Нет ничего проще и нет ничего труднее, чем писать о Москве. Все вроде бы известно, все исхожено и изъезжено, и в то же время сколько еще неизвестного и загадочного в ней, по крайней мере для меня. Попадаешь иной раз в какой-нибудь далекий район или уголок, где до этого никогда не был, и удивляешься: «Это тоже Москва?!» Да, Москва – «город чудный, город древний, – как писал когда-то Федор Глинка. – …Сколько храмов, сколько башен на семи твоих холмах!»
У каждого из нас своя Москва. Свой ареал, своя сфера обитания, где родился, жил, работал, влюблялся… Для меня это Волхонка, Арбат, Замоскворечье… Все остальное по мере рассказа.
Первый крик (а может, писк) издал я в родильном доме им. Грауэрмана. Ныне этот дом совсем неприметен в начале «вставной челюсти» Калининского проспекта. У Грауэрмана родились многие знаменитые москвичи (Александр Ширвиндт, к примеру), и я тихо этим горжусь. Первые шаги совершил в отчем доме на Волхонке. Первые прогулки в детской коляске по Александровскому саду и по Гоголевскому бульвару, когда еще памятник писателю охраняли мраморные львы.
Далее поворот судьбы и – Замоскворечье. Арсен- тьевский переулок (потом его переименовали в улицу Павла Андреева), кирпичные дома напротив фабрики Гознак и парфюмерной фабрики «Новая заря». Большой двор с фонтаном, который никогда не работал.
Мальчишеские игры «отмеряла», «рас-шиши», всякие ножички, гам-шум-тарарам. Послевоенная Москва. Много демобилизованных военных и блатных уголовников. «Семь маслин в нагане – Сева на майдане…»
Школа № 554 в Стремянном переулке. Затем в том же Стремянном Плехановка (Институт народного хозяйства им. Плеханова). Тогда по Большой Серпуховской улице ходили трамваи. Вспрыгнуть на ходу на подножку и так же лихо соскочить – для мальчишек тогда был самый смак (слово «кайф» в 40-е годы было неизвестно). Ну а в юношеские годы другие развлечения: гулянка в ЦПКиО им. Горького. Аттракционов не ахти, но задора – хоть отбавляй. Знаменитая танцве- ранда парка, где полулегально «лабал» джаз. Отчетливо помню разочарование: пришли 31 августа 1948 года на танцы – все закрыто по случаю смерти Жданова. Но никакой скорби. Одно недоумение, почему нельзя «по- стилять».
Другой любимый парк – Сокольники, там в Лучевых просеках я обожал гулять с любимой девушкой.
так писал я в автобиографической поэме, которую никогда не публиковал: стыдился…
О любовных приключениях умалчиваю (достаточно того, что в одном из журналов вел рубрику «Капризы любви»). Единственное, что упомяну: Георгиевский переулок; дворик внутри улицы Горького, где на лавочке сладко целовался с одной девочкой. Четырнадцать лет – упоительный и неповторимый возраст, «возраст робкого осла», говорил Генрих Гейне. Зато удовольствия – выше всякой знойной страсти!..
Но я отвлекся от Замоскворечья. Любимые улицы той поры: Люсиновская, Мытная, Житная, Полянка, Ордынка, Щипок… Друзья-товарищи. Встречи-разговоры. Футбол и карты. Стихи и алкоголь (дань возрасту?). Помню, зимой всегда с наслаждением после бани (Донской или Даниловской) тянул кружку ледяного пива и никогда не позволял, чтобы в нее доливали
теплого пива из чайника. Нынешним любителям баночного пива этого не понять!
Я упомянул танцверанду в парке Горького. Но ходил я не только туда. Конец 40-х – начало 50-х годов – расцвет стиляжничества. Узкие брюки. Ботинки на толстом каучуке. Пестрые галстуки – и «О Сан- Луи, город стильных дам…» Почему-то очень тянуло в Сан-Луи, Париж, Сан-Франциско (неосознанная реакция на официальную патриотическую пропаганду). И уже улица Горького – не Горького, а Бродвей. И все мы, тогдашние стиляги, с сознанием собственной значимости (еще одно молодое заблуждение) «хиляли» вдоль нынешней Тверской.
Лучшие стиляги Москвы танцевали в ресторане «Москва» в зале на втором этаже и в ресторане «Спорт», что был за Белорусским вокзалом сразу по Ленинградскому проспекту. Сейчас там, кажется, какой-то офис. Как мы тогда танцевали! Как пристукивали каблуками на подковках! Как млели!.. «Расскажи, о чем тоскует саксофон…» Лично для меня сталинские годы – это не планы преобразования природы и не труды вождя по языкознанию, а именно тоскующий саксофон, что соответствовало возрасту и умонастроению, и я этого сегодня не стыжусь.
Второе сильное увлечение после танцев – футбол. И сам играл, и «болел» отчаянно. Первые футбольные азы проходил в Строченовских переулках, на задворках школы, где мы, школята, с упоением гоняли тряпичный мяч. Да-да, тряпичный. Кожаный, пятнистый нам и не снился. Потом, взрослея, уже гонял мяч на стадионе завода «Красный пролетарий» на Мытной, на Ширяевом поле в Сокольниках, на полянках в Лужниках и в других футбольных и полуфутбольных местах. Ну, а «боление» длилось почти четыре десятилетия, начиная с осени 1945 года – матчи «Динамо» в Англии, хриплый голос радиокомментатора Вацима Синявского покорили сердце. Исправно ходил почти на все матчи
динамовцев в Петровский парк и в Лужники. Сколько переживаний, страстей, эмоций!.. По юности прорывался на трибуны без билета, по зрелости – торжественно проходил через служебный вход по спецпро- пуску. Но футбол – отдельная тема. Волнующая и даже чуть капризная. Не будем ее ворошить.
Я благодарен судьбе, что жил не в телевизионную эру (свой первый телевизор приобрел после 40 лет), и поэтому вместо часовых бдений у «ящика» в молодые годы активно ходил на спектакли (любимыми были Большой, Художественный и Малый театры, еще оперетта и сатира), покупал и изучал театральные программки и, конечно, обожал кино (нравились и «Трактористы», и американская версия «Трех мушкетеров»). «Придворными» кинотеатрами были: «Авангард» (давно снесенный), «Ударник», «Буревестник» и позднее появившийся на Люсиновке кинотеатр, хотя специально ездил и в дальние: «Форум», «Колизей» и прочие.
И еще – библиотеки. Сегодня для меня это странно – пойти в библиотеку. Зачем, когда есть домашний огромный архив, которым в основном и «питаюсь»? Но тогда, в младые годы, шел лишь набор знаний. Сидел, читал и делал многостраничные выписки в Ленин- ке, в Исторической библиотеке, читальне дома-музея Маяковского на Таганке.
Ну а теперь обратимся к московским адресам трудовой деятельности: Большая Полянка, Пятницкая улица, Хрустальный переулок (около ГУМа), улица Горького, Неглинная, снова Пятницкая, Большой Черкасский переулок, проспект Вернадского…
На Большой Полянке находилась районная контора Мосхлебторга. Дом-лабаз. Он и ему подобные давно снесены, и вместо них возвышаются дома-коробки, в одном из них расположен книжный магазин «Молодая гвардия». Также нет старинного дома, в котором располагалась популярная булочная-кондитерская № 5, ныне на ее месте чванливо торчит стеклянный небоскреб гостиницы «Националь». Я прохожу мимо и вспоминаю, как в подвале былой булочной в тесной каморке без окон доблестно трудился молодой выпускник Плехановки. Дважды пришлось мне работать на Пят
ницкой: меньше года в кондитерском магазине (боже мой, какими конфетами угощали меня), а затем в течение 13 лет трудился уже на другой ниве, на поприще радиовещания на страны Латинской Америки – в радиодоме (он напоминает утюг) на той же Пятницкой улице, около станции метро «Новокузнецкая».
На радио я пришел работать из экономического журнала «СПК», редакция которого располагалась на Неглинной улице по соседству с магазином «Охота и рыболовство». До революции здесь был бордель (комнаты-номера), а в советское время – бордель редакционный. Веселое было время (опять же исключительно по причине молодых и глупых лет). Запомнилось оно не столько выпуском скучнейшего журнала, сколько веселыми перерывами на обед в теплой компании коллег. Обеды-застолья проходили в ресторане «Будапешт», в «Узбекистане» и в «Камышах» (так в народе называлось кафе в начале Неглинной, дома эти вместе с кафе давно снесены). Кстати сказать, в те 50-60-е годы мною были «опробованы» многие «едальные» места, от помпезного «Метрополя» до последней «забегаловки». И с каждым предприятием «общепита» (это слово тоже исчезло из нашего словаря) связано какое- то определенное воспоминание. Естественно, сугубо личные, поэтому и не вываливаю их на читателей.
Так сложилась судьба, что все мои «точки приложения» трудовых сил находились в самом Центре, в пределах Садового кольца. И когда я, коренной москвич, очутился в доме Центросоюза на проспекте Вернадского, то воспринял этот район как какие-то выселки, периферию, вовсе не Москву.
Что касается места жительства, то вот почти 30 лет, как я покинул родное Замоскворечье и живу на Соколе, в окружении многочисленных Песчаных улиц. Я полюбил этот район бывших генеральских квартир. Когда-то тут жили Белла Ахмадулина, турецкий классик Назым Хикмет, добрый писатель Дмитрий Гулиа. Я как-то делал материал о нем, который Гулиа очень понравился, и он предложил мне написать что-нибудь о Пушкине (он готовил пушкинский номер в «Литга- зете»), чем поверг меня в ужас. Я и Пушкин?! Да кто
я такой?! Но прошли годы, я «оборзел» и спокойно пишу о Пушкине, Байроне и других корифеях мировой литературы.
В моем новом районе много зелени. По весне зацветают сирень и черемуха, в белом кипенье купаются яблони и вишни, полыхает лиловым иноземным цветом японская сакура. Вполне милый район, если бы не… чуть не скатился на фельетонные выпады, но это противоречило бы общей тональности воспоминаний.
Когда долго живешь в городе, то явственно видишь, как он меняется, а последние годы над Первопрестольной несется настоящий строительный ураган: крушатся старые здания, возводятся новые, реставрируются ветхие. Тут мне пришлось побывать несколько раз в студии Авторского ТВ в Казачьем переулке (все то же Замоскворечье), и я охнул от уже построенных и еще возводимых особняков в стиле московского неомодерна.
Москва хорошеет на глазах. Это с одной стороны. С другой – с каждым годом превращается в жуткий мегаполис, перенаселенный и кишащий людьми и автомобилями. По сравнению с нынешними временами Москва 50-х годов была почти провинциально тиха. Я не имею в виду киллеров и стрельбу, эту примету американского Чикаго, нет, в целом город был спокойнее, уравновешеннее и скромнее (опять же под влиянием тоталитаризма с его железным порядком). Сегодня Москва – город контрастов, город вопиющей роскоши и удручающей бедности. Тут критикуй не критикуй, ничего от этого не изменится. У истории есть свой план и ход развития, и его не перешибешь ничем.
Сегодня, подобно Лермонтову, я могу сказать, что люблю Москву, но «странною любовью»: временами ненавижу, рвусь из нее. Но удивительное дело: возвращаешься домой откуда-то из Вены или Брюсселя – и искренне радуешься, что снова в Москве. Снова дома. Очевидно, это чувство знакомо многим, недаром поэт Серебряного века Константин Бальмонт писал в эмиграции:
Москва – отчий дом. Между прочим, Бальмонт родился в деревне Гумнищи под Шуей, а я в Москве, да еще на Арбате, и – вспомним начальный эпиграф – «рвался вперед, навстречу бытия». Бытие наше именно в Москве. А всякая «загранка» – так, развлекаловка. Побывал, полюбовался и назад – глубже вдыхать «дам отечества».