну Александровну своей вдохновительницей и музой: "Все, что я думаю и изобретаю, чудесным образом связано с Вами".
Бакунина не осталась равнодушной к этому чувству, ее сердце ответило взаимностью: "Такой счастливой я еще никогда, кажется, не была - я жила всею душой, всем сердцем моим, каждая жилка трепетала жизнью во мне, и все вокруг меня как будто вдруг преобразилось". Но вскоре она начинает понимать, что Тургенев - большой ребенок, которого надо наставлять, опекать. Более того - это эгоистичный ребенок; "вы давать не можете",замечает она в письме к Тургеневу. Но она любит, ее любовь жертвенна, всепрощающа: "Если б я могла окружить Вас всем, что жизнь заключает в себя прекрасного, великого, если б я могла..."
И тем не менее эгоизм Тургенева, его нерешительность, инфантильность начинают ее раздражать. "Иногда все внутри меня бунтует против Вас. И я готова разорвать эту связь, которая бы должна была унижать меня в моих собственных глазах. Я готова ненавидеть Вас за ту власть, которой я как будто невольно покорилась. Но один глубокий внутренний взгляд на Вас смиряет меня. Я не могу не верить в Вас... С тех пор как люблю Вас, у меня нет теперь ни гордости, ни самолюбия, ни страху. Я вся предалась судьбе моей".
И все-таки они расстались. В письме к брату Павлу Татьяна Александровна объясняет причину своего охлаждения: "...я хотела чувства более сердечного, того самого, которым он увлек меня сначала, которым прежде мне сам казался весь проникнут, которое говорило из каждого слова его первой записки ко мне". Расставание было трудным. "...Я почти все ночи плакала",- признавалась Татьяна.
В последнем письме к Бакуниной Тургенев пытался объяснить себя:
"Послушайте - клянусь Вам Богом, я говорю истину - я говорю, что думаю, что знаю: я никогда ни одной женщины не любил больше Вас - хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью... Вы моя прекрасная сестра... Да, Вы владеете всею любовью моей души и если б я мог сам себя высказать перед Вами - мы бы не находились в таком тяжелом положении..." Татьяна хотела другой любви: "...я поняла, что любви истинной в нем не было, что все это было не более как фантазия разгоряченного воображения, в которой сердце не могло не принять участия".
Год спустя Тургенев написал стихотворение "В дороге", которое стали считать цыганским романсом:
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной
Многое вспомнишь родное, далекое,
Слушая ропот колес непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
Их пути разошлись. Татьяна Александровна все свое пламенное сердце отдала освободительному движению, стала соратником Михаила Бакунина. А Тургенев... Впереди его ждала встреча с Полиной Виардо.
16. "...А вино хохотало в бокале..." (Надежда Львова)
Надежда Львова - поэтесса не просто забытая. Она неизвестна современному читателю. Ее имя, как правило, всплывает, когда вспоминают о Валерии Брюсове. Давайте исправим эту несправедливость, ибо Львова - яркая искорка в литературном ожерелье "поэтессы Серебряного века". И доверимся наконец Анне Ахматовой, которая считала, что "ее стихи, такие неумелые и трогательные... Им просто веришь, как человеку, который плачет".
Стихи Львовой плакали о любви, ревности, девичьем страдании.
Знаю я: ты вчера, в ресторане,
Опьяненный приветом огней,
Как во сне, как в бреду, как в тумане,
Наклонялся взволнованно к ней.
И она отдавалась - улыбкой,
И она побежденно ждала,
И казалась печальной, и гибкой,
И томящей,- как летняя мгла.
Золотая симфония света,
И блестящих волос, и вина,
Обжигала - как зов без ответа,
Как молчание вечного сна.
Но глазам, что молили и ждали,
Скрипки радостно бросили: "Нет!"
... А вино хохотало в бокале,
Золотое, как волосы Кэт.
Стихи Львовой - лирический дневник ее такой короткой и драматичной жизни. Но начнем свой рассказ все-таки с имени Валерия Брюсова, роковым образом определившего ее жизнь.
Брюсов и женщины - тема особая, трагическая. С одной стороны, в августе 1899 года он пишет гимн "Женщине":
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты - женщина, ты - ведьмовским напиток!
Он жжет огнем, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
А с другой - еще в 1896 году пророчествует:
Моя любовь - палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
Зовет и предостерегает:
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть.- И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.
Его любовь опалила не одну женщину, принесла много горя. А вернее сказать, его нелюбовь, ибо Брюсов любил только поэзию и себя в поэзии. Он был честен: "То будет смерть". Но женщины не хотели слышать, они как мотыльки летели на его пламя и сгорали в нем.
"Не Эрос им владеет,- утверждала Зинаида Гиппиус.- Ему нужна любовь всех, всех... И ни одна из них сама по себе, вместе с любовью как таковой, не нужна... Лишь средства, средства..." Иначе говоря, Брюсову женская любовь нужна как импульс к творчеству. Это, скажете вы, мнение женщины. Предоставим слово мужчине. Вот что писал Владислав Ходасевич: "Женщины брюсовских стихов похожи одна на другую как две капли воды: это потому, что он ни одной не любил, не отличал, не узнал. Возможно, что он действительно чтил любовь. Но любовниц своих не замечал.
Мы, как священнослужители,
Творим обряд!
слова страшные, потому что, если "обряд", то решительно безразлично с кем...".
Возможно, это слишком жестко, но иначе трудно объяснить трагические развязки его взаимоотношений с Ниной Петровской (покончила с собой) и с Надеждой Львовой...
Впервые о поэтессе Надежде Львовой я узнала еще в далекие студенческие, 60-е, когда вышла книга Ильи Эренбурга "Люди, годы, жизнь": "Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и с гладко зачесанными назад русыми волосами".
Надежда Григорьевна Львова родилась 8/20 августа 1891 года в семье почтового служащего. Отец многое сделал, чтобы его дочери получили хорошее образование. В 1908 году Надежда с золотой медаль окончила московскую Елизаветинскую гимназию. Она любила стихи, читала Блока, Бальмонта, Брюсова. И вместе с тем увлекалась идеями Чернышевского, идеями марксизма. Не забывайте - ее становление проходило в годы первой русской революции 1905 года. Тинейджерское сердце волновали подполье, явки, прокламации. Она участвовала в подпольном социал-демократическом союзе учащихся. Все кончилось арестом и судом. Но поскольку девушке не было и 17, то ее выпустили под поручительство отца. Бедный отец, он мечтал о благополучной жизни образованных барышень, а обе дочери, Надежда и старшая Мария, пошли в революцию. Надежду выпустили, хотя она и грозилась: "Я буду продолжать мое дело".
Угрозу не выполнила, другая жизнь захлестнула ее, но бунтовать продолжала. Она казалась сильной, независимой, всегда имела свое мнение, даже посмела однажды сказать Брюсову, что ей не нравятся его некоторые стихи. "Брюсов,- вспоминает Ходасевич,- оскалился своей столь памятной многим, ласково-злой улыбкой и отвечал: "А вот их будут учить наизусть в гимназии, а таких девочек, как вы, будут наказывать, если плохо выучат".
Надю наказала жизнь. Встреча с Брюсовым была и счастьем, и бедой. В 1911 году он посвятил молодой поэтессе строки:
Мой факел, старый, просмоленный,
Окрепший с ветрами в борьбе,
Когда-то молнией зажженный,
Любовно подаю тебе...
Он искушал неискушенную, он "творил обряд":
Пей, без боязни, все отравы,
Будь гордой в грусти и веселей!
За склоном жизни, как теперь,
В мечту, в любовь и в счастье - верь!
Она поверила, глупая. Только вот закат в ее жизни не был предусмотрен.
Они познакомились в 1911 году, после того как Надя отправила мэтру свои стихи на отзыв. Поэтическим дебютом, стало стихотворение "Я оденусь невестой - в атласное белое платье...". Стихи Брюсову понравились, но особенно его привлекла сама поэтесса, ее юность, а ему уже 40...
Но когда я хотела одна уйти домой,
Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,
Что правый висок у вас почти седой
И мне от раскаянья стало холодно...
извиняется Надя. А он записывает: "Начало романа с Надей". Они вместе. Июнь 1913 года проводят на озере Сайме в Финляндии. Ей он посвящает книгу "Стихи Нелли".
Для Нади это годы любви и творчества. Она печатается в журналах "Женское дело", "Русская мысль", альманахе "Жатва". В начале лета 1913 года в издательстве "Альциона" вышла ее единственная книга "Старая сказка. Стихи 1911-1912 гг." Наде 22 года, неудивительно, что основная тема - любовь. Критики доброжелательны, они отмечают, естественно, влияние Брюсова, но при этом пишут, что "поэтесса создала женскую книгу в лучшем значении этого слова. Лиризм ее непроизволен: в нем находит себе разрешение ряд напряженных и сложных чувств". А Шершеневич считает, что Львова "укрепила свой стих и почти создала свою манеру". Почему "почти"? Не успела.
Роман с Брюсовым, который был содержанием ее жизни, закончился. Прошло то время, когда поэт просил:
Так где же твои губы медлительные?
Дай сжать твои плечики детские!
Теперь ему любовь в тягость, для него она осталась сном: "это сон, моя милая...". Любовь ушла, его манит другая весна:
Что же мне делать, когда не пресыщен
Я - вечно юной весной!..
Надежда не ожидала подобного от любимого. Отчаяние, депрессия. Вот как вспоминают этот роковой день 28 ноября 1913 года ее близкие. Она позвонила по телефону Брюсову и попросила его приехать. Он сказался занятым. Тогда она позвонила Шершеневичу: "Очень тоскливо, пойдем в кинематограф". У Шершеневича были гости. Позвонила Ходасевичу - не застала дома. Поздним вечером она застрелилась.
Брюсов расстроен: вдруг эта история попадет в газеты. Через жену просит Ходасевича похлопотать об этом. Ходасевич хлопочет, но не ради Брюсова, ради Надежды, чтобы репортеры не копались в ее жизни.
Надю хоронили на старом Миусском кладбище в Москве. День стоял морозный, метельный. Народу собралось много: сострадающие, любопытные. Приехали родители. Стояли у могилы, держась за руку. "Старые, маленькие, коренастые, он - в поношенной шинели с зелеными кантами, она - в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке. Никто с ними не был знаком,- вспоминает Ходасевич.- Когда могилу засыпали, они как были под руку, стали обходить собравшихся. ... Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю".
Общественное мнение осудило Брюсова. А поэт на другой день после похорон Нади уехал в Петербург. "Бежал",- уточняет Ходасевич.
Не будем судить никого. Нет у нас на это права. Даже сделаем попытку оправдать Брюсова. Впрочем, нуждается ли он в этом?
Да, конечно, предательство любимого поразило Надю. Для нее любовь жизнь, для него - миг. Неокрепшая душа не выдержала испытания. Не случайно на ее могиле вырезана строка из Данте: "Любовь, которая ведет нас к смерти". Ей было только 22!
Но существует и другая причина, которая, возможно, привела ее к этой страшной депрессии: ее стихи. Послушаем Илью Эренбурга.
"Человеку очень трудно дается резкий переход от одного мира к другому. Надя любила Блока, но жила она книгами Чернышевского, Ленина, Плеханова, явками, "провалами", суровым климатом революционного подполья. Она вдруг оказалась перенесенной в зыбкий климат сонетов, секстин, ассонасов и аллитераций. Дважды в предсмертных стихах она повторяла:
Поверьте, я - только поэтка.
Ах, разве я женщина? я только поэтка...
Может быть, погибла не женщина, столкнувшаяся со сложностями любви, а "только поэтка"?"
Иначе говоря, Надя не выдержала испытание невесомости "бесплотного мира образов, слов, звуков".
Друзья поэтессы выпустили в 1914 году второе, посмертное, издание ее книги "Старая сказка". И трагическая смерть по-другому высветила ее творчество: "Ее страдание ищет выхода в мечте, не романтической... но остро-лирической, преображающей для нее все мгновения ее жизни".
17. Русская Сафо (Софья Парнок)
Молодость моего поколения пришлась на то ханжески-пуританское время, о котором одна из современниц справедливо сказала: "В СССР нет секса". Как ее только не высмеивали, а зря. Ведь секс предполагает свободу, фантазию. О какой фантазии тогда могла идти речь... Я бы сказала, то было скорее утоление жажды, быстрое, неумелое.
И уж тем более в конце 50-х - начале 60-х годов мы не слышали и не знали слов "гей", "лесбиянка". Конечно, вольный воздух Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве 1957 года принес "ароматы" загнивающего Запада. Но то было не знание, а слухи, намеки. Нам, филологам, было полегче. Мы читали "Монахиню" Дидро, "Смятение чувств" С. Цвейга. Мы прикасались к тем потаенным глубинам человеческой психики, которые пугали и влекли, завораживали, формировали наше отношение к этим необычным проявлениям человеческих чувств, наше если не сострадание, то сочувствие к переживаемым ими трагедиям. Да, отверженные и страдающие, они вызывали и сочувствие, и понимание, ибо "смертным не дано соперничать с любовью".
По мне,- тот не смертный, а бог безмятежный,
Кто может спокойно сидеть пред тобой
И слушать твой голос пленительно-нежный
И смех восхитительный твой.
От этого счастья в предвиденье муки
Мне душу теснит уж испытанный страх.
Тебя лишь увижу, о Лесбия,- звуки
В моих замирают устах.
(Пер. Ф.Корша)
Возможно некоторые из вас узнали стихи античной поэтессы Сапфо, или, как привычнее для современного читателя, Сафо. От ее сочинений до нас дошло всего несколько стихотворений, однако их влияние на последующую литературу столь велико, что о ней нельзя не вспомнить, прежде чем начать рассказ о нашей героине.
Сапфо предчувствовала свою дальнейшую судьбу: "Вспомнит со временем кто-нибудь, верь, и нас". И вот уже два тысячелетия витает дух Сафо над грешною землей, в трагический узел завязывая отношении людей.
"Соня меня очень любит, и я ее очень люблю - это вечно",- напишет о Парнок Марина Цветаева. А потом с сомнением: "Есть имена как душные цветы..." И ей же: "Твоя душа мне встала поперек души..."
Они познакомились в доме Наталии Крандиевской (по другой версии - у Максимилиана Волошина) в 1914 году. Марине 22 года, Парнок - 29. Они очень разные, Марина девственно хороша. "Цветком, поднятым над плечами, ее золотоволосая голова, пушистая, с вьющимися у висков струйками легких кудрей, с густым блеском над бровями подрезанных, как у детей волос,- такой помнит ее младшая сестра Анастасия.- Ясная зелень ее глаз, затуманенная близоруким взглядом, застенчиво уклоняющимся, имеет в себе что-то колдовское. Ее женское только сквозит, только реет...".
София, напротив, не была хороша собой. "Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, "лермонтовском" взгляде, в повороте головы, слегка надменном, в незвучном, но мягком, довольно низком голосе,- писал Владислав Ходасевич.- Ее суждения были независимы, разговор прям".
Цветаева тоже оставила ее портрет:
Есть женщины.- Их волосы, как шлем.
Их веер пахнет гибельно и тонко,
Им тридцать лет.- Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?!
Зачем, зачем?! Этот вопрос переадресуем Марине. Зачем ей, жене и матери, этот "гибельный грех"? Что заставило ее воскликнуть:
Сердце сразу сказало: "Милая!"
Все тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав,- даже имени!
О, люби меня, о, люби меня!
Попытаемся сами ответить на этот вопрос, хотя вряд ли это под силу даже Фрейду. Марина рано потеряла мать. Это была для нее незаживающая травма. Майя Кудашева-Роллан считает, что у Марины еще с детства заметно тяготение к женщинам. Поиск матери? Может быть, в стихах ее найдем объяснение:
В оны дни ты мне была, как мать,
Я в ночи тебя могла позвать,
Свет горячечный, свет бессонный,
Свет очей моих в ночи оны.
(По книге Джейн Таубман)
Да и Парнок вторит ей:
"Девочкой маленькой ты мне предстала неловко"
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня.
Ночью задумалась я над кудрявой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя...
Возможно, была и другая причина. Та же Кудашева-Роллан предполагает: "...И с Софией Парнок это было только физическое увлечение".
Подтверждение находим у самой Марины:
Я знаю весь любовный шепот
- Ах, наизусть!
Мой двадцатидвухлетний опыт
Сплошная грусть!
А София Парнок не намекает, она откровенно иронизирует над мужем Марины. 3 октября 1915 года она пишет:
Не ты, о юный, расколдовал ее.
Дивясь на пламень этих любовных уст,
О, первый, не твое ревниво,
Имя мое помянет любовник.
("Алкеевы строфы")
Как и следовало ожидать, любовь-грех закончился разрывом: "Благословляю вас на все четыре стороны" (Марина Цветаева).
Жизнь разметала подруг по разным сторонам и странам. У обеих она была нелегкой. Что почувствовала Марина Ивановна, узнав о смерти Парнок? На этот вопрос она ответила в "Письмах к Амазонке": "...И однажды та, что была некогда младшей, узнает, что где-то, на другом конце той же земли, умерла старшая. Сперва она захочет написать, чтобы убедиться. Желание останется желанием... Зачем, ведь она умерла? Ведь я тоже умру когда-нибудь... И решительно, со всей правдивостью безразличья:
- Ведь она умерла во мне - для меня - уже двадцать лет назад.
Не нужно умирать, чтобы быть мертвым!"
А что же Парнок? Кто она, эта уже знакомая нам незнакомка?
София Яковлевна родилась 30 июля/11 августа 1885 года в Таганроге. Ее подлинная фамилия - Парнох, но отец изменил ее на Парнок: ему не нравилась буква "х". Он был владельцем аптеки, мать - врачом. В 1891 году в семье родились близнецы, брат и сестра. Мать умерла родами. Соня не приняла мачеху и возненавидела отца. Как видим, причина влечения к женщине та же, что и у Цветаевой,- поиск материнского начала. Но если у Марины это эмоциональный всплеск, то у Парнок - данность, ее судьба. Здесь, видимо, большую роль сыграла нелюбовь к отцу, которая распространилась на весь мужской род. "Я никогда, к сожалению, не была влюблена в мужчину",- скажет позднее поэтесса.
В 1903 году, окончив с медалью гимназию, София покидает Таганрог, уезжает вместе с подругой в Женеву, где поступает в консерваторию. Биографы отмечают ее несомненный музыкальный дар, а как пример музыкальности ее стиха приводят стихотворение "Орган":
Помню, помню торжественный голос,
Иноземную службу и храм.
Я - подросток. На солнце волос
Что огонь, и мой шаг упрям.
Заскучав от молитвенных взоров,
От чужих благолепных святынь,
Я - к дверям, но вот она, с хоров,
Загремела не та латынь...
Кто вы, светлые, темные сонмы?
Я не знала, что плачут в раю.
От такой ли тоски огромной.
От блаженства ли так поют?
И какое пронзило сверканье
Этот громоклокочущий мрак?
Я закрыла глаза.- Закланья
Так покорно ждал Исаак.
И тогда пало на душу семя
Огневое,- тогда, обуян
Исступленьем последним, всеми
Голосами взыграл орган.
И не я закричала,- поэта
В первый раз разомкнули уста
Этот ужас блаженства, эта
Нестерпимая полнота!
Однако музыкантом Парнок не стала. Она прервала учебу в консерватории и вернулась в Россию, поступила на юридический факультет Высших женских курсов. Одновременно занималась литературным творчеством: стихи, детские сказки, переводы. Ее дебют состоялся в 1906 году и сразу же привлек внимание Владислава Ходасевича, отметившего, что в ее стихотворениях "отчетливость мысли сочеталась с такой же отчетливой формой, слегка надломленной и парадоксальной, но как нельзя более выразительной". Среди массы стихов - подражаний Бальмонту, Брюсову, Сологубу ее стихи отличались своеобразием.
В это время на Парнок сильное влияние оказал Владимир Михайлович Волькенштейн, драматург, теоретик театра. Он писал и стихи, но Александр Блок считал их "скучными". София Парнок вышла за него замуж, желая, видимо, стать "нормальной" женщиной". Увы, брак очень скоро распался - Парнок не смогла перебороть природу. Отныне все ее чувства отданы подругам.
Отношения с Мариной Цветаевой не были простым эпизодом в ее жизни. Биографы утверждают, что фотография Марины всегда стояла на столике у постели, а черты ее Парнок постоянна искала в своих новых возлюбленных. Да вот перечитайте посвящение Марине Баранович.
Ты, молодая, длинноногая! С таким
На диво слаженным, крылатым телом!
Как трудно ты влачишь и неумело
Свой дух, оторопелый от тоски!
О, мне знакома эта поступь духа
Сквозь вихри ночи и провалы льдин,
И этот голос, восходящий глухо
Бог знает из каких живых глубин.
Я помню мрак таких же светлых глаз.
Как при тебе, все голоса стихали,
Когда она, безумствуя стихами.
Своим беспамятством воспламеняла нас.
Как странно мне ее напоминаешь ты!
Такая ж розоватость, золотистость
И преламутровость лица, и шелковистость,
Такое же биенье теплоты...
И тот же холод хитрости змеиной
И скользкости... Но я простила ей!
И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина,
Виденье соименницы твоей!
Эти строки написаны осенью 1929 года, спустя годы и годы после расставания с той Мариной.
После разрыва с Цветаевой, переживаемого очень болезненно (но "я простила ей!"), у Парнок было несколько романов с женщинами, чьи имена знакомы многим - переводчица Марина Баранович, актриса Людмила Эрарская, математик Ольга Цубербиллер, физик Нина Веденеева.
С Ниной Евгеньевной, преподавательницей Московского университета, Парнок познакомилась в подмосковном Кашине в 1932 году.
Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!..
Наперекор небесным промфинпланам,
Для нас среди зимы вернулся май
И зацвела зеленая поляна,
Где яблоня над нами вся в цвету
Душистые клонила опахала.
И где земля, как ты, благоухала,
И бабочки любились на лету...
Мы на год старше, но не все ль равно,
Старее на год старое вино,
Еще вкусней познаний зрелых яства...
Любовь моя! Седая Ева! Здравствуй!
(Ноябрь 1932)
Эта закатная любовь принесла Парнок много счастливых часов, ей посвящены последние стихи поэтессы:
"Будем счастливы во что бы то ни стало..."
Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!
Вот уже смертельная усталость
И глаза, и душу мне смежит.
Вот уж, не бунтуя, не противясь,
Слышу я, как сердце бьет отбой.
Я слабею, и слабеет привязь,
Крепко нас вязавшая с тобой.
Вот уж ветер вольно веет выше, выше,
Все в цвету, и тихо все вокруг,
До свиданья, друг мой! Ты не слышишь?
Я с тобой прощаюсь, дальний друг.
31 июля 1933 года. Село Каринское. Софии Яковлевне всего 48 лет. Не знаю, как вам, уважаемый читатель, а мне в последних словах слышится прощание с Мариной Цветаевой. Парнок умерла 26 августа 1933 года, а 31 августа 1941 года закончит свой крестный путь Марина Ивановна.
Возможно, вы спросите, почему так подробно мы останавливаемся на интимной стороне жизни Софии Парнок. Исчерпывающий ответ дала ее биограф София Полякова: "Так как Парнок не делала тайны из этой стороны своей жизни, без знания ее непонятными окажутся многие стихи". От себя добавим: необычность ее пристрастий создавала обособленность в обществе, порождали одиночество, что тоже непонятно без знания "этой стороны" ее жизни. И важно понять, что ее трагедия и та "неприкрытость", с которой она сама говорит об этом, "не должны быть восприняты как бестактное и праздное вторжение в сферу очень личного". А теперь об "очень личном" - ее стихах.
Судьба жестоко обошлась с наследием Парнок. Свою литературную судьбу она сравнивала с судьбой поэтессы XIX века Каролины Павловой, тоже не нашедшей признания при жизни:
Но современницей прожив бесправной,
Нам Павлова прабабкой стала славной.
Особое место в духовной жизни Парнок принадлежит Тютчеву:
И в том нет высшего, нет лучшего,
Кто раз, хотя бы раз скорбя,
Не вздрогнул бы от строчки Тютчева:
"Другому как понять тебя?"
И в письмах к близким, и в стихах поэтессы часто звучит мотив непризнанности:
... в стол... в заветный ящик
Лети, мой стих животворящий,
Кем я дышу, и в ком живу!
Ибо не может встать на путь компромиссов, ибо "признание за душой моей права на существование дороже мне всякого литературного признания". Чтобы заработать на жизнь, занимается переводами. Она переводит Шарля Бодлера, Ромена Роллана, Марселя Пруста, Анри Барбюса и многих, многих других.
В годы нэпа, когда было разрешено частное предпринимательство, целая группа московских поэтов организовала свое издательство для печатания стихов. Борис Зайцев вспоминал: "Собравшийся у меня в Староконюшенном кружок поэтов удалось превратить в издательскую артель "Узел". В артель вошли Софья Парнок, Павел Антокольский, Борис Пастернак, Бенедикт Лифшиц". В этом издательстве Парнок издала два своих сборника: "Музыка" (1926) и "Вполголоса" (1928). Предчувствуя ранний уход, она пишет:
Кончается мой день земной,
Встречаю вечер без смятенья,
И прошлое передо мной
Уж не отбрасывает тени
Той длинной тени, что в своем
Беспомощном косноязычье
От всех других теней в отличье
Мы будущим своим зовем.
В одном из посвящений Бенедикт Лифшиц писал Парнок: "Рад, что наши поэтические судьбы пересеклись хотя бы в "Узле", т. к. ваши стихи, Софья Яковлевна, я давно люблю".
Послереволюционный быт Софии Яковлевны был труден: нужда, стесненное жилье. Но она не эмигрировала. Не смогла. На все вопросы, как всегда, ответила стихами:
Я гляжу на ворох желтых листьев...
Вот и вся тут золота казна!
На богатство глаз мой не завистлив,
Богатей, кто не боится зла.
Я последнюю игру играю,
Я не знаю, что во сне, что наяву.
И в шестнадцатиаршинном рае
На большом приволье я живу.
Где еще закат так безнадежен?
Где еще так упоителен закат?..
Я счастливей, брат мой зарубежный.
Я тебя счастливей, блудный брат!
Я не верю, что за той межою
Вольный воздух, райское житье:
За морем веселье, да чужое,
А у нас и горе, да свое.
София Яковлевна Парнок скончалась 26 августа 1933 года в селе Каринском под Москвой. Спустя несколько дней ее похоронили в Москве, на немецком кладбище в Лефортово. Газеты сообщили об этом уже после похорон. И немота забвения окутала ее имя.
18. "Премудрая и милая Туся" (Наталья Крандиевская)
"Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар - слушать музыку... Духовой оркестр играл вальс "На сопках Маньчжурии". Ту, ту, ту - печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо. Даша брала Катину слабую, худую руку.
- Катюша, Катюша,- говорила она, глядя на свет заката, проступающий между ветвями,- ты помнишь:
О любовь моя незавершенная,
В сердце холодеющая нежность...
Я верю: если мы будем мужественны, мы доживем - когда можно будет любить не мучаясь... Ведь мы знаем теперь,- ничего на свете нет выше любви..."
Уверена, прозорливый читатель насторожился: "Позвольте, это же отрывок из "Хождения по мукам"! Верно. Это Алексей Николаевич Толстой, а Катя Наталья Крандиевская, и это ее стихи вспоминает Даша (Надежда Крандиевская). "Хождение по мукам" мы читали все с удовольствием, сопереживали сестрам и не подозревали, какие муки выпали в реальной жизни их прототипам. Что нам говорит имя - Наталья Крандиевская? Увы, многим ничего. Горькое признание вырвалось у нее на склоне лет:
Меня уж нет. Меня забыли
И там и тут. И там и тут.
А на Гомеровой могиле
Степные маки вновь цветут.
"Забытая поэтесса! Как горестно и несправедливо это звучит!" сокрушался Валентин Катаев. Последний сборник ее стихов вышел в 1988 году в библиотеке "Огонек" № 8 с предисловием А. Чернова, но остался незамеченным. Время наступило непоэтическое - лозунги заменили стихи.
А как счастливо все начиналось. Благополучная дворянская семья. Отец Василий Крандиевский - редактор-издатель "Бюллетеней литературы и жизни". Мать - Анастасия Кузьмичева. О ней в сентябре 1900 года Горький писал Чехову: "Видел писательницу Крандиевскую - хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети славные".
"Дети славные" - это старшая Наталья и младшая Надежда, будущий скульптор. Наталья Крандиевская родилась 21 января/2 февраля 1888 года. Московская барышня, красивая, восторженная, одаренная, жадно впитывающая разговоры феминистски настроенных дам и всезнающих журналистов. Писателей и издателей, постоянных гостей дома. Потом в стихотворении "В старой Москве" напишет:
В гостиной беседа за чайною чашкой,
В углах уже тени, а в окнах - закат.
И кружатся галки над Сивцевым Вражком,
И март, и капель, и к вечерне звонят.
Максим Горький тоже вспоминает эти чаепития, особенно выделяя "премудрую и милую Тусю": "...Симпатия к ней не остывает ни на единый градус в течение 43 лет нашего с ней знакомства".
Родители не удивились поэтическим опытам девочки. А первая публикация (стихотворение "Помни, о помни, мой друг дорогой") появилась в журнале "Муравей (1901, № 40), когда Тусе исполнилось 13 лет. В 1903 году вышел первый ее сборник стихов "Стихотворения", с которым она обратилась к Ивану Бунину. Тот, по словам Крандиевской, стихи разбранил, но одобрил ее занятия поэзией, посоветовав "искать точное слово, не врать". Сам же писатель иначе вспоминает эту встречу, признаваясь, что "поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов". В конце 30-х годов Крандиевская посвятит Бунину стихотворение "Духов день":
Отлетает праздник летний,
Как его ни сторожи,
Был ли Духов день, ответь мне?
Или снился он, скажи?
Как мы с вами узнаем, вопрос не случаен. Он задан именно в самое драматичное для поэтессы время. "Была ли жизнь? Или приснилась ей?" Но в 1903 году она, это приснившаяся жизнь, впереди.
Красотой Натальи восхищался Бальмонт, а ее стихи - ее наваждение одобрил сам Блок. Наталье 17, но ее уже волнуют размышления о жизни и смерти, о любви и вечности:
Я шла пустыней выжженной и знойной,
За мною тень моя ленивая ползла.
Был воздух впереди сухой и беспокойный,
И я не ведала, куда, зачем я шла.
И тень свою в тоске спросила я тогда:
- Скажи, сестра, куда идем с тобою?
И тень ответила с насмешкою глухою:
- Я за тобой, а ты, быть может, никуда.
Под стихотворением дата - май 1905 года. Смутное время наступало в России, неясно было на душе. Туся занимается живописью у Бакста и Добужинского, много играет на фортепиано (в зрелые годы Крандиевская будет сочинять фортепьянные пьесы, песни для варьете). Девушка на распутье, и родители решили помочь - ее выдали замуж за адвоката Федора Волькенштейна. Рождение сына не спасло этот брак. Последовал разрыв...
А душа жаждала любви... и любовь пришла. 7 мая 1917 года состоялось венчание с Алексеем Толстым.
Вот одно из писем Толстого к возлюбленной: "Ты мне дала такое счастье, о котором я не мечтал". А спустя 13 лет, в 1928 году, он признается: "Если ты умрешь, то и я - сейчас же за тобой". Уверена, в тот миг он был искренен, как и в 1914-м: "...Земля будет чудесной для нас, и мы будем казаться чудесными людьми. Мы возьмем от любви, от земли, от радости, от жизни все, и... после нас останется то, что называют - чудом, искусством, красотой".
Чуда не получилось. Он действительно взял все. А она отдала все. На алтарь любви были положены честолюбивые замыслы, собственное творчество. Ее последний сборник стихов "От лукавого" вышел в 1922 году, в нем собраны стихи предыдущих лет. По признанию Дон Аминадо, то были "целомудренно-пронзительные, обнаженно-правдивые стихи", а поэтесса явила собою "особую прелесть и очарование".
А потом многолетнее молчание. Она стала женой, возлюбленной, матерью, секретарем и помощником. Она по-прежнему была красавицей и писала стихи, но только для себя.
Яблоко, протянутое Еве,
Было вкуса меди, соли, желчи,
Запаха земли и диких плевел,
Цвета бузины и ягод волчьих.
Яд слюною пенной и зловонной
Рот обжег праматери, и новью
Побежал по жилам воспаленным,
И в обиде божьей назван кровью.
Эти строки написаны в юле 1921 года. В эмиграции.
В 1958 году она их "продолжит":
Яблоко, надкушенное Евой,
Брошенное на лужайке рая,
У корней покинутого древа
Долго пролежало, загнивая.
Звери, убоявшись Божья гнева,
Страшный плод не трогали, не ели,
Не клевали птицы и не пели
Возле кущ, где соблазнилась Ева.
И Творец обиженный покинул
Сад цветущий молодого рая
И пески горячие раскинул
Вкруг него от края и до края.
Опустился зной старозаветный
И опалил цветы, деревья, кущи,
Но оставил плод едва заметный,
Яблоко, что проклял Всемогущий.
И пески тогда его накрыли...
Мы судьбу виним, а виноваты сами. Нельзя предавать свой дар, даже во имя любви. Тому много примеров: расплата неминуема. Слишком поздним и горьким было понимание.
1 августа 1923 года Толстые вернулись на Родину, в Ленинград. Новые проблемы. Наталья Васильевна полностью погрузилась в дела семьи, мужа и стала... задыхаться. Ей необходимо было собственное творчество, а потому единственный выход - дневник. Она называла его домашним рукоделием: "Как в кинопленке, мы видим человека в движении во времени". И помогает остановить время. Таким образом, Крандиевская искала утешение и спасение в слове: приближался роковой 1935 год.
Сквозь дрему узнаю
За дымкой голубой
Твой путь в чужом краю
С подругой молодой...
Неблагодарное это занятие - разбираться, почему двое расстались. Значит, пришло время. Когда-то в стихотворении "Гадалка" она написала:
Меж черных пик девяткой красной,
Упавшей дерзко с высоты,
Как запоздало, как напрасно
Моей судьбе предсказан ты!
На краткий миг, на миг единый
Скрестили карты два пути.
И путь наш длинный, длинный, длинный,
И жизнь торопит нас идти.
Чуть запылав, остынут угли,
И стороной пройдет гроза...
Зачем же веще, как хоругви,
Четыре падают туза?
Гроза не обошла стороной, а пути, скрестившись, разошлись, и оказалось, что главное - не само расставание, а отношение к нему. Вот выдержка из ее дневника: "Это было последнее лето и проводили его врозь. Тоска гнала меня из дома в белые июньские ночи. Ехать, все равно куда, без мысли, без цели, только ехать, ехать, пожирать пространство". Достойно удивления и восхищения, как понимала ситуацию Крандиевская: "Заплаканного лица не прощают. Хороший вкус человеческого общежития требует сдержанности и подтянутой психики". Легко написать, но как справиться с обидой, гневом. Она справилась Она отпустила его:
Люби другую, с ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный груз твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье,
Пусть всё своим она зовет.
Но если ночью иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И, сиротеющим плечом
Ища плечо мое, невольно
Ты вздрогнешь,- милый, мне довольно,
Я не жалею ни о чем!
Вы помните, ее почти детское: "О любовь моя незавершенная"?.. Сколько здесь предчувствия боли, страданий, смирения.
А он? В его доме новая хозяйка, а потому горькая очевидность:
Больше не будет свидания,
Больше не будет встречи.
Жизни благоухание
Тленьем легло на плечи.
Как же твое объятие,
Сладостное до боли,
Стало моим проклятием,
Стало моей неволей?..
А жизнь продолжалась. Страшные 30-е, когда страна замирала до рассвета в ожидании "черных марусь":
Лифт, поднимаясь, гудит.
Хлопнула дверь - не ко мне...
Потом война. Блокада. Она останется в осажденном городе и чудом выживет. Цикл блокадных (лучших!) ее стихов опубликован во втором номере журнала "Юность" за 1988 год.
За спиной свистит шрапнель.
Каждый кончик нерва взвинчен.
Бабий голос сквозь метель:
"А у Льва Толстого нынче
Выдавали мервишель!"
Мервишель? У Льва Толстого?
Снится, что ли, этот бред?
3аметает вьюга след.
Ни фонарика живого,
Ни звезды на небе нет.
Но вот наступила весна:
Идут по улице дружинницы
В противогазах, и у хобота
У каждой, как у именинницы,
Сирени веточка приколота.
Весна. Война. Все согласовано,
И нет ни в чем противоречия.
А я стою, гляжу взволнованно
На облики нечеловечии.
Кончилась война. Осталось оглушающее одиночество, вчитайтесь в ее стихи, посвященные Т. Лозинской. Они написаны в 1948 году:
Клонятся травы ко сну,
Стелется в поле дымок,
Ветер качает сосну
На перекрестке дорог.
Ворон летит в темноту,
Еле колышет крылом
Дремлет уже на лету...
Где же ночлег мой и дом?
Буду идти до утра,
Ноги привыкли идти,
Ни огонька, ни костра
Нет у меня на пути.
Наталья Васильевна пережила своего мужа: Алексей Толстой умер 23 Февраля 1945 года, в возрасте 62 лет. Рак легких. Она простила его, оплакала стихами.
Сколько бы жизнь ни мудрила,
Смерть мне тебя возвратила
Вновь молодым и моим.
Цикл стихотворений "Памяти А. Н. Толстого" Крандиевская заканчивает следующими строками:
Длинной дорогою жизнь подводила
К этому страшному дню,
Все, что томилось, металось, грешило,
Всё предается огню.
Нет и не будет виновных отныне,
Даруй прощенье и мне.
Даруй смиренья моей гордыне
И очищенья в огне.
Наталья Васильевна скончалась 17 сентября 1963 года и похоронена в Ленинграде (я не оговорилась - она похоронена в Ленинграде, с которым пережила блокаду), на Серафимовском кладбище. А за пять лет, в 1958 году, она написала:
Прохожий остановится, читая:
"Крандиевская-Толстая".
Это кто такая?
Старинного, должно быть, режима...
На крест покосится и пройдет мимо.
Давайте и мы остановимся и пригубим ее стихов:
Как высказать себя в любви?
Не доверяй зовущим взглядам.
Знакомым сердце не зови,
С тобою бьющееся рядом.
Среди людей, в мельканье дней,
Спроси себя, кого ты знаешь?
Ах, в мертвый хоровод теней
Живые руки ты вплетаешь!
И кто мне скажет, что ищу
У милых глаз в лазури темной?
Овеяна их тишью дремной,
О чем томительно грущу?
Хочу ли тайной жизни реку
В колодцы светлые замкнуть?
О, если б ведать трудный путь
От человека к человеку!
* * *
Нет? Это было преступленьем,
Так целым миром пренебречь
Для одного тебя, чтоб тенью
У ног твоих покорно лечь.
Она осуждена жестоко,
Уединенная любовь,
Перегоревшая до срока,
Она не возродится вновь.
Глаза, распахнутые болью,
Глядят на мир, как в первый раз,
Дивясь простору и раздолью
И свету, греющему нас.
А мир цветет, как первозданный,
В скрещенье радуги и бурь,
И льет потоками на раны
И свет, и воздух, и лазурь.
* * *
Памяти Скрябина
Начало жизни было - звук.
Спираль во мгле гудела, пела,
Торжественный сужая круг,
Пока ядро не затвердело.
И всё оцепенело вдруг.
Но в жилах недр, в глубинах тела
Звук воплотился в сердца стук,
И в пульс, и в ритм вселенной целой.
И стала сердцевиной твердь,
Цветущей, грубой плотью звука.
И стала музыка порукой
Того, что мы вернемся в смерть.
Что нас умчат спирали звенья
Обратно в звук, в развоплощенье.
19. "...Жизнь ответа ждет" (Поликсена Соловьева)
Семья ректора Московского университета, историка Сергея Михайловича Соловьева, была большая и дружная. Жили скромно, профессорского жалованья едва хватало. Наша героиня, Поликсена Соловьева, была младшим в семье ребенком, двенадцатым. Назвали ее в честь матери, Поликсены Владимировны. Все свои привычки и желания эта удивительно красивая женщина подчинила одному - таланту мужа, его труду. Внешне жизнь семьи казалась бедной событиями. По пятницам здесь собиралась московская профессура, немногочисленные друзья. Как пишет биограф ученого С. М. Лукьянов, "ни музыка, ни пение, ни танцы, ни карты на этих собраниях в обычае не были; занимались по преимуществу разговорами об университетских и разных житейских делах..." Естественно, эта строгая, трудовая и интеллектуальная атмосфера сформировала своеобразный духовный мир Поликсены, черты ее характера.
Поликсена Сергеевна Соловьева родилась в Москве 20 марта 1867 года. Училась дома, удовольствий и развлечений у девочки было мало: ни гимнастики, ни коньков, ни поездок за город.
Единственная радость - казенная дача в Нескучном саду. "Но чем однообразнее и скучнее была жизнь, тем больше я фантазировала,- напишет Поликсена в "Автобиографической заметке" для "Русской литературы" С. А. Венгерова.- Воображала себя то пиратом, то бедным рыцарем, то трубадуром". Заметьте - не принцессой, не бедной девушкой, а юношей...
В детстве на нее большое влияние имел Шекспировский кружок, организованный Л. Поливановым, и участие в спектаклях. И при этом девочка росла сосредоточенной, замкнутой. Возможно, поэтому она и выбрала себе псевдоним Allegro (музыкальный термин, обозначающий быстрый темп исполнения). Позднее поэтесса признавалась: "Может быть, им я бессознательно искала возможность восполнить тот недостаток жизненности, который сильно чувствую и осуждаю в себе". Без сомнения, большое влияние на нее оказал старший брат - философ и поэт Владимир Соловьев. Его учение о жизненном пути как нравственном подвиге и спасении "пленной царевны" Мировой Души - нашло воплощение и в ее стихах. Как и брат-философ, Поликсена уверена, что совершенная красота нетленна: "Но смерти нет",напишет она в 1901 году.
Ночь темный, тусклый взор на землю опустила.
И дремлет, и молчит, крылом не шевеля...
В тумане, как в дыму, погасли звезд кадила,
И паутиной снов окутана земля.
Жизнь умерла кругом, но тайны воскресают.
Неуловимые, как легкий вздох ночной,
Они встают, плывут, трепещут, исчезают,
И лишь одна из них всегда во мне, со мной.
То - смерти вечная, властительная тайна;
Я чувствую её на дне глубоких снов,
И в предрассветный час, когда проснусь случайно,
Мне слышится напев ее немолчных слов:
"Я здесь, как сердца стук и как полет мгновений,
Я - страх пред вечностью; но этот страх пройдет,
И ледяной огонь моих прикосновений
Лишь ложные черты и выжжет, и сотрет..."
И ясно вижу я в те вещие мгновенья,
Что жизнь ответа ждет - и близится ответ,
Что есть - проклятье, боль, уныние, забвенье,
Разлука страшная, но смерти - нет...
("Тайна смерти")
Первое стихотворение Соловьевой за подписью "П. С-ва" появилось в 1885 году в журнале "Нива" и получило благожелательный отзыв Афанасия Фета, которым Поликсена очень гордилась. Ей 18 лет. Девушка еще не определилась со своим призванием. Как мы уже говорили, пробовала себя на сцене, пусть и самодеятельной, брала уроки пения, рисовала. Несколько лет она занималась в Московской школе живописи, ваяния и зодчества у И. Прянишникова и В. Поленова. Впоследствии поэтесса часто сама иллюстрировала свои сборники стихов, словесный образ в которых легко переходил в живописный:
День догорел, в изнеможенье
Вздыхая, ветер пролетел,
Пролепетал еще мгновенье
И задремал, и онемел.
Все обнял ночи сумрак мглистый,
И лишь блестят из темноты
Березы призрак серебристый
И липы бледные цветы.
На стол наш, ярко освещенный,
Толпы крылатые летят,
И мотылек полусожженный
Предсмертным трепетом объят.
В 1895 году Поликсена переезжает в Петербург. Очень интересно увидеть этот город глазами москвички.
Город туманов и снов
Встает предо мною
С громадой неясною
Тяжких домов,
С цепью дворцов,
Отраженных холодной Невою.
Жизнь торопливо бредет
Здесь к цели незримой...
Я узнаю тебя с прежней тоской,
Город больной,
Неласковый город любимый!
Ты меня мучишь, как сон,
Вопросом несмелым...
Ночь, но мерцает зарей небосклон...
Ты весь побежден
Сумраком белым.
Как видим, ей неуютно в этом городе. Стихотворение написано в 1901 году. Петербург 1919 года - трагичен:
О, город крови и мучений,
Преступных и великих дел!
Но вернемся в Петербург 900-х годов. Здесь, при содействии публициста Николая Михайловского Поликсена начинает печататься в журнале "Русское богатство", в "Вестнике Европы", в "Мире Божьем". Выходит ее первый сборник. Она печатается под псевдонимом Allegro, однако он никак не отвечает ритму ее стихов, исполненных печали и меланхолии. "Выбранный мною псевдоним считаю неудачным",- скажет она по выходе сборника. Но не откажется от него.
Критика прохладно встретила сборник, поэт Петр Якубович отмечал, что ее стихи "окрашивают мысли, похожие на чувства, и чувства, похожие на мысли".
Я не знаю покоя, в душе у меня
Небывалые песни дрожат
И, незримо летая, неслышно звеня,
Просят жизни и света хотят.
И, быть может, навек я страдать осужден:
Я боюсь, что цветущей весной
Эти песни в могиле встревожат мой сон.
Эти песни, не спетые мной...
Литературная жизнь дореволюционного Петербурга - это прежде всего литературно-философский салон Гиппиус и Мережковского. Впоследствии Поликсена посвятит Гиппиус много стихотворений и среди них "Тишину" и "Неразрывно".
В снегах голубых умирают дневные сияния,
И к небу стремятся вершины молитвенных елей.
Восставшему сердцу становятся внятны молчания,
И стон его гаснет, как вздох отлетевших метелей.
Душа загорелась от искр неизведанной нежности.
Пусть жизнь изменила, пусть дни ее вновь изменяют,
Я верен один средь теней вечереющей снежности,
И строгие ели крестами меня осеняют.
(1907)
Чем леденей и ближе дышит смерть,
Тем жарче алость поцелуя,
И стонет страсть в надгробном "аллилуйя".
В земных водах мерцает твердь.
И не дышал бы страстью вешний цвет
Так сладко, если б смерти жало
По осени плодам не угрожало:
Без тени смертной - страсти нет.
(Из сборника "Вечер", 1914)
В салоне Гиппиус Поликсена сближается с поэтами Случевским, Вяч. Ивановым, Блоком, Лохвицкой. Как она выглядела? Поликсена не была красива, но "лицо ее очень симпатично". "Прекрасное выражение глаз" отмечают современники. Е. О. Кириенко-Волошина в письме к сыну от 1 сентября 1902 года признается: "Я в восторге от Поликсены Соловьевой: в ее смехе ясность, радость; при этом проста в обращении, костюме, несколько застенчива, прекрасно поет, таким задушевным сильным контральто" (по кн. "Sub rose"). Через год Поликсена познакомилась и с Максимилианом Волошиным. Их дружба скрасила последние годы поэтессы.
В "ее смехе ясность" и радость, а стихи полны отвлеченно-мистических представлений, далеких от реалий пошлой жизни, в которой человек бесконечно одинок: "Счастья нет, есть только отраженье неземного в темноте земной". В рецензии на сборник "Иней", вышедший в 1905 году, Александр Блок называет ее поэзию "тихой", отметив грусть и печаль, характерные для этой книги, в которой поэтесса "избегает громких славословий; она вся в "благодарении и прощении".
Коротки, неуловимы
Нам сверкнувшие мечты.
Закрепить их не могли мы,
Не могли - ни я, ни ты.
1905 год прозвучал для Поликсены как грозное, апокалиптическое предостережение. Она не приняла революцию, в которой ее, как и Зинаиду Гиппиус, "ужаснула безличность массы, полностью подчиненной организационной силе сверху".
Сквозной темой ее лирики тех лет является борьба женского и мужского начала в душе поэтессы. Не исключено, что не обошлось без влияния столь любимой ею Зинаиды Гиппиус, которая признавалась в дневнике: "В моем духе я больше мужчина, в моем теле - я больше женщина". Поликсена тоже принимает мужской образ, скрывая за ним свои сомнения, разочарования. Помните, ее детские - трубадур, пират, рыцарь? В стихотворении, посвященном Вяч. Иванову, она пишет о себе:
В безумный месяц март я родился на свет,
И в этой жизни мне нигде покоя нет.
И борется весна в душе моей с зимой,
И весел громкий смех, и стих печален мой.
То дьявол душу мне темнит крылом своим,
То вижу лик Отца, как смелый серафим.
- Любовь и смерть,- всегда единый мой ответ...
В безумный месяц март я родился на свет.
Возможно, это связано с давней, вынужденной традицией женщин-писательниц "прятаться" за "мужчину". Вспомните, например, Жорж Санд. А возможно...
Сборник "Иней" посвящен детской писательнице Наталье Ивановне Манасеиной. Они почти ровесницы. Они были вместе всегда: общая работа, общая боль и общая радость. Наталья Ивановна на шесть лет пережила Поликсену Соловьеву. В книге "Sub rosa" приводится утверждение Дианы Бургин, что именно Соловьева с Манасеиной изображены Цветаевой в "Письмах Амазонки": "Трогательное и страшное... видение, на диком крымском берегу, двух дам, уже пожилых и проживших жизнь вместе, одна - сестра большого славянского мыслителя, столь читаемого ныне во Франции. Тот же светлый лоб, те же грозовые глаза, те же пухлые и нагие губы. И вокруг них была пустота, более пустая, чем вокруг состарившейся бездетной "нормальной" пары, пустота более отчуждающая, более опустошающая..."
Таково впечатление Марины Ивановны, но и оно не дает основание считать, что над этой парой вьется дух Сафо. Нам важно другое - их отношения во многом определили стиль их жизни и стилистику поэзии Поликсены Соловьевой.
Начиная с 1906 года подруги издают детский журнал "Тропинка", а в 1912 году Соловьева выпускает сборник рассказов "Тайная правда" - сказки и пьесы для детей. В 1913 году Поликсена Сергеевна создает повесть в стихах "Перекресток", где нашли отражение настроения русской интеллигенции, проблемы женской эмансипации. Однако главным в ее творчестве остаются стихи.
Они привлекали внимание. Ин. Анненский откликнулся в журнале "Аполлон" за 1909 год статьей о "Современном лиризме". В 1908 году Соловьева была удостоена золотой Пушкинской медали.
Эта награда, считают биографы, не доставила большой радости поэтессе. В письме к Вяч. Иванову от 16 ноября 1908 года она признается: "Зная меня, Вы не можете не сомневаться в том, что я никогда не думала о Пушкинской премии и ни за что на свете не согласилась бы что-нибудь предпринять для получения ее. Конечно, ее следовало дать не мне, я это знаю, и поэтому оказанная честь меня мало радует". Основную роль в данном случае сыграл поэт великий князь К. К. Романов, рецензия которого на ее стихи, по существу, стала представлением к награде. В дальнейшем он "исправил" свою оплошность и посвятил Соловьевой большую критическую статью. Отмечая "свежесть, гибкость, отзывчивость" ее стихов, рецензент посчитал, что поэтессе не хватает "художественной самобытности".
Другие критики упрекали Соловьеву в отвлеченности ее поэзии. Сборником "Вечер" (1914) Поликсена решила поспорить с ними. Как писал Волошин, в этом сборнике ему слышится "почти мужской контральто с женскими грудными нотами".
Тебе несу дары, печальный и убогий,
И скучен гордому весь блеск даров иных.
В душе горит огонь мой строгий
И плавится мой стих.
И я всегда один: средь пыльных сел в долине,
И на лесной тропе, и на верху горы,
Один от века и доныне
Тебе несу дары.
Но, если б мог взлететь над облачною кручей,
Не выбрал бы и там Тебе даров светлей:
То золото моих созвучий
В огне любви моей.
("Дары")
Есть в сборнике "Вечер" и стихи - жанровые сценки городской жизни, зарисовки с натуры, отличающиеся, по словам Блока, "благородной простотой". Вот, например; отрывок из стихотворения "Городская весна", посвященного поэту-символисту, ее племяннику Сергею Соловьеву.
Жарко. Пыльные бульвары.
Лимонад. Влюбленных пары.
Дети, тачки и песок.
Голубей глухие стоны,
Липы, солнце, перезвоны,
Одуванчиков глазок.
Гимназистка, гимназистик.
Он кладет ей в книгу листик.
Бантик снят с ее косы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот студент. Он из "идейных",
С ним две барышни "кисейных".
По песку рисует зонт.
"Декадентов не читаю".
"Что вы! Я предпочитаю
Старым их".
"Ах, да! Бальмонт!.."
Мамка юная с солдатом,
Страстью вешнею объятым.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С ревом мчат автомобили
Модных барынь налегке.
Душно.
Последние годы Поликсена Соловьева жила в Крыму. Болезни, страшная нужда сделали невозможным возвращение домой, и любимый Крым стал местом "заточения", с грустью констатируют биографы.
Подруги участвуют в "спасении школ". Поликсена Сергеевна преподает в литературной студии при Феодосийском наробразе, читает лекции в Народном университете в Коктебеле. Волошин помог получить академические пайки. Увы, "основной доход" - вышивание шапочек для курортников. А для себя - стихи. Поликсена Сергеевна увидела свой сборник "Последние стихи" (1923), в них тоска по срединной России.
Там теперь пахнет грибами и прелью
В злато-багряном затишье низин,
Воздух осеннего полон похмелья,
Зыбок полет паутинных седин.
Только б увидеть дрожанье осины,
Только бы заяц мелькнул через гать,
Только б прохладные гроздья рябины
Жадно в горячих ладонях зажать.
Здесь я томлюсь в душных ветрах пустыни,
Страшен мне моря пророческий глас:
Он возвещает о тяжкой године,
Грозным страданьем грядущей на нас.
Только б под тихие хвойные своды,
Только бы к бледным родным небесам,
Только б средь милой убогой природы,
Только бы там!
("Там")
Волошин вспоминал, что поэтесса очень боялась умереть в Коктебеле. Провидение услышало ее. В декабре 1923 года она приехала наконец в Москву, где ей сделали операцию. В августе 1924 года Поликсена Сергеевна скончалась.
Она покоится вместе с отцом и братьями в некрополе Новодевичьего монастыря около Смоленского собора. На нем скупо: Allegro / Поликсена Сергеевна Соловьева. 20 марта 1876 г.- 16 августа 1924 г.
Помяни мои белые ночи
В твой горячий,
В твой солнечный день,
просила она в одном из своих стихотворений.
Так помянем ее. И будем надеяться, что в жизни есть не только "проклятье и боль", но есть и счастье. Счастье познания, счастье встречи с прекрасным. Счастье - в ожидании счастья.
20. "Мы шли незримыми следами..." (Елизавета Кузьмина-Караваева)
Есть имена, которые окружены мифами, но мифы эти не искажают образ, а напротив, дополняют его, привнося новые краски, и еще более подтверждают логику характера. Такова мать Мария. Нет ее фотографий, нет записей ее голоса. Но остались воспоминания о ней. Остались ее стихи, ее философские труды. Осталась легенда о ее кончине. Мы никогда не узнаем доподлинно, как погибла она. Да и важно ли это? Нельзя не согласиться с одним из ее современников, что "есть нечто греховное, суетное в жажде реальных подробностей". Миф сделал ее святой. Это только подтверждает, что мать Мария "шла навстречу своему мученическому концу, не отклоняясь, не отстраняясь".
Зачем жалеть? Чего страшиться?
И разве смерть враждебна нам?
В бою земном мы будем биться,
Пред непостижным склоним лица,
Как предназначено рабам.
Эти слова написаны ею еще в 1916-м! Так кто же она, мать Мария? Странные мы люди. Мы много и с благодарностью вспоминаем мать Терезу, а спросите о матери Марии... В лучшем случае кто-то вспомнит одноименный фильм Сергея Колосова с Людмилой Касаткиной в главной роли...
Действительно - кто она? Поэтесса Серебряного века Кузьмина-Караваева? Философ Елизавета Скобцова? Или просто Лиза Пиленко, которая в 1916-м напишет:
Мне дали множество имен,
Связали дух земным обличьем...
А в поэме "Духов день" в 1942-м уточнит:
...И я вместила много; трижды - мать,
Рождала в жизнь, и дважды в смерть рождала.
А хоронить детей, как умирать.
Копала землю и стихи писала.
С моим народом вместе шла на бунт,
В восстании всеобщем восставала.
В моей душе неукротимый гунн
Не знал ни заповеди, ни запрета,
И дни мои,- коней степной табун,
Невзнузданных, носились. К краю света.
На запад солнца привели меня,
И было имя мне - Елизавета.
Елизавета Юрьевна, Лиза Пиленко, родилась 8/20 декабря 1891 года в Риге. Со стороны матери дворянские предки состояли в родстве с Фонвизиными и Грибоедовыми. Отец - юрист, товарищ прокурора Рижского окружного суда.
В 1895 году он оставит службу и переберется с семьей на юг, в Анапу, где займется виноделием, станет директором Никитского ботанического сада. Этот неожиданный кульбит закончился драматически - в 1896 году отец Лизы скончался. Мать увезла девочку в Петербург; правда, лето они по-прежнему буду проводить в Анапе.
Окончив в Петербурге гимназию, Лиза поступила на философское отделение историко-филологического факультета Бестужевских курсов. Этого ей показалось недостаточно, и Лиза оканчивает Петербургскую духовную академию. Только не надо ее представлять "синим чулком". Напротив, была она живая и общительная, с несвойственным для Петербурга "ярко-румяным цветом лица". Современники запомнили ее "жизнерадостно-чувственной, общительной особой". Очень избалованная матерью, Лиза производила впечатление взбалмошной и самоуверенной. Совсем другой ее увидел Александр Блок:
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите...
Поэт понял, что это не рисовка, испугался своего видения и просит ее:
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как - только влюбленный
Имеет право на звание человека.
Увы, предчувствие поэта не обмануло: жизнь прелестной девушки из Анапы сложилась трагически. Вернее, "сложилось" - это для пассивных натур. Свою жизнь Лиза Пиленко выбрала сама и прожила ее "как назначено свыше, без слез и без ропота". Не покидает ощущение, что она знала свою судьбу, свой "огненный" конец:
Какой бы ни было ценой
Я слово вещее добуду,
Приближаясь к огненному чуду,
Верну навеки мой покой.
Пусть давит плечи темный грех,
Пусть нет прощения земного,
Я жду таинственного зова,
Который прозвучит для всех.
(1916)
Ее беспокоит только одно:
Лишь бы душа была готова.
Когда придет последний срок.
Не будем, однако, забегать вперед. На дворе 1910 год. Лиза во власти революционных идей, сближается с рабочей молодежью, ведет занятия в кружке при Петербургском комитете РСДРП. Пишет стихи. Высокая, полная, красивая, Лиза "одарена многообразной талантливостью", энергична, импульсивна. Тем удивительнее кажется окружающим ее выбор - Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев. Сын известного профессора государственного права. Интеллектуал, погруженный в себя, ночи напролет просиживающий за книгами. Близкие в недоумении: что могло объединить столь разных людей? А подруга Лизы по гимназии Юлия Яковлевна Эйгер-Мошковская вспоминает: "Я была на свадьбе и когда увидела жениха, мне сразу стало ясно, что Лиза его создала в своем воображении, а может, хотела спасти от какой-нибудь бездны".
Брак действительно оказался неудачным и скоро распался, но до конца дней они поддерживали дружеские отношения. Дмитрий Владимирович перешел в католичество, стал монахом и покоится в Риме. Но в Париже он бывал, ибо "хотел видеть Лизу, он испытывал к ней... интеллектуальный интерес",напишет впоследствии его кузен Дмитрий Бушен.
После свадьбы Дмитрий ввел жену в свой круг, познакомил с Брюсовым, Гумилевым и Ахматовой, с которыми они были соседями по имению. Елизавета стала участницей "сред" на "башне" Вяч. Иванова, активным членом "Цеха поэтов". В 1912 году вышел ее первый сборник "Скифские черепки"" построенный как исповедь скифской царевны, оплакивающей гибель своего царства.
Я испила прозрачную воду,
Я бросала лицо в водоем.
Трубы пели и звали к походу,
Мы остались, мой идол, вдвоем.
Все ушли, и сменили недели
Миг, как кровь пролилася тельца,
Как вы песню победную пели...
Не увижу я брата лица.
Где-то там, за десятым курганом,
Стальные клинки взнесены;
Вы сразились с чужим караваном,
Я, да идол - одни спасены.
Я испила прозрачную воду,
Я бросала лицо в водоем...
Недоступна чужому народу
Степь, где с Богом в веках мы вдвоем.
Впервые прозвучало ее последующее жизненное кредо - преодоление трагического одиночества в слиянии с Богом. Критика откликнулась на ее дебют очень активно. Надежда Львова поставила Кузьмину-Караваеву в один рад с Цветаевой, а Владислав Ходасевич отметил, что "умело написана книга г-жи К.-К.". Сергей Городецкий посчитал главным достоинством книги - отсутствие стилизации, но тут же добавил, что главный недостаток - отсутствие стиля. Высоко оценил сборник сдержанный на похвалы Валерий Брюсов: "Умело и красиво сделаны интересно задуманные "Скифские черепки" госпожи Кузьминой-Караваевой. Сочетание воспоминаний о "предсуществовании" в древней Скифии и впечатлений современности придает этим стихам особую остроту".
Следующий сборник "Руфь" вышел четыре года спустя, в 1916 году.
Пусть будет день суров и прост
За текстами великой книги;
Пусть тело изнуряет пост,
И бичеванья, и вериги.
К тебе иду я, тишина:
В толпе или на жестком ложе,
За все, где есть моя вина,
Суди меня, Единый, строже.
О, Ты спасенье, Ты оплот;
Верни мне, падшей, труд упорный,
Вели, чтобы поил мой пот
На нивах золотые зерна.
Этот сборник особенно важен для понимания дальнейшей судьбы поэтессы. Здесь мы слышим предчувствие этой судьбы, ее скитания и странничества.
Я пойду и мерной чередой
Потянутся поля, людские лица,
И облаков закатных вереница,
И корабли над дремлющей водой.
Чужой мне снова будет горек хлеб:,
Не утолит вода чужая жажды...
Религиозный трепет ее стихов, любовь к Богу пронизывает весь сборник.
Наше время еще не разгадано,
Наши дни - лишь земные предтечи,
Как и волны душистого ладана,
Восковые, горячие свечи.
Но отмечены тайными знаками
Неземной и божественной мощи
Чудеса, что бывают над раками,
Где покоятся древние мощи.
И заканчивает словами:
В рощах рая Его изумрудного
Будет каждый наш промысел взвешен.
Кто достигнет мгновения судного
Перед Троицей свят и безгрешен?
Рукопись этого сборника Елизавета Юрьевна посылала Блоку на отзыв; ему она написала на подаренном впоследствии экземпляре: "Если бы этот язык мог стать совсем понятным для Вас - я была бы счастлива".
Сборник "Руфь", пишет Светлана Кайдаш, "был подлинным рождением религиозного поэта в России", и можно только пожалеть, что в грохоте мировой войны никто по-настоящему не расслышал этот голос".
Средь знаков тайных и тревог,
В путях людей, во всей природе
Узнала я, что близок срок,
Что время наше на исходе.
Не миновал последний час.
Еще не отзвучало слово;
Но, видя призраки меж нас,
Душа к грядущему готова.
За смертью смерть несет война;
Среди незнающих - тревога.
А в душу смотрит тишина
И ясный взгляд седого Бога.
Германская война и революции разрушили привычный мир: "исчезла горизонта полоса". Но Елизавета Юрьевна не стремилась склеивать "черепки" обрушенной жизни. Ее душа к грядущему готова. С радостью, с жаждой обновления встретила Кузьмина-Караваева Февральскую революции, вступила в партию эсеров. Октябрьская революция застала ее в Анапе, где она продолжила дело отца - занималась виноделием. Растила дочь. С мужем рассталась.
В феврале 1918 года Елизавета Юрьевна уже комиссар по делам культуры и здравоохранения, виноградники отданы казакам-хуторянам. Летом того же года она уезжает в Москву на съезд эсеров, а когда осенью возвращается в Анапу, ее арестовывают. В 1919 году за сотрудничество с большевиками Кузьмина-Караваева была предана военно-полевому суду Белой армии. От смертной казни спасло письмо в ее защиту, подписанное А. Толстым, М. Волошиным и Н. Тэффи и опубликованное в Одессе. И не только это. Возможно, решающую роль в этой истории сыграл член кубанского правительства Д. Е. Скобцов-Кондратьев. Видный казачий деятель влюбился в арестованную петербургскую поэтессу. Это и спасло ей жизнь.
В 1919 году вместе со Скобцовым, за которого она вышла замуж, Елизавета Юрьевна эмигрирует за границу: вначале в Югославию, а затем во Францию, в Париж. Здесь она поступает вольнослушательницей в православный богословский институт, ректором которого был философ отец Сергей Булгаков, ставший ее духовным отцом. В эти годы Скобцова пишет философские труды: "Достоевский и современность", "Миросозерцание Вл. Соловьева", воспоминания о Блоке, известие о смерти которого пережила очень тяжело.
В 1932 году умирает ее младшая дочь Настя. Это, считают биографы, послужило толчком для принятия важного решения: постричься в монахини. Но она осталась в миру - "она нашла для души своей соразмерную форму". Это уже потом ее путем последует мать Тереза и другие женщины, у которых
Самое вместительное в мире сердце.
Всех людей себе усыновило сердце.
Понесло все тяжести и гири милых.
И немилое для сердца мило в милых.
Господи, там в самой сердцевине нежность.
В самой сердцевине к милым детям нежность.
Подарила мне покров свой синий Матерь,
Чтоб была и я на свете Матерь.
(1931)
Потом, после перезахоронения дочери Насти, мать Мария призналась, что ей открылось "другое, какое-то всеобъемлющее материнство".
Но судьба послала ей новое испытание - в 1936 году умерла старшая дочь. Близких поразила реакция матери Марии на это горе: ни слез, ни оцепенения души. Только сожаление, "что сердце мира не вмещает". После смерти дочери вся без остатка отдалась работе.
Вместе о друзьями-философами, среди которых Н. Бердяев, отец С. Булгаков, Г. Федотов, мать Мария основала объединение "Православное дело". На улице Лурмель, 77 она устроила женское общежитие и дешевую столовую, для которой с рынка сама приносила продукты (монахине делали скидку). Мать Мария сама вела хозяйство, мыла полы, клеила обои, набивала тюфяки. А вечерами расписывала и вышивала иконы. Устраивала диспуты. Писала стихи. На удивление друзей, как она все успевает, где черпает силы, отвечала: "У меня к ним отношение такое - спеленать и убаюкать - материнское". Люди это чувствовали и стали ее называть просто Мать: "Мать сказала", "Мать просила"...
Война вновь разрушила жизнь. Первый порыв - ехать в Россию, помочь. Разум остановил - не доедет даже до границы. И ее общежитие становится убежищем для всех, кто спасался от нацистов, прежде всего для военнопленных и евреев.
Активная антифашистская деятельность Кузьминой-Караваевой вызывала раздражение у церковных иерархов. Что уж говорить о простых обывателях, которые обвиняли ее даже в том, что она обрекла на смерть своего сына. Юрию было 23 года, когда его и священника Клепинина нацисты взяли заложниками, правильно рассчитав, что мать не оставит своего ребенка. Это было 9 февраля 1943 года. Мать Мария тут же вернулась в Париж. Ее посадили в крепость в Ромэнвиле, затем перевели в Компьенский концлагерь. Она так и не узнала о гибели сына...
Последние два года мать Мария провела в концлагере Равенсбрюк. Оставшиеся в живых вспоминают эту несгибаемую женщину, которая свой кусок отдавала слабым.
Приближался конец войны. Наступила весна. Природа ожила, сердца людей переполняла надежда. Но торопились нацисты замести следы, уничтожали заключенных. 31 марта 1945 года, в Страстную пятницу, закончила свой земной путь мать Мария. Она, гласит молва, шагнула в печь вместо молодой девушки. А нам оставила завещание:
У каждого имя и отчество
И сроки рожденья и смерти.
О каждом Господне пророчество:
Будьте внимательны, верьте.
И в заключение хочется сказать вот что: Елизавета Юрьевна бесконечно любила Россию. Она мечтала после войны вернуться на родину: "Я поеду после войны в Россию - нужно работать там, как в первые века христианства..." В наших с вами силах сделать так, чтобы ее возвращение состоялось. Знанием о ней. Памятью о ней. Читайте ее стихи. Они не просты, они требуют погружения, требуют участия души и сердца, ибо ее стихи - внутренние монологи о жизни, смерти, добре и зле, стихи-предостережение, стихи-напутствие. "Надо уметь ходить по водам,- говорила мать Мария.- Надо все время верить. Мгновение безверия - и начинаешь тонуть".
