…Когда и как появилась идея пакта и секретного протокола к нему? Хотя с ранней весны 1939 года Берлин неоднократно пытался поднять вопрос об улучшении германо-советских политических отношений, в Москве делали вид, что вовсе не обязаны на авансы отвечать. Советские дипломаты внимательно слушали, но ответов не давали, что приводило Риббентропа в бешенство.
Тогда и была предпринята хитроумная попытка заставить Москву говорить о политике. Карл Шнурре по указанию Риббентропа задал Георгию Астахову вопросы: а что если к будущему торгово-кредитному соглашению добавить пассаж о желательности улучшения не только торговых, но и общих отношений между СССР и Германией? А может, сформулировать это пожелание в специальном секретном протоколе?
Так 3 августа 1939 года впервые прозвучали роковые слова: «секретный протокол». Астахов немедля сообщил об этом в Москву Молотову, Молотов доложил Сталину. А 7 августа из Москвы пришел Астахову для передачи Шнурре… категорический отказ. Молотов счел упоминание о политике в экономическом документе неуместным, а секретный протокол к кредитному соглашению — неприемлемым.
Но об этой идее не забыли.
Толковать замыслы Сталина — дело трудное и неблагодарное, поскольку диктатор не любил их раскрывать и еще меньше любил о них говорить. Здесь важны любые свидетельства, которые еще таятся в неисследованных советских архивах. Вот почему подлинной сенсацией можно считать неизвестные доселе записи Андрея Жданова — тогда секретаря ЦК ВКП(б) и члена Политбюро. В те годы Сталин приблизил Жданова к себе и к проблемам внешней политики. Жданов принимал участие в обсуждении отношений с Англией, Францией и Германией. Ему Сталин поручал выступления в советской печати.
Рукописные заметки, о которых идет речь, имеют специфический характер. К сожалению, они не датированы. Известно лишь, что они относятся к 1939 году. Они состоят из отдельных фраз, часто не связанных между собой. Может быть, это были наброски для будущих выступлений. А еще вероятнее — заметки, которые Жданов делал во время бесед со Сталиным.
Вот текст:
«Тигры и их хозяева.
Хозяева тигров нацелили на Восток.
Сифилизованная Европа.
Повернуть клетку в сторону англичан.
Не верьте унижениям.
Англия — профессиональный враг мира и коллективной безопасности».
Чем дальше, тем яснее:
«Дранг нах Остен» — английская выдумка»…
«Повернуть тигров в сторону Англии.
Коммунизм и фашизм ненавидит одинаково.
За деньги.
Не жалеет средств для дискредитации Советского Союза.
Отвести войну на Восток — спасти шкуры».
О Германии и ее политике:
«Возможно ли сговориться с Германией?
Россия — лучший клиент.
Ну как не умиляться немецкому сердцу.
Гитлер не понимает, что ему готовят нож в спину.
Что бессмысленно ему ослаблять себя на Востоке.
Повернуть на Запад.
Дранг нах Остен уже стоил Германии огромных жертв.
Сговориться с Германией».
О настроениях в Германии:
«В Германии симпатии к русскому народу и армии».
Кому бы ни принадлежали эти фразы — Сталину или Жданову, они исключительно важны для оценки настроений, царивших в кремлевской верхушке уже в первой половине 1939 года. Видимо, давний «антианглийский синдром», глубоко запавший в душу Сталина с 20-х годов, перевешивал идеи коллективной безопасности. А возможность использовать Германию против Англии, этого «профессионального врага мира» и центра международного империализма?
По архиву Сталина можно установить, когда же именно было решено серьезно заняться оформлением будущего соглашения. В конце мая Сталин затребовал от НКИД всю документацию о заключении советско-германского договора 1926 года, а также о последующем «Берлинском договоре» 1931 года и его подтверждении — уже гитлеровским правительством! — в 1933 году. Это было 21 мая. В середине июля Шнурре сообщил торгпреду Е. И. Бабарину о готовности принять советские предложения от февраля 1939 г. за основу переговоров. 10 июля Хильгер официально передал это предложение Микояну. Сталин поставил 14 июля вопрос о соглашении на заседании политбюро. Для этого при участии генсека было составлено специальное обоснование. В нем отмечалось, что «германская сторона 10 июля пошла навстречу советским пожеланиям», а именно: приняла три главных пункта: срок, процентную ставку и советские списки заказов. В документе говорилось, что «мы готовы пойти навстречу». Положительное решение политбюро было завизировано Сталиным, Ворошиловым, Кагановичем и Молотовым 14 июля 1939 г. 19 июля Шнурре в Берлине заявил Бабарину: «С этого момента может начаться новая полоса советско-германских отношений». Это сообщение о высказывании Шнурре было продублировано в телеграмме Астахова. С июля можно начинать отсчет прямых советско-германских переговоров, не разделяя их экономические и политические компоненты.
Таким образом, Сталин и Молотов оказались прекрасно подготовленными, когда Шуленбург в беседе с Молотовым 15 августа изложил немецкие представления о новом договоре. Он мыслился с немецкой стороны всего лишь в двух пунктах:
— Германия и СССР ни при каких обстоятельствах не вступят в войну друг против друга и не будут принимать мер, предусматривающих применение силы;
— договор вступает в силу немедленно после его подписания и будет действовать 25 лет.
Молотов явно удивился: только два пункта? Он тут же напомнил Шуленбургу, что существуют исторические прецеденты — например, договор СССР с Латвией 1932 года, с Эстонией. Договор же с Германией должен был стать куда серьезнее.
17 августа из Москвы без конкретных результатов уехали военные делегации Англии и Франции. Путь к соглашению с Германией был открыт. Тогда Молотов вручил Шуленбургу принципиальный документ, означавший фактическое принятие новых правил игры. В первоначальном проекте Молотов завершал его так: он предлагал сначала заключить торгово-кредитные соглашения, а затем перейти ко второму, политическому шагу. Проект гласил:
«Правительство СССР считает, что вторым и главным шагом, идущим вслед за первым, могло бы быть заключение пакта о ненападении, примерный проект которого прилагается с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики с тем, чтобы последний представлял органическую часть пакта».
Но Сталин не спешил. На полях молотовского предложения он с недовольством написал: «Не то». К словам о «втором шаге» он добавил «через короткий срок». Затем он выбросил слова о прилагаемом проекте пакта. Видимо, он не хотел сразу сообщить немцам советские предложения, выжидая реакции Берлина. Но зато меморандум от 17 августа однозначно говорит: именно Сталину и Молотову принадлежит идея особого секретного протокола к новому договору. Идея Шнурре не пропала, она лишь преобразовалась. Сталин без зазрения совести совершил плагиат.
Прошло два дня: 19 августа Шуленбург получил советский текст предполагаемого пакта. Проект, составленный в НКИД, умещался на двух страницах. На сталинском экземпляре — рукописная пометка «Передано Ш-гу 19/VIII».
В нем было уже не два, а пять пунктов, к ним — важнейший «Постскриптум» — будущий секретный протокол. Существенным отличием от немецких предложений был срок договора — не 25, а лишь пять лет. Еще одно существенное отличие состояло в наличии пунктов, в которых устанавливалось поведение одной стороны в случае нападения на нее третьей державы. Наконец, предусматривался консультационный механизм на случай споров. Все это придавало договору большую солидность.
Конечно, сам принцип взаимного ненападения был обычной нормой в договорной практике. Но обе стороны прекрасно представляли себе, что речь меньше всего идет о «нападении» или «ненападении». Сталин не был настолько наивен, чтобы полагать, что от автора «Майн кампф» можно ожидать отказа от своих далеко идущих планов. Гитлер же и подавно не ожидал советского нападения, зная прекрасно тогдашнее состояние Красной Армии после сталинских чисток. Об этом он специально спрашивал немецких дипломатов, вызвав их 10 мая в свою резиденцию в Берхтесгаден из Москвы.
Речь шла об ином: о том, чтобы при предстоявшем вторжении вермахта в Польшу был обеспечен советский нейтралитет. Об этом открытым текстом говорили в ходе переговоров немецкие дипломаты — но только устно. Писать об этом было нельзя, тем более в договоре! Советская же сторона была полностью проинформирована о ходе военных приготовлений к «операции Вайсс». В архиве Сталина содержится неизвестное до сих пор послание Риббентропа, в котором он вечером 31 августа проинформировал Сталина о вторжении в Польшу. «Германская армия выступила в поход», — так завершалось сообщение.
Финальный этап обсуждения идеи пакта состоялся 19 августа. Шуленбург, прибыв в 14.00 к наркому, передал Молотову германские представления о пакте, которые он за день до этого получил от Риббентропа. Судя по всему, советский проект к этому времени уже был готов. Шуленбург 19 августа снова был вызван в Кремль в 16 час. 30 мин., и ему был вручен текст советского проекта договора, о котором еще двумя днями раньше Сталин не хотел сообщать. Этот текст был отправлен в Берлин в ночь на 20 августа и получен в 03 час. 15 мин. Перевод был сделан немцами еще в Москве. Проект утром 20 августа был направлен в Бергхоф Гитлеру, а также в Фушль Риббентропу и в Берлин Вайцзеккеру. Полный текст проекта был таков:
«Правительство СССР и
Правительство Германии,
Руководимые желанием укрепления дела мира между народами и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:
Статья 1.
Обе Договаривающиеся Стороны обязуются взаимно воздерживаться от какого бы то ни было насилия и агрессивного действия друг против друга или нападения одна на другую, как отдельно, так и совместно с другими державами.
Статья 2.
В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом насилия или нападения со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме подобных действий такой державы.
Статья 3.
В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по тем или иным вопросам обе Стороны обязуются разрешать эти споры и конфликты исключительно мирным путем в порядке консультации или путем создания в необходимых случаях соответствующих согласительных комиссий.
Статья 4.
Настоящий договор заключается сроком на пять лет с тем, что поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.
Статья 5.
Настоящий Договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок, после чего Договор вступает в силу.
Постскриптум.
Настоящий пакт действителен лишь при одновременном подписании особого протокола по пунктам заинтересованности Договаривающихся Сторон в области внешней политики. Протокол составляет органическую часть пакта».
Сталин уделял большое внимание готовившемуся документу. Даже после того, как проект 19 августа был передан в Берлин, генсек продолжал над ним работать. В архиве сохранился не имевший даты текст проекта, в который рукой Сталина внесены следующие поправки: во-первых, проставлено название: «Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом»; во-вторых, в статьи проекта были внесены существенные поправки. Статья 1 была перечеркнута. Что имелось в виду — трудно сказать, поскольку в окончательном варианте она сохранилась. Статья 2 осталась в тексте, но нумерация была заменена с арабской на римскую. Слова «насилия или нападения» заменены на «военных действий». Далее были вычеркнуты слова «подобных действий такой державы» и заменены на «эту державу».
Статья 3 была перечеркнута. Статья 4 — нумерация изменена на «VI». Срок был изменен с 5 на 10 лет. На полях были вписаны тексты 4-й и 5-й новых статей. Они, к сожалению, трудно читаемы.
Статья 7 (бывшая 5) изложена так: «Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу после его подписания».
Постскриптум неожиданно был зачеркнут. Автор правки поставил: «Ст.». Однако прямо под этой подписью была дописана фраза: «В подтверждение сего уполномоченные (неразборчиво) подписали…» Поправка не была закончена, т. к. далее с абзаца рукой Сталина вписана другая фраза: «Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках в Москве 24 августа 1939 года».
Характер сталинской правки позволяет предположить, что она вносилась в текст в ночь с 23 на 24 августа, когда Риббентроп находился в Москве. Видимо, тогда и родилась идея преобразовать «Постскриптум» в секретный дополнительный протокол, причем есть все основания считать, что, как мы предполагали, Сталин использовал ранее высказанную мысль Шнурре о секретном протоколе, который тот предлагал добавить к торгово-кредитному соглашению. Тогда, 7 августа, Молотов счел это неуместным. 23 августа было уже вполне логично все политические условия пакта перенести в секретный документ, ставший органической частью договора.
Как видно по советским документам, 23-24 августа была проведена работа значительного объема. Уже при первой встрече со Сталиным Риббентроп передал советской стороне свою редакцию текста пакта, которую он привез из Берлина. Эта редакция до сих пор оставалась неизвестной, но материалы сталинского архива дают уникальную возможность ее реконструировать по обратному (и очень неуклюжему, очевидно сделанному в большой спешке) трехстраничному переводу с немецкого на русский, который был вручен Сталину и Молотову. Заметим, что и в нем договор не имел официального заголовка, а лишь был назван «договором между Германским Правительством и Правительством Союза Советских Социалистических Республик», что еще раз подтверждает авторство Сталина в названии.
«ДОГОВОР
между Германским Правительством и Правительством Союза Советских Социалистических Республик
Вековой опыт доказал, что между германским и русским народом существует врожденная симпатия. Жизненные пространства обоих народов соприкасаются, но они не переплетаются в своих естественных потребностях.
Экономические потребности и возможности обеих стран дополняют друг друга во всем.
Признавая эти факты и те выводы, которые следует отсюда сделать, что между ними не существует никаких реальных противоречивых интересов, Немецкая Империя (Рейх) и Союз Советских Социалистических Республик решили построить свои взаимоотношения по-новому и поставить на новую основу. Этим они возвращаются к политике, которая в прошлые столетия была выгодна обоим народам и приносила им только пользу. Они считают, что сейчас, как и прежде, интересы обоих государств требуют дальнейшего углубления и дружественного урегулирования обоюдных взаимоотношений и что после эпохи помутнения теперь наступил поворот в истории обеих наций.
Чтобы теперь, тотчас же, дать явное выражение этому естественному развитию во взаимоотношениях этих народов, оба Правительства решили заключить друг с другом консультационный и ненападения пакт и уполномочили с этой целью Германский Рейхсканцлер — Рейхминистра Иностранных Дел господина Иоахима фон-Риббентропа (в тексте оставлено свободное место для имени советского уполномоченного. — Л. Б.), которые после обмена своих найденных в хорошей и надлежащей форме полномочий пришли к соглашению по следующим определениям:
Статья I.
Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться и именно как в отдельности, так и совместно с другими державами от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга.
Статья II.
В случае вступления одной из Договаривающихся Сторон в военный конфликт с какой-нибудь третьей державой другая Договаривающаяся Сторона никаким образом не поддержит третью державу.
Статья III.
Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в постоянном контакте друг с другом, чтобы информировать друг друга о всех вопросах, затрагивающих их общие интересы.
Статья IV.
Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно не направлена против другой стороны.
Статья V.
Правительства обеих Договаривающихся Сторон войдут сейчас же в переговоры, чтобы интенсивировать на самой широкой основе и на долгий срок свои экономические взаимоотношения за рамки экономического соглашения, подписанного 19 августа 1939 г.
Статья VI.
В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно путем дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта.
Статья VII.
Настоящий договор должен быть ратифицирован в возможно более короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Обе стороны согласны в том, что договор вступает в силу тотчас же после его подписания.
Действие договора не денонсируется в течение 25 лет. В подтверждение этого Уполномоченные подписали и скрепили печатями этот договор.
Составлен в двух оригиналах — на немецком и русском языках в Москве, 24 августа 1939 года».
Советская сторона серьезно поработала над немецким текстом: преамбула была отвергнута, она перечеркнута рукой Сталина. По этому поводу начальник юридического отдела Гаус в своих показаниях Нюрнбергскому Международному военному трибуналу писал:
«В подготовленный мною проект договора г-н Риббентроп внес в преамбулу пространные обороты, касающиеся придания дружественного характера германо-советским отношениям. На это г-н Сталин возразил, что для советского правительства, на которое национал-социалистическое правительство рейха в течение 6 лет „лило ушаты помоев“, невозможно вдруг выступить перед общественностью с заверениями о германо-советской дружбе. Эти выражения были вычеркнуты или изменены».
Но это была не единственная поправка Сталина. Его рукой была возвращена к его версии статья I; у статьи II он написал: «Иначе» и «Другой текст». Статью V он снял, у статьи VII отметил: «Др. текст». В новом тексте было отвергнуто немецкое предложение не денонсировать пакт в течение 25 лет. К прежним советским формулировкам был возвращен ряд статей. Был изменен и срок действия договора — десять лет: первоначально СССР предполагал предложить пять лет, но уже в проекте от 19 августа фигурировала цифра десять.
Гаус вспоминал, что у немецкой делегации уже был текст дополнительного секретного протокола. Об этом косвенно свидетельствует и переводчик В. Н. Павлов, который вспоминал, что переговоры Сталина с Риббентропом начались с того, что генсек выразил несогласие с немецким желанием провести разграничительную линию между «сферами государственных интересов» по Западной Двине. Тогда в немецкой сфере оставались порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс), которые Сталин хотел сделать советскими военно-морскими базами. На это Риббентроп запрашивал согласие Гитлера и получил его. Окончательный текст был подписан ночью, в 2 часа 30 мин. 24 августа, однако датой пакта было оставлено 23 августа, что позволяло сразу же поместить его в советской прессе. Текст коммюнике о подписании договора составил Сталин. Как архивный курьез можно охарактеризовать тот факт, что в соответствующем архивном деле ЦК ВКП(б) содержались не оригиналы, а… вырезки из «Известий» и «Правды» с текстами договора.
Августовские документы 1939 г., хранящиеся в Архиве Президента РФ, завершаются записью сообщения Шуленбурга. Вот ее текст:
«Министр Иностранных Дел Германии информировал Поверенного в делах СССР в Берлине о нижеследующем:
Английский Посол выразил фюреру пожелание относительно мирного разрешения польского вопроса и улучшения германо-английских отношений. Фюрер заявил, что польская проблема должна быть разрешена так или иначе. Что касается улучшения отношений между Германией и Англией, то он также этого желает, но при абсолютном соблюдении предпосылки, что это не затронет германо-советского соглашения, являющегося безусловным и представляющего поворотный пункт германской внешней политики на долгий срок. Кроме того, германская сторона не допустит, чтобы был затронут германо-итальянский союз.
После этого разговора Гендерсон отбыл в Лондон, откуда он привез ответ Английского Правительства, согласно которому Англия надеется на возможность разрешения польской проблемы путем непосредственных германо-польских переговоров. Этот ответ в настоящее время подлежит обсуждению, причем германская сторона будет держать Правительство СССР в курсе результатов этого обсуждения; всеми вопросами, касающимися Востока, Германия во всяком случае будет заниматься совместно с СССР и не примет участия ни в каких международных конференциях без СССР.
В заключение Министр Иностранных Дел Германии подчеркнул твердую решимость фюрера в короткий срок так или иначе разрешить польский вопрос. Германская армия выступила в поход».
Таково было официальное уведомление о начале Второй мировой войны. На документе рукописная отметка Сталина: «От Ш-га (31.VIII — 1.IX)».
Правда, исследователь стоит перед разочаровывающим фактом: если политбюро считало необходимым принимать решения о переманивании игроков из футбольной команды «Трактор» или о создании запаса кинокартин на военное время, то вопросы о заключении договора о ненападении с Германией или о разрыве переговоров военных миссий на политбюро не ставились. Очевидно, это совершилось не из-за того, что такие вопросы не считались важными. Наоборот: они были слишком важными, чтобы выпускать их из ведения узкого круга членов политбюро. Неофициальные «тройки» и «пятерки» вершили судьбу страны — однако в строгом соответствии с волей генерального секретаря. Эта особенность сталинского режима с конца 30-х годов уже вошла в силу, и в соответствии с ней принимались решения, в частности по советско-германским отношениям.
Что же можно сказать о пакте? Первое безусловное, не подлежащее сомнению заключение, которое следует сделать, состоит в исключительной роли Сталина в определении внешнеполитических решений СССР. Генсек занимался ими даже в мельчайших деталях. Ни одно указание наркома иностранных дел не обходилось без предварительного согласования и обсуждения с генсеком. Литвинов даже в кадровых вопросах не предпринимал ни одного решения без визы Сталина. Со времени назначения наркомом иностранных дел Молотова между ним и Сталиным образовался теснейший тандем, причем Молотову не отводилась второстепенная роль. Важнейшие документы отрабатывались Сталиным и Молотовым совместно, на одном и том же тексте можно обнаружить правку обоих, не говоря уже о совместном визировании.
Второе заключение, которое можно сделать на основании изучения документов, касается роли экономического фактора в повороте 1939 г. В отличие от скупой информации о возможном политическом сближении материалы по возобновлению экономических связей между СССР и Германией весьма обширны. Эти документы появились на столе у Сталина уже в конце 1938 — начале 1939 гг. Экономический фактор должен учитываться при оценке аргумента о «вынужденном» характере договоренностей 1939 г.
Третья констатация касается практической роли Сталина в формулировании и осуществлении самого договора о ненападении и протоколов к нему. Оставим за скобками правовое значение поправок Сталина к договору. Но и без этого ясно, что для генсека заключение пакта Молотова — Риббентропа не было формальным актом. Сталин предвидел далеко идущие последствия договора. Нельзя считать обоснованным аргумент, будто Сталин «не распознал» всей опасности принимавшегося решения. Нет, он знал, что творил и хотел получить для СССР максимальную выгоду: это видно из документов за период с 23 августа 1939 г. по 22 июня 1941 г. Что из этого получилось — тема, достойная особого рассмотрения.
В свете архивных источников, в частности документов из архива Сталина, можно видеть, что решение о пакте вызревало в понятном для советских государственных деятелей комплексе экономических и политических компонентов. Для Сталина этот комплекс был ясен еще с 20-х — 30-х годов; генсек видел, что желаемый сдвиг в экономических отношениях не мог произойти без изменений в политике, а все предпринимавшиеся в 1935-1936 гг. попытки добиться развития лишь хозяйственных связей сорвались. В этом смысле можно согласиться с В. Я. Сиполсом, который пишет, что без «кредитного (от 19 августа 1939 г. — Л. Б.) соглашения не было бы и советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года». Но если это так, то и без пакта от 23 августа не могло быть и соглашения от 19 августа. Все действия по экономической и по политической линии шли синхронно, часто дополняли друг друга. Поэтому не стоит сегодня следовать давней традиции их разделения. Переговоры по хозяйственным вопросам с самого начала были политическими, политические контакты все время учитывали экономические слагаемые.
Следовательно, начало единого комплекса политико-экономических переговоров между Германией и СССР можно обозначить январем 1939 г., или даже декабрем 1938 г. Этапными следует считать май (беседа Молотова с Шуленбургом, затребование Сталиным материалов о пакте 1926 г.) и, разумеется, сдвиг в немецкой позиции по кредиту в июне — июле, что дало политбюро основание для решения от 14 июля. Июль был отмечен первым прямым указанием Молотова в Берлин по поводу бесед Астахова от 28-29 июля. Параллелизация торгово-кредитной и политической тематики с небольшими расхождениями имела место вплоть до 19-23 августа, когда в кратчайший срок были подготовлены и подписаны документы исторической важности. Роковые документы!
Сталин не любил объяснять свои действия и делал это очень редко. Сохранился лишь один аутентичный документ по этому поводу: запись в дневнике генерального секретаря Коминтерна Георгия Димитрова:
«7.9.39.
— В Кремле (Сталин, Молотов, Жданов).
Сталин:
— Война идет между двумя группами капиталистических стран — (бедные и богатые в отношении колоний, сырья, и т. д.) за передел мира, за господство над миром!
— Но мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга.
— Неплохо, если руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии).
— Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему.
— Позиция коммунистов у власти иная, чем коммунистов в оппозиции.
— Мы хозяева у себя дома.
— Коммунисты в капиталистических странах в оппозиции, там буржуазия хозяин.
Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались.
— Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии.
— Следующий момент подталкивать другую сторону.
— Коммунисты капиталистических стран должны выступать решительно против своих правительств, против войны.
До войны противопоставление фашизму демократического режима было совершенно правильно.
— Во время войны между империалистическими державами это уже неправильно.
— Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл.
— Война вызвала коренной перелом.
— Единый народный фронт вчерашнего дня — был для облегчения положения рабов при капиталистическом режиме.
— В условиях империалистической войны поставлен вопрос об уничтожении рабства!
— Стоять сегодня на позиции вчерашнего дня (единый нар. фронт, единство нации) — значит скатываться на позиции буржуазии.
— Этот лозунг снимается.
— Польское государство раньше (в истории) было нац. государством. Поэтому революционеры защищали его против раздела и порабощения.
— Теперь — фашистское государство, угнетает украинцев, белорусов и т. д.
— Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше!
— Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространили социалистич. систему на новые территории и население.
Мы предпочитали соглашение с так называемыми демокр. странами и поэтому вели переговоры.
— Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить!
— Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше ничего не получая.
Надо сказать рабочему классу —
— Война идет за господство над миром.
— Воюют хозяева капиталистических стран за свои империалистические интересы.
— Эта война ничего не даст рабочим, трудящимся, кроме страданий и лишений.
— Выступить решительно против войны и ее виновников.
— Разоблачайте нейтралитет, буржуазный нейтрал. стран, которые, выступая за нейтралитет у себя, поддерживают войну в других странах в целях наживы».
Если отвлечься от «специального заказа» беседы Сталина с Димитровым, которому Сталин хотел доказать пользу и даже благотворность пакта для мирового коммунистического движения, то в итоге остается: стремление к укреплению позиций СССР, который должен был оставаться «третьим смеющимся» в схватке двух империалистических хищников. Такого рода мечту Сталин высказал еще в 1925 году, на пленуме ЦК РКП(б), явно желая подражать Ленину, который, совершив в Бресте свой резкий поворот, стремился использовать одного хищника против другого. Достаточно наивное представление Сталина о Гитлере как человеке, который «подрывает капиталистическую систему», сочеталось с макиавеллистическим призывом «подталкивать одну сторону против другой». Еще циничнее рассуждения о «фашистской Польше» — давнем противнике Сталина, не пожелавшем сдаться Красной Армии в 1920 году. Запись Димитрова дает нам своего рода образец сталинского метода обоснования любых своих действий. Это не волюнтаристское «делаю, что хочу», а «делаю, потому что хочу».