После «Оверлорда»

6 июня 1944 года? Я должен признаться, что мне стоило труда вспомнить эту дату в моей фронтовой биографии. Когда сорок лет спустя один английский коллега задал мне вопрос: «Где вы были в день открытия второго фронта и как вы реагировали на это сообщение?», я ответил не сразу. Мне даже пришлось вытащить из архивной папки записку, составленную моим однополчанином, ныне покойным подполковником Евгением Наровлянским, в которой были зафиксированы все передислокации штаба фронта, в котором мы служили, — штаба Донского, затем Центрального, Белорусского, наконец, I-го Белорусского фронта, который из Сталинграда пришел в Берлин.

Итак, лето года сорок четвертого? Последнее лето. Так озаглавлена одна из повестей Константина Симонова. И мы жили этим ощущением, ибо июнь следующего, сорок пятого мы встречали уже в Берлине. Но в 1944 году штаб фронта еще был в лесу под Овручем, а между линией фронта и Берлином была добрая тысяча километров. В июне в штабе шла непрерывная и трудная подготовка очередной операции, целью которой было освобождение Советской Белоруссии. Правда, мы, рядовые офицеры, тогда не знали кодового названия «Багратион», но работа шла напряженнейшая. Ведь противник еще был силен: советским войскам противостояли 179 дивизий и 5 бригад вермахта, а с ними 49 дивизий и 15 бригад сателлитов — всего 4 миллиона человек (замечу: 179 из 324 дивизий вермахта). На «белорусском выступе» немецкая группировка насчитывала 800 тысяч солдат и офицеров, 9500 орудий и минометов, 900 танков и штурмовых орудий. Иными словами, перед одним нашим фронтом было не меньше, а больше дивизий, чем перед высадившимися в Нормандии войсками генерала Дуайта Эйзенхауэра.

6 июня было обычным днем подготовки операции — ее начало предстояло в 20-х числах. Утром, обработав сводки армий, я отправился на узел связи, спрятанный в хорошо замаскированных блиндажах. К вечеру из очередной сводки генштаба, пришедшей из Москвы, мы узнали о высадке.

Когда я отвечал моему английскому коллеге (он принадлежал к военному поколению и хорошо помнил дни высадки), то не хотел кривить душой. Конечно, для нас открытие второго фронта было событием огромной важности. Но мы так долго его ждали, он так долго откладывался, что определенный осадок все-таки оставался. Да и размышлять было некогда: близился день начала собственных операций…

Сегодня все стало на свои места. Никто не отрицает роли дня 6 июня 1944 года, который завершил долгую и трудную предысторию второго фронта и положил ему начало. Стало реальностью то, о чем долго мечтали все люди на земле, жаждавшие скорейшего разгрома нацизма. Можно понять, что впоследствии день 6 июня был назван одним американским публицистом «самым длинным днем»: в истории боев экспедиционных войск на континенте он был первым и самым тяжелым. Советские воины, у которых таких «самых длинных дней» к июню 1944 года набралось больше тысячи, могли понять ощущения своих братьев по оружию и желали им полного успеха. Эти пожелания от всего сердца были высказаны советским руководством в адрес руководителей США и Англии, в адрес всех солдат и офицеров войск генерала Эйзенхауэра, в том числе и Джозефу Половскому.

Советские люди не забыли и не забывают о той материальной помощи, которую союзники оказали нашей стране в тяжелом единоборстве. Не будем спорить о ее объеме — на Западе сегодня много охотников его раздувать. Мы в любом случае благодарны за этот символ совместных действий. Каждый из нас с добрым чувством вспоминает о мощных «Студебекерах» и вездесущих «Виллисах», но как не хватало их в самые трудные месяцы и годы войны! Открытие — хотя и запоздалое — второго фронта было существенным вкладом в общую борьбу, доказавшим возможность и способность государств, противоположных по социальной природе, объединить свои усилия в борьбе с общим врагом, действовать во имя общей цели.

Генерал Эйзенхауэр собрал уникальные силы: 39 дивизий, 12 отдельных бригад и 10 отрядов, более 10 тысяч самолетов; 4 тысячи десантных судов — более 2 миллионов человек. Им противостояли лишь 18 дивизий вермахта, около 500 (!) самолетов. Высадке благоприятствовали многие обстоятельства, в том числе просчеты немецкой разведки, которая не ожидала операции в этот день. Надо же было случиться так, что командующий группой армий «Б» генерал-фельдмаршал Роммель, на участке которого высадились союзники, утром 6 июня был за сотни километров, в кругу своей семьи, а командующий 7-й армией Дольман по непонятным причинам отменил приказ о повышенной боевой готовности. Высадка же ожидалась вообще не в Нормандии, а в районе Па-де-Кале…

После того как открытие второго фронта стало реальностью (Гитлер долго не верил в это; фельдмаршал Рундштедт, командовавший Западным фронтом, убеждал фюрера, что это вовсе не основная операция союзников), войска вермахта оказывали отчаянное сопротивление. Завершить создание плацдармов удалось не сразу. Лишь 14 июня американские войска вырвались с полуострова Котантэн на оперативный простор, 26-го был взят Шербур. Продвижение же в глубь Франции началось лишь 27 июля. Эти трудности воспринимались как понятные: советским бойцам на советско-германском фронте были известны боевые качества и опыт солдат вермахта. Мы ждали дальнейшего развертывания операций Эйзенхауэра…

То, что произошло летом 1944 года, означало крупнейший провал не только прогнозов, но всей политической линии, которая вдохновляла американские антикоммунистические силы и их «оперативный орган» — ведомство генерала Донована. В самом деле: из «трех альтернатив» меморандума 121 не только взяла верх, но и была реализована самая неугодная и немилая сердцу врагов — сотрудничество с Советским Союзом. При всех «но» и «однако» высадка в Северной Франции означала решительный переход США и Англии к единственно верной линии — к совместным военным действиям с СССР, сжимавшим гитлеровский рейх с запада и востока. Джозеф Половский, сойдя на берег Нормандии, еще не знал, что ему предстоит встреча на Эльбе с советскими воинами. Но он вместе с тысячами таких же, как и он, проникался сознанием, что нет и не может быть иного пути, чем непримиримый бой с гитлеризмом. Ибо впервые перед гражданами США и Англии возник подлинный, страшный лик этого чудовищного механизма, о котором они имели лишь смутное представление и не знали, какую подлинную угрозу он несет не только Советскому Союзу, но всем странам мира.

Оказался и ошибочным расчет на перспективы верхушечного заговора и сговора с его участниками. Хотя для этого были заботливо созданы специальные военные планы («Следжхамер», затем «Рэнкин»), союзники ничего не получили от германского генералитета «в подарок». И дело здесь совсем не в том, что США не были уступчивы и «не ободрили» заговорщиков. Сам замысел был построен на ложной предпосылке, что антикоммунистическим заговором можно подменить платформу антигитлеровской коалиции. Деятели типа Донована и Даллеса не захотели распространить эту платформу на отношение к силам Сопротивления в самой Германии — там они искали только архиконсервативных политиканов, далеких от антифашизма. Результат известен.

Однако сугубо ошибочным было бы предположение, что враги сотрудничества США и Англии с Советским Союзом успокоились. Если в 1943 году они ставили вопрос: «Могут ли Америка и Россия сотрудничать?» и давали отрицательный ответ, то в 1944 году (и позже) продолжали доказывать свою правоту. Им было нипочем, что своими действиями они мешали ускорению разгрома фашизма. Об этом свидетельствуют новые операции, развернувшиеся на тайном фронте войны.

Среди них следует обратить внимание на одно необычайное пристрастие Аллена Даллеса: на его агента, которому он присвоил имя Джордж Вуд. Под этим именем скрывался нацистский дипломат Фриц Кольбе, сотрудник отдела связи между министерством иностранных дел Германии и штабом верховного главнокомандования вермахта (ОКВ).

…История появления Кольбе в числе американских осведомителей довольно забавна. 23 августа 1943 года в кабинете резидента британской МИ-6 в Швейцарии графа Уильяма Ванден Хювеля появился человек, назвавшийся немецким врачом Кохерталером. Он предложил графу «важное дело», но был выдворен за дверь. Тогда Кохерталер отправился в американское посольство, где повторил свое предложение сотруднику Даллеса Джеральду Майеру, добавив, что приехал в Швейцарию по просьбе некоего чиновника из немецкого МИД, который хотел бы видеть Даллеса. Майер решил доложить просьбу своему начальнику. Оба, долго не задумываясь, решили дать согласие. В этот же вечер в доме 23 по Херренгассе появился невысокий лысоватый человек: Фриц Кольбе, сотрудник отдела, возглавлявшегося посланником Карлом Риттером. В задачу Кольбе, объяснял он, входит предварительный просмотр всех дипломатических документов перед докладом Риттеру. Тут же он вынул из портфеля ни много ни мало 186 копий различных секретных документов!

Даллес пришел в восторг. Он доносил, что «на 400 страницах… предстает картина будущей катастрофы и окончательного развала» (прекрасный аргумент для плана «Рэнкин»!)… «Дни разведслужбы Канариса сочтены» (почему бы американцам не связаться с разведслужбой СС?). «В телеграммах ощутимы последние предсмертные корчи заржавевшей нацистской дипломатии»…

Однако в Вашингтоне не сразу решились на использование данных Вуда (их еще по-другому назвали «Бостонской серией»). Сначала сомнения высказали английские эксперты. Потом, после того как экспертиза сочла документы подлинными, ее руководитель стал размышлять: кто стоит за Вудом? Это мог быть сам Риббентроп, который хотел осложнить сотрудничество между СССР и западными союзниками. Ведь не случайно среди документов, переданных Даллесу, было очень мало материалов о немецких намерениях и планах, зато много сообщений о продвижении советских войск в Восточную и Центральную Европу. Все они, как под диктовку, сообщали о «хаосе», вызываемом этим продвижением. Невольно создавалось впечатление, что единственная сила, способная задержать этот «потоп», — Германия, а если западные державы разрушат нацистский рейх, то «никто не будет способен сопротивляться русским»… Руководитель экспертизы сотрудник УСС Белин прямо спрашивал: «Не могут ли эти данные быть подброшены с целью повлиять на выработку позиций при разработке операции?»

Что верно, то верно.

Следует отметить, что со стороны «оппозиционеров» Даллесу все время подбрасывались предложения, мягко выражаясь, провокационного характера. К примеру, еще до путча, а именно 13 мая 1944 года, к Даллесу явился его «агент 512» (Гизевиус) и привез очередной сенсационный план: заговорщики готовы помочь западным войскам, если США и Англия разрешат вермахту удерживать Восточный фронт, а для этого (цитирую телеграмму Даллеса): «(1) При помощи местного командования три союзнические авиадесантные дивизии высаживаются в районе Берлина; (2) Мощные десантные операции проводятся близ Бремена и Гамбурга вдоль немецкого побережья; (3) Надежные немецкие части, дислоцированные в районе Мюнхена, изолируют Гитлера и высшее командование в Оберзальцберге».

Даллес продолжал: «Та же оппозиционная группа считает, что война проиграна и единственная надежда на то, что удастся задержать распространение коммунизма в Германии, возлагается на оккупацию возможно более значительных районов Европы американцами и англичанами. Это поможет нашим войскам вступить в Германию еще до краха Восточного фронта…»

Правда, Даллес в своем докладе Доновану выражал сомнение в способностях и силах «оппозиционной группы». Но как мог он, хорошо информированный человек, передавать в Вашингтон такое заведомо провокационное, полубредовое сообщение? Разве он не знал, что никаких «надежных войск» в Мюнхене нет, а Гитлер вообще находится в Восточной Пруссии? И разве кто-либо мог в Вашингтоне серьезно думать о высадке у Гамбурга, когда она готовилась в Нормандии? Но, видно, соблазн передать очередной антисоветский «аванс» был велик. В результате УСС разослало по высшим эшелонам власти документ о серьезных замыслах «германских генералов и гражданской оппозиции».

Казалось, после высадки в Нормандии и провала заговора 20 июля никому не могло бы и прийти в голову вспоминать о «десантах». Ан нет! Как свидетельствуют архивы УСС, весной 1945 года после большой паузы у Даллеса снова очутился Вуд. Он выжил после провала заговора и теперь появился в Берне, чтобы передать своему шефу самоновейшее предложение очередной группы. Правда, он уже ссылался не на генералов, а на неких «социалистов из организации Рейхсбаннер». Эта группа во главе с самим Кольбе бралась устроить новый путч — на этот раз в самом Берлине, однако с одним условием: американцы должны сбросить на столицу воздушный десант. Как пишет историк УСС Р. Г. Смит, «это была бы новая попытка отдать Берлин в американские руки прежде, чем русские вступят в город». И что же? Даллес снова передал этот бред (не побоюсь такого выражения) в Вашингтон…

Даллес упорно бил в одну точку: хотел поссорить США с Советским Союзом. Для этого он не брезговал прямыми фальшивками. Так, 7 февраля 1945 года он направил в Вашингтон донесение того же плана. Оказывается, некий источник, «принадлежавший к консервативной старой группе, стремящейся к соглашению с западными союзниками», убежден, будто «Советы придут в Германию с тщательно подготовленной и обученной группой немцев, включающей Паулюса, Зейдлица и других лидеров комитета «Свободная Германия» и Союза немецких офицеров. Учитывая англо-американские возражения по поводу превращения этой группы в германское правительство, Советы, очевидно, используют ее в своей зоне оккупации. Так как она станет единственной немецкой организацией и будет пользоваться советской поддержкой, то она будет рассматриваться немцами как правительство Германии»…

Далее сей источник предлагал США и Англии срочно создать свои «правительства» в зонах оккупации. А Даллес? Он подтверждал заведомо ложные слухи о деятельности Национального комитета «Свободная Германия» и предлагал «втихую быстро начать неофициальную работу в Швейцарии, Франции и других странах, чтобы отобрать отдельных немцев, имеющих связи в Германии и способных помогать на определенных фазах германских дел и, возможно, служить в качестве членов технических комитетов при оккупационных властях».

Ни дать ни взять — подготовка к расколу Германии еще до начала ее союзной оккупации! Ведь прекрасно известно, что слух о формирующемся «будущем правительстве» из членов комитета «Свободная Германия» был изготовлен не кем иным, как Геббельсом, а Даллес быстро его подхватил, дабы подкрепить свой авантюристический план сбрасывания десантов.

Даллес был не одинок в муссировании подобных разведывательных перлов, единственной целью которых было посеять семена недоверия в ряды коалиции. В истории американской разведки есть страница, опять-таки связанная с Ватиканом и начавшаяся еще в 1943 году после освобождения Рима союзными войсками. Сюда в числе прочих прибыл из-за океана католический священник Морлион — руководитель группы «Про Деи», иначе именовавшейся «католическим антикоминтерном». Морлион имел тесные связи с УСС, и вскоре в Вашингтон стали поступать секретные донесения поистине сенсационного характера о тайнах Ватикана и его дипломатических представителей и (что было особенно интересно для Вашингтона) сведения, поступающие из Японии. По указанию заместителя Донована генерала Джона Магрудера новому источнику было присвоено кодовое наименование Вессель (Корабль) и особая степень секретности. В одной из телеграмм Магрудера в адрес представителей УСС на Средиземноморском театре военных действий прямо говорилось: «Материал Весселя обладает особой ценностью. Он представляет собой уникальный канал, идущий из Японии. Мы знаем, что им интересуется президент и государственный департамент».

Действительно, Вессель сообщал об уникальных событиях: о совещаниях у императора, о беседах японских дипломатов, о поисках выхода из войны и «компромиссных» условиях Японии, при которых Япония пошла бы на заключение мира. Сообщения затрагивали и возможную позицию Советского Союза. Можно понять, что последнее особо заинтересовало высшее руководство США, поскольку оно считало необходимым условием победы над японским милитаризмом участие Советского Союза.

И вот, пожалуйста: как раз перед самым Ялтинским совещанием УСС представило Рузвельту очередное донесение Весселя. В нем говорилось, что Советский Союз не предпримет никаких шагов на Дальнем Востоке. Японский посол в Москве якобы уже ведет переговоры с целью закрепить советско-японский пакт о ненападении, взамен чего Япония порвет с Германией и выйдет из «Антикоминтерновского пакта». Это сообщение вызвало в Вашингтоне крайнее возбуждение. А Вессель не унимался: он сообщал, что Советский Союз уже готов к «посредничеству» между Японией и США. Более того, что советская сторона уже создала «временное германское правительство», которое будет провозглашено во время очередной встречи «большой тройки».

Не будем продолжать, ибо в скором времени выяснилось, что все донесения Весселя — чистейшие фальшивки, изготовленные итальянским «желтым» журналистом Витторио Скатолини за сходную цену — 500 долларов в месяц. «Суперразведчики» из УСС в течение 6 месяцев пользовались его «информацией» и передавали ее в самые «верхи», вплоть до президента. Заблуждение, ошибка? Едва ли. Фактически Донован и его рьяные помощники руками Скатолини пытались посеять в руководстве США недоверие к их советскому союзнику, помешать нормальному ходу советско-американских отношений.

И это не единственный пример того, как разведчики США подсовывали, мягко говоря, дезинформацию. В феврале 1945 года начальник штаба армии США Маршалл передал генштабу Красной Армии, как он сам подчеркнул, важные разведывательные сведения. Он сообщил, что в марте немцы собираются предпринять два удара — один из Померании на Торн, другой — из района Моравска Острава на Лодзь. На деле оказалось, что главный удар готовился и был осуществлен не в этих районах, а около озера Балатон. Сообщая об этом президенту Рузвельту, И. В. Сталин 7 апреля 1945 года отмечал, что советскому командованию удалось избежать катастрофы, потому что он пользовался иным источником информации.

Да и свое командование УСС нередко снабжало неверными прогнозами. В декабре 1944 года оно заверяло, что вермахт находится на грани краха, а через несколько дней Гитлер нанес удар в Арденнах. В марте — апреле 1945 года ведомство Донована утверждало, что гитлеровские войска создают на юге так называемую «Альпийскую крепость», куда отводят войска и сосредоточивают силы. В действительности никакой «крепости» в Альпах не существовало…

Конечно, разведки не выигрывают и не проигрывают войн. Как ни привлекательны бывают сюжеты из жизни разведслужб и их героев, они являются лишь небольшой и далеко не главной частью огромной картины борения социальных и военных сил, которое свершалось более сорока лет назад на нашей планете. Когда же речь идет о разведслужбах капиталистического мира, то здесь преувеличение их роли в западной трактовке событий войны часто носит явно прикладную роль: убедить антикоммунистов сегодняшнего дня в том, что у них не было и нет более верных слуг, чем в воинстве Донована и иже с ним…

Но не бывает худа без добра. В славословиях многих сегодняшних западных авторов по адресу разведок США и Англии невольно раскрываются подлинное содержание и глубочайший цинизм закулисных операций, которые были не только антисоветскими, но по своей сути антиамериканскими и антианглийскими, — ибо мешали достижению высокой цели, за которую отдавали свои жизни миллионы борцов за свободу народов. В США и Англии безусловно было много разведчиков, которые честно служили великому делу, не подозревая, что результатами их деятельности злоупотребляли многие их начальники в Вашингтоне и Лондоне. Только поэтому и позволил себе автор приложить некое «увеличительное стекло» к ряду событий, развертывавшихся, в сущности, на периферии войны, где им, собственно, и было место. Подвиг Джозефа Половского и тысяч его боевых товарищей для нас весит куда больше, чем интриги закулисных комбинаторов.

 

Новый заход?

Все мы считаем победу над гитлеровской Германией и милитаристской Японией водоразделом войны и мира. А вот когда об этом спросили сотрудников Центрального разведывательного управления — ветеранов УСС, то они даже удивились.

— Для нас, — отвечали они, — война вовсе не кончилась.

Поэтому, когда некоторые западные историки называют события, развернувшиеся в Северной Италии и Швейцарии в конце 1944-го — начале 1945 года, «первой операцией «холодной войны», то им нельзя отказать в некоторых основаниях.

Речь идет о том, что теперь известно не только историкам. Переговоры Аллена Даллеса с обергруппенфюрером СС Вольфом стали теперь темой беллетристики, кино и телевидения. Но я попытаюсь взглянуть на этот эпизод несколько шире и привлечь нескольких новых свидетелей, которые помогут понять весьма глубокий смысл и широкий объем тогдашних операций американских разведчиков. И начну не непосредственно с того, что происходило в Берне, Цюрихе и Лугано.

…Место действия — Ватикан. Свидетель — посол Германии при святейшем престоле Эрнст фон Вайцзеккер. Фигура Вайцзеккера примечательна. Один из самых опытных дипломатов, посол в Осло и Берне, затем заведующий политическим отделом МИД, представитель «старой школы», он — несмотря на личное отвращение к методам нацистской дипломатии — долго (с 1939 по 1943 год) оставался на посту статс-секретаря, то есть заместителя Риббентропа, а с 1943 года стал послом при папском престоле. Он давно был в курсе как общих намерений внутригерманской оппозиции, так и ее внешнеполитических связей. Через Вайцзеккера проходили соответствующие документы еще в период деятельности в Берлине. Еще больше он мог наблюдать со своего ватиканского поста.

Если снова заглянуть в его дневник, изданный после войны канадским историком Леонидасом Хиллом, то мы увидим, что он полон записей, отражающих как настроения посла, так и многие дипломатические акции. Сразу после Сталинграда Вайцзеккер замечает, что нацистская печать начинает спекулировать на мифе о «большевистской опасности для Европы» (запись 12 февраля 1943 года) и в нейтральных странах провоцирует дебаты о том, что Англия дерется «не на той стороне». Затем — после речи Геббельса о «тотальной войне» — дипломат задумывается о необходимости искать каналы для переговоров. Ему кажется, что главная миссия Германии — «дать Европе новый порядок», ибо грядет «третья мировая война между марксизмом и демократией». Вайцзеккер ожидает, что папа должен усилить свои попытки «объединить древние культурные нации Запада против большевизма» (13 декабря). Так в настроениях Вайцзеккера отражались давно знакомые и, можно сказать, «классические» черты антикоммунистической паранойи, которой был поражен не только немецкий посол в Ватикане. Ведь именно здесь, под покровительством курии, совершались многие закулисные контакты, причем уже с 1942 года к ним подключились и представители Соединенных Штатов. Шли и контакты, связанные с заговором 20 июля.

Но вот июльские события миновали. Осторожный Вайцзеккер не оставил в своих записях никаких следов своей реакции на них. Зато есть другие свидетельства: беседы посла с американскими деятелями. Первый из них — бывший посол США в Германии м-р Хью Вильсон, с которым Вайцзеккер «случайно» встретился, гуляя по ватиканскому немецкому кладбищу Кампо Санто Тевтонико. Вильсон только что вернулся с аудиенции у папы, и посол использовал возможность побеседовать с гостем из-за океана. «Я говорил ему об уверенности нашей ставки в победе, — записал Вайцзеккер, — чтобы затем подискутировать об обратном. Я сказал, что союзники лишь укрепляют немецкое сопротивление, когда предают анафеме всех немцев. Это будет стоить американцам много крови» (12 августа 1944 года). Это, как говорится, уже не ново: такие мысли не раз высказывали немецкие эмиссары до 20 июля, стремясь подорвать требование безоговорочной капитуляции.

Но вот 26 августа 1944 года в дневнике Вайцзеккера появляются иные интонации: «20 августа я встретил на кладбище в Кампо Санто Тевтонико знакомого мне с августа 1939 года по Берлину полковника Донована». Почему снова это место для встречи? Дело в том, что кладбище Кампо Санто Тевтонико, созданное еще в средние века, непосредственно примыкало к собору Св. Петра. Здесь с эпохи Карла Великого хоронили лиц немецкого («тевтонского») происхождения, и для немецкого дипломата был более чем обычным визит на Кампо Санто Тевтонико. А случайного визитера Донована могло заинтересовать, к примеру, надгробие кардинала Карла фон Гогенлоэ — предка одного из нацистских эмиссаров, приезжавших к Даллесу.

Что же действительно привело Донована в сень собора Св. Петра?

«Он приехал из Неаполя и интересовался вопросом: с кем в Германии можно сотрудничать? Я ответил, что не знаю, ибо не знаю, кто там остался. Мои тамошние связи оборвались. У меня сложилось впечатление, что из-за ошибок американской политики теперь все уже поздно. Когда русские дойдут до Эльбы, дело западных держав будет проиграно».

Запись эта чрезвычайно интересна, ибо свидетельствует об умонастроениях директора УСС сразу после провала его главных надежд, связанных с 20 июля. Казалось бы, все рухнуло. Но Донован упорен: он ищет себе (и политике США) опору. И хотя ему пришлось выслушать ехидные упреки посла, беседа на этом не завершилась. Вайцзеккер нарисовал своему собеседнику такую картину: либо вся Германия будет оккупирована советскими войсками, либо она придет к сепаратизму. Последнее он не одобряет, так как сепаратизм «ведет к нестабильности».

Эти рассуждения требуют некоторого разъяснения, так как запись весьма конспективна. До немецкой стороны дошли сведения о планах расчленения Германии, которые США официально выдвигали на ряде совещаний, в том числе в Москве и Тегеране. Конечно, у такого «хранителя немецких традиций», каким чувствовал себя Вайцзеккер, это не могло не вызывать большую тревогу, и он поспешил сообщить об этом Доновану, но тот успокоил его:

«Донован сказал две интересные вещи:

1. В США еще колеблются относительно сепаратизма (он лично против и дал понять, что Рузвельт тоже).

2. Передача восточной части русским в качестве зоны вовсе не предрешена».

Спрашивается: зачем было директору УСС так подлаживаться под своего партнера вплоть до того, что говорить ему явную неправду — ведь деление Германии на зоны уже было фактически предрешено? Ответ вытекает из главной установки: искать тех, «с кем можно сотрудничать». Последняя проблема, безусловно, обсуждалась серьезно, что видно из дальнейшей записи:

«…На мой вопрос, почему Америка разочаровывает тех немцев, которые ориентируются на Запад, Д. [96] ответил, что группа 20 июля частично ориентировалась на Восток. Кроме того, генералы все-таки остались вместе с Гитлером». Как видим, Доновану пригодились «доносы» Гизевиуса на Штауффенберга и соответствующие доклады Даллеса, чтобы требовать от Вайцзеккера и его единомышленников полной «благонадежности».

Увы, кроме записи посла у нас нет других, более полных сведений о переговорах Донована с Вайцзеккером. Но есть все основания полагать, что говорилось там о многом. Иначе с чего бы посол вслед за беседой сел за составление очередного меморандума в американский адрес нью-йоркского епископа Спеллмана, уже не раз принимавшего участие в американо-германских контактах? Содержание меморандума известно. Вот оно:

«Грядущий мир должен представлять собой конструктивное общее соглашение, которое спасет Европу для западной цивилизации. С 1918 года [98] Россия перестала быть частью Европы. И впредь Европа будет заканчиваться у русской границы. Поэтому мирное соглашение должно решить — будет ли Германия принадлежать Европе или нет…

Практически это должно означать:

1. Оккупацию и охрану Германии американскими и британскими войсками. Только они пригодны для такой функции, ибо их страны не имеют территориальных претензий к Германии.

2. Начальную помощь Германии в снабжении, здравоохранении и т. д.

3. Внутренние немецкие дела должны решаться самими немцами…

5. Германские границы спорны лишь на востоке. Покуда идет мировая война и покуда неясны военные цели Советской России… нельзя говорить об окончательном начертании границ. Этот вопрос не должен решаться на стадии перемирия, а оставаться прерогативой позднейшего мирного договора.

Примечание:

Вышеназванные пункты имеют силу только в том случае, если германская территория будет оккупирована исключительно американскими и британскими войсками».

В этих рассуждениях можно усмотреть лишь одно: очередной вариант былого плана «Герман», приспособленный к новым условиям, то есть к факту неизбежной оккупации Германии союзными войсками. В нем есть все прежние замыслы: ориентация на раскол коалиции, противопоставление западных союзников Советскому Союзу и стремление сохранить максимум для будущей Германии. Судя по всему, меморандум подвергся обсуждению в Вашингтоне, ибо через некоторое время в Рим прибыл некий посланец (д-р Гебель), который встретился с Вайцзеккером и задал ему следующие вопросы:

1) Готов ли посол указать союзникам путь, который привел бы к свержению Гитлера?

2) Кто мог бы осуществить переворот?

3) Кто из участников покушения 20 июля остался в живых?

4) Находится ли посол в связи с ними?

5) На какой базе возможен переворот?

6) Произведут ли переворот политические или военные круги?

Вайцзеккер отвечал (привожу его собственную запись):

«20 июля создало прецедент, который призывает к осторожности. После этого дня реакция [99] в Германии крайне бдительна и замышляет, хотя и в сложнейших условиях, как можно скорее положить конец войне Гитлера. Хотя многие участники 20 июля погибли, появились новые люди, готовые в необходимый момент снова испытать судьбу. Мое нынешнее положение посла при Ватикане в последнее время несколько мне мешало, однако никогда не затрудняло поддерживать контакт (пусть и косвенный) с людьми, которые, как правило, связаны как со мной, так и с моей семьей. Переворот могут совершить только военные, ибо теперь только генералы допускаются к фюреру и только они могут подкрепить оружием свои приказы. Многие из них способны заключить мир, однако они либо рассеяны, либо не могут установить личный контакт. Нити заговора могут соединиться только извне. Без прямой помощи союзников это соединение произойти не может.

Поэтому я вношу следующее предложение: так как я знаю людей и пути к ним, я был бы готов встретиться с авторитетным лицом. Предпочел бы одного из знакомых мне англичан (м-р Кирк-Патрик, сэр Александр Кадоган или посол Кеннерт). [100] Сначала Вашингтон информировать не надо, так как велика опасность утечки информации. Не надо посылать телеграмм, не надо упоминать мое имя. Этот контакт и в дальнейшем должен идти по чисто английской линии. Подобные меры вызваны не «затуманиванием», а необходимостью сохранить секретность во имя конечной цели».

Если читатель упрекнет меня за несколько неуклюжий перевод этого весьма важного документа, то в качестве извинения скажу, что он написан на неуклюжем немецком языке и даже содержит непростительные для опытного посла фактические ошибки.

Но как полезно бывает использовать не один источник, а сравнить несколько! К примеру, дневник посла за лето 1944 года не содержит ни слова о предстоящих событиях, о его американских контактах. А они, оказывается, были. Донован еще до августовской встречи побывал в Ватикане, а именно в начале июля 1944 года. Он получил личную аудиенцию у святого отца (обсуждал с ним вопросы «коммунизма, Германии и России»), после чего посетил немецкого посла. Вайцзеккер информировал его о ходе заговора и в свою очередь спросил: чего заговорщики могут ожидать от союзников, если произведут переворот? Они договорились встретиться в августе.

Итак, вот первая поправка: беседа 26 августа была не результатом случайной встречи. Вторая поправка: Донован был не единственным, кто поддерживал связь с послом. Эту миссию выполнял и полковник военной разведки США Джозеф Родриго. Посредником служил ближайший сотрудник посла Альбрехт фон Кессель — человек с большими связями в военных кругах. Впрочем, мы даже можем привести его характеристику из документов УСС: «42-летний профессиональный дипломат, первым постом которого было немецкое посольство при Ватикане (1930–1932). Вслед за этим он служил как вице-консул в Катовицах, Словакии и в Мемеле, затем в течение трех лет в германском посольстве в Берне (1935–1937). Работал у Вайцзеккера в министерстве с 1937 по 1941 год, а потом — до назначения в июле 1943 года на нынешний пост в Ватикан — был консулом в Женеве. Считается, что он настроен против нацистов и против японцев. Есть неподтвержденные слухи, что располагает связями с СД».

Кстати, коли мы уже заглянули в эти документы, посмотрим, что писали чиновники УСС о самом Вайцзеккере: «Посол при Ватикане с апреля 1943 года. До этого был преемником фон Бюлова в качестве статс-секретаря МИД, в этой должности иногда занимался отношениями с Америкой. Был послан в Ватикан, чтобы иметь на этом весьма важном посту дипломата первого ранга… Не согласен с внешней политикой Риббентропа, но поддерживает весьма тесные связи с оберштурмбаннфюрером Эллингом, советником посольства и одной из главных фигур СД в Италии. Пользуясь маской «исследователя германо-ватиканских отношений», он создал в Риме сеть агентов, состоящую преимущественно из монахов-, бенедиктинцев и дипломатов, которая действует и после ухода немецких войск. Отношения Эллинга к нацистскому режиму определяются его стремлением сохранить дееспособность Германии на будущее. Вайцзеккер не член нацистской партии, однако его националистические настроения и большой опыт делают его весьма полезным для нацистов». Как видно, деятели УСС прекрасно знали, с кем имеют дело. А дело шло! В тех же документах УСС за конец 1944 года подтверждается запись посла о желательности передать связь с ним англичанам. Отчет УСС о «мирных зондажах немецких дипломатов через Ватикан» от 21 января 1945 года, направленный в объединенный комитет начальников штабов США, гласит, что Вайцзеккер и Кессель «31 октября 1944 года проинформировали британских представителей о том, что они собираются передать важную информацию, касающуюся маршала Гейнца Гудериана. Запросив инструкций от британского Форин оффис, британские представители получили ответ, что их руководство считает ненужным принимать какие-либо обязательства. 15 ноября представитель Форин оффис Генри Гопкинсон сообщил полковнику С. Хилл-Диллону, что министерство не возражает против контакта с Кесселем с целью сбора развединформации без принятия обязательств. Британцы заинтересованы в том, чтобы Кессель оставался на своем посту в германском посольстве и работал на них.

17 ноября офицер британской разведки встретился с фон Кесселем. Кессель заявил, что его главная задача состоит в том, чтобы сделать для Германии все возможное, пока события не примут стремительный характер и Германия и Западная Европа не потерпят полный крах. Он сказал, что, помогая Германии, хочет помочь Британии и западной цивилизации. На встрече был также сотрудник посольства барон Сигизмунд фон Браун. Фон Браун заявил, что, хотя нынешнее немецкое правительство не заинтересовано в заключении мира, маршал Гудериан и маршал Рундштедт хотят этого и способны сделать это на Западном фронте».

Такова была информация, которую Вайцзеккер счел необходимым довести до западных союзников. Он действовал не только по «английскому каналу» — через полковника Родриго он адресовался прямо к Доновану. В дополнение Кессель изложил свой план — отправиться в Швейцарию, где может встретить «влиятельного друга», советника немецкого посольства барона фон Ноштица для ведения переговоров с Гудерианом и Рундштедтом. Но цель Вайцзеккера была достигнута: 24 января 1945 года Донован доложил о новом плане объединенному комитету начальников штабов, причем он действовал быстрее, чем его английские коллеги, которые еще с октября 1944 года «пережевывали» сообщения, пришедшие из Рима.

Теперь отвлечемся от документов американской разведки и рассмотрим реальное положение на фронтах в конце 1944 года. После паузы, которая задержала (как мы теперь знаем — в ожидании исхода заговора) союзные войска в Северо-Западной Франции, союзные армии продолжили свое наступление. Одновременно завершилось грандиозное наступление советских войск в Белоруссии и на других фронтах. Последовательно и закономерно осуществляла Ставка Верховного Главнокомандования задуманные удары. Вслед за завершением операции «Багратион» началась Львовско-Сандомирская операция на Западной Украине. Здесь, в районе Броды, были окружены восемь вражеских дивизий. К концу августа немецкая группа армий «Северная Украина» понесла крупное поражение, а советские войска освободили юго-восточные районы Польши и вышли в предгорья Карпат, к границе с Чехословакией.

Немецкое командование тщетно пыталось латать дыры. Когда же оно перебросило на помощь своим войскам в Белоруссии и Западной Украине 8 дивизий из группы «Южная Украина» генерал-полковника Фриснера, то и по этой группе был нанесен сокрушительный удар. 20 августа здесь началась Ясско-Кишиневская операция 2-го и 3-го Украинских фронтов для освобождения Молдавии и выхода в Румынию. Операция завершилась полным успехом.

Не ослабевали советские удары и на северном участке фронта. Здесь одна за другой была осуществлена серия операций 1-го, 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов, а также Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота. Советские войска очистили от захватчиков Эстонию и Литву, почти всю Латвию и вступили в Восточную Пруссию. Наконец, осенью 1944 года была разгромлена группа немецких войск в Заполярье, и началось освобождение Северной Норвегии. На всем огромном протяжении государственной границы — от Крайнего Севера до Черного моря — захватчик был изгнан с советской земли. У него оставался лишь небольшой плацдарм на земле Советской Латвии.

Свет свободы всходил над странами Восточной и Юго-Восточной Европы, где уже давно шла героическая антифашистская борьба народов против оккупантов. В июле 1944 года в польском городе Хелме прозвучал исторический манифест Польского Комитета Национального Освобождения. Близился день свободы и для других стран. Морис Торез говорил, обращаясь по радио к своим соотечественникам, ко всем народам Европы: «Что было бы с нами сейчас без Советского Союза, без усилий и жертв этого замечательного народа и его героической Красной Армии!» «Победы Красной Армии, — отмечал в 1944 году Пальмиро Тольятти, — это и наши победы; это победы всего прогрессивного человечества, всех людей, которые хотят, чтобы гитлеризм и фашизм были быстрее раздавлены».

Удары советских войск привели к развалу гитлеровской коалиции. Еще в августе Финляндия обратилась к Советскому Союзу с просьбой о мире и вышла из войны. Победоносное наступление советских войск в ходе Ясско-Кишиневской операции создало условия для вооруженного восстания патриотических сил Румынии под руководством коммунистов. 23 августа 1944 года был сметен военно-фашистский режим в Румынии. 24 августа Румыния объявила войну Германии. В сентябре войну Германии объявила Болгария, в которой победило народное восстание. Советские люди с радостью читали военные сводки как с советско-германского фронта, так и с Запада. Илья Эренбург писал осенью 1944 года: «Велика радость жнеца; а мы были пахарями Победы. Вот почему Красную Армию приветствуют как освободительницу и Парижский совет Сопротивления, и король Норвегии, и рыбаки Греции, и епископы Англии. Пусть для многих еще недавно мы были падчерицей Европы, пусть одни глядели на нас свысока, другие искоса, третьи исподлобья; теперь полны признательности просветленные взгляды; и на всех языках мы читаем те же многозначительные слова: «Советская Россия спасла Европу и мир».

За это время сотрудничество в рамках коалиции поднялось на новый уровень, поскольку речь шла о совместных действиях. Так, перед началом высадки со стороны руководства США и Англии высказывалось пожелание, чтобы советское наступление оттянуло немецкие силы на восток и по меньшей мере не дало ОКВ возможности перебросить войска с востока на запад. Операция «Багратион» и действия на других участках советско-германского фронта выполнили эту цель: фельдмаршалы Роммель, Клюге и Рундштедт не получили ни одной дивизии в подкрепление группы армий «Запад». Затруднены были и переброски их дивизий с запада на восток, хотя они и производились. Масштабы советского наступления превзошли даже то, что обещала советская делегация в Тегеране, — и это в то время, как на западе действия войск Эйзенхауэра вызвали некоторое разочарование общественности (как иронически писала лондонская «Таймс», «возможно, что вокруг начавшегося наступления было поднято слишком много шумихи»). Медленно продвигались и англо-американские войска в Италии, а намеченная еще на май высадка в Южной Франции была отложена и началась лишь в августе. В итоге союзные войска, к сожалению, не достигли намеченных целей (выйти в Рур и Саар) и остановились на 800-километровом рубеже реки Маас — «линия Зигфрида» — река Рейн, то есть примерно у западной границы Германии. Продолжить наступление они смогли только в феврале — марте 1945 года.

Что это означало для американской стратегической разведки, и в первую очередь для ее политических намерений? Фактически один провал за другим. Как мы знаем, прогнозы меморандума 121 не оправдались. Затем — летом 1944 года — сорвалась ставка на заговор, и операцию «Рэнкин» пришлось позабыть. Теперь же — осенью 1944 года — появилась новая комбинация. На этот раз союзное командование прельщали сногсшибательной перспективой безболезненного открытия Западного фронта. Вероятно, Эйзенхауэра и Монтгомери могла привлечь перспектива двинуться в Германию, к Берлину без всяких трудностей…

Как и прежде, это был замысел «с двойным дном». Как и прежде (в эпоху разработки плана «Рэнкин»), Донован и его политические единомышленники под предлогом «возможных изменений» в Германии спускали на тормозах принцип безоговорочной капитуляции и предумышленно подрывали сотрудничество с Советским Союзом. Как и прежде, ими двигали те же опасные планы, весьма далекие от целей совместного разгрома гитлеровского режима. Ибо речь снова и снова шла о том, чтобы сепаратно сговориться с совершенно определенными — и отнюдь не антифашистскими! — немецкими кругами и «опередить» Советский Союз, «не пустив» его в Германию. А метод был на этот раз избран сугубо специфический: подменить полную и безоговорочную капитуляцию «частичными капитуляциями» перед западными войсками, но не перед войсками советскими.

Обратимся к конкретным данным об этой новой форме подрыва антигитлеровской коалиции.

Мы помним, что Альбрехт фон Кессель обещал вступить в переговоры с «маршалами» Гудерианом и Рундштедтом, которые якобы готовы открыть фронт (на каких условиях — об этом достаточно выразительно объяснил Вайцзеккер в своих меморандумах). Но не прошло и нескольких недель, как в игре появился новый участник: еще один, на этот раз подлинный — фельдмаршал Кессельринг (командующий группой войск «Ц» в Италии). Исполняющий обязанности директора УСС Дж. Эдвард Бакстон 13 и 28 декабря информировал объединенный комитет начальников штабов:

«Александр Константин фон Нейрат, германский консул в Лугано, который находится в контакте с маршалом Кессельрингом; генерал-лейтенант Харстер, начальник охранной полиции и службы безопасности в Италии, обергруппенфюрер и генерал войск СС Карл Вольф сообщили для сведения представителя УСС:

1) Кессельринг является одним из немногих оставшихся германских генералов, которые сохранили самостоятельное мнение и интерес к политике. Однако он хотел бы остаться в тени и собирается действовать через генерала Шпейдле (возможно, речь идет о генерал-лейтенанте д-ре Гансе Шпейделе, бывшем ранее начальником штаба у Штюльпнагеля в Париже; пленные немецкие офицеры описывают его как антигитлеровца), который ранее был в Париже и некоторое время в штабе Кессельринга. Но Шпейдель недавно арестован гестапо. Кессельринг сам выздоровел и уехал в Германию на три недели.

2) Предстоит возобновление переговоров с англичанами и с британским генконсулом в Цюрихе Эриком Кэйблом, однако появились некоторые новые посредники. Как сообщил Нейрат, англичане настаивают на присутствии представителя вермахта.

3) Нейрат считает, что, учитывая положение Харстера и Вольфа, невозможно будет договориться с Кессельрингом только по линии ОКВ. Однако некоторые гестаповцы в Северной Италии захотят сотрудничать с Кессельрингом, чтобы спасти свою шкуру, если использовать немецкие войска в Северной Италии как сепаратную группу для ликвидации нацистов…

Представитель УСС оценил этот проект как фантастический, однако ему кажется, что англичане знают об этом больше, чем они ему сообщили».

Ба, знакомые все лица! Тот самый Эрик Кэйбл, который занимался связями с немцами в 1942 году. Есть и новая фигура: Александр фон Нейрат. Листаем американскую справку: «Сын бывшего немецкого министра иностранных дел и имперского протектора Богемии и Моравии. Его отец, очевидно, сохранил председательство в тайном имперском кабинете. Молодой Нейрат занимает незначительный пост консула в Лугано с июля 1943 года. Во время немецкого вторжения в Голландию в 1940 году был первым секретарем германского посольства в Брюсселе. По имеющимся данным, занимался военной разведкой и вербовкой агентов. Покинул Брюссель 10 мая 1940 года и после службы генконсулом в Милане был офицером связи между Роммелем и итальянской ставкой в Северной Африке. Его жена — из семьи Макензенов, близкой к Гитлеру. Он участвовал в ряде попыток СД установить контакт с союзниками. Видимо, является активным агентом нацистской партии».

Но не успел м-р Бакстон доложить о Нейрате, как пришло новое донесение:

«Через линию фронта в Рим прибыл монах-бенедиктинец дон Джузеппе Бьонди. Его послал майор Бегус из службы безопасности (СД) в Вероне (штурмбаннфюрер, руководитель VI отдела РСХА в Италии, политический советник немецкого командования в Италии)… Бегус уполномочил Бьонди вступить в контакт с папой через генерал-аббата бенедиктинского ордена отца дона Эммануэле Каронти… Бегус просил передать папе следующее послание:

«На шестом году войны Германия осталась одинокой в борьбе против большевистской России. В интересах спасения человечества Германия просит его святейшество обратиться за помощью к англо-американцам и гарантирует абсолютную тайну переговоров с Ватиканом».

Бегус считал, что Бьонди должен услышать от папы «да» или «нет». Если придет положительный ответ, то немцы собираются приступить к переговорам через нормальные дипломатические каналы. Тем не менее Бегус специально рекомендовал не встречаться с немецкими дипломатами в Ватикане, а вернуться через Швейцарию и вступить в связь с Александром фон Нейратом, германским консулом в Лугано… Представитель УСС в Риме получил сделанные от руки записи Бьонди, обобщающие смысл послания к папе и перечисляющие детали поручения, выполненного Бьонди в Риме по просьбе Бегуса».

Таким образом, для английских и американских разведчиков было ясно, с кем они имеют дело. Более того, в очередном документе Бакстона от 24 января 1945 года прямо связываются зондажи Нейрата, Бьонди и Кесселя, и делается такой вывод: «Все эти зондажи представляются взаимозависимыми и исходящими из одного источника: от возглавляемого Гиммлером руководства СД в Германии. Возможно, что такие лица, как Вайцзеккер, фон Кессель, действуют не как нацисты или агенты нацистского режима, а как германские националисты, однако нацисты рассматривают их действия, как служащие нацистским целям».

Казалось, все ясно: операция проводится агентурой Гиммлера и служит нацистским целям! Но…

Именно с этого момента и начинается злополучная авантюра Донована «Кроссворд» — «Санрайз», в марте — апреле 1945 года значительно обострившая отношения внутри антигитлеровской коалиции и омрачившая последние дни жизни президента Рузвельта, которого Донован изрядно подвел. Однако что было американским реакционерам до президента, коли они видели возможность достичь своих политических целей?

 

«Санрайз» против Ялты

…Карл Вольф посмотрел на меня так, как будто готовился сообщить государственную тайну:

— Знаете ли вы, что вам представилась редкая возможность?..

— Конечно, знаю: не каждому удается поговорить с человеком, с которым Аллен Даллес вел секретные переговоры.

— Да нет, какой там Даллес! Перед вами лицо, следовавшее в иерархии СС сразу после рейхсфюрера, сиречь Генриха Гиммлера.

— Вы ведь обергруппенфюрер?

— Нет, не обер-, а оберстгруппенфюрер, что равно генерал-полковнику войск СС. И я получил это звание не когда-либо, а 20 апреля 1945 года, хотя узнал об этом при весьма забавных обстоятельствах.

— Каких именно? — спросил я человека, имя которого можно встретить на страницах любого исторического исследования, посвященного концу второй мировой войны. Только причастность бывшего обер-… нет, оберст-группенфюрера к важным военно-политическим событиям заставила меня выслушать полуанекдотическую историю из времен гибели рейха. Впрочем, в ней просматривается и некий политический смысл. Итак, Вольф рассказал:

— Последний раз я видел Гитлера в ночь с 17 на 18 апреля в имперской канцелярии, когда докладывал ему о результатах моих встреч с Даллесом. А через день меня произвели в высший чин. Но я об этом узнал лишь позже, а именно в американской следственной тюрьме…

— Почему не раньше?

— 19 апреля я улетел в Северную Италию, и в суматохе наступающего краха мне ничего не сообщили. Однако когда меня допрашивал американский следователь как свидетеля по процессу фельдмаршала Мильха, он зачитал официальный список высших чинов СС, где я стоял на первом месте как оберстгруппенфюрер. Я запомнил это, и когда очутился на свободе и занялся своей пенсией, то решил напомнить о своем звании.

— Ну что же получилось?

— В 1947 году я решил разыскать соответствующий документ и отправился в федеральный архив. Его директор даже поздравил меня, но, к сожалению, документа не дал. Оказывается, он находится в принадлежащем США западноберлинском документальном центре. Стали искать — ив моем личном деле нашли лишь записочку о том, что грамота о присвоении звания изъята из досье и отправлена в Вашингтон. Я так ее и не получил — по весьма понятным причинам.

— Каким именно?

— Видите ли, я вел переговоры с Даллесом. Официальная американская версия, в том числе и версия самого Даллеса, состояла в том, что я вел эти переговоры без ведома и без одобрения Гиммлера и Гитлера. Но посудите сами: 17 апреля я у Гиммлера, 18-го — у Гитлера. Докладываю о переговорах. А 20-го получаю высшее эсэсовское звание. Из факта такого производства логически вытекало, что я вел переговоры не по личной инициативе, а с ведома Гитлера и получил за это повышение. Конечно, американцы поспешили спрятать документ, а я не получил пенсии по моему последнему званию…

Оставим на время Карла Вольфа с его разочарованием и займемся куда более важным вопросом — дипломатической миссией, сведшей воедино на последнем этапе войны высшего чина СС, Аллена Даллеса и других представителей США и Англии. Это была так называемая операция «Санрайз» (англичане называли ее «Кроссворд») — секретные переговоры представителей США и Англии с высшими чинами нацистских войск в Северной Италии.

Об этой операции высказывались разные мнения и суждения, однако самое парадоксальное принадлежит американскому историку Брэдли Смиту. Оно выглядит примерно так: эта операция вовсе не заслуживает того места, которое уделено ей в истории заключительного периода второй мировой войны. И совсем не потому, что на нее обращает особое внимание советская сторона как на свидетельство нарушения США союзнических обязательств. Нет, просто потому, что не кто иной, как Даллес и его начальник Донован, искусственно раздули значение этой операции. Сначала оба нуждались в таком «эффектном достижении» УСС после провала в Арденнах и других неудач, а после войны Даллес уже по инерции приукрасил события в своих мемуарах.

Разве не соблазнительно принять такую точку зрения — ведь она не делает чести инициаторам секретных переговоров, состоявшихся в Швейцарии? Но ради этой тактической выгоды — получить солидного союзника из числа американских исследователей — не стоит жертвовать соображениями принципиального характера. Они же заставляют видеть в операции «Санрайз» нечто большее, чем средство удовлетворения амбиций руководителей американской стратегической разведки. Будь лишь последнее движущей силой столь серьезной политической акции США и Англии на финальном этапе войны, перед самой Победой, в кульминационный момент боевого сотрудничества трех великих держав, — то и тогда никак нельзя было бы понять как упорство в ее проведении, так и «чрезвычайные» меры по ее маскировке и оправданию.

Маскировка, действительно, была исключительно искусной. Не говорю уже о знаменитой западной ноте от 12 марта 1945 года, где Советский Союз ставили «в известность» о действиях УСС с таким опозданием и таким извращением сути переговоров, с которыми может соперничать лишь аналогичная нота на пороге заговора 20 июля 1944 года (о ней мы говорили выше). Но американские власти скрывали свои действия не только от нас: о них долго ничего не сообщали англичанам, которые питались лишь косвенными сведениями. Более того, тот же Брэдли Смит, проанализировав архивы УСС и Белого дома, установил поразительный факт: оказывается, текст посланий Рузвельта И. В. Сталину по этому поводу принадлежал не смертельно больному президенту, а начальнику его личного штаба адмиралу Леги (кстати, известному своими антисоветскими настроениями).

Я добавил бы еще: во время моих бесед с Вольфом, которые происходили в 1982 году в западногерманском городе Дармштадте, Вольф категорически утверждал, что инициатива принадлежала американской стороне. Об этом он говорил и другим, об этом даже писал (хотя ему было бы выгоднее представить себя «инициатором»).

— Судите сами, — говорил Вольф, — какой мне был смысл рисковать, встречаясь с Даллесом, если я не имел бы гарантий успеха? Мы прекрасно знали о всех контактах, которые шли через Ватикан, знали и о том, что «напрашиваться» в таких случаях крайне невыгодно…

При этом Даллеса «не пугало», что нити германских контактов идут не от кого иного, как от СС. Однако Даллес, получив через итальянского посредника барона Парилли сведения о возможности переговоров и данные о том, что участником их будет бывший начальник личного штаба Гиммлера Карл Вольф, не только не отменил их, но поспешил оттеснить от них англичан.

Слушая Вольфа, я вспомнил и другое: о том, что в 1943 году инициатива встречи с Гогенлоэ и Шпитци также принадлежала Даллесу. Кстати, именно тогда у него родилась идея искать связи именно с СС, как «единственной реальной силой» в разваливавшемся рейхе.

Не менее примечательна и настойчивость американской стороны в продолжении переговоров. Уже после первой встречи своих помощников Шульце-Геверница (в Люцерне) и Блюма (в Лугано) с эмиссарами Вольфа Даллес послал в союзный штаб в Казерту и в Вашингтон весьма позитивные донесения. При этом уже во время бесед в Лугано американской стороне стало ясно, о чем идет речь, — именно о том, что Вольф и иже с ним были бы рады окончить войну в Италии, если западные союзники согласятся на создание совместного фронта против Советского Союза в Европе.

7 марта 1945 года Даллес встретился с Вольфом в Цюрихе. После этого он послал в штаб англо-американских войск в Казерте и в Вашингтон ряд донесений, в которых весьма позитивно оценил свою встречу и рекомендовал продолжить переговоры. Так, в докладе от 10 марта прямо указывалось, что «этот план (то есть соглашение с Вольфом. — Л. Б.) в том случае, если успешно завершатся переговоры Вольфа с Кессельрингом, представляет уникальный шанс приблизить окончание войны, захватить Северную Италию и, возможно, при благоприятных условиях прорваться в Австрию». Уже из этих строк можно видеть, какие перспективы рисовались в воображении Даллеса. Ему было при этом безразлично, в какую опасную совместную игру с СС он вовлекает свое высшее начальство.

Более того, Даллес пошел на прямой подлог. В своем первом докладе от 8 марта он заведомо ложно сообщил, что в числе сопровождающих Вольфа лиц находится представитель верховного главнокомандования (ОКВ). Это были не такие уж безобидные слова. Дело в том, что в Казерте и в Вашингтоне не были в большом восторге от переговоров с СС и всячески искали намеков на то, что речь пойдет о военной капитуляции, что входило в компетенцию OK В. В своей очередной телеграмме — от 9 марта — Даллес перечислил участников делегации, однако не опроверг своего предыдущего сообщения. Затем в игру вступил Донован, который «отредактировал» телеграммы Даллеса. Если тот докладывал, что Вольф, «возможно, готов к заключительным переговорам», то Донован поправил: «Они, возможно, готовы дать точное обещание по поводу прекращения немецкого сопротивления в Северной Италии» (как раз этого Вольф не обещал!). С такими «коррективами» он доложил обо всем Рузвельту, государственному секретарю Стеттиниусу и главнокомандующему англо-американскими войсками Эйзенхауэру.

Английский фельдмаршал Александер проявил осторожность: 10 марта он предлагал перепроверить, насколько надежны предложения Вольфа и стоит ли за ними Кессельринг? В Лондоне согласились с этим и даже выразили некоторое неудовольствие по поводу того, что с немецкой стороны фигурируют эмиссары СС. Британское высшее военное командование высказало мнение, что можно было бы согласиться на посылку военных представителей для переговоров, однако при условии, что будет проинформирован Советский Союз. Черчилль наложил резолюцию: «Согласен». На следующий день он подтвердил свое решение: не посылать представителей, пока «не будут проинформированы русские». Однако представители Александера (генералы Лемнитцер и Эйри) были уже в пути; переодевшись в рядовых, они прибыли в Берн к Даллесу и 19 марта встретились в Асконе с Вольфом. Как раз после этой встречи и начался острый конфликт.

Итак, упорство было необыкновенное. Его источники?.

Первым из них можно назвать линию на осуществление так называемых «частичных капитуляций» соединений вермахта, в данном случае — в Северной Италии. Действительно, для врагов сотрудничества с Советским Союзом было очень важно, чтобы капитуляция соединений вермахта происходила бы по частям и вдобавок только через англо-американское командование, без участия советских представителей. Не говорю уже о том, что если бы «обнажились» целые участки фронта в Северной Италии и на западной границе Германии, то войска Эйзенхауэра и Монтгомери получали возможность необычайно быстро продвинуться в центр рейха, в Австрию, в Триест. Примечательно, что мысль о «необходимости частичной капитуляции» пришла в голову и руководителям вермахта. Кейтель, Йодль, Дёниц, Фридебург — все они видели в этом последнюю возможность вбить клин между союзниками, а заодно сохранить живую силу вермахта в англо-американском плену. Именно поэтому немецким частям отдавался приказ — стараться сдаться не советским, а западным войскам.

Даллес и Донован обещали такого рода «частичную капитуляцию» то в Италии, то на западном фронте. Но если взглянуть на реальное положение дел, то они своими действиями и докладами вводили высшее руководство США и Англии в заблуждение. Последние рассчитывали на капитуляцию немцев в Северной Италии, но именно для этого оснований не было. Это выяснилось очень скоро. После многих недель даллесовской интриги к апрелю 1945 года капитуляцией и не пахло. Вольф не смог выполнить своих обещаний, Кессельринг вообще вышел из игры, его преемник генерал Фитингоф ставил вызывающие условия. Войска группы армий «Ц» оказывали значительное сопротивление, когда после долгих проволочек 9 апреля фельдмаршал Александер все-таки решился начать наступление (на его отсрочку бесспорно повлияли швейцарские переговоры). Войска продвигались очень медленно. Зато отношения внутри антигитлеровской коалиции были значительно омрачены. Продолжался обмен резкими посланиями, в которых припертые к стенке Рузвельт и Черчилль были вынуждены оправдываться. Казалось, пришло время поставить крест на операции «Санрайз» и заняться главным: завершением разгрома фашизма. Все шло к тому, и даже Черчилль стал сомневаться в пользе закулисных интриг.

Не могу отказать себе в удовольствии зафиксировать некоторые «откровения» Карла Вольфа, которыми он поделился со мной во время продолжительной беседы. Несостоявшийся оберстгруппенфюрер прекрасно запомнил все обстоятельства своих переговоров с Даллесом и сопровождавших их событий.

…17 апреля 1945 года Вольф явился к недовольному им Гиммлеру, чтобы доложить о переговорах. Здесь на него с упреками и обвинениями в предательстве интересов рейха набросился начальник Главного управления имперской безопасности СС Эрнст Кальтенбруннер. Самое забавное было в том, что все они — по секрету друг от друга — вели переговоры с Западом. Вольф — прямо с Даллесом, Кальтенбруннер — через своего эмиссара Хёттля с тем же Даллесом, сам Гиммлер — через шведского графа Бернадотта и уполномоченных Всемирного еврейского конгресса — с УСС и английскими представителями.

Вольф не без труда отделался от упреков обоих эсэсовских бонз, причем он произвел на Гиммлера особое впечатление таким аргументом:

— Я старался не столько для военных дел, а для дня «Икс», то есть для первого дня после войны. Ведь я заложил фундамент для союза с Западом, и мне было это легко сделать при моей прозападной и антивосточной репутации…

В этом же духе Вольф держал ответ перед Гитлером, убеждая его в необходимости своих контактов. Гитлер стал рисовать ему картину того, как во время боев в Берлине столкнутся советские и англо-американские войска, и тогда придет его, Гитлера, час.

— На чьей стороне вы хотите завершить войну, мой фюрер? — спросил Вольф.

Гитлер задумался и, подняв глаза к потолку (Вольф: «Так он делал, когда провозглашал эпохальные истины для будущих времен»), сказал:

— Я присоединюсь к тому, кто мне больше предложит.

И добавил:

— Или к тому, кто первый со мной свяжется.

Вольф даже перепугался: неужели речь может идти не о Западе? Гитлер успокоил его:

— Я еще должен подумать!

Заметим, было 18 апреля, до краха рейха оставалось 20 дней. Гитлер напомнил Вольфу о злополучном полете Гесса, которому не удалось сговориться с Западом, и он «с болью в сердце» должен был отказаться от своего любимого заместителя. А Вольфу — считал Гитлер — повезло больше. Вот где лежали корни производства его в высшее звание СС! В свою очередь Гейнц Фельфе, которому пришлось беседовать с Вольфом, когда они после войны находились в следственной тюрьме Штраубинг, вспоминал такие слова Вольфа:

— Я хотел сохранить жизнь немецким солдатам, так как знал, что они вскоре пригодятся. И, как вы сегодня видите, оказался прав!

Фельфе с полным правом добавляет в своих мемуарах: «Ясно — против кого должны были пригодиться солдаты. Именно это объединяло Даллеса и Вольфа». И начальник Вольфа, кровавый рейхсфюрер СС, заботился о новом военном блоке.

Об этом — рассказ самого Вольфа:

— Под влиянием Шелленберга Гиммлер связался с шведским графом Бернадоттом и заявил ему, что, несмотря на все происшедшее на оккупированных территориях и на Востоке, он является в глазах англо-американцев вполне приемлемой фигурой как организатор наикрупнейшего антибольшевистского фронта…

Но все надежды рушились. Рушилась надежда немецких генералов обеспечить «частичные капитуляции» на северном участке западного фронта, где особые усилия к этому прилагал будущий подсудимый в Нюрнберге Артур Зейсс-Инкварт. Но вот что удивительно: активность действий в этом направлении с американской стороны не ослабевала.

Ключ ко всем достаточно многочисленным загадкам швейцарских переговоров («бернского инцидента», как его именовали в документах руководителей США и Англии) лежит, однако, не только и не столько в тех или иных интригах американских разведчиков. Смысл операции «Санрайз» — в ее политическом контексте, в политической и военной обстановке заключительного периода второй мировой войны. Того периода, символом которого является Крымская конференция «большой тройки», состоявшаяся 4–11 февраля 1945 года в Большом Ливадийском дворце. С полным правом ее именуют кульминационным пунктом сотрудничества трех ведущих держав антигитлеровской коалиции. Недаром слово «Ялта» до сих пор приводит в бешенство врагов идеи мирного сосуществования и конструктивного сотрудничества двух социальных систем.

Начало 1945 года застало нацистский рейх в предсмертных судорогах. Но и в этой ситуации победа не приходила сама собой. Как никогда раньше, необходимы были единство и решимость в нанесении окончательных ударов — ведь ничего иного так страстно не желал Гитлер, как столкновения союзников (как живописно поведал нам об этом Вольф). Однако объективное развитие событий — от Тегерана до Ялты — шло в ином направлении. Несмотря на все трудности, несмотря на наличие серьезных разногласий, Ялта принесла важнейшие результаты:

— три державы добились единства в вопросах военной стратегии на финальном этапе войны, скоординировали свои действия;

— три державы решили в духе единодушия сложный комплекс вопросов, связанных с Германией после ее поражения, наметили основы согласованной политики во имя предотвращения новых войн;

— три державы проявили единство и согласие в вопросе о создании ООН.

Иными словами, в ялтинских решениях содержался как бы «экстракт» будущей политики мирного сосуществования и мира, которой искренне желали народы, измученные годами войны, — той политики, которая вела к Потсдаму, а позднее — к хельсинкскому Заключительному акту. Восемь дней Ялты в этом смысле стоили куда больше, чем долгие месяцы закулисных интриг и комбинаций. Президент Рузвельт говорил в конгрессе, что ялтинские решения положили конец «сферам интересов, балансам сил и всем прочим ухищрениям, к которым прибегали столетиями и которые всегда терпели крах». Будто прямо сказано в адрес антисоветских комбинаторов!

Вот против этого поистине исторического значения Ялты были направлены усилия инициаторов «Санрайза». Они всеми силами старались омрачить горизонты боевого и делового сотрудничества с Советским Союзом, которые открылись на конференции. И если серия закулисных переговоров началась еще в конце 1944 года, то сразу после Ялты они с явно провокационной целью были подняты на уровень государственной политики.

…Это было 24 февраля 1945 года, вскоре после окончания Ялтинской конференции трех великих держав. В этот день генерал-майор Уильям Донован внезапно покинул Вашингтон. Его биографы до сих пор гадают: что заставило руководителя американской стратегической разведки столь срочно покинуть столицу? Ведь он только-только вернулся с западного фронта, а сейчас не мешкая уезжал, сказав своей супруге, что летит на Гавайи…

Нет, Донован полетел не на Гавайские острова, а в Западную Европу. Сюда привлекла его серия срочных донесений, пришедших в Вашингтон. В одном из них главнокомандующий англо-американскими экспедиционными войсками генерал Дуайт Эйзенхауэр сообщал, что он «получил через каналы УСС сообщение о возможном контакте с неким высшим германским офицером, предложившим ускорить победу союзников на Западе, чтобы внезапно закончить войну». Генерал оговаривался, что не считает себя вправе вести переговоры на «политическом уровне» и не собирается сохранять «канал для подобной связи». Но Донован был другого мнения.

Мы знаем, что еще раньше УСС располагало предложением Вайцзеккера и Кесселя с помощью Гудериана и Рундштедта открыть западный фронт перед войсками Эйзенхауэра. Тогда, перед Ялтой, Донован дал своим агентам указание временно — до окончания конференции трех великих держав — воздержаться от всяких контактов с Кесселем. Зато англичане не были столь щепетильны: они начали выяснять у Кесселя возможности сговора и даже завербовали его в качестве сотрудника английской разведки. Донован возмутился и приказал внимательно следить за… своими английскими коллегами, которые, по свидетельству одного историка, «вели переговоры без ведома представителей США и СССР» (!). Что же предлагал Кессель англичанам? Бюро УСС доносило в Вашингтон из Рима: «…его главный интерес состоит в том, чтобы сделать все возможное для Германии, пока не произошел полный крах Германии и Западной Европы».

Что же заставило активизироваться немецкого посла в Ватикане? Ответ дает тот же дневник, в котором он конспективно изложил указания, которые 17 февраля 1945 года получил от своего начальника, имперского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа. Они сводились к следующему: необходимо внушить Западу страх перед Советским Союзом. СССР якобы собирается «включить освобожденные страны в свой состав», «завоевать Европу», «сделать ее коммунистической», выйти к Суэцу и даже «уничтожить» саму Англию. Выход: США и Англия должны повернуть фронт. Дословно: «Британская корона, консервативная партия и правящие круги должны быть заинтересованы в том, чтобы с Адольфом Гитлером ничего не случилось».

Такому опытному дипломату, как Вайцзеккер, было ясно, что на такую удочку серьезные политики Запада едва ли клюнут. Но что удивительно: барон немедленно запросил аудиенцию у папы и у его статс-секретаря Тардини. Последнему Вайцзеккер откровенно заявил, что он сам невысокого мнения о маневре Берлина, но идея соглашения с Западом заслуживает внимания. После беседы посол записал, что «центральный пункт, а именно сотрудничество мировых держав для предотвращения всемирного большевистского потопа, был близок настроениям моего собеседника».

Вопрос посла был поставлен прямо:

— Заплатят ли США и Англия что-нибудь, если устранить Гитлера и вступить в переговоры?

Тардини уклонился от прямого ответа и спросил:

— Должен ли я понять вас в том смысле, что могу передать вышесказанное американскому послу Майрону Тэйлору?

Вайцзеккер ответил утвердительно. Тогда Тардини успокоил его, сказав, что «западным союзникам вышеуказанные немецкие идеи вовсе не так чужды». Кардинал даже подсказал, что «с немецкой стороны было бы логично немедленное и ощутимое перенесение центра тяжести обороны и боев с запада на восток».

Миновало лишь несколько дней, и Вайцзеккер 1 марта 1945 года был принят папой Пием XII. Ему он говорил все то же: «В Берлине продолжают считать, что единственным оставшимся бастионом против большевизации является национал-социалистская Германия, и полагают, что западные державы должны это понимать и сделать надлежащие выводы».

Посол осторожно намекнул на желательность посредничества Ватикана в этом деле. Пий XII отвечал: подобные мысли соответствуют его собственным, и он «часто — до и после Ялты — излагал их союзникам».

Однако папа был очень скептически настроен в оценках перспектив зондажей. Вайцзеккер доложил в Берлин ответ своего святейшего собеседника: «Теперь, после Ялтинской конференции, англо-американцы не изменят своего решения сотрудничать с советскими русскими до конца, то есть до тотального разгрома Германии. Они считают, что немецкий крах близок. Предупреждений о продвижении большевизма они не слушают. Переубедить их нельзя, и папа хотел, чтобы я не сомневался в этом факте, глубоко его разочаровывающем». Зафиксируем: даже такой убежденный антикоммунист, каким был Пий XII, в начале 1945 года понимал безнадежность провокационных попыток «повернуть» западных союзников против Советского Союза, по крайней мере, до окончания войны.

Но Донован был лишен даже того реализма, к которому вынужденно пришел папа. Он верил в силу своих комбинаций и уже предвкушал, что Гудериан и Рундштедт вот-вот откроют на западе фронт, а Кессельринг сделает то же самое в Италии. Сейчас можно только удивляться, как можно было тогда серьезно заниматься подобными спекуляциями. Кессель в ноябре 1944 года обещал, что Рундштедт откроет фронт. Вместо этого тот в декабре нанес по американским войскам столь ощутимый удар (знаменитое Арденнское наступление), что Эйзенхауэр смог спастись, лишь получив поддержку с советской стороны, которая раньше срока начала наступление на Висле. Трудности англо-американских войск в значительной мере объяснялись провалом разведки. Занимаясь своими политическими комбинациями, УСС «проспало» Арденны, военная разведка не заметила сосредоточения немецких войск. В штабах Эйзенхауэра и Монтгомери много рассуждали о «марше на Берлин», но не видели того, что творилось у них, как говорится, под носом. А Донован продолжал убаюкивать высшее политическое и военное командование сказками, будто немцы откроют фронт. На этот раз уже не Кессель, а Нейрат заявил Даллесу, что его личный друг, генерал Зигфрид Вестфаль (начальник штаба группы армий «Г» генерала Бласковица), «откровенно обсуждал возможность открыть западный фронт перед союзниками». Об этом УСС доложило объединенному комитету начальников штабов 26 февраля 1945 года.

Руководство УСС (как ни в чем не бывало, как будто бы не было Арденн!) продолжало расписывать перспективы того, что Вестфаль и Бласковиц поддерживают контакт с Кессельрингом и у них «совместная идея открыть западный и итальянский фронты союзникам». Сообщалось, что в качестве платы генералы вермахта просят «заверений, что их не включат в список военных преступников и им дадут возможность оказать помощь в урегулированной капитуляции, дабы избежать ненужных разрушений в Германии». Все это преподносилось как непосредственная увертюра к якобы предстоящей «частичной» капитуляции.

Можно спорить: был ли Донован так охвачен своим антикоммунистическим синдромом и желанием любой ценой привести американские войска в Берлин, был ли он введен в заблуждение такими своими помощниками, как Даллес, хотел ли он насолить своим английским конкурентам? Но все это, собственно говоря, дело второстепенное. Главное в том, что он продолжал — изложенную еще в меморандуме 121! — ставку не на совместные действия, а на конфронтацию с Советским Союзом.

Увы, по сравнению с летом 1943 года позиции сторонников конфронтации с Советским Союзом в Вашингтоне укрепились. Если тогда Рузвельт, опираясь на подавляющее большинство в общественных кругах и на влиятельные политические и экономические круги, смог добиться сохранения своего курса, то в начале 1945 года ситуация изменилась. И не только из-за резкого ухудшения здоровья президента. К этому времени — то есть ко времени, когда практически стоял вопрос о разработке основ прочного послевоенного мира, — антикоммунистические, антисоветские, «имперские» тенденции в курсе США стали проявляться все больше. Слова Генри Люса об «американском веке» рассматривались многими как программа действий. А когда после испытания атомной бомбы показалось, что в руках военщины отныне «абсолютное оружие», то давнее стремление стать «хозяином века» возросло до неимоверности. Ведь мечтал же в 1941 году Герберт Гувер, что США «к моменту заключения мира могли бы, обладая нетронутой экономической мощью, положить на стол переговоров свой меч». Теперь этот меч должен был стать атомным!

Конечно, еще действовали и влияли на курс Вашингтона политики, которые видели жизненную необходимость сотрудничества с Советским Союзом. Но они понимали, сколь трудно идти к этой цели. Вот, к примеру, Джозеф Дэвис — человек, который еще в июне 1941 года настоятельно советовал Рузвельту вести борьбу на стороне СССР. Через два года он писал советнику президента Сэмуэлю Розенману, что идет активное противодействие линии Рузвельта и что рузвельтовский курс окажется под угрозой в случае преждевременной смерти президента. В марте 1944 года Дэвис записал в дневнике: «Я с превеликим сожалением вижу, что многие люди моего круга отказываются понять элементарную истину, а именно: без мирного сосуществования Запада и России будущее их детей будет находиться под угрозой так же, как и их собственное будущее».

На Рузвельта «давили». Генерал Маршалл осенью 1944 года даже прочитал ему «лекцию» о необходимости сохранения американского превосходства в послевоенном мире. Генерал считал необходимым приостановить советское наступление у советских «границ 1941 года» и не допускать советские войска в Германию. Давление, увы, не оставалось без результатов. В частности, в государственном департаменте все более сильные позиции стали занимать завзятые антикоммунисты и недруги Советской страны — Дж. Грю, Дж. Бирнс и другие. На пути от Тегерана к Ялте — последней встрече союзников во время войны — все время нарастали препятствия. Тем более высоко надо оценить Ялту как подтверждение того курса, который привел антигитлеровскую коалицию к победе.

Операция «Санрайз» выглядела бы лишь случайным эпизодом, если бы мы не видели куда более глубоких корней острой политической борьбы, которая шла в начале 1945 года в вашингтонских «коридорах власти». Именно в это время там рассуждали о судьбах послевоенных отношений в мире, и в первую очередь с Советским Союзом. Если перелистать ныне рассекреченные документы высшего военного руководства США, то мы увидим, что в них открыто — гораздо более открыто, чем во время войны! — эти вопросы ставились и обсуждались.

Вот один из таких документов. Он составлен объединенным комитетом начальников штабов 5 апреля 1945 года (номер 1301/2) и отражает курс, который вел к победе. Его главный тезис гласит: «Поддержание единства союзников при завершении войны должно оставаться кардинальной и главенствующей целью наших военно-политических отношений с Россией».

Исходя из этого, документ считал второстепенными те «недоразумения», которые возникли с СССР в последнее время и были связаны, как признают авторы, с пребыванием «групп союзнического персонала» на территории, где сейчас находятся советские войска. Памятуя о деятельности подобных шпионских групп (например, миссии Визнера в Румынии), мы знаем, что Советский Союз не имел оснований восторгаться их незаконными акциями.

Далее в документе отмечается и «бернский инцидент» (то есть переговоры с Вольфом), который вызвал «весьма серьезные недоразумения в политической сфере». «Вполне возможно, — признается в документе, — что переговоры в Берне были спровоцированы и использованы немцами, чтобы усилить эти недоразумения». Золотые слова! Понимание опасного смысла операции «Сан-райз» было тогда настолько ясным, что военные руководители предлагали от имени президента направить И. В. Сталину послание следующего содержания: «Я настолько глубоко расстроен возникшим весьма неудачным и серьезным недоразумением, что хотел бы в дополнение к моему посланию от 4 апреля добавить такое предложение: направить на Западный фронт группу советских официальных лиц, пользующихся Вашим доверием, которым будут созданы все возможности наблюдать военные операции и самим убедиться в доброй воле английского и американского правительств».

Но это послание не было отправлено. Верх брала другая позиция, наиболее цинично изложенная тем самым генералом Дином, которому Донован в 1943 году направлял свой «основополагающий» меморандум 121. Сейчас же Дин возглавлял американскую миссию в Москве. Вот его откровенные рассуждения:

«…В течение длительного периода, последовавшего за вторжением германских армий в Россию, Соединенные Штаты вместе с британцами должны были делать все, чтобы предотвратить угрозу советского краха. Долгое время в наши национальные интересы входило снабжать Россию материальными средствами и морально ее поддерживать — сначала, чтобы спасти ее от поражения, а затем, чтобы способствовать нанесению ею ударов по врагу. Эта политика увенчалась успехом». И дальше: «Не может быть никакого сомнения, что на начальных стадиях войны мы были зависимы от России». [107]

Итак, Дин косвенно признает, что спасение США и Англии зависело от Красной Армии. Оставим на его совести рассуждения о том, что США и Англия «делали все», чтобы спасти Советскую страну. Мы знаем, как дела обстояли в действительности. Но вот война пришла к концу, и Дин требует: «Сейчас возникает новая, серьезная ситуация. Перед нами Россия, которая не только одержала победу над немцами, но и уверена в своих силах, дающих ей превосходство над союзниками».

Опять передержка, но чего ожидать от генерала? Зато тем решительнее он требовал: «На этой стадии войны военное сотрудничество с Советским Союзом не является жизненно важным для Соединенных Штатов. Конечно, весьма необходимо своевременное и эффективное участие России в войне на Дальнем Востоке. Однако я уверен, что советское участие куда важнее для них самих».

Затем Дин предлагает обратное тому, что говорилось в меморандуме 1301/2. Не улаживать конфликты, а раздувать их. Отказаться от всех совместных операций и проектов. Ждать, пока Советский Союз попросит «сотрудничества». Потребовать авиабазы в районе Будапешта. Отказаться от авиационной поддержки действий советских войск, от американской авиабазы в Полтаве. И так далее и тому подобное…

Сопоставим два документа — увидим две линии. Вот почему такое серьезное, можно сказать, принципиальное значение имела операция «Санрайз», ибо она толкала именно в ту сторону, куда гнул Дин и его единомышленники в Вашингтоне. Не забудем: операция была проведена в весьма ответственный момент, когда определялся послевоенный курс. Еще 6 января 1945 года — как раз в период первых даллесовских контактов — объединенный разведывательный штаб (ОРШ) (орган объединенного комитета начальников штабов) подготовил очередной меморандум под названием «Возможности и намерения СССР в послевоенный период». Он исходил из того, что промышленный потенциал СССР после войны будет на 15 процентов ниже довоенного, а цели третьей (последней перед войной) пятилетки будут достигнуты где-то в 1950–1951 годах. Далее хитрые разведчики полагали, что СССР будет просить больших американских кредитов и лишь это позволит советской промышленности в 1952 году достичь уровня 1940 года. Из этого делался вывод (справедливый!), что Советское государство будет придавать «высший приоритет» экономическому восстановлению страны и будет разоружаться «насколько это возможно». Прямо говорилось, что у СССР не будет «экономических поводов» для проведения экспансионистской политики и он будет избегать международных конфликтов, ограничившись лишь обеспечением «пояса безопасности» вокруг своих границ. Абсолютно исключалось создание большого советского военно-морского флота…

Эта сравнительно реалистическая оценка была положена в основу очередной директивы ОРШ от 31 января 1945 года (250/1). Она же лежала и в основе документа 1301/2, о котором мы говорили выше. Можно понять, какое недовольство эти оценки вызывали в ведомстве Донована, тем более что УСС, являясь органом ОКНШ, в принципе должно было следовать указаниям комитета. С этим враги Рузвельта примириться не могли, зная вдобавок, что здоровье президента ухудшается. Кстати, я не исключаю, что на душевное состояние Рузвельта роковым образом повлиял «бернский инцидент» и возникшая острая переписка с И. В. Сталиным. Ведь Донован намеренно дезинформировал Рузвельта, заставляя его подписывать не соответствующие фактам документы. Все это не могло не расстраивать смертельно больного человека. Ведь далеко не случайно он в своем последнем послании Черчиллю от 11 апреля 1945 года писал, что стремится «по мере возможности свести к минимуму советские проблемы» и что эти проблемы «так или иначе урегулируются»..

13 апреля Франклин Рузвельт скончался. Вскоре идеи Дина стали официальной политикой президента Гарри Трумэна. А в ноябре 1945 года тот же американский объединенный комитет начальников штабов, который планировал второй фронт против Гитлера, составил план открытия нового фронта — фронта против Советского Союза. Это была зловещая директива за номером 329 об атомной бомбежке 20 советских городов.

Но это уже послевоенный период — предмет особого рассмотрения.